принес ему фильм, снятый во время Второй мировой войны. Замысел фильма состоял в том, что члены некоей нью-йоркской банды решили, неизвестно по какой причине, что немцы представляют для них большую угрозу, чем фараоны. Гангстеры скопом записались добровольцами в армию, отправились за океан и, похоже, выиграли войну. В конце фильма все они дружно глотали слезы, окружив смертельно раненного главаря, который спешно умирал на руках Смолла, бормоча что-то о братстве, демократии и мире. Но звездным мигом Смолла стала более ранняя сцена, когда с автоматом наизготовку он ворвался в амбар, где засел немецкий штаб, с криком: "Не дергаться, фрицы!". Немцы, разумеется, тут же сдались в плен, а фразу подхватил радиокомментатор, и вскоре она стала крылатой, завоевав популярность в школах и колледжах. В середине шестидесятых Восточный университет решил организовать фестиваль Кристофера Смолла, но спонсоров не нашлось, и все закончилось пресс-релизом. Смолл вышел из спальни, пожал мне руку, поинтересовался, как идут дела. Я ответил, что все нормально. - Марси принесет тебе выпить? - он опустился в зеленое, в тон дивану, кресло. - Да. Он повернулся к кухне. - Марси, принеси и мне. Марси что-то крикнула в ответ, наверное, давала понять, что просьба Смолла не останется без внимания. - Что-нибудь делаешь? - спросил он, имея в виду работу в кино. - Ничего. - И не собираешься. - Не собираюсь. - Если бы ты предложил свои услуги, от них бы не отказались. - Спрос не так уж велик. - Черта с два. - Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь. Вернулась Марси с бокалами на алюминиевом подносе, обслужила нас и устроилась в уголке дивана, положив одну ногу под себя. - Вкушаешь обычную лекцию, Эдди? - спросила она. - Крис все еще полагает, что я оставил многообещающую карьеру. Смолл вытянул ноги, положил одну на другую. Был он в светло-коричневых брюках, желтой рубашке и коричневых туфлях. Волосы давно поседели, появился животик, но лицо осталось тем же: длинное, с выступающим подбородком, запавшими щеками, тонким носом и глубоко посаженными черными глазами, которые, в соответствии со сценарием, могли выражать хитрость, испуг или жестокость. - Но ты же не можешь не признать, что вложил немало сил и ума, чтобы выйти на достигнутый тобой уровень. Теперь получается, что все зазря. Твоему старику это не понравилось бы. - Он умер, - напомнил я. - Тем не менее. Я помню тебя мальчишкой, лет пяти или шести. Он частенько говорил мне, что придет день, когда ты станешь первоклассным каскадером. - Разумеется, - кивнул я. - А в десять лет я уже учился фехтовать. Как и хотел с самого детства. Мой отец был летчиком-каскадером, одним из первых, появившихся в Голливуде в двадцатых годах, готовых воплотить в жизнь любую причуду сценаристов, взамен требуя лишь десять долларов да место для ночлега. Всю жизнь он гордился тем, что в 1927 году участвовал в съемках "Ангелов ада" и принимал участие в воздушных боях над бухтой Сан-Франциско. Погиб он в возрасте шестидесяти одного года, врезавшись в пассажирский состав, над которым его просили пролететь на предельно малой высоте. От него мне достались двадцать одна машина, изготовленные до 1932 года, дом, заставленный мебелью, и воспоминания. Но, как и сказал Смолл, отец всегда хотел, чтобы я стал каскадером. В двенадцать он научил меня управлять автомобилем, в четырнадцать - самолетом, и к поступлению в университет я был уже признанным гонщиком, фехтовальщиком, гимнастом, боксером, членом Ассоциации каскадеров и Гильдии актеров кино и регулярно снимался в фильмах. - Я могу замолвить за тебя словечко в двух-трех местах, - добавил Смолл. - Нет, благодарю. Ничего не получится. - Ты должен попробовать еще раз, - настаивал он. - Нельзя же взять все и выбросить... все годы, которые ты провел в университете. - Только три. Меня вышибли. - Все равно надо попробовать. - Может, ему нравится его нынешнее занятие, - вступилась за меня Марси. - Может, он больше не хочет падать с лошадей. - Во всяком случае, я об этом подумаю, - я решил успокоить Смолла и, тем самым, положить конец лекции. - Дай мне знать, если я смогу помочь, - кивнул он. - Помочь ты можешь даже сейчас. - Я к твоим услугам, дружище. - Мне нужно кое-что выяснить. - О чем? Скорее, о ком. Меня интересуют два парня. - Кто именно? - Сальваторе Коллизи и некий Полмисано. Лицо Смолла стало бесстрастным. Он посмотрел на Марси. - Пойди куда-нибудь. - Куда? - О боже, какая разница. Куда угодно. Хоть на кухню. Приготовь что-нибудь. Марси быстро поднялась и направилась к кухне. Она явно рассердилась. И вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль. В действительности его звали не Кристофер Смолл, но Фиоре Смолдоре, родился он в Восточном Гарлеме на 108-й улице и к четырнадцати годам стал в школе букмекером. Его старший брат Винсент Смолдоре быстро поднимался в гангстерской иерархии, и ему прочили блестящее будущее, но одним октябрьским утром 1931 года его изрешеченное пулями тело нашли на углу 106-й улицы и Лексингтон-авеню. Винсент Смолдоре стал еще одной жертвой в жестокой битве за власть между Джо Массериа и Сальваторе Маранзано. Старший брат Фиоре Смолдоре (вскоре ставшего Кристофером Смоллом) настаивал, чтобы тот закончил школу, но семь пуль в теле Винсента убедили Фиоре, что счастья надо искать в другом месте. К Рождеству 1931 года он оказался в Лос-Анджелесе. Снимался в массовках, в эпизодах, затем выяснилось, что у него хороший голос. Так он нашел себя, а в Нью-Йорке его друзья и враги, завсегдатаи кинотеатров, подталкивали друг друга локтями, когда видели его на экране. Кроме того, им нравилось иметь знакомого, который при необходимости мог показать им Голливуд, даже если он и не был кинозвездой. И Смоллу не оставалось ничего другого, как водить по Голливуду тех, кто нажил в обход закона немалые состояния в Нью-Йорке, Кливленде, Чикаго, Детройте и Канзас-Сити. - В сороковых и пятидесятых не было никаких проблем, - как-то рассказывал мне Смолл. - Я водил их по самым фешенебельным ресторанам, и мы фотографировались, где только можно. Но знаешь, куда они хотят ехать теперь? В Диснейленд, вот куда. О господи! Я побывал в Диснейленде уже раз пятьдесят, - каждую фотографию приходится украшать подписью, вроде "Крису, отличному парню, от его друга, Ника" или "С благодарностью за чудесное время, Вито". Смолл наклонился ко мне, уперевшись локтями в колени, на его лице отразилась искренняя озабоченность. - Чего хотят Коллизи и Полмисано? - Ты их знаешь? - Знаю. Чего они хотят от тебя? - Чтобы я повидался в Вашингтоне с одним человеком. - Каким человеком? - Крестным отцом Анджело Сачетти. Они утверждают, что Сачетти не умер и что его крестный отец хочет, чтобы я его нашел. - Где? - Крис, этого я не знаю. - Почему ты? - Понятия не имею. Смолл поднялся, подошел к книжным полкам и взял одного из фарфоровых котят. - Знаешь ли, Марси собирает их. - Знаю. Я подарил ей пару штук. - Сальваторе Коллизи, - обратился Смолл к котенку. - Когда-то давно, в Ньюарке его звали Желтые Гетры. - Он все еще носит их, - вставил я. - Что? - Гетры. Только теперь они перламутрово-серые. - Он всегда будет их носить. Хочешь знать, почему? - Ладно, почему? - Потому что у него мерзнут ноги. А тебя интересует, почему у него мерзнут ноги даже в теплый день в Лос-Анджелесе? - он вернулся к зеленому креслу, сел и уставился на меня. - Так почему у него мерзнут ноги даже в теплый день в Лос-Анджелесе? - Потому что тридцать семь лет назад, когда он был обычной шпаной на 116-й улице, один парнишка с приятелями прихватил Сальваторе, когда тот трахал его сестру. Знаешь, что они сделали? Устроили небольшое торжество. Наполнили ванну льдом, добавили соли, поставили в нее бутылки с пивом, а потом сняли с Коллизи ботинки и носки и опустили его ноги в ледяную воду, чтобы охладить его любовный пыл. И так продержали его три часа, пока не выпили все пиво, а затем отвезли в Ньюарк и выбросили из машины. Он чудом не потерял ноги, но с тех пор они у него постоянно мерзнут, вот почему он всегда носит гетры, за что и получил соответствующее прозвище. - Что произошло потом? - Он выждал. Выждал, пока снова смог ходить. А потом начал действовать. Расправился со всеми. Одни угодили под автомобиль, других зарезали, третьих застрелили. Он потрудился на славу. Основательный парень, этот Коллизи, если уж что-то делает, то на совесть. Его труды не остались без внимания, Коллизи перебросили на Манхэттен, а затем сюда. С тех пор он здесь и живет. - А Полмисано? - Этот-то, - пренебрежительно фыркнул Смолл. - Джузеппе Полмисано, он же Джо Домино. Только что вышел из тюрьмы в Атланте, где отсидел шесть лет за торговлю наркотиками. Обычный солдат и не слишком умен. Хочешь знать, почему его иногда зовут Джо Домино? - Почему? - Ты заметил, как странно торчит у него левая рука, словно он не может ее разогнуть? - Заметил. - Так вот, его поймали как-то ночью, четверо, и сломали ему руку в четырех местах. Каждый по разу. А потом перерезали шею и оставили умирать. Только он не умер, хотя они повредили ему голосовые связки. Поэтому у него такой писклявый голос и он всегда носит свитера с закрытым горлом. На нем была водолазка, не так ли? - Я подумал, что он просто хочет следовать моде. Смолл покачал головой. - Нет, он носит их с тех пор, как ему перерезали горло. Я отпил из бокала, ожидая продолжения. Смолл разглядывал пол, держа свой бокал обеими руками. Мне показалось, что он уже забыл о моем присутствии. - Почему его прозвали Джо Домино? - я решил напомнить о себе. Смолл даже вздрогнул от неожиданности. - Почему? Видишь ли, все это происходило как раз после того, как Уоллес Бири [Уоллес Бири - американский киноактер (1885-1949 гг.), фильм "Да здравствует Вилья" снят в 1934 г. (Панчо Вилья - крестьянский вождь в мексиканской революции 1910-1917 гг.)] снялся в "Да здравствует Вилья!" Ты его видел? - Видел. - Помнишь сцену, когда Бири решает сэкономить патроны и выстраивает своих пленников по три или четыре в затылок друг другу? А затем убивает их всех одной пулей. Так вот, Полмисано, когда поправился, увидел этот фильм, и идея ему понравилась. Он поймал этих четверых, заставил их встать в затылок друг другу и убил всех одним выстрелом из армейского ружья. Они попадали в стороны, как кости домино. Так, во всяком случае, говорили, и его прозвали Джо Домино. - Интересные у тебя знакомые. - Тебе известно, откуда я их знаю. - Да, ты мне рассказывал. А крестный отец Сачетти? Ты его знаешь? Смол помолчал, уставившись в пол. - Пожалуй, налью себе еще виски. Тебе добавить? - Нет, благодарю. Он поднялся и скрылся на кухне. Вскоре вернулся с полным бокалом, причем виски в нем на этот раз было больше, чем воды. Выпил не меньше половины, закурил. - Крестный отец, - повторил я. - В Вашингтоне. - Совершенно верно. В Вашингтоне. - Ты помнишь, как-то я рассказывал тебе о моем брате и о том, что он хотел, чтобы я закончил школу и так далее. - Помню. - Но я не говорил тебе, почему он этого хотел. - Нет. Смолл вздохнул. - Хочешь верь, хочешь - нет, но я готовился к поступлению в колледж. И поступил бы. Можешь представить себе такое... в Восточном Гарлеме! - он невесело рассмеялся. - Только двое из нас готовились в колледж, я и другой парень - он и есть крестный отец Анджело Сачетти. - Что-то я упустил нить твоих рассуждений. - Давным-давно, за семь или восемь лет до твоего рождения, они провели совещание в Атлантик-Сити. - Они? Он недовольно посмотрел на меня. - Ты хочешь, чтобы я назвал их? - А разве у них есть название? - Почему бы тебе не спросить у Эдгара Гувера [Эдгар Гувер долгие годы возглавлял ФБР.]? - А чего его спрашивать. Он называет их "Коза Ностра". Смолл улыбнулся. - Давай и мы придерживаться этого названия, хотя оно и не соответствует действительности. Но вернемся к совещанию. - В Атлантик-Сити. - Именно. Там собрались все. Костелло, Лучиано, Вито Геновезе, даже Капоне и его братья. Все, кто играл сколько-нибудь заметную роль. Они собрались вместе и решили, что должны реорганизовать свою деятельность. Поделить страну на районы, прекратить междоусобные войны, улучшить свой образ в глазах общественности. Они захотели стать респектабельными и пришли к выводу, что для этого, среди всего прочего, им нужны ученые люди. Речь зашла о том, кого направить в колледж. Мой брат был там и предложил мою кандидатуру, пообещав, что сломает мне шею, если я вздумаю бросить учиться. Костелло сказал, что и у него есть на примете подходящий парень, с которым он поступит точно так же. Были еще предложения, но в результате они остановили свой выбор на мне и парне, предложенном Костелло. Смолл помолчал, вновь отпил из бокала. - Тот парень прошел путь до конца. Что случилось со мной, ты знаешь. Он же закончил школу, Гарвард, а затем и юридический факультет университета Виргинии. - Он-то и хочет видеть меня в Вашингтоне? - спросил я. - Он самый. - Как он стал крестным отцом Сачетти? - Анджело Сачетти - сын Сонни из Чикаго, а Сонни однажды спас жизнь этому парню. - Я опять потерял нить. Смолл тяжело вздохнул. - Не следует мне рассказывать тебе все это. Не накликать бы на тебя беду. - Из сказанного тобой следует, что беда уже постучалась мне в дверь. Он подумал и, похоже, принял решение. А может, просто делал вид, что думал. Точно я сказать не мог. - Хорошо. Сонни из Чикаго, никто так и не узнал его настоящего имени, появился в Нью-Йорке с годовалым ребенком на одной руке и футляром для скрипки в другой, - он замолчал, скептически взглянул на меня. - Наверное, ты думаешь, что футляр для скрипки - это шутка? - Я тебе верю. - Тогда не ухмыляйся. - Продолжай, Крис. - Вроде бы жена Сонни, проститутка, не поладила с одной из чикагских банд, и ее выловили из озера Мичиган. Я не знаю, в чем состоял конфликт. Но Сонни взял свой футляр для скрипки и уложил семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А потом привез сына и "томпсон" ["Томпсон" - марка автомата.] в Нью-Йорк. В это же время парень, с которым я ходил в школу, окончил юридический факультет и вернулся в Нью-Йорк, где выполнял мелкие поручения Костелло. Он встретился с Сонни из Чикаго, который также работал на Костелло, и они подружились. Знаешь, почему? - Не могу даже догадаться, - ответил я. - Потому что Сонни из Чикаго, всегда аккуратный, ухоженный, выглядел, как студент колледжа. Говорил на правильном английском, строго одевался, а парень, с которым я ходил в школу, получив образование, зазнался, стал снобом. Тебе все понятно? - Пока да. - Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У него возникли серьезные осложнения, не с Костелло, но с другим человеком, с кем, неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей. Смолл в какой уж раз надолго замолчал. - Ну? - не выдержал я. - Две недели спустя Сонни поймали на том, что он шельмовал в карточной игре, буквально пригвоздили ножом к стене, да и оставили там. Спасенный Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к себе. И стал его крестным отцом. - И этим ребенком был Анджело Сачетти. - Совершенно верно. - А почему Сачетти? - Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши. - А что случилось с этим парнем из университета... крестным отцом? - Его послали в Вашингтон. - Зачем? - Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста. - Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться. - Напрасно ты шутишь. - А что он там делает? Смолл скривился, как от зубной боли. - Скажем, присматривает за их интересами. - И этот парень воспитывал Анджело Сачетти? - Во всяком случае, пытался. Может, тебе это не известно, но у него было девять гувернанток и столько же частных учителей. Его выгоняли из четырех школ и трех колледжей. Анджело увлекал только спорт, поэтому он и оказался в Голливуде. - Его крестный отец замолвил словечко? - Точно, - ответил Смолл. - А у крестного отца есть имя и фамилия? - Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь - Чарльз Коул. В определенных кругах он - Чарли Мастак. - Ты, похоже, в курсе всего. Смолл махнул рукой в сторону фотографий. - После нескольких стаканчиков они тарахтят, не переставая. Знают же, что говорят со своим. - Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело? - Понятия не имею. Анджело не принимал в его делах никакого участия. Два года назад поступило известие, что он умер, но я не заметил, чтобы кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив. - И они хотят, чтобы я его нашел. - Не они. Чарльз Коул, и при встрече с ним я советую тебе поставить свои условия. - Ты думаешь, я с ним встречусь? Смолл замолчал, но ненадолго. - Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий. - У тебя есть предложения? - Конечно. Измени фамилию и исчезни. Поиски пропавшего наследника - лишь предлог. Похоже, заварилась серьезная каша, иначе они не прислали бы Коллизи, да и он сам не стал бы заниматься пустяками. Если же ты не исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон. Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня. - Пожалуй, я отвечу "нет". - Они не понимают, что это означает. - Да что они могут сделать? - Только одно. - Что же? - Что конкретно, не знаю, но ты будешь просто мечтать о том, чтобы сказать "да". Глава 5 Кто-то постарался на славу. Изрезали все покрышки "форда" и "ягуара", разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего бампера обеих машин на полу стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от заправочных горловин. "Кадиллак" остался нетронутым. Когда я приехал следующим утром, Триппет ходил вокруг "форда", засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы. - У нас побывали ночные гости, - приветствовал он меня. - Я знаю. Каков урон? - Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включили двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар. - Мерзавцы, - прокомментировал Сидней. - Загляни в салон, - предложил Триппет. - Сидения? - Именно. Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм. - А мой кабинет? - Ничего не тронуто, так же, как и "кадиллак". - "Кадиллак" тронуть они не могли. Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею. - Будь другом, приведи Джека и Рамона, и откатите эти машины в мастерскую. Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки. - Мы бы тебе помогли, - заверил его я. - Но сначала давай уберем эти две машины. Они - не слишком хорошая реклама нашей фирмы. - Вы, похоже, не удивлены, - констатировал Триппет, когда Сидней скрылся за дверью. - Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать. - Кто? - Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ. - Ваши друзья? - Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу. Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят. - То, что они сделали с "фордом" и "ягуаром", всего лишь дружеский намек, - заключил я. - Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут. - А если вы не измените решения? - Возможно, сломают руку или ногу. - Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят. - Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших. - Честно говоря, не могу себе этого представить. - Я вас понимаю. - Мне кажется, мы должны позвонить в полицию. - Мне тоже. Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал. - А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? - спросил он. - Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом. - Да, толку от них не будет, - согласился Триппет. - Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию. - Это точно, - я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. - Коллизи скорее всего зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении. - И что вы собираетесь сказать ему? - Нет. Или есть другие предложения? Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку. - Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, - он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. - Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться. - Значит, вы согласны с моим "нет"? - Абсолютно. - Отлично. Когда мы вернемся, надо сразу позвонить в полицию и страховую компанию. - Я это сделаю, - кивнул Триппет. - Тогда у вас будет еще одно дело. - Какое же? - Проверьте, уплачены ли взносы по противопожарной страховке. Коллизи позвонил в пять минут четвертого. Помнится, я записал время, полагая, что это может мне понадобиться. Во время разговора я делал короткие пометки. И напрасно. Коллизи не сказал ничего такого, что я не смог бы запомнить. - Вы можете взять билет на стойке "Юнайтед" [Юнайтед Эйр Лайнс - одна из крупнейших авиакомпаний США.] в аэропорту, мистер Которн, - услышал я вместо приветствия. - Самолет вылетает завтра утром, в десять пятнадцать. У вас, разумеется, первый класс. Там же получите конверт с дальнейшими инструкциями и деньги на расходы. - Мне они не нужны. Последовала короткая пауза, затем я услышал, как мне показалось, короткий вздох. А может, Коллизи просто выдохнул дым от своей овальной сигареты. - Моя задача - отправить вас в Вашингтон, чтобы вы повидались с этим человеком. Вашингтону не отвечают "нет". - Другого ответа не будет. - Должно быть, мои доводы не показались вам убедительными. - Наоборот. Утром я нашел ваше послание. Прекрасная работа. Вновь последовала пауза. - Полагаю, придется придумать что-то еще, чтобы убедить-таки вас. - И не пытайтесь, - и я бросил трубку. Я нажал кнопку под столом, и в мастерской загудел клаксон. Вошел Триппет в белом комбинезоне с надписью "Les Voitures Anciennes" на спине. Такие же комбинезоны были у всех наших сотрудников. Я думаю, они ходили в них даже на свидание. - Он позвонил. - И? - Сказал, что постарается что-нибудь придумать, чтобы убедить меня. - Намекнул хоть, что это может быть? - Нет. Триппет вытащил из кармана пачку сигарет и предложил мне. Он всегда предлагал мне сигареты, а я всегда отказывался. Но из вежливости он не мог просто достать пачку сигарет и закурить. - Я сомневаюсь, что они рискнут появиться здесь вечером или ночью. - Почему? - Полиция. Следующие несколько дней за нами будут приглядывать. - Что еще сказали в полиции? - Поинтересовались, кто мог это сделать... может, недовольный покупатель. Я заверил их, что недовольных покупателей у нас нет. Когда приезжала полиция, я был на ленче с перспективным клиентом, владельцем сети закусочных, где посетителей кормили главным образом гамбургерами за двадцать центов. Он хотел, чтобы мы восстановили для него "стац DV-32 беакэт" выпуска 1933 года, который он нашел в чьем-то гараже в Сан-Франциско. Мы подъезжали к одной из его закусочных, он притормозил, и я было испугался, не собирается ли он покормить меня здесь, но оказалось, он хотел посмотреть, как там идет дело. Ели мы в "Скандии" на бульваре Заходящего солнца, и за столом он показал мне фотографии автомобиля. Я посмотрел на них, покивал и вернул назад. - Вы сможете это сделать? - с надеждой спросил он. - Возможно, - ответил я. - Но сначала надо взглянуть на автомобиль. - Его привезут на следующей неделе. - Если хотите, мы сразу осмотрим его. Он радостно кивнул. - Сколько времени потребуется вам на восстановление? Звали его Фред Купер, а свои гамбургеры он называл купербургерами. Я еще ни разу не пробовал их, но несколько миллионов человек, похоже, отдавали им предпочтение, иначе он не мог бы пригласить меня на ленч в "Скандию" и увлекаться старыми автомобилями. - У этой модели восьмицилиндровый двигатель с тридцатью двумя клапанами, - ответил я. - Одна из лучших тормозных систем и автоматическая система смазки. Стоила она около пяти тысяч долларов и появилась на рынке в тот год, когда редко кто мог потратить на автомобиль такие деньги. Компания разорилась в 1935 году. Найти запасные части сложно. Очень сложно. - А если вы не сможете их найти? - Тогда мы изготовим их по первоначальным чертежам... но это стоит дорого. Купер вновь кивнул, не столь радостно, и допил мартини. - Как дорого? За весь автомобиль? - Не могу назвать даже приблизительной цифры. Как я и говорил вам по телефону, мы берем за каждый час фактической работы. Цены у нас высокие, но мы гарантируем подлинность. Одну машину "испаносуизу" выпуска 1934 года мы реставрировали восемнадцать месяцев. Счет составил почти двенадцать тысяч долларов, но она попала к нам в крайне плачевном состоянии. Купер чуть скривился, а затем кивнул. Кивать, похоже, ему нравилось. - Говорят, что лучше вас на побережье никого нет. Может, вы сможете назвать приблизительную цифру после того, как осмотрите автомобиль. - Скорее всего, мы назовем вам минимальную сумму. Максимальная же будет зависеть от многих факторов. - Это была превосходная машина, - вздохнул Купер. - Немногие помнят ее, - заметил я. - Потому что путают с моделями "стац беакэт" двадцатых годов. - Я помню, - Купер махнул рукой официанту, показывая, что пора принести новый мартини. - На ней ездил мой отец. А иногда возил меня. - У вашего отца был хороший вкус. - В 1933 году мой отец был шофером и получал семнадцать долларов пятьдесят центов в неделю, - сухо пояснил Купер. - Я ездил только до заправки или гаража. Отец обслуживал шесть машин. А потом его уволили. Наверное, на этом история не кончилась, но я не стал задавать наводящие вопросы. Мне за это не платили. - Шесть месяцев назад я прочитал в газете, что скончался последний представитель этой семьи. - Той самой, что владела шестью автомобилями в 1933 году? - Именно. Я решил рискнуть, позвонил адвокату в Сан-Франциско и попросил его выяснить, не сохранился ли у покойника тот самый "стац". Газеты писали, что он долгие годы жил один, а соседи считали его чокнутым. Адвокат разузнал, что машина так и стоит в гараже, и купил ее для меня. - Должно быть, она многое для вас значит. - Вы правы, мистер Которн, многое, - и он уставился в какую-то далекую точку над моим левым плечом, а перед его мысленным взором, я в этом не сомневался, возникла самая роскошная машина его детства. После того, как я рассказал Триппету о звонке Коллизи, он вернулся в мастерскую, а я остаток дня провел в кабинете. Готовил ответы на поступившую ранее корреспонденцию, успешно выдержал натиск коммивояжера, желавшего продать нам новую упрощенную систему бухгалтерского учета, которую оказался не в состоянии понять, побеседовал с тремя шестнадцатилетними подростками о достоинствах "кадиллака", обсудил с семидесятидвухлетним стариком модели машин, когда-то принадлежавших ему, провел полчаса с владельцем процветающего завода сантехники, разрабатывая кампанию, в результате которой его жена могла бы придти к выводу, что покупка "кадиллака" - наиболее удачное вложение денег. И шесть раз отвечал на телефонные звонки. В пять часов я вновь нажал на кнопку под столом, на этот раз, чтобы сообщить Триппету и трем нашим сотрудникам об окончании рабочего дня. Подождал, пока Триппет снимет комбинезон, помоется и присоединится ко мне, чтобы пропустить по рюмочке в ближайшем баре. - Мы с женой обедаем сегодня в гостях, - сообщил он мне, когда мы уселись за столик. - Потом я намерен заехать сюда, посмотреть, все ли на месте. - Если вы найдете груду головешек, позвоните мне. - Обязательно. Мы поговорили о короле гамбургеров и его "стаце", выпили содержимое наших бокалов, а потом я спросил Триппета, не подвезти ли его домой. - Нет, - он покачал головой. - Я лучше пройдусь. Наш супермаркет и его дом в Беверли-Хиллз разделяли четыре с половиной мили, и я каждый вечер спрашивал, не подвезти ли его, но он всегда отказывался, говоря, что предпочитает пройтись. Расставшись с Триплетом, я поехал к Голливудскому бульвару, повернул налево. По бульвару я ехал до пересечения с Лоурел-Каньоном. Там я и жил, в доме моего отца, расположенном в тупичке, выходящем на Лоурел-Каньон. Дом, построенный перед Второй мировой войной, стоял на склоне холма, и из окон открывался прекрасный вид. Я жил в нем, потому что отец полностью оплатил его, а на налоги уходило меньше денег, чем на аренду квартиры. Да и переезд требовал бы больших хлопот. Я поставил "фольксваген" на маленькой автостоянке, вынул из ящика почту и вошел в дом. Этот вечер проводить в одиночестве не хотелось, и я прикинул в уме список молодых женщин, которые не отказались бы разделить со мной бифштекс и бутылку вина. Набрав два номера и не получив ответа, я отказался от дальнейших попыток, прошел на кухню, достал из морозилки бифштекс, намазал маслом несколько чищеных картофелин, завернул их в фольгу и поставил в духовку, приготовил овощной салат. В другие дни, когда делать салат не хотелось, я обходился сыром. Поджарил бифштекс, тут же подоспела и картошка, я вновь открыл холодильник, достал бутылку мексиканского пива, поставил ее и тарелку на поднос и отправился ужинать в гостиную. Компанию мне составил вестерн. За первые полчаса убили четверых, не считая индейцев и мексиканцев. Драка в баре, центральная сцена вестерна, мне не понравилась. Кулак героя, отметил я, мог бы приблизиться к челюсти злодея ближе, чем на шесть дюймов. Поставив тарелки в посудомоечную машину и выбросив мусор в контейнер у дома, я сел в кресло у окна, из которого открывался вид на огни Лос-Анджелеса. И все вернулось ко мне, как и возвращалось каждый вечер почти два года. Вновь я оказался на корме китайской джонки в Сингапурской бухте, и Анджело Сачетти завис над водой, держась за линь одной рукой и с абордажной саблей в другой. Я нанес удар, многократно отрепетированный ранее, но Сачетти не парировал его, и я почувствовал, как моя сабля режет линь. А потом Сачетти полетел в воду, лицом вверх, и я увидел, как он подмигнул мне левым глазом. Галлюцинация, или что-то иное, возникала каждый вечер, когда спускались сумерки, и сопровождалась судорогами и холодным потом, который пропитывал всю одежду. Этого никогда не случалось, когда я вел машину или шел пешком, только когда я спокойно сидел и лежал. И продолжалось от сорока пяти секунд до минуты. В тот вечер я прошел через все это, наверное, в семисотый раз. Впервые такое случилось после возвращения в Штаты, когда я начал работать в другом фильме. В критический момент я окаменел, и передо мной появился Анджело Сачетти, падающий и падающий, как в замедленной съемке, заговорщически подмигивая мне. Я попытался сняться еще в двух фильмах, но видение повторялось, и я прекратил новые попытки. Впрочем, известие о том, что я застывал в ходе съемок, быстренько распространилось по студиям, и вскоре мой телефон перестал звонить, а мой агент, если я хотел поговорить с ним, постоянно оказывался на совещании. Потом я вообще перестал звонить ему, а он, похоже, и не возражал. Я сорок раз просмотрел пленку, запечатлевшую падение Сачетти. Девять месяцев ходил к психоаналитику. Ничего не помогло. Сачетти падал и подмигивал мне каждый вечер. Моего психоаналитика, доктора Мелвина Фишера, не слишком удивили мои, как он их называл, повторяющиеся галлюцинации. - Они встречаются достаточно редко, но не представляют собой чего-то исключительного. Они исчезают, когда пациент больше не нуждается в них как в адаптационном механизме для обеспечения собственного благополучия. - То есть они ничуть не опаснее сильной простуды? - спросил я. - Ну, не совсем. У человека, который галлюцинирует так же, как вы, нарушена самая обычная схема восприятия. Фрейд как-то сказал, что галлюцинация - результат непосредственной передачи информации от подсознания к органам восприятия. То, что происходит с вами. Когда вы решите, что вам это не нужно, они прекратятся. - Они мне не нужны. Доктор посмотрел на меня грустными черными глазами и улыбнулся. - Вы уверены? - Абсолютно. Он покачал головой. - Сейчас идите и возвращайтесь только тогда, когда действительно будете готовы избавиться от них. Я к нему не вернулся, и галлюцинации продолжались. Судороги не усиливались, но и не ослаблялись, поэтому в этот вечер, когда все закончилось, я налил себе бренди и открыл роман о тридцативосьмилетнем сотруднике рекламного агентства, который внезапно решил оставить жену и троих детей и отправился в Мексику, чтобы найти свое истинное "я". К полуночи он еще продолжал розыски, но я уже потерял к ним всякий интерес. И лег спать. Часы на столике у кровати показывали три утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Звонил Триппет, и по его отрывистому тону я понял, что он очень расстроен. - Извините, что разбудил, но я в "Маунт Синай". - С вами что-то случилось? - спросил я. - Нет. Несчастье с Сиднеем. С ним сейчас врач. - Что с ним? - Ваши друзья. Они сломали ему руки. - Как? - Раздробили их, захлопнув дверцу автомобиля. - О боже! - Каждую руку в двух местах. - Я сейчас приеду. Как он? - Они надеются, что руки удастся спасти. Глава 6 Сиднею Дюрану только-только исполнилось двадцать лет, когда машина, полная студентов Лос-Анджелесского университета едва не сшибла его на бульваре Заходящего солнца, по которому он шел в половине третьего ночи, держа перед собой изувеченные руки. Сначала они подумали, что он пьян, но потом увидели, что у него с руками, усадили в машину и домчали до больницы. Там Сидней назвал себя, упомянул Триппета и потерял сознание. Триппет рассказал мне все это, когда мы стояли у операционной и ждали, чтобы кто-нибудь вышел из нее и сказал, останется ли у Сиднея одна рука или две. - Я смог найти доктора Ноуфера, - пояснил Триппет. - Хорошо, - кивнул я. - Он - специалист по таким операциям, знаете ли. - Я помню. - Он знает Сиднея. Когда мы реставрировали ему "эстон мартин", он частенько приезжал и смотрел, как работает Сидней. В некотором смысле они даже подружились. - Что он говорит? - Пока ничего. Кости не просто сломаны, но раздроблены, повреждены нервы, вены, сухожилия. Оптимизма я не заметил. Сиднея Дюрана не ждали дома. И сообщать о случившемся несчастье было некому. Восемнадцать месяцев назад он просто пришел к нам в поисках работы, заявив, что он "лучший жестянщик в городе, особенно по работе с алюминием". Никаких рекомендаций или сведений о его прежней жизни он не предоставил, за исключением того, что приехал с востока. Учитывая местоположение Лос-Анджелеса, это могли быть как Сиракузы, так и Солт-Лейк-Сити. Триппет считал себя знатоком людей, поэтому Сиднея тут же взяли в "Ла Вуатюр Ансьен". Он действительно оказался превосходным жестянщиком, а когда наше дело стало расширяться, порекомендовал Района Суареса, "лучшего обшивщика города". Рамон в девятнадцать лет едва говорил по-английски, но творил чудеса с брезентом и кожей. Привел Сидней и нашего третьего сотрудника, Джека Дуферти, негра, двадцати двух лет от роду. Дуферти Сидней охарактеризовал одной фразой: "Он разбирается в двигателях почти так хорошо, как вы", - последнее, разумеется, относилось к Триппету. Доктор Бенджамин Ноуфер выглядел смертельно уставшим, когда вошел в комнату ожидания в половине шестого утра. Он плюхнулся в кресло, получил сигарету от Триппета, глубоко затянулся, выставил перед собой руки и долго смотрел на них. - Черт побери, ты молодец, Ноуфер, - промурлыкал он. - Ты действительно молодец. Лет тридцати пяти, длинный, худой, он постоянно пересыпал речь ругательствами. - Ну и дерьмецо же подсунули вы мне. Настоящее дерьмецо. Руки я ему спас, хотя ему еще долго не придется самому подтирать задницу. Что там произошло? Групповая драка? - Этого мы не знаем, - ответил Триппет. - Нам лишь известно, что руки ему сломали автомобильной дверцей. - Кому-то он крепко насолил, - покачал головой доктор Ноуфер. - Вы сообщили в полицию? - Еще нет, - ответил я. - Больница с ними свяжется. Завтра они, скорее всего, заявятся к вам, - он зевнул и посмотрел на часы. - О боже, половина шестого, а в десять у меня опять операция. Кто оплатит этот чертов счет? - Мы, - ответил я. - За все? - Да. - Я договорюсь в приемном покое. А то у дежурной сестры свербит в заднице, потому что она не знает, кому направить счет, - он снова вытянул перед собой руки и уставился на них. - Чертовская операция, но ты, Ноуфер, молодец. - Когда мы сможем повидаться с ним? - спросил Триппет. - Завтра. Около двух часов. Подбодрите его, ладно? Скажите ему, что с руками все будет в порядке. Он - отличный парень. После ухода доктора я повернулся к Триппету. - Я решил встретиться с этим человеком в Вашингтоне. Он кивнул, словно и не ожидал услышать от меня ничего другого. - Ваши друзья умеют убеждать. - Не в этом дело, - возразил я. - Совсем не в этом. Анджело Сачетти не дает мне покоя уже два года. Вам об этом известно. Вы же видели, как меня начинает трясти. Теперь они говорят, что он жив. Думаю, я должен найти его, если не хочу видеть его каждый день до конца жизни. Триппет молчал целую минуту. - Я думаю, теперь все закрутится помимо нас. Этим должна заняться полиция. - Она и займется, но к моей поездке в Вашингтон это не имеет ни малейшего отношения. Если они смогут найти бандюг, что изувечили Сиднея, я буду только рад. Но я-то знаю, кто отдал приказ, а этот человек в Вашингтоне, и едва ли его свяжут с этим преступлением. Но я нужен Чарльзу Коулу, он, во всяком случае, так думает, а он нужен мне, потому что через него я узнаю, где сейчас Анджело Сачетти. А в итоге, возможн