венадцать часов. Ватаро Таки улыбнулся. - Я в этом не сомневаюсь, - сказал он. Несколькими мгновениями раньше Филипп выскользнул из комнаты. Теперь он вернулся, но не один. - Дело в том, что я принял необходимые меры предосторожности, - пояснил Ватаро Таки. Кендзи резко обернулся. - Хана! - Да, - кивнул Ватаро Таки. - Это ваша дочь. Она побудет с нами до вашего возвращения. - Ах ты, мерзавец! - Кендзи дрожал от ярости. - Нет, я просто благоразумный человек, - поправил его Ватаро Таки. - Я знал, что, едва выйдя отсюда, вы попытаетесь с нами расправиться. - Он улыбнулся. - Так что видите, Харигами-сан, я совсем не наивный человек и не дурак. Когда они ехали следом за Кендзи в машине, Филипп рассказал Митико о задании, которое он дал Эду Портеру, и о том, что Портер выяснил о Дэвиде Тернере. Филипп сделал это главным образом для того, чтобы убить время и посмотреть, как Митико будет реагировать на его догадки. - Я думаю, Тернер и есть тот, кого мы ищем столько времени, - сказал он, глядя на машину Кендзи сквозь лобовое стекло, по которому, пощелкивая, елозили дворники. Накрапывал мелкий весенний дождик, но небо было ясным. - Наверное, Тернер и попытался выставить Силверса предателем. - Может быть, ты и прав, - сказала Митико. - Если это так, мы должны постараться как можно быстрее найти доказательства. Ведь в таком случае Тернер передает всю твою информацию Дзибану. А значит, им уже известно, что министры, которых они собирались убрать руками ЦРГ, на самом деле живы. - Трудность в том, что он, видимо, встречается со связником в фуро, в бане, - объяснил Филипп. - Я не могу туда пойти, и никто из агентов ЦРГ тоже не может. Тернер наверняка их вычислит. Но фуро - это ключ. Я уверен: баня - это место тайных конспиративных встреч. Мы должны внедрить туда человека, которого Тернер не встречал в другой обстановке. - Я могу это сделать, - вызвалась Митико. - Нет! Это слишком опасно. Ехавший впереди автомобиль Кендзи остановился. Они увидели, как он вышел и торопливо зашел в зал для игры в пачинко. Это заведение числилось в списке "охраняемых", с которых мафиозный клан Таки-гуми ежемесячно собирал дань. Филипп и Митико переглянулись. Они ехали вслед за Кендзи сначала до одного зала, потом до второго, третьего, четвертого... - Значит, вот как он добывает деньги для игры, - сказал Филипп. - Снимает сливки. Обкрадывает своего собственного хозяина. Митико усмехнулась. - Гена Таки это, пожалуй, заинтересует! Филипп хмыкнул. - Зная твоего отца, я уверен, что Ген Таки никогда ничего не пронюхает. Ватаро использует эту информацию для того, чтобы связать Кендзи Харигами по рукам и ногам. Он завел мотор, и они вернулись в игорный дом, где Ватаро Таки ждал их, держа заложницей дочь Кендзи. Но мысли Филиппа были далеко. Он думал о том, как пробраться в фуро и выяснить, зачем туда ходит Дэвид Тернер... "Мой дорогой, - прочитал Филипп, - я сделала все, что ты просил. Я подумала, что есть смысл попытаться. И понимала, что это могу сделать только я. В фуро я выяснила, с кем встречается там Дэвид Тернер. Это удивительно. Но не так все просто. Совсем не так просто. Я взяла с собой Эда Портера. Надеюсь, что к тому времени, когда ты прочтешь мою записку, мы уже все сделаем. Пожалуйста, встреться со мной в одиннадцать на стадионе сумо". Филипп посмотрел на часы. Было уже десять. Записку ему передал один из людей Ватаро Таки. Прочитав текст, Филипп забросал посыльного вопросами, но тот ничего не знал. Митико передала ему заклеенную записку в самом начале шестого и велела отдать ее Филиппу в десять вечера. Филипп поехал на северо-восток, в Риогоку. На стадион сумо. Он сидел в машине, барабаня пальцами по рулю. Такой расклад ему совсем не нравился. Филипп чувствовал себя, словно собачка на привязи. Он вылез из машины. Шел мелкий дождик. Вокруг росли высокие деревья гинкго. Казалось, они плачут. Интересно, думал он, удалось ли Митико выяснить что-нибудь про Дэвида Тернера? И что она делает на стадионе сумо? Вокруг не было ни людей, ни машин. Филиппу было одиноко, он чувствовал себя пугающе беззащитным на этой пустынной улице. Взявшись за левое запястье, Филипп шагнул в полумрак стадиона, обошел его кругом и обнаружил приоткрытую дверь. Филипп заглянул в нее и поспешно отпрянул. В бетонном коридоре горел свет. Больше ничего видно не было. Сердце Филиппа учащенно забилось, живот дернулся от страха. Годы спустя, вспоминая случившееся, он признавался себе, что совершил ужасную глупость, поделившись своими догадками с Митико. А она поняла его буквально. Теперь ему стало понятно, что она восприняла его слова как приказание отправиться в фуро. Потом он говорил: "Я не просил ее об этом", но ему самому становилось стыдно. Конечно же не просил! Он в чисто японских традициях рассказал ей о сложном положении, о том, какие выгоды сулит успех его замысла, и о том, что сам он пойти в японскую баню не может. То есть Филипп намеренно подверг Митико опасности. Ему нужно было заставить ее действовать, потому что она могла проникнуть в фуро, а он - нет. И в результате Филипп подтолкнул ее к зыбкой кромке острова, не подумав, какая грозная опасность маячит там, в глубине. Но осознание этого придет позднее. А пока Филипп знал лишь одно: ему нужно проникнуть на стадион. Ведь там Митико и Портер. Внутри воняло соломой и потом. Дух был затхлый - видно, последние соревнования проходили тут давным-давно. Имелись и другие признаки запустения. Когда человек попадает в пустое помещение, у него возникает своеобразное чувство. Оно похоже на странное и трудно уловимое ощущение, которое испытываешь, когда звонишь и, слыша длинные гудки на другом конце провода, понимаешь, что никого нет дома. В общем, как бы там ни было, Филипп вспомнил это ощущение, войдя на большой крытый стадион. Голые лампочки в проходе тускло освещали ряды скамеек, поставленных ярусами. В центре находился традиционный помост, на два фунта возвышавшийся над полом. Филипп подошел к нему. Когда-то площадки для сумо - в диаметре они составляли пятнадцать футов - сооружали, укладывая рядом шестнадцать мешков с рисом. Теперь, разумеется, использовались другие, более современные материалы. Раздался какой-то шорох, Филипп поднял глаза. На середину ринга падал сноп света. Филипп вздрогнул, увидев замершего там борца-сумоиста. В свете прожектора была видна его причудливая прическа. Эта прическа итомаге свидетельствовала о том, что перед Филиппом великий чемпион, один из лучших в мире сумоистов. На глазах у Филиппа борец взял большую чашу и испил воды. Это был один из очистительных ритуалов, предварявших схватку. В старину борцы по традиции перед началом схватки пили воду из одной чаши, превознося мужество противника, поскольку понимали, что это их последняя встреча. Отставив чашу в сторону, борец присел. Он опирался всем своим весом на пятки; руки, сжатые в кулаки, лежали на мате. Это была позиция готовности - "шикири". В это миг сумоист посмотрел прямо в глаза Филиппу. В его взгляде явственно читался вызов. Филипп повернулся к двери, сквозь которую он прошел на стадион. И тут в другом луче света выросла еще одна фигура. Этот человек размахивал мечом. Меченосец, традиционный спутник великих чемпионов! Но что в его облике так знакомо Филиппу? Что-то в силуэте? У Филиппа не было времени подумать. Филипп бросился бежать в противоположном направлении. Он видел, что меченосец гонится за ним, а сумоист понесся вниз по ступенькам ближайшего к Филиппу прохода. Филипп побежал быстрее и, перепрыгивая через ряды скамеек, домчался до другой двери. Толкнул ее. Заперто! Он начал пробовать все остальные двери. Японцы уже были близко. Наконец Филипп толкнул дверь, которая подалась. Он распахнул ее, выбежал наружу, и тотчас его охватило отчаяние, потому что Филипп понял, что падает. Потом он ударился об асфальт и покатился кубарем. Затылок, куда пришелся удар, страшно болел, по рукам пробегали мурашки. Филипп встряхнул руками, нанося одновременно удар ногой. Услышав хрип, ударил еще раз. Но теперь противник поймал его ногу и вывернул так, что у Филиппа пошли круги перед глазами. Он ударил другой ногой, и враг рухнул прямо на него. Филипп использовал приемы боевого дзюдо, которому его когда-то обучили: два коротких жестких удара, которые сломали ребра противника. Потом вытащил тонкое лезвие, спрятанное за манжетом на левом запястье. Мгновение спустя оно вновь исчезло в потайном кармашке. Он услышал быстро нараставший шум и с трудом поднялся на ноги. Все еще встряхивая онемевшей рукой, Филипп побежал на звук. Большинство лампочек в коридоре перегорело, и он почти ничего не видел. Один раз Филипп споткнулся о какой-то ящик Потом о перевернутый стул, но удержался на ногах и побежал дальше. Наконец, завернув за угол, увидел впереди дверь, через которую проник на стадион Филиппа охватило такое чувство, будто он вернулся домой. И лишь подойдя совсем близко, Филипп различил в полутьме какие-то смутные тени. Сперва он заметил странное движение, а мгновение спустя резко поднял голову. Что-то раскачивалось из стороны в сторону. Словно маятник - туда-сюда... Филипп, тяжело дыша, подошел поближе. Страх, затаившийся внутри, все рос... - О Господи! - прошептал он. Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди. Язык казался ватным. - О Господи! Из темноты на него смотрело лицо без черт, язык гротескно вываливался из распухшего рта Петля туго захлестывала шею. Труп раскачивался над полом, будто метроном Туда-сюда. Туда-сюда. - Митико! Такой крик мог разбудить и мертвого. - Я здесь, Филипп-сан. - Голос был тихий-тихий, еле слышный. - Я здесь. "Я здесь..." - эхом разнеслось по пустынным коридорам стадиона. Филипп выкрикнул что-то нечленораздельное и повернул покойника к свету. Это оказался мужчина. У Филиппа закружилась голова: он узнал Эда Портера. Опухшего, заляпанного кровью. Филипп отвернулся от изуродованного трупа и увидел в темном углу скорчившуюся Митико. Ее кисти и щиколотки были связаны проволокой. Она пыталась высвободиться, и кожа под проволокой лопнула, шла кровь. Руки и ноги посинели, проволока глубоко врезалась в тело. - Митико! - Он взял ее руки в свои. - Слава Богу, ты жива! Он рыдал от радости. Целовал ее в щеки, чувствуя на языке что-то мокрое и соленое. Потом он повернул ее голову к яркому свету, и Митико слабо вскрикнула от боли. - Митико! Что это? Она не ответила. Или не могла ответить. Ее голова вздрагивала. На лице была кровь. Филипп принялся вытирать ее лицо, но кровь все текла и текла. Он впал в бешенство. - О любовь моя, что они с тобой сделали? Но в глубине души он уже знал это, и ему стало холодно от страха. Он вспомнил сказку о Мегами Куцуни, божественной лисице, и о том, как Митико боялась, что та накажет ее за грешную любовь к нему. - Ничего, - прошептала она, - ничего. - А потом уткнулась ему в грудь и наконец, не выдержав, зарыдала как ребенок. - О Филипп-сан, они отняли у меня зрение! Я ослепла! - Основываясь на информации, которую мне сообщила Митико, - сказал Ватаро Таки, - я выяснил, кто такой Дэвид Тернер. - Но Митико... - Я не желаю о ней говорить. Ватаро Таки налил еще чаю. Они сидели друг против друга в токийском чайном домике. Дело было день спустя после трагедии на стадионе. Филипп не видел Митико и ничего не слышал о ней с тех пор как отвез ее к отцу. - С ней все в порядке? - упрямо спросил Филипп. Ватаро Таки уставился в чашку с остатками чая. - Нет, - наконец вымолвил старик. - С ней не все в порядке. Но раны ее со временем затянутся, - поспешно добавил он, заметив на лице Филиппа тревогу. - На этот счет беспокоиться не стоит. - А ее зрение... - Филипп не мог больше продолжать. - Зрение ее, Досс-сан, потеряно навсегда. К этому нам всем придется привыкнуть. - Это из-за меня она отправилась в фуро! А потом попала на стадион сумо. - Дело прошлое, ничего уже не вернешь, - сказал Ватаро Таки. - Надеюсь, вы со мной согласны? - В его голосе явственно прозвучало предостережение. Филипп понуро кивнул. Выглядел он жалко. - Теперь, - продолжал Ватаро Таки, - что касается Дэвида Тернера. Ваши подозрения, боюсь, оказались обоснованными. - Кто он? - спросил Филипп. - На самом деле. - Его имя Евгений Карский, - сказал Ватаро Таки. - Он полковник советского НКВД. В фуро он встречался с первым атташе советского посольства. Очевидно, Карский прошел великолепную подготовку в России и теперь выглядит таким же стопроцентным американцем, как и вы, Досс-сан. - О Господи! - сдавленно вскричал Филипп и покачал головой. - Значит, я был прав! И Эд Портер тоже. Тернер-Карский осуществлял нашу связь с Дзибаном. Причем всегда! Он предоставил мне липовые улики против Силверса. - Карский знал, что вы начинаете сомневаться в истинности сведений, поступавших в ЦРГ из Дзибана, знал, что у вас вызывают сомнения мотивы членов Дзибана, - сказал Ватаро Таки. - И тогда Тернер-Карский хитроумно подсунул вам подходящую мишень. - А Силверс был убит прежде, чем смог опровергнуть состряпанные доказательства, - подхватил Филипп. Ватаро Таки кивнул. - Теперь совершенно ясно, что это Тернер... - Не называйте его так! - ...что это Карский убил полковника Силверса. - Но вот чего я не понимаю, - продолжал Филипп, - с какой стати Кодзо Сийна, глава Дзибана, радикальной реакционной клики высокопоставленных японских министров, связался с русским агентом? - Очень просто, - усмехнулся Ватаро Таки. - Кодзо Сийна, так сказать, душа Дзибана, ее мозговой центр. Сийна создал этакое философское течение, к которому примкнуло его окружение. Он считает, что капитализм - американский его вариант, делающий особый упор на свободное предпринимательство в целях личной наживы, губителен для японского образа жизни. Ведь тут, в Японии, мы все боремся за процветание нашей нации и за благоденствие императора. Отдельный человек здесь - ничто. А советская идеология, во всяком случае, сейчас, очень близка к идеологии Сийны, поэтому он не брезгует помощью русских, которые могут оказаться весьма сильными союзниками. - И опасными врагами, - пробормотал Филипп, мысленно рисуя себе аскетический профиль Дэвида Тернера или, точнее, Евгения Карского. - Карский - убийца. Кто знает, на что еще он готов пойти. Внезапно в памяти Филиппа, словно высвеченный молнией, мелькнул силуэт, который он видел на стадионе сумо. - Бог мой! Да ведь это Карский был там прошлой ночью, - выдохнул он, - когда ослепили Митико... - Теперь и Карский, и Сийна - ваши заклятые враги, - сказал Ватаро. - Но почему? - удивился Филипп. - Карский меня, конечно, знает, но какое Сийне до меня дело? - Так было до вчерашней ночи, - заявил Ватаро Таки. - Но схватка на стадионе все изменила. Видите ли, Филипп-сан, молодой человек, которого вы вчера убили на стадионе, - сын Кодзо Сийны. - О Господи! - вырвалось у Филиппа. - Какое счастье, что Дзэн Годо умер, не правда ли? А то, можете не сомневаться, Митико уже не было бы в живых. Но ни Сийна, ни кто-либо другой, кроме вас с Митико, не ведает, что между Дзэном Годо и Ватаро Таки существует какая-то связь... Кодзо Сийна был моим смертельным врагом много лет подряд. Теперь он и ваш враг, не так ли, Досс-сан? Нам вообще-то и одного Сийны предостаточно. А теперь на сцену выступил еще один недруг, Евгений Карский. Совершенно ясно, что Карский с Сийной вдвоем выносили свой коварный замысел, чтобы постоянно препятствовать работе ЦРГ. Я думаю, Досс-сан, мы обрели в лице Евгения Карского очень сильного и опасного противника. - Я успокоюсь, - сказал Филипп, - только когда выслежу его и пущу ему пулю в лоб. - Если мне придется с ним расстаться, я покончу с собой. - Не болтай чепухи. - Я говорю серьезно, - предупредила Митико. Как, как отцу удалось проведать про их с Филиппом роман? - недоумевала она. Ведь они вели себя так осторожно! Ватаро Таки покачал головой. - Значит, ты ужасная дуреха. - Знать, чего я хочу, никакая не дурость! Чего я хочу и что мне нужно... Ватаро недоуменно уставился на дочь. - Чего ТЫ хочешь... Что ТЕБЕ нужно... Да это же совершенно неважно! Он был в европейском дневном костюме. Ногти на руках аккуратно подстрижены, волосы напомажены. Ватаро Таки принадлежал к новому поколению японцев эпохи процветания, которая - он был в этом уверен - наступала сейчас и для него самого, и для всей страны. - Тебя должны волновать только интересы его семьи, - заявил Ватаро. - Он не бросит жену ради меня, - сказала Митико. - Я это точно знаю. - Что сделает, или чего не сделает Филипп Досс, несущественно, - оборвал ее Ватаро Таки. Когда он глядел на свою ослепшую дочь, на ее забинтованное лицо, ему хотелось плакать. Но этого делать не следовало. Он должен быть сильным, чтобы она тоже не утратила стойкость. Ватаро знал: стоит ему хоть самую малость расчувствоваться, и Митико сломается. Ватаро считал, что она должна сразу же научиться справляться со своей бедой. - Ты что, забыла свой брачный обет? А как же Нобуо? Ты о нем подумала? Мало того, что ты столько времени проводишь вне дома! Теперь ты хочешь совсем его опозорить? - Я никогда не любила Нобуо, отец. Ты знал это, устраивая мой брак с Ямамото. - Да это самое правильное решение из всех, которые я принимал в своей жизни! - воскликнул Ватаро Таки. - В самые трудные времена Ямамото были моими вернейшими союзниками. Они много раз доказывали мне свою верность. А вот моя дочь не выказывает должного уважения к мнению отца. Что по думала бы твоя мать о столь непокорной дочери? Я рад что ее уже нет и она не видит этого безобразия. - Ты вспоминаешь о маме только когда тебе это выгодно! - вскричала Митико. В душе Ватаро всколыхнулись гнев и страх. У него разрывалось сердце при мысли о том, что его единственная дочь ослепла. Жажда мести, желание отплатить тем, кто сделал калекой Митико, клокотала в груди и, словно живое существо, рвалось наружу. Но Ватаро понимал, что стоит на песке, как говаривал его отец. А это опасно, ведь кажется, будто под ногами твердая земля. Однако в любой момент может нахлынуть волна и вымыть песок у тебя из-под ног. Ватаро Таки знал, что если он сейчас хоть как-то заденет Кодзо Сийну или других членов Дзибана, у них возникнут подозрения. Они зададутся вопросом, кто именно выступает против них? Почему он хочет отомстить? Начнут докапываться, и поскольку в их распоряжении множество средств добывания информации, они могут дознаться, кто он такой на самом деле. Ватаро подумал о Филиппе Доссе. Ведь именно Филипп Досс предложил Митико последить за Дэвидом Тернером. А значит, Филипп в каком-то смысле должен разделить ответственность за трагедию. Пусть Филипп Досс станет его ищейкой! Он станет карающим мечом в борьбе Ватаро с Кодзо Сийной и Дзибаном. Приняв такое решение, Ватаро сказал: - Я запрещаю тебе поддерживать любовные отношения с Филиппом Доссом. Митико подвергнется слишком большой опасности, если останется с Доссом. Враги и так уже лишили ее зрения. Ватаро Таки не хотел, чтобы они отняли у нее еще и жизнь. - Ты не можешь так поступить, - прошептала Митико. - Пожалуйста, отец! О, пожалуйста! Прошу тебя! Он не обратил внимания на ее мольбы. - Сделай так, как я говорю. Простись со своим любовником и вернись к мужу. Митико понурилась. - Теперь у меня ничего не останется. Ты обрекаешь меня на жизнь среди пепла и праха. - Это твоя печаль, - заявил Ватаро Таки. - Размышляй о своих грехах и искупай их. Не заведи ты роман с Доссом, была бы сейчас зрячей, а не слепой. Но все же ты моя дочь, и я знаю: ты мне подчинишься. Твой первый и единственный долг - это долг перед семьей. Я уверен, что ты никогда не забудешь этого, Митико. - Ватаро Таки поправил галстук и поднес руки к напомаженным волосам. - Нобуо ничего не знает. И ничего не узнает! Я об этом позабочусь. Что же касается Филиппа Досса, ты переступишь через свое чувство к нему. С этой минуты между вами все кончено. Но, конечно же, Ватаро Таки не понимал, насколько он заблуждался. И он никогда не узнает, что, не послушавшись отца, Митико в один прекрасный день спасет дело его жизни. Звонил Джоунас. Филипп едва успел добраться до дома. Он слышал, как Лилиан заворочалась в спальне. Она окликнула мужа, и Филипп сказал: - Я уже взял трубку. Он сразу понял, что стряслось непоправимое. - Где ты был? Я целых полчаса пытаюсь с тобой связаться! - Джоунас прямо кипел. - Ох, что случилось, старина! - еле вымолвил он. - Такое только в страшном сне может привидеться. - В чем дело? Линия не прослушивалась, они могли говорить напрямик. - Квартира, где мы прятали министров от Дзибана, провалена. - Боже! И что там? - Все погибли, Фил, - сказал Джоунас. - Все до единого. Кто-то проник туда и взорвал полдюжины гранат. От них осталось мокрое место. - А где Тернер? - Что? - Тернер! - Филипп уже кричал. - Где Дэвид Тернер? - Ведет предварительное расследование. Он там, на квартире. - Я немедленно выезжаю туда, - заявил Филипп. - Там сейчас полно агентов службы безопасности, - сказал Джоунас. - Я сам заеду и все выясню. Я как раз туда собирался. - Нет, - возразил Филипп. - Я хочу, чтобы ты поехал к Тернеру домой. - Зачем? - У нас нет времени, - нетерпеливо воскликнул Филипп. - Тернер - русский шпион, Джоунас. Он убил Силверса, и наверняка трагедия на конспиративной квартире - его рук дело. Ну, давай! И, ради Бога, будь осторожен! Подойдя к крыльцу дома, где разыгралась трагедия, Филипп проверил свой табельный револьвер. Как и рассказывал Джоунас, все вокруг кишело солдатами и агентами ЦРГ. На тротуарах стояли пожарные машины, в подъезд тянулись шланги. Филипп показал документы, но все равно его пропустили с большим трудом. Проникнув в дом, он столкнулся в фойе с сержантом - его нижняя челюсть была словно отлитой из чугуна, - и тот приставил к Филиппу одного из своих людей, а сам пошел на поиски Тернера. В доме работали квалифицированные медики. Запах был, как в морге. Кое-где сохранились очаги пожара, мимо Филиппа промчалось несколько пожарников. Вернулся растерянный сержант. - Странно, - развел руками он, - лейтенант Тернер совсем недавно был здесь. Он при мне подходил к телефону. - Когда это было? - рявкнул Филипп. - Да минут пять - десять назад, не больше, - ответил изумленный сержант. - Вы знаете, с кем он разговаривал? Сержант пожал плечами. Но Филипп уже выбежал из дома и помчался к машине. К дому Тернера он подошел пешком. Там был только один вход: в японских домах обычно не бывает задней двери. Войти и выйти можно только через парадную. Филиппу было ясно, что кто-то предупредил Тернера о его приезде. Значит, либо телефон ненадежен, либо у Тернера есть сообщник в штабе ЦРГ - ведь Джоунас звонил ему оттуда. Но сейчас Филиппу некогда было разбираться, что к чему. Его интересовал только сам Тернер-Карский. Карский, который заставил его подозревать Силверса. Карский, убивший Эда Портера. Карский, ослепивший Митико. Карский, взорвавший четырех высокопоставленных членов правительства на тайной квартире ЦРГ. Филипп вошел в дверь, держа наизготовку револьвер. Прохладный темный вестибюль был пуст. Тернер-Карский жил на пятом этаже. Открытый лифт стоял внизу. Филипп схватил половую щетку и подпер ею дверь, чтобы она не закрывалась и лифтом нельзя было пользоваться, потом бегом поднялся по лестнице. Вверху, на лестничной клетке, раздавались шаги. Филипп не знал, чьи. Он крался, прижавшись к стене. Добравшись до пятого этажа, осторожно огляделся. Коридор оказался пуст. Филипп подошел к квартире Тернера-Карского. Дверь была заперта. Он отступил на пару шагов и выстрелом разбил замок. И тут же пинком вышиб дверь, а сам откатился в сторону. Но выстрелов не последовало. Филипп встал и, крадучись, держа револьвер перед собой двумя руками, вошел в квартиру. Он увидел распахнутые окна и развевающиеся занавески. Постель была застелена. Везде валялись бумаги. Несколько листочков, словно громадные конфетти, закружились в воздухе, когда Филипп распахнул дверь и устроил сквозняк. Услышав шум, донесшийся из крохотной ванной комнаты, Филипп бросился через порог. В ванной оказался Джоунас. Он держался за плечо, из-под его пальцев сочилась кровь. Лицо Джоунаса было мертвенно-бледным. - Ты в порядке? Джоунас кивнул. - Этот мерзавец выстрелил в меня и выпрыгнул из окна. Филипп бросился было вслед за Карским, но Джоунас остановил его. - Оставь... Он пронесся по крышам, точно летучая мышь, улетающая из преисподней. Тебе его ни за что не найти. Филипп вылез из окна. Почти все остальные дома были ниже пятого этажа, на котором находилась квартира Карского. Залитые битумом крыши темнели повсюду, куда ни глянь. Джоунас был прав. Карский исчез, словно в воздухе растворился. Осень оголила деревья. Листва шуршала под ногами, когда Филипп шел к Митико. - А у меня для тебя что-то есть. - Что? Митико бесшумно прошла по комнате и встала на колени на циновку-татами. Повязки уже сняли, и нужно было подойти очень близко, чтобы разглядеть ее шрамы. Митико поставила на низкий столик, стоявший между нею и Филиппом, резную деревянную шкатулку. - Подарок. - Митико! Но она не дала ему договорить. - Сначала выпьем чаю - сказала Митико. Филипп смотрел, как она медленно, грациозно, без видимых усилий разливает зеленый чай. Митико взбивала венчиком белую пену, потом медленно поворачивала чашку. Она действовала наощупь, но это было почти незаметно. Если не приглядываться, то и не заподозрить, что Митико слепая. Наконец Митико протянула ему чашку. Когда-то она обожала смотреть, как он пьет заваренный ею чай. Теперь Митико вся обратилась в слух, дожидаясь, когда он сделает первый глоток. Когда он допил чай и вернул чашку, Митико заварила новый. На этот раз для них обоих. - Ты сегодня будешь меня любить? - спросила Митико во время чаепития. - Я всегда тебя люблю, если мы оказываемся вдвоем, - откликнулся он. - Хотя, конечно, мы занимаемся не только этим. - Филипп склонил голову набок, вероятно, почувствовав какой-то подвох. - Разве сегодня что-нибудь изменилось? - Я изменилась. Ресницы Митико были опущены. Шум машин долетел в комнату, словно надвигавшаяся издалека гроза... Как предвестник великих перемен. Однако они еще не были угрожающе близки. - Чай превосходный. - Домо. Спасибо. - В тебе ничего не изменилось. - Филипп поставил чашку на стол. Митико услышала это и наклонила голову. - Митико, - начал Филипп, - то, что случилось на стадионе сумо... - Я понимаю, - перебила она его. - Ты потерял близкого друга и соотечественника, Эда Портера. - Да, конечно, - сказал он. - Но я говорю сейчас о тебе... - А... - Митико улыбнулась так нежно, что он был обезоружен. - Но об этом незачем говорить. Мне ведь повезло, не так ли? Я здесь. Я жива. - Но если бы я не упомянул тогда о фуро... - Тогда бы мы никогда не узнали, что Дэвид Тернер - русский агент. Филипп кивнул, соглашаясь с ней. Он понял, что от Митико толку не добиться. Да и вообще, чувство вины, которое он испытывал, было чем-то чисто европейским. Здесь оно не к месту. Филипп помолчал: в горле у него стоял комок. - Таки-гуми спокойно отнеслась к появлению твоего отца, - сказал он. - Даже самые заклятые его враги не заподозрили, что Ватаро Таки и Дзэн Годо - одно и то же лицо. - Мой отец привел в дом женщину, - внезапно сказала Митико. - Они поженятся через месяц. Филипп посмотрел на нее, понимая, что Митико что-то недоговаривает. - Тебе это кажется странным? Ведь твой отец жил один все эти годы, с тех пор как умерла твоя мать. Ты что, ревнуешь к этой женщине? - Я думаю, она беременна. - Глаза Митико по-прежнему были опущены. Единственный признак потери зрения. - Поэтому они и женятся? - Филиппу хотелось понять, что ее тревожит. - Нет, вряд ли. Нет. - Митико была какая-то необыкновенно тихая сегодня. - Моему отцу по вполне понятным причинам хочется сыновей. В один прекрасный день его сыновья будут управлять тем, что он создаст. - Сыновья, а не ты, дочь? - осторожно спросил Филипп. - У меня нет желания идти по его стопам, - вспыхнула Митико. - С чего ты это взял? - Митико, - ласково произнес Филипп, - в чем дело? - Я хочу, чтобы ты вошел в меня, - сказала она. - Прямо сейчас. Она была в каком-то исступлении, неистовстве. Казалось, ее горе иссушило всю нежность, и Митико поглощала Филиппа всем своим существом. Совершенно изнуренные, они заснули, держа друг друга в объятиях. Когда Филипп проснулся, Митико уже заваривала чай. Он поднялся и сел напротив нее. Она не надела ни верхнего, ни нижнего кимоно, и это было необычно. - Митико! - Вот, выпей. Митико протянула ему чашку. Это была другая чашка, не та, из которой он пил раньше. Гораздо легче, изящнее. На зеленом фоне красовалась золотая цапля. В ее клюве трепыхалась черная рыбина; широкие крылья цапли были распростерты. Эту чашку Филипп едва не разбил в ту ночь, когда инсценировал смерть Дзэна Годо. Они договорились, что это будет условный сигнал, который предупредит сидевшую в другой комнате Митико о его приходе в погруженный во мрак дом. Филипп увидел, что деревянная шкатулка-киоки открыта. Может, в подарок предназначается чашка? Филипп испытующе посмотрел на Митико. - Выпей, - сказала она. - Выпей половину чая. Филипп выпил. Она подождала, пока он поставит чашку в ее сложенные руки, и допила чай. Потом аккуратно обтерла чашку шелковой тканью и, ощупью найдя деревянную шкатулку, положила в нее чашку. Филипп был прав. Это и есть подарок. Но почему вдруг? Митико закрыла крышку и придвинула к нему шкатулку. - Это тебе на память обо мне, - тихо произнесла она. Лицо ее было бледно, оно казалось призрачным отражением, увиденным в зеркале. - Что ты хочешь этим сказать? - Я уезжаю, - сказала Митико. - Возвращаюсь к мужу. - Но почему? Тебе приказал отец? Он что, узнал про нас с тобой? Митико покачала головой. - Это мое решение. Мое собственное. Мы оба в браке. Мы должны соблюдать клятвы, важные священные обеты, если мы чтим память наших предков. Порой мы забываем о них. Но не навсегда. - Не навсегда, - повторил Филипп, и у него упало сердце. - Но порой все-таки забываем. Почему же сейчас мы не можем забыть? - Это невозможно. - Митико! - Ну, зачем еще больше все усложнять? Ты должен согласиться... - Я не могу! - Но ты должен! - Ее голос дрожал, она еле сдерживала слезы. - Если я тебе хоть чуточку дорога, ты сейчас оденешься и уйдешь. Немедленно. Молча. И больше меня не увидишь. Филипп был потрясен. - Да что я, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг проснулся? Что между нами никогда ничего не было? - А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что между нами что-то было. - Не понимаю. Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по деревянной шкатулке-киоки. Она молчала. Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрел в зеркало и не понял, кого он там видит. Чье это лицо? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп, был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал. Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она показалась ему легче воздуха. Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И очень долго ее не видел. КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ЗЕРО Стойкость духа НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА Париж - Токио - Вашингтон - Сен-Поль-де-Ванс Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она быстро поняла, что ей здесь не нравится - слишком уж все вычурно и экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни, она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой - прочь мрачные мысли. Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности, которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля "Плаза". Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась - так приятно сознавать, что темница ее ремесла находится за тысячи километров. Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя, которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила носить его как можно чаще. Выйдя на проспект Монтеня, она несколько секунд не могла решить, куда направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила воду, и Сена не была исключением. Но тут Лилиан вспомнила, что путь ее будет пролегать мимо причала, где крикливые американские туристы, увешанные фото- и кинокамерами, толпятся на палубах прогулочных катеров. Даже мысль о встрече с соотечественниками была совершенно невыносима. Подавив вздох легкого сожаления, Лилиан отказалась от прогулки по набережной и направилась к Рон-Пуэн. На Елисейских Полях Лилиан постояла, разглядывая площадь генерала де Голля. Триумфальная арка белым айсбергом возвышалась над площадью. Посреди дневной суеты, бесконечного мелькания автомобилей и человеческого водоворота арка казалась необыкновенно величественной. Лилиан ощутила легкий трепет, как при первой своей встрече с Парижем. Она всегда любила этот город. Он манил ее к себе, тянул; и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться этой любви. Каждый раз, когда Лилиан попадала в Париж, он казался ей все более прекрасным и желанным. У каждого большого города есть свое парадное лицо, свой фасад, которым он встречает гостей, заставляя их восхищаться и любоваться собой. Но чем ближе узнаешь город, тем больше он поворачивается к тебе своим истинным лицом. И в конце концов невозможно представить себе город таким, каким ты видел его впервые. Однако в Париже Лилиан никогда не разочаровывалась. Она шла по Елисейским Полям, и их парадная помпезность обещала лишь новые удовольствия. Чем чаще Лилиан бывала в Париже, тем больше восхищалась этим городом. Вдали показался обелиск, высящийся на площади Согласия. Лилиан шла по широкому бульвару; старые каштаны шелестели над головой, воздух Парижа наполнял легкие, от стен домов веяло ароматом столетий. Этот город был ее городом. На какое-то мгновение Лилиан пронзило ощущение своего единения с Парижем, с его стенами, мостами, с его воздухом. Лилиан даже остановилась на миг - таким острым было это чувство. Над площадью Согласия повисло синее марево выхлопных газов. Здесь бесконечной шеренгой выстроились туристские автобусы. Их пассажиры разгуливали по соседним улицам, наполняя воздух радостными криками и щелчками фотокамер. Лилиан, с опаской глянув на толпы туристов, постаралась как можно быстрее пройти мимо. Она миновала Оранжери и, немного запыхавшись, вошла в сад Тюильри. На просторной поляне мальчишки играли в шары. Несколько праздных зевак наблюдали за их игрой, косясь на проходящих мимо женщин. Лилиан с гордостью вспомнила, что на ней платье от Диора, и неторопливо прошествовала мимо. В Вашингтоне, где главной ценностью считается власть, искусство одеваться, в сущности, давно уже умерло. Возможно, это стало результатом более грубого образа жизни, именуемого американским. Как бы там ни было, в Париже в этом отношении все иначе. Здесь одежде, вообще внешнему облику человека придавали первостепенное значение. Здесь царил неподражаемый французский шик. Он определялся не столько счетом в банке, сколько врожденным вкусом парижан. Здесь сложно было заметить разницу в возрасте, все вокруг выглядели молодо. Может быть, именно в этом и заключалась вечная юность Парижа. Люди не стеснялись старости, они попросту не обращали на нее внимания. Стариковская застенчивость, так часто встречающаяся в Америке, здесь вызвала бы лишь недоуменную улыбку. Лилиан нашла свободную скамью, удобно устроилась на ней и принялась с интересом наблюдать за мальчишками. Они играли самозабвенно и с огромным азартом. Лилиан нравилась их увлеченность игрой. Филипп как-то сказал, что его жизнь - игра. Это было очень давно, в Токио, в самом начале. Она тогда не поняла, что он имеет в виду. Когда же Филипп отказался объяснить, Лилиан обиделась. Она улыбнулась. Теперь-то ей все ясно. Теперь она понимала не только Филиппа, но и себя. Лилиан всегда считала, что она лишь половина человеческой личности, что цель ее жизни - обрести недостающую половину в лице возлюбленного. Но все оказалось куда сложнее ее девических представлений. Брак выявил в ней много нового и неожиданного для нее самой. Брак определил границы мира, в которых ей отныне следовало жить. Лилиан полагала, что должна быть благодарна за это Филиппу. Но в отношении самого Филиппа все обстояло совершенно иначе - тут приходилось принимать во внимание очень и очень многое. Как было, например, во время их единственной поездки в Париж. Конечно же, это она настояла на путешествии в Европу. Но ее, помнится, тогда очень удивило нежелание Филиппа посещать ту или иную страну Старого Света, нежелание, словно якорь тянувшее назад их обоих. С точки зрения Филиппа, следовало отправиться не в Париж, а куда-нибудь в Бирму или Гиндукуш. В свою последнюю ночь в Париже они заказали столик на bateau mouche, небольшом речном трамвайчике, курсирующем по Сене. Филипп все называл его barquette, "лодочка", чем до слез смешил официанта. Лилиан тогда уже довольно бегло изъяснялась на французском, Филипп же страшно досадовал и злился на свою неспособность овладеть этим языком. Если бы они действительно отправились в Бирму или Гиндукуш, он заговорил бы на любом из бытующих там наречий в течение двух недель. На самом же деле Филипп злился на Лилиан за то, что она все-таки уговорила его поехать в Париж. Он без конца твердил, что в Европе невозможно найти настоящую цивилизацию, что европейцы, а французы в особенности, не имеют никакого представления об истинной культуре. При этом он обычно добавлял, что даже японцы, самый цивилизованный народ в мире, неспособны понять, какие в Европе царят варварство и дикость. Лилиан тогда примирительно заметила, что, возможно, японцы попросту неспособны постичь собственной дикости. Филипп покраснел, вскочил и отошел к борту. Лилиан осталась сидеть за столиком одна. Ее уже не радовали ни нежно-розовый сумрак, ни проплывающий мимо Париж. Когда показались шпили Нотр-Дам, она встала и отправилась на поиски Филиппа. - Ты словно вернулся с того света, - заметила Элиан. - Удалось хоть немного поспать в самолете? Майкл напряженно смотрел прямо перед соб