на жизнь. Энричи Гаэтамо стал последним мертвецом, но Виктор не сожалел о его смерти. Ему самому уже не долго осталось. Он прочел это в глазах Джейн, в глазах врачей. Этого следовало ожидать. Ему было даровано слишком много отсрочек. Он надиктовывал все, что мог вспомнить о том давнем июльском дне. Господи, как же давно это было - почти вся жизнь прошла с тех пор! Он пытался проникнуть в самые потаенные уголки памяти и отказался от болеутоляющих наркотиков, боясь, что они притупят воспоминания. Константинский ларец надо найти во что бы то ни стало и передать его содержимое ответственным людям, способным оценить это должным образом. И необходимо предотвратить, сколько бы ни была мала такая возможность, бездумное раскрытие его тайны. Он возложит эту миссию на сыновей. Теперь тайна Салоник принадлежит им. Близнецам. Они сделают то, чего не сумел сделать он: найдут константинский ларец. Но в цепи по-прежнему недостает звена. Он должен найти его прежде, чем состоится разговор с сыновьями. Что знают в Риме? Что удалось Ватикану узнать о Салониках? Вот почему он позвал сегодня этого человека. Священника по имени Лэнд, монсеньора из Нью-Йоркского архиепископства, который навещал его в больнице несколько месяцев назад. За дверью спальни раздались шаги, потом послышались тихие голоса Джейн и посетителя. Священник! Тяжелая дверь бесшумно отворилась. Джейн впустила гостя и вышла. Священник держал в руках книгу в кожаном переплете. - Спасибо, что пришли, - сказал Виктор. Лэнд улыбнулся и тронул кожаный переплет книги. - Это "Милосердное завоевание. Во имя Господня". История клана Фонтини-Кристи. Мне подумалось, вам это может быть интересно, мистер Фонтин. Я обнаружил эту книгу очень давно в одной книжной лавке в Риме. Монсеньор положил фолиант на тумбочку рядом с кроватью. Они пожали друг другу руки: каждый из них, подумал Виктор, оценивает собеседника. Лэнду было не более пятидесяти. Среднего роста, широкоплечий, с могучей грудью. Лицо резко очерченное, типичное лицо англиканского священника, карие глаза под густыми бровями - более темными, чем его коротко стриженные и тронутые сединой волосы. Приятное лицо, умные глаза. - Боюсь, что издание было предпринято из тщеславных побуждений. Сомнительного достоинства привычка, типичная для начала века. Наверняка эта книга никогда не переиздавалась и написана по-итальянски. - И к тому же старомодным североитальянским стилем, - добавил Лэнд. - Полагаю, что-то вроде придворного викторианского стиля, если подумать об английском эквиваленте. Со множеством архаизмов. - Тут у вас преимущество! Мое знание языков не столь глубоко, как ваше. - Но для Лох-Торридона оказалось достаточно, - сказал священник. - Да, вероятно. Садитесь, пожалуйста, монсеньор Лэнд. - Виктор указал на стул рядом с кроватью. Священник сел. Они смотрели друг на друга. Виктор заговорил: - Несколько месяцев назад вы посетили меня в больнице. Зачем? - Мне хотелось увидеть человека, чью жизнь я столь тщательно изучал. Позвольте быть с вами откровенным? - Вы бы не пришли ко мне, если бы решили избрать иную линию поведения. - Мне сказали тогда, что вам осталось жить недолго. И я самонадеянно вообразил, что вы позволите мне причастить вас. - Что ж, это откровенно. И в самом деле, самонадеянно. - Я это понимал. Вот почему я больше не приходил. Вы тактичный человек, мистер Фонтин, но вам не удалось скрыть свои чувства. Виктор внимательно посмотрел в лицо священника. Та же печаль, что запомнилась ему в больнице. - Зачем вы изучали мою жизнь? Неужели Ватикан до сих пор занимается розысками? Неужели Донатти и его поступки не получили должной оценки? - Ватикан постоянно что-то изучает. Исследует. Эти исследования не прекращаются. А Донатти не просто получил должную оценку. Он был отлучен от церкви, и его останки не были преданы земле по католическому обряду. - Вы ответили на два моих последних вопроса, но не на первый. Почему - вы? Монсеньор положил ногу на ногу, сцепив руки на колене. - Меня интересует социальная и политическая история. Иными словами, я ищу признаки конфликтных отношений между церковью и обществом в разные исторические периоды. - Лэнд улыбнулся. - Побудительным мотивом для этих исследований послужило стремление доказать превосходство церкви и ошибочность попыток тех, кто с ней боролся. Но невозможно отыскать благо во всех случаях. И, разумеется, его не найти в тех бесчисленных прегрешениях против здравого смысла и морали, которые я обнаружил. - Лэнд больше не улыбался. Его намек был вполне ясен. - То есть казнь Фонтини-Кристи была прегрешением? Против чего? Здравого смысла? Морали? - Пожалуйста, - быстро сказал священник. Он заговорил тихо, но настойчиво. - Мы оба знаем, что это было. Убийство. Которое невозможно ни одобрить, ни простить. Виктор вновь увидел печаль во взгляде священника. - Я принимаю ваши слова. Я их не совсем понимаю, но я их принимаю. Итак, я стал предметом ваших социально-политических штудий? - Вкупе с прочими проблемами того времени. Я уверен, вам они известны. Хотя в то время творилось немало добрых дел, было совершено многое, чему нет прощения. То, что случилось с вами, с вашей семьей, безусловно, относится к такого рода вещам. - Я стал предметом вашего интереса? - Вы стали моей навязчивой идеей! - Лэнд снова улыбнулся, несколько смущенно на этот раз. - Не забывайте, я ведь американец. Я учился в Риме, и имя Виктора Фонтина было мне хорошо известно. Я читал о вашей деятельности в послевоенной Европе - об этом писали все газеты. Я знал о вашем влиянии ив государственных и в общественных кругах. Можете себе представить мое изумление, когда, изучая тот период, я вдруг обнаружил, что Виктор Фонтин и Витторио Фонтини-Кристи - одно и то же лицо. - Вы смогли многое почерпнуть из ватиканских архивов обо мне? - О семье Фонтини-Кристи - да. - Лэнд кивнул на фолиант в кожаном переплете. - Но, как и эта книга, найденные мною материалы были, боюсь, несколько необъективны. Хотя, конечно, не столь лестны. Но лично о вас - почти ничего. Признавался, разумеется, факт вашего существования. Вы первый ребенок Савароне мужского пола, который в настоящее время является американским гражданином и носит имя Виктор Фонтин. И более ничего. Досье обрывалось информацией, что остальные члены семьи Фонтини-Кристи были уничтожены фашистами. Такой конец показался мне неполным. Даже даты никакой не было указано. - Чем меньше остается на бумаге, тем лучше! - Да. И вот я стал изучать документы репарационного суда. Там я обнаружил куда более подробные сведения. Но то, что поначалу было простым любопытством, обернулось подлинным потрясением. Вы представили военному трибуналу обвинения. Эти обвинения я счел ужасными, нетерпимыми, ибо вы не обошли и церковь. И вы назвали имя священника курии - Гульямо Донатти. Это было недостающее звено моих поисков. Все, что требовалось. - Вы хотите сказать, что в материалах, относящихся к семейству Фонтини-Кристи, не было упоминания имени Донатти? - Теперь - есть. Тогда - не было. Создавалось впечатление, что архивисты просто не захотели увидеть здесь некую связь. Все бумаги Донатти опечатаны - как обычно и поступают с бумагами отлученных. А после его смерти ими завладел его секретарь... - Отец Энричи Гаэтамо. Лишенный сана, - прервал его Фонтин. Лэнд ответил не сразу. - Да, Гаэтамо. Я получил разрешение ознакомиться с опечатанными документами. Я читал параноидальные бредни безумца, фанатика, самолично причислившего себя к лику святых. - Монсеньор замолчал. Он не смотрел на Виктора. - То, что я там обнаружил, заставило меня отправиться в Англию. К человеку по фамилии Тиг. Я встречался с ним лишь однажды в его загородном доме. В тот день шел дождь, и он поминутно подходил к камину и ворошил дрова. Мне не приходилось встречать другого человека, который бы так пристально следил за часами. Хотя он уже был на пенсии и спешить ему было некуда. Виктор улыбнулся: - Ох уж эти часы! Эта его дурацкая привычка меня всегда раздражала. Сколько раз я ему об этом говорил! - Да-да, вы были добрыми друзьями, я это сразу понял. Знаете, он вами просто восхищался. - Восхищался? Алек? Не могу поверить! - Он признался, что никогда не говорил вам об этом, но это правда. Он сказал, что рядом с вами чувствовал свою неполноценность. - Но он никогда не подавал виду! - Он сказал даже больше. Он все рассказал! И о казни в Кампо-ди-Фьори, и о вашем бегстве из Челле-Лигуре, и о Лох-Торридоне, и о бомбежке в Оксфордшире, о вашей жене, о сыновьях. И о Донатти. И как он скрывал от вас это имя. - У него не было другого выбора. Если бы я узнал, лох-торридонская операция провалилась бы. Лэнд снял руки с колена. Казалось, он с трудом подыскивает нужные слова. - Тогда-то я в первый раз услышал о поезде из Салоник.. Виктор быстро поднял глаза - до этого он смотрел на пальцы священника. - Это странно. Вы же читали бумаги Донатти. - И вдруг все прояснилось. Безумные словесные излияния, отрывочные фразы, на первый взгляд ничего не значащие ссылки на какие-то населенные пункты, даты... Вдруг все стало осмысленным. Даже в личных записях Донатти ни разу не писал об этом прямо - слишком велик был его страх... Все вращалось вокруг того поезда. И груза, который он вез. - А вы знаете? - Я узнал. Мне удалось бы это узнать намного раньше, но Бревурт отказался встретиться со мной. Он умер спустя несколько месяцев после моей первой попытки добиться с ним встречи. Я отправился в тюрьму, где отбывал наказание Гаэтамо. Он плюнул мне в лицо сквозь решетку, он колотил в нее кулаками, пока не сбил кожу в кровь. И тем не менее у меня был источник информации. В Константине. В патриархии. Я добился аудиенции у одного из старцев. Он был очень стар и все мне рассказал. Поезд из Салоник вез ларец с документами, опровергающими догмат филиокве. - И все? Монсеньор Лэнд улыбнулся: - С теологической точки зрения, и этого достаточно. Для этого старца и для его противников в Риме документы подобного рода означают, с одной стороны, триумф, с другой - полный крах. - А вы их воспринимаете иначе? - Виктор внимательно смотрел на священника, вглядываясь в его немигающие карие глаза. - Да. Церковь ныне не имеет ничего общего с церковью прошлых веков или даже недавнего прошлого. Проще говоря, если бы она была таковой, она бы просто не выжила. Есть старики, которые цепляются за то, что, как они верят, неопровержимо... В большинстве случаев это единственное, что у них остается. И нет нужды разубеждать их, лишать этой веры. Время великодушно дарует изменения. Ничто не остается таким, каким было прежде. С каждым годом - когда нас покидает старая гвардия - церковь все быстрее и неотвратимее движется к социальной ответственности. Она обладает властью, чтобы творить безграничное благо, обладает возможностью - и в прагматическом, и в духовном смысле - смягчать тягчайшие страдания. Я говорю со знанием дела, ибо принадлежу к этому движению. Мы - в каждом епископстве, по всему миру. Это наше будущее. Мы сегодня - в мире и с миром. Фонтин отвернулся. Священник замолчал. Он поведал о силе, стремящейся творить добро в мире, который, увы, этим добром обделен. Виктор снова посмотрел на Лэнда. - Значит, вам не известно точно, что содержится в тех документах? - А какая разница? В худшем случае - повод для теологических дебатов. Доктринальные уловки. Этот человек существовал. И звали его Иисус из Назарета... или ессейский Архангел света... и он вещал от чистого сердца. Его слова дошли до нас, и их историческая аутентичность доказана исследователями арамейских и библейских текстов - как христианами, так и нехристианами. Какая в таком случае разница, как его называть - плотником, или пророком, или Сыном Божьим? Главное - что он говорил истину, как он ее понимал и как она ему раскрылась в откровении. Его искренность, если угодно, - вот то единственное, что имеет значение, а это не подлежит обсуждению. Фонтин вздрогнул. Мысленно он вернулся к Кампо-ди-Фьори, к старику, ксенопскому монаху, который рассказал ему о пергаменте, вынесенном из римской темницы. "...То, что содержится в этом пергаменте, превосходит самое смелое воображение. Его необходимо найти-уничтожить... ибо ничто не изменится, хотя все будет иным". Уничтожить! "...Важно лишь то, что он изрекал истину так, как он ее понимал и как она ему раскрылась в откровении... Его искренность, если угодно, - вот то единственное, что имеет значение... это не подлежит обсуждению". Или подлежит? Готов ли этот священник-ученый, этот добрый человек столкнуться с тем, с чем должны рано или поздно столкнуться люди? Честно ли попросить его об этом? "Ибо ничто не изменится, хотя все будет иным". Что бы ни означали эти странные слова, как поступить - будут знать лишь исключительные люди. Он приготовит сыновьям список таких людей. Священник по имени Лэнд будет одним из кандидатов. Тяжелый четырехлопастный винт постепенно замирал, металлический лязг отдавался по всему телу вертолета. Пилот открыл дверцу и дернул за рычаг, который выбросил за борт короткую лесенку под брюхом фюзеляжа. Майор Эндрю Фонтин спустился по металлическим ступенькам на вертолетную площадку военно-воздушной базы "Кобра" в Фантхьете. Его документы обеспечивали ему приоритетное транспортное обслуживание и доступ к секретным складам на побережье. Сейчас ему надо получить джип в офицерском гараже и отправиться прямо к побережью. И найти нужный сейф на складе номер четыре. Там спрятаны материалы, собранные "Корпусом наблюдения". Там, в самом безопасном тайнике во всей Юго-Восточной Азии, они и останутся - надо только удостовериться в их целости и сохранности. После поездки на склад ему предстоят еще два путешествия - сначала к северу от Дананга, потом южнее - минуя Сайгон, в район дельты Меконга. В Канто. В Канто находится капитан Джером Барстоу. Мартин Грин прав: Барстоу провалил "Корпус наблюдения". Остальные тоже сошлись на этом: его поведение выдавало в нем человека, которого раскололи. Его видели в Сайгоне с военным юристом Таркингтоном. И было нетрудно понять, что произошло: Барстоу подготавливает себе защиту, а раз так, значит, он собирается давать показания. Барстоу не знал о местонахождении документов "Корпуса наблюдения", но он их как-то видел. Видел, черт! Он и сам готовил бумаги - двадцать или тридцать копий. Показания Барстоу будут означать крах "Корпуса наблюдения". Этого нельзя допустить! Военный юрист Таркингтон сейчас в Дананге. Он не знает, что ему предстоит встретиться еще кое с кем из "Корпуса наблюдения". Это будет его последняя в жизни встреча. Его найдут в парке, с ножом в животе, со следами виски на рубахе и во рту. Потом Эндрю вылетит в район дельты. К предателю по имени Барстоу. Барстоу пристрелит проститутка - там с этим делом просто. Он шагал по горячему бетонному покрытию к управлению транзита. Его ждал подполковник. Сначала Эндрю всполошился: не случилось ли чего? Пять дней еще ведь не истекли. Но потом он увидел улыбку на лице подполковника - снисходительная, но все же дружеская улыбка. - Майор Фонтин? - Офицер протянул руку: значит, не хочет здороваться официально. - Да, сэр. - Эндрю пожал протянутую руку. - Из Вашингтона пришла телеграмма, подписанная министром сухопутных войск. Вам надлежит вернуться домой, майор. И как можно скорее. Мне неприятно вам это говорить, но речь идет о вашем отце. - Отец? Он умер? - Он при смерти. Я обеспечил вам преимущественное право на получение предписания на ближайший рейс из Тансоннута. - И подполковник вручил ему конверт с красной каймой, на котором стояла печать штаба войск в Сайгоне. В таких конвертах перевозится почта курьерами из Белого дома и курьерами Объединенного комитета начальников штабов. - Мой отец уже давно болеет, - задумчиво сказал Фонтин. - Этого известия можно было ждать. У меня здесь на день работы. Я буду в Тансоннуте завтра вечером. - Как хотите. Главное, что мы вас нашли. И вы получили сообщение. - Я получил сообщение, - сказал Эндрю. Стоя в будке телефона-автомата, Адриан слушал усталый голос сержанта. Сержант лгал, но теперь более правдоподобно, кто-то, видимо, солгал ему самому. Результаты вскрытия: Невинс, Джеймс, мужчина, черный, жертва наезда, грузовик с места происшествия скрылся, не обнаружено никаких признаков повреждений черепа, шеи и глотки, не связанных с механическими травмами, полученными при столкновении с грузовиком. - Перешлите мне копию отчета и рентгенограмму, - попросил Адриан. - Мой адрес у вас есть. - К отчету не приложены рентгеновские снимки, - машинально ответил сержант. - Запросите их! - отрезал Адриан и повесил трубку. Ложь! Повсюду ложь и уклончивые ответы. И он - самый большой лгун! Он солгал себе, согласился с этой ложью и заставил других принять ее. Он встретился с группой не на шутку перепуганных молодых юристов, сотрудников министерства юстиции, и убедил их, что в данных обстоятельствах необходимо отсрочить оформление судебных повесток. Надо продумать логику обвинения, сопоставить улики, получить хотя бы второе признание - идти в военную коллегию, имея на руках список имен, бессмысленно. Нет, не бессмысленно! Момент был очень удачный, чтобы прижать военных и потребовать немедленного расследования. Человека убили, улики, которые он держал при себе, были украдены с места преступления. В уликах содержался приговор "Корпусу наблюдения"! Вот вам имена! Это же важнейший пункт признания. Давай действуй! Но он не смог. Список открывался именем его брата. Выписать судебную повестку - означало обвинить брата в соучастии в убийстве. Иной вывод сделать невозможно. Эндрю был его братом-близнецом, и он не был готов назвать его убийцей. Адриан вышел из телефонной будки и зашагал по направлению к своему отелю. Эндрю должен вернуться из Сайгона. Он улетел в прошлый понедельник. Не надо было обладать слишком богатым воображением, чтобы догадаться, с чем был связан этот отъезд. Его брат не глуп: Эндрю пытался выстроить себе защиту на месте своих преступлений, которые включали в себя тайный заговор, сокрытие улик, попытку помешать деятельности органов правосудия. Мотивы: сложные, небезосновательные, но тем не менее преступные. Но не убийство же поздно вечером на вашингтонской улице! О Боже! Даже сейчас он себе лжет! Или из милосердия просто отказывается взглянуть возможной правде в глаза. Да не хватит ли? Скажи, скажи! Ведь так оно и есть! Возможная правда. В Вашингтоне - восьмой участник "Корпуса наблюдения". Кто бы он ни был, это убийца Невинса. И убийца Невинса не мог действовать, не зная о разговоре двух братьев на Лонг-Айленде. Когда самолет Эндрю приземлится, он узнает, что повестка еще не выписана. У "Корпуса наблюдения" на какое-то время будут развязаны руки. У них еще есть возможность для маневра... Впрочем, теперь их можно обезвредить. Обезвредить молниеносно - и тем самым вселить надежду на успех тем перепуганным молодым юристам, которые опасаются, что судьба Невинса, может быть, уготована каждому из них. Они же юристы, а не коммандос... Адриан взглянет брату в глаза и, если увидит в них тень смерти Невинса, отомстит. Если майор отдал приказ об убийстве, он должен быть уничтожен. Или он опять лжет себе? Может ли он назвать собственного брата убийцей? Неужели да? Но что же нужно отцу? Возможно, эта встреча что-нибудь изменит? Глава 24 По обе стороны кровати поставили два стула. Так будет удобнее. Он сможет попеременно смотреть на обоих сыновей: они совершенно разные и реагировать будут по-разному. Джейн предпочла стоять. Он попросил ее выполнить тяжкую задачу: рассказать сыновьям о поезде из Салоник. Все, не упуская ни одной детали. Они должны осознавать, что очень влиятельные люди, организации и даже правительства многих стран могут вступить в борьбу за константинский ларец. Как это уже было три десятилетия назад. Сам он не в силах рассказывать об этом. Он умирает. При полном сознании. Необходимо сохранить силы, чтобы ответить на вопросы сыновей и передать им тайну. Ибо теперь на их плечи ляжет ответственность Фонтини-Кристи. Они вошли к нему в сопровождении матери. Высокие, похожие и - такие разные! Один в военной форме, другой - в неизменном твидовом пиджаке и джинсах. Светловолосый Эндрю был взбешен. Ярость читалась на его лице: выдавали плотно сжатые губы и суровый затуманенный взгляд. Адриан, похоже, был не в своей тарелке. В его голубых глазах застыл вопрос, рот был слегка приоткрыт, губы безвольны. Он провел рукой по темной шевелюре, уставившись в пол с выражением удивления и сострадания. Виктор указал на стулья. Братья переглянулись: этот обмен взглядами был весьма красноречивым. Что бы ни произошло между ними в прошлом, какова бы ни была их размолвка, теперь надо все забыть. Того требует возлагаемая на них миссия. Они сели, держа в руках ксерокопии воспоминаний Фонтина о дне 14 июля 1920 года. Он попросил Джейн дать каждому по экземпляру, чтобы они прочли текст до встречи с ним. Виктору не хотелось терять драгоценное время на предварительные объяснения. У него уже не было на это сил. - Не будем тратить слова впустую. Мать все вам рассказала, и вы прочли то, что я написал. У вас, видимо, есть вопросы. Заговорил Эндрю. - Предположим, что этот ларец будет найден - об этом мы еще поговорим, - что тогда? - Я подготовлю список людей. Пять-шесть - не больше. Найти их будет непросто. Вы отдадите ларец им. - Как они с ним поступят? - не унимался Эндрю. - В зависимости от того, что именно содержится в ларце. Они обнародуют документы, или уничтожат их, или снова спрячут. Вмешался Адриан: юрист внезапно забеспокоился. - Разве у нас есть выбор? Думаю, что нет. Это ведь принадлежит не нам. Следует обнародовать содержимое тайника. - Чтобы ввергнуть мир в хаос? Надо думать о последствиях. - У кого-нибудь еще есть ключ? - поинтересовался майор. - Маршрут того путешествия четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года? - Нет. Для всех прочих это полная бессмыслица. Осталось очень немного людей, кто знает об этом поезде и о том, что именно он вез. Старцы из патриархии. Один из них жив и находится в Кампо-ди-Фьори, но его дни сочтены. - И нам не следует никому рассказывать, - продолжал майор. - Никто, кроме нас, не должен ничего знать. - Никто. Есть немало людей, кто готов пожертвовать всем чем угодно, лишь бы получить информацию об этом ларце. - Ну, я думаю, ты преувеличиваешь! - Ты очень ошибаешься. Надеюсь, мать рассказала вам все. Помимо опровержения догмата филиокве и арамейского свитка в том ларце находится пергамент, на котором написана исповедь, способная изменить всю церковную историю. Если ты полагаешь, что правительства многих стран и многие народы в данном случае останутся всего лишь равнодушными наблюдателями, ты глубоко ошибаешься. Эндрю примолк. Адриан посмотрел на него, потом на Виктора. - Как ты считаешь, сколько времени это может занять? Поиски... ларца? - спросил он. - По моим расчетам - месяц. Вам понадобятся снаряжение, альпийские проводники, неделя на инструктаж, но не более, я полагаю. Адриан потряс в воздухе ксерокопиями. - А какова, по твоим подсчетам, возможная территория поисков? - Трудно сказать. Это будет зависеть от того, как успешно будет продвигаться поиск, насколько изменилась за прошедшие годы местность. Но если память мне не изменяет, от пяти до восьми квадратных миль. - От пяти до восьми! - воскликнул майор. - Да это же нереально! Извините меня, но это безумие. Поиски могут затянуться на годы и годы. Речь же идет об Альпах, где нужно обнаружить ямку в грунте, а в ямке ящик размером не больше гроба. Да придется облазить с десяток вершин! - Число наиболее вероятных мест тайника ограничено. Речь идет об одном из трех-четырех перевалов высоко в горах - думаю, туда мы с отцом никогда не лазили. - Мне раз пятьдесят приходилось делать съемку местности в труднодоступных районах, - произнес майор медленно и так подчеркнуто вежливо, что его слова прозвучали снисходительно. - Ты очень упрощаешь эту чрезвычайно сложную проблему. - Не думаю. Я же только что сказал Адриану, что все будет зависеть от того, что там сейчас делается. Ваш дед всегда был очень скрупулезен в серьезных делах. Он наверняка предусмотрел все возможности, все случайности. - Виктор замолчал и сел поудобнее. - Савароне был стар. За этот ларец шла настоящая война, и он лучше, чем кто-либо другой, это понимал. В Кампо-ди-Фьори он не стал бы оставлять легко опознаваемого знака, но я не сомневаюсь, что вблизи тайника с ларцом должен быть какой-то ориентир, какой-то знак, какая-то веха. Он должен был оставить нам свое послание. - И что же нам надо искать? - спросил Адриан, на мгновение переведя взгляд на брата. Майор рассматривал ксерокопированные страницы. - Я изложил все возможные варианты, - сказал Виктор. - В городе Шамполюк жила семья проводников. Гольдони. К их услугам прибегал мой отец, а до него и его отец. К северу от городка есть небольшая горная гостиница. Пансионат. Уже много десятилетий пансионат принадлежит семейству Капомонти. Когда мы отправлялись в Шамполюк, мы всегда останавливались в этом пансионате. Хозяева были близкими друзьями Савароне. Если он кому-то что-то и рассказал, то, несомненно, только им. - Да, но прошло более пятидесяти лет, - возразил Адриан. - Члены семей, живущих в горах, сохраняют очень тесные узы. Жизнь двух поколений одной семьи - не слишком большой отрезок времени. Если Савароне оставил им какое-то устное поручение, то оно должно передаваться от отца старшему ребенку. Запомните: ребенку - то есть либо сыну, либо дочери! - Он слабо улыбнулся. - Спрашивайте! Ваши вопросы помогут мне еще что-нибудь вспомнить. Они задали несколько вопросов, которые не вызвали у Виктора никаких ассоциаций. Он пытался вспомнить, но не мог. Если что-то и было, то уже за пределами его утомленной памяти. Но тут кое-что припомнила Джейн. Слушая ее, Виктор улыбнулся. У его голубоглазой англичанки была потрясающая память на мелочи. - Ты написал, что железнодорожная колея вилась в горах к югу от Церматта и спускалась к Шамполюку мимо семафоров. Еще там были вырубки, сделанные в лесу для стоянок альпинистов и лыжников. - Да. До войны. Теперь-то на автомобилях проще простого преодолеть заснеженные поля. - Но вполне логично предположить, что поезд с ларцом, судя по описанию, тяжелым и громоздким, наверняка должен был остановиться на одной из этих вырубок. Чтобы ларец можно было перенести из вагона на трактор или вездеход. - Согласен. И что же? - А то, что вырубок между Церматтом и Шамполюком было... Сколько ты сказал? - Много. Не меньше девяти или десяти. - Ну вот видишь! Впрочем, вряд ли это поможет делу. Увы! - К северу от Шамполюка первая вырубка называлась "Пик Орла", по-моему. Потом "Воронья сторожка" и "Гнездо кондора"... - Виктор замолчал. Птицы! Названия птиц. Память ожила... Он стал вспоминать, но на этот раз воспоминания унесли его не на тридцать лет, а всего лишь на несколько дней назад. В Кампо-ди-Фьори. - Картина! - произнес он тихо. - Какая картина? - спросил Адриан. - Под изображением мадонны на стене. В кабинете отца. Сцена охоты с птицами... - И в названии каждой вырубки вдоль дороги, - сказал поспешно Эндрю, выпрямившись на стуле, - фигурировало название птицы. А какие птицы изображены на той картине? - Не помню. Освещение было тусклое, я думал о своем. И не вгляделся в картину. - Картина принадлежала твоему отцу? - спросил Адриан. - Не уверен. - А ты можешь туда позвонить? - спросил майор: его вопрос прозвучал скорее как приказ. - Нет. Кампо-ди-Фьори - склеп, отрезанный от внешнего мира. Единственная линия связи с поместьем - это абонентский ящик в Милане, зарегистрированный на. фирму "Барикур, отец и сын". - Мать сказала, что там живет старик священник. Как же он там существует? - Майор был недоволен. - Я у него не спрашивал, - ответил Виктор. - Был там еще один - шофер, который привез меня из Милана. Думаю, это курьер того монаха. Мы со стариком проговорили почти всю ночь, но он сам меня мало заботил. Я все еще считал его своим недругом. И он это понял. Эндрю взглянул на брата. - Остановимся на Кампо-ди-Фьори, - подытожил он. Адриан кивнул и обратился к Виктору: - Может быть, стоит возложить эти поиски на кого-то другого? На специалистов? - Нет, - решительно ответил Виктор. - Их черед еще наступит. Но пока - нет. Не забывайте, с чем вы имеете дело. Содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира. Исповедь, запечатленная на старинном пергаменте, - смертоносное оружие, пусть у вас не останется никаких заблуждений. Сейчас эти документы ни под каким видом нельзя доверять общественности, никаким "инициативным комитетам" и тому подобное. Слишком велика опасность. - Я понял, - сказал Адриан и взглянул на страницы. - Ты вот тут упоминаешь некоего Аннаксаса, но не уточняешь. Ты пишешь: "Отец Аннаксаса был машинистом поезда, которого убил ксенопский священник". Так? Кто такой этот Аннаксас? - Я специально так написал, на тот случай, если эти бумаги вдруг попадут в чужие руки. Речь идет о Теодоре Дакакосе. Раздался хруст. Майор держал в руке карандаш. Карандаш переломился пополам в его пальцах. Отец и брат удивленно взглянули на него. - Извините, - только и сказал Эндрю. - Я уже слышал это имя, - сказал Адриан. - Вот только не помню, когда и где. - Это грек. Преуспевающий судовладелец. Священник, ехавший на том поезде, был братом его отца - его дядей. Брат убил брата. Таков был приказ ксенопских старцев - чтобы тайна захоронения ларца умерла вместе с ними. - Дакакосу это известно? - спросил тихо майор. - Да. Что ему еще известно, я не знаю. Знаю только, что он занят поисками ответов на многие вопросы. И поисками ларца. - Ему можно доверять? - спросил адвокат. - Нет. В том, что касается поезда из Салоник, я не доверяю никому. - Виктор порывисто вздохнул. Ему стало трудно говорить: дыхание участилось, силы покидали его. - Как ты себя чувствуешь? - Джейн встала между Адрианом и постелью мужа, склонилась к нему и положила ладонь на его щеку. - Нормально, - ответил он, улыбнувшись. И посмотрел на Эндрю, потом на Адриана. - Мне непросто просить вас об этом. У каждого из вас своя жизнь, свои интересы. У вас есть деньги. - Виктор поспешно поднял руку. - Спешу заметить, что вы имеете на это право. Я обладал правом не меньшим, на то же должны рассчитывать и вы. В этом отношении мы привилегированная семья. Но эта привилегия возлагает на нас и огромную ответственность. Неизбежно наступают времена, когда приходится отложить все личные дела из-за неожиданно возникшей необходимости. Теперь такая необходимость появилась. Ваши жизненные пути разошлись. Я знаю. Вы ныне оппоненты, как я понимаю, и в мировоззренческих и в политических вопросах. В этом нет ничего страшного, но эти ваши расхождения несущественны по сравнению с тем, что вам теперь предстоит сделать. Вы братья, внуки Савароне Фонтини-Кристи, и вы должны сделать то, чего не смог сделать его сын. Привилегия не подлежит обжалованию. Не пытайтесь уклониться. Он замолчал. Больше сказать было нечего. Каждое слово давалось ему с трудом. - Ты никогда нам ничего не говорил... - В глазах Адриана снова стоял вопрос, а вместе с тем благоговение и печаль. - Боже, какая же это была тяжкая для тебя ноша! - У меня был выбор, - ответил Виктор едва слышно. - Либо предпринять поиски, либо самоустраниться. Это был несложный выбор. - Тебе бы следовало убрать всех соперников, - спокойно сказал майор. Они стояли на подъездной аллее к родительскому дому. Эндрю, скрестив руки на груди, привалился к капоту взятого напрокат "линкольна-континенталя". Солнце весело поблескивало на медных пуговицах и значках его кителя. - Он умирает, - проговорил Эндрю. - Знаю, - ответил Адриан. - И он это тоже знает. - А мы опять вместе. - Опять, - согласился юрист. - Мне легче выполнить его просьбу, чем тебе. - Эндрю посмотрел на зашторенные окна спальни на втором этаже. - Что ты хочешь этим сказать? - Я практик. Ты нет. Лучше нам действовать вместе чем по отдельности. - Удивительно, ты признаешь, что от меня может быть прок. Это не ущемляет твоего самолюбия? - В полевых условиях личных отношений не существует. В данном случае главное - цель операции, - будничным тоном сказал Эндрю. - Мы сможем действовать быстрее, если разделим задачи. Его воспоминания неточны, он все время сбивается с мысли. Он плохо помнит те места. А у меня есть некоторый опыт в ориентировании на местности. - Эндрю выпрямился и отошел от автомобиля. - Думаю, нам надо вернуться назад. На семь лет. До Сан-Франциско. Ты способен на это? Адриан посмотрел на брата: - На этот вопрос можешь ответить только ты. И прошу тебя, не лги, ты никогда не умел врать. Мне, во всяком случае. - А ты - мне. Они взглянули друг другу в глаза. Ни один не отвел взгляда. - Вечером в среду был убит человек, - сказал Адриан. - В Вашингтоне. - Я же был в Сайгоне. Ты знаешь. Кто этот человек? - Чернокожий юрист из министерства юстиции. Его фамилия... - Невинс, - закончил Эндрю, прервав брата. - Боже мой! Ты знал! - О нем - да. О том, что он убит, - нет. Почему я должен об этом знать? - "Корпус наблюдения"! У него же был рапорт на "Корпус наблюдения"! Рапорт находился в его атташе-кейсе. Кейс выкрали из машины. - Ты что, совсем спятил? - Майор говорил спокойно. - Ты можешь нас не любить. Ты можешь думать о нас все что угодно, но мы же не дураки! Убить человека, имеющего к нам хотя бы отдаленное отношение, - значит навлечь на себя сотни ищеек из Генеральной инспекции! Есть варианты и получше. Убийство - это, конечно, хороший способ. Но зачем же использовать его во вред себе? Адриан все еще смотрел на брата, ища его взгляд. Наконец он заговорил - тихо, почти шепотом: - Более отвратительного заявления мне еще не приходилось слышать! - Что именно? - Что убийство - это хороший способ. Ты ведь так выразился? - Конечно. Это же правда. Я ответил на твой вопрос? - Да, - тихо проговорил Адриан. - Мы вернемся... к временам до Сан-Франциско. Но очень ненадолго. Запомни. Пока все это не закончится. - Отлично... Тебе надо привести в порядок свои дела, прежде чем мы отправимся в путь. И мне тоже. Скажем, недели тебе хватит? - Да. Неделя, считая с завтрашнего дня. - Я собираюсь лететь шестичасовым рейсом в Вашингтон. Отправимся вместе? - Нет. У меня встреча в городе. Я возьму какую-нибудь машину здесь. - Знаешь, это даже смешно, - сказал Эндрю, качая головой, словно то, что он собирался сказать, было совсем не смешно. - Я ведь даже не знаю твоего телефона. И адреса твоей гостиницы. - "Дистрикт-Тауэрс". На Небраска-авеню. - Так, "Дистрикт-Тауэрс". Хорошо. Значит, через неделю, начиная с завтрашнего дня. Я закажу нам билеты. Прямой рейс до Милана. У тебя паспорт не просрочен? - Думаю, нет. Он в гостинице. Я проверю. - Хорошо. Я позвоню. Встретимся через неделю. - Эндрю потянулся к дверце. - Кстати, а что с повесткой? - Ты же знаешь. Она не выписана. Майор усмехнулся и сел в машину. - Все равно ничего бы не вышло. Они сидели за столиком уличного кафе "Сент-Мориц" на Южной Сентрал-парк-стрит. Они обожали людные места. У них была такая игра: выбирать пешеходов в толпе и придумывать им биографии. Сейчас они были заняты другим. Адриан решил, что просьба отца никому ничего не рассказывать о поезде из Салоник не касается Барбары. Его решение основывалось на убеждении, что, окажись Барбара на его месте, она бы ему все рассказала. Не мог же он уехать из страны на месяц или два, ничего ей не объяснив? Она заслуживает лучшего отношения. - Вот и все, что мы имеем. Религиозные документы полуторатысячелетйей давности, арамейский свиток, из-за которого британское правительство едва не потеряло голову в самый разгар европейской войны, и исповедь, написанная на пергаменте два тысячелетия назад, причем одному Богу ведомо, что там изложено. Из-за этого ларца пролилось столько крови, что и подумать страшно. Если отец говорит правду, то и эти документы, и этот свиток, и в особенности эта исповедь на пергаменте способны изменить всю историю человечества! Барбара откинулась на спинку стула, ее карие глаза были устремлены на него. Помолчав, она сказала: - Все это кажется маловероятным. Ежедневно находятся новые и новые документы. Но история не меняется. - Ты когда-нибудь слышала 6 догмате филиокве? - Конечно! Его добавили в никейский "Символ веры". Это послужило поводом раскола церкви на западную и восточную. Споры продолжались сотни лет, пока не привели к схизме Фотия в... девятом веке. Так, кажется. Затем последовал раскол 1054 года. На сей раз предметом споров стала непогрешимость папы... - Да откуда ты все знаешь? Барбара засмеялась: - Это же моя область. Ты забыл? Во всяком случае, поведенческие аспекты. - Но ты же сказала: девятый век. А мой отец говорил, пятнадцать веков назад... - Раннехристианская история очень запутана. С первого по седьмой век состоялось так много вселенских соборов, так много решений то принималось, то отменялось, столько было споров относительно того или иного догмата, что теперь почти невозможно разложить все это по полочкам. Эти рукописи имеют отношение к филиокве? В них что, содержится опровержение догмата? Адриан замер со стаканом в руке. - Да. Так сказал отец. Он использовал именно эти слова. Опровержение филиокве. - Их не существует. - Что? - Они были уничтожены - торжественно преданы огню, по-моему, a Стамбуле в мечети Святой Софии в самом начале Второй мировой войны. Есть документы, есть, если не ошибаюсь, очевидцы. Даже обуглившиеся останки, подлинность которых подтверждена спектрохимическим анализом. Адриан смотрел на нее. Это какая-то чудовищная ошибка. Слишком просто! Подозрительно просто. - Откуда ты это знаешь? - Откуда? Ты хочешь знать, где именно я все это прочитала? -Да. Барбара склонилась к нему, задумчиво вертя бокал и хмурясь. - Это не совсем по моему профилю, но я, конечно, найду. Дело было несколько лет назад. Я очень хорошо помню, что это заявление произвело сенсацию. - Сделай мне одолжение, - сказал он торопливо. - Когда вернешься, постарайся найти все, что можно. Это же просто ерунда какая-то! Мой отец бы знал. - Почему? Это сугубо научная проблема. - Все равно это какая-то ерунда... - Кстати, вернемся в Бостон, - перебила она его. - Моя секретарша сообщила, что мне дважды звонил какой-то человек. Он разыскивает тебя. Некто Дакакос. - Дакакос? - Да. Теодор Дакакос. Он сказал, что дело неотложное. -. И что ты сказала секретарше? - Что передам тебе. Я записала его номер. Но мне не хотелось тебе говорить. Зачем тебе эти истерические звонки из Вашингтона. У тебя и так голова забита другими делами. - Он не из Вашингтона. - Но звонил именно оттуда. Адриан взглянул