Оцените этот текст:




     "The Sky Is Falling", перевод М. Громова

     Оно было невидимым, но  могло ослепить. Его нельзя  было почувствовать,
но  оно  могло убить.  Дотронуться  до этого  было невозможно, но  оно могло
вызвать у  человека рак  кожи, причем  в  самой неприятной  форме. Оно могло
уничтожать посевы, затоплять города, могло вообще превратить Землю в подобие
Луны -- в голый камень, ждущий новой жизни из глубин Вселенной.
     Но это в худшем случае.

     -- Должен же быть  какой-то способ заработать на этой штуке, --  сказал
Ример  Болт,   заведующий   отделом   маркетинга   "Химических   концепций",
Массачусетс, не  желающий понимать, что  мешает передать  этот проект отделу
внедрений. -- Разумеется, мы постараемся все предусмотреть.
     -- Прежде всего мы должны постараться не уничтожить жизнь на  Земле, --
заметила Кэтлин О'Доннел из отдела исследований и внедрений.
     -- Правильно. Это задача номер один.  Я не хочу уничтожать жизнь. Жизнь
-- это я. Жизнь -- это все мы. Так?
     Все  присутствовавшие  в зале заседаний А в  штаб-квартире  "Химических
концепций",  расположенной  на  шоссе  128  к  северу  от Бостона,  согласно
закивали.
     -- Мы и не собираемся уничтожать жизнь, --  продолжал Болт, -- а только
защищать ее. И даже  улучшать. И сделать  все, чтобы "Химические  концепции"
способствовали ее процветанию.
     -- Что вы хотите этим сказать? -- строго спросила Кэтлин О'Доннел.
     Ей было двадцать  восемь лет, она была дама стройная, высокого роста, с
глазами, как сапфиры  и с кожей белой и гладкой,  как  каррарский мрамор. Ее
зачесанные назад волосы  цвета темного  золота открывали высокий гордый лоб.
Если  бы  она не вставала  вечно ему поперек  дороги,  Ример Болт,  тридцати
восьми  лет  от роду, непременно влюбился бы  в нее,  или,  по крайней мере,
попытался  бы  влюбиться. На самом деле он уже делал  несколько  попыток.  К
сожалению,  с  доктором  философии Кэтлин  О'Доннел  у него  были  некоторые
проблемы.
     Она его слишком хорошо понимала.
     Ример.  Болт был рад одному -- что он  не  женат на ней. Жизнь мужчины,
которого понимает жена, может превратиться в  ад.  Уж Ример это знал. У него
было  три  таких, пока  он наконец не  нашел  себе параноидальную  стерву. С
параноидальными стервами ладить легче всего. Они бывают  так  заняты погоней
за собственными кошмарами, что с ними можно делать все, что угодно. С Кэтлин
О'Доннел он ничего не мог сделать. Она всегда знала, что у него на уме.
     --  Я говорю о вещах  первостепенной важности, --  ответил Болт. -- Мне
важна жизнь, живая жизнь. -- Его голос дрожал от негодования.
     Но Кэтлин О'Доннел не отступала.
     -- Приятно слышать, что  сохранение  жизни на планете  является для вас
первостепенной  задачей. Но насколько первостепенной? Не окажется ли она  на
пятнадцатом  месте, следом за вопросом сбыта, и не будет  ли она  решаться в
зависимости от того, сможете ли вы продать готовый проект какой-то из  стран
третьего  мира   или  Претории?  --  спросила  доктор  О'Доннел,  женщина  с
небесно-голубыми глазами и холодно-расчетливым умом.
     -- Самой первостепенной, --  ответил Болт. -- Чертовски первостепенной.
Чертовски.
     Сидящие за столом согласно закивали.
     -- Номер один? -- спросила Кэти.
     -- Не знаю. Говорю, первостепенной, -- буркнул Болт.
     --  Может  ли проблема  сохранения  жизни идти после,  скажем, вопросов
себестоимости, маркетинга,  использования в богатой нефтью  стране  третьего
мира и возможности получения эксклюзивного патента?
     -- Я бы, безусловно, не  стал сбрасывать со счетов эксклюзивный патент.
Сколько  компаний вкладывали миллионы  в  разработку  новых  идей,  а  потом
обнаруживалось, что они украдены другими. Я хочу обезопасить всех нас.
     Болт обвел  взглядом  присутствующих. Все кивнули. Только  одна  голова
осталась неподвижной -- голова невозмутимой и упрямой красавицы.
     --  Джентльмены,   --  произнесла  доктор  О'Доннел  ровным,  спокойным
голосом. -- Позвольте объяснить вам суть проблемы.
     Она взяла  у  сидящего рядом  человека пачку  сигарет и  подняла  ее на
уровень глаз. Пачка была толщиной не больше двух пальцев.
     --  Вокруг  Земли  есть озоновый слой, приблизительно  такой, --  и она
провела  пальцем вдоль пачки.  --  Он  защищает  нас  от солнечных  лучей --
ультрафиолетовых, инфракрасных и космических. Эти лучи  при прямом попадании
могли бы уничтожить жизнь на нашей планете.
     -- И  те же лучи дают нам  загар, теплую погоду и  тот самый хлорофилл,
который называют основой жизни, -- добавил Болт.
     --  Но,  --  парировала доктор О'Доннел,  -- весь мир  напуган тем, что
что-то   может  случиться  с   озоновым   слоем.   Насколько  мне  известно,
единственным  международным запретом, который соблюдают все, является запрет
на использование флюорокарбонов в качестве распылителей.
     Болт думал об  этом. Он  собирался  перебить ее и огласить  заключение,
полученное им из юридического отдела, но Кэти продолжала.
     --  Как  вы знаете, флюорокарбоны инертны  и не обладают ни  цветом, ни
запахом. Они были идеальными распылителями  для  спреев. Самое  экологически
чистое  вещество,  не вступающее в реакцию ни с чем.  Но в этом и  была суть
проблемы, потому  что то,  что происходит в стратосфере и то, что происходит
на  Земле  -- совсем не одно и то же. В стратосфере эти безвредные невидимые
флюорокарбоны  вступают  во  взаимодействие  с  прямыми  солнечными  лучами,
которые находятся за озоновым слоем.
     Ример  Болт барабанил пальцами  по  столу и слушал, как доктор О'Доннел
рассказывает  про то, как флюорокарбоны выделяют в атмосферу атомы  хлорина.
Он знал  об этом.  Ему все объяснили те самые  технари, которые вечно  всему
мешают.
     -- Атомы хлорина проедают озоновый щит, который задерживает эти вредные
лучи.  А мистер  Болт  предлагает,  чтобы мы изготовили нечто,  что, по всей
вероятности, способно уничтожить жизнь на Земле.
     Болт  был  педантом. Он носил  строгий  коричневый костюм, волосы стриг
всегда  коротко, потому  что  когда-то вычитал,  что  длинные волосы коробят
некоторых. У  него  были темные  глаза  и  тонкие  губы. Он отлично  понимал
подоплеку происходящего.  О'Доннел  не  хотела,  чтобы компания занималась в
первую  очередь его проектом, отодвинув в сторону проекты исследовательского
отдела.
     -- Я говорил, что  есть некоторые трудности. В каждом новом деле бывают
трудности. И с электрической  лампочкой не  все  шло  гладко.  А  кто из вас
отказался бы получать дивиденды от каждой используемой лампочки?
     Доктор О'Доннел не выпускала из рук пачку сигарет.
     --  До  использования спреев  для волос  озоновый  слой был  вот  такой
толщины, -- сказала  она, и, вынув одну сигарету,  бросила пачку на стол.  В
руках у нее осталась только одна сигарета.
     -- НАСА проводила в открытом космосе опыты с прямыми солнечными лучами.
Их энергия поразительно сильна. Но будет гораздо хуже, если они проникнут по
эту  сторону  атмосферы,  в  которой  присутствуют  влага,  кислород  и  все
остальное, что делает возможным существование жизни на нашей планете.
     -- Почему вы держите в руках сигарету? -- раздался вопрос.
     Болт был готов задушить спросившего собственными руками.
     --  Потому что именно такова теперь толщина озонового щита  в некоторых
местах, -- ответила Кэти и  швырнула сигарету на стол. -- На высоте тридцати
миль существует и, надеюсь, будет существовать тонкий слой озона,  щит между
всем  живым  и тем,  что может его уничтожить. Он не увеличивается, но может
восстановиться,  если  мы не будем этому мешать. Я не предлагаю выбора между
жизнью и смертью. Я  просто  хочу  понять,  что побуждает вас  рассматривать
возможность всемирного самоубийства.
     -- Любой  шаг вперед всегда наталкивается  на мрачные  пророчества,  --
подал, наконец, голос  Болт. -- Когда-то нас пугали, что человек  взорвется,
если будет передвигаться со скоростью шестьдесят миль в час. Да-да, и люди в
это верили, -- продолжал Ример.  О'Доннел была великолепна,  но соревнование
придавало Болту сил. -- Я предлагаю сделать шаг в будущее и осмелиться стать
великими.
     --  Дырявя   озоновый  щит  струей  флюорокарбонов?  Ведь  мистер  Болт
предлагает именно это.
     -- Да, именно дырявя. Окно в небе даст нам возможность использовать всю
энергию солнца. А она могущественней энергии атома, -- ответил Болт.
     -- И, возможно, опасней, --  сказала доктор  О'Доннел. -- Потому что мы
не  знаем, что произойдет, если мы откроем  окно к солнцу. Во всяком случае,
не  знаем наверняка. Эксперименты, проведенные за  озоновым щитом, говорят о
том, что,  по-видимому, это нечто более  опасное,  чем  мы  предполагали. Но
больше  всего  меня  волнует,  даже  пугает  тот  факт,  что  одна  молекула
флюорокарбона  запускает цепную реакцию, в результате  которой  уничтожается
миллион молекул  озона. Как  мы можем быть уверены, что  откроем окно, а  не
гигантскую  дверь, что  концентрированный  поток  флюорокарбонов  не прорвет
окончательно  этот  ничтожно  тонкий  слой   газа?  И,  если  это  случится,
джентльмены, будет уничтожено  все живое. Все живое!  В том числе и желающие
купить акции "Химических концепций".
     Присутствующие нервно  захихикали. Ример Болт тоже  улыбнулся, показав,
что на шутки не  обижается.  Ример отлично  знал, как реагировать  на шутки.
Смеешься вместе со всеми, а потом, через  неделю, через месяц или даже через
год делаешь так, что  шутника увольняют. С  прекрасной доктор  О'Доннел  вся
сложность была в том, что она всегда была к этому готова. Она слишком хорошо
его знала.
     --  Хорошо, -- сказал Болт. -- Значит вы хотите сказать, что  мы должны
вложить  еще два с половиной миллиона долларов в исследования только потому,
что боимся, как бы весь мир не получил дополнительного сеанса загара?
     -- Вовсе  нет, --  немедленно возразила  доктор О'Доннел. -- Я говорю о
том, что прежде чем дырявить небо мы должны быть уверены, что это всего лишь
дырка. Я -- за  безопасное  использование солнечной энергии.  Первостепенная
задача -- не превратить планету в безжизненную пустыню.
     Обсуждение в зале  заседаний  "А"  шло еще  четыре часа,  но эта  фраза
предопределила решение. Кэтлин О'Доннел победила. Первоочередной задачей при
разработке генератора флюорокарбонного потока было признано сохранение жизни
на Земле. При голосовании этот пункт прошел с большим преимуществом --  пять
к двум. К концу обсуждения на стороне Римера остался только бухгалтер.
     А  Кэтлин  О'Доннел получила  на  исследования бюджет в семь  миллионов
долларов. Когда делаешь то, что нужно, всегда остаешься в выигрыше.

     Шесть месяцев и семнадцать  миллионов долларов спустя  доктор  О'Доннел
стояла  и  смотрела  на  кучу  микросхем, деталей компьютеров и  черный ящик
высотой в три человеческих роста.  Первоочередная  задача  все еще  не  была
решена. Никто не мог предсказать,  какой величины откроется дыра  в озоновом
щите. А  эта проблема была на  ее бюджете. Она отправилась в кабинет  Болта.
Отправилась с  видом  маленькой  миленькой  девочки,  но  надушилась  самыми
женственными духами. Она заявила, что пришла обсудить проект и хочет сделать
это в кабинете Болта и наедине.
     --  Мы можем сделать дыру, и я думаю, это  будет только дыра. Вероятнее
всего это будет дыра. Но, Ример, точной уверенности у нас нет.
     На этот раз ее слова возымели действие. Она  произнесла их в правильный
момент, сидя  у  Болта  на коленях  и  играя  с  пуговицами на  его рубашке.
Произнесла их, улыбаясь и опуская руки все ниже. Она шептала их ему на ушко,
и ему было тепло и щекотно.
     --  Неужели ты  думаешь, Кэти, что  я поставлю на карту мое положение в
фирме ради того, чтобы поваляться с тобой в сене? -- спросил Болт.
     В кабинете  был полумрак.  Было уже  очень поздно. В одноэтажном здании
центра, похожем на  все остальные здания,  стоявшие на  сто двадцать восьмом
шоссе,  никого  кроме  них  не   было.  За  окном  мелькали  огоньки  машин,
проносившихся этим дождливым вечером по дороге. Ему показалось, что он узнал
ее духи.  Какая из  его жен пользовалась такими  же?  Но  почему-то  доктору
О'Доннел они шли больше.
     -- Угу, -- ответила Кэти О'Доннел.
     -- Но это же пошло, -- сказал Болт.
     -- Очень пошло, -- шепнула в ответ Кэти.
     И  на полу  своего  кабинета  Ример Болт  принял единоличное  решение о
списании семнадцати миллионов с бюджета отдела развития.
     Но в тот же день такая умная доктор Кэтлин О'Доннел впервые недооценила
Римера Болта, гения маркетинга продукции высоких технологий.
     Черный ящик был  погружен на платформу и  отвезен на  поле за  границей
штата, в Салеме, Нью-Гемпшир. Болт нацелил его в небо и сказал:
     -- Если я этого не сделаю, никто этого не сделает.
     Доктор О'Доннел услышала об эксперименте через час после того, как Болт
с ее  сотрудниками  отправились в Салем. Она  бросилась к машине, выехала со
стоянки со  скоростью семьдесят миль в  час и  еще разогналась по дороге. По
шоссе  она  мчалась  со  скоростью  сто шестьдесят  пять  миль. Ни  один  из
полицейских штата не догнал бы ее порше "928S". А если бы и догнал, штраф за
превышение скорости не  имел бы значения. Кто бы  сидел на судейской скамье?
Да и откуда бы взялась скамья?
     Она знала,  куда  направился  Болт. В Салеме у компании было поле,  где
играли  в софтбол и устраивали  пикники. Когда она въехала на  поле,  увязая
колесами в  мягкой земле, то  увидела Болта,  уставившегося  себе под ноги с
видом человека знающего, что все кончено. Его  обычно безукоризненный пиджак
валялся у него под ногами.
     Когда Кэти выскочила из своего "порше", он сказал:
     -- Я виноват, Кэти. Очень виноват. Я не думал, что так случится. У меня
не было другого выхода.  Ты  поставила меня перед фактом  -- неудача ценой в
семнадцать миллионов. Я не мог этого так оставить.
     -- Идиот! Теперь нам крышка.
     -- Ты здесь ни при чем. Все это моих рук дело.
     -- Ример, у тебя есть определенные сбои логического кода, но до полного
кретинизма ты еще не доходил. Если исчезнет вся  жизнь на Земле, какая будет
разница, кто нажал кнопку, ты или я?
     -- Пока что исчезли семнадцать миллионов, --  сказал Болт, указывая  на
черный ящик посреди поля. -- Посмотри, все вышло из строя.
     Он  протянул Кэти  пульт дистанционного управления, изготовленный в  ее
лаборатории. Пульт мог  быть  только дистанционным, потому что генератор мог
посылать  лучи  только  в одном  направлении --  прямо вверх.  Если  бы  все
сработало по теории, луч флюорокарбонов открыл  бы  окно, которое пропустило
бы  поток прямых солнечных лучей радиусом  тридцать метров на Землю. Если бы
сработало.
     Но Болт  совершенно безрезультатно жал  на кнопки пульта.  Даже  кнопка
включения не  загоралась.  Генератор стоял  в сотне  метров  от  них мертвой
глыбой.  Болт швырнул  пульт  о землю. И  эта дрянь  к тому же не  работает.
Семнадцать миллионов коту под хвост, да еще не работает! Он опять пнул пульт
ногой. Вообще убил бы, но эта дрянь и так не подает признаков жизни.
     Кэти  О'Доннел  ничего  не  сказала. На  небе  что-то происходило.  Над
облаками светилось нежно-голубое  окошко, похожее на колечко с сапфиром. Она
не спускала глаз с этого  окошка. У кого-то на  шее  болтался  бинокль.  Она
схватила его и навела на небо, на голубое окошечко.
     -- Оно увеличивается или уменьшается? -- спросила она.
     -- Кажется,  уменьшается, -- ответил один из лаборантов в белом халате.
Все озадаченно смотрели на нее и на Болта.
     -- Уменьшается, -- повторила Кэти О'Доннел, ни к кому не обращаясь.  --
Меньше.
     -- Да, -- подтвердил лаборант. -- Кажется, вы правы. Кэти взглянула  на
землю. Трава  вокруг генератора посветлела. Метрах в тридцати подальше трава
была  темно-зеленая.  Но  ближе к  генератору  она  становилась  бледнее,  в
некоторых  местах  совсем  пожухла.  Будто  кто-то  циркулем  очертил  круг.
Тридцать изумительных,  великолепных,  волшебных  футов  вокруг  генератора.
Сработало. Отлично сработало!
     -- Получилось, -- сказала Кэти.
     -- Что? Но эта штука не фурычит, -- озадаченно отозвался Болт.
     -- Сейчас  нет,  -- ответила доктор  Кэти  О'Доннел.  --  Но  она  свое
сделала. И, кажется, наше  первое окно  к прямым солнечным лучам  дало очень
интересные побочные эффекты.
     Прямые солнечные лучи не только иссушили землю, они еще вывели из строя
всю   электронику.   Доказательством   этому   был   сам   генератор   лучей
флюорокарбона. Лучи и его вывели из строя.
     Окрыленные ученые  обнаружили и другие побочные  эффекты. Лучи высушили
все  растения и ужасным  образом сожгли  кожу  живых  существ. Она  начинала
пузыриться,  потом  чернела  и  отваливалась. Они  заметили это, увидев, как
бурундучок пытался выбраться из того, что было его шкуркой.
     Кое-кто отвел  глаза в сторону. Вид страданий живого существа  заставил
Римера Болта глубоко задуматься.
     Если  мы сможем  сделать  его мобильным и научимся  целиться  лучше, --
подумал Ример, -- то сможем торговать оружием. Или изобретем защитный экран.
Или и то, и другое.
     Будущее было неисчерпаемо. Как солнце.
     Бюджет был увеличен в три раза, и через месяц был разработан прибор для
наведения. Недостаток был только один. Можно было контролировать силу потока
флюорокарбонов и размер окна  в озоновом щите, но точности прицела  добиться
пока не удавалось. Можно было наводить луч не прямо над генератором, но было
неизвестно, куда именно он  попадет.  То  есть "Химические концепции"  могли
контролировать  мощность  фантастического  источника энергии,  но  не  могли
направлять его  в определенное  место. Отдел  маркетинга  не  мог развернуть
бурной деятельности. Это все  равно, что иметь машину, которая не заводится.
Если не заводится, то и продать нельзя.
     -- И как  далеко на сей раз? -- спросила Кэти. Она обнаружила, что Болт
опять использовал флюорокарбоновую пушку, так они стали называть  генератор,
без ее разрешения.
     --  Две-три  тысячи  миль,  --   ответил  Болт.  --  Думаю,  пора  тебе
модернизировать наводящий компьютер. Денег на это я достану.
     -- И где же мы открыли окно? -- поинтересовалась Кэти.
     -- Не знаю точно. Где-то над Китаем или над  Россией. А может, еще где.
Узнаем, когда станет известно, что у кого-то вышла из строя электроника, или
вдруг  распространились   кожные   заболевания.  Если  это  Россия,   думаю,
волноваться не  стоит.  Они не привлекают к  ответственности за  принесенные
убытки.
     Ример  Болт  был  по-своему  прозорлив.  Россия  не  собиралась  никого
привлекать к ответственности. Она собиралась начать Третью мировую войну.

     Он был стар. Даже для  русского генерала. Он знал Сталина. Хоронил его.
Он знал Ленина. Хоронил и его. Он их всех хоронил. Каждый из них  в какой-то
момент говорил ему:
     -- Алексей, что бы мы без тебя делали?
     А Алексей Земятин отвечал:
     -- Думали бы. Надеюсь, думали бы.
     Даже  в  самые  суровые  времена  фельдмаршал  Алексей Земятин  говорил
советским вождям правду в лицо. Одним словом, он называл их дураками. И  они
вынуждены были это слушать, потому что столько раз он спасал их жизни.
     Когда Ленин  после Первой  мировой войны  был вынужден  сражаться  и  с
Америкой,  и   с  Англией,  а  сотни  банд  строили  планы,   как  свергнуть
коммунистов,  Земятин  развеял  все  тайные  страхи  вождя.  Он   тогда  был
секретарем кровавого диктатора.
     -- Боюсь, как бы все наши враги не объединились,  -- сказал  ему Ленин.
-- Только  это  может  нас погубить. Если  они перестанут разбираться  между
собой, нам конец.
     --  Если  только  мы не  поможем  им  создать  единый  фронт  борьбы  с
коммунизмом.
     -- Никогда! -- ответил Ленин.
     Коммунисты надеялись только на то,  что  их враги будут драться друг  с
другом. Объединившись, они могли задушить молодую республику.
     -- Позволь мне обратиться к твоему уму, великий вождь. Если против тебя
будет сотня банд, каждая  со своим вождем и со своими  идеями,  будет  то же
самое,  что  было при царе. Сколько ни убивай, оппозиция остается. И  тогда,
как это уже было, одна из групп победит нас.
     -- Если такое и случится, то только потом. Сейчас мы должны бороться за
свою жизнь, -- возразил Ленин.
     -- Дурак ты, "потом" всегда наступает.  Господь нам дал мозги, чтобы мы
могли смотреть вперед.
     -- Алексей, куда ты клонишь? Не забывай, речь идет об архиважных вещах.
Твоя жизнь тоже поставлена на карту.
     -- Вовсе нет, -- ответил  Земятин,  который знал, как Ленину необходимы
аргументы. Очень немногие отваживались  с ним спорить.  --  Сегодня стреляют
даже в Москве. ЧК уничтожила одну банду, но десятки-то остались. Почему?
     -- Потому что на каждой помойке своя зараза.
     -- Потому что они разобщены.  У дерева  может быть  сотня ветвей, и все
они рухнут,  когда спилят ствол.  Но от сотни семян одуванчика не избавиться
никогда.  Леса  можно  срубить,  но ни на  одной лужайке, даже перед царским
дворцом, нельзя избавиться от всех одуванчиков.
     -- Но такая сила может нас раздавить.
     --  Если  мы будем  ею  управлять,  не раздавит.  А кто лучше ЧК  знает
контрреволюционные  группы? Мы не только  соединим их все под одну крону, мы
будем  удобрять  это дерево. Даже  ветки  подстригать. А когда  понадобится,
уничтожим их одним ударом топора.
     -- Это слишком опасно.
     -- По сравнению с чем, Ильич? -- спросил Алексей Земятин.
     В  последующие  годы   стратегия,   предложенная   Земятиным,  принесла
невиданные   успехи   советской   контрразведке,  которая   вызывала  тайное
восхищение даже у врагов. Этот гениальный ход дал России возможность выжить,
но Земятин не пожинал лавров. Наоборот, он настоял на том, чтобы  эти  лавры
достались основателю того, что позже превратилось в КГБ. Земятин отказался и
от славы,  положенной ему за спасение  России от  фашистской Германии. Когда
все ликовали по  поводу подписания Сталиным и Гитлером пакта о  ненападении,
Земятин сказал Сталину, что для России настали страшные времена.
     --  Как так?  -- изумился  Сталин  и  подкрутил  усы.  Они  встречались
наедине, в  кабинете, у диктатора хватало  ума понимать, что он не может при
посторонних позволить  назвать  себя  дураком и оставить  такого  человека в
живых. А смерти Земятина он никак не хотел.
     --  Затишье  всегда говорит о грозящей опасности,  товарищ  Генеральный
секретарь, -- ответил Земятин.
     -- Но мы заключили мир с Гитлером! Капиталисты и Гитлер вцепились  друг
другу в  глотки. Скоро мы  будем контролировать  половину территории Польши,
наша граница будет укреплена, а ты говоришь о какой-то опасности.
     -- И опасность грядет, -- ответил человек с холодными голубыми глазами.
-- Именно  потому, что ты  думаешь, что все в  порядке. Думаешь, твои  враги
вцепились друг  другу в глотки? Да, вцепились. Но раз ты  думаешь, что все в
порядке.  Красная  Армия тоже  думает,  что  все в  порядке.  Солдаты  будут
преспокойно  сидеть в казармах и ждать  увольнительных, чтобы  отправиться в
кабак к девкам, а не готовиться к войне.
     План Земятина состоял в  том, чтобы  за Уралом создать еще одну, тайную
армию. Пусть немцы нападут. Пусть побеждают почти без боя. Мы тем временем к
ним присмотримся. А когда они, уверенные  в победе, дойдут до Москвы, мы уже
будем знать их сильные и слабые места, и тогда-то выпустим вторую армию.
     План  был придуман в  1938 году. Пакт  о ненападении, как и  подозревал
Земятин, оказался пустым звуком, и четыре года спустя продвижение фашистской
армии было  остановлено под Сталинградом. Немцы  уже собирались взять город,
но  оказались   окружены  сотней  дивизий  тайной  армии  Земятина.  Русские
истребили Шестую  армию вермахта,  как  саранчу  на сжатом поле, и пошли  на
Берлин,  остановившись  только при встрече с  американцами,  двигавшимися  с
запада.
     Земятин  как  всегда  своих  заслуг  публично не признал,  его  дивизии
называли армией Жукова.
     Он  переходил от  одного вождя к  другому, как  национальное достояние.
Чаще всего он призывал к осторожности. Алексей Земятин не верил в  авантюры,
как  не  верил и  в  то, что одна  форма  правления чем-то лучше другой.  Он
удержал страну от войны с Китаем. Каждого нового генерала он лично убеждал в
том,  что пока  Россия не может  представлять  реальной  угрозы для Америки,
Третьей мировой  войны не будет. Он  настаивал на том, чтобы русское ядерное
оружие имело три степени  защиты, потому  что больше всего боялся случайного
удара.  Поэтому узнав, что фельдмаршал Земятин готовится  к Третьей  мировой
войне, Политбюро пребывало в ужасе. Генеральный сообщил об этом только самым
доверенным лицам, но слухи расползлись быстро.
     Стояла осень, в стране  русских,  медведей и  сибирских лесов наступали
холода.  Никто не знал,  откуда идет опасность  и есть ли она  вообще, знали
только, что ее ожидают. И даже главнокомандующий задавался вопросом: почему?

     В высших  эшелонах  ходили  слухи, подтверждавшиеся  время  от  времени
Генеральным,  что сам  Земятин, Великий Земятин,  принял решение пребывать в
получасовой готовности к войне.  На одной из ракетных  баз в  Казахской ССР,
неподалеку  от Аральского  моря, произошло  нечто, подпадавшее под категорию
"незначительных неполадок".  Поломки случались часто, поэтому и  происходили
"незначительные  неполадки". Командование  ракетными  войсками  к ним  давно
привыкло. Но Земятин научился опасаться того, что с первого взгляда таким уж
опасным и не кажется. Он часто выезжал то в одно место, то в другое, а потом
тихо  возвращался. Поэтому не было ничего необычного в  том, что фельдмаршал
отправился  на  спецсамолете КГБ  на  ракетную базу, где  произошла странная
авария.
     Авария  заключалась в  том,  что  вся электроника,  начиная  с  панелей
управления и кончая телефонными аппаратами, одновременно и необъяснимо вышла
из  строя. В течение  недели этот факт скрывали  от  начальства,  потому что
командующий базой решил, что в этом виноваты его подчиненные и попытался все
заменить, чтобы избежать обвинения в халатности и разгильдяйстве. Но один из
младших  офицеров   оказался  порядочным  человеком  и   доложил  обо   всем
командованию.  Теперь  командующий  базой сидел в карцере, а  младший офицер
командовал базой.
     Младший офицер, фамилия его была  Курякин, шел за Земятиным по коридору
и без умолку рассказывал о том, что случилось. В небе появился голубой круг,
ярче, чем все  остальное небо.  Трава пожухла.  Вся  электроника  сломалась.
Младший офицер раньше только слышал о Земятине, но видел его впервые. Прежде
он не до конца верил в существование  Великого Земятина. Но то,  как к  нему
обращались генералы КГБ, как он  входил  в комнату и пресекал все разговоры,
не  желая даже  времени тратить на то, чтобы выслушать их точку зрения,  все
это указывало на то, что это и был Великий Земятин.
     Лицо у Земятина было старое и  изъеденное  морщинами, но лысина  сияла,
как новенькая, будто его могучий мозг держал голову вечно молодой  и свежей.
Он  ходил,  слегка  наклонившись   вперед,  но  все  равно  возвышался   над
остальными. Глаза  у него  были  небесно-голубые,  только к  старости  будто
подернулись пленкой. Но Курякину было ясно, что видит он не глазами.
     --  Поэтому,  товарищ  фельдмаршал, -- продолжал младший офицер,  --  я
решил провести расследование. Я обнаружил, что животные  умирали  в страшных
мучениях,  будто  поджаренные  в собственной  шкуре.  Обнаружил,  что  люди,
обслуживавшие  ракеты,  внезапно заболели. Теперь они замечают, что  и у них
кожа почернела и облупилась. Сломалось все оборудование. Все и  сразу. Когда
мой начальник  отказался  об  этом докладывать,  я  нарушил субординацию  и,
рискуя своим положением, а, возможно, и жизнью, сообщил о своих наблюдениях.
Это не просто авария.
     Земятин даже не кивнул. Казалось, что он вообще не слушает. Но вопросы,
которые он  задавал время от времени,  указывали на то, что он не упустил ни
одной детали.
     -- Пошли. Надо встретиться с вашим начальником, -- наконец сказал он.
     Два генерала КГБ помогли ему сесть в ЗИЛ, и все отправились в помещение
карцера.
     Командир сидел на стуле в камере  и,  судя по мрачно склоненной голове,
размышлял  о вероятности  провести остаток  жизни  в сибирских  лагерях  или
оказаться  расстрелянным. Когда вошел Земятин, он даже не поднял  головы. Но
увидев за стариком людей в темно-зеленой форме КГБ, плюхнулся на колени.
     -- Прошу вас, прошу вас.  Я  обо всех доложу. Все, что  угодно  сделаю.
Только не расстрел!
     -- Вы  опозорили  все ракетные войска, -- сказал младший офицер. -- Вас
давно  следовало  убрать.  --  И, повернувшись  к Земятину, добавил: --  Это
дерьмо не достойно защищать нашу Родину.
     -- Я не  виноват!  Я  не виноват! Я хороший  офицер!  -- рыдал  прежний
командир.
     И еще целый час он  говорил полуправду,  пытался обелить  себя. Все это
было так жалко и низко, что даже офицерам КГБ было за него стыдно.
     Когда  он  наконец замолчал, фельдмаршал Земятин ткнул в него пальцем и
сказал:
     -- Он останется командиром.
     А потом повернулся к пораженному младшему офицеру.
     -- А его расстрелять. Немедленно!
     -- Но  командир оказался  предателем и трусом,  -- не выдержал  один из
генералов, который давно знал Земятина.
     --  И тебя расстрелять. Сейчас же! -- ответил Земятин, глядя на  своего
давнего  соратника.  А  потом  обратился  к охране: -- Мне что,  самому  это
делать?
     В  камере  загрохотали  выстрелы,  кровавые ошметки полетели  в  разные
стороны.  Когда  стрельба  затихла, командиру  помогли выбраться  из камеры.
Рубаха его была в крови, а штаны -- в собственных экскрементах.
     -- Ты не  только  восстановлен  в  должности, ты повышен в  звании,  --
сказал ему Земятин. --  Будешь докладывать обо всем, что происходит на базе,
о любых пустяках мне лично. С базы никого не выпускать. Переписку запретить.
Я хочу знать обо всем. О каждой мелочи. И хочу, чтобы каждый занимался своим
делом, будто ничего не произошло.
     -- Надо ли заменить электронику, товарищ фельдмаршал?
     -- Нет. Это укажет на то,  что она пришла в  негодность. А все работает
отлично. Ясно?
     -- Так точно. Совершенно ясно!
     -- Продолжайте рапортовать как обычно. Никаких аварий не было.
     -- А люди? Некоторые умирают. Те, кто был у ракет, уже умерли...
     -- Сифилис, -- сказал Земятин.
     На  пути  в Москву оставшийся в  живых  генерал осмелился  заговорить с
Земятиным, когда тот пил чай с простым сухарем.
     -- Разрешите спросить, почему вы велели расстрелять преданного солдата,
а потом заставили стоять и смотреть, как вы прощаете низкого труса?
     -- Не разрешаю, --  Ответил Земятин. -- Потому что, если я  скажу тебе,
ты можешь прошептать  это во  сне. Я должен был расстрелять генерала, потому
что он был нерасторопен.
     -- Знаю.
     -- Ты должен набрать люден, которые будут принимать сообщения от  этого
низкого труса. Он  будет сообщать мне о каждой  букашке, свалившейся с неба.
Но ищем  мы  только одно. Нас  интересует  кто-то или что-то, интересующийся
тем, что произошло на  базе. Ни командир, ни  его подчиненные  не  должны об
этом знать. Если это случится, немедленно мне сообщить.
     Генерал КГБ коротко  кивнул. Он тоже умел выживать. Он не. знал, почему
Великий  Земятин вернул в должность  труса и  заставил расстрелять героя, но
понимал, почему  ему  этого  не объяснили. Потому же,  почему  ему приказали
расстрелять  другого  генерала,  того,  кто начал  задавать вопросы. Алексей
Земятин  прежде всего требовал беспрекословного подчинения. И требование это
исходило от  человека, который в  течении семидесяти лет, со  времен Великой
Октябрьской революция приходил  к вождям  и велел им сначала думать, а потом
подчиняться. Теперь все было наоборот. Почему-то  все  переменилось  в  этом
мире.
     Земятин велел, чтобы из аэропорта Внуково  его везли не в  Кремль,  а к
Генеральному  домой, за город. Охране, встретившей их у  двери, он  приказал
разбудить Генерального, прошел  за ними в спальню и присел на  край кровати.
Генеральный в ужасе открыл глаза, решив, что это переворот.
     Алексей Земятин взял руку Генерального и положил себе на грудь. Рубашка
у  него  была почему-то жесткая. В спальне Генерального стоял  сильный запах
французских  духов. Видно, вечером  у него опять  была какая-нибудь  дешевая
шлюшка, к которым он в последнее  время  пристрастился. Земятин хотел, чтобы
тот  понял,  насколько  велика  опасность.  Он  как  мог  сильно  сжал  руку
Генерального.
     --  Это  засохшая  кровь.  Кровь  честного  и преданного  офицера.  Мне
пришлось  расстрелять  его  сегодня,  --  сказал  Земятин.  -- Мне  пришлось
расстрелять  и  генерала, который счел,  что  это  неправильно.  А  потом  я
выдвинул самого мерзкого труса, назначив его командиром.
     --  Зачем  же ты это сделал. Великий? --  спросил  Генеральный, пытаясь
найти очки.
     --  Потому  что боюсь,  что в ближайшее время  нам придется обрушить на
Америку ракетный удар. Да  прекрати ты искать свои  очки,  старый дурак. Мне
нечего тебе показать. Мне нужны твои мозги.
     И он объяснил. Что-то, возможно, какое-то новое оружие, вывело из строя
целую ракетную базу. Молча. Без звука.
     --  То,  что  произошло  --  просто  катастрофа.  Русский  Перл-Харбор.
Бесшумно,  как будто осенний лист  упал.  Где-то,  возможно, в Америке, есть
оружие, способное вывести из строя наше.
     -- Нам конец! -- сказал Генеральный.
     -- Нет. Пока нет. Видишь ли, у нас есть одно преимущество. Только одно.
Америка еще не знает, что может так легко нас уничтожить.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Потому что, если бы они  об этом знали, они  бы  это уже  сделали. У
меня  есть  подозрение, что то, что  произошло, это  только испытание.  Если
Штаты  не  будут  знать,  как  оно   работает,   они   не   смогут  провести
полномасштабную атаку.
     -- Да, да, конечно. А ты в этом уверен?
     --  Я  уверен,  что  пока  они  не  знают,   как  это  работает,  мы  в
безопасности. Люди жмут на спусковые крючки ружей, потому что всем известно,
что при этом из  ствола в указанном  направлении вылетают свинцовые пули. Но
если бы  никто не знал, что это происходит, никто бы, друг мой, на спусковой
крючок не нажимал.
     -- Так. Хорошо.
     -- Поэтому я и  не  мог сохранить жизнь человеку, который  один раз уже
сказал  правду. Он мог совершить  какой-нибудь  безумный поступок, например,
предупредить кого-то,  что наша ракетная  база пришла в негодность. Конечно,
он бы сделал это из лучших побуждений. Но из-за его лучших побуждений мы все
могли оказаться  мертвы. Поэтому я заменил его на другого, который будет рад
сохранять только видимость и управлять базой, выведенной из строя  так,  как
будто  все  идет нормально. И, конечно,  мне пришлось  расстрелять генерала,
который разучился думать. Сейчас, как никогда, нам нужно повиновение.
     Генеральный  сосредоточенно заморгал, стараясь  привести в порядок свои
мысли. Сначала он  решил, что это сон. Но даже ему не мог присниться Алексей
Земятин, вот так очутившийся в его спальне.
     -- Сейчас для  нас главная опасность -- это  если они обнаружат, что их
оружие сработало. Поэтому я приказал, чтобы меня информировали обо всем, что
происходит на этой ракетной базе.
     -- Хорошо, -- сказал Генеральный.
     -- Нельзя терять времени. Мне надо идти.
     -- Зачем?
     -- Подготовить ракеты  к упреждающему удару. Как только они поймут, что
могут уничтожить наш ядерный арсенал, мы должны быть готовы запустить их все
и нанести первый удар.
     -- Ты хочешь, чтобы я молчал об этом? -- спросил Генеральный.
     -- Я все тебе рассказал потому,  что только  ты  можешь отдать приказ о
пуске ракет на США. Пойми, едва они поймут, насколько мы уязвимы, нам нельзя
будет терять ни минуты. Надо подготовить ракеты.
     Так сказал Великий  Алексей Земятин, который всех вождей называл в лицо
дураками,  который стал  непревзойденным гением Советского  Союза  и который
только что  переиначил все, что  проповедовал со времен Великой  Октябрьской
революции.

     Президенту  Соединенных Штатов сообщили,  что Советский Союз не  желает
передавать информацию, касающуюся угрозы всему человечеству.
     -- Они там все сумасшедшие, -- заявил президент. -- Что-то проникает за
озоновый щит.  Вся наша цивилизация находится перед  угрозой  уничтожения, и
когда мы  говорим им, что, возможно, это происходит над их территорией, и мы
хотим  объединиться  с  ними,  они  отказываются  говорить  с  нами.  Рта не
раскрывают. Они -- сумасшедшие.
     -- Разведка думает, что они подозревают нас в том, что происходит.
     -- Нас?! А наши шкуры что, другие? --  возмутился президент, отправился
в спальню, поднял трубку красного телефона, на котором не  было ни диска, ни
кнопок, и сказал:
     -- Мне нужен тот человек. Нет, оба.
     -- По какому поводу, сэр? -- спросили его на другом конце провода.
     -- Сам не  знаю, черт подери. Но держите  их наготове.  И вы  сами сюда
подойдите. Я хочу,  чтобы  вы тоже послушали. Кажется, планета разваливается
на куски, но почему -- непонятно.

     Его звали Римо. Он шел между взрывающимися минами.
     В этом не было ничего особенного. По такому минному полю мог  бы пройти
любой.  Эти  мины   были  безопасны  для  тех,  кто  на  них  наступал.  Они
предназначались  тем,  кто  идет  рядом;  Такие   мины  обычно  использовали
партизаны, например, во Вьетконге.
     Действовали  они  так.  След  в  след  идет  отряд.  Один наступает  на
замаскированное  взрывное устройство,  чем  приводит его  в  действие. Взрыв
обычной мины  направлен вверх, наступивший на нее  превращается  в  кровавую
кашу. А у этой мины сила взрыва направлена  не вверх, а в  стороны,  поэтому
шрапнель достает всех окружающих. Всех, кроме  наступившего на  мину. А один
солдат,   гласит   военная  мудрость,  не   может  ничего.  Ни  одна   армия
солдатами-одиночками  не  воюет.  Армия  действует  взводами, батальонами  и
дивизиями.  И   если   ваша  мина  оставила  солдата  без   отряда,   то  он
небоеспособен.
     Итак, мины взрывались  у  него под  ногами, посылая кусочки шрапнели  в
сухую траву  прерии Северной Дакоты. Римо показалось,  что откуда-то  сверху
послышался смех. А это уже было совсем необычно.
     Услышать слабый звук  среди грохота мог только  тот, кто умеет услышать
стук одного копыта в шуме кавалерийской атаки или  хлопок открываемой  банки
пива на футбольном матче.
     Смех он услышал,  потому  что не старался не замечать шума. Так  делает
большинство людей, оберегая свои  барабанные перепонки. Римо же слышал  всем
телом,  костями,  нервами, он  дышал  в  унисон со звуком  и становился  его
частью.
     Его научили слышать так. Его чуткость шла от дыхания. Благодаря дыханию
он чувствовал скрытые под землей мины, умел не замечать взрывной волны, мог,
если приходилось, уворачиваться  от летящих пуль.  И этот смех он слышал так
же ясно, как собственное дыхание. Тихий смешок с высокого гранитного здания,
которое серой горой  возвышалось над равниной, на которой не было гор. С его
парапетов можно было обозревать  окрестности на пятнадцать  миль  вокруг.  И
худого человека футов шести  роста с  высокими скулами и глубоко посаженными
карими глазами, которые из-за скрывавшей их тени казались просто отверстиями
в черепе, легко шагающего по минному полю, тоже было видно.
     Римо  слышал  смех  и  за  милю,  и  за  сотню  ярдов, и за  десять. На
расстоянии десяти  ярдов  мин уже не  было. Он  взглянул на парапет и увидел
очень толстого человека в золотой шляпе. Или короне. Он не мог разобрать. Да
ему было все равно. Важно было, что это то самое жирное лицо.
     --  Привет, доходяга! -- крикнул ему  толстяк с парапета. -- Знаешь, ты
очень смешон.
     --  Знаю.  Я слышал  твой смех, -- ответил Римо.  --  Ты Роберт Воджик,
Пеньковый король всей Северной Америки, так?
     -- Все законно. Мины тоже. Это моя собственность. Могу тебя пристрелить
за нарушение прав владения.
     -- Я пришел с сообщением.
     -- Валяй, сообщай, а потом убирайся.
     -- Да я забыл, что сообщать. Что-то о свидетельских показаниях.
     Из одной из бойниц высунулось дуло АК-47, потом такое  же -- из другой.
По обе стороны от Пенькового короля.
     -- Слушай,  ты уже мертвец!  Никто не  может указывать Роберту Воджику,
что говорить в суде. Роберту Воджику  не указывают. Он сам указывает. А тебе
Роберт Воджик говорит, ты -- мертвец.
     Римо  на  минуту  задумался.  От этого толстяка требуются показания, но
какие? Что-то  необычное.  Он помнил, что  это что-то необычное, потому  что
даже записал. Записал, а памятку куда-то дел. Куда?
     Одно из дул шевельнулось, готовясь к выстрелу. Человек за ним был готов
спустить курок. Выстрел показался Римо взрывом фейерверка, он  слышал каждый
хлопок  по  отдельности.  Но тело его уже  неслось  к стене,  откуда  в него
невозможно  было  целиться.  Пули  летели в землю, раздался  грохот  второго
автомата. Вступил второй стрелок,  он пытался  отогнать Римо от стены.  А он
уже прокладывал  себе  путь  вверх,  и  руки его  чувствовали камень.  Он не
старался  ухватиться  или   подтянуться,   как   делает  большинство  людей,
поэтому-то они  и не могут взбираться по вертикали. Ладонями  он  упирался в
стену, как бы приподнимая  ее,  а  пальцами ног поддерживал  равновесие  при
передвижении рук. Казалось, что это легко. Но это было не так.
     Он написал памятку карандашом. Там было три пункта. Хорошо. Три пункта.
Интересно, какие?
     Римо  поднялся на парапет и остановил стрелка, пихнув автомат прикладом
ему  в джинсы,  во  что-то мокрое  и мягкое, а  именно  в  заднее  отверстие
кишечника, потом продвинул его повыше, нанес удар в живот, вышибая автомат и
отправляя верхнюю часть его черепа в голубое небо Дакоты.
     Остальные автоматы  тут же смолкли, никто не хотел, чтобы с его оружием
поступили так же.  Будто десяток мужчин внезапно стали противниками насилия,
а  их автоматы оказались  у  их ног  -- странные, непонятно откуда взявшиеся
предметы.  Десять невинных  людей  с  самым  невинным  выражением  на  лицах
осторожно отпихивали их в сторону.
     -- Привет, -- сказал Римо. Он только что показал Пеньковому Королю, что
учебники  военного  искусства,  утверждающие,  что  один  солдат  совершенно
бесполезен, сами бесполезны.
     --  И  тебе  привет  от  Роберта  Воджика,  друг,  --  ответил  Воджик,
оглядываясь на свою бесполезную охрану.
     Их  руки застыли в  воздухе, они напоминали окаменевший букет  анютиных
глазок.
     -- Мне нужна твоя помощь, -- сказал Римо.
     -- Тебе не нужна ничья помощь, друг, --  сказал Воджик. И крикнул своим
крутым  парням,  которых  он насобирал по  всему миру:  -- Эй, там! Опустите
руки.  А  то  кажется,  будто  вы  приготовились  к  обыску.  Ты  их  будешь
обыскивать?
     -- Нет, -- ответил Римо.
     -- Опустите руки. Все.  Вся крепость. Слушай меня, друг. Роберт Воджик,
Пеньковый король,  крупнейший в мире импортер и  экспортер пеньковой веревки
говорит тебе сегодня: крепостям пришел конец!
     -- Мне нужны твои показания по трем пунктам.
     -- А, этот процесс, -- сказал Воджик и покачал головой. -- Я имею право
молчать и не давать показаний против себя.
     -- Знаю, но с этим проблема, -- сказал Римо.
     -- Какая?
     -- Тебе придется.
     -- Если  ты  меня  заставишь, мои показания не  будут приняты судом, --
радостно  ответил   Воджик,  гордый  своей  осведомленностью  в  юридических
вопросах.
     Он сидел  в  огромном  кресле, инкрустированном  золотом. На  нем  была
пурпурная  мантия, отделанная белым горностаем  и  ковбойские  сапоги ручной
работы. На одной пеньковой веревке на такую роскошь не заработаешь.
     --  Я и не собираюсь тебя заставлять, -- сказал Римо,  одетый в простую
белую  футболку и бежевые  хлопковые брюки. -- Я не  буду применять никакого
давления. Я только  выпущу тебе  барабанные перепонки носом, так просто, для
знакомства.
     Римо  стукнул ладонями по ушам Роберта Воджика. Удар был несильный,  но
обе ладони коснулись ушей в одно мгновение, и Пеньковому  Королю показалось,
что  действительно,  его  барабанные  перепонки  провалились  и  вылезут  из
ноздрей,  стоит  ему  только чихнуть.  У  Роберта Воджика заслезились глаза.
Роберту Воджику  показалось,  что по его зубам прошелся шлифовальный станок.
Роберт  Воджик  не  чувствовал собственных  ушей.  Он  не  был  уверен,  что
произойдет, если он сморкнется -- не окажутся ли они  у  него на коленях.  И
естественно, он не мог слышать, как его люди над ним смеются.
     В этот  самый момент Роберт  Воджик  внезапно понял,  как помочь своему
гостю.  Он выдаст  Римо ту  информацию,  которая поможет  прокурору.  Воджик
объяснил, что эти три пункта -- имена трех перекупщиков кокаина. Операции по
импорту  конопли,  которыми занимался Воджик,  служили им прикрытием, а  его
международные связи давали  им  возможность перемещать по  миру наркотики  и
деньги.  Поэтому-то  Роберт  Воджик  мог  позволить  себе  жить  в  роскоши,
импортируя  продукт,  который со  времен изобретения  синтетических  волокон
большим спросом не пользовался.
     -- Правильно, -- сказал Римо. -- Это-то мне и было нужно.
     И Роберт Воджик заверил Римо, что он с радостью  даст показания, потому
что не хочет, чтобы Римо  был вынужден обращаться к нему за помощью еще раз.
Возможно,  разъяренные  перекупщики  кокаина его  убьют, но  Воджика это  не
волновало.  Он  видел смерть  всего  несколько  мгновений назад,  и человек,
лежавший на  парапете  с вышибленными  мозгами  выглядел не в  пример  более
умиротворенным, чем сам  Воджик, который  крайне  осторожно  решился наконец
дотронуться  до  собственного  носа. Оттуда  ничего не вывалилось.  Тогда он
коснулся ушей.
     -- Прощай, друг. Увижу ли я тебя в суде?
     -- Не-а, -- ответил Римо. -- Мне не приходится туда ходить.
     Роберт Воджик  предложил,  чтобы один  из его людей отвез Римо в город.
Все  десятеро уверили, что с радостью  подвезли бы незнакомца, который умеет
лазить по стенам, но у них срочные дела совсем в другой стороне.
     -- В какой стороне? -- осведомился Римо.
     -- А вам куда? -- хором спросили они.
     --  Туда,  --   сказал  Римо  и  махнул  рукой  на  восток,  в  сторону
муниципального аэропорта Дэвилз Лейк.
     -- Извините,  это направление  на  Нью-Йорк,  а мне  надо в  Самоа,  --
сообщил один из стрелков. -- Про остальных не знаю.
     Выяснилось,  что   они   тоже  направляются  в  Самоа.  Причем  все.  И
немедленно. Так  что  Римо пришлось идти в аэропорт одному, по тому же пути,
где  в  траве  таились  мины,  предназначенные  для  того,  чтобы  уменьшить
продвигающийся по полю отряд до одной дрожащей особи.
     В  телефоне-автомате  в  Миннеуокане  Римо  должен  был  набрать  шифр,
означавший, что  задание выполнено. Шифр  был записан на внутренней  стороне
его  ремня  рядом  с другим  шифром,  сообщавшим,  что возникли трудности  и
требуются  дальнейшие  инструкции.  Это  была новая  система.  Он был  почти
уверен, что  шифр "Задание  выполнено" написан  справа.  Он набрал цифры,  а
потом засомневался: справа от  него или  на правой стороне  ремня.  Дойдя до
мойки машин, он догадался,  что  записал шифры  в  неправильном порядке.  Он
выкинул ремень и сел на самолет в Нью-Йорк.
     Уже  в   самолете  он  понял,  что  зря   выкинул  ремень.  Любой,  его
подобравший, мог  набрать  правильный  шифр и погубить  всю организацию,  на
которую работал Римо. Но  он  уже ни  в чем не был  уверен. Тогда он  заснул
рядом с блондинкой лет тридцати, которая, почувствовав  его  магнетизм,  всю
дорогу водила языком по губам, как будто тренировалась для съемок  в ролике,
рекламирующем губную помаду.
     В  Нью-Йорке  Римо  поймал такси, которое отвезло  его  в очень дорогой
отель на Парк  Авеню, в окнах которого уже отражались первые  лучи солнца. В
вестибюле толпилось тридцать полицейских.  Кто-то с тридцатого этажа выкинул
в  шахту   лифта  троих   делегатов  какого-то   съезда,  выкинул   с  силой
авиакатапульты. Римо поднялся на работающем лифте на  тридцатый этаж и вошел
в номер-люкс.
     -- Я этого не делал, -- раздался высокий скрипучий голос.
     -- Что? -- переспросил Римо.
     -- Ничего, -- ответил голос. -- Они это сами с собой сделали.
     В гостиной, развернувшись к восходящему солнцу, сидел одетый в золотое,
отделанное черным, кимоно Чиун, Мастер Синанджу. Ни в чем не виноватый.
     -- И как же это они сами с собой сделали? -- спросил Римо.
     На столе он заметил недоеденную чашку с коричневым рисом.
     -- Грубость всегда себя сама наказывает.
     --  Папочка,  -- сказал Римо, -- трое были вышвырнуты в открытую  шахту
лифта с тридцатого этажа. И как же они могли сами такое с собой сделать?
     -- Грубость  может делать такие вещи,  -- продолжал настаивать Чиун. --
Но тебе этого не понять.
     Чего Римо не  понимал, так  это  того, что  для абсолютного покоя любое
вмешательство является актом грубым и жестоким. Как скорпион на листе лилии.
Как кинжал в материнской груди. Как лава, заливающая беззащитную деревушку.
     Материнской грудью, беззащитной деревушкой и листом лилии был, конечно,
Чиун, Мастер Синанджу за завтраком.  Скорпионом,  кинжалом и  лавой были три
возбужденных члена Международного Братства  Енотов, которые шли по коридору,
распевая "Двенадцать дюжин пива об стену".
     Как Чиун и предполагал,  Римо опять встал на сторону белых, объясняя их
отвратительную  грубость  тем,  что "парни  просто  немного  выпили и  орали
песни",  то  есть делали то,  что по его извращенным понятиям  не  требовало
немедленного призыва к порядку.
     -- Вряд  ли они могли  сами себя швырнуть в шахту  лифта, применив  при
этом нечеловеческую силу, правда, папочка?  И только за то, что  они  спьяну
орали?  Послушай,  если  тебе  так  хочется  покоя,  давай  отныне держаться
подальше от городов.
     -- Почему я из-за грубости других  должен лишать себя городской  жизни?
-- возразил Чиун.
     Он был Мастером Синанджу, нынешним представителем древнейшего в истории
рода  убийц.  Когда Римская Империя была  еще крохотной деревушкой на берегу
Тибра,  они уже служили царям и властителям. И лучше всего  они  действовали
именно в городах.
     -- Неужели мы  должны отдать центры  цивилизации этим животным,  потому
лишь, что ты каждый раз тупо принимаешь сторону белых?
     -- По-моему, они были черными, папочка.
     -- Никакой разницы. Американцы. Я отдал  лучшие годы жизни на то, чтобы
воспитать и обучить этого низкого белого, и при первом же недоразумении, при
первом конфликте на чью сторону он становится? На чью, а?
     -- Ты убил троих за то, что они пели песню.
     -- На их сторону, -- сказал Чиун, удовлетворенный тем, что снова он был
оскорблен неблагодарным. Он вытащил свои длинные  пальцы из кимоно и еще раз
повторил главный вывод. -- На их сторону.
     -- Ты даже не мог позволить им пройти по этому проклятому коридору.
     --  И терроризировать  остальных,  которые,  возможно,  в  этот  момент
воссоединялись с восходящим солнцем?
     --  Лишь  Синанджу   воссоединяется  с   восходящим  солнцем.  Искренне
сомневаюсь, что  водопроводчики из  Огайо или  бухгалтеры  с  Мэдисон  Авеню
воссоединяются с восходящим солнцем.
     Чиун отвернулся.  Он  собирался  прекратить  разговор  с  Римо, но  тот
отправился приготовить себе рис на  завтрак и не заметил бы его  выказанного
пренебрежения.
     -- Я прощу тебе это, потому что ты думаешь, что ты белый.
     -- Я и есть белый, папочка, -- ответил Римо.
     -- Нет.  Ты  не мог  быть белым. Я пришел к выводу, что ты не  случайно
стал Синанджу.
     -- Я  не  собираюсь  писать  на  твоем  пергаменте,  что моя  мать была
кореянкой.
     -- Я тебя и не просил, -- сказал Чиун.
     -- Я понимаю, что ты пытаешься объяснить, каким образом единственный из
всех,  кто  овладел солнечным источником всех боевых искусств, Синанджу,  не
только   не  кореец,  но  даже  не  представитель  желтой  расы.   А  белый.
Чисто-белый. Ослепительно белый.
     -- В последнее время я не писал истории, потому что не хотел говорить о
неблагодарности  белого, о том, как они друг за друга держатся, несмотря  на
то,  что всем,  что  в них есть  хорошего,  они  обязаны  человеку  доброму,
благородному и терпимому, бездумно потратившему лучшие  годы своей жизни  на
неблагодарного.
     -- Это все потому,  что  я  не подпишусь под  тем, что я не  белый,  --
сказал Римо.
     Во  время своего обучения он читал эти  истории  и знал  весь род убийц
так, как английский школьник учит генеалогические древа королевских фамилий.
     -- Ты говорил, что воспитывался в приюте. Какой сирота знает свою мать,
а тем более -- отца? У тебя мог быть отец кореец.
     --  Когда я гляжусь в  зеркало,  у меня таких мыслей не  возникает,  --
сказал Римо.
     --  Есть такие  заболевания, от  которых глаза по каким-то таинственным
причинам становятся круглыми, -- заметил Чиун.
     -- Белый я! И мне  понятно, ты не  хочешь, чтобы  это попало  в историю
Синанджу. Когда я получу свитки, то прежде всего напишу, как я счастлив быть
первым белым человеком, постигшим тайны Синанджу.
     -- Тогда я буду жить вечно, -- заявил Чиун.
     -- Ты сейчас в самом расцвете. Ты же сам говорил, что все становится на
свои места только к восьмидесяти.
     -- Я должен был так говорить, чтобы ты не волновался.
     -- За тебя я никогда не волнуюсь, папочка.
     Стук  в  дверь  помешал Чиуну присовокупить  это оскорбление к  другим,
хранившимся  в   его  перечне   несправедливостей.  В  дверях   стояли  трое
полицейских и детектив в штатском. Римо заметил, что у остальных дверей тоже
стоят полицейские и детективы. Полицейские сообщили Римо, что у них есть все
основания предполагать, что три постояльца, прибывшие в город на съезд, были
жестоко убиты. Каким-то  образом они были сброшены с тридцатого  этажа.  Они
были уверены, что все произошло именно на тридцатом этаже, потому  что двери
лифта  были здесь раздвинуты, а кабина покорежена и приподнята вверх,  чтобы
освободить проем, куда и были сброшены тела. Сложность  была в том,  что они
не смогли обнаружить машину, при помощи которой это было сделано. Не слышали
ли уважаемые постояльцы шума машины сегодня утром?
     Римо покачал головой. Но за его спиной раздался ясный и  громкий  голос
Чиуна:
     -- Как мы могли расслышать шум машины, когда здесь стоял такой гвалт?
     Полиции захотелось узнать поподробнее, что это был за гвалт.
     -- Дикие вопли пьяных негодяев, -- ответил Чиун.
     -- Он старый человек,  -- быстро сказал Римо и улыбнулся, давая понять,
что стариков приходится терпеть.
     --  Я вовсе не стар, -- возразил Чиун. --  По правильному календарю мне
нет еще девяноста.
     Римо ответил ему  по-корейски, что в Америке,  как и вообще  на Западе,
никто не пользуется старым календарем Ван Чу, который настолько неточен, что
теряет два месяца каждый год.
     По-корейски  же  Чиун ответил, что календари  используют из соображений
правды и  благородства, а не  для того,  чтобы лишь  измерять время. А  люди
Запада так гоняются за каждым днем, боясь что-то потерять, если один день из
недели исчезнет.
     Полицейские смущенно смотрели на это представление, разыгрываемое двумя
людьми на непонятном языке.
     -- Вероятно, этим шумом и была машина, убившая трех человек? -- спросил
детектив.
     -- Нет, -- ответил Римо. -- Это были люди. Он не слышал никакой машины.
     -- Ничего удивительного, -- заметил детектив, подавая полицейским знак,
что пора уходить. -- Машины никто не слышал.
     -- Это из-за пения, -- сказал Чиун.
     Римо покачал головой и уже собирался закрыть дверь, но вдруг увидел то,
чего не  хотел  бы видеть. Мимо места  убийства,  в котором  могли оказаться
замешанными Римо и Чиун, сквозь строй полицейских шел  человек в темно-сером
костюме-тройке с  лицом, похожим на высохший  лимон,  седой,  причесанный на
пробор и в очках в стальной оправе.
     Это был  Харолд  В.  Смит,  а  его здесь  не должно  было быть. Задачей
организации было устраивать дела,  в которых Америка  не хотела бы оказаться
замешанной,  но  которые было необходимо решать ради благополучия нации. Она
была настолько  засекречена, что кроме Смита о ее существовании  знал только
президент.  Секретность  была  столь  необходима, что  была  даже  разыграна
поддельная казнь,  в результате чего у  единственного киллера были отпечатки
пальцев  мертвого человека. То,  что Римо  был сиротой и никто не мог начать
его  поиски, было немаловажной причиной того, что выбор пал на него. Сначала
чуть было не выбрали другого, но у того была мать.
     И  вот  здесь  Смит,  который  даже  не  позаботился  найти  подходящее
прикрытие. Он вошел в такой момент,  когда все  могло бы раскрыться, открыто
пришел  в  номер,  пришел,  подставляя себя под  расспросы полиции,  которая
шныряла по коридору, пытаясь расследовать тройное убийство.
     -- Это не имеет никакого значения, -- произнес Смит, входя в дверь.
     -- Я думал, вы  хотя бы позвоните, чтобы я где-то с вами встретился, --
сказал Римо, закрывая дверь перед волнующимся морем голубых мундиров. -- Эти
полицейские не угомонятся, пока не допросят всех местных тараканов.
     -- Не имеет значения, -- повторил Смит.
     -- Приветствую  тебя,  о император Смит!  Милость  твоя  приносит  свет
солнца во тьму, блеск и величие  в  серость  повседневности. Наш день озарен
теперь  твоим высокочтимым  присутствием.  Молви лишь  слово,  и  мы немедля
бросимся на защиту твоего достославного имени.
     Таковы были слова приветствия Чиуна.
     -- Да, -- сказал Смит, откашлялся и сел.
     -- Грязные крестьяне порочили твое славное имя здесь,  в  этом отеле  в
момент воссоединения с солнцем. Я  слышал их сегодня утром,  их голоса  были
похожи на рев машин, -- сказал Чиун.
     -- Думаю, ему плевать на эти  три трупа, папочка, --  сказал Римо Чиуну
по-корейски.
     Тонкие пальцы Чиуна парили в воздухе под шелест шелка его кимоно --  он
приветствовал Смита.  Мастера Синанджу  никогда  не  кланялись,  но выражали
приветствие легкими движениями туловища, напоминавшими поклон. Римо знал эти
движения, а Смит  ничего в этом  не понимал и  всегда терпеливо  ждал, когда
Чиун закончит. Он давно понял, что остановить Чиуна так же невозможно, как и
объяснить  ему, что  он,  Смит,  вовсе  не  император  и  не  собирается  им
становиться.  Несколько раз  Смиту  казалось, что  он  наконец-то  втолковал
принципы конституционного правления Мастеру Синанджу, и тот  уверял его, что
все  отлично понял и даже выдавал  комментарии на те положения, которые Смит
ему  зачитывал.  Но  потом Римо всегда объяснял  ему,  что Чиун уверен,  что
Конституция -- это  свод прекрасных мыслей и чувств, которые не имеют ничего
общего  с  повседневностью,  как  молитвы или  стихи.  Для  него по-прежнему
оставалось  загадкой,  почему  американцы так  боятся  нарушить Конституцию,
когда  любой  разумный   император  должен  лишь   гордиться  своим  умением
уничтожать врагов.
     --   Господа,   --  заговорил,  наконец,  Смит,  --  что  вы  знаете  о
флюорокарбонах?
     -- Они являют собой зло, о досточтимый император, возможно, они  и были
хулителями твоего светлого имени, и  сегодня утром они получили по заслугам,
-- сказал Чиун.
     -- Это такие штуки в баллончиках со спреем, да? -- спросил Римо. -- Они
все распыляют? Смит кивнул.
     -- Флюорокарбоны --  искусственно полученные химикаты, которые помогают
распылять жидкость. Их промышленное  использование было запрещено лет десять
назад.
     -- Тот, кто поднимает шум во время воссоединения  с солнцем, -- заметил
Чиун, -- производит тем флюорокарбон, достойный презрения всего мира.
     -- Высоко в стратосфере  находится слой  озона. Толщина его  составляет
около двадцати сантиметров,  но он играет важную роль в экологической защите
Земли -- он является  фильтром  прямых солнечных  лучей,  мешает им напрямую
поражать  земную  поверхность. К сожалению, эти флюорокарбоны  поднимались в
стратосферу  и пожирали озоновый слой быстрее, чем  успевали появиться новые
молекулы озона.
     --  О, благословенный озон! -- сказал Чиун. --  И по-корейски спросил у
Римо: -- О чем говорит этот человек? Он что, боится спреев?
     -- Может быть, ты послушаешь,  папочка? Он же рассказывает, -- шепнул в
ответ Римо  на  диалекте  той  самой  северо-западной  провинции Кореи,  где
находилась деревня Синанджу, деревня Чиуна.
     -- Сегодня спреи для волос,  вчера  --  поэмы о правах человека.  А что
завтра  будет?  Я давно  говорил,  пора оставить  службу  у этого  лунатика.
Никогда еще  в  мире не было  такого выбора деспотов и  тиранов, правителей,
которые не только будут больше платить, но и будут  оказывать истинную честь
убийце-наемнику,  используя  его по  назначению.  -- Так  сказал  Чиун, тоже
по-корейски.
     -- Ты будешь слушать? -- спросил Римо.
     -- Да, -- продолжал Смит, -- теперь эта проблема возникла снова, потому
что какой-то псих специально простреливает дыры в озоновом слое.
     -- А  чего еще  ждать от тех, кто  нарушает воссоединение с солнцем? --
заметил Чиун.
     Римо бросил  на него  свирепый  взгляд. Чиун его проигнорировал. Если у
Римо  и  был  недостаток,   то  лишь  тот,  что  он  не  умел  обращаться  с
императорами.  Римо  его  слушался,  не понимая, что  императоры  приходят и
уходят, а Дом Синанджу, к которому теперь принадлежит и он, пребудет вовеки.
Чтобы не стать орудием в руках императора, нельзя давать тому понять, что на
самом  деле  орудием  является он.  Добиться  этого  можно,  лишь  изображая
безграничную ему преданность.
     Смит,  который никогда  не  был  здоровяком, сейчас  выглядел  особенно
усталым и  помятым. Говорил он тяжело, будто уже оставил  всякую  надежду. И
Римо не мог понять, почему.
     -- Мы  еще  не знаем, кто  это делает, но спутники  НАСА обнаружили луч
флюорокарбонов, без  сомнения управляемый человеком, пробивший атмосферу над
Атлантическим океаном.  Этот луч открыл  окно  в  озоновом  слое  где-то над
Россией. Неизвестно, откуда именно  он был направлен, но мы подозреваем, что
это было  сделано  по эту сторону Атлантики. Может быть, в Северной Америке,
может, в Южной. Как бы то ни было, дыру в озоновом слое он сделал.
     --  О да! --  вскричал Чиун.  -- Это шанс  уничтожить вашего  заклятого
врага. Найдите эти коварные флюорокарбоны, передайте их в нужные руки,  и вы
сможете править миром. Мудростью ты  превосходишь Чингисхана, о император! О
тебе будут слагать  песни, как слагали их о  великом Аттиле. Слава тому, что
мы  присутствуем  при восходе сего великого  дня!  "Да погибнет Москва!"  --
таков народный клич.
     Смит откашлялся и продолжал:
     -- По двум причинам нам  необходимо обнаружить источник флюорокарбонов.
Первое  -- потому что он  может  уничтожить озоновый слой. Уровень  наземной
радиации  под  окном  над Россией  показал, что оно закрылось меньше, чем за
день.  Если  уровень  озона  в  атмосфере  понизился  незначительно,  то  он
восстановится быстро.
     Чиун поднес палец к бороде и важно кивнул.  Римо очень хотелось узнать,
о чем он думал.
     -- Вторая причина в том, что мы предложили Советам помочь  разобраться,
насколько велик урон, нанесенный озоновому слою над их страной, но они ведут
себя  так,  будто  ничего  не  случилось.  Но мы  заметили,  что  они  стали
предпринимать  какие-то странные действия. Они стали строить  новую ракетную
базу. Эти ракеты ни на что  не похожи. Мы опасаемся, что эти ракеты строятся
для одной-единственной цели -- для нанесения первого удара.
     --  Почему вы так думаете? Откуда вы можете знать, что у них на уме? --
спросил Римо.
     --  Наши спутники  сфотографировали  новые  ракетные базы,  поэтому  мы
знаем, что  они  существуют. Но мы  не обнаружили никаких  следов  механизма
контроля управлением. Это  система  со  встроенными  системами проверок, при
которой  ракеты  могут быть запущены только в  том  случае,  если  соблюдены
некоторые  условия, в  том числе,  если  поступило сообщение,  что на страну
совершено нападение. Из открытого космоса такие вещи легко распознаются. Нам
нужно лишь  запеленговать  электронные  сигналы,  поступающие  от  механизма
контроля управлением. Но на новых ракетах  этого нет. Есть только телефонная
связь и ракета-дублер. Мы называем это "красной кнопкой".
     Единственное,  что  можно сделать с этими  проклятыми ракетами, это  их
запустить. В  них  нет  системы подтверждения приказа, нет защиты  от  ракет
противника,  нет  шифра  запуска.  Ничего.  Они  уже  наведены   на  цель  и
запускаются нажатием  одной-единственной кнопки. Для начала Третьей  мировой
войны достаточно одного телефонного звонка, а связь у них  работает так, что
хватит и удара грома.
     -- Мы либо спечемся  медленно  -- от Солнца, либо быстро -- от русских,
-- сказал Римо.
     -- Именно так, -- подтвердил Смит.
     -- И что нам делать? Куда вы хотите нас направить?
     -- Вы  должны  ждать. Оба. Весь мир следит за  небом  и ждет, когда эти
психи  опять выпустят луч флюорокарбонов. Если они это сделают, мы сможем их
обнаружить. Тут-то вы и вступаете. Никаких ограничений.  Не останавливайтесь
ни перед чем. Я считаю, что только вы двое можете спасти мир от уничтожения.
Президент думает точно так  же. Я только надеюсь, что второй такой случай не
вызовет  немедленного  ответа  русских.  Я  их никогда  не понимал, а сейчас
понимаю и того меньше.
     -- Конечно, -- сказал Чиун.
     Он всегда  понимал ход  мыслей  русских,  но  Смита  с  его демократией
постичь не мог.
     -- Понимаю. Знаете, -- медленно  произнес  Римо, -- иногда мне кажется:
то,  что  мы  делаем,  не  имеет  никакого  значения.  Во  всяком  случае не
настолько, насколько бы  мне хотелось. Но это  действительно важно.  Я  даже
рад, что именно мне  предстоит  это сделать. Я полагаю, речь идет о спасении
мира?
     -- Не надо полагать, -- ответил Смит, -- это так и есть.
     -- Так и  будет  записано,  что Великий Император Харолд  Смит совершил
великое деяние -- спас мир руками человека Дома Синанджу.
     -- Я рад,  что вы  воспринимаете это подобным образом, Мастер Синанджу,
--  сказал  Смит.  -- Кстати,  с  вашей  данью Синанджу  возникла  небольшая
проблема. Но мы пошлем ее повторно.
     -- Что? Какая проблема? --  спросил Чиун. Он так резко  вскинул голову,
что седые пряди на его голове и бороде взметнулись вверх.
     -- Подводная лодка с вашим  золотом как всегда поднялась на поверхность
в Западно-корейском  заливе, в пяти милях от Синанджу. В обычный день и час.
По договоренности с правительством Северной Кореи, как всегда.
     -- Так, так, -- нетерпеливо сказал Чиун.
     -- Не хотите ли выпить  воды,  Смитти?  -- предложил Римо.  У Смита был
такой вид, будто с ним что-то не так. Дань Синанджу просто складывали в доме
у  деревни,  поэтому  Римо совершенно  не  беспокоило,  что  вышла  какая-то
задержка. Смит  же  почему-то  был  этим  взволнован,  но обещал,  что  дань
безусловно будет послана вторично.
     -- Помолчи, дурак! -- цыкнул на Римо Чиун. Смит сказал, что воды ему не
нужно.
     -- Золото. Золото, -- сказал Чиун.
     -- У нас есть чай, -- предложил Римо.
     -- Золото!
     -- Ничего  серьезного,  -- сказал  Смит.  -- Обычно к  подводной  лодке
приплывает  кто-то из вашей  деревни  и  забирает  вашу ежегодную дань  Дому
Синанджу, которая оплачивает ваши услуги  по обучению  Римо. На этот раз  не
приплыл никто.
     --  Но они  должны были  приплыть!  --  вскричал  Чиун.  --  Они всегда
приплывали.
     -- На этот раз они не приплыли. Но мы все пошлем повторно.
     -- Повторно? Мои преданные крестьяне не приплыли забрать  дань, которая
поддерживала Синанджу в течение стольких веков, а вы пришлете повторно?
     --  Что ты так  разволновался,  Чиун?  --  сказал  Римо. -- У  тебя уже
собрано столько золота, что дань за год погоды не сделает.
     --  Без  дани,  которую зарабатывают  Мастера  Синанджу,  деревня будет
голодать. Рыдающие  матери будут отдавать  своих детей морю, как это было до
того,   как  Мастера  Синанджу  нанялись  в  убийцы,  дабы  это  никогда  не
повторялось.
     -- Такого  не случалось  с тех самых пор, как Дом  Синанджу  работал на
китайскую династию Мин. Только имеющейся дани им хватит на тысячу лет.
     --  Мы  пошлем повторно двойное количество,  --  сказал Смит  в  порыве
великодушия.
     И  именно  это  было  для Римо  знаком  того,  что  Смит  действительно
обеспокоен судьбой планеты.
     Чиун легко вскочил на ноги и вихрем бросился в спальню.
     -- Что случилось? Что это с ним? -- спросил Смит.
     -- Думаю, он расстроен. Эти сокровища очень ему важны, -- ответил Римо.
-- Я их  видел, там есть бесценные вещи. Монеты от  Александра Македонского.
Рубины.  Изумруды.  Слоновая кость.  Фантастические  вещи.  И  куча  всякого
дерьма.  То, что они  считали ценным, но  ценности теперь не имеет. Например
алюминий, который у них был за несколько  веков до  того,  как его научились
производить.  Глыбы  алюминия. Я его там видел рядом с сундуком  с алмазами.
Правда. Алмазы лежат справа от него.
     -- Но мы  ведь правильно предложили послать в два  раза больше?  Что он
может на это возразить? -- спросил Смит.
     Римо пожал плечами.
     -- Некоторых вещей даже я не понимаю.
     Но когда Чиун  появился вновь,  с лицом  мрачным  и  неподвижным как  у
статуи,  одетый  в серое кимоно и сандалии на толстой  подошве, Римо Уильямс
понял, что он уезжает.  Это  был  его дорожный костюм. Но чемоданы  не  были
упакованы.
     -- Папочка, ты не можешь так уехать, -- сказал Римо по-корейски. -- Над
миром нависла угроза.
     -- С миром всегда  что-то происходит. Вспомни  Помпею. Вспомни  Великий
Потоп. Мир  всегда разрушается,  и только золото  вечно. И древние сокровища
Дома Синанджу, которые пережили бесчисленное множество катастроф, тоже могут
быть в опасности.
     -- Я не могу отправиться с тобой, Чиун, -- сказал Римо.
     -- Я должен остаться здесь.
     -- И пренебречь  ответственностью, которая лежит на тебе как на будущем
Мастере Синанджу? Мастер должен защищать сокровища.
     -- Если этот мир исчезнет, как ты будешь его тратить?
     -- Золото всегда можно потратить, -- ответил Чиун.
     --  Я  научил  тебя  драться,  Римо. Я  научил  тебя  использовать  все
возможности мозга и тела.  Я сделал тебя  сильным и  быстрым. И главное -- я
сделал  из  тебя ассасина, принадлежащего к  величайшей школе. Я научил тебя
всему  этому, а должен  был  научить мудрости. Я передал все  тайны Синанджу
дураку.
     Сказано это было по-корейски. И сказано было в ярости.
     Мастер Синанджу был так рассержен, что ушел, даже не кивнув императору.
     -- Куда он отправился? -- спросил Смит, который не понимал по-корейски.
     -- Вы не заметили, что он даже не попрощался с вами как следует?
     -- Да,  мне показалось, что все происходило быстрее, чем  всегда. Это о
чем-то говорит?
     -- Он так простился,  -- тихо произнес Римо и легко и  мягко сел в позу
лотоса.  Ноги его  были нежны и податливы, как лепестки -- так  его  научили
делать много лет тому назад.
     -- Мне очень жаль. Я надеялся, что мы сможем использовать и его  в этой
кризисной ситуации. Но у нас есть вы, и это уже много. Когда он вернется, мы
и его подключим.
     --  Не  знаю,  вернется  ли  он,  --  сказал  Римо. --  Он  только  что
попрощался.
     -- Он что, и с вами попрощался?
     -- Надеюсь,  нет. Во  всяком случае, мне хочется так думать, --  сказал
Римо и начал  мягкими, уверенными движениями рвать  на куски пушистый ковер,
не обращая никакого внимания на то, что делают его руки.
     --  Я  уверен,  что  Чиун  вернется, --  сказал  Смит.  --  Между  вами
существует эмоциональная связь. Как между отцом и сыном.
     --  Это сокровище слишком важно для него. Я не думаю, что оно настолько
важно,  потому что  никто  не может им пользоваться.  Но я  всего лишь белый
человек.

     Взлетали вверх пробки от шампанского, визжала публика, воздушные шарики
шарахались от потолка, как испуганные совы. В главную  лабораторию здания на
сто  двадцать восьмом шоссе вкатили на  тележке  огромный  белоснежный торт,
украшенный голубым логотипом "Химических концепций", а  лаборанты передавали
друг другу свежезабитые "косяки". Смех волнами поднимался вверх, и казалось,
что на них и качаются разноцветные шарики.
     Ример Болт вскочил на какой-то стул, потребовал тишины и получил ее.
     -- Мы думали, что успех на рынке нам обеспечен! -- орал он.  --  Но нам
был  необходим  еще  один  опыт. И вы провели его!  Так  давайте  выпьем  за
великолепный  коллектив, который все выполнил  и ни о  чем не проболтался. Я
обещаю, что мы все разбогатеем. И здорово разбогатеем!
     Ример Болт тряхнул бутылкой "Дон Периньон", и пена  окатила визжащую от
восторга толпу. Эти ребята не только взялись за невероятный, безумный проект
и  сделали генератор, но и научились направлять его в любую точку атмосферы.
В любую.
     Они направили луч  на  деревушку  Малден  в восьмидесяти километрах  от
Лондона.  И он пробил  дыру  в озоновом щите прямо над деревней, выпустив на
нее прямые лучи солнца. Они могли полностью управлять  процессом. Они сумели
навести луч из-за океана и попали в цель размером сорок на сорок футов.
     -- Я тебя обожаю, Кэтлин О'Доннел! -- прокричал по телефону Ример Болт.
     На другом конце провода на поле около Малдена, Англия, доктор  О'Доннел
просто повесила трубку. У нее было много работы.  Для окончательной проверки
надо было провести сорок семь экспериментов. Надо было постараться  избежать
огласки,  потому  что,  узнай  британское  правительство,  что  американская
химическая компания проводит во владениях ее величества опыты с запрещенными
флюорокарбоновыми лучами, оно бы устроило международный скандал. И, что  еще
хуже,  могло  бы  довести "Химические концепции" до  банкротства.  Англичане
такие ранимые.
     Так   что  доктор   О'Доннел   постаралась   скрыть  истинную   природу
эксперимента.  Для этого  она воспользовалась услугами  одной  из английских
фирм, и  просто  кое в  чем  их дезинформировала.  Ей  нужно было всего лишь
установить  силу  и  характер  происходившего  в  маленькой  деревушке  близ
Лондона.
     Она шла  по полю, и сухая  трава хрустела у нее под ногами. Лаборанты в
белых халатах следили за тем, как идут дела в клетках,  мензурках и сосудах.
Главный  эксперимент  безусловно  удался. Они  сумели не  только навести луч
флюорокарбонов   на  цель  за   несколько  тысяч   миль,   но  и   научились
контролировать размер открываемого окна и продолжительность его воздействия.
     Доктор  Кэтлин О'Доннел  шла от  стола к столу и вдруг поняла, что идет
вдоль рядов уже  поджаренного  мяса.  Может, от этого у  нее  и  закружилась
голова. Да еще стоны умирающих животных.
     Ее  внимание  привлек  пышный куст  роз. Прелестные  черные  розы.  Она
заглянула в список. До  начала эксперимента они были чайными. Легкий ветерок
шевельнул лепестки, и они осыпались горсткой пепла.
     Но  поле был маленький  вонючий пруд. Сейчас  он был  затянут беловатой
пленкой  --  это были всплывшие на  поверхность  высохшие  насекомые. Только
сейчас,  увидев  этих дохлых жучков,  она поняла, как много  их  было в этом
пруду. Она услышала, как один из лаборантов сказал, что в пруду погибли даже
микробы.
     Она удивилась странным звукам, раздававшимся  вокруг, но  потом поняла,
что  это  стонут  умирающие животные.  Среди  них было  несколько кроликов с
особенно  густым  мехом,  но  даже  мех не  защитил  их кожу.  Он  обгорел и
потрескался, как  шкурка  пережаренной  сосиски.  Кэтлин  провела  рукой  по
некоторым  из  них, чтобы  просто  удостовериться. То же самое случилось  со
щенками. Только они выли и скулили, а не тряслись безмолвно от  страха,  как
кролики.  Доктор  О'Доннел  присмотрелась  к  ним  повнимательнее и  сделала
интересное, на ее взгляд, открытие. Щенки были слепы.
     Некоторые лаборанты, закаленные  в работе с животными,  отворачивались,
не в силах спокойно наблюдать за их страданиями.
     Доктор О'Доннел чувствовала лишь приятное возбуждение, как будто кто-то
ласкал ее кожу.
     Очевидно,  у  щенков чувства были  развиты  сильнее,  чем  у  кроликов,
поэтому они,  вероятно, посмотрели на  небо, от которого  исходил непонятный
свет. И прямые лучи выжгли им роговицы.
     Один из работников подошел к ней с важным вопросом.
     -- Можно мы теперь избавим животных от страданий? Мы  зафиксировали все
результаты.
     Доктор О'Доннел заметила, что его лицо искажено болью.  Более того, она
это  почувствовала.  Она провела  языком  по губам.  Она не ответила ему, он
продолжал стоять рядом, и взгляд его был исполнен немой мольбы. Телу ее было
тепло  и приятно. С ней опять случилось то самое здесь,  в  Англии, во время
эксперимента.
     --  Животные.  Им  очень  больно,  --  сказал лаборант.  Кэтлин  что-то
записывала в  блокноте.  Она заметила, как лаборанта передернуло, как  будто
каждый  миг ожидания был для  него болезненен.  Это определенно  происходило
снова.
     -- Можем ли мы их уничтожить? Пожалуйста...
     --  Не могли бы вы  минутку подождать?  -- сказала  Кэти. Она не  могла
понять, достаточно ли намокли ее трусики.
     Полчаса спустя большинство животных умерло в мучениях, лаборанты ходили
мрачные и подавленные. Люди часто реагировали на страдание подобным образом,
и Кэти привыкла к этому. В детстве она часто это видела.  И в детстве же она
стала удивляться  тому,  что  взрослых  и остальных  детей  страдания других
существ приводят в  ужас.  Родители  даже  водили ее  по  докторам,  пытаясь
понять,  почему  она не  такая,  как  остальные  дети.  Но даже  в  возрасте
двенадцати лет маленькая и очень смышленая Кэтлин О'Доннел понимала, что это
не она другая, а мир -- другой.
     Поэтому,  став  взрослой,  она  стала скрывать свои особенные  чувства,
потому что  мир обычно боится всего  иного. Она водила  сверхбыстрые машины.
Она  стремилась к руководящим постам. Она боролась за признание.  А  чувства
скрывала, скрывала  даже от  собственного тела. Мужчины  никогда не были для
нее особенно интересны. А успех -- его следовало добиваться,  потому что это
лучше, чем поражение.
     Но  когда  столько крохотных  существ начало  жалобно  стонать, ее тело
проснулось  само  по себе, и упоительные  волны прокатывались  по  всем  его
укромным уголкам. Это  было  восхитительное ощущение. Когда кто-то предложил
подвезти  ее  в Лондон,  она сказала,  что  останется на поле и еще  немного
поработает.
     Ей хотелось играть. Ей хотелось играть с людьми, которые так переживали
сейчас  из-за страданий  животных. Люди  были такие забавные.  Они были даже
интереснее и занятнее чисел.
     Правда, порой они бывали чересчур просты. Как  Ример Болт. Он был игрой
сексуальной, и  играть в  нее  не составляло никакого  труда.  Болт,  как  и
множество  других  мужчин,   принадлежал  к  тем,  для  кого   секс  являлся
подтверждением их самоценности. От секса он чувствовал себя лучше. Когда его
не было, он чувствовал себя ненужным. Он буквально мог отдать себя во власть
той, которая уступала его притязаниям при условии,  что дама делала вид, что
полностью  удовлетворена. Болту было это нужно, и Кэтлин это ему давала. Она
была  хорошей  актрисой,  всегда  была  хорошей  актрисой.  Когда  она  была
подростком, ей удавалось обманывать даже психиатров. Но вид чужих  страданий
не мог обмануть ее тела, несмотря на то, что прошло столько лет.
     Когда  она говорила посеревшему лицом лаборанту, что  этот  эксперимент
был так важен, потому  что только научившись  все контролировать, они смогут
сделать эти опыты  безопасными для человечества, она  представляла себе, что
будет чувствовать человек, посаженный в клетку под луч флюорокарбонов.
     К ней опять подошел лаборант  и попросил разрешения избавить от мучений
терьера.  Она  в  этот момент исследовала состояние растворов в пробирках, а
краем глаза наблюдала, как он прикусывает губу. Она заметила, что  кровь  на
губе не выступила.
     -- Как вы можете допускать подобные вещи? -- спросил он.
     Кэти положила руку ему на запястье.
     -- Поверьте, мне  очень  жаль, что  вы вынуждены на все  это  смотреть,
Джон, -- сказала она. Она знала, что такие слова обычно успокаивают.
     -- Джим, -- поправил он.
     -- Неважно, -- сказала она.  --  Трагедия в том, Джим, что  такие люди,
как вы, должны на это смотреть.
     -- Им не нужно  было страдать,  -- сказал он. В глазах его стояла боль.
Она постаралась изобразить на лице сочувствие и  еще раз напомнила себе, что
его зовут  Джим. Как "джем".  Представь себе  это слово написанным на доске,
сказала себе Кэтлин. Д-ж-и-м. Нажим. Отжим. Джим.
     -- Джим... они должны были страдать.
     -- Но почему, черт возьми, почему?
     --  Чтобы потом  не страдали дети. Мы не  хотим,  чтобы энергия  солнца
несла  зло, как может  нести  его атомная энергия. Мы не хотим, чтобы  такие
ужасные вещи происходили с ни в чем не повинными детьми. -- Кэтлин взглянула
в  его  тревожные глаза.  Она надеялась, что  в  ее глазах  светится должное
количество сочувствия. --  Мне очень жаль, Джем -- он озадаченно взглянул на
нее  -- Джим, -- поправилась  Кэти  и  ласково погладила его  по руке. Когда
нужно добиться чего-нибудь  от  мужчины, всегда  лучше до  него дотронуться.
Поэтому так трудно  порой говорить  по телефону. Работать удобнее руками. --
Джим, мы  узнаем такие вещи, которые  помогут нам защитить самое драгоценное
-- наших детей. И, Джим, я не знаю лучшего способа, Джим.
     -- Неужели мы должны оставить несчастных животных страдать?
     -- Боюсь,  что  да.  У детей не было бы столь великолепной  возможности
избежать страданий. Вы можете заставить себя наблюдать за этим?
     Джим  наклонил голову.  К  его  боли прибавилось еще чувство  стыда  за
собственную слабость.
     -- Наверное, мне надо это сделать.
     -- Молодец, Джим, -- сказала Кэтлин. -- Если бы  та энергия, которую мы
сейчас высвободили,  вышла  бы из-под нашего контроля,  дети  бы  пострадали
больше всего. Они  бы валялись на улицах, стонали бы  и плакали, не понимая,
что  с  ними  случилось, не  понимая,  почему  их  нежная  кожа  почернела и
отваливается, они не могли бы даже видеть, что происходит вокруг, потому что
они бы были слепы. Слепы, Джим, слепы и напуганы. Они бы умирали. Если бы вы
Джим,  увидели умирающего  ребенка, смогли бы вы перерезать ему горло, чтобы
избавить его от страданий? Смогли бы?
     -- Нет, я бы не смог, -- ответил Джим.
     Он побледнел,  руки у него тряслись, а ноги не  могли  удержать его  на
месте. Он оступился и упал на траву, как мешок, свалившийся с телеги.
     -- Кэтлин О'Доннел хотела сказать ему, что и от этого ей было хорошо.

     Радиотелескоп  Джорделл-Банк  заметил  какие-то  странные  изменения  в
атмосфере. Что-то непонятным образом отражало сигналы.
     -- Думаешь, это то самое? -- спросил один из ученых.
     -- Никогда не видел ничего подобного, -- ответил другой. -- Наверное.
     -- Кажется, над Малденом.
     -- Давай позвоним парням из разведки, а?
     -- Странное воздействие  на радиосигналы, говорю.  Так может вести себя
луч или  поток флюорокарбонов. Вы представляете,  что это  может  сделать  с
озоном?
     -- Не знаю. Это может идти из Америки.
     -- Точно не скажу. Источник -- где-то к западу от Великобритании.
     -- Америка -- к западу от Великобритании.
     -- Вот именно.

     В номере Римо зазвонил телефон.
     -- Римо? -- Это был Смит.
     -- Да?
     -- Это случилось в Великобритании.
     -- Эта штука там?
     -- Нет.  Они туда  попали, но луч  был послан  откуда-то с  запада.  Мы
придерживаемся того же мнения.
     -- И где это?
     -- Где-то  в Америке, но мы точно  не знаем, где. Возможно, по-прежнему
на  восточном  побережье. У англичан должны быть  более точные сведения. Так
думают здесь. Но с Великобританией проблема.  Они  не  делятся с нами  своей
информацией. По каким-то идиотским причинам их разведка все держит при себе.
     -- Значит?
     -- Вы должны отправиться в Англию и выяснить, что они скрывают. А потом
возвращайтесь сюда и сверните шеи  этим психам до того, как мы все погибнем,
-- сказал Смит. Римо раньше никогда не слышал, чтобы этот сдержанный человек
выражался столь прямо, отдавая приказ.
     -- И сделайте  это  быстро, потому  что  я не  знаю,  что  происходит у
русских. Я их  никогда  не  мог просчитать. Единственный,  кто знал, что они
делают, это Чиун. А его я тоже не в состоянии просчитать.
     -- А что русские? -- спросил Римо.
     -- Похоже,  они  тоже что-то  разнюхали. Они  знали, чего  ожидать.  Но
остается только гадать, как  они поступят.  В  аэропорту Кеннеди  вас  будет
ждать  спецсамолет ВВС. Это  самый  современный истребитель.  Он обошелся  в
четверть  миллиарда  долларов,  перенесет вас  через  Атлантику  в  два раза
быстрее "Конкорда". Творит чудеса.

     Одной из чудесных  особенностей нового истребителя 3-83 было то, что он
мог пеленговать  все радарные сигналы и  перекодировать  таким  образом, что
офицер Пентагона мог  заносить их в компьютер. Это  великолепное изобретение
теоретически  давало возможность Воздушным Силам  иметь сведения о воздушных
перемещениях вокруг Земли, используя всего два самолета.
     Сложность  с  3-83  была  в  том, что  он  имел на борту слишком  много
приборов:   радарный   компьютер,  навигационный  компьютер,  автоматическую
систему наведения цели, и поэтому чаще всего двигатель просто не запускался.
Когда Римо прибыл в  аэропорт, 3-83 стоял на взлетной  полосе и  походил  на
огромную акулу, выброшенную на берег.
     -- Эта штука летает?
     --  Это лучший  в  мире самолет,  но  взлетает он  только тогда,  когда
удается скоординировать все его приборы.
     Это сказал генерал военно-воздушных сил, который объяснил, что  было бы
весьма  непредусмотрительно   запускать  всю  систему,  летательные  функции
которой важны скорее в стратегическом плане, нежели в тактическом.
     Короче,  объяснил  генерал,   это  не   летает,  скоро  не  полетит,  и
неизвестно,  полетит ли  вообще.  Он  посоветовал  воспользоваться  услугами
авиакомпании "Дельта Эрлайнз". Они будут готовы, как только будет готов он.

     Когда фельдмаршалу Земятину сообщили, что был  выпущен еще один луч, на
этот раз над Англией, он забормотал:
     -- Я не хочу войны. Я не хочу войны.  Ну почему эти  дураки  навязывают
мне войну?
     Раньше никто никогда не слышал, чтобы Великий  называл  врага  дураком.
Это слово он приберегал  для  своих. Он учил  всех русских вождей, что  враг
умен и совершенен во всех отношениях до тех пор, пока он не показал, как его
можно  победить.  Что  всегда  и делал, потому  что ничего  совершенного  не
существует.
     --  Откуда ты знаешь, что они не напали на Великобританию? -- спрашивал
Генеральный.   --   Кое-кто   в  Политбюро  считает,  что   Америка  выбрала
Великобританию  в  качестве  цели, потому  что  она --  никудышный  союзник,
Выказала  свое презрение. Почему вы твердите о  войне, если  они стреляли  в
союзника?
     Земятин сидел в черном кожаном кресле и смотрел на комнату, заполненную
генералами  армии и КГБ. Они не оборачивались, потому что не видели его. Они
были по другую сторону непрозрачного зеркала и тихо беседовали друг с другом
ни о  чем.  Ни  о  чем, потому что Генеральный вышел из комнаты. А вышел  он
потому, что его звонком вызвал Земятин.
     Земятин покачал своей лысой головой. Какая тоска!
     Вот это бессмысленное стадо и есть будущее России.  Правда, и остальным
миром управляли такие же. Но  даже такие же, но по другую  сторону Атлантики
не стали бы развязывать войну безо всякой на то причины.
     --  Откуда  ты  знаешь,  что  они  решили  воевать?  --  снова  спросил
Генеральный.
     Земятин  кивком  дал ему знак наклониться пониже. Он не  любил говорить
громко. Он хотел, чтобы остальные прислушивались.
     -- Когда эта штука, уж не знаю, что это, попала по нашей ракетной базе,
я позволил себе  надеяться, что  это всего лишь случайность.  Слава Богу, на
одной надежде государством не управляют. Это -- самоубийство.
     -- Почему ты решил, что это случайность?
     --  Я  не решил,  что это случайность, -- поправил его  Земятин.  --  Я
надеялся,  что это случайность. Я повел  себя так,  будто  это  было сделано
преднамеренно, но  вынужден был спрашивать себя, почему  Америка ведет  себя
так  по-идиотски.   У   них   нет  никаких   оснований  испытывать   на  нас
неопробованное оружие. Так себя не ведут, когда собираются развязать войну.
     -- Да, пожалуй, ты прав.
     --  Но это такая  штука, что  я подумал,  а вдруг Америка решит, что мы
полные дураки и не поняли, что  это управляемое  оружие?  Очень  глупо с  их
стороны, потому что мы все берем под подозрение.
     -- Так, так, --  сказал Генеральный,  пытаясь уследить за  ходом  мысли
Великого  Земятина.  Иногда  он  говорил так ясно, а иногда был, как  летний
туман в сибирском лесу. Совершенно непредсказуемый.
     --  Но  оставалась  капля надежды,  что  это действительно случайность.
Правда им нужна была от нас одна вещь. Если можно быть в чем-то уверенным, я
уверен в этом.
     Земятин помолчал.
     -- По нашим данным они уже знают, как это влияет  на животных. И знают,
как это  влияет на  микробов.  Но они  по-прежнему  не знают, как это  может
повлиять на нашу  обороноспособность. Думаю,  они не знают, как использовать
это в войне. Пока что.
     Генеральный  решил, что это уже звучит обнадеживающе, но колебался.  Он
не любил, когда  его называли дураком, даже с глазу на глаз. И когда Земятин
от этого воздержался, почувствовал облегчение.
     -- К  сожалению, сейчас  я  более  чем  уверен  в  том,  что  они будут
использовать  это оружие  в  военных  целях.  А  почему?  Когда  они  решили
поэкспериментировать на нас, то совершили ошибку. Они  не смогли узнать, как
все сработало. Больше  скажу,  ошибка была столь серьезная,  что  я позволил
себе надеяться на случайность. Они, естественно,  попались  в  нашу ловушку,
когда стали  просить нас  поделиться информацией, важной  для так называемой
совместной борьбы за мир.  А  что еще  остается делать, когда понимаешь, что
твои испытания насторожили противника?
     -- Тогда  испытаний больше не проводят. Но они же  провели,  --  сказал
Генеральный.
     --  Вот  именно.  И  на  территории  союзника,  сделав  вид,   что  это
всего-навсего  научные  исследования. И только.  Если бы  они  направили эту
штуку на солдат, я бы не так был  уверен в их намерении воевать -- они бы не
старались этого скрывать.
     -- Ого, -- только и сказал Генеральный.
     -- А я ведь все эти годы твердил, что они не войны ищут, а контроля над
нашими военными ресурсами.
     -- Но почему сейчас?
     -- Было бы у нас такое преимущество, стали бы мы его игнорировать?
     -- Понял, -- ответил Генеральный.
     -- Вот  именно, -- продолжал Земятин.  -- Пока  что нас спасает  только
одно -- они не знают, как это действует на наши ракеты. А узнают -- разберут
нас по винтику, как старые часы.
     -- Но ты этого не допустишь? -- спросил Генеральный.
     -- Нет. Нам придется нанести первый  удар.  Эти идиоты не оставили  нам
другого выхода  --  только  ядерная  война.  --  Старик  сокрушенно  покачал
головой. --  Слишком многое переменилось. Я  всегда говорил, что нет худшего
врага, чем  дурак-союзник.  Теперь я вынужден признать,  что в ядерную эпоху
самое опасное -- это иметь дурака-врага.
     Но у него были и хорошие новости.
     -- Наше  счастье, что повторный опыт был  проведен в Англии,  а для КГБ
это все равно, что центр Москвы, -- сказал Земятин.
     Ему не нужно было напоминать Генеральному, что британская разведка была
почти вся завербована. КГБ  практически руководило их  шпионской  сетью.  По
другую  сторону  зеркала было  несколько высокопоставленных  чинов  из  КГБ.
Земятин убавил звук подслушивающих их микрофонов. Раньше  ему не пришлось бы
отдавать подобного приказа.  Но КГБ слишком  зажирело, упиваясь собственными
успехами.
     -- Я  хочу,  чтобы в  Англии  они  сделали  все возможное. Никаких игр.
Никакой политики. Никаких  вечеринок с  чопорными английскими леди. Да-да, я
все знаю. Мне нужны конкретные результаты. Пойди скажи им это. Скажи, что мы
этого требуем. Не дай им себя заболтать.
     -- Хорошо, --  ответил Генеральный, который  и  пост-то  получил только
благодаря умению ладить со всеми, в том числе и с КГБ.
     Земятин  смотрел,  как Генеральный возвращается по ту сторону  зеркала.
Смотрел, как он разыгрывает из себя сурового вождя.
     Земятин бы предпочел, чтобы на этом месте оказался Сталин. Тому было бы
достаточно одного выстрела, а рядом с размазанным по стене товарищем они  бы
не стали  играть в политические игры и разбираться, как  лучше действовать и
кому этим заниматься. Но  этот Генеральный  был из другого теста.  А Земятин
знал первую заповедь -- воюй тем, что  есть. Надо быть идиотом, чтобы  ждать
лучшего.
     Он  следил за  Генеральным  через зеркало. Опять началась дискуссия. Он
убавил звук и снова нажал на кнопку звонка. И Генеральный еще раз отправился
к Земятину.
     -- Послушай,  если  ты  дашь  им втянуть  себя  в обсуждение, они  тебя
переубедят.  Никаких  обсуждений. Никаких игр.  Иди и скажи,  что ты им  шеи
свернешь. Без шуток. Кровь. Пошли  в Англию  тех, кого не испугает  кровь. К
черту прикрытия. Начнется война -- будет не до прикрытий, -- сказал Земятин.
     Будь  он  помоложе, он бы удавил этого человека. Не со зла, а просто за
то, что тот так поддается нажиму. Действовать надо было быстро и четко.
     --  Кровь. Кровь  на улицах. Кровь  в  сточных  канавах. Узнай, что  им
известно. Завтра нет, есть только сегодня!

     В аэропорту Римо  встречал безукоризненно одетый  офицер.  Он улыбался,
был  бесконечно   любезен,  выражал   радость   по  поводу   предоставленной
возможности  работать   с  ним,   интересовался,  какому   департаменту   он
подчиняется,  сказал,   что   весьма   впечатлен   тем,   что   американское
правительство наделило Римо такими полномочиями. Но есть одно "но".
     Какое же, поинтересовался Римо.
     К  сожалению,  полковник  Обри  Уинстед-Джонс  мало чем  мог  оказаться
полезным  Римо.  Правительство Ее Величества не имело никакого представления
об интересующих Римо вещах. На самом деле.
     -- Честно, старина, если бы ваш госдепартамент  нас раньше спросил,  мы
бы сразу это сказали. Так что в вашем приезде не было никакой необходимости.
     Римо  вежливо его  выслушал, но  по пути  из аэропорта  Хитроу в Лондон
полковник Уинстед-Джонс  внезапно решил  сообщить  Римо, что ему  были  даны
инструкции поводить Римо по Лондону, пока Римо не надоест, а потом отправить
домой. Он должен был обеспечить Римо всем необходимым -- наркотиками, вином,
женщинами. Таков был приказ  начальника  отдела МИ-12. Будучи спрошенным, он
охотно  сообщил Римо  адрес  и  конспиративное  название  МИ-12,  и  вкратце
рассказал историю министерства.  Римо со  своей  стороны был также  готов  к
сотрудничеству. Он  помог полковнику  Уинстед-Джонсу сесть обратно в машину,
которая  минутой  раньше  волокла  его за собой по  шоссе.  Непосредственный
контакт  с  родным  британским шоссе  пробудил  в нем  удивительное  желание
сотрудничать. Римо даже заверил его, что в ближайшем будущем он снова сможет
пользоваться ногами. Во всяком случае тем, что от них осталось.
     Полковник сообщил ему, от  кого именно  он получил  приказ сопровождать
Римо.
     -- Спасибо, старина, -- сказал Римо.
     Контора МИ-12 находилась  неподалеку  от площади  Пиккадилли  в  здании
эпохи  Тюдоров. Трудно было представить себе помещение менее подозрительное.
С  улицы это  была  обычная табачная давка, боковая  дверь  которой  вела на
лестницу на второй  этаж, с пыльными окнами на улицу. На самом деле они были
воздухе и светонепроницаемыми и очень походили на окна библиотеки. Но внутри
сидели  парни   из  британской  спецслужбы  и   строго  охраняли  МИ-12   от
постороннего глаза.
     Полковник сказал, что именно  в этом здании сидел его шеф, отдавший ему
приказ.  Не  будет ли Римо  любезен возвратить  ему способность пользоваться
ногами?
     -- Позже, --  ответил Римо. То же обещание получил водитель, когда Римо
тронул руками его позвоночник и заблокировал один маленький нерв.
     --  Скоро  вернусь, старина, --  сказал Римо.  Римо распахнул  дверь  и
увидел лестницу на второй этаж.  Похоже, в этом месте выращивали  плесень на
продажу. Деревянные ступени  скрипели. Они были старые и расшатавшиеся.  Они
бы заскрипели, даже если бы по ним пробежала  мышь. Но Римо не любил шуметь.
Против  этого  восставал весь его  организм. Поэтому он постарался слиться с
деревом, стать его частью, существовать вместе с ним. Но одна из деревяшек в
конце концов скрипнула.
     Дверь наверху открылась, и какой-то пожилой мужчина крикнул:
     -- Кто там? Могу быть чем-то полезен?
     -- Безусловно, -- ответил Римо. -- Мне  надо повидать начальника отдела
МИ-12.
     -- Здесь расположено  Королевское общество геральдических манускриптов.
Это что-то вроде библиотеки, -- услышал он в ответ.
     -- Хорошо. С удовольствием посмотрю на ваши манускрипты.
     -- Боюсь, это невозможно, старина.
     -- Но все же придется.
     -- Будьте так любезны, не двигайтесь, -- сказал пожилой человек.
     -- Не получится, -- ответил Римо.
     -- Боюсь, это наше последнее предупреждение.
     -- Хорошо, -- сказал Римо.
     Сюрприза у  них  не вышло -- он уже услышал шаги. Так  могли  двигаться
только атлеты,  чувствовалось, что у них отлично тренированные  тела и ноги.
Они уже заняли позицию наверху. Их было семеро.
     -- Можете подниматься, если вам угодно, -- сказал пожилой.
     Подходя к площадке, Римо по  запаху понял, чем  они обедали. Свининой и
говядиной. Значит, будут двигаться чуть медленнее.
     Когда Римо вошел в комнату,  за ним встали бесшумно,  как  им казалось,
два человека. Римо не стал обращать на них внимания.
     -- Может быть,  вы скажете нам, молодой человек, почему вы решили,  что
это МИ-12? -- спросил пожилой человек, который выходил на площадку.
     -- Потому что я проволок вашего полковника пару сотен ярдов по одной из
ваших изумительных  дорог, и он сообщил  мне об этом, -- сказал Римо. --  Но
послушайте,  времени  на любезности у  меня нет. Отведите меня  к начальнику
отдела.
     Холодное дуло малокалиберного пистолета оказалось у затылка Римо.
     --  Боюсь, вам придется  найти время на любезности,  -- раздался низкий
голос.
     Пистолет ткнулся Римо в голову, очевидно для того, чтобы поощрить  Римо
к сотрудничеству.
     -- Дайте подумать,  -- сказал  Римо.  --  Сейчас  я должен  оглянуться,
увидеть пистолет и затрястись от страха, да?
     -- Именно так, -- сказал пожилой.
     Римо  отодвинул локоть,  схватил  пистолет и  зашвырнул  его в потолок.
Пистолет  полетел  вместе   со   своим  владельцем.  Снегопадом   посыпалась
штукатурка.
     Прямо  из стены выступил какой-то грузный тип  с кинжалом, нацеленным в
солнечное сплетение  Римо. Римо  послал его  обратно  в  стену одним ударом.
Пожилой  дал  сигнал,  и  из-за  его  спины  выскочил  лейтенант  в мундире,
открывший  огонь из автомата.  Первая очередь шла  прямо на Римо. Второй  не
было, потому что пули были для Римо все равно,  что снежки. Они были слишком
медленными, и от них можно было легко увернуться.  Тело его чувствовало этот
поток и двигалось между пулями прямо к тому месту, откуда они вылетали.
     Лейтенант  такими  способностями  не  обладал,  поэтому  оказался   без
автомата  и был отшвырнут  прямо  на  стальную  дверь,  которую  он поклялся
охранять ценой собственной жизни.
     Дверь дрогнула и упала в комнату.
     Римо  перешагнул через  валявшегося  без  сознания  офицера  и  вошел в
кабинет.
     Человек в сером спортивном пиджаке, сидевший за столом, поднял голову и
увидел, что  его  сверхнадежная страна  не  справилась  с одним-единственным
человеком с широкими запястьями, одетым в темные брюки, футболку и  сандалии
и не имевшим никакого оружия, коме понимающей улыбки.
     -- Привет, -- сказал Римо. -- Я из Америки. Вы меня ждали. Я тот самый,
кого полковник Уинстед-Джонс должен был катать  по Лондону и ублажать вином,
наркотиками и женщинами.
     -- Ах, да. Сверхсекретный  агент и все такое. Что же, добро пожаловать,
Римо. Чем  мы  можем  вам  помочь? --  спросил мужчина, раскуривая пеньковую
трубку, вырезанную в форме головы одной из английских королев.
     У него было породистое лицо с длинным носом, впалыми щеками и лошадиной
улыбкой. Похоже было, что его пепельные волосы стригут газонокосилкой. Он не
стал подниматься из-за стола. Он даже не выглядел особенно огорченным. Он не
походил на человека, чья охрана была снесена, как карточный домик.
     -- У нас возникли проблемы с одной штуковиной, которая дырявит озоновый
слой, от чего мы все  поджаримся либо от солнышка, либо от ракет русских, --
сказал Римо.
     -- Не могли бы вы  объяснить, почему это заставило вас врываться сюда и
расшвыривать  наших людей? Я,  к  сожалению, не  вижу между этими  событиями
никакой связи.
     Начальник отдела  сделал затяжку.  Говорил он  более  чем любезно. Римо
более чем любезно  выбил у  него изо  рта трубку и несколько передних зубов,
которые были бы длинноваты для любого рта за пределами Британии.
     За свою американскую грубость Римо принес извинения.
     --  Я  пытаюсь предотвратить  Третью  мировую  войну,  поэтому  немного
тороплюсь, -- сказал Римо.
     --  Это предштавляет дело в нешколько ином  швете,  -- сказал начальник
отдела, тряся  головой,  но  не сильно, потому что  из носа  у него хлестала
кровь. Он надеялся, что легкая встряска поможет ноздрям, в которые, кажется,
провалились мозги. -- Да. Так вот, приказ ишходил от Адмиралтейштва.
     -- Почему от Адмиралтейства?
     -- Можете меня  убить,  штарина, но  я вам  не шкажу, --  сказал он. Но
когда Римо сделал шаг в его сторону, быстро добавил: -- Потому что не  знаю.
Не имею ни малейшего предштавления.
     Римо  взял   начальника   отдела  с   собой.  Он  осторожно,  чтобы  не
перемазаться  кровью,  взял  его  за  талию, пронес  мимо дюжины  изумленных
охранников  и  посадил  в  машину.  В  Адмиралтействе   он   нашел  офицера,
опознанного  начальником отдела, и объяснил  ему все про  англо-американское
сотрудничество.
     Офицер, ответственный  за  детали спецзадания, ценил  эту  долгосрочную
дружбу.  Еще он ценил  возможность пользоваться легкими, которую Римо обещал
ему сохранить.  Судя по тому, как Римо утюжил ему ребра,  вероятность потери
легких  была весьма  велика. Командующий  напряг все свои способности, чтобы
понять, о чем толкует Римо.
     Поскольку  в технических деталях Римо был не силен, это  была задача не
из  легких.  Вроде  как  небо  по  каким-то  причинам  распахивалось.  Тогда
страдающий  от непереносимой  боли командующий наконец  догадался, что  ищет
Римо. Парни из обсерватории Джорделл-Банк что-то такое обнаружили.
     Римо прихватил с собой и морского офицера. На заднем сидении автомобиля
стало  довольно тесно. Но никто из всей толпы не  мог толком ему  объяснить,
почему англичане столь неохотно сотрудничают со своим лучшим союзником.
     -- Видите ли, сэр, если бы вы не  применяли насилие, мы бы сотрудничали
охотнее.
     Это сказал Уинстед-Джонс, уже рассказавший остальным,  как  его волокли
за машиной.
     -- Я  его и не применял, пока вы не отказались сотрудничать,  -- сказал
Римо.
     Парни из Джорделл-Банк оказались на редкость компанейскими.  Как это ни
удивительного, они  были единственными, кто не работал на британские силовые
ведомства.
     Да,  они обнаружили  луч. Шел откуда-то с запада, возможно, из Америки.
Они  с  радостью  разъяснили,  как они  это сделали.  Теоретически  возможно
рассчитать, где  раскроется озоновый слой, и, учитывая угол положения Солнца
по отношению к  Земле, рассчитать, на какое место  попадут прямые  солнечные
лучи.
     Римо знал,  что рано утром  они попали на территорию Англии. Поэтому он
здесь  и  находился.  Парни  из  обсерватории знали немного  больше.  Прямые
солнечные лучи попали на поле неподалеку от рыбацкой деревушки Малден.
     Римо вернулся к  машине с  хорошими  новостями.  Никто не двигался. Все
понимали, что  кому-то следовало отправиться за помощью,  но  никто  не  мог
решить, кому. Они отдали приказ  шоферу. Шофер сказал,  что ему  было велено
оставаться  за рулем,  поэтому  небольшой  отряд  представителей  британской
разведки сидел и ждал Римо.
     --  Привет.  Приятно увидеть вас снова, --  сказал полковник. Начальник
отдела в виде приветствия пришел в сознание, а командующий дышал.
     -- Мы отправляемся в Малден, -- бодро сообщил Римо.
     -- Так вы все  нашли, --  сказал полковник. -- Значит, мы вам больше не
нужны.
     -- Вы же знали все, что мне было нужно. Почему вы молчали?
     -- Приказ.
     -- Чей?
     --  Да  тех людей, знаете ли, которые  всегда отдают приказы,  а  когда
начинает литься кровь, их нет как нет.
     -- Но мы же союзники,  -- сказал  Римо. -- Эта  штука  --  угроза всему
миру.
     -- В приказах  не должно быть  смысла.  Был бы в них смысл, им  мог  бы
повиноваться  любой.  Настоящий  солдат  повинуется  любому  приказу,  каким
необоснованным с точки зрения здравого смысла он бы ни был.
     По  пути в Малден Римо пытался выяснить,  кто приказал им уклоняться от
сотрудничества. Может, им известно что-то, что неизвестно ему?
     -- Это разведка, штарина,  -- сказал начальник отдела.  -- Здесь  никто
никому не доверяет.
     -- Я вам доверяю, -- сказал Римо.
     -- Тогда шкажите, кто приказал вам отправиться шюда?
     --  Вы  все  равно  не поймете, -- сказал Римо.  --  Но поверьте мне на
слово. Мир висит на волоске. И даже ваши ведомства этого не остановят.
     Римо  заметил около ноги  шофера радиотелефон.  Шофер объяснил,  что он
очень простой. Сложность в  том, стоит ли говорить по линии, доступной всем.
Если они не найдут  штуку, протыкающую  озоновый слой, не  будет  причин для
секретности. Он воспользовался телефоном, который мог прослушать весь мир.
     -- Открытая линия, Смитти, -- сказал Римо, услышав голос Смита.
     -- Хорошо. Продолжайте.
     -- Нашел источник.
     -- Хорошо.
     -- Он определенно на восточном побережье.
     -- Мы это уже знаем. Нельзя ли немного поподробнее? Восточное побережье
тянется вдоль нескольких стран.
     -- Это все, что есть у меня на данный момент.
     -- Так. Хорошо. Спасибо. Я так понимаю, что будет еще что-то.
     -- Надеюсь, скоро.
     -- Удачи вам.  Не беспокойтесь насчет открытых линий. Любая информация.
Любая.
     -- Хорошо, -- сказал Римо.
     Он впервые слышал, как у Смита дрогнул голос.
     В Малдене все обо  всех  все знали.  Это была маленькая деревушка.  Да,
эксперимент проводили. Некоторые считали, что его проводило правительство.
     На небольшом поле лаборанты в белых халатах осматривали клетки. На поле
смотрели  все, кроме Римо.  Римо  умел пользоваться  ресурсами человеческого
организма,  о которых  остальные давно  позабыли. И одним из них было умение
чувствовать опасность. Он смотрел не на поле.
     Казалось,  само небо  говорило ему:  "Парень, пришло твое время". Среди
грязно-серых  от промышленных выбросов  облаков,  сверкало быстро сужающееся
ярко-голубое  кольцо. Но в нем была не голубизна  чистого  неба, а  какое-то
почти неоновое сияние. Казалось, будто сапфир подставили под солнечный луч и
свет от него сверкает на  небе. Римо  смотрел, как кольцо стягивается, и тут
шофер посмотрел на небо и сказал:
     -- Вот оно.
     Римо насторожила  именно  его красота. Он  видал  на своем  веку  очень
драгоценные камни  и понимал, как другие  люди могут  сходить от них  с ума,
хотя сам, ничего подобного никогда не  испытывал. Он вспомнил один из первых
уроков, полученных  от Чиуна. Смысл его, как  и многое другое, чему учил его
Римо, он понял много позже. Чиун говорил тогда о том, что к самому красивому
в природе следует присматриваться внимательнее.
     -- Слабые прячутся за тусклыми  цветами, стараясь слиться с  землей. Но
все смертоносное рядится в яркое, чтобы привлекать жертв.
     -- Ага. А как же бабочки? -- спросил Римо.
     -- Когда  увидишь самую красивую в мире бабочку, остановись.  Не трогай
ее. Не трогай ничего, что вызывает желание потрогать.
     -- Как скучна будет жизнь.
     -- А ты думаешь, я рассказываю тебе про развлечения?
     -- Конечно, -- сказал Римо. -- Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.
     -- Да, -- сказал тогда Чиун. -- Не понимаешь.
     Годы  спустя  Римо понял, что  Чиун учил  его  думать. Ничто  не бывает
красивым  просто так.  Часто  наиболее опасное облачается в  блеск и сияние,
чтобы   привлечь  жертву.  Но   то,  что   увидел  Римо  в  небе,   было  не
красотой-приманкой.  Римо  увидел  за этим  безразличие Вселенной. Оно могло
уничтожить  сотни  миллионов  жизней, даже  не заметив этого, потому что для
изначальной логики Вселенной  жизнь  неважна.  Римо  смотрел  на  прекрасное
кольцо, сужавшееся  у него на  глазах и думал обо всех этих  вещах, а офицер
рядом с ним продолжал твердить, что поле, которое он искал, перед ним.
     -- Отлично, -- сказал Римо своим пассажирам. -- Оставайтесь на местах.
     -- А  куда мы денемся? --  сказал  морской офицер.  На  его  мундире не
хватало одной из пятнадцати медалей, полученных им за  то, что он никогда не
выходил в море. -- Я уже целый час не чувствую своих ног.
     На поле пахло паленым. Этот  уголок  Англии был вовсе не зеленым. Здесь
была желтая  выжженная трава, как будто ее кто-то продержал денек в пустыне.
На металлических столах стояли  клетки  со сгоревшими животными. Римо слышал
сладковатый запах паленой плоти. В  клетках не  двигалось ничего.  Несколько
человек в белых халатах стояли у столов и заполняли какие-то бланки. Один из
лаборантов  собирал  паленую  траву.  Другой  собирал  землю  в  пробирки  и
упаковывал их в пластик. Третий пытался завести часы.
     -- Остановились, -- сказал он.
     У него был  типично  британский  выговор. Странность этого языка была в
том, что по  тонам, если  пронумеровать их от  одного  до десяти, можно было
определить, к какому классу принадлежит тот или иной человек. Десять -- член
королевской фамилии, у него  акцент сглаженный,  один --  кокни,  и акцент у
него резкий, как перечный соус. Человек, жалевший о своих часах имел семерку
-- один из высших классов с очень легким налетом кокни.
     -- Привет, -- сказал Римо.
     -- Чем могу вам помочь? -- спросил человек, продолжая трясти свои часы.
     Еще  несколько лаборантов  посмотрели на свои часы. У двоих часы шли, у
троих  --  нет. У человека был  бледный английский  вид, как  будто лицо его
выцвело от солнца и радости. Лицо, созданное для тоски и печали, и, пожалуй,
для глотка виски время от времени, чтобы сделать его более терпимым.
     -- Даже  не  услышав,  как  он  говорит,  Римо  сразу  узнал бы  в  нем
англичанина. Американец сначала бы решил проблему с часами,  а уж потом стал
бы разговаривать с незнакомцем.
     -- Меня интересует эксперимент. Возможно,  здесь опасно,  и я  хотел бы
узнать, что вы делаете, -- сказал Римо.
     -- У нас есть разрешение, сэр, -- сказал лаборант.
     -- На что? -- спросил Римо.
     -- На данный эксперимент.
     -- А в чем он заключается?
     -- Это  контролируемая безопасная проверка воздействия солнечных лучей,
не защищенных озоновым слоем,  на окружающую среду. А  могу ли  я  спросить,
кого вы представляете?
     -- Их, -- сказал Римо, указывая на машину, забитую сотрудниками органов
безопасности.
     -- Они, безусловно, производят впечатление, но что это за люди?
     -- Представители ваших органов безопасности.
     -- Есть ли у них какие-либо удостоверения? Извините, но я должен с ними
ознакомиться.
     Римо пожал плечами,  пошел к машине и попросил сдать ему удостоверения.
Один из пассажиров, будучи еще не вполне в себе, протянул ему бумажник.
     -- Это не ограбление, -- сказал Римо.
     -- А я и не понял, -- сказал полуживой сотрудник сверхсекретной службы.
     --  Нет,  -- ответил  Римо и, присовокупив  свое удостоверение к другим
удостоверениям  и   пластиковым  значкам  с  фотографиями,  отнес  всю  кипу
лаборанту. Лаборант взглянул на них, и у него перехватило дыхание.
     -- Боже, среди вас офицер такого ранга!
     -- Один из них, -- сказал Римо. -- Здесь еще парень из разведки.
     -- Да.  Понял. Вижу,  -- сказал лаборант, возвращая удостоверения. Римо
сунул их в карман -- вдруг снова понадобятся. --  Что вам угодно? -- спросил
лаборант.
     -- Кто вы сам?
     -- Я лаборант лондонской лаборатории Помфритт.
     -- Что вы здесь делаете? Поподробнее, пожалуйста. Что здесь происходит?
     Лаборант  пустился  в  пространные  объяснения  --  про  флюорокарбоны,
энергию солнца, воздействие прямых солнечных  лучей и про контролируемый, он
это подчеркнул, контролируемый опыт,  цель  которого  -- выяснить, что может
делать человечество с поступающей в полном объеме энергией солнца.
     --  Сгореть до  тла, -- сказал Римо, который понял примерно половину из
того, о чем говорил лаборант. -- Хорошо, а чем это делается, и где оно?
     -- Это управляемый генератор флюорокарбоновых лучей.
     -- Так, -- сказал Римо. -- И где эта флюорокарбоновая... штука?
     -- На базе.
     -- Понял. И где база?
     --   Я  не  знаю,  сэр,  но,  как   вы  видите,   проведен  эксперимент
безукоризненно.
     Он слегка стукнул по часам, чтобы проверить, не пойдут ли они. Часы  не
пошли.
     -- Почему вы не знаете? -- спросил Римо.
     -- Потому что это не наша установка. Мы только проводим эксперимент.
     -- Отлично. И для кого?
     Лаборант сообщил Римо название и адрес  фирмы. Фирма была американской.
Это подтверждало некоторые из фактов, полученных им от  парней из машины. Он
вернулся к машине и взял в руки телефон.
     Раздался звонок.  Римо держал телефон,  подсоединенный  к машине,  стоя
снаружи у окна шофера. Услышав скрипучее "да" Смита, Римо сказал:
     -- Я все еще на открытой линии.
     -- Продолжайте, -- сказал Смит. -- Что у вас?
     -- Я нашел, где та штука, которая дырявит озоновый слой.
     -- Хорошо. Где?
     Римо дал ему название и адрес американской фирмы.
     --  Вы хотите, чтобы я вернулся  и  с ними  разобрался?  Или  сами  это
сделаете? Вы ведь в Америке.
     -- Не вешайте трубку, -- сказал Смит.
     Римо  улыбнулся группе людей на заднем  сидении. Полковник  улыбнулся в
ответ.  Офицер  разведки  мрачно смотрел  перед  собой.  Лаборанты  на  поле
рассматривали свои часы. Римо, насвистывая, ждал указаний Смита.
     -- Хорошо, -- сказал Смит.
     --  Вы  хотите,  чтобы я  вел  дело  здесь, или  у  нас  хватит времени
подождать, пока я вернусь обратно, чтобы заняться проблемами на месте?
     -- Я хочу,  чтобы вы  продолжали присматриваться,  Римо.  Не только  не
существует  компании  "Санорама"  в  Буттсвилле,   Арканзас,   но  и  самого
Буттсвиля, Арканзас не существует.
     Римо  вернулся  к лаборанту и предложил починить его часы, пропустив их
ему через ухо и вытащив через нос, если он не скажет правды.
     -- Нам  дали  именно это  название. Мы  участвуем  в  эксперименте  для
доктора О'Доннел. Это ее компания. Она и сообщила такое название. Правда.
     Римо  был склонен  поверить этому человеку.  Большинство людей говорило
правду, когда им зажимали нерв спинного мозга.
     -- Отлично, -- сказал Римо. -- Где доктор О'Доннел?
     -- Она уехала с парнем, который говорил по-русски, -- сказал лаборант.
     В  этот момент  Римо заметил, что  на поле нет ни  одного полицейского,
никакой охраны, которую англичане хотели бы скрыть от представителя Америки.
Кто же на чьей стороне, и что это за русский?

     По старинке,  на листочке бумаге  Харолд В. Смит  подсчитал, что кривая
сообщении о новых ракетных установках в Советском Союзе  ползет вверх. Кроме
того, увеличилась вероятность  появления  в  озоновом  щите  такой пробоины,
которая скоро не затянется.
     Игра наперегонки -- что их быстрее уничтожит. А Смит мог играть  только
на одном поле -- кроме Римо у него никого не было.
     Был бы у  него Чиун,  он послал бы старичка-убийцу  в  Россию,  там ему
самое место. Непонятно почему, но Чиун отлично предвидел все ходы русских. И
Чиун умел разговаривать с кем угодно, наверное,  представителю  дома наемных
убийц с тысячелетней историей так и положено.
     По секретной  договоренности Смиту не только было  позволено отправлять
золото на подводной лодке,  но он также мог поддерживать связь с  Пхеньяном.
Теперь и это переменилось.
     У Смита мелькнула мысль, не связано ли это с нынешней позицией русских.
Несмотря на то, что Северная Корея была ближайшим  союзником России,  Россия
ей  не  доверяла. Смотрела  на  Корею,  как  на  бедного  родственника,  чье
сомнительное положение  на  мировой арене  она  вынуждена  терпеть. Большого
секрета  в этом  не было.  Все  контрразведки  мира постоянно  перехватывали
униженные просьбы корейцев, искавших поддержки русских.
     Об  этом  не  знал  почти никто, не  знал  и  Смит,  сидевший  в  своей
штаб-квартире в  ожидании  конца  света, но  пожизненный  президент Северной
Кореи покинул страну в тот самый  момент, когда туда прибыл Мастер Синанджу.
Он сделал это, поскольку его заверили, что лучше ему быть  за  ее пределами,
когда Мастер Синанджу узнает о том, что произошло в его деревне.
     Полковник, шедший  в двадцати  шагах  позади Мастера Синанджу, тоже  не
знал, что задумало его начальство.  Ему велели лишь  не  беспокоить  Мастера
Синанджу. Никто не смел обращаться к Мастеру, пока тот сам не заговорит.
     Мастер  сошел  с самолета, прошел  сквозь  строй  почетного  караула  и
оказался прямо у поджидавшего его лимузина. Он был незамедлительно доставлен
в  деревню Синанджу. Ни полковник,  ни остальные офицеры службы безопасности
не могли последовать за ним. Эта деревня была единственным местом в северной
Корее, где сохранились старые обычаи. Ее жители не платили налогов, а  раз в
год  приплывала  американская  подводная  лодка,   привозившая  некий  груз.
Полковник  знал лишь,  что  это не шпионаж, и вмешиваться  в происходящее не
имел  права.  Ему сказали,  что это касается только Синанджу,  а  Пхеньян не
имеет  к  этому  никакого отношения.  Мастер Синанджу сам  следит  за  своей
деревней. А  теперь эта живая легенда.  Мастер Синанджу, сам прибыл в Корею,
потому что то, что случилось, было не просто позором. Произошла трагедия.
     Полковнику  было  приказано  выполнять  все  желания  этого  тщедушного
старичка. Его начальник, генерал Токса, велел полковнику докладывать об этих
желаниях ему  лично, а он  в свою очередь должен был сообщать  о них  самому
Пожизненному президенту,  Ким  Ир Сену.  При  мысли о такой  ответственности
полковника пробирала дрожь.
     Но не  все  относились  к  происходившему  должным образом.  Когда  они
шествовали  по  аэропорту, кое-кто  из  молодых хихикал,  глядя  на странное
кимоно   Мастера   Синанджу.   Рассмеялся   даже   офицер    государственной
безопасности.
     И  тут Мастер Синанджу впервые  заговорил, произнеся слово, запрещенное
сорок лет назад:
     -- Жополизы японские, -- бросил он.
     Это выражение пошло со времен японской оккупации. Сохранилось множество
слухов о корейцах, прислуживавших ненавистным японцам. Когда полковнику была
поручена северо-западная провинция, в которую входила и Синанджу, он узнал о
том, что  японцы  не  посмели войти  в Синанджу, а раньше, когда Корея  была
оккупирована  Китаем, китайцы тоже Синанджу не трогали. Но ходили рассказы о
том, что в стародавние времена наместники трона Белой Хризантемы и правители
всех  китайских  династий посылали  дань  в  крохотную деревушку  на  берегу
Западно-Корейского залива.  А  в саму деревушку  они никогда не  входили. Не
бывал там и полковник. Но теперь, после того, что  случилось, он мог увидеть
наконец,   какие   тайны   хранит  эта  деревня.  Ему   было  приказано   не
распространяться о  том, что произошло в Синанджу, но он должен  был следить
за каждой реакцией Мастера Синанджу. Следовало фиксировать  любое его слово.
Ни один его шаг не должен был остаться незамеченным. Но полковник имел право
только наблюдать.
     Поэтому  молча   и  стараясь  сохранять  достоинство,   выслушивал   он
обвинения, на которые не скупился Мастер Синанджу.
     Чиун сказал, что новая униформа  подошла бы лучше  скоту, нежели людям.
Он сказал, что  чует, что в  солдатах Ким Ир  Сена не осталось  отваги, лишь
разврат и грязь, и это верный  знак того, что они так  и  остались японскими
жополизами.  Он  сказал,  что  плакат  Третьего  мира, висевший  на стене  в
аэропорту,  был  признанием  Кореи в  собственной отсталости,  поскольку для
всего мира  "Третий мир" давно стал синонимом недоразвитости  и  слабости. А
Корея  никогда  не была хуже,  она всегда была  лучше. Беда  в том, что сами
корейцы так и не научились этого ценить.
     -- Я -- кореец, -- сказал полковнику Мастер Синанджу. -- И  ты  кореец.
Посмотри на себя и посмотри  на меня. Я рад, что мой рожденный в Америке сын
тебя не видит.
     Полковник не выдержал такого оскорбления и расправил грудь.
     -- Я старший офицер. Я -- полковник, -- гордо заявил он.
     --  Как ты думаешь, в  горшке, который ты  держишь  под  кроватью,  что
плавает сверху, а, полковник? -- спросил Мастер Синанджу.
     Толпа  в  аэропорту  притихла.  Никто никогда  так  не  разговаривал  с
полковником государственной безопасности. К тому же с начальником округа.
     Вот так прилетел в Корею  Чиун, нынешний Мастер Синанджу.  Так встретил
его  день  сегодняшний, одетый в  униформу, и  отвез  его  на  много миль от
Пхеньяна, в рыбацкую деревушку Синанджу, и день сегодняшний делал записи обо
всем, что видел и обо всем, что было сказано Мастером Синанджу.
     Деревня была  богата  зерном  и  свиньями.  Полковник заметил несколько
крепких старинных  амбаров, указывавших на  то,  что в  деревне  никогда  не
испытывали ни нужды, ни голода. Он заметил также, что, когда старик по имени
Чиун показался  на холме  над  деревней,  снизу  раздались  крики, и  жители
деревни в страхе разбежались.
     Чиун видел и слышал их, и велел полковнику оставаться на вершине холма,
пока  он будет  в  деревне,  пригрозив за  неповиновение  смертью. Полковник
остался в своем джипе, а Чиун спустился в деревню, к застывшей там тишине.
     Опустевшая деревня  источала  ароматы рыбы  и  свинины --  еда все  еще
готовилась,  в  очагах.  Но не  было смеющихся  и играющих детей, старики не
выходили  воздать благодарность  Дому  Синанджу,  который веками  кормил  их
деревню, кормил  даже  в годины голода  и  разрухи,  кормил еще до того, как
Запад вошел  в  силу, до  того,  как армии  китайских династий  начали  свое
победное   шествие  по  прилегающим   землям.  Только   волны,   холодные  и
белоснежные, бились в приветствии о скалистые берега Синанджу.
     Впервые Мастера Синанджу  встречала тишина,  а  не восторженные крики и
хвалебные гимны. Чиун был рад, что этого не слышит Римо, Римо, которого Чиун
и так с трудом убедил в славе этого места, предназначавшегося в будущем ему,
Римо, который, надеялся  Чиун, в один прекрасный день выберет в этой деревне
невесту, и она принесет ему наследника мужского пола, наследника, к которому
перейдут   все  тайны   искусства  Синанджу,   тем   самым  избавив  его  от
необходимости выбирать  на эту  роль иностранца, как пришлось сделать самому
Чиуну.
     Чиун принял оскорбление. Крестьяне  все равно вернутся к своей свинине,
рыбе и сладким пирожкам. Но их желудки вернут назад пищу. Они питались почти
так же отвратительно,  как питался  раньше Римо. Но им-то  было  все  равно.
Никакой император не призвал бы  их к себе на службу. Их  не ждала слава, от
их тел не требовалось, чтобы они действовали  на пределе своих возможностей.
Чиун  помнил, как в  молодости  он  спросил своего отца,  нельзя  ли  и  ему
полакомиться  мясом, которое ели его сверстники и за  которое было заплачено
службой его отца за границей.
     -- Юноше  труднее всего  понять это, -- сказал отец, который был  тогда
Мастером Синанджу. -- Но  ты получаешь больше  того, что может дать мясо. Ты
становишься тем, чем им  никогда не стать. Ты зарабатываешь завтрашний день.
Ты  вспомнишь это и  поблагодаришь меня,  когда они будут кланяться  тебе, а
весь мир вновь, как и много веков назад, вознесет хвалы Мастеру Синанджу.
     -- Но я хочу мяса сейчас, -- сказал юный Чиун.
     -- Тогда ты не захочешь мяса.
     -- Сейчас -- это сейчас, а не тогда и не завтра.
     -- Я же уже сказал тебе, что юноше трудно  это понять, потому что юноши
не знают завтрашнего дня. Но ты узнаешь его.
     И  он  узнал. Чиун вспомнил те  дни,  когда только  начал обучать Римо,
вспомнил,  как трудно было бороться с его прежним укладом жизни и привычками
белого человека. Он сказал Римо те же самые слова, и Римо ему ответил:
     -- Не вешай мне лапши на уши.
     Потом, после многих лет занятий, Римо однажды  съел гамбургер и чуть не
умер. Тогда Чиун его крепко отругал, правда не рассказав, что  он сам как-то
раз съел  кусок мяса, и  отец заставил  его прочистить желудок. Римо считал,
что все Мастера Синанджу были безгранично послушными, все, кроме него, Римо,
который был  безгранично  своеволен.  Иногда Чиун задавался вопросом,  каким
невозможным был бы Римо, если бы знал, что отличительная черта всех Мастеров
Синанджу -- независимость. Чиун решил, что тогда Римо бы стал неуправляемым.
     Итак, Мастер Синанджу  стоял посреди своей  деревни, ожидал возвращения
жителей, думал о  Римо,  о том, что он  сейчас может делать, радовался тому,
что  Римо  не  видит этого позора и немного  грустил от  того, что Римо  нет
рядом.
     Прошла ночь. Ночью  Чиун услышал,  как  крестьяне тайком пробираются  в
свои дома, чтобы набить  желудки горелой свининой. Ветер доносил даже слабый
запах тушеной говядины. Мясом воняло так сильно,  что  Чиун подумал, как это
похоже  на Америку. Правда,  утром один  из  них  все-таки пришел, чтобы  по
традиции поприветствовать Мастера Синанджу.
     --  Почет тебе, о. Мастер Синанджу, надежда и опора деревни, глава Дома
Синанджу, верный законам веков! Сердца  наши исполнены радостью и восторгом.
Мы счастливы возвращению того, кто гордо ступает по Вселенной.
     Пришел еще  один, потом еще один, пришли и остальные, а Мастер Синанджу
сидел с каменным лицом и ледяным взором. Когда собрались все и солнце стояло
уже высоко над деревней, Чиун наконец заговорил:
     -- Позор. Позор всем вам. Что так напугало  вас в Мастере Синанджу, что
вы бросились вон из деревни, как будто я  японский воин или китайский. Разве
Мастера  Синанджу не доказали вам, что они защитят лучше  любой стены? Разве
не из этой деревни  вышли Мастера Синанджу.  разве не ее кормили они все эти
тысячелетия?   Разве  не  благодаря  Мастерам  Синанджу  эта   деревня  была
единственной рыбацкой деревней на всем  побережье Западно-Корейского залива,
детей  которой  не надо  было бросать в  волны  ледяного  океана в  мольбе о
пропитании? Вы плохие рыбаки. Вы плохие крестьяне. Но едите вы хорошо. И все
это благодаря Мастерам Синанджу.  И вот я вернулся, а вы бежите прочь. Какой
позор! Позор разъедает мою душу. Крестьяне упали ниц, моля о прощении.
     -- Мы боялись! -- кричали они. -- Сокровище украдено. Дань, которую все
эти годы получала Синанджу, исчезла.
     -- Вы украли ее?
     -- О, нет. Мастер Синанджу!
     -- Тогда почему вы боялись?
     -- Потому что мы не смогли сохранить сокровища.
     -- Вы  никогда ничего не  охраняли, и от  вас этого  не требовалось, --
сказал  Мастер  Синанджу.  -- Наша репутация была надежной защитой  сокровищ
Синанджу. Ваша  обязанность -- оказывать  почет  великому Мастеру Синанджу и
сообщать обо всем, что происходит в его отсутствие.
     Тогда заговорил один старик,  который помнил Чиуна еще  юношей,  помнил
его доброту, помнил, как  тот показывал чудеса своей силы,  чтобы позабавить
молодежь.
     -- Я видел, -- сказал умудренный опытом старик надтреснутым голосом. --
Я  помню  свой  долг,  о,  молодой Чиун.  Пришло  много  людей. Они пришли с
оружием. Им понадобился целый день, чтобы забрать все сокровища.
     --  Сказали  ли вы им,  что  они  посягнули на  сокровища  Синанджу? --
спросил Чиун.
     --  Да, да!  -- воскликнули люди в  толпе. Но  старик печально  покачал
головой.
     -- Нет. Никто не сказал. Мы все испугались, -- сказал  старик,  и слезы
покатились ручьем из его карих, как у Чиуна, глаз.
     Чиун вытянул вперед руку с длинными ногтями, будто давая благословение,
и сказал:
     --  Твои  честность  и   верность   спасли   деревню  от  наказания  за
предательство.  Ты  доказал  свою  преданность, сохранив  тем самым честь  и
достоинство  Синанджу. Ты  один пойдешь со мной, о старец, и пусть  почитают
тебя все за то, что ты осмелился сказать сегодня. Ты поступил правильно.
     И Чиун  со стариком отправились  в дом,  где хранились всегда сокровища
Синанджу. Дом был  построен  египетскими  архитекторами, которых  в качестве
дани прислал  в  Синанджу Тутанхамон.  Они возвели  удивительное  деревянное
здание из  отборных  ели,  тика  и  черного дерева. Греческие  цари прислали
стекло, столь прозрачное, какого не было потом до тех пор, пока на Западе не
освоили промышленного его производства.
     Там  были  залы  из слоновой кости и алебастра. Индийские  благовония и
китайский  шелк.  Драхмы,  рупии, динары, шекели,  серебряные  слитки -- все
хранилось здесь. Когда-то это  была  полная  чаша. Но теперь пораженный Чиун
взирал на голые  полы  дома  Мастеров Синанджу, дома, который никогда не был
пуст с тех самых пор, когда первый римский легион вышел из маленького города
на Тибре. Даже стены  комнаты,  в которой  раньше хранилось  золото Великого
Кира, были ободраны.
     И  на  этих  голых стенах  Чиун  прочел  древние  персидские надписи  с
указаниями для  рабочих, в которых говорилось,  что все предназначается дому
могучего  Ви. Исчезли, исчезли несравненные сокровища Синанджу. Только пыль,
да пятна на  полу  -- от  сундуков,  в  которых веками  хранились сокровища,
ничего больше не было в пустом доме.
     Старик заплакал.
     -- Что ты плачешь? -- мягко спросил Чиун.
     -- Столько всего забрали. Когда я был ребенком, твой отец показывал мне
этот  дом. Все  исчезло. Золото. Слоновая  кость. Драгоценные камни, статуи,
вырезанные из янтаря и нефрита.  Один  лишь нефрит был сокровищем, достойным
императора.
     -- Не это украли, старец, -- ответил Чиун. -- Много еще нефрита в мире.
И  мы можем получить  его. А  золота можем  получить еще  больше.  И  всегда
найдутся мастера,  которые вырежут статуи. Есть и ценное дерево, и янтарь, и
алмазы --  больше, чем может вместить этот дом. Все  это можно  заменить или
вернуть,  чем я  теперь  и  собираюсь заняться.  Но украдено было не это, --
повторил Чиун и ненадолго  замолк -- гнев поднялся в том совершенном сосуде,
которым было его сердце.
     -- А украли они наши достоинство и силу. Осмелившись ограбить этот дом,
они подняли руку на Дом  Синанджу, замахнулись на его силу и  репутацию. Это
они украли, и за это они заплатят. Много заплатят. И весь мир это увидит.
     И тогда Чиун  доверился старику и сообщил ему, что тот, кого он готовит
себе в преемники, не приехал вместе с ним, чтобы отомстить за бесчестье.
     -- Я видел его, когда он приезжал сюда. Он показался мне благородным...
для белого.
     --  Нетренированному  глазу  он кажется белым, -- сказал  Чиун.  --  Но
только  сейчас  он повел  себя  как белый. Никогда больше  не повторяй таких
слов.
     -- Не буду, -- ответил старик, для которого слово Чиуна было законом.
     -- Тот,  кто должен был стать моим преемником, даже не выказал уважения
к сокровищам Синанджу. Он отправился помогать белым спасать мир.
     -- О, нет! -- воскликнул старик.
     Он  даже  представить  себе не мог такую  неблагодарность.  Сердце  его
содрогнулось от  горя.  И тогда Чиун решил доверить простому крестьянину еще
одну тайну.
     -- Он считает, что небо  рушится, -- шепнул Чиун. Такую  печальную вещь
дальше обсуждать было невозможно,  даже с таким достойным человеком, который
всегда хранил верность тем, кто давал ему пищу.
     -- Он что, безумен?
     -- Я думал, что за столько лет он преодолел свои дурные привычки. Можно
учить и учить. Но что-то от белого в нем осталось.
     -- Все еще белый? -- поразился старик.
     -- Чуть-чуть.  Немного. Со временем пройдет. Он воспитывался среди них.
Но сейчас я должен действовать в одиночку.

     В столице Северной  Кореи  Пхеньяне  следили за  каждым  шагом  Мастера
Синанджу. Как он сошел с самолета, как прибыл в деревню, что там делал.
     Все эти сведения передавались в кабинет, о существовании которого знали
немногие, а те, кто знал, подходили к нему со страхом.
     Там не было ни ковров, ни больших  окон.  А если  бы  окно  и было, оно
выходило бы прямиком в основание  скалы. Здание уходило  под землю на восемь
этажей  и  было  построено  во  времена   империалистического  вторжения  на
родину-мать,  известное Западу как Корейская война. Это здание  стоило жизни
двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной
в Корею еще во времена, когда полуостровом правила  Япония. Вокруг стали был
свинец, и все было залито бетоном.
     Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир
Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев,
то это было именно это здание.  И в этой самой комнате возродилась  бы новая
Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы.
     Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в  самую
нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя  которого
никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть.
     Машинисткам,  работавшим  в  здании,  было  запрещено  входить  в  этот
коридор,  потому что появление в коридоре без пропуска грозило  смертью  без
предупреждения.
     Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И
никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова.
     Когда они -- по  пропуску -- входили в  эту комнату,  обычно у них были
влажные от  пота  ладони,  а все, что они собирались  сказать, было  заранее
несколько раз отрепетировано.
     Саяк    Кан     был    начальником    отдела    революционной    борьбы
Народно-демократической республики Северной Кореи.
     Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки.
     В  тот  день контроль за  всеми  событиями в мире, в том числе и  за не
оставляющей  попыток  интервенции  Южной  Кореей  Саяк  Кан   передал  своим
подчиненным.  А  сам он  интересовался  только  одним  -- что происходило  и
происходит в деревне Синанджу.
     Саяк  Кан также  распорядился,  чтобы  прибывающих  не задерживали и не
требовали у них пропуска. Важнее всего  была любая  подробность о событиях в
Синанджу.
     У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким
разрезом  рта. Губы  его всегда  казались сухими, а  на руке, над костяшками
пальцев виднелся  шрам. Говорили, что  шрам этот у него  от кнута -- слишком
часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы.
     Мастер  Синанджу уже вошел  в  деревню.  Мастер Синанджу обнаружил, что
сокровища исчезли. Мастер говорил  с каким-то стариком. Желает ли  Саяк  Кан
знать, что говорил Мастер?
     --  Если  кто-нибудь установит  прослушивающее устройство, чтобы знать,
что говорит и  слышит  Мастер Синанджу, я  лично замурую  того  в скале,  --
сказал Саяк  Кан, который не  верил, что Мастера Синанджу  можно  подслушать
так, чтобы тот об этом не узнал.
     И он не собирался  огорчать  Великого вождя Ким  Ир  Сена  подозрениями
Мастера  Синанджу в  том,  что  народно-демократическая  республика  за  ним
шпионит. Саяк  Кан настоял  на том, чтобы вождь  отбыл из страны  до приезда
Мастера Синанджу,  и  Ким  Ир Сен направился  в  Йемен  со  своим  сыном.  К
сожалению на современных самолетах расстояния  преодолеваются столь  быстро,
что  знакомство  с  экономическим расцветом марксистской страны  на Арабском
море  заняло  у великого  вождя только полдня. А  надоел ему Йемен  за  пять
минут.
     --  Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и  все становится понятно,
-- сказал Пожизненный президент Северной Кореи.
     --  Мне очень жаль, но  вам не следует возвращаться домой, пока все  не
будет безопасно.
     --  В   хорошо  вырытой  канализационной  яме   больше   экономического
прогресса, чем во всем Йемена.
     -- А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, -- сказал Кан.
     -- А есть ли вообще интересные социалистические страны?
     -- Да, но  только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ
президент.
     -- Тогда поторопись, Саяк Кан.
     --  Вы  же  знаете,  товарищ  президент, я  не  могу  торопить  Мастера
Синанджу.  Я готов  отдать жизнь за наше дело.  Но ничто не может  заставить
меня торопить Мастера Синанджу.
     -- Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии?
     -- Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент.
     -- А еще какая страна есть?
     -- Танзания.
     -- А там что делать?
     -- Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно.
     -- А какая-нибудь белая страна?
     -- Восточная  Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то,
что  они  пытаются перелезть через стену, которую  сами же  построили, чтобы
отгородить врагов.
     -- Нет.
     -- Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника.
     -- Неужели нигде нельзя развлечься?
     -- Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма.
     -- Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, -- сказал Ким Ир Сен.
     Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил
об унижениях,  которые невозможно терпеть от  шайки наемных убийц, служившим
всем самым  реакционным  монархам на протяжении тысячелетии, Саяк Кан всегда
называл Дом  Синанджу  единственной славой народа,  опозоренного перед всеми
другими народами.
     --  Мы  гнули спину  перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не
было никого, кто бы не вешал ярмо на  нашу шею. Но во все времена у нас была
одна слава --  Дом  Синанджу. Во времена  всенародного позора только Мастера
Синанджу  были  гордостью  народа.  Да  здравствует  Дом  Синанджу,  Мастера
Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной!
     Так  говорил Саяк  Кан  на собрании,  где присутствовали все генералы и
директора  предприятий.  Молчанием  были  встречены  его   слова,  и  многие
подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость.
     Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил  и почет, и уважение,
получил, потому что тишину  тогда нарушило только несколько тихих хлопков --
это аплодировал сам Ким Ир Сен.
     И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо  Мастеру
Синанджу.
     -- Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда.
     Если он не хочет покидать деревню, передайте, что  я  прошу  позволения
прибыть к нему.
     Это  было  передано  по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он
велел  какому-то ребенку  сбегать в дом,  где  находился Мастер  Синанджу  и
передать Чиуну  лично, что  его  ожидает сообщение.  Офицер  обещал  ребенку
монетку в награду.
     Естественно,  сам  он не  посмел туда отправиться. Ребенок  вернулся  и
передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с  каким пхеньянцем,
и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор.
     Дрожащими  руками он взял сделанный,  как  и  вся корейская техника,  в
России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не
угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а
Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами.
     -- Мастер  Синанджу  не желает отправляться  в  Пхеньян,  хотя я  лично
нижайше просил его это сделать. Просил.
     -- Что именно он сказал? --  спросил  Саяк Кан. Холодный  ветер с  моря
задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его
рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело.
     -- Он сказал,  уважаемый  товарищ Кан, что он не желает разговаривать с
пхеньянцами.
     Наверняка  что-то  произошло с  русским телефоном,  потому что  офицеру
показалось, что Саяк Кан рассмеялся.
     --  Пусть  ребенок, любой  ребенок покажет Великому Мастеру учебник  по
истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера сходить в соседнюю деревню
и там посмотреть любой школьный учебник по истории.
     -- И что потом, уважаемый товарищ Кан?
     -- Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по
истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему.
     Офицер  отдал  ребенку  монетку и  отослал  назад  к мастеру  Синанджу.
Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут
показался Чиун, он шел из деревни и  его золотое кимоно развевалось победным
флагом.
     В руке мастер Синанджу держал школьный учебник.
     -- Отвезите меня в другую деревню, -- приказал Чиун.
     Офицер  поспешно освободил место в машине  для Мастера Синанджу,  и они
отправились  в расположенный в пяти  милях городок. Там везде висели красные
флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было.
     Люди  там были  готовы выполнить любое  поручение офицера и ему не надо
было расплачиваться монетками.
     Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один.  Он
хотел увидеть учебники для всех классов.
     Наконец он произнес:
     -- Почти правильно.
     -- Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в
Пхеньяне, --  сказал  офицер.  -- Он  может к вам  приехать,  или,  если  вы
пожелаете, вы можете приехать к нему.
     -- Пхеньян -- дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому  что во
тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, -- сказал Чиун.
-- Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания.
     Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук.
     Здание,  которое  стояло   над  восьмиэтажным  бункером,  было  простым
одноэтажным  учреждением. Но лифты там были  роскошные,  сиявшие  алюминием,
хромом и дорогой сталью. Лифт опустился  на самый низ, а там стоял Саяк Кан.
Лицо его необычно изменилось.
     Перемена  эта была  заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его  знал.
Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался.
     -- Ты велел написать это?
     -- Я, Великий Мастер Синанджу.
     -- Здесь почти все правильно,  -- сказал Чиун. -- Я оторвался от важных
дел, чтобы сказать тебе это.
     -- Тысяча благодарностей, -- ответил Саяк Кан.
     Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о
несчастьях,  выпавших на  долю  Кореи.  Там говорилось о грязных чужеземцах,
тянувших свои лапы  к  этой прекрасной стране. Рассказывалось о  невзгодах и
унижениях. И была одна глава, которая называлась "Свет".
     Там было написано:
     "Сквозь  тьму  сиял  чистый  и  могучий  свет,  который  несли  Мастера
Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли
подобно солнцу,  непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь  в них
сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме
и  унижении  своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение
корейского народа".
     Саяк Кан согласно кивал головой на каждую фразу.
     -- В основном вы изложили все верно, -- сказал Чиун. -- Но не вернее ли
будет сказать не "свет", а "праведный  свет"? Ведь светом может  оказаться и
спичка.
     -- Но во тьме даже спичка сияет ярко.
     -- Вы говорите о славе Синанджу или о тьме собственного невежества?
     -- Вы абсолютно правы. Изменения будут внесены в каждую книгу.
     -- Историки обычно  врут, молодой человек, и ради собственного удобства
искажают правду. Но  здесь, в Корее, я  нашел наконец отрывок, который можно
назвать истинной правдой.
     Саяк Кан поклонился. У одного из секретарей перехватило  дыхание. Никто
даже не подозревал, что его позвоночник может гнуться, к тому же так низко.
     --  Но  в этой  стране  есть  воры,  -- сказал  Чиун и рассказал ему  о
сокровищах Синанджу.
     Самый нижний этаж самого надежного здания Северной  Кореи огласил вопль
ужаса. И вырвался он из уст Саяк Кана.
     -- Это  позор для  всего корейского народа! Это  оскорбление нам  всем.
Беспредельная  наглость.  Уж  лучше  бы наши матери  и жены были  отданы  на
поругание японцам, чем такое оскорбление! Ограбив Дом Синанджу, они ограбили
наше славное прошлое.
     И тотчас весь аппарат  разведуправления Северной  Кореи оказался у  ног
Мастера Синанджу,  и  его заверили в  том, что долг всего  народа  --  найти
сокровище Синанджу.
     Да, конечно, в Синанджу  ходила пословица, что свет от пхеньянца -- все
равно, что тьма от честного человека. Но  кто мог поспорить с тем, чему, как
убедился Чиун, учили даже детей?
     И через весьма непродолжительное время корейское посольство обнаружило,
что одно из сокровищ Синанджу  выставлено  на продажу. Разумеется,  в  белой
стране.

     Незадолго до  полудня жуткая судьба западного  мира  снова была  готова
перемениться. Чиун заказал разговор с Фолкрофтом.
     Смит готов был вознести благодарность небесам, но сказал только:
     --  Послушайте. У нас возникли проблемы. Мы обещаем возместить  большую
часть, а возможно, и все, украденное у вас. Но вы нам нужны немедленно.
     -- Служить вашей славе -- большая честь для Дома  Синанджу,  -- ответил
Чиун. -- Но прежде скажите, поддерживаете ли вы связь с Римо?
     -- Да, -- сказал Смит.
     -- Хорошо. Запишите, только будьте внимательны. У вас есть чернила?
     -- У меня карандаш и компьютер, -- сказал Смит.
     --  Возьмите  карандаш,   --  велел  Чиун.   --   Теперь   записывайте:
"Победоносная борьба корейского народа  под  предводительством Ким Ир Сена",
классы с первого по пятый".
     -- Записал.
     -- Страницы тридцать пять и тридцать шесть, -- сказал Чиун.
     -- Хорошо.
     -- Скажите Римо, пусть немедленно прочтет.
     -- Понял. Сделаем. А мы... -- Но Смиту не удалось закончить фразу. Чиун
повесил трубку.

     Алексей Земятин не доверял хорошим новостям, особенно если они исходили
от нынешнего КГБ.  Он еще помнил,  как все было  при  их основателе, Феликсе
Дзержинском. Были  они тогда  напуганными, злыми и беспощадными. Большинству
тогдашних  начальников  не  было и двадцати. Они все  учились,  бойцы  новой
разведки, ОГПУ, пытались повторять  приемы царской охранки, боялись  ошибок,
но больше всего боялись бездействовать.
     Если бы один из них сказал Земятину, что им удалось обнаружить источник
этого  нового,  да  к тому  же  невидимого американского  оружия,  он бы  не
беспокоился. Но когда генерал КГБ в  кителе  от лучшего портного, лоснящийся
от диковинных  фруктов  и импортного  шоколада и  узнающий  время по дорогим
швейцарским часам, посоветовал ему  спокойно ехать на  дачу, Земятин  только
насторожился.
     На  Западе  судили о КГБ по его  успехам,  потому и боялись. Но  они не
догадывались, ценой скольких усилий и промахов давался каждый триумф. Они не
понимали,  что  за одним  оперативником стояло сто офицеров,  которым жилось
весьма неплохо  и чьей основной задачей  было  жить не хуже. А для этого они
должны  были  писать отчеты,  в  которых  рассказывалось  о том,  какие  они
незаменимые.  Поэтому, разговаривая с  сотрудниками КГБ о чем-то, за что они
были  ответственны,  нужно  было стараться  вычислить, до какой  степени они
выгораживают  себя. И  ни  при каких обстоятельствах  нельзя  было  доверять
хорошим новостям.
     Алексей Земятин  положил  руку  на зеленое  сукно шикарного письменного
стола. По  другую сторону стола был человек, защищавший безопасность России,
который,  пожалуй, устроился лучше  всех.  Этот генерал был  еще молод,  лет
пятидесяти  с  небольшим.  Революции  он   не  знал,   а  во  время  Великой
Отечественной  был  пацаном. Видно,  за  последние несколько лет  его  никто
никогда не  перебивал.  Он  был начальником британского отдела  КГБ, отдела,
ответственного за то, что было,  пожалуй, примером одного их  самых  удачных
проникновений одной страны  в секреты другой. Подобное было только с Англией
и Германией в тридцатые и в начале сороковых. Как он сам хвастался:
     "Англия для нас теперь -- что центр Москвы".
     --  Простите,  -- сказал Земятин,  --  прежде,  чем  я услышу  о  ваших
победах, я хотел бы узнать кое-какие подробности. Мне нужны факты.
     -- Конечно,  --  холодно  ответил  молодой генерал.  Кабинет у него был
размером  с  танцзал, с плюшевым диваном, картинами на стенах и, конечно,  с
портретом председателя над столом. Этот стол принадлежал  когда-то царю и до
сих  пор сохранил свою позолоту.  Комната  была  пропитана ароматами дорогих
кубинских  сигар и лучших  французских  коньяков. Молодой  офицер  воспринял
вопрос  старика  так, как  воспринял бы вопрос  какого-нибудь  авторитетного
члена  Политбюро,  который через  несколько минут все равно был  бы вынужден
признать некоторое превосходство собеседника. Эти старики все такие. Молодой
генерал слышал  о Земятине от старших коллег, но воспринял  их  восторженные
рассказы, как  ностальгию по прошлому. Поэтому он не удивился и не обиделся,
когда  этот  динозавр в  потрепанном  москвошвеевском костюме  его  перебил.
Пройдет еще несколько минут, и старик вынужден  будет оценить и способности,
и возможности генерала.
     --  Мы  зафиксировали   удар,  нанесенный   в  Англии,  около   Малдена
приблизительно  в  восемь утра по  местному  времени.  Он  пришелся  на поле
размером в сто квадратных метров. Телескопы Джорделл-Банк определили, что он
был нанесен откуда-то с запада,  предположительно с территории США. Кажется,
я уже сообщал это.
     -- Продолжайте, -- сказал Земятин.
     -- Мы  заполучили женщину, которая  отвечает за эксперимент, --  сказал
генерал. --  Она находится в одном из английских  конспиративных  пунктов  и
согласилась сотрудничать.
     Генерал  ждал,  что  Земятин спросит,  почему  используется  английский
конспиративный пункт.  Тогда  он бы смог похвастаться, что он в распоряжении
отдела  британской  разведки,  который  полностью  ими  контролируется,  что
американцы  послали своего  человека,  но  он  был  перехвачен  сотрудниками
британского отдела КГБ.  Можно было сказать и больше, если  бы только старик
дал  новому  поколению показать  себя  во всем  блеске.  Сам старик наверное
начинал со швыряния бомб в царских жандармов.
     --  Откуда  вы  знаете,  что именно  эта женщина  связана  с  секретным
оружием?
     --  Она  наняла  английскую  фирму  "Помфритт  Лэборэториз"   проводить
эксперимент.  Кроме  того,  она указала  в  качестве  нанимателя  подставную
компанию. Ясно, это ЦРУ. Работает под прикрытием.
     -- Мы знаем, что она лжет. Но есть ли у вас доказательства, что  она из
ЦРУ?
     -- Пока нет. Но будут. Все будет, -- ответил молодой генерал.
     Потом предложил еще коньяку. Земятин отрицательно покачал головой. Он и
к первой рюмке не притронулся.
     -- Весьма обяжете. Но почему вы знаете, что она будет сотрудничать?
     -- Почему вы знаете, что утром взойдет солнце, товарищ Земятин?
     -- А я не знаю, -- ответил Земятин. --  Я это лишь  предполагаю, потому
что так было на протяжении всей моей жизни, и, судя по сообщениям историков,
оно всходило и в прошлом. Но знать я этого не знаю.
     -- К сожалению, более убедительного сравнения подобрать не могу.
     --  Дайте  мне факты. Дальше я  разберусь  сам.  На  основании чего  вы
сделали столь поспешный вывод?
     -- У нас есть ее психологический портрет.
     -- Эти штуки с мозгом?
     Земятин имел в виду эксперименты в области психологии и парапсихологии,
которыми так  гордилось  КГБ. Люди,  умевшие  читать мысли.  Умевшие двигать
предметы на расстоянии. Словом  те,  кто  умел  показывать  фокусы, которые,
когда Земятин был  мальчишкой, показывали цыгане  на рынке.  Теперь  всю эту
чепуху  финансировало правительство. Это  по-прежнему  было надувательством,
но,  тем  не  менее,  американцы по-прежнему  засылали своих  шпионов, чтобы
выяснить,  чего добились русские. Отличная ловушка,  если хочешь обезвредить
парочку-другую вражеских агентов,  но, как и большинство подобных затей,  во
всех  остальных отношениях штука бессмысленная. Это  помогало только  в  том
случае, когда у  противника мало агентов.  А у  американцев  агентов хватало
даже на  такие  секретные организации, о  существовании  которых  КГБ  и  не
подозревало.
     --  Психологические  портреты  дают многое, товарищ Земятин,  -- сказал
генерал. -- Составленный  нашими психологами портрет доктора Кэтлин О'Доннел
отлично объясняет, почему она пошла с нашим агентом.
     -- Вам, возможно, и объясняет. Извините, молодой человек, но мне  нужны
факты. Почему вы уверены в том, что она пошла за ним именно по этим мотивам?
Почему вы считаете, что она говорит правду?
     --  Психологический  портрет  говорит  о  том,  что  мы  имеем  дело  с
социопаткой. Когда-то в детстве  она  стала  развиваться иначе,  чем  другие
дети. Она была очень красивым и избалованным ребенком. Но ее представления о
любви,  и  ее сексуальные  желания  оказались странным  образом,  связаны  с
насилием и страданием.
     -- Я ищу оружие, генерал, -- заметил Земятин.
     --  Да.  Да,  конечно. Пожалуйста...  Люди  такого рода  отлично  умеют
скрывать свою  агрессию... Кроме того, они обычно бывают довольно удачливы в
жизни... до тех пор, пока  они не встретятся с чьим-то страданием. Тогда они
идут на все, чтобы удовлетворить свою тягу к насилию и страданию. Понимаете,
как  бомба,  которая  готова в  любой момент  взорваться.  Такое прячется во
многих людях. Воина все выявляет.
     -- Люди -- не бомбы. Они -- разумные существа. Эти игры...
     -- Это не  игры. Доктор Кэтлин О'Доннел скажет  и  сделает  больше, чем
какой-то престарелый  телохранитель  Ленина с  клюкой в руках.  Эта  женщина
наконец проснулась.
     Земятин не обиделся. Что может осел -- только ржат по-ослиному. Все это
было так удручающе, что он не смог подавить горестного вздоха.
     -- Откуда мы можем это знать?
     Теперь настал черед молодому генералу улыбаться.
     --  Мы  знали, что  эксперимент должен пройти в  Англии, в  Малдене. Мы
тогда не знали, в чем он состоит, но знали, что начальство им интересуется.
     -- Да-да, вы действовали правильно, -- сказал Земятин.
     Он не стал говорить, что  на операции,  проводимые  КГБ,  правительство
тратит столько денег, что они должны были обнаружить не только полигон, но и
само оружие, и доставить к нему в кабинет. Но воевать надо  тем, что имеешь.
У России  было КГБ. Нужно было время, чтобы заменить этого человека. Земятин
знал, что  будь  оно  у него, он  бы замену нашел. Или  хотя бы сбил  с него
спесь. Эта довольная рожа их всех под монастырь подведет.
     --   Мы   очень   спешили  установить   наблюдение,  но   нам   удалось
удостовериться, что в  зоне  эксперимента не  будет  ни  местной полиции, ни
британских спецслужб. Мы создали то, что обычно называем средой.
     -- Средой? -- переспросил Земятин.
     -- Да. Мы  следили  и  за экспериментом, и  за  экспериментаторами.  Мы
заметили,  что  доктор  О'Доннел испытывает  слишком  большое  удовольствие,
наблюдая за страданиями животных. Мы...
     Земятин жестом остановил его.
     --  Мне  нужно это оружие.  Вы должны его получить. Она знает, где оно.
Выкрутите  ей  руки, это обычно  срабатывает.  Сделайте  укол.  Но  получите
оружие.
     --  Товарищ  фельдмаршал,  вы думаете, мы  пистолет ищем?  Или какую-то
новую пушку? Да мы бы  предоставили вам двадцать  видов нового американского
оружия, но не могли бы сказать, как оно действует. Сегодня все создается  по
компьютерным технологиям. Оружие -- это не  груда металла.  Оружие,  товарищ
фельдмаршал, здесь... --  сказал генерал, поднеся руку к голове. --  Вот где
оружие. Знание. Сейчас у нас было некоторое преимущество во времени, так?
     Земятин кивнул.
     -- Мы бы завтра могли доставить вам это оружие, но за несколько  лет не
разобрались бы,  как оно действует. А может, и  вообще не разобрались  бы. Я
могу  поставить у себя  компьютер, но, если не  буду знать, как он работает,
для меня это будет всего-навсего груда металла. Сейчас оружие -- это знание.
     -- Большинство людей всегда готовы рассказать о том,  что знают, кто-то
-- за доброе слово, кто-то -- под угрозой смерти, -- сказал Земятин.
     -- Да,  в простом  мире  в простое  время  так оно и  было, --  ответил
генерал.
     -- Сколько времени вам на нее понадобится? -- спросил Земятин.
     -- День или два. Я  ценю ваш опыт и ваши  заслуги перед Родиной.  Но мы
умеем делать свое дело. Я надеюсь, что смогу рассеять ваши сомнения, товарищ
Земятин.
     -- Молодой человек, -- сказал Земятин, -- моих сомнений вам не рассеять
никогда. И, думая о будущем нашей Родины,  я беспокоюсь лишь об одном  -- не
маловато ли у вас сомнений? Только безумцы не сомневаются.
     -- Мы предпочитаем действовать, а не паниковать.
     --  Продолжайте поиски  оружия.  Мне  не  хочется,  чтобы  вы провалили
операцию. Может, вы и думаете, что все знаете, но это не так.
     -- Безусловно, -- с улыбкой ответил генерал.
     -- Нет. Нет, вы не понимаете.
     -- Наверное, вы правы. Да, еще. Мы  были бы рады. если бы вы объяснили,
почему  это  оружие  кажется  вам более  важным, чем, например,  космические
лазеры или новые ракетоносители. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем
работать.
     Земятин  не ответил. В  разведке  была  старая поговорка, что тайны  на
пятерых не бывает. Земятин считал, что хватит и двоих. Ему было наплевать на
сообщения  о  том,  что  американцы   совершенно  дезорганизованы   и  могут
действовать только в  командах. В Америке вполне мог  быть кто-то, кто, зная
действие  этого  оружия,  пустит его  в  ход, а потом будет уже обговаривать
условия  сдачи. Он бы сам так поступил. А чтобы Америка узнала, какое мощное
оружие  у  нее  в  руках,  достаточно  сказать  об этом еще одному человеку,
который скажет еще кому-то, что американское оружие может  вывести  из строя
все ракеты матушки-России.
     Земятин понимал, что времени на размышления не осталось. Эта восходящая
звезда КГБ  сидит себе спокойно  за  роскошным столом, а  над миром  нависла
угроза катастрофы. Но этой битвы Алексей  Земятин проигрывать не хотел,  тем
более, что на защиту этой страны уже ушло слишком много миллионов жизней.
     -- Скажите, что вы знаете об агенте, посланном американцами?
     -- О нем "позаботились".
     -- Вас не насторожило, что они послали только одного человека?
     --  Вполне возможно,  товарищ фельдмаршал,  что  американцы  не придают
этому оружию слишком большого значения.
     --  Американцы  никогда не  посылают  на  задание одного человека.  Они
работают командами. Всегда командами, а тут один человек. Это мужчина?
     -- Да.
     --  Есть  одна старая истина,  генерал.  Пока враг не показал, как  его
можно уничтожить, он непобедим.
     --  Да,  товарищ фельдмаршал. Это  выражение было очень популярно среди
летчиков времен Первой  мировой войны. Тогда самолеты были очень медленные и
неповоротливые,   и  летчики  просто  стреляли  друг  в  друга.  Сейчас  все
управляется электроникой.
     Земятин ничего не ответил, а просто медленно поднялся на ноги. На столе
лежал золотой нож  для  разрезания  бумаги.  Земятин взял его в  руки и стал
рассматривать.
     -- Он принадлежал  когда-то  одной  княгине,  товарищ фельдмаршал.  Вам
нравится? -- вежливо спросил генерал.
     Земятина приводило в  ужас это сытое  довольное лицо. Он сжал  рукоятку
ножа  и  улыбнулся.  Генерал  улыбнулся  в ответ. Потом  Земятин  наклонился
вперед, как будто для того, чтобы отдать нож. Но, когда генерал потянулся за
ним, Земятин вонзил острие в его пухлую розовую щеку.
     Генерал  отпрянул,  в  глазах  его  застыл  ужас, алые  капли  упали на
безукоризненный зеленый мундир.
     -- Война --  это  кровь, --  сказал Земятин. --  Тебе стоит узнать, что
испытывали все мы. Надеюсь, теперь тебе стало немного понятнее.
     Генерал  знал, что тот, кого называли Великим, обладает слишком большой
силой, и  сейчас  его не  победить.  А может,  и вообще не победить.  Он был
динозавром,   доисторическим  существом.  Его  надо  было   ублажать.   Рана
кровоточила,  наверное, стоило наложить  швы. Генерал  был ранен  впервые  в
жизни. По какой-то необъяснимой причине  его охватило беспокойство.  Он даже
не подозревал, что  реагирует именно так, как и  рассчитывал старик. Молодой
генерал вовсе  не  таил зла  на  старика, когда  велел установить  слежку за
американским агентом, прибывшем в Англию. Он просто ублажал старика, говорил
он себе. Он так же затребовал  немедленный отчет о  той женщине.  Шеф  КГБ в
Лондоне ответил, что нет никаких поводов для  беспокойства. Доктор  О'Доннел
уже начала говорить, кроме того, она была спрятана на  самом  конспиративном
пункте  во всей Великобритании.  Во всяком случае, что сгодилось для Генриха
VIII, должно было сгодиться и для КГБ.

     Первым делом Римо получил подробное описание доктора Кэтлин О'Доннел. У
нее были  рыжие  волосы, и она была удивительно хороша. Один  из  лаборантов
сказал про нее: "Отпад". А другой уточнил: "Полный отпад".
     Глаза  голубые,  грудь   безукоризненная,  улыбка  ослепительная,  лицо
незабываемое.
     Больше ему никто не мог ничего сказать. Римо понял, что красивых женщин
никто не может описать подробно, все только передают свои впечатления. А это
мало чем могло ему помочь.
     В машине он  рассказал о своих тем офицерам армии и  разведки,  кто еще
был в сознании.
     -- Я ищу рыжеволосую красотку, -- сказал Римо.
     -- Как я вас понимаю! -- ответил один из офицеров.
     --  Попробуйте Сохо.  На прошлой неделе имел там  одну  брюнетку. Какие
чудеша творила эта женщина, -- сказал начальник отдела.
     -- Я ищу ту рыжую девку, которая проводила эксперимент.
     -- Ничего не могу об этом шказать, штарина. Здешь вше шито-крыто.
     -- Попробуем с другого конца. Кто сказал, что все будет шито-крыто? Кто
велел вам водить союзника за нос?
     -- Не могу шказать. Это шовшем шито-крыто, -- сказал начальник отдела.
     Но когда он догадался, что нестерпимую боль в ногах,  которую  причинил
ему американец едва, казалось, до них дотронувшись,  можно  унять, рассказав
все, что ему известно, он решил, что никакой особой тайны здесь нет.
     -- Ешть  одно агенштво. Даже не  МИ.  Хорошие там парни. Они  не  любят
привычных ярлыков, разведка и тому подобное. Знаете, что такое ярлык?
     --  Нет, -- сказал  Римо. -- Я  просто  делаю свою  работу. Так где эти
парни?
     -- Этих парней называют "Ишточник". Это -- лучшие из нас.
     -- Может, вам это и неизвестно, -- сказал Римо, -- но мы с вами по одну
сторону баррикад. Так было уже сто лет, и, надеюсь, так будет  и впредь. Так
где находится этот "Источник"?
     --  Вам  до них  никогда  не  добраться.  Это  не  какая-то лавчонка  у
Пиккадилли,  охраняемая дюжиной штрелков.  "Ишточник"  --  штука  английская
нашквозь, вам ближе чем на што ярдов прошто не подойти.
     Место,  в  которое,  как  предполагалось, Римо  не  сможет  проникнуть,
располагалось по дороге из Малдена в Лондон, милях в двадцати от города.
     Неприступная  крепость  стояла на пригорке посреди огромной лужайки. Но
лужайка эта была  не  для красоты. Римо знал, что много веков  назад деревья
спилили --  крестьяне, пленники  или рабы. Местность вокруг крепостей всегда
расчищали,  чтобы  видеть  врага издалека.  Эта  крепость была  выложена  из
отполированного,  чтобы враги  не  могли  забраться,  камня  футов  двадцати
толщиной.  Был там и широченный крепостной ров.  И парапеты. И узкие бойницы
для знаменитых английских луков.
     -- Вот это? Это оно считается неприступным? -- поинтересовался Римо.
     -- Да.  А теперь попробуйте-ка  применить  ваши  новомодные  приемчики,
штарина.
     -- Это  --  ваша  типичная  норманнская  крепость, отлично подходит для
борьбы  с  англосаксонскими  повстанцами  и  другими  лордами-норманнами.  В
наличии имеются крепостной ров, подъемный мост, проход на стены с внутренней
стороны -- чтобы поливать  врагов кипящим маслом. А также  здесь обязательно
имеется  подземный  ход  подо  рвом,  который  обычно  используют, если  все
остальные средства не помогают.
     Римо оттарабанил все это  на  едином  дыхании, как школьник, отвечающий
наизусть урок, а так он это все и учил в свое время. На тех давнишних уроках
по  традициям он и  представить  не  мог, что  это  ему пригодится. Все  эти
норманнские крепости, римские форты, японские  дворцы, французские  замки --
казалось,  что  это  совершенно  ненужная  информация,  ну  кто  это  теперь
использует?
     Римо остановил машину в двухстах ярдах от подъемного моста.
     -- Сдаетесь? -- спросил шеф разведки.
     -- Нет.  По подъемному  мосту в  норманнскую крепость не входят.  Можно
было бы забраться по стене, но я люблю появляться неожиданно.
     Римо мило улыбнулся и вышел из машины. То, что его интересовало, должно
было быть ярдах  в  двухстах-двухстах  пятидесяти от  рва. Наверное,  он уже
почти разрушен, но эти выходы  всегда  маскировали камнями. И находились они
обычно к западу от крепости -- чтобы восходящее солнце было сзади. Подземные
ходы  часто  использовали  при свете  дня,  потому  что  ночью  враги  чутко
прислушивались к посторонним  звукам. О подземном  ходе обычно было известно
только лорду. Японцы давным-давно отказались от таких ходов -- ведь их могли
использовать и наемные убийцы. У  британцев подобных проблем не возникало, и
потайные туннели у них сохранились.
     Самым приятным было  то,  что эти ходы вели в самое безопасное место --
спальню лорда, которая как  раз и интересовала наемных убийц. Владелец замка
произносил прекрасную речь о том, что крепость будет держаться до последнего
воина, потом  в тиши своей спальни  переодевался в одежду  врага и вместе  с
ближайшими родственниками отправлялся в стан врага или уже за  его  пределы.
Отличный способ сбежать от саксов или норманнов, сражения с которыми было не
выиграть.
     В такую  крепость Римо  мог бы  проникнуть  еще в первый месяц обучения
дыхательным  упражнениям.  Он   прислушался   к  земле   под  ногами,  чтобы
определить, где под ней какие-то другие  камни. Он  стоял, не  шелохнувшись,
вдыхая запах молодой травы, дуба,  новой жизни вокруг. Потом не пошел,  нет,
заскользил, руки взмыли вверх, словно два магических жезла, кончики пальцев,
казалось,  покоились  на  воздухе.  В рощице поодаль от  крепости  чирикнула
какая-то  птица.  От  автомобиля,  стоявшего за  ним,  тянулся  по  чистому,
звенящему воздуху тяжелый бензиновый дух.
     Римо  продвигался вперед, закрыв  глаза, потому что  то, что  он искал,
нельзя было увидеть.
     В  машине  оставшиеся  в сознании  британцы  обсуждали этого  странного
американца.
     -- Что он делает?
     -- Черт его знает, может, танцует вальс.
     -- Он ничего не делает. Скользит туда-сюда. У него даже глаза закрыты.
     -- Ненормальный какой-то.
     -- Диковат, да?
     -- Не знаю. Мы вроде как союзники. Так почему мы от него все скрываем?
     -- Мы ничего не шкрываем.
     -- Мы не совсем добровольно выдаем ему информацию.
     -- Да, но ничего не шкрываем.
     -- Наверное, нам с самого начала не  надо было ничего утаивать, так мне
кажется.  Американцы наши  друзья. Кого и  от кого мы защищаем?  --  спросил
военный.
     -- Не  штоит  так волноваться. Не  задавайте  лишних вопрошов. Будете и
дальше так шебя вешти, это начнет раздражать окружающих, -- сказал начальник
отдела.
     -- Тихо! Он остановился. Вон там. Что это он делает?
     -- Господи, вы только посмотрите!
     Тощий  американец  с  широкими запястьями  замер,  потом чуть дернулся,
потом медленно, будто  вступив на  зыбучие пески, стал уходить  под землю  и
наконец скрылся из виду.
     Римо обнаружил потайной ход.

     Кто-то  слышал о  Гае Филлистоне,  кто-то  говорил  даже, что знает его
лично, и еще были его близкие-близкие друзья.
     Близкие-близкие друзья  Гая Филлистона правили Англией.  Почти  так же,
как правили ею со времен индустриальной революции.  Но  это не был  какой-то
бесовской  синдикат,  защищавший  права  акул  капитализма  в  ущерб  правам
простого человека. Многие из них сами любили называть  себя простыми людьми.
Близкие-близкие  друзья Гая Филлистона были из тех, от кого зависело многое.
Они вместе обедали, вместе  ходили в театр,  время от времени соблазняли жен
друг друга,  ну, а уж если  были  особенно  близки, водили  друзей к  своему
портному. Они занимали посты в  любом правительстве,  а когда один из постов
освобождался,  пристраивали  на  него  кого-то  из  своих.  Могло  смениться
правительство,   могла  умереть  королева,  но  близкие-близкие  друзья  Гая
Филлистона пребывали вовеки, при империи и  при анархии,  в годину побед и в
годину поражений.
     Таким  образом,  когда  секретная  служба  Ее  Величества  спуталась  с
русскими агентами, и начальники отделов один за другим доверяли Москве самые
потаенные британские секреты, эта группа обратилась к одному из своих.
     Произошло это на скачках, в правой ложе. Мужчины были в серых перчатках
и серых цилиндрах и безукоризненных костюмах для скачек. Вошла королева. Они
почтительно встали.
     -- Гай, -- сказал лорду Филлистону один из его друзей, -- в МИ-5 что-то
подванивает.
     -- Пожалуй, --  согласился Гай Филлистон. За день до этого он слышал за
ланчем, что Россия  не только заполучила список  всех британских агентов  на
Ближнем  Востоке,  но  сам-список был  столь  ценен, что никто  не осмелился
сделать  с  него  дубликат.  И  теперь лишь  Россия  знала, кто  из англичан
причастен к контролю за нефтяными сокровищами Запада.
     -- Придется что-то  делать.  Так  продолжаться  не может. Хотелось  бы,
чтобы мы, а не они, знали, кто на нас работает.
     Его друг в задумчивости замер над суфле из лососины. Потом сказал:
     -- Вы хотите заполучить этих парней и немного их потрясти. Гай?
     -- Не думаю, что это поможет.
     -- И что вы предлагаете?
     --  Предлагаю  воспользоваться  собственным  несчастьем,   старина,  --
ответил Гай.
     -- Я считаю, что несчастье можно только забыть.
     --  Но   не  в  данном  случае,   --  сказал  лорд  Филлистон.  Он  был
умопомрачительно хорош собой,  с чертами лица тонкими и  благородными, как и
подобает английскому лорду. Не единожды режиссеры пытались  уговорить его на
кинопробу. Он всегда отказывался. Это было слишком похоже на работу.
     --   Если   мы,  имея   такую  чертовскую  неразбериху,  попробуем  все
переиначить, заменить человека тут  и  там,  мы по-прежнему  останемся среди
людей, которые  могут быть связаны с  русским Иваном. Тогда  мы лишь изменим
проблему, но не решим ее.
     -- Прошу вас, продолжайте.
     -- Не будем закрывать этот отдел. Пусть работает. Наоборот, его следует
усилить.
     --  Но мы даже не знаем, кто в  нем! Это знают только русские. У них  в
руках единственный экземпляр списка сотрудников ближневосточного отдела.
     -- Что  говорит  об  их  непроходимой  глупости.  Забрать  единственный
экземпляр было  ошибкой. Им  следовало  сделать копию, чтобы  мы пребывали в
уверенности, будто у нас там есть некоторое количество надежных агентов.
     --  Думаю,  это произошло случайно. Не то,  что  в  сердце  организации
притаился предатель. Какой-нибудь посыльный решил заработать десяток фунтов,
стащил бумажку тут, бумажку там, одна из них оказалась чересчур важной.
     Вот тогда-то лорд Филлистон и показал свои недюжинные способности. План
состоял  в том, чтобы убедить русских, что в МИ-5 считают, что список просто
затерялся. МИ-5 займется  его поисками, давая  тем самым русским возможность
подбросить этот список в один из отделов разведки.
     -- И что потом?
     -- Потом мы будем по-прежнему полагаться на бесполезных людей.
     -- Не будет ли это немного бессмысленно?
     -- Отнюдь,  ведь наш провал им на руку. Мы не должны останавливаться ни
перед чем, надо, чтобы русские и все остальные поверили, будто наша разведка
самая продажная в мире.
     -- Простите, лорд Филлистон?
     -- Советую попробовать суфле.
     -- Еще раз прошу прощения. В чем смысл столь безумного поступка?
     -- В  том,  что  мы  сегодня  же создадим  новую разведслужбу,  защитой
которой будет служить  уверенность русских в том, что большая часть, если не
вся наша разведка у них под контролем.
     -- С самого начала? С нуля?
     --  Именно так, -- ответил лорд Филлистон. Трубы  возвестили  о  начале
первого забега. -- О нашей настоящей разведке не будет знать никто.
     -- Блестяще. Мы покажем американцам, что есть еще порох в пороховницах.
     -- Ничего мы  им не покажем. Американцы обожают болтать. Самый  главный
американский секрет -- это тот, о котором сообщили только по одной программе
телевидения.
     -- Великолепная идея. Я знал, что для этого дела нужны именно  вы, лорд
Филлистон. По-видимому,  этому  учреждению надо присвоить код МИ. Как насчет
МИ-9?
     -- Никакой вывески. Никаких кодов.
     -- Но мы должны будем как-то вас называть.
     -- Выберите любое слово, -- ответил лорд Филлистон.
     -- Не  думаю, что следует начинать  разведывательную операцию  без кода
МИ.
     -- Назовите эту штуку "Источник".
     -- Почему "Источник"?
     -- А почему нет? -- сказал лорд Гай Филлистон.
     Так однажды утром на ипподроме "Эпсом-Даунс" родился  "Источник". Никто
толком не  знал,  как руководит им  лорд  Филлистон,  а  сам он об  этом  не
распространялся. Информация, недоступная американцам, попадала на стол прямо
к премьер-министру. Сообщения о намерениях русских  и путях их осуществления
поступали  напечатанными  на  обычной бумаге. Чаще  всего  с ходами  русских
ничего поделать было нельзя,  но  сводки  всегда  были точны. Гай  Филлистон
обходился десятой частью штата государственной разведки, но никогда не искал
ни почестей, ни славы.
     Его  успех  подтверждал то,  в чем всегда были уверены  близкие друзья:
один из них знал, как лучше все устроить. Всегда знал и всегда будет знать.
     Нельзя ошибиться, доверившись тому, кто выбрал нужного  портного. Самое
замечательное в "Источнике"  лорда Филлистона было  то,  что он не  поднимал
лишнего шума, не ставил  никого в  неловкое положение.  Среди тех,  кто всем
заправляет, ходила легенда, что все самое нужное и незаметное всегда исходит
от "Источника".
     Одной из  причин,  по  которой "Источнику" лорда  Филлистона  удавалось
обходиться   таким  небольшим  количеством  людей,  было   то,  что  ему  не
приходилось тратить ни времени, ни лишних агентов, чтобы проникнуть в святая
святых Кремля.
     Ему  достаточно было отправиться на  ленч  в  нужный  клуб. Там,  среди
адресованных  лично ему писем,  которые никто не осмелился бы  вскрыть, были
аккуратно  напечатанные сводки  со  всего  мира. К  ним  прилагались  весьма
дельные резюме, чтобы месячную работу  лорд Гай Филлистон  мог сделать минут
за пять. Или за одну, если он прочитывал резюме скоростным способом.
     Информация о Кремле была точной, потому что шла из Кремля.  И подлинник
списка агентов был возвращен.
     На  самом  деле все,  что  сказал  лорд  Филлистон на  ипподроме,  было
подготовлено его знакомым  из КГБ, который был  к тому же  его любовником  и
знал, что больше всего лорд  Филлистон  любит,  чтобы его оставляли в покое.
Ненавидел он только долг Филлистонов служить королеве и отечеству.
     Управляя "Источником", лорд Филлистон снискал  уважение семьи и друзей,
не перетруждаясь и особо не рискуя. Россия, безусловно, не хотела подвергать
опасности свои отношения с главой британской секретной разведслужбы. Папа не
мог требовать, чтобы он вступил в Колдстримский гвардейский  полк, а мама --
чтобы  он ухаживал за очередной девицей должного воспитания  -- ведь все его
время  было  отдано службе  Ее  Величеству.  Каким благословением  оказалось
предательство для сего ленивого лорда,  предпочитавшего любовь  мужчин, а не
женщин, с которыми его семейство призывало его плодиться и размножаться.
     В его работе бывали и рискованные моменты. Так было и в тот день, когда
русский связной велел ему отправиться в укрытие,  дабы не попасться на глаза
шнырявшему вокруг американцу.
     Филлистон-Холл  ему не нравился.  Там  были  мрачными даже парапеты,  с
которых  можно  было  обозревать  окрестности.  А тайная  комната,  одна  из
спальней хозяина замка, была и того мрачнее. Ни щелки для свежего воздуха-По
пятнадцать  футов камня со  всех сторон,  и  ни  сантиметра гарантированного
уединения.
     Кроме того, никто  не  позаботился  о  пристойном  туалете. Приходилось
опорожняться в  крохотной нише, где  в полу было совсем крохотное отверстие,
которое эти испражнения и принимало. Рабочим понадобилось три  месяца, чтобы
проложить в стенах линии  секретной связи.  Одна шла в Уайтхолл, другая -- в
Скотланд-Ярд,  третья  --  на  Даунинг  Стрит, 10.  А еще  одна, имевшая все
возможные  линии  защиты,  вела  в  кабинет   атташе  по  культуре  русского
посольства. Так Гай напрямик связывался с одним из начальников КГБ.
     -- Это просто смешно, -- сказал Гай.
     На   нем   был   кашемировый   пуловер,   натянутый   поверх   чересчур
накрахмаленной рубашки. Брэнди было неплохое, но по-прежнему было прохладно.
Нагреть  комнату можно было только разведя огонь в камине, но от огня бывает
дым, а в комнате и так дышать было нечем.
     -- Оставайтесь  на месте,  -- предупредил  русский.  --  Из  комнаты не
выходите. Американец поблизости.
     --    Я   вынужден    скрываться   в   этом    каменном   мешке   из-за
одного-единственного американца?
     --  Он уже расправился с некоторым  количеством ваших  лучших  людей, а
теперь находится ярдах в двухстах от Филлистон-Холла.
     -- Кто вам это сказал?
     --  Ваша  охрана. Так  что  оставайтесь  на  месте.  Вами  мы  не хотим
рисковать. А этот человек может быть крайне опасен.
     --  Ну  тогда  пусть получит  то, что  ему  надо и убирается.  А  потом
отправьте меня назад в Лондон. Это место совершенно бесполезное.
     -- Оставайтесь здесь!
     --  "Оставайтесь  здесь",  --  повторил  Гай  Филлистон,  передразнивая
гнусавый русский акцент, и швырнул трубку.
     Он  терпеть  не мог  русский  акцент. Они всегда  говорили  так, словно
собирались  откашляться.  Израильтяне --  словно хотели  сплюнуть,  а  арабы
шипели.  У  американцев, казалось,  языки не справляются с согласными, а  от
австралийцев оставалось вполне справедливое впечатление, будто их только что
выпустили из старой Ньюгейтской тюрьмы. Почему, спросил себя лорд Филлистон,
британцы  не  хотят  воевать   с  французами?  Из  французов  получились  бы
замечательные  враги  --  они  такие  культурные.  У их  нации  только  один
недостаток -- мужчины слишком любят женщин.
     Вдруг эту  тусклую холодную жизнь озарила наиприятнейшая неожиданность.
Буквально  из стены вышел самый прекрасный  мужчина из всех, что встречались
на  пути лорда Филлистона.  У него  были  бездонные темные глаза  и  высокие
скулы, и  был он строен и изящен. Движения его тела привели Гая Филлистона в
дрожь. В руках у него было что-то белое, и он с грохотом бросил это на пол у
каменного стула. Это были кости -- человеческие кости.
     --   Вас   это   привлекает?  --   спросил  лорд  Филлистон.   --  Звук
замечательный, упоительный.
     -- Это ваши  кости, -- сказал Римо. -- Я нашел  их в конце туннеля, там
где их оставил ваш предок. Он и еще человека три.
     -- Мои предки?
     --  Да, если вы лорд Филлистон. А поскольку вы находитесь именно в этой
комнате, то вы, должно быть, именно он.
     -- А зачем им было оставлять кости в конце туннеля?
     -- Затем, что они действовали как египтяне, --  объяснил Римо. -- Когда
они делали  потайной  ход в замок или пирамиду,  они обычно убивали рабочих.
Секреты лучше всего хоронить под землей.
     -- Но  это просто восхитительно! Вы  нашли тот  самый потайной  ход,  о
котором обещал рассказать мне папочка. Если  бы  смог загнать меня сюда. Что
ему никак не удавалось.
     Гай  Филлистон  взглянул  на проем в  стене. Он был узкий  и закрывался
только одним  камнем. Он подумал, стоит ли ради спасения своей жизни  ползти
по  грязи через столь узкий проход. Этот человек в  темной майке  и  светлых
брюках явно умел проходить где угодно, даже не замаравшись. От  одной только
мысли об этом в голове у лорда Филлистона зазвенело.
     -- Послушай, лапочка, -- сказал американец великолепным грубым голосом,
голосом настоящего американского босяка, -- я ищу одну женщину. А ты как раз
из  тех,  кто  знает  много.  Ведь  ты  тот  самый   парень,  что  руководит
"Источником".
     --  Вы уверены,  что вам  нужна  именно  женщина?  А  как  насчет очень
миленького мальчика?
     -- Я ищу одну рыжеволосую красотку. Ее зовут доктор Кэтлин О'Доннел.
     -- А,  это то  дельце, -- с облегчением  выдохнул лорд  Филлистон. -- Я
думал,  у вас постельный интерес. Так вы хотите  сказать, она  вам нужна  по
работе?
     Римо кивнул.
     -- Ну, конечно, вы можете ее получить. Она все еще находится в одном из
тайных укрытий. Вы получите все, что пожелаете.
     -- Где она?
     -- Но сначала вам придется дать мне то, чего хочу я.
     Римо  сжал его гладкую шею и надавил на яремную  вену так, что красивое
лицо лорда Филлистона сначала побагровело, а потом начало синеть. После чего
отпустил.
     -- Без меня вы туда не пройдете.
     -- Я могу пройти куда угодно.
     --  Я  могу вам помочь. Сделайте  мне  только одно небольшое одолжение.
Повторите то же самое. У вас великолепно получается.
     Римо  бросил лорда  Филлистона  на  каменный пол и  вытер  руки  об его
кашемировый свитер. Потом схватил его за тот же свитер и поволок за собой по
туннелю.  У Римо  назрело  несколько вопросов. Почему  англичане  чинят  ему
препятствия? Они что, не  знают, что  весь мир в  опасности? Что происходит?
Задавать эти вопросы,  пробираясь по подземному ходу, не составляло никакого
труда. Труднее было добиться ответов. Лорд Филлистон все норовил стукаться о
стены. Над ним совершали насилие.  Он был унижен. Изувечен.  К тому моменту,
когда они добрались до того места, где Римо обнаружил вход  в  туннель, лорд
Филлистон был покорежен весь.
     И еще он был влюблен.
     -- Сделайте это снова. Ну хотя  бы разок. Пожалуйста! -- бормотал глава
сверхсекретной британской спецслужбы.
     Автомобиль  все еще дожидался американца. Выжившие забились  на  заднее
сидение и решили,  что  самое худшее он  уже сделал, а  если  они  не  будут
шевелиться, то их он оставит в покое.
     Они увидели,  как  американец  вновь  возник на том  самом месте, где и
исчез. С  ним был человек, которого они привыкли уважать и которому привыкли
доверять.
     Английский полковник решил,  что  он может попытаться сделать последний
бросок и  кинуться на  американца.  Но тело его отказывалось  двигаться. Шеф
разведки никак не мог понять, что делает сэр Гай.
     -- Он идет за ним, или тот его волочет? -- спросил он.
     -- Точно сказать не могу. Лорд Филлистон кусает его за руку.
     -- Нет. Не кусает. Посмотрите.
     -- Не могу этому поверить.
     Когда  американец открыл  дверцу машины,  все они увидели,  что  их шеф
приник к руке губами. Глава организации, службе в которой они посвятили свои
жизни, целовал руку того, кто волок его за собой.
     -- Сэр! -- резко сказал полковник.
     --  Он,  да отстаньте вы, -- ответил Филлистон. Он прекрасно понимал, о
чем они думают.
     -- Вы ведете себя немного неподобающе.
     Начальник  отдела,   имевшего  код  МИ,  но  секретно   работавшего  на
"Источник" многозначительно  подмигнул лорду Филлистону. Он был  уверен, что
это какая-то уловка,  нечто хитроумное, что  могло  придти в  голову  только
настоящему асу. Он дал себе клятву в нужное время  тоже вступить в борьбу  с
американцем. Глава "Источника" тоже  подмигнул в ответ. Странно было, что он
подал  еще  один  знак,  пощекотав  начальника отдела по  внутренней стороне
ладони.
     -- В Лондон, к Тауэру, -- сказал лорд Филлистон водителю.
     Он пересел с  заднего сидения  на маленькую откидную скамеечку спиной к
движению.  На людях, сидевших перед  ним была кровь. Один из  них делал вид,
что  не узнает  его,  как  и  было предписано  всем  секретным  сотрудникам.
Довольно глупо, подумал  Филлистон. Американец,  казалось, сидел на воздухе.
Когда машину трясло на ухабах, подбрасывало всех, кроме американца.
     -- Она в Тауэре?
     --  Конечно.  Великолепное укрытие.  Еще  с  1066 года, -- сказал  лорд
Филлистон.
     -- Это ведь местная достопримечательность? -- спросил Римо.
     -- Да  весь этот чертов  остров -- одна сплошная достопримечательность,
--  сказал лорд Филлистон. -- Если бы мы  не использовали Филлистон-Холл как
штаб-квартиру, то тоже продавали бы в него входные билеты.
     -- Почему вы утаиваете информацию от своих союзников? -- спросил Римо.
     -- Информацию всегда и  ото всех утаивают, -- сказал лорд Филлистон. --
Прошу вас, не принимайте это на свой счет. Лично я отдал бы  вам что угодно.
-- И он облизнул нижнюю губу.
     Отлично изображает сгорающего от страсти влюбленного, подумал начальник
отдела. И американец может на это попасться. Но зачем он рассекретил укрытие
номер одиннадцать?
     -- Вы  хотя бы представляете себе, что мы все можем погибнуть от прямых
солнечных лучей, если, конечно, не  погибнем в ядерной катастрофе? Вы знаете
об этом? Вам, парни, это о чем-нибудь говорит?
     -- Вы принимаете все слишком близко к сердцу, -- сказал лорд Филлистон.
     -- Конец света я всегда принимаю близко к сердцу,  -- ответил Римо.  --
Это касается  лично меня. И всего  того, что я люблю. А также  кое-чего, что
мне не слишком нравится.
     -- А что там насчет непрямых лучей? Или прямых? -- спросил полковник.
     --  Озон.  Без озонового  щита жизнь  невозможна.  Я пытаюсь обнаружить
оружие,  которое  проникает сквозь озоновый щит.  Буду весьма признателен за
сотрудничество.  Доктор   О'Доннел  проводила  эксперимент  по  эту  сторону
Атлантики. Так что же вы, парни, утаиваете от нас информацию?
     -- Озоновый щит? А как они это делают? -- спросил начальник отдела.
     Римо никак не мог  вспомнить, что это было, флюорокарбоны, флюориды или
спреи.
     --  Доберемся туда  и все  узнаем, ладно? -- сказал он.  Всю дорогу  до
Лондона  его  подчиненные  были свидетелями  того,  как  лорд Гай  Филлистон
изображает сгорающего от страсти к этому животному гомика. Это было постыдно
и отвратительно, но  все понимали,  что это делается во  благо  Англии. Все,
кроме  начальника отдела, сидевшего рядом с лордом Филлистоном и  державшего
оборону своей ширинки.

     Сообщение было  коротким  и  ясным.  В  Англии  американца провести  не
удалось. Судя по обрывкам  сведении,  дошедших до Москвы, американец  в этот
момент  стоял перед  воротами  в  Тауэр,  перед  отлично  законспирированным
укрытием,  которого он никак не должен был обнаружить. Как он туда попал, не
объяснялось. Не упоминалось и о том,  знал ли он, что женщина находится там.
В британский отдел КГБ пришло только краткое извещение об опасности.
     Пришло   оно   одновременно  с   кратким   сообщением   от   психолога.
Женщина-американка была близка к тому, чтобы рассказать все.
     Настало  время  разобраться  со всем.  Британский  отдел  КГБ  в Москве
немедленно послал приказ касательно американца: "Уничтожить".
     Его  следовало  убить,  несмотря   на  предостережения  этого   старого
партийного  босса,  Земятина,  который   был  почему-то   крайне  обеспокоен
опасностью, исходившей от одного-единственного человека. У  КГБ  всегда были
отлично вышколенные убийцы-профессионалы.
     Скоро, очень скоро с американцем будет покончено, и женщина предоставит
им все необходимые сведения.

     Кэти О'Доннел  не знала  ничего ни о  сообщениях через Атлантику,  ни о
том, что кто-то собирается ее спасти. Она вовсе не хотела быть спасенной.
     Она вдруг поняла,  что до нынешнего дня никогда не знала  счастья.  Она
была в комнате с каменными стенами  и  полом, на жесткой, неудобной кровати,
но с мужчиной, который ее по-настоящему  возбуждал. Она  не совсем понимала,
как ему это удается, но ей было все равно. Возбуждение  пришло еще во  время
эксперимента в Малдене и не прекращалось. Это было восхитительно, и она была
готова на все, лишь бы оно не кончалось.
     Когда грубые руки сжимали ее  нежное тело, и жесткий рот расплывался  в
дикой  улыбке,  она вспоминала о том, что  произошло в  Малдене,  где она  и
встретила этого русского. Наверное,  это  был первый  настоящий мужчина в ее
жизни.
     Один из нанятых ею лаборантов потерял сознание.  Животные восхитительно
выли от боли. А она, когда  озоновая  дыра затягивалась над выжженным полем,
конечно, делала вид, что ничего особенного не происходит.
     На лицах лаборантов застыл ужас.  И  только один  человек стоял рядом и
внимательно наблюдал за ней и за животными.
     Только он выказывал вполне умеренный  интерес. Лицо  его было как белая
маска  в ночи.  Все остальные корчились, отворачивались, а  он стоял  и  как
будто наблюдал за каким-то занятным животным в зоопарке.
     --  Вас  это не  пугает?  --  спросила  доктор О'Доннел. Он  озадаченно
посмотрел на нее.
     -- А чего тут пугаться? -- ответил он с сильным русским акцентом.
     У  него было непроницаемое лицо  с прорезями  славянских  глаз. Даже за
жесткой  черной щетиной,  которую не взяла  бы ни одна  бритва,  она  смогла
разглядеть шрамы на его лице. Люди,  наверное, не раз нападали  на него.  Но
что он делал с этими людьми, подумала она? Такое уж у него было лицо. Он был
футов шести роста и массивен, как танк.
     -- Вас не волнуют страдания животных?
     -- От людей бывает больше шума, -- сказал он.
     -- Правда? Вы видели, как кто-то сгорел так, как сгорел вон тот щенок?
     -- Да. Я видел, как они горели, облитые нефтью. Видел, как они валялись
распластанные на земле, головы их катились по рельсам, а  тела  дергались. Я
все это видел.
     Потом была какая-то неразбериха. Кто-то сказал этому  человеку, что это
не  его участок. Кто-то  другой сказал,  чтобы его  оставили  в  покое.  Все
собирали результаты. Кэти О'Доннел это не волновало. У нее возник вопрос, на
который она  хотела  во что бы то  ни стало  получить ответ. Где он  все это
видел?
     -- Везде, -- ответил он.
     И она без  слов поняла,  что именно он  эти вещи и делал. Она  спросила
его, что  он  делает в Малдене. Он не ответил. Она спросила,  не хочет ли он
пойти с ней куда-нибудь. Заметила, как он  раздел ее глазами. Она знала, что
он скажет да, хоть он и ответил, что ему надо пойти и спросить  кого-то. Она
видела, что он разговаривает с какими-то людьми.  Ей было  наплевать. Он мог
оказаться полицейским. Он мог оказаться  кем угодно.  Возбуждение бурлило  в
ней,  она  почувствовала, что впервые с  самого детства  ей не нужно  ничего
скрывать. Ей не надо было  говорить, как она сочувствует  кому-то.  Не  надо
было горестно качать головой при виде чужого несчастья. С этим человеком она
могла получить то, что ей действительно нравилось.
     Она, конечно,  не знала, что  этот человек был пешкой в  большой  игре,
всего лишь средством. Она не  знала,  что он получил приказ  познакомиться с
ней поближе и отвезти ее  по  назначению. Она знала,  что, что ни произойди,
она с этим справится. Мужчины никогда не  были для нее  проблемой. Она могла
добиться от  мужчин  всего, что  нужно, особенно  от этого мужчины,  судя по
тому, как его взгляд задержался на ее груди, а потом опустился ниже.
     --  Все. Пошли, --  сказал  он, подходя  к  ней.  -- У  нас ведь  будет
романтическое свидание?
     -- Думаю, да. -- И бросила одному из лаборантов: -- Скоро вернусь.
     И  исчезла  с  русским.  Машину он вел  не слишком уверенно,  наверное,
потому, что не всегда смотрел на дорогу.
     -- Расскажите, -- попросила она, -- о первом убитом вами человеке.
     Дмитрий сказал,  что  в этом не  было ничего особенного. Сказал он это,
проезжая  по узкой проселочной дороге, предназначенной скорее для лошадей  и
гонщиков.
     -- Вы проводите здесь эксперимент?
     -- Да. А как это было? Что вы почувствовали, когда поняли, что на самом
деле кого-то убили?
     -- Ничего не почувствовал.
     -- Вы его застрелили? -- спросила Кэти.
     -- Да, -- сказал Дмитрий.
     -- Из пистолета? Большая пуля? -- спросила она.
     -- Из ружья.
     -- Далеко отсюда?
     -- Нет. Близко.
     -- Вы видели, как течет кровь? -- спросила она с придыханием.
     -- Да, кровь была.
     -- Как? Откуда?
     -- Из живота. Почему такую красивую женщину интересуют подобные вещи?
     Дмитрий не сказал, что  ему дали  эту работу именно  потому, что это не
имело для него никакого значения.  Его работа важной не считалась. Мозги для
нее были не нужны. Люди с мозгами шли  дальше и занимали руководящие  посты.
Он был рядовым в шпионской войне. С этой американской красоткой ему повезло.
Может, ему даже  удастся поразвлечься,  вместо того, чтобы выламывать руки и
простреливать  головы.  Ему хотелось затащить ее  в постель. И  говорить ему
хотелось о  любви, а если не о любви, то хотя бы об обнаженных телах. Но ему
приказали внести в план изменения и доставить ее в конспиративное укрытие, а
не применять физическое воздействие, как это называется.
     Ему велели  по возможности задавать вопросы  относительно эксперимента,
но  не  слишком  форсировать эту  тему.  Правильные вопросы  умели  задавать
другие.
     -- Когда жертва истекала кровью, крови было  много? Залило весь пол? --
спросила женщина.
     -- Нет. Это было снаружи. Он упал ничком.
     -- А потом?
     -- Потом надо было добить.
     -- Опять стреляли?
     -- Да.
     -- В голову? В рот? Вы стреляли в рот?
     -- Нет. В голову.
     -- Вы бы могли убить кого-то для меня? -- спросила она.
     Он чувствовал  ее дыхание. Он  подумал, что если бы  она дотронулась до
него языком, он бы кончил тут же.
     -- Что за идиотский вопрос?
     -- Убили бы?
     -- Вы красивая женщина. Зачем вы спрашиваете о таких глупостях? Давайте
лучше поговорим о том, что вы делаете в Малдене.
     -- Я много чего делаю. А что делаете вы?
     -- Веду машину, -- ответил человек по имени Дмитрий.
     По  дороге  в Лондон он  не  смог от  нее  ничего  добиться  и  не стал
настаивать.  А она  хотела  знать подробности об убийствах. Поскольку  он не
упоминал ни  имен, ни мест действия,  то решил, что  о подробностях  можно и
рассказать. Это было  не  то,  о чем бы хотела знать  вражеская разведка, не
касалось того,  где это происходило и  почему. Ее интересовали величина ран,
стоны умирающих и то, как долго это тянулось. Сразу? Мучался? Трудно было?
     В Лондоне он купил  билеты  в  Тауэр, как  обычный турист.  Это была не
башня.  Когда-то это  был  королевский замок, ставший  впоследствии  главной
тюрьмой, где англичане любили обезглавливать врагов государства, или короны,
как они любили говорить.
     Дмитрий  не  был посвящен  в  подробности  того,  как  это  делало  его
начальство,  но они должны были пройти по определенным местам и башням.  Ему
следовало войти через Львиную башню, пройти через пересохший крепостной ров,
миновать Байвардскую башню и свернуть налево у Ворот Изменников.
     У Кровавой башни он должен был дождаться сигнала  из  окна --  поднятой
руки или  взмаха платка. Потом он  должен  был  подойти  к массивному зданию
эпохи  Тюдоров,  называемому  "Домом Королевы". Туда  они  с  женщиной вошли
вместе с другими  туристами.  Но когда  все  повернули  за дворцовой стражей
направо,  он подошел к незаметной  двери  слева, откуда начиналась  каменная
лестница вниз.
     Кэти О'Доннел все это  видела. Она понимала, что  от нее чего-то хотят.
Но  она тоже от них чего-то хотела. Эксперимент мог и подождать. Жизнь вдруг
стала такой  упоительной. Ей  не  хотелось думать о  будущем.  Ее  волновало
только нынешнее мгновение.
     Она оказалась в комнате с большой кроватью  и медвежьей шкурой на полу.
Там  было градусов на пятнадцать холоднее,  чем снаружи. Дмитрий вернулся  в
халате и с бутылкой бренди.
     Она вдруг поняла, что его вопросы были психологическим тестом.  Сам  он
этого не знал, но она-то знала. Остальные его вопросы касались эксперимента.
На тест  она отвечала  правду.  Ей было  интересно, наблюдают ли  за ними. И
будут  ли  наблюдать  за  интимом.   Ей  стало   интересно,  захотят  ли  ее
наблюдатели, будут ли страдать от того, что она досталась  не им. Она что-то
выдумывала про эксперимент, все больше заводя русского. А потом дала понять,
что если ему нужна информация,  он должен постараться и развлечь ее получше.
Он снял брюки. Она расхохоталась. Хотела она совсем не этого.
     -- А чего вы желаете, прекрасная дама?
     -- Того, что ты делаешь лучше всего, -- сказала она. Была уже ночь. Они
пробыли здесь довольно долго.
     Теперь она была уверена, что люди спрятались где-то за стенами.
     -- Убей одного из них, --  сказала  она, кивая на стену, -- если хочешь
меня.
     В этот миг Дмитрии  был готов убить  шефа КГБ  ради такой женщины. Но у
него  была  привычка  к  дисциплине, воспитанная  годами  жизни  при режиме,
основанном на страхе.  Он  не знал, что  за  стенами в тот момент  был Римо,
живое воплощение  любых желаний. Римо  не  волновало ни что Тауэр  закрыт на
ночь, ни что он бывал закрыт в это время на протяжении четырех веков.
     -- Я пройду, -- сказал Римо.
     Машина, полная  английских  военных  и разведчиков, стояла  неподалеку.
Лорд Филлистон совершенно  недвусмысленно  посылал  ему  воздушные  поцелуи.
Слова  его  были слышны  так  же  отчетливо,  как  и он  сам  был  виден  на
центральном  пункте.  Видеокамеры,  укрепленные  на   кронштейнах,   как  на
американских  стадионах,  были  расставлены  по всей  норманнской  крепости.
Американца  показывала  камера  номер   семь,  установленная  над  старинным
штандартом Плантагенетов: золото и пурпур, вздыбленный лев. Лорда Филлистона
показывала первая камера.
     -- Нам приказано немедленно его уничтожить, -- сказал кто-то за спинами
людей,  следивших за мониторами. Этот кто-то только что  получил указания из
Москвы, из КГБ. На нем были наушники.
     Он получил и другой  приказ,  из  той самой  комнаты, где  Анна  Болейн
ожидала развода с королем Генрихом VIII, разлучившего короля с его подругой,
а королеву с головой.
     -- Дадим Дмитрию  его убить, тогда  эта  социопатка получит свой фонтан
крови, а мы -- необходимую информацию,  --  услышал человек, стоявший позади
мониторов, голос в наушниках.
     --  Пусть он  найдет  ее  в  "Доме Королевы". И  уберите  отсюда  лорда
Филлистона. Нам потребуются годы, чтобы подобрать ему замену.
     --  Кажется,  он не очень  хочет расставаться с  американцем, -- сказал
человек у монитора.
     -- Меня это не  волнует.  Уйдет, когда из  американца сделают отбивную.
Американец  уже  спускается  вниз,  --  сказал шеф  охраны  КГБ  человеку  у
монитора.
     У  ворот служащая Ее Величества  с истинно английской  выучкой сообщила
Римо,  что  его  присутствие  в  Тауэре в  столь  поздний  час будет  только
приветствоваться.
     -- Со мной друзья, -- сказал Римо, оглядываясь на  машину. --  Они тоже
могут войти?
     --  Мне  очень  жаль,   --  ответила   женщина-кассир,  --  боюсь,  это
невозможно.
     -- Ничего страшного, -- также вежливо ответил Римо, -- они пройдут.
     -- Прошу прощения, но  им придется остаться.  Женщина  улыбнулась.  Она
была бесконечно вежлива. Она вежливо  попросила дворцовых  стражников в алых
туниках,  украшенных на  груди печатью  Ее  Величества,  сопроводить  Римо в
Тауэр.  На  них  были  черные  шляпы  с  квадратными  тульями,  их  называли
"бифитерами", то есть  мясоедами.  Римо не  совсем понимал, почему именно их
называли мясоедами, потому что в этой стране мясной запах шел ото всех.
     -- Я тоже прошу  прощения,  --  ответил Римо, -- не мне надо прихватить
одного из этих парней с собой.
     Он  оглянулся  на  лорда  Филлистона. Сверхсекретный  британский  агент
послал ему воздушный поцелуй.
     -- Еще раз прошу меня извинить, сэр,  но вы никого не можете провести с
собой.  Во  всяком  случае,  в Тауэр. Я  получила от администрации  указание
пропустить только вас.
     Римо очень  нравилась  английская  вежливая и  доброжелательная  манера
обращения.  Он  сообщил,  что,  к   сожалению,  именно  он  обнаружил  лорда
Филлистона,  он был  его,  в  Тауэр без него он не пойдет,  а он  непременно
намерен посетить Тауэр.
     Лорд Филлистон приник к окну.
     -- Обожаю, когда ты  так  разговариваешь, --  сообщил  первый разведчик
Англии.
     Римо кивком дал ему понять,  чтобы  тот выходил из машины, и  в  тот же
момент он оказался рядом с Римо.
     -- Не так близко, -- сказал Римо.
     Впервые  за  три  столетия  бифитеры,  дворцовая  стража  Тауэра,  были
вынуждены действовать. Им был  дан приказ: не  дать американцу  провести  за
собой британца.  Иными  словами,  оградить британца.  Но британец  не желал,
чтобы его ограждали.
     Стража подошла, соблюдая  построение  квадратом и  вооруженная  пиками,
копьями, топорами и голыми руками. Впоследствии они были  готовы поклясться,
что  американец был  миражом. Иначе и быть  не  могло. Он  не только  прошел
сквозь  них, как по воздуху, но и протащил  за  собой человека, которого они
ограждали.
     Римо  держал  лорда  Филлистона за  рукав.  Лорд  Филлистон  хихикал  и
подпрыгивал. Римо было неудобно, что лорд Филлистон прыгал.
     Лорд Филлистон показывал каждый поворот. Злобно  каркали огромные,  как
орлы,  черные вороны.  Редкие фонари светили мягким желтым светом, крохотные
очаги тепла в огромной холодной крепости.
     Римо чувствовал, что за ними следят. С копьем или с ружьем. Ощущение от
этого не менялось. Но это  была не тревога. Тревога  была сродни страху,  от
нее  напрягаются  мускулы. Здесь было странно тихо. Почувствовать тишину мог
кто угодно, но немногие стали бы в нее вслушиваться.  Люди часто вспоминают,
какой внезапной оказалась атака, хотя на самом  деле она не могла быть такой
внезапной. Люди могут  распознавать  такие вещи,  но  пока  они не  научатся
прислушиваться к своим чувствам, они ничего не сумеют заметить.
     И входя  в "Дом Королевы", Римо  почувствовал, как  тишина захлопнулась
вокруг него.
     Гай Филлистон показал Римо дверь, которая вела в самое надежное укрытие
во всей Англии -- подземелье Генриха VIII.
     Первый удар был нанесен палашом, громыхнувшим об стену рядом с Римо. Но
он пригнулся и оказался за ним, правда не переставая удивляться, почему этот
огромный человек воспользовался мечом, а не ружьем. Второй свалился на  Римо
откуда-то сверху. Он пытался ударить его  каблуками со стальными набойками и
острым кинжалом, который хорош для драки в таверне или в темном переулке.
     Лорд  Филлистон  отступил  назад. Он надеялся только, что  все будет не
слишком безобразно. Когда он увидел, что один из нападавших потерял руку, он
понял, что все будет  довольно неаккуратно и нырнул в дверной проем в стене,
когда на симпатичного американца пошли еще четверо.
     Навстречу лорду Филлистону поднялся его связной. Он быстро вошел внутрь
и тихо прикрыл за собой дверь, а битва продолжалась  уже у ступеней, ведущих
в комнату, где была спрятана американка.
     -- Вас чуть не убили, лорд Филлистон, -- сказал темноволосый коротышка,
похожий  на стожок сена.  --  Мы  бы  очень не  хотели,  чтобы с вами что-то
случилось.
     -- Полагаю, будет бесполезно просить вас сохранить ему жизнь.
     --  Боюсь, мы не в  силах это сделать,  -- ответил его  связной. -- Вам
надо поскорее выбираться отсюда, позвольте, мы об этом позаботимся.
     -- Вы становитесь настоящим британцем. Делайте что  пожелаете, а  потом
принесете свои извинения.
     -- Тысяча извинений, милорд.
     -- Он был прекрасен.
     -- В вашей стране много красивых мужчин.
     --  Он был  особенным,  --  со вздохом сказал лорд  Филлистон. -- Какой
кошмар эта холодная война!
     Римо  знал, что  лорд Филлистон исчез, но его  это не волновало.  Он не
стал  его задерживать, потому  что  откуда-то от лестницы, ведущей вниз,  он
услышал  женский стон.  Он не вполне разобрался, что это было. Не боль и  не
страх. И, конечно, не радость.
     Не понял  он  того, что все  отрепетировано. Кэти О'Доннел отрабатывала
этот  стон еще с самого  первого  года в  колледже.  Ее  научили соседки  по
комнате. Начинать стонать надо  было, когда  мужчина приближался к  оргазму.
Если  стонать правильно,  это могло  ускорить события.  Кэти О'Доннел выдала
этот стон  в тот  момент, когда лицо  Дмитрия исказилось и тело  напряглось.
Тогда он кончил. Как это ни было трагично, но он был ничуть не лучше других.
     --  Это  было  прекрасно, дорогой, --  шепнула  Кэти человеку,  который
обладал таким прекрасным потенциалом и поэтому оказался ни к чему не годным.
     Она  услышала  какой-то шум  за дверью.  В комнату  ввалился человек  с
кинжалом в руке. Он звякнул, как старый фарфоровый сервиз в мешке,  так  что
можно было слышать,  как ломаются его кости, потом  у него  изо  рта хлынула
кровь.
     Тело  Кэти  зазвенело, как  недавно  в  Малдене. Дмитрий  слез  с  нее,
попытался придти в себя и потянулся за лампой. В комнату  ввалилось еще одно
тело  головой  вперед.  Туловище  проследовало  долей  секунды   позже.  Она
почувствовала, что между ног  у нее стало липко и горячо.  Соски напряглись.
Послышалось два глухих  удара о  стену  -- по-видимому,  швыряли  людей.  Ее
охватила изумительная, долгая истома, она лежала одна на кровати, не в силах
шевельнуть рукой.
     В дверях показался  какой-то худой человек. Дмитрий был тяжелее  его по
меньшей  мере фунтов на  пятьдесят. Он  схватил  тяжелую  медную  лампу, она
видела, как напряглись мускулы Дмитрия, когда он точно метнул лампу в худого
человека, но тот, отпарировав удар, метнул Дмитрия, словно фрисби, об стену.
Удар расплющил его позвоночник, и он мягко шлепнулся на пол. Он был мертв.
     И тогда человек обратился к ней.
     -- Доктор О'Доннел, -- сказал Римо.
     Ответом  ему был стон.  Но не такой, как раньше. Кэти О'Доннел, услышав
голос  Римо,  наконец поняла,  о чем рассказывали все  ее  подружки.  У  нее
случился первый в жизни оргазм.
     Наконец, сияя  от  экстаза, Кэти  улыбнулась  самой девичьей  из  своих
улыбок и сказала:
     -- Да.
     -- Нам надо выбираться отсюда. С вами все в порядке? -- спросил Римо.
     В порядке? Да  просто великолепно. Замечательно. Она была в  упоении, в
экстазе, в восторге.
     -- Да, -- слабым голосом сказала Кэти. -- Кажется, да.
     -- Что они с вами делали?
     -- Я не знаю.
     -- Вы можете идти? Если что-то не так,  я вас отнесу.  Мне надо забрать
вас отсюда.
     -- Наверное, --  согласилась  она.  Она сделала попытку  приподняться и
притворилась, что не может удержаться на ногах. Но мужчина сказал:
     -- Все нормально. Одевайтесь. Пора идти.
     Так, значит, он понимает ее тело.
     -- Да. Со мной все в порядке.
     Она заметила, что  его  движения казались медленными, но  делал он  все
очень быстро. Она подумала, что его может взволновать ее обнаженное тело, но
потом поняла, что он заинтересован в ней, как человек,  евший  весь день,  в
подносе с закусками. Он мог ее взять, но  от желания  не  сгорал. Он сказал,
что  его зовут Римо. И он пришел, чтобы спасти ее. Еще он  сказал, что из-за
эксперимента, который она проводила, происходят ужасные вещи.
     -- Не  может быть, --  сказала Кэти и, как  бы от  ужаса,  прикрыла рот
рукой.
     Она знала, как  изображать невинность, потому что практиковалась в этом
всю жизнь.
     В коридоре послышался шум. И тогда она увидела, что может этот человек,
и как ему удалось пройти сквозь стражу.
     Он  медленно провел рукой по каменной  стене, которая весила  не меньше
четырех тонн. Потом просто уперся в нее коленом, и стена оказалась у него на
ноге.  Но самым странным было  то, что  странным это совершенно не казалось.
То, как каменная стена висела на нем, выглядело абсолютно естественно.
     Только когда стена накренилась, она  поняла, какой феноменальной  силой
обладал Римо. Несколько камней просто рассыпалось в пыль.
     -- Это был единственный выход, -- сказала Кэти.
     -- Шш-ш. Сработает, -- сказал мужчина.
     -- Что сработает? Вы завалили единственный выход, -- шепнула Кэти.
     -- Говорю, ш-шш, -- сказал Римо.
     -- Мы не можем отсюда выбраться, -- прошептала Кэти.
     Что за дурак. Неужели и Римо такой же, как остальные?
     -- Я хочу вывести вас отсюда. Сам бы я  мог пройти  и по лестнице, но у
вас не получится. Так что помолчите.
     --  Не могу понять, что  вы делаете,  -- сказала  Кэти. За  камнями она
услышала голоса. Туда подошли какие-то люди.
     -- Хотите узнать? -- спросил мужчина. Не оборачиваясь,  он дал ей  знак
подойти к стене, а сам смотрел на заваленный проход.
     -- Да, -- сказала она.
     Римо повторил то, что он давно заучил.
     -- Что это за язык? -- сердито спросила она
     -- Корейский.
     -- Не могли бы вы потрудиться перевести?
     -- Конечно, но в переводе что-то теряется. Это значит: "Сильный  цветок
никогда не тянется к пище, но делает так, что пища приходит к нему".
     -- Полная бессмыслица, -- сказала Кэти, надевая блузку и оправляя юбку.
     -- Я же сказал, в переводе что-то теряется.
     Он прислонил ее к стене, а когда тела начали падать, она поняла, что он
имел  в  виду. Чтобы сдвинуть  камень,  несколько  человек  уперлись в  него
плечами. А когда камень повалился, она увидела,  что у них были пистолеты. И
ведь из этих пистолетов они могли ее убить! Потом, увидев, с какой скоростью
Римо с  ними расправляется, она поняла,  что сам он от пуль  увернулся бы  с
легкостью.  Он собрал все, что  представляло для нее опасность, за камнем, а
потом расчистил ей путь. Он быстро  повел ее вверх  по  лестнице,  где стоял
только один стражник.  Это был йомен, который увидел незнакомца и, по доброй
английской традиции,  оного атаковал. И по  той же  традиции  отдал жизнь за
Англию и королеву.
     Когда они пробежали по всем туннелям и переходам и вышли  наружу,  Римо
обнаружил, что машина исчезла. Уйдя  от нескольких полицейских, они  в конце
концов  оказались в уютном  итальянском  ресторанчике неподалеку  от площади
Лейчестер.  И  тогда  Кэти  спросила  Римо,  откуда  он  знал,  что его план
сработает.
     Казалось, этот вопрос его озадачил.
     -- Они  были... --  Он не мог подобрать  подходящего английского слова,
поэтому воспользовался  близким  по  смыслу.  --  Были слишком  встревожены.
Слишком  напряжены. Шли, не сворачивая.  Думаю,  когда проход  завалило, они
решили, что не смогут туда попасть, поэтому решили применить силу.
     -- Да. Но как ты понял, что они это сделают?
     -- Не знаю. Понял, и все. Слушай, съешь чего-нибудь. И давай вернемся к
твоему эксперименту. Ты знаешь, что может погибнуть весь мир?
     Кажется, я уже погибла,  подумала Кэти,  глядя на этого восхитительного
темноглазого человека, который убивал так быстро и легко.
     -- Нет,  -- ответила она. -- Это ужасно. Тогда она услышала про то, как
их  флюорокарбоновый  поток напугал  другую страну, и что некое американское
агентство было уверено, что он может уничтожить весь мир, сняв весь озоновый
слой. Она могла сказать ему, что  эта опасность  миновала. Она могла сказать
ему, что  они  умеют  контролировать время проникновения за  озоновый  слой.
Голубой свет, который так обеспокоил этого человека,  как  раз и указывал на
то, что озоновый щит закрывается.
     Но   сказала   она,  что  знает   только,  что  эксперимент  проводился
американской  компанией, и дала  ему тот же  фальшивый адрес, который давала
англичанам.
     -- Не пойдет, -- сказал Римо. -- Это фальшивка.
     -- Боже мой, -- сказала Кэти. -- Эти люди -- просто злодеи.
     Но  в  голосе ее  не было особого  напряжения. Она  походила  на  сытую
довольную кошечку.
     Она подумала, что "Химические концепции" могли бы быть хоть с Луны.
     -- Ты помнишь что-нибудь о тех, кто тебя нанимал? -- спросил он.
     Он ничего не ел. Кэти упоенно жевала хлебную палочку.
     -- Немного помню. Ты похож на женатого.
     -- Я не женат. Как они выглядели?
     -- И не был женат?
     -- Нет.  Это были  американцы?  Что они  сказали  про себя?  И чего  не
сказали?
     Она выбирала  название  наугад.  Что-нибудь  подальше, до  чего  трудно
добраться. И вспомнила про одного из  самых мерзких в мире людей.  Откуда-то
из южноамериканских джунглей.
     -- Римо, тебе джунгли нравятся? Я их терпеть не могу.
     -- Какие джунгли? В мире полно джунглей.
     -- Это были джунгли. Слушай, если тебе не нравится итальянская еда,  мы
можем уйти. Ты что любишь? -- спросила она.
     -- Я ем рис, и иногда утиные потроха, и иногда глаза некоторых рыб.
     -- И какой у этого вкус?
     -- Как у дерьма. Как ты думаешь, какой у него вкус? -- сказал Римо.
     Она описала джунгли. Она описала человека.
     -- Он говорил, что это делается  во благо человечества, -- сказала Кэти
О'Доннел.
     Она  сказала, что может  проводить Римо к нему.  Она не знала, что  они
будут там делать. Но она хотя бы перелетит с Римо через Атлантику.

     Хоть  что-то   обнадеживающее.   Римо  позвонил,  он   нашел  человека,
ответственного за малденский эксперимент и обнаружил расположение по крайней
мере одной установки.
     Это была не слишком надежная нить, но  лучше, чем ничего. А разобраться
с этой  установкой лучше  всего мог  как раз  тот, кто  направлялся сейчас в
Южную Америку.  Если  бы  кто-то мог  отправиться  в  Россию  и  узнать,  не
увязывают  ли они  строительство  своих  ракет с этой  установкой,  Смит  бы
считал,  что  прикрыты оба фронта. Но в  России Америка  могла  пользоваться
только обычными средствами. Под обычными средствами подразумевались все виды
технической информации, такие, как количество ракет и их виды. Но то, что за
этим стояло, так называемый человеческий фактор, был для ЦРУ тайной за семью
печатями.
     Только восточные сентенции Чиуна, которых Смит никогда не мог понять до
конца,  объясняли на  совершенно  необъяснимый манер причины  тех  или  иных
поступков русских. Но теперь Чиун был еще более недосягаем, чем Римо.
     В полном отчаянии  Смит снова попробовал перевести сентенцию в цифры, а
потом снова на  английский.  Часто, когда все остальное было бесполезно, эта
комбинация из мистицизма и математики срабатывала.
     Но  иногда  и  не  срабатывала.  Перевод  получился следующий: "Медведь
прячется в своей берлоге". Россия была напугана? Неужели из страха они стали
делать  больше  ракет?  Но  почему  русские  так боялись  американцев,  ведь
озоновый щит закрывает всех?
     И тогда Чиун снова вышел на связь. Линия с Пхеньяном опять заработала.
     -- Чиун, у нас сложности с берлогой и медведем...
     --   Те,  кто   посмел  опоганить  немеркнущую   славу,  захлебнутся  в
собственной крови, -- сказал Чиун. -- Но сначала мое скромное дело. Надеюсь,
вы передали Римо мое послание?
     -- Когда он выходил на связь, я ему все сказал.
     -- Хорошо. Он поймет. Со мной можно связаться через посольство Северной
Кореи во Франции.
     -- Вы работаете на них?
     -- Только на славу вашего трона, император Смит. Это дело личное.
     -- Мы можем увеличить выплаты. Будущее мира...
     --  В  его прошлом,  о,  сиятельный император.  Я защищаю  прошлое. Что
сказал Римо, узнав про отрывок? Он прочел его? Сказал что-нибудь?
     -- Я достал книгу.  Это северокорейский школьный учебник. Я зачитал ему
все.
     -- По-английски?
     -- Мне пришлось. Его перевели для меня. Я не знаю корейского.
     -- И что он сказал?
     -- Он сказал: "Еще что-нибудь есть?"
     -- И больше ничего?
     -- Нет.
     -- В переводе все теряется.
     -- Послушайте, если вам кто-то платит, мы готовы платить больше.
     -- Можете ли вы вернуть вчерашний день?
     -- Не понимаю, -- сказал Смит.
     -- Можете ли вы  дать мне  Александра Македонского, выстраивающего свои
фаланги  для  приветствия?  Дать  мне  опущенные  знамена  могулов?  Римские
легионы, остановившиеся в Сирии, потому что император сказал, что его войска
ни шагу больше не сделают на  восток? Рыцарей, расступающихся в  почтении, и
короля, говорящего на языке,  который  давно  уже  забыт:  "Синанджу, ты  --
гордость человечества!"?
     -- Чиун, мы можем дать только то, что можем.
     -- Передайте Римо корейский текст.
     -- И тогда вы выполните наше поручение?
     -- Столь же точно, как лепестки лотоса целуют темные ночные струи.
     -- Значит, да? -- переспросил Смит.
     И Чиун устало объяснил, что никогда  не давал более твердых  заверений.
Это было "да", достойное столь великого императора, как  император Харолд В.
Смит.
     --  Ну,  отлично. Благодарю, -- сказал  Смит.  Чиун  подумал,  что этот
человек  удивительный  тугодум.  Будь  у  него  время,  Чиун  постарался  бы
объяснить,  что  стоит  за   его  утопическим  планом  "сохранить  для  мира
завтрашний  день". А может, это  были тайные планы,  вроде планов Шарлеманя,
короля  франков, который стравливал  один народ  с другим? Или  Смит  просто
помешался на своих разговорах о секретности и о спасении мира? Но если он не
собирался его  покорять, зачем ему было его спасать? Чиуну не  было  дела до
того, исчезнет ли Байонн, Нью-Джерси с лица Земли. Что Смиту до Синанджу или
до Пхеньяна?
     Но Чиун, Мастер Синанджу,  недолго раздумывал над этими загадками.  Ибо
был он  в Париже, в стране франков, называемой теперь Францией, в той самой,
которую римляне называли Галлией,  когда топтали своими  тяжелыми сандалиями
ее пыльные дороги.
     Чиун собирался прославить эту страну. Париж  станет известен как город,
в  котором  Чиун,  которого,  возможно,  прозовут  Великим, вернул сокровища
Синанджу их владельцам.

     Дом Арно  проводил уникальный аукцион. А то, что является редкостью для
дома Арно, то уж тем более редкость для всего Парижа. Ну а то, что и в самом
Париже редкость, для всего мира -- диковина из диковин.
     В здание  серого мрамора на Рю-де-Сен в  седьмом округе были приглашены
лишь самые избранные ценители.
     Все  близлежащие роскошные галереи закрылись,  выказывая  таким образом
уважение к тому, что должно было произойти в этот день.
     На аукцион было выставлено  сто  золотых монет Александра Македонского.
Только  золота в них было  на добрых  полмиллиона  долларов. Но сами монеты,
несмотря на то, что им  было две  с  половиной тысячи лет, сияли, словно  их
чеканили  вчера. И, что самое невероятное, из античности не дошло  ни  одной
монеты с подобной чеканкой.
     На  одной   стороне  была   выбита   голова  Александра,   знакомая  по
изображениям  на  меди,  серебре  и  золоте  --  развевающиеся кудри, гордый
профиль, чувственные губы. Александр Великий, властелин мира.
     Но на  оборотной стороне вместо знака города, к примеру афинской  совы,
была  фаланга  греческих солдат, поднявших в приветствии копья. И написанное
греческими   буквами   слово,  неизвестное   в   этом  языке.  Читалось  оно
приблизительно так: "Синанду".
     Поначалу  кое-кто  решил, что  это подделка. Но  ученые определили, что
чеканка безусловно греческая. Голова Александра тоже не вызывала сомнений. И
шрифт, коим было написано странное слово, был подлинным.
     Кроме того, остались  свидетельства из истории. Александром при подходе
к  Индии  была отчеканена сотня золотых  монет -- в качестве  дани.  Но кому
предназначалась  эта дань, какого восточного бога хотел  он  ублажить  -- об
этом история умалчивала. Но монеты  были  отчеканены, и было их ровно сто. И
здесь тоже ровно сто.
     Обыкновенно  дом Арно объявлял аукцион, на  котором даже  самые большие
редкости были всего лишь одним  лотом из многих. Но эта коллекция была столь
великолепна, что  получила  право  быть единственным предлагаемым к  продаже
лотом. Даже "Мона Лиза" не удостаивалась подобной чести.
     Аукцион  был  назначен  на три  часа пополудни. Получить приглашение на
него было делом престижа для коллекционеров Парижа и Европы.
     Самым интригующим было то, что имя владельца не называлось. Сомнений не
было -- анонимом был ни кто иной, как Валери, граф Лионский. Дело в том, что
это был самый известный во Франции аноним.
     Граф Лионский  был главой СВВР -- Службы внутренней и внешней разведки.
Весь мир был наслышан  о знаменитом Втором  отделе, но на  самом деле именно
СВВР была основной силой  в борьбе с  русскими шпионами. Все знали, что граф
неоднократно расстраивал их планы и был приговорен ими к смерти.
     Знающие люди поговаривали,  что устранение  графа  было  бы для  врагов
Франции акцией более ценной, чем захват Парижа.
     Посему  его  появления на  аукционе никто не  ожидал.  Он  на нем  и не
появился,  а его  местопребывание всегда держалось  в глубочайшей  тайне. Но
вопросов  было тьма.  Принадлежали  ли  эти монеты его семье  издавна? Каким
образом  они ему  достались?  Не могли  ли они быть переданы  ему в качестве
взятки?
     Но  вопросы  эти  не  слишком  долго  занимали  фешенебельную  публику,
прогуливавшуюся по выложенным мрамором залам дома Арно.
     С  одной  стороны все финансовые  операции человека,  занимающего столь
важный  пост, находились  под негласным контролем правительства. И многие из
присутствующих   знали,   что  показало  расследование,  поскольку   в   это
правительство входили.
     Было известно, что посылка была отправлена из Парижа на абонентный ящик
СВВР.  Обратный  адрес   был  вымышленный.  Поскольку  предпринималось   уже
несколько   попыток  взорвать  СВВР,  все  посылки  вскрывались  роботами  в
специальном бункере.
     Тогда перед расследовавшими это дело  встал вполне логичный вопрос,  не
взял ли граф Лионский взятку, которую переслал таким образом самому себе?
     Возможно. Но ведь  все бумаги и посылки,  к  которым он имел отношение,
проверялись  и  перепроверялись,  поскольку французы, как  и русские,  имели
достаточно  опыта  в  работе  с людьми, и  знали,  что  человеческим  особям
доверять не следует.
     Так что скорее всего сам себе граф посылки не посылал.
     Был возможен еще  один ход --  что граф  взял  взятку, а таким  образом
прикрылся. Но почему взятку  столь необычную? То есть взятку  столь редкими,
просто уникальными  монетами, которые стали главным предметом всех парижских
сплетен?
     Вывод  был  один  --  что  монеты, как  говорилось  в  сопроводительной
записке, были посланы графу в дар за его службу  во благо  Франции. Бумага и
чернила  были французскими.  Почерк  --  буквы  были  печатными  --  немного
неровный, как будто писал некто, не вполне привыкший писать по-французски.
     Граф незамедлительно переслал посылку Арно на аукцион.
     -- У меня нет лишних людей, чтобы охранять сотню монет, -- сказал он.
     Теперь выставленные в витрине золотые Александры покоились на маленьких
бархатных  подушечках.  Каждому  участнику аукциона  было  позволено  дважды
пройти мимо витрины. Некоторые постарались замешкаться.
     --  Как странно.  У меня такое чувство, что они выпущены сегодня утром.
Они такие... настоящие. Такие современные, -- сказала одна дама.
     Грудь ее  вздымалась  под ультрамодным  туалетом  из белого шелка.  Шею
украшали  бриллианты  необычайно  чистой  воды.  Когда она  смотрела на ряды
золотых монет, то готова  была распрощаться со своими бриллиантами, со  всем
своим  богатством, с  белым  шелковым платьем и  всем, что  в нем  за  право
обладать этими монетами.
     -- Владеть  ими --  все равно, что  владеть вечностью,  -- заметил один
высокопоставленный чиновник.
     Торг начинался с десяти миллионов долларов. Эту  цену назвал один араб,
чей вклад  в мировую экономику заключался в том, что родился  он  на залежах
нефти, а потом сообразил, как можно, пользуясь этим, доить весь мир.
     Ставка   была   увеличена  сразу  на  миллион.   Сделал   это  человек,
сообразивший, как ускорить процесс прохождения информации в компьютере.
     Следующим  под аплодисменты  публики  сказал свое  слово некий француз,
семья  которого владела одной из провинций с тех самых  пор,  как  Шарлемань
объединил неграмотных князьков, создав великую нацию франков.
     Монеты были проданы за  двадцать два миллиона долларов. Последнее слово
осталось за одним техасским финансистом, который решил, что такие  миленькие
штучки обязательно  должны  принадлежать ему. Он  собирался  переделать этих
"пареньков", как он их назвал, в золотые запонки.
     --  И  подарю  их  полусотне друзей,  Хотя,  постой, столько у меня  не
наберется. Во всем мире не знаю пяти десятков людей, кто того достоин.
     Эхо  аплодисментов разнеслось по  главному  залу дома Арно. Аплодировал
даже аукционист. Стража замерла в почтении. Они тоже понимали, что принимают
участие в чем-то необычайно важном. В историческом событии.
     И вдруг  посреди  грохота  аплодисментов прозвучал высокий надтреснутый
голос.  Говорил  он  на французском  столь  древнем, что он напоминал  смесь
галльского с латынью.
     --  Горе  вам,  франки,  чьи отцы  пошли от галлов!  Услышьте же  слова
последнего предупреждения! Монеты сии  не  принадлежат вам, то лишь  скудная
дань тем,  кто заслужил их. Не  алкайте сокровищ похищенных,  но  жизни свои
спасайте, коль честь свою спасти вам не по силам.
     Стража бросилась обыскивать закоулки, пытаясь  понять, откуда доносится
голос. Служба безопасности  пыталась обнаружить запрятанный микрофон. Лучшие
люди Франции не смогли найти ничего.
     Позже техасец  с посеревшим  лицом говорил,  что  был  счастлив  отдать
монеты  их истинному владельцу, но самого владельца описывать отказывался. И
все повторял:
     -- Что не мое, то не мое, до чего же я рад, что все вернул.
     Но Мастера Синанджу в тот позорный для Парижа день не интересовало, кто
купил  принадлежавшие Синанджу сокровища и  какой  вор передал  какому  вору
награбленное.
     Это были сокровища Синанджу, и они должны были, быть возвращены.
     В тот день Мастер искал среди франков того,  кто осмелился пойти против
дома  Синанджу. А  ответ на это  был  не в монетах.  Ответ был найден позже,
ночью, когда все было сведено воедино.
     Главный  кассир  подготовил  чек  для  директора дома  Арно.  Поскольку
местопребывание  графа Лионского  держалось  в секрете, директор даже не мог
доставить себе удовольствия  переслать такую огромную сумму.  Чек  следовало
передать в  простом  конверте батальону СВВР. По плану после такой публичной
сделки чек должен был проследовать по так называемому "живому лабиринту".
     Проще говоря, если бы кому-то взбрело в голову проследить путь чека, он
должен  был  приготовиться к  тому, что потеряет немыслимое  число  агентов,
потому что каждый, замеченный  в попытке идти  следом, мог  быть  обезврежен
прикрытием.
     Это был  отточенный маневр, который в лучшем случае позволил бы выявить
вражеских агентов,  действующих во  Франции. В худшем  случае чек должен был
быть  просто  доставлен  в   целости  и  сохранности  директору  СВВР  графу
Лионскому.
     Не знали  они лишь того,  что этот трюк  так же нов, как царь Критский,
или император Феодосии.  На самом деле прием этот был вполне традиционен,  и
мастер Синанджу без труда проследовал за чеком по ночным улицам Парижа.
     Той  ночью он выбрал  бархатное  кимоно,  черное с  бордовыми полосами,
поглощавшими свет.  На  ногах  у  него  были  деревянные сандалии  с  гладко
отполированными подошвами, приглушавшими  шаг. Раз  уж  дело было в  Париже,
Чиун убрал волосы назад, и они были прикрыты черной шапкой, поднимавшейся на
затылке как колпак.
     Это был туалет специально для того, чтобы повергнуть французов ниц.
     Батальон проследовал уже три линии лабиринта. Слежки замечено не  было.
Один из новичков  сказал,  что  чувствует постороннее присутствие, но словам
его значения  не придали и  сказали, что  если он  еще раз сошлется  на свои
необоснованные страхи, на него подадут рапорт.
     Убедившись,  что  за  ними  никто  не  следит,  они   передали  конверт
следующему батальону, который и доставил его самому директору.
     -- Господин граф, мы здесь, -- доложил командир второго батальона.
     Они имели все основания чувствовать себя  в полной безопасности. Старый
особняк  на  Рю-Сен-Жан  представлял  из  себя огромную электронную ловушку,
оборудованную  столь   безупречно,   что   это  позволяло   СВВР   считаться
единственной организацией в Европе, могущей противостоять русским.
     Сколько  агентов  полегло  на  улицах  Парижа,  пытаясь  уничтожить  ее
директора? Сколько раз СВВР  загоняла в угол победоносные легионы КГБ? Найди
хоть один враг этот особняк, он тут же нашел бы собственную смерть.
     -- Вот благодарность за  ваш дар, господин директор, -- сказал командир
батальона.
     Слухи  о  миллионах  расползлись по  Парижу еще  до  того,  как конверт
отправился в путешествие по его улицам.
     Командир  и его батальон ждали,  пока их начальник распечатает конверт.
Чтобы доставить удовольствие своим "мальчикам", как он называл самых опасных
людей Франции, де Лион вскрыл конверт и показал им чек.
     Это  было  целое  состояние,  но  в  душе  французский  аристократ  был
настолько  спокоен,  что   ему   пришлось  вымучивать   из   себя  радостное
восклицание.  Ему,  в  общем,  было наплевать. Если бы не  кое-какие  мелкие
неудобства, он был бы согласен остаться без гроша.
     Валери,  граф де Лион, принадлежал  к  той редкой породе людей, которым
всегда сопутствует удача. Он свергал правительства, уничтожал во имя Франции
людей   по  всему  миру,  и  каждый  раз,  когда  Франция  этого  требовала,
расстраивал планы русских.
     Конечно, всегда останавливать  русских  Франции было не нужно. Это была
проблема американцев.
     СВВР  преуспевала  необычайно, и  по  этой причине  граф  де  Лион  был
счастлив. Де Лион любил лишь  свою работу. Многих в КГБ он знал по  имени, и
не потому, что в этом заключалась  его  работа, а потому, что как  мальчишки
восхищаются футбольными  звездами, де Лион восхищался удачными переворотами,
безупречными   убийствами,  кражей   документов  государственной   важности,
выполненной так, что само государство и не  подозревало о том, что документы
выкраны.
     Каждый  раз, когда  де  Лион  посылал  людей  против  чужой  страны, он
старался вызвать в них уважение к делам противника. Он вникал  в подробности
секретных миссий как заботливый отец, следящий за первой работой сына. Он не
брал работы на дом, что это за работа. Работой были приемы. Работой были его
конюшни в  поместье на юге Франции. Работой была жена. Редкие любовные связи
и те были работой.
     Как замечательно было наблюдать за  рукопашной его лучших оперативников
в песчаных карьерах под Марселем, где пролитая кровь тут же уходила в песок.
     Замечательно   было  следить   за  тем,   как  проваливается   отличная
контрразведческая операция  датчан  в Восточной Европе,  проваливается из-за
отсутствия   поддержки.   И   как  приятно  было  назначать   месяц  для  ее
осуществления.
     Де Лион полюбил свою работу не по воле случая, это было у него в крови.
Предками  его были  кровожадные франкские рыцари. Они были воинами не  из-за
жажды к наживе, а воинами по любви -- любви к войне.
     Поэтому в ту темную ночь  де Лиону  и  пришлось изображать перед своими
людьми  радость  по  поводу  свалившегося  на  него  богатства.  Для   этого
сдержанного  аристократа это значило только одно -- что всю оставшуюся жизнь
ему  не  придется  беспокоиться  о  деньгах,  а о  них-то  он  и не особенно
беспокоился. Но простые люди любят зрелища.
     --  Двадцать два миллиона долларов! Пожалуй на литр-другой вина хватит,
или на пару крошек. А если крошка умеет транжирить деньги, за полдня она все
пустит на ветер.
     Мужчины загоготали. Де Лион только собрался велеть принести вина, чтобы
выпить  за удачу,  потратить десять минут и  с  чистой совестью вернуться  к
материалам  о  положении в Африке, разложенным  у  него на  столе, как вдруг
увидел нечто.
     Поначалу он  даже был  не вполне  уверен, что он  это  увидел.  В холле
мелькнул какой-то сгусток тьмы -- за открытой дверью. Но звука он не услышал
и  решил, что ему  померещилось. В его  доме без ведома  его людей ничто  не
могло двигаться.
     Но  вина  все  не  приносили.  Он  послал одного  из  людей  поторопить
официанта. Тот не вернулся. Де Лион проверил звонок. Он работал, но никто не
отзывался.
     --  Происходит  что-то странное, --  сказал де Лион.  Два  оперативника
достали пистолеты.  Они встали по  обе стороны от своего  начальника и вышли
вместе с ним из комнаты.
     В проходе  де Лион наконец увидел  эту темноту.  Это оказалось каким-то
одеянием, и люди графа упали, как подкошенные от движения,  которого он даже
не  успел разглядеть. Он  лишь понял, что оно должно было быть, когда головы
его людей с грохотом упали на пол.
     --  Ты!  -- сказало  видение на  таком старофранцузском,  что де  Лиону
пришлось переводить для себя его слова с латыни. -- Где мое сокровище?
     Де  Лион  увидел,  что  тело  рядом  с  ним  последний  раз  дернулось,
выталкивая из разорванной шеи струю крови.
     У  привидения  были  азиатские черты лица. Голос  у  него был резкий  и
высокий.
     -- Я  ничего  не крал, --  сказал де Лион.  Где же стража? Где защитные
устройства? Если бы он не слышал собственного напоенного страхом дыхания, он
бы решил,  что  ему  это  снится. Но может ли  человек  во сне слышать язык,
которого не знает?
     -- Франки все воры. Где сокровище?
     --  Ничем не могу вам  помочь, -- ответил де Лион.  Он вдруг понял, что
удары, которые нанес этот человек,  были столь стремительны, что  мускулы на
руке  мертвеца, сжимавшей пистолет,  даже не  успели напрячься.  Бесполезная
рука  на бесполезном теле с бесполезным пистолетом. Он бросил быстрый взгляд
в сторону. О замыкающем тоже позаботились. Голова снесена.
     Де Лион подумал, что, дотянись он до пистолета, он много пуль  выпустил
бы в темноту. Стремление к битве победило страх. Де Лиону брошен вызов. А де
Лионы не проигрывают.
     Ему  нужно  подобраться к пистолету так, чтобы  не было понятно, что он
хочет напасть.  В кармане его  халата  бью маленький  пистолет, но  о нем он
решил на время забыть. Он использует его для другого.
     -- Не след уподобляться постыдному вору, франк, -- сказал человек.
     У него было лицо старика.
     -- Как вы сюда попали?
     -- Дом вора всегда воняет. Ты можешь сказать теперь, где сокровище.
     --  С  радостью сделал бы это, --  сказал де Лион. -- Готов отдать  вам
свое оружие в знак того, что  готов сдаться. Оно очень ценное, само по  себе
сокровище.
     -- Ты продал мои монеты. Где остальные сокровища? -- спросил Чиун.
     Он заставит этого человека тащить награбленное назад в деревню. Уже три
века  дом Синанджу не брал никого  в рабство, но этот франк  станет рабом, а
потом  его надо  будет  передать  кому-то,  чтобы  казнили. Мастера Синанджу
испокон века были убийцами, а не палачами.
     -- А, остальные. Конечно. Прошу вас, возьмите это, -- сказал де Лион.
     Одной рукой он протянул пистолет и попытался  поклониться сгустку тьмы,
который, теперь это было окончательно  понятно,  оказался  стариком в черном
кимоно. Надо прострелить ему колени, а уж потом допрашивать.
     Старик,  уж  какими  ужасающими  возможностями он  не  обладал,  сделал
идиотское движение. Он  взял  пистолет, и поэтому де  Лион  сумел дотянуться
другой  рукой до пистолета  охранника.  Движением  столь легким, что  рыцари
былых времен ему бы  позавидовали, де  Лион  направил его на кимоно  и начал
стрелять.
     Но выстрелов слышно не было. Пистолет был сломан.
     Он попытался кинуть его на пол,  но он не падал. Де Лион не мог двинуть
собственной рукой. Оказалось, сломана она, а не пистолет.
     И тут пошла боль. Боль, которая, казалось, знала его тело лучше, чем он
сам. Она усиливалась, когда он лгал,  и отступала, если он отвечал правду, а
потом уже не останавливалась, даже если он не врал.
     -- Монеты были  мне  подарены.  Подарены! Не  знаю,  от  кого они.  Да,
подарок ценой  в несколько миллионов долларов. Мы не смогли выяснить, кто их
послал.
     Этот человек явно говорил правду. Вот что самое печальное. Здесь было о
чем   поразмыслить.  Эти  монеты   были   данью  Александра.   Недостаточная
компенсация за то, что он  лишил их стольких мест службы, покорив всех царей
Запада, но за это этот гречонок и должен был умереть.
     Франкский  рыцарь, столь  дурно говоривший на  своем прекрасном  языке,
тоже должен умереть.
     Он покрывал  краденое. Своей  собственной  рукой  граф Лионский написал
записку, в которой раскаивался в том,  что связался с сокровищами  Синанджу.
После чего ему было позволено отправиться к собственным праотцам.
     Когда тело  было  найдено, случившееся было немедленно решено держать в
тайне. Второй отдел, напарник СВВР,  расследовал все подробности  убийства в
особняке. Чек украден не был. Де Лион и его  люди были убиты крайне странным
образом.
     В  заключительном докладе президенту сообщалось, что явно  существовала
некая связь между  продажей монет и смертью директора СВВР, что само по себе
было  странно --  ведь столько служб мира искало его  смерти,  а причиной ее
послужило какое-то личное дело.
     Они были  уверены  в том, что с монетами -- дело личное, потому что и в
записке, и на монетах было одно странное слово: "Синанду".
     В записке -- латиницей, на монетах -- по-гречески.

     Возвратив  монеты, Чиун  воспользовался услугами правительства Северной
Кореи и улетел обратно в Пхеньян. В аэропорту  его встречал почетный  караул
во главе с Саяк Каном, пхеньянцем, который знал подлинную историю Кореи.
     Он  доложил,  что  от  человека по имени Римо звонков  не поступало, но
номер, установленный для дома Синанджу, был передан человеку по имени Смит.
     -- Но хоть что-то сообщили? Прочел ли  человек по имени Римо твою милую
ложь?
     -- Человек по имени Смит не сообщил ничего.
     -- Дело в том, что он белый, -- сказал Чиун.
     Больше он  ничего не говорил, пока вез  в машине монеты в деревушку  на
берегу Западно-Корейского залива. В молчании вернул он монеты в великий дом,
дом, хранивший недавно дань тысячелетий. Там он положил монеты на  их место,
жалкую кучку монет, одну в огромном доме.
     Дом  этот был  передан Чиуну, когда отец его понял, что тело его  скоро
покинет  этот мир. Всю  жизнь  Чиун готовился получить этот дом, чтобы потом
так  же достойно  передать его.  Даже в самые  мрачные  времена,  когда  ему
казалось,  что  передать  этот  дом будет некому, он не  отчаивался так, как
сейчас.
     Ибо он, Чиун, утратил все, что  получил; все  упоминания о сокровищах в
летописях Синанджу  оказывались сомнительными -- ведь слитки,  и  монеты,  и
драгоценные каменья исчезли без следа.
     Лишь подтверждением тому, что светловолосый гречонок осмелился  подойти
слишком близко к Синанджу были обретенные вновь монеты.
     Но  тот, кто в один прекрасный день должен все это унаследовать, тратит
попусту и свое время и умения, данные ему  Синанджу, на какие-то недостойные
занятия. Чиун потерял и сокровища, и того, кто был бы достоин их получить.
     Дом Синанджу  еще не  погиб, но в тот день великой скорби он жалел, что
это не так.
     Чиун почувствовал, как задрожала земля, а  потом услышал где-то вдалеке
шум взрывов. Вскоре их услышали и  жители деревни и в великом страхе подошли
к нему.
     -- О Мастер, защити нас!
     Чиун отослал их, сказав:
     -- Мы  всегда защищали вас, но как вы защитили сокровища, которые  были
оставлены на ваше попечение?
     Он не стал им говорить, что просто  идет новая война. До Синанджу войны
не  доходили.  Генералы  знали,  что  подобной  битвы  им  не  пережить  вне
зависимости от ее исхода.
     Земля продолжала дрожать,  над головой ревели самолеты, которые бросали
бомбы на наземные укрепления. Бой продолжался  до  утра, и  тогда  орудия на
берегу стихли. И жители деревни вновь пришли к дому, в котором был Мастер, и
сказали:
     -- Мастер, о. Мастер, пришли две подводные лодки с  данью для тебя. Они
тяжело нагружены и ждут тебя.
     -- Под каким флагом они пришли?
     -- Под тем же, что обычно.
     --  Есть ли  среди них худой  белый  с широкими  запястьями? -- спросил
Чиун.
     Он не знал, многие ли смогут узнать Римо. Длинные носы  и круглые глаза
этим простым людям казались одинаковыми.
     -- Там много белых.
     Римо приехал,  решил  Чиун.  Пусть дом  будет  пока  пуст, они  вдвоем,
отправятся  на поиски сокровищ. Монеты уже возвращены, они с  Римо добудут и
остальное, они  заставят  мир уважать  собственность Синанджу. Кто  знает, к
чему  приведет  столь  публичное  возвращение сокровищ? Может, правительства
мира  вернут  золотой   век   наемных   убийств,  распустят   свои  огромные
дорогостоящие  армии,  поняв,  что  умелая  рука в ночи  может принести куда
больше пользы.
     Чиун кинулся  в деревню,  потом  --  на пристань,  и  люди  почтительно
расступались перед ним. Он бросил взгляд на две подводные лодки. Римо там не
было.  Золотой  песок  сгружали  на пристань, которая  поскрипывала  под его
тяжестью. Белый капитан хотел что-то сказать ему.
     -- Что случилось с  вашим правительством? Мы должны были пробивать себе
дорогу сюда.  Пришлось  вызывать на  помощь  флот и бомбардировать береговые
укрепления. Что с нашим соглашением?
     -- Это  мелкая дипломатическая  неувязка. Я  все улажу. Передайте Римо,
что  я не желаю с ним  разговаривать. Скажите ему, что он никогда не  сможет
искупить свое бегство от меня в тот час, когда мне была нужна его помощь.
     -- Кому передать?
     -- Римо,  --  сказал  Чиун. --  Скажите ему,  что,  раз он  бросил меня
однажды, пусть  не  рассчитывает,  что я  встречу его потом с распростертыми
объятьями. Я отправляюсь за своим золотом.
     --  Послушайте,  вам передали  сейчас  в  десять  раз  больше  обычного
количества. И еще вам просили передать. Свяжитесь с человеком по имени Смит.
Вы знаете номер.
     --  Я собираюсь вернуть золото в дом, который  ему следовало полюбить с
самого начала. Скажите Римо, что в Синанджу ему пути нет. Чтобы возвращаться
сюда, надо служить Синанджу.
     --  У нас нет никакого Римо,  -- сказал  белый капитан подлодки. --  Вы
хотите,  чтобы мы  оставили  золото  здесь  или  отнесли на  склад, где  оно
хранится?
     -- Римо с вами нет? -- переспросил Чиун.
     -- Нет. Что делать с золотом?
     -- Что угодно. Все равно.
     -- Вы позвоните человеку по имени Смит?
     -- Да, конечно, -- отозвался Чиун, но голос его был  сер  и тускл,  как
вода в заливе.
     Он медленно побрел через деревню к дому.
     Он  потерял  сокровища  Синанджу,  но,  что  еще  больнее,  он  потерял
человека, который должен бы был о них заботиться. Потерял и вчера, и завтра.
     К  дому  подбежал  ребенок  с  запиской.  Была  большая  битва, и Корея
проиграла. Но был один человек,  который просил быть  допущенным в Синанджу,
потому что предстоит более серьезная  битва, которую можно будет и выиграть.
Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню  он  вошел,  склонившись  в  низком
поклоне.
     Чиун  сидел  в  доме  без  сокровищ,  ноги  его  были  скрещены,  глаза
устремлены в  пустоту, а  Саяк  Кан говорил. Они решили,  что дополнительная
подлодка -- это вторжение, но теперь они поняли, что это -- дань, и подлодки
впредь будут пропускаться беспрепятственно.
     -- Ведь дань Синанджу  -- это дань всему, что составляет гордость нашей
великой  нации.  --  Так  говорил  Саяк Кан  перед  тем, как сообщил  важное
известие.
     Его   разведка  обнаружила  еще  одного  человека,   который  осмелился
продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя  Великим
Понтификом.
     Современные люди зовут его Папой.
     -- Святой человек из христиан, -- сказал Чиун.
     -- Да. Отвратительно, что  эти шаманы так стремятся  преумножить и  без
того немалые свои богатства.
     --  Да,  святые люди не всегда  бывают святыми, -- сказал Чиун, который
уже знал, кто похитил сокровища.
     Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему
люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу.
     -- Папа должен умереть, -- сказал пхеньянец Саяк Кан.

     Последние  пятьдесят миль дорога была сплошь  лед и камни, только следы
указывали, что когда-то здесь проезжала другая  машина. Но это все-таки была
дорога. Дальше по  карте, там, куда вел свой отряд полковник Семен Петрович,
дорог вообще не было.
     За  ним было  достаточно  водородных  боеголовок, чтобы испепелить  всю
Якутию, а волна радиации докатилась бы и до Монголии. Но что наводило полный
ужас на этого офицера-ракетчика,  который командовал конвоем из восьмидесяти
семи машин, так это сами ракеты. Он раньше и близко не видел подобных ракет,
более того, его всегда уверяли,  что таких ракет Россия производить не будет
"ради безопасности человечества". Вся штука с этими "геенами огненными", так
он  приучил  своих людей  называть  эти ракеты, была  в том, что  они  могли
стартовать с любого места, прямо у него из-за спины, посреди Сибири, оставив
за собой воронку размером с два Ленинграда. Дорога,  вернее, то, что  от нее
осталось,  была ухабистой, а боеголовка уже с завода  вышла заряженной  -- о
подобной  глупости раньше  никто  и  помыслить  не мог.  Даже  американцы не
заряжали свою первую атомную бомбу до  тех пор, пока самолет, на который она
была погружена, не приблизился к цели. Орудие заряжают непосредственно перед
атакой. Уж это-то всем известно. А теперь в России все посходили с ума.
     Безумие --  как  то  самое  оружие, про  которое  ему и  всем остальным
офицерам  обещали, что оно никогда не будет создано, -- нависло над Россией.
Но  это  будет  уже  не  война, а массовое  уничтожение.  Он  сам  уничтожит
миллионы,  и оправдания  ему не  будет.  А какое может быть оправдание  этой
сумасшедшей штуке, которую он сейчас сопровождает на новую сибирскую базу?
     Началось все  несколько дней назад.  Первую весточку Петрович получил у
себя  в  квартире  в  Саратове. Он  только что отстоял в очереди  за  писчей
бумагой  для своего внука. Прошел  год  с  тех пор, как он  вышел на пенсию,
доступа к  канцтоварам уже  не  имел,  а  с бумагой всегда были проблемы.  В
квартире его ждали жена и секретарь райкома, который  даже пальто не снял, а
стоял и нетерпеливо постукивал ногой об пол.
     -- Ему  весь день звонили,  --  объяснила жена  отставного  полковника,
полная добродушная женщина.
     -- Ваше начальство мне звонило, -- сказал секретарь райкома.
     -- Конечно, они же не могли  позвонить мне, -- сказал Петрович, который
стоял в очереди на телефон с 1958 года.
     --  Они  могли  и по  другим  номерам позвонить,  но  дело срочное. Вам
надлежит немедленно отправиться в Эвенкию.  В вашем распоряжении будет любой
самолет, любая машина, все линии телефонной связи.
     -- Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем?
     -- Нужны вы. И немедленно.
     -- Что, война? Где?
     -- Не знаю. Я даже не знаю,  кто нынче правит матушкой-Россией. То, что
они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы
война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит.
     -- Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась.
     -- Мы бы знали, -- сказал секретарь.
     --  Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие
люди понадобились.
     -- А такое возможно? -- спросил секретарь.
     -- Нет, -- ответил отставной  полковник и вздрогнул. --  Невозможно.  В
ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем
то, что скажут, если  скажут, а  если повезет, то  и телефоны нам ставят. Не
повезет -- стоим  в очереди за писчей  бумагой. Я так понимаю, что машину до
аэропорта предоставите вы?
     Секретарь коротко  кивнул. Отставной  полковник обнял  свою круглолицую
жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и  как он ее любит, и
какой хорошей женой она была -- на крайний случай, вдруг больше не вернется.
Она  все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие  его слова уже не могли
убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке.
     Секретарь, аккуратно застелил  переднее сидение  своего ЗИЛа пленкой  и
попросил  отставного  полковника  садиться  поосторожнее,  чтобы сиденье  не
попортить.  Петровичу  ужасно  захотелось швырнуть  эту  пленку секретарю  в
морду. Но  ведь тот мог потом попортить жизнь  его  жене, поэтому он  только
мрачно  кивнул.  Он  даже  извинился  перед  этим  типом  с  партбилетом   и
персональным  автомобилем, и телефоном, и со  всеми вещами, которые  значил,
коммунизм в той стране, где его строили дольше всех.
     Аэропорт  был маленький, но взлетные  полосы, как и во всех  аэропортах
России, были  сделаны так, что  могли принять самые  современные сверхмощные
самолеты.  Их  длины  хватало не только для того, что уже  летало, но  и для
того, что могло бы полететь через пятьдесят лет.
     Аэровокзал  был  просто  халупой.  И  там кошмар  стал  обретать  черты
реальности.  Были там юнцы,  чьи щеки еще не знали бритвы, были  и ветераны,
отслужившие  в ракетных войсках. И  всех  их,  как и  Петровича, вызвали  по
команде.
     Каждые тридцать  секунд  громкоговорители  призывали  соблюдать тишину.
Когда они  сели в самолет на Эвенкию, они получили еще  одно предупреждение.
На сей раз оно было  сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того,
чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах.
В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы.
     -- Солдаты матери-России! -- прочитал офицер по  бумажке, стоя в голове
самолета. -- Вы  призваны в трудное для истории народа и всей страны  время.
Многие захотят обсудить  происходящее с братьями-солдатами, но мы  вынуждены
это  запретить. Ситуация  напряженная, поэтому с  нарушившими  приказ  будем
разбираться по всей строгости.
     В  самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели,
офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили.
     -- Война это, -- сказал старый ракетчик. -- Чего еще?
     --  Вы слишком спешите с  выводами, -- сказал молодой человек, чье лицо
было глаже, чем у жены полковника.
     -- Нет, -- ответил старый ракетчик, -- когда  нет войны, мы слушаем про
славные  дела коммунистической  партии  и про то, что она делает для  народа
России. Но когда они посылают людей на бой, то о партии не говорят.  Помню я
Великую  Отечественную. Начиналось  все с  защиты коммунизма от  фашизма, но
быстро превратилось  в борьбу матушки-России  с  гуннами.  Когда  на  смерть
посылают, всегда о Родине говорят. А когда хотят, чтобы в очереди безропотно
стояли, то о партии.
     -- Он не торопится с выводами? -- спросил молодой человек у полковника.
     -- Если действительно война, то нет. Если нет, значит,  торопится, -- с
чисто русским фатализмом ответил полковник. -- Вы вокруг  посмотрите. Думаю,
гораздо  важнее  увидеть, кого здесь нет,  чем кто есть. Я не вижу ни одного
действующего офицера-ракетчика.
     -- Если дело срочное,  что ж они  собирают незнающий  народ? -- спросил
старый ракетчик.
     Ответом на это было то, что казалось  чудовищным сном.  Чтобы управлять
тем,  что им  показали  в  Эвенкии,  не  нужно было  разбираться  в ракетной
технике.
     Они  ехали  мимо колонн машин,  груз на которых был  затянут брезентом.
Около  каждого  грузовика  стояла  стража. Офицер  ракетных войск заходил  в
каждый автобус  и  предупреждал, что  трогать  ничего  нельзя.  У  некоторых
старичков-отставников отобрали слуховые аппараты, что  сделало их совершенно
беспомощными.
     Их завели  в  какой-то  бункер. Там на лафете стояла  странная  ракета.
Обычно,  чтобы  показать, насколько незаряженная ракета  безопасна,  на  нее
залезал инструктор.  На сей раз он очень  осторожно подошел и встал с самого
края, стараясь не двигаться.
     -- Вот она, -- сказал он.
     Говорил он без мегафона и голоса не повышал. Все подались вперед. Те, у
кого  отобрали слуховые аппараты, ждали, что им потом все перескажут, а пока
просто переглядывались.
     -- Она сделана так, что на дополнительное обучение  у  вас  уйдет всего
тридцать секунд. В зале послышался ропот.
     -- Пожалуйста, тихо. То, чему вы обучались в связи с ядерным оружием --
а  она ядерная,  товарищи,  ядерней  не  бывает  --  касалось  прежде  всего
безопасности и систем наведения. Здесь система наведения старая и не слишком
точная.  Но  компенсируется это  силой заряда боеголовки. Мерзкая штуковина.
Знали бы вы, что у нее в клювике.
     И, перед тем, как отойти, он добавил:
     -- Она заряжена и готова к запуску.
     На минуту  воцарилась  мертвая тишина, а  потом все, даже зеленые юнцы,
все поняли. Одиннадцать  месяцев в каждом учебном году уходило  на то, чтобы
ознакомить обучаемых с системами безопасности. Теперь  было  понятно, почему
не надо обучаться ею управлять -- здесь не было защитных устройств.
     Это  новое  мерзкое оружие  было первым  в  мире  оружием  без  защиты.
Прозвали его "красной кнопкой".
     Стоило нажать на кнопку, и  ракета отправлялась  в путь.  Как спусковой
крючок у ружья.  Поэтому обученные офицеры-ракетчики  были ни к чему.  Такой
ракетой может управлять  любой  дурак. Выбор был невелик.  Либо  есть война,
либо  нет  войны. А произвести такое  можно было только  будучи  уверенным в
войне, потому что такие штуки просто так не сооружают.
     В этом оружии не  было  никакой электроники, на цель оно наводилось как
простая  пушка. Попадать  можно было  куда угодно --  для  боеголовки  такой
мощности все без  разницы.  Одна боеголовка  могла разнести четверть страны.
Надо  было  только  послать   это  в   сторону  Северной  Америки.  Массовое
уничтожение.
     Если бы Петрович не беспокоился за свою  жену, он бы вышел из  игры. Но
он  этого не сделал. И вот он уже неделю тащился по ужасным дорогам. Потом и
дороги кончились. Перед ним были какие-то холмы, он  снизил скорость до двух
киллометров в час.
     Задание у него было не из  легких. Он должен был создать  новую базу, о
которой американцы и не  подозревали, потому  что пока что ее не было вовсе.
Потом  он  должен  был  навести орудие  на  приблизительную цель и, действуя
согласно  полученной  инструкции,  если  не поступит новых  распоряжений,  в
определенное  время  через  две недели, произвести  запуск. Ему дали  старые
швейцарские механические  часы, чтобы он не перепутал время. Он должен  был,
если не поступит иных указаний, начать Третью мировую войну.
     Его  передвижения  не  остались  незамеченными  ЦРУ.  Из  космоса  была
замечена не  сама  ракета -- это мог быть  один из муляжей,  которые русские
понатыкали  по   всей  Сибири.   Засекли  телефонные  переговоры  отставного
полковника,  который   докладывал   начальству,   что   находится  в  боевой
готовности.
     Проанализировав    частоту    и    характер    сообщений,   Центральное
разведывательное управление пришло к выводу, что готова к действию еще  одна
"красная кнопка".
     Харолд В. Смит имел доступ  к этой информации. Более того, пока русские
позволяли  себе  такое,  президент   получил   от   Великобритании   протест
относительно  особо жестоких  действий  одного  из  американских агентов. Он
передал это Смиту, который написал уместное в подобных случаях опровержение.
Первая   часть  была  сугубо  официальной,  в   ней   осуждалось  насилие  и
предлагалась помощь  стране, в которой произошло  столько убийств, в  поимке
преступника. Но лично  президент позволил себе  ту  шутку,  которую повторял
всегда, когда Римо и Чиун действовали за пределами Соединенных Штатов:
     -- Если узнаете их имена, сообщите нам, мы бы хотели их использовать.
     Но  главным пунктом  было  то, что,  по-видимому, пострадавшая  сторона
обладает  неверной  информацией,  ведь  человек не  может совершать подобные
поступки. Тогда Смита поразило, что ответ на  возмущение  его государства по
поводу экспериментов с  оружием, разрушающим озоновый слой, очень походил на
те  отговорки, которыми они сами  обычно прикрывали  Римо  и Чиуна. То есть,
попросту  говоря, был ложью.  У России были все причины не доверять Америке.
Правда слишком походила на обыкновенную ложь.
     Он почти понял слова Чиуна: "Они видят зло в своем собственном зле".
     Дом Синанджу  конечно же не  считал самого кровавого из русских  царей,
Ивана Грозного, злом. Но это потому, что  он  хорошо им платил. Так что  то,
что Чиун подразумевал подо злом, и  то, что подразумевает западный  человек,
-- совершенно  разные  вещи. Смит не  знал,  что является  злом  для  Чиуна,
поэтому его формулу было трудно применять.
     Красный   телефон   снова  зазвонил.  Смит  снял  трубку,  выглянув   в
непрозрачное  снаружи  окно  Фолкрофта,  санатория в  Рае, Нью-Йорк, который
служил прикрытием организации.  В окно был виден залив Лонг-Айленд, серый  и
пасмурный. Обычно президентская линия включалась три, максимум четыре раза в
год. В тот день она включалась уже в третий раз.
     -- Слушаю, -- сказал Смит.
     -- Думаю, англичане нам поверили. Но знаете, что натворил ваш агент? Он
проехал по Англии, собирая сотрудников  безопасности, как  чемоданы, а потом
перебил уйму народа в самом Тауэре.
     -- Он обнаружил оружие.
     -- Где?
     -- В Сан-Гауте, в провинции Читибанго.
     -- Вот и еще одна центрально-американская проблема. Черт подери. Может,
просто разбомбить эту провинцию?
     -- Не поможет, господин президент.
     -- Почему нет? В таком случае вы  получите  и  оружие,  и  людей с  ним
связанных. Чего-то одного будет недостаточно. Это все равно, что бороться  с
ядерной угрозой, уничтожив одну ракету. -- Из России хороших  вестей нет, --
добавил президент.
     -- Они готовы к запуску? Сколько у нас времени? -- спросил Смит.
     -- С  этими  проклятыми кнопками они  могли бы  произвести  запуск хоть
сейчас. Но они еще что-то строят.
     -- Значит время у нас есть, -- сказал Смит.
     -- Если они окончательно не перепугаются.
     -- А когда это может случиться?
     -- Вы можете  угадать,  что на  уме у русских? -- спросил президент. --
Кстати, нам еще надо ответить французам по поводу главы СВВР. Французы-то  к
этому какое отношение имеют?
     -- Вы уверены, что это дело рук наших? -- сказал Смит. -- Я слышал,  он
был у русских в списке смертников. И уже много лет.
     -- Да,  уж  они-то  мечтали  от него  избавиться.  Это  всем  известно.
Несколько лет  назад  русские  засылали туда  болгар,  потом  наняли команду
румын.  Но потом  оставили все попытки. По  тому, как его  убили, похоже  на
ваших людей.
     -- Что вы имеете в виду? -- спросил Смит.
     -- Они думают, его убил не человек, а машина. Кости будто размолоты.
     -- Да, может быть один  из  наших, -- сказал Смит и подумал, мог ли это
быть  Чиун. Римо умел многое, но оказаться в двух местах  одновременно и ему
не под силу.
     -- Наступили черные дни, Смит. Я рад, что у нас есть вы и ваши люди, --
сказал президент.
     Он и  не  подозревал, что ни  один  из людей  Смита не  приближается  к
флюорокарбоновой установке.
     Генератор был установлен в "Химических  концепциях"  в  Массачусетсе, в
стороне от сто двадцать восьмого шоссе. Его готовили к новому пуску.

     Хороших  новостей  не было.  Генеральный  вызвал Земятина на загородную
дачу, чтобы  тот заверил  членов  Политбюро:  все  под контролем и действия,
которые он, Алексей Великий предпринимает, абсолютно правильны.
     Земятин говорил коротко и по делу.
     -- Событий мы не контролируем. Пока что боремся с ними, как можем.
     -- Но положение улучшилось  или ухудшилось? Мне же надо что-то говорить
Политбюро.
     -- То есть не пора ли вам по убежищам?
     -- Да нет. Новости. Мне нужны хорошие новости.
     --  Тогда читай  "Правду". Там  написано,  что  капитализм  сдает  свои
позиции, а мы, вдохновленные волей масс, отвоевываем новые рубежи.
     Земятин  взглянул  на  лица других стариков. Было  бы  у  него время на
жалость, он бы их  пожалел.  У стариков был  такой  вид, будто  они глядят в
собственные  могилы.  Про  готовность  к войне -- все это одни  разговоры. К
войне  никто из них готов не был. Про непрекращающуюся борьбу за  завоевания
социализма  -- тоже.  Это были старые  маразматики, внезапно оказавшиеся  на
пороге войны.
     Молчали   все.   Даже   вопросов   не   было.   Земятин   заметил,  как
главнокомандующий,  бухгалтер  по  образованию,  поднес дрожащей рукой рюмку
водки ко рту.
     Земятин развернулся  и вышел. Тело  у него было  все в шрамах, идти ему
было нелегко.
     Сейчас он имел то, чего боялся больше всего. Система была столь уверена
в своей  непогрешимости, что стала бесполезной.  Практически на всех уровнях
сидели такие вот старики, теперь уже абсолютно беспомощные.
     И Генеральный, и  Политбюро перепугались бы еще больше, если бы узнали,
что их хваленый КГБ, самая мощная и  успешная  служба разведки во всем мире,
на самом деле  в  сердцевине своей  была еще беспомощней и бесполезней,  чем
старики на  даче Генерального. Худой человек  с  широкими запястьями победил
всех  и  захватил ту  единственную  ниточку,  которая  вела  к американскому
оружию. И случилось  это легко  и просто в той единственной стране,  где они
чувствовали себя совершенно уверенно.  Это Земятин выяснил через своих людей
в КГБ еще до того, как они постарались скрыть это от самих себя.
     Земятин знал, что если Россия выкарабкается, он  уж постарается сделать
приятную  жизнь  мальчишек  из КГБ чуть менее приятной. Мир  -- это  вам  не
удобный стол в отдельном кабинете, за которым сидишь и отдаешь  приказы. Это
-- кровь. И боль. И предательство. И все это очень опасно.
     Уже  входя в огромное здание на площади  Дзержинского, он вдруг  понял,
как  устал воевать.  Но  сейчас  его  не покидало  чувство,  что надвигаются
неотвратимые события.  Земятин  взял с собой двух преданных  служак, которые
пристрелят любого  по его  приказу  без лишних  разговоров.  Дуло в  морду и
спустят курок. Он мог рассчитывать на то, что его приказу  подчинится любой,
но он слишком устал от людей, задающих вопросы.
     Он отправился прямиком в британский отдел и приказал начальникам других
отделов собраться там же. Генералу, который присутствовал с ним  на ракетной
базе, велел быть там же.
     В кабинете собралось сорок два генерала.  Земятин никому не сказал, для
чего  их  собрали.  Молодой  генерал из британского  отдела  постарался хоть
немного снять напряжение. За час до этого он позвонил фельдмаршалу и сообщил
о  некоторых трудностях,  возникших в Англии. Фельдмаршал ответил, что скоро
будет  и  повесил  трубку. Приказ  был  один  --  оставаться  на  месте.  Их
продержали  полдня.  Отлично.  Теперь здесь собрался весь высший эшелон КГБ.
Кое-кто поглядывал  на  Земятина, сидевшего  рядом  со  своими,  ветеранами.
Земятин ничего не говорил, просто сидел и пил воду.
     Разговор между  генералами  перешел  на.  личные  дела. Земятин дал  им
поболтать о  том, что волновало  их больше всего  --  о часах,  о  дачах,  о
заграничных тряпках и ценах на девок в Йемене. Некоторые смущались того, что
стоят так  близко  от него, но никто  не  осмелился  спросить,  для  чего их
собрали. Каждый ждал, что это сделает кто-то другой.
     Наконец Земятин кивнул одному из ветеранов.
     -- Любого, кроме этого, -- сказал  он, указывая на молодого генерала из
британского отдела. -- Он мне еще понадобится.
     Говорил  он как бы  между прочим,  на  слова  его  никто и внимания  не
обратил. Вес продолжали  беседовать. Выстрел грянул громом. Даже позолота на
стульях задрожала. Старый служака достал крупнокалиберный  пистолет, который
теперь дымился  в его руках, и прострелил голову ближайшего к нему генерала,
который еще успел улыбнуться, заметив, что тот обернулся к нему.
     На  мгновение  воцарилась  тишина.  Все  были  поражены  -- все,  кроме
Земятина и его сопровождающих.
     -- Добрый день, -- сказал он. -- Я -- Алексей Земятин. Думаю, каждый из
вас обо мне наслышан.
     Великому Земятину удалось-таки завоевать их внимание.
     -- Мы все участники битвы за Родину. Этот человек завалил дело, -- и он
показал на сидящего за столом молодого генерала.
     Лоб  генерала  под тщательно уложенными  волосами  покрылся бисеринками
пота. У него перехватило дыхание. Земятину стало интересно, не впервые ли он
видит  труп. А остальные  не  могли понять, почему  застрелили не начальника
британского отдела.
     -- Хочу, чтобы вы меня выслушали. Нас уверяли, что составлен уникальный
психологический  портрет  женщины, которая  могла  вывести  нас  на  оружие,
которое нам крайне необходимо. Так?
     Молодой генерал кивнул. Он старался не смотреть  на тело. Другие высшие
офицеры сильнейшей разведки мира -- тоже.
     --  Мне  нужна была  информация. Ничего сложного.  Меня  заверили,  что
американец,  действующий  в одиночку, опасности не представляет, хотя обычно
американцы в одиночку не действуют. Даже в туалет  они  ходят по трое. Но на
эту женщину американцы послали одного. А нам что обещали?
     Молодой генерал чуть слышно ответил:
     -- Мы сказали, что о нем позаботятся.
     Все остальные  присутствующие  генералы  были  уверены,  что его сейчас
пристрелят.  Те,  кто постарше, не  видели  расстрелов в кабинете со  времен
Сталина. Не возвращаются ли старые времена?
     -- Он был под колпаком, или что-то вроде этого. Вы  сказали, что Лондон
для нас -- что центр Москвы. Вы ведь были совершенно уверены?
     Генерал кивнул.
     -- Громче, -- приказал Земятин.
     -- Я был уверен, -- сказал молодой генерал. Он утер  лоб рукавом своего
безукоризненного костюма.
     --  Я  говорил на этом  самом месте  то же, что  я говорил пятьдесят  и
шестьдесят лет  назад. Враг непобедим до тех  пор, пока не покажет,  как его
можно убить. Никаких шуточек. Никаких игр. Кровь. Только кровь.
     Все молчали.
     --  Вы   у  американцев   передираете  все,  даже  самые  бессмысленные
приемчики. Но сейчас на  это уже нет времени. Над Родиной нависла опасность.
Угроза такая, о которой раньше и не слыхивали. Родине нужны ваши мозги, ваша
кровь, ваша сила. Ну, мальчик. Расскажи нам все об этом американце.
     --  Он  проник через самые лучшие  системы  защиты  в Лондоне, захватил
женщину, которая  все знает об оружии, которое... вас интересует, но я о нем
ничего сказать не могу...
     -- Еще что-нибудь? -- спросил Земятин.
     -- Думаю, это  провал,  --  сказал  молодой генерал.  Он поправил  свой
"Ролекс". Когда-то он думал, что его могут убить где-то  в чужой стране,  но
что здесь, в его собственном кабинете...
     -- Вы даже не знаете, как вы провалились.
     -- Я упустил женщину. Недооценил американца.
     -- Проиграть бой может каждый. Вы меня слышите? Вы все меня слышите? Мы
проиграли много битв! -- взревел Земятин, а потом вдруг стих. -- И еще много
проиграем.
     Потом он немного помолчал.
     -- Но,  -- сказал он наконец, поднимаясь  со  стула и  наступив на труп
человека, которого  он велел убить наугад,  -- мы не имеем права проигрывать
войн. Кажется, никто из вас так и не понял, в чем наш мальчик провалился.
     Земятин  замолк всего на  мгновение. Он знал,  что никто ему  не сможет
ответить. Они все были в шоке. А этого-то он и добивался.
     --  Он  кое-чего  не  сделал.  Он  не  смог  обнаружить  методы,  коими
пользуется этот  американец. Сегодня мы знаем немногим  больше, чем знали до
поражения. Мы так и не поняли, как его убить. Я требую, чтобы с сегодняшнего
дня по всему миру искали американца и эту женщину. Я сам подготовлю команду,
которая будет их брать. Кто ответственный за спецназ?
     В кабинете поднялся встревоженный гул.
     Наконец кто-то сказал:
     -- Вы на нем стоите, товарищ Земятин.
     -- Неважно. Пришлите ко мне его заместителя. А  что касается остальных,
сейчас  самое  главное -- найти  американца  и  женщину. У нас  ведь есть ее
фотография и материалы на нее? Или только психологический портрет?
     -- Фотография есть, --  ответил молодой  генерал. Человека, отвечающего
за спецназ, звали просто Иван. Фамилия его была Иванович.  На самом  деле он
был  штабным офицером и  объяснил с  самого начала, что  никогда  никого  не
убивал.  Возможно,  предложил полковник Иван  Иванович,  фельдмаршал Земятин
предпочтет кого-то  более  искушенного? У молодой  штабной  крысы лицо  было
белое и рыхлое, а губы -- как бутон розы.
     Это  такие  у  нас цепные псы?  -- удивился  Земятин.  Но наверное,  ум
какой-никакой у него есть, раз он так высоко взлетел.
     -- Нет, нет, -- ответил Земятин. -- И ты сгодишься. Что нам надо, Иван,
так это заставить американца показать, как его убить. Без этого он неуязвим.
     На  сей  раз  обошлось без разговоров  о  старомодных  методах.  Одного
выстрела  в  толпу  хватило.  Это  проняло  даже  самых  косных  кремлевских
чиновников. Может, теперь он добьется толка от этих неумех.
     Докладов  о новых испытаниях  за  последние  два дня не  поступало. Эта
передышка  дала  русским время  на  подготовку  еще  нескольких  ракет.  Тем
временем  надо было найти где-то на земном  шаре мужчину и женщину, а уж что
КГБ  умело, так  это  идти  по  следу.  В  Москву  шло  столько  бесполезной
информации, что компьютеры, украденные у американцев, уже не справлялись. Но
сейчас вся сеть  работала на поиск только трех  вещей --  мужчины, женщины и
оружия.
     Алексей  Земятин  чувствовал,  что  набат  войны  все  ближе  и  ближе.
Американцы   послали   лучшего  человека  на  охрану   женщины,  проводившей
эксперимент. Так что не было ни малейшего сомнения, что именно они стояли за
этим оружием.
     Были бы  они честны  (правда,  в  это Земятин никогда  не  был  склонен
верить), стали бы  они прятать эту женщину? И  зачем задействовать секретных
агентов? Секреты выставляют напоказ только тогда,  когда хотят скрыть что-то
поважнее. Значит --  война.  И  все же  мысль о  миллионах,  которые  должны
погибнуть  в  такой войне, заставляли Земятина  оттягивать  решающий  шаг до
последнего. Они  еще посмотрят, понаблюдают за Америкой. Может, эксперименты
прекратятся. Может,  оружие  еще  недоработано. Или не годится для некоторых
ситуаций.
     Россия будет  продолжать готовить  ракеты  прямой наводки. День  начала
операции останется прежним. Он  хотел, чтобы Америка сама доказывала, что не
готовит  сокрушительного  удара  по  коммунизму.  А  теперь для  этого  было
необходимо найти три вышеупомянутые вещи.
     Той  ночью Земятин шел по  Москве с  одним-единственным телохранителем,
слушал  пьяные грустные тесни, смотрел, как то одна, то другая темная машина
мчит вон из города -- поразвлечься. Он набрал полную грудь воздуха. Дышалось
легко.  Ему вдруг подумалось,  интересно, что от всего этого останется, если
их первый запуск будет удачным.
     Но  он  никак не мог понять, что при этом выиграют американцы. Глупость
врага  всегда  настораживала  Земятина. У  него  еще  было  время остановить
систему ядерной атаки которая пока  что только осваивала  все  новые и новые
базы. Пока есть время. Он не знал, что  сейчас американец  рушит все надежды
на мир, потому что у него есть  заботы поважнее, чем  существование жизни на
Земле. Его карьера была под угрозой.

     Ример Болт получил последнее известие от Кэти сразу после эксперимента.
Но это было и не  важно: Система обошлась "Химическим концепциям" дороже тех
фантастических  пятидесяти  тысяч  долларов. Фантастических,  потому что при
нынешних обстоятельствах компания была под угрозой разорения. Эта финансовая
катастрофа в некоторой  степени и  поставила Римера Болта у  руля,  он-то  и
понял, что осталось последнее средство. Нужно было преодолеть лишь небольшое
препятствие, которое к самой установке отношения не имело.
     --  Слава  Богу,  --  сказал  председатель правления.  --  Так  значит,
заработало?
     Правление  собралось   в  кабинете   директора,  огромной   комнате   с
деревянными  полами  и  распахнутыми окнами, в  которые, казалось,  врывался
воздух  завтрашнего  дня.  Использовался   кабинет   для  заседаний  и   для
демонстрации возможным заказчикам возможных решений их проблем.
     -- Мы можем открывать озоновый слой даже за океаном  на  контролируемый
промежуток  времени,  -- ответил  Болт.  -- Джентльмены,  Мы  сделали окно в
озоновом слое, которое  можем открывать и закрывать, как нам будет удобно. А
это дает нам доступ к мощнейшей энергии.
     Говоря  это, Болт встал.  Выдержал  паузу. Члены правления заулыбались.
Ример  Болт мечтал об этом дне. И -- вот он  настал. Люди, в чьих руках были
деньги, выказывали свое одобрение. Даже если бы он сказал им, что катастрофы
пока не произошло, они все равно были бы довольны. Но теперь на смену страху
пришла жадность. Он улыбнулся им в ответ.
     Раздались аплодисменты. Сначала --  робкие, потом -- овация. Ример Болт
умел работать с аудиторией.
     -- Патент наш. Еще аплодисменты.
     -- Джентльмены! Вы сделали ваши ставки, и вы выиграли.
     Аплодисменты.
     -- Вы поставили на сегодня еще вчера. И теперь завтрашний день -- ваш.
     Возникло несколько технических вопросов, но Болт обещал на них ответить
"когда вернется доктор О'Доннел".
     --  Это самый важный проект  "Химических концепций", -- сказал один  из
директоров. -- Так сказать, все перед нами. Почему нет доктора О'Доннел?
     -- Она позвонила и сказала, что берет, как я считаю, вполне заслуженный
отпуск.
     Снова  аплодисменты. Даже на это.  Эти  люди были  у Болта в  руках. На
самом  деле звонок был не столько  просьбой  об отпуске,  сколько торопливым
сообщением, что она скоро вернется и просит ничего без нее не предпринимать.
И в конце: "Он идет. Я должна повесить трубку".
     -- "Он"? Кто он?
     -- Не то, что  ты, дорогой,  -- сказала  ему Кэти,  послала по телефону
воздушный поцелуй и повесила трубку.
     Итак, ему было приказано ничего не предпринимать. Но он знал, с чем все
это  связано. Она хочет получить свою долю благодарности за успех установки.
Если чем-то в себе Ример Болт гордился, так это знанием женщин. Ведь недаром
он был столько раз женат.
     Так что он сообщил правлению, что доктор О'Доннел успешно справилась со
своей задачей,  а в настоящее  время в  ее  присутствии  нет  необходимости.
Программу доступа к солнцу можно продолжить и без нее.
     -- Не думаю, что слова "доступ к солнцу" здесь подходят, -- сказал один
из директоров. -- Доступ к  солнцу имеет каждый.  Мы должны продавать что-то
уникальное.
     --  Дельное  замечание, сэр. "Доступ к солнцу" --  это  просто  рабочее
название.
     --  Думаю,  "Милдред"  было  бы неплохим рабочим  названием, --  сказал
директор. Он был этаким поджарым
     типом, курил  длинные  сигареты,  а потом безжалостно  давил  окурок  в
пепельнице.
     -- Почему "Милдред"? -- спросил другой директор.
     -- Так звали мою мать.
     -- Может, что-нибудь поблагозвучнее? -- сказал еще один.
     -- Как рабочее название. Мне нравится.
     --  Давайте-ка  дадим мистеру  Болту закончить. Мы  остановили  его  на
полдороге.
     Еще аплодисменты. Ример Болт мечтал о таком дне.
     --  Итак,  на  чем  мы  остановились,  Ример?  -- спросил  председатель
правления.
     Он  не курил.  Не  пил минеральную воду, и  его  аплодисменты были едва
слышными. В лице его было не больше теплоты, чем в мороженом куске сала.
     -- На том, как сделать вас самыми богатыми людьми в мире.
     Аплодисменты.
     -- Отлично. Что посоветуете?
     --   Многостороннее   централизованное  развитие,   но   сначала  стоит
определить  приоритетные направления. Другими словами, перед нами  множество
дорог, следует выбрать лучшую из них.
     -- Звучит неплохо, мистер Болт. Какие направления вы предлагаете?
     -- Мне бы не хотелось сейчас нас ограничивать.  Думаю,  худшее, что  мы
сейчас можем делать, это двигаться вперед исключительно ради движения. Я  не
хочу  потом  с сожалением  оглядываться на сегодняшний день и думать, что мы
держали  в  руках солнечную  энергию и упустили ее  только  потому,  что  не
додумали до конца.
     -- Я не  призываю  вас перестать думать. Я  спрашиваю  о предполагаемых
направлениях.
     --  Что ж, давайте посмотрим, что мы  имеем. Мы имеем  доступ к  прямым
солнечным  лучам.  Они  наши. И  мы можем  держать их  под контролем. Вы  же
понимаете,  что в  подобном  эксперименте  была  опасность,  что мы  откроем
озоновый щит и превратим Землю в кучку пепла. Тогда наши идеи были бы никому
не нужны.  -- Болт выдержал паузу и оглядел присутствующих. Аплодисментов не
было.
     --  Теперь, --  продолжал  Болт,  --  мы  перешли  к стадии  прикладных
разработок с фантастическим преимуществом.
     -- Ну? -- сказал  председатель правления. -- Что  же  мы будем делать с
этой  штукой, чтобы вернуть  свои пятьдесят миллионов долларов и  заработать
еще?  Кому  мы  это  продадим? Для  чего будем  использовать?  Я  читал ваши
секретные  отчеты. Пока  что  мы  можем  палить лужайки и  убивать  животных
мучительной смертью. Думаете, мы найдем хороший рынок сбыта для этого?
     -- Разумеется, нет.  Эти  эксперименты были нужны, чтобы понять, что мы
имеем.
     -- Мы знаем, что имеем. Для чего мы будем это использовать?
     Председатель правления докопался-таки до того мал-ленького препятствия.
     -- Мне бы  не хотелось  с этим  торопиться. Я  хотел  бы,  чтобы группа
маркетинга  провела  исследования  и  выбрала лучшее направление, -- ответил
Болт.
     -- Болт,  эти пятьдесят  миллионов  обходятся  нам  в сто тридцать пять
тысяч в неделю одних процентов. Поторопитесь представить нам проект, который
можно продать.
     -- Хорошо, -- сказал Болт и постарался исчезнуть из зала  заседаний как
можно  скорее, пока его  никто не спросил, какие у  него  самого идеи насчет
коммерческого использования.
     Сложность открытия, которое  обошлось вам в пятьдесят миллионов, в том,
что его нельзя применять по пустякам. Нужно что-то большое. Очень большое.
     Это-то и кричал Ример Болт своим сотрудникам на следующее утро.
     -- Крупное производство! Масштабные идеи. Масштабные, понимаете?
     -- А что, если использовать как оружие? Это было бы сверхмощное оружие.
А пятьдесят миллионов долларов -- это гроши за что-то, что  может уничтожить
жизнь на Земле.
     --  Не  так  быстро.  Деньги  в  этом  есть, но правительство  этого не
допустит.  Оружие  --  это  на   крайний  случай.  Нужно  какое-то   крупное
производство. Мы должны совершить промышленную революцию.
     Одному  из  младших  сотрудников  пришла  в  голову  великолепная идея.
Никакой связи с животными. И с лужайками тоже. Но эффект печи использовался.
     Они поздравляли  друг друга, но никто из них  и не  подозревал, что для
любого русского генерала эксперимент,  который они  планировали, послужил бы
сигналом к войне во всей Европе.
     Но, подозревай об этом  Болт, это  бы его  не  остановило. Эта  идея не
только могла вытащить "Химические концепции" из ямы, она могла бы произвести
революцию в одной из отраслей промышленности. И даже  хорошо,  что  до этого
додумался какой-то клерк. Тем легче ему будет пожинать лавры.

     -- Ты уверена, что это те джунгли? -- спросил Римо.
     -- Абсолютно, -- ответила Кэти.
     Она никак не могла оправиться от перемены времени и ужасающей посадки в
аэропорту Читибанго. Посадочная  полоса  была  построена  специально,  чтобы
удобнее было выгружать контрабандный кокаин и принимать туристов, решившихся
побывать  там,  где  не  ступала  нога  других  туристов.  Сан-Гаута  всегда
выглядела   девственно  нетронутой.   Отличные  пейзажи   для   любительских
фотографий.
     На  фотографиях  не видно  было  ни  клопов,  ни ужасного  гостиничного
сервиса.  Во  всей  Гауте было только  четыре человека, умевших  определить,
который час. И все они  были в правительстве. Остальные  считали, что в этом
маленьком  раю важны только время обеда и  сна. Спать  ложились по солнцу, а
обедали -- по велению желудка.
     Время  нужно было только психам-туристам  и Пожизненному  Вождю.  Вождю
время было нужно, чтобы  знать, когда встречать самолеты, начинать парады  и
сообщать, что настала пора.
     В  пятидесятые  генералиссимус  Франциско  Экман-Рамирес  объявил,  что
настала пора бороться с коммунистами-атеистами. В шестидесятые была борьба с
империализмом.  В семидесятые --  по определенным дням недели -- то Куба, то
Америка. Теперь настала пора контроля над рождаемостью.
     Генералиссимус не вполне знал, как  это делается, но предполагал, что в
невероятной  неразборчивости  девушек  Сан-Гауты и  потрясающей похотливости
мужчин следует  обвинить  Запад,  в особенности  Америку. Ужасные санитарные
условия,  болезни  и  голод  помогали все-таки  поддерживать  рождаемость на
уровне простого воспроизведения.
     Но из-за сообщений,  что пора настала, с Запада стали приходить корабли
с продовольствием, западные благотворительные общества стали чистить помойки
и читать  лекции о  том, как  продлить  жизнь.  Они посылали сюда докторов и
медсестер.  Появились  лекарства.  Позорный  показатель  детской  смертности
понизился.  Появилось больше взрослых особей. Они стали рожать больше детей.
И теперь действительно пора генералиссимуса Экман-Рамиреса стала подходить к
концу. При  таком  скоплении людей встала  проблема  загрязнения  окружающей
среды.  Голод  усиливался,  что привело  к  самому  худшему  --  объединению
либеральных протестантов,  евреев-интеллектуалов и  монашек. Они  выработали
подробную социальную программу для борьбы с этими ужасами.
     И  подали все  в  таком  виде,  что  каждый,  кто не  восставал  против
существующей  формы  правления,  был хуже самого  дьявола. Все,  кто  был за
борьбу  с  диктатором,  автоматически  считались   приверженцами   добра.  С
диктатором  мечтали  бороться  бандиты, жившие в  горах, которые  уже  много
поколении, еще до прихода испанцев специализировались на грабежах, насилии и
убийстве невинных -- женщин, детей и безоружных крестьян.
     Но теперь они  прицепили на красный флаг крохотную  звездочку,  назвали
грабежи  и  насилие  "партизанской  войной"  и  объявили,  что   борются  за
освобождение.
     Их   немедленно   вооружили   кубинцы,  что   вынудило  генералиссимуса
обратиться  за оружием  и  помощью  к американцам.  Поэтому, если раньше  от
набегов бандитов страдало раз в год одна-две деревни, то теперь набеги стали
еженедельными.  И  если  раньше национальная  армия пару раз в год палила из
пушек в сторону гор, то теперь пришлось проводить ежедневные рейды.
     Человеческие потери были  огромными, особенно они возросли после  того,
как монашки вернулись в Америку с рассказами о зверствах и начали сбор денег
на  борьбу  с  варварством.  Это  не   было  полной   ложью.  Генералиссимус
действительно был варваром. Но то же можно было сказать ч про представителей
освободительных  сил, коих монашки по  своей наивности обряжали в спасители.
Монашки  не представляли себе всей бесконечности собственной наивности  и не
задумывались  о том,  правильно ли они  понимают, что происходит. Но им  так
нравилось рассказывать о страданиях.
     Казалось, крови,  льющейся на улицах Читибанго,  не будет конца, потому
что было  убито  еще недостаточно  людей,  чтобы скомпенсировать  прогресс в
здравоохранении  и  сельском хозяйстве. Проблема  для центральноамериканской
страны типичная.
     В  Сан-Гауте  принимали журналистов, которые желали знать подробности о
зверствах генералиссимуса. И так Кэти, которая всегда следила за событиями в
мире,  узнала о мяснике Экман-Рамиресе, человеке,  чья резиденция охранялась
артиллерией и беспощадными головорезами.
     Когда  человек  с широкими запястьями вошел в ее  жизнь, Кэти вспомнила
именно об этом. Ей  захотелось увидеть,  как мясника из Читибанго разорвут в
клочья. Она могла выбрать кого-то еще. Ее потрясающий спутник мог уничтожить
кого угодно.  Но  ей  хотелось выбрать кого-то  подальше  от  Бостона  и  от
генератора.  Она   хотела   найти  для  своего  нового  знакомца  достойного
противника. Русские определенно не годились. В одно мгновение она остановила
свой  выбор  на  мяснике  из  Южной  Америки.  Она  подумала  о  том,  какой
замечательный  бой разыграют его знаменитые телохранители.  Если  этот  Римо
проиграет, она найдет, чем откупиться, если выиграет -- она получит истинное
наслаждение, присутствуя при этом.
     Но  самое  главное,  что ей сейчас было все  равно, что произойдет.  Ей
хотелось быть рядом с Римо.
     -- Да, я совершенно уверена. Похоже, это именно те джунгли. У него была
замечательная гасиенда.
     -- У всех здешних диктаторов такие, -- сказал Римо.
     -- У него была островерхая шляпа.
     -- И это здесь не редкость.
     -- А нос у него  не висел  как слива,  -- сказала Кэти.  -- И волосы не
такие, будто сделаны на пластиковой фабрике.
     --  Может,  это  Экман-Рамирес,  --  сказал  Римо.  Он  видел   однажды
фотографию в журнале.
     --  Он  сказал,  что  хорошо заплатит за опыт.  Я и  не  знала, что это
принесет столько страдания. Бедные животные.
     -- Ты сама видела это оружие?
     -- Он сказал, что  оно  у  него  есть.  Он  его спрятал. Я  должна была
догадаться.
     -- Почему? -- спросил Римо.
     Он заметил,  что  ей  трудно  идти по  тропе. Местные посмотрели на его
запястья и сразу стали ему доверять.
     Почему, он не знал. Но он был уверен, что они смотрели на его запястья,
когда говорили не только, где живет генералиссимус, но и где он сейчас.
     --  Все  эти статьи. Я им не  верила. Я думала, там все  вранье,  а  ты
говоришь, что это может принести вред людям.
     -- Ты что, не видела там животных? -- спросил Римо.
     -- Видела. И видела, как они страдают. Да, -- сказала Кэти.
     Она  сделала так,  что  ее  блузка распахнулась,  обнажив  вздымающуюся
грудь, блестевшую  на сангаутском  солнце. Кэти умела так изящно  распахнуть
блузку, что  могла делать  что  угодно  со взглядами  мужчин,  заставляя  их
наклоняться через стол, выворачивать  под немыслимым углом шею и  забывать о
том, о чем они должны были в тот момент думать. Правильно распахнутая блузка
была для нее так же незаменима, как портативный компьютер.
     Но этого  мужчину  ее тело не интересовало.  Казалось, он  осязает  все
вокруг себя и знает, где тропа, чего  он  знать никак не мог.  Ей он сказал,
что он это чувствует.
     --  У тебя блузка расстегнулась,  -- сказал Римо.  Кэти подняла глаза и
кокетливо на него взглянула.
     -- Правда?
     И  она  дала ему возможность  насладиться  тем, что выпирало  у нее  из
бюстгальтера.
     -- Да. Так почему ты решила, что не причинишь зла?
     -- Я слишком доверчива,  --  сказала она. Она вдруг поняла, что джунгли
полны созданиями, которых она  не видит. Какими-то  существами  с волосатыми
лапами и мелкими зубами, которых, возможно показывали по телевизору, как они
откладывают яйца или едят что-то такое же волосатое и зубастое.
     Статьи в журналах не могут передать запах или то, что чувствуешь, когда
проваливаешься в  настил из листьев  у тебя под ногами, туда, где  наверняка
куча этих волосатых страшилищ.
     -- Ты женат? -- спросила она.
     -- Кажется, я уже говорил,  что  нет. Не ступай  так  тяжело, -- сказал
Римо.
     -- У меня прекрасная походка, -- сказала Кэти.
     Ее перестали волновать джунгли. Она вдруг обиделась.
     -- Вовсе нет. Хряп-хряп. Постарайся не давить на землю. Относись к ней,
как к другу. Иди с ней вместе. И  тебе,  и ей  будет  легче, а  мы не  будем
сообщать о своем приближении всем за холмом.
     Кэти ничего не видела за густой листвой. И холма она не видела.
     -- Откуда ты знаешь, что там что-то есть?
     -- Знаю. Идем. Иди вместе с землей.
     Вымотанная Кэти  попробовала пойти вместе с землей, чтобы показать, что
у нее ничего не получается, но поняла, что, следя за Римо и думая о том, что
он сказал, она  не  просто  идет,  а скользит.  Она  закрыла глаза  и тут же
споткнулась. Ей надо было на него смотреть.
     -- Где ты этому научился?
     -- Научился, -- ответил Римо.
     -- Это просто замечательно, -- сказала она.
     -- Обыкновенно. Экман-Рамирес, он какой?
     -- Он социопат. Они самые искусные в мире лгуны.  Ведь сумел же он меня
убедить. Зря я не поверила статьям в журналах. Решила, что это пропаганда.
     --  Нет. Они просто не знают, что  делают.  Никто не знает, что делает.
Никто. Эти типы спалят Землю своей штуковиной.
     --  Некоторые  люди знают, -- сказала Кэти. -- Тот, кто научил тебя так
ходить, знает. Наверняка знает. Или это была она?
     -- Он.
     -- Твой отец?
     -- Т-сс.
     -- Кто?
     -- Некто, и все, -- сказал Римо.
     Он подумал о Чиуне,  отправившемся  на поиски старого дерева и  золота,
собрания  дани за  тысячу  лет. Кое-что  давно  потеряло  свою  цену,  когда
современные  люди  научились  производить то,  что раньше  было редкостью. А
остальное? Чего будет стоить рубин, если на Земле  не останется никого,  кто
сможет его оценить? А Чиун все равно ушел.
     -- Знаешь, я без него не скучаю, -- сказал Римо.
     -- Без того, кто тебя учил?
     -- Псих, вот и все. Всегда сам себе голова. Спорить с ним бесполезно.
     -- Тот, кто тебя учил?
     -- Никогда не мог. И не буду. Понять не могу, почему я этого  из головы
не выкину.
     -- Это ты про того, кто тебя учил? -- снова переспросила Кэти.
     -- Смотри, как идешь, -- сказал Римо.
     -- Я впервые вижу, как ты  сердишься. Мне казалось,  с тобой  такого не
бывает.
     -- Постарайся идти, как я сказал.
     Это было уже второй раз.  Ясно, что есть кто-то, кого он любит.  Но что
это  за отношения? Не поэтому ли она его не  интересует? Может,  его  вообще
женщины не интересуют?
     -- Смотри, как идешь, -- сказал он.
     Оказалось, что он совершенно прав. Впереди показалась гора. А  на самой
ее  вершине,  словно  белый  драгоценный  камень,  под красной  крышей  была
классическая  гасиенда,  окруженная  отнюдь   не  классическими  пулеметными
гнездами. У ворот была свирепая  стража,  а на крыше было понатыкано столько
антенн, что их хватило бы, чтобы направить атаку с  воздуха на всю остальную
часть Южной  Америки. Земля  вокруг гасиенды была ровная, укрыться там  было
невозможно.
     -- Ой-ой-ой, -- сказала Кэти. -- Мы туда никогда не попадем.
     -- Это защита только от бандитов. Куда он спрятал эту штуку?
     -- У него спроси, -- сказала Кэти.
     -- Если ты боишься, можешь подождать здесь, я потом за тобой приду.
     -- Нет. Со мной все в порядке.  Я в  долгу перед человечеством и должна
расплачиваться за принесенное мной зло, -- сказала она.
     Она вовсе не  желала ограничиться этой мерзкой прогулкой по джунглям  и
пропустить  сворачивание   шей  и  крушение  костей.  Если   бы  она  искала
безопасности,  то осталась бы в Лондоне, а этого послала бы  в Тибет или еще
куда.
     -- Держись рядом.
     -- Ни на шаг не отойду.
     В Римо было нечто, что она заметила почти сразу -- он действовал, следя
за реакцией людей. Так, легко и просто, он прошел мимо пулеметных  гнезд. Он
помахал  рукой.  Ему  помахали  в  ответ.  Она  поняла,  что   больше  всего
успокаивало то, что он  невооружен. Он не представлял никакой угрозы. Угроза
была  спрятана  глубоко-глубоко.  Кэти  чувствовала,  как  тело  ее  звенит,
наслаждаясь опасностью. Ей стало интересно, убьет ли он ради нее охранника.
     --  Эй, --  сказал  Римо.  --  Я ищу генералиссимуса. У  меня для  него
хорошие новости.
     Охранник по-английски не говорил. Римо заговорил на своем испанском, но
такого странного  испанского Кэти  раньше никогда  не  слышала --  он больше
походил на  латинский  и был  слишком напевен,  как будто его  учителем  был
какой-то восточный человек.
     --  Генералиссимус  не  встречается  с  первым   встречным,  --  сказал
охранник, обратив внимание на запястья Римо.
     Часов у него  не  было, значит это  был  не гринго,  а  гражданин  этой
страны. Охранник спросил Римо, почему тот не работает в поле, или не в горах
с  бандитами, или не в армии генералиссимуса. И что он здесь делает вместе с
красоткой-гринго? Он что, хочет ее продать?
     Римо  сказал,  что  продавать  он  ее  не  хочет.  Но он пришел,  чтобы
предложить  генералиссимусу наивыгоднейшую сделку. Он  может позволить Вождю
увидеть рассвет. Охранник расхохотался.
     Тогда  Римо сделал одно движение.  Его рука,  казалось,  скользнула  по
наглому лицу охранника. Движение  было не быстрым, но  Кэти успела заметить,
как  рука уже уходила  от лица. Смеяться охранник перестал.  Без губ и зубов
смеяться  невозможно.  Охранник  даже руками  ничего делать  не  мог, только
пытался  остановить хлеставшую кровь. Он лишь быстро махнул рукой, указывая,
что генералиссимус  наверху.  Неподалеку был еще  один  охранник. Он спустил
курок пистолета. Но пистолет не выстрелил.  Он опять согнул палец.  Пистолет
ничего не сделал, но показалось что-то красное. Причем из руки. Даже валяясь
на земле, палец продолжал дергаться. Римо вместе с Кэти шел вперед. Охрана у
пулеметов ничего не заметила. Она  знала это, потому что они смотрели на нее
и посылали ей воздушные поцелуи.
     Охранники у ворот пытались кое-как  себя спасти. Кэти потянула  Римо за
рукав.
     -- Ты их прикончишь?
     -- Нет. Было бы у меня рекомендательное письмо, я бы их даже не тронул.
     --  Но ты  же  начал  с ними разбираться. Не понимаю, как ты можешь  не
доводить дело до конца. Ну, сам знаешь, шею сломать или еще что.
     -- Не люблю убивать без необходимости.
     -- Какого черта ты всех завел, а теперь вот так уходишь?
     -- Хотите их добить, леди, добивайте.
     --  Я не умею убивать, -- сказала  она. --  Терпеть этого  не  могу.  В
мужчинах -- особенно.
     -- Тсс-с, -- сказал Римо.
     -- Что?
     -- Я думаю.
     -- Можешь не напрягаться.
     -- Где он тебя встречал, когда ты здесь была?
     -- Римо, все было так странно. От этого... несло  странностью, я ничего
не могла понять. Может, они специально так делали, не знаю.
     -- Иногда они так  делают. Я спрашиваю,  потому  что, если у людей есть
что-то, чем они действительно дорожат, они далеко от этого не уходят. А если
уходят, то недалеко.
     -- На опыте узнал?
     -- Нет, меня научили.
     -- Тот человек научил?
     --  Не  могла  бы  ты  оставить  эту тему? -- отрезал  Римо.  -- Просто
оставить. Наверняка есть что-то, о чем ты не хочешь говорить..
     Он  осмотрел огромные холлы с мраморными полами и  витражными окнами  в
два этажа.  Дорогое  дерево, отполированное до  глубокого  блеска.  Стулья с
высокими спинками. Позолоченные подсвечники.
     На втором этаже он услышал смех и направился туда.
     -- Ты по смеху определяешь, где хозяин дома?
     --  Не знаю.  Может быть. Терпеть  не  могу таких мест. Знаешь,  такие,
немного испанские, немного арабские,  потому что это они  создали  испанский
стиль. Что-то  от  майя.  Что-то  от ацтеков. И  немного  Калифорнии.  Такая
путаница.  Не можешь понять, где же хозяин. Терпеть не могу когда  смешивают
стили.
     Он пошел по лестнице,  Кэти бежала,  чтобы не  отстать. Снаружи  шумели
охранники. Звенел сигнал тревоги. Римо не  обращал на это никакого внимания.
Потом он  увидел,  как  в какую-то  комнату вбежал офицер  и запер  за собой
дверь.  Римо  метнулся  следом,  выбив  замок  как  камень  из пращи.  Кэти,
задыхаясь, догнала его. Рядом с ним было безопасно. Если,  конечно, он знал,
что это ты.
     -- Это я, -- сказала она.
     -- Я знаю, -- ответил Римо.
     -- Откуда?
     -- Я знаю. Пошли. Я работаю.
     Работой было разоружение  двух офицеров при медалях, которые целились в
него  из пистолетов. Разоружал  их  Римо,  взяв за плечи. И  опять  он их не
прикончил.  А двух негодяев, которые бросили  пистолеты,  увидев, как  у  их
товарищей оторвали  руки, он  даже не  тронул. Он  был  почти  мил,  входя в
следующую   комнату,   где   еще   один   офицер   сообщал   генералиссимусу
Экман-Рамиресу  об  опасности,  исходящей  от  какого-то  человека,  который
появился здесь, чтобы угрожать Его Высокопревосходительству.
     Кэти поняла,  что  Римо умеет  дразнить.  И  еще  она  поняла,  что  ей
необходимо, чтобы он прикончил  одного из этих людей, иначе она с ума сойдет
от возбуждения.
     -- Давай, действуй, -- сказала она.
     Римо  кивнул.  Генералиссимус,  как выяснилось,  говорил  по-английски.
Больше того, он говорил по-английски  совсем неплохо, даже быстро, особенно,
когда ему было указано, что человек, прошедший сквозь его стражу, как сквозь
папиросную бумагу, находится здесь.
     --  Чем  могут  помочь  тебе  в сем  скромном  доме,  друг? --  спросил
генералиссимус.
     У него были тонкие черты лица -- небольшой изящный нос, светлые волосы,
темные глаза.  У него даже был сверкающий желтый передний зуб. В этой стране
те, кто имел золото, всегда выставляли его напоказ.
     Он, не отрываясь, смотрел на запястья Римо.
     -- Мне нужна ваша флюорокарбоновая штука.
     --  Боюсь, сэр, у меня нет ничего подобного.  Но, если  бы было, вы  бы
первый это имели.
     -- Ох, какой лжец, -- шепнула Кэти. -- Все эти мясники такие лжецы.
     -- Ваша прелестная спутница, что называет меня лжецом, кто она?
     -- Вы что, хотите  сказать,  что на  этом самом месте не  просили  меня
измерить оксидацию и жидкостную рефракцию ультрафиолетовой интенсивности при
трансатлантическом угле наклона?
     -- Сеньора? -- беспомощно переспросил генералиссимус.
     -- Малден. Негодяй, про Малден забыл?
     -- Малден? Я не знаю Малдена.
     -- Не знаешь о маленьких мертвых собачках? Не знаешь об  озоновом слое?
А о чем еще ты не знаешь?
     -- Не понимаю, о чем вы говорите, леди.
     -- Это он, -- сказала Кэти.
     То,  что  последовало  за  этим,  поставило   перед  Кэти  определенные
проблемы.  Она  рассчитывала,   что  Римо   тут  же  убьет  генералиссимуса,
предоставив тем самым ей полную свободу действий.
     К  сожалению, она и не  подозревала  о том,  что  Римо  умеет  делать с
человеческими  телами.  Он  просто пробежал двумя пальцами  по  позвоночнику
генералиссимуса, после  чего у того глаза превратились  в  лужу слез, а лицо
побагровело от  боли.  А  если  генералиссимус  так и  будет  отрицать  свою
причастность  к установке и  так  и  умрет? Тогда Римо догадается,  что  она
солгала ему?
     -- Так они обычно говорят правду, -- сказал Римо.
     -- Очевидно,  он боится человека, на  которого  работает,  больше,  чем
тебя. Посмотри на его лицо. Ему же больно.
     -- Поэтому-то они и говорят правду. Чтобы остановить боль.
     Кэти  увидела,  как  лицо  побагровело, потом  побледнело,  потом опять
побагровело.  Казалось,  что этот  человек  полностью  контролирует  нервную
систему генералиссимуса.
     --  Это  же  были  северные  вьетнамцы,  да?  Вы им показали,  как  это
работает, так? Для этого я вам и была нужна. Чтобы  разработать  оружие  для
Ханоя, -- сказала Кэти. Она чувствовала его боль всем телом.
     Генералиссимус, который  в тот  момент готов  был признаться в убийстве
Адама и  Евы, выдохнул: "Да".  Особенно приятно было, когда  боль отступила.
Это было столь упоительно, что он  с  помощью Кэти даже сообщил  подробности
продажи оружия во Вьетнам. А еще признал свою вину и попросил прощения.
     -- Но ведь Ханой не к западу от Великобритании.
     -- К западу, если вокруг, -- сказала Кэти.
     -- Я это сделал. Я продал эту страшную... штуку?
     -- Флюорокарбоновый генератор, -- подсказала Кэти.
     -- Да, эту флюоро... штуку. Признаю.
     -- Кому в Ханое?
     --  Не  знаю.  Они  просто  приехали,  погрузили  и  уехали,  -- сказал
Генералиссимус.
     Римо взглянул на Кэти. Она покачала головой.
     -- Ты -- ученый, -- сказал Римо. -- Такое может быть?
     -- Вполне, вполне, -- сказала она.
     Она не знала, что они будут делать в  Ханое. И что она будет делать  --
тоже. Но после такого возбуждения ей нужно достичь высшей точки наслаждения.
     -- Ты хочешь оставить его в живых? А если он предупредит остальных?
     --  Иногда это  даже помогает, --  сказал Римо. -- Они все бросаются на
защиту того, что не хотят отдавать тебе.
     -- Если бы ты его убил, мне бы было спокойнее. Я не могу уйти  с тобой,
зная,  что этот генералиссимус со своими офицерами будут предупреждать твоих
врагов. Мне так трудно, Римо. Я больше не могу.
     И тогда она заплакала. Она  отлично умела лить слезы.  Обнаружила она в
себе эту  способность лет в пять,  когда задушила своего хомячка и заставила
весь  дом  искать убийцу  бедняжки  Пупси  By,  так звали  зверька,  который
последний раз пискнул у нее в руках.
     -- Хорошо. Хорошо, -- сказал Римо. -- Хватит плакать. Посмотри, они уже
мертвы.
     На полу лежало два  неподвижных тела. Голова генералиссимуса смотрела в
потолок,   руки  офицера   так   и   застыли   истерически   протянутыми   к
генералиссимусу,  как когда он вбежал  в  кабинет,  предупредить  Вождя, что
страшный человек и красавица прошли через его охрану, как нож сквозь масло.
     -- Я даже не заметила. Как ты это сделал? -- спросила Кэти.
     -- Не обращай внимания, -- сказал Римо. -- Сделал и сделал.
     --  Пожалуйста,  больше не торопись. К чему  такая  спешка?  Неужели ты
совсем не думаешь о других?
     Доктор Кэтлин  О'Доннел не видела  небольших припухлостей на шеях обоих
людей. Но врач генералиссимуса их видел. Сомнений не было. Оба  позвоночника
были переломаны и раздавлены. Удивительный случай,  тем более, что охранники
сообщили, что  в  комнату технику не проносили.  Там были  только мужчина  и
рыжая красотка.  Врач  подробно  записал  описание  их  внешности.  А  потом
позвонил в крупное посольство в одну из соседних стран.
     -- Кажется, я могу вам помочь, -- сказал врач.
     -- Для вас самое главное -- не демаскироваться, -- сказали ему.
     -- Если для вас было достаточно важно, чтобы я это искал, я полагаю, не
менее важно, чтобы я вам это передал.
     -- Сегодня утром это передавали всем.
     -- Думаю, я нашел их.
     -- Мужчину и женщину?
     -- Да. Она -- рыжая красавица.
     --  За  сегодняшнее  утро мы  получили  десять сообщений со  всей Южной
Америки. Одной  из  рыжих  оказался орангутанг  из зоопарка  Рио-де-Жанейро,
которого везли к ветеринару.
     -- Этот человек убил двоих, свернув  им  позвоночники,  как  я полагаю,
голыми руками.
     -- Как он выглядел?
     Врач заметил, что голос на другом конце  провода напрягся. Каждая нотка
волнения значила для него некоторое количество долларов. Он передал описание
этой парочки, сказал, куда, по его мнению, они направились, а потом, подумав
секунду, добавил:
     -- У него не было наручных часов.
     -- И что это может значить?
     --  Все иностранцы  и  члены правительства  носят  часы.  Наверное, они
решили, что он один из них. Я имею в виду крестьян.
     -- Вы, доктор, носите часы, -- отозвался сотрудник. КГБ.
     -- Да, -- сказал доктор. -- Но я -- министр здравоохранения Сан-Гауты.
     Сообщение  было немедленно  передано по радио в Москву, куда весь  день
передавались подобные  сообщения. Но  это было особенным.  Во всех остальных
сообщалось, что мужчина кого-то застрелил  или зарезал, а здесь говорилось о
человеке,  который голыми руками так надавил на позвоночник,  что  казалось,
будто кости пекли в духовке.
     --  Это он, -- сказал полковник КГБ Иван Иванович,  который должен  был
сначала доложить обо всем Земятину, а потом придумать,  как уничтожить этого
типа.
     -- Хорошо, -- сказал Великий Земятин. А  потом он узнал кое-что  совсем
приятное -- эта парочка все еще была в Сан-Гауте.
     --  Мы можем собрать команду еще до  того, как они  покинут  страну, --
сказал молодой полковник.
     Он  почувствовал,  как  просто  от  разговора  с фельдмаршалом  у  него
вспотели ладони. Кто знает, когда и кого он решит убить?
     -- Нет, -- сказал Алексей Земятин. --  На сей  раз  мы  все сделаем как
надо.

     Ример   Болт   не  знал,  от   чего   он  потеет  в  своем  серебристом
противорадиационном  костюме  -- от  жары  или  от волнения.  Эксперимент  в
Малдене  показал, что противорадиационный костюм защищает человека от прямых
солнечных  лучей  в течении двадцати минут.  Что еще  удалось узнать,  точно
известно не было, потому что от Кэти О'Доннел больше вестей не поступало. Он
тосковал по ее роскошному телу, по ослепительной  улыбке, по острому уму, но
больше всего  -- по телу. Когда  он его вспоминал, то  ни улыбка, ни ум  его
больше  не волновали. Но на самом  деле, если бы ее не  было, он  остался бы
единственным автором одного из самых поразительных открытий двадцатого века.
Возможно, навсегда. Изобретателя колеса забыть можно, Римера Болта не забыли
бы.
     Почет бывает по  заслугам.  Тем ясным осенним днем Ример Болт  продумал
все до конца. Он не просто нашел применение новому изобретению, а применение
в одной из важнейших отраслей. За какой-нибудь год "Химические концепции" не
только окупят все вложения, но будут богатеть и процветать вечно.
     Все утро подъезжали новые и новые автомобили и грузовики, их некрашеные
капоты  блестели  на  солнце.  Некоторые  из  них были старыми развалинами с
ржавыми  жестяными заплатками. Другие  --  совсем новые. Небольшая  долина к
северу от Честера, Нью-Гемпшир, была расчищена от деревьев. Сюда  все утро и
направлялись   машины.  Сюда  же  отправились  члены  правления  "Химических
концепций".
     Туда же был доставлен контейнер с противорадиационными костюмами. В них
Ример Болт  обрядил членов  правления. Председатель правления  посмотрел  на
машины  и подсчитал,  что  стоят  они  где-то от  двухсот  до пятисот  тысяч
долларов. Потом взглянул на костюмы и  прикинул, что они обошлись по  тысяче
долларов каждый. Ример  Болт говорил еле слышным голосом, словно боялся, что
кто-то за  его  спиной может подслушать. Председатель  обратил внимание, что
этого было  вполне  достаточно.  Члены  правления  выглядели  так,  будто их
насильно сделали участниками какого-то секретного рейда.
     --  Ример, --  сказал  председатель и поманил Болта пальцем. Говорил он
более  чем  громко.  --  Ример, этот  эксперимент  обошелся  нам  минимум  в
полмиллиона долларов. Минимум.
     --  В  два миллиона,  --  радостно ответил Ример.  Остальные директора,
которые все еще держали маски от костюмов в руках, повернули головы.
     -- Машины и костюмы  стоили  полмиллиона.  Но основные деньги  пошли на
кое-что поважнее, -- сказал Болт.
     А потом, будто его и не  цепляли на крючок,  отправился помогать одному
из директоров справиться с костюмом.
     -- Ример! -- позвал председатель правления.
     -- Да, --  ответил Болт. -- Маска надевается на плечи, как у водолазов,
только шлем прикручивать не надо.
     -- Ример, --  сказал председатель правления. -- Что это у  нас поважнее
на полтора миллиона долларов?
     --  Уж не считаете ли вы, что полтора  миллиона,  это слишком много  за
контроль  над всей  автомобильной  промышленностью?  Грузовики,  автомобили,
тракторы, комбайны. Вы что, сэр, думаете, они отдадут нам это за просто так?
     -- Полтора миллиона долларов, -- повторил председатель. -- И на  что вы
потратили эти деньги?
     -- На то, чтобы нанять  водителей, которые не знают, на кого  работают.
На создание подставных компаний. На прикрытие нас всех и  прежде всего нашей
фирмы, имя которой я просил вас сегодня  не упоминать, чтобы его случайно не
узнали. Создание подставных компаний везде вплоть до  Багам стоит  денег.  И
нанимать  людей от имени этих компаний тоже стоит денег. Недешево  обходится
свить паутину так, чтобы  никто  ни о чем не догадался, потому что  сегодня,
джентльмены,  уезжая  отсюда сегодня,  мы оставим эти  жалкие  два  миллиона
здесь, на поле,  и  не будем требовать их назад. Да, джентльмены,  несколько
долларов  оставим,  но уйдем  отсюда, держа  под контролем всю автомобильную
промышленность.
     Болт обхватил свой шлем обеими руками.
     -- У нас  есть нечто столь  ценное, нечто, что станет столь необходимо,
что боссы  автомобильной промышленности будут делать все возможное,  лишь бы
выведать наш секрет. Но пока мы не будем  готовы диктовать свои условия, нам
надо будет молчать о том, что случится сегодня.
     Болт  опустил  маску  и повернулся  спиной, отметая  возможные вопросы.
Ответы  на них они получат  через несколько минут.  Он велел  построить  для
членов  правления деревянные  трибуны,  почти  как  на  стадионе. Интересно,
подумал он, поднимут ли его на плечи и пронесут ли по  полю после  того, как
эксперимент закончится?
     Почти приподнявшись на цыпочки, Ример  взмахнул  рукой. Шеренга рабочих
направилась  к машинам  с  пульверизаторами  для краски в  руках.  В  воздух
поднялись  розовые  и  зеленые  облака. А  еще -- огненно-красные и бежевые.
Палевые и коричневые.  Салатовые и лиловые. Мокрая, сверкающая краска лилась
на машины.
     Ример Болт по  радио связался с техником в "Химических  концепциях". Он
нарочно утаил от  техника истинную причину эксперимента. Сделал вид, что это
что-то в финансовом отношении бесполезное, типа проблемы чистого воздуха.
     Установка теперь помещалась  в небольшой лаборатории.  Техник,  услышав
сигнал, снял красный щиток с кнопки.  Пол уехал вниз. Крыша над лабораторией
раздвинулась.
     Солнечный  свет  залил  установку,   которая  была  теперь  размером  с
письменный стол. Короткий хромированный ствол  смотрел в небо.  Кроме  пушки
было  еще два  контейнера  и  упакованный  в  железо  генератор,  который  и
вырабатывал флюорокарбоны,  направляя их со скоростью, чуть меньшей скорости
света, на озоновый щит.
     Потом крыша закрылась,  пол  вернулся  на  место,  установка  закончила
работу. Весь  процесс  занял около пяти секунд. Проблемы наведения цели были
решены во  время  малденского эксперимента.  Время, достаточное  для работы,
было определено во время первого салемского эксперимента. По углу наведения,
который был почти прямым, техник понял, что цель где-то совсем рядом.
     А  над  равниной у  Честера, Нью-Гемпшир, разлился волшебный  синеватый
свет.  Он  лился секунд  пять,  потом  прекратился. Машины как стояли, так и
стояли, сияя мокрым отливом свежей краски.
     Ример Болт снял маску и знаком показал директорам, чтобы они сделали то
же самое.
     -- Уже не опасно? -- спросил один из них.
     -- Уже нет, -- ответил Болт.
     Он взглянул на  небо. Кольцо почти сомкнулось. Теперь это  занимало еще
меньше  времени. В воздухе  стоял  едва слышный запах горелой  травы. Только
слышались  легкие  шлепки,  будто  падали  кулечки с конфетами.  Птицы опять
попались.
     Шаги  Болта шуршали  по  выжженной  траве.  Казалось,  что  земля  тоже
похрустывает.
     -- Пошли, -- сказал он членам правления. -- Опасности нет.
     Он подал знак рабочим отойти в сторону. На  случай,  если они будут  не
слишком расторопны, через одну  из подставных компаний он нанял  охрану. Они
согнали  рабочих  с  поля. Нарочито  серьезно  он кивнул человеку с пультом,
сидевшему  справа от трибун.  Когда  столько  людей  в  серебристых костюмах
высыпало на поле, казалось, что в долину у Честера, Нью-Гемпшир, приземлился
отряд инопланетян.
     Несмотря на подробные  инструкций, рабочие растерянно толклись рядом, и
человек у пульта звуковой защиты тоже выглядел как-то странно.
     -- Включайте! -- крикнул Болт.
     Его  уверяли,  что некоторые  звуковые  волны поглощают другие. Еще его
уверяли,  что такое приспособление еще  не  до конца освоено  даже  ЦРУ. Его
уверяли, что человек может  находиться в  пяти метрах от другого, кричать во
всю глотку и слышно его, если звуковой щит включен, не будет.
     Человек у пульта пожал плечами.
     -- Я сказал; включайте этот чертов звуковой щит! -- завопил Болт.
     Человек одними губами произнес:
     -- Что?
     Ример  увидел,  как один  из автобусов  увозит первую  партию  рабочих,
которые  были  уже  не  нужны.  Потом  увидел, как  другие  машины  неслышно
удаляются по дороге. Человек у звукового щита покраснел и все повторял:
     -- Что?
     Но он просто шевелил губами.
     --  Великолепно,  --   сказал  Ример,  особенно  широко  улыбнувшись  и
подчеркнуто кивнув. -- Великолепно. А  потом тем, от кого зависели и деньги,
и его будущее:
     --  Ничто из  того,  что  мы здесь  скажем,  не  должно  быть  услышано
посторонними.
     -- В куче свежевыкрашенных машин лично я  не вижу ничего секретного, --
сказал председатель.
     Уж  что-что,  а  искусство устраивать  шоу  Болт  знал.  Он  взял  руку
председателя и  приложил ее  к сверкающей розовой крыше седана. Председатель
ее отдернул и уже собирался  вытереть, но  вдруг  понял, что она  сухая.  Он
опять потрогал машину.  Она  сверкала  и была абсолютно  суха. Потрогал  еще
одну.  Остальные   директора   тоже  стали  тереть   машины,  которые  сияли
ослепительнее, чем машины на выставках.
     Тогда сдержанно и кратко заговорил Ример.
     -- Мы можем сэкономить  на  этом по триста пятьдесят долларов  с каждой
машины. Самую  дешевую автокраску  мы превратим в  краску высшего  качества.
Одним словом,  джентльмены,  вся  автомобильная промышленность  будет нам  в
ножки  кланяться  --  ведь  у нас  в  руках  самый  дешевый и быстрый способ
покраски. Одним словом, джентльмены, мы скажем японским роботам, детройтским
рабочим и немецким инженерам:  вам машин уже  не  красить. Есть только один,
лучший из лучших, способ покраски, и только мы можем его применять.
     Председатель правления обнял Римера Болта, как родного. В тот момент он
был готов его усыновить.
     --  Не аплодируйте. Не  уносите меня  отсюда на руках. Спокойно идите к
машинам, которые я для вас нанял, и уезжайте отсюда.
     Они кивнули. Кое-кто подмигнул Римеру. Один  из них  сказал, что сейчас
для него самое трудное -- не запрыгать от радости.
     -- Когда будете выходить,  скажите этому парню со звуковым щитом, чтобы
он его выключил.
     Когда случилось чудо в  этом мире, твое оно носило  имя, Ример, подумал
Болт. Лицо его светилось  довольством и гордостью. В этот момент Ример любил
весь мир. А почему бы и нет? Ведь он собирался вскоре его завоевать.
     Вдруг  он услышал шум отъезжающих  машин  и  понял,  что  звуковой  щит
убрали. Через несколько секунд  он  остался один. Он  ждал, насвистывая себе
под нос. Теперь должен был начаться следующий этап.
     Подъехали автобусы. Из них  вышло пятьдесят  человек мужчин и женщин. У
каждого  в  руках  был  билет.  Они высыпали на поле, некоторые спотыкались,
потому что читали написанное на билете.
     Те, кто привел сюда машины, уехали до того, как начали красить. Те, кто
увезет их отсюда, не будут знать, что машины только что покрашены.
     Болт понял,  что  на него  бросают удивленные  взгляды, и  решил  снять
костюм. Он уедет с последней машиной и доедет до соседнего городка, где  его
будет ждать его шофер.
     Это  было впечатляюще. Это было  блестяще. Это было,  подумал Болт, так
по-болтовски,  имея  в виду сложность,  продуманность и, прежде всего, успех
операции. А эти идиоты просто сидели в своих машинах и ничего не делали.
     -- Ну  что вы,  отъезжайте же,  -- сказал он.  Но  они просто  сидели в
машинах,  уставившись  на  руль, будто  им что-то  мешало.  Ример подошел  к
ближайшей машине и распахнул дверцу. За рулем была молодая женщина.
     -- Заводите мотор, -- сказал он.
     -- Не могу, -- ответила она.
     -- Включите зажигание, -- сказал он. Она показала ему свои руки. Пальцы
покраснели от напряжения.
     -- Уже пробовала, -- сказала она.
     -- Подвиньтесь, -- сказал он.
     Все женщины, кроме Кэти О'Доннел, годятся только для одного, подумал он
и повернул ключ. Тишина. Опять повернул ключ.  На приборной доске не мигнула
ни одна лампочка. Машина стояла неподвижно.
     -- Вот видите, -- сказала молодая женщина.
     -- Держу пари, вы собой гордитесь, -- сказал Болт и отправился к машине
мужчины.
     Опять ничего. В бежевом "бьюике" и желтом  "крайслере" то же самое. И в
зеленом "понтиаке", и в золотистом "субару". И  в коричневой "тойоте",  и  в
розовом  "мустанге".  "Порше",  "ауди",  "ситроен", "олдсмобиль",  "бронко",
"фэрлейн", "сандерберд", "ниссан", "датсун", "альфа ромео" -- молчали все.
     Даже   "феррари"  был,  как  мертвый.  Как   мертвый.  У  Римера  Болта
кровоточили  пальцы, но он  продолжал говорить всем, что им заплатят, только
пусть они садятся в автобусы и убираются отсюда, немедленно.
     -- Вы же можете уехать, правда?
     Автобусы потянулись прочь, а  он остался  на  поле,  забитом  машинами,
которые  не  желали  заводиться.  Один, совсем один.  У  него  засосало  под
ложечкой -- это провал.
     Он не мог сдвинуть машины. Он даже не знал, за что тут браться. Поэтому
он просто бросил их и побрел прочь. Их никто не обнаружит, подумал он.
     Но  две  крупные  разведки  уже  обнаружили  кратковременное  раскрытие
озонового слоя. И никто ни в Москве, ни в  Вашингтоне не называл это окном в
процветание.

     Президент всегда предполагал, что так и  будет -- настанет конец света,
а  он будет стоять и смотреть, как беспомощный случайный прохожий. Луч опять
был выпущен, Россия тоже его засекла и ни за что бы не поверила, что Америка
не может найти оружие на своей собственной земле. Но на самом деле так оно и
было.
     ФБР   сообщило,   что   его   поиски   чего-то,  что   могло   посылать
флюорокарбоновые  лучи,  оказались  безрезультатными.  Никто не  знал,  что,
собственно,  искать. Пушку?  Воздушный шар?  Может, это было похоже на танк.
Или на гигантский баллон от спрея для волос.
     Но,  пока   весь  мир  вслепую  мчался  навстречу  собственной  смерти,
поступило одно утешительное сообщение. Поступило от одной из самых секретных
организаций,  о  существовании которой  он узнал в  день инаугурации,  когда
предыдущий президент  провел его в его новую  спальню и показал ему  красный
телефон.
     За  последнюю  неделю президент  пользовался  им  больше,  чем все  его
предшественники вместе взятые. Человека на  другом конце провода звали Смит,
и голос у  него был резкий и  неприятный. Но только этот голос мог успокоить
президента.
     --  Мы обнаружили место установки, но  ее уже  перевезли.  Теперь она в
Ханое.
     -- Вы уверены?
     -- Уверены мы будем, когда потрогаем ее своими руками. Но следы привели
нашего человека в Сан-Гауту, а теперь ведут в Ханой.
     -- Значит, она у коммунистов. Почему они все так скрывают?
     -- Не могу понять, сэр.
     -- Больше всего на свете я хотел бы оказаться в Кремле и выяснить, что,
черт подери, происходит. А старика нельзя использовать? Этого, азиата?
     -- Он в некоторого рода отпуске.
     -- Сейчас? -- взвизгнул президент.
     --  Ему нельзя  приказывать,  как простому  офицеру.  Их традиции более
давние, чем наши, или даже европейские, сэр.
     -- Так, а что насчет конца света? С этим как? Вы ему объяснили?
     -- Думаю, он и раньше об этом слышал, сэр.
     -- Замечательно. И каковы ваши предложения?
     -- Если бы я был на вашем месте? -- спросил Смит.
     -- Да.
     -- Пожалуй, главная проблема в том, что русские не верят, что мы ничего
не знаем о флюорокарбоновом оружии, если, конечно, это оружие.
     -- Но если оно в Ханое, значит, оно у них есть.
     -- Может быть, есть, а может быть, и нет. Если есть, я полагаю, что они
еще  могут одуматься. Давайте на это надеяться. Мой человек  идет по лучшему
следу, который у  нас имеется, и,  честно говоря, господин президент, я рад,
что на это у нас есть он. Лучшего нам во всем мире не найти.
     -- Согласен. Продолжайте.
     -- Я бы предложил то, о чем  думаю уже довольно давно. Дайте им что-то,
что покажет,  что  мы заинтересованы  в их доверии. Что покажет, что  мы  не
меньше,  чем  они,  заинтересованы  в   том,  чтобы  найти  флюорокарбоновую
установку. Нам нужно выдать им какой-нибудь важный секрет. Он-то  и послужит
доказательством нашего доверия.
     -- У вас есть что-то на примете?
     --   Какое-нибудь  изобретение.  Наверняка  есть  что-то,   в  чем  они
заинтересованы. Только надо, чтобы они не думали, что мы думаем, что они уже
об  этом знают.  Здесь  нам надо быть предельно честными. У  нас нет другого
выбора, сэр. То есть придется раскрыть карты.
     -- Меня это пугает, Смит.
     -- Боюсь, сейчас не самая мирная погода.
     -- Не знаю, как посмотрит на это мой кабинет. И что скажут старейшины.
     -- У вас нет выбора, сэр. Вы должны отдавать приказы.
     -- Знаете, Смит, здесь не осел уперся. Здесь весь мир замер.
     -- Удачи вам, сэр, -- сказал Смит.
     -- И вам удачи.
     Человеку,  которого  выбрали  для передачи  Москве  секрета,  было чуть
больше шестидесяти, он был миллиардером,  близким другом президента и  среди
прочего, владельцем корпорации, занимающейся новыми технологиями.
     Когда он узнал, с чем его  посылают,  то едва не  обвинил президента  в
предательстве. Это была подробно составленная, даже частично переведенная на
русский сводка об оборонительных ракетных укреплениях США.
     -- Я  этого не  сделаю,  --  сказал  Макдональд  Пиз,  у которого  была
по-военному  короткая  стрижка,  гнусавый  техасский  выговор  и  докторская
степень по ядерной физике.
     Потом  он   услышал  о  строительстве  новых  ракетных  баз  и  немного
смягчился.  Потом услышал о новом изобретении, которое, возможно, и вызывало
у русских тревогу, и смягчился окончательно.
     --  Конечно, я поеду. Мы же все можем  спечься,  как пирожок в пустыне.
Какие  безумные псы играют с нашим маленьким  озоновым слоем? Ведь на  Земле
может  и тараканов  не остаться. Отдайте русским все.  Давайте  вернем мир к
безудержному великодушию. Силы небесные, что же такое происходит?
     -- Твой  самолет ждет,  Хэл, --  сказал  президент. Это была  кличка. С
таким именем кличка становится необходимостью.
     Одним  таким  ходом президент не только раскрывал  главный американский
секрет, он шел на заключение самой хитроумной в мире сделки. Президент знал,
что Пизу все это понадобится. Но  он не подозревал, что Макдональд "Хэл" Пиз
не только упустит возможность, но своей честностью еще все и испортит.

     Макдональд  Пиз  прибыл в Москву спецсамолетом,  на посадку которого на
свободной полосе советское правительство дало особое разрешение.
     На нем была стетсоновская  шляпа и костюм  за четыре  тысячи  долларов.
Пронзительный осенний ветер готов был содрать с его лица  кожу, но  ему было
все равно. Он  ненавидел  этих  людей.  Они  только  и  умели,  что воровать
технологии и отравлять умы простых людей.
     Больше  того. Он чувствовал, что это -- самые закоренелые лгуны во всем
мире.
     Пиз считал, что  приверженность русских и всех  остальных марксистов  к
неприкрытой лжи  исходила от их отношения  к  миру. Монотеистические религии
исповедовали веру  в то, что  мир призван нести правду.  Это не значило, что
христиане, иудеи и мусульмане всегда говорили правду, но -- должны были.
     По  марксистско-ленинской  идеологии  слова  были  всего лишь  орудием.
Агитацией и пропагандой. Так было  в самом  начале,  и сейчас все оставалось
по-прежнему. Так что,  даже  несмотря на то,  что мир стоял на грани  краха,
Макдональда "Хэла"  Пиза  всего переворачивало от  того, что  для достижения
взаимного доверия он должен был передать русским американские оборонительные
планы.
     Доверие? Кто знал, что они подразумевают  под этим  словом? Возможно, у
них  оно  имело  особый  смысл, как и слово "мир",  которое  значило для них
затишье  между  войнами,  безоговорочно ведшими  к  их господству  над  всей
планетой.
     Русский предложил мистеру Пизу свое пальто.
     -- Нет, -- сказал Пиз.
     Он не желал укрываться от ветра. Кроме того, они подогнали машины прямо
к  самолету. Он пересчитал своих  людей перед посадкой  в машины, а потом --
когда прибыли в Кремль. Оба раза их было двенадцать.
     У Генерального  секретаря было типично русское лицо, рыхлое и мясистое.
И толстые неуклюжие руки. Он  был осторожно оптимистичен по поводу того, что
Америка решила поделиться своими секретами.
     Они были в каком-то большом зале. Позади Генерального сидело двенадцать
офицеров в плетеных креслах. Было еще  два переводчика,  а  на  стене висело
огромное зеркало.
     --  Я нахожусь здесь,  -- заговорил Хэл Пиз, и его гнусавый голос почти
дрожал  от  боли,  -- потому что  мы стоим  перед  лицом  общей опасности. Я
понимаю, что вы нам не доверяете, но я здесь, чтобы убедить вас -- мы с вами
по одну сторону баррикад, и, так же, как и вы, мы хотим спасти мир.
     Генеральный кивнул. У русских шеи, как у бугаев, подумал Пиз. Из них бы
вышли отличные футболисты.
     -- Мы знаем, что вы сейчас  строите множество новых ракетных установок,
которые, по-видимому,  недостаточно оснащены защитными системами. Впервые за
всю  историю   атомного   оружия   ваша   страна   не   приняла   всех   мер
предосторожности.
     Пиз слышал, как переводят то, что он  говорит. Он увидел, как голова на
бычьей  шее повернулась. Генеральный секретарь что-то ответил, и  переводчик
повторил по-английски:
     -- Не  мы первыми применили атомное оружие. Как и все остальные народы,
мы  стали  жертвами  атомного  оружия, которое  использовали  вы. Теперь  вы
говорите,  что мы  не  соблюдаем  мер  предосторожности.  Это  ложь.  Мы  --
миролюбивый народ, и всегда  им были. Мы не стали бы ставить себя и весь мир
под такую угрозу.
     -- Да  полно вам, --  сказал Пиз. --  Мы  знаем,  что у вас есть  такие
ракеты. И вы это знаете. Но сейчас,  черт подери, мы прибыли, чтобы передать
вам нечто, что может свидетельствовать о наших добрых  намерениях. Так  что,
парень, оставь свою ложь при себе.
     Генеральный и  переводчик  обменялись несколькими  фразами.  Хэлу  Пизу
перевод был не нужен. Он понял, что его послали к черту.
     --  Ну  хорошо. Смотрите. Мы хотим  передать  вам  планы  наших  систем
ракетной  защиты.  Мы  хотим,  чтобы вы поняли,  что мы  не  имеем  никакого
отношения к безответственной  попытке  прорвать  озоновый щит.  И  просим мы
только  об одном  --  приостановить безумные шаги, которые могут  привести к
гибели планеты.
     Переводчик начал говорить о  борьбе за мир, но Хэл Пиз сказал, что  его
это не  интересует. Его наизнанку выворачивало, когда он увидел, как русские
офицеры  набросились  на планы американских оборонительных баз. Он  заметил,
как некоторые из них кивнули. Они поняли, что  перед ними  настоящие  планы.
Один из офицеров минут на  пять вышел, потом вернулся.  Он лишь  подал  знак
Генеральному. Генеральный вышел, но отсутствовал совсем недолго.
     Переводчик был уже не нужен.  По тому, как Генеральный сложил руки, Пиз
понял, что его инициатива отвергнута.
     Переводчик начал говорить о том,  что  оружия без систем безопасности у
них нет, но Пиз резко его оборвал.
     -- Слушайте,  вы  что,  спятили? Мы же только что перед вами  все кишки
вывернули. Чего вы еще  хотите? Войны? И что вы собираетесь выиграть? Можете
вы мне  ответить? Может, вы сходите к своему боссу и скажете, что он сошел с
ума? Вы затеваете  игру, в которой победителей  не будет, а ведь если мы все
сейчас не взорвемся, то запросто можем поджариться, как бобы на сковородке.
     Ему ответили той же дикой ложью о мирных намерениях русских.
     --  Послушайте,  то, что  происходит с  озоновым слоем, пугает  нас  не
меньше, чем вас. И мы хотели доказать это, показав  вам  свои оборонительные
планы. Вот они перед вами, а вы уперлись, как бараны. Нам нужна ваша помощь,
чтобы понять, откуда  исходит опасность. Черт возьми,  мы же знаем,  что они
попадали  на вашу территорию.  И знаем,  что  и вы должны об  этом знать. Мы
хотим вместе  с вами бороться  за спасение  этой треклятой  планеты. Что  вы
выиграете, если она станет горсточкой пепла?
     Генеральный подумал минуту, потом вышел, вернулся снова.
     -- Если вы хотите правды, -- передал  Генеральный через переводчика, --
то знайте, что вы, американцы, величайшие обманщики во всем мире.
     Хэл Пиз  чуть  было  не вцепился в  его  жирную  глотку, прямо здесь, в
Кремле. Дрожа от злости, он сдержался. Он мог не беспокоиться.  Выцарапай он
Генеральному глаза, он бы не принес вреда больше, чем ему уже удалось.

     Алексей  Земятин  наблюдал за происходившем сквозь зеркало. Он видел  и
слышал, как американец заявил,  что руководит всем  кто-то  еще,  и что этот
человек  должен понять,  что конец света  --  конец  и  для  русских,  и для
американцев.
     Видя, как страстен  этот человек, Земятин почти готов был ему доверять.
Но Алексей Земятин знал, чего добивается  этот  человек, а  своим эмоциям он
давно  отвык доверять. От него  зависело слишком много людей, поэтому он  не
мог полагаться на  такую непроверенную  штуку, как инстинкт.  Иногда он  мог
оказаться верным, но фактов он заменить не мог.
     Поиски фактов погубили  слишком  много  людей, так что Земятин не желал
опираться на то, что было квинтэссенцией эгоизма -- на предчувствие.
     Так что он лишь ощущал, что этот человек говорит правду. Но это не было
и вполовину столь важно, как то, о чем Земятин узнал полчаса назад.
     Не успел самолет с  Макдональдом  Пизом взлететь, как  американцы опять
провели  испытание  нового  оружия.  Не  было  сомнении,  что  это дело  рук
американского  правительства, а  не  какой-то  мелкой  компании,  которая не
докладывала правительству о своих опытах. Земятин  понимал, как далеко может
зайти  частное предпринимательство.  Он отлично знал,  как процветает черный
рынок в  России, где  черного рынка не должно быть по определению. Не должно
быть   вообще   никакого  рынка,  кроме  государства,  которое  замечательно
заботится о нуждах своих граждан.
     Но за  правду уже была  заплачена немалая цена. Доклад, составленный по
сообщениям  из  многих  источников   (некоторые  из   них  уже  оказались  в
американских  тюрьмах,  потому  что их  секретность  была раскрыта), был  по
иронии судьбы представлен в тот  самый  момент, когда мистер  Пиз начал свою
речь.  Алексей  слушал его вполуха. От того, что  он прочитал, у  него кровь
застыла  в жилах. Это было похоже на то, как германские войска стягивались к
русской  границе  перед началом  войны.  Поезда, артиллерия, обмундирование,
продовольствие. Нужно позаботиться обо всем. Американцы были хитрее, гораздо
хитрее, чем он предполагал.
     За день до  этого американцы решили, что могут превратить все  оружие в
Европе  и в Азии в  груду металла. Они могли  оставить матушку --  Россию  с
одной пехотой и с танками, не способными передвигаться.
     Америка  готовилась уничтожать  оставшихся без техники русских солдат в
количествах,  которые  смутили  бы  даже  фашистов. Готовилось  вторжение  в
пределы России.  И это могло  получиться даже без поддержки  НАТО. Готовился
удар в самое сердце России, и сопротивление было бесполезно. Сначала ракеты,
потом  бронетехника  --  и  из России  вынут  душу.  Сомневаться  в этом  не
приходилось.
     Пока  американцы  и  русские  военные   инженеры  рассматривали   карты
укреплений,  которые,  как  видели  русские,  были самыми  что  ни  на  есть
настоящими, Земятин  требовал всех подробностей. Именно в подробностях можно
было разглядеть правду.
     Офицеры бегали в кабинет фельдмаршала с новыми и новыми бумагами.
     Американцы действительно  провели испытание. Это  было обнаружено сразу
же,  потому  что  мониторы  русских работали  постоянно.  Ему  сказали,  что
англичане тоже случайно его  засекли. Несмотря на тяжелые потери, британская
система все еще функционировала.
     -- Американцы не предупредили англичан о наших действиях. Но они знали.
По моим сведениям они должны были знать.
     -- Они знали,  товарищ фельдмаршал, но у нас нет  сообщений о том,  что
они предупредили об этом своих предполагаемых союзников.
     -- Не удосужились предупредить, -- сказал Земятин. Ему вдруг захотелось
выпить глоток воды.
     -- Вам плохо, товарищ Земятин?
     -- Если вы  участвуете  в соревнованиях по рыбной ловле, а ваш соперник
поймал пескаря, будете ли вы этого пескаря стараться отобрать?
     -- Американцы охотятся за рыбой покрупнее?
     -- Американцы гораздо хитрее,  чем мы предполагали. Если бы они  знали,
что сейчас у  меня  есть нечто, что я считаю большим преимуществом, стали бы
они меня его лишать? Продолжайте.
     -- На сей раз длительность работы луча стала меньше. Прицел был точнее.
     -- Чем больше точность, тем выше класс, -- заметил Земятин.
     -- Очевидно, товарищ фельдмаршал.
     --  Так что, если бы они направили луч  на нас, это могло бы быть столь
быстро, что не принесло бы вреда остальной части планеты.
     Земятин понял главное -- новое изобретение было оружием. К тому времени
русские накопили столько ядерного оружия, что, по  словам ученых, оно  могло
уничтожить не только противников,  но и  их самих.  Парадокс был в том,  что
когда изобреталось оружие  более совершенное, это значило  не  что оно более
гуманно, а что оно более удобно для ведения войны.
     Американцы сделали из своего изобретения с флюорокарбонами оружие.
     --  Могу добавить,  товарищ  фельдмаршал, -- сказал офицер, -- что  для
обнаружения источника  мы  раскинули сеть  наблюдения по всему американскому
континенту.
     -- И напрасно?
     -- Никак нет. Рискуя людьми, мы обнаружили источник  лучей.  Американцы
рассекретили человек пятнадцать наших. Но успех был нам важнее безопасности.
     -- Так. Хорошо.
     -- Как  только установка сработала,  наши  люди  на машинах  передавали
информацию от одного к другому.
     -- Но это могло привлечь внимание.
     --  Поэтому  мы  и  потеряли  столько  людей.   Но  это  позволило  нам
установить, что генератор расположен к северу от Бостона, в районе скопления
предприятий высоких технологий.
     Земятин  знал  этот  район. В случае атомной войны для России это  была
цель номер  два. Целью номер один  были  ракеты,  затем  шли базы,  где  они
создавались. Собственно армия непосредственной угрозы не представляла.
     Сам   предпочитающий   переоценить   противника,  Земятин  предупреждал
советский генералитет постараться  не слишком полагаться на некомпетентность
американцев. Достаточно  было  вспомнить  Вторую мировую,  когда американцев
никто  поначалу не  принимал всерьез, а они выиграли войну на двух  океанах,
разбив противников, которые готовились к войне долгие годы.
     Считалось,  что   американские   наземные  силы   большой   угрозы   не
представляют.   Теперь,  если  бы   не  русское  оружие,   они   бы   заняли
главенствующие позиции.
     В эксперименте  было задействовано пятьдесят новых  дорогих автомобилей
того качества, до которого русским было далеко.
     -- За пять секунд все эти машины, товарищ фельдмаршал, были приведены в
негодность.
     -- Каким образом?
     -- Вышла из строя вся электроника.
     -- Больше ничего не повреждено?
     -- Ни царапины. Но,  самое главное, агент, подучивший  эту  информацию,
был схвачен  американцами.  Они допрашивали  его,  пытаясь  узнать, что  ему
известно, как будто он был в этом задействован.
     -- Неплохое прикрытие.
     --  И  это  еще не все. Как вы знаете, Америка  -- страна коммерции. Мы
узнали, кто владеет землей, кто купил машины, кто заплатил людям, пытавшимся
их завести.
     -- Так.
     -- Это были не военные.
     -- Конечно, нет, -- сказал Земятин.
     --  Подставные  компании.  Мы  подсчитали, что  прикрытие  эксперимента
обошлось в три раза дороже, чем его проведение.
     -- ЦРУ, -- сказал Земятин.
     --  Конечно, -- согласился  офицер. -- Фиктивные  компании, море денег.
Это наши старые друзья.
     Земятин застонал. А потом, чувствуя себя беспомощным мальчишкой, сказал
младшему офицеру:
     --  Вот  видите? Я тысячу раз  об  этом говорил. Вы  все  смеетесь  над
американскими  военными. Считаете, что вторжение  в Гренаду  было  бездарной
операцией. Вы были так в себе  уверены. А теперь -- смотрите.  Смотрите, что
они сделали.
     -- Но у нас есть наши ракеты, товарищ  фельдмаршал,  -- сказал  молодой
офицер.
     -- Да, конечно, пока что они у нас есть, -- сказал Земятин, отсылая его
-- через зеркало он заметил, что Генеральный поднялся из-за стола.
     Если бы молодой офицер узнал, что их ракетную базу вывели из строя, его
скорее всего пришлось бы убить, как и тех, кто рассказал бы ему об этом.
     Вошел Генеральный.
     -- Офицеры  считают,  что  эти  планы  подлинные.  Полагаю,  нам  нужно
сообщить им все, что мы  знаем об этом оружии. В конце концов,  фельдмаршал,
какой  смысл  жить  в мире,  непригодном для  жизни?  Американский миллионер
правильно сказал.
     -- Если бы  он  принес  свои  лук  и стрелы,  ты  бы что,  снял  штаны,
наклонился и подставил задницу?
     -- Кажется, я пока твой генсек.
     --  Они отдают  тебе свои планы, потому что они  им больше не  нужны. В
следующей войне они не пригодятся. Единственное, что сейчас  имеет значение,
так это то, что они пока не знают, что могут  сделать с нашими ракетами, вот
и все.
     И он рассказал, что американцы сделали с машинами.
     --  Если  они  могут  привести  в  негодность  электронику  в  "порше",
"кадиллаках", "ситроенах" и  во всей японской дребедени, неужели ты думаешь,
что   тупой  русский  танк  будет  представлять  для   них   сложность?   Ты
действительно так думаешь?
     -- Они нам лгали, -- сказал Генеральный.
     -- А ты  думал, что они открыли всю душу? Наши танки будут  бесполезной
грудой металла. Пехота -- бессмысленна. Она просто  ляжет кровавым ковром на
дороге, по которой они пойдут на Москву. И на Ленинград. И в Сибирь.  На сей
раз отступать  нам некуда. Мы хотим только одного,  чтобы они отдали нам это
оружие. Чтобы признали, что оно у них есть, и передали нам.
     -- Они лгуны. Невероятные лгуны.
     -- Посмотри за зеркало, Генеральный, -- сказал Земятин, кивком указывая
на   ждущего  американца.  Американцы  и   русские  о   чем-то  говорили   с
максимальной,  на  которую способны инженеры, обсуждающие  научную проблему,
вежливостью. -- То, что  они передали  нам  планы оборонительных сооружений,
окончательно убедило меня в  том, что у  них есть  кое-что получше,  оружие,
раскрывающее небо и приводящее в негодность всю технику.
     Земятин  наблюдал  за тем, как  Генеральный  вернулся  в  зал  и назвал
американца  лжецом.  Он увидел, что  американец пришел  в  ярость.  Он  даже
поверил бы этому американцу, не знай он, что тот лжет.
     Уже  на обратном  пути в Америку мистеру Макдональду Пизу сообщили, что
сотрудничество возможно только в  том случае, если будет передана информация
об оружии, в поисках которого Америка якобы рассчитывала на помощь русских.
     Ему сказали, что  если  американцы еще не знают об  этом, то искать его
следует  к  северу  от  Бостона.  Пиз  немедленно  телеграфировал об этом  в
Америку.
     Ему   ответили,  что  Америке   об   этом  известно.  И  поиски  оружия
продолжаются.

     Харолд  В.   Смит  снова  говорил  с  президентом,  в  голосе  которого
проскальзывали нотки сомнения.
     -- Оружие не в Ханое. Оно здесь. Где-то к северу  от Бостона, -- сказал
президент. -- Я передал его поиск в руки разведки.
     -- Хорошо, -- сказал Смит.
     Его честолюбие не страдало от того, что  проект, с  которым он работал,
передан кому-то еще.  Благодаря  этому качеству он  и получил когда-то  свою
работу.
     --  Вы  представляете,   какой  урон   делу  принесла  бы  наша  слепая
уверенность в том, что оружие  в Ханое? Они нам не верят,  и,  черт  возьми,
Смит,  на  их  месте я  поступил бы так же. Отправьте  своих  людей в  район
Бостона, когда и если мы его найдем, мы с ними скооперируемся.
     -- Не могу этого сделать.
     -- Почему?
     -- Один из них на пути в Ханой.
     -- А другой?
     -- Он не поддерживает с нами связи, сэр.
     -- Я хочу, чтобы вы запомнили, Смит, что, когда человечество полагалось
на вас, вы его предали.
     -- Знаю, сэр.
     -- Сообщите  мне, как только вы выйдете  хотя бы на одного из них. Даже
не верится. Вы! Последняя надежда Америки!
     -- Да, сэр, -- сказал Смит.
     Ему нужно было получить  как можно больше информации об этой женщине до
того, как Римо снова с ним свяжется. Неужели Римо влюбился?
     Харолд В. Смит ничего не  мог сказать. Раньше он думал, что не понимает
только Чиуна.
     А  русские  в   Москве   начали  понимать  многое.  Молодой  полковник,
ответственный за  отряд головорезов,  получал  сообщения  о  местонахождении
американского агента-одиночки и рыжей  женщины. Они были в Сан-Гауте. Были в
аэропорту. Теперь он направлялся в Ханой.
     --  Думаю,  товарищ фельдмаршал, что  Ханой подходящее  место для того,
чтобы его обезвредить, -- сказал полковник Иван Иванович.
     Он  учился  в советской  школе.  Его отец  был  тоже из КГБ и служил  с
Земятиным во время Великой Отечественной. Так что  молодого полковника учили
не молиться никогда. Но на  сей раз, говоря с человеком,  который наводил на
него ужас, он впервые молил Всемогущего о помощи.
     -- Да, -- сказал Земятин. -- Но я сам разработаю детали.
     -- Так точно, товарищ фельдмаршал, --  сказал полковник  Иван  Иванович
страшному  зверю,   который  до   смерти  напугал   его  на   самой  площади
Дзержинского.  Тогда  старый  колдун  нарочно  убил ни в  чем  не  повинного
офицера.
     Не будь  в  сердце молодого  полковника этого  безотчетного  страха, он
нашел бы множество причин не предпринимать некоторых действий.
     Но самым  странным  было  то,  что Земятин  не  был жестоким человеком.
Никогда не был. Он  никогда не убивал людей, если на то не было причины.  Он
был  беспощаден, но другого выбора  у него не было. Обстоятельства вынуждали
его  действовать  так,  а не  иначе.  Единственное, чего действительно хотел
когда-то Алексей Земятин, так это быть хорошим дворецким.
     И потому,  что  фельдмаршал  Алексей Земятин,  "Великий  Алексей",  был
когда-то дворецким, ничто из того, что мог сказать американец или старшие по
чину,  не  могло  заставить  его отказаться  от задуманного  плана.  Слишком
горьким был полученный  много лет  назад урок, урок,  научивший  его никогда
никому не доверять.

     -- Алексей, Алексей, -- послышался голос матери, -- граф зовет!
     Алексей Земятин был в буфетной, где  следил за  тем, как на французский
манер чистили серебро. Жаль, конечно, что оно не сияло по-русски.  Граф, как
большинство русских аристократов,  предпочитал  все французское. Поэтому  он
перед войной  брал  Алексея с собой  во Францию. В ежедневном  обиходе  было
столько серебра, что на него можно было бы целый год кормить человек  двести
крестьян, но в то время Алексей Земятин об этом не задумывался.
     Серебро принадлежало графу, а при мысли о двухстах голодных  крестьянах
Алексей прежде всего радовался, что  не принадлежит к их числу.  И он  готов
был посвятить свою жизнь тому, чтобы так было и впредь.
     У юного Алексея были довольно приятные черты лица, немного напоминавшие
черты  лица самого графа, что давало повод для сплетен о  том, что  в  жилах
Алексея течет благородная кровь.  Он не пытался  этого отрицать, хоть мать и
говорила,  что отцом его был один  купец, который  как-то раз  переночевал в
усадьбе,  сказал  ей  пару  нежных  слов и  наградил  Алексеем,  ставшим  ее
единственной радостью в жизни.
     Алексей, когда граф позвал, не кинулся бегом из буфетной. Он пересчитал
серебро и  оставил все под надзором старого дворецкого. Он давно понял, что,
хоть люди и должны быть честными, на деле так бывает далеко не всегда.
     Алексей не доверял ни одному из них. Доверял  он  только своей матери и
графу, который был человеком исключительным.
     Граф  Горбатов владел огромным  поместьем,  которое  тянулось  на сотню
миль,  и  было у  него где-то от сорока до  восьмидесяти тысяч душ.  Точного
количества никто  не знал. В  те  времена жнецов на поле не  считали, как не
считали и тех, кто рождался и умирал в крестьянских лачугах.
     Крестьяне  свято  верили, что  граф Горбатов выше  лжи. Алексей  привык
считать, что, если  бы у  поместья  не было хозяина, поля бы так  хорошо  не
родили. Многие  считали,  что  жизнь им  дадена Господом Богом да господином
графом.
     -- Алексей, поторопись, -- сказала мать. Она  была горничной  одного из
этажей, а это была весьма важная должность. Быть горничной, а не крестьянкой
значило лишних десять, а то и двадцать лет жизни. Так просто и так ценно.
     -- Спеши, спеши, он зовет, -- повторила мать.
     Она всегда боялась, вдруг  Алексей будет недостаточно расторопен, и его
пошлют работать в поле.
     Он ответил ей улыбкой -- он прекрасно знал,  как она  гордится  сыном в
мундире с  позолотой и напудренном парике, походившим на слугу в королевских
покоях  Франции  восемнадцатого  века.  Одни башмаки  на нем стоили столько,
сколько крестьянин зарабатывал за год.
     Алексей  быстрым  шагом  направился в малую гостиную, где  в  обтянутом
шелком кресле сидел граф, маленький тщедушный старичок.
     --  Ваше  сиятельство,  --  проговорил  Алексей,   входя  в  просторную
устланную коврами комнату.
     Он  встал, щелкнул  каблуками и  почтительно склонил  голову. В комнате
витал  легкий аромат утреннего кофе.  Как  и любой хороший слуга, он отлично
умел подавлять в себе чувство голода.  Это умение позже помогло ему  выжить,
как  помогло оно  всему русскому  народу. Ведь это, как  и паника  --  всего
только чувство. Умеешь подавлять одно, научишься подавлять и другое. Алексей
стоял и ждал, что скажет ему граф.
     -- Алексей, я собираюсь довериться тебе в одном важном деле.
     -- Благодарю вас, ваше сиятельство.
     --  Идет воина, великая война.  И нам ее  не выиграть.  Алексей кивнул,
показывая, что он слышал об этом.
     -- Не думаю, чтобы ты разбирался в военных стратегиях -- это удел людей
другой крови. Но это не вина твоя, так  же, как  не обязанность. Очень скоро
сюда придут солдаты.
     -- Желаете, чтобы мы подготовились к встрече немцев, ваше сиятельство?
     -- Придут не немцы, придут русские.
     -- Вы хотите, чтобы мы готовились принять русских солдат?
     --  Нет, лучшее,  что  мы можем сделать, это поскорее убраться  отсюда.
Алексей,  наши  солдаты отступают, они дезорганизованы.  А дезорганизованная
армия превращается в толпу. Они будут мародерствовать, грабить и насиловать.
Нам надо спрятать все ценное, но сделать это  так, чтобы не вспугнуть никого
в поместье. Нам следует держать наши дела в тайне. Серебро, золото и хороший
фарфор надо погрузить в повозки.
     В  тот момент Алексей  верил,  что  все делается во благо поместья. Шли
дни,  за  которые  крестьяне  могли  собраться  и  подготовиться  к  обороне
поместья. Но никто из них не был предупрежден,  а Алексей так доверял графу,
что и матери ничего не рассказал. До рассвета он упаковал серебро, следующей
ночью собрал золото. Он сам составил списки и распустил слуг.  Они рады были
не работать и вопросов не задавали.
     Однажды ночью граф разбудил  Алексея и велел ему немедленно одеться для
долгого путешествия. Карета была готова, повозки давно были собраны.
     -- Я должен взять с собой мать, ваше сиятельство.
     -- О ней  не беспокойся, -- сказал граф. И Алексей, доверявший графу во
всем,  исполнил  его приказ. Они выехали еще до  рассвета.  Остановились они
лишь к вечеру, но были они по-прежнему на земле графа.
     Всем сообщалось, что граф направляется в Москву для переговоров с новым
правительством.  Царь  отрекся  от  престола, в  Москве  новое правительство
тщетно пыталось управлять государством,  и  граф  ехал  туда, чтобы  оказать
посильную помощь.  Все  это  походило  на  обычную деловую  поездку,  только
повозок было больше обычного. На остановке Алексей бросился разыскивать свою
мать. Его же уверили, что он может о ней не беспокоиться, значит, ее взяли с
собой.
     Но он ее  не нашел. Но, возможно, он ее не заметил, потому что работы у
него было по горло. Не нашел он ее ни на второй день, ни на третий.
     -- Ваше сиятельство,  вы сказали, что о матери я  могу не беспокоиться.
Но ее нет в обозе.
     -- Мать? Твоя мать?
     -- Да, ваше сиятельство, Земятина. Горничная Наташа со  второго  этажа.
Такая немного полная.
     -- Ничего не знаю. Я здесь при чем?
     -- Я  никак не могу ее  найти. Когда вы  сказали, что я могу за нее  не
беспокоиться, я  почувствовал  такое  облегчение,  что  готов  был  вам руки
целовать.
     --  Ничего про нее не знаю. Отправляйся к повозкам, --  сказал граф. Он
уже приказал разбить палатки на ночлег.
     И тогда  Алексей понял, что имел в виду граф --  что она не стоит того,
чтобы о ней беспокоились, а не что о ней позаботятся. Только годы послушания
не позволили ему завопить от гнева.
     -- Благодарю  вас, ваше сиятельство, -- только и сказал он и с поклоном
вышел. Но, оказавшись снаружи,  он решил обязательно спасти мать. Сначала он
хотел украсть лошадь и скакать назад.
     Но  пропажу  лошади заметили бы. Тогда  он собрался идти пешком. Но уже
ходили слухи, что в округе бродят банды грабителей. Если у матери была такая
возможность,  она  бежала,  и в  усадьбе ее уже  нет. Возможно,  она  где-то
прячется, и ему ее не найти.
     Не  понимая до конца, что  происходит, молодой Алексей Земятин  впервые
проявил свои недюжинные  способности к стратегии и тактике.  Он  понял, что,
если бросится обратно в усадьбу, то  матери там не  найдет,  более  того, по
приказу графа  его могли  убить  --  граф следил за всеми,  кто знал  о  его
сокровищах.
     В Москве Алексей легко  избавил  графа  от его  золота, сделав вид, что
поездом отправил золото в Мурманск. Сундуки были подставные. Земятин  уверил
графа, что не спустит с груза глаз всю дорогу от Москвы до Мурманска.
     Когда  на вокзале граф сказал Алексею, что всегда будет держать его при
себе, Алексей понял,  что его план  удался. Он  поцеловал хозяину  руку  и с
почтительным поклоном послал его навстречу беспросветной бедности.
     -- Я буду в багажном вагоне вместе с сундуками, -- сказал Алексей.
     Он даже не стал  садиться  в поезд, а направился прямиком к Ленину. Уже
тогда  Алексей понимал,  что для  поисков  матери ему  понадобятся  люди.  У
большевиков люди были. Еще  у них были порядок и дисциплина, и он рассчитал,
что  они удержат  власть. Они не верили в демократию. Они  даже  не верили в
пролетариат. Они верили в победу. А недавний дворецкий только в нее теперь и
верил.
     За  день  до  этого  он разработал план, благодаря которому  коммунисты
могли  легко  присвоить серебро и золото,  тем самым  поддержав свои силы  в
самый критический момент. Он сказал, что хочет только одного -- служить делу
революции. Но  выбрал  он  службу в  только  что рожденной тайной полиции --
секретарем Ленина.
     Он был единственным, у кого не было ни образования, ни веры в марксизм,
поэтому  он быстро стал доверенным лицом Ленина.  Его  недюжинные  таланты и
позволили ему стать со временем Великим.
     Мать  он так  и  не  нашел.  В первые  послереволюционные годы  погибли
миллионы.  Страна  задыхалась  от  голода.  Войны  внутри России  велись  по
нескольким фронтам,  и когда  Алексей смог наконец послать людей  на  поиски
своей матери, усадьбы уже не существовало. Жизнь была настолько суровой, что
впервые за тысячу лет в России вновь появились случаи каннибализма.
     Младший офицер, который знал о поисках Алексея и о его прошлом, спросил
однажды, не хотел ли он, разорив графа Горбатова, отомстить таким образом за
потерю матери?
     -- Отомстить? -- переспросил тот.
     Это слово его озадачило. Нет! О  мести он никогда  не  думал.  Золото и
серебро  было  нужно ему, чтобы  помочь  партии захватить власть.  На  графа
Горбатова  ему  было  наплевать.  Он  никогда  не искал  мести,  никогда  не
исповедовал   жестокости.  Даже  в  самые  трудные   времена  он   оставался
безукоризненным  дворецким, умевшим  скрывать свои  чувства. Он делал только
то, что было необходимо.
     Но ему хватало хитрости  не показывать  своим подчиненным,  что он выше
мести. Люди, которые считали тебя хоть в чем-то ровней себе, меньше на  тебя
злятся. Отрекаться  от мстительности не стоило. Подлинной целью  был не  тот
человек, которого ты наказывал,  а тот, кто боялся, что ты можешь наказать и
его.
     Так, много лет спустя,  когда  мир  был на грани  разрушения и  молодой
полковник, посылавший  команду профессиональных  убийц в Ханой,  сказал, что
"уж теперь-то мы  отомстим ему за то, что он натворил в Лондоне", Земятин не
стал его разубеждать. Он  проанализировал всю поступившую информацию и задал
один простой вопрос:
     -- Почему они упоминают о том, что он не носит часов?
     -- Я полагаю, товарищ  фельдмаршал, что Сан-Гаута --  бедная страна,  а
большинство американцев  часы  носят. У этого  часов нет. Вот они об  этом и
упомянули.
     -- А почему у него не было часов?
     -- Не знаю, -- ответил полковник, покрываясь холодным потом.
     --  Давайте  попробуем  выяснить.  Возможно,  нам  это  удастся.  Вы не
удивляетесь тому, что современный человек не носит часов?
     -- Что вы имеете в виду?
     --  Я  имею  в  виду  то, -- сказал  Земятин, --  что нам будет полезно
узнать, почему ему не надо знать, который час, или не умеет ли он определять
время  без  часов. Может  статься, часы  у него  спрятаны. Я не  знаю. Вы не
знаете. Выясните.
     Он не стал повторять, что  враг  непобедим, пока не  найден способ  его
убить.  Молодой полковник будет делать  то, что ему приказано, потому что он
считает, что Земятин жесток и беспощаден, а он --  только  беспощаден. Он не
доверял словам полковника. После  графа он  не  доверял никому. Но  в страхе
полковника он был уверен.
     Но,  когда  он  вышел  из кабинета, в  нем самом шевельнулось  чувство,
похожее на страх.  Это нечто  не останавливало  мысль, не  напрягало  каждую
клеточку тела.  Скорее, это был вопрос,  который он задал самому себе. Когда
же, наконец, этот американец-одиночка покажет, как его убить?

     Во  время  перелета  в  Ханой  на  самолете  шведской авиакомпании Римо
позволил себе пять  минут  поспать. Кэти  попробовала обойтись четырьмя.  Ее
рука скользнула к его паху.
     --  Ты  когда-нибудь занимался этим в самолете?  -- шепнула она. Свет в
проходе был притушен, все остальные пассажиры спали.
     Римо терпеть не мог,  когда  совокупление  называли словом "это". "Это"
было  подходящим  словом  для  совокупления  на  бампере  каждой  машины  на
американских дорогах. Ныряльщики  делают  "это" глубже, игроки  в  бридж  --
изящнее, а ковбои умеют делать "это" без седла.
     -- Это? -- переспросил Римо.
     -- Ну, понимаешь, -- шепнула Кэти, лизнув его в ухо.
     Она могла поклясться, что его ухо отдернулось.
     --  Конечно,  понимаю.  И  отвечаю:  "Возможно".  Я  занимался  этим  в
самолетах, но с теми, с кем хотел этим заниматься.
     -- Ты не находишь меня привлекательной?
     -- Нет, -- сказал он. -- Ты красивая.
     -- Тебе не нравятся женщины?
     --  Мне нравятся  женщины.  Мне  просто не  нравится,  когда  люди  про
совокупление говорят "это".
     -- Слово "совокупление" такое несексуальное.
     -- Не для меня, -- сказал Римо. -- Попробуй.
     -- Хорошо. Римо, давай совокупимся.
     --  Нет, --  сказал Римо.  -- Видишь, как  просто  не ходить вокруг  да
около.
     -- Я  бы предпочла походить, -- сказала Кэти. Римо взял ее руку и мягко
переложил в  ее пах, там жар его тела смешался с жаром его, и Кэти  пронзило
острейшее чувство.
     Она застонала. Стюардесса высунула  голову из-за занавески. Она увидела
двух человек,  которые  сидели выпрямившись  рядом  друг с  другом.  Мужчина
помахал ей рукой.
     --  Я  слышала,  что  кое-кто  занимается  этим  в самолете,  но  чтобы
уложиться в  пять секунд! -- сказала она другой стюардессе. --  Пять  секунд
назад они сидели точно так же.
     Кэти уткнулась головой в плечо Римо.
     -- Как ты это сделал? Мне никогда не было так чудесно.
     -- Я ничего не делал, все сделало твое тело.
     -- Ты умеешь столько замечательных вещей, -- сказала Кэти.
     Она и не подозревала, что он отправится в Ханой --  вот так, сразу. Она
думала, что ему понадобится время, чтобы попасть  в коммунистическую страну.
Это  дало  бы  ей  возможность  обновить гардероб, а,  если  повезет,  то  и
добраться  до генератора. Это  бы  труда не составило. Надо  было  бы только
немного потереться о Римера Болта.
     Но  времени на  это не было.  Как только они  покинули  Сан-Гауту, этот
человек тут же получил разрешение на  въезд в Ханой. Кэти была уверена,  что
он  работает  на  какое-то правительство,  скорее всего, на ее  собственное.
Несмотря ни на что он был типичным американцем.
     В   большом   латиноамериканском   городе  за  пределами  Сан-Гауты  он
один-единственный раз  позвонил по телефону. И через час некая обеспеченного
вида  дама,  прибывшая  на лимузине  с  шофером, оказалась около  телефонной
будки.
     -- Вы ищете улицу Вальдез? -- спросила дама.
     -- Одну  минутку, -- сказал Римо. И шепнул Кэти: -- Ты не забыла слова,
которые я просил тебя запомнить?
     -- Нет, -- сказала Кэти.
     -- Что это были за слова?
     -- Я ищу большую бакалею.
     -- Большую бакалею? -- переспросил Римо.
     -- Да, -- сказала Кэти. Римо подмигнул ей.
     -- Терпеть не могу этих паролей.
     -- Супермаркет,  -- громко ответил он даме. Женщина подала знак шоферу,
чтобы тот ехал дальше.
     -- Он ищет большую бакалею! -- завопила Кэти.
     -- Вот именно, -- сказал Римо.
     Дама велела шоферу остановиться и передала Римо небольшой чемоданчик, а
потом уехала. Чемоданчик был заперт и без ключа. Римо  повертел его в руках,
а потом просто взломал. Кэти заметила, что достаточно было только приподнять
защелку.
     Внутри  лежало два бумажника  с  паспортами.  В паспорта  были  вписаны
имена, не  хватало только фотографий. Там  была  еще металлическая штуковина
для печатей.
     Еще  Кэти увидела  фотоаппарат. На нем  были  нарисованы два  смеющихся
ребенка  и  солнышко.  Он  назывался "Минутка"  --  простейший  фотоаппарат,
которым   могли   пользоваться   четырехлетние  дети.  Все  инструкции  были
нарисованы,   а  слова  обращались  к  родителям.  Там   было   написано  об
удовольствии, которое ребенок  получит  от такого простого аппарата.  Он был
так  прост  в  употреблении,  что описание  было не  нужно.  Достаточно было
смотреть на  картинки. Родителям предлагалось дать детям самим  разобраться,
что к чему.
     -- Не понимаю, куда  вставляется пленка, -- сказал  Римо. --  Зачем они
выпускают такие вещи? Куда пленку вставлять?
     -- Кролику в рот, -- объяснила Кэти.
     Она показала на место, где  вокруг  квадратного отверстия был нарисован
кролик с открытым  ртом. Потом она показала на пленку. Это был прямоугольник
как раз подходящего размера. С одного края была нарисована морковка.
     -- Морковку надо сунуть кролику в рот, -- сказала Кэти.
     -- А почему бы им так  и не написать? -- сказал  Римо. Кэти показала на
картинку на коробочке. Раздался щелчок.
     -- Ты только что сфотографировал собственную ногу, -- заметила Кэти.
     -- Почему они ничего не объясняют? -- сказал Римо.
     --  По-видимому мы  должны сфотографироваться на  паспорт,  --  сказала
Кэти.
     --  Ага.  Тогда  мы сможем  попасть  в  Ханой. Кэти О'Доннел  направила
картинку с солнышком на солнце.  Потом поднесла  картинку с  большим голубым
глазом к собственному глазу. Потом нажала кролику на нос.
     Фотография  вышла  через  минуту.  Она  была  немного нечеткая,  но для
паспорта годилась.
     -- У тебя талант, -- сказал Римо.
     Тогда  она сунула  аппарат  ему  в руки, приставила  его  палец к  носу
кролика, направила камеру на себя, отступила назад и велела ему щелкнуть.
     С третьего раза у него получилось.
     Он  взял камеру,  а  ей  сунул  металлическую печать.  Она  пропечатала
фотографии  в паспортах. Кто-то  за  час  доставил  Римо печать  Соединенных
Штатов Америки! Он получил указание ее уничтожить. Сделал он  это мгновенно,
руками,  как будто  почистив ее.  Она  превратилась просто в  кусок металла,
который он тут же выбросил.
     -- Как ты это сделал?
     Еще более поразительным был его ответ. Он  объяснил  это в  мистических
терминах силы и сути, которые могли проникать в атомарное строение вещей.
     С одной стороны, он умел делать вещи невероятные. С другой  -- заученно
барабанил  метафизические   объяснения,  как  детские   стишки.  И   не  мог
разобраться в инструкциях для четырехлеток.
     Она попробовала спросить его об этом.
     -- У  меня всегда сложности  с механизмами,  -- признался  Римо. --  Но
когда они все запутывают своими инструкциями, становится совсем невыносимо.
     -- Что путаного в том, чтобы надавить кролику на нос?
     -- Понимаешь, ты же ученая. Ты такие штуки понимаешь.
     -- И насчет морковки во рту у кролика тоже понимаю, -- сказала Кэти.
     --  Ну  хорошо,  ты  такая умная,  но  ты  же  была занята в малденском
эксперименте  и знаешь,  что мы ищем.  Так что,  если мы  это найдем, ты это
узнаешь.
     -- Думаю, узнаю, -- сказала Кэти.
     Она   не   могла  себе  представить,  как  они  будут   выбираться   из
коммунистической  столицы,  но  ей  достаточно  было  того,  что  она  могла
наблюдать за чудесами, которые творил этот человек, а за это она согласилась
бы и в концлагере посидеть. Если бы случилось самое худшее и ее бы  поймали,
она  сумела  бы поторговаться за  свою свободу. Кроме того,  мужчины  всегда
остаются мужчинами. Надо будет -- она что-нибудь придумает.
     Но она  надеялась, что до этого не дойдет.  Скорее, она рассчитывала на
вереницу окровавленных  тел, от  которой вся  ее  нервная система  запоет от
наслаждения.  Она  даже надеялась, что  на  их  пути  будут вставать отряды,
которые  ему  придется уничтожать, чтобы  продолжать  путь.  Одно  маленькое
убийство,   просто  чтобы  солнышко   светило  ярче,  и   она   снова  могла
почувствовать себя женщиной.
     Но  у них было безупречное  прикрытие. Они были  членами международного
комитета защиты прав  человека в  Юго-Восточной Азии. Их имена, в отличие от
фамилий  были настоящими. Значит, он уже известил о ней свое начальство. Еще
она поняла, что у  Римо были неограниченные  возможности в некоем ведомстве,
которое могло быстро решать любые вопросы.
     Она  думала обо всем этом, сидя в  тускло освещенном  салоне  шведского
авиалайнера и испытав только что  полнейшее  удовлетворение от волшебных рук
этого  чудесного человека по имени Римо. Ример  Болт, к примеру, казался  ей
таким же, как все мужчины. Но Римо был неповторим.
     -- Я  никогда не встречала такого человека,  как ты, -- сказала она. --
Ты так не похож на остальных мужчин.
     -- Не похож.
     -- А на кого ты похож?
     --  На  другого. Правда, кажется, он  не из этого времени. Не знаю.  Не
будем об этом.
     -- Он твой отец?
     -- Вроде того.
     -- Я бы хотела его увидеть.
     -- Спи, -- сказал Римо.
     Перед посадкой в Ханое члены международного комитета по правам человека
в Юго-Восточной  Азии  обсудили проект постановления относительно этих самых
прав. Они пришли к  выводу: Ханой оговорили,  уровень  жизни  и свобод в нем
таков,  что  может  служить  образцом  для  всего  остального  мира. Решили:
обвинить американские средства массовой информации в искажении фактов.
     Человек,   читавший   коммюнике,   был  актером.   Он  знал   искусство
преподнесения новостей, как никто другой. Он играл  газетчиков на  Бродвее и
на телевидении.
     -- Мы просто хотим, чтобы правда вышла наружу, -- заявил он.
     --  А как  насчет  сотен  тысяч  людей,  которые мечтают  выбраться  из
освободившегося Вьетнама? -- спросил Римо.
     Упоминать об этом особой нужды не было. Он не  собирался ничего менять.
Просто эти  люди так  уверены  в  своем  интеллектуальном превосходстве  над
средним   американцем.   Было   так   смешно  слушать,  как  они   обсуждают
провинциализм американцев, продажность их средств массовой информации.
     -- Это  не вьетнамцы.  Это  китайцы, -- сказал докладчик, чье  потертое
лицо  так часто  мелькало  по американскому телевидению,  когда он заявлял о
своем желании трудиться во благо человечества.
     -- И что же? -- спросил Римо.
     -- Бегут  не вьетнамцы, а семьи тех, кто когда-то  приехал из Китая, --
сказал докладчик от комитета по правам человека.
     --  Вы хотите сказать, что они имеют права только в том случае, если их
национальность безупречна? -- спросил Римо.
     Он много раз слышал об этом в  Штатах,  с тех пор, как  стало очевидно,
что Вьетнам  превратился  в концлагерь.  Иначе почему бы оттуда стали бежать
люди?
     Этот человек, твердивший через слово о необходимости борьбы с фашизмом,
сам тупо проповедовал  те  же  идеи. Он  мог  не подозревать о  том,  что он
гуманист  и  быть  фашистом.  Собственную  глупость  он  признал  бы в самую
последнюю очередь. К моменту посадки в Ханое было признано, что американская
пресса искажает прогрессивность ханойского режима.
     Пресс-релиз на завтра должен был касаться проблемы бомбежек вьетнамских
рисовых плантаций,  которые повредили почву и создали  трудности в  сельском
хозяйстве.
     Комитет по правам  все  еще работал над проектом сообщения, отрицавшего
наличие в Ханое американских пленных, но его сначала должны  были  утвердить
во вьетнамском министерстве обороны.
     По  прибытии  в  Ханой  их встречала толпа  журналистов, которые  ждали
выступления руководителя группы.  Тот взъерошил волосы и расстегнул рубашку,
чтобы походить на журналиста.  Он зачитал резолюцию, и в голосе его сквозили
нотки сожаления по поводу того, что средства  информации его страны искажают
положение вещей в стране, народ которой мечтает только о мире во всем мире.
     По  плану в гостинице комитет  должен был  зачитать резолюцию о подъеме
экономики, но они опоздали. У рикш случилось несколько поломок.
     Для  актера  самым приятном в  коммунизме было то,  что, если полотенца
были грязными,  не  надо было  дожидаться  свежих или страдать от отсутствия
оных, виновную горничную немедленно наказывал полицейский.
     -- Как  мы  найдем  установку?  --  спросила Кэти.  --  Ясно,  что  она
спрятана.
     --  Если она спрятана, значит кто-то  ее спрятал. Следовательно, кто-то
знает, где она.
     -- Но как мы найдем этого человека?
     -- Ну, если  это  не  один  человек,  а правительство, как  и бывает  в
подобных местах, надо поймать высокопоставленного чиновника и заставить  его
рассказать о ком-нибудь, кто может знать о новом изобретении.
     -- А если он не скажет?
     -- Скажет.
     -- Но если он действительно не знает?
     -- Тем хуже для него.
     --  Как мне это нравится! -- сказала Кэти О'Доннел. --  Очень нравится.
Начни с того парня с пулеметом и в каске.
     -- Я начну там, где мне захочется, -- сказал Римо.
     -- А где ты собираешься начать?
     -- Пока не знаю, -- сказал Римо.
     Улицы были жалкие и холодные, даже  с деревьев, казалось, содрали кору.
Очевидно, ее съели голодные  граждане. Неудивительно, что на улицах Ханоя не
было мусора. Его подобрали счастливчики себе на обед.
     Повсюду  были  солдаты.  И  повсюду были  лозунги. Римо узнавал  старые
китайские  иероглифы. Большая часть этой  земли  принадлежала  раньше Китаю.
Чиун  рассказывал  о  вероломных восстаниях  против  китайских  императоров.
Вероломные восстания  отличались от всех остальных тем, что на  усмирение их
императоры нанимали мастеров Синанджу.
     Часто за восстанием стояла лишь горстка людей. Они играли на страданиях
других и звали народ за собой. У нынешних освободительных  движений  история
длиной в три с половиной тысячелетия.
     Осматриваясь на улицах Ханоя, Римо  заметил, что толстыми  были  только
старшие офицеры. Все остальные были неправдоподобно худы.
     -- Посмотри, какие тощие здесь люди, -- сказал Римо. Его  слова услышал
руководитель комитета по правам человека. Он стоял перед входом  в гостиницу
и собирался съесть леденец.
     -- Капитализм не дает им наесться досыта, -- сказал он.
     Обертка  от  леденца упала на землю. Швейцар бросился ее  подбирать, но
был сбит с ног управляющим гостиницей, который кроме того пользовался правом
подбирать крошки с одежды американцев.
     Американскому  актеру сказали, какой он  умный человек.  Ему  это часто
говорили.  Еще ему  говорили, насколько  он  развитее  среднего  американца,
который не знает правды о мире.
     -- Мой долг перед соотечественниками, -- сказал актер, -- рассказать им
о подлинном мире, а не о его пластиковой версии.
     -- Что такое пластик? -- спросил коммунистический министр.
     -- Это такой блестящий материал, на который можно пролить что угодно, и
пятен не  останется.  Всегда выглядит как новый.  В  нем  нет  характера, --
объяснил актер.
     -- Можете достать нам такого? -- спросил министр. Актер рассмеялся. Они
снова  просили.  Он  не верил,  что  им нужно  нечто столь  буржуазное,  как
пластик.
     Он  сказал,  что  хочет  побывать  в  обычной  вьетнамской семье.  Римо
понимал, о  чем говорят два чиновника, правда не каждое слово, потому что он
учил  язык времен императоров.  Скорее,  обрывки фраз, которые пришли еще из
старого китайского,  о чем  эти чиновники и не подозревали. Китайцы, которых
комитет легко отмел, как не имеющих в Китае прав, были в этой стране дольше,
чем норманны в Англии.
     Вот что понял Римо:
     --  Задержите этого толстого идиота  до  тех пор, пока мы не подготовим
семью.
     -- А он ничего не заподозрит?
     --  Если эта  жирная свинья  считает  себя  умником  потому, что  умеет
прочитать  по  бумажке то, что  написали  за него  другие,  он  поверит чему
угодно.
     -- Да, ума в нем, как в пугале огородном. Американский актер специально
для фотографов сделал себе умное лицо. Еще он попросил отвезти  его на места
американских бомбежек.
     -- Американцы имеют право знать, что сделало правительство, прикрываясь
их именем.
     Римо отстал  от группы, хотя какие-то  чиновники  пытались погнать  его
вместе со всеми. Он внутренне настраивался.
     Все утро Римо ходил по  Ханою с гидом и  Кэти  по, казалось, случайному
маршруту. Гид, естественно, был не  культработником, как  он себя называл, а
вьетнамским офицером полиции.
     Взглянув  на одно не самое значительное здание и заметив, как мимо него
проходят люди, Римо догадался, что это какое-то важное учреждение.
     -- Туда ходить нельзя, -- сказал культработник. Кэти кивнула Римо. Даже
она поняла по его поведению, что это важное место.
     -- Как тебе это удалось? -- спросила она.
     -- Просто. Надо смотреть, вот и все.
     -- Ты меня научишь?
     -- Научишь меня пользоваться тем фотоаппаратом? -- спросил Римо.
     -- Туда нельзя, нет, нет, нет, -- сказал культработник.
     --  Римо,  пленку с морковкой надо сунуть  кролику в рот, потом навести
аппарат на человека и нажать кролику на нос.
     -- Я все это делал, -- сказал Римо сурово.
     -- Никаких фотоаппаратов в свободной стране,  --  сказал культработник.
-- Никаких фотоаппаратов! И никаких  разговоров. Отправляйтесь к группе. Там
вы  узнаете  про подлинную  историю Вьетнама. Подлинную правду от  подлинных
крестьян. Наша правда -- хорошая правда. Увидите. Хорошая правда. Да.
     -- У меня были проблемы с пленкой, -- сказал Римо.
     -- Не могу понять, почему.
     -- Но они были.
     -- Идите! -- сказал культработник.
     Кэти пожала плечами и взглянула на здание.  Сейчас этот человек покажет
себя   по-настоящему.  Она  почувствовала,   как  ее  охватывает  сильнейшее
волнение, руки  и ноги становятся  ватными,  по  телу разливается тепло. Она
представила себе всех людей,  которых Римо придется убить в здании, которое,
как сказал гид, было ведомством безопасности.
     -- Это здание достаточно велико, чтобы в любой из его комнат можно было
спрятать установку, -- сказала Кэти.
     Римо двинулся в сторону здания. Культработник попытался схватить его за
руку, но поймал только воздух.
     В здании русский спокойно говорил в микрофон:
     -- Он приближается. Объект может перейти к действиям.
     Пока он говорил, другой  русский делал  записи. Женщина  была  доктором
Кэтлин О'Доннел. Мужчина был американцем.
     -- Мы еще  не  готовы,  -- раздался голос у него за  спиной.  Человек с
магнитофоном презрительно обернулся. Он тоже боялся. Микрофон у него в руках
стал  подозрительно  влажным. За свою жизнь  он  много  раз отдавал  приказы
убивать, но теперь он должен был лично присутствовать при их исполнении.
     --  То, что вы не  готовы, никого не волнует, -- сказал полковник  Иван
Иванович.

     Петр Фурцев  столько лет занимался убийствами, что, когда ему говорили,
что  объект приближается,  до  того, как  он  успевал  подготовиться,  он не
возражал. Он мог уничтожить объект голыми  зубами прямо на улице Ханоя. Зубы
он тренировал на быках и заставлял своих подчиненных делать то же самое.
     Их называли "Кровавыми мордами", но  редко говорили это им  в лицо.  На
одной из тренировочных баз в Белоруссии какой-то офицер сделал это.
     Фурцев лично  загрыз того офицера. Он прикончил его прямо в столовой, и
держа его глотку в зубах, обошел все столики.
     Никто  не  вякнул. Никто  не  убежал.  Фурцев  стоял  и  ждал, что  его
арестуют, допросят, а потом повесят. Ему было наплевать. Наконец у одного из
офицеров хватило выдержки  тихо подняться и выйти. Когда ушли  остальные, он
выплюнул  глотку на  пол.  Вскоре  в столовую  вбежали вооруженные солдаты и
окружили его. Он плевался в них кровью загрызенного офицера.
     Когда  Фурцева  выводили  из  столовой,  его  отряд  приветствовал  его
аплодисментами.  Это  был  величайший  момент  в  его  жизни. Он  был  готов
встретить смерть.
     Трибунал заседал на следующий день, казнь была  назначена через неделю.
Мнения  разделились.  Кто-то  требовал повешения.  Другие говорили,  что  он
заслужил расстрел.
     То, что он должен умереть, было решено единодушно.
     Петр  Фурцев выслушал приговор с высоко поднятой головой. Он чувствовал
облегчение, его уже ничто не волновало. Стыд от  того, что он обучался тому,
чего так и не использовал, прошел. Все закончится петлей или пулей.
     Председатель трибунала зачитывал решение медленно,  то и дело поправляя
очки. Остальные офицеры сидели с непроницаемыми лицами.
     Только  через  двадцать  минут  Фурцев  понял,  что  к  смерти  его  не
приговорили.
     -- Трибунал приговаривает вас и ваш отряд к коллективному наказанию. Вы
пройдете сто  километров  по зимней сибирской тайге, имея с собой для защиты
лишь ножи.  У вас  будет  минимум одежды.  У  вас  не будет  ни  спичек,  ни
продовольствия, ни воды.
     -- Что? -- переспросил Фурцев.
     Он не  верил  своим  ушам. Армия никогда бы  не  позволила  непокорному
офицеру  остаться  в  живых.  В  армии  самое  главное  было  не выделяться.
Прокусить  горло  своему  товарищу  значило  выделиться  самым  неподобающим
образом.
     И  вдруг такое странное наказание. Почему должен страдать его отряд? Он
извинился перед своими людьми. Делал он это впервые в жизни.
     Перед тем, как он поступил в карательный отряд, его спросили, почему он
никогда ни перед кем не извинялся.
     -- Признавая,  что  ты  неправ,  ты  признаешь собственную  слабость. А
больше всего на свете я боюсь слабости.
     Тогда  в его  личном деле  появилась запись: "не  допускать к  ядерному
оружию и не давать дипломатических поручений".
     Это  Фурцева  не  волновало.  Он  никогда  не  встречал  заслуживающего
малейшего уважения офицера-ракетчика.  Все они были на редкость флегматичны,
никому  из них не приходило в  голову самостоятельных идей.  Не  было  в них
жажды жизни. Или смерти.
     Но  из-за  его поступка неминуемо должен  был погибнуть  кто-то из  его
людей,  ведь не всем удастся пройти сто километров  по  сибирскому морозу. А
это была вина не его отряда. Это была его вина.
     Так что  он собрал  их вместе и  рассказал про наказание. Тут и настало
время приносить извинения.
     -- И, поскольку  это моя  вина, я говорю вам, что... Слов  извинения он
произнести не мог. Вместо этого он протянул свой пистолет сержанту.
     -- Можешь пристрелить меня, если хочешь. Сержант  отступил  в сторону и
отдал честь. Весь отряд  встал  по стойке "смирно" и  отдал честь. Потом они
все зааплодировали.
     -- Лучше  умереть  с "кровавыми мордами", чем быть  писарями в  Красной
Армии, -- сказал сержант.
     У них у всех  были схожие  психологические портреты. Что-то в них  было
очень по душе Петру Фурцеву. Но с той минуты это стало любовью.
     Во время перехода погибла почти половина людей. Они охотились с ножами,
жгли все, что  могли, чтобы согреться, делали одежду из лапника и из тряпок,
которые  находили. Они даже набрели  на  заблудившийся отряд милиции. Отряда
этого больше никто не видел, но свою одежду они почему-то передали "кровавым
мордам".
     Когда  поход  был  закончен,  "кровавые  морды"  Фурцева  стали  лучшим
карательным отрядом в Красной Армии. Любой из них был готов умереть за него.
Все  они  считали  себя  лучшими  в  мире  убийцами  и  сгорали  от  желания
испробовать себя в деле, будучи готовыми сразиться с превосходящими их раз в
десять силами противника.
     Но в довершение наказания они были посланы на отдаленную базу, подальше
от остальной армии. Приговор  был бессрочным. "Кровавые морды" приняли это с
достоинством.
     Самым  тяжелым  для  них  было   отсутствие  настоящей  работы.  Их  не
использовали  даже  при  вторжении  в Афганистан.  Правительства всего  мира
использовали своих убийц, а отряд Фурцева так и прозябал на своей базе.
     Их командиру сказали, что так и было задумано. Говорил ему  это один из
тех  гладколицых  офицеров, который считал,  что нож  нужен  для  открывания
консервов, а ружья носят на парадах.
     Стратегия  Советского  Союза  заключалась  в  том,  чтобы  для  убийств
использовать представителей дружественных стран. Это снимало с Родины-матери
ответственность  за  терроризм и  избавляло  вождей мирового  коммунизма  от
позора. Для грязной работы у них были  болгары и  другие братья из Восточной
Европы.  Кого  волновал попавшийся болгарин, пока Россия оставалась  столпом
социалистической морали?
     Его отряд  приберегали  на крайний случай. Тогда-то  Фурцев и прослышал
про то, что  стратегию  государства направляет старик-фельдмаршал, известный
еще  со времен  революции.  Этот  старик  --  он  слышал,  как  его называли
"Великим" -- и придумал ему наказание.
     Если  бы  командиру  "кровавых  морд"  объяснили  ход  мыслей  Великого
Земятина,  он бы  все  равно не понял. Он и не  должен был понимать. Поэтому
именно Фурцева послали в Ханой убивать американца-одиночку, а офицер КГБ  за
ним должен был наблюдать.
     Когда слухи о том, что  натворил Фурцев в офицерской столовой, дошли до
Земятина,  он  вскользь  поинтересовался,  что  собираются  делать  с   этим
человеком.
     Правда, он не сказал "человек". Он назвал его взбесившимся скотом.
     -- Естественно, избавиться от него, -- сказали Земятину.
     -- Вы хорошо подумали? -- спросил Земятин.
     -- Взбесившемуся зверю в армии не место, -- ответили Земятину.
     --  Этот человек каратель,  так?  Его  отряд обучали, как коммандос  --
ножи, веревки  и  тому  подобные штуки, -- сказал  Земятин. По  тому, как он
подчеркнул слово "штуки", было ясно, что у него есть своя точка зрения.
     -- Да.
     -- А для такой  работы кто нам нужен, как не зверь? Кого вы  собирались
этому обучать?
     -- Мы хотели бы найти того, из кого получился бы хороший солдат.
     --  То  есть  того,  кто  не  причинял  бы  беспокойства?  Кто  мог  бы
сработаться с другими?
     -- Разумеется.  А что еще требуется от солдата? Он  должен действовать,
как все. Иначе не будет армии, а будет неуправляемая толпа.
     -- Солдаты участвуют в парадах, солдаты сдаются, и иногда солдаты берут
в руки ружье. Я  знаю солдат. Этот человек, Фурцев, грязный убийца, но порой
именно это нам и нужно. Так что  достаточно убрать его  из армии, но сделать
его настоящим героем для его отряда безумцев.
     Тогда и  было придумано "наказание" в виде стокилометрового перехода по
зимней сибирской тайге. Трудности только сплотили отряд.
     Когда  командир "кровавых  морд"  узнал, что  для  его  отряда  наконец
нашлось дело, он  жалел только об  одном -- что их  направляют против одного
человека. Он хотел  сразиться с сотнями. Он  хотел, чтобы противников было в
десять раз больше, чем их. Люди в его отряде умели перегрызать зверям горло.
Они могли с ножом ходить на белок и из пистолета попадать птице в глаз.
     -- Мы хотим боя, -- сказал Фурцев.
     -- Этого будет  предостаточно, -- ответил  ему офицер КГБ, пухлогубый и
гладколицый.
     Ему достался один человек.
     И за этим человеком даже не надо было охотиться, он сам шел ему в руки.
Один-единственный человек на пустынной ханойской улице.
     Больше того, от командира "кровавых морд"  потребовали, чтобы он описал
несколько способов убийства и пообещал, что применит их все.  Полковник Иван
Иванович решил заснять все на пленку, утвердив тем самым  Фурцева во мнении,
что   матушкой-Россией   правят   психи.   Сначала   они  отказывались   его
использовать,  чтобы иметь возможность валить все на союзников, а теперь они
снимали о нем кино и делали подробные записи.
     Предполагалось, что трое будут с ножами, за ними -- люди с пистолетами,
прикрытые снайперами на крышах, несколько человек  с  гранатами,  а  за ними
команда еще из троих. Человек из КГБ все это записал.
     -- Вы  что, действительно думаете, что  один человек укроется  от троих
моих парней с  ножами? -- спросил  Фурцев. Он надеялся хотя бы на  небольшую
войну с вьетнамцами и на то, что им придется пробиваться из Ханоя с боем.
     Полковник Иванович понимал,  что на уме у командира что-то в этом роде.
И от этого  нервничал. Он не  знал, напугает ли  Фурцев американца,  но  его
самого командир "кровавых морд" точно приводил в ужас.
     -- Он  идет прямо  к нам. Нам даже  не придется его  ловить, --  сказал
Фурцев.
     -- Объект захватил инициативу, -- сказал полковник Иванович в микрофон.
Его слова еще и застенографировали.
     Люди с ножами вышли первыми.
     Римо  видел,  как   они  приближаются.  Они  были  здоровыми  и  хорошо
двигались.
     -- Ой! Они собираются на нас напасть! -- закричала Кэти.
     Она думала,  что нападать  будет  Римо. Внезапно она почувствовала себя
такой  одинокой в  этой  странной  коммунистической столице.  А человек,  от
которого она ждала великолепных убийств, вдруг сошел с ума. Он засвистел.
     Римо  любил посвистеть за работой. Не известные  мелодии, а что-то, что
соответствовало ритму его тела. Одной из проблем с этими  тремя было то, что
они никак не могли скоординировать движения. Поэтому, схватив первого из них
за руку, он вынужден был размахивать им, как молотом. Размах был хороший,  и
он направил удар второму  в глаз, потом раскачал еще разок и заехал третьему
в живот.
     Первый пригодился и  для тех, кто вышел  с  пистолетами, правда, ноги у
него к тому времени оторвались. Кэти не успела вскрикнуть от удовольствия, а
Римо уже прошел сквозь второй заслон и лез  по стенам  к снайперам. Снайперы
справедливо удивились, когда  их цель  оказалась так близко, но очень быстро
удивляться перестали, потому что удивляться им было нечем.
     Полковник Иванович рассказал  об основных  событиях  в микрофон. Каждый
смертельный  удар  грохотал по всему зданию,  и вот  на  сцену  вышли люди с
гранатами. Командир  помчался на поле боя,  а  Иванович  приказал  оператору
сворачиваться, и всем немедленно покинуть помещение.
     Командир   не   хотел,  чтобы  этого  человека  убили,  он  мечтал  сам
разделаться с ним и бросился на него, оскалив зубы.
     Римо увидел,  что к нему спешит человек  с открытым ртом. Человеку явно
была нужна помощь, и Римо  ее оказал. Он дал ему  проскочить, а потом ударом
сзади по шее заставил шейный позвонок вылететь у Фурцева изо рта.
     Очевидно,   этот  человек   собирался   прокусить   ему  глотку.   Чиун
предупреждал его, что один такой идиот обязательно найдется.
     Римо никак  не  мог понять, как можно так подставляться. Чиун объяснил,
что  такие глупцы встречаются  только среди  белых. Этот  человек был белым.
Римо обезопасил себя  от гранат, запихав  их в  глотки метателям.  Потом  он
прошелся по зданию в поисках кого-нибудь, кто мог знать про флюорокарбоновый
луч.
     А снаружи теряла голову Кэти.
     -- Я люблю тебя, Римо! -- кричала она. -- Я люблю тебя!
     Иван  Иванович промчался мимо хохочущей женщины вместе  с оператором  и
стенографистом. В какое-то мгновение он подумал, не схватить ли ее, но, судя
по  шуму, доносившемуся  из  здания, тогда он вряд ли выбрался  бы из  Ханоя
живым.
     А  он собирался  выбраться из Ханоя живым. Он  остановился  только  для
того,  чтобы оглядеть размер урона,  нанесенного американцем-одиночкой. Весь
отряд  "кровавых морд"  был разнесен в капусту. Судя по донесениям ханойских
органов безопасности, американец вошел в раж и продолжал убивать.
     Полковник  Иванович  понял,  что  спровоцировал серьезный международный
инцидент, усложнил отношения между двумя дружественными странами и, не сумев
остановить  американца,  навлек  на  столицу  смертоносную чуму.  Долго  еще
вьетнамские полицейские искали  страшного убийцу,  трясясь при одной мысли о
том, что могут его обнаружить. Что же делать?
     Когда полковник  Иванович  с  оператором  и  стенографистом  прибыли  в
Москву, в  Кремль  уже  поступила жалоба  с подробным  описанием нанесенного
ущерба.
     Алексей  Земятин  выслушал  всех и в разговоре  с  трясущимся от  ужаса
полковником Ивановичем сказал:
     -- Хорошо. Наконец хоть что-то прошло по плану.

     Этот человек использовал другого в качестве кнута. Это видели все.
     -- Он использует его как кнут, -- произнес кто-то в темноте.
     -- Да нет, -- ответил другой.
     -- Перемотай назад. Посмотришь сам. Он им размахивает, клянусь.
     На экране снова был тот же кадр.
     -- Кто это? Кто этот человек? Этот кадр смонтирован?
     Пленка снова пошла. Из-за деревьев  появился силуэт одинокого человека.
Деревья вокруг него были голыми и черными.  Человек был безоружен. Сам фильм
казался  удивительно спокойным.  Все зрители без исключения  видели в  своей
жизни  картинки,  напоминавшие  эту.  Как  если  бы  высокий  атлет  шел  на
международные соревнования, а его тренеры позволили бы снять его для фильма.
Скорость пленки была  в десять раз быстрее обычного. И хотя  невозможно было
увидеть летящую пулю, можно было заметить ее пересекающее экран движение.
     -- Надо смотреть еще раз? -- раздался голос из темноты.
     -- Или  будем  смотреть  это, или  увидим, как рушатся наши города, как
наши  фермы  приходят  в упадок,  и начинается резня, которую  не  переживет
никто, -- сказал голос постарше.
     -- Это выглядит чудовищно кроваво, -- откликнулся первый голос.
     -- Почему мы  должны  смотреть  этот фильм? У нас  что,  нет коммандос?
Специалистов по дзюдо?
     При этих словах наступила тишина, длившаяся до  тех пор, пока фильм  не
пошел снова. В комнате ощущалось  напряжение,  словно воздух  не проникал  в
нее. Становилось трудно дышать. Пахло  свежим линолеумом и старыми окурками.
Окон не было, и никто из присутствовавших не знал, в какой  точке Москвы  он
находится.  Им сказали, что  требуется  их присутствие. Они были отобраны из
разных стран, принадлежавших социалистическому блоку. Их привезли, чтобы они
посмотрели этот  фильм.  И как  же  они  были  удивлены, когда  в  их  руках
оказалась секретная информация.
     -- Ни военные, ни разведчики из КГБ, никто не смог определить, что это.
     -- Когда был снят этот фильм?
     -- Два дня назад.
     -- Вы уверены, что  это происходило в действительности? Вам,  наверное,
известно, что  они  иногда снимают боевики  с  каскадерами и  таким  образом
подделывают все это. Техника монтажа в этих боевиках бывает удивительна.
     -- Это снято в Ханое. Я был там вместе с оператором. Я видел все своими
глазами.
     -- Извините, товарищ.
     -- Извиняться  не за  что. Вы  здесь,  потому что  мы не знаем, что это
такое.  Никто  из  видевших этот  фильм не может ничего объяснить. Задавайте
вопросы.
     --  Я могу говорить  только за себя, но я никогда  никого  не убивал. Я
спортивный  тренер,   гимнаст.   Я   повстречал   здесь   и  других  лидеров
международного спорта. Тренеры по бегу. Тренеры по тяжелой атлетике. Тренеры
по плаванию. Что мы все здесь делаем? Почему мы?
     -- Потому что ни один из нас  не смог определить, что мы  смотрели. Это
не таэквандо  или дзюдо, или ниндзя, или карате  и не  любая  другая техника
рукопашного боя. Расскажите нам, что видите вы.
     -- Я вижу то, чего не видел никогда раньше.
     -- Посмотрите еще раз.
     Фильм  пошел снова,  и высокий мужчина схватил другого, державшего нож,
за кисть и взмахнул им как  кнутом. Человек двигался с такой грацией!  Вдруг
тренеры осознали,  что  они не в состоянии  понять, как он двигается, потому
что узнают лишь малую часть движений на экране.
     --  Посмотрите,   как  он  держит  равновесие,   --  сказал  тренер  по
гимнастике. -- Прекрасно! Я могу учить  и учить этому, а научится лишь  один
из многих. Но это будет не то, что мы видим сейчас.
     -- Концентрация, -- отметил тренер по тяжелой атлетике.
     --  Экономия времени, -- сказал инструктор, сломавший господство Запада
в области прыжков с шестом.
     Кто-то  спросил, не машина ли  это? Ему ответили, что нет. Машина могла
быть  такой  же  сильной,  но у  нее  не  могло  быть  способности  выносить
математически точное решение.
     -- Кажется, будто он едва двигается. Прекрасно.  Прекрасно! -- произнес
тренер по фигурному катанию. -- У него потрясающая выучка.
     Теперь  настроение  поменялось.  Ужас   сменился  восторгом.  Некоторые
тренеры  с  трудом  удержались от аплодисментов.  Потом один из них  заметил
кое-что еще.
     -- Взгляните на его рот!
     -- Точно. Взгляните на его рот.
     -- Какое-то придыхание. Это может быть специальной методикой дыхания.
     -- Включите звук. Вы можете сделать звук четче?
     -- Мы уже сделали это, -- сказал человек рядом с проектором,  и включил
свет.
     Это  был  генерал  КГБ  с  гладким  лицом  и  нежными  розовыми губами.
Новенькие генеральские звездочки поблескивали на его плечах.
     -- Товарищи, -- сказал генерал Иван Иванович, на груди у которого сияла
новая боевая медаль, -- он свистит сквозь сжатые губы. Насвистывает мотив из
американского  мультфильма Уолта Диснея. Из  мультфильма  "Белоснежка и семь
гномов". Эта прелестная песенка называется: "Работай и посвистывай".
     В  комнате повисла  мертвая  тишина. Однако  один  из  тренеров  не был
напуган  этой   резней.   Он  попросил   копию   фильма,   чтобы   по   нему
совершенствовать  технику  своих  атлетов.  Генерал  ему  просто  ничего  не
ответил. Другой тренер объяснил это молчание по-своему.
     -- Мы не знаем никого в мире, кто мог бы научиться тому,  что мы видели
сегодня.
     Молодой  генерал Иванович не  доверял  обещанию тренеров не  разглашать
тайну, поэтому, учитывая их характеры, он  отправил их на  загородную  дачу,
где они  должны  были  провести несколько дней или недель,  или месяцев.  А,
возможно, и лет.
     Затем  он предстал перед Земятиным. Старик  жил  в маленькой московской
квартире, и неизвестно,  были ли  у него какие-нибудь  привилегии.  Он  стал
почти другом молодому бюрократу, который только что получил боевое крещение.
Молодому  следовало  научиться забывать  про страх. Тогда  он мог  научиться
почти любить Великого, которому генерала убить было что сигарету закурить.
     Когда  он вернулся  из Ханоя с  историей  о том, как  "Кровавые морды",
лучшие наемники  в  России, оказались перерезаны как овцы, Иванович  получил
свои  генеральские погоны. Ему  сказали,  что  его миссия прошла успешно. Но
несмотря на похвалы фельдмаршала, генерал  чувствовал некоторые опасения. Ни
фильм, ни анализ не показывали уязвимых мест страшного американца.

     Дверь  открыл  человек  того  же  возраста,  что и Земятин. Поверх  его
обвисших брюк  болтался большой  пистолет в кобуре.  Он был  небрит, от него
пахло водочным перегаром.
     -- Он ужинает, -- сказал человек.
     Генерал Иванович был  уверен,  что  несмотря на  непрезентабельный вид,
этот пистолет используется чаще и точнее, чем любой новый автоматический.
     -- Кто там? -- раздался голос из глубины квартиры.
     -- Мальчик с розовыми губами.
     -- Скажи генералу Ивановичу, чтобы он заходил. Поставь еще один прибор.
     -- Я не мальчик, -- сказал генерал Иванович, входя.
     --  Я генерал, который защищает партию и народ. Мне  сорок четыре года,
телохранитель.
     -- Вам дать чашку с блюдцем? -- спросил старый телохранитель.
     -- Поставь прибор целиком, -- раздался голос Земятина.
     --  Вот так, целый прибор. Прибор для маленького  мальчика, --  брюзжал
старик, тащась на кухню.
     В  комнате  не  было  ни  западной   мебели,  ни   безделушек,  как  на
привилегированных  дачах ответственных  работников. Земятину, который  хотел
владеть  информацией,  достаточно было радио- и электронной  техники.  Иначе
говоря,  это  была простая квартира  со множеством книг и портретом  молодой
женщины  на стене, были и фотографии, где она выглядела уже  старше.  Но все
равно в квартире чувствовалась какая-то запущенность и неопрятность.
     На ужин была вареная говядина с картошкой, салат из свежих овощей и чай
с сахаром.
     -- Плохие новости, --  начал генерал  Иванович. --  Мы проанализировали
каждый кадр,  каждый доклад, словом, вес. Скорее всего мы имеем дело с  тем,
кто никогда не даст нам ни малейшей возможности уничтожить себя.
     -- Ешь картошку, -- сказал Земятин.
     --  Если  не будете,  то  не ковыряйте. Он доест ее завтра,  -- добавил
телохранитель. -- Вам не нужно блюдце?
     -- Полный прибор для генерала, -- сказал Земятин.
     -- Он, может быть, даже не захочет чаю, -- произнес телохранитель.
     -- Ну не захочет, так не захочет, -- сказал Земятин.
     -- Ладно, -- кивнул телохранитель, -- тогда я уберу со стола.
     -- Иван, -- сказал Земятин,  -- причина,  по  которой мы можем признать
врага  совершенным,  такова:  я  уверен,  что  никто  не  совершенен. Ничего
особенного не произошло, мы просто не нашли пока у этого американца ни одной
промашки. Теперь мы должны спросить себя: хорошо ли мы смотрели?
     Телохранитель вошел в гостиную.
     -- Вот ваша чашка, а  вот блюдце, --  сказал  телохранитель  и шваркнул
блюдце на стол.
     -- Спасибо, -- сказал Земятин. -- Так, Иван, мировая ситуация такова...
     --  В стакане даже  чая нет. А нашему милому мальчику  блюдце  подавай.
Может быть, вам еще второе блюдце дать?
     -- Налей ему чаю, -- сказал Земятин.
     -- Я не уверен относительно чая, -- сказал генерал Иванович, -- я хотел
бы продолжить. Мы столкнулись со странным новым элементом...
     -- Ваш чай, -- сказал Земятин.
     -- Он не хочет чаю. Вы его заставляете.
     --  Я выпью чаю, -- сказал  генерал Иванович. Его  яркая зеленая  форма
выглядела, как начищенная  пуговица среди старого  хлама  рядом с заношенной
пижамой Земятина, обвисшими брюками и потертой кобурой телохранителя.
     -- Только потому, что он говорит вам делать что-то, вы не  должны этого
делать. Он  гонит Россию по кругу. Но не давайте ему гнать по кругу вас,  --
сказал телохранитель.
     -- Он мой начальник, -- сказал генерал Иванов.
     -- Хорошо, хорошо, хорошо, нас всех гоняет Алексей, он молодец.
     Когда телохранитель вернулся с чашкой дымящегося чая, Земятин обрисовал
ситуацию. Телохранитель не хотел уходить до тех пор, пока генерал Иванов  не
отхлебнул глоток чая. Чай обжег ему язык.
     -- Он не  русский, Алексей, -- сказал телохранитель. -- Он  взял  кусок
сахара в рот.
     -- Он новый русский.
     -- Ни один из нас не новый. Он не хочет чаю, смотри.
     --  Тебе, наверное, страшно  интересно, почему я держу его? --  спросил
Земятин.
     --  Нет, --  ответил генерал  Иванович, который  только теперь научился
думать, как Великий. -- Очевидно, с необходимым  он справляется  отлично. Вы
можете доверять  ему в чем-то главном.  Короче говоря,  товарищ фельдмаршал,
мне кажется, он умеет работать.
     -- Отлично. Теперь про этого  убийцу. Мы пока не знаем его слабых мест.
Так, отбросим  его  на минуту.  Меня  мало  заботит,  убьем мы его или  нет.
Человек здесь,  человек  там  -- не имеет  значения. Есть  еще  кое-что,  --
продолжил Земятин. -- У американцев есть оружие, и мы им интересуемся.
     -- Вы можете описать его?
     -- Нет, -- сказал Земятин. -- Но они испытывали  его, а  потом появился
этот человек и увел главную нашу ниточку. Это потрясающий человек. И мы пока
не  знаем, как его  убить. То он  появляется  в  Южной  Америке, то в Ханое.
Почему?
     Генерал Иванович понимал, что Земятин не ждет ответа на свой вопрос.
     -- Потому что, судя по сообщениям, он ищет то же оружие, что и мы.
     --  Может ли быть так,  что у  них  нет оружия? Быть может, оно  есть у
Британии?
     --  Логично,  но у  нас  есть  информация  обо  всем,  чем  располагает
Британия.
     -- Был бы это кто другой, а  не тот, кого  я видел,  -- сказал  генерал
Иванович, -- я бы предложил взять его и вытрясти из него информацию.
     -- Почти  на всяком уровне мы  видим, что Америка гораздо коварнее, чем
мы могли  предполагать. Может, мы их  недооценивали, и где хоть какое-нибудь
объяснение всему этому? Я спрашиваю, потому что мы ушли так далеко, что пути
назад скоро не  будет, мы должны принять решение. Решение будет необратимым.
Мир  никогда  не станет прежним. Никогда. Наш  мир. Их мир. Генерал Иванович
подумал минуту.
     -- Я  скажу вам, что  до этого фильма, до того, как я увидел все своими
глазами и глазами экспертов, я бы сказал, что вы переоцениваете американцев.
Они  ничего  не делают,  кроме,  пожалуй,  электроники,  что может  вызывать
уважение.
     -- А теперь...
     --  А теперь я знаю о  существовании человека, вернее, машины убийства,
которая одним  ударом  может сломать  шейные позвонки другого  человека.  Мы
старались обезвредить его дважды. И дважды он вновь появлялся. Он что, новый
агент? Появился только месяц назад? Нет, он был всегда.
     -- Верно,  -- произнес Земятин, -- но  странно, что его посылают, если,
конечно, у них есть то, о чем мы подозреваем.
     -- Но если они по-прежнему ищут оружие, то есть ли у них оно?
     -- Американцы, которые ничего не прятали раньше, не  смогли  бы сделать
этого так здорово сейчас. Но посмотрите  на  этого убийцу, которого  они так
хорошо скрывали. На кого он работает? Мы не знаем. То есть они умнее, чем мы
думаем. Какая удивительная хитрость нужна для того, чтобы делать  вид, что у
них нет оружия,  до тех пор, пока  оно не понадобится. Спрашивается, товарищ
фельдмаршал, есть ли у американцев такое коварство?
     --  Враг  безупречен, пока не показал, как  его убить. Я не  думаю, что
настанет тот день, когда мы встретимся с действительно безупречным врагом.
     У генерала  Ивановича появилась идея. Его  стол был  буквально  завален
предложениями  из Северной  Кореи. Союзники предлагали свои услуги. До того,
как начать работать на фельдмаршала, он тратил на них все свое время. Теперь
он передал их подчиненным.
     -- Наши  друзья из Пхеньяна  хотят послужить нам.  Они говорят,  что мы
оскорбляем их, не делая полноправными  партнерами в социалистической борьбе.
Они недавно имели успех и теперь, конечно, козыряют перед нами. Почему бы не
использовать их в связи с этим американцем?
     -- Бросить им  еще кусок дерьма? --  спросил Земятин. -- Что у них есть
реально, чего нет у нас?
     Они преуспели в убийстве руководителя СВВР, а  теперь как дань гордости
хотят подарить нам самого Папу? Чтобы на польской границе все поутихло. Папа
Римский. Руководитель СВВР уже мертв. Папа почти мертв.
     Теперь о Корее. Говорят, что когда кто-нибудь берет  корейца в качестве
телохранителя или наемного убийцы, он нанимает не слугу, а Мастера. Никто не
доверяет корейским убийцам.
     -- Я не говорю о доверии.
     -- Есть  кое-что, мальчик мой, чего  ты  можешь  не  знать. Это  старая
поговорка, проверяй ее правоту на себе. Я знаком  с архивами. Я был одним из
тех, кто решил использовать лучших людей царской охранки. На протяжении XV и
XVI веков Русь-матушка использовала  корейцев в своих целях.  И знаете, кого
убивали чаще, чем царских врагов? Самих царей. У нас раньше говорили, что из
Кореи не приходит ничто, кроме  смерти. Главное, не связываться с корейцами.
Никогда. Цари поняли это еще до нас. И наши внуки скажут то же самое.
     Генерал Иванович был весь внимание. Его  спина стала прямой  как доска,
колени сдвинуты, подбородок выпятился, и Земятин знал, что молодого человека
снова охватил страх.  Но старик ничего не сказал ему, чтобы не усилить этого
страха.   Приказу   следовало   повиноваться.  Когда  он   издал  приказ  об
использовании  государств-сателлитов,  то  разрешил использовать всех, кроме
Кореи. КГБ следовало этой установке слепо.
     Вдруг один из электронных приборов загудел. Старый телохранитель быстро
включил его.
     Иванович смотрел на Земятина. Тот слегка кивнул. Видимо,  встал вопрос,
говорить  или  не  говорить.  Вместо ответа  старый  маршал  пожал  плечами,
показывая, что можно.
     -- Они снова стреляли, в Египетской Сахаре, -- сказал телохранитель. --
На  участке  площадью около ста квадратных километров.  Наши люди  уже там и
рискуют жизнью, чтобы добыть нужную информацию. Египтяне работают в контакте
с американцами.
     -- Сто квадратных километров! На такой площади может разместиться целая
армия.
     -- Все длилось одну секунду.
     -- Это последнее испытание! -- сказал Земятин.
     --  То ли  это оружие,  которое  защищает  наш  американец?  -- спросил
молодой генерал.
     Земятин отмел вопрос движением руки. Старик думал недолго, но  его лицо
как  будто еще  больше постарело и осунулось.  Показались глубокие  морщины.
Глаза смотрели словно из глубины преисподней.
     Наконец генерал Иванович спросил:
     -- Каков будет наш следующий шаг для устранения их специального агента?
Начиная с нынешнего момента будем ли мы торопить проведение операции?
     -- Что? -- спросил Земятин, как будто его только что разбудили.
     -- Американец.
     Телохранитель прикоснулся к плечу генерала.
     -- Выйди, -- сказал он.
     Американец был сейчас не так важен.
     Позже поступили сообщения об еще двух испытаниях на этом участке.
     На карте была четко видна полоса египетской пустыни размером с Балканы.
Сухой песок под страшным жаром расплавился и превратился в тяжелое скользкое
стекло.
     Земятину  было  понятно, почему они выбрали  Сахару. Эффект превращения
песка в стекло мог быть замечен со спутника. Американцы теперь  могли  точно
рассчитать угол  удара.  И  оставить  Россию  беззащитной.  Больше  не будет
испытаний. Атака, он был абсолютно уверен, может произойти в любую минуту. И
теперь Алексей Земятин,  который хотел  быть всего лишь  хорошим  дворецким,
покажет свой военный гений.
     Он решил сообщить американцам через  Генерального,  что Россия  требует
немедленно получить информацию о флюорокарбоновом луче.
     --  Скажи им,  что  в некоторых  ракетах  случились  неполадки.  Просто
неполадки.
     -- Но Алексей...
     -- Tec,  --  сказал Земятин. Предполагалось, но  не было  доказано, что
американцы могут установить жучка на любой телефонной линии.
     -- Сделай  это. Сделай сейчас. Чтобы это было  сделано  к тому времени,
когда я приеду. Понял?
     Его телохранитель отметил, что молодой генерал так и не выпил свой чай.
     Другой  пожилой  телохранитель  отвез Земятина  на  дачу  Генерального.
Погода была серой и промозглой. Вокруг дачи было много  охраны.  В шинелях и
начищенных  сапогах они  выглядели замечательно. Алексей  был  по-прежнему в
своем халате. Он прошел мимо солдат  и офицеров. В  самой дальней комнате он
нашел Генерального. Тот хотел, чтобы при  разговоре присутствовали несколько
генералов.
     -- Если ты их позовешь, я их перестреляю, -- сказал Земятин.
     -- Алексей, ты не имеешь права так вести себя с лидером страны!
     -- Вы связались с американцами?
     -- Да, мистер Пиз, которого они уже присылали, вернется снова.
     -- Хорошо. Когда?
     -- Они очень нервничают.
     -- Когда он будет здесь?
     -- Через пятнадцать часов.
     -- Прекрасно. Привлечем  инженеров. Восемь часов на первую конференцию,
потом  мы все  будем  спать.  Это даст нам еще двенадцать  часов.  Мы должны
растянуть все это на два дня, на сорок восемь часов.
     -- Мы будет давать им ложную информацию?
     -- Не ложную. Мы только  не откроем тот факт, что их луч вывел из строя
нашу электронику. До второй конференции. Утаив этот факт, мы задержим  их на
нужные нам сорок восемь часов.
     -- Зачем нам говорить, что наши ракеты приведены в негодность?
     -- Потому что, дорогой Генсек, это одна из тех  вещей, которой они пока
не знают. В данный момент у  них есть все для того, чтобы начать наступление
и сделать это успешно. И тогда с нами будет покончено.
     --  Тогда   почему  мы   все-таки  собираемся   сдать  им  единственную
информацию, которой у них пока нет?
     -- Потому что это единственное, что может их задержать. Единственное, в
чем они нуждаются  сейчас, это абсолютная уверенность в том, что наши ракеты
--  не  их, свои они наверняка  проверили,  -- не сработают под воздействием
космических  лучей  и  солнца. Они  задержатся,  чтобы  дождаться, когда  мы
сдадимся им на блюдечке с голубой каемочкой.
     -- И мы собираемся так поступить?
     -- Нет.  Дороги назад нет. Пока они будут ждать  последние  необходимые
сведения, мы запустим наши ракеты.
     -- Через два дня?
     -- В течение двух дней.
     -- Когда точно?
     -- Вам незачем это знать. Говорите побольше о мире, -- сказал Земятин.
     Он,  конечно,  не  доверял главе  Российского  правительства  и  не был
убежден, что сей высший бюрократ разрешит ему развернуть проект  с ракетами.
Нет, Алексей не верил в это. Но им уже  был отдан приказ нажать на спусковой
крючок командирам ракетных батарей. Через два дня.

     В  Вашингтоне  агенту  Макдональду  "Хэл"  Пизу  сообщили, что  русские
склонны поделиться с американцами своими секретами. Они  поняли, что хрупкая
планета -- одна на всех.
     -- Я поверю в это, когда увижу собственными глазами, -- сказал Пиз.

     Был  некий шанс, что Алексей Земятин еще  может отозвать запуск, сочтя,
что  Америка на самом деле  не  планирует  настоящую атаку.  Простая кассета
способна была сделать это. На самом  деле  существовало  двадцать  маленьких
кассет  в пластиковом пакете,  с цветными  брошюрами, прилагавшимися к  ним.
Один комплект стоил три доллара, но продавался за восемьсот.
     Было обещано, что каждый сможет выявить с их помощью свои способности и
блестяще их реализовать. На самом деле это гипнотизировало людей и приводило
к  большей некомпетентности. Начиная свою карьеру, Ример  Болт накупил много
таких программ по самосовершенствованию.
     Были  факты, и  были выводы. Следовало  их разграничивать. Когда  Ример
Болт смотрел на целое  поле автомобилей, еще не было очевидно, что он погиб,
об  этом  говорили  ему  кассеты.  Но  фактически пятьдесят  машин  погибли.
Фактически он загубил компанию, сделав  всего один неверный  шаг. Однако сам
Ример Болт еще не погиб.
     Посмотрите  на  Томаса Эдисона, которого  преследовали неудачи, пока он
создавал  свою лампочку. Но он сказал себе, что  неудачи должны кончиться. И
он не выбрал ни одного из  девяноста девяти ложных путей, а избрал наилучшую
дорогу, к успеху.
     Посмотрите  на генерала Джорджа Паттона, который ни разу не  отступился
от своих идей, хотя его тоже преследовали неудачи.
     Посмотрите на Писмо Мельуэзера,  который выпустил эти  аудиокассеты. Он
стал миллионером, хотя учителя часто называли  его неудачником. Он побывал и
за решеткой, а теперь у него дома во многих  штатах, потому что он правильно
оценил свои способности.
     Неудача, говорилось на кассете, это склад ума. Нужно  принять факт, что
только единицы всегда побеждают и только единицы  могут стать  победителями.
Писмо Мельуэзер  продал  триста  тысяч  кассет  по астрономическим  ценам  и
добился успеха в жизни.
     Ример  Болт  купил одну из кассет, которые он слушал столько раз, что в
моменты  отчаяния  ему  просто  слышался  голос Писмо  Мельуэзера. И хотя он
смотрел сейчас на поле бедствия, он был обязан смотреть на экспериментальные
машины не как на несчастье.
     -- Ример, -- сказал ему ассистент, -- мы погибли.
     --  У  маленького человечка все  гибнет,  большой человек создает  свое
благосостояние из того, что другие считают трагедией.
     -- Ты не сможешь использовать эти лучи. Мир -- это электроника! Прощай.
У тебя есть куда пойти работать?
     -- Нет, -- ответил Болт с блеском надежды в глазах. -- Теперь мы знаем,
что лучами можно обрабатывать неэлектронную продукцию.
     Руководство по достижению успеха  дало Болту  решение этой  проблемы. У
каждой проблемы есть  решение.  Надо думать о  предмете, советовала кассета,
потом забыть о нем и идти спать. Утром ответ придет сам.
     Во время испытаний для  Римера Болта он сделал так, как ему советовали,
и ответ пришел к нему с утра.
     Ассистент позвонил ему с предложением.  Делать из  расплавленного песка
стекло.  Стекло  -- это не  электроника.  Стекло  используется  повсеместно.
Почему не производить его, если есть источник? Собьем цену на стекло.
     Таким образом начался эксперимент,  который  убедил  русских в том, что
ведется разработка нового оружия для нападения. Сахара была выбрана  потому,
что  там  было   много  песка.  Если  процесс  пойдет,  только  Болт  сможет
вырабатывать  в пустыне  самое  дешевое и,  возможно, самое лучшее  стекло в
мире.
     -- Почему самое лучшее? -- спросили Римера Болта.
     -- Не знаю, но звучит хорошо, -- сказал он.
     Когда  появились  результаты,  он  был  в  таком  экстазе,  что  созвал
правление,  чтобы  сообщить о новом великом  проекте. Действительно,  осмотр
стекла  показал,  что  оно  абсолютно чистое,  как  линзы  у  камеры. А  его
получилось   много  тысяч   кубометров.   Теперь  можно  выпускать  миллионы
кубометров стекла. Каждый год. Всегда!
     --  Всегда!   --   пронзительно  прокричал  Болт   в  зале  "Химических
концепций", Массачусетс.
     От этого крика у всех заложило барабанные перепонки.
     -- Ример, -- спросил председатель палаты, -- а что же произошло с вашим
проектом о покраске машин?
     -- Печальная история,  сэр. Мы  не  смогли его  запустить.  Но теперь я
верну всем деньги. Все, что ни делается, все к лучшему.
     Многие члены совета были озадачены. Никто не приветствовал новую идею.
     -- Я  хочу объяснить вам, почему  я спросил, -- сказал председатель. --
Проект со  стеклом хорош, но если  вы  вывезете  такое  количество  готового
стекла  из  Египта,  по  моим подсчетам,  вы  погубите  стекольный рынок  на
ближайшие шестьдесят пять лет.
     -- Можем ли мы урезать цену?
     --  Если  вы  выкинули  на  рынок  больше  стекла, чем нужно,  цены уже
снижены. С дешевого стекла нет профита.
     -- Я понял, -- ответил Болт.
     Он вдруг почувствовал, как теплая струйка стекает по ноге под брюками.
     -- Ример, вы обмочились? -- спросил председатель.
     -- Нет, -- ответил Болт с энтузиазмом добившегося успеха человека, -- я
только что открыл способ не ходить в туалет.

     Это была изнуряющая ночь. Нежное, прекрасное изнурение  с всепожирающей
нервической страстью, а потом с довольным успокоением.
     Это было до того, как Кэти занималась любовью с Римо. Это было в Ханое,
во время путешествия из  одного правительственного  офиса в  другой. С одной
армейской  базы на  другую. Это было в  темных  аллеях, когда город обезумел
из-за разгуливающих по нему убийц. Несколько раз  полиция была готова пройти
мимо, но Кэти успевала привлечь их внимание. А потом она снова видела идущих
против  прекрасного, лучшего  представителя  человеческого  рода, идущих  на
смерть. Иногда их кости хрустели. Иногда смерть  приходила к ним без  звука.
Иногда их тела летели в одну сторону, а головы в другую.
     Римо сказал перед рассветом:
     -- Это не здесь. Они не знают, где это.
     -- Тем хуже, -- сказала Кэти.
     -- Откуда у тебя такая идиотская улыбка?
     -- Без причины, --  парировала Кэти, кладя  голову ему на плечо. Оно не
было особенно мускулистым. -- Ты устал?
     -- Я озадачен. Эти люди не знают, где находится флюорокарбоновая штука.
Они никогда не слышали о ней.
     -- Это их проблемы.
     -- Что ты можешь вспомнить в связи с этим?
     -- Только этого ужасного человека из Сан-Гауты.
     -- Даже не знаю, что делать, -- сказал Римо.
     Они находились  в  пакгаузе, который назывался "Народной больницей". Во
время  войны  во  Вьетнаме  американцы  бомбили  все  пакгаузы,  на  которые
вьетнамцы повесили вывески "Больница".  Репортеры никогда  не упоминали, что
там находился оружейный склад и никогда не было никаких раненых.
     Римо и Кэти видели, что там до сих пор хранится оружие, может быть, для
войны с Камбоджей или с Китаем.
     Вот  вам  и  мир,  который,  как  предрекали,  воцарится,  когда  уйдут
американцы.
     -- Ты готова? -- спросил Римо.
     -- Нет, давай останемся здесь до вечера.
     Она поцеловала его в ухо.
     -- Ты устала?
     -- Да, очень.
     -- Я понесу тебя.
     -- Я могу идти  сама. Как  мы выберемся отсюда? Это полицейская страна.
Через весь Индокитай? Это займет месяц.
     -- Двинемся через аэропорт.
     -- Ты можешь обойти любую страну, но они взорвут самолет, на который ты
сядешь. Ты, может, и спасешься, но я умру.
     Она  так  зависела  от  этого  человека. С  ним  она  узнала  наивысшее
наслаждение.
     -- Ты огорчишься, если я умру? Она  вела себя  как маленькая девочка и,
говоря это, кокетливо улыбалась.
     -- Конечно, -- ответил Римо.
     Она была единственной, кто знал что-либо об этой секретной установке.
     -- Правда?
     Она ненавидела  себя за этот вопрос. Она  никогда не  думала, что будет
так  говорить.  Она  не  представляла,   что  будет  как  девчонка-школьница
унижаться, чтобы услышать хоть  одно  ласковое слово  от  человека, которого
любила.
     -- Конечно, -- ответил Римо. -- Не волнуйся  по  поводу аэропорта. Люди
видят только то, что хотят увидеть.
     -- Но ты же не можешь сделать нас невидимыми?
     -- Нет, но люди не будут смотреть.
     Она  поражалась тому, как  все может быть просто и логично. Люди  могут
опознать их по лицам, по одежде, по росту. А по  словам Римо, все получалось
иначе -- то, что видит глаз, не обязательно фиксирует мозг.  Ей не нравилось
это путешествие, но Римо велел слушаться и подумать о своем будущем.
     Для доктора Кэтлин О'Доннел это было несложно. Она была готова остаться
с этим  человеком навсегда. Она  знала,  что находится  на борту  аэроплана,
потому  что почувствовала подъем. Но не знала, как там очутилась. Она сидела
в кресле.  Но проблема была в том, что двое других пассажиров стояли, потому
что они с Римо заняли их места. Римо пошел показать этим людям на другие два
места. Они больше не вернулись.
     -- Куда ты их дел? -- поинтересовалась она.
     -- С ними все в порядке, -- сказал Римо.
     Когда самолет поднялся в воздух, обнаружилось, что один биржевик и один
налоговый инспектор сидят в сортире.
     Это был британский аэроплан. Кэти и Римо  удобно сидели в течение всего
пути через Тихий океан до Сан-Франциско.
     В аэропорту Римо набрал специальный номер Смита.
     -- Его там нет, Смитти, -- сказал Римо. -- И близко не было.
     -- Мы кое-что обнаружили на северо-востоке, но пока не  нашли.  Русские
собираются напасть. У меня нет точной информации, но я уверен в этом.
     -- Что я должен делать, Смитти?
     -- Мы должны завоевать доверие русских.
     -- Они вообще доверяют кому-нибудь?
     -- Они  считают, что у нас  есть  флюорокарбоновые  лучи. Они уверены в
этом. Они думают, что мы используем это, чтобы их уничтожить.
     -- В таком случае, их невозможно будет убедить.
     -- Можно. Надо что-нибудь придумать.
     -- Что?
     -- Не знаю.

     Кэти  ждала  возле  камеры  хранения,  время  от  времени  посылая Римо
воздушный поцелуй. Это был ее мужчина. Часть ее самой. Она послала  еще один
поцелуй. Ее одежда была грязной. Она потеряла каблук от одной туфли в Ханое.
У нее  не было ни гроша. Ей было все  равно. Нет, был  единственный человек,
чье мнение ее интересовало.
     -- Тебе нужны деньги?
     -- Нет,  мне ничего не нужно,  Римо. Так странно, раньше мне нужно было
столько вещей, а теперь не нужно. У меня есть все.
     -- Хорошо, -- ответил Римо. -- А теперь я должен тебя покинуть.
     -- Обожаю твое чувство юмора.
     -- Прощай.
     -- Куда ты?
     -- Я ухожу, -- ответил Римо, -- у меня дела.
     -- Куда? -- вновь спросила Кэти, только что поняв, что он действительно
покидает ее.
     -- Я должен спасти мир, -- сказал Римо. -- Пока.
     -- Как насчет того, чтобы спасти мир от разрушения озонового слоя?
     -- Это второй номер. Столько катастроф, за всеми не поспеть.
     -- Как это может быть вторым номером?
     -- Тем  не менее это так, --  ответил Римо.  Он поцеловал ее  в щеку  и
направился к представительству "Аэрофлота".

     Смит допускал, что есть шанс, хоть и крошечный, что даже от Синанджу не
будет пользы. Пытаясь спасти страну, он не  сообщил России только о том, что
посылает туда своего человека.
     -- Большое спасибо, -- сказал Римо, услышав план.  который одобрил  сам
президент Соединенных Штатов. -- Но как, по-вашему, я выберусь оттуда живым?
     -- Римо, вы способны на все!
     -- Кроме того, на что вы меня посылаете. Вы посылаете меня на смерть.
     -- Нам приходится идти на определенный риск.
     -- Спасибо.
     -- Послушайте, Римо, если вы этого не сделаете, никто не сделает.
     -- Тогда попрощайтесь со своим мальчиком.
     -- Вы сможете, Римо, -- сказал Смит.
     Римо  коротко  рассмеялся и повесил трубку. Это было перед тем, как  он
попрощался с  Кэти  и направился к "Аэрофлоту". Он взглянул  на  картинку  с
изображением советского лайнера, вспомнил, сколько людей Россия потеряла  во
Второй  мировой  войне,  и  медленно  пошел  назад. Он  не мог  лететь  этим
самолетом.

     Доктор Кэтлин О'Доннел смотрела, как Римо уходит. Она подождала, думая,
что он вернется. Она сказала  себе, что он так шутит. Жестокая  шутка. Когда
он вернется, она скажет ему, чтобы он больше так не шутил никогда.
     Пусть он  делает с ней все, что угодно, но только не это. Пусть никогда
не оставляет  ее  одну. Несколько  мужчин,  увидев, что  рядом  никого  нет,
попытались с ней заговорить. Какие-то сутенеры предложили ей поработать.
     Когда  она  испустила  вопль,  от  которого вздрогнули все  вокруг, она
наконец призналась себе, что он действительно это сделал. Он ее бросил.
     Кто-то пытался ее успокоить. Она попыталась выцарапать утешителю глаза.
Прибежали  полицейские. Она  кинулась и  на них.  Ее засунули в смирительную
рубашку. Кто-то дал ей успокаивающее. В голове был туман, но чувствовала она
только  одно  --  всепоглощающую  ненависть.  Даже  в  таком  состоянии  она
разрабатывала план мести.
     Кто-то  обнаружил  ее паспорт.  Непонятно, как она  получила отметку  о
въезде в Англию, не получив отметки о выезде.
     Она что-то  им наврала и связалась по телефону с  Римером  Болтом. Болт
дрожащим голосом объяснил ей, что еще не все потеряно.
     Кэти велела ему  связаться  с юристами "Химических  концепций".  Велела
связаться  с  ее  банкиром.  Сказала,  сколько  денег  ей выслать. Попросила
забрать ее отсюда.
     Она произнесла волшебные слова:
     -- Все будет хорошо, Ример.
     -- Конечно, но как?
     -- Я возьму все в свои руки.
     -- Проект? И всю ответственность?
     -- Конечно, Ример.
     -- Ты --  самая замечательная  женщина  в мире, --  сказал Ример  Болт,
поняв, что в этом и есть выход из всех затруднений.
     Когда  вечером  того  же  дня техники пожаловались, что доктор О'Доннел
собирается  уничтожить весь  мир, у  Римера Болта  не  было к ним  ни  капли
сочувствия.  Вернувшаяся  первым  же  самолетом,  Кэти  вихрем  ворвалась  в
"Химические концепции" и,  даже не переодевшись, стала отдавать техперсоналу
приказы.
     Болт  радостно  принимал  все.  Но  скоро  техники  стали  приходить  и
рассказывать разные истории.
     -- Мистер  Болт, вы знаете, что она накрыла излучатель каким-то широким
белым сводом и заперла?
     --  Нет.  Честно  говоря, меня  это  не  волнует.  Это  проект  доктора
О'Доннел,  и  что она  с  ним  делает,  меня не  касается.  Я хотел помочь в
маркетинге, но, боюсь, сейчас я уже ничего не могу сделать.
     В кабинет Римера Болта вошел еще один лаборант.
     -- Вы знаете, что она строит еще один генератор?
     -- Спасибо,  что сказали,  -- ответил  Болт и начал быстро  писать один
меморандум Кэти, а другой -- правлению директоров.
     В нем говорилось,  что целесообразнее  было бы задействовать  полностью
один генератор, а потом уж строить второй.
     Потом пришли все техники вместе.
     --  Вы  знаете, что  на  втором  генераторе  она  делает  затемнение  в
центральной части с замкнутым перпендикулярным сводом?
     -- Нет, не знаю, -- задумчиво ответил  Болт. -- Но мне не нравится, что
вы  ходите ко мне сплетничать о  другом  служащем корпорации.  Ример Болт не
принимает участия в интригах.
     -- Но дело  в том, что,  если  она  включит  второй генератор, никто не
выйдет отсюда живым.
     -- А как же противорадиационные костюмы?
     --  Они  помогают  только  если  стоишь  рядом.  А  свод,  который  она
устанавливает  над вторым генератором, может  уничтожить все живое отсюда до
Бостона.
     -- Продолжайте  работать,  -- сказал  Ример Болт  и немедленно принялся
создавать отделение  корпорации на Род-Айленде. Закончить с этим делом  надо
было до того, как она выпустит второй луч.
     Кэти  слышала все жалобы. Техники  уже орали во весь  голос. А ей  было
наплевать на  этих людей. Она их  почти  не  слышала. Ей даже  не  доставило
удовольствия неподдельное  страдание  одного из лаборантов, который описывал
ей тот невосполнимый урон, который она нанесет окружающему миру, если станет
работать по программе с такими изменениями и дополнениями.
     Кэти  О'Доннел  было наплевать. Римо ее покинул. За это заплатят все, и
Римо в особенности.

     Ирония была в том, что именно то, как Чиун понимал Россию, и заставляло
слать Римо на смерть. У  Смита не было выбора.  Никто не мог ничего сделать,
но все старались избежать смертельной опасности, с которой встретились.
     Смит хотел, чтобы Чиун проник в Россию. Даже сейчас он с большей охотой
забросил бы в Россию Чиуна, нежели Римо. Но Римо был всем, что  они имели. А
вот  где был  Чиун, и чем он  занимался, не знал  никто. Смит вспомнил,  что
Чиуну многое известно о России.
     Чиун  обладал  удивительным  даром читать  русских,  как  дети комиксы.
Всякая загадка,  ставящая  западного человека в  тупик,  для Чиуна  являлась
объяснением и ключом к решению проблемы.
     Чиун, конечно же, не был  сторонником войны -- ни холодной, ни горячей.
Так как искусство убивать в такого рода конфликтах  всегда бывает  испорчено
полчищами дилетантов. Тем более, что войны не были законными, особенно войны
последних лет, потому что "ваши восемнадцатилетние гибнут вместо генералов и
королей".  Войны совершенно несправедливы,  особенно когда людей  заставляет
убивать воинская повинность. Суть же в том, что правосудие -- а  не массовые
убийства -- может свершиться только убийцей-одиночкой, но никак не армиями.
     То, что казалось Чиуну таким  простым,  что объясняло для него,  почему
мир  катится в пропасть, было русской  манерой сражаться. Чиун  объяснял это
понятиями "инь" и "янь",  страха  и  бесстрашия, силы и  бессилия.  Это был,
несомненно, восточный подход. Чиун, казалось, всегда мог ответить на вопрос:
что русские будут делать дальше?
     Смит  перевел суждения  Чиуна на  язык математики,  предмет  хорошо ему
знакомый и близкий. Он назвал это русской формулой.  Он сделал это для себя,
однако  однажды предложил формулу  правительству.  Но безуспешно. Откровенно
говоря, он не мог сердиться  на правительство, так как многие составные этой
формулы  были   вещи   типа  "лица"  или   "спины".   Под   термином  "лицо"
подразумевалось  то, что Россия  выставляла напоказ, а "спина"  указывала на
то,  что  она  в  действительности  делала.  "Спина"  показывала,  куда  все
движется. "Лицо"  же могло выглядеть как  угодно.  Когда  начались последние
события,  Смит ввел  "лицо"  в  русскую  формулу, выведенную  им  с  помощью
необычных  умозаключений  Чиуна.  Хотя  они  могут   и  не  казаться  такими
необычными, если воспринимать все как бесконечную  борьбу  за существование.
Иногда русские казались идиотами, но работали они блестяще.
     Чиун,   похоже,  нашел  связь  между  уничтожением  озонового   щита  и
производством  новых русских ракет. Ключом был страх. И  каждый шаг, который
Америка  делала,  только усиливал  этот  страх, потому  что русские  верили,
должны  были  верить,  согласно  утверждению  Чиуна,  что  Америка  обладает
оружием, которое без труда может  уничтожить  их,  и что  она собирается это
оружие применить.
     Согласно Чиуну,  русские создали свои ракеты  оперативного реагирования
потому,  что  почувствовали:  все  остальное   вооружение   было   абсолютно
бесполезным.
     Взаимный страх,  который заставлял страны накапливать ядерную  мощь, не
сработал, так как Россия была уверена, что  Америка выиграет  эту войну. Вот
что на самом  деле являлось "спиной" России. "Лицо" выражало угрозу, "спина"
говорила о страхе.
     Когда  американский  посланник  приехал в Россию с  поручением  в  знак
доброй воли раскрыть американскую систему  защиты,  это только  подтвердило:
Америка обладает  чем-то  таким  мощным,  что сделает обычные русские ракеты
бесполезными. Но Америке во  что бы то  ни стало надо было показать русским,
что уничтожение озонового слоя не является их оружием.
     У Америки  была слабая надежда, что перед тем, как  поднимутся в воздух
ракеты, им удастся доказать, что у Америки нет машины, разрушающей озон.  Но
возможности  доказать  это  практически  не было.  Теперь  они  должны  были
продемонстрировать,  что  они  обладают  более   страшным  оружием,  но   не
используют его.
     Америка  хотела  дать  понять  русским, что, если  захочет,  то  сможет
разнести российское правительство, но предпочитает этого не делать. Но чтобы
заставить  поверить в  это, не хватало одного  американского  слова. Америка
должна  была  доказать  это человеку,  который  в действительности руководил
Россией. Особый посланник  сообщал,  что за  спиной  Генерального стоит  еще
кто-то.  Это  не было  сюрпризом,  потому что  в  формуле  Смита премьер был
"лицом", хотя на самом  деле это  была  хорошо  спрятанная  "спина".  И  эта
"спина" руководила Россией.
     Когда  Макдональд  опять  поспешил  в Россию, Смит  выпросил разрешение
добавить  специальное  послание.  Вот  что  в  нем  говорилось:  "Тому,  кто
действительно отвечает за безопасность: мы знаем, что не можем доказать вам,
что не открываем небеса секретным оружием  как  ключом.  Пусть будет так. Но
как только мы захотим, мы сможем посеять раздор в вашем Политбюро и  сделать
ваших  лидеров  заключенными  в  собственной  стране.  Но мы решили этого не
делать. Почему? Потому, что мы вовсе не хотим  вас  покорять.  Оружие это --
лишь один человек".
     Затем  шло описание Римо, чтобы они  могли узнать, от кого исходит  эта
дьявольская угроза,  но  что  человек этот  предпринимает мирные  шаги, а не
миссию обнаружения и уничтожения в самом сердце Москвы.
     Смит  сообщил  русским, что  Римо  направляется  к ним.  Тем  самым  он
уничтожил главный  козырь Римо --  внезапность. Римо принял это. Но для него
уже прозвучал сигнал опасности.
     -- Я не могу лететь "Аэрофлотом", -- сказал Римо.
     -- Почему?
     --  Если вы ожидаете какого-то  суперопасного  оружия и готовы положить
миллионы своих людей только для того, чтобы выиграть войну, то неужели вы не
собьете самолет с носителем этого оружия на борту?
     -- Мы заставим его лететь на огромной высоте, но знайте, что парашют на
такой высоте не сработает.
     -- Ничего, я его модернизирую.
     --  Не валяйте дурака, вы же  все прекрасно понимаете. И  знайте, я  не
сентиментален. Но все же желаю удачи.
     --  Не  нашли  ничего  более трогательного,  чем это "желаю удачи"?  --
сказал Римо. -- Смотрите, не разревитесь.
     Макдональда Пиза привез последний самолет, которому разрешили посадку в
Москве. Немногим позже командование ПВО получило странный приказ.  Ни одному
самолету не разрешалась посадка, даже самолетам "Аэрофлота". Любой  самолет,
нарушивший  запрет, немедленно должны  были сбить службой ПВО,  неважно, кто
находился на борту.
     Во  всем  этом трагическом  деле  Земятин  нашел  только  одну  светлую
сторону. Они наконец-то указали изъян этого совершенного врага. Он сказал об
этом  генералу  Ивановичу,  показывая заявление американской  мирной миссии.
Старый  фельдмаршал  хорошо  знал  этого  проницательного молодого человека,
которого он  многому  научил, и  который нашел  себя в поисках  связи  между
проблемой войны  и секретным  агентом. О том, что через  сорок  восемь часов
может начаться  атомная  война,  он  умолчал. Иванович  не должен был  этого
знать. Молодой генерал и без того  знал слишком много того, чего Земятин  не
открывал ни  одному человеку. Он показал  Ивановичу заявление мирной миссии,
которое привез Макдональд Пиз.
     --  Значит,  он сам и  является  тем  самым  страшным оружием.  Это все
объясняет. Итак, Америка хочет мира, -- сказал Иванович.
     -- Конечно, нет, они просто хотят попридержать нас, чтобы  за это время
придумать, как с нами покончить.
     -- Вы уверены?
     --  Абсолютно,  --  ответил  Земятин.  Они находились в  его  квартире.
Телохранитель спал, громко храпя.
     -- Они жертвуют менее значительным оружием, чтобы спасти главное.
     -- Если только они не говорят правды.
     -- Нет, они послали этого человека на верную смерть. Нам известно,  что
он обладает  невероятной силой и  удивительной реакцией,  но это  всего лишь
человек. Он может увернуться от  одной пули, но не от тысячи. Он  всего лишь
человек, и мы знаем его недостатки. Даже сержанту ясно, что с ним делать, --
сказал Земятин.
     Лицо Ивановича утратило свою невозмутимость, глаза остро прищурились.
     --  Да  мы  убьем  его. Ведь  он  всего  лишь  человек.  Но  в чем  его
уязвимость?
     Земятин уставился  на  свою чашку с коньяком.  Все эти прошедшие  годы,
смерти, войны так утомили его, что он чувствовал себя совсем стариком.
     --  Его уязвимость  в  его командирах.  Они просто подали  его  нам  на
тарелочке --  вот  что  они собой представляют, отсюда  можно  и  танцевать.
Предстоящие дни принесут много смертей. А славно было бы,  малыш, если  бы в
мире были одни дворецкие и буфетные?
     Они осушили  свои чашки с импортным коньяком  в  честь  друг  друга и с
сожалением  поставили  их  на  стол.  Предстояла  работа,  и с  питьем  было
покончено. Телохранителя  разбудили  сообщением с переговоров в  Кремле, что
американец Макдональд  Пиз только что обнаружил,  что он арестован, и что  в
действительности никакой  конференции нет. Пиз  предлагал  им альтернативное
решение.
     --  Пристрелите меня или отпустите. Хотя, лучше пристрелите, потому что
я все равно уйду.
     -- Что ж, -- сказал Земятин, -- сделайте то, о чем он просит.
     Офицер и солдат вошли в комнату для  переговоров. Солдат выстрелил Пизу
в голову и  оставил его в комнате запертым с американцами, которые перестали
вдруг надеяться на то, что русские заинтересованы в мире.
     Тело Пиза было специально  оставлено там,  чтобы американцы и не думали
скрыться в посольство.  Всем  им вспомнились  слова  Пиза на  борту самолета
незадолго до посадки:
     -- Я  мечтаю  о том дне, когда  застрелить  американца будет  считаться
самым  страшным  преступлением.  Тогда  люди  поймут,  что  наказание  будет
ужасным.

     Русское  ракетное командование  сначала  засекло американский  самолет,
летящий   намного   выше  уровня  досягаемости  ракеты.  Это   был   обычный
самолет-разведчик, но на этот раз он сбросил груз, слишком малый для ядерной
бомбы. Казалось, это было что-то вроде бревна.  Около шести футов в длину  и
двух с половиной в ширину. Когда предмет спустился до пяти миль, стало ясно,
что это человек.
     -- Это  тот самый, -- произнес  штабной офицер. Вся  оборонная  системы
города  жаждала  его заполучить. Никто,  конечно,  не знал,  почему всем так
хочется убить одного человека, но награда за это была очень велика.
     Было   желательно,  чтобы   его   голова  осталась  неповрежденной  для
опознания.
     -- Стреляйте, когда раскроется парашют, -- пришел приказ.
     Машины КГБ были направлены в район приземления, чтобы подобрать то, что
останется от трупа. Силы поддержки, подразделения местной милиции также были
подняты по  тревоге  на  поиски  тела.  У обеих  групп были  четкие  приказы
аккуратно прикончить человека, если вдруг он будет еще жив.
     На высоте четырех миль пришел приказ открыть огонь.
     Когда  огонь  продолжался  на  высоте  и  трех,  и  двух  миль,  начали
шептаться,  что он,  вероятно, ушел.  На  высоте двухсот футов над землей на
наблюдательном посту озадаченно  захмыкали: в таком интенсивном огне  вообще
не было  никакого смысла. При  такой скорости падения  у человека вообще нет
шансов выжить.
     Хорошо бы хоть кусочки от него  остались. Радары  не засекли внезапного
движения падающего тела на высоте сто двадцать футов. Римо раскрыл парашют.
     Если бы у него было время подумать, он обязательно погиб бы. Если бы он
спускался,  как  обычный парашютист, то стал бы отличной  мишенью.  А так он
выжил, только в последний момент дернув за кольцо.
     Парашют был обнаружен через четыре минуты после приземления Римо.
     Генерал  Иванович,   отвечавший  за  его  уничтожение,  был  немедленно
информирован. Он спустился в бункер под Лубянкой,  в свой старый комитетский
кабинет.  Тела рядом с  парашютом  не нашли. Где же  было тело? Может  быть,
американец так хорошо владел своим телом, что смог выжить при падении?
     -- Парашют открылся? -- спросил Иванович.
     -- Да, товарищ генерал.
     Иванович повесил трубку. Значит, он все-таки приземлился живым. Но ведь
все  было  хорошо  подготовлено  к  его  встрече.  Специальные приказы  даны
каждому, кто задействован в операции: сплошной огонь  по всему пространству.
Если  в него нельзя  было  попасть,  целясь, то  сплошной  огонь  должен был
помочь.
     В  Москве  было одиннадцать часов вечера.  К половине  двенадцатого  из
гостиницы "Россия" поступило донесение, что верхний этаж захвачен. Последний
этаж  находился  в  ведении службы информации,  начальник  был  раздражен  и
истерично орал:
     -- Гостиница  "Россия" --  самая  лучшая в Москве, генерал! Он пробился
через ваших людей, через ряды моих людей. Остановите его!
     -- Что он сделал?
     --  Выставил  ваших людей  идиотами.  Ни  на нем,  ни  на  них  нет  ни
царапинки.
     -- Что он сделал плохого, что вы так взволнованы?
     -- Он распространяет лживую информацию!
     -- Какую?
     -- Я в этой стране  отвечаю за правду, которую мы сообщаем народу. Я не
верю ничему, что говорит американец.
     -- Значит, вы  разговаривали  с  ним.  Вы  знаете, что он американец. О
какой лживой информации идет речь?
     -- Он  вынудил  меня  подписать заявление,  которое является  заведомой
ложью.
     -- В чем состоит эта ложь?
     -- В том, что мы бессильны перед ним, что я покойник,  если не  подпишу
этого. И, как вам хорошо известно, он абсолютно прав.
     -- Благодарю вас,  директор, --  ответил Иванович. В  доме на Ленинских
горах  главнокомандующий войсками КГБ отказался подписывать какие-то бумаги.
Он  заплатил  за  это собственными ребрами. Их  у него  выдернули. Опять  не
пострадал ни один охранник.
     --  Мы  поняли,  что он  был внутри дома,  только когда было обнаружено
тело.
     Проникновение  на  дачу  под  Калугой.  Вновь никто  из  охранников  не
пострадал. Адмирал был убит по странной причине: слишком медленно писал.
     Министр обороны раздавлен насмерть в одном из зданий Кремля.
     И  так  на  протяжении  всей  ночи.  Сквозь  все  преграды,  ловушки  и
охраняемые объекты.  Была надежда, что с наступлением утра нарушитель станет
уязвимым. Но утром стала очевидной вся ужасная правда.
     Квартира  Генерального  не  только  подверглась  нападению,  но  и  сам
Генеральный записал на бумаге несколько молитв  и обещал построить святилище
нескольким богам в маленькой корейской деревушке.
     Теперь нарушитель изъявил  желание встретиться с "парнем, который здесь
всем управляет".
     -- Вы выиграли, -- сказал Иванович.
     Он известил Земятина. Изъяна найти не удалось.
     -- Этот человек разделался с нашим правительством.
     -- Я поговорю с ним, -- решил Земятин. -- Скажите ему, где я живу.
     -- Может быть, мне привести его к вам?
     -- Мальчик, тебя, наверное, удивит  это, но я не хочу лишних потерь. Ты
останешься здесь.
     -- Может быть, нам удастся как-нибудь подобраться к нему?
     -- Фронт рухнул, мальчик.
     -- Но мы проиграли.
     -- Мы увидели, что ты способен принимать  правильные решения,  ты нужен
Руси-матушке. Ты будешь руководить Россией, когда я умру.
     Земятин  с   посыльным  передал  молодому  генералу,  умевшему  думать,
сообщение. В сообщении содержалась жестокая правда  о новом  русском ядерном
оружии,  о  ракетах,  готовых   к  запуску.  Без  всяких  указаний  Иванович
расположил своих людей около дома старика. Земятин не  видел  охранников или
не  обратил  на них внимания. Он  видел, как  молодой  американец  проник  в
квартиру  и  начал  давать  распоряжения.  К  его  изумлению, говорил он  на
старославянском  языке,  правда,  не  очень  хорошо.  Земятин плохо  говорил
по-английски, но лучше,  чем  американец -- по-русски. Американец думал, что
показал, как может покорить Россию.
     --  Видите, нам можно доверять, поэтому оставьте  ваши  новые  ракеты и
давайте вместе добывать эту штуку с лучами.
     -- Вы закончили? -- спросил Земятин.
     -- Думаю,  да, -- ответил  американец.  --  А вы  хотите,  чтобы  я еще
кого-нибудь убил?
     -- Нет, вы  уже достаточно дел натворили. Я верю, что ваши люди считают
вас  тем  сверхоружием,  которое может победить  флюорокарбоновые лучи.  Это
значит, что вы говорите правду.
     -- Вы  должны  знать, что представляет собой Америка.  Кому  нужно ваше
место, когда у нас есть наше?
     -- Сынок, ты уже заслужил мое доверие.
     -- Тогда откажитесь от своих ракет.
     --  А вот  с этим проблема.  Придется подумать. Мы  создали  эти ракеты
потому, что были уверены,  что Америка  изобрела  какое-то новое оружие. Нам
нужно  было создать оружие,  которое  вы  не  смогли  бы разрушить.  Вы меня
понимаете?
     -- Мы же показали вам, что можем уничтожить все ваши ракеты.
     Земятин понимающе кивнул.  Его  не удивляло,  что  с виду  этот человек
такой обычный. Самое  опасное всегда обычно. Ему не  нужно было  смотреть на
мускулы. Достаточно было взгляда на тела по всей Москве.
     -- Эти новые  ракеты  подчиняются всего  двум  приказам: лететь  или не
лететь.
     -- Тогда дайте им приказ не лететь.
     -- Система отмены  приказов очень сложна. В действительности это  будет
означать уничтожение ракет.
     -- Я не против, -- ответил Римо.
     --  Если  вы  убьете  меня,  то некому  будет отдать приказ  об  отмене
запуска. Если вы будете меня пытать, то получите неправильную команду.
     Да,  это  был  тот  человек,  которого  Римо искал.  Хозяин.  Тот,  кто
заключает сделки.
     -- В общем, молодой  человек, у  меня должно быть больше доказательств,
чем ваши шумные показательные выступления, для того, чтобы дать им приказ не
лететь, так что простите меня.
     -- Значит, это война?
     -- Не обязательно, у нас есть время, не скажу сколько, но есть.
     -- Вам  этой  войны не пережить,  я превращу вашу страну в  руины. Я не
хочу завоевывать ее. Завоевать Россию значит не выиграть ничего.
     -- Для вас. Для меня это все.
     Внезапно охранник включил аудиосистему, стоявшую у стены.
     --  Американец,  --  произнес  минуту спустя Земятин,  --  теперь я,  к
несчастью, поверил тому, что говорит ваше правительство.
     Римо терпеливо ждал объяснения.
     -- Ваше правительство может быть глупым, но не настолько. Луч направлен
на Северный полюс.
     -- Ну и чудесно, -- ответил Римо. О чем толкует этот старик?
     -- Короче, озонный слой прорывается в зоне Северного полюса.
     Римо подозрительно посмотрел на русского.
     -- Ужасно, -- сказал он на всякий случай.
     --  Да, -- ответил  Земятин, -- если не остановить  эту адскую  машину,
льды  Северного  полюса  растают.  Вся  суша  будет  затоплена,  а,  значит,
цивилизация обречена.
     -- А откуда идут лучи?
     -- Из Америки. Ваше северо-восточное побережье.
     -- Если вы смогли его обнаружить, значит, мы об этом уже знаем. А можно
на той электронной штуке у вас на стене набрать номер в Америке?
     -- Да, -- ответил Земятин.
     И Римо назвал русским секретный номер Смита.
     Голос Смита донесся по трансатлантической линии.
     -- Эта линия прослушивается, -- сказал Смит.
     -- Я был бы удивлен, если бы не прослушивалась, Смитти, это линия КГБ.
     --  Не имеет значения, мы  обнаружили луч. Вы не  представляете, что он
творит!
     -- Он направлен на северный полюс, -- сказал Римо.
     -- Источник находится около Бостона, около 128-го шоссе.
     -- Тогда дайте приказ срочно его  отключить. Мы сможем доложить об этом
их лидеру. Это Алексей Земятин.
     -- Не  могу  этого сделать.  Этих  лучей  два,  вокруг все  подвергнуто
облучению.   Вашингтон.   Нью-Йорк.  Все.   Случится  катастрофа  невиданных
размеров.
     -- Спросите его, откуда он знает, -- сказал Земятин.
     -- Откуда вам это известно? -- спросил Римо.
     --  У  нас  есть  осведомитель,  ключевая  фигура.  Если  правительство
предпримет  что-то против ее приборов, второй  луч  вырубается  и  перестает
сдерживать напряжение. Римо, она вас знает и она хочет вас, эта женщина была
и есть инициатор всего этого.
     -- Доктор Кэтлин О'Доннел? -- спросил Земятин. Римо кивнул.
     -- Я  так рад, что вы позвонили. Она хочет  вас и ни на кого другого не
соглашается.
     --  Вы  имеете  в  виду,  что  она  готова  разнести  весь  мир,  чтобы
договориться о следующем свидании?
     Он заметил, как Земятин подал знак своему телохранителю. Тот принес еще
один   телефон.   Земятин   говорил   быстро.  Ему   нужен  был  тот   самый
психологический  портрет,  над которым  он так  смеялся раньше.  Он  сообщил
перепуганному начальнику британского отдела все факты.
     Ответ был ужасен.
     -- Она  именно это  и сделает, -- раздался голос в трубке.  --  Ни одна
смерть,  ни  миллион  смертей  ничего  для  нее  не  значат. Они  даже могут
доставить ей удовольствие.
     -- Передайте вашему  американскому начальству, что мы  едем,  -- сказал
Земятин. -- Вы и я.
     Выходя из квартиры, Римо вытащил из кармана охранника пистолет и сломал
его.
     -- Он бы тебе все  равно не пригодился, лапочка, --  сказал он  старому
служаке, тщетно ловившему руками воздух.
     Еще  он  потребовал  от  Земятина,  чтобы  тот  отменил приказ "красным
кнопкам", потому что Римо не доверял самолетам.
     -- А вдруг с вами что-то случится?
     -- Уверен, что  под вашей охраной со мной ничего не произойдет. Когда я
увижу, что луч уничтожен, тогда и отдам приказ. Доверие  -- непосильная ноша
для  того, кто  варился  в котле международной политики. Это не для человека
моего возраста. Не сейчас.
     -- Мне наплевать. А  если у вас случится сердечный приступ, мы что, все
должны  будем  взлететь на  воздух? Ничего себе.  По-моему, вы, русские, все
психи.
     Алексей Земятин пожал  плечами.  Не  его  же  страна допустила создание
флюорокарбоновой установки.

     Про  тех, кто работал вместе  с Великим Замятиным,  говорили,  что  они
привыкали  к нему  и даже  начинали любить.  Это  случилось  и  с  генералом
Ивановичем.
     Северных корейцев обычно всерьез не воспринимали, считая их жестокими и
беспощадными варварами, непригодными для совместной работы.
     Но на сей раз шефа их разведки Саяк Кана решили со счетов не сбрасывать
-- таков был приказ генерала Ивановича, который, когда Земятин и Римо сели в
самолет,  понял, что вся ответственность теперь  на  нем. Он не стремился  к
соблюдению внешней формы, его волновало дело. Он стремился к тому, чтобы все
в этом опасном и непредсказуемом мире работало на русских. В этом был секрет
славы Земятина. Теперь это понял и генерал Иванович.
     Поэтому  Земятин  рассказал  ему   о  том,  что  американцы  обнаружили
установку  на  своей собственной  территории  и о  том, что  русские  ракеты
нацелены на Америку и готовы к  действию.  К  действию  без  дополнительного
приказа, просто в  назначенное  время. Иванович почти физически ощущал,  как
Третья  мировая начала  свой отсчет  времени. Но он не впадал  в  панику. Он
думал.  А  когда  корейцы  похвастались,  что  прикончили  самого де  Лиона,
Иванович принял на себя дерзкое неожиданное решение.
     Он помнил Кана по его визиту  в Москву.  Его  единственными  слабостями
были сигареты и  комплекс  неполноценности,  который  он  успешно скрывал. У
Северной  Кореи не  было причин расправляться  с западноевропейскими врагами
русских,  но  Иванович немедленно понял суть дела. Иванович не стал смеяться
над тем,  что корейцы  полезли не в свое дело,  а послал поздравление самому
Ким Ир Сену и попросил совета в организации работы внешней разведки.
     Иванович добился того, что  в его страну позвонили из  Северной  Кореи.
Саяк Кан немедленно оказался у аппарата в советском посольстве  (это на свой
риск  организовал  Иванович). Теперь, наученный  Земятиным  он  понимал, что
почет в  своей собственной стране  вещь  неважная, особенно  ясно это  стало
после  того,  как   американский  зверюга  лично  изуродовал  все  советское
правительство.
     Иванович,  говоривший с некогда покорно-почтительным Саяк Каном, держал
всю страну в своей ладони.
     --  Мы  поражены вашими  действиями и  ищем  вашей  защиты,  --  сказал
Иванович. -- Вы -- подлинный вождь социалистического лагеря.
     -- Я прожил жизнь, чтобы дождаться этих слов, -- сказал Кан. Голос  его
дрогнул. От избытка чувств? Но это было больше похоже на страх.
     -- Мы столько  раз не могли  справиться  с нашей  проблемой в  Западной
Европе, что отнесли ее к разряду неразрешимых. А вы решили ее.
     -- Теперь вы можете убедиться, что мы -- великий народ.
     --  Тяжела ноша  великих народов.  Мы вынуждены послать одного из наших
вождей с  самым  страшным  убийцей, которого  только  можно  представить,  в
Америку,  чтобы обезвредить оружие, которое  может уничтожить весь восточный
мир, -- сказал Иванович, играя на том, что Россия частично находится в Азии.
     -- Мы не  только  можем поймать любого  американского  убийцу, мы можем
уничтожить  его,  как  букашку, -- сказал  Кан.  Потом он откашлялся  --  он
нервничал.
     -- Есть человек, которого  мы должны были убить, -- сказал Иванович. --
И  не  смогли.  Но  сделать это надо обязательно.  Америка играет против нас
серьезную игру, и мы проигрываем.
     Чуть ли не запинаясь, Кан  спросил, что это за игра. Иванович рассказал
ему  об установке  около  Бостона, в северо-восточном штате  Массачусетс. Он
также дал Кану описание американского монстра и человека, которого надо было
спасти. Россия хотела, чтобы установка была обезврежена,  американец убит, а
русский  по  имени Земятин доставлен в  Москву  по возможности в  целости  и
сохранности.
     -- Мы можем это сделать. Все это мы можем сделать.
     --  Но  делать это  надо  сейчас.  Ваши  специалисты должны  немедленно
направиться туда.
     -- Отлично. Сейчас у меня все равно нет времени. Благодарность выразите
Корее, потому что меня здесь не будет.
     -- С вами все в порядке?
     Я должен построить  дверь, через которую не сможет проникнуть даже само
солнце. И дверь эта -- смерть. Так я смогу его победить.
     Иванович   не   стал   вдаваться   в   подробности.   Он   поблагодарил
северокорейского шефа разведки, а потом попытался связаться с  самолетом, на
котором  летел Земятин, чтобы  известить  его. В американце должно было быть
слабое место. Судя по  сообщениям из посольства  в Париже, директор СВВР был
убит именно так, как убивал своих жертв американец.
     С огнем надо бороться огнем.

     Кан не чувствовал ни рук, ни ног, ни даже дыхания. Отлично, подумал он.
Мне повезло. Я успел вовремя.
     Он  приказал известить  Мастера  Синанджу о своем  местонахождении. Кан
прятался  уже много дней, пытаясь вычислить,  что  же  может предпринять его
страна. Он знал, что он уже мертвец. И принимал это. Но как его страна могла
бы использовать его смерть? И тут русские подсказали ему способ использовать
жизнь, которая должна скоро закончиться.
     Чиун понял, кто и почему выкрал сокровища Синанджу.
     Во время их последней встречи он сказал Кану:
     -- Ты, пхеньянская собака. Сокровище будет  возвращено Дому Синанджу. Я
буду сидеть здесь и получу его. С пхеньянскими собаками я возиться не буду.
     Кан  не  возражал.  Он  поклонился  и  вышел,  после  чего  предупредил
Пожизненного Президента и посоветовал ему не возвращаться в страну, пока все
не утрясется.  Он не стал спрашивать у Мастера Синанджу, как тот  догадался,
кто украл сокровище. Он решил использовать ту дверь, которую не открыть даже
Чиуну и другим Мастерам Синанджу.
     Когда Чиун  вошел  в  подземный кабинет  Кана, Кан  лежал  на  циновке,
подложив под голову подушку и  внутренне улыбаясь, потому что  губы его  уже
почти не двигались.
     -- Я умираю, Чиун.
     -- Я пришел не для того, чтобы смотреть, куда исчезает мусор, -- сказал
Чиун.
     --  Яд, который я принял, лишил меня почти всех ощущений.  Я ничего  не
чувствую,  поэтому  ты  не  можешь  заставить меня сказать, куда  я  спрятал
сокровище.  Я  собираюсь  уйти  в дверь,  за которой даже  Мастера  Синанджу
бессильны  --  это  смерть,  Чиун,  смерть. -- Сквозь полуприкрытые веки Кан
видел,  что Чиун не  шелохнулся. Он ничего  не  сказал. Хорошо.  Он не хочет
терять  времени. Кан велел  принести  то,  что он написал, опасаясь, что  яд
подействует слишком быстро. Это была информация,  переданная русским, в  том
числе  и  местоположение  установки.  Чиун должен был доставить  установку в
Россию,  тогда ему скажут, где сокровище.  Кроме того, был  один американец,
которого надо было убить, и русский, которого следовало спасти.
     -- Могу я теперь тебе доверять?
     -- Хочешь -- доверяй, не хочешь -- не доверяй. Сделай это дело,  или не
делай его. Я  теперь ухожу от тебя, а за  двери смерти тебе не пройти. Никто
здесь не  знает,  где  находится сокровище, ты  можешь убивать всех  сто лет
подряд, но так и не найдешь его.
     Чиун перечитал  записку. Он знал, где находится Бостон. Он  столько лет
провел  в  Америке,  тратя  лучшие  годы  жизни  на страну,  чей сумасшедший
император отказывался взойти на трон. Он  знал  Бостон. Он знал белых людей.
Он был лучшим в мире специалистом по белым.
     -- Скажи мне, о великий Мастер, как ты догадался, что это я выкрал твое
сокровище? Скажи, и я отдам тебе сейчас одну вещь из него.
     -- Француз говорил правду.  Он  не знал, кто послал  ему монеты. Это  я
знаю. А Папа не мог совершить кражу.
     -- Откуда ты знаешь?
     --  Папы  со  времен  Борджиа разучились это  делать. Украсть сокровище
Синанджу мог бы,  маловероятно,  но мог бы Папа из рода Борджиа, стремящийся
покорить новые  земли. Но за какое-то время  папы стали столь же бесполезны,
как тот, кто создал  их церковь,  и занимали их не власть и не богатства,  а
столь бесполезные вещи, как молитва, и западный культ непорочности, и другие
столь же странные вещи, близкие людям такого рода.
     -- Ты действительно знаешь белых, -- сказал Кан.
     -- Они все разные. Но  пхеньянцы все одинаковые. Это собаки, которым не
знакомы  ни смелость,  ни преданность, --  сказал  Чиун.  -- Где  сокровище,
которое ты хотел вернуть?
     -- Подо мной, -- сказал Кан.
     Чиун  ногой перевернул  его  и увидел маленькую  серебряную  статуэтку,
отданную одному из незначительных Мастеров Синанджу, Таку. Так был Мастером,
про которого  Чиун  всегда  забывал,  перечисляя всех Мастеров  Синанджу  по
порядку.
     Чиун велел отправить статуэтку в деревню Синанджу и  отдать крестьянам,
чтобы они поставили ее на ступени дома.
     Теперь  Кан  лежал  ничком.  Никто  не  осмеливался перевернуть  его  в
присутствии Мастера  Синанджу. Но  с  последним вздохом  Кан  объяснил,  что
Синанджу значит  для Кореи и велел всем корейцам сплотиться. Он не осмелился
бы трогать сокровище, но не знал, как вернуть Мастера Синанджу,  работающего
на белых,  на  службу Корее. Последними словами  Кана были слова  восхищения
Синанджу и слова любви к  Корее. Он призвал корейцев сплотиться  как братья.
Только  тогда  земля,  которую  все  они  так  любят,   освободится  от  ига
чужеземцев.
     Таковы были последние  слова Кана  перед тем, как он прошел в дверь, за
которой даже Мастера Синанджу не могли  причинить ему  вреда. Говорил он их,
уткнувшись  в  холодный пол  своего кабинета. Пол  слышал просьбу лучше, чем
Мастер Синанджу.
     После того,  как он увидел, какое из сокровищ  было возвращено за ответ
на вопрос, Чиун улетел в Америку.

     Именно мудрость  Ивановича послужила причиной битвы у 128 шоссе великой
Америки. Он  знал  последний миг, когда Земятин мог отменить ракетную атаку.
Он  выяснил, с какой скоростью летит самолет с  корейским отрядом на  борту.
Ему  надо было  проконтролировать  только  одно звено,  и  это  удалось  ему
блестяще.
     Он велел замедлить скорость русского самолета.  Земятин, очевидно,  все
понял, потому что  жалоб не поступало. Они засекли разговор между Америкой и
русским  самолетом, между  американским монстром и человеком по имени  Смит.
Смит  спрашивал,  какую игру  теперь  решили  разыграть  русские.  Даже  его
компьютер не мог этого вычислить.
     Крупнейшие порты мира заметили непонятный прилив.
     Ученые  всего  мира ломали головы над  тем,  что  происходит с Северным
полюсом. Озоновый щит раскрылся, истончился и был на грани исчезновения, что
могло повлечь за собой исчезновение жизни на Земле.
     А генерал Иван  Иванович контролировал все это, просто изменив скорость
одного  из  самолетов.  Он отлично  сыграл  свою  роль.  Автомобиль Чиуна  и
автомобиль с Римо и Земятиным прибыли к баррикадам перед зданием "Химических
концепций" буквально одновременно. Римо и Чиун воскликнули в один голос:
     -- Ты где был?
     И каждый ответил:
     -- Теперь я здесь. С тобой все в порядке?
     Полиция,  войска, охрана  -- все получили  приказ окружить  здание,  но
почему  --  это им  известно не было. Им  было  ведено установить заслоны  и
никого без особого разрешения не пропускать.
     Начальники им не объяснили, что их заслоны  -- пустая формальность. Они
не могли никого защитить, не  могли помешать обезумевшей бабе испепелить все
вокруг. Им было приказано пропустить только одного, того, кто был ей нужен.
     Когда  трое  -- восточный  человек, русский  и американец,  попробовали
пройти, они отреагировали мгновенно.
     --  Мне  нужен  тот,  симпатичный,  --  крикнула  из  окна  рыжеволосая
красотка.
     -- Да,  Римо симпатичный,  --  сказал  Чиун, думая о  том,  где  в этом
уродливом здании может находиться установка.
     -- Тот молодой белый. Римо. Пропустите его.
     -- Ты ее знаешь? -- спросил Чиун. -- Ты путался со шлюхами.
     -- Откуда ты знаешь, что она шлюха?
     -- Она же белая. Белые что угодно делают за деньги.
     -- Моя мать была белой, -- сказал Римо.
     --  Джентльмены,  -- сказал  Земятин. -- Прошу  вас,  подумайте о нашей
планете. Она может развалиться на куски, причем разными способами.
     -- Ты не знаешь точно, кто твоя мать. Ты мне говорил, что ты сирота.
     -- Она должна была быть белой. Я же белый.
     -- Ты не можешь этого знать.
     -- Джентльмены, планета, -- сказал Земятин.
     -- Римо, иди сюда, -- вопила из окна Кэтлин О'Доннел.
     --  Он не  белый,  не верьте ему, -- сказал Чиун. -- Неблагодарный, как
белый.  Ленивый,  это  да. Жестокий. Недальновидный.  Но  он не белый. Он из
Синанджу.
     -- Римо, это та  женщина, -- вмешался Земятин.  -- Установка у  нее. Ты
должен остановить эту штуку. Я  отдам приказ отменить запуск ракет, полярные
снега перестанут таять, и все мы сможем дожить до завтрашнего дня.
     -- Я белый? -- спросил Римо.
     -- Как снег, -- сказал Земятин. -- Пожалуйста. Во имя человечества.
     -- Не белый, -- сказал Чиун, проходя сквозь стражу.
     -- Белый, -- сказал  Римо, таща  за  собой Земятина и оставив за  собой
двух охранников, пытавшихся вытащить оружие из недр собственных костюмов.
     --  Другого белого спрашиваешь? Меня спроси, --  сказал Чиун. --  Ты не
мог бы делать того, что делаешь, и быть белым. Так?
     В здании молчали все пишущие машинки. Никто из библиотекарей не работал
за компьютером.  В углу жались несколько напуганных лаборантов  и человек по
имени Ример Болт.
     --  Вы должны ее остановить,  -- сказал Болт. -- Я  даже не могу отсюда
выбраться. Я должен открывать отделение на Род-Айленде.
     -- Эй, Римо, -- крикнула Кэти. -- У  нее в руках был  кнут. Она сгорала
от ярости. -- Теперь ты раскаиваешься? Раскаиваешься в том, что меня бросил?
     -- Конечно, -- сказал Римо. -- Где установка?
     -- Я хочу, чтобы ты  просил прощения. Я хочу, чтобы ты страдал так, как
страдала я.
     -- Я страдаю, -- сказал Римо. -- Где установка?
     -- Правда?
     -- Да.
     -- Я тебе не верю. Докажи.
     -- Что я могу сказать? Извини. Как мне выключить установку?
     -- Ты меня любишь, да? Ты должен меня любить. Меня все любят.  Меня все
всегда любили. Ты вернулся за мной.
     -- Что еще? -- спросил Римо.
     -- Ты правда меня любишь? -- сказала Кэти.
     -- Где установка?
     -- Она внизу, в подвале. Она стреляет без перерыва, -- выкрикнул Болт.
     Кэти О'Доннел бросилась к запертой стальной двери. Она выставила вперед
свою великолепную грудь. Она дала  губам расплыться в улыбке. Она знала, что
Римо ее любит.  Знала,  что  он  должен  ее  хотеть.  Не  могла же  она  так
возбуждаться от человека, который ее не хотел.
     -- Через  мой  труп, --  сказала  она.  --  Только  так  ты попадешь  к
установке.
     --  Конечно, -- сказал Римо и  наградил ее ударом в ее прекрасный  лоб,
открывая дверь в бункер. За ним последовали лаборанты и Земятин.
     Римо и Чиун удивленно глядели на сверкающую сталь.
     -- Где-то должна быть кнопка выключения, -- сказал Римо.
     -- Она закодировала доступ, -- сказал Болт. -- Это надо или обесточить,
или уничтожить.
     -- Я за то, чтобы уничтожить, -- сказал Римо.
     -- Нет,  -- сказал Чиун. Она нам нужна. Мы должны доставить ее русским.
Если машина будет уничтожена, мы никогда не получим назад свои сокровища.
     Земятин  не знал,  как  генерал  Иванович  организовал  все это,  но он
догадался, что  что-то  происходит,  когда  генерал  велел  снизить скорость
самолета. Так вот почему. Великолепно.
     Земятин увидел, как Римо двинулся  к  установке, но это казалось только
легким движением.  Восточный  человек  сделал то  же самое. Медленно,  очень
медленно они повернулись друг к другу и застыли неподвижно.
     Они стояли так десять минут, Земятин засек по часам,  и только тогда он
понял,  что они  делали. Когда встречаются боксеры высшего класса, они  друг
друга  прощупывают. Человеку, не  разбирающемуся в  боксе, может показаться,
что они не делают ничего, но в  это  время и  происходит самая  важная часть
боя.  Американский монстр  явно повстречал равного себе, и их  движения были
столь быстры, что, как пуля, были незаметны человеческому глазу.
     Земятин  снова  посмотрел  на  часы,  и  стекло  треснуло.   Его   ноги
чувствовали вибрацию сквозь подошвы ботинок. Американские лаборанты, которые
понадобились  бы для дальнейшего  использования установки,  если бы  победил
восточный  человек, отступили назад.  Они все еще были  в  шоке от поведения
рыжей и от ее внезапной смерти.
     Земятин решил, что, если силы  столь равны, небольшая помощь восточному
человеку  решит исход  поединка. Но когда он попытался  встать за  Римо,  то
почувствовал вибрацию столь сильную, что у него едва не отнялись конечности.
Тогда он абсолютно уверился в  том,  что бой, за которым он наблюдает, столь
же недоступен человеческому оку, как первый катаклизм мироздания.
     Потом белый заговорил. Он едва переводил дыхание.
     --  Папочка, мир  гибнет  от  потопа.  Если  не случится  чего-то более
страшного, все  равно  все крупнейшие  порты мира  будут затоплены. Исчезнут
крупнейшие города, стоящие на реках. Нью-Йорк, Париж, Токио.
     Но восточный  человек не  шелохнулся, не  прекратил боя, который не под
силу было увидеть тем, кто за ним наблюдал.
     -- А Синанджу стоит на заливе. Она исчезнет раньше Парижа.
     Внезапно  комната  наполнилась  грохотом,  куски  металла  летели,  как
шрапнель. Лучи исчезли в этой туче дыма, с ними было покончено.
     Американский монстр  ловил ртом воздух.  Кимоно второго было  мокрым от
пота.
     -- Прощай, сокровище Синанджу. Спасибо, Римо, -- сказал Чиун.
     -- Остановите свои ракеты, русский, -- сказал Римо.
     -- Конечно. Почему нет? Мы никогда не хотели войны.
     -- Для  того, кто ее не хочет, вы действовали неплохо,  -- сказал Римо.
Но он настоял на том, чтобы дождаться подтверждения об отзыве ракет.
     -- Я вам доверяю  и надеюсь, что другой такой установки вы создавать не
будете.
     -- Большое  дело,  доверие,  --  сказал Римо.  -- С чего бы нам  хотеть
уничтожить себя самих?
     --  Для  меня это вопрос  доверия.  Ты  первый,  кому я  стал доверять,
монстр. Я  доверяю тебе, потому что ты  не  знаешь страха. Тебе незачем  мне
лгать. Поэтому да будет так.
     Когда пришедшее со спутников подтверждение было передано  Смитом  Римо,
тот сообщил, как было сделано это дело и выразил надежду, что им не придется
больше воевать.
     -- Теперь насчет  ракет. Они сделаны так, что, если  их остановить, они
не могут быть еще раз использованы. Управление напрямую.
     -- Вы хотите сказать, что с этими ракетами покончено навсегда?
     -- Навсегда.
     -- На это американец, которому он доверял, ласково сказал:
     -- Спасибо, лапочка. Я что, первый, кому ты стал доверять?
     -- Со времен моей юности, да, --  сказал Земятин,  сам  удивляясь тому,
что этим человеком, по иронии судьбы, оказался американец.
     -- Ты  проиграл,  -- сказал Римо,  вынимая  небольшим точным  движением
лобовую  часть  черепа Земятина, оставив при  этом  лицо  нетронутым,  чтобы
кремлевским специалистам  по  бальзамированию было  с  чем работать, если им
захочется положить то, что осталось в Мавзолей к Ленину и Сталину.
     Останься он жив, Земятин никак не мог бы укрепить положение Америки.
     -- Сделано, -- сказал Римо.
     -- Не сделано, -- сказал Чиун, который счел поведение Римо по отношению
к русскому правильным.
     Важно  было то, что сокровища Дома Синанджу утрачены, утрачены,  потому
что  Римо  не пошел  вместе  с  Чиуном, а бросился  служить интересам белых.
Единственное,  чем   мог  Римо   хоть  частично  компенсировать   отсутствие
благодарности,  так  это  тем,  что согласился бы написать своей собственной
рукой маленькое заявление о том, что мать его могла быть и кореянкой, потому
что, будучи сиротой, он не знал, кто его мать.
     -- Я не могу этого сделать, папочка, -- сказал Римо. Я тот, кто я есть.
     -- Только белый может быть так неблагодарен, отказываясь  признать, что
он кореец, -- сказал Чиун.

     Послесловие:  Ример  Болт продвинулся  настолько,  что стал президентом
крупнейшей корпорации на основании  заключения, которое показало, что он был
ответственным  за  проект  в  пятьдесят  миллионов  долларов,  который  имел
результаты  и  научные,  и  практические.  Гай  Филлистон  из   "Источника",
сверхсекретного  органа британской разведки, был  призван для решения  новой
задачи. По  сведениям американцев, русские  внедрили своего агента  в  самую
верхушку британской разведки. Это был человек из  одной из лучших английских
семей, считался гомосексуалистом и был предателем не только своей страны, но
и  всего  западного  мира.  Филлистон,  получив  указание  изобличить  этого
человека сказал:
     -- Знаете, боюсь, эти приметы мало кого отметают.

Last-modified: Fri, 24 Jan 2003 11:43:55 GMT

Оцените этот текст: