Оцените этот текст:




     "The Seventh Stone" перевод Д.Коган

     Еще до того, как появились  Минеральные источники  Отдаленного острова,
находившиеся  во владении "Дель  Рей  Промоушен", до образования  Багамского
правительства,  до  появления  здесь  первого   черного  раба   или  первого
британского  колонизатора, когда крошечные  Отдаленные острова были  слишком
малы, чтобы привлечь к себе внимание хотя бы караибов, а на здешние пляжи --
как много веков  спустя сообщат рекламные объявления -- и на самом деле  "не
ступала  нога  человека", именно  тогда на островок,  который потом  назовут
Малый остров Экаумы, встала нога.
     Нога была обута в серебряный вышитый туфель и, прежде чем она коснулась
песчаного берега,  слуга попытался  подложить под нее  золотой  ковер. Слугу
отнесло  в  сторону вместе  с  ковром, а к  королевской ноге  присоединились
другие, уже не  столь изящные нижние  конечности, обутые в бронзу и де колен
прикрытые сияющими стальными щитками.
     Это были  ноги  солдат, и  они  очень быстро  рассыпались по  берету  и
ближайшему  подлеску,  откуда  в панике  выпорхнули  перепуганные  птицы,  а
ящерицы торопливо забились в расщелины разбросанных кое-где белых коралловых
скал.
     Ни птицы,  ни ящерицы  никогда раньше не видели  людей, а  уж тем более
солдат, сияющих нагрудных доспехах и шлемах, с мечами наизготовку и длинными
копьями, задевающими за кусты и сотрясающими низкорослые заросли.
     На  берегу  принц сбросил изящные туфли  и ступил босой ногой на чистый
белый  песок. Он  еще никогда в  жизни не видел такого белого  песка и  моря
такой бирюзовой  голубизны,  хотя за  последние годы ему  пришлось  повидать
довольно много морей.
     Он оглянулся  на огромные королевские барки, вставшие на якорь в уютной
бухте.  Каждый нес на себе  по одному большому белому  парусу. Теперь паруса
были просто белые, но когда-то их украшал вышитый герб его королевской семьи
--   скрещенные   мечи,   свидетельствующий  о  присутствии  могущественного
властителя.
     Но гордый  герб  был  стыдливо спорот много лет  назад, когда  во время
скитаний  по  разным  морям его люди  старались  скрыть истинное имя  своего
повелителя. Сняты были даже его знамена, развевавшиеся на  носу кораблей, и,
если в не  выдающаяся  величина барков,  они  вполне могли  бы  принадлежать
обычному купцу из любого порта мира.
     -- Вы думаете здесь?.. -- спросил принца один из его приближенных.
     -- Принесите  карты  и  позовите  моего штурмана. Пьяного  и  рыдающего
штурмана доставили  с главного  барка. Один из вельмож приготовил украшенный
слоновой   костью  меч,  не  сомневаясь,  что  принц  потребует  обезглавить
виновного.
     Двое приближенных  удерживали в стоячем положении шатающегося,  убитого
горем  моряка. Третий принес трубчатые  кожаные футляры с картами.  Железные
доспехи  и шлемы, так надежно защищавшие  от стрел и копий, раскалившись под
щедрыми лучами этого незнакомого  солнца, обжигали кожу. По всем  календарям
выходило, что  время зимнее, но  здесь не было снега, не было даже холодного
ветра, только пылающее солнце и низкорослые заросли,  и странное  море цвета
бирюзы.
     -- Карты оказались бесполезными, ваше величество! -- рыдал навигатор.
     --  Давайте убедимся  в  этом,  -- ответил  принц.  Пергаментные карты,
каждую из которых защищал от  влаги  тонкий слой воска, были разложены прямо
на песке,  по  углам  их  придерживали тяжелые  плоские мечи.  Некоторые  из
приближенных,  увидев прочерченный  на  картах  путь их странствий,  ощутили
тоску по своим  домам и землям.  Они  видели  на  карте изображение  вечного
города Рима. Они гостили там у великого  Августа Цезаря, императора и живого
бога. И находились под его защитой и покровительством.
     И разумеется, его защита тоже оказалась бесполезной. На другой карте --
Китай.  Они  хорошо  помнили  двор  династии  Танг.  За сундук,  наполненный
драгоценностями,  которых  даже император  Танг никогда раньше не  видел, им
предоставили убежище в стенах его дворца.
     Но всего через несколько дней  император Танг вернул им драгоценности и
велел покинуть страну.
     -- Неужели великий император допускает мысль о том, что он не властен в
своем  собственном дворце? --  спросил  их принц. --  Ведь если  вы  боитесь
одного человека -- кем бы он ни был --  значит, вы не управляете собственным
королевством?
     Весь  двор  потрясение смолк  от  такого  бесстыдного  заявления  перед
пресветлым ликом императора, но сам император лишь рассмеялся.
     -- Вы и правда верите в свои слова? -- спросил император.
     -- Верю, -- уверено отвечал принц.
     -- И продолжаете верить после всего, что с вами случилось?
     -- Да.
     -- Тогда позвольте дать вам мудрый совет, принц,  ибо ваш трон, который
-- увы!  --  уже не  принадлежит вам,  некогда был  также велик, как наш, --
сказал император. -- Когда холодно -- не надо быть трусом, чтобы, кутаться в
меха.  Когда жарко -- вовсе не страх заставляет надеть шляпу, защищающую  от
солнца. Человек может управлять лишь тем,  что подвластно его воле. А  когда
властитель оказывается слишком горд  и непреклонен, он  вынужден  скитаться,
точно гонимый злым ветром, из одного королевства в другое, лишенный и трона,
и земель своих, подобно нищему на пыльной дороге.
     И разгневанный принц отвечал ему:
     -- Если  один человек мог так сильно  напугать  вас, ваше императорское
величество, тогда желаю вам вечно сидеть на вашем троне.  С  его милостивого
дозволения.
     Теперь  уже всем придворным стало ясно, что подобное  оскорбление можно
искупить лишь головой виновного, но император снова изволил улыбнуться и все
так же спокойно сказал:
     --  Ваша жизнь  принадлежит не  мне, и я  не  могу  отобрать  ее у вас.
Оставляю это моему другу, который одновременно и ваш враг.
     Так принц со своими  приближенными  покинул  двор  династии Танг. И вот
теперь  раскаленные на солнце шлемы  обжигали им кожу в том месяце,  который
римляне  назвали  январем  в честь  двуликого  бога  Януса. Обшарив заросли,
пехотинцы вернулись к своему предводителю.
     -- Его тут нет, мой повелитель, -- доложили они.
     Белобрюхая  чайка  резко  вскрикнула,   опустившись  на   кусок  серого
плавника. Люди ждали приказа снять раскаленные шлемы. Всего на берегу стояло
две сотни человек. А в начале пути их было пятнадцать тысяч.
     Тогда, в самом начале, они еще надеялись, что вернутся во дворец принца
через одну-две  недели.  В  конце  концов  против  них  был всего  лишь один
человек. А возможностям одного человека всегда  есть предел, разве не так? И
принц их обладал могуществом и силой, кто бы стал с этим спорить?
     И  поступал принц  совершенно  правильно  и справедливо.  Тому человеку
необходимо  было  дать  понять, что  он всего лишь  наемник, едва  ли  более
достойный  уважения,  нежели  простой плотник,  ювелир или  лекарь.  В конце
концов,  что  такого   делал  этот  человек,  чего  бы   не  смог  выполнить
обыкновенный солдат?
     Только принц никому из них ни словом не обмолвился о том, что он мог бы
сохранить свое королевство ценой небольшого  мешочка золота,  малой доли тех
сокровищ,  что отказался принять от  них император династии  Танг,  или  тех
даров, которые взяли римляне за предоставленное им на краткий срок убежище.
     Принц мог бы заплатить. Собственно, он должен был это сделать. Но принц
Во осознал сие только гораздо позднее, когда уже стало слишком поздно.
     Принц  принял  на  службу  наемного  убийцу,  представившего  наилучшие
рекомендации. Он  считался столь исключительным, что его труд  оценивался по
иному  счету, нежели все подобного  рода  услуги когда бы то ни было раньше.
Поговаривали,  будто  маленькая деревенька  в  стране, называемой  Корея,  в
течение долгих веков поставляла миру совершенных наемных убийц-ассасинов, но
только  теперь  они  становились по-настоящему  известны  западнее  Китая  и
отсталой варварской Японии.
     -- Вам стоит взять одного из них на пробу, -- сказал придворный. -- Они
великолепны. Никаких объяснений, почему их постигла неудача. У них просто не
бывает неудач.
     А  в то время у принца Во, и правда, имелось одно затруднение. Его брат
голодными  глазами  смотрел на  трон и одновременно  собирал  армию, слишком
большую для защиты его собственных не столь обширных земель. Принц Во не мог
убить  брата,  пока  тот  не  выступил против него в  открытую,  а  брат  не
собирался нападать, пока не будет до конца уверен в успехе.
     Наилучшим  выходом  из  затруднительного  положения   стала  бы  смерть
мятежного брата, и принцу Во хотелось бы, чтобы принесла ее незнакомая рука.
     -- Я хочу, чтобы никто  не смог бы указать на трон и  заявить, будто мы
ответственны  за смерть  нашего  брата, --  сказал принц Во наемному убийце,
когда тот наконец прибыл ко двору.
     -- Вы можете  готовиться  к  погребальной  службе, ваше  величество, --
ответил наемный убийца, склонившись в нижайшем поклоне.
     Но на  следующий же  день  брат принца  Во умер,  упав со  стены своего
замка, и принц уволил убийцу, поскольку более не нуждался в его услугах.
     -- Ваше величество, -- возразил наемник. -- Смерть  вашего брата и была
моей услугой.
     -- Он же упал, -- сказал принц Во.
     -- Но вы сами пожелали, чтобы никто не заподозрил вас в его смерти.
     -- Его смерть была случайной.  То сами  боги подали знак, что никому на
этой земле не следует выступать против меня. А я не плачу наемным убийцам за
дары богов.
     --  Ваше величество,  я  происхожу  из  маленькой  деревни,  из  бедной
деревни, где люди будут голодать, не получив того  золота, что я зарабатываю
своим мастерством. А если бы стали  думать,  будто мою службу  оплачивать не
обязательно, то  голодать стали бы не только ныне живущие в моей деревне, но
и те, что родятся  в будущем. Вот поэтому, ваше величество, отдавая  должное
вашей  славе  и  могуществу,  я,  тем не менее, настаиваю на том,  чтобы мне
заплатили, причем заплатили открыто, принародно.
     -- Тут правлю я, -- сказал принц Во.
     -- И прекрасно, -- ответил убийца. -- Вы должны заплатить.
     Принц Во  щелкнул пальцами, и  стража выступила вперед, чтобы  выкинуть
прочь  жалкого  наемника, имевшего  наглость  употребить  слово  "должен"  в
присутствии его королевского высочества.
     Но  убийца,  неуловимый,   точно   струйка  воды,  проскользнул   между
стражниками, и сам покинул тронный зал.
     На утро  была  найдена мертвой  любимая  наложница принца  --  она тоже
неудачно  упала.  Придворный лекарь обследовал ее перебитые кости и  сказал,
что она должна была  упасть с высоты футов в сто.  Однако ж ее нашли лежащей
около королевского ложа.
     Не  осталось  ни  малейшей сомнения,  что  брат  принца  тоже  упал  не
случайно. Убийца настаивал, чтобы ему заплатили.
     К сожалению о происшествии с наложницей знал уже весь двор, ведь нельзя
же  было  сохранить в тайне, что она упала с кровати, переломав при этом все
кости. Тем  более, когда речь шла о любимой наложнице  принца, а упала она с
его ложа.  Теперь все знали  то, что раньше было ведомо лишь  одному принцу.
Брат властителя умер не своей смертью, и наемник требовал платы.
     Принц в глубокой тайне отправил  к убийце  гонца не просто с положенной
платой, но  с удвоенной  суммой. В кошеле  находилась и записка: "О, Великий
Убийца! Я не  могу  унизить свой  трон, показав всему  миру, что ты заставил
меня  заплатить.  Если меня можно  вынудить  что-то сделать,  то люди станут
спрашивать,  как же я  могу править? Тут в два раза больше  золота, чем было
условлено. Половина -- за  оказанную услугу, а вторая половина  за то, чтобы
убить посланного, дабы обеспечить его и твое молчание".
     Посланный вернулся живым с пустыми  мешками и требованием убийцы: плату
вручить прилюдно.
     -- Никогда! -- решил принц Во. -- Если я покажу,  что боюсь хоть одного
человека в собственном государстве, значит, здесь правлю не я, а он.
     Он созвал военный совет и объяснил, в чем состоит  проблема. Величайший
военачальник,  присутствовавший   там,  заявил,  что  его  солдаты  привыкли
противостоять  армиям, а не наемным  убийцам. И  у  каждой  армии есть  своя
слабость. Но никому не ведомы слабости этого наемника.
     Этот военачальник придумал план, который он сам назвал "семью обличьями
смерти".  На семи  каменных  плитах  следовало  выбить описания разных видов
смерти, на  каждом  камне --  свое обличье  гибели. Первая плита говорила  о
мече,  вторая  -- о  яде, третья рассказывала о предательстве, и так  далее,
вплоть до седьмой плиты. Если не удастся добиться желаемого с помощью первых
шести камней, тогда -- и только тогда -- следовало использовать седьмой.
     -- Почему же не прибегнуть к нему с самого начала? -- спросил принц.
     Военачальник был уже  стар, он  сражался во многих битвах  еще до того,
как  принц  появился  на свет.  И в отличие  от других  воинов, он не просто
вскакивал  на коня и  вел своих  людей на битву, но был известен также и как
человек,  умеющий  думать.  Долгие недели и  месяцы  проводил  он  бывало  в
одиночестве,  обдумывая  способы ведения  войны,  и, хотя был не очень силен
физически,  ни разу  не  проиграл ни одной  битвы. Даже  самые грозные воины
преклонялись перед его мудростью.
     И вот он задумчиво отвечает принцу:
     --  У всякой силы,  есть  своя слабость.  Если  ты потерпишь неудачу  в
первых шести  попытках, то  седьмая поможет раскрыть  слабость твоего врага.
Главная причина большинства  поражений в  том,  что  военачальник выходит на
поле битвы  с единственным планом, и если этот план не удается, военачальник
терпит поражение.  На  седьмом  камне  будет описана смерть неотвратимая, но
использовать  этот камень можно лишь тогда,  когда потерпят поражение первые
шесть попыток.

     Из предосторожности принц, его приближенные и армия выехали из города и
разбили  лагерь на открытой равнине,  где не удалось бы  скрыться ни  одному
врагу.  Каждый  солдат  получил меч, ибо меч  был изображен на первом камне.
Старый военачальник лично встал на. стражу у шатра принца Во.
     На следующее утро военачальника нашли мертвым, и  каждая косточка в его
теле была переломана.
     Первый  камень  разбили,  и  принц  Во   вместе  со   своей  армией   и
приближенными переместился  в долину, где трудно  было раздобыть  еду. Принц
приказал своим людям отравить каждую ягоду в округе, каждый куст, и колодец,
и зерно, а собственную пищу надежно укрыть под одеждой. И так  они поджидали
наемного убийцу и  верили, что всего через  несколько  дней он умрет,  и они
смогут благополучно вернуться во дворец.
     Утром  нашли  мертвым  любимого  сокола  принца,  он  лежал  под  своим
насестом, и каждая кость в его теле была переломана.
     И так скитались они, разбивая один за другим третий, четвертый, пятый и
шестой  камни.  Багдад,  Рим,  земли  варваров-скифов со  странными  желтыми
волосами. Даже любимый конь скифского короля был убит тем же способом -- ему
переломали все кости.
     Настал  черед   последнего   камня.   Принц   Во   приказал   погрузить
продовольствие  на королевские  барки и вместе с оставшимися в живых воинами
отплыл  на  запад, камень же был укрыт у  него под ложем. Прошел месяц с тех
пор, как они  в последний  раз видели землю. Принц приказал выкинуть за борт
все  знамена  и  стежок  за  стежком  начисто  спороть  вышитые  на  парусах
скрещенные мечи.
     Именно  тогда штурман  начал  рыдать и пить беспробудно, и ничем нельзя
было  развеять  его тоску. А когда  наконец достигли  они  бирюзово-голубого
моря, принц велел маленькому  флоту стать на якорь. Не обнаружив  на острове
ни одной живой души, принц приказал привести к нему штурмана  и принести все
карты.
     --  Может  ли кто-либо обнаружить  этот остров или это море? -- спросил
принц Во.
     --  Ваше  величество! --  всхлипнул навигатор.  -- Никто  и никогда  не
сумеет найти этот  остров и это море. Ибо нигде в мире нет карт этого места,
так далеко мы уплыли.
     -- Хорошо, --  сказал принц. --  Принесите седьмой камень я да будет он
здесь погребен.
     Потом он велел  своим людям снять  раскаленные  шлемы  и  выкинуть их в
море.  Когда  же  принесли  завернутый в шелк камень, на котором был  описан
седьмой способ покончить  с наемным убийцей, принц  велел  сжечь все корабли
прямо там, где они встали на якорную стоянку.
     --  Ваше величество,  почему вы не опробовали седьмого  пути? Почему мы
хотя бы  не  попытались воспользоваться седьмым камнем до того, как выкинули
за борт наши знамена и постыдно спороли королевские мечи с ваших парусов?
     И принц Во тихо спросил:
     -- Разве седьмой камень -- не  самый  верный  и надежный  путь победить
нашего врага?
     -- Тогда почему  же вы, ваше величество, не воспользовались им? Мечи  и
яд  равно потерпели  неудачу. Огромная яма-ловушка около Рима тоже оказалась
бесполезной.  Вы  думаете, что  и седьмой способ  окажется также бесполезен,
ваше величество?
     -- Нет,  -- отвечал  принц  Во и  оглянулся на  тех, кто вместе  с  ним
преодолел тысячи миль пути, тех, кому уже  никогда более  не суждено увидеть
дворца. -- Нет, он не окажется бесполезным. Это надежный способ  покончить с
убийцей. Его следовало использовать лишь тогда, когда все остальные окажутся
неудачными. Этот способ -- самый лучший.
     -- Почему же мы не воспользовались им? Почему же мы в первую очередь не
применили именно этот способ? -- спросили тогда принца.
     И принц Во улыбнулся.
     --  Разве раньше поплыли  бы вы со  мной на  кораблях, лишенных  знаков
отличия,  выкинув  за   борт  знамена,  точно  разбитый,  отступающий  флот?
Согласились бы вы добровольно покинуть цивилизованный мир  и  отправиться на
край  света,  которого нет ни  на  одной  карте,  к  такому  вот  крошечному
островку,  где  подвластны  нам  лишь  птицы да  ящерицы? Пошли  бы  на  это
добровольно тогда, в самом начале?
     И тут они все услышали тихий и равномерный шелест волн, накатывающих на
чистый белый песок.
     -- Но позвольте, ваше величество. Если в мы испробовали способ седьмого
камня с самого начала, то нам, быть может, не надо было бы бежать.
     Снова улыбнулся принц Во.
     -- Сын  мой, -- ласково обратился он к своему подданному. -- Это и есть
седьмой путь, и я обещаю, что нам удастся разрушить гнездо убийц.
     -- Когда же он придет?
     -- А, в этом как раз и состоит тайна седьмого камня, -- сказал принц  и
сбросил свои вышитые туфли. Лишь кусок ткани облекал его бедра, такая одежда
оказалась самой удобной для странной зимы без снега и мороза.
     Некоторые думали, что лето принесет снег, но нет. Стало даже еще жарче,
кожа у них загорела и стала  коричневой. Прошли долгие годы, и странствующие
индейцы караибы наткнулись на острова, а потом сюда пришли британцы, которые
привезли  с собой рабов, дабы  те  добывали соль  на отмелях, захлестываемых
волнами бирюзового моря. А острова стали известны как Багамы.
     И  вот  однажды  паровой  экскаватор,  круша  известковую  почву,  дабы
цивилизация сделала еще шаг вперед, извлек  из земли гладкую  плиту розового
мрамора с гравировкой.
     Обрывки истлевшего шелка упали, и древняя надпись впервые за две тысячи
лет  увидела свет. Никто не смог прочитать ее,  даже сам владелец "Дель  Рей
Инк".
     --  Это  ведь не проклятие? Потому как,  знаете, ежели это какое-нибудь
древнее проклятие, то лучше сразу же забыть о его существовании. Пусть тогда
камень вернется  обратно в  землю. Будь  они  трижды неладны,  эти суеверные
индейцы,  --  так  обратился  главный совладелец  "Дель  Рей"  к  профессору
лингвистики, которого доставил на место действия из Штатов.
     -- Нет,  нет.  Камень  не имеет никакого  отношения к караибам. Я готов
поклясться, что этот язык принадлежит к какой-то индоевропейской группе.
     -- Мы хозяева прибрежных разработок.  Они принадлежат нам.  А британцев
тут нет уже много лет.
     -- Нет. Язык надписи возник задолго до английского.
     --  За сотню  лет? -- поинтересовался деятель прогресса, которому так и
не  удалось получить  высшего  образования, а  потому,  видимо,  в  качестве
компенсации,  он   обожал  нанимать   минимум  по   дюжине   дипломированных
специалистов в год для различных проектов. Разумеется, не за большие деньги.
Большие деньги  предназначались его подружкам, а еще большие шли  на частных
детективов, которые выясняли подробности жизни его жены.
     -- Пожалуй, речь идет о тысяче лет, -- ответил профессор.
     -- А что тут сказано?
     -- Я не знаю. Возможно, нам никогда не удастся прочесть эту надпись.
     Но нашлись однако два человека, которые почти сразу же перевели древние
слова. Торговый агент "Дель Рей" сообщил, что камень обещает мир, прекрасные
закаты и  столь  невероятно  высокую продажную  стоимость  земель,  что лишь
древние индоевропейцы могли описать ее.
     А Реджинальд  Воберн, которого  отец оторвал  от игры в поло,  дабы  он
прочел надпись на фотографии с найденного камня, тоже  успешно  сделал  это.
Может, не с такой  же  легкостью,  как торговый  агент, который привык ловко
расхваливать  свой товар,  но старательно,  шаг за  шагом пробираясь  сквозь
знаки  древнего  языка,  который он учил когда-то,  хотя  раньше ни  разу не
использовал.  Он сидел в затененной  элегантной  комнате особняка Вобернов в
Палм-Бич и рассматривал буквы, которые учил еще будучи ребенком;  тогда отец
объяснил  ему,  что  у евреев  есть  иврит, его итальянские  друзья-католики
привыкли использовать древнюю латынь, а у Вобернов тоже есть свой язык.
     -- Но  папа, -- возразил тогда Реджинальд.  -- Другие  люди  пользуются
своими языками. Но никто не говорит на нашем, кроме самих Вобернов.
     -- А еще Волинские. И ван Воллохи,  и де Волуи, и де  Ворты, -- добавил
отец.
     -- Что же это за язык,  на котором говорят всего несколько сотен людей?
-- снова спросил Реджинальд.
     -- Это наш язык, сын, -- ответил отец.
     А поскольку Реджинальд был Воберном, то, как и его собственный отец,  а
также отец его отца, и так далее в глубину веков, еще до того, как  их семья
стала называться  Воберны, Реджинальд  Воберн Третий выучил древний язык. Не
так уж много  от него  требовалось, тем более, что, как  предполагалось, всю
остальную жизнь Реджинальд проведет играя в поло и бридж и плавая на яхтах.
     И  вот  теперь,  во цвете  лет, будучи  блистательным  игроком в  поло,
Реджинальд снова столкнулся с этими древними значками.
     Мрачно и  уныло было  в  хозяйском  кабинете. И  не без  причины.  Свет
просачивался сюда  через затемненные  стекла.  Весь мир  радостно  сиял  под
ослепительными лучами солнца и  по меньшей мере  три  весьма соблазнительных
молодых дамы  дожидались Реджинальда, а он, совсем как  когда-то, в возрасте
двенадцати лет, старательно разбирал буквы старого языка.
     Реджинальд  был темнокожий  красивый  юноша двадцати с  небольшим  лет,
широкоскулый,  с  темными и  блестящими глазами. Атлетически  сложенный, он,
однако, никогда не прилагал особых усилий  для  достижения спортивных высот.
Когда  однажды  тренер  сказал  ему:  "Не  попотеешь  --  не выиграешь",  --
Реджинальд тут же отрезал: "Тогда уж без меня".
     Скучный,  всеми забытый язык  раздражал  его  в детстве,  и  Реджинальд
надеялся, что эта досадная неприятность  уже давно  отошла в прошлое. Но вот
древние слова снова возникли в его жизни.
     Реджинальд узнавал глаголы, существительные, имена собственные.
     Весьма  характерно  было  для  древнего языка,  что  надпись  на  камне
включала и слово "камень".  Как и всегда,  язык брал очевидное и доводил его
до  абсурда. Мало  того, что надпись находилась на камне, она еще непременно
должна была сообщить вам, что написана на камне.
     --  Семь   раз,  --  начал  Реджинальд,  водя  пальцем  по  фотографии,
изображавшей камень с древней надписью.
     -- Нет, -- поправил его отец. -- "Седьмой камень".
     -- И верно, -- согласился Реджинальд. -- Седьмой камень.
     В душе он молился, чтобы не пришлось читать  еще и остальные шесть. Ему
хотелось  пить,  но  Реджинальд  знал,  что слугам  не позволено  находиться
поблизости, когда читают на древнем языке.
     Судя по надписи, некогда существовало еще шесть таких же камней. Первый
был камнем  меча,  потом  шел  яд, и  так далее, последовательно описывались
всевозможные боевые приемы вплоть до какой-то ямы-ловушки.
     Реджинальд  поднял голову.  Отец  улыбался.  Поэтому  Реджинальд сделал
вывод,  что переводит он правильно. В  конце  концов  эта  надпись оказалась
поинтереснее  большинства других, которые повествовали о  семействе  некоего
принца Во и содержали лаконичные и выразительные высказывания  вроде:  "Если
ты кого-нибудь боишься, то никогда не сможешь властвовать".
     Эта  же надпись рассказывала о том, как  расставить западню, западню на
века. Западня должна была уничтожить кого-то по имени Синанджу.
     -- Нет. Это не человек, а деревня, -- пояснил отец.
     -- Но ведь тут знак человека, -- возразил Реджинальд.
     -- Человек или люди из Синанджу.
     --  Верно, --  устало согласился  Реджинальд.  -- Человек  или люди  из
Синанджу. Их надо убить.
     -- Хорошо, -- сказал отец. -- Теперь ты знаешь, что должен сделать.
     -- Я? Я ведь всего лишь обычный игрок в поло.
     -- Ты -- Воберн. Эта надпись -- наказ тебе.
     -- Я в жизни никого не убивал, -- растерялся Реджинальд.
     -- Значит, ты не можешь быть уверен, что тебе это не понравится.
     -- Я уверен, что не понравится!
     -- Ты никогда не узнаешь, если не попробуешь, Реджи.
     -- А разве убийство не считается незаконным деянием?
     -- Этот наказ  был  написан  для нас и для  тебя  задолго до  того, как
возникли какие бы то ни было законы в любой ныне существующей в мире стране,
-- пояснил отец. -- Кроме того, ты еще и сам полюбишь это.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Читай дальше!
     И Реджинальд Воберн  Третий отыскал путь сквозь строки древнего письма.
Он  следил за  тем, как все более и более сложными и причудливыми становятся
замыслы  старинного  наказа,  поражался  ошеломляющей  логике  людей,  давно
исчезнувших с лица земли, чтобы теперь, много веков спустя вернуться в новом
обличье и нанести последний победный удар.
     Это  был своего  рода вызов,  и,  хотя  в точности  исполнилось  второе
предсказание  камня   относительно   того,  как  другие  люди  тоже  откроют
затерянный  остров   и  как   потомки  Во,  неузнанные,  сольются  с  бурным
человеческим потоком, который хлынет на  остров, Реджинадьд так и не смог до
конца  поверить в последнее пророчество. Оно гласило, что первый сын первого
сына по прямой  линии, проводя свою жизнь в  искусно  созданной  праздности,
станет величайшим в мире убийцей.
     И,  разумеется, для этого  требуется уничтожить тех, которые до сих пор
считались лучшими.
     Реджинальд подумал, что все это смахивает на некую игру. Однако все еще
было неясно, понравится ли ему проливать чужую кровь.

     Его звали  Римо, и  он собирался  удостовериться  наверняка,  что  дети
нужного  ему человека находятся в пределах досягаемости. С другими детьми он
бы так не поступил, но этот человек, умирая, должен  был видеть смотрящие на
него лица  своих детей. Именно так  когда-то убивал он сам. И таким способом
заработал свое великолепное поместье в  Корал  Гейблс,  штат Флорида, где за
электроограждением,  посреди   чудесных  лужаек,  подобных  дорогим  коврам,
красовался,  точно  роскошная  драгоценность, сияющий белый дом с  оранжевой
черепичной крышей.  Эта гасиенда  была построена  на  наркотиках, насилии  и
смерти, в том числе и смерти детей.
     Римо   видел,   как   медленно  поворачивались   объективы   телекамер,
просматривая  каждое  звено  ограждения. Механический  ритм их движения  был
весьма  размеренным  и скучным,  ускользнуть  от этого  слежения  ничего  не
стоило. Римо никак не  мог постигнуть, почему подобные типы  больше доверяют
технике, чем собственной врожденной порочности  и изворотливости,  благодаря
которым они приобретали свое богатство. Застыв, точно каменный, он подождал,
пока камера возьмет его лицо. Потом медленно провел  указательным пальцем по
собственной шее  и улыбнулся. Когда камера перестала вращаться,  вернулась к
нему  и осталась  в этом  положении,  Римо  снова улыбнулся  и одними губами
произнес:
     -- Ты умрешь.
     Для  начала  хватит.  Потом он  подошел к  главному входу, где  в будке
восседал  огромный  толстый  мужик  и  жевал.  Еда была  так щедро  сдобрена
чесноком и перцем, что этих ароматов хватило бы на целый римский Колизей.
     -- Эй, ты! Чего тебе надо? -- поинтересовался привратник.
     Под его широким носом красовались  маленькие  черные усики. Волосы  его
были густыми и черными, как у большинства колумбийцев.  И хотя служил он тут
всего лишь привратником,  но вполне  вероятно, приходился братом или кузеном
самому владельцу поместья Корал Гейблс.
     -- Я хочу убить твоего хозяина и хочу, чтобы при этом были его дети, --
ответил Римо.
     Из-за широких скули темных  глаз его  и самого можно было бы принять за
индейца. Однако кожа Римо была белой. Нос --  прямой, как  стрела, и тонкий,
губы  тоже тонкие. Привлечь внимание могли бы разве что широкие запястья. Но
привратник  их  не заметил. Из главного дома ему уже сообщили,  что какой-то
придурок  выделывает  перед  камерами  странные  гримасы  и  о  нем  следует
позаботиться.
     Ему велели  по мере возможности  вести себя  сдержан но. Сначала просто
вежливо  попросить уйти, а если  не  послушается, сломать ногу металлической
трубой. Потом вы  звать полицию  и "скорую  помощь", которые  его и заберут.
Если же пришелец окажется уж слишком наглым, еле дует сломать ему и челюсть.
     -- Выметайся отсюда! -- велел Гонсалес-и-Гонсалес-и-Гонсалес.
     Это считалось вторым  предупреждением. А  всего надо было сделать  три.
Гонсалес прижал два  пальца к маленькому передатчику, стоявшему в его будке.
Таким образом он не собьется со счета. Осталось еще одно предупреждение.
     -- Нет, -- ответил Римо.
     -- Чего?
     --  Я не собираюсь  никуда  уходить.  Я здесь,  чтобы прикончить твоего
хозяина,  -- объяснил Римо. -- Я намерен убить его и унизить.  Мне сообщили,
что его дети тоже тут.
     -- Чего? -- проворчал Гонсалес.
     Теперь  уже сделаны  все  три предупреждения. Он потянулся было  к  шее
незнакомца.  Его огромные  кулаки оторвались от  передатчика, но  замерли на
полпути к  шее нахала. Гонсалес внимательно посмотрел  на свои руки. Пальцы,
на  которых  он  отсчитывал  предупреждения,  теперь  болтались  в  воздухе.
Гонсалес  потерял  счет  и  теперь не  был  уверен,  сделал  ли  он  все три
предупреждения или все-таки нет.
     -- Эй, сколько раз я велел тебе убираться отсюда? --  спросил Гонсалес.
Может, чужак сам помнит?
     -- Я не собираюсь уходить. У меня дело к твоему хозяину.
     -- Нет,  нет, -- отмахнулся Гонсалес.  -- Я  только  хочу  точно знать,
сколько  раз я  повторял тебе, чтоб  ты убирался  отсюда. Как это было? Один
раз? Или уже два?
     --  Не знаю, --  ответил  Римо.  --  Помню,  ты  в  самом начале сказал
"выметайся отсюда".
     -- Верно. Эта первый.
     -- Кажется, был и второй раз, -- припомнил Римо.
     -- Ладно. Три, -- решил Гонсалес.
     -- Нет, было только два.
     -- Ну тогда считай, что получил еще раз.
     -- Еще раз что? -- переспросил Римо.
     -- Три раза  я  предупреждал тебя  перед  тем, как удивить, --  пояснил
Гонсалес.  Он уже начинал хитрить. --  Ладно, получай третье предупреждение.
Уноси отсюда свою задницу, пока я не переломал тебе ноги.
     -- Нет, -- отказался Римо.
     Гонсалес взялся  за молоток. Ему  нравилось слышать, как трещат  кости,
нравилось   ощущать,   как  поддаются  они  под  славным  уверенным  ударом.
Нацелившись  молотком  на  бедро  наглого  пришельца,  Гонсалес  хотел  было
попридержать  парня свободной  рукой. Однако же  в  руке, которой полагалось
держать   незнакомца,   он   вдруг   ощутил  какую-то   странную   легкость,
объяснявшуюся тем, что рука больше ничего не держала.  Она вообще пропала, а
странный парень, кажется, даже не пошевелился.
     Левая рука Гонсалеса превратилась  в кровоточащий обрубок. Потом окошко
в его будке захлопнулось, а дверь открылась, и Гонсалес  увидел, куда делась
его рука. Она шлепнулась ему на колени.
     Он не заметил движения  незнакомца, потому что оно полностью совпало во
времени  с  его  собственным.  Он успел увидеть только  молоток.  Но не смог
уловить  невероятно  быстрое движение,  которым рука незнакомца оторвала ему
кисть так же легко, как кухонные ножницы отрезают  сосиску к завтраку. Кость
отделилась от кости с такой  скоростью, что у Гонсалеса даже не было времени
ощутить боль.
     Сначала  только чувство  легкости,  потом  рука  на  коленях,  а  затем
наступила вечная тьма. Гонсалес не видел, как обрушился на его голову  удар.
Его   последним   ощущением   было   лишь    поразительно    ясное   видение
действительности. Гонсалес увидел передатчик. И на нем -- два  своих пальца.
Значит, он  остановился на счете два. Теперь  все  встало на свое место. Два
предупреждения. Он это запомнит, если опять возникнет разговор.
     Но больше ничего не было.
     Римо  почувствовал собак  прежде,  чем услышал  или увидел  их. Собакам
присуща  определенная,  весьма  характерная манера  нападения.  Эти животные
привыкли жить в стае и,  хотя их можно научить вести себя иначе, лучше всего
они  работают  группами.  Человека  же, наоборот,  надо приучать  работать с
партнерами.  А  кроме  того на  протяжении  многих  веков существовали люди,
которых  специально тренировали  и воспитывали,  чтобы  они в одиночку могли
достичь   совершенства,   могли  полностью   использовать   все   физические
возможности, таящиеся в человеческом теле. Такой человек способен был издали
почувствовать, как через просторную лужайку несутся на него разъяренные псы.
     Римо принадлежал к такого рода избранным. Римо прошел столь совершенную
школу, что ему уже не приходилось  даже думать о том, что он знает и  умеет.
Задумываться о том, что делаешь, означало для него просто не знать предмета.
Полное знание собственного тела предполагало совершение действия без всякого
представления о том, каким образом это происходит.
     Тело обычного человека в  ожидании нападения невольно напрягается.  Это
происходит потому, что оно подвержено дурной привычке использовать мускулы и
физическую силу.  Едва собаки вскинули лапы  для решительного  прыжка,  Римо
ощутил  некую  податливость  в воздухе, точно наблюдал все  со  стороны. Его
левая рука качнулась вперед ладонью кверху, коснулась живота собаки и слегка
подтолкнула животное, так что пес промахнулся в прыжке, пролетев на два фута
выше головы Римо. Он пропустил еще двух  псов, по  одному с  каждой стороны,
точно матадор, работающий на арене.
     А из окна большого белого дома с оранжевой  крышей  за Римо наблюдали в
бинокль.  Человек  недоуменно  протер линзы  бинокля, потому что  не поверил
своим глазам. Если бинокль его  не  обманывает, он только что видел, как три
боевых пса-призера прыгнули на человека и не только промахнулись, но как  бы
проскочили  сквозь  него. А нарушитель  даже  не сбился  с  шага, не изменил
выражения лица.
     Три собаки, Лобо, Рафаэль  и Берсерка, успели уже не раз  отведать вкус
крови и убийства  после того,  как их обучение  было полностью  закончено, а
теперь они вдруг проскочили сквозь этого незнакомца.
     Может, на нем  надета какая-то специальная  одежда? Тогда что это могло
бы быть? Ведь на незнакомце только черная  футболка, черные просторные штаны
и  мокасины. Да еще улыбка. Очевидно, он  знал, что за ним наблюдают, потому
что губы его снова сложились в слова:
     -- Ты уже мертв!
     Лобо проскочил вперед по инерции, а потом, как и  полагалось настоящему
доберману, развернулся для  новой атаки. На этот раз впечатление было такое,
будто он налетел на стену. И остановился. Расплющенный. Без признаков жизни.
     Никчемная собака, решил  человек с  биноклем. Рафаэль справится  лучше.
Однажды этот мастиф одним движением порвал глотку дровосеку.
     Рафаэль  с  рыком  метнулся  к животу  Пришельца. В следующее мгновение
собака непонятным образом разделилась на две половины. Хозяин мастифа видел,
как умер его пес и подумал: "Всю жизнь меня грабили торговцы собаками.  Если
бы  в моей жизни  был хотя бы  один день,  когда меня, Хуана Валдеса Гарсия,
никто не предал, я бы согласился, что на земле существует справедливость".
     Худа Валдес редко молился и никогда без надежды на благополучный исход.
Он  был не из тех людей, которые просят Всевышнего о милости,  не веря,  что
это благодеяние прежде всего в интересах самого Всевышнего. В конце  концов,
Хуан Валдес ведь не крестьянин, который просит невозможного, вроде исцеления
от неизлечимой болезни.
     Хуан  предоставил  Всевышнему  весьма удобную  возможность оказать  ему
услугу.  Собственно говоря, разве он, Валдес,  не жертвовал  дважды  золотые
подсвечники храмам Боготы и  Попайана? Он не из тех, кто пытается отделаться
от Господа простой медяшкой!
     Хорошо  заплатив  за  будущие  услуги,  Хуан  Валдес  теперь  ожидал их
исполнения.  Молитва,  сорвавшаяся  с  его  губ,  была очень  простой,  зато
искренней и честной:
     --  Боже, я хочу, чтобы этот  гринго попал в пасть Бер-серки. Или верни
подсвечники.
     Хуан получше настроил бинокль.  Приятно будет  посмотреть, как  убивает
Берсерка. В отличие от других собак, сразу хватающих врага за горло,  она не
так  быстро  приканчивала свою  жертву. Берсерка  умела убивать,  как кошка,
измываясь  над беспомощным  человеком.  И  вот Берсерка, которая  однажды  в
давние дни, когда Хуан занимался сбором листьев  коки, раскромсала на клочки
двух,  мужчин с  ружьями,  а третий  бежал от нее в джунгли без  обеих  рук,
метнулась к  лодыжке гринго. Клыки у этой собаки были точно у акулы, а когти
-- как рог носорога. Ее мощные лапы оставляли следы на мягком дерне лужайки.
Берсерка сжалась перед прыжком, чтобы, ударив всем телом, опрокинуть врага.
     Но   она   завертелась  в   воздухе.   Стовосьмидесятифунтовая   собака
подпрыгивала  в руках  незнакомца, точно щенок. А тот гладил ее по  животу и
приговаривал слова, которые Хуан Валдес сумел прочитать по его губам.
     -- Хорошая собачка! -- говорил гринго. А потом он поставил ее на землю,
и Берсерка, виляя хвостом, пошла рядом с теми каблуками, которые должна была
вздернуть в воздух.  У Хуана перехватило дыхание. Это же была Берсерка, он и
сам не мог  точно сказать. Скольким  людям она выпустила кишки, а вот теперь
она радостно идет за человеком, который непрошено  вторгся в его дом!  Хуана
уже не заботило, в какой стране  он живет. В конце концов, дом-то его. Какая
разница,  что он находится в Америке? Это его дом,  а потому  надо пустить в
ход пулеметы.
     Но  его  кузены воспротивились. Пулеметы могут  повредить собственность
соседей.  Пули  того  и гляди  заденут больницу, находящуюся  всего  в  миле
отсюда. Вообще,  пулеметы способны  повсюду  натворить бед. Почему это Хуану
взбрело  в голову  применять  пулеметы  в  обычном  американском пригородном
районе?
     -- Только потому  что  я не  смог  достать атомную бомбу, estupido,  --
отрезал Хуан и лично проследил за установкой пулемета 50-го калибра.
     Смертоносный  ливень перепахал  просторную  лужайку  перед домом Хуана,
разнес на мелкие клочки его любимую Берсерку и оставил невредимым пришельца.
Хуан не сомневался,  что странный парень  остался невредимым, потому что тот
вообще исчез. Пропал,  подобно  туману, мгновенно  испаряющемуся с  восходом
солнца. А потом вдруг очутился у самого окна и без единой царапины.
     Отныне Хуан Валдес больше не  станет полагаться на Бога. Всевышний явно
не заслуживает большего, нежели жалкая лепта вдовицы, которой он так усердно
продолжает  домогаться. А если  ему,  Хуану,  удастся пережить этот страшный
день, он заберет золотые подсвечники из храмов в Боготе и Попайане.
     Его тупые кузены все еще продолжали поливать из пулеметов дорогостоящий
газон, когда пришедший заговорил.
     -- Я пришел, чтобы повидаться с Хуаном Валдесом, -- сказал Римо.
     Хуан ткнул пальцем в сторону своих глупых кузенов.
     -- Который из них Хуан Валдес? -- спросил Римо.
     -- Оба. Возьмите их с моего благословения и отправляйтесь  восвояси, --
посоветовал Хуан.
     -- Я думаю, это вы.
     -- Правильно, -- ответил Хуан.
     Он и не  ожидал,  что уловка  сработает. Что  он  мог сказать человеку,
который убил его привратника, двух собак просто уничтожил, а третью, считай,
тоже  сделал  непригодной к  службе, а теперь вот ломал кости  его  кузенам,
точно то были хрупкие панцири крабов?
     Новые слова легко пришли на ум Хуану Валдесу и прозвучали они искренне.
     -- Незнакомец, я не знаю, кто вы, но я беру вас на службу.
     -- Я  не  работаю  на мертвых,  -- отрезал  Римо и  схватил  Валдеса за
затылок, втискивая в кожу густые лоснящиеся волосы.
     У Хуана потемнело  в глаза, он почувствовал резкую боль, а потом гринго
спросил  его о  детях,  и,  к своему величайшему  удивлению, Валдес  услышал
собственный ответ.
     Валдеса протащили,  точно мешок с кофейными  зернами, в детскую, откуда
была изгнана немка-гувернантка.
     В комнате остались Чико, Пако и Наполеон.
     --  Дети,  -- сказал  гринго.  -- Это ваш отец. Он  помог  доставить  к
берегам  Америки новый вид  смерти. Ваш  отец не просто убивает  свидетелей,
этого ему мало, он убивает также их жен и детей. Вот так убивает ваш отец.
     При  этих словах  Римо ощутил то же самое  бешенство,  которое охватило
его, когда он услышал, что десять детей и их матери были убиты в Нью-Йорке в
ходе  разборок  между торговцами наркотиками. Римо  успел  повидать  не одно
убийство на своем веку, но такого еще не встречал. Бывало, дети гибли в ходе
войны,  но  при  мысли о том, что их сознательно  выбрали в  качестве жертв,
кровь стыла у него в жилах, а когда  Римо получил свое задание, он уже точно
знал, как его выполнит.
     -- Вы тоже считаете, что в борьбе за наркотики следует убивать детей?
     От  страха их  маленькие  темные глазки расширились.  Дети отрицательно
покачали головами.
     -- Разве  вам не  кажется, что  люди, убивающие детей,  это mierda?  --
спросил снова Римо, использовав испанское слово, обозначающее экскременты.
     Они дружно кивнули.
     -- Ваш папочка убивает детей. Кто он по-вашему?
     И  едва  они  успели  ответить  испуганными  дрожащими голосками,  Римо
прикончил Валдеса  и вытер руки о его рубашку. И вот перед ним стояли  дети,
глядя на мертвого  отца, который умер,  успев услышать перед смертью из  уст
своих родных детей, что он не стоит и горсти придорожной пыли.
     А  Римо  почувствовал  себя запачканным. И зачем только  он так сделал?
Надо было  просто уничтожить  Валдеса, а теперь он остро  ощущал собственную
нечистоту.
     Он посмотрел на детей и сказал:
     -- Простите меня.
     За  что он просил  прощения? И его  страна, и весь мир стали неизмеримо
лучше  после смерти этого человека. Валдес, несмотря на крайнюю жестокость и
страшное убийство  семей свидетелей, оставался вне  досягаемости закона. Как
раз  такими случаями и занимался Римо.  Когда нации  угрожал человек, против
которого  закон оказывался  бессилен, тогда в игру вступала организация, где
работал Римо. Она действовала такими методами, которыми закон не располагал.
     И он  выполнил задание. Почти так, как было приказано. Только  никто не
велел  ему убивать  человека в присутствии его детей. И, что еще  хуже, Римо
дал  волю  прежним своим  чувствам,  с  которыми  вырос,  но  которые  после
многолетних тренировок научился подавлять.
     -- Простите меня, -- повторил Римо.
     -- Да  что там, -- откликнулся  самый старший  мальчик,  которого звали
Наполеон. -- Это ведь работа, приятель. В конце концов, ты же не убил детей.
Да здравствует добрый гринго!
     Два других мальчика захлопали: в ладоши.
     -- Добрый гринго, пожалуйста,  захвати с  собой  папочку,  когда уйдешь
отсюда, ладно? А то через некоторое время от него весь дом пропахнет.
     -- Конечно, -- ответил Римо.
     Этот  малыш смотрел  на вещи весьма  мило и практично.  Вероятно, и сам
Римо лишь на короткий миг поддался прежним чувствам,  одолевавшим его еще до
обучения. Однако ж собственная безудержная ярость слегка изумила его.
     Предполагалось,  что  он  вообще не должен ощущать  никакой  злости,  а
только чувство  единения с  силами вселенной, которые помогали ему правильно
работать.
     Тогда почему же он так разволновался? Не о  чем беспокоиться. Это всего
лишь  чувства, а  чувства не  убивают  людей.  Разумеется,  другие  люди  не
обладали столь тонкой  настройкой, что  даже  их  эмоции  должны  были  быть
согласованы с движениями,  с  дыханием, с самим их существованием. Это почти
также, как при игре в гольф: если игрок закончил в неправильной  позиции, он
знает, даже не глядя, что неправильно ударил по мячу.
     Но  Римо твердил  себе, что все было сделано правильно.  Следовательно,
все и должно быть правильно.:
     Да и потом, кроме него никто не должен этого знать.
     Все было правильно.

     Однако же почти  через полстраны  от  него  последний Мастер  Синанджу,
лучезарный  источник  всех  боевых  искусств  и  защитник  корейской деревни
Синанджу уже знал, что что-то было не так, и он ждал возвращения Римо.
     Чиун,  Мастер Синанджу,  находился в американском  городе  Дейтон, штат
Огайо. На взгляд Чиуна Дейтон был похож на все остальные американские города
с зелеными указателями и хорошими автострадами -- точь-в-точь Рим во времена
Великого   Ванга,  величайшего  из  Мастеров  Синанджу.  Чиун   очень  часто
рассказывал Римо  о  сходстве  между служением Риму, как это  делал  Великий
Ванг, и служением Америке.
     Разумеется,  в  длинной  истории  Синанджу  не  было  ничего  столь  же
странного, как эта страна, где увидел свет Римо.
     В качестве Мастера Чиун  обязан был передать историю своего мастерства.
Когда-нибудь Римо в свою очередь примет эту обязанность на себя.
     Чиун не стал бы лгать, описывая историю своего периода, потому что ложь
могла бы стать  источником  опасности для  других Мастеров,  которые  придут
после него, дабы  выполнять  работу  величайших  наемных убийц  в  мире. Но,
составляя свои хроники, он упоминал далеко не все подробности. Например, то,
что Римо не только не  родился в  Синанджу и не только  не  был корейцем, но
даже не  был  уроженцем  Востока. Он был белым, и  именно  в этом  и крылась
главная трудность. Римо родился белым, воспитывался и учился как белый и жил
среди белых до тех  пор, пока  Чиун  не  получил его вместе со всеми дурными
привычками, глубоко укоренившимися за двадцать пять лет жизни.
     На протяжении долгих веков существования ассасинов  из Синанджу, каждый
Мастер иногда переживал такой период, когда все,  чему его обучали,  как  бы
отступало,  только  затем,  однако же,  чтобы  потом  еще полнее  расцвести.
Мастер,  которого воспитывали в деревне  Синанджу,  умел с этим  справиться,
потому что, будучи корейским ребенком, он обучался игре в прятки.
     Каждый ребенок в Синанджу знал,  что порой  Мастер возвращается  в свой
дом и довольно долго потом не переступает его порога. Он пребывает у себя, а
жители деревни должны тогда  всем говорить, что  Мастера  нет,  он уехал  на
службу к какому-то королю или императору.
     Такова  игра под названием  "прятки".  И  каждый Мастер, воспитанный  в
Синанджу,  знает,  что,  когда  его  силы  идут на убыль,  надо  скрыться  и
устраниться от службы, пока не пройдет этот период.
     Но что мог  знать Римо?  Что  он  мог помнить?  Какие игры  белых могли
подсказать  ему,  как  поступить?  Вспомнит ли  он,  как его  воспитывали  в
католическом  сиротском приюте?  Каким  играм  могла  научить  Римо  римская
церковь, чтобы они,  эти игры, подготовили мальчика к такому  моменту, когда
наступит упадок сил?
     Откуда ему знать, что ощущение возврата прежних чувств, которые, как он
думал,  похоронены навсегда  --  это  знак  того,  что  следует  спрятаться,
отступить в укрытие, точно  раненному животному, пока  силы не восстановятся
вновь?
     Такие  вопросы задавал  себе  Мастер  Синанджу  в городе Дейтоне,  штат
Огайо.  Потому что  он знал  о возникших  у Римо  трудностях. Чиун видел  их
первые признаки, когда сам Римо  ничего не замечал. Как ни странно, все беды
начинались именно тогда, когда  человек безупречно себя  чувствовал,  ощущая
как никогда полное единение разума и тела.
     Перед отъездом Римо был счастлив, и Чиун осуждал его за это.
     -- Что плохого, если я великолепно себя чувствую,  папочка?  -- спросил
тогда Римо.
     -- Ощущение совершенства может оказаться ложным, -- ответил ему Чиун.
     -- Но не тогда, когда знаешь это наверняка.
     -- Откуда всего опаснее падать?
     -- Я знаю, что тебя беспокоит, папочка. Я счастлив.
     -- Почему бы и нет? Тебе передано все учение Синанджу.
     -- Тогда о чем волноваться?
     -- Ты не родился на свет в Синанджу.
     -- И глаза у меня никогда не станут раскосыми, -- согласился Римо.
     Но дело было не в глазах. Речь шла о детстве, а  Чиун не для того отдал
столько лет своей жизни,  чтобы  теперь они оказались  напрасно  потерянными
из-за  случайностей рождения. Он  знал, что делать. Придется воспользоваться
этим американским телефоном. Даже если сам Римо не догадывался об этом, Чиун
знал твердо: Римо попал в беду.
     Движения Чиуна напоминали  плавно  переливающийся поток  расплавленного
стекла:   медленные   и  уверенные,   они  неизмеримо   превосходили   своим
совершенством порывистые жесты обыкновенного  человека.  Его  длинные  ногти
показались  из длинных  рукавов золотистого  кимоно и  потянулись  к  черной
пластиковой штуковине на столике в гостиничном номере, той самой штуковине с
кнопками. Кожа  Чиуна напоминала  тонкий  пергамент,  а  длинные пряди седых
волос закрывали уши. Он выглядел очень старым, древним, как песок времен, но
взгляд у него был живым, точно у парящего в высоте охотничьего сокола.
     Из  складок   своего   одеяния  старый  кореец   извлек   записи-цифры,
заставлявшие работать эти штуковины, которые американцы понаставили  по всей
стране.  Телефоны.  Он  собирался воспользоваться  одним из них.  Он  должен
спасти Римо от самого себя.
     Чиун даже  не пытался постигнуть  сущность этого приспособления. Раньше
он  пробовал несколько раз, но ничего не ощутив и не почувствовав, отказался
от попыток. Но  теперь только с помощью этой штуковины он  мог  связаться  с
императором  Смитом,  белым, который  всегда держался  на  расстоянии.  Чиун
искренне верил, что Смит одержим планом  захвата страны,  каковой  план  был
либо порождением гения, либо сущим безумием.
     Римо  по наивности убеждал Чиуна, что Смит не намерен брать в свои руки
власть над Америкой. Во-первых,  Римо пытался  доказать, что Смит -- никакой
не,  император. Он просто  доктор Харолд В. Смит. Во-вторых, продолжал Римо,
они с Чиуном работают на организацию, о которой никому не полагалось  знать.
Именно  благодаря деятельности этой организации правительство могло спокойно
работать,  а  страна  --  благополучно  существовать,  так  как  организация
боролась против врагов нации  и всего мира не ограничиваясь конституционными
рамками.
     Римо  однажды  даже  показал  Чиуну  экземпляр  этой Конституции.  Чиун
согласился, что бумага и  вправду выглядит весьма красиво со всеми нравами и
гарантиями  и  иными  многочисленными  способами  созидания  к  вящей  Славе
граждан.
     -- И часто вы так молитесь? -- поинтересовался Чиун.
     -- Это не молитва. Это наш общественный договор.
     -- Римо,  я не вижу  тут твоей подписи, если, конечно, ты на самом деле
не зовешься Джон Хенкок.
     -- Нет, разумеется, я не Хенкок.
     -- Тогда, может, Томас Джефферсон? -- спросил Чиун.
     -- Да нет же. Они все давно умерли, -- ответил Римо.
     --  Ну  хорошо,  если  ты не  подписывал  этого,  и император  Смит  не
подписывал,  и  вообще большинство  вашего народа  не поставило  здесь своих
подписей, как же это может быть основным общественным договором?
     -- Потому что это  и есть договор.  И он прекрасен. Это основа основ  в
моей  стране, той самой стране, которая платит  Синанджу за то,  что ты меня
обучаешь.
     -- Они никогда не смогут  заплатить мне за то, чему я  тебя обучил,  --
ответил Чиун.
     -- Ладно, но этой стране служу я. И Смитти. Теперь понимаешь?
     --  Конечно.  Но  когда мы заменим теперешнего президента на императора
Смита?
     -- Он вовсе не император. Он служит президенту.
     --  В таком  случае,  когда  мы уберем противника президента? --  снова
спросил Чиун, искренне пытаясь разобраться в происходящем.
     -- Мы этого  делать не собираемся. Это  делает народ.  Люди голосуют. И
отдают свои голоса тому, кого хотят видеть президентом.
     -- Тогда  зачем  нужен  наемный  убийца,  который обладает  достаточным
могуществом, чтобы устранить президента или  оставить  его в своем кабинете?
-- спросил Чиун.
     Столкнувшись  с  нерушимой  логикой,  Римо  сдался,  а  Чиун  переписал
Конституцию  в историю Дома Синанджу,  надеясь,  что когда-нибудь в  будущем
кто-то  из  грядущих поколений  Синанджу быть  может  сумеет  разобраться  в
хитросплетениях этого документа.
     А теперь Чиун хотел с  помощью американского приспособления связаться с
императором Смитом. Человек, говоря по такому устройству, мог находиться где
угодно. В соседней комнате или на другом конце континента. Но Чиун знал, что
император Смит  обычно управляет из местечка в штате  Нью-Йорк,  называемого
Рай, и еще нередко с острова Сент-Мартин в Карибском море. Когда Смит уезжал
на остров, Чиун часто задавался вопросом, находится ли он там в изгнании или
просто  ожидает,  пока  сместят  с  трона президента  --  Синанджу оказывает
подобного рода услуги.
     Чиун осторожно набрал  нужный номер. Машина отвечала ему тихим журчащим
бибиканьем.  Цифр было много. И гудочков тоже. Одна ошибка, одна неправильно
набранная цифра -- например, шесть вместо семи -- и машина не заработает.
     Каким-то непостижимым образом по всей стране даже дети этих неуклюжих и
уродливых людей с легкостью умели обращаться с цифровыми шифрами телефонов и
без труда связывались с другими столь же неуклюжими и уродливыми людьми.
     Император Смит объяснил,  что  цифры, которые  он  дал  Чиуну,  включат
другую  машину,  а та, в  свою очередь,  никому не  позволит  подслушать  их
разговор. Это было очень мудро, особенно со  стороны такого глупца, который,
если не  поторопится  выступить против президента, то скоро  станет  слишком
старым и не сможет в должной мере насладиться обладанием троном и властью.
     Вдруг  в трубке  раздался гудок. А голос,  который ответил, принадлежал
Смиту.   Чиуну  все-таки  удалось  добиться  своего.  С  помощью  кодов   --
американских кодов! -- он сумел подчинить себе машину.
     -- Получилось! -- с торжеством заявил Чиун.
     -- Да, Мастер Синанджу, получилось. Чем могу служить? -- спросил Смит.
     -- О мудрый император, нам грозит большая опасность.
     -- В чем дело?
     -- Бывают  времена, когда Римо находится на вершине своих возможностей.
А бывают времена, когда он опускается. Правда, он  никогда не опускается так
низко, чтобы стать слабым, могу  вас заверить. Но  я  смотрю вперед,  имея в
виду ваши будущие интересы, император Смит.
     -- О чем вы толкуете?
     -- Не то, чтобы вы остались без защиты. Я всегда буду находиться рядом.
Ваши подношения  Синанджу  вполне  достаточны  и  способствуют  прославлению
вашего имени.
     -- Я не могу  повысить плату, -- сказал Смит.  --  У нас и  так хватает
проблем с ее переброской в Синанджу. Рейсы подводных лодок стоят столько же,
сколько доставляемое ими золото.
     --  Да отсохнет  мой язык,  о  император,  если я  попрошу вас об  иной
оплате, нежели та, что дарована  нам  вашей щедростью, --  заверил его Чиун,
решив  про  себя непременно напомнить Смиту при следующих  переговорах, что,
если  доставка равна  самой  оплате,  следовательно эта  плата явно  слишком
низка.
     -- Тогда в чем же дело? -- спросил Смит.
     -- Ради увеличения вашей безопасности в будущем, я бы хотел предложить,
чтобы Римо вел себя так, как традиционно  принято у  Мастеров  Синанджу.  То
есть находясь на уровне совершенства делал больше, а тогда, когда его служба
менее будет способствовать вашей славе, отходил в тень.
     -- Вы хотите сказать, что Римо нужен отдых? Если так, то с этим проблем
не будет, -- заверил Смит.
     -- Как это мудро! -- отозвался Чиун, готовя возражения на случаи,  если
Смит предложит соответственно уменьшить оплату.
     Но, как это ни странно, непостижимый Смит ничего подобного  не  сказал.
Он  только повторил,  что  Римо  заслуживает  отпуска  и  должен  хорошенько
отдохнуть.
     -- Просвещеннейший император, о, если в вы были так милостивы и добры и
сами приехали сюда, в Дейтон, штат Огайо, чтобы лично сообщить об этом Римо!
     -- Вы сами можете ему все передать. Чиун позволил себе глубокий вздох.
     -- Он не послушается меня.
     -- Но вы же его учитель!
     -- Ах, горькая правда состоит в том, -- печально заметил Чиун, -- что я
обучил его всему, кроме благодарности.
     -- И он вас не послушается?
     -- Можете себе такое представить? Совершенно не слушается. Он вообще не
слушает ничего из того, что я ему говорю. Вы хорошо знаете, я не из тех, кто
жалуется. Чего я прошу у него? Всего лишь немного заботы. Ну, еще держать со
мной  связь. Разве это преступление? Разве следует забывать обо мне, точно о
старом изношенном башмаке?
     -- Вы уверены,  что Римо так думает? Я знаю, он всегда вас защищает, --
возразил Смит. -- Ваша служба меня полностью  удовлетворяет, но порой у  нас
возникают кое-какие разногласия, и тогда Римо всегда принимает вашу сторону.
А раньше он чаще соглашался со мной.
     -- В самом деле? -- поразился Чиун. -- А почему вы нападали на меня?
     -- Я не нападал. Просто иногда у нас не совпадали точки зрения.
     -- Разумеется, -- согласился Чиун. Надо будет расспросить Римо обо всем
подробно  и  выяснить, почему Смит нападал  на  него.  -- Я прошу вас  лично
сообщить Римо об отдыхе.
     -- Хорошо, если вы полагаете, что это разумно.
     --  Весьма  разумно,  о император,  а если  вы доверите мне,  чем точка
зрения Синанджу хоть в малейшей степени разнится  от вашего представления  о
правильном  пути, мы с радостью  осуществим  даже  самые незначительные ваши
прихоти.
     -- Ну, понимаете, определенные сложности связаны с вашим поиском работы
на стороне, возможно, у каких-то тиранов или диктаторов...
     Чиун опустил трубку на рычаги. Он  видел, что именно так поступал Римо,
когда  не  хотел  с  кем-то  разговаривать,  и  похоже,  это  очень  успешно
заканчивало беседу.
     Когда телефон снова зазвонил, Чиун не стал поднимать трубки.

     Когда Римо вернулся из Корал Гейблс в гостиничный номер в Дейтоне, штат
Огайо, он увидел, что вместе с Чиуном его дожидается Харолд В. Смит.
     Римо невольно  задумался  над тем, меняет ли  когда-нибудь  Смит  стиль
своей одежды.  Неизменный  серый деловой костюм с жилетом,  строгий галстук,
белая рубашка и кислое выражение лица.
     -- Римо, по-моему вам стоит взять отпуск, -- заявил Смит.
     -- Вы разговаривали с Чиуном?
     Из  соседней  комнаты  донесся  пронзительный голос  Чиуна, говорившего
по-корейски:
     -- Вот видишь? Даже белый осознает твою разобщенность с космосом.
     И Римо по-корейски же парировал:
     -- Смитти в жизни ничего не слышал о  разобщенности с космосом. Со мной
все в порядке, и я не собираюсь брать отпуск.
     -- Ты бросаешь вызов своему императору?
     -- Я не желаю,  чтобы  ты чужими руками  заставлял меня  брать  отпуск,
папочка. Если ты хочешь, чтобы я взял отпуск, скажи прямо.
     -- Возьми отпуск, -- сказал Чиун.
     -- Нет.
     -- Ты же сам велел мне так сказать.
     -- Но я не говорил, что исполню  это, -- разъяснил Римо. -- Со мной все
в порядке.
     --  Ничего подобного. Это  тебе только  так кажется,  -- упрямо твердил
Чиун.
     Харолд В. Смит неподвижно  сидел на  стуле,  прислушиваясь к перебранке
учителя  с  учеником. Живые  воплощения карающей  десницы подвластной  Смиту
мощной организации, именуемой "КЮРЕ", переругивались на языке, непонятном их
руководителю.
     -- Римо,  -- вмешался наконец  Смит. -- Это приказ. Если Чиун полагает,
что вы нуждаетесь в отдыхе, следовательно, вы должны отдыхать.
     -- Он  также полагает, что мы должны прикончить  президента и поставить
вас на его место, дабы он имел нечто весомое в своем послужном списке. Это я
тоже должен исполнить?
     -- Римо, ты всегда  ополчаешься на людей, которые  о тебе заботятся, --
заметил Чиун.
     -- Я не собираюсь брать отпуск.
     --  Собственно  говоря,  пока  нет  никакой опасности, никаких  срочных
заданий. Почему бы вам немного не отдохнуть? -- спросил Смит.
     -- Почему бы вам не заняться своими делами? -- поинтересовался Римо.
     -- Вы и есть  мое  дело, -- ответил  Смит. Римо  тихо засвистел мелодию
Уолта Диснея, потом поднял Смита вместе  с  его стулом и  выставил и стул  и
Смита в коридор.
     Смит оглянулся через плечо и просто спросил:
     -- Вы хотите сказать, что не нуждаетесь в отдыхе, Римо?
     Римо  глянул  на Чиуна,  удовлетворенно скрестившего  руки  в  складках
кимоно.
     -- А куда вы мне предлагаете отправиться?
     -- Я не хочу, чтобы вы находились в континентальной Америке. Как насчет
Караибских островов? -- спросил Смит.
     -- Сент-Мартин? -- подсказал Римо.
     -- Нет. Слишком близко от  наших компьютерных запасников в Гранд-Кейсе.
Как  насчет  Багамов?  На  Малой   Экзуме  идет   строительство   курортного
кондоминиума. Отдохните там.  Вы ведь  всегда хотели иметь  дом. Купите себе
бунгало, -- посоветовал Смит. -- Недорогое.
     -- Я хотел  иметь  дом в американском городке, на американской улице, с
американской семьей, -- горько отозвался Римо.
     --  Это все, что  мы можем сейчас  для  вас сделать, Римо. Но вы должны
помнить: то, что  вы  делаете, позволяет остальным  американцам осуществлять
такую мечту.
     -- Возможно, -- сказал Римо. -- Простите, что вытащил вас в коридор. Но
ведь я и в самом деле прекрасно себя чувствую.
     -- Не сомневаюсь, -- кивнул Смит.
     --  Я правду говорю,  -- обратился  Римо к Чиуну. И даже Чиун вроде  бы
согласился с Римо. Но никто ему больше не верил, даже он сам.

     На остров Малая  Экзума, где располагались новые совладения фирмы "Дель
Рей", прибыл  кореец.  Он  был одним  из первых  покупателей пая.  Настоящий
кореец в корейской одежде.
     -- Ладно, папа, -- согласился Реджинальд Воберн Третий. -- Я берусь  за
это дело.
     -- Когда? Он уже здесь, как  раз там, где нашли камень. Силы космоса за
нас.  Пришло время  мести. Сейчас настал час поразить одного  из тех, против
кого наши предки оказались бессильны.
     --   Ты  имеешь   в  виду  корейца,  который  приехал  туда,  где  наши
предполагаемые предки зарыли камень седьмого пути? Да  знаешь ли ты, сколько
в мире корейцев? Тебе известно, как  много  доводов против того,  что именно
этот конкретный кореец и есть потомок  наемного  убийцы,  которому следовало
чего-то там заплатить в самом начале?
     -- Реджи, я не приму никаких отговорок. Это твой долг перед семьей.
     -- Я просто не верю, что этот кореец -- какой-то особенный, -- возразил
Реджинальд.
     -- А веришь ли ты в те деньги, что выдаются тебе на содержание?
     -- И весьма искренне, отец.
     -- Тогда, по крайней мере, начни действовать. Покажи всей семье, как ты
делаешь хоть что-то.
     -- Что именно?
     -- Что-нибудь, -- ответил ему отец.
     -- Ты хочешь сказать,  я должен начать отстрел всех  корейцев,  которые
только покажутся поблизости?
     -- Что тебя беспокоит?
     --  Я не  хочу никого убивать. Это меня и  беспокоит. Я не  хочу никого
лишать жизни.
     -- А ты когда-нибудь убивал? -- спросил отец Реджинальда.
     Он сидел напротив  молодого человека на просторной белой веранде дома в
Палм-Бич. А сам молодой человек еще не осознал по-настоящему, что это значит
-- иметь дело со всей семьей.
     -- Разумеется, нет, -- ответил Реджинальд.
     -- Тогда откуда ты знаешь, что тебе это не понравится?
     -- Нет, ну  в самом деле,  папа. Я  сделаю это. Просто мне нужно больше
времени. Это напоминает игру, в  которой следует выбрать удачный момент  для
удара, а этот момент еще не наступил. Судя по тому, что написано на камне, я
и  есть  тот  избранный.  И  предполагается,  будто из  всех страстей  самой
свирепой  у  меня  должна быть жажда  крови.  Отец, я уже  знаю,  что  такое
страсть. И понимаю, что человек не в состоянии противостоять ей.
     Он взболтнул в бокале остатки сладкого напитка со льдом и одним глотком
допил его.  Реджинальд  ненавидел  эти беседы о  семье,  так  как  во  время
подобных разговоров слугам  не позволяли  быть рядом, дабы они  ненароком не
услышали  того, что  им  не полагается, но это  одновременно означало полную
невозможность получить выпивку, как бы ты в ней ни нуждался.  Реджи понимал,
что  быть  членом  семьи  -- вовсе неплохо,  потому как, если  ты таковым не
являлся, то  перед тобой  открывался  великолепный выбор:  либо стать нищим,
либо  пойти  работать,  однако  ни то,  ни другое Реджинальда не привлекало.
Оборотной  стороной принадлежности к семье было то, что если речь шла о  ней
самой, семья порой проявляла признаки легкого помешательства. Как, например,
в истории с этим дурацким камнем. Все в мире якобы зависит от звезд, которые
играют роль  часов  вселенной.  И  в нужное  время семья  произведет на свет
великого  кровожадного убийцу.  А теперь оказывается, что  он, Реджинальд, и
есть тот самый убийца. Просто смешно! Точно в нем должны кипеть все семейные
гены,  бурно устремляясь к мести двухтысячелетней  давности. Реджи  не видел
прока  в  такой  мести. Ведь  ее  нельзя  выпить,  нельзя  вдохнуть,  нельзя
трахнуть. А в  процессе исполнения  того и гляди можно  перегреться. Но отец
проявил настойчивость. Он  решительно не  собирался останавливаться, и Реджи
понимал, что не в состоянии переждать, пока пройдет этот запал.
     -- Попробуй убить какое-нибудь маленькое существо. И посмотри,  что  ты
почувствуешь при этом. Что-то совсем крошечное, -- посоветовал отец.
     --  Отец, сегодня утром я  прихлопнул муху.  На  меня это не  произвело
никакого впечатления.
     -- Убей небольшое существо. Тогда семья убедится, что ты действуешь.
     -- Насколько маленькое?
     -- Теплокровное, -- пояснил отец.
     -- Я не собираюсь убивать какого-нибудь беспомощного щенка!
     -- Дичь. Это должна быть какая-то дичь, Реджи.
     -- Ладно. Мы что-нибудь придумаем.
     -- Сафари, -- тут же подсказал отец.
     -- Великолепно, -- согласился  Реджинальд Воберн Третий,  зная,  что на
устройство  хорошего сафари требуется чуть ли не целый год, а за это время и
он  сам может покалечиться во время игры в поло, и камень может развалиться,
и  старый  кореец вполне  способен  умереть  от инфаркта  или  оказаться под
колесами  автомобиля -- да  все  что угодно, лишь  бы  дурацкая  история  из
семейной легенды больше ему не докучала. -- Сафари. Прекрасная идея.
     --  Хорошо, -- подхватил отец. -- Самолет  готовят к  вылету.  Вылетишь
сегодня же, как только соберешься.
     К счастью, на борту личного самолета имелось шампанское "Дом Периньон",
но к  несчастью  там же присутствовал этот белый тип -- охотник, который всю
дорогу разглагольствовал о ружьях, о добыче,  да о том, какой чудесный спорт
им предстоит.
     Первое, что ощутил  Реджи в  Заире, кроме зловония отбросов в столичном
городе,  --  это  необыкновенная  жара.  Хуже  того,  оказалось, что  нельзя
охотиться на слонов, не  вылезая из  автомобиля,  снабженного кондиционером.
Это  считалось  неспортивным.  Затем  выяснилось,  что  лучшими  следопытами
являются пигмеи, маленькие чернокожие африканцы,  которые находились  на еще
более низком социальном уровне, нежели нищие, умирающие с голоду крестьяне.
     Реджинальд Воберн Третий видел  недалеко от своего "лендровера" слонов,
львов  и  зебр,  хотя  предпочел бы любоваться  ими  в  Бронкском  зоопарке,
поскольку оный зоопарк находился всего в  получасе езды от  Манхэттена, а до
Заира пришлось лететь целый день самолетом.
     А потом  маленькие  следопыты, находившиеся  с подветренной  стороны от
слонов,  но,  к сожалению, с наветренной  от  Реджинальда Воберна  Третьего,
кинулись бежать.
     -- Вперед! Бегом. А то потеряем их, -- сказал белый охотник.
     На  нем была охотничья куртка цвета  хаки с  карманчиками для патронов,
начищенные  до блеска  башмаки  и смешная широкополая  шляпа  с  леопардовой
лентой вокруг тульи.
     -- Мы  всегда их найдем по  запаху, -- ответил Реджинальд, который едва
продирался через подлесок.
     --  Осторожней  с  ружьем.  Опустите  его! А  то выстрелите в  себя, --
посоветовал белый охотник.
     Его звали Рейф Стокс, он  пил теплое  шотландское виски, курил трубку и
всю  предыдущую ночь беспрерывно болтал о хорошей добыче. Реджи подумал, что
самой  удачной  была бы  охота  с помощью жестянки инсектицида.  Потому  как
насекомых вокруг было великое множество.
     Рейф Стокс, Великий Белый Охотник, столь долго распространялся о слонах
--  какие  они  прекрасные  друзья,  как благородны, сильны  и преданны  эти
животные, что Реджи  уже  не  знал, собираются ли они  и в  самом деле убить
слона или намерены изобразить на его вонючем боку медаль за доблесть.
     Реджи  узнал:  у  этих  существ  имелось  еще  кое-что,  причем  весьма
неприятное.  Он  обнаружил  это,  продираясь  жарким  днем  сквозь  заирские
заросли.  Самой  большой  липкой гадостью  на  свете  было  слоновье дерьмо.
Размером с круглый садовый столик. Почувствовав его теплоту, охватившую ноги
до самых колен, Реджинальд понял, что дерьмо -- наисвежайшее.
     Но даже несмотря на  это,  Реджи не  хотел  убивать слона. Ему хотелось
только помыться. Он мечтал содрать с себя одежду и неделю плавать в щелоке.
     Наконец  Рейф  Стокс,  Великий  Белый  Охотник,  дал  Реджинальду  знак
остановиться. Но теперь уже Реджи  не хотелось останавливаться. Ему хотелось
бежать в наветренную сторону от самого  себя. Но он все же стоял в окружении
жужжащих мух, ощущая теплую клейкую массу, облепившую ноги до колен, и ждал,
когда охотник велит ему стрелять. Он выстрелит и сможет отправиться домой, а
семейные дела, может, удастся отложить  еще на годик. А  если ему повезет, и
он сломает ногу на этом сафари, тогда год превратится в два.
     Охотник  указал вперед. Там, менее, чем  в ста  ярдах, маячило  крупное
существо  на  ногах-колоннах,  с  хоботом  и бивнями.  Из  его  ушей  вполне
получились  бы  два  навеса.  Белесые узоры, точно  маскировочная раскраска,
покрывали его толстую серую шкуру. Белый охотник пояснил, что слон катался в
пыли. Слоны вообще  очень здорово  это делают.  Еще  они  весьма ловко умеют
переворачивать автомобили,  втаптывать людей  в клейкое дерьмо или швыряться
ими, точно орешками.
     Реджи решил,  что,  принимая  во  внимание  все  эти сведения,  гораздо
благоразумнее избегать встреч со слонами. Реджи ненавидел сведения. Сведения
о  джунглях  -- для  Реджи это было просто  другим  наименованием слоновьего
дерьма. Если бы в них была хоть доля правды, их бы называли не сведениями, а
информацией.
     -- Давайте, он ваш, -- шепнул белый охотник. Пигмеи стояли неподалеку и
с  ухмылкой  разглядывали  Реджи  и  слона.  Реджи  прицелился  в  животное,
старательно взяв его на мушку.
     Ничего  себе спорт, подумал Реджи. Придется всю шею вывернуть, чтобы не
упустить это чудовище.
     -- Стреляйте же! -- шепнул белый охотник.
     -- Выстрелю, -- отозвался Реджи. -- Только оставьте меня в покое.
     -- Он становится опасен, -- сказал Рейф Стокс.
     -- Становится? -- поинтересовался Реджи. Чернокожие карапузы собирались
дать деру обратно в заросли. Слон обернулся.
     -- Это занятие вообще небезопасно, -- заметил Реджи.
     -- Стреляйте! -- крикнул Рейф Стокс, тоже поднимая ружье.
     Но он  ждал. Отец Реджи Воберна предупредил  Стокса, что его сын должен
отведать вкус  крови. Если  бы охотник сам  убил животное, ему бы ничего  не
заплатили. Вообще, странный он, этот старый дурак. Ему даже трофеи не нужны.
Как говорится в известной пословице, яблоко от яблони недалеко падает. А эти
Воберны оба были те еще фруктики.
     Папаша  заверил  Рейфа Стокса,  который  двадцать  восемь лет  провел в
зарослях  и до сих  пор еще не потерял ни одного охотника, что его сын будет
величайшим охотником  из  всех, кого он только видел.  А вот  теперь,  когда
слон-самец  с  ревом,  от  которого  тряслась  земля,  несся  на них,  точно
скользящий  вниз по  склону  горы дом, лишь  одно нажатие на  курок отделяло
Рейфа  от весьма печальной перспективы так  и не  получить оставшуюся  часть
своего вознаграждения.
     А  потом все и  произошло. Пуля впилась слону в правое переднее колено.
Этот придурок промахнулся, и теперь слон грозно надвигался на  них, сокрушая
деревья. Они трескались, точно хрупкие спички, рассыпаясь щепками.
     Треск,  крак,  трах. А потом гениталии  слона словно взорвались  у него
между ног. Белоручка опять промахнулся!  Громадное ревущее от ярости  и боли
животное  приближалось  к ним, оставляя  позади  себя ковер  из переломанных
деревьев и раздавленных кустов.
     А  неженка  между  тем  перезаряжал ружье.  И  снова промахнулся, попав
теперь  в  другое  колено.  Слон  приостановился --  как  раз  вовремя --  и
попытался снова  двинуться вперед, но оба его передних колена были поражены.
Тут мощный выстрел из "магнума 447" разнес ему хобот.
     Несчастный слон взревел от муки.
     --  Прикончи  его,  черт подери! -- завопил охотник Реджи.  -- Целься в
голову и стреляй. Стреляй, черт дери!
     Рейф  совал неженке свою  винтовку.  Медленно,  в  нарочито  сдержанном
темпе,  Реджинальд Воберн  Третий  взял  в руки  винтовку, почувствовав  под
ладонью  тщательно  обработанное  ложе,  и  улыбнулся,  видя, как  в  страхе
обливается потом белый охотник.
     Вопли раненого  слона звенели в ушах  Реджи подобно  музыке, которую он
услышал однажды в Танжере, когда ему дали попробовать лучший в стране гашиш.
Тогда он слушал дивную  мелодию  около получаса. Разумеется,  то была только
иллюзия, но и высшее наслаждение.
     -- Я прикончу его, когда буду готов это сделать, -- сказал Реджинальд и
потом очень аккуратно, кусок за куском, разнес в клочья слоновье ухо.
     Потребовалось четыре выстрела. Уши и в самом деле были велики.
     -- Так  нельзя делать! -- вопил белый охотник. --  Вы должны прикончить
зверя.
     -- Я и сделаю  это.  Только  по-своему,  -- отрезал  Реджинальд  Воберн
Третий.
     Великое спокойствие снизошло в его душу, пока животное ревело от  боли.
Реджи больше не беспокоили ни  вонь, исходившая от его башмаков, ни мухи, ни
джунгли, ибо  он постиг великую и единственную мелодию  жизни и знал  теперь
свое  предназначение.   Муки   белого   охотника   только  увеличивали   его
наслаждение.
     -- Я сам его  прикончу! -- заявил охотник, вырывая у Реджи свое оружие,
вскинул ружье к плечу и одним движением вогнал пулю слону между глаз.
     Потом  отвернулся  от своего  клиента и  глубоко вздохнул  с выражением
отвращения на лице.
     -- Это была моя добыча, -- заявил Реджи. -- Моя.
     Охотник даже не глянул на него.
     -- Вы  не  имеете права  мучить  свою добычу, мистер Воберн. Вы  должны
просто убить ее.
     -- Мои права будут такими, какими я захочу.
     -- Сынок, это ведь джунгли. Если  вы хотите добраться домой  живым,  то
лучше бы вам держать рот на замке.
     --  Нет  уж, благодарю, -- ответил Реджи, который теперь понял,  почему
его  предок  не мог прилюдно  заплатить наемному убийце. -- Я просто не могу
этого позволить. Видите ли, есть вещи, которые я могу себе позволить, а есть
такие,  которые нет.  И  вы  не смеете разговаривать со мной таким тоном.  А
прежде всего вы не смеете отбирать у меня мою добычу, как бы ни страдали при
этом ваши чувства. Вам понятно?
     Возможно,  все дело было в  мягкости его голоса, столь необычной, после
такого жестокого убийства. Или на  Рейфа подействовала  тишина  в  зарослях,
точно  примолкших в  присутствии великого убийцы,  но  только белый  охотник
поспешил  перезарядить  свое  ружье  и  прижал  его  к  себе  покрепче.  Ему
подумалось, что этот новичок и неженка собирается его убить. Ведь  у  него в
руках оружие и стоит он прямо за спиной у Стокса. Заряжено ли это ружье? Или
Воберн успел  расстрелять все патроны? Стокс не знал наверняка,  но  за годы
охоты  он научился  чувствовать настоящую  опасность, а сейчас  ему  грозила
весьма серьезная опасность.
     Стокс  покрепче уперся ногами  в землю и  очень  медленно,  держа ружье
наизготовку,  обернулся. И вот перед  ним Реджинальд Воберн Третий, улыбаясь
так же фатовато и глупо, как всегда, пытается счистить грязь с одежды.
     -- Ох,  да  ладно тебе, -- сказал Реджинальд.  -- Ты что-то  уж слишком
серьезный стал. Ради Бога, не стоит  воспринимать меня так буквально. Скажем
отцу,  что это  я убил  слона, ты  получишь  свои  деньги,  а моя  семья  на
некоторое время оставит меня в покое. Идет?
     -- Конечно, -- согласился Рейф, недоумевая, как он мог так ошибиться.
     В ту ночь он пил со своим клиентом и поднял тост за удачную охоту, хотя
голова слона была слишком  изуродована, чтобы стать  хорошим трофеем. Еще он
поднял тосты за пигмеев и за  Африку, хотя Реджи заверял  всех, что  никогда
больше сюда не вернется.
     Рейф Стокс отправился в свою  палатку и заснул так крепко, как никогда.
Ибо больше  он не проснулся. Как  только охотник захрапел, Реджи зашел в его
палатку  с обеденным ножом и сначала перерезал ему глотку, а потом  погрузил
лезвие в сердце.
     Это было восхитительно. А когда они возвращались в  цивилизованный мир,
Реджи вдруг обнаружил, что пигмеи больше не понадобятся ему -- в аэропорт он
доберется  и сам. Тогда в  качестве  легкой закуски он разнес им  черепа  из
пистолета.  Если   попасть  точно  в  затылок,  обнаружил  Реджи,  то  мозги
разлетаются, точно  овсянка из  разбитой  миски,  а пуля погружается в них с
легким  всплеском.  Восхитительно! Оказалось, это гораздо лучше, чем поло  и
охлажденные напитки  на белых верандах, лучше, чем бейсбольные матчи летом в
Ньюпорте, лучше, чем гашиш в Танжере. Даже лучше, чем секс.
     Для этого он появился на свет.
     Отец его мгновенно понял, что перемена произошла.
     --  Ваше высочество,  -- сказал  он.  Реджи  протянул ему  правую  руку
ладонью вниз, и отец, опустившись на одно колено, припал к ней с поцелуем.
     --  Было  бы  весьма удачно,  если  в  этот кореец  оказался  тем самым
корейцем, -- сказал Реджи. -- Но мы собираемся убедиться в этом наверняка.
     В своей новообретенной  мудрости, он  понял  вдруг седьмой камень. Надо
использовать время. Именно это даровали им протекшие столетия. Время.
     Сначала  следует  выяснить,  тот ли  это кореец, а потом они используют
весь  опыт долгих  лет,  чтобы  найти  верный  способ  сразить  убийцу.  Это
справедливо и  правильно.  Король  никогда  не станет кланяться  наемнику, а
иначе даже следы его собственных королевских ног не будут ему принадлежать.
     Единственно, что  теперь не  нравилось Реджи в Палм-Бич  -- это то, что
город находился в  Америке.  Если случится здесь кого-то  убить, уладить все
будет  не  так  просто, как  принято среди  цивилизованных  людей  в  Заире.
Американцы реагируют на  убийство, точно настоящие  истерики. Они немедленно
запрут его  в тюрьме, а он не может  позволить себе тратить время на отсидку
за  убийство  какого-то  там  американца.  Но  когда  почувствуешь  на руках
человеческую  кровь, уже никакие  слоны,  олени или  козы тебя  не  устроят.
Придется быть несколько поосторожнее со  своим новым увлечением, пока он  не
прикончит корейца, если, конечно, это тот самый, нужный ему кореец.
     Реджи размышлял  так, поглядывая на Дрейка, дворецкого. Интересно,  как
бы выглядело сердце Дрейка, бессильно пульсируя вне грудной клетки?
     --  Вы хотите,  чтобы я  что-то сделал с вашим  ножом, мастер Реджи? --
спросил дворецкий, заметив, как кончик ножа нацелился в него.
     -- Ничего, -- вздохнул Реджи.
     Палм-Бич находится в Америке!
     Он  сосредоточился  на   фотографии   камня.   После   стольких   веков
первоначальный  замысел наконец  стал ясен. Меч, огонь, ловушки --  одно  за
другим. Реджинальд Воберн Третий  представлял себе  разочарование и  уныние,
которое испытывали последователи принца Во, когда терпел поражение очередной
способ.  Но ведь  на  самом  деле  никакого  поражения не  было.  Было шесть
способов узнать, что не сработает.
     А седьмой сработает.

     Наступило чудесное,  почти до  боли прекрасное  багамское утро на Малой
Экзуме. Первые поцелуи солнца расцветили горизонт пурпурными, синими и алыми
тонами, точно  сказочное дитя  удачно разрисовало акварелью просторный холст
небес.
     В  то  утро  цапли  расположились на отдых в мангровых зарослях, и рыбы
чуть смелее обычного шмыгали с отмелей в болото, потому что Чарли  Костлявая
Рыбка умер, и констебль прежде всего строго наказал скрывать сию прискорбную
новость от туристов.
     Чарли Костлявая Рыбка, который сопровождал стольких туристов по отмелям
Малой Экзумы, где они могли наслаждаться  охотой на проворных, точно ракеты,
рыбок  с острыми зубами  и бойцовским нравом, теперь позволял волнам омывать
свои глаза и даже не  мигал.  Вода  плескалась у его  носа, а  он не  пускал
пузырей, море омыло ему рот, и маленькая рыбка плескалась между его зубов.
     Чарли Костлявую Рыбку  так запутали в  перекрученных корнях  мангрового
дерева,  что ночью,  в  начале  прилива, он  еще  успел немного подышать. Но
потом, когда море поднялось  повыше, Чарли мог дышать только водой.  Местные
жители всегда говорили, что Чарли -- скорее рыба, чем человек, но оказалось,
что это не совсем так. И явным доказательством тому было тело, болтавшееся в
корнях, когда  прилив отступил.  Рыбки и  под  волнами продолжали  резвиться
между корнями, а Чарли Костлявой Рыбки уже не было в живых.
     -- Это не убийство, --  заявил констебль со странным рубленным акцентом
жителей  Багамских  островов,   ведущим   свое   происхождение  частично  от
британцев,  частично  от  африканцев,  частично от караибов,  а частично  от
всяких разных пришельцев, веками торговавших и пиратствовавших в этих водах.
-- Не убийство, и не смейте ничего болтать белым.
     -- Ни одной живой душе не  говорить! Да отсохни моя язык и лопни кость,
--  поклялась Мэри  Корзинка,  которая плела и  продавала туристам  корзинки
неподалеку от Дома правительства.
     -- Только белым не говорить, -- пояснил констебль.
     Белые означало туристы, а малейший намек на убийство вредит туристскому
бизнесу.  Но констебль был двоюродным  братом Мэри  и понимал,  что  для нее
сохранить жуткую новость в полной тайне  слишком тяжело. И разумеется, чтобы
не умереть,  ей придется все рассказать приятельницам. И она будет  подробно
описывать, как нашла Чарли Костлявую Рыбку, и как он выглядел, когда "рыбки,
с  которыми он всегда  дружил, заплывали ему в  рот, точно его зубы  --  это
коралловые заросли".
     А  потом она непременно добавит с  громким понимающим смехом, что  зубы
Чарли, вероятно, в первый раз были отчищены как надо.
     Все люди рано или поздно умирают, и лучше смеяться под солнцем Багамов,
чем подобно белым людям мотаться повсюду,  беспощадно изменяя  мир,  который
все  равно  никогда  по-настоящему  не  меняется.  Будут другие  охотники за
рыбками, придут новые рассветы,  и иные мужчины будут  любить иных женщин, а
Чарли Костлявая Рыбка  был  хорошим парнем,  вот и все. Но в то  утро весьма
огорчительно и опасно было бы расспрашивать о нем местных жителей, задаваясь
вопросом, кто убил Чарли, ведь менее всего вероятно, что он мог сам  утонуть
в мангровых зарослях, которые знал, как свои пять пальцев.
     Весть о  смерти  Чарли  сразу же вытеснила другую новость  о том, что у
"Дель  Рей  Промоушен"  появился новый  владелец,  прежние  владельцы  новых
кондоминиумов  уступили  место белым. Странные это были ребята. Похоже,  они
немного знали  остров.  Приятели  Мэри Корзинки поговаривали, что некогда на
острове жила  семья  с похожей  фамилией,  но потом  все  разъехались -- кто
отплыл в Англию, а кто -- еще куда-то. Эти люди всегда держались  вместе,  и
кое-кто даже  утверждал,  что они уже были на  острове, когда  тут появились
рабы. Впрочем, эти россказни не  шли  ни  в какое  сравнение  с захватывающе
интересной  новостью  о  смерти Чарли Костлявой  Рыбки  в  столь  любимом им
мангровом болоте.
     Реджинальд Воберн Третий встретился с извиняющимся  констеблем  в своем
кабинете и с горечью узнал, что проводник по болотам не сможет сегодня снова
сопровождать его на ловлю рыбок.
     -- Слабое сердце,  мистер Воберн, сэр, --  пояснил констебль. --  Но мы
подыскали вам других, таких же хороших. Вы купили тут хорошее местечко, и мы
рады  вас  приветствовать на острове. На острове люди дружелюбны.  И пляжи у
нас удобные. И солнца вдосталь.
     -- Благодарю, -- откликнулся Реджи  и подумал, что парень вещает, точно
рекламное объявление.
     Он подождал, пока констебль уйдет, а потом скрылся в комнате без  окон.
Мигнул от  резкого  направленного света фонаря, укрепленного  на потолке. Он
озарял большой круглый  камень, лежавший на покрытом зеленым бархатом столе.
Реджинальд закрыл  за собой дверь и надежно запер ее, потом подошел к столу,
упал  на  колени  и  приник  страстным  горячим  поцелуем к  резному  камню,
появившемуся из древнего царства, где правили его, Реджинальда, предки.
     Послание каким-то  образом стало  еще понятнее,  когда он  прочитал его
непосредственно  на  самом  камне.  Его время настало!  Он был  первым сыном
первого  сына, происходящим по прямой линии от  великого  родоначальника  их
семьи. Если седьмой камень не ошибается, голова корейца слетит с плеч, точно
зрелая слива с тонкой ветки.
     Разумеется,  в  послании  предков оставались  еще кое-какие  неясности.
Реджинальд размышлял над одним странным словосочетанием. Перевести его можно
было примерно так: "один дом, две головы одного мастера". Две сливы на одной
ветке. Что это, просто поэтический  прием? Или камень обладал гораздо  более
обширным и точным знанием, чем Реджинальд  даже осмеливался предположить? Он
посмотрел на то место, где описывалось, как он будет убивать, и увидел,  что
слово обозначает также и "потребность убивать".  Значит, камень знал. Знал о
нем, Реджи.
     Накануне вечером Реджи нужен был этот несчастный проводник, он нуждался
в нем сильнее, чем когда-либо нуждался в женщине или даже в глотке воды  для
утоления жажды. Человек,  которого  Реджи  прикрутил к корням, выглядел  так
беспомощно, когда вода начала  подниматься. И  теперь еще  слова несчастного
вызывали у убийцы сладостную легкую дрожь.
     -- Почему вы смеетесь, хозяин? -- спросил тогда Чарли Костлявая Рыбка.
     Конечно  же  Реджи  смеялся,  ведь  это   было   такое   восхитительное
наслаждение,  точно легкая закуска перед сливами. Сливы. Именно  так говорил
камень. Означает ли  это, что ему придется убить не  одного корейца? А  если
так, то кого же еще?
     Он уже  давно нанял лучшего  специалиста в области  подслушивания, дабы
тот установил во владениях корейца новейшие устройства такого рода. Это тоже
было описано на камне за тысячи лет до изобретения подобных устройств. А что
же  еще могли  подразумевать такие слова:  "уши,  совершеннее  обычных ушей,
глаза, совершеннее обычных глаз будут в твоей власти, когда начнется великая
охота"?  Еще  тогда предка знали, что при  его жизни наступит  час отмщения.
Реджи  сразу  станет  известно  любое  слово,  сказанное  корейцем  и  белым
человеком,  который  сопровождал  его. Так  что  же означают  "сливы" -- два
корейца или белый и кореец?
     Кто-то постучал в дверь, но Реджи не обратил на это внимания. Он  хотел
спокойно поразмыслить над значением послания, выбитого на камне.
     У  Римо  имелся блестящий способ вызывать обслуживающий персонал, когда
оный  персонал  не  желал обращать  на  него внимания. Никто не  отвечал  на
вызовы. Никто не откликнулся, когда Римо снял трубку  и нажал все  имевшиеся
на  телефоне кнопки.  Никто не явился  и  тогда, когда он надавил  на звонок
вызова  прислуги,  обещавший немедленное  обслуживание  клиента.  Надпись на
звонке гласила: "Мы появимся еще раньше, чем вы снимете палец со звонка".
     Он снял  палец  со  звонка,  потом  позвонил еще  раз.  Управляющий  не
появился, метрдотель тоже не появился, как,  впрочем, и  его заместитель,  и
администратор, и некто, именуемый "распорядитель развлечений".
     Тогда  Римо  воспользовался  маленькой   уловкой,  всегда   оказывавшей
соответствующее воздействие на прислугу, должна была она сработать и сейчас,
в  "совладении  с  полным  обслуживанием --  единственное  наше  отличие  от
первоклассного отеля состоит в том, что здесь все принадлежит вам".
     Римо вышиб часть  стены  и через  пролом  вышвырнул  наружу стол.  Стол
приземлился  в рощице  цветущих алоэ.  Бумаги,  аккуратно сложенные на  нем,
разлетелись по всему  пляжу. Затем Римо  выставил окно. Оно  и так  уже было
практически свободно. Ибо большая часть стены, в которой оно находилось, уже
благополучно лежала внизу, на подстилке из алоэ.
     Трое людей  в белых  одеждах, перепоясанных  красными  кушаками,  бегом
влетели в комнату.
     -- Прекрасно. Вы и есть комнатная обслуга? -- поинтересовался Римо.
     Все трое нервно оглядели кабинет, не отделенный теперь от внешнего мира
ни  стеной,  ни  окном. Зрелище оказалось  Захватывающим.  Они  не  заметили
никаких приспособлений, которыми Римо мог бы воспользоваться. Следовательно,
он должен был все  это сотворить  голыми руками, сообразила ретивая тройка и
хором откликнулась:
     -- Вы звонили, сэр?
     --  Верно,  --  согласился  Римо. -- Мне бы  хотелось  получить немного
свежей воды и рису.
     --  У  нас  имеется стандартный  завтрак  "Дель Рей  Багамас",  который
состоит  из  кукурузных оладий, бекона, яиц  и тостов,  а  также  вкуснейшие
сахарные булочки.
     -- Я хочу свежей воды, и я хочу рису, -- терпеливо повторил Римо.
     -- Мы можем приготовить вам рис.
     -- Нет, вы не можете приготовить мне рис. Вы не умеете готовить рис. Вы
представления не имеете, как следует готовить рис.
     -- У нас очень нежный и рассыпчатый рис, каждое зернышко отдельно.
     -- Верно,  -- подтвердил Римо. -- Вы не  знаете,  как  следует готовить
рис. Он должен был клейким. Вот как надо его варить. Хорошим и клейким.
     Все трое посмотрели на отсутствующую стену. Они не знали, что скажет об
этой стене новый владелец,  зато они прекрасно знали, что им следует сказать
о рисе.
     -- Клейкий -- это правильно.
     -- Точно кашица, -- добавил метрдотель.
     -- Верно, -- снова согласился Римо.
     Он прошелся с ними по главной кухне, где красовалась подгорелая свинина
и прогорклые сахарные булочки, ядовитые обсахаренные изюминки в них гнили на
утренней  жаре. Римо удостоверился, что ему дали рис из запечатанного мешка,
потому что зерна  из открытого мешка могли впитать  в себя  кухонную вонь. В
первые дни своего обучения он страстно мечтал о ломтике бекона, и  тогда ему
было сказано, что однажды он сам сочтет эту пищу столь же отталкивающей, как
мертвое тело любого животного.
     А теперь Римо даже  трудно было представить, что когда-то такая еда ему
нравилась.
     Он  взял рис и поблагодарил. Один из поваров предложил приготовить рис,
но ему тут же сообщили, что Римо любит клейкую кашицу.
     -- Неужели ему это нравится?
     -- Никто  ведь  не заставляет  вас это  есть, --  сказал Римо повару, а
официанту, с улыбкой ожидавшему распоряжений, бросил: -- Дайте пройти.
     Накануне  кто-то  посадил  пальму  у  входа   в  их  с   Чиуном  домик,
предполагалось,  что она будет  давать  приятную  тень.  Римо  же  дерево не
понравилось, поэтому  он, проходя мимо, переломил ствол. Не  пришлись ему по
вкусу  и  бетонные ступени,  поэтому он  превратил нижнюю  в смесь  песка  с
гравием  -- просто чтобы посмотреть,  как  это будет выглядеть. В  доме Чиун
кисточкой вносил новые строки в пергамент с летописью Синанджу.
     -- Смит звонил? -- спросил Римо.
     -- Ни сегодня, ни вчера, ни позавчера.
     -- Ладно.
     -- Приятный  получается  отдых,  -- заметил Чиун.  --  А  мне еще  надо
занести в хроники столько важных событий.
     -- Если тебе  это  так  нравится, --  отозвался  Римо.  --  Я собираюсь
готовить рис.
     -- Но  ведь  у  тебя  отпуск, -- возразил Чиун. -- Пусть они приготовят
тебе рис.
     Он  снова  коснулся  кисточкой пергамента Синанджу.  Казалось, кисточка
сама наносит  изящные иероглифы.  Описывая последние несколько  лет истории,
Чиун даже  не  упомянул, что  новый  мастер, которого  он  обучает --  белый
человек. А теперь  он столкнулся с определенной трудностью: как  внести этот
факт  в  хроники,  чтобы  не было похоже на  то, будто он сознательно раньше
обходил его.
     Сперва он решил вообще не упоминать, что Чиун, -- который когда-нибудь,
как он надеялся,  будет назван  Великим Чиуном, --  передал секреты Синанджу
белому  человеку.   Тем  более,  что  нигде   не  встречается  упоминаний  о
национальности остальных Мастеров Синанджу. Разве оговаривается, что Великий
Ванг был уроженцем Востока? Или что он был корейцем  и родился в Синанджу? А
Пак,  Ви или Дейу? Разве история сообщает, что все эти Мастера были родом из
корейской деревни Синанджу?
     Однако  не будут ли потомки  обвинять Чиуна  в том, что он не сообщил о
происхождении Римо, который родился не только  не в Синанджу или не в Корее,
но  даже не  на Востоке? Чиун откровенно и прямо задавал себе этот вопрос. К
сожалению, его отвлекли  прежде, чем он  сумел столь  же прямо и  откровенно
ответить себе же, что винить его абсолютно не за что.
     -- Папочка, -- заявил Римо. -- Я злюсь и не знаю, почему я злюсь. Я без
всякой на  то причины ломаю стены. Мне хочется  что-то  делать, но я даже не
знаю, что именно я хочу. Я чувствую себя так, будто утрачиваю что-то важное.
     Чиун некоторое время молча раздумывал.
     -- Папочка,  я схожу с ума. Я теряю  себя.  Чиун медленно кивнул. Ответ
стал  очевиден.  Если  даже он, Чиун, решит, что  с  его  стороны отсутствие
упоминания  о белом происхождении Римо вполне  естественно и  не заслуживает
порицания, то как поступит Римо, когда он сам начнет  писать историю  своего
Мастерства? Сообщит ли, что --  он белый,  тем самым  давая понять, как лгал
Великий  Чиун  на  протяжении многих лет? И перестанет ли тогда Великий Чиун
быть Великим? Это все следует хорошенько обдумать.
     -- Итак, что же ты скажешь? -- спросил Римо.
     -- О чем?
     -- Я сойду с ума?
     -- Нет, -- возразил Чиун. -- Я тебя  тренировал.  Чиун нанес  кисточкой
еще несколько штрихов. Возможно, следует лишь  намекнуть на  белизну Римо, а
потом рассказать, как возникает ощущение, что Римо  стал настоящим Синанджу,
а  затем корейцем и, разумеется, уроженцем деревни. Таким образом, создастся
впечатление, будто  под уродливой оболочкой  белого человека, Чиун обнаружил
подлинного корейца, гордого и благородного.
     Впечатление-то создать  можно,  но позволит  ли  Римо сохранить его? Он
хорошо  знал  Римо.  Тот никогда не стыдился  своего белого происхождения. И
никогда не станет его скрывать.
     -- Чиун, я очень странно себя чувствую, как  будто во мне что-то  не  в
порядке. Это тоже часть моего обучения? Ты когда-нибудь испытывал такое?
     Чиун отложил кисточку.
     --  Все в  мире  имеет свое развитие. Некоторые события происходят  так
быстро, что люди их не замечают, другие происходят так медленно, что люди их
не замечают. Но если ты -- Синанджу, ты ясно осознаешь их последовательность
и протяженность  во  времени. Ты понимаешь,  что  и  медленное, и быстрое --
равно  неразличимы. Ты осознаешь свое  раздражение  и гнев,  который  другие
люди,  с  их медлительностью, мясоедением  и нечистым  дыханием,  просто  не
замечают.
     --  Я снес  стену только  потому,  что обслуга  появилась  недостаточно
быстро, папочка.
     -- И тебе удалось их вызвать?
     -- Да, -- кивнул Римо.
     --  Тогда ты  -- первый человек на Караибах,  кому удалось получить то,
что он хотел.
     И Чиун добавил к своему свитку  еще один  пример великого учения. В его
истории их было уже множество.
     -- Я хочу что-то делать, все равно что.  Этот отпуск только ухудшил все
дело, -- сказал Римо.
     Он посмотрел в окно  на  берег. Чистая белизна, протянувшаяся на мили и
мили.  Бирюзово-голубая  вода.  Белобрюхие чайки,  ныряя  и  разворачиваясь,
парили в легких, пронизанных лучами солнца струях утреннего ветерка. -- Этот
остров сводит меня с ума.
     -- Если тебе нужна какая-то деятельность,  мы будем изучать историю, --
заявил Чиун.
     --  Я  уже изучал ее, -- возразил Римо, одним  духом отбарабанив  имена
всех Мастеров Дома Синанджу, начиная с первого, который вынужден был кормить
голодающую деревню, и  далее через многовековую  историю вплоть  до подвигов
Великого  Ванга, младшего Ванга, присовокупив сюда  все, чему  каждый из них
учился, чему учил последователей и чему когда-нибудь будет обучать сам Римо.
     -- Ты никогда не изучал даров, -- сказал Чиун.  --  Сама жизненная суть
деревни Синанджу не была тобой познана.
     -- Я не хочу  учить список даров, папочка. Я  ведь занимаюсь этим делом
не ради денег. Я американец. И люблю свою страну.
     -- Э-э-э-э-а-х, --  застонал Чиун, схватившись за грудь,  -- Вот слова,
пронзающие  мое  сердце.  Подумать  только,  мне  все  еще  приходится  быть
свидетелем такого невежества.  Где, о великие Мастера, предшествовавшие мне,
где  я  совершил  ошибку?  Чтобы после стольких  лет обучения  ассасин  смел
вымолвить подобные слова?
     -- Да ты же всегда это знал, --  заявил Римо. -- Деньги меня никогда не
заботили. Если Синанджу нуждается в деньгах, я помогу их добыть. Только ведь
в  твоей дыре  в  Корее до  сих пор еще целы  золотые изваяния от Александра
Великого, значит,  никто там голодать не собирается. Следовательно, мы вовсе
не должны убивать ради  сохранения  жизни  неким  якобы бедным  и голодающим
крестьянам.
     -- Предательство! -- заявил Чиун.
     -- Ничего нового, -- возразил Римо.
     Он снова  посмотрел на этот омерзительный белый пляж. Они с Чиуном  тут
уже несколько дней. Может даже целых три.
     --  Мне необходимо что-то делать, -- сказал  Римо. Он раздумывал, можно
ли  разбить  пляж.  Впрочем, пляж  ведь уже  и  так разбит. Песок состоит из
крошечных  обломков скал и  кораллов. Тогда  Римо задумался, удастся  ли ему
воссоздать первоначальный облик побережья.
     -- Тогда давай изучать дары. Или, как сказали бы американские торговцы,
подведем баланс.
     -- Все равно я  сейчас очень нервный. Ну  ладно. Давай  пройдем  списки
даров. Тебе  не  обязательно переходить  на английский. Ты  же  научил  меня
корейскому языку.
     -- Поистине так, но я уже начинаю упоминать  в  моей истории, что порой
при твоем обучении использовался и английский язык.
     --  Только  сейчас?  Почему  же  именно теперь,  когда я  учусь  только
по-корейски, а в начале говорил исключительно по-английски?
     -- Достань свиток, -- велел Чиун.
     Свиток находился в  одном  из  четырнадцати сундуков,  с  которыми Чиун
всегда переезжал с одного места на другое.  Только в двух из них  находилась
его  одежда, а  в  остальных содержались в основном старинные  безделушки, а
также  множество  свитков  хроник  Синанджу.  Чиун  попытался как-то  ввести
содержание этих  свитков в  память компьютера, но  по  случайности компьютер
стер  страницу с  именем Чиуна, после чего  Чиун стер  с лица земли продавца
компьютеров.
     Римо  отыскал первый  список с  дарами,  где  значились лошади  и гуси,
ячмень и просо, а также бронзовая статуя какого-то давно сгинувшего бога.
     К тому  времени,  когда они подошли ко времени китайских  императоров и
миллиарду золотом, мысли у  Римо стали путаться. А когда они достигли места,
которое Чиун назвал самым важным, Римо встал, собираясь заняться рисом.
     -- Сядь. Это самое  важное, --  и Чиун поведал  Римо  о принце, который
соглашался заплатить, но не прилюдно.
     -- Это уже будет последнее? -- спросил Римо.
     -- На сегодня -- да, -- ответил Чиун.
     -- Ладно. Давай, -- согласился Римо.
     Ему  вдруг  очень захотелось  понять,  умеют  ли чайки мыслить. А  если
умеют, то о чем они думают? А песок думает? Был ли рис на самом деле свежим?
Может,  сегодня надеть сандалии? Обо всех этих  предметах  и размышлял Римо,
пока Чиун старательно  втолковывал  ему: нельзя  позволить, чтобы считалось,
будто наемному  убийце не  заплатили, ибо  тогда другие  тоже попытаются  не
платить. Однажды такое произошло, и именно  по этой  причине некоего  принца
следовало преследовать по всему известному тогда миру.
     -- Они испробовали  один  за другим шесть  способов защиты, и все шесть
оказались бесполезными. Из одного края  в  другой бежал  тот принц,  и таким
образом Рим и Китай,  Крит и Скифия узнали, что никто не смеет оскорбить или
опозорить Синанджу.
     -- Так где же его в конце концов убили? -- спросил Римо.
     --  Его  не надо было убивать.  Цель преследования  заключалась в  том,
чтобы доказать  и защитить  священную и  непреложную истину: ассасину должно
быть заплачено. Тогда  как  ты  даже не думаешь о дарах,  и после  этого еще
жалуешься, что сходишь с ума.
     -- И что  же произошло  с  тем  принцем, который не  заплатил? -- снова
спросил Римо.
     -- Он был лишен и  своего королевства, и безопасного места, где мог  бы
преклонить  голову для отдыха, лишен славы и  чести. Точно ночной вор, точно
ничтожнейший червь вынужден был он скрыться, дрожа от страха.
     -- Значит, мы упустили его? -- просил Римо. -- Синанджу упустило его?
     -- Займись своим рисом.
     --  Мы все-таки  упустили его,  верно? --  упрямо продолжал  спрашивать
Римо, и лицо его вдруг просияло.
     --  Послушай, на твоем лице  написано счастье. Если  в  ты только видел
свою злобную белую усмешку, ты бы сгорел со стыда.
     --  Мне совершенно  не  стыдно.  Я хочу  узнать, как было  покончено  с
принцем. Покажи мне его голову. Когда-то в Багдаде это было весьма популярно
-- выставлять  головы казненных на городских стенах. Вот я и хочу посмотреть
на такую голову.
     -- Он был унижен, -- заявил Чиун.
     --  Мы не  смогли  его  заполучить,  правильно?  Так как  же тогда  все
разговоры о том, что якобы существует лишь один мир, где можно  прятаться, а
поскольку  в этом же  самом мире  есть  мы, следовательно, спрятаться нельзя
нигде.  Никто  не  может  укрыться.  Даже мы  не  можем. Куда же он скрылся,
папочка?
     -- Рис.
     -- Теперь мой  отпуск начинает мне нравиться, -- заявил Римо. -- Я хочу
узнать, где он спрятался. Афины? Рим? Китай?
     -- Это, -- возразил Чиун, -- нехороший отдых.
     -- Кто его упустил -- Великий Ванг или другой?
     -- Отстань, -- буркнул Чиун, подбирая складки своего кимоно  и  пряча в
них свиток.
     Именно поэтому Римо никогда не хотелось изучать дары Дому Синанджу. Это
же очевидно. Он  не  был готов  к этому, а  он, Чиун, не  намерен заниматься
превращением бледного клочка свинячьего  уха в подлинного Мастера  Синанджу.
Некоторые вещи находятся за пределами возможностей даже Великого Чиуна.

     Уорнер  Дебни  совершенно  не  выносил  двух  вещей. Во-первых, терпеть
поражение,  а во-вторых  --  признаваться в  нем, и  вот теперь  он вынужден
страдать от того и от другого, да еще когда речь идет о клиенте,  у которого
больше денег, чем у арабских шейхов.
     На его глазах полученный им заказ и деньги улетучивались,  несмотря  на
кучу находившихся  в его  чемоданчике подслушивающих устройств, некоторые из
которых все  еще  были приклеены к полоскам пластыря. Он  пытался  объяснить
мистеру Воберну, почему оказалось невозможно прослушать эту парочку.
     Мистер Воберн  обладал  самыми  холодными глазами  из всех, какие Дебни
когда-либо видел  на  человеческом лице.  И движения  у него были  странные,
очень странные, даже для богатого наследника, который привык, что его всегда
обслуживают. Медленные.  Медленные  жесты и каменное  лицо. А поскольку этот
богатый отпрыск Вобернов  оказался весьма неразговорчивым, то есть он вообще
ничего не  говорил, точно  какой-нибудь чертов король, восседающий на  своем
треклятом  троне,  Уорнеру  Дебни  из  "Систем  безопасности  Дебни,   Инк",
приходилось самому говорить гораздо больше, чем хотелось бы.
     Он  подробно  распространялся о настенных подслушивающих устройствах  с
наводящимся   лучом,   которые   могут   распознавать    текст   с   помощью
фокусированного луча, но  в  конце  концов  вынужден был признаться  мистеру
Воберну:
     -- Я потерпел неудачу. Просто сокрушительный провал, мистер Воберн, и я
приношу вам свои извинения.
     -- Вы утверждаете, что вам ничего не удалось уловить из разговоров этих
людей?
     -- Не то, чтобы уж совсем ничего. Мы поймали одно слово.
     -- Какое это слово?
     -- Рис... больше ничего. Это может что-то значить?
     --  Это  означает,  что корейцы часто  едят рис,  -- пояснил Реджинальд
Воберн Третий.
     -- Я хочу сказать,  что эти  ребята собрали все. Буквально все. Точно в
доме  была весенняя  уборка. Вы понимаете. Они все это проделали с  такой же
легкостью,  с какой  вы  или  я, войдя в комнату,  заметили  бы  сигарету  в
пепельнице, понимаете. Просто вошли  в свой номер и, точно порядок наводили,
сразу же  собрали  и  выкинули все жучки до одного. В  это время я стоял  за
дверью,  но они даже не обсуждали ничего. Вот я и  остался на бобах со всеми
своими   лучевыми   подслушками  и   компьютерными  чипами,   пришлось   мне
воспользоваться собственными ушами, только эти  ребята  очень странные.  Они
вообще  не  говорили  о подслушках, просто  занялись  распаковкой  вещей,  а
устройства выкинули вместе с пустой коробкой из-под салфеток.
     -- Вам будет заплачено полностью, -- произнес Реджи.
     -- Сэр?
     -- Благодарю вас. Можете идти.
     -- Но вы ведь поняли, мистер Воберн, мне так и не удалось подслушать ни
одной их фразы...
     -- Мы всегда оплачиваем счета за предоставленные услуги. Мы -- надежные
клиенты. Мы вам заплатим. Ваши извинения приняты, -- произнес Реджи.
     Чудесно, подумал Реджи. Техника потерпела поражение, ибо имела за собой
всего лишь один век развития. Но про себя Реджи знал, что за ним стоят века,
поэтому  он использовал  уши, которые могут слышать  неслышимое,  как сказал
камень.  А  какой-то там мелкий  шпион  оказался неспособен.  И почему  этот
человек все еще стоит в его кабинете с разинутым ртом?
     -- Могу ли я еще что-то для вас сделать, мистер Воберн?
     Разве он уже не сказал этому типу, что его извинения приняты?
     --  Уорнер Дебни к вашим услугам. Те ребята  и  в самом  деле оказались
слишком твердым орешком. Но в следующий раз... -- начал Дебни.
     --  Повторите-ка  еще  раз,  как  ваше  имя? Следовало  еще раньше  все
проделать,  когда  он  только выслушивал все  оправдания, это и означало  бы
прощение.
     -- Дебни, сэр. Уорнер Дебни.
     -- Уорнер, дайте мне вашу руку, -- попросил Реджи и опустил руку в ящик
стола.
     Там имелась игла с химическим  веществом, останавливающим сердцебиение.
Оно было разработано  для нужд хирургии в  одной  из  фармацевтических  фирм
Воберна,  но его еще следовало опробовать на людях. Вся сложность состояла в
том,  чтобы  сделать мощное средство достаточно  безопасным. Мельчайшая  его
доза -- одна часть на миллион -- была уже смертельна.
     Уорнер  Дебни  неуверенно протянул  руку.  Если богатый клиент, который
платит  даже  за  неудачи,  просит  о какой-то глупости, нельзя говорить ему
"нет". Уорнеру еще никогда раньше не платили за провалы.
     --  Благодарю вас, -- сказал  Реджинальд, беря протянутую  руку и очень
нежно поглаживая Уорнеру подушечки пальцев.
     Потом Реджи улыбнулся и вонзил иглу в ладонь. Уорнер Дебни  рухнул, как
камень. Бац! И он на полу. Реджинальд убрал иглу. Средство  было испытано на
людях. Оно действовало.
     В полиции,  куда  позвонил Воберн, согласились,  что смерть по-видимому
наступила в  результате сердечного приступа, и "Дель Рей Промоушен"  следует
только похоронить несчастного.
     -- Его голова по-прежнему на месте?
     -- Да, господин офицер, -- ответил Реджи.
     --  Тогда  эта  смерть быть  естественная. Мы  тут,  на Караибах, очень
осторожны,  когда  расследовать необычные смерти.  Если  он умер от стрелы в
сердце, мы никак не можем сказать, что смерть естественна, сэр.
     -- Я полностью согласен с вами, констебль, и пожалуйста, передайте нашу
признательность  Дому  правительства  и милым людям вашего острова за  столь
теплый и радушный прием, какой был нам оказан сегодня.
     -- Как пожелаете,  ваше  высочество, -- сказал  констебль,  недоумевая,
почему вдруг у него вырвались эти слова.
     А потом он вспомнил. Разговаривая с мистером Воберном, он испытал то же
самое  чувство, какое охватило его, когда он стоял по  стойке "вольно" перед
королевой Великобритании Елизаветой. Он извинился перед мистером Воберном за
невольную оговорку.
     -- Мы принимаем  ваши  извинения,  -- сказал Реджи. Когда Уорнер  Дебни
ногами  вперед покинул кабинет с помощью двух  швейцаров,  Реджинальд Воберн
Третий не  смог подавить подлинной радости от удачи первого же своего выпада
против врага.
     В намерения Воберна не входило  осведомлять  слуг  о  своих мыслях. Сам
того  не зная,  Уорнер Дебни добился успеха. Узнав, как легко справилась эта
парочка   с   подслушивающими  устройствами,  Реджи  понял,  что   они   уже
сталкивались с такими  вещами, причем не раз, а, безусловно, довольно часто.
По мысли Реджи,  такая практика вполне подходила  к образу  наемного убийцы.
Они и должны  быть  привычны к такого рода устройствам. А тут еще кто-то  из
обслуживающего персонала сообщил Реджи, что один из этих  совладельцев и был
тем самым человеком, который вышиб стену.
     -- Поверите ли, что он сделал это голыми руками, сэр?
     -- Мы верим, -- просто ответил Реджи.
     Он  нашел их,  точнее, они нашли его. Теперь можно идти дальше по  пути
седьмого камня. Все складывалось просто великолепно.
     -- Вы хотели бы взыскать с них за сломанную стену, мистер Воберн?
     --  Нет.  Мы  просто желаем с  ними  побеседовать. В тот же  день  Чиун
встретился   с  первым,  воистину   достойным  уважения   белым,  владельцем
недвижимости,   который  выразил  старику   сочувствие  по  поводу  сыновней
неблагодарности -- хотя Чиун не то, чтобы выражал недовольство -- ив связи с
трудностями, возникающими, когда работаешь на правительство.
     Нельзя сказать, чтобы Чиун и на это жаловался. Он  вообще не жаловался.
Даже если упомянутое  правительство,  подобно всем схожим выдумкам белых, не
умело  оценить   его   работы.  Как  это  характерно  для  белых.  Как   это
по-американски!
     -- Вы действительно сказали "по-американски", не правда ли? -- радостно
переспросил Реджи и получил в ответ кивок.
     -- Мы так и думали, что правильно поняли, -- сказал Реджи.
     На следующий  день позвонил Смит и сообщил, что есть срочное задание, а
когда Римо уехал на автомобиле, Реджинальд Воберн  Третий  приветствовал это
событие коротким радостным танцем среди жалких остатков зарослей алоэ.
     Сработало!

     Смит ждал в аэропорту  с бумажником и  чемоданом.  Его худое  лицо даже
вытянулось от напряжения.
     -- Я очень сожалею. Знаю, что вам крайне нужен отдых, но я вынужден был
вас вызвать, --  сказал он Римо и больше  не вымолвил  ни слова, пока они не
сели в машину, серый "шевроле".
     Римо знал, что этот человек может  распоряжаться миллионами Долларов  и
летать  на  личном  самолете,  стоит  ему  только  пожелать.  И  все  же  он
путешествовал в экономическом классе, брал в наем самые дешевые автомобили и
в жизни не потратил на себя лишнего пенни, хотя прекрасно  знал, что никакая
правительственная  комиссия  никогда не сможет  заглянуть в расходную  книгу
организации.   И  Римо  подумал,  что  при  назначении  Смита  на  должность
руководителя организации, был сделан правильный выбор.
     Римо   заглянул  в  бумажник.   Там  лежал  пропуск  в  Белый  Дом  для
представителя   прессы.   В   чемодане   находилась  белая  рубаха,   костюм
неопределенного цвета и соответствующий галстук.
     -- Я так  понимаю, что костюм предназначен  мне,  -- сказал Римо, когда
они выехали со стоянки.
     -- Да. Без него вы не можете появится в пресс-центре Белого Дома.
     -- А почему такой  больничный цвет?  Кто  может носить  костюмы  такого
цвета?
     -- Вы должны выглядеть как настоящий репортер, -- ответил Смит.
     Римо снова взглянул на костюм.  Розовато-серый.  Да, это и в самом деле
розовато-серый цвет.
     -- Они что, получают доплату за ношение такой одежды? -- спросил Римо.
     -- Нет.  Она им нравится.  Они всегда выбирают подобные цвета. Конечно,
кроме  телевизионных журналистов. Те по большей части -- актеры и актрисы, а
потому умеют одеваться. А вот настоящие репортеры одеваются так. И вы должны
стать  одним  из них. Еще раз приношу свои  извинения за то, что прервал ваш
отпуск.
     -- Я сходил с ума от безделья, -- ответил Римо.
     -- Будьте осторожны, -- предупредил Смит. -- Я не шучу. Берегите себя.
     Римо  протянул руку  к  рулю  и  коснулся его  подушечками  большого  и
указательного пальцев, Римо явственно воспринимал малейшее движение частиц в
пластмассе, из которой был сделан этот руль. Задолго  до того, как мир узнал
о существовании атомов и молекул, Мастера Синанджу уже знали, что все в мире
состоит  из  взаимотталкивающихся  и  взаимопритягивающихся   друг  к  другу
мельчайших частиц.
     Синанджу было  ведомо  и  то, что  в  мире нет покоя,  все находится  в
движении.  Римо ощущал  движение машины и вдыхал застоявшийся из-за закрытых
окон  воздух.  Он  осязал  теплую  гладкость  серого   пластмассового  руля,
одновременно  отмечая  незаметные  глазу  рытвинки  и щербинки. Пальцами  он
чувствовал  тяжесть  руля,  твердость  и  упругость  пластмассы,  напряжение
материала и далее, движение космоса, на таком  уровне  слишком слабое, чтобы
восприниматься  глазом,  так как вселенная слишком велика  для этого. В одно
мгновение  Римо  перевел один-единственный  атом в некой  молекуле на другую
орбиту, достаточно было напряжения воли. Мысль прошла через кончики пальцев,
и вот  уже там, где Римо касался  пластмассы,  в  руле появился разрыв в три
четверти дюйма.
     С точки зрения Смита,  это  выглядело  так, будто Римо  протянул руку и
часть  рулевого обода просто исчезла. Все произошло слишком быстро. Смит  не
сомневался,  что Римо просто каким-то образом выломал кусочек  руля и где-то
его спрятал. Настоящее волшебство.
     -- Значит, мне нужен отдых.  Значит, я не в форме. Кто же  представляет
для меня опасность? -- спросил Римо. -- У кого какие сложности? Я и  во  сне
могу справиться с кем только вам угодно. Где возникли проблемы?
     -- Я забочусь о  том,  чтобы вы  как можно дольше сохраняли здоровье. И
росли, что ли.  Не знаю. Но я  точно  знаю,  что,  если в не крайность, я бы
никогда не стал вызывать вас из отпуска.
     -- Отпуск у меня  уже закончился. Я, кажется, целую вечность  проторчал
на этом острове. Боже мой, да это длилось не меньше четырех дней, --  сказал
Римо.
     -- Сегодня днем во время пресс-конференции президента собираются убить.
     -- Кто это вам сказал?
     -- Убийца.
     -- Вы хотите сказать, что были угрозы?
     -- Нет, -- покачал головой Смит. -- Угрозы -- это пустые слова. Я бы не
стал  вас сюда вызывать  из-за  какой-то  там угрозы.  Президент Соединенных
Штатов  получает около  сотни подобных угроз  в неделю.  Секретная служба их
проверяет и заносит имена в компьютер. Если в не он, нам пришлось бы строить
целый склад только под эти имена.
     -- Откуда вы знаете, что этому убийце попытка может удаться? -- спросил
Римо.
     -- Потому  что  он уже кое-что сделал, -- ответил Смит.  Он  достал  из
кармана пиджака записку и, не отрывая глаз от  дороги, передал  ее Римо. Там
значилось: -- "Не сегодня, но в четверг, в два часа дня".
     -- И что из этого? -- спросил Римо. -- В чем тут дело?
     -- В эту записку была завернута  маленькая бомбочка,  которую президент
обнаружил   в   кармане  пиджака.  Он   обедал  с  очень  важным  человеком,
занимающимся сбором средств на предвыборную кампанию. Такой скромный частный
обед с  мистером Эбнером Востером.  И тут президент  услышал  звонок в своем
кармане. Нащупал  выпуклость  и  обнаружил  бомбу.  Не  больше  миниатюрного
калькулятора,  но  заряда хватило бы, чтобы превратить  президента  в салат.
Секретная служба немедленно выпроводила бизнесмена.
     -- Ладно, значит, он -- ваш подозреваемый.
     -- Не  так  все просто, -- остановил  его Смит. -- Сегодня ночью, когда
президент чистил зубы, он снова услышал звонок. На этот раз в своем халате.
     Смит снова полез в карман пиджака  и достал еще одну записку, такого же
размера, написанную тем же почерком и содержащую то же самое сообщение.
     --  Тогда был устранен личный камердинер президента, Роберт Кевон. Но и
это не помогло.
     Смит вытащил  из  кармана  очередную записку.  И  повернул  на  широкий
бульвар.  Римо  кинул быстрый  взгляд на  записку, она  в точности повторяла
первые две.
     -- Дейл Фриво, -- произнес Смит.
     -- Кто он такой?
     -- Новый  агент  Секретной  службы,  которому  было  поручено  охранять
президента, -- пояснил Смит.
     -- Еще одна бомба?
     --  Совершенно  верно.  В  новом  бронежилете,   который  Фриво  принес
президенту. Предполагалось, что  этот  жилет защитит президента,  если бомба
окажется в его костюме или халате, -- сказал Смит.
     -- Почему мне надо  действовать под прикрытием  репортерского пропуска?
-- спросил Римо.
     --  Потому что  в  четверг в два часа дня, то есть  сегодня,  президент
обычно проводит  пресс-конференции. И убийца наверняка это знает.  Вы должны
будете защитить президента.
     -- А  что мне делать, если бомбу уже  подложили в одежду президента? --
спросил Римо.
     -- Я  не  уверен,  Римо,  но сегодня среди  ночи  я видел,  как  дрожал
президент моей страны, и я просто не мог ему не сказать, что мы будем рядом,
даже если рискуем раскрыть себя.  Этим  занималась Секретная  служба,  ФБР и
ЦРУ,  но у них  ничего  не  получилось.  Вся  надежда  на вас, Римо. Спасите
президента, если сможете. И поймайте убийцу.
     -- Вы полагаете, есть вероятность, что ему удастся?.. -- спросил Римо.
     --  Это  не просто  вероятность,  --  ответил  Смит.  Автомобиль  вдруг
тряхнуло, несмотря на мощные американские амортизаторы.
     --   Вы  не   могли   бы   вернуть  тот  кусок,  который  выломали?  --
поинтересовался Смит.
     -- Я его не выламывал, -- ответил Римо.
     -- Тогда что же вы сделали? У меня дырка в рулевом колесе.
     -- Не знаю. Не могу объяснить. Мне обязательно надевать этот костюм?
     --  В  нем вы не будете привлекать внимание,  -- сказал Смит, высаживая
Римо в нескольких кварталах от Белого Дома.
     Пресс-конференция проходила в Розовом саду. Президент хотел  объявить о
самом  удачном квартале в истории деловой  жизни страны. Уровень безработицы
пошел вниз, инфляция тоже. Зато на лицо был рост промышленного производства.
У бедных американцев появилось больше реальных доходов и они веселее тратили
их, улучшая тем  самым благосостояние других американцев. Собственно говоря,
только   одна,  десятая   процента   населения   находилась   в   стесненных
обстоятельствах  -- невероятно низкая доля, такое неслыханное процветание до
сих пор не достигалось еще ни одной цивилизацией.
     -- Мистер президент, а что вы делаете для нуждающихся?
     Таков  был  первый  вопрос. Второй  журналист  поинтересовался,  почему
президент   с   таким  черствым  равнодушием  относится  к  этому  скромному
меньшинству -- одной  десятой процента. Может, причина этого в том,  что  их
так мало и они беззащитны?
     Следующий вопрос: не считает ли президент, будто  наличие этой  десятой
части  процента   само  по  себе  доказывает,   что   уповать  на  свободное
предпринимательство слишком жестоко и бессердечно, а также свидетельствует о
необходимости  новый  государственных  программ  помощи неимущим, а  иначе в
глазах  всего   мира  Америка  предстанет  в  качестве   страны  с  жестокой
диктатурой?
     Был  ли  когда-нибудь  господин президент в  числе  этой десятой  части
процента?
     В течение двадцати минут все вопросы касались исключительно пресловутой
одной десятой процента неимущих,  пока  наконец президент не  объявил, что у
него   имеется   конкретный   план   по   искоренению   этого   зла.   Тогда
корреспондентский  корпус  перешел к  внешней  политике. Президент  упомянул
новый мирный договор, заключенный при непосредственном участии Америки, этот
договор  положил  конец  тридцатилетней  приграничной войне  в  Африке.  Тут
вопросов не последовало.
     Римо  следил за президентом, следил за его  окружением.  Он чувствовал,
что  президент  нервничает.  Он  несколько  раз  смотрел  на  часы.  Тут  же
последовал вопрос, не сломаны  ли часы  господина президента и каким образом
эта поломка связана с его президентством.
     Римо  тоже  глянул  на часы. Два  часа дня настали  и  минули. Никто не
пошевелился. Ничего  не  произошло,  и  президент  объявил пресс-конференцию
законченной  после  последнего вопроса: не думает ли господин президент, что
десятая часть процента, которой столь легко  пренебрегают, что эти  неимущие
люди  просто  выпали  сквозь  дыру  в  страховочной сетке  общечеловеческого
участия, и не проистекает ли эта неудача его правления из того же источника,
что и поломка президентских часов?
     -- Нет, -- ответил президент, и  улыбка его  на этот  раз была  гораздо
веселее, потому что на часах  уже  значилось два часа  пять минут пополудни.
Когда же президент отвернулся, из-за камеры вдруг выскочил человек с прямыми
черными  волосами и малазийским темнокожим лицом,  неизвестный сжимал в руке
кинжал и вопил:
     -- Смерть тебе! Смерть тебе!
     Появление   этого   человека   было   неожиданным.   Секретная  служба,
ошеломленная  внезапным нападением со стороны  прессы,  растерялась, и  Римо
понял,  что убийца со своим  кинжалом  доберется  до подиума  в Розовом саду
раньше,  чем  его смогут остановить. Тогда он,  сидя в первом ряду,  кинул в
убийцу записную книжку в картонном переплете.
     Со стороны казалось, что  Римо просто раскрыл ладонь, но  на самом деле
книжка летела с такой скоростью, что начисто срезала руку, сжимавшую кинжал,
убийца  достиг  подиума уже лишенный кисти, он все  еще грозил смертью, но в
грудь президента ткнул обрубком, а бесполезный кинжал валялся на лужайке.
     Агенты  Секретной службы накинулись на человека, свалили его на землю и
быстро  удалили из  Розового  сада  президента;  а  потом  вдруг со  стороны
лежащего  послышался зуммер, сопровождаемый хлопком.  Хлопок  издал  красный
влажный  предмет, взлетевший  в  воздух. Это оказалось сердце убийцы. Что-то
вытолкнуло или вырвало его из грудной клетки человека.
     После  проверки  корреспондентских  удостоверений  установили  личность
нападавшего  -- Дю Вок из Индонезийской пресс-службы. Ранее этот человек был
известен  как  солидный  журналист,  недоступный для  всякого  рода взяток и
подкупов, поскольку  имел независимый  доход. Он не принадлежал  ни  к одной
политической  группировке,  что,   конечно,  выделяло  его  среди  остальных
индонезийцев, которые либо стояли за правительство, либо за повстанцев.
     Следующую ночь Римо  по настоянию  Смита провел  рядом  с  президентом.
Однако ни  записок, ни бомб больше обнаружено не было.  Римо остался  еще на
три  дня,  по-прежнему  не  снимая  своего  костюма  странной  расцветки.  А
последний день он даже находился в дальнем крыле Белого Дома.
     И  опять-таки ничего -- ни записок, ни какой-либо  причины, по  которой
индонезиец по имени  Дю Вок пытался убить президента.  Еще более  загадочным
казалось  то,  каким  образом  ему удавалось подбрасывать записки  в  одежду
президента.  Из имевшихся  объяснений  наилучшим  было  то,  где  виновником
называли  некую  радиотелевизионную сеть. Только  зачем  средствам  массовой
информации понадобилось убивать президента?
     Римо уже находился в пути, возвращаясь к месту своего отдыха, когда его
самолет изменил курс  в связи  с  государственной необходимостью. Авиалайнер
направлялся  к Далласскому  международному  аэропорту,  и  пассажиры  начали
ворчать. По прибытии все они были  сняты с  борта, кроме Римо, которому дали
знак пройти в кабину.
     Там его ждал Смит. Он молча вручил Римо листок белой  бумаги. Такого же
размера, как и те, в которые были завернуты бомбы, найденные на президенте.
     -- Они опять добрались до его тряпок? -- спросил Римо.
     -- Если бы нам так повезло, -- отозвался Смит.
     -- Они убили его?
     -- Если бы нам так повезло, --  повторил  Смит. -- Президент  -- важная
фигура, но ведь он  -- не Монтана, Миннесота и  Айова  вместе взятые, а если
ветер поспособствует, то еще и весь Средний Запад, включая Чикаго.
     -- Каким образом они собираются взорвать всю  центральную  Америку? Они
ведь не русские, -- спросил Римо.
     --  Для  этого не  надо  быть  русскими. Кроме  того, существуют  вещи,
похуже, чем несколько атомных бомб, -- ответил Смит.

     Реджинальд Воберн Третий  был одет в шорты, белую майку  и сандалии, он
весело напевал себе под нос.  И смотрел фильм. На экране рвался к президенту
Дю Вок с кинжалом. Летела записная книжка Римо. Реджи открутил пленку назад,
и  книжка от руки с  кинжалом отлетела обратно к тому, кто ее бросил. Съемки
производились камерой с невероятной скоростью фиксации. А иначе ни за что не
удалось бы  поймать движения человека в розовато-сером костюме. Правда, дело
несколько  осложнялось  тем, что  семнадцать человек было одето в одинаковые
костюмы.   Однако  искомая  личность  могла  находиться  только  среди  трех
серо-розовых, сидевших в первом ряду. А фильм Воберна, был единственным, где
имелось  нужное  количество кадров  в секунду,  чтобы  запечатлеть  движение
записной  книжки.  И в  самом  деле,  книжка летела так  быстро,  что воздух
раздирал ее страницы точно наждак.
     Реджи узнал  этого  человека. Американец.  Вторая  слива.  Все было так
очевидно, что,  казалось,  догадаться  не  составило  почти никакого  труда.
Сначала подслушивающие устройства,  которые не сработали. Это показало,  что
они  профессионалы,   ведь  только  профессионалы  привыкли   иметь  дело  с
подслушкой.  И если  этот  американец и в самом деле каким-то  образом  имел
отношение  к семье  старого  корейца,  они вместе могли работать  только  на
высшую власть в стране. Разговаривая с Реджи, старик упомянул правительство.
Значит, все очень просто: стоит только возникнуть угрозе президенту -- и они
вынуждены будут тут же явиться на помощь. Когда Римо сразу же после записок,
найденных  у  президента,  внезапно  оставил  кондоминиум  "Дель Рей", Реджи
окончательно  удостоверился,  что  нашел свои жертвы.  Точнее  сказать,  они
пришли к нему, ибо великая тайна  седьмого камня состояла в  том, что жертвы
сами должны были показать Реджи, как их убить.
     Реджинальд   снова   просматривал  фильм,  сделанный  быстродействующей
камерой. Это и в самом  деде  была  вторая  слива. Реджи поставил сцену -- а
актер явился  сам. Воберн снова  прогнал пленку и  прикинул силу, с  которой
ударила записная  книжка.  А ведь рука  Римо  при  броске едва шевельнулась.
Феноменально.
     Теперь Реджинальд уже знал, что эти двое -- те,  кого он искал. Правда,
сначала он предполагал,  что оба  будут  корейцами,  но  белый,  безусловно,
каким-то образом связан со стариком,  а сам  старик, можно  не  сомневаться,
столь  же грозен,  как белый. Реджи вполне мог представить себе, как один из
них  неустанно преследует принца и его армию по всему свету и изгоняет прочь
за пределы территорий, известных цивилизованному миру и нанесенных на карты.
Эти двое невольно вызывали страх. Реджи снова посмотрел, как двигалась кисть
белого.  Такое естественное, экономное движение. Реджи  знал,  что на других
людей сильное  впечатление  произвел  бы результат  этого  действия,  но  он
наблюдал за его источником. Если в Реджи не  искал его специально, не знал о
его  существовании  заранее,  ему никогда  не  удалось  бы  обнаружить этого
человека  с  помощью  обычных способов наблюдения. И восприятия. Но,  тем не
менее, вот  она перед ним,  эта таинственная сила, гораздо  более пугающая и
одновременно  почему-то  гораздо более желанная жертва, чем даже  тот первый
слон, которого он убил в джунглях.
     А ведь на  первый  взгляд  эта парочка  ничем не отличается  от обычных
людей. Реджи поймал себя  на том, что бубнит себе под нос древнюю молитву, и
тут же осознал:  она  была на том старом языке, которому обучил  его отец, и
обращалась к давно умершим  и всеми  позабытым богам.  Царство,  где  правил
принц Во, сгинуло. Но сила корейца пережила века. Значит, стоило ждать.
     Зазвонил телефон.  Это  был  отец Реджинальда. Семья Вок  из  Джакарты,
Индонезия, выражала недовольство тем, что Реджи убил их благословенного сына
Дю,  и,  хотя  они признают первенца  первого  сына истинным главой по праву
рождения,  это вовсе  не  означает,  будто он может  убивать  их  по  своему
произволу.
     -- Отец, -- заявил Реджинальд. -- Мы имеем право и на это.
     -- Тогда как ты надеешься сплотить семью, если будешь их убивать?
     -- Об этом мы позаботимся, -- успокоил его Реджи.
     -- Ты хочешь сказать, что остальные с тобой? -- спросил отец.
     -- Нет, -- ответил Реджи. -- Но мы обо всем позаботимся.
     Повесив трубку, Реджи подумал,  что, хотя  на него  работает  множество
людей,  ни один из  них не  работает  вместе с  ним. Так обычно  и  бывает у
принцев. Они всегда одиноки.
     Семья Воков в Джакарте получила от перворожденного сына по прямой линии
от принца Во особое серебряное блюдо, инкрустированное яшмой.
     В   середине   его,   укрытый    тончайшими   шелками,   лежал   особый
подарок-сюрприз. И  был он столь чуден, столь огромными казались драгоценные
камни, укрытые  шелком, что Реджинальд Воберн Третий  обратился  к  семье  с
одной  просьбой. Он хотел, чтобы все дети семьи присутствовали при  том, как
будут  разворачивать  подарок.  Реджинальд  искренне  раскаивался и жалел  о
гибели одного из членов семьи, который служил ему, и,  хотя  никакими дарами
не  искупить  утраченной  жизни,  они  все  же могут  быть  самым  искренним
свидетельством его, Реджинальда, чувств.
     При сем  последовало только  одно предупреждение. Шелк  нельзя  срывать
второпях,  так как можно повредить тонкие лаковые краски и золотую нить. Его
требуется разворачивать согласно точным  указаниям,  для  чего  семья должна
была связаться  с Реджинальдом  по телефону.  Поскольку  драгоценные  камни,
украшавшие сверток извне, стоили каждый более  ста тысяч долларов, семья Вок
могла лишь отдаленно предполагать стоимость того, что находилось внутри.
     -- А дети тоже присутствуют? Я хочу, чтобы пришли все дети, как бы малы
они ни были, -- сказал Реджи. -- Они должны запомнить этот день.
     -- Да, все тут.
     -- Все? -- переспросил Реджи. Последовала продолжительная пауза.
     -- Почему вы предполагаете, что здесь не все члены семьи?
     -- Мы подозреваем, что Ри Вок  оказался нам неверен. И, поскольку он не
явился,  мы не желаем,  чтобы он имел свою долю в этом  сокровище, -- сказал
Реджи.
     -- Реджинальд, вы и в самом деле пронизываете взглядом моря и видите за
тысячи миль. Тот,  о ком вы  говорите,  отказался прийти. И как  только  вам
удалось это увидеть?
     -- Начнем  без него, -- сказал Реджи, -- ибо мы предвидим гораздо более
великие деяния. Ибо мы читаем в ваших сердцах. Итак, блюдо стоит на полу?
     -- Да.
     -- Рядом нет никаких столов или стульев?
     -- Нет.
     --  Все встаньте  вокруг, -- велел Реджи. -- А  теперь  посадите самого
младшего ребенка прямо на шелковый сверток. Есть?
     -- Да, да. У меня уже руки устали держать его на весу.
     -- А вы опустите его вниз.
     -- Ногами вперед?
     -- Все равно,  --  сказал  Реджи. Вдруг в трубке раздался щелчок, потом
послышался  шум помех трансатлантической  линии,  треск -- и  телефон  смолк
окончательно.
     --  Алло! -- позвал Реджи, но ему никто  не ответил. Через час позвонил
Ри Вок, тот человек, который не присутствовал при съезде всей семьи.
     -- Благодарю вас, -- сказал он. -- Благодарю вас за мое спасение.
     -- Кому-нибудь еще удалось спастись? -- спросил Реджи.
     --  Никому.  Обвалился  весь  дом.  Я  слышал, что обломки  находили за
полмили от него.
     -- Ри Вок, мы объявляем вас главой клана Вок.
     -- Да, великий принц. Но ведь Воков больше не осталось.
     -- Женитесь, -- бросил Реджи. -- Мы так повелеваем.
     -- Слушаюсь, великий принц.
     Вскоре после этого разговора позвонил отец, и Реджи пришлось  объяснять
ему, какие  были веские причины сделать  то, что  сделано: за протекшие века
семья  слишком  разболталась,  а  теперь,  наконец,  когда  корейцы  сгинут,
настанет время вернуть ей полную славу.
     -- А они уже сгинули, эти корейцы?
     -- Вы даже не  представляете себе,  кто  они на  самом деле, -- ответил
Реджи глупому старику.
     -- Вы уже их убили?
     -- Мы это совершим, -- ответствовал Реджи.

     (История Синанджу,  вышедшая  из-под благодатного пера Чиуна, для  тех,
кто придет в будущем, дабы Дом Синанджу и далее жил и процветал в славе.)
     И на протяжении многих лет Чиун не признавал никаких препятствий,  хотя
ученик  его  происходил  не  совсем  из тех  мест, которые  ранее  считались
принадлежащими деревне.  Как  уже не  раз упоминалось  в  хрониках,  границы
деревни часто менялись.  Порой  те, кто жил на запад от мельницы,  считались
принадлежащими Синанджу.  Порой  нет.  Кто  мог  бы точно  указать,  в каких
границах лежит деревня в одном  веке  и каковы ее пределы в другом? Как  уже
говорилось  в  предыдущих  хрониках  Чиуна, возможно найдутся и  такие,  кто
поставит  под сомнение, и  не без основании,  утверждение  о том, что ученик
Чиуна  и в самом деле родился в надлежащих  пределах деревни.  Что ж, всегда
найдутся люди, повсюду выискивающие одни недостатки.
     Тем  не  менее, прошли годы, и Римо доказал, что Чиун может поднять его
до  таких высот мастерства,  отрицать которые  никто  не  посмеет. Он был бы
истинным  Синанджу, даже если в  родился  дальше южной деревни. Более  того,
даже если бы он происходил из Пекина или Токио, хотя это и не так.
     На время отдыха Чиун взял Римо на остров в новом мире, открытом Чиуном.
(Смотри: "Открытие Америки. Император, который не вполне соответствует".)
     И случилось так, что некий незнакомец встретился Чиуну и заметив, будто
Римо отсутствует уже много дней и даже недель, сказал так:
     -- Куда уехал ваш сын?
     -- Сын? -- ответил Чиун. -- Почему вы так решили?
     -- Потому, --  ответил сей простой, но весьма мудрый незнакомец, -- что
есть  в нем нечто весьма вам  близкое. Как  могло бы  быть у  сына или  даже
брата.
     И так из уст постороннего человека последовало  свидетельство того, что
Римо,  ученик, определенно был Синанджу, даже  если и родился он,  по мнению
некоторых, много западнее старой мельницы.

     --  Да,  мистер президент, -- произнес Смит  в специальное  устройство,
которое  шифровало  его  слова. И  только  телефон в  Белом  Доме  мог снова
превратить эти звуки в человеческий язык.
     -- Он пробыл там целую неделю, сэр, -- сказал Смит.
     -- Тогда почему он это не прекратил? -- спросил президент.
     -- Не знаю, сэр.
     -- Может, я должен оставить Вашингтон?
     -- Не знаю.
     --  Черт  подери,  Смит,  что  же  вы  тогда  знаете?  Вы  возглавляете
организацию,  которая,  как  предполагается,  знает  все. Тогда что  же  вам
известно?
     -- Он  занимается  этим, сэр. И я не понимаю его  методов. Они известны
только одному человеку.
     -- Этому старику-азиату? Он мне нравится. Задействуйте его тоже.
     --   Боюсь,  сэр,  что  согласно  установленным   правилам,  которым  я
подчиняюсь в своей работе, вы не  имеете права приказывать мне  что-либо. Вы
можете только предлагать или уволить меня.  Это было сделано для того, чтобы
защитить страну от моей организации на тот  случай, если президент попробует
злоупотребить ее могуществом.
     -- Я не понимаю,  почему  попытка спасти двадцать  миллионов  людей  от
мучительной смерти является злоупотреблением.
     Смит  знал,  что  угрозы  смерти  и безумный  индонезийский  журналист,
пытавшийся  заколоть его кинжалом, вывели президента из  равновесия. И он не
собирался  объяснять  растерявшемуся  главе  государства,  что  с  уроженцем
Востока, который так нравился президенту потому, что тоже был в летах, стало
весьма сложно иметь дело, так как Смит послал Римо на задание как раз тогда,
когда Римо должен был отдыхать.
     Смит  только  порадовался,  когда  Римо  наглядно  доказал,  что,  даже
находясь не в лучшей форме, он все равно намного выше любого, кто мог бы ему
противостоять.
     Поэтому Смит  заверил президента, что старика-корейца привлекать к делу
пока не стоит.
     -- Я  снова позвоню  вам,  сэр,  только  если возникнет в  этом крайняя
необходимость. Не думаю, что нам стоит так подолгу беседовать, если мы хотим
сохранить наше прикрытие, -- сказал Смит.
     -- Ладно, -- согласился президент.
     Но уже в тот  же  самый  день Смит  позвонил ему снова. Он просматривал
прогнозы погоды и возможных  изменений  струйных течений,  и выяснилось, что
президенту все-таки  придется покинуть Вашингтон.  Под угрозой находилось  и
восточное побережье.

     Эта  страна принадлежала  индейцам, но  опасность исходила  не  от них.
Наоборот, именно  они, индейцы, стали жертвами. Пологие  холмы, где  некогда
спокойно  паслись  антилопы  и бизоны, пока в их существование  не вторглись
ружья и высокая  цена на  шкуры,  скрывали под своей живописной красой столь
опасную бюрократическую  закавыку,  что  министерства  перекидывали ее  друг
другу со времен Первой мировой войны.
     Под травяным покровом, намного глубже, чем строят свои подземные жилища
крысы-гоферы,   на   четырех  квадратных   милях   притаились  контейнеры  с
нервно-паралитическим  газом;  первые  из них  были  спрятаны здесь  на  тот
случай, если германский кайзер  не усвоит преподанного ему урока,  и Америке
придется применить газ  в окопах  Франции. Но в конце Великой войны, которой
потом был присвоен номер первый, химическое оружие было признано незаконным.
     Подобно другим странам, имеющим постоянные армии, Америка сохранила газ
на  тот  случай,  если кто-то  нарушит договор.  А  потом разразилась Вторая
мировая война, и  был создан  новый, более ядовитый газ --  а вдруг  кому-то
придет в голову и в этой войне нарушить старый договор?
     Затем  пришел черед холодной войны, и тогда уже никому не  было ведомо,
что может прийти в голову  русским, а посему был изготовлен  еще более новый
газ.
     Но ни в одной войне  Америка так  и не применила химического оружия,  и
никакая  иная  страна, на какой  бы  философии она  ни  зиждилась,  тоже  не
воспользовалась  газом,  пока  на  Ближнем  Востоке  одна  арабская  страна,
основанная  на  принципах  "сострадания  и   справедливости"  не  нашла  ему
применения   в   войне   с  соседней  исламской   страной,   основанной   на
"справедливости и сострадании".
     Подобно  другим   цивилизованным  странам,  которые  также  никогда  не
применяли газ во время военных действий, Америка продолжала вырабатывать его
со времен президентства Вудро Вильсона  и первых самолетов, накопив огромные
запасы смертоносных газов. Многие акры, уставленные контейнерами. Даже целые
мили.
     В  начале  двадцатого  века  по  соглашению  с  дружественным индейским
племенем  контейнеры были захоронены на  территории  резервации.  В договоре
значилось:  одна жестянка с газом  за  одну  бутылку виски.  Причем жестянки
будут закопаны в землю и индейцам пакита, о землях которых и шла речь, более
никогда  не  придется  ни  видеть,  ни  тем более  обонять  этот  газ.  Само
правительство Соединенных  Штатов  обещало это  индейцам, обязательство было
скреплено священным словом вождя и народа страны.
     И поскольку  вождь племени  пакита уже опробовал неимоверное количество
виски,   которое  правительство  только  намеревалось  дать  всего  лишь  за
разрешение  хранить газ  на землях пакита, где-то к югу  от  Биллингса, штат
Монтана, то ему ничего не оставалось,  как только принять на  веру священное
слово белого человека.
     Международные  отношения были  такими, какими  они  были,  а потому все
племя  пакита  могло  пребывать  в состоянии блаженного опьянения вплоть  до
шестидесятых   годов   нашего   века,   когда   индейцами   вдруг   овладела
воинственность. Они не собираются далее хранить  отвратительное смертоносное
оружие  белых за их  же  отвратительное  и губящее  человека  виски. Индейцы
желали вернуться к старым корням и требовали ясных вод, и богатых земель для
выпаса, и чистых небес, где обитают великие духи. Минули времена примитивных
доверчивых  индейцев. Правительство Соединенных  Штатов  могло оставить свое
виски себе.
     Пакита требовали вернуть их  утерянное былое достоинство.  Сиречь,  они
требовали наличные.
     Они получили наличные и закупили вдоволь  кокаина и виски, хотя нашлись
среди них и старомодные типы, которым все-таки больше  по вкусу  было виски,
некогда доставляемое от правительства.
     И к  ним  продолжали  доставляться  химические  соединения  в  железных
барабанах. Одного вдоха смертоносного газа хватило бы, чтобы убить человека.
Одна  ложка  жидкости, распыленная в воздухе, стерла бы  с лица земли город.
Кварты  хватило  бы на целый штат,  а  пакита  мирно существовали на четырех
квадратных милях, уставленных металлическими барабанами, и первые из них уже
покрылись ржавчиной. В  сущности, этого и следовало ожидать, закапывая сталь
в насыщенную водами почву.
     Сталь  потихоньку ржавела со времен кайзера и его  гуннов. Министерство
сухопутных сил  заявило, что  его  это не касается,  поскольку армия от газа
избавилась.  Управление по  делам  индейцев тоже  не  хотело  брать  на себя
ответственность, потому как  дело  касалось  непосредственно самой земли,  а
Управление занималось  исключительно индейцами, а  почвы  не  входили в  его
юрисдикцию.  Вопрос  перебросили  в  Министерство  внутренних  дел,  которое
провело расследование и во всем обвинило опять-таки армию.
     А железные  контейнеры продолжали ржаветь. И все знали, что они чреваты
грозной  опасностью. Правительство сформировало комитет  на высоком  уровне,
дабы расследовать  существо  дела  и  срочно дать рекомендации. Шел  год  за
годом,  и под  землей уже  скопилось достаточно газов, чтобы уничтожить весь
штат  Монтана.  К  тому времени, когда  комитет  заканчивал  создания  своих
последних  подкомитетов,  которые  в   свою  очередь   должны  были  придать
окончательную  форму   уже  выработанным  решениям  комитета,   под  землями
резервации  племени пакита  набралось  уже столько  газов, что их  с  лихвой
хватило  бы  для  уничтожения  всех Соединенных  Штатов  и  половины рыбы  в
Атлантике -- в зависимости  от  силы ветров. А  то  и захватило бы приличный
кусок  Канады,  а  если  в  еще  поспособствовало  южное  течение,  проблемы
Центральной Америки сами собой разрешились бы на два века вперед.
     А  потом  некто  в  качестве  скромного  дара  отослал по куску  одного
насквозь   проржавевшего   контейнера   в   Управление  по  делам  индейцев,
Министерство  сухопутных  сил,  Министерство  внутренних  дел  и в  комитет,
который спустя  шестьдесят  четыре  года  после  своего образования  все еще
усердно занимался расследованием.
     В трех  почтовых  отделениях  погибли все  люди,  едва  внешний  воздух
соприкоснулся   с   выделениями   из   пластикового   пакета,   содержавшего
металлический  обломок.  В   четвертом  почтовом  отделении  ветром  отнесло
зараженный воздух  на второй этаж,  там  позже было обнаружено тридцать  два
человека,  молча  уставившихся  в  пустоту,  их  нервная  система  оказалась
безнадежно пораженной.
     Однако  же  самым  страшным  были  не мертвые  и  покалеченные  люди, а
записка.
     "Будьте любезны проверить металл. Вы обнаружите,  что он был изготовлен
на заводах "Руско Стилвокс"  в  Гери, штат  Индиана, в 1917 году, специально
для нужд  сухопутных войск.  И  предназначен для единственной цели:  хранить
газ. Мы  пробовали очистить  металл,  погружая его  в  различные  химические
соединения,  но, как вам, видимо, уже стало ясно  к настоящему моменту, даже
самая жесткая химическая чистка не может очистить это вещество. Нам пришлось
удалить часть металла, дабы установить  в  контейнерах взрывчатку.  Довольно
тяжелая задача, учитывая, что при этом следовало сохранить  полную воздушную
непроницаемость  газовых хранилищ. Но мы умеем устанавливать бомбы. Спросите
об этом у господина президента".
     Еще  до того, как  из почтовых отделений успели  убрать  тела погибших,
пришла вторая  записка, на  этот раз ее доставили непосредственно секретарям
глав  министерств  --  явное  свидетельство того,  что  отправитель  знал: в
почтовых отделениях не осталось никого, способного доставить почту.
     Это письмо было и вовсе загадочным. Там  находился план  лабиринта,  по
которому можно  добраться до хранилища контейнеров и демонтировать  бомбы до
взрыва. Была  приложена  и  схема самой  бомбы,  причем  армейские  инженеры
выразили  свое  изумление  при  виде ее  совершенства.  Она могла  вывернуть
примерно пятнадцать  акров земли. При  соответствующих течениях в воздух при
этом выделится достаточно газа, чтобы уничтожить весь Средний Запад.
     Два  человека попробовали пройти по карте, данной в письме,  и сгинули.
За ними последовал  третий.  Похоже,  в  подземных  хранилищах,  где,  среди
ржавеющих  жестянок  со  смертоносным  нервно-паралитическим газом осторожно
пробирались армейские  разведчики,  нагруженные  дыхательными  аппаратами  и
костюмами,   предохраняющими   кожу  от  контакта  с  зараженным   воздухом,
скрывались какие-то люди, очень хорошо знающие эти места и прекрасно умеющие
убивать.
     А час взрыва неуклонно приближался.
     Армия  оказалась  бесполезной.  В  подземных  лабиринтах  десять  тысяч
человек ничем не лучше, чем один. Собственно говоря, во второй записке прямо
предупреждали:  если  на  обезвреживание  бомбы пошлют  больше  двух человек
одновременно, взрыв будет произведен немедленно.
     Нужно было найти одного-двух людей,  обладающих особыми  способностями,
и, после того,  как лучшие разведчики  погибли в  первый же  день, президент
велел армии устраниться. Он намеревался использовать другие средства.
     Римо  с конвертом, содержащим записки, прибыл в  Биллингс, что  в штате
Монтана, в один из столь редких там сырых и теплых дней. Этот конверт вручил
ему Смит в аэропорту, куда был возвращен самолет, направлявшийся на острова.
Найти  бомбу,  обезвредить ее и убрать подальше от прогнивших контейнеров  с
ядовитым газом.
     --  И  еще  одно,  Римо,  --  сказал  тогда  Смит,  --  берегите  себя.
Договорились?
     -- Вы хотите,  чтобы я  сломал еще один руль, Смитти? -- спросил Римо и
отбыл в Биллингс.

     В резервации пакита  вместо  вигвамов были чистенькие  домики, рядом  с
которыми  стояли  пикапы,  висело  на   веревках  белье,  свидетельствуя  об
отсутствии сушилок,  и имелись большие дешевые универмаги. Никто не продавал
одеял, и  Римо не заметил ни одного  перышка в волосах местных жителей. Зато
его  тринадцать  раз   спросили,  что  он  тут  делает,  и   Римо  предъявил
удостоверение, выданное Управлением по делам индейцев.
     Он  быстро нашел вход в газохранилище, представлявший собой две гладкие
стальные  двери, вделанные в  холм, это напоминало  бункер. Два  часовых при
входе проверили его документы.
     -- Какие-то ребята  из армии вчера вошли туда, но вернулись обратно уже
не на своих двоих, -- предупредил один из часовых.
     -- Я не из армии, -- ответил Римо.
     -- Они там довольно крутые ребята.
     -- Ну, какие уж  там крутые,  -- возразил Римо с легкой улыбкой. -- Это
же цветочки.
     -- Эй, а где твой фонарь?
     -- Мне он не нужен.
     -- Ты не хочешь оставить мне твои денежки? -- спросил один из часовых.
     -- Зачем?
     -- Ты все равно назад живым не выйдешь, а я смогу  найти им применение,
-- жизнерадостно пояснил часовой.
     -- Я вернусь, -- заверил его Римо.
     Внутри он  позволил темноте  заполнить его  существо. Реакцией обычного
человека на темноту бывает,  как правило, беспокойство, от которого невольно
напрягается  вся  нервная  система.  Страх  делает темноту еще  темнее.  При
рассеянном свете Римо мог так сфокусировать глаза, чтобы видеть нормально. В
полной  темноте  он  использовал  иной способ  видения. Оно не  походило  на
обычное зрение с его цветами и очертаниями, скорее напоминая подсознательное
знание.
     Контейнеры  были  аккуратно  уставлены плотными квадратами. Римо  стоял
спокойно и  расслышал  тихое торопливое шуршание на  расстоянии сотни ярдов.
Хорошо, подумалось ему. Раз  мыши живы, газ  не  улетучивается. Некоторые из
этих газов,  изготовленных в пятидесятых годах, могли проникать сквозь кожу.
Здесь  были  газы  Первой  и  Второй  мировых  войн,  газ  Корейской  войны,
вьетнамский газ. Химия убивает лучше всего.
     Под  землей было влажно, в темноте ощущалась какая-то тяжесть.  Вдохнув
воздух, Римо попробовал его на вкус. Как и всегда под землей, он был густым.
     Римо   попробовал  двигаться  между  контейнерами   согласно  карте   и
потерялся.  Карта   оказалась  бесполезной.  Но   пространства,  уставленные
контейнерами, имели свои границы, и они были  отнюдь не  необъятны;  поэтому
Римо мысленно  разбил все хранилище на  квадраты  и  принялся обшаривать  их
глазами и руками в  поисках  чего-либо, напоминающего бомбу или указывающего
на то, что он наткнулся на контейнер с выпиленным куском, тем самым, который
убил людей в государственных почтовых отделениях.
     Поиск шел очень медленно. Римо пробыл  в хранилище два дня. Четыре раза
открывались двери, пропуская пронзительный до болезненности яркий свет, Римо
окликали, спрашивали, все ли у него в порядке.
     -- Ага, у меня все нормально. Закройте дверь.
     Управление  по   делам  индейцев  заявило,   что  он  не  должен  здесь
находиться. За это отвечает армия.
     -- Закройте дверь, -- ответил Римо.
     Когда-то  он  и  сам  был  солдатом,  задолго до того,  как прошел свое
обучение, и теперь он подумал  о  той зависимости  от  инструментов, которой
подвержено большинство  людей. Сначала  человек взял  в  руки дубину,  потом
отточенный камень, а теперь использовал космические лазеры. И с каждым новым
инструментом  человек  все  меньше  и  меньше  использовал свои  собственные
способности,  таким   образом  у  современного  представителя  гомо  сапиенс
большинство  чувств  и мышц оказались столь же  бесполезны, как и аппендикс.
Используй то, что  тебе  дано  от природы  --  таков  был один  из  секретов
Синанджу.
     Римо обнаружил место гибели разведчиков. Он почувствовал, где впивались
в землю  каблуки, как,  сражаясь  за  уходящую  жизнь,  отчаянно содрогались
мускулы,  которые  никогда раньше  не использовались и вдруг  вынуждены были
вступить в бой.
     А  потом  воздух внезапно  снова  стал легким,  тяжесть  покинула  его.
Открылся еще один  проход. Римо застыл.  Он слышал  их дыхание,  слышал, как
ловкие пальцы  нащупывают проход между  контейнерами,  эти уверенные  пальцы
хорошо знали, что делают.
     Они безусловно очень хорошо  знали подземелье, ведь  люди не  могут так
быстро передвигаться  в  полной темноте в  незнакомом месте, где  никогда не
бывали.  Потом они остановились. Они  ждали его, ждали,  чтобы он издал хоть
малейший шум.
     В  темноте  разведчики  оказались  в  страшно  невыгодном  положении по
сравнению  с  этими  людьми,  прекрасно  знавшими  свой  путь.  Римо  слышал
перешептывания врагов.
     -- Я не слышу его.
     -- Ш-ш-ш-ш.
     -- Он еще тут?
     -- Да как же он мог бы выбраться?
     -- Тогда почему от него нет ни звука?
     -- Может, он спит.
     И тогда очень ясно Римо произнес:
     -- Нет, дорогуша, он не спит. Иди сюда и поймай меня.
     Он  слышал,  как  они  передвигались. Гораздо тише, чем  обычные  люди.
Наверное, это индейцы. Индейцы умеют здорово  двигаться, хотя большинство из
них слишком тяжелы. Римо передвигался в том же ритме, что  и  противник, так
что услышать  его они  практически  не могли. Потом  Римо скользнул за спину
одного  из них, очень  аккуратно выломал ребро незнакомца  и вонзил ему же в
аорту. Обычно сердце не может  нормально биться, если в нем торчит кость.  В
темноте Римо мягко и бесшумно опустил на землю свою первую жертву.
     И  пошел  за  вторым.  Тот  останавливался  каждые  несколько  шагов  и
прислушивался, ища намеченную жертву. Римо останавливался вместе с ним.
     Наконец Римо шепнул:
     -- Угадай, кто?
     Кравшийся  в  темноте  индеец  завопил  от  неожиданности  и  попытался
спастись бегством. Но его схватили за шею и придавили к земле.
     -- Привет! Я великий белый дух, пришел проломить тебе башку, --  сказал
Римо.  -- Но я обещаю тебе  одно. Скажи, кто заплатил тебе, и я позволю тебе
навечно поселиться в тех краях, где реки текут свободно и небеса чисты.
     --  Эй,  приятель, да  нам  просто  монета была  нужна. Кока ведь стоит
дорого.  Мы  не знаем, кто стоит за всем  этим. Нам только сказали, что сюда
будут приходить люди  из армии, а мы должны убивать  их,  а потом придет еще
один парень, и мы должны отделаться и от него, если сумеем.
     -- Кто вам все это говорил?
     -- Да один псих. Сказал, что мы получим десять кусков, если тебя убьем,
и еще сто кусков, если точно расскажем, как нам это удалось.
     -- Как он выглядел? -- спросил Римо.
     -- Не знаю. Мы так, за здорово живешь, денежки получили,  и тут как раз
тот парень  и позвонил.  Мы объявление дали, что можем быть вроде как гидами
по этим местам.  Ну вот, поговорили с ним по телефону, а он и скажи:  скоро,
дескать, приедут эти разведчики или кто они там, велел приготовиться, и черт
подери, когда получаешь по почте семьдесят пять сотенок, то уж хошь не хошь,
а послужишь такому парню.
     -- Ты должен знать еще кое-что, -- настаивал Римо.
     -- Это все. Ты ж  понимаешь, мы всего лишь  только индейские проводники
для  публики.  И не привыкли задавать много вопросов. Заработаем десятку или
двадцатку,  ну,  если  повезет,  спихнем  туристу дерьмовое одеялко.  А  тот
человек о больших деньгах говорил.
     -- Ладно.  Спасибо за  помощь.  По-моему, ты сказал правду,  -- одобрил
Римо.
     -- Так отпусти меня. Я ведь тебе все сказал.
     -- Нет, я  тебя убью, --  ответил Римо. --  Это индейская страна,  но в
обычае белого человека не держать своего слова.
     -- Но ты  ведь обещал,  что  слово твое  будет стоять столько,  сколько
течет вода.
     --  Угу,  --  отозвался  Римо, резким  безболезненным щипком  перерывая
нервы, идущие от мозга. -- Это старая отговорка. Мы ей часто пользовались.
     Римо продолжил поиски бомбы и  наконец  обнаружил ее в четырнадцатом по
счету квадрате. Но то была не бомба. Пальцы его нащупали гладкую пластиковую
массу, накрывавшую  несколько  контейнеров. Это  липкое  вещество  оказалось
толстым,  как  бейсбольная  перчатка,  что было  весьма кстати, ибо  оно  не
пропускало воздуха. Собственно говоря, любое отверстие в контейнере  надежно
прикрывалось этой пленкой. Люди, которые тут потрудились,  хорошо знали свое
дело.  Римо нашел и контейнер  с отверстием.  Пленка-гель плотно прилегала к
краям бреши, надежно удерживая внутри жидкий газ. Честно говоря, как раз эти
контейнеры не принадлежали к числу  самых опасных, как предупредил его Смит.
Они,  наоборот, были  из самых  надежных,  так как не  могли дать  случайной
протечки.
     Но  внутри  бомбы  не оказалось.  Надо было  спросить индейца. И почему
только он поторопился убить  этого несчастного? Когда  убиваешь кого-нибудь,
непременно надо сначала узнать от него все, что  тебе  может  потребоваться.
Ведь другой возможности уже не будет.
     Когда  Римо снова вышел на дневной  свет, ему  пришлось  плотно закрыть
глаза, солнечные лучи,  точно струи из огнемета, жгли ему зрачки. Он услышал
доносящееся издали пение. Оно напоминало протестующие выкрики.
     --  Смерти -- нет,  нет, нет! Химии --  нет, нет, нет! США -- нет, нет,
нет! США убирайся прочь! США убирайся прочь!
     Римо услышал, как рядом с ним двигается один из часовых.
     -- Это местные индейцы? -- спросил Римо.
     -- Нет, эти явились из Кармеля, что в Калифорнии. Они собираются  здесь
потребовать от правительства, чтобы оно перестало помыкать индейцами.
     -- А индейцы среди них есть?
     -- Нам не говорят. Начальство не позволяет нам даже приближаться к ним.
     Когда  глаза Римо потеряли  свою ночную  чувствительность, он разглядел
телевизионные  камеры,  развернувшиеся  к ряду  мужчин  и женщин, многие  из
которых были одеты весьма модно и небедно.
     -- Янки, убирайся прочь! Янки, убирайся прочь!
     На демонстрантами  кольцом  стояли автомобили, точно прикрывающие  их с
тылу  фургоны  пионеров. Небо  было высокое и голубое с легкими белоснежными
облачками,  а  воздух такой легкий.  Как  хорошо стоять  на  земле! Наверное
поэтому  Римо  подумал, что  женщина,  беседовавшая  с  телерепортером,  так
красива. Она показалась ему знакомой.
     Римо задумался, стоит ли  предупреждать людей, чтобы они эвакуировались
отсюда?  Но  чего ради им эвакуироваться? Бомбы  внизу он не нашел. Зачем же
кому-то  понадобилось  положить столько труда, дабы пригрозить правительству
бомбой, которой нет? А может, он упустил бомбу?
     В этом Римо сомневался.
     А зачем было убивать двух армейских разведчиков, если бомбы не  было? И
почему  не  стали  предъявлять никаких  требований?  Вроде  освободить  всех
заключенных или выдать им десять миллионов долларов или еще что.
     Под  задерживающим  воздух  пластиковым гелем  некто аккуратно  взрезал
контейнер и выслал кусочки металла  как раз тем людям, от которых можно было
получить ответ, те же, кто пришел в качестве ответа, были убиты, а потом его
самого  никто не  тронул и бомбы не оказалось. Так  ради  чего все  это было
городить? Или  они получили как раз то, чего добивались? А если так, то чего
же они добивались?
     Женщина  выглядела  потрясающе.  Густая  грива  черных  волос,  морской
голубизны глаза и тело, которое заставило бы даже монаха напялить паричок на
тонзуру.
     Она  говорили о химическом  оружии. Рассуждала о смерти. И представляла
организацию МАХ, "Матери  и актрисы против химического  оружия". Организация
намеревалась перевернуть все вверх дном.
     -- Правительство Соединенных Штатов должно осознать, что настало время,
когда  оно  уже  не  может  больше пренебрегать  нашим  мнением и  самолично
распоряжаться этой землей. Пусть забирают свои смертоносные химикаты с наших
земель!
     Огромное  количество камер  смотрело на нее.  Кроме одной-единственной,
повернувшейся к Римо, тот улыбнулся и показал  объективу знак  мира.  Камера
отвернулась. Очевидно снимала панораму толпы.
     Женщина-оратор объявила,  что  не собирается  больше  давать  интервью,
поскольку все  они  прошли несколько  сот миль, дабы сказать  правительству,
чтобы оно убиралось прочь с их земель, а потому очень устали.
     -- Нет, -- сказала она в заключение. -- Я не индианка и тут не живу. Но
я  живу на этой планете. И  хотя  я,  Ким Кайли,  актриса  и звезда, я  всем
сердцем чувствую, что должна  быть здесь ради всего мира. Отравляющий газ не
выбирает, чьи  легкие разорвать. Его жертвы -- все, женщины,  дети, хромые и
убогие,  безумцы и калеки,  наркоманы, черные и латиносы.  И даже знаменитые
звезды,  чей дорогостоящий,  многомиллионный  фильм  скоро  пойдет  в каждом
кинотеатре.  Великолепная  картина,   снятая  на  самом  экзотическом  фоне.
"Звездная страсть". Сегодня в соседнем кинотеатре, в главной роли Ким Кайли.
Это я.
     Так  вот почему  Римо узнал ее. За одним  из автомобилей снайпер  навел
винтовку с оптическим  прицелом на худого парня в черной  майке и мокасинах.
Он целил в ногу.
     Римо подумал, что этот молодец с тем же успехом мог  бы держать леденец
на  палочке и тем не  менее все в  нем выдавало бы, что он готовится кого-то
пристрелить.  Тело снайпера было напряжено,  точно скорчилось от боли.  Римо
видел,  как полыхнул огонь  в  стволе, проследил  медлительный полет  пули и
отодвинулся с ее пути, маленький снаряд  взбил фонтанчик  пыли,  зарывшись в
землю  резервации индейцев пакита. Потом донесся нарастающий треск выстрела.
Человек снова выстрелил, на сей раз в грудь Римо.
     Пуля ударила в стальные двери и  расплющилась. К первому присоединилось
еще два стрелка, прячась за машинами, окружавшими демонстрантов, они держали
Римо на перекрестье огня. И целились прямо в него, а не в ноги.
     Только теперь раздались вопли  и  крики демонстрантов, которые, как это
обычно  и  бывает,  добрых  две секунды  после  звука  первого выстрела  еще
недоумевающе ждали огня. Потом они  разглядели бившие  в землю пули. Увидели
фигуру в черной майке и брюках точно корчившуюся под огненным дождем, парень
будто сам  стал пылью  и волной стелился  над степными травами,  винтовочный
огонь не мог его поразить.
     Вдруг, разом убедившись в бесполезности винтовок, снайперы отбросили их
на землю. И вытащили из-за поясов могучие "магнумы-357".
     Это  было могучее  оружие,  его  пули могли перебить  несущую  балку  в
бунгало. В  то  время,  как пули  из  некоторых обыкновенных винтовок  могут
пробить дверцу  автомобиля, выстрел  из "магнум-357" вполне способен  вообще
снести эту дверцу. Каждый  мало-мальски опытный стрелок знает, что из такого
рода крупнокалиберного  оружия  достаточно лишь слегка зацепить свою жертву,
чтобы полностью вывести ее из строя. Если пуля  из "магнум-357" попадет хотя
бы  в  ногу,  она ударит  с  такой  силой,  что  вполне  способна  расщепить
позвоночник.
     И каждому из снайперов-были заранее выданы специальные пули.
     -- У вас могут возникнуть некоторые сложности с попаданием  в него,  --
предупредили стрелков.
     --  Я выбил  глаз сборщику  винограда в  Барселоне  с  расстояния в сто
ярдов, -- заявил один из убийц.
     -- Но это не просто какой-то поденщик, не угодивший хозяину.
     -- Я  простреливал  коленную  чашечку бегущему человеку, --  похвалился
другой.
     -- Хорошо. Значит, ваши шансы  убить этого человека повышаются. Я хочу,
чтобы сначала вы стреляли вокруг него затем вели огонь по его голове, ногам.
Достаточно будет нескольких выстрелов.  Потом цельтесь в туловище,  а если и
тогда промахнетесь, я хочу, чтобы вы применили особые заряды.
     Все трое  рассмеялись. И  взяли  особые заряды.  За  те  деньги, что им
платили,  можно  было  согласиться  и  на  танк,  если  бы  заказчик на  нем
настаивал. А встретились они с ним на яхте, довольно далеко от Малой Экзумы.
То  был  довольно-таки  противный тип,  впрочем, таково большинство  богатых
американцев.
     Заказчик выдвинул еще одно странное требование. Американец заявил: если
он обнаружит,  что  стрелки использовали свои обычные  винтовки для ближнего
боя  вместо  специальных зарядов в крупнокалиберном  оружии, то они  лишатся
дополнительной премии.
     Никто  не  спросил  мистера  Реджинальда Воберна  Третьего,  почему  он
полагает,  будто  жертва  приблизится  к   убийцам,  если  они  промахнутся.
Собственно говоря,  обычно  человек, в которого стреляют, если  не  погибает
сразу, то пытается убежать и прикончить его тогда из пистолета довольно-таки
сложно.
     После  первых намеренных промахов, когда снайперы пытались достать Римо
из своих  винтовок, все произошло  так  быстро, что у  них  даже не осталось
времени  поблагодарить  судьбу: ведь  жертва  фактически  кинулась на  своих
убийц. Премиальные деньги сами шли к ним в руки.
     А  им  платили отдельно за каждый  особый  заряд "магнума",  который им
удалось бы  всадить в  тело Римо. И каждый снайпер  не сомневался, что тощий
парень  в  черной майке  отправится  на  тот свет с  восемнадцатью  зарядами
"магнума" в шкуре. Их только  одно беспокоило:  не  понадобится ли всаживать
последние пули в обломки  его костей, потому что скорее всего  больше ничего
под конец и не останется.
     И они столь твердо намеревались всадить в него по шесть зарядов каждый,
что даже как-то не заметили, как все трое промахнулись по второму разу.
     Вскинули пистолеты, прицелились, надавили на курки -- и головы стрелков
отлетели прочь. Их ружья взорвались.
     С  точки  зрения  Римо все выглядело так,  будто все трое взорвали сами
себя. Он огляделся. Тела стрелков разлетелись на куски. Головы  их разорвало
на клочки и разметало  по прерии. Римо услышал стрекотание камер.  Некоторые
женщины еще вопили от страха.
     Римо показалось, будто он догадался, что сейчас произойдет.
     -- Все прочь  отсюда! -- крикнул он. -- Убирайтесь подальше! Убирайтесь
отсюда! Сейчас взорвется! Уходите!
     Сам  он  тут  же  кинулся  ко  входу   в  подземное  хранилище  газовых
контейнеров.
     По  там были  только  часовые,  они  лежали на  земле,  пряча головы  и
преграждая телами проход  к дверям.  В  хранилище  никто не входил.  Значит,
никто и не собирался пробраться к газу и выстрелами по контейнерам заставить
их взорваться. Похоже, снайперы  подорвали себя  просто для того, чтобы  это
сделать. И никакой бомбы внутри не было. И снаружи тоже. А только  мечущаяся
кучка насмерть перепуганных людей, которым он велел спасаться бегством.
     И  они бежали.  В панике  срывались с  места  машины.  Женщины неуклюже
ковыляли  по заросшей земле,  теряя  в  высокой  траве свои туфли. Операторы
вскакивали  в  автобусы и  уносились  прочь,  а  Римо  остался  на  месте  и
чувствовал   себя  весьма  глупо,   пока   двое  часовых,  встав   с  земли,
отряхивались.
     -- Так  что взорвется-то? -- спросили  часовые,  которые  знали,  что в
подземное хранилище никто не входил.
     -- Ничего, -- ответил Римо.
     -- Мистер,  вам бы не следовало  так пугать людей, тем более после всей
этой стрельбы и прочего.
     -- Ах ты выродок! -- завопил женский голос. На Римо  неслась Ким Кайли.
Лицо ее  было искажено зубы оскалены от  ярости, она подняла кулак, а  потом
как-то  очень   плавно  и  быстро  замахнулась  ногой,  целясь  в  его  пах.
Предупреждая это движение, Римо отступил в сторону и перехватил женщину так,
что она потеряла равновесие. Вложив всю инерцию тела в пинок, Ким стала было
запрокидываться,  когда стопа  ее не достигла вожделенных и весьма  уязвимых
частей тела жертвы.
     Римо  удержал  женщину от падения  и  поставил  ее на  ноги. Она тут же
вцепилась ногтями ему  в лицо. Римо поймал ее пальцы  в свои ладони и прижал
руки женщины к  ее бокам.  Она  плюнула.  Он уклонился  от плевка. Она стала
брыкаться. Он отступил в сторону.
     -- Ты будешь стоять спокойно?! -- заорала она.
     -- Ладно,  --  согласился  Римо, и она забарабанила  по его груди. Римо
расслабил грудные мышцы, и женщина вскрикнула.
     -- Ой, как странно! Точно по воздуху лупишь! -- Она даже обтерла руку о
свое  платье,  как будто вляпалась во что-то липкое. -- Ox! -- выдохнула она
снова и вздрогнула. -- Это был какой-то кошмар!
     -- Я очень сожалею, что вам было неприятно меня лупить,  мисс Кайли, --
сказал Римо.
     Он смотрел один из  фильмов актрисы и  теперь восхищался  ее мастерским
умением  выглядеть  невинной. Ему  еще  никогда не  приходилось  видеть  эту
женщину в такой бешеной ярости.
     Она снова  ударила Римо, на  сей  раз  в  лицо.  Римо  успел поцеловать
надвигавшийся на  него кулачок. Теперь женщина  не  стала вытирать руки, она
только с удивлением осмотрела  ее, недоумевая, что же произошло. Ведь у него
сейчас  должны бы  кровоточить разбитые губы.  У ее агента, например, всегда
шла кровь, когда она влепляла ему  такие оплеухи, а ведь он занимался карате
и кунг-фу.
     -- Как тебе удалось проделать такое со мной? Как ты умудрился?
     -- Проделать что? -- поинтересовался Римо.
     -- Погубить мою демонстрацию?  Как ты  посмел? Я, Ким Кайли,  заявляюсь
сюда   с  этими   вонючками,  трачу   целый  день,  собираю  три  крупнейших
телекомпании и  кабельное  телевидение, а ты тут  устраиваешь  эту стрельбу.
Нет, правда, как ты только посмел?
     -- О чем вы говорите?
     -- Да  эти ребята, которых ты нанял,  чтобы они в  тебя  стреляли  ради
рекламы. По-моему, они все мертвы. С тремя трупами можно было устроить  себе
рекламу и в Голливуде и где угодно еще. Совсем не обязательно являться сюда.
Я ведь  пришла сюда  раньше. Мне пришлось использовать этот ядовитый газ.  И
всю  эту вонючую резервацию.  Люди тут вообще когда-нибудь  моются? Я  -- за
права индейцев, но есть же какие-то пределы.
     Двое  часовых, которые были индейцами, при этих словах Ким разъярились.
Но она отмахнулась от их гнева, как будто он был совершенно необоснован.
     --  Мисс  Кайли, возможно,  для  вас это  будет  неожиданностью,  но  я
совершенно  не  собирался  ради  рекламы  подставлять себя  под выстрелы, --
сказал Римо.
     -- Правда?  Тогда  почему  же  на  тебя  была нацелена  сверхскоростная
камера? Эти ребята были  не с  телевидения и не с кабельной сети,  у этих на
аппаратуре всегда  есть символы их компаний --  чтобы всем было видно. А тут
-- никаких символов, и камера нацелена точно на тебя
     -- Я тоже заметил эту камеру, -- кивнул Римо.
     -- Ах  вот как! Ты ее соизволил заметить, а?  Ты вдруг заметил  камеру,
которая все время тебя снимала?
     --  Я  заметил, что она следит за мной. Откуда вы  знаете, что это была
высокоскоростная камера?
     -- А разве ты не видел? Коробка для пленки. Она была в три раза больше,
чем у обычных телекамер. Из-за высокой скорости съемки идет  больше  пленки.
Только  не говори,  будто ты  не  знаешь,  что  при  скоростной съемке можно
получить более точный образ.
     -- Это не лишено смысла, -- заметил Римо.  -- Но нет, я этого раньше не
знал.
     -- Это был и мой промах. Кому ты передаешь отснятый материал?
     -- Я не занимаюсь  никакими  съемками, что  бы  за  ними ни  стояло, --
ответил Римо.
     -- Да ладно тебе. Когда выходит твой фильм?
     -- Я не делаю фильмов.
     -- С твоей внешностью? Тогда что же ты тут делаешь?
     -- Я, -- начал Римо, припоминая о своих документах, -- из Управления по
делам индейцев.
     -- Эти операторы не имели отношения к государственной фирме. Они --  из
частной компании. Я видела их фургон.
     -- А вы случайно не заметили, снайперы тоже вышли из этого фургона?
     -- Я  только  увидела,  как пыль поднялась и услышала шум.  Одна камера
из-за  этого взяла меня не в  фокусе, а  все остальные просто отвернулись. Я
думаю, они сделали  на тебя наезд.  Ты получил четыре -- четыре  с половиной
секунды крупного плана. Это будут показывать по телевизору.
     Его  лицо  увидят  по всей стране.  Но  Римо  подумал, что это не столь
важно. Просто еще один парень, в которого почему-то стреляли. Люди ежедневно
видят на телеэкране столько лиц, кто станет обращать на него внимание?
     -- Как вы могли засечь время работы камеры, когда все остальные бежали,
спасая свою жизнь? -- спросил Римо.
     --  Я  ведь актриса. Там, где ты нанимал своих стрелков,  еще  остались
такие  же?  Получился  великолепный  фильм.  Он будет иметь  успех.  Здорово
смотрится, когда в тебя стреляют, это пойдет в лучшее время.
     --  Я  их не  нанимал.  Собственно говоря, они пытались  убить меня, --
ответил Римо.
     -- Насмерть?
     -- Да. Что-то в этом роде.
     -- Ну что ж, по крайней мере они не попортили тебе  лицо. -- Ким Кайли,
поглаживая его ладонью  по  щекам, поворачивала голову  Римо, точно  мастер,
оценивающий свою  работу,  потом по-приятельски похлопала  его по  щеке.  --
Прелесть. Красивое лицо. Ты с ним что-нибудь делаешь?
     -- Обычно, с его помощью я смотрю, ем, разговариваю и дышу.
     --  Нет,  я  имею  в  виду  что-то  значительное. Я  хочу  сказать,  ты
где-нибудь выступаешь? На телевидении, например?
     -- Я не актер.
     --  О Господи,  -- вдруг задохнулась Ким Кайли, прикрыв рот ладонью. --
Так ведь они же стреляли в тебя по-настоящему!
     -- Кажется, я с самого начала вам об этом толкую.
     -- Ох,  это  же ужасно. Тогда что  тут делала та команда со  скоростной
камерой, которая тебя снимала?
     -- Не знаю. Честное слово, я не знаю.
     Римо посмотрел  на пыль, клубившуюся на горизонте. Все команды уже были
далеко, но может, кому-то с телевидения  случайно удалось снять  операторов,
которые интересовались  Римо.  Ведь  при  нападении  на президента тоже были
операторы. Его могли бы убить в любое  время, но напали только  тогда, когда
рядом оказались кинокамеры.
     -- Вы помните еще что-нибудь о тех людях с высокоскоростной камерой? --
спросил Римо.
     Он отвел актрису  подальше  от часовых. Послышался  приближающийся звук
сирен. Значит, полицию известили.
     -- Конечно, -- ответила она. --  Мне хотелось купить этот фильм, хотя я
там вышла и не в лучшем виде. Они были с "Волшебник-фильма" из Пало-Альто. Я
их знаю.  Они  имеют  хорошую репутацию.  И никогда  не ввяжутся  в  дела  с
покушением. Они даже не снимают мягкое порно.
     -- "Волшебник-фильм"? Для меня это  звучит, как название порно-лавочки,
-- сказал Римо.
     -- Нет.  Это  фирма  Вильяма  и  Этель  Волшебник.  Они  уже  много лет
занимаются  кинобизнесом.  Очень надежные,  очень честные. И  потому уже раз
шесть чуть не обанкротились.
     -- Может, им нужны деньги?
     -- Нет. Их купить нельзя. Не все хотят иметь с ними дело. Когда знаешь,
что человек,  с  которым  ты ведешь  дела, ни за  какие  деньги  не  сделает
кое-какие вещи, это внушает определенные опасения. У меня даже мурашки бегут
по спине.
     -- Благодарю вас и  до свидания, -- сказал Римо, заметив как по пыльной
степной дороге несутся, точно кавалерийский отряд, полицейские машины.
     -- Эй,  куда  вы? -- спросила Ким.  -- Полицейские  ведь не  платят  за
выход.
     -- У меня есть дело. До свидания.
     --  Что ж,  у  меня тоже. Мне нужна  эта  пленка. Вы  собираетесь  туда
поехать? -- спросила она.
     -- Если раздобуду ее, перешлю вам, -- пообещал Римо.
     -- Да  вы даже не будете знать, чего ищете. Кроме того, если намечается
очередная стрельба, я бы хотела, чтобы рядом со мной был мужчина. Особенно с
таким приятным лицом. Как вас звать?
     -- Римо.
     Ким Кайли сжала в ладонях его лицо, точно ласкала ребенка.
     -- Римо, вам и правда, не стоит впустую растрачивать такое лицо.
     -- Вильям Волшебник? -- переспросил  Римо.  --  Вильям Волшебник. Какая
забавная фамилия.
     -- А Римо -- не забавное имя?

     Этель Волшебник  явно не нравилось происходящее. Даже если в Вильям  не
предупредил  ее, она бы  и так догадалась, что речь  идет  о его сумасшедшей
семейке.
     -- Это не  сумасшествие, Этель. Разве  я  называю сумасшествием,  когда
твоя родня берет маленького парнишку и отрезает кусочек его члена?
     --  Мой  народ  делает  это  на  протяжении  тысячелетий,  Вильям.  Это
традиция.
     -- Ну, вот и у нас тоже, -- откликнулся Вильям Волшебник.
     Пленку частным самолетом доставили в  Пало-Альто из резервации  пакита,
близ Биллингса, штат Монтана.  Вильям уже  все подготовил для ее обработки и
отказывался  работать над  каким  бы  то ни  было  другим  фильмом, пока  не
доставили именно этот.  Весь проявочный  комплекс  должен был быть наготове.
Вильям посмотрел на часы.
     -- Никогда раньше  не слышала о ваших традициях, -- заявила Этель. -- И
никто из моих знакомых тоже.
     -- Мы предпочитаем все держать внутри семьи.
     -- А ваши семейные сборища! Вот уж скажу я вам. Настоящий зоопарк.
     -- Мы были только на одном съезде семьи.
     --  Помню. На западе Соединенных  Штатов.  Кто  это берет  одну семью и
рассыпает ее по всему миру? -- поинтересовалась Этель Волшебник.
     Это  была полноватая женщина средних лет, чересчур сильно накрашенная и
всегда недовольная. Порой она  все-таки могла улыбнуться, когда ее что-то на
самом деле забавляло, только вот ее ничего не забавляло после телевизионного
шоу "Повитуха Дуди"
     -- "Повитуха Дуди" -- вот это был настоящий юмор, -- говорила Этель.
     А вот в семье  Вильяма ничего смешного  не находилось, ее  даже  нельзя
было назвать настоящей семьей.  Между  родственниками не  заметно  ни  следа
теплых отношений, а  у большинства  из них даже  фамилии были  разные, и все
принадлежали к разным расам и религиям.
     Какой-то писатель  однажды сказал, что родственники напоминают людей, с
которыми  вы  сталкиваетесь  на  эскалаторе.   Выбирать  их  не  приходится.
Родственники Вильяма и были точь-в-точь как люди, встреченные на эскалаторе.
Чужие друг другу.  Разумеется, если вы попадали в финансовую  передрягу, они
могли вас быстро выручить. Это они делали хорошо.
     Разумеется,  Этель всегда  заботилась  о  том, чтобы возвращать долги с
процентами.  Ей  не  нравилась  эта  компания. И  единственное, что ей у них
нравилось, так это редкость их семейных встреч. Приблизительно  один раз лет
в  пятнадцать-двадцать.  Она  не очень хорошо знала, что происходит  на этих
встречах, но что бы там ни было, она, Этель, не имела к этому отношения.
     Она  любила  Вильяма, потому что  во  всех остальных отношениях он  был
человеком  достойным уважения. Слово у  него  --  железное,  а вся  жизнь --
скромная и честная. И он никогда не смотрел глупых телевизионных шоу.
     Но теперь  семья вмешалась в их дела,  и  им приходилось  делать глупые
вещи.
     Их   лучший    оператор    был    отправлен    снимать    президентскую
пресс-конференцию высокоскоростной  камерой. На такой  скорости  можно  было
запечатлеть пулю в полете.
     -- Послушай, Вильям, -- заявила тогда Этель. --  Я знаю, что  президент
умеет довольно быстро трепаться, но уж не быстрее же летящей пули?
     -- Этель, это семейное  дело, -- ответил ей Вильям.  Как будто этим все
объяснялось.  Пленку самолетом доставили из Вашингтона,  обработали, а потом
тем же самолетом отвезли  куда-то из  Пало-Альто,  от Этель место назначения
хранили в тайне.
     А теперь  вот опять. Все проявочное оборудование простаивало, дожидаясь
пленки из Монтаны, и Этель заявила Вильяму:
     --  Полное сумасшествие. Я сожгу эту пленку, когда  ее привезут,  а вся
ваша семейка пусть отправляется в задницу.
     --  Этель,  пожалуйста,  прошу  тебя,  --  сказал Вильям.  И  она вдруг
заметила, как в его глазах промелькнуло выражение испуга.
     -- Ладно, ладно,  только  давай сделай так, чтобы это было  в последний
раз, -- сказала Этель. Она не помнила, чтобы муж ее когда-нибудь еще был так
испуган.
     Пленку  привез с  аэродрома  мотоциклист, он остался  дожидаться  конца
проявки. Этель пошла в  лабораторию, чтобы помочь мужу, который на этот день
отпустил    всех   служащих,   точно    также,   как   после   президентской
пресс-конференции.
     На этой пленке тоже  была заснята  попытка покушения. И тоже в странном
ракурсе. Когда снимали  фильм о президенте, в центре кадра  находился не сам
президент, а широкое пространство вокруг него, включая репортеров.
     На этот раз  тоже пытались кого-то убить. Из ружей. Стреляли в мужчину,
одетого в черную майку, но в него не попали. Он исполнил  нечто вроде танца,
точно плывя по  воздуху.  Он двигался, и пули все время пролетали мимо него.
Этель знала,  что это именно пули, потому что они оставляли за собой смутный
след, типичный для летящей пули.
     А  потом пуль больше  не стало, а земля как-то  содрогнулась. Точно вне
поля зрения камеры раздался взрыв. Этель видела, как ударная волна прижала к
груди человека черную майку.
     А потом съемка оборвалась. Вильям еще раз просмотрел пленку, положил ее
в коробку и отдал мотоциклисту.
     -- Сумасшествие, -- сказала Этель.
     Потом в студию явилась Ким Кайли и тот человек из фильма. Это произошло
меньше, чем через три часа после отъезда мотоциклиста.
     -- Ого! -- сказала Этель и посмотрела на Вильяма.
     -- Все в порядке! -- шепнул он.
     -- Что в порядке?
     -- Все, -- заявил он.
     И тут она услышала, как Вильям солгал. Никогда  раньше она не  слышала,
чтобы он  лгал. Да,  пленку как  раз сейчас проявляют.  Может,  они  немного
подождут и выпьют пока чаю с ним и его женой Этель?
     Вильям,  который  зашел  бы  на  кухню  только  умирая  с  голоду,  сам
приготовил чай.
     -- Он без  кофеина, -- сказал  Вильям.  -- Просто  освежающий  травяной
сбор. Чудесный напиток.
     Этель с подозрением посмотрела на  чай.  Вильям любил  кофе, причем ему
нравился  кофе с кофеином. Хотя напиток и правда пах  очень  приятно,  точно
смесь ароматов розы и меда, очень изысканный букет.
     Вильям  кивнул  Этель,  советуя выпить чай.  Но Ким  Кайли  и  человек,
который был с  ней, отказались  от  чаю.  Этель недоумевала, что они  станут
делать, когда выяснится, что пленки нет.
     Вильям снова кивнул ей, напоминая про чай. Они оба сделали по глоточку.
Напиток оказался сладким на вкус, но, как поняла Этель, сладость эта была не
приторная,  а освежающая. По ее  телу прошла  волна  тепла, Этель  поставила
чашку и решила оставить этот мир.
     Она  недоумевала,  почему вдруг  ей пришло  в  голову такое? Ах да,  --
возникла в ответ очень легкая мысль. Я умираю.
     Римо  и  Ким Кайли  увидели,  как  оба  супруга  приятно  улыбнулись  и
склонились вперед, а потом так и продолжали клониться все ниже и ниже.
     -- Они мертвы, -- выдохнула Ким. -- По-настоящему мертвы. Проверь.
     -- Они мертвы, -- подтвердил Римо.
     -- Пульс не прощупывается?
     -- Они мертвы.
     -- Они сами себя убили? Глупый вопрос, правда?
     --  Нет,  -- ответил Римо. -- Я думаю, они  не  знали, что содержится в
чае.
     -- Кто ты такой? Ты что, умеешь читать чужие мысли?
     -- Нет, -- ответил Римо. -- Я читаю людей.
     -- Они так неподвижны.
     -- Именно так и выглядят мертвые.
     Они вдвоем  обыскали лабораторию, но пленки не нашли. Ким заметила, что
проявитель только что использовали, потому что ванночки еще сохраняли нужную
температуру.
     Странно  выглядело и  то,  что обычно  в лаборатории  работало  человек
пятнадцать, но  когда  Ким  и  Римо  приехали,  тут находились  только  сами
владельцы.
     -- По-моему, только нечто особенное может заставить хозяев удалить всех
из лаборатории  и самим заняться  проявкой.  В старые времена, когда порнуха
была еще вне закона, именно так и делались все эти грязные картины. Конечно,
не тут. В других маленьких лабораториях.
     -- Но что противозаконного в том, чтобы снимать меня? -- спросил Римо.
     -- По-моему, кто-то пытается убить тебя и снимает это на пленку. Может,
хочет, чтобы ты умер особенно страшной смертью.
     -- Это с высокой-то скоростью? -- поинтересовался Римо.
     -- А ты забавный парень, -- ответила Ким. -- Симпатичный и забавный.
     В кабинете студии они нашли множество выписанных путевок. Римо заметил,
что сцену в Биллингсе,  штат Монтана, снимал тот же оператор, который был на
пресс-конференции  президента.  Следующую путевку Джиму  Вортмену выписали в
пещеры  Говата на острове  Пим. Предполагалось, что  там Джим Вортмен  будет
снимать отстрел летучих мышей.
     -- Отстрел летучих  мышей? -- спросила Ким.  -- А что тут особенного? Я
хочу сказать, разве это не обычная охота?
     Римо снова  глянул на  имя оператора.  Вортмен.  И  еще был  Волшебник.
Что-то в этих именах  показалось  ему  знакомым,  что-то, связанное  с иными
именами, о которых он когда-то слышал.
     Но он не мог вспомнить, что именно.
     Ким вся дрожала. Ей хотелось поскорее выбраться из этого  дома  смерти.
Она  плохо  относилась к смерти  и надеялась откладывать  ее так долго,  как
только будет возможно.
     -- Наверное, именно поэтому я против химического оружия. В самом  деле,
я искренне и глубоко предана этой борьбе.
     --  Если ты собираешься быть  со  мной, -- сказал  Римо, --  я не  хочу
слышать о твоих глубинных принципах.
     --  Откуда  ты знаешь, что я хочу быть с тобой? Снова читаешь в мыслях?
-- Ким подняла на него глаза и улыбнулась.
     --  У  меня  есть  таинственное  чувство,   позволяющее  мне  угадывать
намерения  человека, -- ответил Римо. -- Особенно когда этот человек впервые
за сегодняшний день поднял глаза выше пряжки на моем поясе.

     Реджинальд Воберн Третий  просмотрел фильм. Он следил за полетом пуль и
видел  движения  человека. Фильм скормили  компьютеру. Тот вычислил скорость
пули  и  время ее полета, эти цифры ясно показали  Реджинальду Воберну,  что
слива, которую он намеревался сорвать, сдвигалась с места  еще до  того, как
пуля  покидала  ствол. По  существу,  слива  двигалась,  словно  бы угадывая
намерения снайпера.
     Движения  тела,  разложенные  по  кадрам,  были  проанализированы.   Их
сравнили с  аналогичными изображениями лучших атлетов мира. Наибольшее число
очков --  4,7 -- в  этом соревновании на  совершенство и  быстроту  движения
получил индийский факир, которого десять лет  тому назад выбрали для участия
в Олимпийских играх. Он выиграл тогда марафон за рекордное время, которого с
тех пор больше никто не сумел достичь.
     Только эта слива, белый по имени Римо, показал десять очков. Реджинальд
глянул на цифры, выключил компьютер и поспешил  в ванную, где его вырвало от
гнетущего страха.
     Уже  почти  рассвело,  когда Реджи  понял, что  он все правильно делал.
Седьмой камень оказался прав. Ведь величайшей тайной седьмого камня было то,
что  первые шесть способов потерпели неудачу. То  есть кореец из тех древних
времен  принца Во, наемный убийца из Синанджу, не мог быть убит ни мечом, ни
ядом, ни каким бы то ни было другим из оставшихся четырех способом.  Седьмой
камень гласил: "Не использовать тех способов, что уже потерпели  поражение".
"Разумеется, это же очевидно. Но если хорошенько подумать, если проникнуть в
суть  послания  седьмого камня, все становилось отнюдь  не столь  очевидным.
Способ  седьмого  камня  состоял  в том,  чтобы  найти  действенный  способ,
возможно,  самый таинственный  из  всех,  особенно  в свете  необыкновенного
могущества  Римо.  И если  он  обладает  таким  могуществом,  то  каковы  же
способности старого корейца?
     "Он сам укажет тебе, как его  можно убить.  Будь терпелив и позволь ему
сделать это". Таково было другое указание седьмого камня.
     Но  как  это сделать? Реджи не знал,  а  чтобы выяснить это, он сначала
должен был узнать, как делать не стоит.
     Реджи вернулся в ванную комнату, и его снова вырвало. Он не ожидал, что
дело зайдет так далеко. И надеялся, что хотя бы одна пуля попадет в цель. Но
все-таки  принял  меры  предосторожности, хотя и  полагал, что  они  ему  не
понадобятся.
     Реджи пришел  в ужас при  виде того, с какой  жуткой  легкостью  сливка
ускользнула  от  первого  покушения  и  какими   невероятными  способностями
обладает этот  человек.  Реджинальд содрогнулся,  снова глянув  на  послание
камня. "Позволь ему самому указать тебе способ его убить".
     А что,  если ему снова удастся ускользнуть? -- думал  Реджи.  Что, если
даже само великое море окажется бессильным?
     Раньше  Воберн не сомневался: если пуля не  достанет  Римо,  он, Реджи,
найдет  какой-нибудь другой  способ сорвать сливку с  ветки;  но в ту темную
ночь, объявшую его душу, Воберн забеспокоился.  Фильм ничего не  открыл ему,
ни малейшей слабости врага. А если их вообще  нельзя убить? Этот дом наемных
убийц существовал на протяжении тысячелетий. Что, если они бессмертны?
     Реджинальд Воберн  Третий  спустился  на  берег,  где  в давние времена
высадился его предок, и словами древней молитвы просил море, которое некогда
благополучно доставило сюда принца Во, поглотить эту первую сливу. Ведь если
в так случилось, второй плод сорвать было бы уже гораздо легче.
     От молитвы у него стало легче на душе, а  отец, человек  весьма крутого
нрава,  с которым  не так-то  просто было  поладить, еще  и  подстегнул его,
заставил кровь быстрее заструиться по жилам.
     Папа не  желал, чтобы убили еще хоть одного Во. И, разумеется, пришел в
бешенство, узнав об очередных жертвах.
     -- Откуда  ты говоришь? -- спросил Реджи. Папа  звонил  ему  по личному
телефону, который невозможно было прослушать.
     -- Из нашего дома в Палм-Бич, -- ответил отец.
     -- А Дрейк, дворецкий, там?
     -- Да. Он стоит как раз за моей спиной.
     -- Папа, ты мог бы сделать мне одно одолжение?
     -- Только если ты  пообещаешь, что больше ни один из нас не будет убит.
Вся семья готова взбунтоваться.
     -- Я обещаю, папа, -- сказал Реджи.
     -- Хорошо, -- донесся до него голос отца.
     -- Передай Дрейку, что булочки готовы.
     -- Булочки готовы?
     -- Именно.
     -- Это какая-то глупость, -- сказал отец Реджи.
     -- Ну,  передай же ему,  папа. Я  не могу болтать весь день.  Ты хочешь
получить мое обещание или нет?
     --  Минутку.  Дрейк,  булочки  готовы... Дрейк. Что  ты делаешь  с этим
пистолетом? Дрейк, немедленно положи его на место, или ты уволен.
     В телефонной трубке раздался треск выстрела.
     -- Благодарю тебя, Дрейк, -- сказал Реджи. -- Теперь все в порядке.
     Он радостно засвистел. Реджи всегда чувствовал себя великолепно,  когда
ему  удавалось  очередное дело. Он открыл  в себе  эту  чудесную способность
заставлять  предметы  и  людей  действовать  так,  как  ему  надо  было. Это
оказалось гораздо более тонкое и полезное наслаждение,  чем поло.  Набираешь
очки в подлинной игре между жизнью и смертью. Он  любил  такую игру и ощущал
острую радость от осознания того, что отныне будет  весьма занят. Он намерен
поверить седьмому камню. Много тысячелетии назад  было ведомо то, что только
пытался открыть сейчас Реджи.

     В аэропорту имелось множество  телефонов,  но  у каждого  наличествовал
звонящий, точно навсегда прикрепленный к трубке -- можно было подумать,  что
телефонные  кабинки  так и поступили в  упаковке вместе  с  разговаривающими
людьми прямо со сборочной линии.
     Римо в  ожидании болтался около телефонов-автоматов. Одна седая женщина
в светлом  платье  с  цветами  и  с большим бумажным  пакетом  из  магазина,
казалось,  была  решительно  настроена  позвонить  и переброситься  словом с
каждым, кого  она когда-либо  встречала  в жизни. Пока Римо ждал, она делала
звонок за звонком,  и каждому собеседнику  рассказывала  одни и те же глупые
истории о том, как ее внуки учатся в колледже. Римо на мгновение показалось,
что  он   встретил   подлинную   Матушку   с  рекламного  плаката  известной
телекомпании.  Ему на минутку показалось, что весьма полезным делом  было бы
подставить  ее всю  как есть под мотор взлетающего реактивного самолета.  Он
даже направился  было к ней с намерением осуществить  эту  задумку, но потом
остановил себя.
     Что с ним происходит?  Почему  он так легко  раздражается  и  дает волю
этому раздражению? Ему совершенно  не пристало волноваться, дожидаясь,  пока
освободится телефон. Среди  многих других вещей, искусство  Синанджу научило
его  терпению,   это  было  основное  правило   для  начинающих,  столь   же
элементарное, как подавленное дыхание и  расположение тела в соответствии  с
преобладающими воздушными течениями.
     Ожидание не должно было бы вызывать его  недовольство,  но тем не менее
раздражало. Точно также, как пальма у  входа, бетонная лесенка и рис. Что-то
с ним происходило, и ему это  не нравилось. Ему  не понравилось  и  то,  как
притягивала его Ким Кайли. Давным-давно Чиун обучил
     Римо тридцати семи способам  довести женщину  до  сексуального экстаза.
Изучая подробности, Римо  утратил желание. Но теперь он хотел Ким Кайли так,
как обычный мужчина хочет женщину, и это тоже вызывало у Римо  беспокойство.
Вообще слишком многое в последние дни вызывало у него беспокойство.
     Римо    заставил   себя    спокойно    дождаться   в   очереди,    пока
Матушка-Телефончик  исчерпала наконец всех знакомых, с  кем  можно  было  бы
поболтать. Она повесила трубку, но осталась  стоять на месте, как бы пытаясь
припомнить еще хоть одно  имя, хоть  один телефонный номер. Римо протиснулся
мимо  женщины и кинул в автомат монету, а потом со сладкой улыбкой обратился
к даме: "Благодарю вас, Матушка", и потихоньку вытеснил ее из будки.
     -- Чертова бабушка  тебе матушка!  -- ответила  дама. --  Кто ты такой,
чтобы звать меня матушкой?
     -- Я -- тот самый парень,  который не стал запихивать  вас в самолетный
мотор,  леди.  Так  что  лучше  бы вам прогуляться,  -- ответил Римо. Хватит
любезностей.
     С третей попытки ему удалось выйти на Харолда В. Смита.
     -- Никакой бомбы не было, -- сообщил Римо.
     --  Никакой бомбы, --  повторил за ним Смит. Римо почти  воочию увидел,
как становятся глубже морщины в уголках его тонких губ.
     -- Зато  там была  парочка  индейцев-пакита, -- сказал Римо. -- Это они
разделались с разведчиками.
     -- И?
     --  Я разделался  с ними, -- сообщил Римо. -- В пещере они ждали именно
меня, чтобы убить.
     Римо подумал, что такие новости должны хотя бы чуть-чуть оживить Смита.
Бомбы, грозившей Америке уничтожением, не оказалось, но по крайней мере было
хоть что-то существенное.
     -- Зачем? Кто их нанял?
     -- Они  не  знали.  Кто-то, не  называясь,  позвонил  им по телефону  и
прислал по  почте деньги.  Этот  неизвестный обещал им десять кусков  за мою
шкуру и  еще сто за точное описание этого убийства. Но дельце им не удалось.
Потом еще  трое недоумков  поджидали меня у входа в пещеру.  Некоторое время
они стреляли  в  меня из  винтовок, потом  схватились за пистолеты,  которые
взорвались у них в руках и  уничтожили их самих. Мне  не представился случай
побеседовать  с ними,  но предполагаю, что  на  их  нанимателя тоже  слишком
полагаться не стоит.
     -- Я видел это по телевидению, -- сказал Смит.
     --  И как я выглядел? -- поинтересовался  Римо. -- Тут кое-кто считает,
что мне стоит сниматься в кино.
     --  По-моему,  для  телекамер вы двигались слишком  быстро, --  ответил
Смит. -- И ваше изображение  все время получалось как бы  смазанным. Знаете,
Римо, все это и правда весьма странно.
     -- Ничего странного  нет. Я всегда  могу  казаться смазанным  силуэтом,
если захочу, -- сказал Римо.
     -- Я  не  об  этом,  --  ответил Смит.  --  Сначала покушение на  жизнь
президента. Потом тщательно разработанная угроза  взрыва, которая на поверку
оказывается мистификацией. И оба инцидента задуманы так, чтобы у нас хватило
времени отреагировать.  --  Он  немного помолчал.  -- Римо, как вы  думаете,
может, все это было сделано исключительно для того, чтобы засветить вас?
     -- Вполне возможно,  -- ответил  Римо. --  Я  уже  говорил, тут кое-кто
считает, будто я  должен  был  стать кинозвездой.  Может быть,  людям просто
нравится смотреть на меня.
     -- Но тогда почему никто не попытался  убить вас во время президентской
пресс-конференции, как хотели это сделать в индейской резервации?
     Римо немного подумал, потом сказал:
     -- Вероятно кто-то пытался заснять меня на пленку.
     Это делалось  и в резервации. Там  присутствовали крупные телекомпании,
но  кроме них была и  одна независимая съемочная команда. Они снимали меня и
самовзрывающихся убийц. Высокоскоростной камерой, -- пояснил он.
     Римо рассказал также о  встрече с покойными Вильямом и Этель Волшебник,
о  пропавшей пленке  и  странном  совпадении  --  один  и  тот  же  оператор
присутствовал на пресс-конференции и во время демонстрации в Монтане.
     -- Думаю, вы правы,  --  согласился  Смит.  --  По-моему,  кто-то хочет
заснять  ваши  движения  на  пленку, чтобы потом  вычислить, как  вас  можно
подстрелить.
     --  Подстрелить меня?  Вы опять насмотрелись  гангстерских  фильмов, --
ответил Римо.
     --   Возьмите  отпуск,  --  посоветовал  Смит,  --  пока  я  хорошенько
поразмыслю над всем этим.
     --  У  меня уже был один  отпуск. Четыре  дня  сплошных развлечений  --
только море, песок да солнце.
     -- Так возьмите еще один отпуск. Отправляйтесь обратно на Малую Экзуму.
Теперь  вы  совладелец тамошнего курортного комплекса. Вот и проверьте  свою
собственность,  --  посоветовал  Смит.  --  Отправляйтесь  осматривать  свой
кондоминиум.
     -- Мне не нужен еще один отпуск. Я и после первого еще в себя прихожу.
     -- Римо, это не совет. Это приказ. Возвращайтесь на Малую  Экзуму. Если
не хотите отдыхать -- не отдыхайте, но  побудьте в стороне, пока я попытаюсь
определить, кто за вами  охотится. Пожалуйста, -- закончил Смит  и осторожно
опустил трубку на рычаг.
     На  другом  конце  линии  Римо  некоторое  время  еще  прислушивался  к
приятному гудению телефона,  потом  тоже повесил трубку.  Почему Смитти  так
расстроился? Люди всегда пытались убить  Римо. Зачем  же  поднимать  столько
шума из-за неповоротливых горе-убийц и пропавшей жестянки с высокоскоростным
фильмом?
     Вот Смитти и правда нуждался в отпуске. А Римо нет.
     Он  прошел  через   весь  запруженный   людскими  толпами  аэропорт   в
коктейль-бар, где его  ждала  Ким  Кайли.  Она  сидела  в дальней кабинке  и
задумчиво разглядывала бокал с вином, как будто он мог хоть бы  в малой мере
послужить предзнаменованием грядущих событий.
     Увидев подходящего Римо, она подняла глаза и улыбнулась  ему так тепло,
так  маняще, что  Римо ощутил, как его  охватывает  трепет,  столь  давно им
позабытый и потому теперь показавшийся новым.
     Когда Римо сел, она сказала:
     -- Как бы мне хотелось, чтобы мы могли куда-нибудь сбежать вдвоем.
     -- Как тебе нравится Малая Экзума? -- поинтересовался Римо.
     -- Прелестно, если ты входишь в комплект.
     -- Ладно. Значит, решено, -- сказал Римо. -- Малая Экзума.
     -- Я смогу заняться своим загаром, -- заявила Ким Кайли.
     --  Ты сможешь заняться и  моим  загаром тоже, -- прибавил Римо, а Ким,
перегнувшись через столик, ласково погладила его щеку кончиками пальцев.
     --  Предвкушаю,  как  буду заниматься твоим  загаром. И  прочими вещами
тоже, -- промурлыкала она.

     Пропитанная  тушью  кисть  скользила  по  пергаменту,  рисуя  очертания
иероглифов  уверенными и  плавными мазками,  напоминавшими движения  крыльев
морских  птиц. Чиун,  улыбаясь, разглядывал страницу. Наконец он  осуществил
это, наконец ему удалось  включить в бесконечную историю  Синанджу все,  что
было необходимо поведать о Римо  и его происхождении. Форма глаз и цвет кожи
задали ему нелегкую задачу, но и  ее удалось разрешить с помощью  нескольких
мастерских ходов.  Он  написал,  что Римо присуща  была некоторая округлость
глаз, которую находят весьма  привлекательной многие люди в мире, страдающие
сходным изъяном.
     Далее   Чиун  сообщал,   что   такой  изъян  давал  Римо   определенные
преимущества при заключении контрактов  во многих  странах  мира, потому что
круглоглазые  предпочитают  иметь  дело с  теми, кто  походит на  них.  Чиун
гордился собой: ведь ему удалось превратить недостаток в достоинство.
     А цвет кожи Римо? Эту задачу Чиун разрешил еще легче. Отныне в хрониках
Синанджу Римо будет называться "Римо Светлый".
     Ну  вот. Написано. Все сведения  присутствуют  в тексте  для  всеобщего
обозрения,  и его,  Чиуна, нельзя винить,  если какой-нибудь  будущий Мастер
Синанджу окажется не способен разглядеть истину внутри истины.
     Чиун с удовлетворенным вздохом отложил кисточку с ручкой из бамбука. Он
подумал,  что  когда-нибудь  сможет найти  по-настоящему  удовлетворительный
способ  рассказать о  месте рождения Римо. Он отыщет возможность так описать
Ньюарк, штат Нью-Джерси, чтобы это выглядело  как часть Синанджу. Но это уже
позднее.
     Чиун  вынужден  был  отвлечься  от своих  мечтаний,  когда  увидел двух
человек, приближающихся к  нему по залитому солнцем берегу. Римо вернулся, и
это хорошо. Но  с ним приехала молодая  женщина,  а вот  это уж никак нельзя
было назвать хорошим.
     Настало время  утаивания, и  Римо,  как  молодой Мастер,  должен был на
некоторый срок удалиться от мира, что, среди прочего,  означало уединиться и
не общаться  с людьми.  Время утаивания  долго не  продлится, в этом Чиун не
сомневался. Но им нельзя пренебрегать. Римо  просто не понимал всей важности
происходящего.
     -- Папочка, я вернулся.
     -- Да, ты вернулся.
     Чиун  скользнул  взглядом мимо Римо, остановив его на  девушке, которая
задержалась на берегу.
     -- Я привез с собой друга.
     -- Друга! -- фыркнул Чиун. -- А кто же тогда я?
     -- Ладно, я согласен  поиграть в твои глупые игры, -- ответил  Римо. --
Кто же ты?
     -- Она --  твой друг, а  я? Безусловно,  просто жернов у  тебя на  шее.
Неизлечимая  болезнь. Старая, сильно  потертая одежда,  которую без малейших
сомнений следует выкинуть на свалку.
     Римо вздохнул.
     --  Ты  же  знаешь,  что  ты мой друг, папочка. И тебе  также прекрасно
известно, что  для меня  ты  гораздо больше,  чем просто  друг. Но иногда ты
становишься-таки здоровенным прыщом у меня на заднице.
     Чиун застонал.
     -- Эти слова  разрывают сердце старого человека.  --  Его тонкий  голос
задрожал. -- Разве мало, что я дал тебе  Синанджу? Мои лучшие годы  посвятил
твоему обучению и  благополучию?  -- Зашуршал шелк кимоно,  когда  он поднес
свою  столь хрупкую  на вид ладонь ко  лбу таким жестом,  который безусловно
понравился бы Саре Бернар. -- Однако ж тебе всего этого недостаточно.
     -- Я же сказал, что ты мой друг.
     -- Хорошо, если я тебе друг, зачем тебе понадобился еще один друг?
     --  Потому,  что  она  друг  совсем  другого  рода.  Ведь  нет  закона,
предписывающего  мне иметь  только  одного друга. Ее зовут Ким  Кайли, и она
вполне могла бы даже понравиться тебе, если в ты только дал ей хоть малейшую
возможность.
     -- Сейчас не  время  заводить  новых  друзей. --  Тон  Чиуна был весьма
серьезен, его  ореховые глаза смотрели  пристально и торжественно.  --  Тебе
необходимо  немного  отдохнуть. Ты  должен  изучать  хроники, упражняться  и
больше  ничего.  Хроники  дарят  успокоение.  Упражнения   дают  успокоение.
Женщины, как известно, не дают  успокоения. Они переменчивы и легкомысленны.
И эта твоя уже исчезла.
     Римо даже не побеспокоился обернуться.
     --  Она сказала, что прогуляется по  пляжу, пока я переговорю  с тобой.
Она скоро вернется.
     -- Быть может, море поглотит ее.
     -- Я бы не стал возлагать на это особых надежд, -- ответил Римо.
     -- Какой прок от  друга, если ты не обращаешь внимания  на его  советы?
Отошли ее прочь.
     -- Она только что приехала.
     --  Прекрасно, -- сказал  Чиун,  кивая самому себе,  точно соглашаясь с
собственным  мнением.  -- В  таком случае  она  может  уехать до  того,  как
устроится поудобнее. Тогда и ты, и я сможем хорошо отдохнуть.
     Тут  Римо  вновь  ощутил  его,  это  поднимающееся  в  нем  беспокойное
раздражение. Неистовую  жажду  ломать вещи просто для того, чтобы убедиться,
не окажутся ли куски занимательнее целого.
     --  Я отправляюсь прогуляться по берегу, -- резко  сказал Римо.  -- Для
начала я позволил вам  со Смитти  затянуть  меня сюда.  Теперь,  когда рядом
будет для компании Ким,  может мне удастся  приятно  провести  время. Только
подумай,  папочка. Может,  мы  отыщем  новый  способ противодействия периоду
затаивания. Ты  сможешь описать его  в  своих хрониках,  и в следующие  пять
тысячелетий все Мастера Синанджу возлюбят тебя за это.
     -- Ступай прочь, -- оборвал  его Чиун. -- Иди. И не стоит сообщать мне,
куда  ты идешь. Я же останусь  сидеть тут. Один.  В темноте. Подобно старому
дырявому чулку, который уже не стоит штопать.
     Римо решил не подчеркивать, что темнота наступит  не раньше, чем  через
четыре часа. Уходя, он только кинул через плечо:
     --  Я готов на все, лишь бы порадовать тебя.  А насколько мне известно,
подобные страдания всегда доставляют тебе наслаждение.
     Ореховые глаза Чиуна  следили за  Римо, пока он  не скрылся  за изгибом
берега, покрытого белым песком. Ему так  бы хотелось  заставить Римо понять,
но Римо ведь не  вырос в деревне Синанджу. Он никогда не играл там в прятки,
никогда не готовил себя к такому моменту в жизни, когда его  инстинкты могут
оказаться сильнее, чем его разум или даже его сердце. Римо вырос, забавляясь
в игру под названием  "бейсбол".  Чиун не представлял себе, к  каким тяготам
взрослой  жизни  мог готовить "бейсбол".  Даже  если вы могли, как утверждал
Римо, пробить мяч за четыре прохода. Что бы сие ни означало.
     Снова  вздохнув, Чиун вновь обратил взор к  свитку.  Ничего более он не
мог сделать для  Римо, ничего, лишь  наблюдать и ждать, пока не минет  время
затаивания. Чиун решил, что отдых получался совсем не таким хорошим.

     Римо наблюдал, как  приближается к нему Ким, она  радостно  мчалась  по
мелководью, распущенные темные волосы развевались на ветру, длинные красивые
ноги  вспенивали  прибрежные волны. Закатанные до колен брюки и хлопающая на
бегу  рубаха,  выбившаяся  из-под  пояса, придавали  ей  сходство  с  этакой
невинной  девчонкой-сорванцом. Она выглядела точь-в-точь  как та Ким  Кайли,
которую Римо знал по фильмам.
     -- Я отыскала тут огромную пещеру! -- задыхаясь, выкрикнула она.
     Через несколько секунд Ким уже обнимала Римо за шею, она слегка провела
губами по его рту и потом  потащила его  вдоль  берега за  руку, как ребенок
тащит игрушку на веревочке.
     -- Ты должен ее посмотреть,  -- заявила Ким. -- Там на потолке солнце и
водяные блики создают до безумия красивый  узор. Он так хорош, что даже ради
него одного стоило сюда приехать.
     -- Тебе бы туристов водить, -- посоветовал Римо.
     -- Сейчас  ты  станешь первым,  последним и единственным моим туристом.
Причем получишь все особые добавочные услуги без дополнительной оплаты.
     --  Мне нравится,  как это звучит, --  сказал Римо,  причем  совершенно
искренне.
     -- То  ли еще будет, -- предупредила  она с  озорной  улыбкой, схватила
Римо за руку и повела его за скалы вдоль узкой полоски пляжа.
     -- Вот она.
     Ким  показала в  глубь  пустынной  бухточки.  Входом  в пещеру  служило
неровное  отверстие,  напоминавшее рот в отвесном  склоне скалы.  Отверстие,
казалось,  само  манило  их,  притягивало,  точно  зияющая  голодная   пасть
какого-то доисторического хищника, который, несмотря  на  древность, никогда
не терял аппетита.

     Чиун обнаружил, что  весьма утешительно беседовать с человеком, который
не  только слушал его, но,  похоже,  впитывал каждое его слово. Вот  наконец
нашелся  белый   человек,  уважающий   лета  и  мудрость.  Другими  словами,
совершенно не похожий на Римо.
     --  Я  видел  вашего друга  всего  несколько  минут  назад, --  сообщил
Реджинальд   Воберн   Третий,  когда  Чиун  закончил   пространную  речь   о
неблагодарности. -- Он с  очаровательной  девушкой направлялся к  пещерам на
дальнем конце острова.
     -- Что за манера отдыхать,  -- вздохнул Чиун. -- Разгуливать по пляжу с
красивой женщиной. Если бы  он  только  прислушался к моим  словам, у нас  и
правда мог бы получиться хороший отдых.
     --  Я упомянул об этом  только потому, что  в  этих  пещерах может быть
весьма небезопасно. Во время отлива вид там действительно очень красивый, но
когда вода  возвращается,  скалы  могут  превратиться в смертельную западню.
Плыть  против наступающего  прилива почти невозможно. В этом  сезоне там уже
погибло двое  туристов.  Бледные  раздутые  тела  их  обнаружили  только  на
следующий день. Рыбы выели им глаза. -- Улыбка Реджи становилась все шире по
мере  перечисления   подробностей.   --  Местному  туризму  был  бы  нанесен
непоправимый  урон,  если  в не удалось  вывести тела на Мартинику.  Та пара
совершала  туристскую  поездку по островам,  и их следующая остановка должна
была быть на Мартинике. Но погибли они все-таки здесь.
     --  Старая корейская пословица гласит, -- заметил Чиун. -- когда смерть
говорит, все ее слушают.
     -- Но я беспокоюсь о вашем друге, -- сказал Реджи.
     -- Почему? -- нахмурился Чиун.
     -- Прилив может  застигнуть их в одной из этих пещер, -- пояснил Реджи,
явно входя  во вкус своего  повествования. -- Они ничего  не поймут, пока не
окажется  слишком  поздно. Они  будут бороться с  подступающей стеноп  воды,
беспомощно  и  безнадежно  пытаясь  преодолеть  приливную  волну.  Сдерживая
дыхание, пока  лица  их не побледнеют  и легкие не разорвутся от напряжения.
Еще некоторое время их распростертые на волнах  тела  будут биться  о скалы.
Потом за них примутся рыбы. Кусочек откусят здесь, кусочек там. Кажется, они
всегда сначала подбираются к глазам. А уж  потом, если в воде окажется много
крови, появятся  акулы.  У них  такие  огромные  челюсти, что они откусывают
человеку  ляжку  с  той  же  легкостью,  с  какой  мы  перекусываем  черенок
сельдерея.  Тогда  начнется  действительно  яркое  зрелище. Вода окрасится в
темно-пурпурный цвет  крови и  вспенится бурунами. Вот уж воистину, безумное
пиршество. -- Реджи вздохнул. В уголках его губ появились маленькие капельки
слюны. Сердце  громко  билось,  как  у бегуна-марафонца,  приближающегося  к
финишной  линии.  Он  ощутил  такой  жар в  паху,  с  которым  не  могло  бы
соперничать даже сексуальное  возбуждение. -- Я вижу эту картину очень ясно.
И такое запросто могло бы произойти с вашими друзьями.
     -- Эта женщина мне вовсе не друг, -- отрезал Чиун.
     -- А как насчет мужчины?
     Чиун задумался.
     -- Полагаю, что человек мог бы погибнуть таким образом. Если был бы и в
самом деле глуп.
     -- А как насчет вашего друга? -- снова спросил Реджи.
     --  У Римо тоже бывают не лучшие моменты, -- сказал Чиун. -- Но даже он
не так глуп.

     -- Разве я не самая красивая женщина  в твоей жизни?  --  тихим шепотом
спросила Ким.
     Она прикорнула рядом с Римо, устроившись на сгибе его локтя -- они  оба
лежали  обнаженные  на  теплом крупном  песке  и  любовались  фантастическим
световым  спектаклем,  который  устроило для них на сводах  пещеры заходящее
солнце,  чьи  многоцветные  радужные  лучи  отражались  от  чистой   голубой
поверхности моря. В пещере  было прохладно и сухо, а шум волн, разбивающихся
о  дальние  скалы,   был  лучше   любого  звукового  сопровождения,  которое
когда-либо выдумывал Голливуд.
     После продолжительного ответного молчания Ким нахмурилась и ткнула Римо
под ребро.
     -- Я-то думала, что вопрос будет для тебя легким. Только не говори, что
ты раздумываешь над ответом. Римо взъерошил ее темные блестящие волосы.
     -- Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, -- ответил
он. Ким улыбнулась.
     -- Мне все так говорят.
     -- Кто это все?
     По временам Римо задавался  таким вопросом. Сколько именно мужских  тел
обозначает это "все"?
     --  Ну,  сам  знаешь.  Все.  Друзья,  поклонники, агенты,  продюсеры  и
режиссеры,  --  она добросовестно  перечисляла их  всех,  одного за  другим,
загибая свои  длинные изящные пальцы.  -- И конечно же тысячи  моих верных и
преданных  зрителей.  Я  получаю  от  них  по  пятьсот  писем   в  неделю  с
объяснениями в любви.
     -- И ты им отвечаешь? -- с любопытством спросил Римо.
     Он никогда не получал почты. Даже пока он еще числился среди живых, ему
никто не писал, а теперь, когда  предполагалось, что он  умер, его почта  не
изменилась.  Однажды  Чиун  арендовал   почтовый   ящик  в  Секокусе,   штат
Нью-Джерси, но поступавшая  туда почта вся была адресована  Чиуну, и он даже
не собирался показывать ее Риме. Ким засмеялась.
     --  Отвечать на письма? Ты с ума сошел? Да  у кого  есть время на такую
ерунду? Я не собираюсь корпеть над писанием только для того, чтобы доставить
радость какой-то деревенщине. Много лет назад, когда я только начинала, я  и
в самом деле  ответила  на несколько писем  поклонников, и знаешь,  чем  это
кончилось?
     -- Не представляю.
     -- Я  сломала  себе  чертов  ноготь.  Болело  тогда  кошмарно, и  потом
понадобилось  несколько  месяцев,  чтобы  они  снова  отросли  и  стали  все
одинаковой длины.
     Она  примостилась  поближе к  Римо, ее полные, совершенной формы  груди
коснулись  его  груди. Римо прижал руку Ким к губам и поцеловал  ее ноготки.
Жест незначительный, но Римо почувствовал, как задрожала Ким.
     -- Это  было ужасное испытание, -- сказала Ким. -- Я просто не  обладаю
стремлением к саморазрушению. Писание само по себе было  очень неприятно, но
это еще не все. Попробуй когда-нибудь полизать пару десятков марок. От этого
на языке появляется такое ощущение, будто какой-то пушистый зверек свернулся
на нем в комочек и издох.
     -- Значит, ты совсем не отвечаешь на письма своих поклонников?
     --  Разумеется,  отвечаю.  Существуют специальные люди.,  которые  этим
занимаются. "Искренние Ваш, Инкорпорейтед". Эта фирма отвечает на почту всех
крупных звезд.  У них есть комната, забитая почтенными старыми леди, которые
целый день только  и  делают,  что  подписывают  письма  от имени звезд. Это
великолепная организация, --  усмехнулась Ким. --  Они подписывают никому не
нужные  письма,  а  я подписываю контракты на  съемки в трех картинах. Разве
может быть лучше?
     -- Полагаю, что нет,  -- согласился Римо.  -- Но думаю, если бы мне кто
написал письмо, я предпочел бы сам ответить на него.
     -- Ну, это ты, -- заявила Ким.
     Она улыбнулась ему, а  потом задвигала своими длинными стройными ногами
-- одну  завернула вокруг ноги Римо, а другой легким  массирующим  движением
стала  поглаживать  основание  его  живота  и  пах.  Римо  лежал неподвижно,
улыбаясь, точно огромный  кот, разнежившийся на залитом солнцем подоконнике,
он наслаждался, и даже слишком, но ничего не предпринимал в ответ.
     Римо подумалось, что отдых, и правда, получался не таким уж плохим.  Он
ощутил странное  удовлетворение  и  ослабление  внутреннего  контроля. Чиун,
вероятно, нашел бы это чувство весьма  опасным, и в большинстве случаев  так
оно и было бы, но  сейчас расслабленность помогала  Римо полнее наслаждаться
теплой  шелковистостью   ее  кожи  и  прекрасным  телом,  что  так  страстно
прижималось к нему, и деловитой игрой ловких ручек и ножек Ким, которыми она
изо  всех  сил  старалась  доставить  ему  удовольствие.  Римо  пошевелился,
вытянулся, мягко поднял Ким и положил на себя. Ким  испустила  легкий  стон,
когда тела их слились в огненной вспышке чистой энергии.
     Запах ее духов наполнил ноздри Римо ароматом темной первозданной земли.
Перед  ним вдруг мелькнуло видение: каменный  алтарь на  испещренной  тенями
поляне в джунглях, солнечный  свет  едва  пробивается сквозь вершины высоких
деревьев,  а по  берегам  чистого  голубого  ручья  растут яркие тропические
цветы.  Это была  опьяняющая смесь  ароматов  мускуса, растительных  масел и
пряностей.
     Римо  мягко   и   нежно  соединил  их  тела  в  одно.   Ким   испустила
продолжительный прерывистый вздох и еще крепче прижалась к нему.
     -- Никогда еще ничего подобного не испытывала. Никогда и ничего.
     -- Не болтай, -- ответил Римо.
     -- Похоже на наркотики, -- сказала она. -- Тебя точно поднимает.
     -- Ш-ш-ш-ш, -- произнес Римо.
     -- Точно паришь на крыльях, -- упрямо продолжала она.
     -- Ничего не говори. Слушай, как волны шумят, -- велел Римо.
     Сквозь  пряди  эбонитовых  волос  он видел  последние  лучи  заходящего
солнца. Прохладный ветерок, забредший  в пещеру, наполнил ее густым  соленым
ароматом  и  мягким  бормотанием волн, которое  вдруг  превратилось в низкий
раскатистый рокот.
     -- Я балдею  от волн! -- крикнула  Ким,  но слова ее  были едва слышны,
поглощенные яростным ревом прилива.
     Она приникла к  Римо, ее гибкое  тело  чуть дрожало,  точно тростник на
ветру.  Полные  губы Ким чуть  приоткрылись,  испустив нечто  среднее  между
вздохом и стоном, а Римо все крепче прижимал ее к себе, и стон превратился в
протяжный крик. Тело ее, лежавшее  на Римо, извернулось, и  женщина застыла,
замерла  на  минуту,  тянувшуюся  очень  долго,  потом   Ким  высвободилась,
скатилась с Римо и растянулась на песке рядом с ним.
     Она  что-то  сказала,  но  Римо не  расслышал слов, так  как голос моря
заполнял пещеру, точно рев жаждущей крови толпы в цирке древнего Рима.
     Римо  заметил,  как  тень  страха  омрачила   спокойное  выражение   ее
прекрасного лица. Пока Ким поднималась на ноги, Римо обернулся и увидел, как
к  ним приближается сплошная высокая стена воды,  закрывшая от них последние
лучи умирающего солнца и заполонившая вход в пещеру всепоглощающей сумрачной
яростью. Стена неумолимо надвигалась на них,  в ней была мощь угрюмого моря,
стиснутая  в узком  проходе  между  скалами,  разрушительная  сила,  которая
вот-вот расплющит их тела о камни, и окровавленные, разбитые и раздавленные,
они будут задыхаясь ловить последний глоток  воздуха, пока  горькая  морская
вода не заполнит их легкие.
     Римо  встал,  повернулся  и  взял  Ким  за руку. Но она совсем потеряла
голову  от  страха  и  кинулась  вглубь  пещеры.  Римо  крикнул,  чтобы  она
остановилась,  но  слова  затерялись,  поглощенные   оглушительным  рычанием
голодного моря.
     Бормоча  проклятья, Римо в два шага догнал ее и подхватил на руки.  Она
беззвучно  вскрикнула   и  забарабанила   кулаками  по  его  груди,  пытаясь
высвободиться. Не обращая внимание на это сопротивление, Римо сосредоточенно
вслушивался  в звуки, пробивавшиеся  сквозь оглушительный  рев,  тихие шумы,
которые издает вода,  проходя  сквозь  скалы,  именно они указывают истинное
направление и силу потока.
     Крепко прижимая к  себе Ким Кайли, Римо изогнулся, принимая удар волны,
темная  холодная масса воды увлекла их за собой. Оттолкнувшись от  песчаного
пола  пещеры,  Римо  медленно  развернулся,  подхваченный  бешеным  натиском
наступающего  прилива.  Их  протащило  немного  дальше, в  глубь  сужающейся
пещеры.  Римо  прислушивался  и  ждал, всем  телом  ощущая,  предугадывая  и
рассчитывая каждое следующее движение -- окажись  оно  неверным, и от  обоих
любовников останется  только  размазанная по  скалам  безжизненная каша.  Он
сначала почувствовал,  а потом  и  увидел небольшой  выступ в своде  пещеры.
Когда   их  проносило   под  ним,   Римо   глубоко  нырнул,  скользнув   под
всесокрушающей волной. За долю секунды до того, как они коснулись дна, Римо,
изящно изогнувшись, вынырнул на поверхность.
     Он почувствовал, как сдавливает легкие, оттолкнулся от песчаного дна  и
начал  потихоньку   прокладывать  путь  к  выходу.  Ему   удалось  избегнуть
смертельной ловушки прилива, но этот  маневр отнес их еще  дальше от свежего
воздуха и  свободы.  Ким  продолжала сопротивляться  в  его объятиях, но  ее
движения  были   неуклюжи,  а  удары  крепко  сжатых  кулачков  слабы.  Римо
оставалось только  надеяться,  что  ей  хватит  воздуха  до  того,  как  они
выберутся  на  поверхность.  Судя по  голубоватому оттенку кожи и  выражению
дикого отчаяния на лице женщины, силы ее были на исходе.
     Римо пробивался сквозь  темные  сумрачные воды.  Будь  у  него свободны
руки, ему хватило  бы  для этого  пары секунд,  но, чтобы  освободить  руки,
пришлось бы выпустить Ким.
     В  затопленной пещере не  было света, но Римо  видел  достаточно  ясно,
чтобы плыть туда, где  цвет воды становился светлее. Он различал и  огромные
спутанные  клубки  водорослей,  и   острые  выступы  скалы,  и  хищных  рыб,
состоявших,  казалось,  из  сплошных зубов и  глаз, они точно  измеряли  два
человеческих существа -- на сколько укусов хватит их тел.
     Одна из  рыбин,  длинное  серебристое  создание,  похожее  на  огромный
новогодний шар после продолжительной голодовки, подплыла поближе и для пробы
куснула разок Римо  за руку. Римо  слегка отстранился, изогнувшись, пнул  ее
ногой назад и тут же отбросил вперед. Огромная серебристая рыба шмякнулась о
каменную стену. Тело ее смялось и начало опускаться  на дно океана, оставляя
за собой кровавый хвост. Другие  рыбы оставили Римо в покое и занялись своей
неудачливой  приятельницей. На мгновение круговерть  их  бешеного  пиршества
оказалась  сильнее  наступающего прилива,  порозовевшая  вода  вспенилась  и
закипела, когда они бились между собой за право сожрать кусок своей товарки.
     Когда они достигли наконец зубчатого входа в пещеру, Римо почувствовал,
как тело Ким обмякло у него на руках.  Лицо ее было зеленоватым и отекшим, а
темные глаза  чуть  не  выскакивали из орбит. Двигая  ногами,  как  лезвиями
ножниц, Римо торопливо всплыл наверх, к свету и воздуху, не обращая внимания
на напор течения, которое все еще пыталось затащить их  обратно в пещеру. Их
головы пробили волнистую поверхность воды, Римо тут же хлопнул Ким по спине.
Отплевываясь, она выкашляла горькую морскую воду и задыхаясь,  жадно глотала
воздух, насыщая страдавшие  от кислородного голодания легкие. Потом Римо уже
просто   удерживал  ее  некоторое  время  на  гребне  наступающего  прилива.
Постепенно дыхание Ким  становилось все более нормальным и естественный цвет
стал возвращаться на щеки.
     --  Нам  бы давно стоило прекратить эти  водные  процедуры,  -- заметил
Римо. -- Как ты себя чувствуешь?
     -- Я жива,  --  Ким  удалось выжать  слабую улыбку.  --  Но по-прежнему
испытываю неудержимое желание вернуться на твердую землю.
     --  Нет вопросов,  --  кивнул  Римо.  --  Просто  откинься  на спину  и
расслабься.
     Сомкнув руки вокруг Ким,  Римо  позволил приливу отнести  их  вдвоем  к
берегу. Потом поднял женщину  из пенного  прибоя и, перенеся через скользкие
мокрые камни, мягко опустил ее обнаженное тело на песчаную дюну.
     -- Я думала,  мы наверняка погибнем, -- сказала она, изумленно глядя на
Римо широко открытыми глазами. -- Как ты это сделал?
     -- Что сделал?
     -- Вытащил нас из этой пещеры против течения. Это же невероятно!
     -- Весь фокус в зеркалах, -- объяснил Римо.
     --  Ты  и правда  совершенно  невозможен,  --  сказала  она с  коротким
смешком, обвила  шею Римо руками и  приникла к нему.  Римо почувствовал, что
она  дрожит,   несмотря   на   упоительное  и   умиротворяющее   воздействие
благоуханного ночного воздуха.
     -- Нам стоит вернуться, -- сказал Римо. -- Полагаю, на сегодняшний день
развлечений с нас хватит. Правда, я не знаю, какая тут мода, но  думаю,  что
умело  приложенную  руку  и  несколько  ракушек  вряд  ли сочтут достаточным
одеянием.
     -- Я готова вернуться,  -- тихо сказала Ким. Зубы ее стучали, а гладкая
кожа покрылась мурашками.
     Обняв  ее за  дрожащие плечи, Римо  повел  Ким  по  темному  пустынному
берегу.  В  доме  горел  свет. Чиун, скрестив ноги,  сидел на  полу, всецело
поглощенный  чтением одного  из своих  свитков.  Когда  Римо ввел Ким  через
распахнутые створчатые двери, Чиун поднял глаза и произнес:
     -- Обычно  я предпочитаю, чтобы люди приходили ко мне  в  одетом  виде.
Особенно белые.
     --  Мы  были в одной из пещер у самого берега,  -- пояснил Римо. -- Там
нас захватил прилив и отрезал выход. Пришлось немного поплавать.
     Чиун покачал головой.
     -- Я  слышал, что эти пещеры очень коварны. Там утонуло много людей, из
тех,  которые не  удосужились обратить  достаточного  внимания на то, что их
окружает. Самые пустые предметы так легко сбивают с толку.
     Он прижал ладонь к своей узкой груди.
     --  Я не осуждаю, ты же  понимаешь. Я никогда не осуждаю. Одна из  моих
подлинно  выдающихся  заслуг  состоит в  том, что, как бы глуп ты  ни был, я
никогда не стану тебе об этом говорить.
     -- Вот и продолжай молчать об этом, -- поддержал его Римо. -- А мне тут
надо кое-чем заняться.
     Он проскользнул  в  ванную и  вернулся оттуда  с  полотенцем, обернутым
вокруг бедер  и с пушистым  махровым белым халатом в  руках.  На его кармане
красовалась  эмблема  совместного владения, и был он всего лишь  размеров на
пять больше, чем  требовалось для Римо. Управляющий прислал его после  того,
как Римо столь неожиданно занялся переустройством рощи алоэ. Ким вышла из-за
тонкого кисейного занавеса,  за которым укрывала свою наготу, и скользнула в
халат. Это выглядело так, будто  она  закуталась в палатку, но Римо подумал,
что  каким-то  образом  даже   в  этом  одеянии  она  умудряется   выглядеть
потрясающе.
     Чиун все еще продолжал рассказывать, как он никогда не осуждает глупого
Римо за его глупость, за глупые поступки и уж совершенно глупый образ жизни.
     -- Чиун, это Ким Кайли.
     -- Очень приятно познакомиться, -- произнесла Ким и одарила Чиуна одной
из   тех   мегаваттных   улыбок,  что   буквально  заставляли  таять  сердца
кинозрителей во всем мире.
     --  Разумеется,   со   мной  приятно  познакомиться,  --  заметил  Чиун
по-корейски.
     Он склонил голову на минимально возможную долю дюйма. В Синанджу обычно
так давали понять, что заметили присутствие прокаженных, сборщиков налогов и
торговцев лежалой  рыбой. Таким образом отмечалось их присутствие, но никоим
образом  не признавалось  их  существования. Прелестная  и утонченная  черта
этикета Синанджу, которая не ускользнула от внимания Римо.
     Римо откашлялся.
     -- Я  подумал, что у  нас много свободного места, и Ким могла бы пожить
тут несколько дней. Ты едва заметишь ее присутствие.
     --  Я  замечу ее присутствие. И, что более важно,  его заметишь  ты, --
сказал Чиун, покачивая головой. -- Это очень нехорошо. Мы не можем позволить
ей остаться тут.
     -- А мы как раз только что говорили о твоем всем известном великодушии,
-- заметил Римо.
     -- Вот  каковы печальные последствия великодушия, --  заметил Чиун.  --
Каждый так и норовит  воспользоваться твоей добротой. Даешь  всем понемножку
то тут, то там, и вдруг обнаруживаешь, что у тебя самого ничего не осталось,
и ты оказываешься  выкинутым на  улицу в  потрепанной  одежде и с  нищенской
сумой.
     -- Ким из Голливуда, -- пояснил Римо. -- Она кинозвезда.
     Чиун с явно возросшим интересом посмотрел на Ким.
     -- Вы когда-нибудь участвовали в "Пока Земля вертится"? -- спросил он.
     --  У  и! Это же  мыльная  опера? Нет, я  никогда не  играла  в мыльных
операх.
     Чиун поджал губы, выражая отвращение по отношению к ее отвращению.
     --  Вы знакомы с Барбарой Стрейзанд? --  снова  спросил  он, назвав имя
своей самой любимой американки.
     -- Нет. Не так чтобы очень.
     --  Вы знаете Читу Чинг? --  продолжал допрос  Чиун,  интересуясь своей
любимой телезвездой.
     -- Нет, -- снова ответила Ким.
     -- А  Реда Рекса  вы  знаете? -- на этот раз  Чиун назвал свою  любимую
звезду из мыльных опер.
     -- Конечно, -- откликнулась Ким. -- Он педераст.
     Тут Чиун заговорил по-корейски:
     -- Римо, сделай так, чтобы этой самозванки тут не было.
     И снова погрузился в свои свитки. Римо сказал:
     -- Ким, будет лучше, если я сниму тебе отдельный номер.
     -- Я бы предпочла остаться с тобой.
     Римо пожал плечами.
     -- Прости, но Чиун полагает, что это не самая хорошая мысль.
     -- А ты всегда делаешь то, что он говорит?
     -- Почти всегда.
     -- Почему?
     -- Потому что почти всегда он прав.
     -- Я  еще  никогда  не  слышала, чтобы  прислуга оказывалась  права, --
заметила Ким Кайли.
     -- Чиун не слуга.
     -- Вот как? А я-то думала... Сейчас  все  на побережье с ума  сходят по
китайцам-дворецким. Они так усердно работают, и  нанять их  можно обычно  за
самую малую  плату.  А  кроме того, они и  в  самом деле  очень  живописны и
сообразительны,  неслышно так  расхаживают  по дому, точно маленькие  желтые
гномы. Как ты думаешь, твой приятель не заинтересован в работе по дому?
     -- Нет,  -- усмехнулся Римо. -- Не думаю.  Он представил себе, как Чиун
пылесосит ковры, выносит мусор и проходит с подносом, уставленным канапе, на
коктейль-вечере. Это казалось совершенно невероятным,  а  когда  Римо  снова
глянул на  Чиуна,  старый  кореец одними  губами произнес:  "Вон.  Забери ее
отсюда".
     -- Лучше разузнаю насчет твоей комнаты, -- сказал Римо.
     Он нажал на звонок, вмонтированный в стену. Прошло меньше минуты, и три
человека в белой одежде с красными шарфами вокруг пояса показались в дверях.
Они  выглядели  очень  взволнованными,  потому  что  и  в  самом  деле  были
взволнованы. Они ждали Римо раньше.
     -- Вы звонили, сэр? -- хором спросили все трое.
     -- Верно. Мне нужна комната для мисс Кайли.
     -- Комната, сэр?
     -- Да, комната. Ну знаете, одна из таких штук с четырьмя стенами.
     Все трое знали,  что  никаких свободных комнат  нет  и  в помине. И  не
только в комплексе "Дель Реи Багамас", но и вообще на всем острове. Ведь был
пик  туристского сезона,  и  все возможные номера  и комнаты давно сняты. На
третьем  этаже   комплекса   находилась,   правда,   большая  дополнительная
гардеробная,  но  им  даже  страшно было  подумать,  что  случится, если они
предложат   этому   человеку  воспользоваться   вместо  комнаты   просторной
гардеробной.
     Во  всем  комплексе   имелось  только  одно  свободное   помещение   --
сенаторские  апартаменты.  Эти комнаты  были обставлены  бесценной  античной
мебелью,  на стенах там висели  Рембрандт, Ван Гаг и Пикассо. Кроме того там
имелся собственный винный погреб и устройство для насыщения воды воздухом.
     Сенатор никому не позволял входить  в свои постоянные апартаменты, даже
местной прислуге.  Раз в неделю он присылал самолетом горничную-немку, чтобы
она  вытирала пыль  с  бесценных ваз династии Минг и взбивала  подушки. Если
местное   руководство  осмелится   поместить  эту   неизвестную  женщину   в
сенаторский  номер, а хозяин об этом  проведает, они все потеряют  работу, а
после аудиторской проверки отправятся в тюрьму до конца своей жизни.
     Но если сказать Римо "нет"... Они припомнили  стену и  стол, который он
выкинул через окно.
     Сенатор находился  в  Вашингтоне,  а горничную  ожидали  не раньше, чем
через пять дней.
     -- Мы поместим ее в сенаторские апартаменты, -- сказали все трое хором.
Римо улыбнулся.
     -- Звучит недурно.
     -- Это и в самом деле очень хороший номер. Самый лучший из тех, что тут
имеются.
     -- А  еще я умираю от голода, -- заявила Ким. --  Очень  хочется съесть
что-нибудь.
     -- Все, что вам угодно, мисс.
     --  Филе-миньон.  Недожаренный.  Если на тарелке не  окажется  капельки
крови, я буду считать, что мясо пережарено.  К нему я  хотела  бы запеченный
картофель, кислый соус и большой салат, заправленный  сыром-бле.  Кроме того
бутылочку бургундского. И чем старше, тем лучше.
     -- Джентльмен будет ужинать вместе с мадам? -- спросили они.
     -- Чистая вода и рис, -- велел Римо.
     -- Аппетитный и клейкий,  -- запели все трое в лад. --  Именно так, как
вам нравится.
     Они посмотрели на Римо, ожидая одобрения, и Римо кивнул им и улыбнулся.
     Чиун пробормотал по-корейски Римо на ухо:
     --  Очень  хорошо. Убирайся отсюда и иди любуйся, как  эта корова будет
есть мясо мертвой родственницы.
     -- Хорошо.
     Если Чиун предпочитает остаться  в одиночестве, пусть остается. Римо  с
самого  начала был против этого отпуска, а теперь он начал  получать от него
удовольствие и не собирался позволить Чиуну это удовольствие испортить. Если
в только  Римо мог избавиться от беспокойного чувства неуверенности, которое
сидело  в  нем,  точно  плохо  переваренная  пища! Римо  на  какое-то  время
показалось, что неприятное чувство покинуло его. Это случилось,  когда они с
Ким лежали в пещере еще до наступления прилива, но теперь все вернулось, это
сумасшедшее ощущение было липучим и неотвязным, как запах смерти.
     -- А теперь мы покажем вам сенаторские апартаменты, --  предложило трио
комнатной обслуги.
     Ким проследовала за ними сквозь распахнутые застекленные  двери,  подол
огромного халата  волочился  за  ней  точно шлейф свадебного  туалета.  Римо
задержался на пороге, обернулся и сказал:
     -- Доброй ночи, папочка.
     --  Для некоторых, -- пробормотал Чиун, не  отрываясь  от  развернутого
пергаментного свитка. -- Если ты явишься сюда, провоняв мясом дохлой коровы,
то отправишься спать на берег.
     Римо улыбнулся.
     -- Я не думаю, что у меня возникнут сложности с поиском ночлега.

     Реджинальд  Воберн   Третий  осторожно  отхлебнул  апельсинового  сока,
поперхнулся и  выплюнул напиток. Борясь с  ощущением  тошноты  в желудке, он
ткнул  вилкой в лежавшие  на его тарелке два  поджаренных  хрустящих ломтика
бекона, но не смог заставить себя поднести еду ко рту. Реджи знал,  что мясо
очень вкусное и приготовлено именно так, как он любит, но как раз сейчас эти
ломтики для него были  не более привлекательны,  чем рак легких  в последней
стадии.
     А с яйцами дело обстояло еще  хуже. Два из них желтками  вверх  как раз
разместились посередине  тарелки между нарезанными  фруктами и  беконом. Они
глядели   прямо   на  Воберна  как  два  молочно-желтых  глаза,  слепых,  но
обвиняющих. Он почти слышал, как они к нему обращаются:
     "Реджинальд, ты снова потерпел поражение. Что же ты за наследник Во? Ты
просто обычный неудачник".
     Реджи резко отпихнул от себя сервировочный столик из стекла  и кованого
железа.  Столик  опрокинулся и с  треском ударился о пол летнего  павильона.
Столешница  лопнула.  Стеклянная  посуда разбилась вдребезги. Во все стороны
разлетелись кусочки пищи.
     Реджи  отшвырнул  назад  свой  стул  и  кинулся  в   кусты,  его  горло
содрогалось в рвотной судороге, рот наполнился  отвратительным вкусом желчи.
Он попытался вызвать  рвоту, но ничего  не  получилось, так как желудок  был
пуст, точно свежевырытая могила.
     Реджи не  в состоянии был что-либо есть еще с предыдущего вечера, когда
до него дошла новость о том, что море не смогло уничтожить  некоего субъекта
по имени Римо.
     На этот раз то были не пара ленивых индейцев и даже не три явно слишком
высокооплачиваемых наемных убийцы. Море  -- это все-таки, будь оно проклято,
море,  а  не какие-то там шуточки. Холодное,  безжалостное и  могущественное
море, способное поглотить без следа многие флотилии.
     Но  только  не  Римо.  Нет, море могло  слизнуть  целый "Титаник" точно
закуску к бокалу коктейля, но Римо запросто прошел через него, от самого дна
до поверхности,  и  приплыл  обратно  к  берегу с  такой  легкостью,  словно
поплавал  в  мелком  бассейне во дворе  своей виллы.  Да еще с девчонкой  на
буксире, что делало подобный подвиг еще более неправдоподобным.
     Реджи поднялся с  колен и отряхнул свои  белые фланелевые брюки. Руки у
него  дрожали,  точно после  трехдневной  вечеринки в  поло-клубе с обильной
выпивкой и податливыми красотками.
     Реджи  медленно, как старик с  больными ногами, которому некуда  пойти,
вернулся  обратно в павильон  и,  скорчившись,  уселся  в плетеное  кресло с
высокой спинкой.  Глубоко  внутри,  там, где, как предполагается, находилось
его  сердце, в Реджи сидело ясное понимание причины его дурного состояния. И
дело  вовсе не в том, что у него болел желудок или дрожали руки.  Это только
внешние симптомы. А главной  бедой  был  страх --  Реджи  овладел  темный  и
древний ужас, древнее и темнее самого времени. И Воберн чувствовал, как этот
ужас поглощает его, буквально пожирает огромными жадными кусками, начиная от
внутренностей и медленно продвигаясь кнаружи, Реджи не знал, сколько еще ему
удастся продержаться в  неравной  борьбе с этим мрачным чудовищем. Вскоре от
него останется только  пустая высохшая оболочка, и  под  сухой,  как бумага,
кожей не сохранится практически ничего от Реджи Воберна.
     Разве  может быть, чтобы  седьмой камень ошибся? И эти двое непобедимы?
Или он просто еще не до конца понял послание камня?
     Он был уверен: море наверняка убьет  "сливку" по имени Римо, причем так
уверен, что  считал это  уже свершившимся  фактом. Но  море,  огромное море,
которое столь велико,  что его нельзя даже  нанять на службу, подвело Реджи.
Что же еще ему оставалось?  Должно же найтись  что-то еще, тем более теперь,
когда обе "сливки" снова вместе. И вот он  сидел и думал, но ничего нового в
голову не приходило, только  страх по-прежнему терзал его сердце, и мужество
его утекало с каждой уходящей минутой.
     Он попытался  взять  себя в  руки. Необходимо  что-то  сделать,  что-то
значительное  и важное,  чтобы доказать самому себе: он не просто  настоящий
мужчина,  но  еще и первый  сын первого сына по прямой линии от принца Во, а
следовательно, прирожденный властитель.
     Течение его мыслей прервало чье-то пение. Это был  наполненный, сильный
голос,  женский, но  низкий, с романтичным местным  акцентом.  Морской  бриз
доносил со стороны берега слова  песни. Радостная и счастливая, она  славила
любовь и жизнь и совершенно не подходила к настроению Реджи.
     Вытянув  шею,  Реджи пытался  разглядеть  певицу  сквозь толстую  живую
изгородь.  Он увидел огромную черную  фигуру, ковылявшую мимо. Яркое цветное
платье из  ситца так тесно облегало ее могучее  тело,  что напоминало плотно
набитую сосичную кожуру,  готовую  вот-вот  лопнуть. Ногти  на ногах женщины
были окрашены в  неправдоподобный пронзительный, просто "вырви глаз" розовый
цвет. Голову  облекал ярко-красный  платок, а поверх него высилась  огромная
стопа корзин ручного плетения почти такой же высоты, как и сама женщина.
     Женщина   шла   по   залитому  солнцем  пляжу,   подчиняясь   какому-то
внутреннему,  свободному скользящему ритму,  и пела. Поравнявшись с  газебо,
она заметила Реджи, резко оборвала пение и одарила  Воберна широкой открытой
улыбкой.
     -- Мэри-Корзинка к вашим  услугам, -- сказала она. -- Меня  тут  всякий
знает. Я плету самые  лучшие корзины  на  всех  островах, а может, и во всем
мире. Большие корзины, маленькие корзины, какой величины вам  только угодно,
всех цветов, всех видов. А  уж если вам захотелось  чего-то особенного, я  и
тут сумею угодить. Только денек погодите -- и готово.  Хоть кого спросите --
вам  каждый  скажет: лучше корзин, чем у  Мэри-Корзинки, нет.  Мои --  самые
хорошие.
     Она смолкла, дойдя до  конца своей  много раз отрепетированной  речи, и
посмотрела на Реджинальда Третьего, ожидая поощрения.
     -- Ну, тогда давай посмотрим на них, -- с улыбкой сказал Реджи.
     Он  наклонился, открыл  скрытую в  кустах калитку  из кованого железа и
отступил в сторону, пропуская Мэри-Корзинку с ее объемистым  товаром. Улыбка
женщины несколько  слиняла, когда она  увидела опрокинутый столик,  разбитую
посуду и застывшие  брызги яичного желтка и  фруктов,  над  которыми жужжали
сине-зеленые мухи. По  лицу Мэри  скользнуло выражение,  ясно  говорившее: а
здесь не так уж и здорово. Что-то было  не в порядке. Но, подобно маленькому
облачку,  на  миг  заслонившему  солнце, это  беспокойное чувство  мгновенно
минуло. Мэри-Корзинка подняла глаза. Солнце было по-прежнему на месте, прямо
посредине неба, как всегда, и женщина снова улыбнулась, глядя  на  роскошную
одежду Реджинальда Воберна и  отметив про себя богатую  меблировку и частный
пляж,   через   который   дорога   вела  к  большому   красивому   особняку,
возвышавшемуся на холме.
     Мэри-Корзинка решила, что ничего плохого тут нет, а уж в крайнем случае
пара ее корзинок наверняка поправит дело.
     --  Давайте посмотрим вон ту, бело-зеленую, -- предложил Реджинальд. --
Она в самой середине стопки.
     -- У вас наметанный  глаз на настоящее качество, -- одобрила  его выбор
Мэри-Корзинка.
     Быстрым   и   на   удивление   изящным    движением   она   перебросила
раскачивающуюся  башню корзин с  головы себе на  руки,  а потом на устланный
ковром пол.  Затем  наклонилась, чтобы достать  из  кипы ту,  которую выбрал
покупатель. Реджи тоже нагнулся. Он улыбнулся, когда пальцы его нащупали нож
из столового  прибора  и  сомкнулись вокруг его  рукояти, извлекая оружие из
остатков раскиданного завтрака.
     Реджи   вдруг   почувствовал   себя   хорошо.   Страх,  глодавший   его
внутренности, растаял, точно его и не было.  Вместо него появилось  ощущение
тепла и дрожь предвкушения. Да и чего он когда боялся?
     -- Вот вам,  -- Мэри-Корзинка, выпрямившись,  подала ему очаровательную
бело-зеленую корзину.
     -- А вот тебе, -- улыбаясь ответил Реджи.
     Длинное  узкое лезвие ножа блеснуло на солнце, вонзаясь в широкую грудь
торговки. Брызнула кровь,  закипая  вокруг стального лезвия, и Мэри-Корзинка
закричала, но Реджи зажал ей рот ладонью и всем своим весом пригнул к земле,
а нож в его руке продолжал кромсать просторную грудь женщины.
     Еще  несколько  секунд она боролась,  отчаянно  металась  из  стороны в
сторону,  пытаясь  сбросить  Реджинальда со своего  тела.  Решетчатые  стены
домика ходили ходуном, а йотом она замерла.
     Никогда в жизни Реджи не чувствовал  себя  лучше. Ему вдруг  захотелось
съесть свой завтрак. Он  поднялся  и посмотрел на тело  Мэри-Корзинки. И тут
ему припомнилось где-то читанное:  внутри каждого толстого человека прячется
худой, который старается выбраться наружу.
     Он  опустился на колени  рядом с Мэри,  поднял нож и принялся проверять
теорию практикой.
     Когда  все было закончено, Реджинальд взялся за телефон и  набрал номер
полиции.
     --  Не могли бы  вы прислать  кого-нибудь? -- весело попросил он. --  У
меня тут мертвая женщина.
     Констебль явился через час. Он стоял у кованой металлической калитки  и
с профессиональным спокойствием смотрел на бойню в газебо.
     -- Стрелы в сердце нет, значит, нет и убийства, -- провозгласил он.  --
Явно естественные  причины. Здесь нет убийств. Только солнце, море и хорошая
погода. Настоящий рай для отдыха.
     -- Совершенно  верно,  --  охотно  согласился  Реджинальд.  Он кивнул в
сторону  того,  что  когда-то  было  Мэри-Корзинкой.  --  Если  вас  это  не
затруднит, а то мне немного не хватает прислуги, сами понимаете.
     -- Никакого труда, -- ответил констебль. -- Я вам тут уберу.
     Из кармана  своего мешковатого мундира он извлек сложенный  пластиковый
мешок для мусора.
     -- Мой набор для места преступления, -- пояснил констебль. -- Никогда и
никуда не выхожу без  него. Очень  удобно,  когда эти естественные покойники
оказываются вот в таком беспорядке.
     -- Весьма похвально, -- отозвался Реджи.
     -- А вы идите и веселитесь в свое удовольствие. Я хорошо убираю.
     Встав  на  колени  на  пропитанном  кровью ковре, он принялся  сгребать
Мэри-Корзинку в  мешок  со  старательностью  и  пылом трущобного  мальчишки,
которого  неожиданно   пригласили   в  Белый  Дом  на   традиционные  поиски
пасхального яичка.
     Последствия  убийства  никогда  не занимали  Реджи.  Он  взял  рогалик,
который  случайно зацепился на верхушке одного из кустов, открыл калитку  и,
небрежно  жуя  хлеб,  неторопливо  пошел  по  пляжу.  С  моря  дул  приятный
прохладный ветерок.  Чайки  кружили над чистой  голубизной  моря,  время  от
времени спускаясь к самой воде. Прибой  ласково шелестел у скал, точно вел с
ними любовную беседу.
     Реджи уселся на плоский камень  у самой воды.  Теперь,  когда  он снова
чувствовал себя также, как раньше,  можно было мысленно вернуться к задаче о
двух сливках. Сейчас Реджи мог думать о них  без страха. Какое необычное, но
чудесное ощущение  удовлетворенности, чувство примирения и согласия  с самим
собой.
     Солнечные  лучи грели  ему  лицо,  Реджи  наклонился  и  окровавленными
пальцами начал чертить на влажном  песке. Он нарисовал плывущий  корабль, на
чьих развернутых парусах не было никаких эмблем. Закованных в броню людей со
старыми  и  мудрыми лицами, исполненными тайны. Нарисовал  себя,  и  отца, и
примерные очертания этого острова, и, наконец,  сам седьмой камень. Набежала
волна,  разбилась о  скалы  и  отступила.  После нее  влажный песок  остался
гладким, море стерло рисунки.
     Не совсем сознавая, что он делает, Реджи вновь наклонился. Песок и вода
смыли кровь с его пальца. Реджинальд снова начал рисовать, но на этот раз не
фигуры  и предметы, старинными буквами,  подобными рунам, он вычерчивал одно
лишь  слово. Он сразу узнал этот язык.  То  был язык Во, чьи слова связывали
воедино  всех потомков  принца  Во.  И  слово он  тоже  узнал, единое  слово
приказа, которое непрошено всплыло из  каких-то глубинных тайников  памяти и
коснулось его небрежного пальца. Все время, с самого  начала Реджи знал, как
ему следует  поступить с  "двумя сливами".  Улыбаясь, он поднялся  на ноги и
внимательно посмотрел на слово, выписанное на песке. Это  был зов, призыв ко
всему далеко разлетевшемуся по всему миру клану Во.
     Единое слово было: "ПРИБЫТЬ".
     Реджи разослал этот призыв во все концы земли. В Найроби  племя Вошииша
прервало священный  ритуал осенней  охоты и  упаковало свои копья и  кожаные
плети. В Японии на Хоккайдо клан Вошимото приготовил церемониальные одежды и
в последний  раз навестил  могилы предков. В  Англии,  в Манчестере Востерсы
уложили  саквояжи  и  оставили  записку  молочнику.  Вогрооты  из  Голландии
поручили соседу  присматривать за луковицами тюльпанов, а Ворьеры из Франции
закрыли и законсервировали свое процветающее кафе.
     Двумя днями позже потомки принца Во сошлись на острове Малая Экзума.
     Когда часы на  башне  Дома правительства отбили  три  часа,  Реджинальд
Воберн Третий поднялся  со своего  места во главе длинного банкетного стола.
Стол  буквально ломился под тяжестью яств, на  этом международном  пиршестве
представлены  были деликатесы более дюжины разных культур и  народов. Но еще
большими казались различия между людьми, сидевшими вокруг стола на стульях с
высокими спинками.  Лица, черные,  как  эбен, как беззвездная  ночь; изящные
овальные  лица  с  явственной   желтизной  слоновой  кости;   мягкие   черты
молочно-белых  лиц,  кожа  цвета  сливок и цвета  какао и коричнево-красного
оттенка;  молодые и  старые лица  --  и  все  они со  внимание  обратились к
человеку, сидевшему во главе стола.
     -- Добро пожаловать вам всем, -- приветствовал их Реджинальд Воберн. --
Подчинившись  моему приказу, вы  прибыли сюда из  ближних и дальних краев, и
теперь  мы  собрались здесь все вместе, все вплоть  до  последнего  живущего
потомка  великого принца Во. Настало время радоваться,  время  отпраздновать
такое событие, но не только  для этого пришлось  вам преодолеть столь долгий
путь.
     Он оглядел просторную комнату. Все лица были обращены к нему.
     -- Мы  собрались здесь ради  одной цели, ради благородного предприятия,
которое раз и навсегда восстановит наш благородный дом в полных его правах и
вернет  ему  законное  достойное  положение.   Мы  собрались   здесь,  чтобы
объединиться против  одного  врага.  Мы  едины,  значит,  мы можем  навсегда
стереть его с лица земли.
     -- Кто же этот великий враг? -- спросил Мауи Вошииша.
     От  его  голоса  веяло такой же спокойной силой,  как  от  льва,  молча
проскальзывающего  в высокой  траве  саванны. Браслеты из  золота и слоновой
кости музыкально звякнули, когда могучая ладонь воина  сжала древко копья со
стальным наконечником.
     -- Вы хотите его  увидеть?  --  спросил Реджи. --  Желаете услышать его
имя, произнесенное вслух?
     -- Покажите мне человека и назовите имя, -- настаивал Хирако Вошимото.
     Легчайшим шелестом отозвался шелк, когда пальцы его легли на украшенную
кисточками рукоять традиционного самурайского меча.
     -- Человек  этот --  некто по имени Римо. А если вы хотите его увидеть,
то вам достаточно просто поднять ваши тарелки.
     Приглушенный шепот на дюжине различных  языков сопровождал передвижение
тарелок. Под каждой лежала одна  и та  же  фотография  Римо. На ней Римо был
изображен в  уродливом сероватом костюме,  который  он надел, отправляясь на
президентскую пресс-конференцию. Камера  захватила как раз тот момент, когда
Римо швырнул свой блокнот, отсекая вооруженную кинжалом кисть Дю Вока от его
руки.
     -- Его голова принадлежит мне! -- крикнул Ри Вок.
     -- Нет, мне! -- сказал Мауи Вошииша.
     -- Мне! --  отрезал Хирако  Вошимото. Реджинальд  Воберн  поднял  руку,
призывая их к молчанию.
     -- Кто убьет этого человека? -- выкрикнул он вопрос.
     -- Я!  --  Сто  голосов,  дюжина  языков  прозвучали  в  унисон,  точно
вырвались  из  одной  груди. От  могучего хора задребезжали  стекла в  окнах
огромной столовой.
     Реджинальд  Воберн улыбнулся,  потом  медленно  обвел  взглядом длинный
стол, встретившись глазами с каждым гостем по очереди.
     -- Тот, кто его убьет, будет удостоен особой чести, -- произнес он.
     -- И  какова же эта честь, которая  несомненно будет дарована  мне?  --
спросил Хирако Вошимото.
     -- Тому, кто убьет этого человека, будет позволено убить другого.
     -- Кого же?
     -- Зверя, --  ответил Реджинальд Воберн.  -- Корейского убийцу, который
вынудил принца Во  бежать к  этим берегам. Молодой  парень  -- его ученик, а
седьмой камень поведал нам, что оба они должны умереть.

     --  А  теперь  обрати внимание,  --  сказал Чиун. --  Беспокойный разум
собирает лишь мох.
     -- Знаю, это все равно, как катящийся  камень, -- ответил Римо, -- и  я
весь внимание. Я всегда очень внимателен.
     --  О  внимании  ты  знаешь еще меньше,  чем о  мудрости.  Говорят, что
катящийся камень  не обрастет мхом, а  беспокойный разум собирает весь  мох.
Они очень отличаются друг от друга, -- пояснил Чиун.
     --  Если ты так  хочешь,  Чиун, --  ответил Римо. Он улыбнулся учителю,
который с досадой отвел  взгляд. Чиун беспокоился о  Римо. Для  него еще  не
минуло время сокрытия, и он не  осознавал  ни самого себя,  ни смысла своего
существования.  Он  ничем  не  занимался,  а   только   принимал  участие  в
неописуемых действах  с самозванкой, выдающей себя за актрису, хотя она даже
не знала Барбару Стрейзанд, и уже в  этом крылось явное доказательство того,
что с Римо неладно.
     Потому что ему не  следовало  бы столько  внимания посвящать женщине  и
сексу, для Мастера Синанджу существовали гораздо более важные вещи, и прежде
всего, тренировки  и  размышления.  А  сейчас дело  обстояло так,  что  Чиун
вынужден был просить Римо прийти на это занятие.
     -- А теперь смотри пристально, -- сказал Чиун.
     -- Я и смотрю. Это что, проверка на то, сколько я выдержу, пока не умру
от скуки?
     -- Достаточно, -- пробормотал Чиун.
     Они стояли на пустынном  берегу залива  в  незастроенной части острова.
Тут не было ни зданий, ни людей, ни прогулочных лодок, которые испоганили бы
безупречно чистую  линию  отдаленного горизонта. Сильный  юго-западный ветер
морщил  поверхность  кристально-голубого  моря  и  смягчал  жар  полуденного
солнца.
     Чиун подошел  к самой воде, посмотрев  через плечо,  убедился, что Римо
наблюдает за ним,  затем шагнул  в  пенный след откатившейся  волны.  Сделав
первый шаг, он начал раскачивать руки  взад и вперед вдоль тела,  пальцы его
при этом были опущены вниз.
     Он сделал пять шагов, по-прежнему двигая руками, затем  еще пять. Потом
повернулся, пошел обратно и встал напротив Римо.
     -- Ну и? -- спросил он.
     -- Это сегодняшний урок? -- поинтересовался Римо. -- Наблюдать, как  ты
разгуливаешь по воде?
     -- Нет,  сегодняшний урок  -- тот  же, что и каждый  день: ты и в самом
деле полный идиот. Ты видел, как я ходил по воде?
     -- Конечно. Я же сказал, что был внимателен.
     --  Тогда взгляни на мои сандалии, -- велел  Чиун. И  он приподнял свою
сухощавую желтую ногу, чтобы Римо было виднее. Его тонкая желтоватая  голень
выглядывала из-под подобранного подола темно-красного кимоно.
     Римо глянул  на  предложенную его вниманию сандалию,  потом наклонился,
чтобы ее пощупать. Она  была суха, суха, как кость. А ведь он своими глазами
видел, как Чиун прошел десять шагов в сторону открытого океана.
     -- Как ты это сделал?
     -- Если бы  ты  смотрел и в самом деле внимательно, ты бы  и  сам  знал
ответ,  -- сказал Чиун. --  Смотри еще раз. Но открой свои глаза  и разум, а
рот, пожалуйста, закрой.
     Чиун повторил свой  проход по  воде,  и на  этот  раз Римо заметил, что
беспрерывные движения рук,  опущенных  вдоль тела, создавали стену давления,
которая буквально отталкивала назад воду перед идущим Чиуном.
     Вернувшись, Чиун спросил:
     -- Ты увидел?
     --  Разумеется, да, -- ответил Римо. --  А знаешь, Моисей тоже проделал
такой фокус и заполучил себе целых пять книг Библии.
     В ответ на недовольный взгляд Чиуна он тут же добавил:
     -- Ладно, Чиун, мне это  очень понравилось.  На это действительно  было
приятно посмотреть.
     -- Приятно?! -- завопил Чиун. -- Прогулка в  саду может  быть приятной.
Чашка  теплого  чаю  тоже  приятна.  Или чистое  нижнее  белье.  А это?  Это
впечатляет.
     Прядки его седых волос развевались на ветру, когда  Чиун тряс  головой,
делая внушение Римо.
     -- Ну, хорошо, Чиун. Это и в самом деле здорово,  --  сказал Римо. -- А
на пляжных вечеринках должно производить неизгладимый эффект.
     -- Не смей обращаться ко  мне так снисходительно, белый! -- оборвал его
Чиун. -- Это инструмент,  а не  источник развлечений. С помощью этого приема
Во Ли, Почти Великому, некогда удалось  скрыться от злого  короля, он прошел
через пруд с рыбами-людоедами.
     -- Подожди-ка, Во Ли, Почти Великий? -- переспросил Римо.
     -- Да. И никто иной.
     -- Почему же он был "почти великим"? -- поинтересовался Римо.
     --  Потому,  что  имел  несчастье  выбрать  себе ученика,  который  был
невнимателен.
     -- Ладно, хватит. Я  весь внимание. Просто  не вижу особой практической
пользы в умении разделять воды, -- сказал Римо.
     -- Я  подумал, что тебе это может особенно пригодиться теперь, когда ты
заимел обыкновение шататься по сырым пещерам в компании  странных женщин, --
сказал Чиун. -- А теперь проделай это сам.
     Едва Римо подошел к воде,  как услышал свое имя, произнесенное  мягким,
приятным и очень знакомым голосом.
     Он  обернулся и увидел стоящую  на вершине одной из поросших травой дюн
Ким   Кайли.   Небесно-голубой   купальник   подчеркивал  каждый  изгиб   ее
полногрудого гибкого тела.
     -- Я повсюду тебя разыскивала, -- сказала она. -- Что вы вдвоем делаете
на этой стороне острова?
     -- Ничего, -- пробормотал Чиун. -- Особенно он.
     -- Тогда  давай  поплаваем, --  с  улыбкой сказала Ким. -- Море сегодня
выглядит просто чудесно.
     -- Хорошая мысль, -- сказал Римо. -- Чиун, я потренируюсь потом. Обещаю
тебе.
     -- Остается  только  надеяться,  что  это "потом"  не  наступит слишком
поздно, -- ответствовал Чиун. Ким Кайли сообщила:
     -- Я принесла с собой серфинговую доску. Мы можем покататься  на ней по
очереди.  --  Она  указала  на  длинную бело-голубую  фиберглассовую  доску,
лежавшую в высокой траве. -- Я пойду первая, -- сказала Ким. -- Мне хотелось
бы вернуть доску к четырем.
     -- Начинайте, -- поощрил ее Чиун. -- Я уступаю вам свою очередь. И Римо
тоже.
     -- Как вы милы, -- улыбнулась Ким.
     -- Именно это я и собирался сказать, -- согласился Римо.
     Ким  взяла доску  и  очень  грациозно  вошла  в  воду. Положив доску на
гребень надвигающейся волны, Ким оседлала ее и потихоньку, подгребая руками,
двинулась вперед.
     --  Это совершенно  невозможно, --  заявил Чиун. --  Как можно  чего-то
достигнуть, когда вокруг все эти развлечения?
     -- Но мы  же в  отпуске, --  напомнил ему Римо.  -- А отдых  специально
предназначен для всякого рода развлечений. А кроме того, Ким  вовсе  не "все
эти развлечения". Она -- лишь одно-единственное.
     -- Но тебе хватит и одного, чтобы пренебречь занятиями, -- заявил Чиун.
     Ответ Римо прервал  крик о помощи. Это был голос Ким,  превратившийся в
тонкий жалобный  вопль,  донесенный ветром до  берега. Римо поднял к  глазам
руку козырьком и разглядел в море Ким --  крошечное пятнышко вдалеке. Голова
ее  едва поднималась над поверхностью моря.  Ким изо  всех сил цеплялась  за
скользкую доску, которая вставала вертикально и  крутилась под ударами волн,
гонимых резким порывистым ветром.
     Римо  нырнул и поплыл к  ней, его плавные сильные гребки точно  сжирали
разделявшее   их   расстояние.  Он   ощутил   вдруг   чувство   возбуждения,
высвобождения.  Римо  оказался  не  в  состоянии  сосредоточиться  во  время
короткой тренировки с Чиуном; и  все это из-за томительной тревоги, которая,
как  он по-прежнему  думал,  скоро пройдет,  но на протяжении последних двух
недель Римо так и не удалось избавиться от нее.
     Подняв  голову,  Римо пристально  вглядывался в  море, стараясь  поверх
белопенных гребней разглядеть Ким, тут как раз руки ее соскользнули с доски,
и с последним призывом на помощь она погрузилась в воду.
     Теперь Римо  скользил  под водой, двигаясь сквозь ее толщу  не так, как
плывет человек, но так, как  учил его Чиун -- подобно рыбе, будучи  в воде и
точно состоя  из нее  же. Достигнув  того места, где  ушла под  воду Ким, он
резко  отбросил  ноги  назад,  согнулся  и  нырнул.  Даже на  таком  большом
расстоянии от берега море было кристально прозрачно.
     Но нигде не заметно и следа Ким. Где же она? Он погрузился еще  глубже,
когда ощутил позади легкое изменение давления воды -- какое-то движение.  Он
обернулся, ожидая увидеть  Ким, но вместо нее обнаружил вдруг, что запутался
в  густой сети.  Она  смыкалась вокруг  него  со  всех  сторон, точно он был
насекомым,  по ошибке  забредшим  в  поджидающую его паутину. Римо попытался
высвободиться, но, чем больше он сопротивлялся,  тем сильнее  запутывался  в
сети. Она липла к его рукам и ногам, обволакивала тело и голову. Даже видеть
ему мешала тонкая, усиленная  металлической нитью вуаль. С  каждым движением
он только сильнее увязал в этой паутине.
     Римо остро ожег страх --  не за себя, а за Ким.  Она нуждалась в нем. А
это ведь всего лишь сеть, обычные рыбацкие снасти, твердил он себе. И нечего
тут особо волноваться. Он прорвет сеть, а потом продолжит свой поиск.

     А  позади, на берегу Чиун наблюдал за рваной тенью от листвы пальмового
дерева. По изменению длины этой тени он определил, что прошло уже две минуты
с тех пор,  как на  его глазах голова Римо погрузилась в воду. Чиун подумал,
что  скоро направится  обратно в кондоминиум. День  выдался  утомительный, и
чашка умиротворяющего чаю придется весьма кстати.

     Успокаивая себя  и сосредоточась, Римо вцепился в  сеть обеими руками и
почувствовал, как  она  выскальзывает из его хватки.  Снова попробовал --  и
снова неудача. Сильное течение подхватило сети, и  тонкая  плетеная  паутина
колыхалась  вне  его  досягаемости,  так что  все  его попытки высвободиться
только  еще  сильнее стягивали сетку. Теперь  уже она  окружала его со  всех
сторон так прочно и плотно, как только что обернутый саван.

     Чиун вздохнул.  Он посмотрел направо и увидел, как  Ким Кайли выскочила
из  моря  и  понеслась  по песку к  кондоминиуму, где находился ее номер. По
крайней  мере  у  этой  женщины  достало  разуму  выйти  из  воды.  Судя  по
удлиняющейся  тени  пальмы прошло  уже шесть минут. Чиун не собирался  целый
день сидеть на берегу и  ждать, пока Римо  вдоволь н;  резвится в море.  Вот
подождет  еще немного,  а потом вернется домой сам, если Римо к тому времени
не появится. Раз Римо хочет, как дурак, целый день напролет плескаться,  это
его дело. Но Чиун хочет выпить чаю. Неужели он просит слишком многого?

     Римо  ощутил  легкие  признаки  начинающегося  головокружения  --  едва
заметный  знак,  предупреждающий   о  том,  что  его  беспорядочные  метания
постепенно  вычерпывают  запасы  воздуха.  Когда   плотно  сплетенная  сетка
скользнула по его лицу, Римо заметил вдали плывущую  несомненно прямо к нему
фигуру.
     Он подумал  было, что это  Ким. Он  торопился спасти  ее,  а теперь она
освободит его.
     Но когда расплывчатая фигура  подплыла поближе и ее стало  лучше видно,
Римо понял, что это не Ким. То был мужчина в водолазном снаряжении.
     И в руке он держал меч.

     Двенадцать минут. Неужели Римо предполагает, будто он, Чиун, собирается
околачиваться тут на  берегу до  самого  вечера, словно какой-то служитель в
туалете,  ожидающий чаевых?  Нет. У него, Чиуна, есть занятия  и  получше  и
теперь  уже  очень скоро, Римо там или не  Римо,  но  он отправится  к своим
приятным делам.  Он уже почти чувствовал  тончайший  аромат свежезаваренного
чая.

     Водолаз кружил  вокруг  Римо, выбирая  удобную позицию.  Светло-голубая
вода пошла  рябью от удара меча. Лезвие прошло  сквозь сеть, целясь прямо  в
незащищенную грудь Римо. Тот кинулся в сторону, едва ускользнув  от удара --
еще бы четверть дюйма, и лезвие раскроило бы ему грудную клетку.
     Водолаз подтянул к себе меч  и снова ударил.  Римо метнулся  прочь,  но
оказался недостаточно быстр, и острое, как бритва, лезвие задело  его плечо.
Всего лишь царапина,  но  из нее  вытекло немного крови, а значит,  рано или
поздно на запах крови приплывут акулы.
     Римо решил, что отпуск оказался в конце концов не слишком приятным.
     На этот раз водолаз, держа меч двумя руками, обрушился  на Римо сверху.
Борясь со стягивающей его сетью, Римо откинулся назад. Он  почувствовал, как
холодная гладкая сталь, которая была даже  холоднее  воды, скользнула по его
щеке, точно любовная ласка,  предчувствие того, что должно вскоре произойти.
Римо  понимал,  что долго так не продержится. Голова его стало легкой, точно
надутый воздушный шарик.
     Когда надо было, Римо мог несколько часов жить на кислороде, запасенном
в  его  организме.  Но для  этого  требовался  покой,  резкое снижение  всей
жизнедеятельности  организма,  при  которой   идет   повышенное  потребление
кислорода. А тут  Римо был  лишен  возможности сохранять неподвижность из-за
нападения водолаза,  и он уже почувствовал шум в нижней доле легких. Сколько
времени   он  находится   под  водой?   Кажется,  целую  жизнь.  Нет.  Всего
девятнадцать минут. Он должен продержаться, жестко приказал себе Римо.

     Двадцать минут  прошло,  и Чиун уже  совсем  не понимал,  что могло так
долго удерживать  Римо.  Может, он выскользнул из воды  так, что Чиун его не
заметил, может, он уже давно в номере и поставил кипятиться воду для чая?

     Римо согнулся, но клинок снова задел его. Почти все  силы Римо  уходили
на то, чтобы избежать прямого удара, а сеть стягивала его все сильнее, мешая
двигаться.  Легкие готовы были  разорваться,  голову  точно заливал  изнутри
пронзительный  белый свет. Скоро все закончится.  Римо видел  хищную усмешку
водолаза,   искривленную   плексигласовой   маской.  Раньше  Римо  частенько
задумывался над тем, как будет выглядеть смерть, когда он наконец столкнется
с ней лицом к лицу. Но никогда даже не предполагал, что она предстанет перед
ним с идиотской усмешкой, прикрытой прозрачной маской.
     Водолаз  высвободил меч из складок сети и снова  занес его. Римо  хотел
заставить свое тело двигаться, но ничего за этим не последовало. Тело больше
его не  слушалось. Оно само знало,  когда  пора сдаться. Сдаешься,  когда не
остается больше  воздуха, чтобы дышать; сдаешься, когда  не  остается больше
сил,  чтобы бороться. Разум может твердить тебе что угодно,  но  тело всегда
точно знает, когда наступает время отказаться от борьбы.
     Все кончено. Прощай, Чиун.
     Длинный тонкий клинок сверкнул  в воде. Римо  был  неподвижен, мозг его
уже  принял эту  сталь, как нечто неизбежное, предчувствуя ее прикосновение,
когда лезвие раздвинет плоть и мышцы,  чтобы  добраться до хрупкого пузырька
его сердца и разорвать его.
     Едва клинок прошел сквозь сеть, желтая рука, вспенив воду, метнулась  к
водолазу,  вытянутый указательный  палец  этой  руки  проткнул  ему  глотку.
Красные пузырьки фонтаном выбросило к поверхности воды  -- точно в  бокале с
розовым шампанским, меч выскользнул  из безвольной руки  водолаза, а он сам,
обмякший и безжизненный, стал опускаться на дно.
     Римо чувствовал, как сильные руки ухватили  сеть  и  попросту разорвали
ее.  Потом Римо потянули наверх.  Голова его вынырнула на  поверхность воды,
легкие  стали  жадно поглощать сладостный,  насыщенный соленым  запахом моря
воздух.
     -- Всегда приятно увидеть лицо друга, -- сказал Римо.
     -- А ты знаешь,  сколько  ты  заставил меня  ждать?  -- поинтересовался
Чиун.  --  И кимоно теперь безвозвратно погибло. Этот  отвратительный  запах
воды уже ни за что не выветрить.
     -- Где Ким? -- спросил Римо, вдруг испугавшись.
     -- С ней все благополучно. У нее хватило разуму  выйти из воды до того,
как начались эти игры, -- успокоил его Чиун.
     -- Откуда ты узнал, что я попал в беду?
     -- От тебя только этого всегда и ждешь, -- ответствовал Чиун.
     Он поднял руку из воды. Длинный тонкий клинок блеснул на солнце. Темные
глаза Чиуна  сузились, когда он прочел  простую  надпись,  выгравированную у
самой  рукояти  меча. Она состояла всего из двух слов,  старые индонезийские
символы, обозначавшие "Во" и "сын".
     Когда они выходили из воды на берег, Римо сказал:
     -- Папочка, по-моему мне стало лучше. Думаю, время сокрытия уже минуло.
     -- Хорошо, -- сказал Чиун. -- Потому что настала пора рассказать тебе о
Мастере, Который Потерпел Неудачу.

     После того, как Чиун  заварил  чай, а Римо переоделся  в сухую майку  и
брюки, они уселись друг против друга на полу, поджав под себя ноги. Было уже
поздно,  и заходящее солнце  наполняло просторную комнату теплым  золотистым
сиянием.
     -- Я уже  пытался  как-то рассказать тебе эту  историю, но ты не слушал
меня.
     -- Это не о том парне, который не получил платы? -- спросил Римо.
     -- Можно сказать и так, -- милостиво согласился Чиун.
     --  Видишь? Значит, я и правда слушал. Я же говорил тебе. Я всегда тебя
слушаю.
     --  Если ты всегда  слушаешь, почему ты никогда ничему  не  учишься? --
поинтересовался Чиун.
     -- Наверное, мне просто везет, -- с улыбкой отозвался Римо.
     Как хорошо вернуться, как хорошо снова быть самим собой.
     --  Принца, о котором я рассказывал, звали Во, и у него был  брат, явно
зарившийся на трон; этот брат  собирал большую  армию, гораздо  большую, чем
могла ему понадобиться для охраны собственных границ.
     --  Судя  по всему, тут как раз в дело должны  вмешаться мы, -- заметил
Римо.
     -- Да, но если ты будешь  перебивать, мы так никогда  и не  продвинемся
вперед, -- он  посмотрел на Римо  и  отхлебнул  чаю. --  Принцу Во  хотелось
избавиться  от  своего лукавого брата, но он не желал,  чтобы  этой  смертью
смердело у порога его собственного дома; поэтому принц Во послал за Мастером
Паком, и они заключили договор. На следующий же  день брат принца умер, упав
со стены своего замка.
     -- А когда убийца явился получить плату?.. -- спросил Римо.
     -- Его выгнали. Принц Во утверждал,  что  причиной смерти его брата был
несчастный случай,  и он не  желает  признавать участие в  этом Мастера.  Он
отказался заплатить, как было условлено заранее.
     --  Рассказ  становится  все  интереснее,   --  сказал  Римо,  стараясь
ублаготворить Чиуна.
     -- Он становится все длиннее, поскольку ты продолжаешь меня перебивать.
Во всяком  случае, на следующий  день была найдена мертвой наложница принца.
Известие  о ее  смерти,  а  также  о  том, как она наступила,  очень  быстро
распространилось по всей стране, и  вскоре все поняли, что  брат принца тоже
умер не  своей смертью.  Мастер Пак послал  свою весть. Он  хотел, чтобы ему
заплатили.
     --  Блестящий способ послать весточку, -- восхитился Римо.  -- Идет  со
свистом,  причем гораздо  быстрее, чем  Федеральная экспресс-почта. А  принц
все-таки отказался заплатить?
     -- Нет, -- ответил Чиун. Уголки его  тонких губ приподнялись в холодной
усмешке.  -- Принц Во  сразу понял свою ошибку и послал к убийце вестника  с
двойной  платой:  половина  за  убийство  брата,  а  вторая  половина,  дабы
обеспечить молчание Мастера Пака
     -- Словом, целая куча добавочного золота. На мой взгляд, это счастливый
конец. Вот должно быть порадовались все в вашей грязной дыре у залива.
     -- В какой такой грязной дыре? -- поинтересовался Чиун.
     -- Да в Синанджу, -- пояснил Римо.
     -- Молчи, ты, дурак! -- резко  оборвал его Чиун. -- Плата -- это далеко
еще не все. Гораздо важнее самой платы то, как ее отдают. Принц Во не хотел,
чтобы его поданные  видели,  как его  вынудили заплатить наемному убийце, но
Мастер Пак не мог  позволить принцу безнаказанно  оскорблять  его. Если один
властитель  откажется  ему  заплатить,  другие тоже  могут  последовать  его
примеру. Теперь уже Мастеру мало было просто получить обещанную плату, он по
праву требовал, чтобы ее вручили прилюдно, отдавая дань его мастерству.
     -- Значит, он отослал золото назад? -- спросил Римо.
     -- Разумеется нет.
     -- И правильно.
     -- Он  послал  принцу пустые мешки из-под  золота и потребовал снова их
наполнить и  вручить так, чтобы все это видели. Принц  Во отказался, ибо его
гордость оказалась столь велика, что  он не пожелал прилюдно склониться пред
чьей бы то ни было  волей. Вместо того он призвал всех своих воинов и поднял
всю армию, чтобы настичь и убить одного-единственного человека.
     -- Готов биться об заклад, что это не сработало.
     -- Верно.  Самый  старый и  мудрый генерал  принца  Во  выдвинул  план,
названный "семь  обличий смерти".  Каждый  способ  убийства  был  описан  на
отдельном  камне. Смерть  от  меча, от огня и так далее. Но ни один из  этих
способов не достиг успеха, армия принца Во подверглась истреблению, и каждый
из шести камней был в свою очередь разбит.
     Огромная армия  сократилась до  жалкой горсточки  людей,  и остался  им
единый  путь  --  путь  седьмого  камня.  Было сказано,  что  он  последний,
неотразимый  и единственный,  который  поможет достичь  желаемого, когда все
остальные способы, описанные на предыдущих шести камнях, потерпят неудачу.
     -- Вот значит почему Пак известен, как Мастер, Потерпевший Неудачу?
     -- Нет, не поэтому. Седьмой камень так никогда и не использовали. Принц
Во и  оставшиеся  в  живых его последователи вышли  в море  и в конце концов
скрылись из известной части мира. А когда они исчезли, вместе с ними исчез и
седьмой камень.
     -- Ну, а что же произошло с Паком? -- спросил Римо. Чиун вздохнул.
     -- Остаток своих дней он  провел в  поисках  принца Во. Наконец, он был
так  сломлен позором и своей  неспособностью отыскать принца,  что скрылся в
пещере и  не принимал  ни еды, ни питья,  пока  не умер.  Однако в последние
мгновения  жизни  ему явилось видение. Он предвидел  грядущие времена, когда
потомки  принца  Во  попытаются  обрушить  свою  месть  на  другого  Мастера
Синанджу. Хотя дыхание его уже прерывалось, Пак оставил  загадочное послание
с предупреждением о том, что седьмой камень вещал истину.
     Чиун посмотрел на Римо, ожидая его замечаний. Римо пожал плечами.
     -- Интересная история, но ведь  все это происходило две тысячи лет тому
назад. Да ладно тебе, может,  они  и пытались когда-то,  но только с тех пор
уже много воды утекло.
     -- Память не умирает, пока не прерывается прямая линия наследования  по
крови, -- возразил Чиун. Он осушил свою чашечку с чаем. -- Помнишь, когда мы
впервые сюда приехали? Ты рассказал мне тогда о маленькой заметке  в газете,
где описывался огромный камень, который извлекли из земли на этом острове.
     -- Помню, я  что-то говорил  об этом, -- ответил  Римо. -- И ты  хочешь
сказать, что это и был седьмой камень?
     -- Может статься, -- очень серьезно ответил Чиун. -- У императора Смита
есть снимки этого камня, и он пытается понять, что там написано.
     -- Постой-ка, Чиун, --  заметил Римо. -- Ты говоришь на  всех языках, о
каких я только слышал. И ты не можешь прочесть эту надпись?
     -- Язык ее уже очень давно мертв, --  ответил Чиун, -- а Пак не оставил
нам указаний, как пользоваться этими символами.
     -- Вполне возможно, что это совсем не тот камень, -- сказал Римо.
     --  Вполне   возможно,   что   тот,  --  настаивал  Чиун.  --   И   вот
доказательство.
     Он  поднял  меч,  который отобрал  у  водолаза  и пробежался  кончиками
пальцев по гравировке на клинке.
     -- На старо-индонезийском это означает "Во" и "сын". Я полагаю, что нас
преследуют люди седьмого камня.
     -- А Пак утверждал, будто седьмой камень знает верный способ убить нас?
-- спросил Римо.
     -- Так гласит легенда.
     -- Тогда лучше надеяться, что  Смитти удастся выяснить, что написано на
камне.
     -- Это было бы весьма приятно, -- согласился Чиун, заканчивая чаепитие.

     Харолд  В. Смит сидел перед компьютером  и  наблюдал,  как  загораясь и
потухая, мигают  ему огонечки на мониторе,  точно  кто-то изнутри молчаливой
машины пытался послать ему закодированное сообщение.
     Смит  любил компьютеры, ибо они за  считанные  секунды  и минуты  умели
делать  то,  на  что  человеку потребовались  бы дни и  месяцы.  Но  Смит  и
ненавидел эти  машины, потому что если  уж  они начинали  работать, человеку
оставалось только сидеть и  ждать,  когда им угодно  будет  закончить. Такое
ожидание  заставляла Смита  испытывать  чувство вины. Технически  он  как бы
работал,  но  на  самом  деле  ничего не делал, а  только  нервно  барабанил
пальцами  по  корпусу  компьютера.   После   стольких  лет   руководства  от
ничегонеделания он  начинал испытывать болезненное беспокойство, в животе  у
него  возникало неприятное тянущее чувство, а в желудке было такое ощущение,
точно он только что проглотил твердый резиновый мячик.
     Смит  возглавлял  свою  организацию  и  был  подотчетен  только  самому
президенту.  И  все  же  его мучил  неотвязный,  периодически  повторяющийся
кошмар, страшное видение того дня, когда некто влетит прямо  в  расположение
штаб-квартиры "КЮРЕ"  в  местечке  Рай, штат  Нью-Йорк,  посмотрит  на него,
Смита, ткнет в  него  пальцем  и скажет:  "Вот  ты где,  Смит. Снова валяешь
дурака перед компьютером".
     Смит почувствовал,  как тяжесть в  желудке слегка  уступила,  когда  на
экране  монитора   начали  появляться   первые  слова.  Компьютеру   удалось
расшифровать первую  половину  текста с камня, найденного  на  Малой Экзуме,
хотя почему  Чиун  считал эту находку столь  важной, для  Смита  по-прежнему
оставалось загадкой.
     "Две сливы", --  напечатал компьютер. Смит  громко произнес  эти  слова
просто для  того, чтобы услышать, как они звучат, но  на слух  они оказались
ничем не  лучше, чем на  письме.  В  том-то и беда с этими древними языками.
Вечно они пытаются все обозначать  и  описывать с  помощью каких-то фруктов,
звезд, деревьев,  птиц да еще  внутренностей. И каждое слово  на самом  деле
обозначает  совершенно иное  понятие,  потому,  видите  ли,  что  у  древних
полностью  отсутствовал дар  говорить  обыкновенной  прозой  без всяких  там
иносказаний.
     Компьютер некоторое время  колебался, но потом отпечатал слово из конца
надписи. Теперь на экране было написано: "Две сливы... сокрушенные".
     Не слишком  понятно,  нахмурившись, подумал  Смит.  Поскольку  середина
отсутствовала, надпись  вообще  оказалась лишена смысла, но у  Смита имелось
недоброе  предчувствие,  что,  даже когда компьютеру удастся  вычислить  эту
середину, смысла в надписи не очень-то прибавится.
     И все  же следует  сообщить  Чиуну то,  что  пока  удалось получить  от
компьютера.  Смит позвонил на Малую  Экзуму, и Римо ответил после первого же
звонка.
     --  У меня имеется кое-какая информация для Чиуна, -- сказал Смит. -- О
той надписи на камне, которую он хотел, чтобы я расшифровал.
     -- Здорово. Что же там сказано? -- поинтересовался Римо.
     -- Ну,  у  меня  пока еще  нет полной расшифровки надписи. Только  одно
предложение, точнее, его  начало и конец. В середине чего-то не хватает,  но
компьютер еще не сумел это найти.
     -- Тогда просто дайте мне то, что у вас уже есть, -- сказал Римо.
     Смит прокашлялся.
     -- "Две сливы" -- это первая часть. Потом идет пробел. "Сокрушенные" --
это  конец. --  Смит  секунд пятнадцать прислушивался к  молчанию на  другом
конце линии. -- Вы поняли меня, Римо? -- переспросил он наконец.
     -- Ага. Я все понял, -- отозвался  Римо. --  "Две  сливы  сокрушенные"?
Просто потрясающее послание.
     -- Это все, что у меня есть пока.
     -- Что означает "сокрушенные"? -- спросил Римо.
     -- Побежденные, тоскующие, убитые горем, -- пояснил Смит.
     -- Ладно. А что это за "две сливы"?
     -- Не знаю, -- ответил Смит.
     -- Ого! -- отозвался Римо. -- Послушайте, Смитти, обязательно позвоните
нам, если  раздобудете еще парочку  столь же потрясающих  новостей, как эта.
Блеск, да мне  просто не  терпится поскорее поведать Чиуну,  что  две  сливы
сокрушены. Он будет вне себя.
     -- Собственно, мне ваш сарказм не очень нужен, -- ответил Смит.
     -- А мне не слишком нужен ваш, -- закончил Римо после того, как повесил
трубку.

     Ночь  для  погребения  выдалась  по-настоящему великолепной.  Небо  над
головой  было чисто  и  усеяно  миллионами  подмигивающих  звездных искорок.
Ровный прохладный ветерок с океана  слегка колыхал оплетавшие садовую ограду
цветущие  лозы, пропитывая  ночной  воздух  их  сладким  пьянящим  ароматом.
Метеоролог твердо пообещал, что  дождя не будет,  и,  точно  удовлетворенный
таким великолепным прогнозом погоды, покойник, казалось, даже улыбался.
     На  просторном изумрудно-зеленом лугу позади дома  Реджинальда  Воберна
собрались все потомки клана  Во.  Облаченные в  струящиеся шелковые одеяния,
парадные  костюмы, набедренные повязки, они  друг  за  другом проходили мимо
могилы Ри  Вока, их  павшего  родича. Он сотворил последнюю жертву, заплатил
такую  цену,  которая  может  быть заплачена лишь  раз. Он умер  в  битве --
единственная  смерть, достойная воинов  Во.  И каждый думал о том,  что  нет
большей чести, нет  высшего величия,  нежели  то, которое выпало  на долю Ри
Вока.
     Прохладный ночной  воздух звенел от  стонов,  горестных воплей,  шепота
молитв  и  мелодичных песнопений  во имя  быстрого и благополучного перехода
душа  Ри  Вока  в  мир  иной,  то  была  настоящая  симфония скорби, которую
исполняла добрая дюжина различных лингвистических инструментов.
     Очень красивый гроб Ри Вока из атласного дерева покрывал толстый  ковер
живых цветов. Некоторые из растений  были столь редки, что  они  еще никогда
раньше не появлялись в западном полушарии.
     Потомки  и  наследники  принца  Во оставляли у  гроба родича  различные
предметы,  каждый  из которых  свидетельствовал  о том, как в  той или  иной
культуре почитают гибель великого.
     Когда последний  из  скорбящих родичей отдал дань уважения  Ри  Воку, и
могилу закрыли, высокие створчатые  ворота особняка раскрылись, и Реджинальд
Воберн Третий выехал на лоснящемся черном  жеребце. Голову  животного венчал
султан  из  трех развевающихся  перьев, глянцевитые  бока  украшали расшитые
драгоценными камнями ленты.
     Реджи  ничего  не  сказал. Он не посмотрел  ни направо,  ни налево. Все
сородичи принца  Во видели торжественное  и  суровое выражение, застывшее на
его  лице,  и  понимали,  что  на  это  одно  мгновение  все  они  перестали
существовать для  Реджинальда  Воберна  Третьего.  Каждый  из  клана  Во  не
сомневался: скорбь Воберна  так чиста, так глубока, что  в его мыслях просто
не осталось места ни для чего другого. Они знали,  что его душа, погруженная
во всеобъемлющее горе, точно слилась с душой безвременно отошедшего брата --
Ри Вока.
     То был прекрасный миг,  это  мгновение  и это событие будут запечатлены
навечно в  легенде и  песне,  рассказ о  них,  как драгоценное воспоминание,
станут передавать в семействе Во от одного поколения другому.
     Реджинальд  Воберн  Третий  двинулся  вперед  на  своем   разукрашенном
драгоценностями коне. Лицо его было торжественно, он  ехал медленно, отдавая
дань уважения свежей могиле.
     Подавленные и потрясенные столь величественным зрелищем, потомки Во все
разом испустили  восхищенный  вздох.  Они  могли говорить на  дюжине  разных
языков  и наречий, придерживаться разных  убеждений и существовать  в разных
культурах,  но каждый  из  них  увидел наконец в Реджинальде Воберне Третьем
подлинного принца, подлинного предводителя рода, сокрушенного смертью одного
из своих.
     Реджи  доехал  до  могилы  и   осторожно  придержал  жеребца  так,  что
благородный скакун остановился  точно  над  прямоугольником  свеженасыпанной
земли. Только  теперь, казалось, Реджи осознал  присутствие остальных. Очень
прямо держась в  седле, Реджи медленно повернул  голову,  его светло-голубые
глаза пронзали толпу.
     Тогда Реджи протянул руку и похлопал лошадь по шее.
     -- Ну же, Ветерок! -- крикнул он коню. -- Сделай это для папочки!
     Раздался громкий шипящий звук -- точно лопнул воздушный шар, это черный
жеребец пустил ветры. А потом навалил огромную длинную кучу прямо на могилу.
Острый неприятный запах навоза  приглушил сладкое благоухание тысяч цветов и
совершенно  забил  тончайший   аромат   благовонных  курений.  Вонь  конских
экскрементов тяжело повисла в прохладном ночном воздухе, такая густая, точно
это смердела сама смерть.
     --  Хороший  мальчик,  -- одобрил Реджи, похлопывая коня  по  холке. Он
свирепо огляделся по сторонам и сказал:
     --  Вот  как  мы награждаем  неудачу! Что  толку было  пробовать,  черт
подери, если ты ничего  не достиг? Я сыт по  горло этой  семейкой и всеми ее
провалами,  и  я очень рад, что этот сукин  сын сдох, потому что  следующего
неудачника я, может, просто повешу на дереве, чтоб он там сгнил. Ну так. Кто
будет следующим?
     Никто не  пошевелился. Никто  не произнес ни звука. Тишина стала  такой
плотной, что ее можно было мазать на хлеб, точно масло.
     -- Ну же? -- вопросил снова Реджи. -- Кто следующий?
     Прошла долгая минута, пока кто-то зашевелился среди теней. Вышла вперед
красивая  женщина,  лунный свет,  отражаясь в  ее  блестящих черных волосах,
посеребрил их.
     -- Я буду следующей, -- тихо сказала Ким Кайли. Реджи улыбнулся.
     -- Почему вы наконец соизволили присоединиться к нам?
     --  Я  исследовала объект,  --  спокойно  ответила Ким.  -- А  теперь я
готова.
     -- Как вы собираетесь его убить? -- спросил Реджи.
     -- Этот белый парень -- важная цель? -- холодно поинтересовалась Ким.
     На миг Реджи от возбуждения даже потерял дар речи, потом сказал:
     -- Нет. Разумеется нет. Главная цель -- это кореец.
     -- Верно,  -- согласилась она.  --  Вы спросили, как  я  намерена убить
белого, -- она покачала головой.  -- Я буду не  одна. Этот путь ведет лишь к
следующему провалу. Мы убьем его. Все вместе.
     -- Каким образом? -- спросил Реджи.
     -- Именно тем способом, который описан на камне,  -- с улыбкой ответила
Ким. --  Тем же манером мы заполучим  и  старого корейца. -- Она смолкла и в
упор  посмотрела на Реджи,  который заерзал в седле.  -- Этот путь все время
находился у вас перед глазами,  --  продолжала  Ким. -- Вам только надо было
его  разглядеть.  Видите  ли,  этот  старик  кореец,  Чиун  как  раз  и есть
единственная  слабость  Римо. А  Чиун хранит  верность только Римо. Их всего
двое в своем роде. И это -- те самые сливы, о которых поведал камень.
     -- Но как мы их убьем? -- снова спросил Реджи.
     -- Старик -- вот наша  первая слива, --  начала  Ким. -- А единственный
способ убить первую сливу... -- она заколебалась было, но улыбнулась. -- ...
сделать это с помощью второй сливы.
     -- А как мы убьем вторую сливу? -- спросил Реджи.
     -- С помощью первой, -- мягко ответила Ким.

     -- Чиун, за дверью что-то есть, -- сказал Римо.
     --  Разумеется, есть. Всю ночь я слышал, как толпы людей швыряли разные
предметы в нашу входную дверь. Я  ни на секунду не сомкнул глаз, -- заворчал
в ответ Чиун.
     -- Это всего лишь конверт, -- сказал Римо.
     Он перевернул светло-желтый бумажный прямоугольник и увидел, что на нем
четким округлым почерком  со множеством  завитушек и росчерков были выписаны
их с Чиуном имена.
     От записки, вложенной внутрь, исходил томительно знакомый запах духов.
     Дорогой Римо!
     Прошу  простить  меня  за  вчерашнее  исчезновение.  Но течение в конце
концов вынесло  меня  вместе  с доской  к берегу,  и мне хотелось как  можно
скорее вернуть доску, пока мне не начислили штрафа за просроченное время.  А
кроме того, зная, какой ты великолепный пловец, я не сомневалась, что у тебя
все  будет  в порядке.  Но  все же  я мучаюсь угрызениями совести за то, что
ушла,  не сказав  ни  слова,  а  потому,  дабы  загладить  вину,  хотела  бы
пригласить  тебя  на  вечеринку. Это будет нечто вроде семейного  праздника,
который  устраивают  мои родственники.  Он  начнется сегодня  в  два часа  в
поместье Воберна  на северной оконечности  острова.  Пожалуйста,  приведи  с
собой и Чиуна. Я  уже  столько  о вас всем рассказывала, и  моя семья  очень
хотела бы встретиться с вами. Готовится особый сюрприз.
     С любовью, твоя Ким.
     Чиун  вылез  из спальни и  увидел,  как Римо,  стоя  в открытых дверях,
читает записку.
     -- Ты уже кончил читать мою почту? -- поинтересовался Чиун.
     -- А почему ты думаешь, что это для тебя?
     -- А кому придет в голову что-то написать тебе? -- удивился Чиун.
     Он выхватил записку из рук Римо и медленно прочел ее.
     -- Это от Ким, -- пояснил Римо. -- Приглашение на вечеринку.
     --  Я и сам  могу  это понять.  Я помню, ты  однажды уже  брал  меня на
вечеринку, какие-то  люди пытались там  заставить меня есть  всякие  мерзкие
вещи, сваленные на крекерах, и покупать  пластмассовые миски с крышками. Как
по-твоему, сегодняшняя вечеринка тоже будет похожа на ту?
     -- Не думаю, -- ответил Римо.
     --  Подожди-ка.  Погоди. Она  пишет,  что готовится особый сюрприз,  --
сказал Чиун.
     -- Точно.
     -- Что это значит? -- спросил Чиун.
     -- Не знаю. А если в знал, это уже был бы не сюрприз, -- ответил Римо.
     -- Это  Барбара Стрейзанд! -- решил Чиун.  -- Я  знаю.  Эта  девица Ким
почувствовала  себя  виноватой, потому  что отвлекала тебя от тренировок,  а
теперь, чтобы как-то загладить свою вину, она вознамерилась познакомить меня
с Барбарой Стрейзанд.
     -- Я не  думаю, что каждая  вечеринка, на которую ты соизволишь прийти,
будет преподносить тебе подарок в виде Барбары Стрейзанд, -- усомнился Римо.
     --  Мы пойдем туда,  -- решительно сказал Чиун. --  Я надену мои  новые
одежды. Хочешь, я дам тебе что-то из моих старых нарядов?
     -- Нет, благодарю.
     -- Тогда что же ты собираешься надеть?
     --  Черную  майку и  штаны, -- ответил  Римо. --  Не  очень  строго, но
сдержанно. Идеальный костюм на любой случай.
     -- У тебя нет воображения, -- осудил Чиун.
     -- Нет,  есть, -- возразил  Римо. --  Сегодня, например,  я подумываю о
том, чтобы надеть носки.
     --  Я уверен,  это  произведет  на  всех  неизгладимое впечатление,  --
ответил Чиун.
     --  Для  Барбары  Стрейзанд  ничто  не  может быть  слишком  хорошо, --
воодушевился Римо.

     Они отправились  было на  вечеринку, но  не успели  пройти  по берегу и
нескольких ярдов, как в их домике зазвонил телефон.
     -- Я возьму, -- сказал Римо, возвращаясь к входной двери.
     -- Возьмешь что?
     -- Трубку, -- ответил Римо.
     -- Только не бери ее с собой, -- попросил Чиун. -- Терпеть не могу этих
вещей. Звонил Смит.
     -- Я получил ее, -- сообщил он Римо. -- У меня есть теперь вся надпись.
     -- О чем же там речь?
     --  Первая  ее  половина  похожа на  список  оружия.  Там  говорится  о
применении копий, огня, моря, и наконец идет совет воспользоваться временем.
Надпись повествует о каком-то необычном убийце. Вам это что-то говорит?
     -- Нет, но может, Чиун знает. Что-нибудь еще?
     -- Остальная часть, там, где не хватало середины, помните?
     -- Да? -- откликнулся Римо.
     -- Пропущенное слово это "разделены".
     -- "Разделены"? -- переспросил Римо.
     --  Да, совершенно  верно.  Разделены. Сломаны.  Надпись  гласит:  "Две
сливы, разделенные, сокрушены". В голосе Смита звучала гордость.
     -- Тогда что же сие означает? -- спросил Римо. -- Это напоминает жалобу
домохозяйки владельцу фруктовой лавки. "Две сливы,  разделенные, сокрушены".
Кого заботят раздавленные сливы?
     --  Я не знаю,  кого,  -- ответил Смит.  -- Я только думал, что вы  это
знаете.
     -- Благодарю вас, Смитти. Я все передам Чиуну.

     Когда  он  рассказал Чиуну о  сообщении Смита, старый кореец, казалось,
очень заинтересовался списком оружия.
     -- Ты говоришь, что последним там стояло время? -- переспросил Чиун.
     -- Так сказал Смитти. А что это  за оружие -- время? -- поинтересовался
Римо.
     -- Самое опасное из всех.
     -- Это как?
     -- Если кто-то сможет прождать достаточно долго, его враг  решит, будто
все забыто, и ослабит свою защиту.
     -- Значит, по-твоему,  это и в самом деле  седьмой камень принца Во? --
спросил Римо. Чиун молча кивнул.
     -- А как тогда понять эту фразу "Две сливы, разделенные, сокрушены"? --
не отставал Римо.
     -- Я думаю, это мы скоро выясним, -- ответил Чиун.

     Холмистые лужайки вокруг  поместья Воберна напоминали место  проведения
рождественского  пикника  ООН.   Множество  людей  в  национальных  костюмах
собралось  на праздник, Римо встретил тут все одеяния, какие только встречал
в  жизни.  Гости медленно расступились, давая  пройти  Римо  и Чиуну,  потом
сомкнулись за их спинами. Гул шепчущих  на разных языках голосов сопровождал
Римо и Чиуна, пока они шли через просторное зеленое поле.
     Римо   насчитал  десять  длинных  столов,  покрытых  белыми   камчатыми
скатертями и уставленных всяческими блюдами  и  напитками.  Смешанный аромат
кэрри,  рыбы и  мяса соперничал с  горячим дыханием тушеной капусты и пряным
ягненком  по-индонезийски. Тонкое  благоухание  поднималось  над  блюдами  с
овощами и вазами со свежими фруктами, многие из которых Римо видел впервые в
жизни.
     -- Здесь воняет, как в Бомбейском переулке, -- сказах Чиун, сморщив нос
от отвращения.
     Римо  указал  на что-то впереди. Там стоял маленький  столик,  покрытый
льняной  скатертью.  На нем  красовался серебряный кувшин со свежей водой  и
серебряная же  кастрюля  с  электроподогревом, доверху  наполненная  клейким
кашеобразным рисом.
     -- Для нас, -- пояснил Римо.
     Он подумал, что со стороны  Ким  Кайли  очень мило было  припомнить его
привычки, только где же она сама?
     Римо огляделся по сторонам, но  не заметил в толпе Ким. Она писала, что
праздник будет семейным, и ожидал встретить тут пару дюжин людей  в костюмах
для отдыха, шортах и забавных соломенных шляпах, толпящихся вокруг гриля, на
котором жарится барбекю. Но ничего подобного он и представить себе не мог.
     -- Я не вижу Барбары Стрейзанд, -- заявил Чиун.
     -- Может, она собирается въехать сюда верхом на слоне,  -- успокоил его
Римо.
     Мужчина в твидовом костюме выступил вперед и протянул Римо руку.
     -- Очень рад, что вы смогли прийти, -- сказал он. -- Я Резерфорд Вобли.
     Он вежливо кивнул Чиуну, пока Римо пожимал ему руку.
     --  А  это  Рудди  Вочнечк,  --  представил  Вобли.  Римо  повторил всю
церемонию с круглолицым славянином.
     -- Лии Вотан, -- назвал себя азиат, стоявший  неподалеку, и поклонился.
-- А это... -- тут  он начал выпаливать одно за другим  имена всех, стоявших
рядом  людей.  Вофтон, Воворт, Восенто и Вопо.  Имена  эти  для Римо звучали
очень похоже, он кивал и улыбался, пока  не удалось ускользнуть и скрыться в
толпе.
     И тут он задумался над этими именами. Почему они все начинались с ВО? И
не  только  у  людей,  которых он встретил сегодня. Были  еще Вильям и Этель
Волшебник, владельцы киностудии, и Джим  Вортман, их оператор. А  как насчет
того  фанатика-индонезийца, который пытался убить президента?  Его звали  Дю
Вок. Римо вдруг показалось, что, где  бы он ни появился в течение нескольких
последних недель, ему везде попадались люди, чьи фамилии начинались с ВО.
     За одним ярким, ослепительным исключением.
     Римо не спеша направился по сияющей лужайке к дому. Чиуна он оставил за
живой  беседой с  аристократического  вида молодым человеком  в  безупречном
белом  льняном  костюме.  Могло  показаться,  что  они  с  Чиуном  и  раньше
встречались  на  острове,  потому  что  эти  двое разговаривали, как  старые
друзья.
     Рядом  с особняком было несколько зеркальной  чистоты  прудов, усеянных
цветами водяных лилий, и просторное решетчатое газебо.
     За домом Римо заметил четыре колонны, напоминающие флагштоки, каждую из
них венчало несколько прямоугольников, тщательно прикрытых темной тканью.
     Римо проскользнул в дом и разыскал в библиотеке  телефон. Смит  ответил
на первый же звонок.
     -- Проверьте для меня одно имя, -- попросил Римо. -- Ким Кайли.
     -- Киноактриса? -- спросил Смит.
     -- Именно она.
     --  Подождите, --  Смит  отложил трубку,  и Римо  услышал,  как щелкают
клавиши компьютера,  потом раздалось глухое  гудение. -- Есть, -- Смит снова
взял трубку. -- Капли, Кимберли. Урожденная Карен Волински, 1953 год...
     -- Пожалуйста, дайте фамилию по буквам.
     -- В-о-л-и-н-с-к-и.
     -- Благодарю, -- отозвался Римо.
     Он  положил  трубку  и  несколько  мгновений  стоял  неподвижно,  не  в
состоянии  вот так, сразу,  поверить. Но сомневаться не приходилось: слишком
уж много совпадений одновременно.
     Через открытое окно до Римо доносились звуки празднества. Смех, музыка,
звон бокалов. Но праздничное настроение уже покинуло Римо окончательно, и он
вышел через боковой выход из особняка и побежал вдоль берега.
     Все  это  было  каким-то  образом соединено  между  собой.  Ким  и  все
остальные  люди, чьи  фамилии  начинались  с В-0. Все неопределенные  угрозы
оказались  связаны с покушениями на  его жизнь,  с  древним камнем,  который
говорил правду, с непреклонным  принцем, его потомками и Мастерами Синанджу,
прошлыми и  настоящими.  Они  все  сплетены одной  нитью,  протянувшейся  от
настоящего момента сквозь  века  в  прошлое.  Как  это  говорил  Чиун?  Римо
вспомнил: "Память не  умирает, пока не прерывается прямая линия наследования
по крови".
     Римо понял, что ноги сами принесли его к той отдаленной пещере, где они
с Ким впервые были близки. Воспоминание об этом до  сих  пор не  давало Римо
покоя. Если  Ким  тоже являлась частью некоего плана мести, почему она тогда
осталась в пещере вместе с  ним? Они как раз  занимались любовью, когда сюда
ворвалась  гигантская волна.  Если  Ким  заманила  Римо в  пещеру, желая его
погубить,  она  определенно  должна  была  понимать,  что  ей  также  грозит
неминуемая смерть. Почему-то Римо не мог поверить в такой расклад событий.
     Вполне возможно,  Ким  была верным отпрыском семьи принца Во, но она не
принадлежала к  тому  типу  женщин,  которые готовы умереть,  лишь бы свести
счеты в двухтысячелетнем споре.
     Римо медленно вошел  в пещеру и  улыбнулся, увидев то самое  место, где
они тогда лежали,  прижавшись друг к другу,  на  теплом  песке. Воспоминание
было все еще очень живо и также реально, как привкус соли в морском воздухе.
     Он побрел  дальше в глубь пещеры. Теперь Римо припомнил: когда  ревущая
стена воды встала у пещеры, Ким  не рванулась  инстинктивно к выходу. Вместо
того  она  повернулась и полетела в прямо противоположном направлении, вроде
бы прочь от безопасности, прочь от воздуха и надежной земли.
     Римо прошел  дальше, к тому  месту, где он  подхватил  Ким,  а она  еще
брыкалась, и лягалась, изо всех  сил сопротивляясь ему. Он посмотрел вверх и
увидел  над  головой слабый проблеск света. Так  вот в чем  дело.  В потолке
пещеры было отверстие,  достаточно  большое, чтобы  через него  пролез  один
человек. И если стоять точно  на  этом месте, наступающая вода поднимет тебя
как раз к отверстию
     Не удивительно, что Ким так яростно отбивалась, когда Римо ее сгреб. Он
приписал  такое поведение  сильному испугу  и  панике, а  на самом  деле она
пыталась освободиться, чтобы  спастись, не допуская мысли, что Римо окажется
способен плыть против надвигающегося прилива и спасти их обоих.
     Чтобы окончательно  убедиться, Римо взобрался вверх по скале  и  пролез
через отверстие. Для него места  было маловато, но  Ким Кайли это удалось бы
без труда.
     Он  оказался  на  скалистом  мысу над  пещерой. Даже при самом  высоком
приливе человек, стоящий на этом месте, был бы в безопасности.
     Теперь уже ничего  не  оставалось,  кроме  как  смириться  с  очевидным
фактом. С самого начала Ким ничуть не была им увлечена, она просто вела его,
как глупого  барашка,  на заклание. Сначала  пещера,  а потом,  когда первый
способ не сработал, Ким заманила его в океан, где рядом с сетью его поджидал
водолаз, чтобы уж  наверняка покончить с ним. Скорее всего,  она была как-то
связана  и  с  наемными  убийцами,  стрелявшими  в  него  там,  в  индейской
резервации.
     Римо  раздумывал  над  тем, как ласковая,  заботливая женщина оказалась
всего лишь привлекательной наживкой.
     Римо проделал  обратно весь путь  по берегу до  особняка, через который
вновь  вышел на просторную  лужайку.  Праздник  был  в  самом  разгаре. Римо
заметил,  что  Чиун  все еще разговаривает с аристократического вида молодым
человеком в белом, а с полдюжины других гостей обступили их плотным кругом.
     Римо  почувствовал на своем плече  чью-то  руку. Он обернулся и  увидел
Ким,  выглядевшую  до  боли прекрасной  в своем коротком платье из  голубого
шелка.
     -- Дорогой, -- шепнула она, обвивая руки вокруг его шеи.
     Она  крепко держала  Римо,  прижимаясь к  нему  всем телом.  Ноздри его
заполнил запах ее духов.  Все  было совершенно  так же, как  помнилось ему с
того  первого  дня, столь наполненного необыкновенными впечатлениями. Римо с
горечью сказал себе: это такая же примитивная и могучая сила, как тот камень
с выбитыми письменами, найденный на тропическом берегу.
     Наконец она  выпустила Римо из объятий, но крепкий  запах  духов  точно
прилип  к его  одежде, как постоянное  болезненное напоминание о собственной
уязвимости.
     --  Тебе  тут  весело?  -- спросила она  с  ослепительной  голливудской
улыбкой.
     Римо ничего не ответил. Он еще раз взглянул на нее, потом повернулся и,
раздвигая толпу, направился к Чиуну.

     Римо не  видел  Чиуна,  а между тем  вся толпа уже устремилась вверх по
склону холма  к  особняку.  Молодой  человек  в твиде  встал рядом с Римо  и
подтолкнул его локтем.
     -- Представление скоро начнется.
     -- Держу пари, что так, -- отозвался Римо. Он заметил золотисто-зеленое
мерцание,  которое  явно должно  было исходить  от  одеяния  Чиуна,  и начал
проталкиваться сквозь толпу, пока не оказался рядом со старым корейцем.
     --  У них  нет Барбары  Стрейзанд, -- сообщил Чиун. --  Но  зато сейчас
будет выступать цирк.
     Римо наклонился вперед, так чтобы никто посторонний не  смог расслышать
его шепот.
     -- Чиун, эти люди -- потомки принца Во. Они наши враги.
     Чиун прошипел в ответ:
     -- Мне это известно.
     -- Тогда почему мы все еще здесь? Давай сматываться.
     -- Это значит уйти?
     -- Это значит уйти.
     --  Итак,  мы  уйдем, и  что дальше? -- спросил Чиун. --  Придет другой
день, другой  год, и эти  же  самые  люди, которые не  пожелали бы заплатить
Мастеру Паку,  как должно,  снова  нас  настигнут? Лучше нам  все  закончить
сейчас.
     -- Если ты так хочешь, -- согласился Римо.
     --  Именно так я и  хочу, -- подтвердил Чиун. --  Иди, встань с  другой
стороны и держи глаза открытыми.
     -- Есть  тут главарь? Почему бы нам его не прикончить прямо  сейчас? --
спросил Римо.
     -- Потому, что мы не знаем, что произойдет дальше. Действовать, не имея
нужных сведений -- это значит, навлекать на себя беду. На другую сторону.
     --  Ладно, --  согласился  Римо,  и  пошел  в обход  на  другую сторону
прямоугольного  пространства,  ограниченного  по углам  большими  колоннами,
которые Римо заметил еще раньше.
     Темная ткань, скрывавшая вершины колонн, была на прежнем месте.
     Молодой  человек,  с  которым  ранее беседовал  Чиун,  теперь  стоял  в
середине выделенного четырехугольника.
     Он поднял руку, призывая к тишине, добился ее и ясным голосом объявил:
     -- Я Реджинальд Воберн Третий!  Добро пожаловать на праздник  семьи Во.
Пусть начнутся развлечения.
     Когда он  сошел  с огороженного пространства,  где-то ударили  в медный
гонг,  и  он  загудел  глубоким раскатистым  звуком.  Трио деревянных  флейт
тонкими  голосами подхватило  сладостную мелодию. Зазвенели цимбалы, и снова
загудел  гонг,  когда  труппа ярко  одетых восточных акробатов,  кувыркаясь,
просочилась сквозь толпу на арену.
     -- "Изумительные Вофаны", -- произнес молодой человек, стоявший рядом с
Римо.
     --  Если  вы и далее  собираетесь быть  моим экскурсоводом,  то как вас
зовут? -- поинтересовался Римо.
     -- Резерфорд Вобли, -- ответил молодой человек.
     -- Я так и думал, -- отозвался Римо.
     Он с отвращением огляделся по сторонам, и увидел, как на арене крутятся
Вофаны,  ходят колесом, кувыркаются, демонстрируют сальто назад и  всяческие
иные  прыжки и кульбиты. Их тела  в ярких трико мелькали в воздухе наподобие
разноцветных  пятен, когда они  пролетали  над  и  под  друг  другом,  точно
беспрерывно  меняющие  свое   место  карты  в  тасуемой  колоде.   Поскольку
пространство,  отведенное  им  для   работы  было  не  слишком  велико,  они
умудрялись  создавать сразу несколько взаимопроникающих комбинаций, сложных,
как паутина, только сплетенных не их нитей, а из чистой энергии и движения.
     В  середине  арены собрались артисты,  одетые  в  костюмы, напоминавшие
пижамы, кувыркаясь и становясь друг на друга, они составили пирамиду. Римо с
отвращением подумал, что, хотя артисты и недурны, но все это он уже видел не
раз. Он  только спрашивал  себя, когда они начнут  вращать  блюда на длинных
бамбуковых шестах.
     Акробаты разрушили  пирамиду и  закувыркались по земле под аплодисменты
зрителей. Римо посмотрел на другую сторону арены, разыскивая взглядом Чиуна,
но не увидел его.
     Воздух наполнился пронзительными голосами флейт -- точно скорбный вопль
пронесся над  лугом. Ударили  цимбалы,  а потом  снова  зазвучал  гонг с его
затяжным эхом.
     Акробаты тут  же отозвались на призыв музыки. Они полетели  над ареной,
по двое, трое, четверо сразу, стремительные пятна цвета, которые,  казалось,
начисто отрицали законы притяжения, проносились друг над другом, порой точно
замирая в  самой  высшей  точке своего  прыжка, но упорно продвигаясь вперед
через поляну.  А  потом  один  акробат  в голубом  резко  опередил остальных
выступавших и вихрем понесся прямо на Римо, будто пикирующий бомбардировщик.
     Началось. Римо отступил  в сторону на полшага и поднял руку. Со стороны
все выглядело так, как будто он вообще ничего  не сделал,  ну, может  просто
помахал кому-то в  толпе по другую сторону арены. Но акробат, так решительно
прыгнувший ногами вперед, промахнулся полностью, разве только  плечом слегка
задел  вытянутую  руку  Римо.  Это  мимолетное  прикосновение было  отмечено
треском сломанной кости,  резким  свистом  вытисненного из груди  воздуха, а
затем продолжительным воплем, когда акробат ударился о землю. На этот раз он
уже не подскочил.
     Еще  двое  устремились к Римо. В  зеленом  и красном трико. Римо слегка
развернулся,  коснувшись  одного лопаткой, а другого коленом.  И понадеялся,
что Чиун наблюдает за ним,  ибо чувствовал: техника этих его двух отточенных
движений и правда была на высоте. Акробаты завопили от неожиданности и боли,
и флейты в  ответ залились безумными  трелями.  Парни  в зеленом  и  красном
взлетели к небу, точно мыльные  пузыри на  крыльях ветерка. И точно пузырьки
лопнули, едва коснувшись земли. Поворачиваясь, Римо краем глаза заметил, как
Реджинальд   Воберн  дернул   за  шнур,   свисавший  с   одного  из  шестов,
огораживавших  арену.  Зеркало,  укрепленное  на  шесте,  отразило  алмазную
яркость солнечного луча и направило слепящую вспышку прямо в глаза Римо. Тот
в  изумлении  моргнул. А когда снова  открыл глаза, ему пришлось забыть  про
зеркало,  потому что к нему уже приближались оставшиеся восточные  акробаты,
вооруженные ножами, которые они извлекли из  своих  одежд. Римо увернулся от
них, но тут сверкнула еще одна ослепляющая вспышка. Потом еще. И еще.
     Жесткий  белый свет жег  ему  глаза.  Уходя от акробатов, Римо нырнул в
толпу  людей,  стоявших вокруг арены, глаза  его были  плотно зажмурены.  Он
попробовал открыть  их, но  все еще ничего не видел.  Пронзительный  свет на
какое-то  время лишил его  зрения,  а  за спиной он  слышал вопли  восточных
акробатов, пытавшихся до него добраться.
     Римо  побежал,  но  тут  же  остановился,  когда  высокий тонкий  голос
выделился  из сотен различных  шумов. Это  был  голос Чиуна,  взлетевший над
толпой. Он звучал твердо и напряженно.
     --  Римо! -- завывал Чиун. -- Помоги мне! Нападай немедленно!  Освободи
меня! Помоги!
     Ослепшие  глаза  горели.  Римо  устремился на  голос.  Он  знал:  чтобы
добраться туда хватит  восьми шагов. Но добежав до  места, он  нашел  только
тишину  и  неподвижность. Там были чужие  люди, застывшие  в ожидании.  Римо
чувствовал их  присутствие, слышал  их дыхание,  ощущал сжатое напряжение их
тел и те микроскопические движения,  которые они совершали даже тогда, когда
думали, будто стоят совершенно неподвижно.
     Но голосу Чиуна здесь явно неоткуда было исходить.
     За  спиной Римо услышал голоса акробатов, приближавшихся к  нему. И еще
он  уловил аромат  духов, до боли знакомое благоухание,  вызывавшее  слишком
много  воспоминании. Это были  духи Ким  Кайли,  их богатый  и  экзотический
аромат,  смешиваясь с  запахом ее тела, становился столь же  индивидуальным,
как отпечатки пальцев.
     Значит, она присутствовала здесь, и был еще один запах.
     Запах мельчайших частиц окалины,  который остается  в  ружейном  стволе
после  выстрела. И сколько бы раз оружие ни чистили, этот  душок  все  равно
можно учуять, если обладать соответствующей чувствительностью.
     Римо   ощутил,   как  воздух  снова  изменился,  услышал   шорох  почти
незаметного движения, когда  изящный палец  медленно отвел назад курок. Римо
хотел было крикнуть :"Нет!", но времени уже не осталось, и это невысказанное
слово  обернулось громогласным  ревом  отчаяния,  который  вдребезги  разнес
неподвижность застывших людей, когда Римо, невидящий, но безошибочно меткий,
ринулся  вперед на  звук  и  опустил  ладонь на благоуханную  белую  шею. Он
услышал треск кости, напомнивший звук ломающейся сухой ветки.
     А за спиной прыжками приближались  акробаты.  Римо  ощущал  давление их
тел, рассекающих воздух.
     Но они так и не настигли Римо. Раздались глухие удары, будто от падения
трех тяжких глыб в грязную лужу. И Римо понял,  что три тела прекратили свое
движение.
     Вдруг  воздух  вокруг заполонили крики, вопли и топот разбегающейся  во
все стороны перепуганной толпы.
     Иссушающий  болезненный  свет  по-прежнему  жег  глаза  Римо.  Какое-то
краткое  время он ощупью продвигался в мире белой ночи, пока не почувствовал
рядом высокое металлическое сооружение. Он  должен  выключить этот свет,  он
должен снова начать видеть, он должен найти Чиуна.
     На  земле  рядом  с  вышкой  Римо   нашел  резной  хрустальный  стакан,
оброненный кем-то из убегавших гостей. Прикинув его вес, Римо швырнул стакан
вверх по спиралевидной дуге.
     И  услышал  треск,  когда  стекло  пришло в соприкосновение с  мишенью.
Зеркало  на  металлической   вышке   разлетелось   на  миллионы   сверкающих
хрусталиков,  которые  обрушились на  землю,  точно восхитительное  световое
представление.
     Остальные  три источника света  по-прежнему слепили  Римо,  но потом он
услышал, как лопается стекло -- хлоп -- хлоп-хлоп -- и на луг вдруг снизошла
тьма. Римо еще раз мигнул, и зрение начало понемногу к нему возвращаться.
     Первое, что увидел Римо, был Чиун, который как раз поворачивался к нему
после того, как разнес камнями три слепящих прожектора.
     -- У тебя все благополучно? -- спросил Римо.
     -- В общем, я бы предпочел Барбару  Стрейзанд.  Римо обернулся и увидел
Ким. Она лежала  рядом с Реджинальдом Воберном, распростертая посреди целого
моря  сверкающих осколков от разнесенных вдребезги прожекторов. Слева от них
весьма  неизящно  скорчились  в  смертной судороге три  последних  восточных
акробата.
     Совершенное лицо Ким  Кайли было  обращено к  небу, глаза ее прикрывали
темные  очки.  Согнутые  пальцы правой руки все еще  сжимали  пистолет. Римо
отвернулся.
     -- Откуда ты знал, что ее надо убить? -- спросил Чиун.
     -- Да уж знал, -- спокойно ответил Римо. -- А откуда  ты знал, что надо
убить его?
     -- Он был предводителем; если мы стремимся к миру, он должен был уйти.
     -- Ты ждал довольно долго, --  сказал Римо. -- Я тут ковылял вслепую, а
тебя нигде не было.
     -- И все-таки я тебя нашел,  -- отозвался Чиун. -- Я просто следовал за
топотом ломящегося напролом быка, и, разумеется, это и был ты.
     -- Я не понимаю, чего они хотели добиться, -- сказал Римо.
     -- Они пытались каждого из нас заставить поверить, что другой ранен. Мы
были их "двумя сливами".
     -- Две сливы, разделенные, сокрушены, -- повторил Римо.
     -- Верно. Они  решили так: если  каждый из нас  подумает, что  другой в
опасности, мы ослабим нашу защиту и станем уязвимыми, -- пояснил Чиун.
     -- А ты не был ранен? Тебе не грозила никакая опасность?
     --  Разумеется,  нет, -- с  презрением  отозвался Чиун. Он наклонился и
поднял  кусочки разбитой  маленькой  черной  коробочки. --  Это  всего  лишь
какое-то механическое устройство, одно из таких записывающих приспособлений,
которые  не воспроизводят телевизионной  картинки,  а  только  один  звук. Я
раздавил его, когда этот неразборчивый визг стал совершенно непереносим.
     -- Итак, нас не удалось разделить, и  мы не были  сокрушены, --  сделал
вывод Римо.
     -- Как будто какая-то горстка варваров могла бы сокрушить Дом Синанджу,
-- заявил Чиун.
     Двое мужчин помедлили, оглядываясь вокруг. Лужайки были пусты насколько
хватало взгляда. Семья Во рассеялась.

     --  Все  хорошо,  что  хорошо  кончается,  -- сказал  Римо,  когда  они
вернулись обратно к себе в кондоминиум.
     -- Ничего еще не закончилось, -- возразил Чиун.
     --  Что ты имеешь в виду? Воберн  мертв, вся семейка смоталась в  горы,
что же осталось?
     -- Дом Во остался должен Дому Синанджу публичное извинение.
     --  Чиун, да брось ты,  -- ответил  Римо. -- Этому спору уже две тысячи
лет.
     -- Долг есть долг.
     Чиун стоял у окна и смотрел на океан.
     --  Уже появился новый принц Дома Во. Будем  надеяться, что он обладает
мудростью, которой были лишены его предшественники.
     Чиун стоял у окна еще долго после того, как совсем стемнело. Потом Римо
услышал, как он пошел к входной двери. Раздался звук открываемой двери, пара
слов, сказанных  шепотом и,  когда Чиун снова вернулся в комнату, в руках он
держал конверт.
     Старый кореец открыл его и прочел записку.
     -- Это приглашение, -- сказал он.
     -- Вот ты и иди. А моя бальная книжка уже заполнена, -- отозвался Римо.
     -- Это приглашение для Дома Синанджу на  встречу с Домом Во. Мы  пойдем
оба.
     --  Так  я  -- часть  Дома Синанджу? -- спросил Римо.  Чиун  с невинным
выражением лица посмотрел на Римо.
     -- Разумеется, -- ответил он.
     -- Благодарю, -- сказал Римо.
     -- В каждом  доме должна быть кладовая, -- пояснил Чиун. -- Хе-хе. Ты и
есть кладовая Дома Синанджу. Хе-хе. Вот именно, кладовая. Хе-хе.
     Они  отправились на  рассвете. Чиун  надел  бело-черные  церемониальные
одежды,  которые  Римо еще никогда на  нем не видел. На  плечах  красовалась
тонкая  вышивка  шелком  --  корейский  знак,  который, как  знал Римо,  был
символом Дома  Синанджу.  Он переводился как "средоточие" и означал, что Дом
Синанджу являлся средоточием мира.
     Едва они  приблизились к портику, украшавшему вход в  огромный особняк,
сводчатые  двери  распахнулись, и появилось четверо  мужчин  с носилками, на
которых лежали тела Реджинальда Воберна и  Ким Кайли.  Когда  они  проходили
мимо,  Римо отвел глаза,  потом посмотрел на  местного  констебля, вышедшего
вслед за носилками.
     -- Нет убийства, -- бормотал себе под нос констебль.
     -- Это уж наверняка. Нет  стрелы в сердце -- значит,  будем  считать за
естественную смерть.
     Римо и Чиун вошли  в особняк. Гробовая тишина в доме свидетельствовала,
что он пуст, и Римо сказал:
     -- Я подумал, может, они что-то замышляют. Я им не доверяю.
     -- Увидим, --  спокойно отозвался Чиун.  -- Я Мастер Синанджу,  а ты --
следующий за  мной Мастер.  Это дело с  семьей Во тянется уже слишком давно.
Сегодняшний день увидит его окончание.
     --  Конечно, -- согласился Римо. -- Мы их всех перебьем. Какое значение
имеет одна маленькая резня, если  она сравняет счет  в споре столь  древнем,
что уже нет в живых ни единого человека, который бы о нем помнил?
     Вслед за  Чиуном он  прошел весь дом и вышел через главные ворота. Там,
на просторной лужайке  ждали их  все  ныне живущие потомки  принца  Во. Римо
пристально  оглядел длинные  ряды  торжественных,  суровых лиц: краснокожих,
черных, желтых, белых и смуглых. Ни на одном из них не было улыбки.
     -- Кто сказал, что в больших семьях живут веселее? -- пробормотал Римо.
     Чиун спускался  по  ступеням,  его  шелковые  одеяния  развевались.  Он
остановился в  нескольких футах  от переднего ряда  стоявших людей  и слегка
наклонил голову -- то был самый малый из его малых поклонов.
     -- Я Чиун, Мастер Синанджу, -- повелительным тоном  провозгласил он. --
Это Римо, наследник Дома Синанджу. Мы пришли.
     Пухлый уроженец  Востока,  одетый в  простую, малинового цвета  одежду,
выступил из первого ряда и поклонился Чиуну.
     -- Я Лии Вофан, -- торжественно сказал он. -- Новый  принц в длинной  и
блистательной  череде наследников  принца Во.  Я  пригласил вас  сюда,  дабы
обсудить вопрос о дани.
     -- Дани, в которой было отказано моему  предшественнику, Мастеру  Паку,
-- уточнил Чиун.
     -- Дань, в которой  отказал ему  принц Во,  видя в этом  доказательство
могущества своей власти, -- мягко добавил Лии Вофан.
     -- И за это высокомерие и гордыню, -- сказал Чиун.
     -- Мастер Пак,  один-единственный человек, изгнал принца,  его  армию и
его двор из цивилизованного мира.
     -- Это верно, -- согласился Вофан. -- Вот сюда. Именно  к этому острову
приплыл принц Во.
     В голосе Чиуна, когда он снова заговорил, прозвучала мягкая грусть.
     --  И все это только лишь из-за слов,  -- произнес он. --  Из-за отказа
принца  открыто  признать, что Мастер Пак выполнил свое обязательство. -- Он
смолк на мгновение. Тишина была абсолютной.  -- И только из-за этого погибло
столько людей, -- закончил Чиун.
     -- Было так, как вы сказали, -- отозвался Лии Вофан.
     -- Проклятие досталось  нам в  наследство от  принца Во, Странника. Это
проклятие сопровождало  мою семью, все ее ветви в течение двух  тысячелетий.
Теперь  проклятие рассеется. Ибо  мы, семья Во,  открыто  провозглашаем, что
великий Мастер Пак помог  нашему предку  принцу Во.  И далее, мы утверждаем,
что Мастера Синанджу  -- это убийцы, которым нет и не было  равных. И в этом
веке и в любом другом.
     Чиун поклонился своим самым глубоким поклоном.
     -- Я, Чиун, ныне главный Мастер Дома Синанджу, принимаю вашу дань мне и
всем Мастерам, прошлым, нынешним и тем, что еще грядут.
     --  Примите  это  и более того,  -- сказал  Лии Вофан.  Он  отступил  в
сторону,  и  за ним расступились все собравшиеся потомки Во, открыв  взгляду
сам камень, камень, чей наказ -- ждать, покуда  в Доме Синанджу появятся две
головы, а тогда разделить  их и  убить -- не оправдал ожиданий и принес Дому
Во только новые смерти.
     --  Наша вражда  закончена, --  объявил Лии Вофан. -- Никогда более  не
обратимся  мы  к тем словам, что начертаны на  этом  камне.  Мы хотим жить в
мире.
     Чиун  повернулся к Римо и  улыбнулся ему, потом  прошел  через толпу  к
камню.
     Голос его вознесся над толпой, когда он нараспев произнес:
     -- Да  останется наша рознь позади  нас. Но никогда не забывайте принца
Во,  и легенду  о нем, и Мастеров Синанджу, которые  отныне и во  веки веков
будут вашими друзьями и  верными помощниками в беде.  Возвращайтесь  в  свои
пределы и помните. Ибо только благодаря памяти живет вечно величие прошлого.
     И  с этими словами  Чиун  резко взмахнул рукой.  Раз,  другой,  третий.
Камень разлетелся  на  миллионы осколков, которые  так и  брызнули  в  небо,
крутясь и танцуя в полете, и ярко вспыхивая под лучами заходящего солнца.
     --  Добро  пожаловать  домой,  дети  Во,  --  произнес  Чиун,  а  потом
повернулся и пошел прочь  сквозь толпу.  И когда он проходил среди них,  они
падали на колена.

Last-modified: Fri, 24 Jan 2003 11:43:55 GMT

Оцените этот текст: