Фламенко" и "Жигули-камчатка" проходят его в прежнем порядке. Внимание, внимание, внимание! С бешеной скоростью, будто стараясь взлететь над морем, к виражу приближается "питер-турбо". Но что делает Хант? Господа, он срезает! "Охотник" буквально перепрыгивает через камни за обочиной дороги, над головокружительной пропастью, и выскакивает на подъем впереди Лучникова! Нет, недаром весь мир говорит об удивительном чутье белого охотника Ханта! Он чувствует дорогу каждым миллиметром своей собственной кожи! Итак, впереди по-прежнему Конт Портаго, за ним по пятам граф Новосильцев, их мощно догоняет "охотник". Лучников еще пытается спасти положение, но, кажется, он уже выдохся. Кстати, что побудило выступить в ралли двух наших ветеранов? Не кажется ли вам, господа, что здесь политическая подоплека? Вы, конечно, заметили на бортах некоторых машин призывы к СОСу? Простите, я отвлекся. Лидеры прошли половину античной змеи, теперь им уже видны розовые уступы Капсихора... У Лучникова не было времени отдавать должное "удивительному" чутью мистера Ханта. Честно говоря, он был ошарашен, когда увидел, как вывалилось из камней и закрыло ему выход из виража пятнистое чудовище. Он потерял обороты, и теперь "хантер" стремительно уходил вверх вдогонку за "Камчаткой", а сзади уже приближались два итальянца, "феррари" и "мазаратти", и подпирающий их на "порше" немец. Дорога огибала глубокий овраг, они с Хантом шли вверх и видели по другую сторону пропасти несущихся вниз Портаго и Новосильцева. Граф еще раз поднял руку, показывая Андрею, что все видел и оценил ситуацию. Володе теперь приходится рассчитывать только на самого себя. Ему нужно сейчас опередить "фламенко" -- вот его задача. Как можно скорее опередить Конта Портаго и заставить испанца и южноафриканца бороться друг с другом. Лучников переключил скорость, тремя толчками по педали форсировал турбину. Рявкая, "турбо-питер" набирал обороты. Дорога теперь неслась прямо в пропасть, впереди маячили три жалких белых столбика ограждения, а за ними ярко-синяя бездна моря. Закрытый поворот. Скрежет тормозов, запах горящих шин. Поворот пройден, и новая пропасть перед глазами. Расстояние между "охотником" и "Камчаткой" сокращалось. Лучников отчетливо видел все: здесь, видимо, недавно прошел ливень и пыль прибило. Он видел даже трещины в глинисто-каменистой обочине на внутренней дуге поворота и успел подумать, что здесь, в этом месте, у графа появилась первая, пожалуй, возможность обойти "фламенко", ибо обочина достаточно широка, и если она не обвалится сразу же под колесами "Камчатки", граф тогда проскочит и гонка будет выиграна, потому что дальше таких возможностей для обгона уже не будет. Я бы рискнул, успел подумать он и увидел, что Ново-Сила тоже рискует и с маху бросается на обочину, и земля тут же обрушивается под ним. По затяжному подъему за лидерами неслось уже не менее двух десятков машин, и, стало быть, не менее двух десятков гонщиков, кроме Ханта, Портаго и Лучникова, стали свидетелями трагедии. Не говоря уже о пассажирах и пилотах целой стаи вертолетов, не говоря уже о миллионах телезрителей. Потерявшая почву под колесами "Камчатка" влетела в торчащий из пропасти каменный зуб и перевернулась в воздухе. Удар, видимо, оказался так силен, что сорвало ремни безопасности, и тело графа Новосильцева вылетело из сиденья, словно из катапульты. Мгновение -- и тело, и машина исчезли на дне пропасти. Взрыва бензобака в реве моторов никто не услышал. Впоследствии все участники гонки признавались, что испытали мгновенный шок при виде гибели "Камчатки". Притормозил даже лидер Конт Портаго, потерял несколько мгновений даже Билли Хант. Это позволило Андрею Лучникову обойти их обоих и вырваться вперед, ибо он не притормозил и не потерял ни одного мгновения. Впоследствии он признавался сам себе, что с самого начала, уже с того вечера, когда Володечка объявил о своем намерении участвовать в гонке, он в глубине души представлял себе нечто подобное и точно знал, что не притормозит и не потеряет ни одного мгновения, потому что в этой гонке должен был победить не Новосильцев и уж тем более не Лучников, но СОС. Разгоняясь под дикий уклон к селению Парадизо, он увидел на холме греческую церковь, хотел было перекреститься, но подумал, что потеряет на этом долю мгновения, и не стал креститься, он только прошептал: "Царствие Небесное! Царствие Небесное тебе, Володька! Царствие Небесное, "Камчатка", Ново-Сила!. Сильный друг моей жизни! " -- Царствие Небесное! -- прорычал он, глянув в зеркало на раскоряченных, взлетающих в этот момент над виражом "фламенко" и "охотника". Он преисполнился вдруг ярости и вдохновения и понял, что победил. Когда на экране телевизора появилось распростертое на камнях тело рыцаря в галльском шлеме, все в вертолете перекрестились, и Таня перекрестилась -- впервые в жизни. У всех в глазах были слезы, а Тимоша Мешков рыдал, как ребенок. Между тем вертолет летел над трассой гонки, и Таня, не успев еще осмыслить того, что она сделала первый раз в жизни, посмотрела в окно на другом борту вертолета и вдруг отчетливо увидела на вершине холма белый кемпер и лежащего у него на крыше человека с винтовкой. Она схватила за плечо Востокова и показала рукой, не в силах вымолвить ни слова. Востоков мгновенно включил свою мини-рацию. -- Саша, внимание! Белый кемпер "форд" на холме сразу за Парадизо. На крыше снайпер! От летящей впереди стайки вертолетов мгновенно отделился один, реактивный "дрозд", и резко пошел вниз. В машине "Курьера" успели заметить, как тень вертолета легла на белый кемпер, как дернулось плечо снайпера -- выстрел. В следующее мгновение караван гонки стал заворачивать за огромные скалы по висящей над морем каменистой узкой тропе к Новому Свету. Пилот забрал мористее, все бросились к левому борту и радостно вздохнули -- впереди по-прежнему мчался ярко-красный "турбо-питер". -- Господь направил ваш взгляд, мадам, -- прошептал Фофанов и поцеловал Тане руку. Лучников, естественно, ни выстрела, ни самого снайпера, целившегося в него с холма, не заметил. Не мог он видеть и трех молодцев, выпрыгнувших из вертолета Чернока прямо на крышу кемпера и обратавших снайпера. Он вообще предпочитал почему-то как бы не замечать мер предосторожности, которые друзья принимали для его защиты, хотя и понимал, что "группа немедленных действий", подчиняющаяся прямо Черноку, а, следовательно, СОСу, всегда наготове. Рваное пулевое отверстие в левом заднем крыле "питера" он увидит позднее. Сейчас он летел к роскошной, застроенной в псевдогенуэзском стиле, ликующей Сугдее, к победоносному финишу. Вечером в "Каховке" Лучников с друзьями и Таней, сбежав от гостей в "башенку", смотрели по программе Ти-Ви-Мига первый допрос снайпера. Это был тридцатилетний подстриженный под ежик тощий субъект, как ни странно, очень напоминающий Ли Харви Освальда. Он говорил чисто по-русски, без всяких наслоений яки и, следовательно, происходил из врэвакуантов. Никто, впрочем, не мог его опознать. Делались предположения, что он из северо-западной части Острова, оттуда, где в районе Караджи и Нового Чуваша существовала довольно замкнутая колония потомков гвардейских казаков, самый надежный резерв "волчесотенцев". Развалившись в кресле и закинув ногу на ногу, преступник улыбался со сдержанной наглостью, со спрятанным перепугом, но и не без некоторого удовольствия: все-таки такое внимание. -- Ваше имя, сударь? -- вежливо спрашивали его стоящие вокруг осваговцы. -- Иван Шмидт, -- улыбался преступник и махал рукой. -- Зовите меня Ваней, парни. Он категорически отрицал какое бы то ни было свое участие в покушении на нового чемпиона, а от улик, столь уж явных, просто отмахивался. Винтовка со снайперским прицелом лежала на столе, и несколько раз камера показывала ее крупным планом. -- Да что вы, господа, -- улыбался Иван Шмидт, -- я и не думал стрелять, я просто смотрел на гонку, просто в прицел смотрел одним глазом, чтобы лучше видеть. По сути дела, эта штука для меня и не оружие вовсе, а что-то вроде подзорной трубы, милостидари, вот именно, подзорная труба, иначе и не скажешь. Когда у меня нет под рукой бинокля, я смотрю вот в эту подзорную трубу, господа. -- Значит, это подзорная труба, господин Шмидт? -- спрашивал осваговец, показывая на вещественное доказательство. -- Вот именно, вы совершенно правы, -- улыбался господин Шмидт. -- Для чего же к подзорной трубе, господин Шмидт, приделана винтовка? -- спрашивал осваговец. -- Ну, знаете... -- мямлил преступник, потупляя глаза, а потом, глянув исподлобья, зачастил, мелькая обворожительной, вкривь и вкось, улыбкой. -- Ну, знаете... иногда... когда у меня нет под рукой оружия, я, конечно, использую эту подзорную трубу как винтовку, но... господа, в данном случае я же не мог стрелять в нашего русского чемпиона, даже если это и товарищ Лучников, ведь я же патриот, господа, да и вообще, господа, чего это вы меня так, понимаете ли, грубо схватили, мучаете бестактными вопросами, позвольте вам напомнить о конституции... вы же не гэпэу, а?.. Ти-Ви-Миг оборвал тут прямой репортаж, и на экране снова замелькали кадры "Антика-ралли". Теперь будут непрерывно повторять эту программу, пока во всех барах по всему Острову публика не изучит досконально мельчайшие эпизоды гонки от ее головы до хвоста. -- Завтра мерзавца выпустят под залог, и начнется бесконечная следственная и судебная волокита, а он тем временем смоется куда-нибудь в Грецию или в Латинскую Америку, -- сказал Фофанов. -- Неужели даже срок не получит? -- возмутилась Таня. -- Востоков, это правда? -- Да, можно считать, что господин Шмидт выкрутился. -- Востоков как-то многосмысленно улыбнулся Тане. -- Таковы гримасы буржуазной демократии, мадам. На экране стали появляться лица победителей. -- Настоящим победителем гонки является граф Владимир Новосильцев, -- мрачно сказал с экрана изможденный Лучников. -- Целая серия случайностей -- вот причина того, что я второй, -- процедил сквозь зубы Билли Хант. -- На будущий год я буду первым! -- Ярчайшая улыбка Маета Фы. -- Глубоко потрясен гибелью друга и родственника, -- почти не оборачиваясь к камере, сказал Конт Портаго. Как, они родственники, удивилась мадам Мешкова. Ну, конечно же, они свояки, или как это там по-русски называется, сказала мадам Деникина. Дочь Володи в прошлом году вышла замуж за племянника Портаго, барона Ленца. Вот это для меня новость, сказала мадам Фофанова, и что же -- Катя довольна этим браком? Программа снова была прервана командой Ти-Ви-Мига. В сгущающихся сумерках под лучами фар провели какого-то типа в наручниках, потом показали внутренности полицейского фургона еще с двумя арестованными. Вокруг фургона мельтешила толпа репортеров и любопытных. Комментатор Мига, ловко поворачиваясь лицом к камере, частил в микрофон по-английски: -- Вдоль трассы гонки в окрестностях Парадизо полиция арестовала еще трех подозрительных, вооруженных снайперскими винтовками. Похоже на то, что кто-то из участников гонки был красной дичью для этих бравых егерей... Все сидели в креслах, один лишь победитель Андрей лежал в углу комнаты на ковре и смотрел не в телевизор, а в окно, где за холмами Библейской Долины остывал закат. Потом все ушли, и Андрей впервые остался наедине с Таней в своей "башенке", впервые с ней в отцовском доме. Несколько минут они молчали, чувствуя, как между ними встает зона пустоты и мрака. -- Таня, -- позвал наконец Андрей. -- Ты можешь мне сейчас дать? Голос его слегка дрожал. Происходит нечто особенное, подумала Таня, но вникать глубже в это особенное она не стала. В сумеречной, с плывущими по стене последними отсветами заката комнате ей почудилось, что от него исходит сейчас такой мощный зов, которого она не знала раньше. Она не сразу обернулась к нему, но тело ее откликнулось немедленно, и она вся раскрылась. Развязала бретельки на плечах, платье сродни тунике упало на пол. Сняла трусики и лифчик. Приблизилась к лежащему на ковре мужчине, который, кажется, весь дрожал, глаза которого светились, который исторгал жалкие кудахтающие звуки. Что он кудахчет, подумала она, опускаясь рядом с ним на локти и колени, может быть, так он плачет? Она подрагивала от столь знакомой ей по прежней жизни смеси мерзости и вожделения. Так у нее было впервые с Андреем -- он будто бы с ходу забил ее всю, от промежности до груди, ей показалось, что в этот момент он стал необычным, огромным, каждый раз ошеломляющим, словно Суп. -- Ну, значит, спасла меня, спасла, спасла, спасла? -- спрашивал он, зажав в ладонях ее бедра. Она молчала, стараясь не застонать, кусала губы. Гад, думала она, жалкая сопливая тряпка, фальшивый супермен, думала она и чуть раскачивалась в ритме его движений. -- Значит, выполнила задание? -- спрашивал он, хныкая, покрытый слезами и потом, и разрывая ее престраннейшей мощью изнутри. -- Выполнила задание своих хозяев? Уберегла ценный для России кадр? Что же ты молчишь, курва? Тебя же спрашивают, ну, отвечай... Таня, Танечка, отвечай... -- Я не могу говорить, -- прохрипела она, чувствуя, что еще миг -- и начнется извержение. Все это, однако, затягивалось, он нарочно все это затягивал. Мокрая рука его была слаба, но внутри все было раскалено, и она не выдержала -- застонала. -- Не можем говорить? -- бормотал он, захлебываясь в слезах. -- Храним профессиональную тайну, товарищ сотрудник? Однако спасать жизни ты можешь, можешь? Что же ты меня-то спасаешь, а Володечку не спасла, падла, ditry cunt, шлюха наемная... Изверглись все накопившиеся в нем ничтожность, слабость и страх, и она отвечала на могучий этот фонтан своими взрывами омерзительной жалости и защиты. Несколько минут они лежали рядом на ковре, не говоря друг другу ни слова. -- Прости, -- пробормотал он наконец. -- Уже после финиша один доброхот подбросил мне о тебе полную информацию. Прости, Таня... -- Он протянул руку и коснулся ее ГРУДИ. Она в ужасе отдернулась и прошипела: -- Мразь... Тогда он встал и открыл дверь в ванную. Полоса света пересекла ее ногу, она отдернула ногу. -- Твоя комната налево по галерее, -- сказал он. -- Там же ванная. Не тяни, через полчасика начнется прием. Ну, перестань, Танька. Ты права, какая-то мерзость из меня вылилась, но прости, прости. Вдруг она в ужасе услышала, что он усмехается, усмехается по-прежнему, как будто ничего не случилось, как будто он не промчался только что по трупу своего друга, как будто не излил какую-то свою трусливую слизь. -- Поговорим потом и все выясним. Ну, Танька, ну, вставай! -- Прежний снисходительно-победительный тон. -- Я тебе не Танька, -- прохрипела она не двигаясь. Он закрыл за собой дверь в ванную. Зашумела вода. Некоторое время она лежала не двигаясь. Ей казалось, что жизнь вытекает из нее, что она молниеносно худеет, что у нее будто бы выпирают все кости, злость и отвращение уходили вместе с жизнью, вместе с прелестью, которая раньше иногда и ее самое удивляла, все вытекало, и только лишь грусть, тяжкая и тревожная, наполняла сердце. Она понимала, что это последняя ее встреча с Андреем, что за этой дверью уже ничего не осталось для них двоих. Потом она встала, собрала все свое -- платье и сумки, -- отразилась в зеркале, равнодушно подумала, что прелесть еще осталась при ней, и пошла туда, куда он сказал, по галерее налево, в свою комнату -- мыться и готовиться к торжеству. В конце галереи она увидела силуэт девушки в темном свитере. Та сидела на перилах, привалившись к столбу, и курила. На Таню она не обратила никакого внимания. Эти приемы в честь "Антика-ралли" в доме предводителя дворянства Феодосийской губернии давно уже стали традицией. Кроме участников гонки, на них обычно присутствовали члены Временного правительства и видные врэвакуанты, руководство "Клуба Белого Воина", дипломаты якобы несуществующих посольств, тузы промышленности, в частности, и представители ханского двора, думцы, выдающиеся граждане -- все считали за честь получить приглашение в дом Лучникова-старшего, но и без приглашения явиться тоже не считалось зазорным: огромное дивное поместье на крутизне Сюрю-Кая было открыто для всех всю ночь. Толкучка, одним словом, возникала на славу, настоящая Ходынка. Что касается "врепремьера" Кублицкого-Пиоттуха, то он прибыл в "Каховку" тайно еще рано утром для того, чтобы доверительно побеседовать с Арсением Николаевичем. Когда-то Кублицкий-Пиоттух слушал лекции Арсения Николаевича по российской истории, был одним из любимых его учеников, впоследствии превзошел учителя и стал видным исследователем раннего русского христианства. В премьеры судьба занесла его без всякой на то его собственной воли, в силу каких-то меж- и внутрипартийных интриг. Однако, оказавшись наверху, скромный, интеллигентный и бедный Кублицкий-Пиоттух счел этот поворот судьбы для себя решающим, важнейшим, уверовал в свое избранничество и стал исполнять свой долг не за страх, а за совесть, хотя и охватывала его временами, а в последнее время все чаще, ошеломляющая растерянность. Учителя своего "врепремьер" застал на утренних гимнастических упражнениях. Слуга провел его в парк и предложил задрать повыше голову. Задрав оную, государственный деятель увидел в прозрачном коктебельском воздухе сухую фигуру старика Лучникова, карабкающегося по канату на отвесную скалу. Глядя снизу на этот подъем и последующий спуск, Кублицкий-Пиоттух все больше наполнялся уверенностью, что приехал по адресу, что старик Лучников уникален и тоже предназначен Господом для особого дела, как и он сам, Кублицкий-Пиоттух, а когда узнал, что скалолазание применяется Арсением Николаевичем как средство борьбы против появившихся головокружений, уверовал вовсе. Арсений же Николаевич еще сверху, со скалы, Заметив внизу фигуру премьера, понял, что опять история явилась по его душу, опять зовут герольдов трубы, и преисполнился сначала тоски, а потом решимости все эти исторические призывы от себя "отпульнуть". Весь день он бегал от Вити, как он называл главу правительства, ссылаясь на занятость, на подготовку к приему, а Кублицкий-Пиоттух весь день гулял по парку под скалистым профилем Пушкина или сидел в шезлонге, наблюдая море, думая, что в этом сегодняшнем созерцании, может быть, и кроется некий спиритуальный, но могущий перейти в политический выход из очередной растерянности. Страна же с утра до вечера благополучно пребывала без руководства. В сумерках прибыл секретариат премьера, был привезен темно-синий от Кардена костюм с "Владимиром" в петлице. Облачившись, Кублицкий-Пиоттух стал наблюдать из окна лучниковского кабинета съезд роскошных "мерседесов", "роллс-ройсов", "линкольнов" и "руссо-балтов" и вновь наполняться своей исторической растерянностью, которая, разумеется, достигла пика с прибытием машины советского ИПИ, бронированного "ЗИЛа". Перед церемонией награждения была минута молчания в память погибшего графа Новосильцева, "достойнейшего" гражданина и истинной гордости "российского спорта", как назвал его "врепремьер". Употребив эту несколько дерзкую формулировку, Кублицкий-Пиоттух бросил взгляд на "советских товарищей". Мясистое лицо директора Института по Изучению не выражало ничего. Вновь прибывший таинственный "генеральный консультант" Кузенков очень мило склонил голову. Тело графа Новосильцева было отправлено во Владимирский собор на мысе Херсонес. Там предстояло отпевание, и туда после окончания приема собирались отправиться все "одноклассники". Победители уже стояли рядом с "врепремьером". Кубки и медали, а также чеки денежных призов размещались на старинном инкрустированном столике. Отовсюду свисали и торчали микрофоны. Периодически вспыхивали софиты телевидения. Из четырех победителей Андрей Лучников был самым старым, самым элегантным и самым суровым. Таня стояла среди приближенных дам, смотрела на Андрея и отворачивала глаза -- ей не хотелось верить, что этот господин, сама уверенность и решимость, и тот хныкающий, слезящийся, повизгивающий ее истязатель -- одно и то же лицо. Конец, думала она, хватит с меня. Завтра же расплюемся. Никогда он больше ко мне не притронется. Я его не люблю. Да и любила ли когда-нибудь? Может быть, только в ту ночь, десять лет назад, на Качаловской, в лифте? Она чувствовала, что все вокруг смотрят на нее. Редактор "Курьера" и победитель "Антика-ралли" впервые представляет обществу свою новую жену. Изредка ее касался и взгляд Лучникова-старшего, стоявшего среди официальных лиц во второй линии. Он, очевидно, узнал в ней ту странную "финку" из Аэро-Симфи, но взгляд его был любезен. Он лучше своего сына в сто раз, подумала Таня. Он никому ничего не навязывает, никаких своих идей, да, может быть, и нет у него политических идиотских идей, быть может, единственная его идея -- это честь. Так ей подумалось впервые в жизни, да и слово "честь", собственно говоря, впервые в жизни она подумала, так объемно. Старое серебряное, тускнеющее до предела, но дальше уже не тускнеющее слово. Она гордо подняла подбородок и стояла, замерев и не обращая ни на кого внимания, в самой дивной своей позе, в полном блеске своей прелести, которая у нее после половых излишеств, надо признаться, отнюдь не уменьшалась, но увеличивалась. Лучников во время речи Кублицкого-Пиоттуха озирал собравшихся. Он видел угрюмые лица друзей и Танино лицо, вздернутое в непонятной ему гордыне. Что это вы так горделивы, сударыня? Какие у вас для этого основания, плебеечка московская, любимая моя, герцогиня Гэпэу? Кажетесь себе первой дамой бала? Увы, товарищ Лунина, вам далеко до Марго Фицджеральд, которая час назад прилетела из Флориды, чтобы поздравить своего Билли с несостоявшейся победой. Учитесь самопожертвованию, русская женщина, ведь вы же здесь просто по заданию вашей авторитетной организации. Впрочем, вы меня спасли, большое вам за это спасибо. Больше не буду на нее смотреть. Сегодня все смотрят на меня, на нас, сегодня мы -- победители. Вдруг он увидел среди советских гостей Марлена Кузенкова. Вот так сюрприз! Что означает его приезд? Ведь означает же что-то, так просто у них ничего не делается. Он встретился с ним взглядом, и они улыбнулись друг другу. Сюрпризы продолжались. В толпе мелькнули иронически улыбающиеся Октопус и Витася Гангут. Ага, стало быть, махнул все же "за бугор" советский Феллини. Надо будет с ними помириться, нельзя разбрасываться друзьями на старости лет. Потом он увидел своего духовника отца Леонида, обрадовался и устыдился: чуть ли не два года уже они не беседовали, не молчали вдвоем. Дух мой слаб, ты мне нужен, отец Леонид... Почему сказано, что все волосы на голове уже сочтены? В толпе присутствовал также какой-то особенный взгляд, направленный на него, он не мог его поймать, но чувствовал явственно. В глубине зала он увидел стоящего на подоконнике сына. Антон был в костюме с галстуком, и рядом с ним стояла какая-то девушка, он обнимал ее за плечи, а она просто сверкала красотой. Взгляд, особенный взгляд, продолжал чувствоваться, и Лучников никак не мог понять, откуда он на него направлен, пока вдруг не заметил в дверях женщину в черном свитере с белым отложным воротничком, волосы ее были стянуты в пучок на затылке, глаза спрятаны за дымчатым стеклом массивных очков. Вот откуда шел к нему этот "особенный" взгляд -- из-за этих дымчатых стекол. Кто она? Он не успел сосредоточиться. "Врепремьер" передал ему кубок, медаль и чек, заключенный в рамку кожаной папки. Аплодисменты. Прикосновение мягкой щеки Кублицкого-Пиоттуха. С кубком в руке он шагнул к микрофону. -- Милости-дарыни-и-дари, -- начал он и, еле заметно улыбнувшись, завершил обращение по-советски. -- Дорогие товарищи! Я уже говорил, что считаю подлинным победителем гонки своего погибшего друга, графа Владимира Новосильцева. Участие ветеранов в "Антика-ралли" -- это его идея. Я всегда преклонялся перед его спортивными качествами, меня всегда восхищала его верность идеалам нашей молодости. Это был человек чести и мечты, настоящий русский рыцарь. Бросить вызов гениальным гонщикам современности, таким, как Билли Хант и Конт Портаго, нашей островной талантливой молодежи -- это был великий риск. Однако Новосильцев предложил пойти на него для того, чтобы граждане Острова смогли именно в этот день прочесть на бортах наших машин аббревиатуру основанного нами нового русского политического клуба, Союза Общей Судьбы. Я надеялся, что именно граф Новосильцев объявит о создании нового клуба на этом торжественном акте. Этого не свершилось, и сейчас я беру эту миссию на себя. СОС не является политической партией, ибо призывает в свои союзники всех граждан по всему политическому спектру. Основная идея Союза -- ощущение общности с нашей исторической родиной, стремление выйти из островной эйфорической изоляции и присоединиться к великому духовному процессу человечества, в котором той стране, которую мы с детства называем Россией и которая именуется Союзом Советских Социалистических Республик, уготована особая роль. Мы призываем к размышлению и дискуссии и, в конечном историческом смысле, к воссоединению с Россией, то есть к дерзновенной и благородной попытке разделить судьбу двухсот пятидесяти миллионов наших братьев, которые десятилетие за десятилетием сквозь мрак бесконечных страданий и проблески волшебного торжества осуществляют неповторимую нравственную и мистическую миссию России и народов, идущих с ней рядом. Кто знает, быть может, Крым и будет электронным зажиганием для русского мотора на мировой античной трассе. В этот торжественный и столь любимый нашим населением день я счастлив сообщить о возникновении на островной части нашей страны Союза Общей Судьбы и о намерении нашего Союза участвовать в очередных выборах во Временную Государственную Думу. Мы не будем выставлять своих собственных кандидатов, но мы будем поддерживать тех кандидатов от разных партий, которые разделяют нашу историческую философию. Народ Острова должен сделать выбор, и выбор этот будет не слепым, но сознательным. Публикации "Курьера" и других сочувствующих СОСу органов печати дают правдивую картину нынешней жизни в Советском Союзе. От вас ничего не утаивают. В этом я могу поручиться своей честью. Выбор Общей Судьбы обернется для нас всех жертвой. О масштабах жертвы мы можем только догадываться. Что касается самого выбора, то он формулируется нами так: сытое прозябание на задворках человечества или участие в мессианском пути России, а следовательно, в духовном процессе нашего времени. Вы знаете меня, вы знали нашего героя графа Новосильцева, вы знаете летчика Чернока, промышленника Мешкова, профессора Фофанова, дипломатов Сабашникова и Беклемишева... Мы призываем вас присоединиться к Союзу Общей Судьбы, голосовать за людей, верных этой идее. Сейчас я говорю -- СОС! Господи, укрепи! Лучников поставил кубок на стол. Зал в этой паузе будто взорвался. Кто бы мог подумать, что собравшиеся здесь сливки общества поднимут такую бурю? Аплодисменты, свист, восторженные крики и ругательства, не обошлось даже без кошачьего мяуканья. Он поднял руку, и сразу все стихло. Власть идола уже действует, подумал он перед тем, как заключить свое выступление сердечной благодарностью в адрес организаторов ралли и правительства, фирм и спортивных союзов, дружеским приветом к иностранным участникам и гостям, а также и восхищением в адрес прелестных дам, почтивших нас сегодня своим присутствием. Он не просчитался. Камеры тут же обратились к дамам, сначала пропанорамировали все блестящее общество, а потом выделили "крупешником" мадам Татьяну Лунину, Марго Фицджеральд и Лючию Кларк. Последняя, разумеется, помахала телеобожателям ладошкой и крикнула в микрофончик: "Хелло, СОС! " И в этом Лучников нисколько не сомневался: никогда волшебная Лючия не упустит возможности выскочить на гребешок событий. Сенсация разразилась. СОС идет на выборы в Думу! Растерянный "врепремьер" Кублицкий-Пиоттух, спотыкаясь на каждом слове, завершил процедуру награждения. Билли Хант дьявольски злился: ему, видно, далеко не все перевели, но он понял, что речь идет вовсе не об автомобилях, что он вовлечен в какое-то дурацкое неавтомобильное дело. Замкнутое лицо отца. Посвистывающий в два пальца Антошка. Хохочущая и посвистывающая вслед за ним золотая девушка. Ба, да это одна из тех, что гостили весной в "Каховке"! Маета Фа попытался что-то сказать о движении "яки", однако опыта для таких дел ни у него, да и у самого движения явно не хватало, он то и дело сбивался с нового языка на татарский, русский и английский, получалась какая-то абракадабра, почти все смеялись. Надменное и безучастное лицо Татьяны. Всем своим видом показывает, что она здесь чужой человек. Сосредоточенное перешептывание сотрудников советского ИПИ. Марлен, с любопытством разглядывающий возбужденную толпу. "Особый" взгляд из-за дымчатых очков не оставлял Лучникова и тогда, когда он направился на юго-западную лужайку давать пресс-конференцию. Он успел разглядеть даму в черном свитерке и белых брюках. Довольно стройная фигурка, но принадлежит явно американской зануде, какая-нибудь молодая профессорша-русистка. Он спросил Брука, не знает ли тот случайно... Брук случайно все знал -- дама приехала из Нью-Йорка на сессию Международной Амнистии, миссис Колифлауа, или мадам Кэбидж, что-то в этом роде, босс... Лучников тут же забыл про даму. Между тем по всей территории "Каховки", в холлах, на террасах и на лужайках парка началась коктейль-парти с буфетом и ужином для желающих поужинать, которых оказалось немало. Таня вдруг осталась одна и, конечно, тут же подумала, что это хамство со стороны Андрея оставить ее одну среди всего этого "мудачества". Она взяла в буфете бокал мартини и направилась наверх, на площадку солярия, где, кажется, было меньше народу. Однако и там на нее все бесцеремонно уставились. Какие-то группы снобистской публики вполне бесцеремонно разглядывали ее и улыбались. Проходя мимо одной из таких групп, Таня даже сказала в лицо какой-то вешалке с драгоценностями: "Чего вылупилась, старая жопа? " Дама дернулась и быстро залопотала что-то по-французски, однако московский изыск явно дошел до всей опешившей компании. С угла террасы Таня смотрела на залив с проползающими габаритками ботов и яхт, на россыпь огней вдоль берега и на сверкающие, подмигивающие, переливающиеся кристаллы Коктебеля у подножия горы. Она смотрела вдаль, чтобы не видеть ярко освещенной лужайки неподалеку, где прямо на траве сидели журналисты, а лицом к ним "одноклассники", основатели СОСа, и среди них Андрей, стройный, в темно-синем костюме; хорош мужик, ничего не скажешь. Издали казалось, что десяти лет не прошло, что он все тот же лихой и веселый Луч, которого она полюбила десять лет назад в бардачке на Качаловской. Иллюзия, однако, быстро развеялась. Луч нацепил на нос пенсне "а-ля Чехов" и стал читать журналистам какой-то очередной стейтмент. Почему-то это пенсне чертовски раздражало Татьяну: даже очки нормальные не может завести, вечное это выпендривание, снобизм паршивый, все это мужество и решимость -- показуха, она-то знает теперь, сколько в нем дрожи и слизи, ее не обманешь, все -- выпендреж, и только ради подлого этого выпендрежа тянет миллионы счастливых людей за собой в грязную помойку. О-ля-ля, вот времена энд нравы, мужчины помешались на политике, красавицам приходится созерцать природу. Истоки лесбианства в этом, не так ли, сударыня? Она обернулась. Два плейбоя с усами а-ля Риимс нагло улыбались и протягивали ей свои карточки. Журналы "Сплетник" и "Ходок", мадам. Хотелось бы познакомиться. Оба мерзавца подошли очень близко, а один ("Ходок") даже положил ладонь Тане на бедро. Вы удовлетворены своим другом, мадам? Нет-нет, никаких сомнений, но наши читатели хотели бы знать некоторые подробности. Ваши интерсекции происходят спонтанно или существует какой-то режим, нечто вроде графика? Какие установки дает в этом смысле советская сексология? Противозачаточные средства, мадам? Известно ли вам, мадам, что ваш законный супруг Лунин стал чемпионом Союза по толканию ядра? У него есть любовница? Таня, сколько рук вам нужно, чтобы пересчитать своих друзей? Не видится ли вам, мадам, в Идее Общей Судьбы ярко выраженного мужского начала, стремления чего-то горячего и твердого внедриться в гигантскую женственную плоть? "Папаратце" между тем бегали вокруг и снимали эту так называемую беседу, матч в одни ворота, ибо мерзавцы не давали Тане и рта раскрыть. Наконец она стряхнула руку "Ходока" со своего бедра и небрежно щелкнула его по носу. У обоих, как говорится, челюсти отвисли. -- Встречный вопрос, фрайера, -- наглым ленивым голосом сказала Таня. -- А вы-то сами как относитесь к Идее Общей Судьбы? -- Горячо приветствуем! -- быстро проговорил "Ходок". -- Искренние сторонники, -- пробормотал "Сплетник". Она расхохоталась. -- Причина смеха, сударыня? -- быстро спросил "Сплетник". -- Род мастурбации, не так ли? -- выпалил "Ходок". Они явно были ошарашены ее ленивым и наглым тоном. -- Просто воображаю вас обоих в системе Агитпропа, -- сказала Таня. Стоящие неподалеку группы снобов с восторгом ей зааплодировали и засмеялись: как ловко мадам Лунина отбрила этих архаровцев! Браво! Браво! Вот, господа, чего не хватает всему нашему обществу, -- эдакий дерзкий демократизм, присущий советским людям! В самом деле надо чувствовать за собой некую могучую силу, чтобы с такой уверенностью и небрежностью обрезать бульварных газетчиков, эту сволочь, господа, которая на днях -- вы слышали? -- довела до слез княжну Вешко-Вершковскую... Никто не замечал, что Таня была на пределе. Она готова была уже зажать рот, чтобы не завопить от отчаяния, как вдруг увидела хозяина дома, который приближался к ней под руку-- мама! -- с Фредом Бакстером. И вдруг при первом же взгляде на двух высоченных стариков ей стало спокойно, она почувствовала себя в безопасности. Оба старика улыбались ей, а Бакстер, она глазам своим не верила, улыбался даже слегка застенчиво. Они начали с ней дружескую светскую болтовню, как будто давно знакомы, как будто между ними нет никаких неясностей. Арсений Николаевич сказал Тане, что хитрый Бакстер торгует у него часть горы, жадная рука американского империализма тянется к долине за северным склоном, только фигушки получит, долина за северным склоном -- это рай земной. Вы еще там не были, Татьяна? Вот завтра и пойдем, но только, учтите, пешком; впрочем, вы ведь отличная спортсменка. Там будет обед на натуральной ферме; вообразите, Таня, ни электричества, ни газа, ни даже атомной энергии, все как в XVII веке, но вы увидите, как все отлажено и как все чудно устроено -- если бы человечество смогло на этом остановиться! Сказав все это и совершеннейшим образом Таню очаровав, а заодно и показав любопытствующим, как следует обращаться с подругой его сына, Арсений Николаевич извинился и с гибкостью отчалил, оставляя их вдвоем с Бакстером. Чудо из чудес-- старый бандюга явно волнуется. Таня улыбнулась и спросила, все ли он о ней знает. О да, дарлинг, конечно, сказал он с грустной улыбкой, я узнал о вас все еще в ту ночь. Как только мы вылетели из Аэро-Симфи на Москву, мой секретарь уже предоставил мне о вас полнейшую информацию. Не представляю уж, каким образом эта сволочь так быстро ее добывает, эту дьявольскую информацию. Все переплелось, дарлинг, в говенном мире -- Си-ай-эй-кэй-джи-би-осваг-си-ай-си-шиибет-дозьем-бюро, -- все это дерьмо плюс частный сыск, дарлинг. Я знал о вас все, летя в Москву, да и потом все это время, пока вы жили здесь, а я путешествовал, все это время какая-то информация поступала. Зачем я снова здесь? Ну, видите ли, "Элис"-то еще в Ялте, и я собирался... Ну, в общем, дарлинг, честно говоря, я просто вас хотел увидеть. Я вас прошу, дарлинг, полминуты молчания, я должен вам что-то сказать. Я понимаю, вы пошли тогда со мной из-за отчаяния, или из-за злобы, или еще из каких-то неприятных чувств. Я вас прошу... знайте всегда, что старый Бак вычеркнул это из памяти, ничего не было. Что? Благородно, вы говорите? Пожалуйста, можете иронически улыбаться, но я старомодный человек, пусть это будет благородно. Леди, я обожаю вас. Как вы сказали, сэр, аdmirе? Yes, Lady, but I might better say: I аm in аwе оf уоu... (7*). Это слишком сильно переводится по-русски. Благоговею. Простите, но перевод как раз и отражает английский смысл. Да как же вы можете благоговеть перед шлюхой? Леди, я рассержусь, прошу вас, вы предмет моего обожания... Вдруг у нее вырвалось: -- Бак, спасите меня! Вытащите меня отсюда, увезите куда-нибудь! Он смотрел на нее внимательно и очень проникновенно, ей и впрямь показалось, что это отец на нее смотрит. -- Нет ничего легче, -- сказал он. -- Для меня нет ничего легче, я могу увезти вас, куда вы захотите, когда вы захотите, и дать вам все, что вы захотите, -- во всяком случае, полный комфорт и полную защиту. Однако не смеетесь ли вы надо мной, леди? -- Бак, вы бы знали, как я запуталась. -- Я знаю все. -- Вы не все знаете. -- Все, за исключением Андрея. -- Вот именно. "Леди? " -- спрашивали голубые выцветшие глазки. Он и в самом деле в меня влюблен, подумала Таня, причем и в самом деле в каком-то старомодном стиле. Она посмотрела ему прямо в глаза, стараясь этим взглядом дать ему понять все: ее уже больше ничего не привязывает к Андрею, все отгорело. -- ОК., -- сказал Бакстер. -- Где вы хотите жить, Таня? -- В Новой Зеландии, -- сказала она. -- ОК, -- кивнул он. -- Там есть чудесные места и вовсе не так скучно, как некоторые полагают. -- Ну вот... вот... в Новой Зеландии... -- забормотала Таня. -- Вот-вот-вот... Нью Зиланд... там, где не скучно, как некоторые полагают. Ее стала бить дрожь. Мимо столика, за которым они сидели над коктебельской долиной, промелькнула некая тень, деликатно клацнул фотозатвор. -- Таня, возьмите себя в руки, -- пробормотал Бакстер. -- Не волнуйтесь. Не беспокойтесь ни о чем. Все снимки будут уничтожены. Если хотите, мы вылетим отсюда сегодня же. Хотите, полетим сначала в Лондон, в Париж, в Нью-Йорк или сразу в Новую Зеландию... Или выйдем ночью в море на "Элис". Хотите, отправляйтесь одна или с моей доверенной секретаршей миссис Хиггинс... Короче говоря, может быть, старый болт сошел с резьбы, но для себя я решил твердо: уоu аrе mу quееn fоr the rеst оt mу 1ifе... (8*) Простите, Таня, это из одной старой песенки. -- Неужели это правда, Бак? -- Она уже поняла, что и в самом деле спасена, что тупик вдруг раздвинулся и вдалеке появилась блаженная Новая Зеландия, но тут снова шторы стали задвигаться. -- Нет, ничего не получится. Бак. Ваши информаторы сообщили о моих детях, конечно? Я не могу бросить детей, а они их ко мне никогда не отпустят. Они никогда не отпускают родственников к "невозвращенцам". -- Это не проблема, -- сказал Бакстер. -- Я просто позвоню Алексею, и все будет улажено за один день. -- Какому Алексею? -- удивилась Таня. -- Косыгину. -- Бакстер похлопал наивными глазками. -- Он мне не откажет. Мы с ним много раз вместе рыбачили. Она расхохоталась. Как просто, оказывается, жить в этом мире! Фред Бакстер звонит Алексею Косыгину, и -- нет проблем! Рыбалка, гольф, зеленые склоны зеленой ньюландии. Поехали, Бак. Произведем еще одну сенсацию сегодняшнего вечера. Нет, Андрею мы ничего не скажем, не будем