ать этих людей прогрессивными силами в нашем понимании, -- сказал Марлен Михайлович. -- 0-хо-хо, мороки-то с этим воссоединением, -- вдруг заговорил "Окающий". -- Куда нам всех этих островитян девать? Сорок партий, да и наций, почитай, столько же... кроме коренных-то, татар-то, и наших русаков полно, и греков, и арабов, иудеи тоже, итальянцы... о-хо-хо... даже, говорят, англичане там сеть... -- В решении подобных вопросов партия накопила большой опыт, -- высказался "Пренеприятнейший". -- Многопартийность, как вы, конечно, понимаете, это вопрос нескольких дней. С национальностями сложнее, однако, думаю, что грекам место в Греции, итальянцам -- в Италии, русским -- в России и так далее. Все помощники, и Марлен Михайлович, и даже "Видное лицо" теперь чутко молчали. Разговор теперь пошел между "портретами", и нужно было только надлежащим образом внимать. -- Высылка? -- проскрипел "Окающий". -- Ох, неохота опять такими делами заниматься. -- не высылка, а хорошо сбалансированное переселение, -- сказал "Пренеприятнейший", -- не так, как раньше. -- Он усмехнулся. -- С соблюдением всех гуманистических норм. Переселение всех пришлых нацгрупп. Коренное население, то есть крымские татары, конечно, будут нетронуты и образуют автономию в составе, скажем. Грузинской ССР. -- Красивая идея-то, -- сказал "Окающий" и почесал затылок. -- Ох, однако, мороки-то будет! С американцами договариваться... -- Договоримся, -- надменно улыбнулся "Пренеприятнейший". -- Дело, конечно, непростое, но не следует и переоценивать. Идеологический выигрыш от ликвидации остатков другой России будет огромным. -- А экономический-то, -- прокряхтел "Окающий". -- Сколько добра-то к нам с Острова течет -- валюта, электроника... -- На идеологии мы не экономим, -- сказал "Пренеприятнейший". -- Ваши предложения, товарищ Кузенков, -- вдруг произнес "Замкнутый", отодвинул от себя полностью завершенный орнамент и поднял на Марлена Михайловича очень спокойные и очень недобренькие глаза. Заряд адреналинчика выплеснулся в кровь Марлена Михайловича от этого неожиданного вопроса. На мгновение он как бы потерял ориентацию, но, наклонив голову и сжав под столом кулаки, весь напрягшись, взял себя в руки. "Спасибо теннису, научил собираться", -- мелькнула совсем уж ненужная мысль. -- Прежде всего, товарищи, -- заговорил он, -- я хотел бы подчеркнуть, что в меру своих сил на своем посту я стараюсь воплощать в жизнь волю партии. Любое решение, принятое партией, будет для меня единственно правильным и единственно возможным. -- Он сделал паузу. -- Иначе бы вы здесь не сидели, -- усмехнулся "Пренеприятнейший". Какая усмешечка, подумал Марлен Михайлович, можно ли представить себе более наглую античеловеческую усмешечку. Вес остальные молчали, реакции на "заверение в любви" со стороны остальных как бы не было никакой, но помощник "Видного лица" одобрительно прикрыл глаза, и Марлен Михайлович радостно осознал, что не просчитался с этой фразой. -- Что касается моих предположений как специалиста по островной проблеме, а я посвятил ей уже двадцать лет жизни, то я предостерег бы в данный исторический момент от каких-либо определенных шагов окончательного свойства. Политическая ситуация на Острове сейчас чрезвычайно запутана и усложнена. Есть симптомы появления нового национального сознания. В четвертом поколении русской эмиграции, то есть среди молодежи, распространяются идеи слияния этнических групп в новую нацию так называемых яки. Намечается поляризация. Эта вдохновенная, но неорганизованная группа молодежи противопоставляет себя Союзу Общей Судьбы, который выражает то, что я назвал здесь состоянием умов. Симпатия к Советскому Союзу и даже тенденция к слиянию с ним -- главенствующая идея на Острове, несмотря ни на что. Естественно, в этом русле идут и многочисленные левые, и коммунистические партии, которые, к сожалению, все время борются друг с другом. Влияние китайцев слабое, хотя и оно в наличии. Анархические группы появляются, исчезают и снова появляются, не следует, разумеется, забывать и об осколках институтов Старой России, об административном аппарате так называемых врэвакуантов. Группу татарских националистов тоже нельзя сбрасывать со счета, хотя в ней с каждым днем усиливается влияние "яки". Для татар "яки" -- это хорошая альтернатива русской идее. Существуют и полууголовные, а, следовательно, опасные группировки русских крайне правых, "Волчья Сотня". Что касается Запада, то в стратегических планах НАТО Крыму сейчас уже не отводится серьезного места, но тем не менее действия натовских разведок говорят о пристальном внимании к Острову как к возможному очагу дестабилизации. Словом, по моему мнению, если бы в данный момент провести соответствующий референдум, то не менее 70 процентов населения высказалось бы за вхождение в СССР, однако 30 процентов -- это тоже немало, и любое неосторожное включение в сеть может вызвать короткое замыкание и пожар. Через три месяца на Острове предстоят выборы. Естественно, они должны хоть в какой-то степени прояснить картину. Нам нужно использовать это время для интенсивного наблюдения, дальнейшего усиления нашего влияния путем расширения всевозможных контактов по специальным сферам, распространения нашей советской идеологии, в частности увеличения продажи политической литературы. Должен, в скобках, заметить, что эта литература, так сказать, ходовой товар на Острове, но. опять же в скобках, хотел бы предостеречь от иллюзий -- тяга к советским изданиям сейчас своего рода мода на Острове, и она может в один прекрасный момент измениться. В интересах нашего дела, мне кажется, будет победа на выборах Союза Общей Судьбы, однако мы должны воздержаться от прямой поддержки этой организации. Дело в том, что СОС (так читается аббревиатура Союза) -- явление весьма неоднозначное. Во главе его стоит тесно сплоченная компания влиятельных лиц, так называемые "одноклассники", среди которых можно назвать издателя Лучникова, полковника Чернока, популярного спортсмена графа Новосильцева, промышленника Тимофея Мешкова. Мне хотелось бы, товарищи, особенным образом подчеркнуть почти нереальную в наше время ситуацию. Эта группа лиц действительно совершенно независима от влияния каких бы то ни было внешних сил, это настоящие идеалисты. Движение их базируется на идеалистическом предмете, так называемом комплексе вины перед исторической родиной, то есть перед Россией. Они знают, что успех дела их жизни обернется для них полной потерей всех привилегий и полным разрушением их дворянского класса и содружества врэвакуантов. Взгляды их вызовут улыбку у реального политика, но, тем не менее они существуют и мощно распространяют свое влияние. Найти истинно научную, то есть марксистскую, основу этого движения нелегко, но возможно. Впрочем, это предмет особого и очень скрупулезного анализа, и я сейчас не могу занимать этим ваше внимание, товарищи. Теоретический анализ -- дело будущего, сейчас перед нами актуальные задачи, и в этом смысле СОС должен стать предметом самого пристального и очень осторожного внимания. Как любое идеалистическое движение, СОС подвержен эмоциональным лихорадкам. Вот и в настоящее время он переживает нечто вроде подобной лихорадки, которая на первый взгляд может показаться резкой переменой позиции поворотом на 180 градусов. Марлен Михайлович перевернул страницу и, вдруг уловив в воздухе нечто особенное, затормозил на минуту и поднял глаза. То, что он увидел, поразило его. Все присутствующие застыли в напряженном внимании. Все, не отрываясь, смотрели на него, и даже "Пренеприятнейший" потерял свою мину пренебрежения, даже мешочки на его лице как бы подобрались и обнаружились остренькие черты его основного лица. Тут наконец до Марлена Михайловича дошло: вот она -- главная причина сегодняшнего высокого совещания. Обеспокоены "поворотом на 180 градусов", перепугались, как бы не отплыл от них в недосягаемые дали Остров Крым, как бы не отняли того, что давно уже считалось личной собственностью. Ага, сказал он себе не без торжества, шапками тут нас не закидаешь. Впоследствии Марлен Михайлович, конечно, самоедствовал, клял себя за словечко "нас", казнился, что в минуту ту как бы отождествил себя с "идеалистами", встал как бы в стороне от партии, но в эту конкретную минуту он испытал торжество. Ишь ты, десантниками дело хотел решить! Какой прыткий! Никого он, видите ли, не знает и знать не хочет, лидер человеческих масс, фараон современный! Знаешь, боишься, трепыхаешься в растерянности, даже и соседа своего через два стула боишься. Впрочем, соседа-то, может быть, больше всего на свете. "Пренеприятнейший" сообразил, что пойман, вновь скривился в надменной гримасе, откинулся в кресле, заработал короткими пальцами, даже зевнул слегка и посмотрел на часы, но это уже было явное притворство, и он понимал, что притворство -- пустое. Марлен Михайлович продолжал: -- На самом деле поворота нет. Есть только некоторое увлечение идейками наших диссидентов, новой эмиграции, типично идеалистическая рефлексия. Редактор "Русского Курьера" Лучников, несомненный лидер движения, не боится пули "волчесотенцев", но боится презрительного взгляда какого-нибудь джазиста или художника, московских друзей его молодости. Именно этим объясняется некоторый сдвиг в освещении советской жизни на страницах "Курьера". -- Он сделал еще одну паузу перед тем, как произнести завершающую фразу своего сообщения, фразу, которая еще и вчера казалась ему опасной, а сейчас стала опасней вдвое, втрое, чрезвычайно опасной под щелочками глаз "Пренеприятнейшего". -- Я глубоко убежден, что перед решительными событиями на Острове "одноклассники", опасаясь обвинения в предательстве, хотят показать своему населению так называемую правду о советском образе жизни, хотят, чтобы люди, привыкшие к одному из самых высоких в мире жизненных стандартов и к условиям одной из самых открытых буржуазных псевдодемократий, полностью отдавали себе отчет, на что они идут. голосуя за воссоединение с Великим Советским Союзом. Без этого эпитета, товарищи, имя нашей страны в широких массах на Острове не употребляется. Уверен также, что следующим шагом "одноклассников" будет атака на прогнившие институты старой России, на Запад, а также сильная полемика с националистами "яки". Учитывая всю эту сложную ситуацию, я предложил бы в настоящий момент воздержаться от окончательного решения проблемы, не снимать руку с пульса и продолжать осторожное, но все усиливающееся наблюдение событий и людей. Марлен Михайлович закрыл папочку и некоторое время сидел, глядя на лживо-крокодиловую поверхность с оттиском трех римских цифр в углу -- XXV. -- Будут ли вопросы к Марлену Михайловичу? -- спросило "Видное лицо". -- Вопросов-то много, ох, много, -- пропел "Окающий". -- Начнем спрашивать -- до утра досидимся. -- Марлен Михайлович, -- вдруг мягко позвал "Пренеприятнейший". Марлен Михайлович даже слегка вздрогнул и поднял глаза. "Пренеприятнейший" смотрел на него с любезной, как бы светской улыбкой, показывая, что смотрит теперь на него иначе, что он вроде бы его разгадал, раскусил, понял его игру, и теперь Марлен Михайлович для него "несвой", а потому и достоин любезной улыбочки. -- Вы, конечно, понимаете, Марлен Михайлович, как много у меня к вам вопросов, -- любезно проговорил он. -- Бездна вопросов. Огромное количество неясных и ясных... -- пауза, -- ... вопросов. Вы, конечно, это превосходно понимаете. -- Готов к любым вопросам, -- сказал Марлен Михайлович. -- И хотел бы еще раз подчеркнуть, что главное для меня -- решение партии. История показала, что специалисты могут ошибаться. Партия -- никогда. По бесстрастному лицу помощника Марлен Михайлович понял, что в этот момент он слегка пережал, прозвучал слегка -- не-совсем-в-ту-степь, но ему как-то уже было все равно. -- Есть такое мнение, -- сказал "Замкнутый". -- Командировать Марлена Михайловича Кузенкова в качестве генерального консультанта Института по Изучению Восточного Средиземноморья на длительный срок. Это позволит нам еще лучше вникнуть в проблему нашей островной территории и осветить ее изнутри. -- "Замкнутый" скуповато улыбнулся. -- Вот вы-то, Марлен Михайлович, и будете теперь нашей рукой на пульсе. Непосредственные распоряжения к вам будут поступать от товарища... -- Он назвал фамилию "Видного лица", потом поблагодарил всех присутствующих за работу и встал. Совещание закончилось. Марлен Михайлович вышел в коридор. Голова у него слегка кружилась, и весь он временами чуть подрагивал от пережитого напряжения. "Спасибо теннису, -- опять подумал он, -- научил расслабляться". Вдруг его охватила дикая радость -- уехать на Остров "на длительный срок", да ведь это же удача, счастье! Пусть это понижение, своего рода ссылка, но надо судьбу благодарить за такой подарок. Могли бы ведь по-идиотски и послом отправить в какой-нибудь Чад или Мали. Нет-нет, это удача, а перенос "кураторства" прямо в руки "Видного лица" означает, что это даже и не понижение, что это просто перенос всей проблемы на более высокий уровень. "Видное лицо" взяло его под руку, шепнуло на ухо: "Рад, шиздюк? " -- и подтолкнуло со смешком локтем в бок. -- Не скрою, рад, -- сказал Марлен Михайлович. -- Решение мудрое. В этот момент мне будет полезнее быть там. Ну и Вера, знаешь... она ведь умница, очень поможет... -- Нет, брат, жена тебе там только обузой будет, -- усмехнулось "Видное лицо". -- В Тулу-то со своим самоваром? Эх, Марлуша, я тебе даже немного завидую. Вырвусь на недельку, погуляем? Марлен Михайлович заглянул в глаза "Видному лицу", своему новому непосредственному шефу, и понял, что дискутировать вопрос о Вере Павловне и ребятах бессмысленно -- уже обсуждено и решено: "якоря" у Марлена Михайловича должны остаться дома. Что же, после дела Шевченко можно понять беспокойство иных товарищей, даже и по поводу людей высокого ранга. -- Гарантирую, что погуляем неплохо. -- Марлен Михайлович улыбнулся в духе баньки. -- Нельзя мне, -- с искренней досадой сказало "Видное лицо". -- Заметный я. Там ведь в баньке небось не спрячешься? -- Не спрячешься, -- подтвердил Марлен Михайлович. -- Вездесущая пресса. Сумасшедшее телевидение. -- Ты и сам смотри, -- строго сказало "Видное лицо". -- Можешь не волноваться, -- сказал Марлен Михайлович. Они дошли до конца пустынного коридора и сейчас стояли на краю зеленой ковровой дорожки. Перед ними была только белая стенка и бюст Ленина, выполненный из черного камня и потому несколько странный. "Видное лицо" положило руку на плечо Марлену Михайловичу. -- Ну, а маму свою Анну Макаровну Сыскину ты напрасно от общества прячешь. Таких, как она, коминтерновок, считанные единицы остались. Марлен Михайлович ответил своему покровителю бледной благодарной улыбкой. XII. Старая римсксая дорога Старт "Антика-ралли" обычно давался в Симферополе у истоков Юго-Восточного Фриуэя, но до начала древней дороги Алушта -- Сугдея спортсменам предоставлялось право выбора: можно было устремиться к промежуточному финишу по стальной восьмирядной дороге, проносящейся, как стрела, мимо самой высокой крымской горы Чатыр-Даг, и можно было при желании покинуть фриуэй по любому из десяти съездов и попытать счастья на запутанных асфальтовых кольцах внизу. Главная цель каждого участника -- выскочить раньше других на старую дорогу, ибо там на ее серпантинах каждый обгон превращался едва ли не в игру со смертью. Конечно, 70 километров прямого фриуэя для любого водителя, казалось бы, благодать, жми на железку да и только, но там, на фриуэе, между гонщиками начиналась такая жестокая позиционная борьба, такая "подрезка", такое маневрирование, что многие выбывали из соревнований, влепившись в барьеры или друг в друга, и потому наиболее хитроумные предпочитали покрутить по виражам асфальтового лабиринта мимо Машут-Султана, Ангары, Тамака, чтобы вынырнуть перед носом ревущей разномастной толпы машин уже в Алуште и устремиться сразу на Демир-джи по самой "Антике", волоча за собой хвост гравийной пыли, которая сама по себе доставляет соперникам мало удовольствия. Лучников и Новосильцев разработали хитрый план. Граф нырнет в первый же "рэмп" и исчезнет из поля зрения, а Андрей постарается на своем "турбо" снизить скорость основного потока машин на фриуэе насколько возможно, будет "подрезать" носы лидерам, менять ряды, неожиданно тормозить. Если граф выскочит первым на "Антику", его не удастся обставить ни Билли Ханту, ни Конту Портаго, не говоря уже о местных гениях. Прибыли и на этот раз лучшие гонщики мира, не меньше десятка суперзвезд, десятка три просто звезд, а остальные все звездочки, но горящие ярчайшей дерзостью и честолюбием. Всего к старту было допущено 99 машин. "Сто минус единица", "100-1" - рекламные цифры для маек, курток, сигарет, напитков... На громадном паркинге возле "Юго-Востока" разномастные машины всевозможных марок проверяли тормоза и рулевое управление, постепенно занимали места на линии старта, откуда вся ревущая масса низвергнется на фриуэй. За линией старта кипела многотысячная толпа. Трибуны вокруг статуи Лейтенанта были переполнены шикарной публикой. Вертолеты телевидения висели над площадью. Повсюду сновали пресса, "папаратце" и камерамены. "Антика-ралли" давно уже стало в Крыму чем-то вроде национального праздника. Оно объединяло всех и в то же время обостряло соперничество между этническими группами: татарам, конечно, хотелось, чтобы выиграл татарин, англо-крымчане делали ставку на своих, врэвакуанты, то есть русские, рассчитывали на своих героев и так далее... В последние годы на "Антика-ралли" побеждали международные "тигры", вроде присутствующих сейчас Билли Ханта и Конта Портаго. У Билли Ханта, белозубого, медного от загара красавца, машина так и называлась "хантер", то есть "охотник". Трудно было определить, какая модель взята за основу этого чудовища. Вдоль корпуса ее красовались значки разных фирм: "Альфа-Ромео-трансмиссия", "Тормоза Порше", "Мустанг-карбюрейтер"... -- и за каждый такой значок фирмы отваливали Ханту огромные премии, но тот плевать хотел на деньги. Билли был настоящий фанатик автоспорта, или, как в Москве говорят, "задвинутый". Всякий раз к каждой гонке он сам конструировал своих "охотников", заказывая фирмам разные узлы по собственным чертежам. Жизнь вне автоспорта проходила для Ханта чем-то вроде череды туманных миражей. В него влюблялись мировые красавицы, вроде миллионной модели Марго Фицджеральд, и он снисходительно принимал их любовь, но не успевали журналы осветить медовые денечки, как тут же им приходилось описывать разрывы: красотки не выдерживали головокружительной жизни Ханта, а тот не задумываясь отдал бы их всех за одну-единственную свечу зажигания. Кстати говоря. Билли называл своих лошадок "охотниками" неспроста. На всех гонках он выбирал жертву, лидера, начинал за ним охоту, шел на хвосте, бесил бесконечным плотным преследованием, а потом, недалеко уже от финиша, "брал зверя". Конт Портаго, худой и надменный юноша (впрочем, ему исполнилось уже 36 лет), был гонщиком совсем другой манеры. Он как бы никого не замечал в своей "испано-сюиза-фламенко" серебряно-серой окраски, он как бы боролся только со временем, его волновала только скорость, и он только лишь слегка кривил тонкие кастильские губы, когда кто-нибудь "путался под ногами". На нескольких последних гонках вот он-то как раз и оказался добычей "охотника" Ханта, однако все равно как бы не замечал его и никогда не комментировал свои поражения. Личная жизнь Конта оставалась для прессы загадкой. Лучников сидел за рулем своего "питера", стоявшего уже на линии старта, и спокойно смотрел, как репортеры кружатся вокруг "хантера" и "фламенко". Вокруг него тоже шла напряженная работа средств массовой информации. Сенсацией было уже то, что 46-летний издатель влиятельной газеты участвует в гонке. Еще одной и, пожалуй, еще большей сенсацией были надписи на его бортах: "СОС! Союз Общей Судьбы! Присоединяйтесь к СОСу! СОС! " Несколько человек подлезали с вопросами, совали в окно микрофончики, но Лучников отодвигал их ладонью и спокойно курил. Разумеется, загадочно улыбался. Это необходимо -- загадочная улыбка. И вот он увидел главную сенсацию дня -- автомобиль графа Новосильцева под номером "87" и под экзотическим названием "Жигули-камчатка". Похоже было, что от Волжского автозавода осталась в этом аппарате только жестяная коробка, эмблема с ладьей да первая часть названия, зато "Камчатка", личная "Камчатка" графа, могущественно преобладала. Автомобиль представлял из себя открытое купе с одним лишь водительским сиденьем. За счет остального пространства, видимо, произошло увеличение мощности двигателя, там, видимо, были расположены какие-то новые узлы, покрытые стальным кожухом и теплоизоляцией. Система фар собственной конструкции, призванная прорезать гравийную пыль античной дороги, украшала передок. Жигулевский корпус был поставлен на шасси также собственной графа Новосильцева конструкции. Широченные шины с торчащими шипами и массивные, каучуковые, ярко раскрашенные бамперы, окружающие весь корпус машины и предназначенные для расталкивания конкурентов. Торчащая из-под заднего бампера выхлопная труба, похожая на реактивное сопло. Невиданная доселе система больших и малых зеркал, позволяющая графу видеть и вдаль и прямо под колесами. Лучников впервые увидел это чудище только сейчас, на старте: Новосильцев никому не показывал машину, даже "одноклассникам". Лучников улыбнулся. "Камчаткой" Володечку называли в гимназии вплоть до седьмого класса за его пристрастие к задним партам, там он вечно копошился: или домашнее задание сдувал, или бумагу жевал, чтобы бросить комок отвратительной массы в отличника Тимошу Мешкова, или что-то мастерил, какую-нибудь очередную пакость, или, наоборот, что-нибудь весьма милое и забавное, словом, жил на задах своей "отдельной, частной" жизнью, даже, кажется, онанизмом занимался. Потом вдруг это прозвище мгновенно забылось. После каникул, проведенных у тети в Сан-Франциско, прыщавый шкодливый граф вернулся в Симфи суперменом, спортсменом, молодым мужчиной. Тогда и началось -- бокс, каратэ, прыжки с вышки и автогонки, гонки, гонки. Тогда у графа появилась другая кличка, примитивно возникшая из фамилии, "Ново-Сила", но она-то закрепилась, даже и сейчас употребляется иногда "одноклассниками". То, что Володечка вдруг вспомнил детство и "Камчатку", показалось Лучникову и трогательным, и уместным. Он помахал Новосильцеву перчатками, но тот не заметил. Репортеры и "папаратце" крутились вокруг его машины, и он явно позировал в своем головном уборе, оставшемся от прежних гонок, -- нечто похожее на древний галльский шлем с крылышками. Лозунги СОСа красовались и на его бортах, но трудно было сказать, что больше интересовало репортеров -- лозунги ли эти, сам ли легендарный граф или его новая машина. Новосильцев медленно катил к своему месту старта, иногда останавливался и что-то говорил, загадочно улыбаясь. Неподалеку на открытой платформе Ти-Ви-Мига был телевизор, и Лучников мог видеть крупно его загадочно улыбающееся лицо, сменяющееся изображением "Жигули-камчатки" сверху из вертолета. Граф вдруг попросил репортеров отойти от машины и продемонстрировал один из своих секретов -- разворот. Это действительно было сногсшибательно -- неуклюжая на вид конструкция раскрутилась буквально вокруг своей оси. Лучников нашел взглядом Билли Ханта. Тот внимательно смотрел на машину Новосильцева. Конт Портаго, естественно, ни на кого не смотрел, полировал ногти, что-то насвистывал. -- Хей, челло! -- услышал вдруг Лучников обращенный к себе веселый возглас. Он увидел торчащую над толпой голову своего сына Антошки. Тот пробирался к нему и махал кепкой с надписью "ЯКИ! ". Лучников и обрадовался, и устыдился. Совершенно не думаю ни о ком из близких: ни о сыне, ни об отце, ни о матери Антона, прозябающей в Риме, ни, между прочим, даже о новой своей жене, которая сейчас, наверное, на трибунах не сводит бинокля с моей машины. В самом деле, я совсем "задвинулся", заполитиканствовался, чокнулся на этой проклятой России, вот уж действительно Сабаша прав -- стал настоящим "мобилом-дробилом". -- Хей, челло! -- кричал ему сын, словно неожиданно увиденному приятелю. Обращение "челло" так глубоко вошло в обиход, что даже врэвакуанты иногда им пользовались, хотя большинство из них решительно отвергало жаргон яки. Образовалось оно из обыкновенного русского "человека". С севера, однако, из англо-крымских поселений ползло "феллоу", а из многочисленных в пятидесятые годы на Острове американских военных баз горохом сыпалось энергично-хамоватое слово "мэн". Образовался очаровательный гибрид "челлоу-мэн" (Андрей с компанией в молодости восхищались этим словечком), а затем и "челло", человек, превратился в своеобразную виолончель. Лучников открыл правую дверь, и Антон влез в машину. -- Атац, -- сказал Антон и зачастил далее на яки, явно щеголяя своими познаниями. Лучников не понимал и половины этого словоизвержения, но из другой половины уловил, что он, "атац", -- молодец, что "Антика-ралли" -- это "яки", это "холитуй" ("холидэй" плюс "сабантуй", то есть "праздник") для всех, но на "виктори" пусть не рассчитывает, победит сильнейший, фаворит "яки" двадцатитрехлетний Маета Фа на двухсотсильном "игле". -- На игле или на игле? -- спросил Лучников и взъерошил Антону затылок. -- Ты русский-то еще не забыл? Давай по-русски. Антон не без скрытого облегчения перешел на язык предков. -- Забавно, что мы с тобой стали чем-то вроде политических противников, папа, -- сказал он. -- Да никакие мы не противники, -- сказал Лучников. -- Ты что же, нас и за силу не считаешь? -- спросил Антон. -- По-твоему, у "яки-национализма" нет перспектив? -- Слишком рано, -- не без некоторой грусти сказал Андрей. -- Через три поколения это могло бы стать серьезным, если бы Остров существовал. -- Куда он денется? -- сказал Антон. -- Не утонет же. -- Его притянет материк, -- сказал Андрей. -- А вот мы, молодежь, считаем вашу идею бредовой, -- без всякой злости задумчиво сказал Антон. -- Как можно объявлять Остров русским? Это империализм. Ты знаешь, что русской крови у нас меньше половины. -- В Союзе, между прочим, уже тоже меньше половины, -- проговорил Андрей. Громовой голос по радио объявил, что до старта осталось десять минут, и пригласил всех участников занять места. Лучников пустил мотор и стал наблюдать приборы. Краем глаза заметил, что сын смотрит на него с уважением. -- Дед сегодня дает прием? -- спросил Андрей. -- Конечно! -- воскликнул Антон и перешел на английский. -- It's going to be what the americans call a swell party! (6*) Все участники ралли и масса шикарной публики. Кстати, твоя мадам будет? Я ведь с ней слегка знаком. Ее зовут Тина? -- Таня, -- сказал Андрей. -- Тина или Таня? -- переспросил Антон. -- Таня. Какая, к черту, Тина? -- Яки, атац! До вечера! Не торопись на трассе. Маета Фа все равно непобедим. -- Яки, челло! -- сказал Лучников. Осталось полторы минуты до старта. Он включил свое СВ-радио и сказал Тане: -- Привет. -- Как дела? -- спросила она. -- Нормально, -- сказал он. -- Найди Брука и вылетай на его вертолете в Сугдею. -- Но мы же иначе планировали, -- запротестовала она. -- Найди Брука и вылетай к финишу, -- сказал он холодно. -- Все. Выключаюсь. Еще за несколько секунд до старта он подумал о том, что любимая его стала как-то странно строптива, вот и сегодня даже не хотела идти на праздник, едва не поругались. -- Старт! Взлетели ракеты, и все машины тронулись. Правила этого соревнования не ограничивали ни объем цилиндров, ни габариты машин. Хочешь -- гонись на огромном "руссо-балте", этом чуде современного комфорта, хочешь -- на двухместном, похожем скорее на штиблету, чем на автомобиль, "миджиете". При желании даже все эти ужаснейшие "голубые акулы" и "желтые драконы", развивающие по дну соляного озера почти звуковую скорость, могли выйти на старт "Антика-ралли", только что бы они делали на виражах старой дороги? Лучников не готовил свою машину специально к гонкам, не вносил в нее никаких ухищрений, как делает большинство гонщиков. Его "турбо-питер" и без этого был едва ли не уникален, новинка и гордость автоконцерна "Питер-авто" в Джанкое. Прошлой весной была выпущена малая партия, не более полусотни штук, разослана по всему миру перед началом рекламной кампании. Все важные узлы аппарата были запломбированы престижной фирмой, даже масло предлагалось сменить только после первых ста тысяч верст пробега. Конечно, в прежние времена Лучников не удержался бы и влез в брюхо своему "турбо", но сейчас он иногда с горечью думал, что в принципе ему и на гонку-то эту наплевать, не будь она нужна СОСу, он ее бы даже и не заметил: он изменился, он думал о себе прежнем почти как о другом человеке, очарование, возникшее весной в Коктебеле, больше не возвращалось к нему, как много он потерял и что он приобретает взамен -- силу, власть, решимость? Грош этому цена по сравнению с единым мигом прошлого очарования. Яки, сказал он себе, разгоняя машину в голубое с золотом сияние, в котором уже через пять минут гонки стал проявляться силуэт Чатыр-Дага. Яки, мне нужно вывести вперед Володьку, вот моя цель, сейчас нет других целей, нет других мыслей, нет ничего. Впереди, метрах в двадцати, шли всего три машины. Билли Хант в пятнистом своем "охотнике" стремился пристроиться в хвост к гордо летящей торпеде Конта Портаго. Однако между ними несся ярко-оранжевый с зеленым оперением автомобиль. Это был, как догадался Лучников, тот самый "игл" фаворита "яки" "непобедимого" Маcта Фы. Эта птичка была явной неожиданностью для Ханта. Он, кажется, нервничал. Лучников соображал: Конта Портаго тормознуть мне уже не удастся. Он, безусловно, выскочит первым на серпантин. Однако Билли с его постоянной тактикой охоты сейчас для меня уязвим, и Маета Фа мне поможет. Если же Портаго останется один, Ново-Сила на серпантине возьмет его без всякого сомнения. Маета Фа несся с предельной скоростью и не давал Ханту обойти его, чтобы перестроиться и сесть на хвост Портаго. Билли начал чуть-чуть отставать, явно намереваясь пропустить вперед "игла" и выскочить к желанной поджарой заднице своего соперника. Лучников поджал акселератор и пристроился в самый хвост Маета Фе. Увидел слева оскаленный рот Ханта. Теперь для того, чтобы выскочить сзади к Портаго, южноафриканцу надо было притормозить слишком сильно, и он рисковал попасть в сумасшедшую борьбу, перестройки и подрезки, основной группы гонщиков. Выход у него был один -- выжать все из машины и обойти Маста Фу хотя бы на десять метров. "Хантер" ушел влево, прямо к борту фриуэя, зазор между ним и "иглом" увеличился, но это позволило "иглу" еще немного уйти вперед. Билли, кажется, уже на пределе, подумал Лучников, а у меня еще есть запас оборотов. Он ринулся в зазор между "хантером" и "иглом". Несколько мгновении все три машины шли вровень. Лучников не удержался от любопытства, скосил глаза налево и увидел склонившуюся к рулю голову Ханта -- тот явно злился. Скосил глаза вправо -- вдохновенное, с пылающими глазами лицо юного татарчонка. Мустафа, подумал Лучников, вот как его зовут. Какой же он яки -- настоящий крымский татарин, может быть, с каплей греческой крови. Они сейчас все переделывают свои имена, формируют нацию, наивные ребята-- мой Тон Луч, этот Маета Фа... Он чувствовал, что обходит обоих и у него все еще был запас. В последний момент Билли решил слегка его пугануть и чуть-чуть переложил вправо. Бампер его чирканул по борту "питера". Запахло жженой резиной, "питер" рявкнул, и "хантер" остался позади. Теперь Лучников уже оттеснял "игла". В зеркало увидел, что Хант сбрасывает скорость, видимо, решив все-таки броситься сзади по диагонали фриуэя к своей жертве, по-прежнему несущемуся на сумасшедшей скорости Конту Портаго. Не успевает Хант! Сзади на него налетают "феррари", "мазды", "мустанги", "спит-файеры" и "питеры" основной группы. Еще секунда -- "хантер" поглощен основной группой. Полдела сделано -- не менее минуты выиграно для графа. Обходя довольно легко Маста Фу, Лучников успел глянуть вниз с авиационной высоты фриуэя. На крутом завитке дороги он увидел яркое пятно "Жигули-камчатки". Над ним висел вертолет Ти-Ви-Мига, видимо, режиссер репортажа догадался, где собака зарыта. Лучников нагло нажал на тормоза и увидел в зеркало, как расширились от ужаса глаза малоопытного яки. Расстояние между ними не сократилось. Видимо, Маета Фа тоже ударил по тормозам. Еще несколько секунд. Налетела сверкающая волна основной группы. Маета Фа переложил руль и стал уходить вправо. В основной группе, видимо, началось нечто вроде паники, кто-то явно тормозил, кто-то пытался вырваться, но другие притирали его и под риском выхода из гонки вынуждали сбросить скорость. Выждав еще несколько секунд, когда в группе все более-менее утряслось, Лучников рванул вправо, подставляя свой борт, как бы стараясь нагнать Конта Портаго, на самом же деле имея одну лишь цель -- тормознуть всю гонку. Еще несколько секунд! Перейдя на правую сторону фриуэя и видя перед собой сейчас метрах в тридцати продолжавшую победоносный полет "фламенко". Лучников снова глянул вниз и увидел, как мощно и смело уходит граф Новосильцев в зеленые дебри расщелины, где начинался серпантин на Ангарский перевал. Несколько других хитрецов, что предпочли нижнюю дорогу, остались далеко позади. Так прошло еще несколько минут. Всякий раз, когда из основной группы вырывалась какая-нибудь машина, перед ней начинал маячить ярко-красный "турбо" Лучникова, и удачливому гонщику приходилось менять ряд или сбрасывать скорость. Создавалось впечатление, будто Лучников обретает победоносный полет Конта Портаго. Фриуэй пролетел над пропастью, и при очередной смене позиции Лучников увидел летящий вровень с ним огромный вертолет Ти-Ви-Мига. Там были открыты двери. Несколько парней в вертолете скалили зубы и показывали большие пальцы. Яки! Вдруг в машине послышался щелчок, и вслед за ним спокойный голос Тани: -- Мы летим над тобой. Что ты делаешь, Андрей? Ты сейчас врежешься. -- Больше, пожалуйста, не включайся, -- сказал Лучников. Он увидел, как от левого фланга основной группы постепенно начинает отделяться пятнистый "охотник", и идет он теперь уже не к Портаго, а к нему. Он понял, что Билли разгадал его игру и теперь уже он, Лучников, стал для него дичью и что от него не уйдешь. Он переложил руль и усмехнулся, увидев в зеркале, как точно реагирует гениальный гонщик Хант на каждое его движение. Растерянность Билли уже прошла, игра закончилась, и теперь Лучникову надо было только жать на железку -- к счастью, шли последние километры фриуэя. Вдали серебрился огромной дугой рэмп на Алушту, откуда машины должны были, проделав головокружительный вираж, вырваться на Старую римскую дорогу. Рэмп был в три раза уже фриуэя, и здесь Лучникову удалось не пропустить вперед Хантера. "Фламенко" первая выскочила на гравий и сразу подняла за собой огромный шлейф красноватой пыли. Вслед за ней откуда-то, будто черт из табакерки, возник и ринулся вверх по серпантину граф Новосильцев. План "одноклассников" удался. Машина Лучникова теперь прикрывала "Жигули-камчатку" от "хантера". Еще мгновение, и его собственные колеса заскрежетали по гравию. Сзади Хант включил свои мощные, слепящие даже сквозь пыль, бьющие в лучниковские зеркала фары. Впереди маячил силуэт "Камчатки", видна была плечистая фигура графа, его галльский шлем. На мгновение граф поднял правую руку, приветствуя Андрея. Начались сумасшедшие виражи забирающего вверх серпантина. То с одной стороны, то с другой открывались пропасти. Слева в благодатных зеленых долинах и по склонам были разбросаны виллы и отели Демирджи, справа открывалось море, одна за другой скалистые бухты и крохотные приморские поселки, яркие пятнышки спортивных яхт, круизный лайнер, идущий к Ялте. Кое-где на виражах над пропастями старая дорога была ограждена допотопными, торчащими вкривь и вкось колышками. Чаще всего отсутствовало всякое ограждение. Проносились мимо опасные места-- осыпавшиеся, провалившиеся обочины, трещины, оползни. Дорога за последние годы пришла совсем уж в плачевное состояние, то есть именно в то состояние, которое и делало эту гонку -- этой гонкой. Из-за нехватки времени, да и от некоторого легкомыслия Лучников не сделал предварительно ни одной прикидки, впрочем, он точно знал, что Володечка катал по этой дороге за последний месяц не менее пятнадцати раз, знает здесь каждую трещинку, а значит, СОС -- вперед! Теперь граф висел на хвосте "фламенко", но не торопился его обгонять. Конт Портаго просто выжимал из своего аппарата все возможное. Лучников же бросал свою машину то вправо, то влево, стараясь как можно дольше не выпустить вперед Ханта. Гонка шла. Сверху все это выглядело довольно безобидно. Караван машин растянулся на несколько километров, облака пыли и пронизывающие их, сверкающие всеми красками, вспыхивающие на солнце стеклами и зеркалами аппараты. Иногда гонщики менялись местами, казалось, согласованно уступали друг другу. Впереди, сильно оторвавшись, неслись "фламенко" и "Камчатка". Не менее полукилометра отделяло лидеров от красного "питера-турбо", который "гулял" по шоссе, от одной обочины к другой, не давая себя обогнать пятнистому "хантеру". И это тоже выглядело сверху довольно безобидно, хотя временами, когда на экране телевизора в вертолете появлялся средний план несущихся почти вплотную машин Лучникова и Ханта, а потом крупно -- оскаленные и как бы сплющенные от напряжения лица гонщиков, еле видные сквозь стекла, покрытые красноватой пылью, Тане становилось не по себе. Она видела, как сидящие вокруг Брук, Мешков, Фофанов, Сабашников, Востоков, Беклемишев, Нулин, Каретников, Деникин после каждого маневра лучниковской машины вытирают пот со лбов и переглядываются. Вес были в крайнем возбуждении. Нервы подкручивала сумасшедшая пулеметная дробь телекомментатора: ... -- Сложнейшая изнуряющая борьба идет сейчас между Андреем Лучниковым и Билли Хантом. Кто бы мог подумать, что издатель "Курьера", которого мы уже много лет назад вычеркнули из списка наших гонщиков, окажет такое сопротивление прославленному автоохотнику из белого племени Африки? Машины пошли вниз к Туаку, скорость увеличивается. Вираж. Хант уходит влево, пытаясь по осыпавшейся бровке, сминая нависшие кизиловые кусты, обойти "питер-турбо". Лучников тоже уходит влево, а вот теперь он, как бы предвидя очередной маневр Билли, швыряет свою машину вправо. Впереди короткий участок дороги. Лучников опережает Ханта на полтора корпуса. Между тем лидеры продолжают стремительное движение, граф Новосильцев висит на хвосте Конта Портаго. Обе машины выходят из рекордного графика "Антика-ралли". Обратите внимание, милости-дари-и-дарыни, на автострадах, ведущих к Кучук-Узеню, Туаку и Капсихору, фактически прекратилось движение. Публика, оставив свои машины, как завороженная наблюдает караван гонки, проносящийся внизу по дороге римских легионеров. Внимание! Вираж на спуске в 14 градусов! "