Александр Иванович Куприн. Ленин. Моментальная фотография
---------------------------------------------------------------
Год: 1921
Источник: сборник "Голос оттуда".Москва, изд. "Согласие", 1999.
OCR'ил: Николай Мацков.
---------------------------------------------------------------
В первый и, вероятно, последний раз за всю мою жизнь я пошел к человеку
с единственной целью -- поглядеть на него: до этого я всегда в интересных
знакомствах и встречах полагался на милость случая.
Дело, которое у меня было к самодержцу всероссийскому, не стоило
ломаного гроша. Я тогда затеивал народную газету -- не только беспартийную,
но даже такую, в которой не было бы и намека на политику, внутреннюю и
внешнюю. Горький в Петербурге сочувственно отнесся к моей мысли, но заранее
предсказал неудачу. Каменев в Москве убеждал меня, для успеха дела,
непременно ввести в газету полемику. "Вы можете хоть ругать нас", -- сказал
он весело. Но я подумал про себя: "Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный
день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, в
здании ЧК", -- и отказался от любезного совета.
Я и сам переставал верить в успех моего дикого предприятия, но
воспользовался им как предлогом.
Свидание состоялось необыкновенно легко. Я позвонил по телефону
секретарю Ленина, г-же Фотиевой, прося узнать, когда Владимир Ильич может
принять меня. Она справилась и ответила: "Завтра товарищ Ленин будет ждать
вас у себя в Кремле к девяти часам утра".
Надо было заручиться удостоверением личности от какой-нибудь
организации. Мне его охотно дали в Комиссии по ликвидации армии Южного
фронта. (Все это происходило в начале 1919 года.) С ним я и отправился утром
в Кремль. За мной, как за лоцманским судном, увязался один молодой
московский поэт. Он составил какой-то календарь для красноармейского солдата
и в этом изданьице, между прочим, высказал замечательную сентенцию: "Красный
воин не должен быть бабой". Жена Ленина, г-жа Крупская, обиделась за женский
коллектив и в "Московской правде" отчитала поэта. "У автора старорежимные
представления о женщинах. Те женщины, которых выдвинула в первые красные
ряды великая русская революция, ничем не уступают ее самым смелым и
пламенным борцам-мужчинам". Поэт испугался и шел оправдываться. Для этого он
держал под мышкой целую стопку каких-то прежних брошюрок.
В проходе башни Кутафьи мы предъявили наши бумаги солдатскому караулу.
Здесь нам сказали, что тов. Ленин живет в комендантском крыле, и указали
вход в канцелярию. Оттуда по каменной, грязной, пахнувшей кошками лестнице
мы поднялись на третий этаж в приемную -- жалкую, пустую, полутемную, с
непромытыми окнами, с деревянными скамейками по стенам, с единственным
хромым столом в углу. Из большой двери, обитой черной рваной клеенкой,
показалась барышня -- бледнолицая, с блекло-голубыми глазами, спросила
фамилию и скрылась. Надо сказать, нигде нас не обыскивали.
Ждали мы недолго, минуты три. Та же клеенчатая Дверь слегка
приоткрылась, и из нее наполовину высунулся рослый серьезный человек в
поношенном пиджаке поверх черной косоворотки. Лицо у него было какого-то
жесткого, желтого, дубового вида, черные, круглые, упорные глаза без ресниц,
маленькие черные усы, холодное, враждебное и лениво-уверенное спокойствие в
фигуре и движениях.
Подобного вида внушительных мужчин можно было видеть в качестве ночных
швейцаров в самых подозрительных гостиницах на окраинах Киева, Одессы или
Варшавы.
Идите, -- сказал он и пропустил нас по очереди, оставляя между собой и
дверью такую узкую щель, что я поневоле прикоснулся к нему. Мне кажется,
будь у меня в эту минуту с собой револьвер, он сам собою, повинуясь
магнитной силе этих черных глаз, выскочил бы из кармана.
В эту дверь, налево.
Просторный и такой же мрачный и пустой, как передняя, в темных обоях
кабинет. Три черных кожаных кресла и огромный письменный стол, на котором
соблюден чрезвычайный порядок. Из-за стола подымается Ленин и делает
навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с
боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие,
прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то
"облическое", что-то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая
же согласованная, ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых
зверей, например медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и
сухощав. На нем скромный темно-синий костюм, очень опрятный, но не
щегольской; белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный
галстух. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести
и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите.
Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело.
Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время,
и поэтому не буду утруждать его чтением проспекта будущей газеты; он сам
пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но он все-таки наскоро
перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает --
какой я фракции. Никакой, начинаю дело по личному почину.
-- Так! -- говорит он и отодвигает листки. -- Я увижусь с Каменевым и
переговорю с ним.
Все это занимает минуты три-четыре. Но тут вступает поэт, который давно
уже нетерпеливо двигал ногами под креслом. Я очень доволен тем, что остался
в роли наблюдателя, и приглядываюсь, не давая этого чувствовать.
Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в
наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не
слишком монгольские; таких лиц очень много среди "русских американцев",
расторопных выходцев из Любимовского уезда Ярославской губернии. Купол
черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит в
фотографических ракурсах. Впрочем, на фотографиях удаются правдоподобно
только английские министры, опереточные дивы и лошади.
Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до
сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно,
красно-рыж. Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых,
совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной
водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье!
Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты. Руки у
него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось
поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь
один раз, гораздо позднее.
От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться,
должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми
взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй,
хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков.
Подыскивая сравнение к этому густо и ярко-оранжевому цвету, я раньше
останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет
меня. Лишь прошлым летом в парижском Зоологическом саду, увидев
золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе Удовлетворенно: "Вот,
наконец-то я нашел цвет ленинских глаз!" Разница оказывалась только в том,
что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они -- точно проколы,
сделанные тоненькой иголкой, и из них точно выскакивают синие искры.
Голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с
тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в
разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный
оттенок -- давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах.
"Все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание,
возведенное из песка ребенком". Но это только манера, за нею полнейшее
спокойствие, равнодушие ко всякой личности.
Вот, кажется, и все. Самого главного, конечно, не скажешь; это всегда
так же трудно, как описывать словами пейзаж, мелодию, запах. Я боялся, что
мой поэт никогда не кончит говорить, и поэтому встал и откланялся. Поэту
пришлось последовать моему примеру. Мрачный детина опять выпустил нас в
щелочку. Тут я заметил, что у него через весь лоб, вплоть до конца правой
скулы, идет косой багровый рубец, отчего нижнее веко правого глаза кажется
вывороченным. Я подумал: "Этот по одному знаку может, как волкодав, кинуться
человеку на грудь и зубами перегрызть горло".
Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с
необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался. Мне показалось, что на
мгновение я как будто бы вошел в него, почувствовал себя им.
"В сущности, -- подумал я, -- этот человек, такой простой, вежливый и
здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем
своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и
колебаниям характера. Этот же -- нечто вроде камня, вроде утеса, который
оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на
своем пути. И при том -- подумайте! -- камень, в силу какого-то волшебства
-- мыслящий!. Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая,
сухая, непобедимая мысль: падая -- уничтожаю.
Last-modified: Tue, 09 Dec 2003 16:31:54 GMT