Брыкович, когда-то занимавшийся адвокатурой, а ныне живущий без дела у
своей богатой супруги, содержательницы меблированных комнат "Тунис", человек
молодой, но уже плешивый, как-то в полночь выбежал из своей квартиры в
коридор и изо всей силы хлопнул дверью.
- О, злая, глупая, тупая тварь!- бормотал он, сжимая кулаки.- Связал же
меня черт с тобой! Уф! Чтобы перекричать эту ведьму, надо быть пушкой!
Брыкович задыхался от негодования и злобы, и если бы теперь на пути,
пока он ходил по длинным коридорам "Туниса", попалась ему какая-нибудь
посудина или сонный коридорный, то он с наслаждением дал бы волю рукам,
чтобы хоть на чем-нибудь сорвать свой гнев. Ему хотелось браниться, кричать,
топать ногами... И судьба, точно понимая его настроение и желая
подслужиться, послала ему навстречу неисправного номера. Халявкин стоял
перед своей дверью и, сильно покачиваясь, тыкал ключом в замочную скважину.
Он кряхтел, посылал кого-то ко всем чертям; но ключ не слушался и всякий раз
попадал не туда, куда нужно. Одною рукой он судорожно тыкал, в другой держал
футляр со скрипкой. Брыкович налетел на него, как ястреб, и крикнул сердито:
- А, это вы? Послушайте, милостивый государь, когда же наконец вы
уплатите за квартиру? Уж две недели, как вы не изволите платить, милостивый
государь! Я велю не топить! Я вас выселю, милостивый государь, черт побери!
- Вы мне ме... мешаете...- ответил спокойно музыкант. - Аре... ревуар!
- Стыдитесь, господин Халявкин!- продолжал Брыкович.- Вы получаете сто
двадцать рублей в месяц и могли бы исправно платить! Это недобросовестно,
милостивый государь! Это подло в высшей степени!
Ключ наконец щелкнул, и дверь отворилась.
- Да-с, это нечестно!- продолжал Брыкович, входя за музыкантом в
номер.- Предупреждаю вас, что если завтра вы не уплатите, то я завтра же
подам мировому. Я вам покажу! Да не извольте бросать зажженные спички на
пол, а то вы у меня тут пожару наделаете! Я не потерплю, чтобы у меня в
номерах жили люди нетрезвого поведения.
Халявкин поглядел пьяными, веселыми глазками на Брыковича и
ухмыльнулся.
- Ррешительно не понимаю, чего вы кипятитесь...пробормотал он,
закуривая папиросу и обжигая себе пальцы.- Не понимаю! Положим, я не плачу
за квартиру; да, я не плачу, но вы-то тут при чем, скажите на милость? Какое
вам дело? Вы тоже ничего не платите за квартиру, но ведь я же не пристаю к
вам. Не платите, ну, и бог с вами,- не нужно!
- То есть как же это так?
- Так... Хо... хозяин тут не вы, а ваша высокопочтеннейшая супруга...
Вы тут... вы тут такой же жилец с тромбоном, как и прочие... Не ваши номера,
стало быть, какая надобность вам беспокоиться? Берите с меня пример: ведь я
не беспокоюсь? Вы за квартиру ни копейки не платите - и что же? Не платите -
и не нужно. Я нисколько не беспокоюсь.
- Я вас не понимаю, милостивый государь!- пробормотал Брыкович и стал в
позу человека оскорбленного, готового каждую минуту вступиться за свою
честь.
- Впрочем, виноват! Я и забыл, что номера вы взяли в приданое...
Виноват! Хотя, впрочем, если взглянуть с нравственной точки,- продолжал
Халявкин, покачиваясь, - то вы все-таки не должны кипятиться... Ведь они
достались вам да... даром, за понюшку табаку... Они, ежели взглянуть широко,
столько же ваши, сколько и мои... За что вы их при... присвоили? За то, что
состоите супругом?.. Эка важность! Быть супругом вовсе не трудно. Батюшка
мой, приведите ко мне сюда двенадцать дюжин жен, и я у всех буду мужу -
бесплатно! Сделайте ваше такое одолжение!
Пьяная болтовня музыканта, по-видимому, кольнула Брыковича в самое
больное место. Он покраснел и долго не знал, что ответить, потом подскочил к
Халявкину и, со злобой глядя на него, изо всей силы стукнул кулаком по
столу.
- Как вы смеете мне говорить это?- прошипел он.- Как вы смеете?
- Позвольте...- забормотал Халявкин, пятясь назад. - Это уж выходит
fortissimo. Не понимаю, чего вы обижаетесь! Я... я ведь это говорю не в
обиду, а... в похвалу вам. Попадись мне дама с такими номерищами, так я с
руками и ногами... сделайте такое одолжение!
- Но... но как вы смеете меня оскорблять?- крикнул Брыкович и опять
стукнул кулаком по столу.
- Не понимаю!- пожал плечами Халявкин, уже не улыбаясь.- Впрочем, я
пьян... может быть, и оскорбил... В таком случае простите, виноват! Мамочка,
прости первую скрипку! Я вовсе не хотел обидеть.
- Это даже цинизм...- проговорил Брыкович, смягчившись от умильного
тона Халявкина.- Есть вещи, о которых не говорят в такой форме...
- Ну, ну... не буду! Мамаша, не буду! Руку!
- Тем более что я не подавал повода...- продолжал Брыкович обиженным
тоном, окончательно смягчившись, но руки не протянул.- Я не сделал вам
ничего дурного.
- Действительно, не следовало бы по... поднимать этого щекотливого
вопроса... Сболтнул спьяна и сдуру... Прости, мамочка! Действительно,
скотина! Сейчас я намочу холодной водой голову и буду трезв.
- И без того мерзко, отвратительно живется, а тут вы еще с вашими
оскорблениями!- говорил Брыкович, возбужденно шагая по номеру.- Никто не
видит истины, и всякий думает и болтает, что хочет. Воображаю, что за глаза
говорится тут в номерах! Воображаю! Правда, я не прав, я виноват: глупо с
моей стороны было набрасываться на вас в полночь из-за денег; виноват, но...
надо же извинить, войти в положение, а... вы бросаете в лицо грязными
намеками!
- Голубушка, да ведь пьян! Каюсь и чувствую. Честное слово, чувствую!
Мамочка, и деньги отдам! Как только получу первого числа, так и отдам!
Значит, мир и согласие?! Браво! Ах, душа моя, люблю образованных людей! Сам
в консерватосерватории... не выговоришь, черт!.. учился...
Халявкин прослезился, поймал за рукав шагавшего Брыковича и поцеловал
его в щеку.
- Эх, милый друг, пьян я, как курицын сын, а все понимаю! Мамаша,
прикажи коридорному подать первой скрипке самовар! У вас тут такой закон,
что после одиннадцати часов и по коридору не гуляй, и самовара не проси; а
после театра страсть как чаю хочется!
Брыкович подавил пуговку звонка.
- Тимофей, подай господину Халявкину самовар! - сказал он явившемуся
коридорному.
- Нельзя-с!- пробасил Тимофей.- Барыня не велела после одиннадцати
часов самовар подавать.
- Так я тебе приказываю!- крикнул Брыкович бледнея.
- Что ж тут приказывать, коли не велено...- проворчал коридорный,
выходя из номера.- Не велено, так и нельзя. Чего тут!..
Брыкович прикусил губу и отвернулся к окну.
- Положение-с!- вздохнул Халявкин.- М-да, нечего сказать... Ну, да меня
конфузиться нечего, я ведь понимаю... всю душу насквозь. Знаем мы эту
психологию... Что ж, поневоле будешь водку пить, коли чаю не дают! Выпьешь
водочки, а?
Халявкин достал с окна водку, колбасу и расположился на диване, чтобы
начать пить и закусывать. Брыкович печально глядел на пьянчугу и слушал его
нескончаемую болтовню. Быть может, оттого, что при виде косматой головы,
сороковушки и дешевой колбасы он вспомнил свое недавнее прошлое, когда он
был так же беден, но свободен, и его лицо стало еще мрачнее, и захотелось
выпить. Он подошел к столу, выпил рюмку и крякнул.
- Скверно живется!- сказал он и мотнул головой. - Мерзко! Вот вы меня
сейчас оскорбили, коридорный оскорбил... и так без конца! А за что! Так, в
сущности, ни за что...
После третьей Брыкович сел на диван и задумался, подперев руками
голову, потом печально вздохнул и сказал:
- Ошибся! Ох, как ошибся! Продал я и молодость, и карьеру, и принципы,-
вот и мстит мне теперь жизнь. Отчаянно мстит!
От водки и печальных мыслей он стал очень бледен и, казалось, даже
похудел. Он несколько раз в отчаянии хватал себя за голову и говорил: "О,
что за жизнь, если бы ты знал!"
- А признайся, скажи по совести,- спросил он, глядя пристально в лицо
Халявкину,- скажи по совести, как вообще... относятся ко мне тут? Что
говорят студенты, которые живут в этих номерах? Небось слыхал ведь...
- Слыхал...
- Что же?
- Ничего не говорят, а так... презирают.
Новые приятели больше уже ни о чем не говорили. Они разошлись только на
рассвете, когда в коридоре стали топить печи.
- А ты ей ничего... не плати...- бормотал Брыкович уходя.- Не плати ей
ни копейки!.. Пусть...
Халявкин свалился на диван и, положив голову на футляр со скрипкой,
громко захрапел.
В следующую полночь они опять сошлись...
Брыкович, вкусивший сладость дружеских возлияний, не пропускает уже ни
одной ночи, и если не застает Халявкина, то заходит в другой какой-нибудь
номер, где жалуется на судьбу и пьет, пьет и опять жалуется - и так каждую
ночь.
Last-modified: Sat, 05 Jan 2002 08:31:27 GMT