Астрид Линдгрен. Эмиль из Леннеберги
---------------------------------------------------------------
Л. Брауде, и Е. Паклина, перевод 1986
Изд. "Азбука", Санкт-Петербург, 1997 г.
OCR Палек, 1998 г.
Эмиль из Леннерберги
Новые проделки Эмиля из Леннерберги!
Жив еще Эмиль из Леннеберги!
Иди и Эмиль из Леннерберги
---------------------------------------------------------------
Эмиль из Леннеберги. Так звали мальчика, который жил близ Леннеберги.
Эмиль был маленький сорванец и упрямец, вовсе не такой славный, как ты.
Хотя на вид неплохой парнишка - что правда, то правда. И то пока не нач-
нет кричать. Глаза у него были круглые и голубые. Лицо тоже круглое и
розовое, волосы светлые и вьющиеся. Посмотришь на него - ну просто анге-
лочек. Только не умиляйся раньше времени. Эмилю было пять лет от роду,
но силой он не уступал молодому бычку. Жил он на хуторе Каттхульт, близ
селения Леннеберга, в провинции Смоланд. И разговаривал этот плутишка на
смоландском наречии. Но тут уж ничего не поделаешь! В Смоланде все так
говорят. Если ему хотелось надеть свою шапку, он не говорил, как ты:
"Хочу шапку! ", а кричал: "Хочу шапейку!" Его шапка была всего-навсего
обыкновенной, довольно неказистой кепчонкой с черным козырьком и синим
верхом. Ее однажды купил ему отец, когда ездил в город. Эмиль обрадовал-
ся обновке и вечером, ложась спать, сказал: "Хочу шапейку!" Его маме не
понравилось, что Эмиль собрался спать в кепке, и она хотела положить ее
на полку в сенях. Но Эмиль завопил так, что стало слышно во всей Ленне-
берге: "Хочу шапейку!"
И целых три недели Эмиль спал в кепке каждую ночь. Что ни говори,
своего он добился, хотя для этого и пришлось ему поскандалить. Уж он-то
умел настоять на своем. Во всяком случае, не делал того, чего хотела его
мама. Однажды под Новый год она попыталась уговорить его поесть тушеных
бобов: ведь овощи так полезны детям. Но Эмиль наотрез отказался:
- Не буду!
- Ты что ж, совсем не будешь есть овощи и зелень? - спросила мама.
- Буду! - ответил Эмиль. - Только взаправдашнюю зелень.
И, притаившись за новогодней елкой, Эмиль принялся грызть зеленые ве-
точки.
Но скоро ему надоело это занятие, уж больно колючи елочные иголки.
И упрямый же был этот Эмиль! Он хотел командовать и мамой, и папой, и
всем Каттхультом, и даже всей Леннебергой. Но леннебержцы не желали ему
подчиняться.
- Жаль этих Свенссонов из Каттхульта! - говаривали они. - Ну и бало-
ванный же у них мальчишка! Ничего путного из него не выйдет, это уж как
пить дать!
Да, вот что думали о нем леннебержцы. Знай они наперед, кем станет
Эмиль, они бы так не говорили. Если бы они только знали, что он будет
председателем муниципалитета, когда вырастет! Ты, верно, не знаешь, кто
такой председатель муниципалитета? [1] Это очень-очень важный человек,
можешь мне поверить. Так вот, Эмиль и стал председателем муниципалитета,
только не сразу, конечно.
Но не будем забегать вперед, а расскажем по порядку о том, что случи-
лось, когда Эмиль был маленький и жил на хуторе Каттхульт близ Леннебер-
ги, в провинции Смоланд, со своим папой, которого звали Антоном Свенссо-
ном, и со своей мамой, которую звали Альмой Свенссон, и своей маленькой
сестренкой Идой. Был у них в Каттхульте еще работник Альфред и служанка
Лина. Ведь в те времена, когда Эмиль был маленьким, и в Леннеберге, и в
других местах еще не перевелись работники и служанки. Работники пахали,
ходили за лошадьми и быками, скирдовали сено и сажали картошку. Служанки
доили коров, мыли посуду, скребли полы и баюкали детей.
Теперь ты знаешь всех, кто жил в Каттхульте, - папу Антона, маму
Альму, маленькую Иду, Альфреда и Лину. Правда, там жили еще две лошади,
несколько быков, восемь коров, три поросенка, десяток овец, пятнадцать
кур, петух, кошка и собака.
Да еще Эмиль.
Каттхульт был небольшим уютным хуторком. Хозяйский дом, выкрашенный в
ярко-красный цвет, возвышался на холме среди яблонь и сирени, а вокруг
лежали поля, луга, пастбища, озеро и огромный-преогромный лес.
Как спокойно и мирно жилось бы в Каттхульте, не будь там Эмиля!
- Ему бы только проказить, этому мальчишке, - сказала как-то Лина. -
А коли и не проказит, все одно - с ним беды не оберешься. В жизни не ви-
дывала этакого постреленка.
Но мама Эмиля взяла его под защиту.
- Эмиль вовсе не плохой, - сказала она. - Вот смотри, сегодня он все-
го один раз ущипнул Иду да пролил сливки, когда пил кофе. Вот и все про-
казы... Ну, еще гонялся за кошкой вокруг курятника! Нет, что ни говори,
он становится куда спокойнее и добрее.
И верно, нельзя сказать, что Эмиль был злой. Он очень любил и сест-
ренку Иду, и кошку. Но Иду ему пришлось ущипнуть, иначе она ни за что не
отдала бы ему хлеб с повидлом. А за кошкой он гонялся без всякого дурно-
го умысла, просто хотел посмотреть, кто быстрее бегает, а кошка его не
поняла.
Так было седьмого марта. В день, когда Эмиль был такой добрый, что
всего один раз ущипнул Иду, да пролил сливки, когда пил кофе, и еще го-
нялся за кошкой.
А теперь послушай, что приключилось с Эмилем в другие, более богатые
событиями дни. Неважно, просто ли он проказил, как говорила Лина, или
все получалось само собой, потому что с Эмилем вечно что-нибудь приклю-
чалось. Итак, начинаем наш рассказ.
Как Эмиль угодил головой в супницу
В тот день на обед в Каттхульте был мясной суп. Лина перелила суп в
расписанную цветочками супницу и поставила ее на кухонный стол. Все с
аппетитом принялись за еду, в особенности Эмиль. Он любил суп, и это бы-
ло заметно по тому, как он его хлебал.
- Что это ты так чавкаешь? - удивленно спросила мама.
- А иначе никто и не узнает, что это суп, - ответил Эмиль.
Правда, ответ его прозвучал иначе. Но что нам до этого смоландского
говора! Послушай-ка, что было дальше!
Все ели вволю, и вскоре супница опустела. Лишь на донышке осталась
малюсенькая-премалюсенькая капелька. И эту-то каплю захотел съесть
Эмиль. Однако слизнуть ее можно было только всунув голову в супницу.
Эмиль так и сделал, и все услыхали, как он причмокнул от удовольствия.
Но можете себе представить, Эмиль не смог вытащить голову обратно! Суп-
ница плотно сидела на голове. Тут Эмиль перепугался и выскочил изза сто-
ла. Он стоял посреди кухни, а на голове, словно кадушка, возвышалась
супница, сползавшая ему на глаза и на уши. Эмиль силился стащить супницу
с головы и вопил во весь голос. Лина всполошилась.
- Ах, наша чудесная супница! - запричитала она. - Наша чудесная суп-
ница с цветочками! Куда мы теперь станем наливать суп?
Раз голова Эмиля в супнице, понятно, туда уж супа не нальешь. Это Ли-
на сообразила, хотя вообще-то была довольно бестолкова.
Но мама Эмиля больше думала о сыне.
- Милые вы мои, как же нам спасти ребенка? Давайте разобьем супницу
кочергой!
- Ты что, с ума сошла?! - воскликнул папа. - Ведь супница стоит целых
четыре кроны [2].
- Попробую-ка я, - сказал Альфред, ловкий и находчивый парень.
Ухватившись за обе ручки супницы, он с силой потянул ее вверх. Ну и
что толку? Вместе с супницей Альфред приподнял и Эмиля, потому что Эмиль
крепко-накрепко застрял в супнице. Он так и повис в воздухе, болтая но-
гами и желая как можно скорее снова очутиться на полу.
- Отстань... пусти меня... отстань, кому говорю! - кричал он.
И Альфред поставил его на пол.
Теперь все окончательно расстроились и, столпившись вокруг Эмиля, ду-
мали, что делать. И никто - ни папа Антон, ни мама Альма, ни маленькая
Ида, ни Альфред и Лина, - никто не мог придумать, как высвободить Эмиля.
- Ой, Эмиль плачет, - сказала маленькая Ида.
Несколько крупных слезинок вытекло из-под супницы и покатилось по ще-
кам Эмиля.
- Это не слезы, - возразил Эмиль. - Это мясной суп.
Он по-прежнему хорохорился, но, видно, ему было совсем несладко. По-
думать только, вдруг он никогда не избавится от супницы? Бедный Эмиль,
на что же он теперь напялит свою "шапейку"? Мама Эмиля очень жалела ма-
лыша. Она снова хотела схватить кочергу и разбить супницу, но папа ска-
зал:
- Ни за что! Супница стоила четыре кроны. Лучше поедем в Марианнелунд
к доктору. Уж онто освободит Эмиля. И возьмет с нас всего три кроны, так
что одну крону мы все же выгадаем.
Маме понравилась папина затея. Ведь не каждый день удается выгадать
целую крону. Сколько всего можно купить на такие большие деньги! Перепа-
дет что-нибудь и маленькой Иде, которая будет сидеть дома, пока Эмиль
разъезжает по докторам.
В Каттхульте начались поспешные сборы. Надо было привести в порядок
Эмиля, умыть и одеть его в праздничный костюмчик. Причесать его, разуме-
ется, было невозможно. Правда, мама ухитрилась просунуть в супницу па-
лец, чтобы выскрести грязь из ушей мальчика, но это кончилось плохо: па-
лец тоже застрял в супнице.
- Тяни его, вот так тяни, - советовала маленькая Ида, а папа Антон
здорово разозлился, хотя вообще-то был человек добрый.
- Ну, кто еще? Кому охота прицепиться к супнице? - закричал он. - По-
жалуйста, не стесняйтесь! Я возьму большой воз для сена и заодно свезу к
доктору в Марианнелунд весь Каттхульт!
Но тут мама Эмиля сильно дернула руку и вытащила палец из супницы.
- Видно, не мыть тебе сегодня ушей, - сказала она, подув на палец.
Из-под супницы мелькнула довольная улыбка, и Эмиль сказал:
- Хоть какой-то прок от этой супницы.
Тут Альфред лихо подогнал повозку к крыльцу, и Эмиль вышел из дому.
Он был такой нарядный в полосатом праздничном костюмчике, в черных баш-
маках на пуговках и с супницей на голове. По правде говоря, супница на
голове была, пожалуй, и ни к чему, но, яркая и пестрая, она, если на то
пошло, напоминала какую-то необычайно модную летнюю шляпку. Плохо
только, что она то и дело съезжала Эмилю на глаза.
Пора было ехать в Марианнелунд. Вскоре все были готовы, и повозка
тронулась в путь.
- Присматривай без нас хорошенько за Идой! - закричала Лине мама Эми-
ля.
Она устроилась на переднем сиденье рядом с папой. На заднем сиденье
восседал Эмиль с супницей на голове. Рядом с ним лежала его кепчонка. Не
возвращаться же с непокрытой головой!
Хорошо, что он заранее подумал об этом.
- Что приготовить на ужин? - крикнула вдогонку Лина.
- Что хочешь! - ответила мама. - Не до того мне сейчас!
- Тогда сварю мясной суп! - сказала Лина. И тут же, увидев, как яр-
кая, в цветочках, супница исчезает за поворотом, она вспомнила о случив-
шемся и, обернувшись к Альфреду и маленькой Иде, грустно сказала:
- Вместо супа будут пальты [3] и шпик!
Эмиль уже не раз ездил в Марианнелунд. Ему нравилось сидеть высоко на
облучке и смотреть, как петляет дорога. Ему нравилось разглядывать хуто-
ра, мимо которых они проезжали, живших там ребятишек, лаявших у калиток
собак, лошадей и коров, которые паслись на лугах. Однако на этот раз по-
ездка была не из веселых. На этот раз он сидел с супницей на голове. Она
совсем закрыла ему глаза, и он ничего не видел, кроме носков своих
собственных башмаков, которые с трудом различал из-под супницы сквозь
узкую щелку. Поминутно ему приходилось спрашивать отца:
- Где мы сейчас? Уже проехали "Блины"? Скоро "Поросенок"?
Эмиль сам придумал эти названия для всех хуторов вдоль дороги. Один
он назвал "Блины", потому что однажды, проезжая мимо, видел, как двое
толстых мальчуганов у калитки уписывали за обе щеки блины. "Поросенком"
он окрестил другой хутор в честь маленького резвого поросенка, которому
иногда почесывал спинку.
Теперь Эмиль мрачно сидел сзади, уставившись на носки башмаков, и не
видел ни блинов, ни резвых поросят. Неудивительно, что он все время ныл:
- Где мы сейчас? Далеко еще Марианнелунд?..
Когда Эмиль с супницей на голове вошел в приемную доктора, там было
полно народа. Все, кто сидел в приемной, пожалели мальчика. И понятно: с
ним стряслась беда. Только один щупленький старикашка при виде Эмиля не
удержался от смеха, словно это так весело - застрять в супнице.
- Хо-хо-хо! - смеялся старикашка. - Уши у тебя, что ли, зябнут, ма-
лыш?
- Не-а, - отозвался Эмиль.
- Зачем же ты тогда нацепил этот колпак? - спросил старикашка.
- Чтоб уши не озябли, - ответил Эмиль.
Он за словом в карман не лез, даром что был мал!
Но тут Эмиля позвали к доктору. Доктор не смеялся, он только сказал:
- Здравствуй, здравствуй! Что ты там делаешь в супнице?
Эмиль не мог, конечно, видеть доктора, но поздороваться с ним было
просто необходимо. Эмиль вежливо поклонился, низко склонив голову вместе
с супницей. И тут раздался звон: дзинь! Супница, расколотая на две поло-
винки, лежала на полу. Потому что Эмиль ударился головой о письменный
стол доктора.
- Плакали наши четыре кроны, - тихонько сказал папа Эмиля маме.
Но доктор его услыхал.
- Нет-нет, одну крону вы все-таки выгадали, - заметил он. - Когда я
вытаскиваю из супниц маленьких мальчиков, я беру за это пять крон. А на
этот раз он сам себя вытащил.
Папа очень обрадовался. Он даже был благодарен Эмилю за то, что тот
разбил супницу и выгадал одну крону. Проворно подняв обе половинки суп-
ницы, папа вышел из кабинета с Эмилем и его мамой. На улице мама сказа-
ла:
- Подумать только, мы опять выгадали. На что же мы потратим крону?
- Ни на что, - ответил папа. - Мы ее сбережем. А пять эре [4] Эмиль
честно заработал. Пусть он их положит дома в копилку.
Вынув из кошелька монетку в пять эре, папа дал ее Эмилю. Угадай, об-
радовался Эмиль или нет?
И вот они отправились в обратный путь. Довольный Эмиль, напялив на
голову свою кепчонку, сидел позади, зажав в кулачке монетку. Он смотрел
на всех детей и на всех собак, на всех лошадей, коров и поросят, какие
только попадались ему на глаза. Будь Эмиль просто заурядным малышом, с
ним бы в тот день ничего больше не случилось. Но Эмиль был не такой, как
все. Вот и отгадай, что он еще натворил! Он засунул пятиэровую монетку в
рот, как раз когда они проезжали мимо "Поросенка". И сразу до мамы с па-
пой с заднего сиденья донесся странный звук - "плюк". Легонько икнув,
Эмиль проглотил монетку.
- Ой! - сказал Эмиль. - Вот здорово! Как быстро я ее проглотил!
Мама Эмиля снова запричитала:
- Милые вы мои, как нам достать из ребенка монетку в пять эре? Едем
обратно к доктору.
- Нечего сказать, здорово ты умеешь считать, - сказал папа. - Неужто
мы будем платить доктору пять крон за монетку в пять эре? Что у тебя бы-
ло в школе по арифметике?
Эмиль спокойно отнесся к происшедшему. Похлопав себя по животу, он
сказал:
- Я сам буду своей копилкой: хранить монетку в животе куда надежней,
чем дома в копилке. Отсюда ее никому не достать, а из копилки можно. Я
уже пробовал открывать ее кухонным ножом, так что знаю...
Но мама Эмиля не сдавалась. Она во что бы то ни стало хотела показать
Эмиля доктору.
- Я ведь ничего не говорила в тот раз, когда он съел все пуговицы от
штанишек, - напомнила она папе. - Но переварить монетку куда труднее,
как бы не было беды!
Она так напугала папу, что тот повернул лошадь и поехал назад в Мари-
аннелунд. Потому что папа Эмиля тоже беспокоился за своего мальчика.
Запыхавшись, вбежали они в кабинет доктора.
- Вы что-нибудь забыли? - спросил доктор.
- Нет, только наш Эмиль проглотил монетку в пять эре, - сказал папа.
- Не согласитесь ли вы, доктор, его немножко прооперировать... за четыре
кроны и... еще монетку в пять эре в придачу?
Но тут Эмиль дернул папу за сюртук и прошептал:
- Попробуй только отдать ему монетку! Монетка - моя!
А доктор вовсе не думал отбирать у Эмиля монетку в пять эре.
- Никакой операции не надо. Через несколько дней монетка вернется к
тебе сама, - сказал он Эмилю. - Съешь-ка пяток булочек, чтобы монетке не
было скучно одной и чтобы она не оцарапала тебе животик.
Какой чудесный доктор! Ни эре не взял за совет. Папа Эмиля был ужасно
доволен и весь сиял, когда снова вышел на улицу с Эмилем и его мамой.
Мама Эмиля тотчас собралась в булочную сестер-фрекен [5] Андерссон,
чтобы купить Эмилю пять булочек.
- Вот еще! - сказал папа. - Булочки есть у нас дома. - Эмиль задумал-
ся, хотя и ненадолго. Он кое-что соображал в счете, и, кроме того, ему
хотелось есть. Похлопав себя по животу, он сказал:
- У меня тут монетка в пять эре, добраться бы только до нее, и я сам
купил бы себе булочек.
Подумав еще немножко, он добавил:
- Пап, а ты не сможешь одолжить мне пять эре на несколько дней? Я
верну их тебе, честное слово!
Тут папа сдался, и они пошли к сестрамфрекен Андерссон и купили Эмилю
пять булочек. Булочки были очень аппетитные, круглые и румяные, обсыпан-
ные сахарной пудрой. Эмиль их быстро съел. Самое вкусное лекарство на
свете, - сказал он.
А у папы на радостях голова пошла кругом, и он решил позволить себе
неслыханную роскошь.
- Мы заработали сегодня уйму денег, - весело сказал он и, махнув на
все рукой, накупил на целых пять эре мятных леденцов для маленькой Иды.
Знаешь, в те времена дети были глупы и непредусмотрительны, они не
задумывались над тем, потребуются ли им в жизни зубы или нет. Теперь де-
ти в Леннеберге не едят столько конфет, зато и зубы у них целы!
Потом хуторяне покатили обратно в Каттхульт. Едва переступив порог,
еще в сюртуке и в шляпе, папа принялся склеивать супницу. Это было проще
простого - она ведь раскололась на две равные половинки. Лина от радости
запрыгала и закричала Альфреду, который распрягал лошадь:
- У нас в Каттхульте снова будет мясной суп!
Неужто Лина и вправду на это надеялась? Видно, она забыла про Эмиля.
В тот вечер Эмиль долго играл с маленькой Идой. На лужайке между гро-
мадными валунами он построил сестренке игрушечный шалаш. Ей было страшно
весело. А щипал он ее легонько и только тогда, когда ему хотелось съесть
мятный леденец.
Но тут начало смеркаться, и Эмиль с маленькой Идой стали подумывать,
не пора ли спать. Они забежали на кухню посмотреть, нет ли там мамы. Ее
там не было. И вообще там никого не было, была только супница - уже
склеенная, она красовалась на столе. Эмиль и маленькая Ида, прильнув к
столу, уставились на чудо-супницу, которая пропутешествовала целый день.
- Ишь ты, доехала до самого Марианнелунда! - с завистью сказала ма-
ленькая Ида. А потом с любопытством спросила: - Эмиль, а как тебе уда-
лось засунуть туда голову?
- Это пара пустяков! - ответил Эмиль. - Вот так!
Тут в кухню вошла мама Эмиля. И первое, что она увидела, был Эмиль с
супницей на голове. Эмиль срывал супницу с головы, а маленькая Ида виз-
жала. Визжал и Эмиль, потому что супница снова крепко сидела у него на
голове.
Тут мама схватила кочергу и так стукнула ею по супнице, что только
звон пошел по всей округе. Дзинь! - и супница разлетелась на тысячу мел-
ких черепков. Осколки дождем посыпались на Эмиля.
Папа был в овчарне, но, услышав звон, кинулся на кухню. Застыв на по-
роге, он молча переводил взгляд с Эмиля на черепки, с черепков на кочер-
гу в руках у мамы. Не проронив ни слова, папа повернулся и ушел обратно
в хлев.
Два дня спустя он получил от Эмиля пять эре - все же утешение, хоть и
небольшое.
Вот теперь ты примерно знаешь, какой был Эмиль.
Эта история с супницей случилась во вторник, двадцать второго мая.
Но, может, тебе хочется услышать и о другой проделке Эмиля?
Как Эмиль поднял на флагшток маленькую Иду
В воскресенье, десятого июня, в Каттхульте был праздник. Ожидалось
великое множество гостей из Леннеберги и из других мест. Мама Эмиля на-
чала готовить угощение еще загодя.
- В копеечку влетит нам этот праздник, - сетовал папа. - Но пировать
так пировать! Нечего скряжничать! Хотя котлеты можно было бы лепить чуть
поменьше.
- Я делаю котлеты какие надо, - сказала мама. - В самый раз. В меру
большие, в меру круглые, в меру поджаристые.
И она продолжала стряпать. Она готовила копченую грудинку, телячьи
фрикадельки, селедочный салат и маринованную селедку, яблочный торт, за-
печенного угря, тушеное и жареное мясо, пудинги, две большущие сырные
лепешки и особенную, необыкновенно вкусную колбасу. Отведать этой знаме-
нитой колбасы гости охотно приезжали издалека, даже из Виммербю и
Хультсфреда.
Эмиль тоже очень любил эту колбасу.
Денек для праздника выдался на славу. Сияло солнце, цвели яблони и
сирень, воздух звенел от птичьего пения, и весь хутор Каттхульт, раски-
нувшийся на холме, был прекрасен, как сон. Всюду был наведен порядок:
двор расчищен граблями до самого последнего уголка, дом прибран, угоще-
ние приготовлено. Все было готово к приезду гостей. Не хватало только
одного!
- Ой, мы забыли поднять флаг, - сказала мама.
Ее слова будто подстегнули папу. Он помчался к флагштоку, а следом за
ним мчались Эмиль и маленькая Ида. Им хотелось посмотреть, как на вер-
хушке флагштока взовьется флаг.
- Сдается мне, праздник нынче будет на славу! - сказала мама Эмиля
Лине, когда они остались на кухне вдвоем.
- Только перво-наперво надо запереть Эмиля - так будет вернее, а то
как бы чего не случилось, - заметила Лина.
Мама Эмиля укоризненно на нее посмотрела, но ничего не сказала.
Мотнув головой, Лина пробормотала:
- Мне-то что! Поживем - увидим!
- Эмиль - чудесный малыш! - твердо сказала мама.
В окошко было видно, как "чудесный малыш" носится словно угорелый по
лужайке, играя с сестренкой. "До чего оба хороши! - подумала мама. - Ну
просто ангелочки". Эмиль был в своем полосатом праздничном костюмчике и
в кепке на кудрявой головке, а пухленькая Ида - в новом красном платьице
с белым пояском.
Мама заулыбалась. Но, взглянув беспокойно на дорогу, сказала:
- Гости будут с минуты на минуту, только бы Антон успел поднять флаг.
Дело с флагом как будто шло на лад. Но вот досада! Не успел папа Эми-
ля развернуть флаг, как со скотного двора прибежал Альфред и закричал:
- Корова телится! Корова телится!
Понятно, то была Брука - ну и вредная же корова! Приспичило ей те-
литься, когда дел по горло и еще не поднят флаг. Папа кинул флаг и пом-
чался на скотный двор. У флагштока остались Эмиль с Идой.
Закинув голову, Ида любовалась позолоченным шпилем на верхушке флагш-
тока.
- Как высоко! - сказала она. - Оттуда сверху небось все видать до са-
мого Марианнелунда?
Эмиль призадумался. Но ненадолго.
- А мы сейчас проверим, - сказал он. - Хочешь, я тебя туда подниму?
Маленькая Ида засмеялась от радости. Какой Эмиль добрый! И чего
только не придумает!
- Еще бы не хотеть! Хочу увидеть Марианнелунд! - сказала Ида.
- Сейчас увидишь, - ласково и предупредительно пообещал Эмиль.
Он взял крюк, к которому прикрепляли флаг, и, крепко зацепив его за
поясок Иды, обеими руками потянул за веревку.
- Ну, поехали! - сказал Эмиль.
- Хи-хи-хи! - засмеялась маленькая Ида.
И поехала вверх. На самую верхушку флагштока. Затем Эмиль ловко зак-
репил веревку внизу, точь-в-точь как делал папа. Ему вовсе не хотелось,
чтобы Ида свалилась вниз и разбилась. И вот она уже висит наверху так же
надежно и красиво, как, бывало, раньше висел флаг.
- Видишь Марианнелунд? - закричал Эмиль.
- Не-а, - откликнулась маленькая Ида, - только Леннебергу.
- Эка невидаль, Леннеберга... Тогда, может, спустить тебя вниз? -
спросил Эмиль.
- Не-а, пока нет! - закричала Ида. - Смотреть на Леннебергу тоже ин-
тересно... Ой, гости едут!
И верно, в Каттхульт прикатили гости. Лужайка перед скотным двором
была уже вся забита повозками и лошадьми. Но вот гости хлынули во двор и
чинно зашагали к дому. Впереди всех шествовала сама фру [6] Петрель. Она
приехала на дрожках из Виммербю только затем, чтобы отведать колбасы ма-
мы Эмиля.
Да, фру Петрель была шикарная дама в шляпе со страусовыми перьями и
вуалью.
Фру Петрель с удовольствием огляделась. Каттхульт всегда был на ред-
кость красив, а сейчас, залитый солнечным светом, в яблоневом и сирене-
вом цвету, он казался особенно праздничным. И даже флаг был поднят...
Да, поднят. Фру Петрель увидела его, хотя и была чуть близорука.
Флаг?! Внезапно фру Петрель остановилась в замешательстве. И чего
только не взбредет в голову этим Свенссонам из Каттхульта, просто диву
даешься!
Папа Эмиля как раз выходил со скотного двора, и фру Петрель крикнула
ему:
- Любезный Антон, что это значит? Почему вы подняли Даннеброг?
Эмиль стоял рядом с фру Петрель. Он не знал, что за штука такая -
Даннеброг. Он понятия не имел, что так называется красно-белый флаг Да-
нии, страны, где живут датчане. Но он отлично знал, что красно-белое на
верхушке флагштока никакой не Даннеброг.
- Хи-хи-хи! - засмеялся Эмиль. - Это ведь всего-навсего маленькая
Ида.
И маленькая Ида на верхушке флагштока тоже засмеялась.
- Хи-хи-хи! Это же всего-навсего я! - закричала она. - Я вижу всю
Леннебергу!
Но папа не смеялся. Он поспешно спустил маленькую Иду на землю.
- Хи-хи-хи! - сказала она. - Ой, до чего было весело, прямо как тог-
да, когда Эмиль окунул меня в брусничное варенье!
Она вспомнила тот случай, когда они с Эмилем играли в индейцев и
Эмиль пихнул ее в большой медный таз с брусничным вареньем, чтобы она
стала краснокожей, как настоящая индианка.
Что правда, то правда, Эмиль всегда заботился о том, чтобы Ида не
скучала. Но никто ему не говорил спасибо за это. Наоборот!
Схватив Эмиля, папа хорошенько его встряхнул.
- Ну, что я говорила, - торжествующе сказала Лина, увидев, как папа
Эмиля тащит мальчика в столярную, куда его обычно сажали за всякие про-
казы.
Эмиль сопротивлялся и, всхлипывая, кричал:
- Она ведь сама хотела посмотреть Ма... ри... анне... лу... унд!
Ну разве это честно со стороны папы? Ведь никто никогда не говорил
Эмилю, что маленькой Иде нельзя показывать Марианнелунд. Разве он вино-
ват, что она ничего, кроме Леннеберги, не увидела?
Эмиль ревел во все горло. Но только до тех пор, пока папа не запер
дверь и не ушел. Тогда рев тотчас смолк. Вообще-то в столярной было
очень уютно. Там валялось сколько хочешь разных палок, и чурок, и досок,
из которых можно было вырезать разные замечательные вещи. Всякий раз,
когда Эмиль после очередной шалости сидел в сарае, он вырезал маленького
смешного деревянного старичка. Старичков набралось уже пятьдесят четыре,
и похоже, что со временем их могло стать еще больше.
- Чихал я на их дурацкую пирушку, - сказал Эмиль. - Пусть папа сам
теперь вешает флаг, без меня! А я выстругаю новенького деревянного ста-
ричка и буду всегда злой и страшный, и все станут меня бояться.
Эмиль, конечно, знал, что его скоро выпустят. Долго его никогда в
столярной не держали.
"Будешь сидеть до тех пор, пока хорошенько не раскаешься в своей про-
делке, - обычно говорил папа. - И не вздумай приниматься за старое".
Но Эмиль был благоразумным и редко повторял одну и ту же проделку
дважды, он всегда придумывал новую.
Он стругал своего деревянного старичка и думал о том, как он поднял
Иду на флагшток вместо флага. Он это сделал быстро, раз-два - и готово!
Что тут голову-то ломать! Да и стругал он тоже быстро и умело.
Потом Эмилю захотелось выйти на волю. Однако родители и гости на сво-
ем пиру о нем, видимо, совсем забыли. Он ждал-ждал, но никто не прихо-
дил. Тогда Эмиль начал размышлять, как бы ему самому выбраться отсюда.
"Может, через окошко? Наверное, это пара пустяков", - подумал Эмиль.
Окошко было высоко, под самой крышей, но Эмиль без труда добрался до не-
го по доскам, наваленным у самой стены.
Отворив окошко, мальчик собрался было спрыгнуть, но увидел, что земля
внизу сплошь заросла этой подлой крапивой. А прыгнуть в заросли крапивы
- приятного мало! Однажды Эмиль уже проделал это - только чтобы попробо-
вать, как она жжется. Теперь он знал - как, и повторять свой опыт ему не
хотелось.
- Я еще в своем уме, - сказал Эмиль. - Нет уж, придумаю что-нибудь
получше.
Если тебе случалось бывать на таком хуторе, как Каттхульт, ты сам
знаешь, сколько там нагорожено всяких строений и пристроек. Стоит по-
пасть на хутор - и сразу захочется играть в прятки. В Каттхульте были не
только конюшня, скотный двор, свинарник, курятник и овчарня, но и мно-
жество разных пристроек и сараев. Была там и коптильня, где мама Эмиля
коптила свою знаменитую колбасу, и прачечная, где Лина стирала грязную
одежду, и еще два сарая, стоявших рядом друг с другом. В одном держали
дрова и разный столярный инструмент, а в другом - скалку для белья, ва-
лек и разную вкусную снедь.
Эмиль и маленькая Ида любили по вечерам играть в прятки, бегая между
всеми этими постройками. Конечно, там, где не было крапивы.
Но сейчас Эмиль не мог ни во что играть. Он сидел взаперти, и выпрыг-
нуть из окошка тоже было нельзя, потому что маленькая площадка между
столярной и кладовой густо заросла крапивой.
Вдруг Эмиль увидел, что окошко кладовой открыто, и ему пришла в голо-
ву необыкновенно удачная мысль. Ерундовое дело! Он положит доску между
окошками столярной и кладовой и перелезет по ней. Ему порядком надоела
эта столярная, да к тому же он проголодался.
Эмиль никогда долго не раздумывал, когда ему в голову приходили нео-
быкновенно удачные мысли. Он мигом перекинул доску из одного окошка в
другое и пополз по ней! Это было небезопасно, потому что доска была тон-
кая, а Эмиль тяжелый.
"Если все обойдется, отдам Иде моего петрушку", - мысленно пообещал
Эмиль. Доска под ним предательски потрескивала, и, взглянув случайно
вниз на крапиву, он испугался и потерял равновесие.
- Помогите! - завопил Эмиль, повиснув на руках. Он чуть не свалился
прямо в крапиву, но в последнюю секунду ему удалось зацепиться ногами за
доску и снова вскарабкаться наверх. Не прошло и минуты, как он оказался
в кладовой.
- Ерундовое дело и есть, - сказал Эмиль. - Но петрушку все равно от-
дам Иде... может... только, я думаю... в другой раз... а может, он к то-
му же сломался. Ну да я еще погляжу...
Он пнул доску ногой, и она скатилась обратно в столярную. Эмиль любил
во всем порядок.
Спрыгнув на пол, он подбежал к двери и подергал ее за ручку. Дверь
была заперта.
- Так я и знал, - сказал Эмиль. - Но скоро они придут за колбасой, и
тогда... угадайте: кто тогда выскочит отсюда?
Эмиль потянул носом воздух. В кладовой пахло чем-то вкусным. Значит,
найдется, чем полакомиться. Эмиль внимательно огляделся. И в самом деле,
в кладовой было полно еды! Наверху, под потолком, нанизанные на жердь,
висели копченые окорока и пальты. Их было немало, потому что папа Эмиля
обожал пальты со шпиком и белым соусом. В углу стоял ларь с караваями
чудесного душистого пшеничного хлеба, а рядом с ним складной стол - на
нем лежали желтые головки сыра и красовались глиняные горшки со свежес-
битым маслом. Сзади, за столом, примостилась деревянная кадушка с соле-
ным шпиком, рядом, в большом шкафу, мама Эмиля держала малиновый сок,
маринованные огурцы, чернослив и свое лучшее клубничное варенье. А на
средней полке она хранила свою знаменитую колбасу.
Эмиль просто обожал эту колбасу.
Праздник в Каттхульте был в полном разгаре. Гости уже выпили кофе со
сдобными булочками и теперь сидели и ждали, когда у них снова разыграет-
ся аппетит, чтобы начать все сначала и отведать копченой грудинки, селе-
дочного салата, колбасы и еще всякой всячины.
Но тут мама воскликнула:
- Ой, мы совсем забыли про Эмиля! Бедняжка, засиделся он в этой сто-
лярке!
Папа тотчас помчался в столярную, а маленькая Ида следом за ним.
- Ну, Эмиль, выходи! - крикнул папа, отворяя дверь настежь.
Угадай - удивился папа или нет? Эмиля там не было.
- Он сбежал через окошко, плутишка этакий! - сказал папа.
Но, выглянув в окошко, он увидел, что густая крапива под окном
по-прежнему стоит высокая и пышная и нисколько не примятая. Тут папа пе-
репугался.
"Что-то неладно, - подумал он. - Крапива не помята, по ней никто не
ходил".
Маленькая Ида разревелась. Куда девался Эмиль? Лина часто пела груст-
ную песенку о девочке, которая обернулась белой голубкой и улетела, что-
бы не сидеть взаперти. Эмиля тоже заперли, и кто знает, не обернулся ли
он голубем и не улетел ли от них? Маленькая Ида оглянулась - не видать
ли где голубя. Но возле сарая разгуливала, выклевывая червей, лишь од-
на-единственная жирная белая курица.
Маленькая Ида еще пуще разревелась и, указав на курицу, спросила:
- Может, это Эмиль?
Папа так не думал. Но на всякий случай побежал к маме спросить, не
замечала ли она, что Эмиль умеет летать.
Нет, мама ничего такого не замечала. В Каттхульте поднялся страшный
переполох. Какой уж тут праздник. Все бросились на поиски Эмиля.
- Ясное дело, где же ему быть, как не в столярке, - сказала мама па-
пе.
И все кинулись туда и стали обыскивать все углы.
Но Эмиля в столярной не было. Там было всего-навсего пятьдесят пять
деревянных старичков, выстроившихся рядами на полке. Фру Петрель никогда
не видела столько деревянных старичков зараз и удивилась, кто бы это мог
их выстругать.
- Кто, как не наш Эмиль! - сказала мама и заплакала. - Он был такой
чудесный малыш!
- Еще бы! - поддакнула, дернув головой, Лина. А потом добавила на
чистейшем смоландском наречии: - Поглядим-ка лучше в кладовке!
Для Лины это было совсем не глупо. Все ринулись в кладовую. Но и там
Эмиля не было!
Маленькая Ида горько и безутешно заплакала, потом подошла к белой ку-
рице и прошептала:
- Не улетай, миленький Эмиль! Я буду кормить тебя куриной едой, буду
таскать тебе полные ведерки воды, только оставайся в Каттхульте!
Но курица ничего определенного не пообещала. Она только закудахтала и
удалилась.
Да, досталось бедным обитателям Каттхульта! Где они только не искали!
В дровяном сарае и в гладильне - но и там Эмиля не было! В конюшне, на
скотном дворе и в свинарнике - но и там его не было! В овчарне и в ку-
рятнике, в коптильне и в прачечной - мальчика не было! Тогда они загля-
нули в колодец - но даже там Эмиля не было. Вообще-то ничего худого пока
не случилось, но хозяева и гости ревели все хором. Леннебержцы, пригла-
шенные на праздник, перешептывались:
- Верно, чудесный был малыш этот Эмиль! И не такой уж сорванец! Я-то
никогда его так не называл!..
- А может быть, он в ручей плюхнулся? - предположила Лина.
Ручей в Каттхульте был бурный, быстрый и опасный - маленьким детям
недолго и потонуть.
- Ты ведь знаешь, Эмилю туда ходить не разрешалось, - строго сказала
мама.
- Хе, именно потому он и отправился туда, - мотнув головой, дерзко
ответила Лина.
Тогда все помчались к ручью. Хотя даже там Эмиля, к счастью, не наш-
ли, слезы у всех потекли в три ручья. А каково было маме Эмиля! Она так
надеялась, что праздник удастся на славу!
Больше искать было негде.
- Что будем делать? - спросила мама.
- Пожалуй, немного подкрепимся, - ответил папа.
Лучше и не скажешь, потому что, покуда горевали и искали Эмиля, все
снова успели проголодаться.
Мама сразу же принялась накрывать на стол. Ее слезы капали в селедоч-
ный салат, когда она ставила его на стол вместе с телячьими фрикаделька-
ми, копченой грудинкой, сырными лепешками и прочими лакомствами. Фру
Петрель облизнулась. Все было так аппетитно. Хотя колбасы что-то не было
видно, и это немного беспокоило ее.
Тут мама Эмиля и сама спохватилась:
- Лина, а колбасу-то мы забыли! Неси ее скорее!
Лина побежала в кладовую. Все терпеливо ждали, а фру Петрель сказала,
кивнув головой:
- Наконец-то принесут колбасу! Уж теперь мы полакомимся, несмотря на
наше горе.
Тут вернулась Лина, но без колбасы.
- Идемте! - таинственно сказала она. - Я вам кое-что покажу.
Вид у нее был немножко чудной, но она ведь всегда-то была чудная, так
что никто не обратил на это внимания.
- Что еще за глупости ты выдумала? - строго спросила мама Эмиля.
Лицо у Лины сделалось еще более странным, и она тихонько и чудно
рассмеялась.
- Идемте! - повторила она.
И все, кто был на празднике в Каттхульте, пошли с нею.
Лина шла впереди, а остальные, недоумевая, сзади. Слышно было, как
она тихонько и чудно хихикает. Отворив тяжелую дверь, Лина переступила
высокий порог, и все устремились за ней в кладовую. Лина подвела гостей
к большому шкафу и, распахнув с грохотом дверцы, указала на среднюю пол-
ку, где мама Эмиля обычно хранила свою знаменитую колбасу.
Теперь там никакой колбасы не было. Зато там был Эмиль. Он спал. При-
ютившись на полке посреди колбасной кожуры, он спал, этот чудесный, этот
золотой мальчик. А его мама так обрадовалась, словно нечаянно-негаданно
обнаружила в шкафу слиток золота. Эка важность, что Эмиль слопал всю
колбасу! В тысячу раз лучше найти на полке Эмиля, чем даже несколько ки-
лограммов колбасы. И папа думал то же самое.
- Хи-хи-хи! - засмеялась маленькая Ида. - Вот и Эмиль. Он вовсе не
превратился в голубя. Пока это не очень заметно.
Подумать только, один-единственный мальчишка, объевшийся колбасой,
может осчастливить столько людей сразу! В конце концов пир в Каттхульте
удался на славу. Мама отыскала случайно уцелевший кусок колбасы, который
Эмиль не в силах был доесть, и он достался фру Петрель, к ее величайшей
радости. Но и другие гости, которым колбасы не перепало, тоже не ушли
домой голодными. Ведь на празднике угощали еще копченой грудинкой и те-
лячьими фрикадельками, маринованной сельдью, селедочным салатом, и туше-
ным мясом, и пудингом, и запеченным угрем. А под конец гостям подали от-
личнейшую сырную лепешку с клубничным вареньем и взбитыми сливками.
- Вкуснее сырной лепешки ничего на свете нет, - сказал Эмиль на чис-
тейшем смоландском наречии.
И если тебе довелось когда-нибудь отведать такой сырной лепешки, как
в Каттхульте, то ты знаешь: Эмиль сказал правду!
Наступил вечер, и над Каттхультом, над всей Леннебергой и над всем
Смоландом сгустились сумерки. Папа Эмиля опустил флаг. Эмиль и маленькая
Ида стояли рядом и внимательно наблюдали за ним.
Так закончился праздник в Каттхульте. Все стали собираться по домам.
Повозки одна за другой выезжали на дорогу. Последней укатила на своих
дрожках знатная фру Петрель. Эмиль и маленькая Ида слушали, как за хол-
мами замирает цокот лошадиных копыт.
- Только бы она не обидела моего крысенка, - озабоченно сказал Эмиль.
- Какого крысенка? - удивилась Ида.
- Которого я запихнул ей в сумку, - невозмутимо сказал Эмиль.
- А зачем? - спросила маленькая Ида.
- Мне стало жалко крысенка, - ответил Эмиль. - Он еще ничего не видел
в своей жизни, кроме шкафа с колбасой. Вот я и подумал: пусть посмотрит
хотя бы Виммербю.
- Только бы Петрелиха его не обидела, - добавила Ида.
- Как же, не обидит, жди! - сказал Эмиль.
Это случилось десятого июня, когда Эмиль поднял на флагшток сестренку
Иду и съел всю колбасу. Может, послушаешь и о другой его проделке?
Как Эмиль вволю повеселился на Хультсфредской равнине
Альфред, тот самый, что служил в Каттхульте, очень любил детей. Осо-
бенно Эмиля. Эмиль без конца проказничал и был настоящий сорванец, но
Альфред не обращал на это внимания. Он все равно любил Эмиля и даже вы-
резал ему из дерева прекрасное деревянное ружье. С виду оно было как
настоящее, хотя, ясное дело, не стреляло. Но Эмиль орал "пиф-паф!" и все
равно стрелял, так что каттхультовские воробьи от страха подолгу не по-
казывались на дворе хутора. Эмиль обожал свое ружье и не желал расста-
ваться с ним даже ночью.
- Хочу ружейку! - вопил он на чистейшем смоландском наречии и совсем
не радовался, когда мама, ослышавшись, приносила его кепчонку.
- Не хочу шапейку! - орал Эмиль. - Хочу ружейку!
И мама приносила ружье.
Да, Эмиль обожал свое ружье, а еще больше - Альфреда, который смасте-
рил ему ружье. И неудивительно, что Эмиль расплакался, когда Альфреду
пришлось ехать на Хультсфредскую равнину отбывать воинскую службу. Ты,
верно, не знаешь, что значит "отбывать воинскую службу"? Видишь ли, так
в прежние времена назывались военные сборы, на которых учили солдатскому
делу. Все работники из Леннеберги, да и из других селений, должны были
отбывать военную службу и учиться воевать.
- Подумать только! И надо же такому случиться, как раз когда приспело
время сено возить, - сказал папа Эмиля.
Ему вовсе не улыбалось потерять Альфреда в разгар сенокоса, в самую
горячую пору. Но ведь работниками из Леннеберги командовал не папа Эми-
ля, а король со своими генералами. Они-то и решали, когда этим парням
ехать в Хультсфред учиться быть солдатами. Правда, Альфред должен был
снова вернуться домой, когда его хорошенько обучат солдатскому ремеслу.
А на это много времени не потребуется. Так что Эмилю незачем было ре-
веть. Но он все равно ревел, а заодно с ним ревела и Лина. Потому что не
только Эмиль любил Альфреда.
Альфред не плакал. Он сказал, что в Хультсфреде можно вволю повесе-
литься. А когда повозка с Альфредом покатила со двора и опечаленные до-
мочадцы замахали ему на прощание, Альфред ухмыльнулся и запел, чтобы
никто больше не горевал. Вот какой куплет он спел:
В городе Экше на Реннской долине
Шведскую польку пляшут шутя,
И с хуторов на Хультсфредской равнине
Девицы в танцах кружат до утра.
Халли-дайен, халли-далли-да,
Балли-дайен, балли-далли-да...
Больше из песенки Альфреда они ничего не расслышали, потому что вовсю
заголосила Лина, а вскоре повозка с Альфредом скрылась за поворотом.
Мама Эмиля пыталась утешить Лину.
- Не горюй, Лина, - уговаривала она. - Успокойся хотя бы до восьмого
июля. Тогда в Хультсфреде будет праздник, и мы съездим туда и навестим
Альфреда.
- Я тоже поеду в Хультсфред. Я тоже хочу вволю повеселиться и навес-
тить Альфреда, - заявил Эмиль.
- И я, - сказала маленькая Ида.
Но мама покачала головой:
- На этих праздниках ничего веселого для детей нет. Вы только потеря-
етесь в такой давке.
- Потеряться в давке тоже весело, - убежденно сказал Эмиль, но это
ему все равно не помогло.
Утром восьмого июля папа, мама и Лина поехали на праздник в
Хультсфред, оставив Эмиля и маленькую Иду дома с Кресой-Майей, которой
велели присмотреть за детьми. Креса-Майя была маленькая тщедушная ста-
рушка; иногда она приходила в Каттхульт помочь по хозяйству.
Маленькая Ида была доброй и послушной девочкой. Она тотчас забралась
к Кресе-Майе на колени и потребовала страшных-престрашных сказок о при-
видениях. Сказки отвлекли и развеселили Иду.
Другое дело Эмиль. Он просто кипел от злости. С ружьем в руках он
взбежал на пригорок к конюшне, приговаривая:
- Дудки, так я их и послушаюсь! Я тоже поеду в Хультсфред и вволю по-
веселюсь. Чем я хуже других! Решено. Поняла, Юллан?
Последние слова были обращены к старой кобыле, которая паслась на лу-
жайке за конюшней. Был в Каттхульте и молодой жеребец, его звали Маркус.
Но в эту минуту Маркус бежал по дороге в Хультсфред, увозя маму, папу и
Лину. Да, некоторым так можно уезжать из дома и веселиться!
- Ничего! Кое-кто поскачет за ними следом, да так быстро, что только
ветер в ушах засвистит! - сердито пробурчал Эмиль. - Едем, Юллан!
Сказано - сделано! Эмиль накинул на кобылу узду и повел ее с лужайки.
- Не бойся, - сказал он лошади. - Альфред обрадуется, когда я приеду,
а ты наверняка найдешь себе под пару какую-нибудь подружку, старую доб-
рую кобылку. Будете вместе ржать, раз уж ты не сможешь, как я, вволю по-
веселиться.
Он подвел Юллан к калитке, ему ведь нужно было на что-нибудь влезть,
чтобы вскарабкаться ей на спину. Ух и хитер был этот мальчишка!
- Гоп-ля! - сказал Эмиль. - Халли-дайен, халли-далли-да! Да, а попро-
щаться с КресойМайей? Ладно, попрощаемся, когда вернемся назад.
Юллан затрусила вниз с холма. На спине у нее гордо восседал Эмиль,
держа ружье наперевес. Ружье он, конечно, прихватил с собой в
Хультсфред! Раз Альфред солдат, Эмиль тоже надумал пойти в солдаты; у
Альфреда - винтовка, у Эмиля - ружье. Это все едино, теперь они оба сол-
даты. Иначе и быть не может, решил Эмиль.
Юллан была совсем старой. Она не спеша трусила по холмам, а чтобы ло-
шадь не утратила интереса к путешествию, Эмиль напевал ей песенку на
чистейшем смоландском наречии:
Кобылка чуть трусит рысцой,
Совсем плоха, совсем стара.
Ну не беда! Ну не беда!
Пусть только довезет меня!
Дорога ровная легла!
И хотя Юллан на ходу дремала, едва переставляя копыта и спотыкаясь на
каждом шагу, всетаки в конце концов они прибыли в Хультсфред.
- Эй! - закричал Эмиль. - Теперь мы вволю повеселимся!
Но он тут же замолчал, широко раскрыв глаза от удивления. Он слыхал,
конечно, что людей на свете тьма-тьмущая, но не знал, что все они собе-
рутся именно здесь, в Хультсфреде. Никогда не доводилось ему видеть
столько народу. Тысячи людей окружили огромную равнину со всех сторон, а
посредине, на площадке, шли военные учения. Солдаты вскидывали ружье на
плечо, равнялись напра-а-во и нале-е-во и вообще делали все то, что
обычно делают солдаты. Какой-то толстый старикашка разъезжал верхом на
коне; он фыркал, кричал на солдат и приказывал им, а они слушались его
не возражая и делали все, что он велел. Эмиля это удивило.
- Кто же тут командует? Разве не Альфред? - спросил он стоявших поб-
лизости крестьянских мальчишек.
Но они только смотрели во все глаза на солдат и ничего не ответили.
Сначала Эмиля тоже забавляло, как солдаты вскидывают ружья. Но вскоре
ему это надоело, и он захотел разыскать Альфреда. Ради чего же он прие-
хал сюда? Но все солдаты были в одинаковых синих мундирах и похожи друг
на друга. Найти здесь Альфреда было делом нелегким.
- Ну и что ж, пусть Альфред сам меня увидит! - сказал Эмиль своей ло-
шади. - Он засмеется, подбежит ко мне, и пусть тогда этот злющий стари-
кашка сам вскидывает ружье на плечо сколько ему вздумается.
Чтобы Альфред, поскорее заметил его, Эмиль выехал вперед из толпы и,
остановившись перед строем солдат, завопил что есть мочи:
- Альфред, где ты? Выходи, давай повеселимся хорошенько! Разве ты не
видишь, что я здесь?
Конечно, Альфред увидел Эмиля - Эмиля в его кепчонке и с ружьем, Эми-
ля верхом на старой кобыле. Но Альфред стоял в строю вместе с другими
солдатами и не смел подойти к Эмилю, опасаясь толстого злого старикашки,
который фыркал, орал и командовал без конца.
Вместо Альфреда к Эмилю подъехал сам толстый злой старикашка и очень
добрым голосом спросил:
- Что случилось, мальчик? Ты потерялся? Где твои мама с папой?
Таких дурацких вопросов Эмиль давным-давно не слыхал.
- Это я-то потерялся? - спросил Эмиль. - Я-то здесь! А если кто и по-
терялся, так это мама с папой.
Эмиль был совершенно прав. Его мама сказала, что на Хультсфредской
равнине маленькие дети могут потеряться. Но теперь она сама вместе с па-
пой и Линой попала в страшную давку, и все они чувствовали себя потерян-
ными, потому что никто из них не мог даже пошевелиться.
Правда, они видели Эмиля! Да, они видели, как он появился в своей
"шапейке", со своей "ружейкой" верхом на старой кобыле, и папа Эмиля
сумрачно сказал:
- Ну, чует мое сердце, придется Эмилю стругать еще одного старичка!
- Похоже на то! - подтвердила мама. - Но как бы нам добраться до Эми-
ля?
В этом-то все и дело! Если тебе доводилось бывать на празднике, по-
добном хультсфредскому, ты поймешь, что там творилось. Как только солда-
ты кончили маршировать и ушли, огромная толпа, окружавшая равнину, хлы-
нула туда со всех сторон. Началась страшная давка, и о том, чтобы найти
Эмиля, нечего было и думать, самому бы не потеряться. Эмиля искали не
только мама с папой, но и Альфред, который получил увольнительную. Он
хотел повеселиться вместе с Эмилем. В страшной толчее на Хультсфредской
равнине было, однако, совсем не просто кого-нибудь найти. Почти все, кто
там был, кого-то искали. Альфред искал Эмиля, Эмиль - Альфреда, мама
Эмиля - сына, Лина - Альфреда, а папа Эмиля искал маму. Вот она-то поте-
рялась по-настоящему, и папе пришлось искать ее битых два часа, пока он
наконец не увидел ее, совершенно отчаявшуюся, зажатую в толпе толстых
горожан из Виммербю.
Но Эмиль не нашел никого, и никто не нашел Эмиля. Тогда он понял, что
пора хорошенько повеселиться одному, иначе он все упустит.
Но прежде чем начать развлекаться, ему надо было пристроить Юллан к
какой-нибудь подружке, старой доброй кобылке, чтобы они ржали за компа-
нию, ведь он почти обещал ей это.
Никакой старой кобылки для Юллан Эмиль не нашел. Но зато он нашел
Маркуса, а это было куда лучше. На опушке леса, крепко привязанный к де-
реву, Маркус жевал сено. А рядом стояла их собственная старая повозка из
Каттхульта, которую Эмиль тотчас признал. Встретив Маркуса, Юллан замет-
но обрадовалась. Эмиль привязал ее к тому же дереву и бросил ей охапку
сена из повозки - сено в эту пору всегда возили с собой, - и Юллан тоже
принялась жевать. Тут и Эмиль почувствовал, что от голода у него сосет
под ложечкой.
- Но сена мне, однако, не хочется, - сказал он.
Да и зачем ему сено? Ведь вокруг столько палаток, где продают сколько
угодно бутербродов с колбасой, булочек и пряников. Конечно, тем, у кого
в кармане водятся денежки.
И было на ярмарке полным-полно всяких развлечений для тех, кто хотел
вволю повеселиться. Цирк и танцевальная площадка, увеселительные аттрак-
ционы, ресторанчики, карусель и другие развлечения. Подумать только! Там
был и шпагоглотатель, который умел глотать шпаги, и огнеглотатель, кото-
рый умел глотать огонь, и одна очень внушительного вида дама с окладис-
той бородой, которая ничего не умела глотать, кроме разве кофе с булоч-
ками, и то не чаще одного раза в час. От этого, конечно, не разбогате-
ешь, но ей повезло: у нее была борода. Она показывала свою бороду за
деньги и неплохо на этом зарабатывала.
На Хультсфредской равнине за все надо было платить, а денег у Эмиля
не было.
Зато, как вы уже знаете, он был хитрый мальчишка, и ему хотелось уви-
деть как можно больше. Он начал с цирка, потому что это оказалось проще
всего. Надо было только взобраться на ящик по Другую сторону балагана и
заглянуть в дырочку в парусине. Эмиль так смеялся над потешавшим всех
клоуном, что в конце концов с грохотом свалился с ящика и ударился голо-
вой о камень. Тогда он махнул рукой на цирк. К тому же он сильно прого-
лодался.
- Какое уж тут веселье натощак, - сказал Эмиль, - а без денег еду не
получишь. Надо чтото придумать.
Он видел, что здесь, на Хультсфредской равнине, много разных способов
заработать деньги, так что и ему какой-нибудь мог пригодиться. Огонь и
шпаги он глотать не умел, бороды у него не было, что же ему оставалось
делать?
Эмиль стоял в нерешительности и размышлял. Вдруг он увидел, что пос-
реди толпы сидит на ящике бедный слепой старик и распевает песни. Песни
были грустные и жалостные, но за них ему подавали деньги. На земле рядом
с нищим лежала шапка, и добрые люди все время бросали в нее мелкие мо-
нетки.
"Так и я могу, - подумал Эмиль. - Здорово мне повезло, шапейка как
раз при мне".
Положив кепку на землю, он встал в позу и принялся горланить песню
"Кобылка чуть трусит рысцой..." для всех, кому не лень было его слушать.
Вокруг сразу же столпился народ.
- Какой славный мальчуган, - говорили люди. - Наверное, он очень бед-
ный, раз поет здесь за деньги.
В те времена было много бедных детей, которым нечего было есть. И вот
одна добрая женщина подошла к Эмилю и спросила:
- Скажи, дружок, тебя чем-нибудь кормили сегодня?
- Да ничем, кроме сена! - ответил Эмиль.
Тут все стали его жалеть. А у доброго крестьянина-коротышки из селе-
ния Вена даже слезы выступили на глазах. Он плакал от жалости к этому
несчастному ребенку, бедному сироте с такой красивой кудрявой головкой.
В кепку Эмиля полетели монетки в два, пять и десять эре. И добрый
крестьянин-коротышка из селения Вена выудил из карманов штанов монетку в
два эре, но тут же пожалел об этом и сунул ее обратно в карман, шепнув
Эмилю:
- Если подойдешь к моей повозке, я накормлю тебя сеном вволю.
Но теперь у Эмиля было полным-полно денег. Он подошел к палатке и на-
купил целую гору бутербродов, булочек, пряников и много-много сока.
Проглотив мигом всю эту еду, он за четыре кроны и двадцать эре сорок
два раза прокатился на карусели. Никогда раньше Эмилю не приходилось ка-
таться на карусели, он и не знал, что на свете бывают такие веселые
развлечения.
"Ну уж теперь-то я веселюсь от души, - думал он, крутясь на карусели
так быстро, что его кудрявые волосы развевались по сторонам. - Много ин-
тересного было в моей жизни, но такого - никогда".
Потом он вволю насмотрелся на шпагоглотателя, на огнеглотателя и на
бородатую даму. После всех этих удовольствий у него осталось всего-нав-
сего два эре.
"Спеть, что ли, еще и снова набрать денег? - подумал Эмиль. - Здесь
все такие добрые! "
Но тут он почувствовал, что устал. Петь ему больше не хотелось, и не
до заработка было... последнюю монетку в два эре он отдал слепому стари-
ку.
Потом он еще немного послонялся в толпе, пытаясь найти Альфреда, но
безуспешно.
Эмиль был не прав, думая, что все люди добрые. Попадались и злые;
кое-кто из них приехал в тот день на Хультсфредскую равнину. В те време-
на в округе бесчинствовал дерзкий вор по прозвищу Воробей. Его боялся
весь Смоланд, а об отчаянных выходках Воробья немало писали в газетах -
ив "Смоландском вестнике", и в "Хультсфредской почте". На всех праздни-
ках и ярмарках, везде, где бывали люди и водились деньги, откуда ни
возьмись появлялся Воробей и тащил все, что попадалось под руку. Чтобы
никто не мог его узнать, он всякий раз нацеплял на себя новую бороду и
усы. В тот самый день он приехал на Хультсфредскую равнину с черными
усами и в надвинутой на глаза черной широкополой шляпе и так и шнырял
повсюду в поисках добычи. Но никто не знал, что на равнине рыщет Воро-
бей, иначе бы все перепугались до смерти.
Будь Воробей поумнее, он не явился бы на Хультсфредскую равнину в тот
самый день, когда туда прискакал со своим ружьем Эмиль из Леннеберги.
Угадай, что же там произошло.
Эмиль не спеша бродил в поисках Альфреда и случайно вновь оказался у
балагана бородатой дамы. Занавеска, прикрывавшая дверной проем, была
приподнята, и он увидел, что она считает деньги, проверяет, сколько за-
работала в этот праздничный день на Хультсфредской равнине.
Выручка была, как видно, немалая, потому что она довольно ухмыльну-
лась и погладила свою бороду. Вдруг она увидела Эмиля.
- Заходи, малыш! - крикнула она. - Можешь смотреть на мою бороду сов-
сем бесплатно. Ты такой славный!
Эмиль уже видел эту бороду, но ему неудобно было сказать "нет", раз
его так любезно пригласили. И к тому же совсем бесплатно. Он вошел в ба-
лаган со своей "шапейкой" и своей "ружейкой" и уставился на бородатую
даму. Он насмотрелся на ее бороду не меньше чем на двадцать пять эре.
- Откуда у вас такая красивая борода? - вежливо спросил он.
Но бородатая дама не успела ему ответить. В ту же минуту чей-то наго-
няющий ужас голос прошептал:
- Выкладывай деньги, а не то бороду оторву!
Это был Воробей, который незаметно прокрался в балаган.
Бородатая дама побледнела. Бедняжка, она немедленно отдала бы все
деньги Воробью, не будь с ней Эмиля. Он шепнул:
- Возьми скорей мою ружейку!
И бородатая дама схватила его ружье, которое Эмиль так предусмотри-
тельно ткнул ей в руки. В полутьме балагана бородатая дама подумала, что
ружье настоящее и из него можно стрелять. Но самое интересное... так ду-
мал и Воробей!
- Руки вверх! Стрелять буду! - завопила бородатая дама.
Воробей побледнел и поднял руки. Он весь дрожал от страха, пока боро-
датая дама зычным голосом, гремевшим над всей Хультсфредской равниной,
звала на помощь полицейских.
Явились полицейские, и с тех пор никто и никогда больше не видел Во-
робья ни в Хультсфреде, ни в каком-либо другом месте. И тогда настал ко-
нец воровству в Смоланде. Право слово, я не вру, вот как бывает на све-
те!
Бородатую даму очень хвалили и в "Смоландском вестнике", и в
"Хультсфредской почте" за то, что она поймала Воробья. Но никто ни сло-
вом не обмолвился об Эмиле и о его "ружейке". Так что, помоему, настало
время рассказать правду о том, как все было на самом деле.
- Повезло, что я захватил в Хультсфред и шапейку, и ружейку, - сказал
Эмиль, когда полицейские увели Воробья в кутузку.
- Да, да, ты замечательный мальчуган, - сказала бородатая дама. - Мо-
жешь смотреть на мою бороду сколько хочешь совсем бесплатно.
Но Эмиль устал. Ему не хотелось смотреть ни на какую бороду. Ему даже
не хотелось вволю повеселиться, и вообще ничего не хотелось. Только бы
поспать. Потому что над Хультсфредской равниной уже спустился вечер. По-
думать только, прошел целый долгий день, а Эмиль так и не нашел Альфре-
да!
Папа и мама Эмиля, да и Лина, тоже устали. Они без конца искали Эми-
ля, Лина же не переставая искала Альфреда, и больше искать у них не было
сил.
- Ой, мои ноги! - простонала мама Эмиля, а папа угрюмо покачал голо-
вой.
- Веселенький праздник, нечего сказать, - проворчал он. - Поехали до-
мой в Каттхульт, больше нам здесь делать нечего.
И они потащились к лесной опушке, чтобы запрячь коня и тронуться в
путь. И тут они увидели, что к дереву рядом с Маркусом привязана и Юллан
и что они вместе жуют сено.
Мама зарыдала.
- Где мой маленький Эмиль? - причитала она.
Лина, дернув головой, в сердцах сказала:
- Вечно он со своими проделками, этот мальчишка! Вот уж настоящий
сорвиголова!
И тут вдруг папа, мама и Лина услыхали, что кто-то несется к ним во
всю прыть. Это был вконец запыхавшийся Альфред.
- Где Эмиль? - спросил он. - Я искал его целый день.
- А мне-то что до него, - зло сказала Лина и уселась в повозку, чтобы
ехать домой.
Подумать только! Она тут же наткнулась на Эмиля!
В повозке оставалось еще немного сена, и на этом-то сене и спал
Эмиль. Понятно, он проснулся, когда Лина взгромоздилась на него. И сразу
же разглядел того, кто прибежал сюда запыхавшись и стоял рядом с ним.
Эмиль обхватил шею Альфреда, одетого в синий солдатский мундир.
- Это ты, Альфред?! - спросил он.
И тут же снова заснул.
Потом хуторяне поехали домой в Каттхульт. Маркус тянул повозку, а
привязанная к повозке Юллан трусила сзади. Время от времени Эмиль просы-
пался и видел темный лес и светлое летнее небо; он чувствовал свежесть
ночи, вдыхал запах сена и лошадей, слышал, как стучат их копыта и поск-
рипывают колеса повозки. Но все-таки большую часть пути он спал, и ему
снилось, что Альфред скоро вернется домой, в Каттхульт, к нему - Эмилю.
Альфред непременно должен вернуться.
Это было восьмого июля, когда Эмиль повеселился от души на празднике
в Хультсфреде. Угадай, кто еще искал Эмиля в тот день. Спроси Кресу-Ма-
йю. Нет, лучше не надо, а то она очень расстроится и на руках у нее выс-
тупят красные пятнышки, которые очень чешутся и потом долгодолго не схо-
дят.
Теперь ты слышал, что натворил Эмиль и седьмого марта, и двадцать
второго мая, и десятого июня, и восьмого июля, но в календаре найдется
еще сколько угодно свободных дней для того, кто хочет проказничать. А
Эмиль хотел. Он проказничал почти каждый день, весь год напролет, и в
особенности девятнадцатого августа, одиннадцатого октября и третьего но-
ября. Ха-ха-ха! Я просто умираю от смеха, как вспомню, что он натворил
третьего ноября! Но я обещала маме Эмиля никому никогда про это не расс-
казывать! Хотя именно в тот день леннебержцы пустили по всей округе под-
писной лист. Жалея своих соседей Свенссонов из Каттхульта, тех самых, у
которых не ребенок, а настоящий сорвиголова, они сложились по пятьдесят
эре каждый, завязали собранные деньги в узелок и пришли к маме Эмиля.
- Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку? - спросили они.
Нечего сказать, здорово придумали! Отправить Эмиля в Америку!.. Еще
неизвестно, кто тогда достался бы им в председатели муниципалитета! Ну,
когда настал бы срок. К счастью, мама Эмиля не согласилась на это дурац-
кое предложение. В сердцах она швырнула узелок с такой силой, что деньги
разлетелись по всей Леннеберге.
- Эмиль - чудесный малыш, - сказала мама, - и мы любим его таким, ка-
кой он есть!
Хотя мама и защищала всегда своего Эмиля, сама она немного беспокои-
лась за него. Мамы всегда беспокоятся, когда люди приходят жаловаться на
их детей. И вот как-то вечером, когда Эмиль лежал в кровати со своей
"шапейкой" и своей "ружейкой", она подошла и села рядом.
- Эмиль, - сказала она, - ты скоро подрастешь и пойдешь в школу. Как
же ты будешь вести себя в школе, раз ты такой сорванец и проказам твоим
нет конца?
Эмиль лежал в постели - ну просто ангелочек: светлый, кудрявый, голу-
боглазый.
- Халли-дайен, халли-далли-да, - запел он, так как и слушать не желал
такую болтовню.
- Эмиль, - строго повторила мама, - как ты будешь вести себя в школе?
- Хорошо, - пообещал Эмиль. - Может, я перестану проказничать... ког-
да пойду в школу.
Мама Эмиля вздохнула.
- Ну что же, будем надеяться, - сказала она и пошла к двери.
Тогда Эмиль, приподняв голову и улыбнувшись, лукаво добавил:
- Но я не ручаюсь...
* НОВЫЕ ПРОДЕЛКИ ЭМИЛЯ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ *
Неужто ты никогда не слыхал об Эмиле из Леннеберги? Ну, о том самом
Эмиле, что жил на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в провинции Смоланд?
Вот как, не слыхал? Удивительное дело! Поверь мне, во всей Леннеберге не
найдется ни одного человека, который не знал бы ужасного маленького сор-
ванца из Каттхульта, этого самого Эмиля. Проделок за ним водилось
больше, чем дней в году; однажды он так напугал леннебержцев, что они
решили отправить его в Америку. Да, да, в самом деле, я не вру! Ленне-
бержцы завязали собранные деньги в узелок, пришли к маме Эмиля и спроси-
ли:
- Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку?
Они думали, что стоит избавиться от Эмиля, как в Леннеберге станет
много спокойнее, и они были правы. Но мама Эмиля страшно рассердилась и
в сердцах швырнула деньги с такой силой, что они разлетелись по всей
Леннеберге.
- Наш Эмиль - чудесный малыш, - сказала она, - и мы любим его таким,
какой он есть.
А Лина, хуторская служанка, испуганно добавила:
- Надо ведь хоть капельку подумать и об американцах. Они-то нам ниче-
го плохого не сделали, за что же мы им спихнем Эмиля?
Мама пристально посмотрела на Лину, и та сообразила, что сказала глу-
пость. Ей захотелось исправить оплошность, и она промямлила:
- Видишь ли, хозяйка, в газете "Виммербю" писали, что у них в Америке
было жуткое землетрясение... Не слишком ли много - такая напасть, да еще
и Эмиль в придачу...
- Замолчи, Лина. Это не твоего ума дело, - сказала мама. - Иди на
скотный двор, тебе пора доить коров.
Схватив подойник, Лина побежала на скотный двор и принялась доить ко-
ров... Когда она хоть чуточку злилась, работа у нее спорилась. На этот
раз Лина доила еще быстрее, чем обычно, и брызги летели во все стороны.
При этом она все время бормотала себе под нос:
- Должна же быть на свете хоть какая ни на есть справедливость!
Нельзя же, чтобы все беды сыпались на головы американцев. Но я бы с ними
поменялась. Может, написать им: "Вот вам Эмиль, подавайте сюда землетря-
сение!.. "
По правде говоря, Лина просто хвасталась! Где уж ей было писать в
Америку! В Смоланде и то не разобрали бы ее каракулей, не то что в Аме-
рике. Нет, уж если кто мог бы написать туда, так это мама Эмиля. Вот уж
кто был мастер писать! Она писала обо всех проделках сына в синюю тет-
радь, которую хранила в комоде.
- Пустое дело, - говорил папа, - писать обо всех шалостях этого
мальчишки. Никаких карандашей не напасешься. Ты об этом подумала?
Мама Эмиля пропускала его слова мимо ушей. Она добросовестно вела
учет проделкам Эмиля. Когда мальчик подрастет, пусть узнает, что вытво-
рял в детстве. Да, тогда он поймет, почему поседела его мать, и, может,
будет больше любить ее: ведь волосы Альмы побелели только изза него.
Но ты, пожалуйста, не думай, что Эмиль был злой, вовсе нет. Он был
добрый. Его мама была права, когда говорила, что вообще-то он чудесный
малыш. Да он и в самом деле был похож на ангелочка со своими светлыми
кудрявыми волосами и кроткими голубыми глазенками. Конечно, Эмиль был
добрый, и его мама совершенно правильно записала двадцать седьмого июля
в синей тетради:
"Вчира Эмиль был хороший - целый день не праказил. Эта патаму, что у
ниво была высокая тимпиратура и он ничиво не мок".
Но уже двадцать восьмого июля температура у Эмиля упала, и описание
его шалостей заняло в синей тетради сразу несколько страниц. Этот
мальчонка был силен, как молодой бычок, и стоило ему поправиться, как он
проказничал без удержу.
- В жизни не видала такого мальчишки, - говорила Лина.
Ты, видно, уже смекнул, что Лина не очень-то благоволила к Эмилю. Она
больше любила Иду, его младшую сестренку, добрую и послушную. Но уж если
кто любил Эмиля, так это работник Альфред, а почему - никто не знает.
Эмиль тоже любил Альфреда, и, после того как Альфред управлялся со своей
работой, они проводили время вдвоем. Альфред учил Эмиля всяким полезным
вещам: запрягать лошадь, ловить неводом щук и жевать табак. По правде
говоря, жевать табак не очень-то полезно, и Эмиль попробовал это всего
один-единственный раз. Да и то лишь потому, что хотел уметь делать все,
что умел Альфред. Альфред вырезал Эмилю деревянное ружье. Вот ведь доб-
ряк, правда? Ружье это было самым драгоценным сокровищем мальчика. А
другим драгоценным его сокровищем была невзрачная кепчонка, которую од-
нажды, сам не зная что творит, купил ему в городе отец.
- Люблю мою шапейку и мою ружейку! - говорил Эмиль на чистейшем смо-
ландском наречии и каждый вечер брал с собой в кровать кепчонку и ружье.
Ты помнишь, кто жил в Каттхульте? Помнишь папу Эмиля - Антона, маму
Эмиля - Альму, сестренку Эмиля - Иду, работника Альфреда, служанку Лину
и самого Эмиля?
И еще Кресу-Майю, о ней тоже не надо забывать. Креса-Майя была су-
хонькая бабка-торпарка. Знаешь, кто такие торпари? Это такие крестьяне в
Швеции, у которых нет своей земли и они за деньги берут на время чужой
участок. Он-то и называется торп. Вот и Креса-Майя жила на таком торпе в
лесу, но частенько приходила в Каттхульт помочь по хозяйству: погладить,
нафаршировать колбасу, а заодно и нагнать страху на Эмиля и Иду своими
жуткими россказнями о чертях, привидениях и призраках, об убийцах и
страшных ворах и прочими приятными и интересными историями. А знала она
их предостаточно.
Но теперь ты, может, хочешь послушать о новых проделках Эмиля? Ведь
он проказничал все дни напролет, кроме тех дней, когда у него была высо-
кая температура. Так что мы можем взять какой угодно день и посмотреть,
чем же тогда занимался Эмиль. Ну вот, к примеру, двадцать восьмое июля.
Как Эмиль нечаянно уронил на голову отцу блюдо с тестом, для пальтов
и вырезал сотого деревянного старичка
На кухне в Каттхульте стоял старый деревянный диван, выкрашенный в
синий цвет. На этом диване спала Лина. В те времена, о которых идет
речь, все смоландские кухни были заставлены диванами с жесткими тюфяка-
ми, на которых спали служанки. А над служанками вовсю жужжали мухи.
Каттхульт ничем не отличался от других хуторов. Лина сладко спала на
своем диване. Ничто не могло разбудить ее раньше половины пятого утра,
когда на кухне трещал будильник. Тогда она вставала и шла доить коров.
Стоило Лине уйти из кухни, как туда тихонько прокрадывался папа, что-
бы спокойно выпить чашечку кофе, пока не проснулся Эмиль.
"До чего хорошо посидеть вот так одному за столом, - думал папа. -
Эмиля рядом нет, на дворе поют птицы, кудахчут куры. Знай попивай кофеек
да покачивайся на стуле. Прохладные половицы под ногами, которые Лина
выскребла добела..." Ты понял, что выскребла Лина? Половицы, конечно, а
не папины ноги, хотя, может, их тоже не мешало бы поскрести, кто знает.
Папа Эмиля ходил по утрам босиком, и не только потому, что ему так нра-
вилось.
- Не мешает поберечь обувку, - сказал он однажды маме Эмиля, которая
упорно отказывалась ходить босиком. - Если все время топать в башмаках,
как ты, придется без конца покупать их, без конца... каждые десять лет.
- Ну и пусть, - ответила мама Эмиля, и больше об этом разговора не
было.
Как уже было сказано, никто не мог разбудить Лину, пока не затрещит
будильник. Но однажды утром она проснулась по другой причине. Это случи-
лось двадцать седьмого июля, как раз в тот день, когда у Эмиля была вы-
сокая температура. Уже в четыре часа утра Лина проснулась оттого, что
огромная крыса прыгнула прямо на нее. Вот ужас-то! Лина страшно закрича-
ла, вскочила с дивана и схватилась за полено, но крыса уже исчезла в
норке возле двери чулана.
Услыхав про крысу, папа вышел из себя.
- Хорошенькая история, нечего сказать, - пробурчал он. - Крысы на
кухне... Они ведь могут сожрать и хлеб, и шпик!
- И меня, - сказала Лина.
- И хлеб, и шпик, - повторил папа Эмиля. - Придется на ночь пустить
на кухню кошку.
Эмиль услыхал про крысу и, хотя у него еще держалась температура, тут
же стал придумывать, как бы ее поймать, если не удастся пустить на кухню
кошку.
В десять часов вечера двадцать седьмого июля температура у Эмиля сов-
сем спала, и он снова был весел и бодр. В ту ночь весь Каттхульт мирно
спал. Папа Эмиля, мама Эмиля и маленькая Ида спали в горнице рядом с
кухней, Лина на своем диване. Альфред в людской возле столярной. Порося-
та спали в свинарнике, а куры в курятнике. Коровы, лошади и овцы - на
зеленых выгонах. Не спалось только кошке, тосковавшей на кухне о скотном
дворе, где водилась уйма крыс. Бодрствовал и Эмиль; выбравшись из посте-
ли, он, осторожно ступая, прокрался на кухню.
- Бедняжка Монсан, тебя заперли, - сказал Эмиль, увидев у кухонной
двери горящие кошачьи глаза.
- Мяу, - мяукнула в ответ Монсан.
Эмиль, любивший животных, пожалел кошку и выпустил ее из кухни. Хотя
он, конечно, понимал, что крысу надо изловить во что бы то ни стало. А
раз кошки на кухне нет, надо придумать что-нибудь другое. Он раздобыл
крысоловку, насадил на крючок кусочек вкусного шпика и поставил крысо-
ловку возле норки у чулана. И тут же призадумался. Ведь стоит крысе вы-
сунуть из норки нос, она первым делом увидит крысоловку, заподозрит не-
доброе и не даст себя провести. "Пусть лучше крыса побегает спокойненько
по кухне, а потом вдруг - бац, когда она меньше всего ждет, наткнется на
крысоловку", - решил Эмиль. Он чуть было не пристроил крысоловку на го-
лову Лине - ведь крысе нравилось туда прыгать, - но побоялся, что Лина
проснется и все испортит. Нет, придется поставить крысоловку куда-нибудь
в другое место. Может, под кухонный стол? Крыса часто возится там в по-
исках упавших на пол хлебных крошек. Но ставить крысоловку туда, где си-
дит папа, бесполезно, - возле его стула крошками не больно-то разжи-
вешься.
- Ой! Вот страх-то! - внезапно сказал Эмиль, застыв посреди кухни. -
А вдруг крыса окажется как раз у папиного стула, не найдет там никаких
крошек и начнет грызть вместо них папины пальцы?..
Нет уж, Эмиль позаботится о том, чтобы так не случилось. И он поста-
вил крысоловку туда, куда обычно папа ставил ноги, а потом снова улегся
спать, очень довольный самим собой.
Проснулся он, когда на дворе уже рассвело, от громкого вопля, донес-
шегося из кухни.
"Кричат от радости, видно, крыса попалась", - подумал Эмиль. Но в
следующую секунду в горницу вбежала мама. Вытащив сынишку из кровати,
она зашептала ему на ухо:
- Марш в столярку, пока папа не вытащил ногу из крысоловки. А не то
тебе несдобровать!
И, схватив Эмиля за руку, мама потащила его из дома. Он был в одной
рубашке, так как впопыхах не успел одеться, но беспокоило его совсем
другое.
- А ружейка и шапейка! - завопил Эмиль. - Я возьму их с собой!
И, схватив ружье и кепчонку, он помчался в столярку с такой быстро-
той, что его рубашка заполоскалась на ветру. За все проделки Эмиля обыч-
но сажали в столярную. Мама Эмиля заложила снаружи дверь на засов, чтобы
Эмиль не мог выйти, а Эмиль закрылся на крючок изнутри, чтобы папа не
мог войти, - разумно и предусмотрительно с обеих сторон. Мама Эмиля счи-
тала, что пока Эмилю не стоит встречаться с папой. Эмиль не возражал.
Потому-то он так старательно запер дверь. Затем спокойно уселся на чур-
бан и принялся вырезать забавного деревянного старичка. Он занимался
этим всякий раз, как только оказывался в столярной после очередной ша-
лости, и успел вырезать уже девяносто семь фигурок. Старички были краси-
во расставлены на полке по порядку, и Эмиль радовался, глядя на них.
Скоро их наверняка наберется целая сотня. Вот когда будет настоящий
праздник!
"Закачу-ка я в тот день пир в столярке, но приглашу одного Альфреда",
- решил про себя Эмиль, сидя на чурбане с резаком [7] в руке.
Издалека доносились крики отца, потом они постепенно стихли. И вдруг
раздался чей-то пронзительный визг. Эмиль удивился и забеспокоился, не
стряслось ли еще чего с мамой. Но вспомнил, что сегодня собирались зако-
лоть свинью, видно, это она и визжала. Бедная свинья! Невеселый выдался
у нее денек двадцать восьмого июля! Ну да кое-кому другому тоже не
очень-то сегодня повезло!
К обеду Эмиля выпустили из столярной, и, когда он пришел на кухню,
навстречу ему кинулась сияющая Ида.
- А у нас на обед будут пальты, - радостно сообщила она.
Может, ты не знаешь, что такое пальты? Это большие темные хлебцы, на-
чиненные салом, которые по вкусу напоминают кровяную колбасу, только они
еще вкуснее. И готовят пальты почти так же, как и кровяную колбасу, из
крови и муки, с пряностями. Когда в Каттхульте закалывают свинью, там
всегда варят пальты.
Мама месила на столе в большом глиняном блюде кровяное тесто, а на
плите кипела в чугуне вода. Скоро пальты будут готовы, да такие вкусные,
что пальчики оближешь!
- Я съем восемнадцать, - похвасталась Ида, хотя была совсем крошечной
худышкой, ей бы и полпальта за глаза хватило.
- Так тебе папа и позволит! - заметил Эмиль. - А где же он?
- Отдыхает, - ответила Ида.
Эмиль выглянул в окошко. И правда: надвинув на лоб свою широкополую
соломенную шляпу, папа Эмиля, как всегда, разлегся на траве. Обычно он
отдыхал после обеда, но сегодня, как видно, изрядно устал. Да и как не
устать, если чуть свет первым делом попадаешь в крысоловку.
Тут Эмиль увидел, что у папы только правая нога в башмаке. Сначала
Эмиль решил, что папа не надел второго башмака из бережливости. Но потом
Эмиль заметил окровавленную тряпицу, намотанную вокруг большого пальца
на левой ноге, и сразу понял, в чем дело: у папы так сильно болел палец,
что он не мог надеть второй башмак. Эмилю стало очень стыдно, и он рас-
каялся в своей глупой проделке с крысоловкой. Ему захотелось чем-нибудь
порадовать папу. Он знал, что папа обожает свежие пальты. Эмиль схватил
обеими руками глиняную миску с тестом и просунул ее в окно.
- Погляди-ка, папа! - восторженно крикнул он. - У нас на обед пальты!
Папа сдвинул со лба соломенную шляпу и мрачно посмотрел на Эмиля.
Видно, он еще не забыл крысоловку. А Эмиль просто из кожи лез, лишь бы
загладить свой проступок.
- Взгляни-ка! Ух ты, сколько кровяного теста! - не унимался Эмиль и
высунул миску еще дальше из окна.
И подумать только, вот ужас - он нечаянно выронил миску из рук, и она
вместе с кровяным тестом шлепнулась прямо на папу, который лежал под ок-
ном лицом кверху.
- Бу-бу-бу! - только и вымолвил папа.
Да, попробуй сказать что-нибудь еще, когда ты весь залеплен кровяным
тестом! Папа медленно поднялся с травы и завопил так, что вопль его,
сперва чуть приглушенный тестом, разнесся по всей Леннеберге. Глиняная
миска сидела у него на голове, словно шлем викинга [8], а с подбородка
медленно стекало жидкое кровяное тесто. В этот момент из прачечной вышла
Креса-Майя, которая перемывала там потроха зарезанной свиньи. Увидев за-
литого кровью папу Эмиля, она завизжала громче свиньи и выбежала со дво-
ра с ужасной вестью.
- Конец дорогому хозяину Каттхульта! - причитала она. - Эмиль, горюш-
ко наше, стукнул его, кровь так и брызнула, ах, ах, ах, беда-то какая!
Когда мама Эмиля увидела, что случилось, она схватила Эмиля за руку и
опрометью бросилась с ним в столярную. Эмиль все еще в одной рубашке
снова уселся там на чурбан и начал вырезать своего девяносто девятого
деревянного старичка. Тем временем маме пришлось изрядно потрудиться,
отмывая папу.
- Соскребай поосторожней, хоть бы теста на три-четыре пальта оста-
лось, - сказал папа Эмиля, но мама покачала головой:
- Что с воза упало, то пропало. Придется теперь готовить рагмунк.
- Хи-хи-хи, у нас не будет обеда до ужина, - захихикала маленькая
Ида, но тотчас умолкла, увидев заляпанные кровяным тестом мрачные папины
глаза.
Мама Эмиля усадила Лину тереть картошку для рагмунка. Может, ты не
знаешь, что такое рагмунк? Это блюдо вроде оладий из тертой картошки. И
уверяю тебя, оно куда вкуснее, чем может показаться с моих слов.
Вскоре Лина замесила серо-желтое картофельное тесто в глиняной миске,
которую папа снял с головы. Ведь он вовсе не собирался целый день расха-
живать в ней, словно викинг в шлеме. Как только папу немного отмыли, он
отправился в поле косить рожь и за делом переждать, пока готовят раг-
мунк. Тут-то мама и выпустила Эмиля из столярной.
Эмиль слишком долго просидел взаперти не двигаясь и почувствовал, что
не мешает размяться.
- Давай играть в "ветер-ветрило", - сказал он сестренке, и маленькая
Ида тут же пустилась бежать.
"Ветер-ветрило" - это такая игра, которую Эмиль придумал сам. Надо со
всех ног бежать по кругу и возвращаться на то же место, где началась иг-
ра: из кухни - в сени, из сеней - в горницу, из горницы - в кухню, из
кухни - снова в сени, и так все снова и снова, круг за кругом, чтобы
только ветер свистел в ушах. Бежать надо было в разные стороны, и всякий
раз, когда брат и сестра встречались, они тыкали друг дружке пальцем в
живот и кричали: "Ветер-ветрило!" Игра потому так и называлась, и оба -
Эмиль и Ида - веселились до упаду.
Но когда Эмиль на восемьдесят восьмом круге вбежал как оглашенный в
кухню, он налетел на Лину, которая с глиняной миской в руках как раз
подходила к плите, чтобы наконец-то начать печь рагмунк. Эмилю захоте-
лось развеселить и Лину - он ткнул ей пальцем в живот и закричал: "Ве-
терветрило!" Вот этого-то делать и не следовало! Он же знал, как Лина
боится щекотки.
- И-и-и-и-и... - закатилась Лина, изогнувшись, точно дождевой червяк.
И представь себе, вот ужас-то - миска выскользнула у нее из рук! Как это
произошло, никто не знает. Одно известно: все картофельное тесто угодило
на голову папе Эмиля - голодный как волк, злой, он как раз в этот миг
переступил порог кухни.
- Бу-бу-бу! - только и вымолвил папа. Да, попробуй сказать еще
что-нибудь, когда ты весь залеплен картофельным тестом!
Позднее Эмиль и Ида сложили что-то вроде маленькой присказки из этого
его слова. "Бу-бу-бубу, наелся папа картофельного теста", - любили пов-
торять они, хихикая. Или: "Бу-бу-бу-бу, наелся папа кровяного теста".
Но тогда Эмилю было не до смеха. Он и пикнуть не успел, как мама
схватила его за руку и опрометью бросилась вместе с ним в столярную. За
спиной Эмиль услышал папин крик. Сперва чуть приглушенный картофельным
тестом, он разносился уже по всей Леннеберге.
Эмиль сидел на чурбане и вырезал своего сотого деревянного старичка,
но настроение у него было вовсе не праздничное. Скорее, наоборот! Он был
зол, как кусачий муравей! Нет, уж это слишком - сидеть в столярке по три
раза в день, да к тому же ни за что ни про что.
- Виноват я, что ли? Папаша сам все время попадается под руку, - бур-
чал он. - Крысоловку в укромном местечке и то нельзя оставить! Бац, а он
тут как тут. И зачем он все время подставляет голову то под кровяное, то
под картофельное тесто?
Не подумай только, что Эмиль не любил папу или папа не любил Эмиля.
Они очень любили друг друга. Но и люди, которые любят друг друга, могут
иногда ссориться, когда им не везет с крысоловками, кровяным или карто-
фельным тестом и так далее.
Суббота, двадцать восьмое июля, подходила к концу. Сидя в столярной,
Эмиль злился все больше и больше. Вовсе не так представлял он себе юби-
лей по случаю сотого деревянного старичка. Праздник этот пришелся на
субботний вечер, а как же ему пригласить в столярную Альфреда, если у
того по субботним вечерам совсем другие дела? Альфред сидит в это время
на крылечке людской, милуется с Линой, играет ей на гармошке, и, право
слово, недосуг ему ходить в гости к Эмилю.
Эмиль отбросил в сторону резак. Он остался совсем один. Даже Альфреду
теперь не до него. И чем больше он думал об этом, тем яростнее злился.
Где это видано - просидеть взаперти всю бесконечную субботу, да еще в
одной рубашке! Ведь у него не было времени даже одеться - его то и дело
волокли в столярку. Видно, папа с мамой, да и Альфред тоже, хотят нав-
сегда запереть его в столярке! Ну, так они еще у него узнают!
Эмиль ударил кулачком по верстаку, и тот заскрипел. Так вот вам, по-
лучайте! В этот миг Эмиль принял роковое решение. Он останется в столяр-
ке на всю жизнь. В одной рубашке и шапчонке, одинокий и всеми покинутый,
он будет сидеть там до самой смерти.
"Вот они обрадуются-то, и мне не придется попусту бегать взад-вперед,
- подумал он. - Но и они пусть не суются ко мне в столярку, нет уж. По-
надобится папе постругать доски, а негде. Да это и к лучшему, а не то он
еще оттяпает себе пальцы. Не знаю никого другого, кроме папы, кому выпа-
дало бы столько бед в один день! "
Когда совсем стемнело, пришла мама Эмиля и отодвинула наружный засов
на двери столярной. Потянув дверь на себя, она увидела, что та заперта
изнутри. Мама улыбнулась и ласково позвала:
- Эмиль, миленький, не бойся, папа уже лег спать. Можешь выйти!
Но в ответ из столярной донеслось лишь жуткое:
- Ха! Ха! Ха!
- Почему ты говоришь: "Ха! Ха! Ха!"? - удивилась мама. - Отопри дверь
и выходи, миленький Эмиль!
- Никогда больше я отсюда не выйду, - замогильным голосом ответил
Эмиль. - Суньтесь только, стрелять буду!
Тут мама Эмиля увидела, что ее мальчуган стоит у окна столярной с
ружьем в руках. Вначале она не поверила, что он грозится всерьез. А ког-
да наконец поняла, что он не шутит, с плачем бросилась в дом и разбудила
папу.
- Эмиль сидит в столярке и не хочет выходить, - всхлипывала она. -
Что нам делать?
Маленькая Ида тоже проснулась и заревела. И все вместе - папа с мамой
и маленькая Ида - помчались в столярную. Альфред и Лина, миловавшиеся на
крылечке людской, вынуждены были, к великой досаде Лины, бежать вместе с
ними. Надо было помочь уговорить Эмиля выйти из столярной.
Поначалу папа был настроен весьма решительно.
- Ничего, выйдешь сам, когда проголодаешься! - закричал он.
- Ха! Ха! Ха! - только и ответил снова Эмиль.
Папа не знал, что хранилось у Эмиля в жестяной банке за верстаком. А
был там небольшой, но все же хороший запас еды! Хитрый Эмиль заранее по-
заботился о том, чтобы не умереть с голода. Ведь никогда не знаешь, в
какой день и час снова угодишь в заточенье. Поэтому он всегда держал про
запас еду в своей банке. Теперь там лежали белый хлеб и сыр, несколько
ломтиков холодной свинины, горсточка сушеных вишен и довольно много су-
харей. Воины в осажденных крепостях выдерживали осаду с меньшим запасом
провизии.
Эмиль представил себе, что столярка - осажденная крепость, и он будет
защищать ее от всех врагов. Храбрый, как настоящий полководец, он стоял
у слухового оконца и целился из ружья.
- Ни с места, стрелять буду! - вопил он.
- О, Эмиль, милый мой мальчик, не говори так, а лучше выходи скорее,
- всхлипывала мама.
Но и ее слова не помогли. Эмиль был неумолим, не помогло даже предло-
жение Альфреда.
- Слышь, Эмиль, выходи, пойдем на озеро купаться вдвоем - только мы с
тобой! Ты и я!
- Нет уж! - с горечью закричал Эмиль. - Сиди себе на крылечке с Ли-
ной, на здоровье! А я... я посижу здесь!
Так оно и вышло. Эмиль остался сидеть где сидел. И когда все увидели,
что ни угрозы, ни просьбы не помогают, папе с мамой и маленькой Иде
пришлось вернуться домой и лечь спать.
Печальный был этот субботний вечер. Мама и маленькая Ида плакали в
три ручья, а папа только вздыхал, лежа в постели, - ведь и ему не хвата-
ло его мальчугана, который обычно лежал вон там в кроватке: кудрявая го-
ловка на подушке, а сбоку - кепчонка и ружье.
Понятно, Лина была не из тех, кто скучал по Эмилю, и не из тех, кому
хотелось идти спать. Ей хотелось спокойно посидеть на крылечке с Альфре-
дом, и она была даже рада, что Эмиль остался в столярной.
- Кто его знает, сколько этот проказник усидит на месте, - пробурчала
она и, тихонько подойдя к двери, закрыла дверь на засов.
Альфред так рьяно играл на гармошке и пел, что не заметил коварства
Лины. "Скачет с поля брани молодой гусар..." - распевал он. Эмиль слушал
его, сидя на своем чурбане, и тяжко вздыхал.
Лина, обвив шею Альфреда, как всегда, нашептывала ему что-то на ухо,
а Альфред отвечал, как всегда:
- Ну да ладно, женюсь на тебе, так уж и быть, коли тебе это в самом
деле позарез надо, только спешить-то некуда...
- Хоть бы на будущий год, а? - упрямо твердила Лина, и тогда Альфред,
вздохнув еще более тяжко, чем Эмиль, запел про "Невесту льва". Эмиль
слушал эту песню, сидя в столярной, и думал о том, как было бы здорово
пойти с Альфредом на озеро.
- Ясное дело, - пробурчал он себе под нос. - Я мог бы спокойненько
пройтись с Альфредом и искупаться, а потом снова залезть в столярку, раз
мне так теперь захотелось...
Эмиль бросился к двери и откинул крючок. Но что толку, если зловред-
ная Лина заперла дверь на засов? Дверь не поддавалась, хотя Эмиль толкал
ее изо всех сил. Тут Эмиль все понял. Он догадался, кто его запер.
- Ну, я ей покажу, - пригрозил он. - Она у меня еще узнает. Она еще
увидит!
Он огляделся по сторонам. В сарае начало темнеть. Однажды, после од-
ной из своих самых отчаянных проделок, Эмиль убежал отсюда через окошко.
Но после этого случая папа приколотил снаружи поперек окна доску, чтобы
Эмиль не повторил своего номера, а то еще чего доброго свалится в крапи-
ву, которая растет под окном. Папа явно заботился о своем мальчугане и
не хотел, чтобы он обжегся крапивой.
"Через окошко теперь нельзя, - размышлял Эмиль, - через дверь тоже.
Звать на помощь - ни за что в жизни не стану! Как же мне отсюда выб-
раться? "
Он задумчиво уставился на открытый очаг. Очаг сложили в столярной,
чтобы зимой там было тепло и чтобы папа мог, когда понадобится, развести
огонь и растопить столярный клей.
- Придется через трубу, - решил Эмиль и тут же забрался в очаг, где
было полно золы, остававшейся с прошлой зимы. Зола ласково обволокла его
босые ноги и забилась между пальцами.
Эмиль заглянул в трубу и увидел кое-что интересное. В дымовом отверс-
тии прямо над головой висел красный июльский месяц и глазел на него.
- Эй, ты, месяц! - крикнул Эмиль. - Сейчас ты увидишь, как я умею ла-
зать!
И, упираясь в закопченные стенки трубы, он полез вверх.
Если ты когда-нибудь лез по узкой трубе, ты знаешь, как это трудно и
каким чумазым выбираешься оттуда. Только не подумай, что это остановило
Эмиля.
Ни о чем не подозревая, бедняжка Лина, сидя на крыльце людской, висла
на шее у Альфреда. Но ведь Эмиль пообещал, что она еще кое-что увидит, и
она в самом деле увидела. Подняв глаза, чтобы взглянуть на месяц, она в
тот же миг закричала так, что крик ее разнесся по всей Леннеберге.
- Мюлинг! - заорала Лина. - Мюлинг на трубе!
В Смоланде мюлингами называли привидения в обличье маленьких детей, и
в старые времена их все очень боялись. Лина, верно, тоже наслушалась от
Кресы-Майи жутких историй про страшных мюлингов, которые могут приви-
деться людям, и поэтому так испуганно закричала, увидев на трубе одного
из этих маленьких страшилищ с чернымпречерным лицом.
Альфред же, взглянув на мюлинга, только рассмеялся.
- Этого маленького мюлинга я знаю, - сказал он. - Давай-ка спускайся
вниз, Эмиль!
Выпрямившись во весь рост, в почерневшей от сажи рубашонке, Эмиль
стоял на крыше, решительный, как полководец. Подняв к небу свой черный
от сажи кулачок, он заорал так, что слова его разнеслись по всей Ленне-
берге:
- Сегодня вечером столярка будет разрушена, и я никогда больше не
стану здесь сидеть!
Альфред подошел к стенке столярной и встал, раскинув руки, как раз
под трубой, откуда вылез Эмиль.
- Прыгай, Эмиль! - пригласил он.
И Эмиль прыгнул. Прямо в объятия Альфреда. И они пошли вдвоем на озе-
ро - купаться. Эмилю это было просто необходимо.
- В жизни не видала такого мальчишки! - сказала злющая-презлющая Ли-
на, устраиваясь спать на своем диване.
Эмиль и Альфред купались в черной воде хуторского озера среди белых
водяных лилий, а в небе висел красный, как фонарь, июльский месяц и све-
тил им.
- Здорово, что мы вдвоем - только мы с тобой! Ты и я, Альфред, - ска-
зал Эмиль.
- Да, только мы с тобой! Ты и я, Эмиль, - подтвердил Альфред.
Наискосок через озеро пролегла широкая лунная дорожка, а берега оку-
тала черная мгла. Наступила ночь, и вместе с ней пришел конец и дню
двадцать восьмого июля.
Но последовали новые дни, и что ни день - новые проделки Эмиля. Его
мама столько писала в синюю тетрадь, что у нее даже рука заболела, и в
конце концов тетрадь была исписана вдоль и поперек.
- Мне нужна новая тетрадь, - сказала мама Эмиля. - Скоро в Виммербю
ярмарка, и раз я все равно поеду в город, воспользуюсь случаем и куплю
тетрадь.
Так она и сделала. И очень кстати! А то как бы она описала все про-
делки Эмиля в день ярмарки!
"Памаги мне Бог с этим рибенком, - писала она. - Он найдет далеко,
если даживет до тех пор, когда павзраслеет. Правда, отец его в это ни
верит".
Но папа Эмиля ошибся, а мама оказалась права. Эмиль, конечно, ма-
ло-помалу повзрослел, а потом стал председателем муниципалитета и самым
славным парнем во всей Леннеберге.
Но теперь расскажем по порядку о том, что случилось однажды на ярмар-
ке в Виммербю, когда Эмиль был еще маленький.
Как Эмиль добыл коня и перепугал насмерть фру Петрель и всех жителей
Виммербю
Каждый год в последнюю среду октября в Виммербю бывала ярмарка. И уж
поверьте мне, с самого раннего утра до позднего вечера в городке не
прекращалась веселая сутолока и царило праздничное оживление. Жители
Леннеберги и окрестных приходов все до одного спешили на ярмарку, кто за
чем: продать быков, купить свиней, выменять лошадей, встретиться со зна-
комыми, присмотреть жениха, полакомиться мятными леденцами, сплясать
шоттис [9], ввязаться в драку и вообще развлечься каждый на свой лад.
Однажды мама Эмиля, которой хотелось узнать, сметлива ли ее служанка,
спросила Лину, может ли она перечислить самые крупные праздники в году.
И Лина ответила:
- Сдается мне, это - Рождество, Пасха да ярмарка в Виммербю!
Теперь ты понимаешь, почему каждый спешил в Виммербю именно тридцать
первого октября. В пять утра, когда на дворе еще стояла кромешная тьма,
Альфред впряг Маркуса и Юллан в большую повозку, и все обитатели Катт-
хульта - папа и мама Эмиля, Альфред и Лина, Эмиль и маленькая Ида - отп-
равились в путь. Лишь Креса-Майя осталась дома - присматривать за скоти-
ной.
- Бедная Креса-Майя, неужто тебе не хочется съездить на ярмарку? -
спросил добряк Альфред.
- Я пока что еще в своем уме, - ответила Креса-Майя. - Это нынче-то
ехать, когда прилетит большая комета? Нет уж, спасибо, я хочу помереть
дома, в Леннеберге, где мне каждый камень знаком.
Дело в том, что в последнее время жители Смоланда ждали появления ог-
ромной кометы, и в городской газете оповестили, что как раз тридцать
первого октября и прилетит дымящаяся комета. Возможно, она упадет с та-
кой силой, что наша Земля разлетится на тысячи кусочков.
Ты, верно, не знаешь, что это за штука - комета, да и я не очень-то в
этом смыслю, но кажется, это отколовшаяся часть звезды, которая несется
в пространстве неведомо куда. Все жители Смоланда до смерти боялись ко-
меты, которая ни с того ни с сего могла расколоть Землю и положить конец
всякому веселью.
- Чего тут гадать, эта дрянь упадет точно в день ярмарки в Виммербю!
- в сердцах сказала Лина. - Ну да пускай, лишь бы не принесло ее раньше,
до того, как мы успеем вернуться домой!
Она таинственно ухмыльнулась и подтолкнула локтем Альфреда, сидевшего
рядом с ней на заднем сиденье. Лина многого ждала от этого дня.
Впереди разместились мама и папа Эмиля. На коленях у них пристроились
маленькая Ида и Эмиль. Угадай, кто правил? Сам Эмиль. Я и забыла расска-
зать, каким знатным конюхом и кучером был Эмиль. Альфред обучил его все-
му, что только можно знать о лошадях. Вот Эмиль и поднаторел в этом деле
как никто другой в Леннеберге, и обходился с лошадьми половчее самого
Альфреда. Теперь он сидел на коленях у отца и правил как заправский ку-
чер. В самом деле, этот парень умел держать вожжи в руках!
Ночью прошел дождь, а утром туманная осенняя мгла плотной пеленой
окутала Леннебергу и весь Смоланд. Над верхушками деревьев еще не заб-
резжил рассвет, и лес вдоль дороги, по которой ехали обитатели Катт-
хульта, стоял мрачный, отяжелевший от дождя. Однако никто не унывал, а
Маркус и Юллан бежали так резво, что только комья размокшей глины летели
из-под копыт.
Юллан, пожалуй, не очень-то радовалась. Это была старая, заезженная
кобыла, которая охотнее дремала бы у себя в стойле. Эмиль давно приста-
вал к отцу, чтобы тот купил молодого жеребца в пару Маркусу. И вот те-
перь, думал Эмиль, настал долгожданный час, ведь они едут на ярмарку.
Но отец сказал:
- Ты, верно, думаешь, у меня денег куры не клюют. Как бы не так! Ста-
рушке Юллан еще придется побегать в одной упряжке с Маркусом не один го-
док. Ничего не попишешь!
И право же, Юллан не отставала. Она терпеливо трусила рысцой по хол-
мам, и Эмиль, который любил старую добрую лошадь, пел, как всегда, когда
хотел ее немножко подбодрить:
Кобылка чуть трусит рысцой.
Совсем плоха, совсем стара.
Ну не беда! Ну не беда!
Пусть только довезет меня!
Поклажа, чай, невелика!
Наконец хуторяне добрались до Виммербю. Подыскав удобное местечко для
Маркуса и Юллан неподалеку от ярмарки, все отправились по своим делам.
Мама Эмиля с маленькой Идой, ухватившейся за ее подол, пошла купить си-
нюю тетрадь да продать шерсть и яйца, которые привезла на ярмарку. Лина
тотчас потянула Альфреда в кондитерскую выпить кофейку; ей и в самом де-
ле удалось утащить его с собой, хотя он отчаянно сопротивлялся, потому
что ему очень хотелось пойти вместе с Эмилем и его папой на ярмарку.
Если ты когда-нибудь бывал в Виммербю в базарный день, то знаешь, что
такое ярмарка. Ты знаешь, что именно там идет купля-продажа коров и ло-
шадей. Вот и сейчас на зеленом выгоне уже вовсю шла бойкая торговля.
Эмилю понадобилось туда позарез. А его папа, хоть и не собирался ничего
покупать, тоже был не прочь посмотреть, как там и что.
- Не забудь, что мы приглашены на обед к фру Петрель ровно в полдень!
- крикнула напоследок мама и скрылась в толпе вместе с маленькой Идой.
- Зря беспокоишься, уж о таком деле я не забуду, - ответил папа и
отправился вместе с Эмилем.
Не прошло и пяти минут, как Эмиль увидел на выгоне прекрасного коня!
Как раз о таком он и мечтал. Сердце его заколотилось так сильно, как ни-
когда в жизни. Вот это конь! Красавецтрехлетка буланой масти! Конь стоял
на привязи и доверчиво смотрел на Эмиля, словно надеясь, что мальчик ку-
пит его. А Эмилю только этого и хотелось. О, как ему хотелось купить
этого коня! Он оглянулся и поискал глазами отца, собираясь завопить так,
чтобы отец, хочет не хочет, купил бы коня. Но вот беда: отец исчез! Его
угораздило затеряться в толчее среди крестьян, которые шумели, орали и
смеялись, среди лошадей, которые ржали и били копытами, среди быков и
коров, которые ревели и мычали на все голоса в этой сумятице.
"Вот вечно так, - с горечью думал Эмиль. - Стоит взять отца с собой,
как он сразу куда-то запропастится".
А дело было спешное. Появился какой-то дюжий верзила-барышник из Мо-
лиллы и уставился на коня Эмиля.
- Сколько хочешь за него? - спросил барышник хозяина коня, щуплого
бледного крестьянина с хутора Туна.
- Триста крон, - ответил крестьянин из Туны, а у Эмиля даже похолоде-
ло в животе, когда он услыхал такую цену. Он знал, что выжать триста
крон из отца не легче, чем добыть их у скалистого утеса, это уж точно.
"Надо все-таки попытаться", - подумал Эмиль, потому что мальчишки уп-
рямее его не было не только во всей Леннеберге, но и во всем Смоланде. И
он ринулся в толпу - разыскивать отца. Он сновал туда-сюда, все больше
распаляясь и злясь. Он хватал и тянул за полы незнакомых крестьян, кото-
рые со спины походили на его отца. Но когда они оборачивались, то оказы-
вались совсем чужими людьми - либо из Седрави, либо из Локневи. Не было
только Антона Свенссона с хутора Каттхульт Леннебергского прихода.
Но не подумай, что это обескуражило Эмиля! Он приметил врытый среди
ярмарки невысокий флагшток, мигом вскарабкался наверх, чтобы быть на ви-
ду у всех, и закричал что было мочи:
- Эй, люди, знает кто-нибудь из вас меня?! Мой отец где-то потерялся!
Тут же он увидел, как внизу под ним толпа крестьян, коров и лошадей
всколыхнулась, словно там прорубили просеку, по которой кто-то сломя го-
лову несся прямо к флагштоку. Ясное дело, это был его отец.
Антон Свенссон стряхнул сынишку с шеста, будто спелое яблоко с дере-
ва, и схватил за ухо.
- Ах ты, неслух! - заорал он. - Где ты пропадал? Как ни пойдешь с то-
бой, вечно ты потеряешься!
Эмилю некогда было препираться с отцом.
- Идем! - сказал он. - Ты должен посмотреть коня.
Отец Эмиля и впрямь увидел коня, только тот был уже продан. Вот неве-
зенье! Эмиль с отцом подоспели как раз в ту минуту, когда барышник из
Молиллы раскрыл кошелек, вытащил три сотенных и сунул их в руку
крестьянину из Туны.
Эмиль разревелся.
- Конь-то смирный? - спросил барышник.
- Куда какой смирный, - ответил крестьянин из Туны. Но при этом он
покосился в сторону и, казалось, думал совсем о другом.
- Я вижу, конь-то еще не подкован, - сказал барышник, - придется его
подковать, прежде чем ехать...
Эмиль залился горючими слезами, и отцу стало жаль своего бедного
мальчика.
- Не реви, Эмиль, - произнес он и решительно тряхнул головой. - Мы с
тобой купим кулек мятных леденцов, была не была...
Он повел Эмиля на базар, где в палатках сидели торговки карамелью, и
купил ему полосатых леденцов на десять эре. Потом он встретил знакомого
крестьянина из Леннеберги, разговорился с ним и забыл про Эмиля. А
Эмиль, набив рот леденцами, со слезами на глазах все еще думал о коне.
Вдруг он увидел Альфреда. На руке у него повисла Лина. У бедного Альфре-
да был усталый вид, да и немудрено - ведь Лина семнадцать раз провела
его мимо лавки золотых дел мастера, пытаясь затащить туда, чтобы Альфред
купил ей наконец обручальное кольцо.
- И не упирайся я обеими ногами, - гордо воскликнул Альфред, - еще
неизвестно, чем бы это кончилось!
Понятно, увидев Эмиля, он обрадовался. Эмиль тотчас рассказал ему про
коня, и они посетовали, что у них в Каттхульте никогда не будет такого
красавца. А потом Альфред купил у гончара Эмилю глиняную кукушку.
- Это тебе от меня на память о ярмарке, - сказал Альфред, и на душе у
Эмиля чуть полегчало.
- Небось свистульки покупаешь, - упрекнула Лина. - Когда же наконец
заявится эта комета? Сдается мне, ей давно бы пора прилететь.
Но никакой кометы не было видно. Часы на площади еще не пробили пол-
день, так что комете спешить было незачем.
А вот Альфреду и Лине пришло время кормить лошадей, да заодно и самим
перекусить. Съестные припасы лежали в повозке. Эмиль увязался было за
Альфредом и Линой, но вспомнил, что его с мамой, папой и сестренкой
пригласила на обед к двенадцати часам фру Петрель, и стал глазеть по
сторонам. Где же отец? Хочешь - верь, хочешь - нет, отец снова исчез! Он
ухитрился затеряться среди всего этого ярмарочного люда: лоточниц, гон-
чаров, корзинщиков, щеточников, торговцев воздушными шарами, шарманщиков
и прочих завсегдатаев ярмарки.
- Видали такого непоседу, - пробормотал Эмиль. - В другой раз поеду в
город - пусть остается дома, сил моих больше нет.
Однако Эмиль не очень огорчился, что его отец куда-то пропал. Эмиль
уже бывал в городе и примерно знал, где живет фру Петрель. У нее был
красивый белый домик с застекленной верандой в конце улицы Стургатан, и
Эмиль решил, что его найти совсем не трудно.
Фру Петрель была одной из самых знатных горожанок Виммербю, и нельзя
не удивиться, почему это она пригласила к себе в гости наших хуторян. Уж
наверно не потому, что мама Эмиля всегда привозила ей свою знаменитую
колбасу, ведь никто еще не потерял разум из-за колбасы. Нет, просто фру
Петрель частенько заезжала в гости в Каттхульт. На праздник сбора вишен,
на праздник ловли раков, на праздник сыри и прочие торжества. Там ее
угощали колбасой и копченой грудинкой, телячьими фрикадельками и котле-
тами, омлетами, запеченным угрем и другими яствами. Но ведь нельзя
только вечно ездить в гости, иной раз надо и к себе пригласить, считала
фру Петрель.
- Должна же все-таки быть на свете справедливость, - сказала она и
пригласила к себе в гости хозяев Каттхульта к двенадцати часам в тот са-
мый день, когда они все равно приедут в город на ярмарку и можно будет
их накормить подогретым рыбным пудингом и черничным киселем. Сама же фру
Петрель еще в одиннадцать часов съела всего-навсего телячье филе и
большой кусок марципанового торта, поскольку рыбного пудинга у нее было
в обрез. В самом деле, некрасиво, если она будет сидеть и уплетать пу-
динг, а гости останутся голодными. Нет, этого она не может допустить!
И вот гости расселись вокруг стола на застекленной веранде - папа
Эмиля, мама Эмиля и маленькая Ида.
- Что за непослушный мальчишка, легче уследить за горстью блох, чем
за ним, - блохи и те не так быстро исчезают, - сказал папа Эмиля.
Речь, конечно, шла об Эмиле.
Мама хотела было побежать на поиски сынишки, но папа принялся уверять
ее, что он уже искал его повсюду.
Тут вмешалась фру Петрель:
- Не сомневаюсь, что Эмиль сам отыщет сюда дорогу.
Фру Петрель была права. В эту самую минуту в воротах ее дома показал-
ся Эмиль. Но тут он увидел такое, от чего замер на месте.
По соседству с фру Петрель, в доме, выкрашенном в красный цвет и ок-
руженном садом, жил бургомистр. А в саду, под яблонями, ковылял на высо-
ких ходулях сын бургомистра Готфрид. Он тоже покосился на Эмиля и тотчас
полетел кубарем в куст сирени. Если ты когда-нибудь ходил на ходулях, то
поймешь, почему так случилось, - нелегко сохранять равновесие на длинню-
щих палках с прибитыми к ним лишь маленькими дощечками для ног. Готфрид
мгновенно высунул нос из куста и уставился на Эмиля. Когда встречаются
двое мальчишек одинакового норова, то в глазах обоих словно зажигаются
огоньки. Готфрид и Эмиль осмотрели друг друга с ног до головы и молча
улыбнулись.
- Мне бы такую кепчонку, как у тебя, - сказал Готфрид. - Дай поно-
сить!
- Не-а, - сказал Эмиль, - но могу поменяться на твои ходули.
Такой обмен показался Готфриду стоящим.
- Только вряд ли у тебя получится, - сказал он.
- Посмотрим! - ответил Эмиль.
Эмиль оказался проворнее, чем предполагал Готфрид. Он мигом вскочил
на ходули и быстро заковылял среди яблонь. Про обед у фру Петрель он на-
чисто забыл.
А на застекленной веранде хуторяне угощались рыбным пудингом. Скоро с
ним было покончено, и настал черед черничного киселя. Его-то было вволю:
посреди стола возвышалась налитая до краев громадная фарфоровая миска.
- Ешьте, ешьте, - угощала фру Петрель, - надеюсь, аппетит у вас хоро-
ший.
У нее самой никакого аппетита не было, и она не притронулась к кисе-
лю, зато болтала без умолку. Говорила она, ясное дело, об огромной коме-
те, потому что в тот день все в Виммербю только о ней и толковали.
- Это ужасно! - воскликнула она. - Из-за какой-то кометы все должно
полететь в тартарары!
- Кто знает, может, этот кисель - последнее, что ешь в жизни, - ска-
зала мама Эмиля, и папа Эмиля поспешно протянул тарелку фру Петрель.
- Налейте, пожалуйста, еще, - попросил он. - Не ровен час...
Но прежде чем фру Петрель успела подлить ему киселя, случилось нечто
невероятное. Послышался звон разбитого стекла, раздался крик, чтото с
грохотом влетело через широкое окно, и по веранде пронесся вихрь из ос-
колков стекла и брызг черничного киселя.
- Комета! - закричала фру Петрель и без чувств рухнула на пол.
Нет, это была не комета, а всего-навсего Эмиль, который, словно пу-
шечное ядро, влетел в окно и угодил головой в фарфоровую миску, откуда
фонтаном брызнул кисель.
Что тут началось на веранде! Мама Эмиля голосила, папа орал, ма-
ленькая Ида плакала. Только фру Петрель была совершенно спокойна, так
как лежала на полу в глубоком обмороке.
- Быстрее на кухню за холодной водой! - скомандовал папа Эмиля. - На-
до намочить ей лоб!
Мама опрометью бросилась на кухню, а папа побежал следом - поторопить
ее. Эмиль осторожно вытащил голову из миски. Лицо у него стало си-
ним-пресиним.
- И чего ты всегда так торопишься на обед?! - упрекнула брата ма-
ленькая Ида.
Эмиль ничего не ответил.
- Готфрид прав, - вздохнул он. - На ходулях через забор не перелезть.
Это уж точно.
Тут он увидел на полу несчастную фру Петрель, и ему стало жаль ее.
- Что же это они так долго не несут воду? - пробурчал он. - Надо по-
торопиться.
Эмиль не долго раздумывал. Он быстрехонько схватил миску с остатками
черничного киселя и выплеснул их прямо в лицо фру Петрель. Хочешь -
верь, хочешь - нет, это сразу помогло!
- Буль-буль... - ФРУ Петрель очнулась и мгновенно вскочила на ноги.
Вот как хорошо варить много черничного киселя, чтобы хватило и на
случай беды!
- Я ее уже вылечил, - похвастался Эмиль, когда мама и папа примчались
наконец из кухни с водой.
Но папа сумрачно посмотрел на него и сказал:
- А я знаю, кто будет лечиться в столярке, как только мы вернемся до-
мой.
У фру Петрель все еще кружилась голова, и лицо у нее было такое же
синее, как у Эмиля. Но мама Эмиля, умелая и проворная хозяйка, тотчас
уложила ее на диван и схватила щетку.
- Надо навести порядок, - сказала она и принялась орудовать щеткой:
сначала она отмыла фру Петрель, потом Эмиля и напоследок пол на веранде.
Вскоре нигде не осталось никаких следов черничного киселя, кроме ма-
ленького синего пятнышка за ухом Эмиля. Потом мама вымела осколки стек-
ла, а папа побежал к стекольщику за новым оконным стеклом, которое он
мигом вставил вместо разбитого. Эмиль хотел было ему помочь, но отец да-
же близко не подпустил его к оконной раме.
- Отойди-ка отсюда! - прошипел он. - Сгинь с глаз моих и не возвра-
щайся до самого отъезда!
Эмиль был не против того, чтобы сгинуть. Ему хотелось еще немного по-
болтать с Готфридом. Но от голода у него сосало под ложечкой. За весь
день ему перепал лишь глоточек черничного киселя - разок он успел хлеб-
нуть, когда нырнул в миску.
- Нет ли у тебя чего-нибудь пожевать? - спросил он Готфрида, который
по-прежнему торчал в бургомистровом саду возле забора.
- Жуй сколько хочешь, - ответил Готфрид. - Моему папаше сегодня стук-
нуло пятьдесят, вечером у нас будет пир, и кладовки прямо ломятся от
всякой всячины.
- Вот здорово! - обрадовался Эмиль. - Дай попробую, недосол у вас или
пересол.
Готфрид не мешкая отправился на бургомистрову кухню и вернулся с та-
релкой, полной всякой вкуснятины - сосисок, котлет, пирожков. Готфрид и
Эмиль - даром что по разные стороны забора - мигом все съели. Эмиль
опять был всем доволен. Но его спокойствие длилось только до тех пор,
пока Готфрид не проговорился:
- А сегодня вечером у нас будет фейерверк, какого в Виммербю еще не
бывало.
За всю свою разнесчастную жизнь Эмиль не видел ни одного фейерверка,
- жители Леннеберги не позволяли себе таких безумств. И теперь он очень
огорчился: ведь ему не придется увидеть великолепный фейерверк, потому
что надо засветло отправляться обратно в Каттхульт.
Эмиль вздохнул. Если пораскинуть мозгами, какой все-таки неудачный
этот ярмарочный день! Ни коня, ни фейерверка - одни беды да напасти, к
тому же дома его ожидает столярка.
Эмиль мрачно попрощался с Готфридом и пошел разыскивать Альфреда,
своего друга и утешителя во всех бедах.
Только где теперь найдешь Альфреда на улицах, запруженных толпами
крестьян, приехавших на ярмарку, да еще вперемешку с горожанами из Вим-
мербю? Отыскать Альфреда в этой толчее оказалось делом нелегким. Эмиль
затратил на поиски своего друга несколько часов и за это время успел не-
мало напроказить. Но эти проделки не попали в синюю тетрадь, так как о
них никто никогда не узнал... Альфреда он так и не нашел.
В октябре темнеет рано. Скоро начнет смеркаться, скоро кончится, нав-
сегда канет в вечность этот ярмарочный день. Крестьяне уже собрались
разъезжаться, да и горожанам из Виммербю, пожалуй, пора было по домам.
Но напоследок всем хотелось еще посмеяться, поболтать, покричать, пошу-
меть, и на улицах царило веселое оживление. Еще бы, ведь день-то необыч-
ный! И ярмарка, и день рождения бургомистра, и кто знает, может, послед-
ний день жизни на Земле, если и в самом деле прилетит эта дымящаяся ко-
мета. Понятно, что все чувствовали себя не в своей тарелке, толпясь на
улицах и не зная, чего ждать - радости или беды. Когда люди одновременно
и боятся и радуются, то они утрачивают чувство меры. Поэтому сутолока на
улицах не уменьшалась и веселье не стихало, а в домах царили тишина и
покой: в них остались лишь кошки да дряхлые старушки, нянчившие внучат.
Если тебе случалось бродить по маленькому городку вроде Виммербю, а
может, и в день ярмарки, и в сумерки, ты знаешь, как весело шагать по
улочкам, мощенным булыжником, и разглядывать в окнах домиков бабушек, их
внучат и кошек. А как бьется сердце, когда крадешься темным переулком,
заходишь в чужие ворота, на темный двор, забитый крестьянскими телегами,
между которыми толкутся крестьяне и пьют пиво, перед тем как запрячь ло-
шадей и отправиться восвояси по хуторам.
Для Эмиля прогулка была тоже веселой и увлекательной. Скоро он поза-
был о своих недавних горестях и уже не сомневался, что рано или поздно
найдет Альфреда. Так оно и вышло, только сперва он нашел нечто совсем
другое.
Шагая по узенькой окраинной улочке, он неожиданно услыхал невообрази-
мый шум, доносившийся со двора. Кричали и ругались крестьяне, отчаянно
ржала лошадь. Эмиль тотчас шмыгнул в ворота, желая узнать, что там про-
исходит. Его глазам представилось зрелище, заставившее его вздрогнуть.
Во дворе была старая кузница, и в отблесках пылающего горна, в толпе
злющих-презлющих крестьян Эмиль узнал своего буланого конька. Крестьяне,
все как один, были вне себя от злости. Угадай, почему они злились? Да
потому, что молодой буланый конь ни за что не давал себя подковать. Как
только коваль пытался поднять его ногу, конь вставал на дыбы, бешено бил
копытами и лягался так, что крестьяне рассыпались в разные стороны. Ко-
валь просто не знал, что делать.
- Много лошадей довелось мне подковать на своем веку, но такого коня
я еще не встречал.
Ты, может, не знаешь, кто такой коваль? Это кузнец, который обувает
лошадей. Да, да, потому что коню, так же как и тебе, нужна обувка, а не
то он в кровь сотрет копыта и будет спотыкаться и скользить по обледене-
лой дороге. Обувь эта не обычная - это железные скобы, которые накрепко
прибивают гвоздями к копытам. И называют их подковами; тебе, может, слу-
чалось их видеть.
Однако молодой буланый конь, верно, решил, что обувка ему ни к чему.
Он стоял смирно и кротко до тех пор, пока не дотрагивались до его задних
ног. Но стоило кузнецу приблизиться к коню и чуть коснуться его ноги,
как снова начинался настоящий цирк - конь лягался и отпрыгивал в сторо-
ну, хотя полдюжины крестьян висели на нем, пытаясь удержать на месте.
Барышник из Молиллы, купивший коня, постепенно приходил в ярость.
- Дай-ка я сам, - сказал он и злобно схватил заднюю ногу жеребца.
Но конь так лягнул его, что барышник шлепнулся прямо в лужу.
- Эхе-хе, хе-хе, вот так-то, - сказал старый крестьянин, долго наблю-
давший за происходящим. - Нет уж, поверьте мне, этого коня не подковать!
Ведь дома в Туне его пытались подковать раз двадцать, не меньше.
Тут барышник смекнул, что с конем его надули, и еще пуще рассвирепел.
- Бери, кто хочет, этого подлого конягу! - завопил он. - Пусть убира-
ется с глаз долой!
И кто, вы думаете, вышел из толпы? Конечно, Эмиль.
- Давай возьму! - сказал он.
Барышник расхохотался:
- Тоже мне выискался, клоп эдакий!
Всерьез он и не думал отдавать коня, но раз уж столько людей слышали
его слова, ему надо было как-то вывернуться. И он сказал:
- Ладно, так и быть, получишь коня, если удержишь его, пока подкуют.
При этих словах все, кто там стоял, рассмеялись, потому что, сколько
они ни пытались удержать жеребца, этого никому не удалось.
Не подумай, что Эмиль был простачком. Он разбирался в лошадях лучше
всех в Леннеберге и даже во всем Смоланде. Когда буланый конек взвился
на дыбы, захрапел и начал лягаться, Эмиль подумал: "Ну точь-в-точь как
Лина, когда ее щекочут! "
Так оно и было на самом деле, и, кроме Эмиля, никто об этом не дога-
дался. Конек просто-напросто боялся щекотки. Поэтому он фыркал и брыкал-
ся - совсем как Лина, когда, бывало, к ней чуть прикоснешься, а она так
и закатывается от смеха. Да ты ведь и сам знаешь, что бывает, когда ще-
кочут.
Эмиль подошел к коню и сжал его морду своими крепкими кулачками.
- Эй, ты, послушай! - сказал он. - Сейчас я тебя подкую, а ты не бры-
кайся, я обещаю тебя не щекотать.
Угадай, что потом сделал Эмиль? Подойдя к коню сзади, он неожиданно
схватил его прямо за заднее копыто и поднял ногу. Конь повернул голову и
добродушно покосился на Эмиля, словно желая понять, что он там делает.
Видишь ли, копыта у лошадей так же нечувствительны, как твои ногти, и
если лошадь взять за копыто, ей нисколько не щекотно.
- Пожалуйста, - сказал Эмиль кузнецу, - давай подковывай, я подержу!
Гул пронесся в толпе и не смолкал, пока Эмиль помогал кузнецу подко-
вать коня на все четыре ноги.
Когда дело было сделано, барышник стал изворачиваться. Он хорошо пом-
нил, что обещал, но не хотелось ему отдавать коня. Вытащив из кошелька
пять крон, он протянул их Эмилю.
- С тебя хватит, - сказал он.
Крестьяне, стоявшие в кузнице, разозлились не на шутку. Они знали це-
ну слову и умели его держать.
- Ты это брось! - сказали они. - Теперь конь - мальчишкин!
И вышло так, как они сказали. Барышник был богат, все это знали, и,
чтобы избежать позора, пришлось ему сдержать слово.
- Ладно, триста крон - еще не все золото на свете, - сказал он. - За-
бирай своего подлого конягу и дуй отсюда!
Угадай, обрадовался ли Эмиль? Он вскочил на своего только что подко-
ванного коня и выехал из ворот, будто важный какой генерал.
Крестьяне прокричали "ура", а кузнец сказал:
- И каких только чудес не бывает на ярмарке в Виммербю!
Сияя от счастья, радостный и гордый, скакал Эмиль напрямик через яр-
марочную толпу, а навстречу ему по улице Стургатан в страшной давке про-
бирался не кто иной, как Альфред.
Увидев Эмиля, он остановился как вкопанный и широко раскрыл глаза.
- Что за наваждение! - воскликнул он. - Чей это у тебя конь?
- Мой! - крикнул Эмиль. - Его зовут Лукас, и, подумать только, он бо-
ится щекотки, точь-в-точь как Лина.
Тут как раз подоспела Лина и дернула Альфреда за рукав.
- Пора ехать домой, понял? - сказала она. - Хозяин уже запрягает ло-
шадей.
Вот и настал конец веселью, пора было хуторянам возвращаться домой в
Леннебергу. Но Эмилю обязательно хотелось показать коня Готфриду.
- Скажи папе, что через пять минут я вернусь, - крикнул Эмиль и так
понесся к усадьбе бургомистра, что только искры посыпались из-под копыт.
Осенние сумерки опустились над садом бургомистра, но в доме празднич-
но светились окна, и оттуда доносились смех и говор. Пир был в самом
разгаре.
А в саду разгуливал Готфрид, который терпеть не мог званых обедов,
пирушек и охотнее ковылял на своих ходулях. Увидя Эмиля, гарцующего на
коне, он снова кубарем полетел в куст сирени.
- Чей конь? - крикнул он, как только ему удалось высунуть нос из кус-
та.
- Мой, чей же еще? - ответил Эмиль. - Конь мой.
Сперва Готфрид никак не хотел этому поверить, но когда наконец понял,
что Эмиль не шутит, пришел в ярость. Сколько он клянчил у отца коня,
клянчил с утра до вечера, и что же ему отвечал всякий раз отец? "Ты еще
маленький. Ни у одного мальчика в твоем возрасте нет коня! "
И как это взрослым не надоест вечно врать! Вот вам, пожалуйста,
Эмиль! Пусть папаша полюбуется собственными глазами, если они у него
есть и если он только пожелает выйти и посмотреть! Но он сейчас сидит с
гостями за столом и пирует, объяснил Готфрид Эмилю. Он долго будет си-
деть с этими дурошлепами, которые только и знают, что есть, пить и без
конца произносить какие-то речи.
- Эх, выудить бы его оттуда, - мрачно сказал Готфрид, и на глаза у
него навернулись слезы.
Эмиль пожалел Готфрида и не долго думая нашел выход. Если бургомистр
не может выйти к коню, то конь может войти к бургомистру - это же проще
простого. Надо только въехать вверх по лестнице в прихожую, а оттуда
прямехонько в столовую. Единственное, что требуется от Готфрида, - отк-
рывать двери.
Если тебе случалось когда-либо бывать на пиру, где неожиданно появля-
ется конь, то ты знаешь, что гости так таращат на него глаза и подскаки-
вают на месте, будто видят коня впервые в жизни. Именно так было и на
пиру бургомистра. Сам бургомистр первый тому пример. Он подскочил на
стуле и так поперхнулся тортом, что не мог вымолвить ни слова в свое оп-
равдание, когда Готфрид крикнул ему:
- Ну, а теперь что ты скажешь? Вот видишь, он - мальчик, как и я, а у
него уже есть конь!
В конце концов все гости обрадовались, что к ним пожаловал конь. Ведь
конь - чудесное животное. Всем, всем без исключения захотелось потрепать
Лукаса по холке. Эмиль сидел верхом и сиял. Так и быть, пусть гладят его
коня.
Среди гостей был и старый майор. Ему не терпелось показать, как он
здорово разбирается в лошадях. Майор решил пощупать заднюю ногу Лукаса -
ой-ой-ой, он ведь не знал, что Лукас боится щекотки!
Бургомистр, выплюнув кусочек торта, уже успел прийти в себя и собрал-
ся было отчитать Готфрида, но как раз в этот миг майор притронулся к
задней ноге Лукаса. В ту же секунду в воздухе сверкнули лошадиные копы-
та, задев стоявший поблизости сервировочный столик, и торт со взбитыми
сливками, описав в воздухе дугу, со звучным шлепком угодил в физиономию
бургомистра.
- Буль-буль, - только и произнес он.
Гости, как ни странно, загоготали, словно вовсе лишились рассудка.
Одна жена бургомистра не осмелилась хохотать. Она испуганно засеменила к
мужу с лопаточкой для торта. Необходимо было срочно начать раскопки на
его лице и проделать хотя бы щелочки для глаз. Иначе бургомистр не уви-
дит, как веселятся гости у него на дне рождения.
Тут Эмиль вдруг вспомнил, что ему пора возвращаться домой в Леннебер-
гу, и поспешно выехал из дверей зала. Готфрид бросился вслед за ним. Ка-
кой толк разговаривать сейчас с папашей, если он по уши залеплен сливка-
ми? Кроме того, Готфрид был не в силах расстаться с Лукасом.
Возле калитки Готфрида ждал Эмиль, чтобы попрощаться.
- Везет же тебе! - вздохнул Готфрид и в последний раз потрепал Лукаса
по холке.
- Ясное дело! - подтвердил Эмиль.
Готфрид снова вздохнул.
- Зато у нас будет фейерверк, - сказал он, словно утешая самого себя.
- Смотри!
Он показал Эмилю петарды, лежавшие наготове на столе в беседке, окру-
женной кустами сирени. У Эмиля екнуло сердце. Понятно, он торопился, но
ведь за всю свою разнесчастную жизнь ему ни разу так и не довелось уви-
деть фейерверка.
- Дай одну! - попросил он. - Только посмотреть, заряжена она или нет.
Готфрид не долго думая вытащил из груды одну хлопушку.
- На вот эту, маленькую, - сказал он.
Эмиль кивнул головой и спрыгнул с коня.
- Ладно, сойдет и эта малявка. Дай спички!
И он поднес спичку... Пиф-паф! - маленькая светящаяся хлопушка взмыла
ввысь. О чем говорить, она была заряжена. Петарда метнулась тудасюда и
под конец шлепнулась назад на стол в общую кучу. Верно, ей было скучно
летать одной. Ни Эмиль, ни Готфрид не обратили на это внимания, так как
у них за спиной неожиданно раздался громкий вопль. Это бургомистр выско-
чил на крыльцо, желая хорошенько проучить их. На лице его уже почти сов-
сем не было торта, и лишь усы с остатками сливок белели в октябрьском
полумраке.
А на улицах Виммербю народа еще было полным-полно. Жители города сме-
ялись, болтали, кричали и не знали, чего им ждать - радости или беды.
Вот тут-то и началось! Тут-то и грянула та самая беда, которую они в
глубине души ждали с затаенным ужасом. Внезапно небосвод над садом бур-
гомистра озарился пламенем: шипя, завертелись извергающие огонь змеи,
замелькали сверкающие шары, взмыли вверх огненные фонтаны - и все это
трещало, громыхало, стреляло, ухало, шипело и наводило такой ужас, что
бедные жители Виммербю побледнели от страха.
- Комета! - закричали они. - На помощь! Погибаем!
В городе поднялся неслыханный крик и плач. Ведь горожане думали, что
настал их последний час. Бедные люди, они с перепугу громко орали, мета-
лись и косяками падали в обморок прямо на улице. Одна лишь фру Петрель
сохраняла спокойствие. С невозмутимым видом сидела она у себя на веранде
и смотрела, как огненные шары колесили по небу.
- Не верю я больше в кометы, - сказала она кошке. - Спорю на что
угодно, здесь опять не обошлось без Эмиля.
Фру Петрель сказала сущую правду. Ведь это Эмиль своей маленькой хло-
пушкой поджег всю груду заготовленных для фейерверка петард, и они разом
взлетели в воздух.
А как повезло бургомистру, что он вовремя выскочил на улицу! Иначе не
видать бы ему ни единой искорки своего чудесного фейерверка! Теперь же
он оказался как раз в том месте, где больше всего трещало и сверкало, а
он только и делал, что прыгал то туда, то сюда, когда огненные шары один
за другим проносились мимо его ушей. Эмилю и Готфриду казалось, что это
зрелище страшно забавляет бургомистра, так как при каждом новом прыжке
он громко взвизгивал. Но когда шипящая ракета угодила ему в штанину, он,
как ни странно, разозлился. А иначе с чего бы он так дико завопил и по-
несся с неистовым ревом по саду к бочке с водой, стоявшей возле дома, и
как сумасшедший сунул туда ногу? Ведь так нельзя обращаться с ракетами.
От воды они сразу гаснут - уж это-то он мог бы сообразить!
- Наконец-то я увидел фейерверк, - удовлетворенно сказал Эмиль, лежа
на земле рядом с Готфридом за дровяным сараем бургомистра, куда они
спрятались.
- Да, теперь ты и в самом деле увидел настоящий фейерверк, - подтвер-
дил Готфрид.
Потом они помолчали в ожидании, когда бургомистр перестанет наконец
носиться по саду, словно огромный разозленный шмель.
А когда немного погодя повозка хуторян из Каттхульта покатила домой в
Леннебергу, от искрящихся хлопушек и огненных шаров на небе не осталось
и следа. Над макушками елей высоко в небе сияли звезды. В лесу было тем-
но, впереди стелилась темная дорога, а на душе у Эмиля было светло и ра-
достно, и он пел в темноте, гарцуя на своем коне:
Погляди-ка, отец,
Что за конь у меня,
Что за ноги у коня,
Это мой жеребец!
А его отец правил лошадью, очень довольный своим Эмилем. Правда,
мальчик чуть не до смерти напугал фру Петрель и переполошил весь Виммер-
бю своими проказами и фейерверком, но разве он не добыл даром коня? Это
с лихвой искупало все его грехи. "Нет, такого мальчугана не сыщешь во
всей Леннеберге. Не сидеть ему на сей раз в столярке, уж точно!" - думал
отец.
Впрочем, хозяин Каттхульта был в превосходнейшем расположении духа,
может быть, еще и потому, что как раз перед самым отъездом повстречал
своего старого знакомого, который угостил его бутылочкой-другой доброго
пива "Виммербю". Папа Эмиля не любил пиво, но уж тут никак нельзя было
отказаться: пивом-то угощали даром!
Папа Эмиля молодецки щелкал кнутом, погоняя лошадей, и без устали
твердил:
- Едет по дороге сам хозяин Каттхульта... сте-е-пенный че-еловек!
- Охо-хо-хо-хо, - вздохнула мама Эмиля. - Ладно еще, что ярмарка бы-
вает не каждый день. Как все же хорошо вернуться домой!
У нее на коленях спала маленькая Ида, крепко зажав в кулачке подарок
с ярмарки - фарфоровую корзиночку, полную алых фарфоровых розочек, с
надписью: "На память о Виммербю".
На заднем сиденье, положив голову на руку Альфреда, спала Лина. Рука
Альфреда совсем онемела, потому что голова Лины навалилась на нее всей
тяжестью. Но все же, как и его хозяин, Альфред был бодр и в самом лучшем
расположении духа. Обратившись к Эмилю, гарцевавшему рядом, он сказал:
- Завтра весь день буду возить навоз. Вот будет здорово!
- Завтра буду скакать на коне весь день! - сказал Эмиль. - Вот будет
здорово! духа. Обратившись к Эмилю, гарцевавшему рядом, он сказал:
- Завтра весь день буду возить навоз. Вот будет здорово!
- Завтра буду скакать на коне весь день! - сказал Эмиль. - Вот будет
здорово!
Когда они проехали самый последний поворот дороги, то заметили свет.
Это горел огонь на кухне дома в Каттхульте - Креса-Майя поджидала их с
ужином.
Может, ты думаешь, что Эмиль, добыв коня, перестал проказничать? Как
бы не так! Два дня скакал он на Лукасе, но уже на третий день, стало
быть третьего ноября, принялся за старое. Угадай, что он натворил...
Ха-ха-ха, не могу не смеяться, вспоминая об этом. Так вот, Эмиль в тот
день... нет, стоп! Молчок! Я обещала его маме никогда не рассказывать,
что он натворил третьего ноября. Ведь, по правде говоря, как раз после
этой проделки жители Леннеберги собрали деньги, чтобы отправить Эмиля в
Америку. Понятно, маме Эмиля вовсе не хотелось вспоминать о том, что
тогда произошло. Она даже ничего не написала об этой проделке в своей
синей тетради, так что с какой стати мне рассказывать об этом! Нет, не
буду, но зато ты услышишь, что выкинул Эмиль на второй день Рождества
[10].
Как Эмиль опустошил кладовую в Каттхульте и поймал Командоршу в
волчью яму
До Рождества нужно было пережить еще туманную, дождливую и темную
осень. Осень - довольно грустная пора где бы то ни было, а в Каттхульте
и подавно. Под мелким сеющим дождем Альфред шагал вслед за быками, вспа-
хивая лоскутки каменистой пашни, а за ним по междусапогах, облепленных
комьями грязи, чем выводили из себя Лину, которая тряслась над своими
выскобленными добела полами.
- Она страсть какая чистюля, - сказал Альфред. - Женись на ней, и ни
минуты покоя всю жизнь не узнаешь.
- Так ты сам, видно, и женишься, - заметил Эмиль.
Альфред помолчал, задумавшись.
- Нет, не бывать этому, - вымолвил он наконец. - Вряд ли я решусь. Но
мне никак не сказать ей про это.
- Давай я скажу за тебя, - предложил Эмиль, который был куда храбрее
и решительнее. Но Альфред не захотел.
- Нет, тут надо половчее, чтобы не обидеть ее, - пояснил он.
Альфред долго ломал себе голову, как бы половчее сказать Лине, что он
не собирается жениться на ней, но нужных слов так и не нашел.
Беспросветная осенняя мгла окутала хутор Каттхульт. Уже в три часа
пополудни на кухне зажигали керосиновую лампу, и все рассаживались там,
занимаясь каждый своим делом. Мама Эмиля сидела за прялкой и сучила чу-
десную белую пряжу на чулки Эмилю и Иде.
Лина чесала шерсть, а когда на хутор приходила Креса-Майя, то и она
помогала ей. Папа Эмиля чинил башмаки и тем самым сберегал деньги, кото-
рые иначе достались бы городскому сапожнику. Альфред не уступал хозяину
в прилежании и сам штопал свои носки. На них вечно зияли большущие дыры
- и на пальцах, и на пятках, но Альфред быстренько затягивал их нитками.
Ясно, Лина охотно помогла бы ему, но Альфред не позволял.
- Нет, видишь ли, тогда я вовсе попадусь на крючок, - объяснил он
Эмилю. - Потом уж никакие слова не помогут.
Эмиль и Ида чаще всего сидели под столом и играли с кошкой. Как-то
раз Эмиль попробовал внушить Иде, что эта кошка на самом деле не кошка,
а волк. Но она не хотела ему верить, и тогда он протяжно завыл
по-волчьи, да так, что все на кухне подскочили. Мама Эмиля спросила, что
означает этот вой, и Эмиль ответил:
- А то, что у нас под столом волк.
Креса-Майя немедля принялась рассказывать про волков, а обрадованные
Эмиль и Ида вылезли из-под стола, чтобы ее послушать. Ну, теперь страху
не оберешься, это уж точно; про какие только ужасы не рассказывала Кре-
са-Майя! Если не об убийцах и ворах, привидениях и призраках, то уж неп-
ременно о жестоких казнях, страшных пожарах, жутких бедствиях, смер-
тельных хворях или о лютых зверях вроде волков.
- Когда я была маленькой, - вздохнула Креса-Майя, - у нас в Смоланде
от волков просто спасу не было.
- А потом небось пришел Карл Двенадцатый и пострелял всех до одного,
чтоб им пусто было, - встряла Лина.
Креса-Майя обозлилась: хотя она и была стара, но все же не такая
древняя старуха, какой хотела изобразить ее Лина.
- Болтаешь, будто что понимаешь, - огрызнулась Креса-Майя и замолча-
ла.
Но Эмиль стал к ней подлизываться, и она снова принялась рассказывать
про злых волков и о том, как рыли волчьи ямы и ловили в них волков в те
времена, когда она была совсем маленькая.
- Стало быть, Карлу Двенадцатому незачем было приходить... - начала
Лина и тут же осеклась.
Но было уже поздно. Креса-Майя опять обозлилась, да и неудивительно.
Король Карл Двенадцатый, скажу тебе, жил лет двести назад, и КресаМайя
уж никак не могла быть такой древней старухой.
Но Эмиль снова стал ластиться к ней. И тогда она рассказала про чудищ
еще пострашнее волков, которые выползали из логова лишь лунными ночами и
неслышно крались по лесу. Чудища эти умели говорить, сообщила Креса-Ма-
йя, ведь они были не просто волками, а оборотнями - полулюдьми-полувол-
ками, и опаснее их никого на свете не было. Встретится, бывало, этакое
чудище при лунном свете - пиши пропало, ведь страшнее зверя не придума-
ешь. Поэтому по ночам, когда светит луна, людям из дома не надо и носа
высовывать, сказала Креса-Майя и осуждающе посмотрела на Лину.
- Хотя Карл Двенадцатый... - снова начала Лина.
Креса-Майя в сердцах отшвырнула карды [11], которыми чесала шерсть, и
сказала, что ей пора домой, мол, стара она и сильно притомилась.
Вечером, когда Эмиль и Ида лежали в кроватках в горнице, они снова
заговорили о волках.
- Хорошо, что теперь они здесь не водятся, - сказала Ида.
- Не водятся? - переспросил Эмиль. - Откуда ты это знаешь, раз у тебя
нет волчьей ямы, чтоб их ловить?
Еще долго Эмиль лежал с открытыми глазами и думал о волках, и чем
больше он думал, тем больше убеждался, что, будь у них яма, в нее обяза-
тельно попался бы волк. Задумано - сделано, уже на следующее утро Эмиль
принялся копать яму между столярной и кладовой. Летом здесь буйно росла
крапива, а теперь она лежала на земле, черная и увядшая.
Волчью яму надо рыть долго, чтобы она была глубокой и волк не мог бы
выбраться из нее, если уж туда угодит. Альфред помогал Эмилю и время от
времени брался за лопату, но все же яма так и осталась невырытой почти
до самого Нового года.
- Не беда, - говорил Альфред, - волки все равно не выйдут из леса до
зимы, пока не похолодает и у них от холода животы не подведет.
Маленькая Ида задрожала от страха, представив себе изголодавшихся
волков, которые студеной зимней ночью выйдут тайком из леса, подкрадутся
к дому и завоют под окнами.
Но Эмиль ни капельки не испугался. Его глаза горели. Он с восторгом
глядел на Альфреда, представляя себе, как волк свалится в его яму.
- Теперь я прикрою яму ветками и еловыми лапами, чтобы волк ее не за-
метил, - сказал он, довольный, и Альфред с ним согласился.
- Это уж верно! "Без хитрости не проживешь", говорит Дурень-Юкке,
схватив вошь пальцами ног, - добавил Альфред.
Эти слова как присказку частенько вспоминали в Леннеберге, но Альфре-
ду не следовало бы ее повторять, поскольку Дурень-Юкке как-никак прихо-
дился ему родным дедушкой и жил на старости лет в Леннебергской бога-
дельне, приюте для бедняков. А над своим дедушкой нехорошо смеяться, хо-
тя Альфред вовсе не имел в виду ничего дурного, а лишь повторял то, что
говорили другие.
Теперь оставалось ждать, когда настанут лютые холода, а они были не
за горами. В самом деле, они скоро и нагрянули.
Перед самым Рождеством разъяснилось, ударил морозец и, как всегда бы-
вает, повалил снег. То-то было радости! Снег кружил и кружил над хутором
Каттхульт, над Леннебергой и над всем Смоландом, пока вся округа не
превратилась в один сплошной снежный сугроб. Из снега чуть торчали лишь
колья изгородей, и по ним можно было догадаться, где проходит дорога. И
ни один даже самый острый глаз не мог бы разглядеть волчью яму. Яму,
словно ковром, накрыло пушистым снегом, и Эмиль каждый вечер беспокоился
только о том, как бы ветки и еловые лапы не провалились под тяжестью
снега до той поры, когда явится волк и рухнет в яму.
В Каттхульте настала горячая пора - к Рождеству здесь готовились ос-
новательно! Сперва устраивали большую стирку. Лина и Креса-Майя, стоя на
коленях на обледенелых мостках хуторского ручья, полоскали белье. Лина
дула на потрескавшиеся от мороза пальцы и плакала.
Потом закололи большого откормленного поросенка, и тогда уж людям, по
словам Лины, не осталось места на кухне. Там рядом с блюдами свиного
студня, ветчины, копченой грудинки и другой вкусной еды громоздились го-
ры пальтов, кровяной колбасы, свиной колбасы, жареной колбасы, зельца и,
наконец, колбас, начиненных кашей и картошкой. А какое Рождество без
можжевелового кваса! Он долго бродил в большой деревянной кадушке, в пи-
воварне. Пекли столько всего, что просто диву даешься: белый хлеб и
сладкие хлебцы на патоке, хлеб ржаной и шафранные булочки с изюмом,
простые пшеничные булки, пряники, особые маленькие крендельки, меренги -
воздушные пирожные из белка - и пирожные с кремом. А еще готовили клец-
ки. Всего не перечтешь. И понятно, в праздник нужны свечи. Лина и мама
Эмиля почти целую ночь отливали из воска свечи - большие, маленькие и
даже рогатые. Рождество уже стояло на пороге. Альфред и Эмиль запрягли
Лукаса в санирозвальни и поехали в лес за елкой, а папа Эмиля пошел на
гумно и принес несколько снопов овса, которые приберег для воробьев.
- Одно разорение, - сокрушался он, - но ведь и воробьи хотят в празд-
ник попировать.
А сколько еще было таких, кто хотел бы попировать в праздник! Напри-
мер, нищие из богадельни. Ты, верно, не знаешь, кто такие нищие и что
такое богадельня? Вот и радуйся этому! Если б я стала рассказывать под-
робнее о богадельнях, получилась бы история почище того, что рассказыва-
ла Креса-Майя об убийцах, привидениях и лютых зверях. Представь себе ма-
ленькую убогую лачугу с несколькими каморками, в которых в тесноте ютят-
ся бедные изможденные старики и старухи. Они не живут, а мучаются от
грязи и вшей, голодные и несчастные. Теперь ты знаешь, что такое бога-
дельня. Леннебергская богадельня была, пожалуй, ничуть не хуже других,
хотя не приведи Бог никому туда попасть, когда наступит старость и не
будет сил заработать на кусок хлеба.
- Бедный дедушка, - часто говаривал Альфред, - невеселая у него
жизнь. Еще бы куда ни шло, если бы Командорша не была такой ведьмой.
Командоршей называли старостиху, которая верховодила в богадельне.
Понятно, она тоже была нищенкой, но посильнее и покрепче других, да еще
злющая-презлющая. Поэтому ее и назначили командовать в богадельне, чего
никогда бы не случилось, если бы Эмиль успел к тому времени подрасти и
стать председателем муниципалитета. Но пока, к сожалению, он был лишь
маленьким мальчиком и ничего не мог поделать со старостихой. Дедушка
Альфреда боялся ее, и все другие бедняки тоже.
- Вишь, она аки лев рыкающий средь овечьего стада, - любил повторять
Дурень-Юкке.
Чудаковат был этот Юкке и говорил так, будто Библию читал, но добряк,
и Альфред очень любил своего старого деда.
Те, кто жил в богадельне, никогда не ели досыта.
- Такая уж у них горькая доля, - сетовала мама Эмиля. - Горемыки,
ведь им тоже надо чем-нибудь полакомиться в праздник.
Вот почему за несколько дней до Рождества можно было видеть, как
Эмиль вместе с Идой пробираются по заснеженной дорожке к богадельне, во-
лоча огромную корзину. Мама Эмиля положила в нее всякой всячины: разные
колбасы, свиной студень, ветчину, пальты, а также булки, шафранные бу-
лочки с изюмом, пряники и еще свечи, и даже маленькую берестяную таба-
керку с нюхательным табаком для Дурня-Юкке.
Лишь тот, кто сам долго голодал, может понять, как обрадовались бед-
няки, когда Эмиль и Ида ввалились со своей корзиной в богадельню. Они
тотчас захотели полакомиться - ДуреньЮкке, Калле-Лопата, Юхан-Грош, При-
дурок-Никлас, Пройдоха-Фия, Кубышка, Виберша, Блаженная Амалия и все ос-
тальные. Но Командорша сказала:
- Не раньше праздника, зарубите себе на носу!
И никто не посмел возразить ей.
Эмиль и Ида вернулись домой. Тут подоспел и сочельник. В Каттхульте в
канун праздника было очень весело, и на другой день тоже. Когда они пое-
хали к заутрене в Леннебергскую церковь, Эмиль просто сиял от радости,
сидя в санях, потому что Лукас и Маркус летели так, что снег бил из-под
копыт и они обгоняли все другие сани. Во время службы Эмиль вел себя
очень хорошо, и мама его записала в синей тетради:
"Етот мальчик ваабще-то благочестив и ни проказничает на крайней мере
в церкви".
Весь первый день праздника Эмиль был также на редкость послушным. Они
с Идой мирно занялись новыми игрушками, и на хуторе воцарилась благодат-
ная тишина.
Но вот наступил второй день праздника. Родители Эмиля должны были
ехать в гости на хутор Скорпхульт, что в другом конце прихода. Все в
Леннеберге хорошо знали Эмиля, и поэтому хозяева пригласили папу и маму
без детей.
- Мне-то что! - сказал Эмиль. - Им же хуже. Так этим хозяевам Скорп-
хульта и не удастся со мной познакомиться.
- И со мной тоже, - добавила Ида.
Все, конечно, думали, что Лина в тот день останется дома и присмотрит
за детьми, но она с утра ударилась в рев. Ей во что бы то ни стало захо-
телось проведать мать, которая жила на торпе неподалеку от Скорпхульта.
Лина, верно, смекнула, что неплохо было бы прокатиться в санях, раз хо-
зяевам все равно ехать в ту сторону.
- Так и быть, - сказал Альфред, - я могу присмотреть за детьми. Еда в
доме есть, а я пригляжу, чтобы они не трогали спички и не набедокурили.
- Смотри только, как бы Эмиль чего не натворил, - сказал папа Эмиля и
сумрачно посмотрел себе под ноги. Но тут вступилась мама:
- Эмиль - чудесный малыш, и он не всегда проказничает, по крайней ме-
ре не в праздники. Не реви, Лина, поедешь с нами!
И они укатили.
Альфред, Эмиль и Ида стояли у окна и глядели вслед саням до тех пор,
пока они не скрылись за холмами. Потом Эмиль радостно запрыгал, словно
козлик.
- Эх, и заживем мы теперь! - воскликнул он.
Но тут Ида показала своим тонким пальчиком на дорогу.
- Гляньте-ка, Дурень-Юкке идет, - сказала она.
- И верно, - подтвердил Альфред. - Что там еще стряслось?
Все знали, что Юкке запрещено отлучаться из богадельни. У него было
неладно с головой, и он не запоминал дороги. Так, во всяком случае, ут-
верждала Командорша.
- Он, того и гляди, заблудится, потом ищисвищи, - говорила она. - А у
меня нет времени бегать и искать его.
Но до Каттхульта Юкке добирался благополучно. Вот и теперь он ковылял
по дороге, весь высохший и сморщенный, с седыми космами, свисавшими на
уши. Вскоре он уже стоял на пороге кухни и всхлипывал.
- Нам не дали ни одного пальта, - прошамкал он. - И ни кусочка колба-
сы. Старостиха все забрала себе.
Больше он не мог вымолвить ни слова и только плакал.
Тут Эмиль разозлился. Он так сильно разозлился, что Альфред и Ида ед-
ва осмеливались взглянуть на него. Дико сверкнув глазами, он схватил со
стола фарфоровую миску.
- Подать сюда старостиху! - закричал он и швырнул миску о стену с та-
кой силой, что только черепки закружились по кухне. - Где мое ружье?
Альфред не на шутку испугался.
- Уймись, пожалуйста, - попросил он. - Тебе вредно так злиться!
Потом Альфред стал гладить и утешать своего несчастного дедушку и
расспрашивать, почему Командорша так плохо с ними обошлась. Но Юкке знай
себе твердил:
- Нам она не дала ни единого пальта и ни кусочка колбасы. А мне и
та-ба-бака моего не дала, - плакал он.
Тут Ида снова показала на дорогу.
- Гляньте-ка, Кубышка идет, - сказала она.
- Это за мной... - сказал Юкке и весь затрясся.
Кубышка была маленькая шустрая старушка из богадельни. Стоило Юкке
исчезнуть, как старостиха посылала ее в Каттхульт. Ведь чаще всего он
ходил туда к Альфреду, да и мама Эмиля всегда была добра к беднякам.
От Кубышки они и узнали, как все произошло. Командорша спрятала уго-
щение в шкаф на чердаке, где в ту пору было довольно холодно. А когда
она в праздник пришла за едой, то там будто бы не хватало одной самой
маленькой колбаски, и тут старостиха словно белены объелась.
- Аки лев рыкающий средь овечьего стада, - сказал Дурень-Юкке, и Ку-
бышка поддакнула ему.
Что тут было! Из-за несчастной колбаски Командорша всем учинила доп-
рос и готова была прямо на месте разделаться с бедным грешником, стянув-
шим колбаску. "Я вам такой праздник устрою, что ангелы Божьи восплачут
на небесах!" - пригрозила она.
- Так оно и вышло, - сказала Кубышка.
Как ни кричала, как ни буйствовала старостиха, никто не захотел приз-
наться, что украл колбаску. А некоторые даже подумали, что старостиха
все выдумала, лишь бы заграбастать себе гостинцы. И правда. Рождество у
них вышло такое, что ангелы плакали на небесах, рассказывала Кубышка. А
Командорша целый день восседала в своей чердачной каморке за праздничным
столом с зажженными свечами и уплетала за обе щеки колбасу, пальты, вет-
чину и шафранные булочки с изюмом до тех пор, пока чуть не лопнула, эта-
кая прорва толстая. А внизу вдоль голых стен сидели бедняки и лили сле-
зы: им досталось на праздник всего-навсего несколько ржавых селедок.
То же самое повторилось и на другой день. Старостиха снова поклялась,
что никто даже полпальта не получит, пока вор не приползет к ней на ко-
ленях и не признает свою вину. Затем в ожидании повинной она опять усе-
лась наверху и ела - ела без конца, не желая ни с кем разговаривать. Ку-
бышка сама много раз подсматривала в замочную скважину и видела, как ла-
комые гостинцы, посланные мамой Эмиля, один за другим исчезали в широкой
пасти старостихи. Но теперь она, видно, испугалась, что Юкке пошел в
Каттхульт ябедничать, и наказала Кубышке живым или мертвым немедленно
доставить его обратно.
- Так что лучше всего пойти сразу, Юкке, - сказала Кубышка.
- Эх, дед, ну и дела, - вздохнул Альфред. - Нет счастья тому, кто хо-
дит с сумой!
Эмиль не сказал ничего. Он сидел на лавке и только скрежетал зубами.
Еще долго после того, как Юкке и Кубышка ушли из дому, он не вставал с
места и, видно, что-то обдумывал. Наконец он хватанул кулаком по лавке и
воскликнул:
- А я знаю, кто закатит пир на весь мир!
- Кто? - спросила Ида.
Эмиль снова ударил кулаком.
- Я! - ответил он.
И Эмиль рассказал им о том, что придумал. Он устроит такой пир, что о
нем долго будут вспоминать в округе! Пусть все бедняки из Леннебергской
богадельни приходят к ним в гости, и точка!
- Эмиль, Эмиль, - боязливо спросила Ида, - а это не новая проделка?
Альфред тоже побаивался, как бы это не оказалось новой шалостью. Но
Эмиль уверял, что никакая это не проделка, а, наоборот, доброе дело. И
ангелы на небесах захлопают в ладоши так же громко, как прежде плакали.
- Да и мама обрадуется, - добавил Эмиль.
- Ну а что скажет папа? - спросила Ида.
- Гм, - хмыкнул Эмиль. - Хотя все равно никакая это не проделка.
Потом он умолк и снова задумался.
- Труднее всего будет вытащить их из этой львиной пещеры, - сказал
он. - Пошли, может, там что придумаем!
Между тем Командорша уплела все подчистую: колбасу и пальты, ветчину
и студень, все шафранные булочки с изюмом и пряники; она вынюхала до
последней крошки табак ДурняЮкке. Теперь она сидела на чердаке мрачнее
тучи. Так бывает со всяким, кто совершил подлость и к тому же объелся
пальтами. Вниз к беднякам ей спускаться не хотелось, потому что они
только вздыхали и осуждающе смотрели на нее, не говоря ни слова.
Так вот и сидела она насупившись на чердаке, как вдруг кто-то посту-
чал в дверь, и она быстро спустилась вниз по лестнице - посмотреть, кто
пришел.
На крыльце стоял Эмиль, Эмиль из Каттхульта. Командорша перепугалась
не на шутку. Видать, Юкке или Кубышка наябедничали, а то зачем бы ему
было приходить?
Маленький Эмиль поклонился и вежливо спросил:
- Не оставил ли я свой складной ножик, когда был здесь в последний
раз?
Надо же, какой хитрец был этот Эмиль! Ножик преспокойно лежал у него
в кармане брюк, это уж точно, но ему как-то надо было объяснить, зачем
он сюда пришел.
Командорша заверила его, что никто никакого ножа не видал. И тогда
Эмиль спросил:
- Ну как, понравилась вам колбаса? А свиной студень и другие гостин-
цы?
Командорша опустила глаза и уставилась на свои здоровенные ножищи.
- Как же, как же, - поспешно забормотала она, - ведь дорогая хозяйка
из Каттхульта знает, чем порадовать бедняков. Передай ей низкий поклон!
И тогда Эмиль сказал то, ради чего он пришел сюда, но упомянул об
этом вскользь, будто невзначай, а вовсе не как о важном деле:
- Мама и папа в гостях в Скорпхульте.
Командорша оживилась:
- Неужто в Скорпхульте нынче пируют? А я и не знала!
"Это уж точно, иначе ты давно уж была бы там", - подумал Эмиль.
Как и все в Леннеберге, он хорошо знал, что случись где-нибудь в ок-
руге праздник, так на кухне без Командорши не обойтись. Она точна как
часы. И не отвяжется, пока не отведает хотя бы сырной лепешки. Ради ле-
пешки она готова была пойти хоть на край света. Если ты бывал когдани-
будь на празднике в Леннеберге, то знаешь не хуже Командорши, что на
стол там обычно выставляют длинные ряды сверкающих медных мисок с гро-
мадными сырными лепешками, которые гости привозят в подарок хозяевам. В
Леннеберге их называют гостинцами.
- На столе там семнадцать сырных лепешек, - сказал Эмиль. - Вот здо-
рово, верно?!
Разумеется, Эмиль не мог точно знать, было ли там семнадцать лепешек,
но он и не настаивал, врать он не хотел. Он лишь намекнул:
- ...семнадцать сырных лепешек. Вот здорово, верно?!
- Ну и ну! - обрадовалась Командорша.
С тем Эмиль и ушел. Он добился чего хотел и не сомневался, что через
полчаса Командорша будет шагать по дороге в Скорпхульт.
Ясное дело, он не ошибся. Эмиль, Альфред и маленькая Ида притаились
за поленницей и вскоре увидели, как из дома вышла Командорша, закутанная
в свою самую толстую шерстяную шаль, с нищенской сумой под мышкой, и
направилась в Скорпхульт. Но вот ужас-то: она заперла за собой дверь на
ключ и бросила ключ в свою суму. Нечего сказать, хорошенькое дельце! Те-
перь все они, эти несчастные бедняки, оказались взаперти, как в тюрьме.
Старостиха, видно, считала, что так оно и должно быть. Пусть только Ду-
рень-Юкке попробует выбраться из дома, он увидит, кто здесь командует и
с кем шутки плохи.
И она резво засеменила толстыми ногами по дороге в Скорпхульт.
Эмиль подошел к двери и дернул ее. Он сразу понял, что она заперта
крепко-накрепко. Потом Альфред и маленькая Ида тоже попытались ее отк-
рыть. Да, дверь, без сомнения, была заперта на ключ.
Тем временем к окну прильнули бедняки и испуганно уставились на трои-
цу, которая пыталась проникнуть к ним в дом. Эмиль закричал:
- Гулять вам на пиру в Каттхульте, если мы вызволим вас отсюда!
И в лачуге зажужжали, словно растревоженные пчелы в улье. Вот ра-
дость-то нежданная-негаданная! И беда - непоправимая! Ведь все равно они
заперты, и, как ни ломай голову, им отсюда не выбраться.
Ты, может быть, спросишь, почему они не открыли окно и не вылезли во
двор? Ведь это не так уж и трудно? Сразу видно, что ты никогда не слыхал
о внутренних рамах. В зимнюю пору невозможно было открыть окна в бога-
дельне именно изза этих внутренних рам. Они были плотно вставлены и зак-
леены бумажными полосками, чтобы ветер не проникал в щели.
"Ну а как же тогда проветривали комнаты?" - вероятно, удивишься ты.
Дорогое дитя, ну как можно задавать такие глупые вопросы! Кто тебе ска-
зал, что в богадельне проветривали каморки? Кто станет заниматься такой
ерундой! Ну кому это нужно, если свежий воздух и так проникал в дом че-
рез печную трубу и щели в полу и стенах?
Нет, куда там, через окно этим несчастным старикам не выбраться!
Правда, в доме одно маленькое оконце все же открывалось и зимой, но
оно было высоко над землей в чердачной каморке Командорши, и ни один
бедняк, как бы он ни был голоден, не решился бы прыгнуть с такой высоты,
чтобы отправиться в гости. Потому что это уж точно был бы прыжок прямо
на тот свет.
Но Эмиль не отступил перед таким пустячным препятствием. Он тотчас
отыскал лестницу, запрятанную под дровяным сараем, и приставил ее к чер-
дачному оконцу, которое радостно распахнула Кубышка. Альфред забрался
наверх. Он был рослый и сильный, и ему ничего не стоило осторожно спус-
тить по лестнице маленьких тощих старичков и старушек. Понятно, они оха-
ли и причитали, но все, как один, благополучно вылезли из окна и оказа-
лись внизу на земле. Все, кроме Блаженной Амалии. Она боялась высоты и
ни за что не хотела вылезать в окно. Виберша пообещала принести ей все-
го, что только сможет захватить с собой, и Амалия успокоилась.
Случись кому-нибудь ехать по дороге в Каттхульт в конце этого празд-
ничного дня, когда уже стало смеркаться, он, наверно, подумал бы, что
повстречал вереницу серых призраков, которые, хромая, пыхтя и отдуваясь,
карабкались по склону на вершину холма, где стоял хутор. И в самом деле,
они были похожи на привидения в своих рубищах, эти жалкие нищие, зато
они щебетали, будто жаворонки, и резвились, словно дети. Ох-хохо, ведь
столько лет минуло с тех пор, как они были на праздничном пиру. Они ра-
довались, представляя себе, как перепугается Командорша, когда вскоре
вернется домой и найдет лачугу пустой, если не считать одной бедной ста-
рушки.
- Хи-хи-хи, так Командорше и надо, - сказал Юхан-Грош. - Хи-хи-хи,
одна без бедняков, то-то ей будет сладко!
Довольные, они все вместе смеялись над старостихой. Потом они вошли в
празднично убранную кухню Каттхульта и оторопели. А когда Эмиль зажег
пять больших свечей в подсвечнике и их пламя отразилось в начищенных до
блеска медных тазах, а посуда засверкала и засияла на свету, все затих-
ли, а Дурень-Юкке даже подумал, уж не угодил ли он прямо на небеса.
- Гляньте-ка, здесь свечи и вечное блаженство, - сказал он и запла-
кал, потому что плакал теперь Юкке и в радости, и в горе.
Но Эмиль сказал:
- Будем пировать!
И праздник начался. Эмиль, Альфред и маленькая Ида принялись таскать
из кладовой все, что только могли унести. И я хочу рассказать тебе, что
они поставили на стол.
Блюдо с пальтами.
Блюдо со свиной колбасой.
Блюдо со свиным студнем.
Блюдо с печеночным паштетом.
Блюдо с жареной колбасой.
Блюдо с котлетами.
Блюдо с телячьими фрикадельками.
Блюдо с копченой грудинкой.
Блюдо с крупяной колбасой.
Блюдо с картофельной колбасой.
Блюдо с селедочным салатом.
Блюдо с солониной.
Блюдо с присоленным говяжьим языком.
Блюдо с большим рождественским окороком.
Блюдо с головкой рождественского сыра.
Блюдо с белым хлебом.
Блюдо со сладкими хлебцами на патоке.
Блюдо с ржаным хлебом.
Кувшин можжевелового кваса.
Кувшин с молоком.
Миску рисовой каши.
Поднос с сырными лепешками.
Вазу с черносливом.
Блюдо с яблочным пирогом.
Вазу со взбитыми сливками.
Вазу с клубничным вареньем.
Вазу с имбирными грушами.
Запеченного целиком молочного поросенка, украшенного сахарной гла-
зурью.
Вот, кажется, и все. Я могла забыть три, ну от силы четыре, самое
большее пять блюд, но остальное я все перечислила.
Они сидели за столом, эти старички и старушки из богадельни, и терпе-
ливо ждали, пока все принесут. При виде каждого нового блюда их глаза
разгорались все сильнее.
Наконец Эмиль пригласил их:
- Пожалуйста, налетайте!
И они принялись уплетать угощение так, что только за ушами трещало.
Альфред, Эмиль и маленькая Ида тоже сидели за столом. Но Ида съела
всего несколько фрикаделек. Она все думала, уж не новая ли это проделка
Эмиля, на самом деле. Она вдруг вспомнила: ой, и верно, ведь завтра ут-
ром к ним в Каттхульт на третий день праздника приедут в гости родствен-
ники из Ингаторпа! А тут вся праздничная еда исчезала прямо на глазах!
Она слышала, как за столом хрустели, грызли, причмокивали и глотали. Ка-
залось, стая хищных зверей набросилась на миски, блюда и подносы. Ма-
ленькая Ида понимала, что так жадно едят лишь изголодавшиеся люди, но
это все равно было ужасно. Она дернула Эмиля за рукав и зашептала ему на
ухо, чтобы никто не услышал:
- Ты уверен, что опять не напроказничал? Вспомни-ка, ведь завтра к
нам приедут гости из Ингаторпа!
- Они и так толстые, хватит с них! - спокойно ответил Эмиль. - Куда
лучше, если еда достанется тому, кому она и вправду нужна.
Но все же он немного испугался, так как, судя по всему, к концу пир-
шества не останется и полпальта. То, чего гости не могли съесть, они
распихивали по карманам и сумам, блюда и миски опустошались в мгновение
ока.
- Ну вот, я слопал грудинку, - вымолвил Калле-Лопата, дожевывая пос-
ледний кусочек.
- А я слопала селедочный салат, - сказала Пройдоха-Фия.
Они говорили "слопал", "слопала", и это значило, что они съели все до
крошки и что на блюде было пусто.
- Теперь мы слопали все дочиста, - сказал в конце концов Приду-
рок-Никлас, и правдивее этих слов он никогда в жизни не произносил.
Вот почему это пиршество прославилось на долгие времена как "великое
опустошение Каттхульта", и о нем, к твоему сведению, долго не прекраща-
лись толки как в Леннеберге, так и в других приходах.
Лишь одно блюдо оставалось нетронутым - целиком запеченный молочный
поросенок. Он лежал на столе и печально глядел своими сахарными квадра-
тиками вместо глаз.
- Чур меня, нечистая сила, упаси и помилуй! Поросенок похож на кро-
шечное привидение, - сказала Пройдоха-Фия. - Я и прикоснуться к нему бо-
юсь.
Ни разу в жизни не пришлось ей видеть запеченного целиком молочного
поросенка, да и другим беднякам тоже не выпадало такого случая. Поэто-
му-то и оробели они перед ним и даже не дотронулись до него.
- У вас случайно не осталось больше колбасы? - спросил Калле-Лопата,
когда все блюда были уже пусты.
И тогда Эмиль ответил, что на всем хуторе уцелела лишь одна колбаска,
да и та насажена на колышек, который торчит из его волчьей ямы. Там она
и останется как приманка для волка, которого он с нетерпением ждет, поэ-
тому ни Калле и никто другой ее не получит.
Но тут Виберша всполошилась.
- Блаженная Амалия! - запричитала она. - Про нее-то мы совсем забыли!
Она растерянно поглядела по сторонам, и взгляд ее остановился на по-
росенке.
- Пусть уж он достанется Амалии, а? Хоть он и похож на привидение!
Как скажешь, Эмиль?
- Ладно, пусть ей будет поросенок, - со вздохом согласился Эмиль.
Тут бедняков так разморило от еды, что они не могли шевельнуться, а
дотащиться до своей лачуги у них просто не хватило бы сил.
- А что, если взять дровни? - предложил Эмиль.
Сказано - сделано. На хуторе были дровни - длинные и вместительные
сани. На них можно было увезти сколько угодно стариков и старушек, даже
отяжелевших после такого угощения.
Наступил вечер, зажглись звезды. В небе светила луна, а вокруг лежал
пушистый, только что выпавший снег. Стояла мягкая зимняя погода - чудес-
ная пора для катания на санках.
Эмиль и Альфред заботливо рассадили гостей на дровнях. Спереди воссе-
дала Виберша с поросенком, затем по порядку все остальные, а сзади -
Ида, Эмиль и Альфред.
- Эй, поехали! - скомандовал Эмиль.
Сани быстро заскользили по склону холма. Ветер свистел в ушах, и ста-
рички и старушки кричали от восторга - уже так давно они не катались на
санках! Ой как они кричали! Лишь один поросенок молча несся, как приви-
дение, в лунной ночи на руках у старой бабки и таращил немигающие глаза.
Ну а старостиха, что делала она? Об этом ты сейчас узнаешь. Я хотела
бы, чтобы ты ее увидел, когда она возвращалась домой после прогулки за
сырными лепешками в Скорпхульт! Вот она в серой шерстяной шали, толстая
и довольная, подходит к дому, достает ключ, вставляет его в замочную
скважину и посмеивается при мысли, что сейчас увидит своих покорных и
запуганных бедняков. В самом-то деле, должны же они наконец уразуметь,
что хозяйка здесь она - одна над всеми!
Она поворачивает ключ, переступает порог и входит в сени... но почему
такая тишина? Спят они, что ли, или сидят и смотрят хмуро исподлобья?
Луна заглядывает в окно и освещает все углы дома, но почему же ни одной
живой души не видно? Потому что в доме никого нет! Так-то, Командорша,
нет там ни одной живой души!
Тут ее пробирает дрожь, она вся дрожит как осиновый лист: еще никогда
в жизни ей не было так страшно. Как же они могли выбраться сквозь запер-
тые двери? Никто, кроме ангелов Божьих... да, так оно и есть. Несчаст-
ная, обманом отняла она у них колбасу, пальты, табак, и теперь ангелы
Божьи унесли их туда, где живется лучше, чем в богадельне. Только ее
бросили одну в нищете и горе, ох-ох-ох! И Командорша завыла как собака.
Но вдруг слышится слабый голос. Он доносится из постели, где под оде-
ялом лежит жалкая маленькая старушка.
- Чего это ты воешь? - спрашивает Блаженная Амалия.
Тут Командорша мгновенно преображается! Мигом выпытывает она у Амалии
всю правду! На это она горазда!
И потом вприпрыжку несется в Каттхульт. Она снова загонит домой своих
стариков, чтоб все было шито-крыто и никто в Леннеберге не болтал бы
лишнего.
При свете луны Каттхульт так красив! Она видит, как сверкают в кухне
огоньки, будто там зажжено множество свечей. И вдруг ей становится стыд-
но, и она не решается войти в дом. Сперва она хочет заглянуть в окно и
удостовериться, вправду ли там пируют ее бедняки. Но для этого нужен
ящик или другая подставка, чтобы забраться повыше. Старостиха идет к
столярной в надежде увидеть что-нибудь подходящее. И в самом деле, она
видит... Но не ящик, а колбасу. Вот так находка! На чистом снегу, осве-
щенный луной, стоит колышек, а на нем небольшая колбаска, начиненная
картошкой. Правда, сейчас старостиха так сыта, что чуть не лопается. Она
вволю наелась сырных лепешек. Но вскоре ей снова захочется подкрепиться,
и надо быть последней дурехой, чтобы колбаска зря пропала на морозе, ду-
мает она.
И, сделав шаг вперед, летит вниз.
Вот так ловили волков в Смоланде в стародавние времена.
В тот самый миг, в ту самую минуту, когда Командорша провалилась в
волчью яму, праздник в Каттхульте закончился. Старички и старушки высы-
пали на двор и уселись в сани, чтобы ехать домой. Из волчьей ямы не до-
носилось ни звука. Поначалу старостиха не хотела звать на помощь. Она,
видимо, надеялась, что как-нибудь выкарабкается сама.
А бедняки вихрем скатились с холма, и когда они подъехали к своей ла-
чуге, то дверь - вот чудо - оказалась открытой. Они тотчас, шатаясь,
вошли в дом и сразу повалились на постели, разморенные едой и катанием
на санях, счастливые впервые за долгие-долгие годы.
Обратно в Каттхульт Эмиль, Альфред и маленькая Ида возвращались при
свете луны. В небе мерцали звезды, Эмиль и Альфред тащили дровни, а Иде
позволили сесть в них и ехать в гору по отлогому склону, ведь Ида была
совсем маленькой.
Если тебе случалось лунной ночью ехать на санях по такой вот зимней
дороге в Леннебергской округе, ты знаешь, какая там стоит дивная тишина
- будто вся земля заснула и спит беспробудным сном. Представляешь, как
жутко средь полного безмолвия и тишины услышать кошмарнейший вой. Так
вот, Эмиль, Альфред и Ида, ничего не подозревая, взбирались со своими
санями на последний холм, как вдруг из волчьей ямы донеслось завывание,
от которого у кого угодно застыла бы кровь в жилах. Маленькая Ида поб-
леднела и сразу захотела к маме. Другое дело Эмиль! От радости он запры-
гал, как дикий козел!
- В яму попал волк! - закричал он. - Вот это да! Где моя ружейка?
Чем ближе они подходили к дому, тем отчаяннее становился вой. Эхо
разносило его по всему хутору, и казалось, что лес вокруг полон волков и
что они отзываются на жалобный вопль плененного собрата.
Но Альфред сказал:
- Чудно воет этот волк! Послушай-ка!
Они замерли на месте, освещенные лунным светом, и прислушались.
- На помощь! На помощь! На помощь! - вопил волк.
Тут у Эмиля радостно сверкнули глаза.
- Оборотень! - закричал он. - Правда, я не очень верю, что это оборо-
тень!
Прыжок, другой, и он первым добрался до ямы. И тут Эмиль увидел, что
за волка он поймал. И не оборотня вовсе, а злосчастную Командоршу!
Эмиль рассвирепел. Что ей надо в его яме?! Ведь он-то хотел поймать
настоящего волка! Потом он задумался. Может, не так уж плохо, что ста-
ростиха угодила в яму? Не мешает проучить ее как следует, чтобы она по-
добрела и чтобы злости в ней поубавилось. А может, и совесть в ней прос-
нется! И Эмиль закричал Альфреду и Иде:
- Сюда! Сюда! Посмотрите на эту страшную лохматую зверюгу!
Втроем они стояли на краю ямы и смотрели вниз на старостиху, которая
в своей серой шерстяной шали и впрямь походила на волчицу.
- Ты точно знаешь, что это оборотень? - дрожащим голосом спросила ма-
ленькая Ида.
- Еще бы не оборотень! - ответил Эмиль. - Злобная старая волчица, по-
лучеловек-полуволчица - вот кто это, и опаснее ее на свете зверя нет!
- Ага! Оборотни еще страсть как прожорливы! - подхватил Альфред.
- Поглядите на нее, - сказал Эмиль. - Она, верно, немало сожрала на
своем веку. Зато теперь ей конец. Альфред, дай-ка мою ружейку!
- Не стреляй, Эмиль, миленький, неужто ты не узнаешь меня?! - завопи-
ла Командорша, до смерти испугавшись, как только Эмиль заговорил про
ружье. Она ведь не знала, что у Эмиля было только игрушечное ружье, ко-
торое ему смастерил Альфред.
- Слыхал, Альфред, что прорычала волчица? - спросил Эмиль. - Я что-то
не разобрал.
Альфред покачал головой:
- И я ничего не понял.
- А мне и дела нет до ее слов, - сказал Эмиль. - Дай-ка мою ружейку,
Альфред.
Тогда старостиха заорала:
- Вы что, ослепли, что ли, это же я свалилась в яму!
- Что она говорит? - спросил Эмиль. - Хочет знать, видели ли мы ее
тетку?
- Мы ее не видали, - поддержал мальчика Альфред.
- Нет, куда там, да и, к счастью, тетку ее тетки тоже, - выпалил
Эмиль. - Иначе яма была бы битком набита старыми волчицами-оборотнями.
Дай мою ружейку, Альфред!
Тут уж Командорша заголосила что было мочи, а потом, всхлипывая, за-
бормотала:
- Вот злодеи, вот уж злодеи-то!
- Она говорит, что любит пальты? - удивленно спросил Эмиль.
- Да, ясное дело, любит, - ответил Альфред, - только у нас ни одного
пальта нет.
- Не-а, во всем Смоланде не осталось больше ни единого пальта, -
подтвердил Эмиль. - Все слопала Командорша.
Старостиха завыла пуще прежнего. Она поняла, что Эмиль узнал, как
подло она обошлась с Дурнем-Юкке и другими бедняками. Она так убивалась,
что Эмилю стало жаль ее, потому что сердце у этого мальчика было золо-
тое. Но если хочешь, чтобы жизнь в богадельне стала лучше, так просто
отпустить старостиху нельзя.
- Послушай-ка, Альфред, - сказал он, - приглядись получше к волчице,
по-моему, она чем-то похожа на Командоршу из богадельни, а?
- Ой, чур меня, упаси и помилуй! - воскликнул Альфред. - Да Командор-
ша будет почище всех смоландских оборотней, вместе взятых.
- Это уж точно, - согласился Эмиль. - Ясное дело, волчицы-оборотни
просто добрые по сравнению с ней. Она-то никому добра не сделает!
Все-таки интересно, кто в самом деле стащил ту колбаску из шкафа на чер-
даке?
- Я! - жалобно закричала Командорша. - Я! Сознаюсь во всем, только
вытащите меня отсюда!
Эмиль и Альфред с улыбкой переглянулись.
- Альфред, - сказал Эмиль. - Ты что, ослеп? Неужто не видишь, что это
Командорша, а никакой не оборотень!
- Что за наваждение! - воскликнул Альфред. - И как это мы могли так
обознаться?
- Сам не понимаю, - ответил Эмиль. - Она похожа на волчицу-оборотня,
только у той не может быть такой шали.
- Нет, шали у оборотней нет. Но вот усы тоже есть, верно?
- Ну и дела. Теперь, Альфред, надо помочь Командорше, тащи лестницу!
Наконец в волчью яму спустили лестницу. Старостиха с громким плачем
выбралась наверх и бросилась наутек, только пятки засверкали. Никогда в
жизни ноги ее больше не будет в Каттхульте! Но прежде чем старостиха
скрылась за холмом, она обернулась и крикнула:
- Колбаску взяла я! Прости меня, Господи, но под Рождество я совсем
запамятовала про это! Клянусь, что запамятовала!
- Хорошо, что ей пришлось посидеть здесь часок и вспомнить про свои
подлости, - сказал Эмиль. - Видать, не такая уж глупая выдумка эти
волчьи ямы.
Командорша неслась вниз с холма во весь дух и порядком запыхалась,
когда наконец добежала до богадельни. Все ее старички и старушки спали в
своих завшивленных постелях, и Командорша ни за что на свете не рискнула
бы теперь потревожить их сон. Она кралась по дому неслышно, словно приз-
рак, чего никогда раньше не делала. Они все до одного были целы и невре-
димы. Она пересчитала их, как овец: Дурень-Юкке, КаллеЛопата, Юхан-Грош,
Придурок-Никлас, ПройдохаФия, Кубышка, Виберша и Блаженная Амалия - все
были здесь, она всех их видела. Но вдруг она увидела еще кое-что. На
столике возле постели Блаженной Амалии маячило... о ужас! там маячило
привидение! Конечно, привидение, хотя оно и было похоже на поросенка. А
может, это оборотень стоял и глазел на нее своими жуткими белесыми гла-
зами?
Слишком много страхов выпало на долю Командорши за один день, и серд-
це ее не выдержало. Она со стоном рухнула на пол. Так она и лежала,
словно убитая, пока солнце не заглянуло в окна богадельни.
Как раз в этот день родственники из Ингаторпа должны были приехать в
гости в Каттхульт. Но вот беда, чем же их потчевать? Разве что свежепро-
соленным шпиком, сохранившимся в бочонке в кладовой, да жареной свининой
с картошкой и луковым соусом - свининой, которую не стыдно подать на
стол самому королю, случись ему заехать на хутор!
Но когда вечером мама Эмиля записывала в синюю тетрадь историю того
дня, надо признаться, она была очень огорчена, и листки бумаги по сей
день хранят расплывшиеся кляксы, словно над листками этими кто-то пла-
кал.
"ДЕНЬ МОЕЙ ВИДЫ, - вывела она заголовок. И потом: - Сиводня он целый
день просидел в столярке, бедный рибенок. Конечно, он мальчик благачис-
тивый, но порой, сдается мне, он малость не в себе". А жизнь в Катт-
хульте шла своим чередом. Минула зима, и наступила весна. Эмиль час-
тенько сидел в столярной, а все остальное время играл с маленькой Идой,
ездил верхом на Лукасе, возил в город молоко, дразнил Лину, болтал с
Альфредом и выдумывал все новые и новые проказы, которые делали его
жизнь богатой событиями и разнообразной. Так что к началу мая он уже вы-
резал не менее ста двадцати пяти деревянных старичков, красовавшихся на
полке в столярке! Что за мастер был этот ребенок!
Альфред не проказничал, но и у него были свои огорчения, вот так-то.
Ведь он до сих пор не отважился сказать Лине, что не хочет на ней же-
ниться.
- Давай уж лучше я скажу, - предлагал Эмиль, но Альфред и слышать об
этом не хотел.
- Я же тебе говорил, надо половчее, чтобы не обидеть ее.
Альфред, право же, был добрый малый, и он никак не находил нужных
слов, чтобы сказать о своем решении Лине. Но как-то субботним вечером в
начале мая, когда Лина сидела на крыльце людской и упорно ждала, когда
он подсядет к ней, Альфред решил: будь что будет! Свесившись из окна
людской, он закричал ей:
- Слышь, Лина! У меня к тебе дельце. Я давно хотел тебе сказать...
Лина фыркнула. "Наконец-то дождалась чего хотела", - подумала она.
- Чего же, милый Альфред, - отозвалась она, - говори, что там у тебя?
- Да все, вишь, о женитьбе, ну, о чем мы раньше толковали... слышь,
наплюем на эту женитьбу, ладно?
Да, так он и сказал, бедняга Альфред! То есть употребил еще более
крепкое словцо. Ужасно, что все это приходится пересказывать. Может, и
не следовало бы этого делать, так как я не хочу учить тебя скверным сло-
вам, наверное, ты уже немало знаешь их сам. Но ты должен помнить, что
Альфред был всего-навсего простой работник из Леннеберги, куда ему до
тебя! И он не сумел получше выразить свои мысли, хотя ломал себе голову
много-много дней, бедняга Альфред!
Кстати, Лина не обиделась.
- Ты так думаешь? - спросила она. - Нуну, поживем - увидим!
И Альфред понял тогда, что, видно, ему никогда не избавиться от Лины.
Но в тот вечер ему все же хотелось быть счастливым и свободным, и потому
он вместе с Эмилем пошел на хуторское озеро удить окуней.
Вечер был такой прекрасный, какие бывают, наверное, только весной в
Смоланде. Вся черемуха в Каттхульте стояла в цвету, пели дрозды, жужжала
мошкара, и бойко клевали окуни. Эмиль с Альфредом сидели, глядя, как на
зеркальной водной глади покачиваются поплавки. Говорили они мало, но им
было хорошо. Так до самого захода солнца просидели они на берегу, а по-
том отправились домой. Альфред нес на рогульке окуней, а Эмиль дул в
дудку, которую Альфред вырезал ему из вербы. Они шли извилистой дорожкой
по пастбищу, и над их головами шумели по-весеннему нежно-зеленые березо-
вые листочки.
Эмиль так здорово дудел, что даже дрозды притихли от удивления. Вне-
запно Эмиль смолк, вынул дудку изо рта и спросил:
- Знаешь, что я сделаю завтра?
- Не-а, - ответил Альфред. - Небось опять напроказничаешь?
Эмиль снова сунул дудку в рот и стал наигрывать. Он шел, дудел и ду-
мал.
- Сам пока не знаю, - под конец сказал он. - Я никогда не знаю напе-
ред, что еще натворю.
* ЖИВ ЕЩЕ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ! *
Во всей Леннеберге, во всем Смоланде, во всей Швеции и, кто знает,
может, на всем свете никогда не было большего проказника, чем Эмиль, ко-
торый в прежние времена жил на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в про-
винции Смоланд. И подумать только! Ведь именно он, когда вырос, стал
председателем муниципалитета. Да-да, он стал председателем и лучшим пар-
нем во всей Леннеберге. Видишь ли, даже самые отчаянные проказники вы-
растают и со временем могут стать полезными людьми. Верно, это хорошо?
Ты не согласен со мной? Да ты, конечно, и сам немало проказничал, а? Ах
нет? Неужели я ошибаюсь?
Мама Эмиля, Альма Свенссон из Каттхульта, писала о всех его проделках
в синих школьных тетрадях, которые прятала в ящике комода. В конце кон-
цов их там столько набилось, что ящик едва выдвигался, так как то одна,
то другая тетрадка загибалась и вставала торчком. Эти синие тетради и по
сей день хранятся в том же старом комоде, все, кроме трех, которые Эмиль
однажды, когда ему понадобились деньги, пытался продать учительнице
воскресной школы. Когда же она не захотела их купить, он взял да и смас-
терил из них бумажные кораблики и пустил плавать в хуторской ручей, так
что их больше никто не видел.
Учительница воскресной школы никак не могла понять, зачем ей покупать
какие-то тетради у Эмиля.
- На что они мне? - удивленно спросила она.
- Чтобы читать детям и учить детей не быть такими плохими, как я, -
сказал Эмиль.
Уж кто-кто, а Эмиль знал, каким он был озорником, но если когда и за-
бывал об этом, то рядом всегда была Лина, служанка из Каттхульта, кото-
рая тут же напоминала ему, какой он сорванец.
- Что за прок держать тебя в воскресной школе, - твердила она. - С
тебя все как с гуся вода. Нет, не бывать тебе в раю! Разве что там пот-
ребовалась бы гроза, понятно?
Лина хотела сказать, что, где бы ни появлялся Эмиль, там тотчас под-
нималась суматоха, гремел гром и сверкали молнии.
- Сроду не видывала этакого пострела! - вздыхала Лина и брала с собой
на пастбище маленькую Иду, сестренку Эмиля, которая собирала землянику,
пока Лина доила хуторских коров. Ида нанизывала ягоды на соломинку и
приносила домой по пять соломинок, густо усаженных земляникой. А Эмиль
выклянчивал у нее всего лишь две соломинки - вот какой он был великодуш-
ный!
Только не думай, что Эмилю хотелось тащиться вместе с Линой и Идой на
пастбище. Как бы не так! Ему по душе было занятие повеселее! Он хватал
свои "шапейку" и "ружейку" и несся с ними прямиком на лужайку, где пас-
лись лошади. Там он вскакивал на Лукаса и мчался во весь опор сквозь за-
росли орешника, только земля из-под копыт летела в разные стороны. "Гу-
сары Смоланда идут в атаку..." - вот как называлась эта игра. Гусаров он
видел на снимке в газете и знал, как они скачут верхом.
"Шапейка", "ружейка" и Лукас были, пожалуй, самыми дорогими сокрови-
щами Эмиля. Лукаса Эмиль сам раздобыл на ярмарке в Виммербю после одного
из своих лихих приключений. Потрепанную синюю кепчонку купил ему как-то
папа. Ружье было игрушечное - его вырезал из дерева работник из Катт-
хульта, Альфред, потому что он очень любил Эмиля. Вообще-то Эмиль и сам
запросто мог бы выстругать себе ружье. Уж если и был на свете мастак ре-
зать по дереву, так это Эмиль. Да и упражнялся он в этом деле прилежно.
И вот почему. После каждой проделки Эмиля запирали в столярную, и там он
обычно стругал из дерева маленького забавного старичка. Под конец у него
набралось триста шестьдесят девять деревянных старичков. Они целы и по
сей день - все, кроме одного, которого мама Эмиля закопала в землю за
кустами смородины: уж больно он был похож на пастора! "Нельзя выставлять
пастора в таком виде", - говорила мама.
Ну вот, теперь ты примерно знаешь, каким был Эмиль. Ты знаешь, что он
проказничал круглый год - зимой и летом. А я как-то прочитала все эти
синие тетради, и потому мне досконально известны все его приключения.
Эмиль совершил немало и добрых дел. Справедливости ради надо вспомнить
все, а не только его ужасные проказы. Впрочем, не все они были ужасны,
многие и совсем безобидны. Собственно, только третьего ноября случилось
нечто умопомрачительное... Нет, ни за что, и не проси, все равно не
расскажу, что он натворил третьего ноября. Я этого никогда не сделаю,
раз я обещала его маме. Лучше для примера возьмем день, когда Эмиль вел
себя вполне прилично, хотя его папа наверняка думал иначе.
А именно...
Как Эмиль заключил несколько сногсшибательных, но удачных сделок на
аукционе в Бакхорве
В одну из июньских суббот в Бакхорве проходил аукцион. Все хотели там
побывать, так как во всей Леннеберге и во всем Смоланде не было зрелища
более увлекательного. Папа Эмиля, Антон Свенссон, разумеется, тоже отп-
равился туда, за ним увязались работник Альфред со служанкой Линой, и,
уж конечно, дело не обошлось без Эмиля.
Если тебе когда-нибудь доводилось бывать на аукционе, ты знаешь, чем
там занимаются. Ты знаешь, что когда люди хотят продать свои вещи, они
устраивают аукцион, чтобы другие могли поехать и купить то, что им приг-
лянется. Хуторяне из Бакхорвы хотели распродать все до нитки, потому что
собирались уезжать в Америку, как многие в те времена. Не тащить же им,
в самом деле, с собой из Бакхорвы деревянные кухонные диваны и сковород-
ки, коров, поросят и кур. Вот почему в тот год, в самом начале лета, там
должен был состояться аукцион.
Папа Эмиля надеялся подешевле купить корову, а если повезет, и поро-
сую свинью, а может, и парочку кур. Вот почему он хотел побывать в Бак-
хорве, и вот почему Альфреду с Линой разрешено было сопровождать его.
Ведь кто-то должен помочь ему пригнать домой скотину и птицу, которых он
задумал купить!
- А вот зачем ехать с нами Эмилю, этого я никак в толк не возьму, -
сказал папа.
- Там, поди, и без него шуму и грому хватает, нечего еще тащить с со-
бой Эмиля, - поддакнула Лина.
Лина знала, как много свар и драк случается обычно на таких аукционах
в Леннеберге и во всем Смоланде, так что по-своему она была права. Но
мама Эмиля с укором взглянула на Лину и сказала:
- Если Эмиль хочет поехать со всеми на аукцион, то пусть едет, не
твоего ума это дело. Подумай-ка лучше, как ты сама будешь вести себя. Не
кривляйся и не гогочи, - ты ведь всегда это делаешь на людях.
Тут Лина смолкла.
Эмиль напялил свою кепчонку и собрался в дорогу.
- И мне что-нибудь купите, - попросила маленькая Ида, умильно склонив
головку.
Она попросила, ни к кому, собственно, не обращаясь, просто так, но
папа нахмурил брови:
- Купи да купи! Только и слышу. Разве я не купил тебе недавно мятных
леденцов на целых десять эре? В день твоего рождения, в январе, неужто
забыла?
Эмиль как раз подумывал попросить у папы монетку - не ехать же на
аукцион без единого эре в кармане, - но теперь это само собой отпало.
Время было самое неподходящее. Это он понимал. Во всяком случае, если
просить, то не теперь, когда все спешили и папа, готовый тронуться в
путь, уже сидел в большой тележке, на которой возили молоко. "Но чего
нельзя получить так, можно раздобыть иначе", - подумал Эмиль. С минуточ-
ку он напряженно размышлял, а потом сказал:
- Езжайте вперед, а я прискачу следом на Лукасе!
Папа Эмиля сразу заподозрил неладное, но ему хотелось уехать поско-
рее, и он сказал:
- Давай, давай, а то и вовсе оставайся дома! Спокойней будет!
Он щелкнул кнутом, и лошади понеслись. Альфред помахал Эмилю, Лина -
маленькой Иде, а мама закричала папе:
- Глядите, не поломайте там руки-ноги, возвращайтесь домой целе-
хоньки!
Мама сказала это, потому что она тоже знала, какие безобразия творят-
ся порой на аукционах.
Пока молочная повозка не скрылась за поворотом, Эмиль стоял в дорож-
ной пыли и глядел ей вслед. Но потом он заторопился, так как надо было
срочно раздобыть денег. Как ты думаешь, что он для этого сделал?
Если бы ты жил в Смоланде и был ровесником Эмиля, ты бы знал, сколько
ворот стояло, к счастью, в те времена на дорогах. Их ставили для того,
чтобы быки, коровы и овцы каждого смоландского крестьянина паслись
только на пастбищах своих хозяев. А может, и для того, чтобы смоландские
малыши могли хоть изредка заработать монетку в два эре, открывая ворота
какомунибудь ленивому крестьянину, которому надо было проехать дальше,
но не хотелось слезать с повозки и самому отворять ворота.
Были ворота и в Каттхульте, но, по правде говоря, Эмиль не очень-то
разжился на них, так как хутор стоял на отшибе и туда редко кто наведы-
вался из прихода. Лишь один хутор лежал еще дальше Каттхульта - Бакхор-
ва, где как раз и должен был состояться аукцион.
"Значит, тому, кто туда поедет, не миновать наших ворот", - решил
Эмиль, этакий плутишка.
Битый час простоял он сторожем у ворот и заработал - подумать только
- целых пять крон и семьдесят четыре эре. Повозки с лошадьми тянулись
одна за другой, и только он закрывал ворота, как тотчас надо было снова
их отворять.
Все крестьяне, спешившие в Бакхорву, были в хорошем настроении, пото-
му что ехали на аукцион, и охотно швыряли монетки в два и пять эре в
кепчонку Эмиля. Некоторые богатые крестьяне даже раскошеливались на де-
сять эре, хотя, понятно, мигом в этом раскаивались.
А торпарь из Кроки разозлился, когда Эмиль захлопнул ворота перед са-
мой мордой его сивой кобылки.
- Чего затворяешь ворота! - закричал он.
- Надо же мне сначала их закрыть, чтобы потом открыть.
- Чего ж ты в такой день не оставишь ворота открытыми? - зло спросил
хуторянин из Кроки.
- Что я, рехнулся! - ответил Эмиль. - Это нынче-то, когда мне впервые
есть хоть какая-то польза от этих старых ворот?
Но торпарь из Кроки огрел Эмиля кнутом и не дал ему ни пол-эре.
Когда все, кто собирался побывать на аукционе, проехали через Катт-
хульт и стоять у ворот стало незачем, Эмиль вскочил на Лукаса и понесся
вскачь так резво, что в кармане его брючек забренчали монетки.
Аукцион в Бакхорве был уже в полном разгаре. Люди толпились вокруг
вещей, расставленных рядами во дворе. При ярком солнечном свете они ка-
зались совсем неприглядными. Посреди толпы на бочку взобрался аукцион-
щик. Ему давали хорошую цену за сковородки и кофейные чашки, за старые
деревянные стулья и еще за многое другое. Понимаешь, так вот и бывает на
аукционе: кто-нибудь выкрикивает, объявляя аукционщику, сколько он хочет
заплатить за какую-нибудь вещь, ну а если найдется такой, кто хочет зап-
латить больше, то ему и достается кухонный диван или чтолибо другое.
Когда на двор прискакал Эмиль верхом на Лукасе, народ всколыхнуло
словно ветром. В толпе зашушукались:
- Раз явился этот мальчишка из Каттхульта, лучше, пожалуй, ехать до-
мой!
Эмиль же был настроен на крупные сделки, ему не терпелось начать тор-
говаться, да и деньжата у него завелись, так что было от чего голове
пойти кругом. Не успев спешиться, он уже предложил три кроны за старую
железную кровать, которая была ему нужна как телеге пятое колесо. К
счастью, одна крестьянка предложила за кровать четыре кроны, и Эмиль из-
бавился от ненужной покупки. Но он азартно продолжал набивать цену почти
на все без исключения и не успел опомниться, как - бах - стал хозяином
трех вещей. Первой была выцветшая бархатная шкатулочка с мелкими голубы-
ми ракушками на крышке - ну она-то еще пригодится маленькой Иде. Второй
была лопата с длинной ручкой - сажать хлебы в печь. А третьей - старая
ржавая пожарная помпа [12], за которую во всей Леннеберге никто не дал
бы и десяти эре. А Эмиль выложил двадцать пять и тотчас получил ее.
"Вот беда, зачем она мне?" - подумал Эмиль. Но ничего не поделаешь -
хотел он этого или нет, помпой теперь владел он.
Пришел Альфред, взглянул на покупки Эмиля и рассмеялся.
- Владелец помпы Эмиль Свенссон, - сказал он. - На что тебе,
собственно говоря, эта штуковина?
- А если грянет гром и вспыхнет пожар? - ответил Эмиль.
И в тот же миг грянул гром - так, во всяком случае, вначале подумал
Эмиль. Но это был всегонавсего папа Эмиля, который схватил сына за шиво-
рот и тряхнул так, что кудри мальчика растрепались.
- Ах ты неслух! - крикнул папа Эмиля. - Что ты еще надумал?
А дело было так. Антон Свенссон спокойно прогуливался возле хлева и
присматривал себе корову, когда примчалась запыхавшаяся Лина.
- Хозяин, хозяин, Эмиль тут - вовсю скупает помпы и еще всякую всячи-
ну. Разве ему позволено?
Папа не знал, что у Эмиля были свои собственные деньги, и подумал,
что ему самому придется расплачиваться за покупки Эмиля. Поэтому неуди-
вительно, что папа побледнел и затрясся, услыхав о насосе.
- Пусти меня! Я все купил на свои деньги!.. - кричал Эмиль.
Ему все же удалось растолковать отцу, как он добыл свое великое бо-
гатство - всего-навсего открывая ворота в Каттхульте. Папе Эмиля, конеч-
но, понравилось, что Эмиль такой дельный и толковый. Но ему не понрави-
лось, что Эмиль так не по-деловому и бестолково сорит деньгами.
- Ни о каких дурацких сделках я и знать не хочу, - строго сказал па-
па.
Он потребовал показать ему все, что приобрел Эмиль. И очень расстро-
ился, увидев покупки сына: старую бархатную, ни на что не годную шкату-
лочку и лопату для хлеба - к чему она, когда дома в Каттхульте у них
своя, хорошая. Дурацкие покупки! Хотя никудышнее всего, конечно, помпа.
- Заруби себе на носу! Покупать надо только самое необходимое, - из-
рек папа Эмиля.
Может, он и прав, кто спорит, но как знать, что необходимо? Лимонад,
например, необходим? Эмиль, во всяком случае, был убежден, что необхо-
дим. Огорченный отцовской взбучкой, он слонялся без дела, пока не обна-
ружил беседку среди кустов сирени, где продавали пиво и лимонад. Ох уж
эти хуторяне из Бакхорвы, вечно что-нибудь придумают! Из пивоварни в
Виммербю они привезли на аукцион несколько ящиков с пивом и лимонадом,
чтобы напоить жаждущих.
Эмиль как-то раз в жизни уже пил лимонад. И он очень обрадовался,
когда увидел, что здесь его тоже продают. А у него ведь карман набит
деньгами. Подумать только, как все сошлось, какая везуха!
Эмиль попросил три кружки лимонада и выпил их разом. Но тут снова
грянул гром. Неожиданно откуда-то опять вынырнул отец. Схватив сына за
шиворот, он так тряхнул его, что лимонадный газ, шипя, ударил Эмилю в
нос.
- Экий неслух! Стоишь тут и прохлаждаешься, лимонад пьешь! В кои-то
веки удалось заработать немного деньжат...
Но тут Эмиль разошелся не на шутку.
- Ты что это, в самом деле! - сердито заорал он, не скрывая своего
возмущения. - По-твоему, нет у меня денег - я не могу пить лимонад! А
есть у меня деньги - мне нельзя пить лимонад! Когда же мне, черт возьми,
пить лимонад?
Папа Эмиля строго посмотрел на него:
- Вот запру тебя в столярке, когда вернемся домой!
И, не говоря больше ни слова, исчез на задворках. А Эмиль остался на
месте. Он горько каялся, понимая, как плохо вел себя. Мало того, что на-
грубил отцу, так еще - хуже некуда - помянул черта. Это ведь почти руга-
тельство, а ругательства в Каттхульте строго-настрого запрещены. Ведь
папа Эмиля был церковным старостой!.. Эмиль раскаивался несколько минут,
а потом купил еще кружку лимонада и угостил Альфреда. Они сели у Дровя-
ного сарая и болтали, пока Альфред не выпил свой лимонад.
- Ничего вкуснее я за всю свою жизнь не пробовал, - сказал он.
- Ты не видел Лину? - спросил Эмиль.
Тут Альфред показал большим пальцем туда, где, прислонившись к изго-
роди, на траве сидела Лина. Возле нее пристроился торпарь из Кроки, тот
самый, который огрел Эмиля кнутом. Сразу было видно, что Лина забыла на-
каз хозяйки, - она кривлялась и гоготала, как всегда, когда бывала на
людях. Видно было также, что торпарю нравилось ее кривлянье, и, увидев
это, Эмиль повеселел.
- Знаешь, Альфред, женить бы нам Лину на торпаре из Кроки, - мечта-
тельно сказал он. - Тогда бы ты, может, и вовсе от нее избавился.
Дело в том, что Лина определила Альфреда себе в женихи и собиралась
выйти за него замуж, хотя Альфред противился этому изо всех сил. Альфред
с Эмилем уже давно ломали голову, как им спасти Альфреда от Лины. А тут
оба они воспрянули духом.
Подумать только, заполучить этого торпаря из Кроки в женихи Лине!
Никто не спорит, он стар, ему под пятьдесят, и он совсем лысый, но все
же у него есть свой хуторок, хоть и арендованный, и Лине наверняка при-
дется по душе там хозяйничать.
- Мы уж позаботимся о том, чтобы никто не подошел и не помешал им, -
сказал Эмиль.
Он знал, что Лине придется немало покривляться и поломаться, пока
торпарь из Кроки совсем потеряет голову и в самом деле попадется на крю-
чок.
Тем временем на задворках возле хлева начали продавать скот, и
Альфред с Эмилем пошли туда поглазеть.
Папа Эмиля очень удачно выторговал свинью, которая вот-вот должна бы-
ла опороситься. Но из-за коров начался спор. Один крестьянин из Бастефа-
ля хотел заграбастать всех семерых коров, и папе Эмиля пришлось предло-
жить восемьдесят крон за ту корову, которую он себе присмотрел. Он тихо
постанывал, выкладывая этакую неслыханную сумму, и у него уже не остава-
лось денег даже на покупку кур. Их купил тот же крестьянин из Бастефаля.
Только одну он не захотел взять.
- На что мне хромая курица, - сказал он. - Сверните ей шею, и делу
конец.
У хохлатки, которой крестьянин из Бастефаля советовал свернуть шею,
была сломана ножка, кость срослась неправильно, и злосчастная курица от-
чаянно хромала. На пригорке возле хлева рядом с Эмилем стоял один из хо-
зяйских мальчишек, вот он и буркнул Эмилю:
- Ну и глупый же дед, не хочет брать ЛоттуХромоножку. А она несется
лучше всех кур, ей-ей!
Тогда Эмиль громко крикнул:
- Двадцать пять эре за Лотту-Хромоножку!
Все рассмеялись. Разумеется, все, кроме папы Эмиля. Он подскочил к
Эмилю и схватил его за шиворот:
- Ах ты неслух! Сколько еще глупостей ты собираешься натворить за
один день? Погоди, насидишься у меня в столярке!
Но сказано - сделано. Эмиль предложил двадцать пять эре, и отступать
было поздно. ЛоттаХромоножка стала его собственностью, нравилось это па-
пе или нет.
- Во всяком случае, теперь у меня две собственные животинки, - сказал
он Альфреду. - Один конь и одна курица.
- Да, верно, конь и хромая курица, - добродушно поддакнул Альфред и,
как всегда, рассмеялся.
Эмиль посадил Лотту-Хромоножку в ящик и поставил его у дровяного са-
рая среди прочих своих сокровищ. Там у него были: помпа, лопата, бархат-
ная шкатулочка и стреноженный Лукас. Эмиль оглядел свое имущество и ос-
тался очень доволен.
Ну, а как там дела у Лины с торпарем из Кроки? Эмилю и Альфреду приш-
лось прогуляться туда-сюда, прежде чем удалось выяснить обстановку, и
они порадовались, что Лина их не подвела: торпарь из Кроки обнимал ее за
талию, а Лина кривлялась и гоготала больше, чем обычно. Время от времени
она так толкала локтем своего кавалера, что он отлетал к изгороди.
- Видать, это ему по вкусу, - сказал Эмиль. - Только бы она не зашиб-
ла его до смерти.
Эмиль и Альфред от души радовались тому, как вела себя Лина. Но
кое-кому кривлянье Лины не понравилось. И это был Бультен из Бу.
Он был самый отчаянный драчун и самый горький пьяница во всей Ленне-
берге, и если на аукционах случались свалки, то главным образом по вине
Бультена: ведь чаще всего затевал их он. Ты должен знать, что в те вре-
мена работник трудился не разгибая спины от зари до зари, не зная ника-
ких развлечений, весь год напролет. Поэтому такой вот аукцион был для
него настоящим праздником, и больше всего ему хотелось на празднике под-
раться. Иначе он не знал, как совладать с той неведомой темной силой,
которая вдруг вскипала в нем, когда он появлялся на людях и пропускал
несколько стаканчиков крепкого вина. К сожалению, не все на аукционе пи-
ли только лимонад. По крайней мере, Бультен из Бу лимонада не пил.
Он проходил мимо и, увидев, как Лина кривлялась перед торпарем из
Кроки, сказал:
- И не стыдно тебе, Лина! На что тебе сдался этот облезлый старый
кролик? Уж больно стар он для тебя, неужто ты сама не видишь?
Вот так и начинаются драки.
Эмиль с Альфредом увидели, как разозленный торпарь из Кроки отпрянул
от Лины. Хорошенькое дело, только этого недоставало! Неужто Бультен из
Бу разрушит все, что задумали Эмиль с Альфредом?
- Сиди, сиди, пожалуйста! - испуганно закричал Эмиль торпарю из Кро-
ки. - С Бультеном я разделаюсь сам!
Подняв свою лопату, он легонько саданул Бультена по спине. Этого-то и
не следовало делать. Бультен обернулся и схватил Эмиля. От злости лицо
его перекосилось. Эмиль повис в огромных ручищах Бультена, думая, что
настал его последний час.
- Отпусти мальчонку, - закричал Альфред, - а не то костей не собе-
решь, не будь я Альфред!
Альфред был тоже не робкого десятка, да и руки у него чесались под-
раться. Не прошло и двух секунд, как он схватился с Бультеном так, что
кости затрещали. Все этого только и ждали.
"Не пора ли и нам подраться?" - думали работники. Теперь они бежали
со всех сторон, чтобы успеть принять участие в драке.
- Это они из-за меня дерутся! - заголосила Лина. - Вот драма-то ка-
кая! Вот беда-то!
- Большой беды не случится, ведь у меня в руках лопата, - утешил ее
Эмиль.
Бросившиеся в драку молодцы сбились в огромную кучу и, сцепившись,
шевелились в ней, точно раки: они толкались и вырывались, кусались, били
и молотили друг друга, ругались и орали. Из-под этой кучи силились выб-
раться Альфред вместе с Бультеном и торпарем из Кроки и еще кое-кто.
Эмиль испугался, что они раздавят его дорогого Альфреда, и сунул ло-
пату в кучу, стараясь помочь ДРУГУ. Но из этого ровно ничего не вышло:
куда бы ни бросался Эмиль, отовсюду высовывалась чья-нибудь грозная пя-
терня, которая пыталась сбить его с ног и втянуть в драку.
Эмилю этого вовсе не хотелось. Поэтому он вскочил на Лукаса и давай
скакать вокруг дерущихся! Гарцуя на коне с развевающимися волосами и с
лопатой в правой руке, он немного смахивал на рыцаря, который с поднятым
копьем бросается в самую гущу сражения.
На скаку Эмиль расталкивал своей лопатой драчунов. Верхом на лошади
сподручнее управляться с лопатой, и Эмилю в самом деле удалось разогнать
тех, кто был на самом верху. Но то и дело набегали новые молодцы и очер-
тя голову бросались в драку. И как бы ловко ни орудовал Эмиль лопатой,
высвободить Альфреда он не мог.
Женщины и дети плакали и кричали от испуга, а папа Эмиля и другие
рассудительные хуторяне держались в стороне и тщетно взывали:
- Ну, парни, пора кончать! Поди, много будет еще аукционов. Побереги-
те кровушку и для другого раза!
Но парни вошли в раж и ничего не слышали. Они хотели только драться,
драться и драться.
Эмиль отшвырнул лопату в сторону.
- Ну-ка, Лина, помоги мне, - сказал он. - Нечего нюни распускать. Ви-
дишь, жених твой в самом низу!
Я уже говорила, что Эмиль был мальчонка сметливый. Отгадай, что он
сделал? У него была помпа, а в колодце была вода. Он велел Лине качать
воду, а сам взялся за шланг, и вода хлынула так весело, что любо-дорого
смотреть.
Вся эта куча мала дрогнула, когда в нее что есть силы ударила струя
холодной воды. И хочешь - верь, хочешь - нет, Эмиль поработал шлангом
всего лишь несколько минут - драка стала стихать и сама по себе прекра-
тилась. Одно за другим высовывались из кучи распухшие удивленные лица, и
все драчуны постепенно поднимались на ноги.
Запомни: коли попадешь в драку и захочешь положить ей конец - холод-
ная вода куда лучше лопаты. Не забывай об этом!
И работники вовсе не думали сердиться на Эмиля. Теперь, поразмявшись
и избавившись от бродившей в них дикой силы, они были даже довольны, что
драка кончилась.
- К тому же через неделю будет аукцион в Кнасхульте, - сказал Бультен
из Бу и сунул клочок мха в нос, чтобы остановить кровь.
Эмиль тут же подскочил к хозяину Кнасхульта, который тоже был там и
видел драку, и продал ему помпу за пятьдесят эре.
- На этом деле я заработал двадцать пять эре, - сказал Эмиль Альфре-
ду, и примерно тогда уже Альфред понял, что из Эмиля, когда он подрас-
тет, выйдет крупный делец.
Аукцион кончился, и все, собрав купленные в Бакхорве вещи, скотину и
птицу, заторопились домой. Папа Эмиля тоже отправился домой со своей ко-
ровой и свиньей.
Свинью погрузили на повозку, и Лотту-Хромоножку - тоже, хотя папа
Эмиля недовольно косился на ящик с курицей. Все думали, что купленная
папой корова Релла побредет следом за повозкой, но никто не спросил у
нее, что она сама думает об этом.
О бешеных быках тебе, наверно, доводилось слышать. А знаешь ли ты
что-нибудь о бешеных коровах? Могу тебе сказать, что когда корова разоз-
лится по-настоящему, то даже у самых бешеных быков поджилки трясутся и
они в страхе убегают и прячутся.
Эта Релла всю жизнь была самой добродушной и кроткой скотиной, какую
только можно вообразить. Но когда Альфред с Линой пришли, чтобы вывести
ее из хлева на большак и погнать домой в Каттхульт, она с силой вырва-
лась и заревела так бешено, что все, кто был на аукционе, в ужасе подс-
кочили. Может, она видела, как дрались работники, и подумала: "На войне
как на войне" или "Аукцион так аукцион". Во всяком случае, она словно
взбесилась, и подойти к ней было просто опасно. Первую попытку сделал
Альфред, а за ним - папа Эмиля. Но Релла, опустив рога, с безумными гла-
зами и яростным ревом бросилась на них. Оба - и Альфред, и папа Эмиля -
пустились наутек словно зайцы, спасая свою жизнь. На помощь прибежали
другие крестьяне, но Релла никого не подпускала к хлеву и быстро всех
разогнала.
- Драма-то какая! Вот беда-то! - сказала Лина, увидев, как хозяин
Бакхорвы, торпарь из Кроки, другие хуторяне, а также Бультен из Бу бегут
сломя голову, а Релла гонится за ними по пятам.
Под конец папа Эмиля совсем потерял голову и заорал:
- Я отдал за это чучело коровы восемьдесят крон! С меня хватит! Где
ружье? Ее надо пристрелить!
Выговорив эти слова, он дрогнул. Но какой прок от бешеной коровы? Это
он и сам понимал, да и другие тоже. Хозяин Бакхорвы принес заряженное
ружье и сунул в руки папе Эмиля:
- Лучше уж ты сам!
Но тут Эмиль как закричит:
- Стойте, погодите!
Я уже говорила, что Эмиль был сметливый мальчонка. Он подошел к отцу
и попросил:
- Раз ты все равно хочешь убить Реллу, лучше отдай ее мне.
- А тебе-то на что бешеная корова? - спросил папа. - Охотиться на
львов? - Но папа-то знал, что Эмиль умеет обращаться со скотиной, и по-
тому сказал: - Сумеешь довести Реллу до Каттхульта, она будет на веки
вечные твоей собственной, какой бы бешеной она ни была.
Тогда Эмиль пошел к крестьянину из Бастефаля, тому самому, что купил
шесть коров, и спросил его:
- Сколько ты мне заплатишь, если я погоню твоих коров до самого Катт-
хульта?
Хутор Бастефаль был далеко, на другом конце прихода, и гнать туда пе-
ред собой шесть коров не очень-то весело, это хозяин Бастефаля хорошо
знал. Поэтому он тотчас вытащил из кармана брюк двадцать пять эре.
- Ступай! - согласился он. - Вот тебе монета.
Угадай, что потом сделал Эмиль? Он шмыгнул мимо Реллы в хлев и отвя-
зал коров, которые там стояли. Едва он выгнал их во двор, как Релла сра-
зу перестала реветь и опустила глаза, словно ей стало стыдно. Но что бы-
ло делать несчастной корове, когда ее выгоняли из родного хлева, где ос-
тавались другие ее товарки, с которыми она привыкла всегда быть вместе?
Она разозлилась и обиделась, но догадался об этом лишь один Эмиль.
А теперь Релла послушно затрусила по дороге вместе с другими корова-
ми, и все, кто был на аукционе, рассмеялись и решили:
- Нет, этот мальчонка из Каттхульта не так уж и прост!
И Альфред тоже смеялся.
- Эмиль Свенссон - скотовладелец, - сказал он. - Теперь у тебя есть
конь, хромая курица и бешеная корова, чего бы тебе еще хотелось?
- Ладно, придет время, и у меня наверняка всего станет больше, - спо-
койно ответил Эмиль.
Мама Эмиля стояла у кухонного окна в Каттхульте, поджидая с аукциона
мужа и сына. Когда она увидела на дороге величественный караван, глаза у
нее полезли на лоб. Впереди - повозка с папой Эмиля и Альфредом, Линой,
поросой свиньей и Лоттой-Хромоножкой, которая громко кудахтала, радуясь
только что снесенному яйцу. За повозкой одна за другой семь коров и, на-
конец, гарцующий на Лукасе Эмиль, который деревянной лопатой поддерживал
порядок, следя за тем, чтобы ни одна корова не отбилась от стада.
Мама Эмиля кинулась во двор, за ней выскочила маленькая Ида.
- Семь коров! - закричала мама папе Эмиля. - Кто из нас спятил - ты
или я?
- Не мы, а корова, - буркнул папа.
Но ему еще долго пришлось бурчать, прежде чем мама поняла, в чем де-
ло.
- Спасибо тебе, Эмиль! Но как ты все-таки мог узнать, что моя лопата
на днях треснула надвое, когда я сажала хлебцы в печь?
Потом она ахнула, увидев нос Альфреда, ставший вдвое толще прежнего.
- Где это тебя угораздило? - спросила мама Эмиля.
- На аукционе в Бакхорве, - ответил Альфред. - А в следующую субботу
надо ехать в Кнасхульт с такой вот дулей.
Лина, мрачная и раздосадованная, слезла с повозки. Теперь она не
кривлялась и не гоготала.
- Что это у тебя такой кислый вид? - спросила мама Эмиля. - Что
стряслось?
- Зуб болит, - отрезала Лина.
Торпарь из Кроки то и дело угощал ее леденцами, и от них у нее так
разболелся коренной зуб с дуплом, что голова прямо-таки раскалывалась.
Но болит зуб или не болит, надо немедля отправляться на выпас доить
хуторских коров, потому что время дойки уже миновало.
Время доить Реллу и других коров с аукциона тоже давно прошло, и они
напоминали об этом громким мычанием.
- Я не виноват, что хозяина Бастефаля здесь нет и он не может подоить
своих дохлых коров, - сказал Эмиль и уселся доить сам - сперва Реллу, а
потом и остальных коров.
И он надоил тридцать литров молока, которое мама поставила в погреб,
а потом сварила из этого молока сыр. К радости Эмиля, ему досталась гро-
мадная головка вкусного сыра, и он долго им лакомился.
А яйцо, которое Лотта-Хромоножка снесла по дороге домой, Эмиль сразу
же сварил и положил на кухонный стол, за которым его папа, насупив бро-
ви, ждал ужина.
- Это от Лотты-Хромоножки, - сказал Эмиль.
Потом он налил папе стакан парного молока.
- А это от Реллы, - угощал он.
Папа молча ел и пил, пока мама Эмиля сажала в печь караваи хлеба. Ли-
на положила горячую картофелину на больной зуб, и зуб заныл в семь раз
сильнее прежнего - все было точь-в-точь как она и ждала.
- Эй, знаю я тебя, - сказала Лина зубу. - Коли ты глуп, то я и подав-
но могу быть глупой.
Альфред рассмеялся.
- Торпарь из Кроки сумел-таки подъехать к тебе с леденцами, - сказал
он. - Вот теперь и иди за него замуж!
Лина фыркнула:
- Больно надо за этакого-то сморчка! Ему уже пятьдесят лет, а и не
только двадцать пять. Потвоему, мне нужен муж в два раза старше меня?
- Ну и что! - сказал Эмиль. - Какая разница?
- Ишь какой, - ответила Лина. - Теперь еще куда ни шло, но поразмыс-
ли: когда мне пятьдесят стукнет, а ему сто - вот тогда будет мороки с
ним, упаси меня Бог!
- По уму твоему, Лина, ты и счет ведешь, - сказала мама, затворяя
печь заслонкой. - Ну что за чудесная лопата! - похвалила она.
Когда папа съел яйцо и выпил молоко, Эмиль сказал:
- Ну а теперь пойду-ка я в столярку!
Папа буркнул, что, мол, на этот раз Эмилю вовсе не обязательно там
сидеть, раз все обошлось.
- Нет уж, слово есть слово! - заявил мальчик.
Он молча и чинно отправился в столярную стругать сто двадцать девято-
го деревянного старичка.
А Лотта-Хромоножка уже сидела на своем насесте в курятнике; Релла же,
вполне довольная, бродила на выпасе вместе с другими хуторскими корова-
ми. Тем временем за своими шестью коровами пришел крестьянин из Бастефа-
ля. Они с папой долго болтали об аукционе и обо всем, что там случилось,
и прошло немало времени, прежде чем папа смог пойти за Эмилем, чтобы вы-
пустить его. Но только хозяин Бастефаля отправился в путь, как папа пос-
пешно направился к сыну.
Подойдя к столярной, он увидел маленькую Иду - девочка пристроилась
на корточках на скамейке под оконцем. В руках она держала бархатную шка-
тулочку, украшенную ракушками. Она держала ее так, словно у нее в жизни
ничего дороже не было. Собственно, так оно и было. И папа Эмиля буркнул:
- Дурацкая покупка! Старая бархатная шкатулка!
Маленькая Ида не заметила, как подошел папа; доверчиво и послушно
повторяла она за Эмилем те слова, которые он ей шептал из темной столяр-
ной. Папа побледнел, услышав их, ведь грубее этих слов в Каттхульте ни-
когда не произносили. И они звучали ничуть не лучше оттого, что Ида про-
износила их нежным, ласковым голоском.
- Замолчи, Ида! - рявкнул папа.
Просунув пятерню в оконце, он схватил Эмиля за шиворот:
- Ах ты неслух! Сидишь тут и учишь сестренку ругаться!
- Вовсе нет, - ответил Эмиль. - Я ей только сказал, чтоб она не смела
говорить "черт возьми", и заставил выучить еще и другие слова, которых
надо бояться как огня.
Вот теперь ты знаешь, чем занимался Эмиль двенадцатого июня, и если
даже не все обошлось гладко, надо все же признать, что в тот день он со-
вершил удачные сделки. Подумать только! Раздобыл за один раз добрую мо-
лочную корову, отличную куру-несушку, чудесную хлебную лопату да еще мо-
локо, которого хватило на громадную головку вкусного-превкусного сыра.
Единственное, что огорчало папу, была старая бархатная шкатулочка, ни
на что не годная, но она очень полюбилась маленькой Иде. Девочка сложила
в нее свой наперсток, ножницы, красивое голубое стеклышко и красную лен-
ту для волос. А из шкатулки выбросила на пол связку старых писем. Выйдя
из столярной в субботу вечером, Эмиль явился на кухню и сразу увидел в
углу эти письма. Он их тут же и подобрал. Альфред расхаживал по кухне с
хлопушкой и усердно бил мух, чтобы Лина в воскресенье могла спокойно от-
дохнуть. Эмиль и показал Альфреду связку писем.
- Все может сгодиться, - сказал Эмиль. - Коли мне когда-нибудь пона-
добится послать письмо, у меня будет целая груда уже написанных.
Первым в связке лежало письмо из Америки, и Эмиль даже присвистнул,
увидев его.
- Чудеса в решете, Альфред, глянь-ка, тут письмо от Адриана!
Адриан был старший сын хозяев Бакхорвы, который давным-давно уехал в
Америку и за все время только разок написал домой. Об этом знала вся
Леннеберга, и все были сердиты на Адриана и жалели его бедных родителей.
Но что написал Адриан в этом письме, которое наконец пришло в Бакхорву,
никто не знал. В Бакхорве об этом помалкивали.
- Небось теперь все можно узнать, - сказал Эмиль. Он сам научился чи-
тать как по-печатному, так и по-письменному. Мальчик-то он был толковый!
Эмиль открыл конверт, вынул письмо и прочел его вслух Альфреду. На
это не ушло много времени, так как письмо было коротким. Вот что в нем
было написано:
"Я видил Мидведя. Шлю вам адрэсс. Гуд бай покедова".
- От этого письма вряд ли мне будет какой прок, - молвил Эмиль.
Ну да это еще как сказать!
Наступил вечер. Суббота, двенадцатое июня, подходила к концу, ночь
спустилась над Каттхультом, даруя покой и тишину всем, кто там жил, и
людям, и животным. Всем, кроме Лины, у которой болел зуб. Она лежала без
сна на своем деревянном диване, не в силах уснуть, стонала и причитала,
а тем временем короткая июньская ночь пролетела, и настал новый день.
Еще один новый день в жизни Эмиля!
Как Эмиль трижды храбро пытался вырвать у Лины коренной зуб, а потом
выкрасил маленькую Иду в фиолетовый цвет
Коров все равно надо доить, будь то воскресенье или будний день. В
пять утра на кухне затрещал будильник, и Лина, сама не своя от зубной
боли, пошатываясь, встала с постели. Взглянув на себя в зеркало над ко-
модом, она пронзительно вскрикнула:
- Ну и видик у меня!
Правая щека ее распухла и стала похожа на пшеничную булку, испеченную
на свежих дрожжах. Вот ужас-то! Лина разревелась.
Теперь ее и в самом деле было жаль. Именно сегодня в Каттхульт на
чашку кофе должны были съехаться после обедни гости со всей округи.
- И показаться на людях не смогу, этакая я разнощекая, - всхлипнула
Лина и побрела доить коров.
Но долго горевать о своих разных щеках ей не пришлось. Не успела она
опуститься на скамеечку перед коровой, как прилетела оса и ужалила Лину
в левую щеку. Казалось бы, теперь она могла успокоиться, потому что ле-
вая щека мгновенно вспухла и стала так же похожа на булку, как и правая.
Лина получила то, чего желала, - стала равнощекой. Однако она заревела
пуще прежнего.
Когда Лина вернулась на кухню, все сидели за столом и завтракали. И,
можно сказать, вылупили глаза, увидев это заплаканное, красноглазое,
булкообразное существо, которое вдруг явилось в дверях и напоминало Ли-
ну. Бедняжка, при виде ее немудрено было расплакаться. И поэтому со сто-
роны Эмиля было не очень-то хорошо засмеяться. В ту минуту, когда вошла
Лина, Эмиль как раз поднес стакан молока ко рту, и, едва взглянув на нее
поверх стакана, он фыркнул. Молоко брызнуло через стол прямо на папин
праздничный жилет. Даже Альфред не удержался и хихикнул. Мама Эмиля
строго посмотрела на сына, потом на Альфреда и сказала, что смеяться не
над чем. Но, вытирая папин жилет, искоса сама взглянула на Лину и поня-
ла, почему Эмиль фыркнул. Но ей, конечно, было жаль Лину.
- Бедняжка, - сказала мама. - До чего у тебя глупый вид - нельзя по-
казываться на людях. Эмиль, сбегай-ка к Кресе-Майе и попроси ее помочь
нам приготовить кофе.
Пить кофе после воскресной обедни в Леннеберге любили, и в окрестных
хуторах наверняка обрадовались, когда получили письмо от мамы Эмиля:
"Дарагие Дамы и Гаспада, не пожелаете ли преехать к нам на чашку кофе
нынче в воскресенье.
Милостиво просим
Альма и Антон Свенссоны.
Каттхульт, Леннеберга".
Настало время ехать в церковь. И мама с папой укатили, - ведь им,
прежде чем пить кофе, надо было побывать в церкви.
А Эмиль послушно отправился с маминым поручением к Кресе-Майе. Утро
выдалось чудесное, и Эмиль, весело насвистывая, шагал по тропинке к до-
мику Кресы-Майи. Она жила на старом торпе в лесу.
Если тебе доводилось бывать в смоландском лесу в июне ранним воскрес-
ным утром, ты сразу вспомнишь, каков этот лес. Услышишь и как кукует ку-
кушка, и как дрозды выводят трели, словно играют на флейте. Почувству-
ешь, как мягко стелется под босыми ногами хвойная тропинка и как ласково
пригревает солнце затылок. Ты идешь и вдыхаешь смолистый запах елей и
сосен, любуешься белыми цветами земляники на полянках. Вот таким лесом и
шел Эмиль. Поэтому он не спеша дошел до лачуги Кресы-Майи. Серенькая ма-
ленькая скособоченная лачуга едва виднелась среди старых елей.
Креса-Майя сидела и читала газету "Смоландский вестник", в одно и то
же время ужасаясь и радуясь тому, что там писали.
- В Йенчепинг пришел тиф, - сказала она, не успев даже поздороваться
с Эмилем, и сунула ему газету под нос, чтобы он сам убедился в этом. И
верно, в газете сообщалось, что два жителя Йенчепинга тяжело заболели
тифом. Креса-Майя, довольная, покачала головой.
- Тиф - страшная болезнь! - сказала она. - Скоро тиф и до Леннеберги
доберется, помяни мое слово!
- Это почему? Как он может сюда попасть? - удивился Эмиль.
- Покуда ты тут стоишь, он летит над всем Смоландом, словно пух оду-
ванчика, - молвила Креса-Майя. - Целые килограммы семян тифа! Да поможет
Господь тому, в ком они пустят корни.
- А какой он, этот тиф? Похож на чуму, что ли? - спросил Эмиль.
О чуме Креса-Майя уже как-то рассказывала. Она знала о всех болезнях
и напастях, но чума, как она уверяла, была самая страшная болезнь. Прос-
то жуть! В былые времена, давным-давно, она унесла в могилу чуть ли не
всех жителей Смоланда, и подумать только, вдруг и тиф окажется таким же
ужасным!
Креса-Майя призадумалась.
- Да, тиф почти что чума, - сказала она, довольная. - Точно я не
знаю, но помнится, будто сперва от тифа люди с лица синеют, а после по-
мирают. Да, тиф - ужасная болезнь, ох-хо-хо!..
Услыхав о больном зубе Лины и ее распухших щеках, Креса-Майя пообеща-
ла прийти в Каттхульт как можно быстрее и помочь сварить кофе.
Эмиль отправился домой и застал Лину на ступеньках крыльца. Она сиде-
ла и рыдала от зубной боли, а рядом в полной растерянности стояли
Альфред и маленькая Ида.
- Знаешь, тебе все же лучше пойти к КовалюПелле, - предложил Альфред.
Коваль-Пелле был кузнецом в Леннеберге; это он вырывал леннебержцам
больные зубы своими огромными страшенными клещами.
- А сколько он берет за то, чтобы выдрать зуб? - выдавила, всхлипы-
вая, Лина.
- Пятьдесят эре в час, - ответил Альфред, и Лина содрогнулась, услы-
хав, как дорого и долго рвать зуб.
Эмиль глубоко задумался, а потом сказал:
- Я, верно, смогу дешевле и быстрее вырвать зуб, я знаю средство!
И он объяснил Лине, Альфреду и маленькой Иде, какое у него средство.
- Для этого нужны всего две вещи - Лукас и длинная крепкая медвежья
жила. Медвежьей жилой я обмотаю твой зуб, Лина, потом накрепко привяжу
жилу к своему ремню на спине и во всю прыть поскачу на Лукасе. Бац - зуб
и выскочит!
- Бац! Нет уж, спасибо, - возмутилась Лина. - Скачите во всю прыть
без меня!
Но тут зуб так заныл, боль стала такой нестерпимой, что мысли Лины
сразу приняли другой оборот. Она тяжко вздохнула.
- Так и быть, попробуем. Несчастная я, спаси меня Господь, - сказала
она и пошла за медвежьей жилой.
Эмиль сделал как обещал. У него ведь всегда: сказано - сделано, слово
с делом не расходится. Он подвел Лукаса к крыльцу кухни, привязал к сво-
ему ремню медвежью жилу и вскочил на коня. Стоя у хвоста Лукаса с мед-
вежьей жилой, опутавшей ее зуб, бедная Лина стонала и охала. Маленькая
Ида дрожала от страха, а Альфред радостно сказал:
- Ну, теперь только остается услышать бац.
Тут Эмиль пустил коня вскачь.
- Ой, теперь уже скоро! - воскликнула Ида.
Но ничего не случилось. Потому что Лина тоже пустилась вскачь. Она
так отчаянно боялась этого бац, что едва медвежья жила натянулась, как
Лина в смертельном страхе понеслась вслед за Лукасом. Напрасно Эмиль
кричал, чтобы она остановилась. Лина бежала, медвежья жила свободно бол-
талась, и никакого бац так и не получилось.
Но коли Эмиль взялся избавить Лину от зуба, так уж взялся всерьез. Он
галопом поскакал к ближайшей изгороди, и Лукас разом перемахнул через
нее. А следом неслась Лина, совсем обезумев от страха, и, хочешь - верь,
хочешь - нет, она тоже перемахнула через изгородь. Маленькой Иде, не
спускавшей с них глаз, никогда не забыть этого зрелища. Всю свою жизнь
она будет помнить, как Лина с распухшими щеками и вытаращенными, как у
морского чудища, глазами, со свисающей изо рта медвежьей жилой перемах-
нула через изгородь с криком:
- Стой! Стой! Никакого бац не будет!
Потом Лина раскаивалась, что сама все испортила, но уже ничего нельзя
было исправить. Она опять сидела на крыльце кухни со своим больным зубом
и горевала. Однако Эмиль решил не отступать.
- Я, пожалуй, придумаю новое средство, - пообещал он.
- Но чтоб не так быстро, - попросила Лина. - Какая нужда рвать этот
паршивый зуб сразу, одним бац, когда можно просто вытянуть его.
Пораскинув мозгами, Эмиль сообразил, как это сделать.
Лине пришлось сесть на землю под большим грушевым деревом. Эмиль при-
вязал ее толстой веревкой к стволу. Альфред и маленькая Ида разинули рты
от любопытства.
- Теперь далеко не убежишь, - сказал Эмиль и, взяв медвежью жилу, ко-
торая все еще свисала изо рта Лины, потянул ее к точильному кругу, на
котором Альфред обычно точил свою косу, а папа Эмиля - топоры и ножи.
Эмиль привязал жилу к рукоятке точильного круга - оставалось лишь повер-
нуть рукоятку.
- Больше бац не будет, будет только др-др-р-рр-р - медленно, со скри-
пом, как ты и хотела, - объяснил Эмиль.
Маленькая Ида задрожала. Лина заохала и запричитала, а Эмиль начал
вращать рукоятку. Медвежья жила, сперва свободно лежавшая на земле, по-
добралась и туго натянулась, и чем туже она натягивалась, тем больше хо-
лодела от страха Лина, но убежать уже не могла.
- Скоро будет др-р-р-р-р, - сказала маленькая Ида.
Но тут Лина закричала:
- Стой! Не хочу!
В мгновение ока она выхватила маленькие ножницы, которые всегда носи-
ла в кармане передника, и перерезала медвежью жилу.
Потом она сразу раскаялась и пожалела, - ведь она хотела избавиться
от зуба. Вот, в самом деле, незадача! Эмиль, Альфред и маленькая Ида не
на шутку рассердились.
- Ну и сиди со своим дохлым зубом, - сказал Эмиль. - Я сделал все,
что мог!
Тогда Лина сказала, что если Эмиль попробует еще разок, то она кля-
нется своей жизнью не делать больше глупостей.
- Околеть мне, а зуб я нынче вырву, - пообещала Лина. - Давай сюда
жилу!
Эмиль согласился попытаться снова, и Альфред с маленькой Идой пря-
мо-таки просияли от радости, услыхав об этом.
- По мне, так быстрый способ - самый лучший, - заявил Эмиль. - Но
нужно устроить так, чтобы ты не смогла испортить дело, даже если и испу-
гаешься.
Находчивый, как всегда, Эмиль сразу придумал, как это сделать.
- Мы поставим тебя на крышу хлева, и ты прыгнешь в копну соломы. А
уже на полпути - бац - зуб и выскочит!
- Бац! - сказала маленькая Ида и содрогнулась.
Но, несмотря на все свои обещания, Лина заупрямилась и не хотела
лезть на крышу.
- Этакую страсть неслыханную только ты, Эмиль, можешь выдумать, -
сказала она, упорно продолжая сидеть на крыльце.
Но зуб болел отчаянно, и наконец с тяжким вздохом она поднялась.
- Пожалуй, попробуем, что ли... хотя, ясное дело, тут мне и крышка!
Альфред тотчас приставил лестницу к стенке хлева, а Эмиль полез на-
верх. Крепко зажав медвежью жилу в руке, он тащил за собой Лину, словно
на поводке, и она послушно взбиралась за ним, не переставая причитать.
Эмиль захватил с собой также молоток и большой шестидюймовый гвоздь.
Гвоздь он вбил в брус на крыше хлева и привязал к нему медвежью жилу.
Теперь все было готово.
- Ну, прыгай! - скомандовал Эмиль.
Бедная Лина, сидя верхом на брусе, посмотрела вниз перед собой и за-
голосила до того душераздирающе, что сердце сжалось. Внизу стояли
Альфред и маленькая Ида. Задрав головы, они смотрели на нее, ждали, ког-
да она, словно комета, упадет с неба и приземлится в копну соломы...
- Боюсь, убей меня гром, боюсь, - все громче причитала Лина.
- Хочешь остаться со своим больным зубом, пожалуйста, мне-то что, -
сказал Эмиль.
Тут Лина взвыла так, что стало слышно по всей Леннеберге. Она подня-
лась во весь рост на самом краю крыши, раскачиваясь на дрожащих ногах
взад и вперед, словно сосна на ветру. Маленькая Ида закрыла глаза рука-
ми, не смея взглянуть на Лину.
- Ох, горе мне! - всхлипывала Лина. - Ох, горе!
Просто так прыгать с крыши хлева, даже если все зубы во рту здоровые,
и то жутко, а когда знаешь, что на лету с тобой случится бац, так это и
вовсе выше всяких человеческих сил.
- Лина, прыгай! - закричал Альфред. - Да прыгай же!
Лина причитала и закатывала глаза.
- Ну, я помогу тебе, - сказал добрый, как всегда, Эмиль.
И всего-то было дела - дотронуться пальцем до ее спины. Он лишь чуть
коснулся ее, как Лина с пронзительным криком рухнула с крыши вниз.
И тут, разумеется, послышался негромкий бац, потому что из бруса кры-
ши выскочил шестидюймовый гвоздь.
Лина лежала в копне соломы со своим зубом - целым и невредимым, а на
другом конце медвежьей жилы болтался огромный гвоздь.
Тут она обрушилась на Эмиля!
- Проказничать да озорничать - на это ты горазд, а зуб вытащить - так
не можешь.
Однако даже хорошо, что Лина разозлилась. В гневе она прямиком отпра-
вилась к Ковалю-Пелле. Он зажал ее зуб своими страшенными клещами и -
бац - вырвал его. Лина в ярости выбросила зуб на помойку и пошла домой.
Только не надо думать, что Эмиль все это время прозябал в без-
действии. Альфред улегся спать в траве под грушевым деревом, и от него
не было проку. Эмиль отправился в горницу вместе с маленькой Идой. Он
хотел немного поиграть с ней до возвращения мамы и папы с гостями, кото-
рые приедут к ним пить кофе.
- Давай играть. Я буду доктором из Марианнелунда, а ты маленьким
больным ребенком, которого я буду лечить! - предложил Эмиль.
Ида сразу согласилась. Она разделась и легла в постель, а Эмиль ос-
мотрел ей горло, выслушал ее, словом, вел себя как заправский доктор из
Марианнелунда.
- А чем я больна? - спросила Ида.
Эмиль задумался. И вдруг его осенило.
- У тебя тиф, - сказал он, - страшная болезнь.
Тут он вспомнил: Креса-Майя говорила, что у больного тифом синеет ли-
цо. И дотошный, как всегда, Эмиль огляделся в поисках краски, которая
придала бы лицу сестренки тифозный вид. На комоде стояла мамина чер-
нильница, та самая, которой она пользовалась, когда запечатлевала про-
делки Эмиля в своих синих школьных тетрадях и когда писала приглашения
на чашку кофе. Впрочем, там лежал и черновик приглашения. Прочитав в нем
"Миластиво просим", Эмиль почувствовал гордость за свою маму - мастерицу
писать, да еще так красиво. Не то что этот Адриан из Бакхорвы, который
только и смог нацарапать: "Видил Мидведя".
Маме черновик был больше не нужен. Эмиль скомкал листок в маленький
шарик и сунул его в чернильницу. Когда бумага впитала в себя чернила, он
кончиками пальцев выудил шарик и подошел к Иде.
- Теперь, Ида, ты увидишь, какой этот тиф, - сказал он, и Ида весело
хихикнула.
- Зажмурь глаза, чтобы в них не попали чернила, - велел Эмиль и быст-
ро выкрасил лицо сестренки в фиолетовый цвет. Но, осторожный и предус-
мотрительный, как всегда, он не стал красить возле глаз, и там сохрани-
лась белизна кожи - два больших белых круга. От этих белых кругов фиоле-
товое лицо Иды приобрело такой жутко болезненный вид, что Эмиль сам ис-
пугался. Маленькая Ида стала похожа на страшную, как призрак, обезьянку,
фотографию которой мальчик видел в книжке "Жизнь животных" [13].
- Уф! - вымолвил Эмиль. - Креса-Майя права: тиф - страшная болезнь!
Как раз в это время Креса-Майя добрела из лесу до Каттхульта и у ка-
литки встретила Лину, которая возвращалась домой от Коваля-Пелле.
- Ну как? - полюбопытствовала КресаМайя. - Все еще болит зуб?
- Откуда мне знать? - ответила Лина.
- Как откуда? Что ты говоришь?
- Ничего про него не знаю. Он валяется на помойке Коваля-Пелле, па-
кость этакая. Надеюсь, он лежит там и болит так, что только стон стоит.
Лина была довольна и совсем уже не походила на булку. Она пошла пока-
зывать дырку от зуба Альфреду, лежавшему под грушевым деревом, а Кре-
са-Майя отправилась в кухню варить кофе. Услышав, что дети в горнице,
она захотела поздороваться со своей любимицей, маленькой Идой.
Но когда Креса-Майя увидела, что ее любимица с иссиня-фиолетовым ли-
чиком лежит в постели на белой подушке, она громко вскрикнула:
- Свят-свят, в наши-то дни...
- Это тиф, - ухмыльнулся Эмиль.
В эту минуту с дороги донесся грохот колес. Из церкви прикатили папа
и мама Эмиля и гости во главе с самим пастором. Когда распрягли лошадей
у конюшни, гости в предвкушении кофе и угощения гурьбой устремились к
дому. Но на крыльце возникла Креса-Майя и закричала исступленно:
- Уезжайте отсюда! Уезжайте отсюда! У нас в доме тиф!
Все замерли в смущении и испуге.
Мама Эмиля спросила:
- Что ты там мелешь? У кого это тиф?
И тут в дверях за спиной Кресы-Майи появилась маленькая Ида с фиоле-
товым личиком, с белыми кругами вокруг глаз и в одной ночной рубашке.
- У меня, - сказала маленькая Ида и восторженно прыснула со смеху.
Все рассмеялись. Все, кроме папы. Он лишь выразительно спросил:
- Где Эмиль?
А Эмиля и след простыл. И пока все пили кофе, Эмиль тоже не показы-
вался.
Выйдя из-за стола, пастор пошел на кухню утешать Кресу-Майю. Она си-
дела там злющая-презлющая, потому что тиф оказался ненастоящим. Но тут
случилось вот что: когда пастор утешал Кресу-Майю, он случайно взглянул
на связку писем, которую Эмиль забыл на стуле.
- Нет, просто невероятно! - Пастор ахнул и схватил письмо Адриана из
Америки. - Неужто у вас та самая марка, которую я ищу столько лет!
Пастор собирал марки и знал цену редкостям. Без лишних разговоров он
предложил за марку, наклеенную на письме Адриана, сорок крон.
Папа Эмиля чуть не задохнулся, услыхав о такой баснословной цене. По-
думать только, платить сорок крон за какой-то жалкий клочок бумаги! Он и
сердился, и в недоумении качал головой... Надо же! Этому Эмилю опять по-
везло! Покупка старой бархатной шкатулки оказалась тоже удачной, самой
удачной сделкой из всех, какие Эмиль заключил на аукционе!
- Ведь за сорок крон можно купить полкоровы, - сказал папа с легким
упреком.
Тут уж Эмиль не мог промолчать. Он приподнял крышку дровяного ларя,
где прятался все это время, и высунул свою любознательную голову.
- Когда будешь покупать полкоровы, - спросил Эмиль, - ты возьмешь пе-
реднюю часть, что мычит, или заднюю, что бьет хвостом?
- Марш в столярку! - взорвался папа.
И Эмиль отправился в сарай. Но сперва он получил от пастора четыре
красивые бумажки по десять крон каждая. А на следующий день он поскакал
в Бакхорву. Он вернул хозяевам письма и отдал половину вырученных денег,
а потом поскакал домой, напутствуемый добрыми пожеланиями и готовый к
новым проделкам.
- Думаю еще поездить по аукционам, - сказал Эмиль, когда вернулся. -
Ты как, папа, не против?
Папа что-то пробормотал в ответ, хотя что именно - никто не расслы-
шал.
После того как гости разошлись, Эмиль просидел весь воскресный вечер,
как я сказала, в столярной, строгая своего сто тридцатого старичка. И
лишь тогда вдруг вспомнил, что день был воскресным и, значит, ножом
строгать нельзя, потому что это считается страшным грехом. Нельзя, вер-
но, было и зуб рвать, и тем более разукрашивать кого бы то ни было в фи-
олетовый цвет. Эмиль поставил деревянного человечка на полку рядом с
другими. За окном сгущались сумерки. Он сидел на чурбане и раздумывал о
своих проделках. Наконец он сложил ладошки и взмолился:
- Дорогой Боженька, сделай так, чтоб я покончил со своими проказами.
Тебя милостиво просит Эмиль Свенссон из Каттхульта, что в Леннеберге.
И тут же принялся за новые проказы.
ВТОРНИК, 10 АВГУСТА Как Эмиль посадил лягушку в корзинку с кофе и
едой, а потом попал в такую жуткую историю, о которой лучше и не вспоми-
нать
В общем-то папе Эмиля можно было и посочувствовать. Если его сынишка
заключил несколько сногсшибательных сделок на аукционе, одну лучше дру-
гой, то сам папа вернулся с одной лишь свиньей. И представляешь, как-то
ночью, когда никто не ждал, это животное принесло одиннадцать маленьких
поросят и тотчас сожрало десять из них - так иногда поступают свиньи.
Одиннадцатый поросенок тоже не остался бы в живых, не спаси его Эмиль.
Он проснулся ночью от боли в животе и вышел во двор. Проходя мимо сви-
нарника, он услышал, что молочный поросенок визжит, будто его режут.
Эмиль рванул дверь. В самую последнюю минуту он выхватил маленького по-
росеночка у его свирепой матери. Да, это в самом деле была злая свинья.
Но вскоре она заболела какой-то странной болезнью и на третий день сама
сдохла. Бедный папа Эмиля остался лишь с одним-единственным крошечным
заморенным поросенком. Вот и все, чем он разжился на аукционе в Бакхор-
ве. Неудивительно, что папа был мрачный!
- От этой Бакхорвы один убыток да беды, - сказал он маме Эмиля однаж-
ды вечером, когда все укладывались спать. - Какое-то проклятие лежит на
всей их скотине, это ясно.
Эмиль лежал в кровати, когда услышал разговор родителей, и тотчас вы-
сунул свой нос.
- Отдай мне поросеночка, - попросил он. - Мне все нипочем, пусть он
даже проклятый.
Но такое предложение пришлось папе не по душе.
- Тебе все дай да подай! - сказал он с горечью. - А мне? Мне, выхо-
дит, ничего не надо?
Эмиль прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке. Кста-
ти, это был совсем тощий, крохотный поросенок, кожа да кости, и синий,
будто от холода.
"Видно, проклятие высосало из него все соки", - подумал Эмиль.
Ему казалось ужасным, что такое могло случиться с маленьким поросен-
ком, который никому ничего плохого не сделал.
Так же думала и мама Эмиля.
- Бедный маленький заморыш, - сказала она.
Так говорили в Смоланде, когда хотели пожалеть какого-нибудь малыша.
Лина тоже любила животных и особенно жалела этого поросенка.
- Бедный маленький поросенок, - говорила она. - Он, поди, скоро сдох-
нет.
И он подох бы непременно, если бы Эмиль не взял его в кухню, не уст-
роил бы ему в корзине постельку с маленьким мягким одеяльцем, не напоил
бы молоком из бутылочки и вообще не стал бы ему вместо родной матери.
Подошел Альфред и, увидев, как Эмиль старается изо всех сил накормить
бедняжку, спросил:
- Что это с поросенком?
- Он проклятый и не хочет есть, - пояснил Эмиль.
- Ишь ты, а на что же он серчает? - спросил Альфред.
Но Эмиль объяснил ему, что поросенок не серчает, а просто он сла-
бенький и несчастный, ведь на нем лежит проклятие.
- Но я во что бы то ни стало это проклятие сниму, - заверил Эмиль. -
Поросеночка я выхожу, это уж точно.
И что правда, то правда, он своего добился! Прошло немного времени, и
поросеночек стал шустрый, словно ящеренок - детеныш ящерицы, - розо-
венький, гладенький и кругленький, словом, такой, какими и должны быть
маленькие поросята.
- Глупый маленький заморыш, он, видать, отъелся, - сказала тогда Ли-
на. - Глупый маленький заморыш, - повторила она.
И с этим именем поросенок прожил всю свою жизнь.
- И верно, он отъелся, - сказал папа Эмиля. - Молодчина Эмиль!
Эмиль обрадовался похвале папы и тотчас предусмотрительно спросил:
- Сколько раз мне нужно спасти его, чтобы он стал моим?
В ответ папа только хмыкнул и недовольно взглянул на сына. Эмиль
опять прикусил язык и некоторое время не вспоминал о поросенке.
Заморышу снова пришлось перебираться в свинарник, а этого ему не
очень-то хотелось. Больше всего на свете ему хотелось, как собачонке,
ходить по пятам за Эмилем, и Эмиль позволял ему разгуливать на свободе
целые дни.
- Он, наверное, думает, что ты его мама, - сказала маленькая Ида.
Может, Заморыш в самом деле так думал. Едва завидев Эмиля, он мчался
к нему со всех ног, пронзительно визжа и радостно хрюкая. Ему хотелось
быть рядом с Эмилем, но еще больше хотелось, чтобы Эмиль чесал ему спин-
ку, и мальчик никогда не отказывал ему в этом.
- Чесать поросятам спинку я навострился, - говорил Эмиль; он садился
на качели под вишней и долго старательно чесал Заморыша, а тот стоял,
закрыв глаза, и негромко похрюкивал, всем своим видом выражая бла-
женство.
Летние дни приходили, летние дни уходили, и вишня, под которой любил
стоять Заморыш, когда ему чесали спинку, постепенно покрывалась ягодами.
Время от времени Эмиль срывал горсть вишен и угощал поросенка. Заморыш
очень любил вишни, и Эмиля он тоже любил. С каждым днем ему становилось
все яснее, что поросячья жизнь может быть прекрасна, если поселиться
там, где живет такой вот Эмиль.
Эмиль также с каждым днем все сильней любил Заморыша, и однажды, сидя
на качелях и почесывая поросенка, он подумал о том, как он его любит и
кого на свете он вообще любит.
"Во-первых, Альфреда, - решил он. - Потом Лукаса, а потом уже Иду и
Заморыша... считай, обоих одинаково... ой, я ведь забыл маму, ясное де-
ло, маму... а потом Альфреда, Лукаса, Иду и Заморыша".
Он нахмурил брови и продолжал размышлять: "А папу с Линой? По правде
сказать, иной раз я люблю папу, а иной раз - нет. А про Лину я и сам не
знаю, то ли люблю ее, то ли нет... Она вроде кошки, бродит тут повсюду".
Конечно, Эмиль не переставал проказничать и почти каждый день исправ-
но сидел в столярной, о чем свидетельствуют записи в синих школьных тет-
радях тех времен. Но летом, в самую страду, маме было все время некогда,
и поэтому иногда в тетрадях лишь значилось, что "Эмиль в столярке" - без
всяких объяснений, за что и почему.
А между тем теперь, когда Эмиля отправляли в заточение, он брал с со-
бой и Заморыша. Ведь в обществе маленького забавного поросенка время
пролетало быстрее, да и не мог же Эмиль, в самом деле, только и делать,
что вырезать деревянных старичков. Для разнообразия он взялся обучать
Заморыша всяким трюкам. Пожалуй, ни одному человеку во всей Леннеберге
никогда не снилось, что обыкновенный смоландский поросенок может обу-
читься таким штукам. Эмиль учил его в строжайшей тайне, и Заморыш ока-
зался необыкновенно понятливым. Поросенок был всем очень доволен: ведь
когда он учился чему-нибудь новенькому, он получал от Эмиля разные ла-
комства. А в потайном ящике за столярным верстаком у мальчика был целый
склад сухарей, печенья, сушеных вишен и прочих припасов. И понятно -
ведь Эмиль не мог знать заранее, когда угодит в столярную, а сидеть там
да голодать ему не хотелось.
- Тут нужна хитрость, - объяснил Эмиль Альфреду и Иде. - Дашь поро-
сенку горсточку сушеных вишен - и обучай его чему угодно.
И вот однажды субботним вечером в беседке, окруженной кустами сирени,
Эмиль продемонстрировал им трюки Заморыша, которым он его тайно обучил.
Их еще до сих пор никто не видел. Для Эмиля и Заморыша поистине настал
миг торжества. Альфред с Идой сидели на скамейке и удивленно таращили
глаза: поразительно ловким оказался этот Заморыш! Другого такого поро-
сенка они в жизни не видели. Он красиво садился, словно собачонка, когда
Эмиль говорил "Сидеть!", и лежал как мертвый, когда Эмиль говорил "Зам-
ри!". Протягивал правое копытце и кланялся, когда получал сушеные вишни.
Ида от восторга хлопала в ладоши.
- А что он еще может? - нетерпеливо спросила она.
Тут Эмиль крикнул: "Галопом!", и раз - Заморыш припустил вскачь вок-
руг беседки. Через равные промежутки времени Эмиль кричал: "Фас!" - и
Заморыш чуть подпрыгивал, а потом снова несся во весь опор, как видно,
очень довольный собой.
- Ой, какой он миленький! - сказала маленькая Ида, и действительно.
Заморыш очень мило прыгал в беседке.
- Хотя для поросенка это не совсем нормально, - заметил Альфред.
Но Эмиль был горд и счастлив - другого такого Заморыша было не сыс-
кать во всей Леннеберге и во всем Смоланде. Это уж точно...
Мало-помалу Эмиль научил Заморыша скакать и через веревочку. Ты ког-
да-нибудь видел, чтобы поросенок прыгал через скакалку? Нет, не видел, и
папа Эмиля тоже не видел. Но однажды, когда папа спускался с пригорка,
где стоял хлев, он увидел, что Эмиль с Идой крутят старую воловью вожжу,
а Заморыш прыгает через нее, да так шибко, что земля летит из-под копыт.
- Ему весело, - поспешила обрадовать папу маленькая Ида.
Но ее слова не растрогали папу.
- Поросятам нечего забавляться, - сказал он. - Они нужны на окорок к
Рождеству. А от прыганья поросенок станет тощим, как гончий пес!
У Эмиля екнуло сердце. Рождественский окорок из Заморыша - об этом он
как-то не думал. Он был ошеломлен. Уж верно, в этот день он не очень-то
любил своего папу!
Да, во вторник, десятого августа, Эмиль не очень-то любил своего па-
пу. Солнечным, теплым летним утром Заморыш скакал через веревочку на
пригорке, где стоял хлев, а папа Эмиля упомянул о рождественском окоро-
ке. Потом папа ушел, потому что как раз в тот день в Каттхульте начали
косить рожь, и папе нужно было оставаться в поле до самого вечера.
- Тебе, Заморыш, чтобы спастись, надо отощать, как гончему псу, -
сказал Эмиль, когда папа ушел, - а не то... ты не знаешь моего папашу!
Целый день Эмиль ходил сам не свой и переживал за поросенка. В тот
день проказы мальчика были такими пустяковыми, что на них едва ли кто
обратил внимание. Он посадил Иду в старое деревянное корыто, из которого
поили коров и лошадей, и играл в пароход на море. А потом он накачал
полное корыто воды и тоже играл в пароход на море - в пароход, который
захлестывает водой; поэтому маленькая Ида вымокла до нитки и очень раз-
веселилась. Потом Эмиль стрелял из рогатки в цель - в миску с киселем из
ревеня, который мама выставила остудить на окошко кладовой. Эмиль только
хотел посмотреть, попадет ли он в цель, и не думал, что может разбить
миску, хотя так оно и вышло. И тут-то Эмиль обрадовался, что папа дале-
ко, на ржаном поле. Мама продержала Эмиля в столярной совсем недолго -
отчасти потому, что жалела его, отчасти потому, что надо было отнести
косарям еду и кофе. Они привыкли пить кофе в поле - так уж было заведено
в Леннеберге и во всем Смоланде, и хуторяне всегда отправляли в поле де-
тей.
Что за славные посыльные были эти смоландские ребятишки! Они шагали
по извилистым тропинкам, держа в руках корзинки с едой и кофе. Тропинки
петляли по лугам, по пастбищам и обычно заканчивались на скудном лоскут-
ке пашни, усеянном валунами. Камней было так много, хоть плачь. Но смо-
ландские ребятишки, понятно, не плакали, потому что среди камней росла
земляника, а землянику они очень любили.
И вот Эмиля с Идой также послали отнести в поле еду и кофе. Они отп-
равились в путь рано и шли быстро, крепко держа корзинку за обе ручки.
Но Эмиль никогда и никуда не ходил прямой дорогой. Ему нравилось коле-
сить, идти кружными путями - туда-сюда, благо везде было на что посмот-
реть. А куда бы ни шел Эмиль, за ним следовала Ида. На этот раз Эмиль
сделал крюк и заглянул на болотце, где обычно водилось много лягушек, и
без труда поймал одну. Ему хотелось разглядеть ее поближе, да и лягушке
не помешало бы некоторое разнообразие: не торчать же ей деньденьской в
болотце. Поэтому Эмиль посадил лягушку в корзинку с кофе и едой и зах-
лопнул крышку. Теперь-то она была надежно спрятана.
- А куда же мне ее девать? - удивился Эмиль, когда Ида усомнилась,
хорошо ли держать лягушку вместе с кофе и едой. - Сама подумай, ведь в
кармане у меня дыры. Пусть посидит немного, потом я пущу ее обратно в
болотце, - сказал этот сообразительный мальчик.
Далеко в поле косили рожь папа Эмиля и Альфред. За ними шли Лина с
Кресой-Майей и ловко подбирали ее граблями, а затем связывали в снопы.
Именно так убирали рожь в старые времена.
Когда Эмиль с Идой объявились наконец-то со своей корзинкой, папа не
встретил их как долгожданных гостей, а, наоборот, отругал за то, что они
опоздали. Те, кто работал в поле, строго следили, чтобы кофе им приноси-
ли в самый полдень, минута в минуту.
- Зато теперь неплохо хлебнуть глоточек, - примирительно сказал
Альфред, желая направить мысли папы в другую сторону.
Если тебе когда-нибудь доводилось полдничать вместе с косарями прямо
в поле теплым августовским днем в окрестностях Леннеберги, ты знаешь,
как приятно отдыхать вместе с ними у нагретых солнцем валунов, болтать,
попивать кофе и есть бутерброды. Но папа Эмиля все еще злился и не стал
добрее. Потому что когда сердито рванул к себе корзинку и открыл крышку,
лягушка прыгнула прямо на него и исчезла за расстегнутым изза жары воро-
том рубашки. У лягушки были такие холодные противные лапки! От неожидан-
ности и отвращения папа взмахнул рукой, и кофейник перевернулся. Эмиль
стремглав подхватил его, так что кофе пролился самую малость. Но лягушка
не показывалась. От испуга она юркнула в папины брюки, и папа вовсе
рассвирепел. Он задрыгал ногами, чтобы вытряхнуть лягушку из штанины, и
опять пнул несчастный кофейник, который, на беду, снова попался папе под
ноги. Кофейник непременно бы перевернулся и все остались бы без кофе, не
подхвати его Эмиль.
Лягушка, понятно, не собиралась долго задерживаться там, куда попала.
В конце концов она выскочила из штанины, и Эмиль подобрал ее. А папа все
еще бушевал. Он считал, что история с лягушкой - очередная проказа Эми-
ля, хотя это было совсем не так. Эмиль думал, что корзинку откроет Лина
и, может, от души обрадуется, увидев маленькую славную лягушку. Для чего
я все это рассказываю? Для того, чтобы ты понял: и Эмилю порой приходи-
лось туго. Особенно когда его обвиняли в проказах, которые вовсе не были
проказами. Ну, например, просто непонятно: где он мог держать лягушку?
Ведь карманы-то его штанов были дырявые!
А Лина знай твердила свое:
- Сроду не видывала этакого пострела. Коли он сам не напроказит, то
все равно попадет в какую-нибудь историю!
Попасть в историю - это уж Лина правду сказала! То, что случилось
немного позднее тем же днем, подтверждает ее слова. Эмиль попал в такую
историю, о которой вряд ли следует рассказывать! Вся Леннеберга потом
еще долго охала и причитала над ним. А все случилось оттого, что его ма-
ма была удивительно расторопная хозяйка, и еще оттого, что в тот год в
Каттхульте на редкость уродилась вишня. Но все это вовсе не зависело от
Эмиля, нет, он просто попал в историю!
Во всей Леннеберге не было хозяйки, равной маме Эмиля в умении варить
варенье, выжимать сок, готовить и находить применение всему тому, что
росло в лесу и созревало дома, в саду. Она без устали собирала бруснику,
чернику, малину, делала повидло из яблок и слив, желе из смородины, ва-
рила варенье из крыжовника и готовила вишневый сироп. А сушеных фруктов
для вкусных компотов у нее хватало на всю зиму. Яблоки, груши и вишни
она сушила в огромной печи на кухне и складывала в белые холщовые мешоч-
ки, которые потом развешивала под потолком в кладовой. Да, эта кладовая
радовала глаз!
В самый разгар сбора вишни в Каттхульт приехала погостить расфуфырен-
ная фру Петрель из Виммербю. И тут мама Эмиля возьми да пожалуйся, что
уж слишком много уродилось этой благословенной вишни, которую просто не-
куда девать.
- Я думаю, Альма, тебе надо поставить вишневую наливку, - сразу наш-
лась фру Петрель.
- Боже упаси! - воскликнула мама.
О вишневой наливке она и слышать не хотела. В Каттхульте жили одни
трезвенники. Папа Эмиля в рот не брал спиртного, он даже пиво не пил,
разумеется, кроме тех случаев, когда его угощали на ярмарках. Тогда уж
нельзя было отказываться! Что еще делать, если уговаривают выпить бутыл-
ку-другую пива! Он тотчас подсчитывал в уме, что две бутылки стоят трид-
цать эре, а тридцать эре на земле не валяются! Оставалось лишь взять да
выпить, хочешь ты того или нет. Но пить вишневую наливку - нет, на это
его не подбить. Мама Эмиля так и сказала фру Петрель. Но фру Петрель
возразила, что ежели в Каттхульте не желают пить наливку, то в других
местах все же найдутся такие, которые не прочь пропустить рюмочку. Нап-
ример, ей самой хотелось бы иметь несколько бутылок вишневой наливки, и
почему бы маме Эмиля тайком от домашних не поставить бродить вишни ку-
да-нибудь в темный угол погреба, где кувшин с вишнями никто не увидит. А
когда наливка будет готова, фру Петрель приедет в Каттхульт и хорошо
заплатит за нее.
Маме Эмиля всегда было трудно отказать, когда ее о чем-нибудь проси-
ли. К тому же она была расторопной хозяйкой, у которой ничего не пропа-
дало даром, а для себя она уже насушила вишни предостаточно. И неожидан-
но, сама не понимая, как это сорвалось у нее с языка, она пообещала фру
Петрель приготовить для нее вишневку.
Но мама была не из тех, кто делал что-нибудь тайком от других. Все
как есть она рассказала папе Эмиля. Он долго ворчал, но под конец ска-
зал:
- Делай как знаешь! Кстати, сколько она обещала заплатить?
Но об этом фру Петрель ничего толком не сказала.
Несколько недель вишни бродили в большом кувшине, поставленном в пог-
реб, и как-то в августе, в тот самый день, мама решила, что вино уже го-
тово и пришел срок разлить его по бутылкам. Она выбрала подходящее вре-
мя, когда папа был на ржаном поле. Он не увидит вина в своем доме и не
почувствует за собой греха.
Вскоре мама Эмиля расставила в ряд на кухонном столе десять бутылок
красной наливки. Теперь их надо было убрать в корзину и задвинуть в угол
погреба, чтобы они никому не мозолили глаза. Пусть теперь фру Петрель
приезжает, когда ей вздумается, и забирает свое вино.
Вернувшись домой с пустой корзинкой для провизии, Эмиль и Ида увидели
у кухонной двери ведро с вишнями, из которых готовилась наливка.
- Эмиль, возьми-ка ведро, - сказала мама, - и пойди зарой эти вишни в
мусорной куче.
И Эмиль пошел, послушный, как всегда. Но мусорная куча была сразу за
свинарником, а в свинарнике слонялся словно неприкаянный Заморыш. Увидев
Эмиля, он громко захрюкал, давая понять, что хочет выйти и погулять с
ним.
- Это я тебе сейчас устрою, - сказал Эмиль и поставил ведро на землю.
Он отворил дверцу свинарника, и оттуда с радостным хрюканьем выскочил
Заморыш. Он тотчас сунул пятачок в ведро, полагая, что Эмиль принес ему
поесть. И тут, Эмиль впервые задумался над словами мамы: "... зарой эти
вишни в мусорной куче". Как-то чудно, в самом деле: в Каттхульте не при-
выкли зарывать в землю то, что съедобно. А эти ягоды, очевидно, хороши,
Заморыш ел их, не отрываясь от ведра. "Может быть, - подумал Эмиль, -
мама хотела зарыть ягоды в мусорной куче, чтобы они ни в коем случае не
попались на глаза папе, который с минуты на минуту должен был вернуться
домой с ржаного поля? "
"Пусть уж лучше Заморыш сожрет их, - решил Эмиль. - Ведь он ест так,
будто без этих вишен просто жить не может! "
По всему было видно, что Заморышу эти вишни особенно понравились. Он
хрюкал от удовольствия и так усердствовал, что весь перемазался - рыльце
его стало совсем красным. Чтобы ему было удобнее есть, Эмиль высыпал
вишни на землю. Тут явился петух и тоже захотел разделить с поросенком
пиршество. Заморыш лишь покосился на петуха, но не прогнал его, и петух
стал клевать ягоды одну за другой. Следом подошли куры во главе с Лот-
той-Хромоножкой, желая посмотреть, что там за лакомство отыскал петух.
Но Заморыш и петух безжалостно прогнали кур прочь, едва только они суну-
лись к ягодам. Видимо, эти вкусные ягоды Заморыш с петухом решили прибе-
речь для себя. Рядом на перевернутом ведре сидел Эмиль. Он дудел в ду-
дочку - травянистый стебелек - и ни о чем не думал. Вдруг, к своему
изумлению, он увидел, что петух шлепнулся на землю. Несколько раз петух
пытался подняться, но ничего у него не получилось. Едва он приподнимал-
ся, как снова падал головой вниз и лежал как мертвый. Куры сбились поо-
даль в тесную стайку и озабоченно кудахтали, глядя, как чудно вел себя
их петух. А петух валялся на земле и зло таращил на них глаза. Разве он
не имеет права лежать и барахтаться там, где ему заблагорассудится?
Эмиль не понимал, что стряслось с петухом, но ему было жаль его. Он
подошел, поднял петуха и поставил его на ноги. Петух постоял немного,
покачиваясь взад-вперед, словно пробуя, держат ли его ноги. И тут вдруг
его словно бешеная муха укусила - закукарекал, горделиво захлопал
крыльями и с истошным "ку-ка-ре-ку!" кинулся на стайку кур. Куры испу-
ганно бросились наутек, видно, решили, что петух спятил. То же подумал и
Эмиль. Он растерянно смотрел на бесновавшегося петуха и совсем забыл про
Заморыша. Но если уж говорить о том, что кто-то спятил, так это как раз
Заморыш. Поросенку тоже захотелось погоняться за курами, и он с пронзи-
тельным хрюканьем бросился вслед за петухом. Эмиль все больше и больше
удивлялся. Он никак не мог взять в толк, что приключилось. Заморыш но-
сился кругами, громко и дико хрюкая. Казалось, ему было весело, но вот с
его ногами, насколько мог видеть Эмиль, творилось что-то неладное. Ко-
пытца то и дело разъезжались в разные стороны, будто не слушались его, и
Заморыш тоже шлепался бы на землю, если бы каждый раз, когда его заноси-
ло, он не подпрыгивал вверх, чему его обучил Эмиль. Это помогало ему
сохранять равновесие.
На кур было жалко глядеть. Никогда в жизни они не видели, чтобы поро-
сенок гонялся за ними и подпрыгивал вверх. Вот они и удирали со всех
ног. Бедные куры! В их безумном кудахтанье слышался вопль: это уж слиш-
ком! Мало того, что спятил петух, так за ними еще носится громадными
скачками взбесившийся поросенок с дико вытаращенными глазами!
Да, в самом деле, это было уж слишком! Ведь Эмиль знал, что с перепу-
гу можно даже умереть, а тут он вдруг увидел это собственными глазами:
куры одна за другой повалились на землю и остались лежать неподвижно,
без признаков жизни. Да, так оно и было: повсюду в траве валялись мерт-
вые куры. Белоснежные и бездыханные. Это было страшное зрелище. Эмиль
отчаянно зарыдал. Что скажет мама, если придет и увидит своих кур? И
Лотта-Хромоножка, его собственная курица, тоже лежала белым неподвижным
комочком. Эмиль, плача, подобрал ее. Ну да, конечно, умерла. Никаких
признаков жизни! Бедная Лотта-Хромоножка, вот и пришел конец ей и ее
бессчетным вкусным яйцам. Единственное, что теперь Эмиль мог для нее
сделать, так это как можно скорее похоронить со всеми почестями. Он во-
образил надгробный камень, где будет написано:
"Здесь покоится Лотта-Хромоножка, до смерти напуганная петухом и За-
морышем". Эмиль всерьез рассердился на Заморыша. Этого выродка он снова
запрет в свинарнике и никогда больше не выпустит! А Лотта-Хромоножка
пусть пока полежит в дровяном сарае. Эмиль бережно отнес ее туда и поло-
жил на деревянную колоду. Пусть отдохнет в ожидании своих похорон, бед-
ная Лотта!
Когда Эмиль вышел из сарая, он увидел, что петух и Заморыш снова вер-
нулись к вишням. Нечего сказать, хороши голубчики! Сперва до смерти на-
пугали кур, а потом преспокойно продолжают пиршество, будто ничего не
случилось! Уж петухуто не мешало бы иметь хоть каплю совести и немножко
погоревать. Ведь с помощью Заморыша он разом разделался со всеми своими
женами. Но, повидимому, петух отнесся к этому равнодушно.
Правда, теперь он и поросенок пожирали вишни не так жадно. Вдруг пе-
тух снова шлепнулся на землю, а за ним и Заморыш. Эмиль был так сердит
на них обоих, что даже не поинтересовался, живы они или сдохли. Впрочем,
он видел, что они не мертвы, не то что куры. Петух слабо кукарекал и
чуть дергал ногами, а Заморыш, вероятно, дремал, пытаясь время от време-
ни приоткрыть глаза, и в горле у него что-то булькало.
В траве валялось еще довольно много вишен, и Эмиль взял попробовать
одну. На вкус она была не совсем такой, как обычная вишня, но действи-
тельно довольно вкусной! И как это маме могло прийти в голову закопать
такие хорошие ягоды в куче мусора?
Да, мама! Ведь надо пойти и рассказать о беде с курами. Но идти ему
не очень хотелось. Во всяком случае, не обязательно идти сразу. Он в
раздумье съел несколько вишен... потом еще несколько... нет, ему что-то
совсем не хотелось идти к маме сейчас!
Тем временем на кухне мама готовила ужин косарям. И вот они все вмес-
те явились домой: папа Эмиля и Альфред, Лина и Креса-Майя. Усталые и го-
лодные после долгого рабочего дня, расселись они вокруг кухонного стола.
Но место Эмиля пустовало, и мама вспомнила, что уже довольно давно не
видела своего мальчика.
- Лина, сходи-ка взгляни, нет ли Эмиля у Заморыша, - приказала мама.
Лина ушла и долго не возвращалась. Наконец она появилась на пороге и
стала ждать, пока все обратят на нее внимание. Она хотела, чтобы все од-
новременно услышали поразительную новость, которую она собиралась им
преподнести.
- Что с тобой? Почему ты стоишь как столб? Что-нибудь стряслось? -
спросила мама Эмиля.
Лина таинственно улыбнулась.
- Стряслось ли что... да, право, не знаю, что и сказать... Но ку-
ры-то, это уж точно, сдохли. А петух - пьяный! И Заморыш - пьяный! А
Эмиль... Эмиль... - сказала Лина и перевела дух. - Эмиль - тоже
пьяный...
Что творилось в тот вечер в Каттхульте! Просто трудно описать!
Папа Эмиля шумел и кричал, мама плакала, маленькая Ида плакала, Лина
тоже плакала, правда, так - за компанию. Креса-Майя охала и вздыхала. Ей
было уже не до ужина. Она должна была немедленно бежать и раззвонить но-
вость всем и каждому в округе:
- Ох-ох-ох! Бедняги эти Свенссоны из Каттхульта! Эмиль, горюшко наше,
напился пьяным и перебил всех кур! Ох-ох-ох!
Один только Альфред не потерял голову. Когда Лина явилась с ужасными
новостями, он вместе со всеми ринулся из дома и сразу нашел Эмиля.
Мальчик лежал в траве рядом с Заморышем и петухом. Да, Лина была права:
Эмиль в самом деле был мертвецки пьян. Он лежал закатив глаза и прива-
лившись к Заморышу. Было видно, что ему совсем худо. Мама Эмиля залилась
горькими слезами, увидев своего мальчика таким бедным и несчастным, и
хотела тотчас же отнести его в горницу. Но Альфред, знавший толк в по-
добных делах, сказал:
- Ему лучше остаться на свежем воздухе!
Весь вечер просидел Альфред на крыльце людской, держа на коленях Эми-
ля. Он помогал мальчику, когда его рвало, и утешал, когда он плакал. Да,
да, время от времени Эмиль приходил в себя и плакал. Он ведь слышал: все
говорили, что он пьян, хотя и не мог понять, как это произошло. Эмиль не
знал, что, когда из вишен делают настойку и дают им хорошенько перебро-
дить, ягоды становятся пьяными и от них пьянеют. Потому-то мама Эмиля и
велела ему зарыть ягоды в куче мусора, а он вместо этого съел их вместе
с петухом и Заморышем. Вот он и лежал теперь как бревно у Альфреда на
коленях. Настал вечер, взошла луна, а Альфред все еще сидел, держа на
коленях Эмиля.
- Ну как ты, Эмиль? - спросил Альфред, увидев, что Эмиль чуть приотк-
рыл глаза.
- Ничего, жив еще! - устало ответил Эмиль, а потом добавил шепотом: -
Но если я умру, тебе, Альфред, достанется Лукас.
- Не умрешь, - уверенно пообещал ему Альфред.
Нет, Эмиль не умер, не умер и Заморыш, не умер и петух.
Но самое удивительное - даже куры остались живы. Случилось так, что в
своем безутешном горе мама все-таки послала маленькую Иду в сарай, нака-
зав ей принести корзину дров. По пути Ида плакала - такой уж, в самом
деле, выдался грустный вечер. Но, войдя в сарай, она заплакала еще
сильнее: ведь на дровяной колоде лежала мертвая Лотта-Хромоножка.
- Бедная Лотта! - Ида пожалела курицу и, протянув свою тоненькую руч-
ку, погладила Лотту.
И можете себе представить - Лотта ожила! Она открыла глаза, с серди-
тым кудахтаньем соскочила с колоды и в гневе заковыляла к двери. Ида
застыла в изумлении, не зная, что и думать. Надо же! Может, у нее вол-
шебные руки, которые умеют творить чудеса и оживлять мертвых?
Оплакивая Эмиля, никто не позаботился о курах, и они по-прежнему ва-
лялись на траве. Но вот пришла Ида и погладила всех по очереди - куры
ожили и вскочили одна за другой на ноги. Да, да, потому что ведь они
вовсе не сдохли, а просто упали в обморок от испуга, когда поросенок
припустил за ними, - такое иногда бывает с курами.
А Ида гордо вошла в кухню, где плакали и горевали ее родители, - те-
перь, по крайней мере, и у нее было что порассказать.
- Ну вот, хоть кур-то я воскресила из мертвых, - удовлетворенно ска-
зала она.
На другое утро и петух, и Заморыш, и Эмиль немного пришли в себя, хо-
тя петух не мог петь целых три дня. Правда, он пытался время от времени
петь, но никакого "ку-ка-ре-ку" у него не выходило, а лишь какое-то отв-
ратительное "ку-ке-литсу", которого он очень стеснялся. Всякий раз при
этом куры смотрели на него с таким упреком, что петух стыдливо прятался
в кусты.
А Заморыш ничуть не стыдился. Что касается Эмиля, то у него весь день
был сконфуженный вид.
- Валяться пьяным вместе с поросенком! Хорош, нечего сказать! - подд-
разнивала Лина. - Два пьяных поросенка - ты и Заморыш! Теперь я так и
буду вас звать.
- Прикуси-ка язык, - сказал Альфред, зло взглянув на Лину, и она тут
же примолкла.
Но история с пьяными вишнями на этом не кончилась. В полдень через
ворота, ведущие в Каттхульт, прошествовали трое степенных мужей, членов
правления леннебергского Общества трезвости. Да, ты ведь, верно, не зна-
ешь, что это за штука - Общество трезвости. Но должна тебе сказать: в
старые времена это было нечто такое, в чем крайне нуждались и в Ленне-
берге, и во всем Смоланде. Члены Общества трезвости трудились в поте ли-
ца, чтобы покончить со страшным пьянством, приносившим несчастье
стольким людям в прежние времена, да и ныне тоже.
Болтунья Креса-Майя, оплакивавшая пьянчужку Эмиля, взволновала все
Общество трезвости. И вот троица из этого общества явилась в Каттхульт,
желая побеседовать с родителями Эмиля!
- Хорошо бы, - сказали они, - если бы ваш Эмиль смог прийти на вечер-
нее собрание в Дом Общества трезвости. Там бы его обратили на путь ис-
тинный и заставили вести более трезвый образ жизни.
Мама Эмиля жутко разозлилась и рассказала, что случилось с Эмилем и
вишнями. Но у гостей по-прежнему были скорбные физиономии, и один из них
сказал:
- Все-таки нехорошее дело вышло с Эмилем. Не мешало бы дать ему
взбучку на нашем вечернем собрании.
И папа Эмиля согласился. Нельзя сказать, чтобы он радовался этому
собранию: не очень-то приятно, когда тебя позорят перед всеми, но, мо-
жет, необходимо пойти к этим людям, чтобы направить Эмиля на праведный
путь трезвости.
- Я схожу туда с ним, - мрачно пробормотал папа.
- Нет уж, раз ему нужно быть на этом собрании, с ним пойду я! - зая-
вила мама. - Ведь эту злосчастную наливку ставила я, и тебе, Антон, не-
чего страдать по моей вине. Если кому и нужно выслушать проповедь о вре-
де пьянства, так это мне, но, пожалуйста, я могу взять с собой и Эмиля,
раз это нужно.
Когда настал вечер, Эмиля одели в праздничный костюмчик, и он сам на-
тянул свою "шапейку". Он не имел ничего против того, чтобы его обратили
на праведный путь трезвости. Да и просто приятно побыть немного на лю-
дях.
Заморыш, видимо, думал так же. Когда Эмиль с мамой отправились в до-
рогу. Заморыш припустил за ними, желая их сопровождать. Но Эмиль крикнул
ему:
- Замри!
И поросенок послушно улегся на дорогу и замер, но глаза его еще долго
следили за Эмилем.
Должна сказать, что в тот вечер Дом Общества трезвости был битком на-
бит! Все жители Леннеберги желали участвовать в обращении Эмиля на путь
праведный. На сцене уже давно выстроился хор трезвенников, и, как только
Эмиль показался в дверях, хор грянул:
Юный муж, что вкушает бокал
Ядовитого зелья...
- Никакой не бокал, - сердито сказала мама, но слова ее услышал
только Эмиль.
Когда пение подошло к концу, на сцену вышел какой-то человек - он
долго и серьезно разглагольствовал об Эмиле, а под конец спросил его, не
хочет ли он дать клятву трезвости, которой должен оставаться верен всю
свою жизнь.
- Могу, - с готовностью ответил Эмиль.
В ту же минуту у дверей раздалось легкое похрюкивание, и на собрание
вбежал Заморыш. Оказывается, он тихонько трусил вслед за Эмилем, и вот
он тут как тут! Увидев Эмиля на скамейке первого ряда, поросенок страшно
обрадовался и тотчас устремился к нему. В зале поднялся страшный шум.
Никогда прежде не бывало, чтобы в Доме Общества трезвости появлялся по-
росенок. И трезвенникам он был сейчас совершенно ни к чему. "Поросята не
соответствуют торжественности момента" - так полагали они. Но Эмиль ска-
зал:
- Ему тоже не вредно дать клятву трезвости. Потому что он съел куда
больше вишен, чем я.
Заморыш и сейчас был крайне возбужден, и, чтобы он не произвел невы-
годного впечатления, Эмиль сказал ему:
- Служи!
И тогда Заморыш, к великому удивлению всех жителей Леннеберги, встал
на задние ножки, точьв-точь как собака. И вид у него при этом был очень
кроткий и смиренный. Эмиль вытащил из кармана горстку сушеных вишен и
дал поросенку. Леннебержцы не поверили своим глазам: поросенок протянул
мальчику правое копытце и поблагодарил за угощение.
Все так увлеклись Заморышем, что чуть не позабыли про клятву трезвос-
ти. Эмиль сам напомнил об этом:
- Ну как, нужно мне обещать что-нибудь или нет?
И тут же Эмиль дал клятвенное обещание впредь "всю свою жизнь воздер-
живаться от употребления крепких напитков, а также всячески способство-
вать распространению трезвости среди своих сограждан. Эти прекрасные
слова означали, что Эмиль никогда в жизни не возьмет в рот спиртного и
что он будет содействовать распространению трезвости среди других людей.
- Эй, Заморыш, это касается и тебя, - сказал Эмиль, принеся клятву.
И все жители Леннеберги сказали, что никто, кроме Эмиля, никогда не
давал клятвы трезвости вместе с поросенком.
- Он такой чудной, этот мальчишка из Каттхульта, - сказали они в один
голос.
Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморы-
ша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свете керо-
синовой лампы Эмиль увидел, что глаза у него заплаканы. Никогда прежде
Эмилю не приходилось видеть отца плачущим, и ему это не понравилось. Но
тут он сказал Эмилю нечто такое, что ему понравилось.
- Послушай-ка, Эмиль! - произнес он и, крепко взяв сына за руки,
пристально посмотрел ему в глаза. - Если ты дашь мне клятву - всю свою
жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе поросенка... Вряд ли,
правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков
и пьяных выходок.
Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней сво-
их не брать в рот спиртного. Эту клятву он сдержал. Такого трезвого
председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Ленне-
берге, ни во всем Смоланде никогда не видывали. И потому-то, может, не
так уж плохо, что однажды летом, еще будучи ребенком, он наелся перебро-
дивших вишен.
В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго толковал с маленькой Идой.
- Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, - сказал
он.
- А твою курицу воскресила из мертвых я, - напомнила маленькая Ида, и
Эмиль поблагодарил ее за это. На следующее утро он проснулся рано и ус-
лыхал, как Альфред с Линой, распивая кофе, болтают на кухне. Эмиль тот-
час выскочил из кровати: ведь нужно было рассказать Альфреду о том, что
отец подарил ему Заморыша.
- Скотовладелец Эмиль Свенссон, - сказал Альфред, выслушав его расс-
каз, и усмехнулся. А Лина мотнула головой и запела песню, которую приду-
мала совсем недавно, пока доила коров. Вот что она пела:
Матушка повела его в Дом Общества трезвости,
И там все пришли от поросенка-пьяницы в восторг.
Он обещал не брать в рот ни капельки спиртного.
И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам.
Глупее песни не придумаешь. "И теперь у него есть поросенок, которым
раньше был он сам" - это ведь глупо, но складнее Лине не сочинить.
Альфреду с Линой пора было снова отправляться на ржаное поле вместе с
папой Эмиля и Кресой-Майей.
Мама Эмиля осталась дома одна с детьми. Это ее устраивало, потому что
сегодня должна была приехать фру Петрель за своими бутылками с вишневой
наливкой и мама не хотела, чтобы папа был в это время дома.
"Хорошо бы поскорее убрать эти бутылки", - думала мама, хлопоча на
кухне. Фру Петрель должна была вот-вот подъехать, и мама ожидала с мину-
ты на минуту услышать стук колес на проселочной дороге. Но, как ни
странно, она услыхала совсем другой звук - звон разбиваемого стекла, до-
носившийся со стороны погреба, где хранили картошку.
Выглянув из окна, мама увидела Эмиля. Он сидел на корточках и внима-
тельно, сосредоточенно бил кочергой расставленные в ряд бутылки - во все
стороны летели осколки, а вино лилось на землю.
Распахнув окно, мама закричала:
- Ради всего святого, что ты там делаешь, Эмиль?
Эмиль оторвался от своего занятия и ответил:
- Выполняю клятву - распространяю трезвость. Решил начать с фру Пет-
рель.
МАЛОПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ДНИ ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ, когда он совершал не только
разные мелкие проделки, но и кое-какие добрые дела
Долго еще вспоминали в Леннеберге эту злополучную вишневку! Хотя маме
Эмиля хотелось забыть о ней как можно скорее. Ни словом не обмолвилась
она в своей синей тетради о том, что произошло с Эмилем в злосчастный
день десятого августа. История вышла просто ужасная, и мама не могла
заставить себя ее записать. Но одиннадцатого августа она сделала в тет-
ради небольшую запись, и если ее прочтешь без предварительной подготов-
ки, то невольно вздрогнешь:
"Боже, памаги мне с этим малъчеком, но сиводня он, по крайней мере,
трезвый". Так там и написано. И больше ни единого слова.
Что тут скажешь? Судя по этим словам, можно подумать даже, что Эмиль
редко бывал трезв. Мне кажется, что маме Эмиля следовало бы рассказать,
как все произошло на самом деле. Но, как уже говорилось выше, она, веро-
ятно, не могла заставить себя это сделать.
В синей тетради есть и заметка от пятнадцатого августа. Тогда мама
записала следующее:
"Сиводня ночью Эмиль с Альфредом хадили за раками, они надавили тыся-
чу двести штук. Но потом, ясное дело, ох, сердешные вы мои... "
Тысячу двести штук! Ты когда-либо слыхал такое? Это уйма раков, пос-
читай сам - и ты увидишь! Должна сказать, что Эмиль провел веселую ночь.
И если тебе приходилось ловить раков в каком-нибудь смоландском озерце
темной августовской ночью, тогда ты знаешь, как весело промокнуть до
нитки и каким необыкновенным кажется все вокруг. Ух, темно, хоть глаз
выколи, черный лес окаймляет озеро, тишину нарушает лишь плеск воды под
ногами, когда бредешь вдоль берега. А если посветишь факелом, как это
делали Эмиль с Альфредом, то увидишь, что по каменистому дну повсюду
ползают большие черные раки. И остается только брать их рукой за спинку
и одного за другим класть в мешок.
Когда Эмиль с Альфредом собрались на рассвете домой, у них оказалось
раков гораздо больше, чем они могли унести. Эмиль шел, насвистывая и
распевая на ходу.
"Вот папа удивится", - думал он. Как бы то ни было, Эмилю всегда хо-
телось отличиться перед папой, хотя частенько это ему не удавалось. Эми-
лю хотелось, чтобы отец, проснувшись, увидел гору раков, которых они на-
ловили. Сложив их в большой медный котел, в котором они с Идой купались
по субботам, Эмиль поставил его в спальне рядом с папиной кроватью.
"Ну и крику будет, когда все проснутся и увидят моих раков", - поду-
мал Эмиль; радостный и усталый, он залез в свою кровать и уснул.
В горнице было тихо-тихо. Слышался только храп папы да легкий шорох.
Такой, какой обычно бывает, когда ползают раки.
Как всегда, папа Эмиля встал в тот день очень рано. Лишь только стен-
ные часы в горнице пробили пять, он сбросил одеяло, спустил ноги с кро-
вати и посидел некоторое время, чтобы стряхнуть с себя сон. Он потянул-
ся, зевнул, пригладил волосы и слегка пошевелил пальцами левой ноги. Од-
нажды большой палец его левой ноги побывал в крысоловке, которую поста-
вил Эмиль, и с тех пор палец по утрам словно окостеневал и его надо было
растирать. И вот, растирая палец, папа внезапно так завопил, что мама и
маленькая Ида вскочили вне себя от страха. Они подумали, что папу, по
крайней мере, режут. А на самом деле в его палец, тот самый, что побывал
в крысоловке, всего-навсего вцепился рак. Если когда-нибудь твой большой
палец побывал в клешнях рака, ты знаешь, что это так же приятно, как по-
пасть в крысоловку, - есть от чего завопить! Раки - упрямые плуты, они
вцепляются в тебя мертвой хваткой и щиплют все больше и больше - ничего
удивительного, что папа Эмиля закричал!
Закричали и мама с маленькой Идой, потому что увидели раков, сотни
раков, кишмя кишевших на полу. Какой же тут поднялся крик!
- Эмиль! - вопил папа.
Он был очень зол, а кроме того, ему нужны были клещи, чтобы освобо-
диться от рака, и он хотел, чтобы Эмиль принес их ему. Но Эмиль спал, и
его было не добудиться никаким криком. Папе самому пришлось прыгать на
одной ноге за клещами, которые лежали в ящике с инструментами в кухонном
шкафу.
И когда маленькая Ида увидела, как папа скачет на одной ноге, а на
большом пальце другой ноги у него болтается рак, у нее даже сердце заще-
мило при мысли о том, какое зрелище проспит Эмиль.
- Проснись, Эмиль! - весело закричала она. - Проснись! Погляди-ка!
Но она тут же смолкла, потому что папа бросил на нее негодующий
взгляд - он явно не понимал, что ее так позабавило.
Между тем мама Эмиля ползала по полу, собирая раков. Через два часа
ей удалось собрать их всех, и когда Эмиль наконец к обеду проснулся, он
почувствовал божественный запах свежесваренных раков, доносившийся из
кухни, и радостно вскочил с постели.
Три дня в Каттхульте шел пир, так что все отвели душу. Там ели раков.
Кроме того, Эмиль засолил уйму раковых хвостиков и продал их в пасторс-
кую усадьбу по двадцать пять эре за литр. Заработок он честно поделил с
Альфредом, у которого как раз было туго с деньгами. Альфред считал, что
Эмиль - ну просто до удивления - горазд на выдумки.
- Да, умеешь ты зарабатывать деньги! - сказал ему Альфред.
И это была правда. У Эмиля в копилке набралось уже пятьдесят крон,
заработанных разными путями. Однажды он даже задумал настоящую крупную
аферу, решив продать всех своих деревянных старичков фру Петрель, пос-
кольку она была от них без ума, но, к счастью, ничего из этого не вышло.
Деревянные старички остались по-прежнему стоять на полке и стоят там до
сих пор. Фру Петрель хотела, правда, купить еще деревянное ружье и от-
дать его одному знакомому противному мальчишке, но из этого тоже ничего
не вышло. Эмиль, конечно, понимал, что сам он уже слишком большой, чтобы
играть с этим ружьем, но и продавать его не хотел. Он повесил ружье на
стене в столярной и написал на нем красным карандашом: "НА ПАМЯТЬ ОБ
АЛЬФРЕДЕ".
Увидев эту надпись, Альфред рассмеялся, но было заметно, что он
польщен.
Без кепчонки Эмиль тоже жить не мог; надел он ее и тогда, когда впер-
вые пошел в школу, и вся Леннеберга затаила дыхание.
Лина не ждала ничего хорошего от того, что Эмиль ринулся в науку.
- Он небось перевернет всю школу вверх дном и подожжет учительницу, -
предсказала она.
Но мама строго взглянула на нее.
- Эмиль - чудесный мальчик, - сказала она. - А что на днях его уго-
раздило поджечь пасторшу, так за это он уже отсидел в столярке, и нечего
тебе упрекать его.
Из-за пасторши Эмиль просидел в столярной семнадцатого августа. Как
раз в тот день пасторша явилась в Каттхульт к маме Эмиля, чтобы снять
узоры для тканья. Сначала ее пригласили на чашку кофе в беседку, зарос-
шую сиренью, а потом она захотела рассмотреть узоры. Она плохо видела и
достала из сумки увеличительное стекло. Такого Эмиль никогда раньше не
видел и очень им заинтересовался.
- Можешь взять стекло и посмотреть, если хочешь, - простодушно разре-
шила пасторша.
Она, вероятно, не знала, что Эмиль способен использовать для своих
проказ любые предметы, и увеличительное стекло не было исключением.
Эмиль быстренько понял, что его можно использовать как зажигательное
стекло, если держать так, чтобы солнечные лучи собирались в одной точке.
И он стал оглядываться в поисках чего-нибудь легко воспламеняющегося,
чего-нибудь, что можно было бы поджечь. Пасторша, горделиво и безмятежно
подняв голову и ни о чем не подозревая, спокойно болтала с его мамой.
Пышные страусовые перья на ее изящной шляпке, пожалуй, сразу вспыхнут...
И Эмиль попробовал их поджечь - вовсе не потому, что надеялся на удачу,
а потому, что просто решил попытаться. Иначе ничего на свете не узнаешь.
Результат его опытов описан в синей тетради:
"Вдруг запахло паленым, и перья пастарши задымились. Понятно, что за-
гареться они не могут, а только пахнут паленым. А я-то думала, что ти-
перь, когда Эмиль стал членом Общества трезвости, он исправится. Как бы
ни так! Этот гаспадин, член Общества трезвости, как миленький просидел
остаток дня в столярке. Вот как было дело". А двадцать пятого августа
Эмиль пошел в школу. Если жители Леннеберги думали, что он там опозорит-
ся, то они просчитались. Учительница, вероятно, была первой, кто начал
подозревать, что на ближайшей к окну скамейке сидит будущий председатель
муниципалитета. Потому что... слушай и удивляйся: Эмиль стал лучшим уче-
ником в классе! Он уже умел читать и даже немножко писать, а считать он
выучился быстрее всех. Без небольших проделок тут, конечно, тоже не
обошлось, но они были такие, что учительница могла их вынести... Да,
правда, однажды он умудрился поцеловать учительницу прямо в губы. И об
этом долго судачили в Леннеберге.
Дело было так. Эмиль стоял у черной классной доски и решал очень
трудную задачу: "74-7=?", а когда он с ней справился и сказал "Четырнад-
цать", учительница похвалила его:
- Молодец, Эмиль, можешь сесть на место.
Так он и сделал, но мимоходом подошел к учительнице, восседавшей на
кафедре, и крепко поцеловал ее. Ничего подобного с ней никогда прежде не
случалось. Покраснев, она заикаясь спросила:
- Почему... почему ты это сделал, Эмиль?
- Наверное, я это сделал по доброте душевной.
И слова эти стали в Леннеберге поговоркой. ""Наверное, я это сделал
по доброте душевной", - сказал мальчишка из Каттхульта, поцеловав учи-
тельницу", - говорили леннебержцы, а может, и сейчас еще так говорят.
Кто знает!
На переменке к Эмилю подошел один из мальчиков постарше и хотел было
подразнить его.
- Это ты поцеловал учительницу? - спросил он, презрительно усмехнув-
шись.
- Да, - подтвердил Эмиль. - Думаешь, мне слабо еще раз?
Но он этого не сделал. Такое случилось только один раз и никогда
больше не повторялось. И нельзя сказать, чтобы учительница сердилась на
Эмиля за этот поцелуй, скорее наоборот.
Эмиль вообще многое делал по доброте душевной. Во время перерыва на
завтрак он обычно бегал в богадельню и читал "Смоландский вестник" де-
душке Альфреда - Дурню-Юкке - и другим беднякам. Так что не думай, в
Эмиле было немало и хорошего!
"Лучшая минута за весь день - это когда приходит Эмиль" - так думали
все в богадельне: и Юкке, и Кубышка, и Калле-Лопата, и все другие нес-
частные бедняки. Юкке, может, и не очень все понимал, потому что, когда
Эмиль читал ему, что в будущую субботу в городском отеле в Экеше состо-
ится большой бал, Юкке молитвенно складывал руки и говорил:
- Аминь, аминь, да свершится воля твоя!
Но главное - это то, что Юкке и все другие любили слушать, как Эмиль
читает. Не любила его чтения только Командорша. Когда приходил Эмиль,
она запиралась в своей каморке на чердаке. И все потому, что однажды ей
довелось сидеть в волчьей яме, которую вырыл Эмиль, и этого она не могла
забыть.
Но ты, быть может, немножко беспокоишься, что с тех пор, как Эмиль
пошел в школу, у него не оставалось времени на его проделки. Можешь быть
совершенно спокоен! Видишь ли, когда Эмиль был маленький, занятия в шко-
ле бывали лишь через день. Вот счастливчик-то!
- Ну, чем ты теперь занимаешься? - спросил однажды дед Альфреда, ста-
рый Юкке, Эмиля, когда тот пришел читать ему газету.
Эмиль, немножко подумав, откровенно признался:
- Один день я озорничаю, а другой хожу в школу.
Как в Каттхульте проходил домашний экзамен, а Эмиль запер отца в
Триссевой будке
Быстро приближалась осень, все более пасмурными и мрачными станови-
лись дни в Каттхульте, во всей Леннеберге и во всем Смоланде.
- Ух, ну и стужа! - говорила Лина, когда в пять утра ей приходилось
вставать и в темноте брести на скотный двор. У нее, конечно, был фонарь,
чтобы освещать дорогу, но свет его казался таким одиноким и жалким среди
всей этой серости.
До чего же было пасмурно - вся осень казалась сплошными серыми будня-
ми. Как слабый огонек во мгле, освещали их лишь праздники на том или
ином хуторе либо домашние экзамены.
Ты, я думаю, не подозреваешь, что такое домашние экзамены? Так вот, в
те времена люди обязаны были хотя бы приблизительно знать, что написано
в Библии и в катехизисе [14]. А потому пастору приходилось время от вре-
мени устраивать экзамен и выяснять, что прихожане знают и чего не знают,
притом не только дети, которых принято было мучить экзаменами, но все в
округе - и стар и млад. Такие вот домашние экзамены устраивались по оче-
реди на всех хуторах в Леннеберге, и если экзамены сами по себе бывали
не очень веселыми, то сопровождавшие их пиры - куда лучше. Приглашали
всех без исключения, даже бедняков из богадельни. Приходил каждый, кто
мог дотащиться до хутора: ведь после экзамена можно было наесться до от-
вала. И многих это особенно привлекало.
Однажды в ноябре домашний экзамен должен был состояться в Каттхульте,
и от этого все повеселели, особенно Лина, которая любила, когда на их
хуторе бывал экзамен.
- Если бы не все эти вопросы... - говорила она. - Иногда я просто не
знаю, что отвечать.
И в самом деле, Лина была не очень-то сведуща в библейских легендах.
Пастор это знал и задавал ей самые легкие вопросы, потому что он был че-
ловек добрый. В прошлый раз он занятно и долго распространялся об Адаме
и Еве, которые жили под кущами [15] райских садов и были самыми первыми
людьми на земле. Пастор, ясное дело, думал, что все, и даже Лина, хоро-
шенько выучили эту историю. И вот, когда настал черед Лины экзамено-
ваться, пастор весьма дружелюбно спросил:
- Ну, Лина, как звали наших первых предков?
- Тор и Фрейя, - и глазом не моргнув ответила Лина.
Мама Эмиля покраснела от досады, услышав глупый ответ Лины. Потому
что Тор и Фрейя [16] - это ведь древние скандинавские боги, в которых
жители Смоланда верили еще в языческие времена, несколько тысячелетий
тому назад, задолго до того, как им довелось услышать о библейских пре-
даниях.
- Ты как была, так и осталась язычницей, - сказала потом мама Эмиля
Лине, но та стала защищаться:
- А их так много, этих богов, что у меня все они в голове перемеша-
лись! И почему именно я должна их всех помнить?
Правда, пастор был очень добр и на этом экзамене - он ни словом не
обмолвился о том, что Лина ответила невпопад, и стал тут же рассказы-
вать, как Бог создал землю и людей, которые на ней живут, и сколь удиви-
тельны все его творения.
- Даже ты, Лина, настоящее чудо, - заверил служанку пастор.
Он стал ее расспрашивать, осознала ли она это и не думает ли она о
том, как удивительно, что Бог создал именно ее.
- Да, думаю, - ответила Лина. И, поразмыслив еще немного, продолжила:
- Да, понятное дело: в том, что именно меня он создал, ничего мудреного
нет. Ну а вот загогулины, что у меня в ушах, вот те, сдается мне, труд-
новато было соорудить!
Тут мама Эмиля снова покраснела. Ей казалось, что, когда Лина городит
глупости, она позорит весь Каттхульт. А тут еще из угла, где сидел
Эмиль, донесся звонкий, переливчатый смех. Бедная мама! На домашнем эк-
замене смеяться не полагается. Ей было очень стыдно, и она успокоилась
лишь тогда, когда экзамен кончился и можно было перейти к пиршеству.
Мама Эмиля приготовила столько же вкусной еды, сколько обычно готови-
ла для своих пиров, хотя папа и пытался отговорить ее от этого.
- Самое важное все-таки библейские предания и катехизис, а ты больше
налегаешь на котлеты и сырные лепешки!
- Всему свое время, - разумно ответила мама. - Катехизису свое время,
а сырным лепешкам - свое.
Да, в самом деле, настало время и для сырных лепешек, и все, кто был
на домашнем экзамене в Каттхульте, ели и блаженствовали. Эмиль тоже съел
целый воз сырных лепешек с вареньем и сливками. Но как только он досыта
наелся, подошла мама и сказала:
- Эмиль, будь добр, пойди и запри кур!
Обычно куры целыми днями свободно разгуливали по двору. Но когда нас-
тупал вечер, их надо было запирать, потому что в сумерках к ним из-за
угла подкрадывалась лиса.
Уже почти стемнело, и шел дождь, но Эмиль подумал, что все-таки хоро-
шо избавиться хоть на минутку от жары в горнице, от болтовни и сырных
лепешек. Почти все куры уже сидели на насестах, только Лотта-Хромоножка
и еще несколько других чудаковатых кур рылись в земле под дождем. Эмиль
загнал их в курятник и хорошенько запер дверь на защелку. Пусть теперь
лиса приходит, если хочет.
Рядом с курятником находился свинарник. Эмиль мимоходом заглянул к
Заморышу и пообещал принести ему вечером остатки от пиршества.
- На тарелках всегда что-нибудь остается, когда все эти обжоры нае-
дятся, - сказал Эмиль, и Заморыш захрюкал в предвкушении лакомых кусоч-
ков.
- Я вернусь попозднее, - сказал Эмиль и как следует запер дверь сви-
нарника на защелку.
За свинарником находилось отхожее место - да, так оно в те времена
называлось. Тебе, может, кажется, что это не очень красивое слово, но
если бы ты слышал то, которое употребляет Альфред! Он, честно говоря,
называет его... Ну ладно, мне не следует учить тебя этому слову! Но у
отхожего места в Каттхульте было и другое, более красивое название. Оно
называлось Триссева будка - в честь работника по имени Триссе, который
давным-давно, во времена прадедушки Эмиля, построил этот крайне необхо-
димый домик.
Эмиль запер курятник, запер свинарник и заодно, не подумав, запер и
Триссеву будку. Ему бы надо сообразить, что кто-нибудь может там сидеть,
поскольку дверь снаружи была не заперта, но в том-то и дело, что Эмиль
не удосужился подумать. Он мигом запер дверь и помчался домой, напевая
на ходу:
Закрыл на защелку, закрыл на защелку, закрыл почти каждую дверь!
Папа Эмиля, находившийся как раз в Триссевой будке, услыхал его весе-
лую песенку и испугался. Он рванулся вперед и попытался открыть дверь.
Но она и в самом деле была закрыта, и папа завопил:
- Эмиль!
Но Эмиль уже успел далеко убежать, и к тому же он так самозабвенно
распевал свою песенку "Закрыл на защелку...", что ничего не слышал.
Бедный папа! Он так рассердился, что в нем все заклокотало. Ну слы-
ханное ли дело! Да и как он вообще выберется отсюда? Он дико забарабанил
в дверь, он бил и колотил кулаками, но что толку? Тогда он начал пинать
дверь ногами. Он так барабанил по двери, что у него свело пальцы. Но
этот Триссе знал свое дело - добротно сделанная дверь ничуть не пода-
лась. Папа Эмиля свирепел все больше и больше. В поисках складного ножа
он начал выворачивать карманы. "Хоть бы удалось сделать щелку в дверях,
- подумал он, - такую, чтобы просунуть в нее кончик ножа и отодвинуть
задвижку". Но складной нож лежал в кармане его рабочих брюк, а сегодня
на нем ведь был праздничный костюм. Папа долго стоял, шипя от злости.
Нет, ругаться он не ругался, ведь он был церковный староста - человек
почтенный. Но он прошипел множество нелестных слов об Эмиле и об этом
самом Триссе, который не вырубил даже настоящего окна в будке, а лишь
небольшое узкое оконце высоко над дверью. Папа Эмиля злобно поглядел на
крошечное оконце, потом еще несколько раз сильно пнул дверь ногой и
уселся в ожидании.
В Триссевой будке было целых три сиденья, и на одно из них он и опус-
тился. Папа сидел, скрежеща зубами от бешенства, и нетерпеливо ждал то-
го, у кого появится нужда в Триссевой будке.
"Но мне его жаль, потому что первого, кто войдет сюда, я убью", -
кровожадно подумал он. И это в самом деле было несправедливо и не очень
хорошо со стороны папы. Но ведь надо учесть, что он был очень зол.
Над Триссевой будкой сгустилась тьма; папа Эмиля все сидел и ждал, но
никто не приходил. Он слышал, как по крыше забарабанил дождь, и в будке
стало еще мрачнее.
Папа Эмиля злился все больше и больше. Нет, в самом деле, почему он
должен сидеть здесь в темноте и одиночестве, пока все остальные наслаж-
даются светом, веселятся и пируют за его счет! Этому надо положить ко-
нец, он должен выбраться отсюда. Выбраться! Пусть даже через оконце над
дверью!
- Потому что я уже по-настоящему разозлился, - громко сказал папа и
поднялся.
В Триссевой будке стоял ящик со старыми газетами. Папа Эмиля присло-
нил его к двери, затем забрался на него. "Да, здесь не очень высоко", -
подумал он. Маленькую раму папа снял без труда, а потом, высунув голову
через оконце, стал смотреть, не идет ли кто-нибудь, чтобы позвать на по-
мощь.
Никого не было видно, но зато ему на затылок со страшной силой обру-
шился проливной дождь. Вода просочилась за воротник рубашки, и это было
не очень-то приятно. Но ничто не могло остановить папу - даже всемирный
потоп, он должен был выбраться отсюда.
С большим трудом протиснул он сквозь оконце руки и плечи, а потом
стал потихоньку продвигаться вперед.
"Если разозлиться как следует, дело пойдет", - подумал он. Но тут как
раз и застопорило. Вконец застопорило. Папа Эмиля так застрял в тесном
оконце, что лицо его посинело, он размахивал руками и ногами, но ему
удалось лишь опрокинуть ящик. И теперь он висел безо всякой опоры и не
мог продвинуться ни назад, ни вперед. Бедняга! Что может сделать церков-
ный староста, когда одна часть его туловища мокнет под проливным дождем,
а другая висит в отхожем месте? Звать на помощь? Нет, он этого не сдела-
ет! Не сделает, потому что знает леннебержцев: если эта история станет
известна в приходе, поднимется такой хохот, который не смолкнет до тех
пор, пока во всей Леннеберге и даже во всем Смоланде останется хоть одна
живая душа. Нет, звать на помощь он не будет!
Между тем Эмиль, вернувшись домой радостный и довольный, делал все,
что в его силах, чтобы развлечь маленькую Иду. Ей было до смерти скучно
на домашнем экзамене, поэтому он вышел вместе с ней в сени и они стали
помогать ДРУГ Другу примерять галоши. В сенях стояли длинные ряды галош,
больших и маленьких. Ида хихикала от восторга, когда Эмиль важно расха-
живал в галошах пастора и бормотал "таким образом" и "помимо того",
точь-в-точь как пастор. Под конец все галоши оказались разбросанными, и
Эмиль, аккуратный, как всегда, собрал их в кучу на полу, так что в сенях
выросла целая гора галош.
Потом Эмиль вдруг вспомнил про Заморыша, которому дал обещание при-
нести чего-нибудь на ужин. Завернув на кухню, он наскреб немного объед-
ков и с банкой в одной руке и с фонарем в другой вышел в дождь и темно-
ту, чтобы подкормить немного поросенка.
И тут, ой, я содрогаюсь, когда думаю об этом! И тут он увидел своего
отца! А отец увидел его. Ой-ой-ой, вот как иногда бывает!
- Беги... за... Альфредом, - прошипел папа. - И скажи ему - пусть
захватит с собой килограмм динамита, и пусть эта проклятая Триссева буд-
ка сровняется с землей!
Эмиль сбегал за Альфредом, и тот явился, но не с динамитом - этого,
вероятно, папа всерьез и не думал, - ас пилой. Да, папу Эмиля необходимо
было выпилить, иначе освободить его было невозможно.
Пока Альфред пилил, Эмиль, взобравшись на маленькую лесенку, в страхе
и тоске держал зонтик над своим бедным папой, чтобы его не мочил дождь.
Ты, конечно, понимаешь, что Эмилю было не очень весело на этой лесенке:
ведь папа непрерывно шипел под зонтиком и говорил о том, что он сделает
с Эмилем, как только освободится. Он даже ни капельки не был благодарен
Эмилю за его заботу о нем. Что пользы от этого зонтика, раз он все равно
промок и теперь простудится и схватит воспаление легких. "Это уж точно",
- подумал Эмиль, но сказал другое:
- Не-ет, ты не простудишься, ведь главное, чтобы ноги были сухие.
Альфред поддержал мальчика:
- Верно, главное, чтобы ноги были сухие!
А ноги у папы и в самом деле были сухие - этого отрицать нельзя. Но
все равно он был вне себя, и Эмиль страшился той минуты, когда папа ос-
вободится.
Альфред пилил так ретиво, что только опилки летели, а Эмиль был все
время настороже. В тот миг, когда Альфред кончил пилить, а папа Эмиля
тяжело бухнулся на пол, в тот самый миг Эмиль отшвырнул зонтик и кинулся
во всю прыть в столярную. Он ворвался туда и успел накинуть крючок преж-
де, чем подоспел папа. А папа его, наверное, устал стучаться в запертые
двери. Прошипев лишь несколько бранных слов в адрес Эмиля, он исчез.
Ведь ему обязательно нужно было показаться на пиру. Но сначала - неза-
метно прошмыгнуть в горницу и надеть сухую рубашку и жилет.
- Где ты был так долго? - рассерженно спросила мужа мама Эмиля.
- Об этом поговорим после, - глухо ответил папа.
Так кончился домашний экзамен в Каттхульте. Пастор затянул, как всег-
да, псалом, а леннебержцы добросовестно вторили ему на разные голоса.
От нас уходит светлый день,
К нам не вернется он... - пели они.
Всем пора было собираться домой. Но когда гости вышли в сени, чтобы
одеться, первое, что они увидели при слабом свете керосиновой лампы, -
гору галош на полу.
- Какое злодейское озорство - это мог сделать только Эмиль, - сказали
леннебержцы.
И все они, включая пастора с пасторшей, битых два часа сидели на полу
и примеряли галоши. Потом, довольно кисло поблагодарив хозяев и попро-
щавшись с ними, они исчезли в темноте под дождем.
С Эмилем они попрощаться не могли: ведь он сидел в столярной и выре-
зал своего сто восемьдесят четвертого деревянного старичка.
Как Эмиль совершил великий подвиг и все его проделки были прощены и
забыты, а вся Леннеберга ликовала
Приближалось Рождество. Однажды вечером все жители Каттхульта сидели
на кухне и занимались каждый своим делом. Мама Эмиля пряла, папа сапож-
ничал, Лина чесала шерсть на кардах, Альфред с Эмилем строгали зубья для
граблей, а маленькая Ида упрямо пыталась вовлечь Лину в веселую игру и
щекотала ее, мешая работать.
- Играть-то в эту игру надо с тем, кто боится щекотки, - говорила
Ида. И она была права, так как Лина в самом деле боялась щекотки.
Ида тихонько подбиралась к Лине, читая стишок, под который шла игра:
Дорогие мама с папой,
Дайте мне муки и соли,
Заколю я поросенка,
Он визжать начнет от боли.
При слове "визжать" Ида указательным пальчиком тыкала Лину, а Лина, к
превеликому удовольствию девочки, всякий раз взвизгивала и хохотала.
Слова "заколю я поросенка", вероятно, навели папу Эмиля на ужасную
мысль, и он внезапно изрек:
- Да, теперь уж и Рождество близко, пора, Эмиль, заколоть твоего по-
росенка.
Эмиль выронил ножик и во все глаза уставился на отца.
- Заколоть Заморыша! Не бывать этому! - сказал он. - Ведь Заморыш мой
поросенок, мой поросенок, который дал обет трезвости! Ты что, забыл?
Конечно, папа ничего не забыл. Но он сказал, что никто во всем Смо-
ланде никогда не слыхивал про поросенка, который служил бы для забавы. А
Эмиль хоть и маленький, но уже настоящий крестьянин и знает, что как
только поросенок подрастает, его закалывают, для того поросят и держат!
- Разве ты этого не знаешь? - спросил папа.
Конечно, Эмиль это знал и сперва не нашелся, что ответить, но потом
ему в голову пришла прекрасная мысль:
- А некоторых боровов оставляют в живых на развод. Заморыша я и опре-
делил в такие боровы.
Эмиль знал то, чего, может быть, не знаешь ты. А именно: боров-произ-
водитель - это такой поросенок, который станет, когда вырастет, папой
целой уймы маленьких поросят. "Такое занятие будет спасением для Заморы-
ша", - подумал Эмиль. Ведь этот мальчик был совсем не глуп!
- Уж я наверняка смогу раздобыть какую-нибудь маленькую свинушку для
Заморыша, - объяснил Эмиль отцу. - И тогда вокруг Заморыша и этой сви-
нушки будут кишмя кишеть поросятки - так я считаю.
- Да, это хорошо, - сказал папа. - Но тогда предстоящее Рождество в
Каттхульте будет постное. Ни окорока, ни пальтов, ничегошеньки!
- Дайте соль мне и муку,
Пальт я быстренько сварю, - сказала маленькая Ида.
- Заткнись с твоими пальтами! - рявкнул Эмиль, потому что он знал:
для пальтов нужны не только мука с солью, но и поросячья кровь.
Только не кровь Заморыша! Пока Эмиль жив, этому не бывать!
Некоторое время в кухне стояла тишина, зловещая тишина. Но внезапно
Альфред помянул черта. Он обрезал большой палец острым ножом, и из
пальца потекла кровь.
- Оттого, что ты ругаешься, легче не станет, - строго сказал папа. -
И я не хочу слышать ругательства в своем доме.
Мама Эмиля достала чистую полотняную тряпицу и перевязала Альфреду
палец. И он снова стал строгать зубья для граблей. Это было славное зим-
нее занятие: все грабли проверяли и сломанные зубья заменяли новыми. Так
что, когда наступала весна, все грабли были в порядке.
- Так... значит, нынче в Каттхульте будет постное Рождество, - повто-
рил папа Эмиля, сумрачно глядя перед собой.
Эмиль долго не спал в тот вечер, а наутро разбил копилку и взял из
своих денег тридцать пять крон. Потом он запряг Лукаса в старые роз-
вальни и поехал в Бастефаль, где в изобилии водились свиньи. Домой он
вернулся с великолепным поросенком, которого стащил в свинарник к Замо-
рышу. Потом он пошел к отцу.
- Теперь в свинарнике два поросенка, - сказал он. - Можешь заколоть
одного, но смотри не ошибись!
Грудь Эмиля распирала ярость, которая иногда находила на него, и он
даже забыл о том, что говорит с отцом. Ведь ужасно было купить жизнь За-
морышу, убив другого несчастного поросенка. Но лучшего выхода Эмиль не
видел. Иначе отец, который не признавал, что поросенок может быть для
забавы, не оставит Заморыша в покое.
Два дня Эмиль не заглядывал в свинарник, предоставив Лине носить корм
обоим поросятам. На третий день он проснулся в кромешной тьме, услыхав
страшный поросячий визг. Поросенок визжал громко и пронзительно, будто
под ножом, потом внезапно наступила тишина.
Эмиль подышал на заиндевевшее стекло, так что образовался глазок, и
стал смотреть во двор. Он увидел, что возле свинарника горит фонарь и
движутся тени. Он понял, что поросенок уже мертв, а Лина собирает кровь.
Потом Альфред с папой ошпарят поросенка кипятком и, сбрив щетину, разде-
лают тушу. Затем явится Креса-Майя, и вместе с Линой они будут мыть и
полоскать в прачечной поросячьи кишки. Конец бастефальскому поросенку,
которого купил Эмиль!
- Вот тебе и "заколю я поросенка, он визжать начнет от боли... ", -
пробормотал Эмиль. Он снова забрался в кровать и долго плакал.
Но так уж устроен человек, что он забывает свои огорчения, - таков
был и Эмиль. Сидя в полдень в свинарнике и почесывая Заморыша, Эмиль за-
думчиво сказал:
- Ты жив. Заморыш! Вот как устроено на свете. Ну, да ты жив!
Эмиль хотел забыть бастефальского поросенка. И когда на другой день
Креса-Майя с Линой сидели на кухне и без устали резали сало для засола,
мама Эмиля размешивала колбасный фарш, варила пальты, хлопотала над рож-
дественским окороком и укладывала его в особый рассол, Лина пела "Веет
хладом, хладом веет с моря...", а Креса-Майя рассказывала о том, что на
пасторском чердаке водятся привидения без головы, Эмиль уже блаженство-
вал. Он больше не думал о бастефальском поросенке, а только о том, что
скоро Рождество, и о том, как хорошо, что наконец-то выпал снег.
- Вьется, сыплет белый снег, все дорожки заметая, - сказала маленькая
Ида, потому что так говорят в Смоланде, когда разыгрывается пурга.
А снег в самом деле шел. День клонился к вечеру, снегопад усиливался,
потом задул ветер, и поднялась такая метель, что, выглянув за дверь, с
трудом можно было разглядеть скотный двор.
- Похоже, быть буре, - сказала КресаМайя, - как я домой-то попаду?
- Останешься ночевать, - успокоила ее мама Эмиля. - Можешь спать
вместе с Линой в кухне на диване.
- Да, но будь добра, лежи тихонько, как дохлый поросенок, потому что
я боюсь щекотки, - попросила Лина старушку.
За ужином Альфред пожаловался на свой палец.
- Болит! - сказал он.
Мама Эмиля размотала тряпицу, желая посмотреть, что с пальцем и поче-
му он не зажил.
Зрелище, которое представилось ее глазам, было не из отрадных: рана
не затянулась, палец покраснел, нагноился и распух. А от пальца к за-
пястью шли короткие красные полоски.
У Кресы-Майи загорелись глаза.
- Заражение крови, - сказала она. - Опасное дело.
Мама Эмиля наложила на руку Альфреда повязку, смоченную раствором су-
лемы.
- Если до утра не станет легче, лучше тебе съездить к доктору в Мари-
аннелунд, - сказала она.
Никто не припомнит такого снегопада и такой бури, какая бушевала в ту
ночь над Смоландом. И когда наутро обитатели Каттхульта проснулись, весь
хутор, казалось, утопал в огромном мягком белом сугробе. А буря не ути-
хала. Шел снег и дул ветер, так что на двор носа было не высунуть; в
трубе завывала вьюга: "У-у, у-у!" Никто никогда ничего подобного не ви-
дывал и не слыхивал!
- Придется Альфреду целый день разгребать снег, - сказала Лина. - А
может, и не надо этого делать - все равно зря.
Но Альфред не убирал снег в тот день. Его место за столом пустовало,
и о нем не было ни слуху ни духу. Эмиль забеспокоился. Надев кепчонку и
теплое сермяжное пальтишко, он собрался выйти. Мальчик разгреб снег у
кухонных дверей и быстро проложил себе дорогу к людской, которая находи-
лась бок о бок со столярной.
Лина увидела Эмиля через кухонное окно и приветливо кивнула головой.
- Хорошо, Эмиль, ты сделал, что расчистил дорожку, - сказала она. -
Теперь можешь быстро добежать до столярки. Ведь никто не знает, когда
тебе снова придется там сидеть.
Глупая Лина, она не понимала, что Эмиль пробирался к Альфреду!
В людской было холодно, когда туда вошел Эмиль: Альфред не затопил
печь. Он лежал на своем деревянном диване и не хотел вставать. Есть он
тоже не хотел. Он сказал, что вроде не голоден. Тут Эмиль еще больше за-
беспокоился. Уж если Альфред не хочет есть, значит, стряслось что-то
серьезное.
Эмиль принес дрова и затопил печь, а потом побежал за мамой. Она тут
же пришла; собственно говоря, пришли все - и папа, и Лина, и КресаМайя,
и маленькая Ида, потому что теперь все всполошились.
Бедный Альфред, он лежал и моргал глазами. Он был горячий, как печка,
и все равно его знобило. Красные полосы на руке продвинулись далеко,
почти к плечу, - страшно было смотреть.
Креса-Майя озабоченно покачала головой:
- Как дойдут они до сердца, эти полоски, тогда конец, тогда он пом-
рет.
- Тише, - приказала мама Эмиля, но не такто легко было утихомирить
Кресу-Майю. Она знала по меньшей мере полдюжины людей в одном только
Леннебергском приходе, которые умерли от заражения крови, и добросовест-
но их перечислила.
- Но это вовсе не значит, что мы должны сидеть сложа руки, - добавила
она.
Она думала, что Альфреду полегчает, если взять клок его волос и лос-
кут рубашки и зарыть их в полночь к северу от дома, а потом прочитать
какое-нибудь хорошее заклинание. Она знала только одно:
- Тьфу и еще раз тьфу, пришло от сатаны - к сатане и уйди, да будет
так, тьфу и еще раз тьфу!
Но папа Эмиля сказал, что вполне достаточно того заклинания, вернее,
ругательства, которое произнес Альфред, когда порезал большой палец. И
если Кресе-Майе нужно что-нибудь зарыть к северу от дома в такую погоду,
среди ночи, то пусть она делает это сама.
Креса-Майя зловеще покачала головой:
- Да уж будь что будет, ох-ох-ох!
Эмиль пришел в бешенство:
- Что это за бабье хныканье! Альфред скоро поправится, понятно тебе?
Тут Креса-Майя пошла на попятный:
- Ну да, миленький Эмиль, он поправится, конечно, поправится! - И она
похлопала Альфреда по плечу, громогласно подтвердив: - Конечно, ты поп-
равишься, Альфред, уж я-то знаю! - Но тут же, взглянув на дверь людской,
она пробормотала про себя: - Хотя непонятно, как они смогут протащить
гроб через такую узкую дверь!
Услыхав это, Эмиль заплакал. В страхе он схватил отца за рукав
пальто:
- Мы должны отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как сказала
мама.
Тут мама и папа Эмиля как-то странно поглядели друг на друга. Они
знали, что в такой день ни за что на свете нельзя было попасть в Мариан-
нелунд. Они были совершенно беспомощны, но признаться в этом Эмилю, да
еще когда он стоял рядом с ними такой убитый, было тяжело. Ведь и папе с
мамой очень хотелось помочь Альфреду, да только они не знали как. И что
ответить Эмилю, они тоже не знали. Папа, не вымолвив ни слова, вышел из
людской. Но Эмиль не сдавался. Куда бы ни шел отец, он следовал за ним
по пятам: плакал, просил, кричал, грозил, а потом принялся дерзить. Он
просто ума лишился! И подумать только, отец не сердился, а лишь тихо го-
ворил:
- Ничего не выйдет, Эмиль, ты же знаешь, что ничего не выйдет!
Лина ревела на кухне во весь голос, причитая:
- А я-то думала, что к весне мы поженимся, а теперь прости-прощай
свадьба, помрет теперь мой Альфред! И останусь я век вековать с четырьмя
простынями и целой дюжиной полотенец, да, хорошенькое дело!
Эмиль наконец понял, что помощи ждать неоткуда. Тогда он пошел назад
в людскую. Он просидел с Альфредом целый день - это был самый длинный
день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он поднимал
веки и говорил:
- А ты тут, Эмиль!
Эмиль смотрел, как за окошком бушует метель, и ненавидел ее так горя-
чо, что его ненависть могла бы растопить снега во всей Леннеберге и во
всем Смоланде. "Видно, засыплет снегом весь белый свет", - думал Эмиль,
поскольку снег все падал и падал.
Зимние дни коротки, хотя тому, кто так ждет, как ждал Эмиль, они ка-
жутся длинными. Незаметно начало смеркаться, а потом и совсем стемнело.
- А ты тут, Эмиль! - снова сказал Альфред, но ему все труднее было
говорить.
Мама Эмиля принесла мясной суп и заставила Эмиля поесть. Она пыталась
накормить и Альфреда, но он не хотел есть. Вздохнув, мама ушла.
Поздним вечером пришла Лина с наказом от мамы: Эмилю пора ложиться
спать. И как только такое могло прийти людям в голову!
- Я буду спать на полу рядом с Альфредом, - заявил Эмиль.
Так он и сделал.
Он приволок себе старый матрас и лошадиную попону - больше ему ничего
было не нужно. Он вообще не мог спать. Он лежал без сна и смотрел, как
угли опадают в печи, слушал, как тикает будильник и как порывисто дышит,
а порой и стонет Альфред. Видимо, время от времени Эмиль впадал в дремо-
ту, но всякий раз, вздрогнув, просыпался. Горе жгло его душу. Проходила
ночь, и он все острее чувствовал, как все скверно, а скоро будет уже
слишком поздно, на веки вечные поздно - изменить что-либо будет уже
нельзя.
И вот, когда часы показывали четыре утра, Эмиль понял, что ему надо
делать. Он отвезет Альфреда к доктору в Марианнелунд, или пусть и он
сам, и Альфред погибнут в дороге.
"Нечего тебе лежать тут в постели и умирать, Альфред, нечего!
Он не произнес эти слова вслух, он только подумал. Но как он это по-
думал! И тут же принялся за дело. Главное - уехать прежде, чем кто-ни-
будь проснется и помешает ему. В запасе у него был час времени до того,
как Лина поднимется доить коров. За этот час все и надо провернуть!
Никто не знает, как тяжело было Эмилю в тот час и как он надрывался.
Надо было выкатить из сарая сани, вывести из конюшни и запрячь Лукаса.
Альфреда надо было вытащить из кровати и отвести к саням. Последнее было
самым трудным. Бедный Альфред ковылял, тяжело навалившись на Эмиля. А
когда ему наконец удалось добрести до саней, он упал как подкошенный на
разостланные овчины и лежал, не подавая никаких признаков жизни.
Эмиль укутал Альфреда так, что торчал только кончик его носа, сам
уселся на козлы, натянул вожжи и стал понукать Лукаса: пора было тро-
гаться в путь. Но Лукас повернул голову и недоверчиво взглянул на Эмиля.
Ведь это же неслыханно глупая выдумка - пуститься в путь в такую метель,
неужто Эмиль этого не понимает?
- Теперь решаю я, - сказал Эмиль, - а потом все будет зависеть от те-
бя, Лукас!
В кухне зажегся свет - значит, Лина уже встала. Еще минута - и будет
поздно. Но Эмиль с лошадью и санями все же незаметно миновал хуторские
ворота и сквозь снег и ветер выехал на проселочную дорогу.
Ой, как бушевала буря! Снег облеплял уши и забивал глаза, так что
Эмиль ничего не видел, а ему хотелось по крайней мере различать дорогу.
Он вытирал лицо рукавицей, но по-прежнему не видел дороги, хотя к саням
были прикреплены два фонаря. Дороги вообще не было, был только снег. Но
Лукас много раз бывал в Марианнелунде. И может, в глубине своей лошади-
ной памяти он примерно знал, куда ехать.
Лукас был жилист и вынослив - с таким конем в самом деле можно было
пускаться в путь и в метель. Шаг за шагом тащил он сани через сугробы.
Ехали они медленно, иногда чуть не опрокидывались, когда сани натыкались
на какуюнибудь преграду, но все же мало-помалу продвигались все ближе и
ближе к Марианнелунду. Частенько Эмилю приходилось соскакивать на дорогу
и разгребать снег. Эмиль был сильный, словно маленький бычок, и в ту
ночь он убирал снег с таким рвением, что никогда этого не забудет.
- Становишься сильным, если это необходимо, - объяснял он Лукасу.
И в самом деле Эмиль стал сильнее, и первые полмили [17] дело спори-
лось, но потом стало трудно, да, потом стало ужасно трудно. Эмиль устал,
лопата казалась страшно тяжелой, и он не мог больше как следует разгре-
бать снег. Он закоченел, в сапоги его набился снег, пальцы ныли от холо-
да, да и уши тоже, несмотря на шерстяную шаль, которую он повязал поверх
кепчонки, чтобы не отморозить уши. Все это было в самом деле невыносимо,
и постепенно мужество стало ему изменять. Подумать только, а что, если
папа был прав, когда сказал: "Ничего не выйдет, Эмиль, ты же знаешь, что
ничего не выйдет! "
Лукас тоже утратил силы и весь свой пыл. Все труднее и труднее стано-
вилось ему вытаскивать сани, когда они застревали. А под конец случилось
то, чего все время боялся Эмиль. Сани внезапно рухнули вниз, и Эмиль по-
нял, что они очутились в канаве.
Они и в самом деле очутились в канаве. Да там и застряли. И как Лукас
ни надрывался, как ни тянул сани и как ни тянул и ни толкал их Эмиль - у
него даже кровь пошла из носа, - ничего не помогло: сани как стали, так
и остались стоять.
Тут Эмилем овладела такая ярость, он так разозлился и на снег, и на
сани, и на канаву, и на все, вместе взятое, будто лишился рассудка. Он
поднял вой, похожий, должно быть, на вой первобытного человека. Лукас
испугался, Альфред, быть может, тоже, но в нем не было заметно никаких
признаков жизни. Внезапно Эмилю стало страшно.
- Ты жив еще, Альфред? - боязливо спросил он.
- Не-ет, я, верно, уже умер, - хриплым, странным и каким-то страшным,
не своим голосом ответил Альфред.
Тут вся злость в Эмиле прошла, и осталось только горе. Он почувстовал
себя таким одиноким! Хотя там, в санях, и лежал Альфред, мальчик был
совсем один, и некому было ему помочь. Эмиль не знал, что ему теперь де-
лать. Охотнее всего он лег бы в снег и заснул, чтобы ничего больше не
видеть.
Неподалеку у дороги стояла усадьба, которую Эмиль называл "Блины". И
вдруг он увидел, что на скотном дворе светится огонек. В душе у него за-
теплилась маленькая надежда.
- Я схожу за помощью, Альфред, - сказал он.
Альфред не ответил, и Эмиль пошел. Он пробивался сквозь глубокие суг-
робы, и когда ввалился на скотный двор, то походил на снежную бабу.
На скотном дворе был сам хозяин "Блинов". И он очень удивился, увидев
в дверях мальчишку из Каттхульта, засыпанного снегом, залитого кровью,
капавшей из носа, и слезами. Да, Эмиль плакал, он не мог удержаться, он
знал, какого труда ему будет стоить заставить хозяина "Блинов" выйти в
метель на дорогу. Он был строптив, этот "блинопек", но все-таки понял:
помочь Эмилю необходимо - и отправился с лошадью, веревкой, разными
инструментами и вытащил сани из канавы, хотя все время что-то злобно
бормотал про себя.
Будь у хозяина "Блинов" хоть капля совести, он, наверно, помог бы
Эмилю добраться до Марианнелунда, но он этого не сделал. Эмилю с Лукасом
пришлось одним продолжать свой тяжкий путь сквозь сугробы. Оба устали и
двигались все медленнее и медленнее. И вот настал миг, когда Эмилю приш-
лось сдаться. Силы оставили его. Он не мог даже приподнять лопату.
- Не могу больше, Альфред, - сказал он и заплакал.
До Марианнелунда оставалось лишь несколько километров, и глупо было
сдаваться, когда они уже почти достигли цели.
Альфред не издал ни звука. "Наверное, умер", - подумал Эмиль. Лукас
стоял склонив голову - казалось, будто ему стало стыдно. Даже и он ниче-
го больше не мог сделать.
Эмиль сел на облучок, да так и остался сидеть. Он тихо плакал, его
засыпало снегом, а он не шевелился. Конец всему, и пусть метет сколько
угодно, ему теперь все равно.
Он дремал, ему хотелось спать. Сидя на облучке и не обращая внимания
на покрывавшую его пелену снега, он погружался в сладкий сон.
...Кругом уже не было никакого снега и никакой зимы. Стояло лето. Они
с Альфредом спустились вниз к хуторскому озеру - купаться. Альфред хотел
научить Эмиля плавать. Смешной Альфред, разве он не знает, что Эмиль уже
умеет плавать? Ведь Альфред сам научил его многомного лет тому назад,
неужели он забыл? И Эмиль показал ему, как хорошо он умеет плавать! А
потом они вместе плавали, плавали без конца и заплывали все дальше в
глубь озера. В воде было так чудесно, и Эмиль сказал: "Мы - вдвоем,
только мы с тобой! Ты и я, Альфред!" И он ждал, что Альфред, как обычно,
ответит ему: "Да, мы - вдвоем, только мы с тобой! Ты и я, Эмиль!" Но
вместо этого послышался звон колокольчиков. Нет, он явно ослышался. Ка-
кой может быть звон колокольчиков, когда купаешься!
С трудом разомкнув глаза, Эмиль вырвался из своего сна. И тут он уви-
дел снегоочиститель! Сквозь пургу шел снегоочиститель, да, конечно, из
Марианнелунда шел снегоочиститель! А тот, кто вел машину, во все глаза
смотрел на Эмиля, словно увидел привидение, а не засыпанного с ног до
головы снегом мальчишку из Каттхульта, что в Леннеберге.
- А что, дорога расчищена до самого Марианнелунда? - живо спросил
Эмиль.
- Да, - ответил тот, кто вел машину. - Успеешь, если поторопишься.
Через полчаса будет та же беда!
Но и полчаса было Эмилю достаточно.
Приемная доктора была битком набита людьми, когда туда ворвался
Эмиль. Доктор как раз высунул голову из кабинета, чтобы вызвать на прием
очередного больного. Но тут Эмиль заорал так, что все подскочили:
- В санях во дворе Альфред! Он помирает!
Доктор не заставил себя ждать. Он позвал двоих стариков, из тех, кто
сидел в приемной, - они внесли Альфреда в дом и положили на операционный
стол.
Бросив быстрый взгляд на Альфреда, доктор закричал больным:
- Ступайте все по домам! Тут дело серьезное!
Эмиль рассчитывал, что Альфред поправится почти в ту же самую секун-
ду, когда явится к доктору, но, увидев, что доктор покачал головой при-
мерно так же, как Креса-Майя, он испугался. Подумать только, а что, если
уже поздно, что, если нет средства вылечить Альфреда? Стоило Эмилю поду-
мать об этом, как ему стало невыносимо больно, и, сдерживая рыдания, он
пообещал доктору:
- Я отдам тебе свою лошадь, если вылечишь его... и поросенка, только
вылечи! Как думаешь, что-нибудь получится?
Доктор долго смотрел на Эмиля.
- Сделаю что смогу, но я ничего не обещаю!
Альфред лежал на столе, не подавая никаких признаков жизни. Но вне-
запно он открыл глаза и смущенно взглянул на Эмиля.
- А ты тут, Эмиль! - сказал он.
- Да, Эмиль тут, - подтвердил доктор, - но теперь лучше ему ненадолго
выйти, потому что сейчас я буду тебя оперировать, Альфред!
По глазам Альфреда было видно, что он испугался, - он не привык ни к
докторам, ни к операциям.
- Я думаю, ему страшновато, - сказал Эмиль. - Может, лучше мне ос-
таться с ним?
Доктор кивнул головой:
- Да, раз уж ты сумел доставить его сюда, то, верно, справишься и с
этим.
И Эмиль, взяв здоровую руку Альфреда в свою, все время держал ее, по-
ка доктор оперировал другую руку. Альфред не издал ни звука. Он не кри-
чал и не плакал; плакал только Эмиль, да и то так тихо, что никто этого
не услышал.
Эмиль смог вернуться домой с Альфредом только накануне Рождества. Уже
вся Леннеберга знала тогда о его великом подвиге, и все ликовали.
- Этот мальчишка из Каттхульта всегда был нам по душе, - твердили
леннебержцы в один голос. - И отчего некоторые бранят его! Все мальчишки
- озорники...
Эмиль привез маме с папой письмо от доктора, и там, среди всего про-
чего, были и такие слова:
"Вы можете гордиться своим мальчиком". И мама Эмиля записала в синей
тетради:
"Боже мой, как это утешело мое бедное матиринское серце, которое так
часто сакрушалосъ об Эмиле. И уж я позабочусь о том, штоб все в Ленне-
берге узнали про это".
Но какие же беспокойные дни пришлось им пережить в Каттхульте! В то
ужасное утро, когда обнаружилось, что Эмиль с Альфредом исчезли, папа
Эмиля так расстроился, что у него заболел живот и ему пришлось лечь в
постель. Он не верил, что когда-нибудь увидит Эмиля в живых. Но потом из
Марианнелунда пришли вести, которые успокоили его. Однако боли в животе
не затихали, пока Эмиль не вернулся домой и не ворвался в горницу к от-
цу. Пусть папа увидит, что он снова дома.
Папа взглянул на сына, и глаза его заблестели.
- Ты - хороший мальчик, Эмиль, - сказал он.
А Эмиль так обрадовался, что у него забилось сердце. Право же, это
был один из тех дней, когда он любил своего отца.
А мама стояла рядом и расцветала от гордости.
- Да, он молодчина, наш Эмиль! - сказала мама, потрепав кудрявые во-
лосы сына.
Папа лежал, прижав к животу горячую крышку от кастрюли. Это смягчало
боль. Но теперь крышка остыла, и ее нужно было снова подогреть.
- Дай-ка я подогрею, - живо вскочил Эмиль, - я привык ухаживать за
больными!
Папа одобрительно кивнул головой.
- А ты можешь дать мне стакан сока, - сказал он маме Эмиля.
Да, теперь ему было хорошо, теперь ему оставалось только лежать, и
пусть все ухаживают за ним.
Но у мамы были другие дела, и прошло целых полчаса, прежде чем она
вспомнила про сок. Она только стала его наливать, как услыхала из горни-
цы дикий вопль. Кричал папа Эмиля. Ни секунды не мешкая, мама вбежала в
горницу, и в тот самый миг крышка от кастрюли покатилась прямо ей
навстречу. Она едва успела отскочить в сторону, но от испуга выплеснула
сок, брызнув на крышку. Крышка зашипела.
- Горе мое луковое, сколько времени ты грел крышку?! - спросила она
Эмиля, который стоял перед ней в полной растерянности.
- Я думал, что она должна нагреться почти как утюг, - объяснил Эмиль.
Выяснилось, что, пока Эмиль был в кухне и грел на плите крышку, папа
задремал. А когда Эмиль вернулся и обнаружил, как мирно спит его папа,
он, конечно, не захотел будить его, а осторожно сунул крышку под одеяло
и положил ее отцу на живот. Да, неудачно вышло: крышка нагрелась слишком
сильно.
Мама Эмиля постаралась как могла успокоить мужа.
- Ничего-ничего, сейчас принесу мазь от ожогов, - пообещала она.
Но папа Эмиля встал с постели. Он сказал, что боится лежать теперь,
когда сын вернулся домой. Да и вообще, мол, пора встать и пойти поздоро-
ваться с Альфредом.
Что касается Альфреда, то он сидел на кухне, очень бледный, с рукой
на перевязи, но радостный и довольный, а вокруг него в полном восторге
хлопотала Лина.
Вместе с Кресой-Майей они начищали медную посуду: все горшки, и мис-
ки, и сковородки должны были блестеть и сверкать к Рождеству. Но Лина
уже не могла заниматься своим делом. Она суетилась вокруг Альфреда с
тряпкой для чистки посуды в одной руке и с миской, где лежала сырная ле-
пешка, в другой. Она вела себя так, словно нежданно-негаданно обнаружила
в своей кухне золотой слиток. Маленькая Ида не сводила с Альфреда глаз.
Она так пристально смотрела на него, будто не знала, в самом ли деле че-
ловек, который вернулся домой, их прежний Альфред.
Креса-Майя переживала одну из самых великих минут своей жизни. Не
закрывая рта, болтала она о заражении крови. Альфред может радоваться,
что дело кончилось так, как оно кончилось.
- Но ты не очень-то задирай нос, потому что заражение крови порой бы-
вает длительным и тяжелым. Глядишь, и снова расхвораешься, когда уже ду-
маешь, что здоров. Уж поверь мне, что это так и есть.
В тот вечер в Каттхульте было очень уютно. Мама Эмиля достала из кла-
довой свежую колбасу, начиненную кашей, и начался настоящий пир.
Все вместе - Эмиль, и его мама, и папа, и маленькая Ида, и Альфред, и
Лина, и КресаМайя - сидели в красиво убранной кухне, радостные и весе-
лые. Да, то был настоящий праздничный вечер со свечами на столе. А кол-
баса была отменная - коричневатая, поджаристая. Они ели ее со свежей
брусникой. Усерднее всех налегал на колбасу Альфред, хотя ему нелегко
было управляться только правой рукой. Лина с любовью смотрела на него, и
вдруг ей в голову пришла замечательная мысль.
- Послушай-ка, Альфред, раз у тебя нет никакого заражения крови, мы
можем пожениться к весне, верно?
Альфред испугался так, что даже подскочил и просыпал бруснику на брю-
ки.
- Этого я не обещаю, - сказал он. - У меня ведь есть еще один большой
палец, так что неизвестно, может, и в нем будет заражение крови.
- Ну уж нет, - возразил Эмиль, - тогда я закопаю тебя к северу от до-
ма, это я обязательно сделаю, потому что везти тебя в Марианнелунд еще
раз я не смогу.
Креса-Майя сердито поглядела на Эмиля.
- С тебя станется, ничего святого для тебя нет, только бы позубоска-
лить. Уж я-то знаю, - обиженно сказала она.
И вот теперь, когда они сидели при свете рождественских свечей и было
так хорошо и даже немного торжественно, мама Эмиля вытащила из кармана
передника письмо и прочитала всем то, что доктор написал об Эмиле. "Им
не помешает послушать такое письмо", - думала она.
После того как письмо было прочитано, все замолчали. Стало тихо, по-
тому что они услышали торжественные и красивые слова. Наконец маленькая
Ида произнесла:
- Это о тебе, Эмиль!
Но Эмиль сидел смущенный, не зная, куда деваться. Все смотрели на не-
го, а он этого терпеть не мог, поэтому упрямо глядел в окошко. Но и то,
что он там увидел, не способствовало бодрости его духа. Он увидел, что
снова идет снег, и понял, кому завтра надо рано вставать и убирать его.
Он снова принялся за колбасу, начиненную кашей, но ел опустив глаза и
иногда лишь быстро поднимал их, чтобы посмотреть, не глядят ли еще на
него.
На него смотрела только мама. Она не могла оторвать взгляда от своего
любимого мальчика. Он был такой славный - розовощекий, кудрявый, с крот-
кими голубыми глазами. "Да, он точь-в-точь рождественский ангел", - ду-
мала она. А тут еще доктор сказал, что она имеет право гордиться им.
- Чудно, - сказала мама Эмиля. - Порой, когда я смотрю на Эмиля, мне
кажется, что когданибудь он будет великим человеком!
Папа Эмиля явно сомневался в этом.
- Каким еще великим? - удивился он.
- Да откуда мне знать? Может... председателем муниципалитета или еще
кем-нибудь.
Лина разразилась непристойным хохотом.
- Быть того не может, чтобы председателем муниципалитета стал эдакий
озорник!
Мама Эмиля строго посмотрела на нее, но, так ничего и не сказав, еще
раз сердито обнесла всех по кругу колбасой, начиненной кашей.
Эмиль положил себе на тарелку еще кусочек и, медленно посыпая брусни-
кой колбасу, начал размышлять над тем, что сказала мама. А вдруг он в
самом деле станет председателем муниципалитета, когда вырастет? Может,
это не так уж и глупо? Ведь кому-нибудь же надо быть председателем!
Затем он стал думать о словах Лины. Если он станет председателем, ко-
торый озорничает... какие бы тогда придумать проделки?
Налив в стакан молока, он продолжал размышлять... Проделки председа-
теля муниципалитета должны быть почище обычных мальчишеских. Их вот так
мигом, с ходу, не придумать. Он поднес стакан к губам, чтобы сделать
глоток. И в эту самую минуту ему пришла в голову еще одна, понастоящему
забавная мысль... И тогда он фыркнул, а молоко разбрызгалось, и, как
обычно, досталось папиному жилету. Однако папа Эмиля не очень рассердил-
ся: нельзя ведь ругать того, кого так расхвалил доктор и кто совершил
удивительный подвиг. Папа Эмиля ограничился лишь тем, что стряхнул с жи-
лета молоко и чуть сурово сказал:
- Да, сразу видно, кто вернулся домой!
- Не надо так говорить, - попросила мама.
Папа замолчал и погрузился в размышления о своем сыне и его будущем.
- Сомневаюсь, чтоб Эмиль стал председателем муниципалитета, - сказал
он под конец. - Но все же из него может получиться дельный парень. Если,
конечно, ему суждено остаться живым и здоровым.
Мама удовлетворенно кивнула головой:
- Да, да! Из него-то непременно получится!
- Если этого захочет сам Эмиль! - сказала маленькая Ида.
Эмиль плутовски улыбнулся.
- Поживем - увидим, - сказал он. - Поживем - увидим!
И настал вечер, и настала ночь, и все тихо и мирно уснули. А снег сы-
пал и сыпал на Каттхульт, на всю Леннебергу, на весь Смоланд.
Да нет же, нет, доктор не взял у Эмиля ни Лукаса, ни Заморыша. Не
бойся!
* ИДА И ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ! *
КАК МАЛЕНЬКОЙ ИДЕ ПРИШЛОСЬ СТАТЬ ПРОКАЗНИЦЕЙ
Так вот, на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в Смоланде, жили Эмиль
и его маленькая сестренка Ида. Слыхал ты о них когда-нибудь? Если слы-
хал, то знаешь, что Эмиль проказничал почти каждый день и за свои про-
делки ему приходилось почти каждый день сидеть в столярной. Его папа
считал, что благодаря такому наказанию Эмиль отучится проказничать. Хотя
бы ради того, чтобы не сидеть в столярной. Но он ошибся. Эмиль считал,
что в столярной очень уютно. Он спокойно сидел там и, до тех пор пока
его не выпускали на волю, вырезал деревянных старичков. Когда он уже от-
сиживал там положенный срок, дверь ему открывала иногда маленькая Ида.
Маленькая Ида тоже считала, что в столярной уютно. Ей тоже хотелось ког-
да-нибудь посидеть там взаперти. Но для этого надо было сперва что-то
натворить, а она, бедняжка, не умела.
- Все равно я придумаю какую-нибудь проделку! - сказала она Эмилю.
- Озорные проделки не придумывают, они получаются сами собой. А полу-
чилась проделка или нет, узнаешь только потом.
- Ага, если папа кричит: "Э-э-э-миль!" - значит, это проделка, - ска-
зала Ида.
- Во-во! - подтвердил Эмиль. - И тогда я сразу же бегу в столярку.
Маленькая Ида не понимала, почему на ее долю никогда не выпадает хоть
какая-нибудь проделка, в то время как на Эмиля они так и сыплются. Вот
она и пошла к Лине - каттхультовской служанке.
Ну и расхохоталась же Лина!
- Это ты-то хочешь проказничать, ты, такая добрая малышка?! Где уж
тебе озорничать! На это только злодеи горазды. Такие, как Эмиль!
Ида говорила об этом и с Альфредом - каттхультовским работником.
- Я тоже хочу сидеть в столярке! - заявила Ида. - Да, и я тоже!
Альфред почесал в затылке. Он охотно помог бы Иде, если бы только
мог. Но ему это было не под силу.
- А Эмиль разве не может придумать для тебя хоть какую-нибудь ерундо-
вую проделку? - спросил он.
- Озорные проделки не придумывают, - ответила Ида. - Они сами собой
получаются. Да только не у меня...
А Эмиль тем временем изобретал все новые проделки, одну за другой.
Однажды утром, когда старушка Креса-Майя пришла в Каттхульт, чтобы по-
мочь Лине стирать белье, оказалось, что Эмиль выпустил из овечьего заго-
на злющего каттхультовского барана, которого звали Шут Гороховый. Кре-
са-Майя мигом вскарабкалась на каменную ограду, чтобы этот негодник не
забодал ее, да так и осталась стоять там, бедняжка, меж тем как Шут бе-
гал внизу и караулил ее. Креса-Майя стала кричать что есть сил и звать
на помощь. Но никто ее не услышал. Никто, кроме Эмиля, который в это
время собирал за оградой овечьего пастбища лесную землянику. Легкомыс-
ленный, как всегда, он не запер за собой калитку. Теперь же он так пос-
пешно рванулся к ограде, что ягоды разлетелись из корзинки мелкими брыз-
гами во все стороны. Увидев открытую калитку, и Кресу-Майю на каменной
ограде, и Шута, караулившего ее внизу, Эмиль сказал самому себе:
- Вот это да! Теперь у меня на счету новая проделка!
- Так это ты выпустил из загона Шута, злодей ты этакий? - спросила
Креса-Майя.
- Да, - ответил Эмиль. - Хотя я этого вовсе не хотел. Но не бойся,
сейчас я займусь бараном, так что ты сможешь спуститься вниз.
Он стал прыгать и орать во все горло и так раздразнил барана, что тот
и думать забыл про КресуМайю. Теперь он решил наброситься вместо старуш-
ки на Эмиля. Но Эмиль был мальчишка шустрый. Он бросился бежать, а за
ним во всю прыть несся Шут. Они промчались через калитку на пастбище.
Эмиль впереди, а баран - сзади. Они бежали все дальше и дальше по паст-
бищу, так что добежали даже до Аттилантен, глубокой ямы, наполненной во-
дой, где обычно Эмиль и Ида пускали свои лодочки из коры. Они называли
эту яму "поместье Аттилантен" и всегда играли там очень весело.
И вот теперь Эмиль совершил гигантский прыжок - наискосок через яму
Аттилантен. Шут ринулся за ним! Подумать только! И он тоже почти переле-
тел через яму! Но барану не так повезло, как Эмилю. Со страшным шумом
Шут плюхнулся прямо в яму Аттилантен и погрузился в воду по самую боро-
ду. Он заблеял, призывая на помощь еще отчаяннее, чем Креса-Майя, но
Эмиль сказал ему:
- Сам виноват! Я вовсе не собираюсь вытаскивать тебя из лужи, да и
вообще мне это не под силу.
Хотя он отлично понимал, что Шута надо вытащить из ямы во что бы то
ни стало, пока папа не узнал, что произошло.
"Если б только привести сюда Альфреда, - подумал он, - никто бы ниче-
го не узнал об этом".
Он побежал за Альфредом, но на этот раз был достаточно предусмотрите-
лен и, покидая овечье пастбище, закрыл за собой калитку. Но не успел он
накинуть крючок, как увидел Кресу-Майю. Она по-прежнему стояла на ограде
и так злилась, что только пух и перья летели. Когда за тобой гонится
злющий баран, на ограду вскарабкаешься мигом. Но спуститься вниз для
старушки Кресы-Майи было куда труднее. Она пыталась, да ничего у нее не
получалось.
- По-твоему, я буду торчать тут, пока солнце не зайдет? - кричала
она. - Ступай сейчас же за Альфредом, злодей чертов!
- Да, но спрыгнуть-то ты, верно, сможешь и сама? - спросил Эмиль. - А
я тебя подхвачу.
- Спасибо тебе! - бушевала Креса-Майя. - Лучше уж я буду стоять здесь
до тех пор, пока не рухну! Сейчас же ступай за Альфредом, кому сказала!
Эмиль так и сделал. Но хуже не бывает: когда он встретил Альфреда,
тот был не один. Альфред вместе с папой Эмиля косил траву на Северном
лугу. И когда примчался запыхавшийся Эмиль, папа спросил:
- Ну что там еще стряслось? Пожар, что ли, где-нибудь?
- Не-а, хотя Креса-Майя... - начал было Эмиль, но тут же смолк.
И все-таки папа Эмиля очень быстро вытянул из него всю правду и о
Кресе-Майе, очутившейся на ограде овечьего пастбища, и о Шуте, рухнувшем
в яму Аттилантен. Что тут началось!
- Наш драгоценный баран, который стоил двадцать крон! - вопил папа
Эмиля. - О, Боже, помоги нам спасти его и... да, Кресу-Майю, само собой,
тоже, но это потом.
И они пустились бежать, все трое: папа Эмиля, и Эмиль, и Альфред. И
пока они мчались на выгон, папа хвалил Эмиля за то, что он так быстро
прибежал за помощью. Но тогда еще папа не знал, кто так бездумно оставил
калитку открытой.
Уже издалека они услыхали, как Креса-Майя и Шут орут благим матом,
перекрикивая друг друга. Нет, такую беду никак не сохранить в тайне, на-
прасно Эмиль считал, что это возможно. Сама Креса-Майя была не из тех,
кто может хранить какие-нибудь тайны.
Чтобы вызволить Шута из ямы Аттилантен, потребовалось время. И когда
наконец настал черед Кресы-Майи спускаться вниз с ограды, она была уже
совершенно измучена. Но ей страшно хотелось поскорее рассказать папе
Эмиля о том, кто оставил калитку на овечьем пастбище открытой, несмотря
на строжайший запрет. Ведь еще в колыбели Эмилю внушали, что все калитки
нужно запирать. Совершенно безмозглый мальчишка!
Выслушав обвинения старушки, Эмиль взял свою корзинку с земляникой и
тихонько отправился домой, представляя, что сейчас начнется.
И в самом деле! Он не ошибся.
- Э-э-э-миль! - закричал его папа.
Тут Эмиля словно подстегнули. Когда он рванул с места в карьер, зем-
ляника снова так и брызнула из корзинки. И весь остаток дня он просидел
в столярной, вырезая себе нового деревянного старичка.
- А я? Мне так никогда и не попасть в столярку! - печально сказала
маленькая Ида.
В Каттхульте было множество самых разных животных. И не только овцы и
злющий баран; там были поросята и коровы, а также несколько лошадей и
великое множество кур. У Эмиля к тому же была собственная курица, кото-
рую звали Лотта-Хромоножка. И она неслась лучше, чем все остальные куры,
хотя однажды в молодости сломала одну ножку и с тех пор так и осталась
хромой.
Однажды утром, когда все, кто жил в Каттхульте, сидели на кухне и
завтракали, мама Эмиля сказала:
- Теперь я просто уверена: Лотта-Хромоножка несется где-то в совер-
шенно другом месте, а не в курятнике.
- Ишь какая! - воскликнул Эмиль. - Ну да ладно. Мы скоро найдем ее
тайник. Пошли, Ида!
- Если найдете яйца Лотты-Хромоножки, получите на ужин блины, - поо-
бещала мама Эмиля.
Эмиль и Ида очень любили блины и тут же помчались к курятнику.
- Мне нужно сказать Лотте пару теплых слов! - строго заявил Эмиль.
Куры в Каттхульте свободно разгуливали где им вздумается целые дни
напролет. И только когда наступал вечер, Лина запирала курятник, чтобы
их не украла лиса.
И вот сейчас все куры сидели в своих гнездах и собирались класть яй-
ца. Некоторые из них уже справились с этим и громко кудахтали, желая
возвестить миру о таком великом событии.
И только одна Лотта-Хромоножка бродила по холму, роясь в земле хромой
лапкой. Понятно, она вовсе и не собиралась садиться в какое-то там гнез-
до.
- Ах ты, негодная девчонка! - обругал курицу Эмиль. - Где ты кладешь
свои яйца?
Но Лотта-Хромоножка разгуливала по холму, искала червей и вела себя
как-то странно. Казалось, будто она даже никогда и не слышала, что куры
должны нести яйца. Время от времени она склоняла головку набок и хитро
поглядывала на Эмиля и Иду. Нечего и гадать: совершенно ясно, что, пока
они не уйдут, курица даже не подумает сесть ни в какое гнездо.
- Ну и вредная же ты хитрюга! - сказал Эмиль. - Да и мы тоже не лыком
шиты. Пойдем, Ида, спрячемся за углом курятника.
И вот они притаились там, хитрые-прехитрые, хитрее даже, чем могла бы
ожидать Лотта-Хромоножка.
И лишь иногда Эмиль высовывался из-за угла и тайком подглядывал за
курицей. Но она его не замечала, уверенная, что вот теперь-то она нако-
нец одна.
И вдруг Лотта пустилась наутек - прямо в кусты крыжовника. А кусты
были такие высокие, густые, обильно усыпанные ягодами, которые вотвот
уже созреют. Лотта-Хромоножка остановилась и опасливо огляделась по сто-
ронам. А потом нырнула под кусты.
Но следом за ней шли Эмиль с Идой. И только Лотта собралась было по-
ложить яйцо в прекрасное гнездо, которое она вырыла себе в кустах, как
Эмиль схватил ее. Не помогло ей и то, что она била ногами и кудахтала в
знак протеста...
- Ах ты, негодная девчонка! Сейчас мы посмотрим, сколько яиц ты снес-
ла! - сказал Эмиль. - Считай, Ида!
И Ида стала считать. В ямке лежало девятнадцать яиц. Какое счастье,
что не больше, ведь Ида умела считать только до двадцати.
- Ты что, не понимаешь? Какая ты глупыха! - сказал Эмиль Лотте. -
Ведь яйца здесь, на жаре, могут протухнуть!
Лотта не спускала глаз с Эмиля. Какие чудесные деньки выпали ей на
долю в этой ямке! Но она понимала, что теперь им пришел конец. И Лот-
та-Хромоножка успокоилась. Курица-то она была неглупая!
- А вдруг все яйца протухли? Подумать только! Тогда я не хотела бы
съесть их вместе с блинами! - сказала маленькая Ида.
- Разбей одно яйцо и проверь, - посоветовал Эмиль.
Он охотно сделал бы это сам, но ведь ему надо было держать Лотту,
чтобы она не вырвалась.
А Ида взяла яйцо и разбила его о грушевое дерево, росшее совсем ря-
дом. Белок с желтком потекли по стволу, и Ида понюхала их.
- Нет, это яйцо не было испорчено! Хотя теперь про него так не ска-
жешь...
Лотта-Хромоножка раскудахталась и подняла страшный шум, ведь ей пора
было нестись.
И Эмиль догадался об этом.
- Ладно, ладно! - успокоил он ее. - А теперь я покажу тебе, где надо
класть яйца. Подожди меня здесь, Ида, я скоро вернусь!
И Эмиль помчался к курятнику, чтобы скорее посадить Лотту в ее гнез-
до.
Маленькая Ида осталась одна. Яиц было теперь только восемнадцать.
- Вот это вроде протухло, - сказала самой себе Ида, выбирая одно из
яиц. Затем, подойдя к грушевому дереву, она и его разбила о ствол.
- Ой, фу, как пахнет! - сказала девочка. - Так я и думала! Если бы
это яйцо попало в блины - вот был бы ужас! Я бы этого не вынесла! - ска-
зала Ида, выбрав новое яйцо из оставшихся семнадцати.
Это яйцо пахло неплохо, и оно вполне годилось для блинного теста.
- Но теперь уже поздно, - вздохнула Ида. - Зато ни одно тухлое яйцо
не попадет в блины - вот что главное!
И она выбрала еще одно яйцо из оставшихся шестнадцати...
Когда Эмиль вернулся, Ида уже вытирала свои липкие пальчики о перед-
ник.
- Отгадай, сколько было тухлых? - спросила она. - Всего два!
И, немного подумав, чуть мрачно добавила:
- Но семнадцать, ясное дело, можно было бы положить в блины.
- Что ты натворила?! - спросил Эмиль, увидев яичницу под грушевым де-
ревом.
Личико Иды так и просияло.
- Сдается мне, что я напроказничала! - сказала она. - Ведь это и есть
проделка, правда?
- Да, наверное, так оно и есть, - согласился Эмиль.
- А я этого и не знала! - сказала Ида. - Твоя правда, Эмиль, озорные
проделки получаются сами собой.
И тут как раз появился папа Эмиля. Ему нужно было наведаться в сви-
нарник, и он пошел кратчайшим путем, мимо кустов крыжовника. Но при виде
грушевого дерева он внезапно остановился как вкопанный и заорал:
- Что это? Во имя всех святых - что я вижу?!
- Яичницу! - ответил Эмиль.
- Э-э-э-миль! - завопил папа.
И тут Эмиль кинулся бежать во всю прыть - прямо в столярную. А папа
отправился следом за ним, чтобы заложить дверь на засов.
А маленькая Ида, оставшись одна возле яичной лужи, горько заплакала.
- Никогда не попасть мне в столярку! - всхлипывала она.
Однако в тот вечер в Каттхульте блины всетаки напекли. Потому что у
мамы Эмиля хранилось в кладовке много яиц.
- Почему ты не сказал, что все это натворила я? - спросила маленькая
Ида, когда пришла отпереть дверь Эмилю.
- Вот еще! А зачем? Ведь никто не спрашивал, чья это работа. А мне
ведь проделкой больше, проделкой меньше - все едино!
Но когда они все вместе сидели вокруг кухонного стола и ели дивные
блины, маленькая Ида сказала:
- Папа, а это вовсе не Эмиль разбил яйца. Это сделала я!
Папа тут же уронил ломтик блина, который как раз собирался отправить
в рот.
- Ты, Ида?! - удивленно воскликнул он и расхохотался. - Как, и ты,
малышка, принялась проказничать? Ну-ка ешь свой блин, и забудем об этом!
- Нет, мне это не по душе! - строго сказала мама Эмиля. - Надо разоб-
раться!
Тут папа Эмиля чуточку смутился.
- Надо, ясное дело, надо! Для начала я должен попросить у тебя проще-
ния, Эмиль, - сказал он.
Потому что не такой он был плохой человек, чтобы не признаться, если
совершал ошибку.
- Ведь ты простишь меня, Эмиль? Ну что тебе - жалко?
- Ладно! - отозвался Эмиль.
- Но послушай-ка! Почему ты ничего не сказал? - спросил Эмиля его па-
па.
- Вот еще! А зачем? Нечего по пустякам шум подымать!
- И мне тоже это не по душе, - вмешался Альфред и подмигнул Эмилю.
- И вообще, ведь ты скоро снова напроказничаешь, - решила Лина. - Так
что в столярке ты отсидел не зря...
- Не встревай в эти дела, Лина! - оборвала ее мама Эмиля.
- Завтра, - заявила вдруг маленькая Ида, - тебе, Эмиль, незачем озор-
ничать снова. Потому что завтра в столярке буду сидеть я!
Каттхульт близ Леннеберги, где жил тот самый Эмиль, был просто чудес-
ной маленькой усадьбой. Всем жилось там привольно: и Эмилю, и его ма-
ленькой сестренке Иде, и его маме, и его папе. Да, там хорошо было даже
Альфреду и Лине, каттхультовским работнику и служанке.
- Хотя и у нас случаются беды, ясное дело, - сказала однажды Лина. -
Этот вечный снег зимой, и эти вечные мухи летом! Да еще Эмиль, который
проказничает и летом и зимой. Да, ясное дело, бед здесь хватает!
Но тут мама Эмиля строго взглянула на Лину. О проделках Эмиля она и
слушать не желала. Право, Эмиль и без того огорчал ее, а тут еще Лина
надоедает. Но что правда, то правда - мух в усадьбе хватало. И до чего ж
они были любопытные! Особенно когда в Каттхульте наступало время еды и
все собирались вокруг обеденного стола, чтобы съесть свою тарелку добро-
го мясного супа или что-нибудь еще. Миг - и мухи уже тут как тут! Рассе-
лись по столу и тоже желают обедать вместе со всеми.
Только к вечеру устраиваются они на ночлег на потолке кухни. И наби-
ваются, как сельди в бочку, в потолочные щели. О, как мама Эмиля ненави-
дела мух!
- Несчастные вы черти летучие, в гроб вы меня вгоните! - сказала она.
- Надо бы мне купить клейкую бумагу-мухоловку.
Папа Эмиля так испугался ее слов, что даже подпрыгнул. Клейкая бума-
га-липучка стоила 10 эре один листок. Подумать только! Неужто мама Эмиля
на самом деле вбила себе в голову, что ей нужны такие листки?
- Ну уж нет, спасибочки! - съязвил он. - Обойдемся нашей мухолов-
кой-сачком.
Папа был в таком ужасе от грозящей траты денег, что в этот вечер сам
стал выгонять из кухни мух; обычно это делала Лина. В одной рубашке,
держа в руках мухоловку, развевающуюся над его головой, он бегал по кух-
не, пугая несчастных мух, которые расселись на потолке и как раз собра-
лись спать. На дровяном же ларе сидели страшно довольные Эмиль с Идой и
смотрели во все глаза на папу. Ну и веселое представление он устроил!
Мама тоже смотрела на папу, но вид у нее был невеселый. Почему ей нельзя
купить липучки? Ведь все женщины в Леннеберге уже обзавелись ими, купили
себе сколько надо!
Папа Эмиля, увидев ее угрюмое лицо, приостановил на миг свои прыжки.
- До чего ж ты все-таки чудная. Альма! - сказал он. - Вынь да положь
тебе сейчас же все самое дорогое да модное! Счастье, что в этом доме
есть хоть один человек, у которого хватает смекалки беречь денежки!
А потом добавил как бы в шутку:
- Более ловкого и более дешевого ловца мух, нежели нижеподписавшийся
Антон Свенссон, тебе никогда не найти! Ты посмотри, как замечательно я
это делаю!
Он помчался по кухне, размахивая мухоловкой, так что испуганные нас-
мерть мухи, жужжа, разлетелись во все стороны. Ясное дело, несколько мух
попалось в мухоловку, но не очень много. Мама Эмиля, презрительно фырк-
нув, вышла из кухни и уселась на крыльцо сеней, чтобы остыть. Такой
спектакль она больше смотреть не желала!
Папа между тем носился по кухне со своей мухоловкой и не сдавался до
тех пор, пока не ударился большим пальцем о дровяной ларь. Тогда-то ему
и расхотелось ловить мух.
- Гм, а кстати, пора нам ложиться спать! - сказал он. - Самое время!
Мухи думали абсолютно то же самое и спокойно расселись снова по своим
местам в щелях потолка.
И все-таки папа твердо решил: липучек в его доме не будет! Мама Эмиля
каждый день ахала да охала из-за мух, но не думайте, что это его трога-
ло.
- Ну тебя с твоими липучками! - говорил он маме. - Начни только швы-
ряться деньгами и покупать что попало, - этак мы по миру пойдем! И кон-
чится все для нас нищенским посохом!
Нищенским посохом! Ничего ужасней этого Эмиль в жизни своей не слы-
хал! Нищенский посох - это, наверно, палка, на которую опирались обни-
щавшие люди в прежние времена, когда они таскались по всей округе и поп-
рошайничали. Подумать только, а что, если в один прекрасный день он уви-
дит, как его мама и папа с посохом в руках бродят по усадьбам в Ленне-
берге, выпрашивая кусок хлеба? Да, в таком случае ему и маленькой Иде
тоже придется, конечно, нищенствовать вместе с ними! А все из-за того,
что мама растратила их деньги на липучки!
Эмиль стал подготавливать маленькую Иду к тому, что их ожидает.
- Но я смогу вырезать тебе маленький нищенский посох! - сказал он ей
в утешение.
Ида громко заревела. Ясно, что она не хотела никаких нищенских посо-
хов, и Эмилю стало ее жалко.
- Не плачь, - сказал он. - Я уж как-нибудь все улажу!
Эмиль долго не спал в тот вечер и без конца раздумывал.
- Уж кто горазд на выдумки, так это Эмиль! Такого головастого и хит-
рющего парня во всем мире не найдешь! - говаривал обычно Альфред, и это
была истинная правда.
И вот теперь Эмиль лежал в своей кроватке и думал изо всех сил - так,
что у него раскалывалась голова.
"Во-первых, жалко маму, ведь ей так и не видать этих липучек. Во-вто-
рых, она все равно их купит рано или поздно, уж я-то знаю. И тогда будет
жалко папу, которому придется побираться с нищенским посохом в руках.
Но, - подумал он, - если все равно придется побираться, то ведь мне луч-
ше было б, к примеру, взяться за нищенский посох уже теперь и выклянчить
денег, чтобы купить липучки до того, как мы обнищаем. Да, смотри-ка,
стоит только пораскинуть мозгами, как все устраивается. Так я и знал! "
На другой день Эмиль забрался в заросли орешника на коровьем выгоне и
принес оттуда подходящую ветку. Из нее он вырезал себе в столярной один
из самых красивых на свете нищенских посохов. Вообще-то Эмиль умел обра-
щаться с поделочным ножом так, что любо-дорого смотреть! Да, потому что
после каждой озорной проделки он вырезал одного деревянного человечка за
другим. У него на полке в столярной скопилось их уже 324. Вот и нищенс-
кий посох был сработан рукой мастера - сразу видно. Эмиль украсил весь
посох разными вензелями и тонкими завитушками, а как раз посреди завиту-
шек он вырезал так красиво: "НИЩЕНСКИЙ ПОСОХ ЭМИЛЯ СВЕНССОНА". Попрошай-
ничать с таким посохом - одно удовольствие.
Но, конечно, все в Леннеберге знали Эмиля как облупленного - все его
выходки и проделки. Поэтому он понимал, что ни один человек во всем при-
ходе ему и гроша ломаного не даст.
"Но вот если они не узнают меня, тогда, может... - думал он. - Мне
надо чуточку измениться!.. "
На другой день было воскресенье, и Эмиль решил, что вот сегодня все и
произойдет. Его мама, и папа, и маленькая Ида поехали в церковь, Альфред
спал в людской, а Лина сидела на крыльце и настырно распевала во все
горло, чтобы заставить его проснуться:
Зачем завлек мое младое сердце,
Зачем меня заставил полюбить?
Зачем меня ты разлюбил так быстро,
Зачем, зачем покинул ты меня?
А Эмиль тем временем оставался один в горнице. Он сразу же начал пе-
реодеваться, чтобы превратиться в нищего ребенка. Это ему прекрасно уда-
лось. Он сам чуть не заплакал, когда увидел себя в зеркале в отцовской
шляпе с широкими, опущенными вниз полями, прикрывавшими ему глаза, и в
старом отцовском пиджаке, волочившемся чуть ли не по полу. Из-под пиджа-
ка высовывались голые грязные мальчишеские ноги. И таким же черным от
сажи было его лицо, словно у него в разнесчастной его бедности не хвата-
ло средств даже на то, чтобы купить мыло и умыться. Такого душераздираю-
ще нищего ребенка в Леннеберге никогда прежде не видывали, уж это точно,
и Эмиль сказал осуждающе:
- Тот, кто не подаст мне такую милостыню, чтоб ее хватило хотя бы на
одну липучку, тот - просто скотина, да еще к тому же и бессердечная!
Но разве можно надеяться на этих скупердяев из Леннеберги? И Эмиль
надумал начать с пасторской усадьбы. Он точно знал, что жена пастора до-
ма. Пастор был в это время в церкви и читал проповедь, а его домочадцы
тоже должны были отправиться туда, хотят они того или нет. Но все в при-
ходе, и Эмиль в том числе, знали, что жена пастора с места двинуться не
может, так как у нее болит нога.
"Она добрая и к тому же еще плоховато видит, - подумал Эмиль. - Ника-
кого риска, что она меня узнает".
В это прекрасное воскресное утро жена пастора сидела под высокой ря-
биной на пасторском дворе и скучала. Ее больная нога лежала на скамееч-
ке, а рядом, на маленьком столике, стояли сок и булочки. Она страшно ус-
тала сидеть без дела. И поэтому очень оживилась, увидев маленького маль-
чика, который как раз входил в калитку с нищенским посохом в руках. Ах,
как ужасно живется этим несчастным нищим детям! И как они одеты! К этому
ребенку надо быть подобрее!
Эмиль остановился на почтительном расстоянии от пасторши и запел:
Я нищ и гол, я бос и наг,
Но весел я всегда...
Это была прекрасная и благочестивая песня, которую Эмиль выучил в
воскресной школе. И когда он спел ее целиком, у жены пастора в глазах
стояли слезы.
- Подойди ко мне, дружок, - сказала она. - Тебе в самом деле живется
так трудно?
- Да, могу поклясться! - ответил Эмиль.
- Дома у вас, верно, нищета? Есть ли у вас какая-нибудь еда?
Эмиль покачал головой.
- Не-а... большей частью мухи!
- Вы едите мух?! - в ужасе вскричала пасторша.
- Не-а... пока еще нет, - чистосердечно признался Эмиль. - Но, может,
и придется еще их есть!
Раньше ему это и в голову не приходило, но Эмиль с необычайной лег-
костью мог внушить себе любую дурость. И в самом деле, кто знает, что
приходится есть несчастному нищему ребенку?! Теперь и у Эмиля на глазах
выступили слезы.
"Этот мальчишка битком набит всякими выдумками и дурацкими проделка-
ми!" - не раз говаривала Лина. И она была права. Потому что в эту мину-
ту, стоя на пасторском дворе, Эмиль совершенно явственно ощущал себя
несчастным нищим ребенком, которому вскоре придется есть мух. И от одной
мысли об этом он громко заревел.
- Милое, дорогое дитя! - сказала пасторша, и не успел Эмиль досыта
нареветься, как она сунула ему в кулачок двухкроновую монету.
Две кроны! Это же целых двадцать липучек! Теперь-то он мог выбросить
нищенский посох! И он тут же отшвырнул его прочь.
По доброте сердечной пасторша также предложила Эмилю сок и булочки -
на дорожку, как говорят.
- Вкусно? - спросила она.
- Куда лучше, чем мухи, это уж точно! - ответил Эмиль.
Назавтра он отправился в леннебергскую лавку и накупил целых двадцать
липучек. На обратном пути он от радости весело подпрыгивал на бегу. Ка-
кая гигантская неожиданность для мамы с папой, и уж ничуть не меньше для
мух!
Везло ему, этому Эмилю! Как раз в тот самый день родители его были
приглашены на пир в другом конце прихода и должны были вернуться домой
только поздно вечером.
"Ну, теперь-то я успею! - подумал Эмиль. - Только сперва надо, чтобы
все эти типы заснули. Ну, Лина, да Ида, да еще целый рой мух! "
К счастью, все они были уже по-вечернему сонными. Вскоре на своем ку-
хонном диване уснула Лина, в своей кроватке в детской - маленькая Ида, а
в своих щелях на потолке - мухи.
Тут Эмиль принялся за работу. В кухне была тьма кромешная, но он за-
жег керосиновую лампу над столом. Лина храпела во сне и ничего не заме-
чала. Так что Эмиль мог спокойно заниматься чем ему вздумается.
Сначала он натянул целую сеть веревок по всей кухне на достаточной
высоте, а потом растеребил свой богатейший запас липучек.
"Что и говорить, клейкая работенка да липкая, - подумал он, доставая
липучки из тесных коробочек и развешивая их на веревках. - А вообще -
это пустяки, лишь бы все получилось так, как я задумал".
Так все и получилось на самом деле. Когда Эмиль управился со своей
работой, вся кухня напоминала колонный зал, где колоннами были свившиеся
липучки. Да, да, здесь стало куда лучше, чем в любой другой кухне в Лен-
неберге, где висела всего-навсего одна жалкая липучка, которой ловили
мух! Ну теперь-то уж каттхультовские мухи все до единой будут обмануты
сразу, одним махом. Когда мухи проснутся завтра рано утром, они по прос-
тоте своей подумают, что все это бурое, клейкое, развешанное на длинных
веревках по всей кухне, - гигантский завтрак, который приготовили только
для них. И не успеют они сообразить, какие они дуры, как все до единой
будут беспощадно пригвождены к липучкам. "Ясное дело, их даже немножко
жалко, - думал Эмиль, - но ведь никто не звал их в Каттхульт, так что
пусть пеняют на себя". И Эмиль ликовал, представляя, как обрадуется ма-
ма. Папа, верно, тоже будет доволен, раз у них в Каттхульте теперь
столько липучек, да еще совершенно бесплатно. Ведь он не заплатил за них
ни одного эре, да и по миру с нищенским посохом ему идти тоже не придет-
ся.
Эмиль погасил лампу и лег в постель, радостный, в предвкушении нового
дня. Завтра, рано утром, когда его мама и папа выйдут на кухню выпить
чашечку кофе, над Каттхультом разнесутся ликующие крики, уж это точно!
Да, тут на самом деле послышались крики, и это глубокой темной ночью!
Но крики эти вовсе не были ликующими. Сначала раздался такой страшный
вопль, что дом содрогнулся. Это произошло в тот миг, когда папа Эмиля
запутался в первой же клейкой ленте, на которую наткнулся. А потом раз-
дался еще более ужасающий вопль, когда он, пытаясь сорвать с себя первую
клейкую ленту, почувствовал, как вторая, словно змея, обвила его шею.
Затем послышались душераздирающие крики мамы Эмиля и Лины, когда они
рванулись к папе, чтобы помочь ему, а вместо этого липучки приклеились к
их волосам, залепили им глаза и заодно еще разные другие места. И тогда
громко, на весь дом, перекрывая жалобные возгласы женщин, раздался дикий
крик папы:
- Э-э-э-миль!
Ну, а что было с Эмилем? Он уже спал! И вообще вскоре на катт-
хультовской кухне воцарилась тишина. Ведь вся эта троица, которая сража-
лась там в темноте с клейкими лентами, теперь окончательно запуталась в
них и уже больше не кричала. Папа, мама и Лина молча и ожесточенно боро-
лись за то, чтобы высвободиться из липких пут.
- Ну кому бы пришло в голову, что они вздумают сунуться на кухню пос-
реди ночи! - возмущался Эмиль.
Это было, когда он на другой день рассказывал обо всем Альфреду.
Эмиль как раз вернулся домой из пасторской усадьбы, куда отвел его за
руку отец, чтобы он вернул обратно две кроны и попросил прощения за то,
что обманул пасторшу.
- Но разве вы, фру пасторша, не могли вычислить, что это непременно
должен был быть только Эмиль и никто другой? - спросил папа Эмиля.
- Нет, мы поняли это лишь когда нашли нищенский посох, - ответила
пасторша - эта добрая душа - и ласково улыбнулась.
- Хочешь получить свой посох обратно? - спросил Эмиля пастор.
Но мальчик покачал головой.
- Тогда мы сохраним эту безделицу на память о тебе, - сказал пастор и
тоже ласково улыбнулся.
К тому времени, когда Эмиль с папой вернулись домой, мама сожгла все
клейкие ленты до одной. А все каттхультовские мухи по-прежнему радостно
и назойливо жужжали у нее под носом: ни одна из них ничуть не пострада-
ла.
- Ты прав, Антон, - призналась мама Эмиля. - Не надо было нам никаких
липучек. Вообще-то, если разобраться, то именно так и мучают животных.
Да, уж я-то знаю, каково это, когда накрепко приклеиваешься к липучке.
Но вот в Каттхульте настало время обеда.
Все собрались вокруг стола, и мухи тоже. Эмиль с огромным аппетитом
уплетал брюквенное пюре, а остаток дня просидел в столярной, вырезая
своего триста двадцать пятого деревянного старичка.
Один день сменялся другим, лето кончилось, и наконец настала зима.
Мухи исчезли. Но Эмиль остался и со свежими силами совершал все новые и
новые проделки. Недаром говорила Лина:
- Что летом, что зимой у нашего Эмиля на уме одни проказы!
"НЕЧЕГО ЖАДНИЧАТЬ!" - ЗАЯВИЛ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ
На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль - ну да, ты
знаешь его, - в воскресенье после Рождества был пир, и приглашены были
все жители Леннеберги - от мала до велика. Матушка Альма, мама Эмиля,
славилась своими вкусными блюдами. Даже пастор и пасторша охотно бывали
на пирах в Каттхульте. Не говоря уж об учительнице, которая была просто
сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее. Ведь это куда ве-
селее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.
Да, снега в тот день выпало много. Альфред, каттхультовский работник,
все утро проездил на снегоочистителе, а Лина, служанка в Каттхульте,
тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слиш-
ком много снега.
Услыхав звон колокольчиков, Эмиль и его маленькая сестренка Ида бро-
сились к окну кухни. Уже начали подъезжать на своих санях гости. Только
учительница прикатила на финских санках, потому что у нее не было ни
собственных саней, ни лошади. Но она все же радовалась, как жаворонок,
это было видно издалека.
- Сдается мне, будет весело, - сказала маленькая Ида.
Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, пог-
ладил ее по головке.
- Да, будем надеяться, - сказал он. - Еще бы не весело, ведь все эти
пиры влетают нам в копеечку!
- В копеечку! Ничего не поделаешь, - сказала мама Эмиля. - Нас ведь
всюду приглашают, так что теперь - наш черед.
И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир. И во
многом - благодаря учительнице. Она была молодая, жизнерадостная и страх
до чего находчивая. И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начи-
нался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока пода-
дут еду, учительница сказала:
- Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.
Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и не слыхивали.
Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:
- Поиграть в снежки? Это что еще за дурацкая затея?
Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег. Вот это жизнь
так жизнь, эх! За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые были
на пиру, - тоже очень оживившиеся. А учительница, в плаще и галошах, от-
важная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти во
двор.
- А что, никто из родителей не желает пойти с нами? - поинтересова-
лась она.
- Мы, верно, еще не совсем чокнутые, - ответил папа Эмиля.
Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все. Она тайком выбра-
лась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть
в снежки. И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.
Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу,
надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все сто-
роны снежки. Никогда еще ни одна служанка не вела себя так на пиру в
Леннеберге.
- Антон, - сказала мама Эмиля мужу. - Сейчас же пойди и приведи Лину.
Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.
Папа Эмиля, ворча, натянул сапоги. Разве можно допустить такое безоб-
разие, когда сам Антон Свенссон, церковный служка, устраивает пир!
И он тоже вышел на заснеженный двор. Уже начало смеркаться, а легкий
снежок все продолжать падать. Никто не обратил на папу Эмиля ни малейше-
го внимания. Все только горланили и смеялись. А хуже всех вела себя Ли-
на. Ну и, понятно, Эмиль. Он швырялся снегом во все стороны, так что ка-
залось, будто вьюга метет. Внезапно он так сильно и метко запустил снеж-
ком в окошко овчарни, что раздался страшный звон: стекло разлетелось на
мелкие осколки.
- Э-э-э-миль! - закричал тут же его папа.
Но Эмиль ничего не видел и не слышал.
И тут вдруг папа тоже получил сильный и меткий удар. Это невозможно
себе даже представить: снежок попал прямо в разинутый рот папы Эмиля. А
Эмиль этого даже не заметил.
До чего же жалко было церковного служку из Каттхульта! Он не мог
больше кричать на Эмиля и не мог призвать к ответу Лину, хотя и то, и
другое было крайне необходимо. Единственное, что мог выдавить из себя
папа, было:
- Эх-эх-эх!
Что ему, бедняге, делать? Учительница заметила его, когда он промчал-
ся мимо нее, и радостно закричала:
- Ой, как хорошо! Батюшка Антон тоже хочет поиграть с нами в снежки?!
Тогда совершенно обезумевший папа Эмиля быстро юркнул в столярную и
там попытался вытащить снежок изо рта. Но ничего не получилось! Снежок
застрял во рту, как пушечное ядро. Снежки-то Эмиль лепил крепкие!
"Ладно, буду стоять здесь как чучело, пока он не растает", - подумал
папа Эмиля, кипя от злости.
Но в это время мимо пробегал в снежной круговерти Эмиль, и он заметил
вдруг отца.
- А, папа! Почему ты тут стоишь? - спросил Эмиль.
- Эх-эх-эх, - прокряхтел его папа.
- Что с тобой? - удивился Эмиль. - Ты никак заболел?
Тут папа Эмиля, схватив сынишку за воротник, швырнул его в столярную.
И, издав последний кровожадный вопль: "Эх-эх-эх!" - он заложил дверь на
засов, оставив Эмиля один на один с самим собой - осознавать, что натво-
рил он на этот раз.
Папа же Эмиля, окончательно измученный залетевшим ему в рот снежком и
нуждаясь хоть в какой-нибудь помощи и утешении, пробрался окольным путем
на кухню.
Мама Эмиля стояла у плиты среди котелков и сковородок и готовила соус
для телячьего жаркого. А услыхав, что дверь за ее спиной отворилась,
она, конечно же, решила, что явилась Лина. Она повернула голову, чтобы
сказать служанке пару теплых слов. Но на пороге стояла вовсе не Лина.
Угадай, закричала ли мама Эмиля от ужаса, увидев в дверях привидение?
Да, ясное дело, это было привидение, с вытаращенными глазами и разинутой
пастью, в которой светилось что-то страшно белое! О, как безумно стонало
это привидение:
- Эх-эх-эх!
Мама Эмиля испугалась так, что вся тоже побелела. Но потом-то она
увидела, кто это! Это был ее Антон, и никто иной!
Он беспомощно тыкал пальцем в то, что торчало у него во рту. И когда
мама Эмиля поняла, что это - снежок, она разразилась диким хохотом.
- Старый ты дурень! Играть в снежки, как мальчишка! Совсем, что ли,
рехнулся?
Но в ответ раздалось лишь "Эх-эх-эх! ", звучавшее с такой угрозой,
что она не решилась больше вымолвить ни слова.
Между тем Эмиль сидел в столярной. Там было уже довольно темно, и он
не мог вырезать деревянного старичка, как он обычно делал после очеред-
ной проделки.
"Ничего, я вырежу его завтра!" - подумал он.
Эмиль оглядел всех своих старичков, которые теснились на полке. Их
было теперь уже несколько сотен, а новые появлялись один за другим по
мере того, как Эмиль совершал свои новые проделки.
Были такие люди, которые охотно купили бы некоторых его старичков.
Например, пастор. А одна богатая дама из Виммербю пыталась выторговать
всю его коллекцию. Но Эмиль не желал ничего продавать. К тому же Альфред
советовал ему сохранить своих старичков, пока Эмиль не станет взрослым.
- Подаришь их своим детям, если у тебя будут хоть какие ни на есть, -
посоветовал Альфред.
- Ясное дело, будут, это точно, - заверил его Эмиль.
Теперь, сидя в столярной, он страшно радовался своим старичкам. Но
вдруг неожиданно явилась маленькая Ида и выпустила его на свободу.
- Пора обедать, - сказала маленькая Ида.
Да, и вправду, пора обедать! Пора наесться до посинения. Сначала гос-
тей ожидал огромный шведский стол со множеством сортов селедки и колбас,
солений и варений, и омлетов, и прочих лакомых блюд. Затем телячье жар-
кое с картофелем и сливочным соусом, а под конец сырная лепешка с вишне-
вым вареньем и взбитыми сливками.
Первой на всех пирах накладывала себе еду жена пастора. Так поступила
она и на этот раз. А затем уже другие леннебержцы налетели на стол, как
стая голодных ворон.
Все ели и ели без конца, ели так, что можно было задохнуться или лоп-
нуть. А потом они просто сидели за столом, отяжелевшие и неподвижные,
почти не в состоянии разговаривать друг с Другом.
Однако учительнице это было не по душе. Теперь ей захотелось, чтобы
все играли в разные игры.
- И никому не удастся улизнуть! - заявила она. - Все должны участво-
вать в игре!
Потому что это хорошо, когда родители играют со своими детьми. Да,
это, по правде говоря, просто необходимо, уверяла она.
И она в самом деле заставила всех плясать вокруг елки. Даже солидные
старики-крестьяне и толстые матушки-крестьянки бегали, согнувшись, вок-
руг елки и пели так, что просто гром гремел:
Виппен-типпен пек лепешки,
Пек лепешки я,
Собралась у нас в пекарне
Целая семья.
Мама Эмиля также отплясывала живо и в свое удовольствие. Потому что
раз уж так необходимо играть со своими детьми, она хотела, в самом деле,
сделать все, что в ее силах. Папа Эмиля не плясал. Но он стоял там и
смотрел на пляшущих, и вид у него был очень довольный. Частично оттого,
что он с помощью мамы Эмиля и небольшого количества теплой воды освобо-
дился от злосчастного снежка. А частично оттого, что гости его так радо-
вались и были так оживлены.
Но настоящее веселье было еще впереди. Потому что, когда все напляса-
лись вволю, учительница решила, что теперь, пока они отдыхают, им надо
играть сидя. Она знает одну такую игру - очень веселую, сказала учи-
тельница. Игра называлась: "Поеду в город и раздобуду себе женишка!" А
теперь все должны научиться, как играть в эту игру.
- Сядь сюда, Лина! - пригласила служанку учительница, показав на
стул, поставленный ею посреди горницы.
Лина не знала, что из этого получится, но уселась, хихикая, на стул,
как ей и велели.
И тогда учительница сказала:
- Теперь говори: "Поеду в город и раздобуду себе женишка! "
Лина еще громче захихикала, но послушно повторила эти слова. И пос-
мотрела на Альфреда, сидевшего в углу.
Тут Альфред поднялся.
- Пожалуй, надо мне сходить на скотный двор, посмотреть, что там и
как, - произнес он.
И мигом, не успели оглянуться, как он уже скрылся за дверью, да, да!
Он боялся, что попадется! И все-таки он и не подозревал, какая это ко-
варная игра.
Учительница достала откуда-то старую меховую шапку и нахлобучила ее
Лине на глаза. Для того, чтобы Лина вообще ничего не видела.
- Итак, - сказала учительница, - ты была в городе и раздобыла себе
женишка!
И она показала пальцем на пастора. Подумать только, как она посмела!
- Это он? - спросила учительница.
- Откуда мне знать? - отчаянно прыснула со смеху Лина прямо в шапку.
- Ты должна сказать "да" или "нет", - рассердилась учительница. - Я
буду тыкать пальцем во всех этих господ подряд, и одному из них ты долж-
на сказать "да"!
Тут она показала пальцем на торпаря из Кроки.
- Это он? - спросила учительница.
И Лина тотчас же попалась на удочку и в неразумии своем сказала "да".
Тогда учительница стащила с нее шапку и сказала, что теперь Лина
должна подойти и поцеловать торпаря из Кроки.
- Никогда в жизни! - заявила Лина.
- Тогда тебе придется заплатить штраф в десять эре, чтобы откупиться,
- возразила учительница. - Такая уж это игра!
Но папе Эмиля игра пришлась не по вкусу:
- Никогда ничего подобного не слышал! - возмутился он. - И это таким
вот дурацким фокусам обучают у вас в школе?!
Но все, кто был на пиру, сочли игру очень веселой. Теперь абсолютно
все до единого желали видеть, как Лина целует торпаря из Кроки. Да, да,
ведь у нее не было десятиэровой монетки, чтобы откупиться.
- Была не была, - решилась Лина и отпустила поцелуй с такой быстро-
той, что он никому не доставил радости, и меньше всех - торпарю из Кро-
ки.
Но в дальнейшем дело пошло куда лучше. Потому что началось то, что в
дальнейшем во все времена стало называться в округе "великий поцелуйный
пир в Каттхульте".
- Все должны участвовать в игре! - снова заявила учительница, и все
целовались и были счастливы. Но когда подошла очередь пастора, папа Эми-
ля аж весь затрясся, не слишком ли далеко зашла вся эта игра? А вооб-
ще-то пастору выпало на долю поцеловать маму Эмиля.
Но он всего-навсего взял ее руку и поцеловал так учтиво и благородно,
что мама Эмиля почувствовала себя чуть ли не королевой.
А потом меховую шапку нахлобучили на глаза торпарю из Кроки.
- Я поехал в город раздобыть себе невесту, - с глубокой надеждой и
ожиданием сказал он.
Но, стянув с себя шапку и увидев, что ему надо поцеловать пасторшу,
он решительно заявил:
- Ну уж нет, плачу сколько угодно, только чтоб откупиться!
Какие злые слова! Потому что даже самые-пресамые уродливые и чрезмер-
но толстые пасторши расстраиваются, если кто-нибудь так говорит.
Учительница, конечно, тоже расстроилась, когда торпарь из Кроки так
опозорил жену пастора. Но она попыталась сделать вид, что его попытка
откупиться пришлась весьма кстати.
- Понятно, милый батюшка из Кроки думает о бедняках из богадельни! -
нашлась учительница. - Надеюсь, что многие здесь заплатят штраф, и тогда
у нас будет немного денег на табачок и кофе для бедняков.
Больно дошлая была эта учительница!
Но игра продолжалась, и все, особенно молодые парни и девушки, были
страшно довольны ею.
Под конец настала очередь Эмиля нахлобучить на глаза шапку.
- Я поехал в город раздобыть себе невесту! - задорно сказал он.
Но когда учительница указала ему на нескольких девочек, а Эмиль
только и повторял все время "нет", она взяла да и указала ему на пастор-
шу.
- Это она? - спросила учительница.
- Да, вот эта как раз по мне! - ответил Эмиль.
Тут все начали громко хохотать, а когда Эмиль сорвал с себя шапку, он
понял - почему. Наверно, они думали: "Это ж надо рехнуться, ему в невес-
ты - пасторшу, нет, это слишком! " А вообще-то, может, они думали, что
пасторша вообще уже никому в невесты не годится. Наверное, она и сама
так думала, поскольку лицо у нее было багрово-красное, а вид такой, буд-
то ей стыдно.
- Вон оно как... - протянул Эмиль.
Он медленно подошел к пасторше и стал прямо перед ней; видно было,
что он чуть колеблется. А гости так и покатывались с хохоту, им было
жутко смешно. Но никто бы не сказал, что пасторше это пришлось по душе,
да и пастору тоже.
- Бедный Эмиль! - пожалела мальчика жена пастора. - Разве у тебя нет
десяти эре, чтобы откупиться от меня?
- Ясное дело, есть! - заявил Эмиль. - Но я и не подумаю откупаться!
И мигом вскарабкался на колени к пасторше.
Тут все даже икнули от удивления: что это с мальчишкой, никак чокнул-
ся?
Но Эмиль сидел как ни в чем не бывало. Он ласково посмотрел пасторше
в глаза, а потом вдруг обнял ее за шею и крепко поцеловал восемь раз
подряд.
Тут снова раздался взрыв хохота - еще громче, чем прежде. Но Эмиль
спокойно сполз с колен пасторши - он нацеловался всласть.
- Нечего жадничать! - заявил он. - Раз у меня теперь есть невеста,
значит, есть! Никуда не денется!
- Хи-хи-хи! - надрывался торпарь из Кроки, хлопая себя по коленям. Да
и все гости до единого хохотали просто неудержимо. Ну уж этот Эмиль, по-
думать только, устроить представление с самой пасторшей! Хотя, конечно,
получилось страшно весело! Так думали абсолютно все.
Но папа Эмиля очень разозлился: ведь никому не дозволено так вести
себя у него на пиру!
- А ну замолчите! - приказал он. - Нечего смеяться!
И положил свою грубую ручищу на головку Эмиля:
- А это ты вроде по любви сделал, Эмиль! Ты - хороший мальчик...
иногда.
- Конечно, он хороший! - поддержала папу Эмиля пасторша. - Самый луч-
ший во всей Леннеберге!
Лицо Эмиля озарила улыбка. Он так радовался, что готов был подпрыг-
нуть до потолка. И вовсе не потому, что его похвалила пасторша. А пото-
му, что так сказал о нем его папа. Подумать только, его папа считает,
что он - Эмиль - хороший! Подумать только, он считает так, - пусть хоть
один раз в жизни!
Но настал вечер, было уже поздно. Пир подошел к концу, а пастор затя-
нул обычный свой псалом, тот, который всегда пели в Леннеберге, когда
пора было разъезжаться по домам.
От нас уходит светлый день,
К нам не вернется он... - благоговейно запели гости; теперь все они
наигрались до изнеможения.
И еще на этом самом пиру они придумали пословицу, которая потом дол-
гое время повторялась в Леннеберге:
""Нечего жадничать!" - заявил Эмиль, когда целовал пасторшу".
Пурга кончилась. И когда сани одни за другими, звеня колокольчиками,
спускались вниз с каттхультовских горок, стоял ясный, красивый зимний
вечер, а дорога была хорошая и накатанная. Альфред с Эмилем, стоя на ко-
нюшенной горке, смотрели, как все гости отправляются в путь, а последни-
ми - пастор с пасторшей.
- Как-то немного непривычно мне целовать пасторш, - задумчиво произ-
нес Эмиль. - Но раз дело сделано - значит, сделано!
- Целых восемь раз! - восхитился Альфред. - Разве нужно было столько?
Эмиль в раздумье глянул вверх, на звезды. Нынешним вечером они так
ярко сияли над Каттхультом!
- Кто знает, - сказал он под конец, - может, мне больше никогда в
жизни не придется целовать ни одну пасторшу! А надо попробовать все, что
только есть на свете!
- Да, может статься, так оно и будет, - согласился Альфред.
На другое утро Эмиль отправился в столярную, чтобы вырезать деревян-
ного старичка, которого не успел сделать вчера вечером. Теперь он при-
нялся за работу. И ему показалось, что старичок получился очень хороший.
Ну просто вылитая пасторша!
Эмиль оглядел своих деревянных старичков. Ведь он так радовался им! И
он вспомнил, что сказал ему однажды Альфред. О детях, которые, может, у
него когда-нибудь будут. Поэтому он взял обрезок доски среднего размера
и гладко-гладко обстругал ее. Затем он крепко прибил ее к стенке над
полкой с деревянными старичками.
"Она будет висеть тут до скончания мира", - подумал он.
И столярным карандашом начертал на доске свою волю:
МОИ ДОРОГИЕ ДЕТИ!
ЭТИХ СТАРИЧКОВ
ВЫ МОЖЕТЕ ОСТАВИТЬ СЕБЕ
НА ПАМЯТЬ
О ВАШЕМ ОТЦЕ
ЭМИЛЕ СВЕНССОНЕ.
КАТТХУЛЬТ,
ЛЕННЕБЕРГА.
1. Муниципалитет - выборный орган местного самоуправления.
2. Крона - денежная единица в Швеции и некоторых других странах.
3. Пальты - шведское национальное блюдо.
4. Эре (швед.) - мелкая монета, грош.
5. Фрекен (швед.) - барышня, девушка.
6. Фру (швед.) - госпожа.
7. Резак (спец.) - нож для резьбы по дереву.
8. Викинг - древнескандинавский воин, морской разбойник.
9. Шоттис - шведский народный танец.
10. Рождество отмечается в Швеции 25 декабря.
11. Карда (нем.) - щетка с рядами стальных игл. Употребляется для
расчесывания шерсти, хлопковых волокон и для очистки их от сорных приме-
сей.
12. Помпа - насос.
13. "Жизнь животных" (1863 - 1869) - книга известного немецкого зоо-
лога Альфреда Брема (1829 - 1884).
14. Катехизис - начальный курс христианского богословия, написанный в
форме вопросов и ответов.
15. Куща - здесь: сень, зелень.
16. Тор - бог грома, Фрейя - богиня любви.
17. Миля - путевая мера длины, различная в разных государствах.
Шведская миля - 10 км.
Last-modified: Tue, 15 Jun 1999 04:02:49 GMT