ернуться,
впился бесстыжим взглядом в красавицу бедуинку. На  беду, ее  муж  развел за
скалой огонь и, сидя на корточках, готовил пищу. Увидав погонщика верблюдов,
который  приближался, пожирая глазами наготу его жены, он бросился  к  нему,
прихватив пару горящих углей, которые  погасил в глазах погонщика...  С того
самого дня  несчастный  Элиаким  обратился  к  псалмам  и  песням,  ходил по
тавернам  и домам  Иерусалима  с лютней,  то прославляя  милость  Божью,  то
воспевая  наготу  женщины,  и, получив за то  кусок черствого хлеба,  горсть
фиников и пару маслин, отправлялся дальше.
     Он настроил лютню, прочистил горло, вытянул шею  и затянул свой любимый
псалом:  "Помилуй меня, Боже,  чрез великое  милосердие  Твое и  чрез обилие
сострадания Твоего прости мои прегрешения..." Тут появился  хозяин таверны с
кувшином вина и стаканами. Услыхав псалом, он пришел в ярость и завопил:
     -- Хватит!  Хватит!  Ты тоже  прожужжал мне  уши. Заладил одно и то же:
"Помилуй... Помилуй..."  Чтоб  ты  пропал!  Это я  согрешил,  что ли?  Это я
пялился на чужих жен, когда они совершают омовение? Бог дал нам глаза, чтобы
мы ничего не видели, -- разве ты этого  до сих пор не понял? Стало быть, так
тебе и надо. А теперь, давай-ка, убирайся отсюда!
     Слепой  снова взял  посох, зажал  лютню  под мышкой и,  не  проронив ни
слова, потащился прочь.
     --  "Помилуй  меня,  Боже...  Помилуй  меня,  Боже..."  --  раздраженно
продребезжал  хозяин  таверны. -- Давид  наслаждался  созерцанием чужих жен,
этот вот слепой
     человечишка наслаждался созерцанием чужих жен, а страдать за это должны
мы... Нет уж, брат!
     Он наполнил стаканы вином, и все выпили. Затем налил вина в свой стакан
и выпил уже сам.
     -- Пойду  поставлю для вас в печку баранью головку. Отменнейшая закуска
-- пальчики оближешь!
     С  этими  словами Симон проворно  выскочил  во  двор,  где стояла им же
сооруженная  небольшая печь, принес  веток и виноградных лоз, развел  огонь,
сунул  внутрь на сковороде баранью  голову и вернулся к  гостям -- жизнь его
была немыслима без вина и болтовни.
     Настроение у гостей было, однако,  нерадостным. Сгрудившись у огня, они
вперили  взгляд в  дверь и сидели,  словно  на раскаленных углях,  порываясь
уйти.  Чуть  слышно  перебросились между собой несколькими словами и  тут же
умолкли. Иуда поднялся и стал у двери: ему было противно видеть этих трусов,
потерявших со страху голову. Как  спешили они  от Иордана до Иерусалима, как
ввалились в эту таверну  на  окраине города с сердцем,  готовым выскочить из
груди! А теперь сидят,  словно зайцы, прижав уши к  спине, дрожат и пятки  у
них уже чешутся,  чтобы снова дать  стрекача... Да  пропадите  вы  пропадом,
молодцы  галилейские! Благодарю  тебя, Боже Израиля,  что не  сотворил  меня
таким, как эти морды! Я родился в пустыне и создан не из мягкой  галилейской
земли,  но из  бедуинского гранита! Все вы ластились к  нему, давая клятвы и
поцелуи, а теперь  уповаете только на  ноги, спасая собственную шкуру, я же,
дикарь с  волосами зловещего цвета,  головорез, не покину  его и  буду ждать
здесь, пока он не возвратится из  Иорданской пустыни, узнаю, что он принес с
собой, а тогда уже и приму решение, потому  что я  не дрожу за  свою шкуру и
единственное, что меня тревожит, -- это страдания Израиля!
     Услыхав в глубине таверны приглушенную перепалку, он обернулся.
     --  А  я  говорю,  надо  возвращаться  в  Галилею  --  там  мы будем  в
безопасности. Вспомните наше озеро, ребята! -- говорил, вздыхая, Петр.
     Он видел, как его зеленая лодка покачивается на голубой волне, и сердце
его трепетало. Видел гальку, олеандры, наполненные рыбой сети, и на глазах у
него выступили слезы.
     -- Пошли отсюда, ребята! -- сказал Петр. -- Пошли!
     --  Мы  дали  слово ожидать его в этой таверне. Это дело нашей чести --
сдержать  слово,  --  сказал Иаков.--  Поручим  Кнреняняну  устроить  все  и
переговорить с ним, если он явится.
     -- Нет! Нет! -- возразил Андрей.  -- Разве мы можем оставить его одного
в атом свирепом городе? Подождем его здесь.
     -- А я говорю, надо возвращаться в Галилею, -- упрямо повторил Петр.
     -- Братья!  --  сказал  Иоанн,  умоляюще  прикасаясь  к  рукам и плечам
товарищей. -- Братья, вспомните последние слова Крестителя. Протянув  руку к
мечу палача, он  воскликнул: "Иисусе  Назаретяннн, оставь пустыню, я  ухожу.
Приди к людям! Приди, не оставляй людей сиротами!" Эти слова полны глубокого
смысла,  друзья.  Да простит меня  Бог,  если яскажу нечто святотатственное,
но...
     <i>У</i> него прервалось дыхание. Андрей схватил Иоанна за руку.
     -- Говори, Иоанн! Какое страшное подозрение мучит тебя в тайне от нас?
     -- ...но что, если наш Учитель есть... Он запнулся.
     -- Кто?'
     Голос Иоанна прозвучал тихо, словно он задыхался, исполненный ужаса:
     -- ...Мессия!
     Все вскочили. Мессия?!  Столько времени провели они рядом  с ним  и  ни
разу не  подумали об  этом?! Вначале  его приняли  за  доброго человека,  за
святого,  несущего  людям любовь, затем -- за пророка, но не свирепого,  как
древние пророки, а радостного и  спокойного --  он низводил на землю Царство
Небесное,  которое есть доброта и  справедливость. Непреклонного  прадавнего
Бога Израиля Иегову он называл  Отцом, и, едва лишь называл  Его  Отцом, Тот
сразу же становился  мягче и все мы  становились детьми Его... И вот теперь,
что  за  слово сорвалось из  уст  Иоанна! Мессия!  Ведь  это  значит --  меч
Давидов,  мировое  владычество  Израиля,  война!  А  они,  ученики,  первыми
последовавшие за ним,  -- великие властители, тетрархи  и патриархи, стоящие
вкруг  престола  его! А  то ведь  зачем  на небесах  Бога окружают ангелы  и
архангелы? Равным образом и  они суть на земле владыки народов и  патриархи.
Глаза у них заблестели.
     -- Беру  свои слова назад, ребята, -- сказал Петр и густо покраснел. --
Я никогда не покину его!
     - И я! И я! И я!
     Иуда гневно сплюнул и ударил кулаком по дверному косяку.
     --  Эх,  добрые  молодцы!  --  вскричал  он.  -- Пока  вы считали,  его
немощным,  то думали только о том,  как  бы смотаться. А теперь, едва учуяли
его величие, так -- "никогда не покину  его!"  Да все вы  в один  прекрасный
день выдадите его с руками и ногами и -- запомните  хорошенько! -- только я,
один только я не предам его. Симон Киренянин да будет тому свидетелем!
     Хозяин  таверны,  который  все слышал  и  посмеивался  в обвислые  усы,
подмигнул Иуде:
     -- Ну и морды! А еще хотят мир спасать!
     Тут его ноздри учуяли доносившийся из печи запах.
     --  Головка подгорает! -- завопил  Симон и одним  прыжком  очутился  во
дворе. Товарищи в замешательстве переглянулись.
     -- Вот почему Креститель, увидав его, так и застыл на месте! --  сказал
Петр, ударив себя по лбу. Волнение охватило их, воображение их разыгралось.
     -- А помните голубя, появившегося у него над головой, когда он принимал
крещение?
     -- Это был не голубь, а молния.
     -- Нет! Нет! Голубь! Он еще ворковал.
     -- Не ворковал, а говорил. Я собственными ушами  слышал, как он сказал:
"Святой! Святой! Святой!"
     -- Это был Святой Дух! -- сказал Петр, перед глазами  которого мелькали
золотые крылья. -- Святой Дух снизошел с небес, и все мы замерли -- разве не
помните? Я хотел было подойти ближе, но нога моя онемела --  не  шевельнуть!
Попробовал  закричать,  но губы не повиновались  мне.  Ветер улегся, камыши,
река, люди,  птицы --  все, все окаменело от ужаса, и только рука Крестителя
медленно двигалась, совершая крещение...
     -- Ничего я не видел,  ничего не слышал! -- раздраженно сказал Иуда. --
Ваши глаза и уши захмелели.
     --  Ты не  видел, потому  что не желал видеть, рыжебородый! --  отрезал
Петр.
     --   А  ты  видел,  потому  что  желал  видеть,  всклокоченная  борода!
Захотелось  тебе увидеть  Святой Дух,  ты и увидел Святой Дух. А  теперь еще
заставляешь  увидеть  Его  и этих  вот  взбалмошных,  вводя их в собственное
заблуждение!
     Иаков  до сих пор  только  слушал,  не говоря ни  слова. Грыз  ногти  и
молчал. Но тут он не выдержал:
     --  Прекратите! Не  будем путать огонь  с кремнем, а лучше  поразмыслим
хорошенько,  как было дело. Действительно ли Креститель  произнес эти слова,
перед тем  как ему отрубили голову? Мне это кажется  мало  вероятным. Прежде
всего: кто из нас был там и слышал это? И вот еще что: даже если эти слова и
возникли в мыслях Крестителя, он никогда не произнес бы их вслух, потому как
царь  проведал  бы  про  то и  послал  соглядатаев разузнать, кто таков этот
Иисус,  пребывающий в пустыне,  а  затем  схватил бы его и  тоже отрубил ему
голову. Дважды два -- четыре,  как говорит мой почтенный батюшка. Так что не
предавайтесь пустым мечтаниям!
     -- А я  говорю, что  дважды два -- четырнадцать! -- разозлился Петр. --
Чтобы  там ни говорил  разум,  будь  он неладен!  Налей-ка,  Андрей, выпьем,
заглушим голос разума и вот тогда посмотрим!
     Какой-то верзила, со  складками  на  щеках, босой,  завернутый  в белую
простыню, со  связками  амулетов на  шее, ворвался в таверну,  приветствовал
собравшихся, приложив ладонь к груди, и воскликнул:
     -- Здравствуйте, братья! Я ухожу. Иду к Богу.  Может быть, передать ему
что от вас?
     И не дожидаясь ответа выскочил наружу и вбежал в соседний дом.
     Тут  вошел  хозяин  таверны  со  сковородкой  в  руках,  и  все  вокруг
наполнилось благоуханием.  Заметив  чудаковатого  верзилу, он  закричал  ему
велед:
     -- Скатертью дорога! Передавай привет! Еще один... -- Симон  засмеялся.
-- И вправду наступил  конец света: мир полон сумасшедших. Этому, видите ли,
Бог привиделся позавчера ночью, когда он шел по нужде, и  с той минуты разве
может он  оставаться на белом свете? Не желает принимать пищи: я, видите ли,
призван на  небо, там и поем. Вот и облачился в саван, ходит по домам, берет
поручения,  прощается  и  уходит...  Это  случается  с  теми,  кто  чересчур
приблизился к Богу. Смотрите, ребята, держитесь от Него подальше, говорю вам
это для вашего же блага,  --  я тоже молюсь Его Милости, но  только  издали.
Дайте-ка поставлю!
     Он поставил на середину стола сковороду  с дымящейся бараньей головкой.
Его губы, глаза, уши смеялись.
     -- Свежая головка! -- воскликнул .Симон. -- Иоанн Креститель! Пожалуйте
откушать!Иоанн почувствовал тошноту и отшатнулся. Андрей протянул было руку,
которая так и застыла в воздухе. Лежавшая на сковороде  головка смотрела  на
них - то на одною, ги на другого -- широки  раскрытыми неподвижными, мутными
глазами.
     --  Подлый  Симон! --  сказал  Петр. --  Ты намеренно  вызываешь у  нас
отвращение, чтобы мы не притронулись к  ней. Как теперь  вынуть из нее глаза
-- мое любимое лакомство?! Мне будет казаться, что я ем глаза Крестителя.
     Хозяин таверны расхохотался.
     -- Не  беспокойся, любезный  Петр, я сам  их съем.  Но перво-наперво --
язычок,  столько  радовавший меня  своей  болтовней:  "Покайтесь! Покайтесь!
Настал конец света!" Прежде тебе самому пришел конец, злополучный!
     С этими  словами  Симон вынул нож, отрезал язык и  мигом проглотил его.
Затем он выпил полный стакан вина и горделиво посмотрел на пару своих бочек.
     -- Ну, будет, ребята, жаль мне вас. Поговорим лучше о другом, чтобы  вы
забыли  о  голове  Крестителя  и могли  отведать  бараньей...  Итак, как  вы
думаете,  кто  нарисовал  эти  восхитительные метки,  которые  красуются  на
бочках, --  петуха и свинью? Я, собственной персоной, вот этими  руками... а
вы  как думали? А знаете, почему именно  петуха и свинью?  Откуда вам знать,
недотепы  галилейские!  Сейчас  я вам  это  растолкую,  чтобы просветить ваш
умишко!
     Петр смотрел,  как головка стынет, но все не решался протянуть  руку  и
вынуть из  нее глаза. Он непрестанно видел перед собой Крестителя: и  он вот
так же смотрел на людей глазами навыкате.
     -- Итак, послушайте, чтобы  просветился ваш умишко, -- продолжал хозяин
таверны. --  Когда  Бог сотворил  мир -- и  захотелось же Ему  этих  хлопот,
благословенному!  --  и  отмывал  руки  от  глины,  Он  кликнул,  чтобы  все
новосотворенное явилось  пред очи Его,  и  горделиво спросил:  "Эй, птички и
всякая прочая  живность,  как вам нравится сколоченный мною мир? Может быть,
найдете какой-нибудь изъян?" Все тут же принялись реветь,  мычать,  мяукать,
лаять,  блеять  и щебетать:  "Никакого! Никакого!  Никакого!"  "Примите  мое
благословение, -- сказал  Бог. --  И Я тоже -- клянусь верой! --  не  нахожу
никакого изъяна. Да здравствуют длани Мои!"
     -- Но  тут на глаза Ему попались петух и свинья, которые стояли опустив
головы и не проронив ни звука. "Эй, свинья, - воскликнул Бог, - - а ты, твое
превосходительство петух, вы почему молчите?! Может  быть, вам  не  нравится
сотворенный Мною мир? Неужто ему чего-то недостает?" Но те ни слова в ответ!
Их, видите  ли, научил Дьявол, шепнув им на ухо: "Скажите Ему вот что: "Миру
недостает стелющегося по земле корня. Из него произрастает виноград, который
нужно подавить,  поместить в бочку и  сделать  из  него вино". "Что молчите,
твари?"  --  снова  крикнул Бог,  занося  ручищу.  И  только тогда  эти двое
животных, которым  Дьявол придал  отваги, подняли  головы: "Что тут сказать,
Первотворец? Да здравствуют длани Твои, прекрасен Твой мир -- тьфу,  чтоб не
сглазить! --  но  ему недостает стелющегося  по  земле  корня,  из  которого
произрастает виноград:  его нужно подавить, поместить в бочку  и  сделать из
него вино". "Ах вот  как?!  Вот я вам сейчас покажу, мошенники!  -- вскричал
Бог, охваченный яростью. -- Вина вам  от Меня захотелось, пьянства, брани да
блевотины? Да произрастет  виноград!" Он засучил рукава, взял глины, вылепил
лозу, посадил  ее. "Да будет проклят всякий, кто перепьет!  -- изрек Бог. --
Да имеет он петушиные мозги и свиное рыло!"
     Все засмеялись,  забыли о Крестителе  и набросились на жареную головку.
Самым проворным оказался Иуда, который  в  два  счета вскрыл  череп и набрал
полную  пригоршню бараньего  мозга.  При виде  такого  разбоя хозяин таверны
перепугался. "Не оставят мне ни косточки", -- подумал он.
     -- Эй, ребята, ешьте и пейте  на здоровье, но не забывайте  и покойного
Иоанна Крестителя. Ох, бедная его головушка!
     Все так и застыли на месте с куском в руке. А Петр, который жевал глаз,
собираясь  проглотить  его,  чуть  было  не  подавился: проглотить глаз было
противно,  а выплюнуть  жалко. Что  было  делать? Только Иуда  не стеснялся.
Симон наполнил стаканы:
     -- Вечная ему память! Жаль его головушку. И за ваше здоровье, ребята!
     --  И  за  твое тоже, пройдоха! --  сказал  Петр, собрался  с  духом  и
проглотил глаз.
     -- Не беспокойся, мне-то бояться нечего,  -- ответил хозяин таверны. --
Я в дела Божьи не вмешиваюсь, а спасать  людей мне никогда бы  и в голову не
пришло! Я держу таверну, я не ангел и не архангел, как вы, -- от этого-то  я
избавлен - сказал он и схватил все, что осталось от головки.
     Петр открыл было  рот, но  тут  голос у  него  пропал: какой-то верзила
дикою вида,  с изрытым оспой  лицом, остановился у  двери и заглянул внутрь.
Товарищи забились в угол, а Петр спрятался за широкие плечи Иакова.
     -- Это Варавва! -- проворчал Иуда, сдвигая брови. -- Входи!
     Варавва  согнул  свою могучую шею, разглядел во мраке учеников,  и  его
свирепая образина язвительно усмехнулась:
     -- Привет, ягняткп! Я обшарил всю землю, чтобы вытащить вас из норы.
     Хозяин  таверны поднялся,  бормоча себе что-то под  нос,  и принес  ему
чашу.
     -- Тебя только не хватало, атаман Варавва, -- проворчал он.
     Его  брало зло, что  всякий  раз,  заглядывая в  таверну, тот напивался
допьяна и затевал  ссору  с проходившими мимо римскими  солдатами, а ему это
доставляло одни неприятности.
     -- Только не затевай снова своего обычного свинопетушения!
     -- Послушай-ка, до тех пор пока  неверные  попирают землю Израиля, я не
сдамся  -- даже мысль  такую  выбрось  из  головы!  Принеси  закуску,  шкура
негодная!
     Хозяин таверны подтолкнул к нему сковороду с костями.
     --  Жри, зубы  у тебя  собачьи, разгрызут и кости. Варавва одним  духом
осушил свою чашу, подкрутил усы и повернулся к ученикам.
     -- А где же добрый  пастырь, ягняткн? -- спросил он, и в глазах у  него
заиграли искры. -- <i>У</i> меня с ним старые счеты.
     --  Ты  захмелел,  прежде чем  выпил,  --  строго сказал Иуда.  -- Твои
славные деяния до сих пор доставляли нам одни только хлопоты. Довольно!
     -- Зачем он  тебе? -- без страха спросил Иоанн. -- Он святой человек и,
когда идет, смотрит себе под ноги, чтобы даже муравья не раздавить.
     -- "Даже муравья не раздавить" значит "бояться". Разве он мужчина?
     -- Он вырвал у тебя из лап Магдалину. Ты все фыркаешь на него, а ему до
тебя и дела нет, -- отважился и Иаков.
     -- Он оскорбил меня, -- прорычал Варавва, и в  глазах у него потемнело.
- Он оскорбил меня и заплатит за это?
     Но "тут Иуда схватил его  за плечо, отвел в сторону и тихо, но быстро и
гневно проговорил:
     --  Что  ты  здесь  околачиваешься?  Почему  ты оставил  горы  Галилеи?
Братство  там  выделило  тебе логово.  Здесь,  в  Иерусалиме,  распоряжаются
другие.
     -- Разве мы не сражаемся за свободу?  -- яростно возразил Варавва. -- Я
свободен и потому поступаю, как знаю.  Я тоже пришел  сюда  посмотреть,  что
представляет себя этот Креститель, который творил чудеса и посылал знамения.
А вдруг  он  и  есть Тот, кого  мы  ожидаем? Пришел наконец, чтобы встать во
главе и начать  расправу. Но я не успел: ему отрубили голову. Что скажешь об
этом ты, мой старшой Иуда?
     -- Скажу, чтобы ты встал, ушел отсюда и не совался в чужие дела.
     -- Ушел? Ты это  серьезно? Я пришел ради Крестителя и нападаю  на  след
Сына  Плотника.  Я столько времени  охочусь за ним, и вот  теперь, когда Бог
посылает мне его прямо в руки, уйти и оставить его?
     -- Уходи! --  властным  голосом  приказал  Иуда.  --  Это мое  дело. Не
распускай рук!
     --  Что ты  задумал? Братство желает  покончить  с  ним,  тебе  про  то
известно. Он римский наймит:  ему  платят,  чтобы  он  провозглашал  Царство
Небесное,  вводя в заблуждение народ, чтобы тот  не  видел, что  творится на
земле, не видел нашего рабства. А теперь ты... Что ты задумал?
     -- Ничего. Это моя забота. Уходи!
     Варавва  повернулся  и  напоследок бросил взгляд на  учеников,  которые
внимательно следили за их разговором.
     -- До скорой встречи, ягняткн! -- злобно крикнул Варавва. -- От Вараввы
так легко не отделаешься, мы еще поговорим!
     С этими словами он исчез у Давидовых врат.
     Хозяин таверны подмигнул Петру.
     -- Он дал ему указания, -- тихо сказал Симон. -- "Братство", видите ли!
За  убийство  одного  римлянина  будет  убито  десять  израильтян. Десять  и
пятнадцать. Имейте в виду, ребята! Он наклонился и прошептал Петру на ухо:
     --   Послушай-ка   вот   еще  что:   не  верьте  Иуде  Искариоту.  Они,
рыжебородые... Тут он умолк, потому что  рыжебородый снова занял свое, место
на скамье.
     Иоанн  обеспокоенно  поднялся, стал  у двери, посмотрел по сторонам, по
Учителя  нигде  не  было  видно. День уже начался, улицы  заполнил народ. За
Давидовыми вратами простиралась пустыня: щебень,  пепел,  ни одного зеленого
листочка.  Только кое-где возвышались  белые камни -- могильные памятники. В
воздухе стоял  смрад от трупов, собачьей и верблюжьей падали... Иоанну стало
страшно от этой дикости: все здесь было из  камня. Из камня --  образины, из
камня  --  сердца,  из камня  --  Бог, которому  здесь  поклоняются.  Где же
милосердный Бог-Отец, которого нес им Учитель?!  О, когда  же придет любимый
Учитель и они отправятся в Галилею!
     --  Пошли, братья! --  сказал Петр и поднялся, потеряв уже терпение. --
Он не придет!
     -- Я слышу, как он идет к нам... -- робко прошептал Иоанн.
     -- Где же ты услыхал его, духопровндец?  -- спросил Иаков,  --  ему  не
нравилось, что брату являются призраки, и он  тоже хотел уже возвратиться на
озеро к своим лодкам. -- Где ты услыхал его, скажи на милость?
     -- В сердце  моем, --  ответил  младший  брат.  -- Оно  предвидит,  оно
предчувствует...
     Иаков и Петр пожали плечами, но тут вмешался хозяин таверны.
     -- Парень прав,  --  сказал он. -- Нечего  пожимать плечами! Я  слышал,
будто  Ноев  Ковчег  знаете  что  такое?  Сердце  человеческое!  Там  внутри
пребывает Бог со своими созданиям. Все якобы захлебывается в воде и идет  ко
дну и  только Ковчег  плывет  вместе со своим грузом. Ему все известно -- да
уж, не смейтесь! -- ему все известно, сердцу человеческому!
     Заиграли  трубы,  народ  на  улице раздался в  стороны, поднялся  крик.
Ученики, словно ужаленные бросились к двери.
     Прекрасные  юноши левиты  несли шитые  золотом носилки, внутри  которых
возлежал, поглаживая бороду, облаченный в шелковые одежды, с  лоснящимся  от
жира лицом,  на котором отображалась прожитая беззаботно  жизнь, с пальцами,
унизанными золотыми перстнями, тучный вельможа.
     --  Каиафа! - сказал хозяин  таверны. --  Старый козел, пбрвосвященник.
Закройте носы, ребята, -- рыба гниет с головы.
     Он зажал нос и сплюнул:
     -- Снова направляется в свои  сады нажраться, напиться,  порезвиться со
своими женщинами и мальчиками. Эх, да будь я Богом! Говорят, мир уже вист на
волоске, так я бы оборвал этот волосок  --  да, клянусь вином! -- оборвал бы
его и катился бы мир к Дьяволу!
     -- Пошли отсюда!  --  снова сказал  Петр.  -- Здесь  для нас  добром не
кончится. Мое  сердце тоже имеет уши  и глаза и потому кричит мне: "Уходите!
Уходите, злополучные!"
     Сказав, что он  услышал собственное  сердце,  он и вправду услышал его,
испугался,  вскочил,  схватил из угла  первый  попавшийся  посох.  Все  тоже
вскочили и, видя испуг Петра, тоже перепугались.
     -- Если он придет, Симон, -- ты  ведь  знаком с  ним -- скажи,  что  мы
направились в Галилею, -- дал поручение Петр.
     -- А платить  кто будет?  -- обеспокоенно спросил  хозяин  таверны.  --
Головка, вино...
     -- Ты веришь в загробную жизнь, Симон Киренянин? -- спросил Петр.
     -- Верю.
     --  Так  вот,  даю тебе слово,  -- а  если хочешь,  дам его  тебе  и  в
письменном  виде,  -- там  я  тебе  и  заплачу. Хозяин таверны почесал  свою
огромную голову.
     -- Как?! Разве ты не веришь в загробную жизнь?! -- строго спросил Петр.
     -- Верю, Петр, верю. Но не настолько...
     20.
     И тут среди этого разговора голубая тень упала на порог, и все сразу же
отпрянули: Иисус  стоял  на  пороге, с  израненными  ногами, в перепачканной
грязью одежде,  с неузнаваемо  изменившимся лицом. Кто это? Ласковый Учитель
или свирепый Креститель?  Кручеными  косами ниспадали  на плечи его  волосы,
кожа  выгорела  на  солнце  и задубела,  щеки  запали, увеличившиеся  глаза,
казалось, занимали  теперь  все  лицо,  а правая  рука была с силой  сжата в
кулак. Точь-в-точь таким был кулак Крестителя, такими были его волосы, щеки,
глаза.  Ученики молча уставились на него,  разинув  рты.  Казалось, двое  их
соединились в одном теле.
     "Это он убил Крестителя, -- подумал Иуда и посторонился, уступая дорогу
взволнованному пришельцу. -- Он. Он."
     Иуда наблюдал,  как  Иисус  переступил через порог, как смерил  строгим
взглядом каждого, как закусил губу...
     "Все забрал у него, все... -- подумал Иуда. --  Взял его тело.  Но взял
ли его душу  и  его гневное слово? Сейчас  он отверзнет  уста, и  мы  узнаем
это..."
     Некоторое время все молчали. Даже воздух в таверне стал  другим. Хозяин
забился в угол  и, широко раскрыв  глаза, смотрел на Иисуса. А тот  медленно
шел  вперед, закусив губу, со вздувшимися на висках жилами. И вдруг раздался
хриплый, гневный голос,  повергший  учеников в трепет: это был не его голос,
но голос грозного пророка Крестителя:
     -- Уходить собрались?
     Никто не ответил. Каждый старался спрятаться за спину другого.
     -- Уходить собрались? -- снова грозно спросил Иисус. -- Отвечай, Петр!
     --  Учитель, -- сказал  тот  голосом, в котором  была растерянность, --
Учитель, Иоанн услыхал в сердце своем  твои шаги, и мы  собрались уже  выйти
тебе навстречу...
     Иисус нахмурил брови.  Горечь и  гнев охватили его,  но он нашел в себе
силы совладать с ними.
     --  Пошли, --  сказал Иисус и повернулся к двери. И тут он увидел Иуду,
который стоял в стороне и смотрел на него своими жестокими голубыми глазами.
     -- Ты тоже с нами, Иуда? -- спросил Иисус.
     -- Я не оставлю тебя, ты же знаешь. До самой смерти.
     -- Этого мало. Слышишь? Мало! И после смерти тоже. Пошли.
     Из-за бочек выскочил забившийся туда хозяин таверны.
     -- Всего хорошего,  ребята!  --  воскликнул  он.  --  Хорошо,  что  все
прояснилось! Счастливого пути, галилеяне! Как попадете в Рай -- чего вам  от
души желаю! -- не забудьте про вино, которым я вас потчевал! И про головку!
     -- Даю тебе  слово, -- ответил  Петр с  серьезным выражением  лица,  на
котором было огорчение.
     Ему стало стыдно, что он солгал со страху, а Учитель, несомненно, понял
это,  потому  как  гневно  нахмурил  брови.  "Эх,  Петр,  малодушный  лгун и
предатель! --  мысленно ругал он  сам  себя. --  Когда же ты наконец станешь
человеком?! Когда научишься преодолевать страх?! Когда перестанешь вращаться
то в одну, то в другую сторону словно ветряная мельница?!"
     Они все еще стояли у входа в таверну, ожидая, куда. поведет их Учитель,
но  тот   неподвижно  застыл,  слушая  доносившуюся  из-за   Давидовых  врат
тягостную, заунывную  мелодию, издаваемую высокими, надрывными голосами. Это
были  прокаженные, валявшиеся во  прахе  и  простиравшие  к прохожим обрубки
своих рук,  тихо напевая о величии Давидовом и о милосердии Бога, наславшего
на них проказу, чтобы здесь, на земле, искупили они грехи свои и  когда-то в
грядущей жизни солнцем засияли в вечности их лица.
     Скорбь  охватила  Иисуса, и он повернулся к городу. Лавки,  мастерские,
таверны были открыты,  улицы полны людей. Как спешили, как кричали  они, как
обильно  поднимались  над ними испарения их пота!  Грозный  гул  исходил  от
лошадей,  людей,  труб, барабанов. Страшным зверем предстал  пред  ним  этот
священный  город, больным зверем, утробу которого заполняют проказа, безумие
и смерть.
     Улицы гудели все сильнее и сильнее, люди торопились.
     "К чему эта спешка? Куда они торопятся? -- подумал Иисус и вздохнул. --
Все, все они торопятся в ад!"
     Волнение охватило  его. А  может быть,  его долг остаться здесь, в этом
человекопожирающем городе,  взойти на кровлю Храма и возглашать: "Покайтесь!
Пришел День Господень!"?
     "О,  как нуждаются эти  несчастные,  запыхавшиеся, снующие туда-сюда по
улицам люди в.  покаянии и утешении беспечных рыбаков и пахарей  из Галилеи!
Останусь здесь и здесь провозглашу погибель земли и Царство Небесное!"
     Не в силах больше скрывать мучившую его боль, Андрей подошел к Иисусу и
сказал:
     -- Учитель, они схватили Крестителя и убили его!
     -- Не беда, -- спокойно ответил Иисус. -- Он успел исполнить свой долг.
Теперь дело за нами, Андрей.
     И,  увидав,  что глаза  старого  ученика Предтечи наполняются  слезами,
добавил, ласково потрепав его по плечу:
     --  Не  кручинься,  Андрей.  Умирает  только  тот, кто  не  успел стать
бессмертным. А он успел: Бог дал ему время.
     Произнеся эти слова, он почувствовал внутреннее озарение:  воистину все
в  этом  мире  зависит  от  времени, которое  дает созреть  всему. Если есть
достаточно  времени, то человеческую грязь внутри себя можно преобразовать в
дух  и  тогда незачем бояться смерти; если же времени не хватило,  тогда все
пропало...
     "Боже  мой, -- мысленно взмолился Иисус, -- Боже мой, дай  мне время...
Теперь только об одном прошу Тебя: дай мне время..."
     Он  чувствовал внутри себя еще слишком много грязи, чувствовал себя еще
слишком  человеком: он  был  еще  подвластен  гневу,  страху,  ревности.  Он
вспомнил о Магдалине, и взгляд его затуманился.  А еще вчера  вечером, когда
он тайком поглядывал на Марию, сестру Лазаря...
     Иисус покраснел, ему стало стыдно, и он тут же принял решение:
     "Уйду  из этого  города, час  моего убиения  еще не пришел,  я  еще  не
готов... Боже мой, -- снова мысленно взмолился  он, -- дай мне время. Время,
и ничего больше..."
     Он кивнул ученикам и сказал:
     -- Возвращаемся в Галилею, товарищи. Во имя Бога!
     Словно уставшие  и изголодавшиеся кони, которые возвращаются к желанным
Яслям, спешили  теперь ученики  к Геннисаретскому озеру. Впереди снова,  как
всегда, бодро насвистывая, шагал рыжебородый Иуда. Впервые за многие годы на
душе у него было так радостно. Суровость  Учителя, его лицо и голос  теперь,
после возвращения из пустыни, были очень по сердцу Иуде.
     "Он убил Крестителя, --  все время мысленно повторял рыжебородый. -- Он
вобрал  его  в себя, агнец и  лев соединились, стали единым целым.  Может, и
вправду Мессия есть  агнец и лев, как прадавние чудища?" - Он шагал впереди,
насвистывая, и все ожидал.
     "Нет,  не может этого  быть.  В одну из  этих  ночей по пути к озеру он
отверзнет уста, заговорит и откроет нам тайну: что делал в пустыне, видел ли
Бога Израиля, говорил ли с Ним. Вот тогда я и приму решение".
     Прошла первая  ночь. Иисус молча смотрел на звезды, а вокруг него спали
усталые ученики, и только  голубые  глаза Иуды искрились в темноте:  оба они
бодрствовали друг против друга, не проронив ни слова.
     На рассвете они снова отправились в путь, оставили позади камни Иудеи и
вступили на белые земли Самарии. Одиноко стоял колодец Иакова, поблизости не
было ни одной женщины, которая набрала  бы  воды и дала  им напиться. Спешно
миновали они вероотступническую землю, и вот уже впереди показались желанные
горы укрытый снегами Хермон, ласковый Табор, святой Кармил.
     День потускнел. Онп улеглись под густоветвистым кедром, и смотрели, как
исчезает солнце, а Иоанн читал вечернюю молитву.
     "Отвори  нам врата  Твои,  Господи!  День  клонится  к  закату,  солнце
садится, солнце исчезает.  Мы пришли ко вратам Твоим,  Господи, отвори  нам.
Вечный, мы  молим  Тебя:  "прости нас,  Вечный, мы молим Тебя: помилуй  нас.
Вечный, спаси нас!"
     Воздух был темно-голубым, небо  уже  утратило солнце, но еще не  обрело
звезды и, лишенное  убранства, склонилось над землей.  В этом неопределенном
полумраке белели упершиеся в землю изящные, с длинными пальцами руки Иисуса.
Вечерняя молитва все еще  звучала и творила внутри него. Он слышал, как руки
людские  в  страхе  и отчаянии стучались  во  врата  Господни,  но врата  не
отворялись. Люди все стучали и кричали. Что кричали они?
     Пытаясь  разобрать   голоса,  он   закрыл  глаза.  Дневные   птицы  уже
возвратились  в свои гнезда, ночные еще не проснулись, людские  селения были
далеко -- сюда не  долетал  ни человеческий крик,  ни собачий лай, а ученики
его шептали  вечернюю молитву, но  были уже сонны,  и святые слова беззвучно
канули внутри них.  Иисус же слышал,  как  внутри  него  стучатся  во  врата
Господни  --  в сердце его.  Стучатся  в его  горячее  человеческое сердце и
кричат:
     -- Отвори нам! Отвори! Спаси нас!
     Грудь  Иисуса  вздымалась, словно и сам он стучался, умоляя сердце свое
раскрыться. И среди  этой внутренней  борьбы, когда ему казалось,  будто  он
пребывает в полном одиночестве, он вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на
него  сзади.  Он обернулся. Холодно горящие глаза Иуды  впились в него. Ужас
объял Иисуса.  Неукротимым  гордым  зверем был  этот  рыжебородый.  Из  всех
учеников он был самым близким и  самым далеким. Казалось,  никому другому не
должен он был давать  объяснений -- только  одному Иуде. Он протянул  вперед
правую руку:
     -- Взгляни, брат Иуда. Что у меня в руке?
     Рыжебородый вытянул шею, пытаясь разглядеть в полумраке.
     -- Ничего, -- ответил он. -- Ничего не вижу.
     -- Сейчас увидишь, -- сказал Иисус и улыбнулся.
     -- Царство Небесное, -- сказал Андрей.
     - Зерно, --  сказал Иоанн. -- Помнить,  Учитель, что  сказал  ты, когда
впервые  открыл уста и заговорил  перед  нами  у озера? "Вышел сеятель сеять
семя свое..."
     -- А ты что скажешь, Петр? -- спросил Иисус.
     -- Что тут сказать, Учитель? Если спросить глаза, ничего. Если спросить
сердце -- все. Между этими двумя пределами колеблются мысли мои.
     -- А ты, Иаков?
     -- Ничего. Извини, Учитель, но у тебя в руке ничего нет.
     -- Смотрите! -- воскликнул Иисус и рывком поднял руку вверх.
     Рука  поднялась  и  столь  же  стремительно  опустилась  вниз,  приведя
учеников в ужас. Иуда побагровел от радости,  все лицо его сияло. Он схватил
руку Иисуса и поцеловал ее.
     --  Учитель,  я  видел!  Видел!  В  руке  твоей  секира Крестителя!  --
воскликнул  Иуда и тут же разозлился сам на себя  за  то, что не смог скрыть
радости. Он отпрянул и прислонился к стволу кедра.
     И тогда раздался спокойный, суровый голос Учителя:
     -- Он принес ее  мне и оставил у  корней сгнившего древа. Для того он и
был  рожден,  чтобы принести ее  мне. Ничего  больше он  не  мог.  Я пришел,
нагнулся  и  взял  секиру.  Для того я  и  был  рожден. А теперь  начинается
исполнение  моего  долга --  повергнуть  наземь  гнилое  древо...  Мня  себя
женихом,  я  держал  во  длани  моей  расцветшую  ветвь  миндаля,  но я  был
дровосеком. Помните, как мы ходили всюду по Галнлее и возглашали, танцуя:
     "Земля прекрасна,  земля  и  небо суть  одно, ныне расцветет  Рай  и мы
вступим в него!" Это был сон, товарищи, теперь же мы проснулись.
     -- Стало быть, нет Царства Небесного? -- испуганно воскликнул Петр.
     -- Есть, Петр, есть, но пребывает оно внутри нас. Внутри нас -- Царство
Небесное, а вокруг нас --  Царство  Лукавого. Два  эти царства воюют  друг с
другом.  Война!  Война!  Первый  наш долг  --  повергнуть  долу этой секирой
Сатану.
     -- Какого Сатану?
     -- Мир, окружающий нас. Мужайтесь, товарищи, --  не  на  свадьбу, но на
войну позвал я вас. Простите меня: я и сам того не ведал. Но тот из вас, кто
будет думать о жене, детях, полях и собственном счастье, --  да  удалится! В
этом  нет  позора.  Пусть он примет  решение,  спокойно  простится с нами  и
ступает себе своей дорогой. Еще не поздно.
     Он умолк и одного за другим обвел взглядом товарищей. Никто не двинулся
с  места. Вечерняя  звезда  катилась  вниз за  ветвями кедра, словно крупная
капля  воды. Ночные птицы просыпались, встряхивая  перья. С  гор  дул свежий
ветерок.
     И вдруг среди этого ласкового вечера встрепенулся Петр.
     -- Куда  ты, туда и  я, Учитель! -- воскликнул  он.  --  Буду сражаться
вместе с тобой до самой смерти.
     -- Ты  изъясняешься высоким слогом, Петр,  и  это мне  не  нравится. Мы
вступаем на трудный путь, Петр. Люди набросятся на нас -- разве есть им дело
до собственного спасения? Разве когда-нибудь было так, чтобы пророк поднялся
спасать  народ, а  народ не побил его камнями? Мы вступаем  на трудный путь,
так  что, Петр, стисни  зубы покрепче, чтобы душа не выскочила. Плоть слаба,
не верь ей... Слышишь?! Я к тебе обращаюсь, Петр!
     На глазах у Петра выступили слезы.
     --  Ты не доверяешь  мне, Учитель? -- тихо  пробормотал он. -- Знай же,
что я, не вызывающий у тебя доверия, в один прекрасный день умру за тебя.
     Иисус протянул руку и ласково потрепал Петра по колену.
     -- Может быть... Может быть... -- тихо сказал он. -- Прости меня, Петр,
дорогой мой. Затем он обратился к остальным:
     -- Иоанн Креститель крестил водой, и за это  его убили. Я буду крестить
огнем  и нынешней  ночью  прямо говорю вам  это, чтобы вы  знали про то и не
сетовали, когда наступят черные дни. Прежде чем повести  вас, я говорю, куда
мы  направляемся: к смерти, а после смерти  -- к бессмертию. Таков наш путь.
Вы готовы?
     Ученики  пребывали  в состоянии  оцепенения.  Этот  голос был суров. Он
больше не играл, не смеялся, а призывал к оружию. Стало быть,  чтобы попасть
в Царство Небесное, нужно пройти через смерть?
     Неужели нет другого пути? Они были простыми, бедными работягами, к тому
же необразованными, а мир был  богат и всесилен, -- разве они могут тягаться
с ним? Если бы ангелы явились с неба  помочь им! Но никто из  них никогда не
видел, чтобы ангел ходил  по земле и помогал  убогим и гонимым.  Поэтому они
молчали  и  тайком  все  думали  промеж  себя,  сколь  велика  ожидающая  их
опасность. Иуда искоса поглядывал  на них и горделиво посмеивался: только он
один не  думал об опасности. Он отправлялся  на войну, презирая смерть, и не
заботился не только  о собственном теле, но даже о собственной душе: великая
страсть владела  им, и  погибнуть  ради нее было для  Иуды большим счастьем.
Первым отважился заговорить Петр.
     -- А ангелы спустятся ли с неба нам на помощь? -- спросил он.
     -- Мы  сами ангелы Божьи на земле,  Петр,  --  ответил Иисус. -- Других
ангелов нет.
     -- Стало быть, мы сами свершим все это?  Не так ли, Учитель? -- спросил
Иаков. Иисус поднялся. Брови его вздрагивали.
     -- Уходите! -- крикнул он. -- Оставьте меня!
     -- Я не оставлю тебя одного, Учитель! --  воскликнул Иоанн. -- Я буду с
тобой до смерти!
     -- И я  тоже,  Учитель.  -- С  этими  словами Андрей  бросился к  ногам
наставника и обнял его колени.
     Две  крупные  слезы  скатились с глаз Петра,  но он промолчал. А  Иаков
только опустил голову  --  он был  настоящий молодец  и  стыдился проявления
чувств.
     -- А ты, брат мой Иуда? -- спросил Иисус, видя,  что рыжебородый молча,
угрюмо смотрит на них.
     -- Я не бросаю слов на ветер, -- резко  ответил тот. -- И не плачу, как
Петр. Пока рука  твоя держит секиру,  я буду с тобой. Бросишь ее -- и я тебя
брошу. Ты ведь знаешь -- я следую не за тобой, а за секирой.
     --  И не стыдно тебе так  разговаривать с  Учителем? -- сказал Петр. Но
Иисус только обрадовался:
     -- Иуда прав. Я тоже следую за секирой,  товарищи! Все расположились на
земле, прислонившись к кедру. Звезды заполнили небо.
     -- С  этого мгновения мы поднимаем стяг Божий  и отправляемся на войну,
-- сказал Иисус. -- Звезда и крест вышиты на стяге Божьем. В добрый час!
     Все молчали. Они приняли решение, и сердца их исполнились мужества.
     --  Я  снова  буду  говорить  с  вами  притчами,  -- обратился Иисус  к
ученикам, которых уже поглотила темнота.  -- Вот вам последняя притча, перед
тем как мы вступим в сражение. Знайте, что земля покоится на семи  колоннах,
колонны--  на воде, вода  --  на облаке, облако -- на ветре, ветер на грозе,
гроза - на громе, а гром лежит у ног Божьих, словно секира.
     -- Я не понимаю, Учитель, - сказал Иоанн и покраснел.
     -- Ты поймешь эти, когда состаришься,  удалишься отшельником на остров,
небеса разверзнутся над тобой и мысли  твои  запылают пламенем,  Иоанн, сыне
грома! -- ответил Иисус, ласково потрепав по волосам любимого ученика.
     Он  умолк,  ибо впервые осознал  столь отчетливо, что есть гром  Божий.
Секира,  лежащая  у   ног  Божьих.  Секира,  от   которой  тянется  вереница
взаимозависимости --  гроза, ветер, облако, вода и вся земля. Годы прожил он
с людьми и  годы --  со Святыми Писаниями, и никто не разъяснил ему страшную
тайну. Какую тайну?  Что гром есть Сын  Божий,  Мессия. Он и придет очистить
землю.
     -- Соратники, --  сказал Иисус, и в это мгновение Петр заметил,  как во
тьме на челе его вырастают, словно рога, два языка пламени. -- Соратники, вы
знаете,  что  я ходил в пустыню  встречаться с Богом. Я мучился  от голода и
жажды, горел в огне и  сидел, скорчившись,  на камне, призывая Бога явиться.
Демоны бились  надо мною, словно валы,  которые  сталкиваются друг с другом,
разбиваются в  пену и откатываются обратно. Вначале -- демоны тела, затем --
демоны  разума и, наконец, самые могущественные -- демоны  сердца. Но словно
стальной  щит держал  я  перед  собой  Бога, и  песок вокруг меня покрывался
обломанными когтями, зубами и рогами. И  тогда мощный глас  раздался  вверху
надо мной: "Встань! Возьми секиру, принесенную тебе Предтечей, и руби!"
     -- И никто не спасется? -- воскликнул Петр. Но Иисус не слышал его.
     -- Длань моя отяжелела в тот же миг, словно кто-то вложил в нее секиру.
Я   поднялся,  и,  пока  поднимался,  снова  раздался  глас:  "Новый   потоп
разразится,  Сыне Плотника, но  уже  не  водный,  а огненный. Сооруди  новый
Ковчег,  избери святых и  введи  их  в  оный!" Избрание  началось, товарищи,
Ковчег готов, дверь его открыта -- входите внутрь!
     Все пришли в движение, засуетились и  столпились вокруг  Иисуса, словно
он и был Ковчегом, в который надлежало войти.
     --  И  вновь  раздался  глас: "Сыне Давидов,  как только языки  пламени
улягутся и Ковчег пристанет  в Новом  Иерусалиме, взойди  на престол предков
своих и властвуй над людьми!  Старая  земля исчезнет, старое  небо исчезнет,
новое небо  будет  простираться над главами святых, и звезды засияют  в семь
крат более -- в семь крат более и очи людские".
     -- Учитель! -- снова воскликнул Петр. -- Да не умрем мы, не узрев этого
дня, не воссев по обе стороны престола твоего, -- все мы, твои соратники!
     Но  Иисус не слышал его. Углубившись  в огненное созерцание пустыни, он
продолжал:
     -- И в последний раз раздался глас над главой моей:
     "Сыне Божий, прими мое благословение!"
     Все  зве