Эрнест Хемингуэй. Рассказы --------------------------------------------------------------- По изд: Хемингуэй Э. Избранное/сост. Б.Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984 OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru --------------------------------------------------------------- УБИЙЦЫ Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.- OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru Дверь закусочной Генри отворилась. Вошли двое и сели у стойки. Что для вас? -- спросил Джордж. Сам не знаю,-- сказал один.-- Ты что возьмешь, Эл? Не знаю,-- ответил Эл.-- Не знаю, что взять. На улице уже темнело. За окном зажегся фонарь. Вошедшие просматривали меню. Ник Адамс глядел на них из-за угла стойки. Он там стоял и разговаривал с Джорджем, когда они вошли. -- Дай мне свиное филе под яблочным соусом и картофельное пюре,-- сказал первый. -- Филе еще не готово. Какого же черта оно стоит в меню? Это из обеда,-- пояснил Джордж.-- Обеды с шести часов. Джордж взглянул на стенные часы над стойкой. -- А сейчас пять. -- На часах двадцать, минут шестого, -- сказал второй. -- Они спешат на двадцать минут. -- Черт с ними, с часами,-- сказал первый,-- Что же у тебя есть? -- Могу предложить разные сандвичи,-- сказал. Джордж.-- Яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку с салом, бифштекс. -- Дай мне куриные крокеты под белым соусом с зеленым горошком и картофельным пюре. -- Это из обеда. -- Что ни спросишь -- все из обеда. Порядки, нечего сказать. -- Возьмите яичницу с ветчиной, яичницу с салом, печенку. -- Давай яичницу с ветчиной, сказал тот, которого звали Эл. На нем был котелок и наглухо застегнутое черное пальто. Лицо у него было маленькое и бледное, губы плотно сжаты. Он был в перчатках и шелковом кашне. -- А мне яичницу с салом,-- сказал другой. Они были почти одного роста, лицом непохожи, но одеты одинаково, оба в слишком узких пальто. Они сидели, наклонясь вперед, положив локти на стойку. -- Есть что-нибудь выпить? -- спросил Эл. -- Лимонад, кофе, шипучка. -- Выпить, я спрашиваю. -- Только то, что я сказал. -- Веселый городок,--сказал другой.-- Кстати, как он называется? -- Саммит. -- Слыхал когда-нибудь, Макс? -- спросил Эл. Нет. Что тут делают по вечерам? -- спросил Эл. Обедают,-- сказал Макс. Все приходят сюда и едят этот знаменитый обед. -- Угадали,-- сказал Джордж. -- По-твоему, я угадал? - переспросил Эл. -- Точно. -- А ты, я вижу, умница. -- Точно. -- Ну и врешь,-- сказал Макс.-- Ведь он врет, Эл? -- Балда он,-- ответил Эл. Он повернулся к Нику -- Тебя как зовут? -- Ник Адамс. -- Тоже умница хоть куда,-- сказал Эл.-- Верно, Макс? -- В этом городе все как на подбор,-- ответил Макс. Джордж подал две тарелки, яичницу с салом и яичницу с ветчиной. Потом он поставил рядом две порции жареного картофеля и захлопнул окошечко в кухню. Вы что заказывали? -- спросил он Эла. А ты сам не помнишь? -- Яичницу с ветчиной. -- Ну разве не умница? -- сказал Макс Он протянул руку и взял тарелку. Оба ели, не снимая перчаток. Джордж смотрел, как они едят. -- Ты чего смотришь? -- обернулся Макс к Джорджу. -- Просто так. -- Да, как же, рассказывай, на меня смотришь. Джордж рассмеялся. -- Нечего смеяться,-- сказал ему Макс.-- Тебе нечего смеяться, понял? -- Ладно, пусть будет по-вашему,-- сказал Джордж. -- Слышишь, Эл? Он согласен, пусть будет по-нашему.-- Макс взглянул на Эла.-- Ловко, да? -- Голова у него работает,-- сказал Эл. Они продолжали есть. -- Как зовут того, второго?-- спросил Эл Макса. -- Эй, умница,-- позвал Макс.-- Ну-ка, ступай к своему приятелю за стойку. -- А в чем дело? -- спросил Ник. -- Да ни в чем. -- Ну, ну, поворачивайся,-- сказал Эл. Ник зашел за стойку. -- В чем дело? -- спросил Джордж. -- Не твоя забота,-- ответил Эл.-- Кто у вас там на кухне? -- Негр. -- Что еще за негр? -- Повар. -- Позови его сюда. -- А в чем дело? -- Позови его сюда. -- Да вы знаете, куда пришли? -- Не беспокойся, знаем,-- сказал тот, которого звали Макс.-- Дураки мы, что ли? -- Тебя послушать, так похоже на то,-- сказал Эл.-- Чего ты канителишься с этим младенцем? Эй, ты,-- сказал он Джорджу.-- Позови сюда негра. Живо. -- А что вам от него нужно? -- Ничего. Пошевели мозгами, умница. Что нам может быть нужно от негра? Джордж открыл окошечко в кухню. Сэм,-- позвал он.-- Выйди сюда на минутку. Кухонная дверь отворилась, и вошел негр. Что случилось? -- спросил он. Сидевшие у стойки оглядели его. Ладно, черномазый, стань тут,-- сказал Эл. Повар, теребя фартук, смотрел на незнакомых людей у стойки. Слушаю, сэр,-- сказал он. Эл слез с табурета. -- Я пойду на кухню с этими двумя,-- сказал он.-- Ступай к себе на кухню, черномазый. И ты тоже, умница. Пропустив вперед Ника и повара, Эл прошел на кухню. Дверь за ним закрылась. Макс остался у стойки, напротив Джорджа. Он смотрел не на Джорджа, а в длинное зеркало над стойкой. В этом помещении раньше был салун. Ну-с,-- сказал Макс, глядя в зеркало.-- Что же ты молчишь, умница? -- Что все это значит? -- Слышишь, Эл,-- крикнул Макс.-- Он хочет знать, что все это значит. -- Что же ты ему не скажешь? -- отозвался голос Эла из кухни. -- Ну, как ты думаешь, что все это значит? -- Не знаю. -- А все-таки? Разговаривая, Макс все время смотрел в зеркало. Не могу догадаться. -- Слышишь, Эл, он не может догадаться, что все это значит. -- Не кричи, я и так слышу,-- ответил Эл из кухни. Он поднял окошечко, через которое передавали блюда, и подпер его бутылкой из-под томатного соуса.-- Послушай-ка, ты,-- обратился он к Джорджу,-- подвинься немного вправо. А ты. Макс, немного влево.-- Он расставлял их, точно фотограф перед съемкой. Побеседуем, умница, сказал Макс. Так как, по-твоему, что мы собираемся сделать? Джордж ничего не ответил. Ну, я тебе скажу: мы собираемся убить одного шведа. Знаешь ты длинного шведа, Оле Андресона? Да. Он тут обедает каждый вечер? Иногда обедает. Приходит ровно в шесть? Если вообще приходит. Так. Это нам все известно,-- сказал Макс.-- Поговорим о чем-нибудь другом. В кино бываешь? Изредка. -- Тебе бы надо ходить почаще. Кино -- это как раз для таких, как ты. -- За что вы хотите убить Оле Андресона? Что он вам сделал? -- Пока что ничего не сделал. Он нас в глаза не видал. -- И увидит только раз в жизни,-- добавил Эл из кухни. -- Так за что же вы хотите убить его? -- спросил Джордж. -- Нас попросил один знакомый. Просто дружеская услуга, понимаешь? -- Заткнись,-- сказал Эл из кухни,-- Слишком ты много болтаешь. -- Должен же я развлекать собеседника. Верно, умница? -- Много болтаешь,-- повторил Эл.-- Вот мои тут сами развлекаются. Лежат, связанные, рядышком, как подружки в монастырской школе. -- А ты был в монастырской школе? -- Может, и был. В хедере ты был, вот где. Джордж взглянул на часы. -- Если кто войдет, скажешь, что повар ушел, а если это не поможет, пойдешь на кухню и сам что-нибудь сготовишь, понятно? Ты ведь умница. -- Понятно,-- ответил Джордж.-- А что вы с нами после сделаете? -- А это смотря по обстоятельствам,-- ответил Макс.-- Этого, видишь ли, наперед нельзя сказать. Джордж взглянул на часы. Было четверть седьмого. Дверь с улицы открылась. Вошел вагоновожатый. -- Здорово, Джордж,-- сказал он.-- Пообедать можно? -- Сэм ушел,-- сказал Джордж.-- Будет через полчаса. Ну, я пойду еще куда-нибудь,-- сказал вагоновожатый. Джордж взглянул на часы. Было уже двадцать минут седьмого. -- Вот молодец,-- сказал Макс.-- Одно слово -- умница. -- Он знал, что я ему голову прострелю,-- сказал Эл из кухни. -- Нет,-- сказал Макс,-- это не потому. Он славный малый. Он мне нравится. Без пяти семь Джордж сказал: -- Он не придет. За это время в закусочную заходили еще двое. Один спросил сандвич "навынос", и Джордж пошел на кухню поджарить для сандвича яичницу с салом. В кухне он увидел Эла; сдвинув котелок на затылок, тот сидел на табурете перед окошечком, положив на подоконник ствол обреза. Ник и повар лежали в углу, связанные спина к спине. Рты у обоих были заткнуты полотенцами. Джордж приготовил сандвич, завернул в пергаментную бумагу, положил в пакет и вынес из кухни. Посетитель заплатил и ушел. -- Ну как же не умница -- ведь все умеет,-- сказал Макс.-- И стряпать, и все, что угодно. Хозяйственный будет муженек у твоей жены. -- Может быть,-- сказал Джордж.-- А ваш приятель Оле Андресон не придет. Дадим ему еще десять минут,-- сказал Макс. Макс поглядывал то в зеркало, то на часы. Стрелки показали семь часов, потом пять минут восьмого. -- Пойдем, Эл,-- сказал Макс,-- нечего нам ждать. Он уже не придет. -- Дадим ему еще пять минут,-- ответил Эл из кухни. За эти пять минут вошел еще один посетитель, и Джордж сказал ему, что повар заболел. -- Какого же черта вы не наймете другого? -- сказал вошедший.-- Закусочная это или нет? Он вышел. -- Идем, Эл,--сказал Макс. -- А как быть с этими двумя и негром? -- Ничего, пусть их. -- Ты думаешь -- ничего? -- Ну конечно. Тут больше нечего делать. -- Не нравится мне это,-- сказал Эл.-- Нечистая работа. И ты наболтал много лишнего. -- А, пустяки,-- сказал Макс.-- Надо же хоть немного поразвлечься. -- Все-таки ты слишком много наболтал,-- сказал Эл. Он вышел из кухни. Обрез слегка оттопыривал на боку его узкое пальто. Он одернул полу затянутыми в перчатки руками. -- Ну, прощай, умница,-- сказал он Джорджу.-- Везет тебе. -- Что верно, то верно,--сказал Макс.-- Тебе бы на скачках играть. Они вышли на улицу. Джордж видел в окно, как они прошли мимо фонаря и свернули за угол. В своих черных костюмах и пальто в обтяжку они похожи были на эстрадную пару. Джордж пошел на кухню и развязал Ника и повара. Ну, с меня довольно,-- сказал Сэм.-- С меня довольно. Ник встал. Ему еще никогда не затыкали рта полотенцем. -- Послушай,-- сказал он.-- Какого черта, в самом деле? -- Он старался делать вид, что ему все нипочем. -- Они хотели убить Оле Андресона,-- сказал Джордж.-- Застрелить его, когда он придет обедать. -- Оле Андресона? -- Да. Негр потрогал углы рта большими пальцами. -- Ушли они? -- спросил он. -- Да,-- сказал Джордж.-- Ушли. -- Не нравится мне это,--сказал негр.-- Совсем мне это не нравится. -- Слушай,-- сказал Джордж Нику.-- Ты бы сходил к Оле Андресону. -- Ладно. -- Лучше не впутывайся в это дело,-- сказал Сэм.-- Лучше держись в сторонке. -- Если не хочешь, не ходи,-- сказал Джордж. -- Ничего хорошего из этого не выйдет,-- сказал Сэм.-- Держись в сторонке. --Я пойду,-- сказал Ник Джорджу.-- Где он живет? Повар отвернулся. -- Толкуй с мальчишками,-- проворчал он. -- Он живет в меблированных комнатах Гирш,-- ответил Джордж Нику. -- Ну, я пошел. На улице дуговой фонарь светил сквозь голые ветки. Ник пошел вдоль трамвайных путей и у следующего фонаря свернул в переулок. В четвертом доме от угла помещались меблированные комнаты Гирш. Ник поднялся на две ступеньки и надавил кнопку звонка. Дверь открыла женщина. -- Здесь живет Оле Андресон? -- Вы к нему? -- Да, если он дома. Вслед за женщиной Ник поднялся по лестнице и прошел в конец длинного коридора. Женщина постучала в дверь. -- Кто там? -- Тут вас спрашивают, мистер Андресон,-- сказала женщина. -- Это -- Ник Адамс. -- Войдите. Ник толкнул дверь и вошел в комнату. Оле Андресон, одетый, лежал на кровати. Когда-то он был боксерам тяжелого веса, кровать была слишком коротка для него. Под головой у него были две подушки. Он не взглянул на Ника. -- В чем дело? -- спросил он. -- Я был в закусочной Генри,-- сказал Ник.-- Пришли двое, связали меня и повара и говорили, что хотят вас убить. На словах это выходило глупо. Оле Андресон ничего не ответил. Они выставили нас на кухню,--продолжал Ник.-- Они собирались вас застрелить, когда бы придете обедать. Оле Андресон глядел в стену и молчал. -- Джордж послал меня предупредить вас. -- Все равно тут ничего не поделаешь,-- сказал Оле Андресон. -- Хотите, я вам опишу, какие они? -- Я не хочу знать, какие они,--сказал Оле Андресон. Он смотрел в стену.-- Спасибо, что пришел предупредить. -- Не стоит. Ник все глядел на рослого человека, лежавшего на постели. -- Может быть, пойти заявить в полицию? -- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Это бесполезно. -- А я не могу помочь чем-нибудь? -- Нет. Тут ничего не поделаешь. -- Может быть, это просто шутка? Нет. Это не просто шутка. Оле Андресон повернулся на бок. -- Беда в том,-- сказал он, глядя в стену,-- что я никак не могу собраться с духом и выйти. Целый день лежу вот так. -- Вы бы уехали из города. -- Нет,-- сказал Оле Андресон.-- Мне надоело бегать от них.-- Он все глядел в стену.-- Теперь уже ничего не поделаешь. -- А нельзя это как-нибудь уладить? -- Нет, теперь уже поздно.-- Он говорил все тем же тусклым голосом.-- Ничего не поделаешь. Я полежу, а потом соберусь с духом и выйду. -- Так я пойду обратно, к Джорджу,-- сказал Ник. -- Прощай,-- сказал Оле Андресон. Он не смотрел на Ника,-- Спасибо, что пришел. Ник вышел. Затворяя дверь, он видел Оле Аидресона, лежащего одетым на кровати, лицом к стене. -- Вот с утра сидит в комнате,-- сказала женщина, когда он спустился вниз.-- Боюсь, не захворал ли. Я ему говорю: "Мистер Андресон, вы бы пошли прогулялись, день-то какой хороший",-- а он упрямится. -- Он не хочет выходить из дому. -- Видно, захворал,-- сказала женщина.-- А жалко, такой славный. Знаете, он ведь был боксером. -- Знаю. -- Только по лицу и можно догадаться,-- сказала женщина. Они разговаривали, стоя в дверях.-- Такой обходительный. -- Прощайте, миссис Гирш,-- сказал Ник. Я не миссис Гирш,-- сказала женщина.-- Миссис Гирш -- это хозяйка. Я только прислуживаю здесь. Меня зовут миссис Белл. Прощайте, миссис Белл,-- сказал Ник. -- Прощайте,-- сказала женщина. Ник прошел темным переулком до фонаря на углу, потом повернул вдоль трамвайных путей к закусочной. Джордж стоял за стойкой. -- Видел Оле? -- Да,-- сказал Ник,-- Он сидит у себя в комнате и не хочет выходить. На голос Ника повар приоткрыл дверь из кухни. -- И слушать об этом не желаю,-- сказал он и захлопнул дверь. -- Ты ему рассказал? -- Рассказал, конечно. Да он и сам все знает, -- А что он думает делать? -- Ничего. -- Они его убьют. -- Наверно, убьют. -- Должно быть, впутался в какую-нибудь историю в Чикаго. -- Должно быть,-- сказал Ник. -- Скверное дело. -- Паршивое дело,-- сказал Ник. Они помолчали. Джордж достал полотенце и вытер стойку. -- Что он такое сделал, как ты думаешь? -- Нарушил какой-нибудь уговор. У них за это убивают. -- Уеду я из этого города,-- сказал Ник. -- Да,-- сказал Джордж.-- Хорошо бы отсюда уехать. -- Из головы не выходит, как он там лежит в комнате и знает, что ему крышка. Даже подумать страшно. А ты не думай,-- сказал Джордж. МОТЫЛЕК И ТАНК Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.- OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru В тот вечер я под дождем возвращался домой из цензуры в отель "Флорида". Дождь мне надоел, и на полпути я зашел выпить в бар Чикоте. Шла уже вторая зима непрестанного обстрела Мадрида, все было на исходе -- и табак и нервы, и все время хотелось есть, и вы вдруг нелепо раздражались на то, что вам неподвластно, например на погоду. Мне бы лучше было пойти домой. До отеля оставалось каких-нибудь пять кварталов, но, увидев дверь бара, я решил сначала выпить стаканчик, а потом уже одолеть пять-шесть кварталов по грязной, развороченной снарядами и заваленной обломками Гран-Виа. В баре было людно. К стойке не подойти и ни одного свободного столика. Клубы дыма, нестройное пение, мужчины в военной форме, запах мокрых кожаных курток, а за стаканом надо тянуться через тройную шеренгу осаждавших бармена. Знакомый официант достал мне где-то стул, и я подсел за столик к поджарому, бледному, кадыкастому немцу, который, как я знал, служил в цензуре. С ним сидели еще двое, мне незнакомые. Стол был почти посредине комнаты, справа от входа. От пения не слышно было собственного голоса, но я все-таки заказал джин с хинной, чтобы принять их против дождя. Бар был битком набит, и все очень веселы, может быть, даже слишком веселы, пробуя какое-то недобродившее каталонское пойло. Мимоходом меня разок-другой хлопнули по спине незнакомые мне люди, а когда девушка за нашим столом что-то мне сказала, я не расслышал и сказал в ответ: -- Конечно. Перестав озираться и поглядев на соседей по столу, я понял, что она ужасно, просто ужасно противна. Но когда вернулся официант, оказалось, что, обратившись ко мне, она предлагала мне выпить с ними. Ее кавалер был не очень-то решителен, но ее решительности хватало на обоих. Лицо у нее было жесткое, полуклассического типа, и сложение под стать укротительнице львов, а кавалеру ее не следовало еще расставаться со школьной курточкой и галстуком. Однако он их сменил. На нем, как и на всех прочих, была кожаная куртка. Только на нем она была сухая, должно быть, они сидели тут еще до начала дождя. На ней тоже была кожаная куртка, и она шла к типу ее лица. К этому времени я уже пожалел, что забрел в Чикоте, а не вернулся прямо домой, где можно было переодеться в сухое и вшить в свое удовольствие, лежа и задрав ноги на спинку кровати. К тому же мне надоело смотреть на эту парочку. Лет нам отпущено мало, а противных женщин на земле слишком много, и, сидя за столиком, я решил, что хотя я и писатель и должен бы обладать ненасытным любопытством, но мне все же вовсе не интересно, женаты ли они, и чем они друг другу приглянулись, и таковы их политические взгляды, и кто из них за кого платит, и все прочее. Я решил, что они, должно быть, работают на радио. Каждый раз, когда встречались в Мадриде странного вида люди, они, как правило, работали на радио. Просто чтобы что-нибудь сказать, я, повысив голос и перекрикивая шум, спросил: -- Вы что, с радио? -- Да,-- сказала девушка. Так оно и есть. Они с радио Как поживаете, товарищ, -- спросил я немца. Превосходно. А вы? Вот промок,-- сказал я, и он засмеялся, склонив голову набок. У вас не найдется покурить? -- спросил он. Я протянул ему одну из последних моих пачек, и он взял две сигареты. Решительная девушка -- тоже две, а молодой человек с лицом школьника -- одну. -- Берите еще,-- прокричал я. -- Нет, спасибо,-- ответил он, и вместо него сигарету взял немец. -- Вы не возражаете? -- улыбнулся он. -- Конечно, нет,-- сказал я, хотя охотно возразил бы, и он это знал. Но ему так хотелось курить, что тут уж ничего не поделаешь. Вдруг пение смолкло, или, вернее, наступило затишье, как бывает во время бури, и можно было разговаривать без крика. -- А вы давно здесь? -- спросила решительная. -- Да, но с перерывами,-- сказал я. -- Нам надо с вами поговорить,-- сказал немец.-- Серьезно поговорить. Когда бы нам для этого встретиться? -- Я позвоню вам,-- сказал я. Этот немец был очень странный немец, и никто из хороших немцев не любил его. Он внушил себе, что умеет играть на рояле, но если не подпускать его к роялю, был ничего себе немец, если только не пьянствовал и не сплетничал, а никто не мог отучить его ни от того, ни от другого. Сплетник он был исключительный и всегда знал что-нибудь порочащее о любом человеке в Мадриде, Валенсии, Барселоне и других политических центрах страны. Однако пение возобновилось, а сплетничать в голос не так-то удобно. Все это обещало скучное времяпрепровождение, и я решил уйти из бара, как только сам всех угощу. Тут-то все и началось. Мужчина в коричневом костюме, белой сорочке с черным галстуком и волосами, гладко зачесанными с высокого лба, переходивший, паясничая от стола к столу, брызнул из пульверизатора в одного из официантов. Все смеялись, кроме официанта, который тащил поднос, сплошь уставленный стаканами. Он возмутился. -- No hay derecho,-- сказал он. Это значит: "Не имеете права" -- простейший и энергичнейший протест в устах испанца. Человек с пульверизатором, восхищенный успехом и словно не отдавая себе отчета, что мы на исходе второго года войны, что он в осажденном городе, где нервы у всех натянуты, и что в баре, кроме него, всего трое штатских, опрыскал другого официанта. Я оглянулся, ища, куда бы укрыться. Второй официант возмутился не меньше первого, а "стрелок", дурачась, брызнул в него еще два раза. Кое-кто, включая и решительную девицу, все еще считал это забавной шуткой. Но официант остановился и покачал головой. Губы у него дрожали. Это был пожилой человек, и на моей памяти он работал у Чикоте уже десять лет. -- No hay derecho,-- сказал он с достоинством. Среди публики снова послышался смех, а шутник, не замечая, как затихло пение, брызнул из своего пульверизатора в затылок еще одного официанта. Тот обернулся, балансируя подносом. -- No hay derecho,-- сказал он. На этот раз это был не протест. Это было обвинение, и я увидел, Как трое в военной форме поднялись из-за стола, сгребли приставалу, протиснулись вместе с ним через вертушку двери, и с улицы слышно было, как один из них ударил его по лицу. Кто-то из публики подобрал с пола пульверизатор и выкинул его в дверь на улицу. Трое вернулись в бар серьезные, неприступные, с сознанием выполненного долга. Потом в вертушке двери снова появился тот человек. Волосы у него свисали на глаза, лицо было в крови, галстук сбился на сторону, а рубашка была разорвана. В руках у него был все тот же пульверизатор, и когда он, бледный, дико озираясь, ввалился в бар, он выставил руку вперед и стал брызгать в публику, не целясь, куда попало. Я увидел, как один из тех троих поднялся ему навстречу, и видел лицо этого человека. За ним поднялись еще несколько, и они стали теснить стрелка между столиками в левый угол. Тот бешено отбивался, и, когда прозвучал выстрел, я схватил решительную девицу за руку и нырнул с ней в сторону кухонной двери. Но дверь была заперта, и, когда я нажал плечом, она не подалась. -- Лезьте туда, за угол стойки,-- сказал я. Она пригнулась. -- Плашмя,-- сказал я и толкнул ее на пол. Она была в ярости. У всех мужчин, кроме немца, залегшего под столом, и школьного вида юноши, вжившегося в стенку в дальнем углу, были в руках револьверы. На скамье вдоль левой стены три крашеные блондинки с темными у корней волосами, стоя на цыпочках, заглядывали через головы и не переставая визжали. -- Я не боюсь,-- сказала решительная девица.-- Пустите. Это же смешно. -- А вы что, хотите, чтобы вас застрелили в кабацкой перепалке? -- сказал я.-- Если у этого героя найдутся тут друзья -- быть беде. Но, видимо, друзей у него не оказалось, потому что револьверы постепенно вернулись в кобуры и карманы, визгливых блондинок сняли со скамьи, и все прихлынувшие в левый угол разошлись по местам, а человек с пульверизатором спокойно лежал навзничь на полу. -- До прихода полиции никому не выходить! -- крикнул кто-то от дверей. Два полицейских с карабинами, отделившиеся от уличного патруля, уже стояли у входа. Но тут же я увидел, как шестеро посетителей выстроились цепочкой в затылок, как футболисты, выбегающие на поле, и один за другим протиснулись в дверь. Трое из них были те самые, что выкинули стрелка на улицу. Один из них застрелил его. Они проходили мимо полицейских, как посторонние, не замешанные в уличной драке. А когда они прошли, один из полицейских перегородил вход карабином и объявил: -- Никому не выходить. Всем до одного оставаться -- А почему же их выпустили? Почему нам нельзя, а им можно? -- Это авиамеханики, им надо на аэродром,-- объяснил кто-то. -- Но если выпустили одних, глупо задерживать других. -- Надо ждать службу безопасности. Все должно быть по закону и в установленном порядке. -- Но поймите вы, если хоть кто-нибудь ушел, глупо задерживать остальных. -- Никому не выходить. Всем оставаться на месте. -- Потеха,-- сказал я решительной девице. -- Не нахожу. Это просто ужасно. Мы уже поднялись с полу, и она с негодованием поглядывала туда, где лежал человек с пульверизатором. Руки у него были широко раскинуты, одна нога подвернута. -- Я пойду помогу этому бедняге. Он ранен. Почему никто не поможет, не перевяжет его? -- Я бы оставил его в покое,-- сказал я.-- Не впутывайтесь в это дело. -- Но это же просто бесчеловечно. Я готовилась на сестру и окажу ему первую помощь. -- Не стоит,-- сказал я.-- И не подходите к нему. -- А почему? -- Она была взволнована, почти в истерике. -- А потому, что он мертв,-- сказал я. Когда появилась полиция, нас задержали на три часа. Начали с того, что перенюхали все револьверы. Думали таким путем установить, кто стрелял. Но на сороковом им это, видимо, надоело: да и все равно, в комнате пахло только мокрыми кожаными куртками. Потом они уселись за столиком возле покойного героя и стали проверять документы, а он лежал на полу -- серое восковое подобие самого себя, с серыми восковыми руками и серым восковым лицом. Под разорванной рубашкой у него не было нижней сорочки, а подошвы были проношены. Теперь, лежа на полу, он казался маленькими жалким. Подходя к столу, за которым двое полицейских в штатском проверяли документы, приходилось перешагивать через него. Муж девицы несколько раз терял и снова находил свои документы. Где-то у него был пропуск, но он его куда-то заложил и весь в поту нервно обшаривал карманы, пока наконец не нашел его. Потом он засунул пропуск в другой карман и снова принялся искать. На лице его выступил пот, волосы закурчавились, и он густо покраснел. Теперь казалось, что ему недостает не только школьного галстука, но и картузика, какие носят в младших классах. Говорят, что переживания старят людей. Но его этот выстрел еще на десять лет помолодил. Пока мы ждали, я сказал решительной девице, что из всего этого может получиться довольно хороший рассказ и что я его, вероятно, когда-нибудь напишу. Например, как эти шестеро построились цепочкой и прорвались в дверь -- разве это не производит впечатления? Ее это возмутило, и она сказала, что нельзя писать об этом, потому что это повредит делу Испанской республики. Я возразил, что давно уже знаю Испанию, и что в старые времена, еще при монархии, в Валенсии перестреляли бог знает сколько народу, и что за сотни лет до установления Республики в Андалузии резали друг друга большими ножами -- их называют навахами,-- и что, если мне случилось быть свидетелем нелепого происшествия в баре Чикоте в военное время, я вправе писать об этом, как если бы это произошло в Нью-Йорке, Чикаго, Ки-Уэст или Марселе. Это не имеет ровно никакого отношения к политике. Но она стояла на своем. Вероятно, многие, как и она, сочтут, что писать об этом не следовало. Но немец, например, кажется, считал, что это ничего себе история, и я отдал ему последнюю из своих сигарет. Как бы то ни было, спустя три с лишним часа полиция нас отпустила. В отеле "Флорида" обо мне беспокоились, потому что в те времена бомбардировок, если вы собирались вернуться домой пешком и не возвращались после закрытия баров в семь тридцать, о вас начинали беспокоиться. Я рад был вернуться домой и рас сказал о том, что произошло, пока мы готовили ужин на электрической плитке, и рассказ мой имел успех. За ночь дождь перестал, и наутро погода была сухая, ясная, холодная, как это бывает здесь в начале зимы. Без четверти час я прошел во вращающуюся дверь бара Чикоте выпить джину перед завтраком. В этот час там бывает мало народу, и к моему столику подошли бармен и двое официантов. Все они улыбались. -- Ну как, поймали убийцу? -- спросил я. -- Не начинайте день шутками,-- сказал бармен.-- Вы видели, как он стрелял? -- Да,--сказал я. -- И я тоже,-- сказал он. -- Я в это время вон там стоял Он показал на столик в углу.-- Он приставил дуло пистолета к самой его груди и выстрелил. -- И долго еще задерживали публику? -- До двух ночи. -- А за fiambre,-- бармен назвал труп жаргонным словечком, которым обозначают в меню холодное мясо,-- явились только сегодня в одиннадцать. Да вы, должно быть, всего-то и не знаете -- Нет, откуда же ему знать,-- сказал один из официантов -- Да, удивительное дело,-- добавил второй.-- Редкий случай -- И печальный к тому же,-- сказал бармен. Он покачал головой. -- Да. Печальный и удивительный,-- подхватил официант.-- 'Очень печальный. -- А в чем дело? Расскажите. -- Редчайший случай,-- сказал бармен. -- Так расскажите. Говорите же! Бармен пригнулся к моему уху с доверительным видом -- В этом пульверизаторе, вы понимаете,-- сказал он,-- в нем был одеколон. Вот ведь бедняга! -- И вовсе не такая это была глупая шутка,-- сказал официант. -- Конечно, он это просто для смеху. И нечего было на него обижаться,-- сказал бармен.-- Бедный малый! -- Понимаю,-- сказал я.-- Значит, он просто собирался всех позабавить. -- Видимо,-- сказал бармен. -- И надо же, такое печальное недоразумение -- А что с его пушкой? -- Полиция взяла. Отослали его родным. -- Воображаю, как они довольны,-- сказал я. -- Да,-- сказал бармен.-- Конечно. Пульверизатор всегда пригодится. -- А кто он был? -- Мебельщик. -- Женат? -- Да, жена приходила утром с полицией. -- А что она сказала? -- Она бросилась к нему на грудь и все твердила: "Педро, что они с тобой сделали, Педро? Кто это с тобой сделал? О Педро!" -- А потом полиции пришлось увести ее, потому что она была не в себе,-- сказал официант. -- Говорят, что он был слабогрудый,-- сказал бармен.-- Он сражался в первые дни восстания. Говорили, что он сражался в горах Сьерры, но потом не смог. Чахотка. -- А вчера он пришел в бар, просто чтобы поднять настроение,-- предположил я. -- Да нет,-- сказал бармен.-- Это в самом деле редкий случай. Muy raro. Я разузнал об этом у полицейских, а они народ дотошный, если уж возьмутся за дело. Они допросили его товарищей по мастерской. А ее установили по карточке профсоюза у него в кармане. Вчера он купил этот пульверизатор и одеколон, чтобы подшутить на чьей-то свадьбе. Он так об этом и говорил. Он купил одеколон в лавчонке напротив. Адрес был на ярлыке флакона, а самый флакон нашли в уборной. Он там заряжал свой пульверизатор одеколоном. А сюда, наверно, зашел, когда начался дождь. -- Я видел, как он вошел,-- сказал один из официантов -- А тут пели, ну он и развеселился. -- Да, весел он был, это правда,-- сказал я.-- Его словно на крыльях несло. Бармен изрек с безжалостной испанской логикой: -- Вот оно, веселье, когда пьют слабогрудые. -- Не нравится мне вся эта история,-- сказал я. -- Послушайте,-- сказал бармен.-- Ну не странно ли? Его веселость столкнулась с серьезностью войны, как мотылек... -- Вот это правильно,-- сказал я.-- Сущий мотылек. -- Да я не шучу,-- сказал бармен.-- Понимаете? Как мотылек и танк. Сравнение ему очень понравилось. Он впадал в любезную испанцам метафизику. -- Угощаю,-- заявил он.-- Вы должны написать об этом рассказ. Я вспомнил того парня с пульверизатором, его серое восковое лицо, его широко раскинутые серые восковые руки, его подогнутую ногу -- он в самом деле походил на мотылька. Не то чтобы очень, но и на человека он был мало похож. Мне он напомнил подбитого воробья. -- Дайте мне джину с хинной. -- Вы должны непременно написать об этом рассказ,-- твердил бармен.-- Ваше здоровье! -- И ваше,-- сказал я.-- А вот вчера одна англичанка сказала мне, чтобы я не смел об этом писать. Что это повредит делу. -- Что за чушь,-- сказал бармен.-- Это очень интересно и важно: непонятая веселость сталкивается со страшной серьезностью, а у нас всегда так страшно серьезны. Это для меня, пожалуй, одно из интереснейших, редчайших происшествий за последнее время. Вы должны непременно написать об этом. -- Ладно,-- сказал я.-- Напишу. А дети у него были? -- Нет,-- сказал он.-- Я спрашивал полицейских. Но вы непременно напишите и назовите "Мотылек и танк". -- Ладно,-- сказал я.-- Напишу. Но заглавие мне не очень нравится. -- Шикарное заглавие,-- сказал бармен.-- Очень литературное. -- Ладно,-- сказал я.-- Согласен. Так и назовем рассказ: "Мотылек и танк". И вот я сидел там в то ясное, веселое утро; пахло чистотой, только что подметенным, вымытым и проветренным помещением, и рядом был мой старый друг бармен, который был очень доволен, что мы с ним создаем литературу, и я отпил глоток джина с хинной, и глядел в заложенное мешками окно, и думал о том, как стояла здесь на коленях возле убитого его жена и твердила: "Педро, Педро, кто это сделал с тобой, Педро?" И я подумал, что полиция не сумела бы ей ответить, даже если бы знала имя человека, спустившего курок. РАЗОБЛАЧЕНИЕ Хемингуэй Э. Избранное/Послесл. сост. и примеч. Б. Грибанова.-- М.: Просвещение, 1984.-- 304 с., ил.- OCR: Шур Алексей, shuralex@online.ru Spellcheck: Шур Алексей, shuralex@online.ru Бар Чикоте в старое время был для Мадрида тем же, что бар "Сторк", только без музыки и дебютанток, или мужской бар в "Уолдорф-Астории", если бы туда допускали женщин. Конечно, они и туда проникали, но это было мужское пристанище, и прав у женщин там не было никаких. Лицо своему заведению придавал владелец бара -- Педро Чикоте. Он был незаменимый бармен, всегда приветливый, всегда веселый и, что называется, с огоньком. А это теперь довольно редкая штука, и немногие сохраняют его надолго. И не надо путать его с напускной веселостью. Так вот, огонек у Чикоте был, и не напускной, а настоящий. К тому же человек он скромный, простой, дружелюбный. Он был так хорош и приятен и притом деловит, что его можно сравнить только с Жоржем, барменом парижского "Ритца", а это сравнение говорит о многом для тех, кто там побывал,-- и помимо всего прочего бар он держал превосходный. В те времена золотая молодежь Мадрида предпочитала посещать так называемый Новый клуб, а к Чикоте ходили хорошие ребята. Конечно, многие из посетителей мне вовсе не нравились, так же как, скажем, и в баре "Сторк", но мне всегда приятно было посидеть у Чикоте. Тут, например, не рассуждали о политике. Были кафе, куда ходили как в дискуссионный клуб, и других разговоров там не бывало, а у Чикоте о политике не говорили. Но и без этого было о чем поговорить, а вечером сюда приходили самые красивые девушки города, и здесь можно было завязать знакомства на весь вечер, и много хороших вечеров мы начинали именно здесь. Завернув сюда, можно было узнать, кто сейчас в городе или кто куда уехал. А летом, когда в городе никого не оставалось, здесь можно было спокойно посидеть за бутылкой, потому что официанты здесь были приятны и внимательны. Это было похоже на клуб, но только никаких взносов не взимали и можно было познакомиться с девушкой. Без сомнения, это был лучший бар в Испании, а может быть, и на всем свете, и все мы, его завсегдатаи, были очень к нему привязаны. Напитки здесь были восхитительные. Если вы наказывали мартини, его приготовляли из лучшего джина. Чикоте не жалел денег, и виски ему доставляли бочонками из Шотландии. Оно было настолько лучше рекламируемых марок, что его нельзя было даже сравнивать с обычным "шотландским". Но, к сожалению, когда начался мятеж, Чикоте находился в Сан-Себастьяне, где у него был летний филиал. Он и теперь держит его, и говорят, что это лучший бар во всей франкистской Испании. А мадридское заведение взяли на себя официанты и продолжают дело и сейчас, но хорошее виски там уже кончилось. Большинство старых клиентов Чикоте перешли на сторону Франко, но и среди республиканцев есть завсегдатаи этого бара. Так как это было очень веселое место -- а веселые люди обычно самые смелые люди, которые погибают первыми,-- случилось так, что большей части посетителей Чикоте теперь уже нет в живых. Бочоночное виски кончилось уже много месяцев назад, а к маю 1938 года мы прикончили и остаток желтого джина. Теперь и ходить-то туда, собственно, незачем, и Луис Дельгадо. проникни он в Мадрид немного позднее, вероятно, не вздумал бы зайти сюда и не попал бы в беду. Но когда он явился в Мадрид в ноябре 1937 года, у Чикоте еще осталось немного желтого джина, и можно было получить индийскую хинную. Ради этого, собственно, не стоило рисковать жизнью, но, может быть, ему просто захотелось посидеть в привычном месте. Зная его и зная, каким был тот бар в прежние времена, это не трудно понять. В этот день в посольстве закололи корову, и швейцар зашел в отель "Флорида" сказать, что нам оставили десять фунтов парного мяса. Я пошел за ним в ранних сумерках мадридской зимы. Два штурмгвардейца с винтовками сидели у входа в посольство, а мясо было оставлено нам в сторожке. Швейцар сказал, что кусок нам достался хороший, но корова была очень тоща. Я угостил его поджаренными семечками и желудями, завалявшимися в карманах моей куртки, и мы побалагурили с ним, стоя у ворот на гравии подъездной аллеи. Я пошел домой через город с тяжелым свертком мяса под мышкой. Гран-Виа обстреливали, и я зашел переждать к Чикоте. Там было людно и шумно, и я присел за маленький столик в углу, у заложенного мешками окна, мясо положил рядом на скамейку и выпил джина с хинной. Как раз на этой неделе мы обнаружили, что у них еще есть хинная. После начала мятежа ее не выписывали, и цена на нее осталась довоенная. Вечерних газет еще не было, и я купил у старухи газетчицы три листовки разных партий. Они стоили по десять сентаво, и я сказал ей, чтобы она оставила себе сдачу с песеты. Она сказала, что бог меня помилует. Я в этом усомнился и стал читать листовки и пить джин с хинной. Ко мне подошел старый официант, которого я знал еще по прежним временам, То, что он сказал, меня удивило. -- Нет,-- сказал я.-- Не верю. -- Да,-- настаивал он и махнул головой и подносом в одном и том же направлении.-- Только не оборачивайтесь. Он там. -- Не мое это дело,-- сказал я ему. -- Да и не мое тоже. Он ушел, я купил вечерние газеты у только что появившейся другой старухи и стал читать их. Относительно того человека, на которого указывал официант, сомнений не было. Мы оба слишком хорошо его знали. Я мог только подумать: "Ну и глупец. Просто сумасшедший". Тут подошел один греческий товарищ и подсел за мой столик. Он командовал ротой в Пятнадцатой бригаде и при бомбежке его завалило. Четверо рядом с ним были убиты, его же продержали под наблюдением в госпитале, а теперь посылали в дом отдыха или как это сейчас называется... -- Как дела, Джон? -- спросил я.-- Угощайтесь. -- А как называется, что вы пьете, мистер Эмундс? -- Джин с хинной. -- Это какая же хинная? -- Индийская. Попробуйте. -- Я много не пью. Но хинная -- это хорошо от лихорадки. Я выпью. --