му сеньору принимать необходимые меры, а сами покинули постоялый двор и пошли по дороге, которую Ламеле заблагорассудилось выбрать. Спустя два часа рассвет застал нас под Кампильо. Мы немедленно свернули в горы, расположенные между этим местечком и Рекеной. Там мы провели весь день, отдыхая и подсчитывая свои финансы, которые значительно увеличились благодаря деньгам, найденным в карманах разбойников и составлявшим свыше трехсот пистолей разной монетой. С наступлением ночи мы снова двинулись в путь, а на следующее утро вступили в Валенсийское королевство и удалились в первый подвернувшийся нам лес. Мы углубились в него и дошли до места, где протекал ручей, медленно уносивший свои кристально чистые струи навстречу водам Гвадалавьяра. Тенистые деревья, а также трава, сулившая обильный корм лошадям, сами по себе внушили бы нам мысль остановиться там, даже если б у нас и не было такого намерения. А потому мы не преминули устроить привал в этом месте. Спешившись, мы приготовились провести день с большой приятностью; но когда нам вздумалось позавтракать, то выяснилось, что у нас осталось очень немного припасов. Хлеб был на исходе, а бурдюк превратился в тело, лишенное души. - Господа, - сказал нам Ламела, - самые очаровательные уголки теряют свою прелесть без даров Бахуса и Цереры. Мне думается, что нам необходимо обновить свои запасы. Для этого я тотчас же отправлюсь в Хельву. Это довольно красивый город, до которого отсюда нет и двух миль. Я быстро слетаю туда и назад. Затем он навьючил на лошадь бурдюк и торбу, уселся верхом и помчался из лесу с быстротой, предвещавшей скорое возвращение. У нас были все основания надеяться на это, и мы с минуты на минуту ждали появления Ламелы; но он вернулся не так скоро. Прошло больше половины дня, и ночь уже готовилась осенить деревья своими черными крылами, когда мы снова увидали своего поставщика, запоздание которого уже начинало нас тревожить. Количество вещей, которыми он был нагружен, превысило наши ожидания. Помимо бурдюка, наполненного отменным вином, и торбы, набитой хлебом и всякого сорта жареной дичью, он привез на лошади большой узел с одеждой, который привлек наше внимание. Заметив это, Ламела сказал нам с улыбкой: - Господа, вы дивитесь на это платье, и я вас извиняю, так как вы не знаете, для чего я купил его в Хельве. Готов биться об заклад, что этого не угадает ни дон Рафаэль, ни все человечество, вместе взятое. С этими словами Амбросио развязал пакет, чтоб продемонстрировать нам в розницу то, что мы рассматривали оптом. Он извлек оттуда плащ и весьма длинную черную рясу, два камзола и штаны к ним, затем один из тех письменных приборов, которые состоят из двух частей, чернильницы и пенала, скрепленных шнурком, и, наконец, пачку прекрасной белой бумаги, замок, большую печать и зеленый воск. После того как он показал нам все свои покупки, дон Рафаэль сказал ему шутливым тоном: - Да-с, сеньор Амбросио, надо сказать, что вы обзавелись весьма ценными предметами. Но разрешите узнать, какое употребление намереваетесь вы сделать из всего этого? - Самое наилучшее, - возразил Ламела. - Все эти вещи обошлись мне не более десяти дублонов (*112), а я уверен, что они принесут нам свыше пятисот: можете на это рассчитывать. Не такой я человек, чтоб отягчать себя бесполезным тряпьем, и дабы доказать, что я купил все это не как дурак, поведаю вам свой план. Это такой план, что он бесспорно может быть признан одним из самых гениальных, когда-либо задуманных умом человеческим. Судите о нем сами; я уверен, что, ознакомившись с ним, вы придете в восторг. Слушайте же. - Запасшись хлебом, - продолжал он, - зашел я в кухмистерскую, где приказал насадить на вертел полдюжины куропаток, столько же цыплят и молодых кроликов. Пока все это жарилось, явился туда сильно раздраженный и разгневанный человек, который во всеуслышание жаловался на обращение с ним какого-то купца и сказал кухмистеру: "Клянусь св.Яковом! (*113) Самуэль Симон самый нелепый из хельвских торговцев. Он только что оскорбил меня в своей лавке при всем честном народе. Скупердяга не пожелал отпустить мне в долг шесть локтей сукна; а между тем я платежеспособный ремесленник и за мной не пропадет. Полюбуйтесь на этакую скотину! Он охотно продает в долг знатным господам и предпочитает рисковать с барами, нежели без всякой опаски оказать одолжение честному мещанину. Чистое безумие! Проклятый жидюга! Дай ему бог как следует попасться! Мои пожелания когда-нибудь сбудутся; найдется немало купцов, которые мне посочувствуют". Услыхав такие слова, к которым мастеровой добавил еще многое другое, я надумал отомстить за него и сыграть штуку с Самуэлем Симоном. - "Друг мой, - сказал я человеку, жаловавшемуся на купца, - скажите мне, какой характер у лица, о котором вы говорите?" - "Самый отвратительный, - отвечал он запальчиво. - Я почитаю его за отъявленного ростовщика, хотя он прикидывается благородным человеком. Он - еврей, принявший католичество, но в глубине души этот Симон не меньший жид, чем сам Пилат, так как передают, что он крестился только по расчету". Я внимательно прислушался к речам ремесленника и, выйдя из кухмистерской, не преминул осведомиться о жилище Самуэля Симона. Один прохожий сообщает, где он живет, другой показывает саму лавку. Окидываю взглядом помещение, присматриваюсь ко всему, и тут фантазия, покорная моим велениям, изобретает проделку, которую я обмозговал и нахожу достойной лакея сеньора Жиль Бласа. Отправляюсь к ветошнику и покупаю у него принесенную мною одежду: одну для роли инквизитора, другую чтоб изобразить повытчика, а третью для альгвасила. Вот, господа, чем я был занят и отчего несколько запоздал с возвращением. - Любезный Амбросио! - прервал его тут дон Рафаэль вне себя от восторга, - какая дивная идея! какой чудесный план! Завидую твоей изобретательности и готов отдать лучший из кунштюков моей жизни за столь удачную выдумку. О Ламела! - добавил он, - вижу отсюда все богатство твоей затеи, а о выполнении ее можешь не беспокоиться. Тебе нужны в подмогу два добрых актера. Они - налицо. Ты с виду похож на ханжу и отлично разыграешь инквизитора, я буду изображать повытчика, а сеньор Жиль Блас, если захочет, исполнит роль альгвасила. Таким образом персонажи распределены; завтра мы сыграем пьесу, и я отвечаю за удачу, разве только случится какая-нибудь из тех помех, которые расстраивают самые искусные замыслы. Я пока лишь очень смутно представлял себе проект, приводивший в такой восторг дона Рафаэля, но за ужином меня посвятили во все подробности; трюк, действительно, показался мне гениальным. Истребив часть дичи и обильно пустив кровь нашему бурдюку, мы растянулись на траве и в скором времени заснули. Но сон наш длился недолго, ибо час спустя беспощадный Амбросио разбудил нас. - Вставайте! вставайте! - закричал он нам на рассвете, - люди, которым предстоит важное дело, не должны праздновать лентяя. - Тысячу проклятий, сеньор инквизитор! - возразил ему дон Рафаэль, вскакивая со сна, - вы чертовски легки на подъем. Плохо придется господину Самуэлю Симону. - Тоже так думаю, - сказал Ламела. - Тем более, - добавил он со смехом, - что сегодня мне снилось, будто я выщипываю ему бороду. Неважный сон для него, неправда ли, господин повытчик? За этими шутками последовали тысячи других, приведших нас в хорошее расположение духа. Мы весело позавтракали и стали готовиться к своим ролям. Амбросио облачился в длинную рясу и плащ, так что походил, как две капли воды, на официала святой инквизиции. Мы с доном Рафаэлем также перерядились и действительно выглядели, как альгвасил и повытчик. Переодевание отняло у нас много времени, и было уже больше двух часов пополудни, когда мы выбрались из лесу, чтоб отправиться в Хельву. Впрочем, нам некуда было торопиться, так как комедия должна была начаться лишь с наступлением ночи. А потому мы шествовали с прохладцей и даже сделали привал у ворот города, чтоб дождаться сумерек. Как только стемнело, мы оставили лошадей в этом месте под охраной дона Альфонсо, который был весьма доволен тем, что на него не возложили никакой другой роли. Дон Рафаэль, Амбросио и я направились сперва не к Самуэлю Симону, а к кабатчику, жившему в двух шагах от его дома. Господин инквизитор выступал первым. Он вошел и обратился к трактирщику внушительным тоном: - Хозяин, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз, я пришел к вам по делу, касающемуся инквизиции, а следовательно, весьма важному. Кабатчик отвел нас в отдельное помещение, а Ламела, убедившись, что там нет никого, кроме нас, сказал ему: - Я - официал святой инквизиции. При этих словах кабатчик побледнел и отвечал дрожащим голосом, что он не подавал этому высокому учреждению никакого повода гневаться на него. - А посему, - продолжал Амбросио елейным тоном, - оно и не намерено причинять вам никакого зла. Да не допустит господь, чтоб святая инквизиция, торопясь карать, смешала грех с невинностью! Она строга, но всегда справедлива; словом, чтоб подвергнуться ее карам, надо их заслужить. Итак, не ради вас явился я в Хельву, а ради некоего купца по имени Самуэль Симон. До нас дошли неблагоприятные сведения о нем и его поведении. Говорят, что он продолжает пребывать в иудействе и принял христианство исключительно по мирским мотивам. Приказываю вам именем святой инквизиции сказать все, что вам известно об этом человеке. Но остерегитесь как сосед Симона, а может быть, и друг каких бы то ни было попыток его обелить; ибо заявляю вам, что если я замечу в ваших показаниях малейшее доброжелательство по отношению к нему, то вы погибли. Ну-с, повытчик, - продолжал он, повернувшись к дону Рафаэлю, - приступите к исполнению своих обязанностей. Господин повытчик, уже державший в руках бумагу и письменный прибор, уселся за стол и приготовился с наисерьезнейшим видом записывать показания кабатчика, который, ее своей стороны заверил, что не погрешит против истины. - Раз так, - сказал ему официал святой инквизиции, - то мы можем начать. Отвечайте только на мои вопросы, большего от вас не требуется. Видали ли вы, чтоб Самуэль Симон посещал церковь? - Право, я не обратил на это никакого внимания, - отвечал кабатчик, - не могу припомнить, чтоб когда-либо видал его в церкви. - Отлично, - воскликнул инквизитор, - запишите, что его никогда не видно в церкви. - Я этого не говорил, сеньор, - возразил хозяин, - я только сказал, что мне не приходилось его там видеть. Возможно, что он был в той же церкви, но что я его не заметил. - Друг мой, - заметил Ламела, - вы забываете, что не должны на этом допросе обелять Самуэля Симона; я предупредил вас о последствиях. Вам надлежит показывать только против него и не говорить ни слова в его пользу. - В таком случае, сеньор лиценциат, - возразил кабатчик, - вы мало что почерпнете из моих показаний. Я совсем не знаю купца, о котором идет речь и не могу сказать о нем ни доброго, ни худого; но если вам угодно разузнать про его домашнюю жизнь, то я приведу вам Гаспара, его приказчика, которого вы сможете допросить. Этот малый иногда заходит сюда, чтоб выпить с друзьями; могу вас заверить, что язык у него здорово привешен; он будет болтать, сколько вам угодно, выложит всю подноготную про своего хозяина и, клянусь честью, задаст немалую работу сеньору повытчику. - Мне нравится ваша откровенность, - сказал тогда Амбросио. - Указывая мне лицо, знакомое с нравами Симона, вы доказываете свое рвение к интересам святой инквизиции. Я доложу ей об этом. Поторопитесь же, - продолжал он, - привести сюда этого Гаспара, о котором вы мне говорили; но ведите себя осторожно, дабы его хозяин не заподозрил того, что здесь происходит. Кабатчик быстро и без огласки выполнил данное ему поручение и привел нам сидельца. Этот молодой человек, действительно, был величайшим болтуном, но такой нам и требовался. - Приветствую вас, дитя мое, - сказал ему Ламела. - Вы видите в моем лице официала, назначенного святой инквизицией, для того чтоб собрать показания против Самуэля Симона, обвиняемого в иудаизме. Вы живете у него и, следовательно, являетесь свидетелем большинства его поступков. Полагаю, что вы и без моего предупреждения сочтете себя обязанным сообщить нам все имеющиеся у вас о нем сведения и что мне незачем приказывать вам это именем святой инквизиции. - Сеньор лиценциат, - отвечал приказчик, - едва ли вы найдете человека, который был бы более меня расположен сообщить вам то, что вас интересует: я готов удовольствовать вас без всяких распоряжений со стороны святой инквизиции. Если спросить обо мне моего хозяина, то я уверен, что он меня не пощадит; а потому и я не стану щадить его и скажу вам перво-наперво, что он лицемер, до тайных помыслов которого невозможно докопаться, что это - человек, который внешне корчит из себя праведника, а в глубине души нисколько не добродетелен. Так, например, он каждый вечер ходит к одной гризеточке... - Рад узнать это, - прервал его Амбросио, - заключаю из ваших слов, что он человек дурных нравов. Но попрошу вас отвечать мне именно на те вопросы, которые я вам поставлю. Мне поручено главным образом разузнать об его отношении к религии. Скажите мне, едят ли свинину в вашем доме? - Не думаю, - отвечал Гаспар, - чтоб мы хотя бы два раза ели ее за тот год, что я у него живу. - Отлично, - сказал господин инквизитор, - запишите: у Самуэля Симона никогда не едят свинины. Но зато, - продолжал он, - вы, наверно, иногда кушаете ягнятину. - Да, бывает, - подтвердил приказчик, - например, мы ели ее на последнюю Пасху. - Подходящее время, - воскликнул официал. - Пишите, повытчик: Симон справляет Пасху по еврейскому обряду. Дело у нас, слава богу, идет на лад, и мне кажется, что мы уже собрали важные показания. Но скажите мне еще, дружок, - продолжал Ламела, - не приходилось ли вам видеть, чтоб ваш хозяин ласкал маленьких детей? - Тысячу раз, - отвечал Гаспар. - Стоит только маленьким мальчикам показаться возле лавки, то он непременно остановит их и приголубит, если находит, что они миленькие. - Пишите, повытчик, - прервал его инквизитор. - На Самуэля Симона падает серьезное подозрение в том, что он завлекает христианских детей, чтоб их зарезать. Ну и выкрест! Ого, господин Симон, даю слово, что вы будете иметь дело со святой инквизицией! Не воображайте, что вам позволят безнаказанно совершать кровавые жертвоприношения. Смелее, мой ревностный Гаспар, - обратился он к приказчику, - выкладывайте все; докажите окончательно, что этот ложный католик упорно придерживается еврейских обычаев и обрядов. Верно ли, что он один день в неделю проводит в праздности? - Этого я не замечал, - возразил Гаспар. - Но бывают дни, когда он запирается в своем кабинете и сидит там очень долго. - Так и есть, - воскликнул официал, - или он справляет шабаш, или я не инквизитор! Отметьте, повытчик, отметьте, что он свято соблюдает субботний пост. Ах, гнусная личность! У меня остается еще только один вопрос. Не говорит ли он об Иерусалиме? - Очень часто, - возразил приказчик. - Он рассказывает нам историю евреев и каким образом они разрушили иерусалимский храм. - Так-с, - продолжал Амбросио, - не упустите этой черты, повытчик; пишите крупными литерами, что Самуэль Симон день и ночь мечтает о восстановлении храма и не перестает думать о возвеличении своей нации. Я знаю теперь достаточно: дальнейшие вопросы излишни. Таких показаний, как дал нам правдивый Гаспар, хватило бы на то, чтоб сжечь целое гетто. Допросив таким образом приказчика, господин официал отпустил его, приказав именем святой инквизиции не говорить своему хозяину ни слова о том, что произошло. Гаспар обещал повиноваться и удалился. Мы не замедлили последовать за ним. Выйдя из корчмы с такой же внушительностью, с какою туда вошли, мы отправились к дому Самуэля Симона и постучались в двери. Он сам отворил нам. Увидав три таких фигуры, как наши, он удивился, но его изумление еще возросло, когда Ламела в качестве представителя власти сказал ему повелительно: - Господин Самуэль, приказываю вам именем святой инквизиции, официалом коей я имею честь состоять, выдать мне ключи от вашего кабинета. Я желаю взглянуть, не найдется ли там каких-либо улик, подтверждающих поступившее на вас донесение. Купец, ошеломленный этой речью, отпрянул на два шага назад, точно кто-либо угостил его тумаком в живот. Далекий от мысли о каком-либо обмане с нашей стороны, он искренне вообразил, что некий тайный враг задумал навлечь на него подозрение святой инквизиции; возможно также, что он не чувствовал себя безупречным католиком и имел повод ожидать дознания. Но как бы то ни было, а я никогда не видал более встревоженного человека. Он повиновался без всякого сопротивления и с той почтительностью, которая свойственна людям, трепещущим перед инквизицией. Когда он отпер кабинет, Ламела вошел туда и сказал: - Хорошо и то, что вы не противитесь повелениям святой инквизиции. Однако же, - добавил он, - удалитесь в другую комнату и не мешайте мне выполнить свои обязанности. Самуэль повиновался этому приказу так же безропотно, как и первому. Он остался в своей лавке, а мы втроем вошли в кабинет и, не теряя времени, принялись за поиски денег. Найти их было нетрудно: они хранились в незапертом сундуке и в таком количестве, что мы не могли всего унести. Это были груды наваленных друг на друга мешков, но наполненных исключительно серебром. Мы предпочли бы золото, однако, будучи не в силах это изменить, примирились с необходимостью и набили дукатами полные карманы; мы даже насовали их в штанины и во все места, показавшиеся нам пригодными. Словом, мы нагрузили себя тяжелой ношей, которую, однако, Амбросио и дон Рафаэль ухитрились сделать совершенно незаметной. Увидав такое искусство, я пришел к заключению, что нет ничего важнее, как набить руку в своем ремесле. Поживившись столь основательным образом, мы вышли из кабинета. По причине, которую читатель легко разгадает, господин официал вытащил из кармана замок и пожелал самолично запереть им двери; затем он наложил печать и сказал Симону: - Господин Самуэль, запрещаю вам именем святой инквизиции дотрагиваться до этого замка, а равно и до печати, каковую вы обязаны чтить, ибо это печать духовного суда. Я вернусь сюда завтра в то же время, чтоб снять ее и принести вам распоряжение властей. После этой речи он приказал открыть входную дверь, в которую мы весело вышли один за другим. Пройдя пятьдесят шагов, мы пустились улепетывать с такой быстротой и легкостью, что, несмотря на свою ношу, еле касались земли. Вскоре мы очутились за городом и, сев на коней, поскакали по направлению к Сегорбе, вознося хваления богу Меркурию за столь счастливый исход. ГЛАВА II. О решении, принятом доном Альфонсо и Жиль Бласом после этого приключения Согласно нашему похвальному обыкновению, мы ехали всю ночь и очутились на рассвете подле деревушки в двух милях от Сегорбе. Мы очень утомились, а потому охотно свернули с проезжей дороги и направились к ивам, росшим у подножия холма в ста или ста двадцати шагах от села, в котором мы сочли за лучшее не останавливаться. Ивы бросали приятную тень, а ручеек омывал корни этих деревьев. Местечко нам приглянулось, и, решив провести там день, мы спешились. Разнуздав лошадей, мы предоставили им пастись, а сами улеглись на траве и, отдохнув некоторое время, опорожнили торбу и бурдюк. После обильного завтрака мы занялись подсчетом денег, отнятых у Самуэля Симона, и насчитали три тысячи дукатов. Обладая такой суммой вдобавок к той, которая уже была у нас раньше, мы могли почитать себя изрядными богачами. Необходимо было запастись провизией, а потому Амбросио и дон Рафаэль, скинув костюмы повытчика и инквизитора, объявили, что готовы взять на себя эту заботу. По их словам, приключение в Хельве их только разлакомило и им захотелось отправиться в Сегорбе, чтоб разузнать, не удастся ли нам снова чем-нибудь поживиться. - Подождите нас здесь под ивами, - сказал сын Лусинды, - мы не замедлим вернуться. - Пойте это другим, сеньор дон Рафаэль, - воскликнул я рассмеявшись, - вы с тем же успехом могли нам сказать: подождите второго пришествия. Если вы нас покинете, то мы рискуем долго не встретиться с вами. - Такое подозрение для нас оскорбительно, - возразил сеньор Амбросио, - но мы, конечно, его заслужили. Вы вправе не верить нам после нашей вальядолидской проделки и предполагать, что мы так же мало посовестимся бросить вас, как и тех товарищей, которых покинули в этом городе. Но вы ошибаетесь. Приятели, которых мы оставили с носом, были лицами, обладавшими весьма дурным характером, и общество которых начинало становиться для нас невыносимым. Надо отдать эту справедливость людям нашей профессии, что нет таких компаньонов в гражданской жизни, которые бы меньше нас ссорились из-за корыстных интересов; но когда у нас нет общих склонностей, то наше доброе согласие портится, как и у прочих людей. А потому, сеньор Жиль Блас, - продолжал Ламела, - прошу вас и сеньора дона Альфонсо питать к нам несколько больше доверия и успокоиться насчет выраженного мною и доном Рафаэлем намерения отправиться в Сегорбе. - Весьма нетрудно, - вмешался тут сын Лусинды, - избавить сеньоров от всяких оснований беспокоиться: оставим кассу в их руках, это будет отличной порукой нашего возвращения. Как видите, сеньор Жиль Блас, - добавил он, - мы берем быка за рога. Вы оба будете обеспечены, и смею вас уверить, что, уезжая, ни я, ни Амбросио нисколько не беспокоимся о том, как бы вы не свистнули этого ценного залога. Неужели после такого доказательства нашей искренности вы не проникнетесь к нам полным доверием? - Разумеется, господа, - сказал я им, - теперь вы можете делать все, что вам угодно. Они тотчас же ускакали, нагруженные бурдюком и торбой, и оставили меня под ивами с доном Альфонсо, который сказал мне после их отъезда: - Я должен, сеньор Жиль Блас, открыть вам свое сердце. Меня мучит совесть за то, что я согласился сопровождать этих двух прохвостов. Вы не можете себе представить, сколько раз я уже в этом раскаивался. Я думал о том, что молодому человеку, придерживающемуся правил чести, не пристало жить с такими порочными людьми, как Рафаэль и Ламела. Если в один прекрасный день - и это легко может случиться - они попадут за какое-нибудь мошенничество в руки правосудия, то я, к стыду своему, буду схвачен вместе с ними, как вор, и понесу позорное наказание. Эта картина беспрестанно встает передо мной, и признаюсь вам, что я решил навсегда расстаться с Рафаэлем и Ламелой, чтоб не стать соучастником их дальнейших плутен. Мне думается, - добавил он, - что вы одобряете мое намерение. - Безусловно, уверяю вас, - отвечал я ему, - хотя, как вы видели, я изображал альгвасила в комедии с Самуэлем Симоном, однако же не думайте, что подобные пьесы - в моем вкусе. Призываю небо в свидетели, что, исполняя эту прелестную роль, я говорил себе: "Честное слово, сеньор Жиль Блас, если правосудие схватит вас в данную минуту за шиворот, то вы по заслугам примете награду, которая вам за это причитается!" А потому, сеньор дон Альфонсо, я испытываю не большую охоту, чем вы, оставаться в этой скверной компании, и если вы не возражаете, то пойду вместе с вами. Когда эти господа вернутся, мы предложим им разделить наши финансы, а завтра утром, или даже сегодня ночью, простимся с ними. Поклонник Серафины одобрил мое предложение. - Отправимся, - сказал он, - в Валенсию, а оттуда морем в Италию, где мы сможем поступить в войска Венецианской республики. Не достойнее ли заниматься военным ремеслом, чем вести ту подлую и преступную жизнь, которую мы ведем? С теми деньгами, которые у нас будут, мы даже сумеем содержать себя довольно пристойно. Мне, разумеется, совестно пользоваться средствами, добытыми столь дурным путем, но я клянусь при малейшей удаче на войне возместить Самуэлю Симону всю похищенную сумму. Я заверил дона Альфонсо в том, что разделяю его чувства, и мы порешили покинуть наших сотоварищей на следующий день еще до рассвета. Мы не испытали ни малейшего искушения воспользоваться их отсутствием, т.е. удрать тотчас же вместе с кассой. Доверие, которое они нам выказали, оставив деньги в наших руках, удержало нас даже от мысли о такой краже, хотя проделка в меблированных комнатах могла бы до некоторой степени ее оправдать. Амбросио и дон Рафаэль вернулись из Сегорбе к концу дня. Они тотчас же объявили нам, что их поездка была удачной и что они заложили основание для новой плутни, которая, судя по всем данным, обещала принести нам не меньший барыш, чем предыдущая. Тут сын Лусинды собрался было посвятить нас в это дело, но дон Альфонсо взял слово и вежливо заявил, что, не чувствуя в себе склонности к тому образу жизни, который они ведут, он решил расстаться с ними. Я, со своей стороны, сообщил, что питаю такое же намерение. Они всячески пытались уговорить нас, чтобы мы приняли участие в их дальнейших предприятиях, но старания их не увенчались успехом. Наутро, поделив деньги поровну, мы простились с ними и направились в Валенсию. ГЛАВА III. О неприятном происшествии, случившемся с доном Альфонсо, о том, как он после этого оказался наверху блаженства и как Жиль Блас неожиданно попал в счастливое положение Мы весело доехали до Буноля, где нам, к несчастью, пришлось задержаться. Дон Альфонсо заболел. Он схватил сильную лихорадку с повторными приступами, заставившими меня опасаться за его жизнь. К счастью, там не было докторов, так что я отделался страхом. По прошествии трех дней он уже оказался вне опасности и благодаря моим попечениям окончательно оправился. Он выказал мне глубокую признательность за то, что я для него сделал, и так как мы, действительно, чувствовали взаимную симпатию, то поклялись друг другу в вечной дружбе. Затем мы снова пустились в путь, намереваясь воспользоваться по прибытии в Валенсию первой оказией, чтоб переехать в Италию. Но небо, уготовившее нам счастливую судьбу, расположило иначе. У ворот одного замка мы заметили толпу крестьян обоего пола, которые водили хоровод и веселились. Мы подъехали поближе, чтоб взглянуть на их празднество, и тут дона Альфонсо ожидала непредвиденная встреча, весьма его поразившая. Он увидал барона Штейнбаха, который тоже заметил его и, бросившись ему навстречу с распростертыми объятиями, воскликнул с восторгом: - Ах, дон Альфонсо, так это вы? Какая приятная встреча! Вас повсюду разыскивают, а тут нас сталкивает с вами сама Фортуна. Мой приятель тотчас же соскочил с коня и кинулся обнимать барона, радость которого, казалось, не знала границ. - Идемте, сын мой, - сказал затем этот добрый старец, - вы узнаете, кто вы, и насладитесь счастливой судьбой. С этими словами он повел дона Альфонсо в замок, а я, спешившись и привязав лошадей, также отправился за ними. Первым лицом, которое мы встретили, оказался владелец замка. То был человек лет пятидесяти, весьма приятной наружности. - Сеньор, - сказал барон Штейнбах, представляя ему дона Альфонсо, - вот ваш сын! Услыхав это, дон Сесар де Лейва - так звали владельца замка - обнял дона Альфонсо и, плача от радости, сказал ему: - Мой дорогой сын, перед вами тот, кому вы обязаны жизнью! Если я до сей поры скрывал от вас ваше происхождение, то, поверьте, это стоило мне немалых усилий. Тысячи раз вздыхал я от горя, но не мог поступить иначе. Я женился на вашей матушке по любви. Она была значительно менее знатного рода, чем я. Мне приходилось подчиняться власти сурового отца, и это заставляло меня держать в секрете брак, заключенный без его согласия. Один только барон Штейнбах был посвящен в тайну и воспитывал вас по уговору со мной. Отца моего теперь уже нет в живых, и я могу объявить вас своим единственным наследником. Но это еще не все, - добавил он. - Я намерен женить вас на молодой даме, не уступающей мне знатностью рода. - О, сеньор, - прервал его дон Альфонсо, - не заставляйте меня заплатить слишком дорогой ценой за счастье, которое вы мне объявили. Неужели, узнав, что имею честь быть вашим сыном, я должен тут же услыхать о вашем решении сделать меня несчастным? Ах, сеньор, не будьте со мной более жестоки, чем был с вами мой дед. Если он и не одобрял сделанного вами выбора, то, по крайней мере, не заставлял вас вступать в брак против вашей воли. - Сын мой, - возразил дон Сесар, - я вовсе не намерен насиловать ваши желания. Но соблаговолите взглянуть на даму, которую я вам предназначаю; это все, что я жду от вашего послушания. Хотя она очаровательна и представляет для вас весьма выгодную партию, я обещаю, что не буду принуждать вас к этому браку. Она сейчас находится в замке. Следуйте за мной; вы безусловно признаете, что нет на свете более обаятельного существа. С этими словами он повел дона Альфонсо в покои замка, а я последовал за ними вместе с бароном Штейнбахом. Там мы застали графа Полана с обеими его дочерьми, Серафиной и Хулией, а также дона Фернандо де Лейва, приходившегося племянником дону Сесару. Были еще и другие дамы и кавалеры. Дон Фернандо, как я уже говорил, похитил Хулию, и брак этих двух влюбленных был причиной празднества, на которое собрались окрестные крестьяне. Как только дон Альфонсо вошел и отец представил его обществу, граф Полан поднялся и, бросившись обнимать его, воскликнул: - Приветствую своего избавителя! - Дон Альфонсо, - продолжал он, обращаясь к нему, - узнайте, какою властью обладает добродетель над великодушными сердцами! Правда, вы убили моего сына, но зато спасли мне жизнь. Прощаю нанесенную нам обиду и отдаю вам Серафину, честь которой вы защитили. Этим я хочу отблагодарить вас за услугу. Сын дона Сесара не преминул выразить графу Полану, сколь многим он обязан ему за его доброту, и я, право, не знаю, больше ли он радовался тому, что раскрыл тайну своего рождения, или тому, что собирался стать супругом Серафины. Действительно, брак этот состоялся через несколько дней, к величайшему удовольствию заинтересованных сторон. Я был тоже одним из избавителей графа Полана, а потому вельможа, узнав меня, сказал, что берется обеспечить мою судьбу. Я поблагодарил его за великодушие, но не пожелал покинуть дона Альфонсо, который назначил меня управителем замка и почтил своим доверием. Терзаемый угрызениями совести за плутню, проделанную с Самуэлем Симоном, он тотчас же после свадьбы приказал мне отвезти этому купцу украденные у него деньги. Я отправился возмещать убытки и, таким образом, начал свою деятельность в качестве управителя с того, на чем иному надлежало бы ее кончить. КНИГА СЕДЬМАЯ ГЛАВА I. О любви Жиль Бласа и сеньоры Лоренсы Сефоры Итак, я отправился в Хельву отвозить нашему любезному Самуэлю Симону те три тысячи дукатов, которые мы у него украли. Признаюсь откровенно, что по дороге я испытал искушение присвоить себе эти деньги, чтоб начать свою службу под счастливой звездой. Я мог поживиться совершенно безнаказанно: стоило мне только попутешествовать дней пять-шесть и затем вернуться, сказав, что я выполнил поручение. Дон Альфонсо и его отец были обо мне слишком высокого мнения, чтоб заподозрить меня в недобросовестности. Все складывалось удачно. Но я не поддался искушению, могу даже сказать, что справился с ним, как честный человек, а это весьма похвально для юноши, побывавшего среди крупных мошенников. Многие люди, вращающиеся только в порядочном обществе, бывают не так щепетильны; в особенности могут кое-что порассказать об этом те, которые управляют чужими состояниями и имеют возможность легко присвоить их себе, не подрывая своей репутации. Вернув купцу деньги, которые тот не чаял получить, я возвратился в замок Лейва. Графа Полана там уже не было: он отправился в Толедо вместе с Хулией и доном Фернандо. Я застал своего нового господина еще более влюбленным в Серафину, чем когда-либо, Серафину очарованной им, а дона Сесара в восторге от них обоих. Я постарался заслужить расположение этого нежного отца и успел в своем намерении. Став управителем замка, я распоряжался всем: принимал деньги от мызников, бел расходы и пользовался деспотической властью над лакеями, но, в противоположность мне подобным, не злоупотреблял своим могуществом. Я не прогонял слуг, которые мне не нравились, и не требовал от остальных, чтоб они всей душой были преданы господину управителю. Если они обращались непосредственно к дону Сесару или его сыну, чтоб испросить какую-нибудь милость, я никогда не ставил, им палки в колеса, а, напротив, ходатайствовал за них. Мои же господа непрестанно выказывали мне знаки своего благожелательства, подстрекавшего меня служить им с превеликим усердием. Всецело преданный их интересам, я Не допускал никакого плутовства в своем управлении: я был дворецким, какого с огнем не сыскать. В то время как я радовался своему счастливому положению, Амур, как бы приревновав меня к Фортуне, пожелал, чтоб я был и ему чем-нибудь обязан: он зародил в сердце сеньоры Лоренсы Сефора, первой камеристки Серафины, пылкое чувство к господину управителю. Как правдивый историк, должен сказать, что моей жертве уже стукнуло пятьдесят. Но благодаря своей свежей коже, приятному лицу и черным глазам, которыми она умела искусно пользоваться, Лоренса могла еще сойти за некое подобие возлюбленной. Я пожелал бы ей, пожалуй, несколько больше румянца, ибо она была очень бледна, что я, впрочем, не преминул приписать подвигам безбрачия. Моя дама долгое время заигрывала со мной при помощи взглядов, отражавших ее любовь; но вместо того чтобы отвечать на эти авансы, я притворился, будто не замечаю ее намерений. Это побудило ее принять меня за новичка в амурных делах, что отнюдь ее не разочаровало. Вообразив поэтому, что ей не следует ограничиваться языком глаз с молодым человеком, который казался ей менее просвещенным, чем был на самом деле, она при первой же нашей беседе объявила мне о своих чувствах с откровенностью, не допускавшей никаких сомнений. Взялась она за это, как женщина, прошедшая хорошую школу: вначале она прикинулась смущенной, а выложив мне все, что хотела, закрыла лицо руками и притворилась, будто стыдится своей слабости. Пришлось сдаться и, хотя мной руководила не столько страсть, сколько тщеславие, я выказал себя весьма умиленным этими знаками расположения. Я даже проявил настойчивость и так хорошо разыграл роль пылкого любовника, что навлек на себя упреки. Лоренса пожурила меня весьма ласково, но, проповедуя мне правила скромности, видимо, была не прочь, чтоб я их преступил. Я отважился бы и на большее, если бы красавица не побоялась уронить в моих глазах свою добродетель, разрешив мне слишком легкую победу. Таким образом, мы расстались в предвидении нового свидания: Сефора - убежденная, что ее притворное сопротивление побудило меня принять ее за весталку, я же - полный сладостной надежды вскоре благополучно завершить это приключение. Дела мои, следовательно, обстояли отлично, когда один из лакеев дона Сесара сообщил мне весть, умерившую мою радость. Это был один из тех любопытных слуг, которые стараются разузнать все, что делается в доме. Он усердно ходил ко мне на поклон и угощал меня всякий день какими-либо новостями. И вот однажды утром он заявил мне, что сделал забавное открытие и готов поделиться им со мной, если я обещаю его не выдавать, так как дело касалось сеньоры Лоренсы Сефоры, которую он боялся прогневить. Мне слишком хотелось знать, что он скажет, а потому я посулил ему соблюдение таймы, но притворился при этом вполне равнодушным и спросил его, насколько мог хладнокровнее, в чем же заключалось открытие, которым он хотел меня полакомить. - По вечерам, - сказал он, - Лоренса тайно впускает в свою горницу сельского фельдшера, весьма видного собой молодого человека, и этот прохвост не торопится от нее уходить. Готов поверить в невинность их свиданий, - добавил он с лукавым видом, - но вы, конечно, согласитесь, что когда такой молодчик тайком пробирается в покои девицы, то это бросает тень на ее репутацию. Хотя это известие доставило мне такое же огорчение, как если б я был действительно влюблен, однако же я поостерегся выдать свои чувства; я даже принудил себя расхохотаться при этом донесении, которое переворачивало мне душу. Но, очутившись один, я вознаградил себя за свою выдержку. Я проклинал, ругался и ломал себе голову над тем, как поступить дальше. То презирая Лоренсу, я собирался бросить эту кокетку, не удостоив ее даже объяснения; то вообразив, что моя честь требует мщения, я мечтал вызвать костоправа на дуэль. Последнее решение одержало верх. Под вечер я засел в засаду и, действительно, увидал, как мой соперник с таинственным видом пробрался в комнату дуэньи. Это зрелище разожгло во мне бешенство, которое без того, быть может, улеглось бы само по себе. Выйдя из замка, я стал на дороге, по которой должен был пройти этот волокита, и принялся поджидать его с величайшей решительностью. Каждое мгновение усиливало мое желание драться. Наконец, враг появился. Я смело сделал несколько шагов ему навстречу; но тут, черт его знает почему, меня, точно какого-нибудь гомеровского героя, внезапно обуял такой страх, что я вынужден был остановиться, смутившись, как Парис, когда он вышел на бой с Менелаем. Взглянув на противника, я убедился, что он здоров и силен, к тому же его шпага показалась мне чрезмерной длины. Все это произвело на меня впечатление; но, несмотря на опасность, разраставшуюся в моих глазах, и на то, что мое естество подстрекало меня увильнуть от нее, чувство чести или что-либо другое одержало верх: у меня хватило смелости двинуться на фельдшера и обнажить шпагу. Мое поведение изумило его. - Что случилось, сеньор Жиль Блас? - воскликнул он. - К чему эти повадки странствующего рыцаря? Вы, видимо, изволите шутить? - Нисколько, сеньор цирюльник, нисколько, - возразил я, - это вовсе не шутки. Я хочу знать, столь же ли вы храбры, как и галантны. Не надейтесь, что я позволю вам спокойно наслаждаться милостями дамы, которую вы тайком навещаете в замке. - Клянусь св.Косьмой (*114), - отвечал фельдшер, заливаясь смехом, - вот забавное приключение! Черт подери! Видимость, действительно, бывает обманчива. Заключив из этих слов, что у него было не больше охоты драться, чем у меня самого, я сразу обнаглел. - Вот как, любезный? - прервал я его. - Не думайте, пожалуйста, что вам удастся отвертеться простым отрицанием фактов. - Вижу, - отвечал он, - что придется все рассказать, дабы избегнуть несчастья, которое могло бы случиться с вами или со мной. А потому раскрою вам тайну, хотя людям моей профессии надлежит строго хранить чужие секреты. Если сеньора Лоренса проводит меня украдкой в свой покой, то только для того, чтоб скрыть от слуг недомогание, которым она страдает. У нее на спине застарелая злокачественная язва, которую я хожу врачевать каждый вечер. Вот причина моих посещений, возбудивших вашу тревогу. Можете поэтому совершенно успокоиться. Но если это объяснение вас не удовлетворяет, - продолжал он, - и вы непременно жаждете помериться со мной силами, то вам стоит только сказать: я не такой человек, чтоб отказать кому-либо в поединке. С этими словами он обнажил свою длинную рапиру, повергшую меня в трепет, и стал в позицию с таким видом, который не предвещал ничего хорошего. - Довольно, - сказал я ему, вкладывая шпагу в ножны, - не считайте меня забиякой, который не внемлет никаким резонам: после того, что я от вас слышал, вы мне больше не враг.