отвечает Ави. -- В бытность свою зубным врачом он завел штат женщин для предварительной обработки пациентов, и это сформировало его парадигму. -- Издеваешься? -- говорит Рэнди. -- Ты знаешь, как бывает. Когда ты приходишь к зубному врачу, ты на самом деле не видишь зубного врача, верно? Тебя встречает кто то другой, верно? Всегда есть элитная категория деловитых тетечек, которые снимают зубной камень, чтобы врачу не возиться, и делают рентген. Сам врач сидит в кабинете и смотрит снимки -- он имеет дело с абстрактным черно белым изображением на маленьком куске пленки. Если он видит дырки, то приступает к делу. Если нет, выходит, произносит пару вежливых фраз и отправляет тебя домой. -- Так зачем он здесь? -- спрашивает Эберхард ФЈр. -- В том то и суть! -- говорит Ави. -- Когда он входит, ты не знаешь, зачем он здесь: просверлить тебе дырку в черепушке или рассказать про свой отпуск на Гавайях. Все взгляды обращаются к Рэнди. -- Что произошло в лифте? -- Я... ничего! -- выпаливает Рэнди. -- Вы обсуждали филиппинский проект? -- Он просто сказал, что хочет со мной побеседовать. -- Гадство, -- говорит Ави. -- Значит, прежде надо побеседовать нам . -- Знаю. Поэтому и обещал поговорить, если выдастся свободная минута. -- Постараемся, чтоб у тебя сегодня свободная минута не выдалась. -- Ави задумывается на минуту и продолжает: -- Он совал руку в карман? -- А что? Думаешь, мог вытащить револьвер? -- Нет, -- говорит Ави. -- Просто мне кто то сказал, что Дантист носит при себе скрытый магнитофон. -- Как переодетый полицейский? -- недоверчиво переспрашивает Кантрелл. -- Ага, -- говорит Ави таким тоном, будто это самое обычное дело. -- Цифровой магнитофон размером со спичечный коробок. Может быть, с проводком и микрофоном под рубашкой. Может быть, нет. Так или иначе, ты не знаешь, когда он тебя записывает. -- А это не противозаконно? -- спрашивает Рэнди. -- Я не юрист, -- отвечает Ави. -- Что важнее, не кинакутский юрист. Но для гражданского иска это не важно: если он потянет нас в суд, то сможет предъявить любые свидетельства. Они смотрят через вестибюль. Дантист косолапо стоит на мраморе, скрестив руки на груди и опустив подбородок -- выслушивает доклад подчиненных. -- Может, он и совал руку в карман, не помню, -- говорит Рэнди. -- Это не важно. Мы говорили в общем. И коротко. -- Он может проанализировать запись на приборе и по напряжению в голосе определить, когда ты врешь. -- Джон явно наслаждается неограниченным разгулом паранойи. Это его стихия. -- Не беспокойся, -- парирует Рэнди, -- я его заглушил. -- Как? -- спрашивает Эб. Он не расслышал иронии, поэтому удивлен и заинтригован. По лицу видно, что Эб рвется поговорить о чем нибудь умном. -- Я пошутил, -- объясняет Рэнди. -- Если Дантист проанализирует запись, он увидит один равномерный стресс. Ави и Джон смеются. Эб расстроен. -- А, -- говорит он. -- Я думал, что мы, если бы захотели, могли бы полностью заглушить его устройство. -- Магнитофон -- не радио, -- замечает Джон. -- Как его можно заглушить? -- Метод Ван Эйка, -- поясняет Эб. Тут из кафе выходит Том Говард с замусоленным номером «Саут Чайна Морнинг Пост» под мышкой, а из лифта -- Берил в парадном платье и боевой раскраске. Мужчины прячут глаза, притворяясь, будто ничего не произошло. Все здороваются и обмениваются пустяковыми фразами. Потом Ави смотрит на часы и говорит: «Пошли к султану», как будто предлагает заглянуть в «Макдоналдс». ВЗЛОМЩИК Уотерхаузу приходится оберегать сейф: Шафто рвется взорвать его толом, а Чаттан намерен отправить в Лондон, экспертам из Бродвей билдингс. Уотерхауз хочет еще раз испробовать силы, просто из интереса. Чаттан прав. У подразделения 2702 есть четкая и определенная задача. Взлом сейфов с немецких подводных лодок в нее не входит. Кстати, лазить на брошенные подводные лодки за сейфами и шифровками -- тоже не их задача. Просто рядом не было больше никого с допуском «Ультра Мега», а U 553 сидела так ненадежно, что Блетчли парк не успевал прислать специалистов. Желание Уотерхауза вскрыть сейф никак не связано с задачей подразделения 2702, его собственными обязанностями или даже стремлением скорей разгромить фашистов. Просто Лоуренс Притчард Уотерхауз не может иначе. Это императив, его, как приказы, не обсуждают. На тележке, мчащейся по натянутому тросу, под ветром и дождем, с развороченными рукою и головой, не зная, доберется до корабля или рухнет в бездну, он еще помнил нервными окончаниями пальцев бесконечно малое дрожание диска под жидким месивом. Пока Енох Роот штопал его на борту сторожевика, Уотерхауз мысленно прикидывал, как может быть устроен сейфовый замок. А когда остальные бойцы подразделения 2702 без задних ног повалились на койки, в гамаки и спальные мешки на полу домовой церкви Йглмского замка, Уотерхауз, в бинтах и с рукой на перевязи, отправился по коридорам благоустроенной части замка в поисках бритвенных лезвий и куска графита. Бритвы он находит в мусорном ведре, графит крадет из каморки, в которой Гхнкс держит гальванический люцифер. Все это вместе с бруском канифоли и паяльной лампой, относит в домовую церковь. Рядовой и сержантский состав разместился, как пристало морякам, в нефе, что по гречески означает «корабль». Офицеры -- в трансепте. Чаттан занял весь южный придел, Уотерхауз, Роот, лейтенанты британских ВДВ и МПФ США подвесили койки в северном. Малая толика немереных запасов брезента отделяет алтарь, Святую Святых, где когда то пребывали Тело и Кровь Христовы. Теперь там стоит «халликрафтерс» модели S 27, пятнадцатиламповый супергетеродиновый приемник со сверхсовременными лампами желудями, который ловит УКВ в диапазоне от 27 до 143 Мгц и принимает AM, FM и радарное излучение. Еще у него есть измеритель уровня сигнала, который был бы полезен, занимайся они и впрямь высокочастотной радиопеленгацией. За брезентом горит свет, на стуле перед алтарем храпит морской пехотинец. Уотерхауз будит его и отправляет спать. Морпех пристыжен: он должен был бодрствовать и убедительно крутить антенну. Сам радиоприемник практически не используется; его включают, когда входит посторонний. Все деревянные финтифлюшки с алтаря (если когда то и были) уничтожены огнем, сгнили или растащены острозубыми скрггами на строительство гнезд. Остался прямоугольный базальтовый монолит, совершенно ровный, если не считать следов тЈски. Идеальная подставка для сегодняшнего эксперимента. Уотерхауз, с ущербом для поясницы, водружает сейф на алтарь. Сейф цилиндрический, как отрезок орудийного ствола. Уотерхауз ставит его на попа: круглая дверца с круглым диском смотрит в потолок, словно незрячий глаз; радиальные риски -- точь в точь радужка. За диском -- механизм, который приводит Уотерхауза в бешенство. Каким то образом вращая диск, он должен добиться такого положения, в котором дверца откроется. Вот, собственно, и все. То, что дверца до сих пор не открыта, -- личное оскорбление. Чем крохотный -- меньше кубического фута -- объем внутри сейфа отличен от пространства, в котором Уотерхауз перемешается без помех? Что там, черт возьми, такое? Канифоль похожа на плохой янтарь, пузырчатый, но все равно красивый. Уотерхауз зажигает горелку и проводит пламенем по краю бруска. Канифоль размягчается, плавится, капает на крышку сейфа, рядом с диском, образуя лужицу размером примерно с серебряный доллар. Уотерхауз быстро погружает в нее лезвия опасным краем вверх, параллельно, на расстоянии чуть меньше дюйма, и придерживает их, пока холодный металл не выпьет тепло и канифоль снова не затвердеет. Он подложил зубочистки, чтобы тупые края не касались металла и не получился контакт. Он припаивает к лезвиям проволочки и тянет их через алтарь к рации. Берет кусок графита, кладет на лезвия, как перемычку. После этого снимает с приемника заднюю панель и начинает ковыряться внутри. Поменять надо не так и много: он хочет сделать устройство, которое преобразует электрические импульсы в звук и направляет в наушники, что, собственно, и делает приемник. Однако источник сигнала уже не передатчик на немецкой подлодке, а ток, идущий по проводу в левое лезвие, по графитовой перемычке, в правое лезвие и обратно по другой проволочке. Чтобы все это заработало, требуется определенное время. Всякий раз, упираясь в очередной тупик, Уотерхауз начинает звереть. Тогда он встает и крутит антенну, якобы ища немецкую подлодку. Тем временем его осеняет, и он возвращается к работе. Примерно на рассвете он слышит визг в наушниках -- бакелитовых чашечках, соединенных приспособлением, похожим на примитивный хирургический инструмент. К приемнику от них тянутся перекрученные черная и красная проволочки. Уотерхауз убавляет громкость и надевает наушники. Он кладет палец на сейф и слышит неприятный гул в ушах, проводит по холодному металлу и слышит скрежет. Любая вибрация заставляет дрожать графитовую перемычку, замыкая и размыкая цепь, модулируя ток. Лезвия и графит -- это микрофон, и микрофон работает даже слишком хорошо. Уотерхауз снимает руку с сейфа и некоторое время вслушивается. Слышно шебуршание скрргов, растаскивающих провиант подразделения. Слышно, как бьют волны о берег, как подпрыгивают на Дороге лысые шины Такси. У Такси не отрегулирован Развал. Слышно, как Маргарет -- шырк шырк шырк -- трет пол на кухне, и у спящих морпехов екает сердце; как трутся льдины у берегов Исландии и крутятся винты приближающегося конвоя. Лоуренс Притчард Уотерхауз подключен к Вселенной с полнотой, какую бессилен обеспечить даже Блетчли парк. В центре этой Вселенной -- сейф с подводной лодки U 553, ее ось проходит через центр диска. Уотерхауз снова кладет на него руку, предварительно убавив громкость, чтобы не лопнули барабанные перепонки. Диск поворачивается с усилием, но плавно, как на воздушном демпфере. Однако остается трение. Его не ощущают замерзшие пальцы Уотерхауза, но в наушниках оно грохочет горным обвалом. Когда замок щелкает, звук такой, будто Уотерхауз поднимает щеколду на главных вратах ада. Несколько раз приходится начинать по новой: он не знает, сколько чисел в комбинации и в какую сторону крутить сначала. Однако опытным путем начинает вырисовываться закономерность, и постепенно он приходит к следующей комбинации: 23 вправо -- 37 влево -- 7 вправо -- 31 влево -- 13 вправо. Слышится смачный лязг, и Уотерхауз нутром чует, что можно снимать наушники. Он поворачивает колесико рядом с диском. При этом убираются радиальные собачки, запирающие дверцу. Он тянет ее вверх, осторожно, чтобы не порезаться о лезвия, и смотрит внутрь. Разочарование, которое он при этом испытывает, никак не связано с содержимым сейфа. Это разочарование от того, что задача решена и он вернулся к базовому состоянию тоски и легкого раздражения, в котором живет, когда не взламывает замки или шифры. Уотерхауз засовывает руку в сейф и нащупывает металлический брусок размером с булочку для хот дога. Это для него не новость: они трясли сейф, словно дети -- коробку с рождественским подарком, слышали, как что то со звоном перекатывается, и гадали, чего бы там могло быть. Брусок холодный и так сильно забирает тепло, что держать его почти больно. Уотерхауз трясет рукой, чтобы восстановить циркуляцию, вытаскивает брусок и бросает его на алтарь. Тот дважды подпрыгивает, звеня -- самый музыкальный звук, который стены часовни слышали за много столетий, -- и остается латунно блестеть в свете электрических лампочек (в часовню уже провели свет). Яркие отблески бьют в глаза Уотерхаузу, который много недель живет на сером и ненастном Йглме, ходит и спит в хаки и черном. Он зачарован красотой и яркостью бруска на грубом черном базальте еще до того, как мозг опознает в нем золотой слиток. Из слитка получается мировое пресс папье -- весьма кстати, потому что в часовне сквозняк, а содержимое сейфа -- листки папиросной бумаги, разлетающиеся от малейшего дуновения. Листки расчерчены бледными горизонтальными и вертикальными линиями, ячейки заполнены от руки печатными буквами, расположенными в группах по пять. -- Ба, что вы нашли! -- говорит тихий голос. Уотерхауз поднимает голову и смотрит в пугающе спокойные глаза Еноха Роота. -- Да. Шифровки, -- отвечает Уотерхауз. -- Не «Энигма». -- Я про другое, -- говорит Роот. -- Про корень всего зла. -- Он пытается взять брусок, но пальцы соскальзывают. Тогда он берется покрепче и отрывает слиток от алтаря. Что то цепляет его взгляд; он поворачивается к лампочке и сосредоточенно хмурится, как гранильщик алмазов. -- Здесь иероглифы, -- говорит Роот. -- Простите? -- Китайские или японские. Нет, китайские -- клеймо шанхайского банка. И цифры -- проба и серийный номер. -- Для миссионера он неожиданно подкован в таких вопросах. До этой секунды слиток ничего для Уотерхауза не значил -- просто образчик химического элемента вроде свинцового грузила или банки с ртутью. Однако мысль, что он может нести информацию, занятна. Просто необходимо встать и поглядеть. Роот прав: на слитке клеймо с маленькими восточными значками. Крохотные грани иероглифов вспыхивают под лампочкой -- искры, проскакивающие через пространство между двумя странами Оси. Роот кладет слиток на алтарь, быстро идет к столу, где лежит всякая канцелярия, берет лист папиросной бумаги и карандаш. Возвращается к алтарю, кладет тонюсенький лист на слиток и возит по нему боковой стороной грифеля, так что бумага чернеет везде, кроме тех мест, где вдавлены иероглифы или цифры. Через несколько секунд у него в руках идеальная копия клейма. Он складывает листок и убирает в карман, а карандаш возвращает на стол. Уотерхауз давно вернулся к изучению шифровок из сейфа. Все они составлены одним почерком. Из месива в каюте они с Шафто выловили целую кипу разных бумаг, и капитанский почерк Уотерхауз знает; эти листки писал кто то другой. Ясно, что зашифрованы они не с помощью «Энигмы». Шифровки «Энигмы» начинаются с двух групп по три буквы в каждой, указывающей, как ставить диски. Ни на одном из листков таких букв нет, значит, использована какая то другая система. Как у любого современного государства, у Германии уйма шифров, для одних используются книги, для других -- машины. В Блетчли парке взломали большую часть и тех, и других. Однако поупражняться всегда приятно. Теперь, когда прибыло все подразделение 2702, на свидания с Маргарет рассчитывать не приходится. Шифры на листках -- идеальная головоломка, чтобы заполнить зияющую пустоту, оставшуюся после вскрытия сейфа. Уотерхауз тоже заимствует несколько листков бумаги и час или два кропотливо копирует шифры, по два, по три раза проверяя каждую шифргруппу, чтобы не ошибиться. С одной стороны, это ужасно муторно. С другой -- шанс на самом нижнем уровне проштудировать шифртекст. Умение увидеть закономерность в хаосе бесполезно, если прежде не погрузиться в хаос. Если закономерности есть, он их сейчас не увидит Но, может быть, если цифры пройдут перед глазами и через руку с карандашом, подсознание включится в работу и выдаст подсказку -- или само решение -- недель этак через несколько, когда он будет бриться или крутить антенну. Краем сознания он воспринимает, что Чаттан и остальные проснулись. Рядовых и сержантов в Святая Святых не пускают, но лейтенанты столпились вокруг и пялятся на слиток. -- Взламываете шифр? -- Чаттан вразвалку подходит к столу. Он держит кружку с кофе двумя руками, чтобы согреть ладони. -- Снимаю копию, -- говорит Уотерхауз и, поскольку тоже не чужд некоторой хитрецы, добавляет: -- На случай, если оригиналы погибнут при перевозке. -- Очень предусмотрительно, -- кивает Чаттан. -- Кстати, вы, часом, не припрятали где нибудь второй слиток? Уотерхауз давно общается с военными и не ловится на подначку. -- Характер звуков, возникавших при покачивании сейфа, явно указывал на наличие внутри только одного металлического предмета, сэр. Чаттан, хохотнув, прикладывается к кружке. -- Интересно, удастся ли вам взломать шифр, капитан Уотерхауз. Готов держать пари, что да. -- Спасибо за доверие, но пари явно проигрышное, сэр, -- говорит Уотерхауз. -- Скорее всего в Блетчли парке его уже раскололи. -- Почему вы так думаете? -- рассеянно спрашивает Чаттан. Вопрос из уст человека с допуском «Ультра Мега» настолько глупый, что Уотерхауз теряется. -- Сэр, в Блетчли парке взломали практически все немецкие военные и правительственные коды. Чаттан притворно корчит разочарованную гримасу. -- Фи, Уотерхауз, как ненаучно! Вы делаете допущения. Уотерхауз прокручивает разговор назад, пытаясь понять смысл упрека. -- Вы предполагаете, что шифр может быть не немецкий? Или что он не военный и не правительственный. -- Я лишь предостерегаю вас от допущений, -- говорит Чаттан. Уотерхауз все еще обдумывает услышанное, когда к ним подходит лейтенант Робсон, командир взвода английских десантников. -- Сэр, -- говорит он. -- Надо бы сообщить в Лондон комбинацию. -- Комбинацию? -- тупо переспрашивает Уотерхауз. Вне контекста слово практически ничего ему не говорит. -- Да, сэр, -- четко отвечает Робсон. -- К сейфу. -- А. -- Уотерхауз смутно раздражен вопросом. Чего ради записывать комбинацию, если все нужное для взлома под рукой? Куда лучше иметь алгоритм вскрытия сейфов, чем одно частное решение. -- Не помню. Забыл. -- Забыли? -- переспрашивает Чаттан. Он делает это ради Робсона, который, похоже, со всей силы прикусил язык. -- Может, вы ее записали, прежде чем забыть? -- Нет, -- говорит Уотерхауз, -- хотя помню, что она состояла исключительно из простых чисел. -- Это сужает круг поиска, -- бодро замечает Чаттан. Однако Робсон, похоже, не удовлетворен. -- И состояла из пяти чисел, что занятно, поскольку... -- Пятерка -- тоже простое число, -- ловит на лету Чаттан. Уотерхаузу приятно, что его командир демонстрирует признаки дорогого и качественного образования. -- Хорошо, -- цедит сквозь зубы Робсон. -- Так и доложу в Лондон. СУЛТАН Великий визирь Кинакуты ведет их в приемную своего шефа, султана, и оставляет на несколько минут в конце длинного конференц стола, для изготовления которого истребили несколько видов редких тропических деревьев. Основатели корпорации «Эпифит» наперегонки торопятся сострить по поводу размеров султанского офиса. Новый дворец, куда их привели, выстроен буквой «П» и с трех сторон охватывает экзотический сад вместе с древним и величественным старым дворцом. В конференц зале десятиметровый потолок; стены, выходящие сад, целиком стеклянные. Впечатление такое, будто смотришь сквозь стенки террариума на макет древнего восточного дворца. Рэнди не большой знаток архитектуры, и ему решительно не хватает слов. Он мог бы сказать только, что это гибрид Тадж Махала и храмов Ангкора. Чтобы попасть сюда, они долго едут по пальмовой аллее, идут через сводчатый мраморный вестибюль, затем их проверяют металлоискателем, усаживают, поят чаем и просят разуться. Слуга в тюрбане поливает им руки теплой розовой водой из узорчатого кувшина, потом они еще с полмили тащатся по мрамору и восточным коврам. Как только за визирской задницей захлопывается дверь, Ави говорит: -- Чую мухлеж. -- Мухлеж? -- ехидничает Рэнди. -- По твоему, это декорации? Думаешь, этот стол из ДСП? -- Все настоящее, -- кисло признается Ави. -- Просто когда тебя так обхаживают, значит, хотят ошеломить. -- Я ошеломлен, -- говорит Рэнди. -- Признаю. Ошеломлен. -- В переводе на обычный язык это значит «я сделаю какую нибудь глупость», -- говорит Ави. -- А разве мы будем что нибудь делать ? Это ведь не такие переговоры, на которых что нибудь делают ? -- Если ты о подписании контрактов и передаче денег, то ничего такого не будет. Однако произойдет многое. Дверь снова открывается, великий визирь вводит группу японцев. Ави понижает голос: -- Просто помните, что вечером мы снова будем в отеле, а султан останется здесь, и сама встреча превратится в воспоминание. То, что у султана большой сад, решительно ничего не меняет. Рэнди начинает злиться: все это настолько очевидно, что напоминать -- просто оскорбительно. Однако отчасти он злится из за того, что Ави видит его насквозь. Ави постоянно советует ему не быть романтиком. Однако если б не романтика, его бы здесь не было. Отсюда вопрос: зачем здесь сам Ави? Может, из за собственных, тщательно скрываемых романтических обольщений? Может, потому он и видит Рэнди насквозь? И предостерегает не коллег, а самого себя? Вообще то новоприбывшие не японцы, а китайцы -- вероятно, с Тайваня. Великий визирь ведет их к назначенным местам. Стол такой огромный, что со своего конца они могли бы вести с эпифитовцами перестрелку, а вот разговаривать -- только с помощью рупора. Несколько минут они делают вид, будто сад и старый дворец им хоть в малой степени интересны. Затем компактный, крепко сбитый дядечка лет пятидесяти резко поворачивается к эпифитовцам и быстро идет, таща за собой свиту. Это похоже на компьютерную модель, в которой черная дыра проходит через галактику, увлекая по пути звезды. Лицо знакомое, оно не раз мелькало в деловых журналах, но не настолько часто, чтобы Рэнди запомнил фамилию. Не будь Рэнди компьютерщиком, ему бы пришлось выступить вперед и через силу разводить церемониальную волынку. По счастью, все это автоматически достается Ави. Он делает шаг навстречу тайваньцу, они обмениваются рукопожатиями и визитными карточками. Однако китаец смотрит сквозь Ави на других членов корпорации «Эпифит». Рэнди его явно не устраивает. -- Который тут Джон Кантрелл? -- спрашивает он, остановив взгляд на Эберхарде ФЈре. Джон облокотился на подоконник -- возможно, пытается определить, каким параметрическим уравнением отписывается изгиб лепестков восьмифутовой плотоядной лианы. Он оборачивается. -- Джон Кантрелл, -- говорит Эб. -- Гарвард Ли. Вы не получили мои электронные письма? Гарвард Ли! Теперь Рэнди вспомнил. Основатель «Гарвард Ли Компьютер Компани», среднего размера тайваньской фирмы по производству домашних компьютеров. Джон ухмыляется. -- Я получил примерно двадцать электронных писем от неведомого лица, назвавшегося Гарвардом Ли. -- Это был я! Не понимаю, почему вы зовете меня неведомым лицом? -- Гарвард Ли исключительно резок, но не видно, чтобы он обиделся по настоящему. Вот кому явно не приходится бороться с романтизмом перед деловой встречей. -- Терпеть не могу электронную почту, -- говорит Джон. Гарвард Ли некоторое время смотрит ему в глаза. -- В каком смысле? -- Идея хороша. Исполнение дурно. Люди не соблюдают элементарных предосторожностей. Когда приходит письмо якобы от Гарварда Ли, они думают, что оно и впрямь от Гарварда Ли. Однако это письмо -- всего лишь последовательность намагниченных секторов на вращающемся диске. Кто угодно может его подделать. -- А! Вы пользуетесь алгоритмом электронной цифровой подписи. Джон задумывается. -- Я не отвечаю на электронные письма, не подписанные цифровым образом. Алгоритм ЭЦП -- один из методов. Хороший, но не обязательно лучший. Примерно на середине Гарвард Ли начинает согласно кивать. -- Какие то структурные недочеты? Или вас смущает пятьсотдвенадцатибитная длина ключа? Устроил бы вас тысячадвадцатьчетырехбитный ключ? Примерно на пятом предложении разговор между Ли и Кантреллом уносится за горизонт его криптографических познаний и Рэнди отключается. Ли -- маньяк криптографии! Он лично всЈ это изучил -- не просто велел подчиненным сделать выписки из соответствующих книг, а сам разобрал уравнение за уравнением. Том Говард ухмыляется до ушей. Эберхард оживлен. Берил прячет улыбку. Рэнди отчаянно пытается сообразить, что тут смешного. Ави замечает его растерянность и, повернувшись спиной к тайваньцу, трет большим пальцем об указательный -- деньги . Ну да, конечно! В начале девяностых Гарвард Ли выпустил несколько миллионов компьютеров и установил на них «Windows», «Word», «Excel», но как то запамятовал выписать чек корпорации «Майкрософт». Примерно через год «Майкрософт» прищучил его в суде и выиграл огромную компенсацию. Гарвард Ли объявил себя банкротом -- на счету, дескать, полный голяк. С тех самых пор «Майкрософт» пытается доказать, что у него где то в загашнике припрятана пара миллиардов. Ясное дело, Гарвард Ли напряженно думает, куда бы вложить деньги, чтобы до них не добрались ребятки из «Майкрософт». Есть старые испытанные методы: счет в швейцарском банке, подставные фирмы, крупные строительные инвестиции в самый глухой уголок Китая, золотые слитки в сейфе. Такие номера прошли бы со средним правительством, но «Майкрософт» в десять раз хитрее, в сто раз агрессивнее среднего правительства и не связан никакими определенными правилами. Гарварду Ли нужны электронные деньги. Не та фигня, на которую ты, не светя электронную карточку, покупаешь в Сети футболки. Ему нужна железобетонная система, основанная на мощной криптографии, базирующаяся в офшорном информационном раю, и нужна позарез. Вот почему он бомбардирует Джона электронными письмами. Том Говард подходит к Рэнди. -- Интересно, это просто Гарвард Ли или он думает, что открыл новый рынок? -- Возможно, и то, и другое, -- предполагает Рэнди. -- Вероятно, он знает еще людей, которые не отказались бы от приватного банка. -- Ракеты. -- Да. -- (Китай постреливает по Тайваню баллистическими ракетами, как громила на Диком Западе, целящий под ноги положительному герою, чтобы тот поплясал.) -- На Тайване случались банковские обвалы. -- В определенном смысле, -- говорит Том, -- эти ребята много ученее нас, потому что у них никогда не было надежной валюты. Они с Рэнди глядят на Джона: он сложил руки на груди и вещает о пси функции Эйлера; Гарвард Ли энергично кивает, а его придворные программеры лихорадочно записывают. Ави стоит в сторонке и смотрит на сад, словно у него в голове возможные следствия расцветают, идут в рост и сплетаются, как буйство тропической флоры. Другие делегации вслед за великим визирем вливаются в помещение и столбят участки конференц стола. Входят Дантист и его Норны, Фурии, Ассистентки или кто там они такие. Есть еще группа белых, говорящих с австралийским акцентом, все остальные -- азиаты. Одни беседуют между собой, другие, выставив подбородки, смотрят на Кантрелла и Ли. Рэнди, в свою очередь, изучает их. Присутствуют две категории азиатов: в хороших и плохих костюмах. У плохо одетых азиатов короткие седые стрижки, желтая от никотина кожа и внешность киллеров. Они в плохих костюмах не потому, что не могут позволить себе хороших, им просто начхать. Эти из Китая. У азиатов в хороших костюмах ухоженные прически, парижские очки, чистая кожа, приклеенная улыбка. Они в основном из Японии. -- Давайте прямо сейчас обменяемся ключами, чтобы писать друг другу по электронной почте, -- говорит Ли и делает знак помощнику. Тот подбегает к столу и открывает ноутбук. «Что то что то Ордо», -- говорит Ли на кантонском. Помощник крутит трекбол и щелкает. Кантрелл бесстрастно смотрит на стол. Садится на корточки, заглядывает под столешницу. Ощупывает край руками. Рэнди нагибается и тоже заглядывает вниз. Конференц стол -- высокотехнологичный, пронизанный проводами, чтобы гости могли подключать ноутбуки прямо к нему, а не тянуть кабели через всю комнату и не драться из за розеток. Значит, вся столешница нашпигована проводкой. Кабелей, соединяющих ее с внешним миром, не видно -- наверное, они уходят через полые ножки в пустотелый пол. Джон ухмыляется, поворачивается к Ли, качает головой. -- В иных обстоятельствах я бы сказал «да», -- отвечает он. -- Однако при вашем уровне потребности в безопасности это неподходящее место для обмена ключами. -- Я не собирался пользоваться телефоном, -- говорит Ли. -- . Можно обменяться ключами на дискетах. Джон стучит по дереву. -- Не важно. Попросите кого нибудь из ваших сотрудников прочесть про ван эйковский перехват. Ван Эйк, Вим ван Эйк, человек, который первый это продемонстрировал, -- повторяет он программеру, который записывает. Потом, чувствуя, что Ли нужно краткое резюме, добавляет: -- Есть способ прочесть внутреннее состояние компьютера, ловя побочное электромагнитное излучение модулей. -- А а а... -- Ли выразительно переглядывается с помощниками, как будто получил ответ к давно мучившей их загадке. Кто то кричит в дальнем конце помещения -- не в том, откуда входили гости, а в противоположном. Это человек, одетый примерно как визирь, хотя и не так пышно. В какой то момент он переходит на английский -- на тот диалект этого языка, которым пользуются бортпроводницы иностранных авиалиний, так часто повторяющие «пристегните ремни», что все сливается в один насморочный всхрюк. Начинают входить низкорослые кинакутцы в хороших костюмах. Они садятся в торце стола, достаточно широком, чтобы вместить композицию Тайной Вечери. На месте Христа -- особенно большое кресло. Наймите бритого финского дизайнера в очках без оправы, дипломированного специалиста по семиотике и архитектуре, выдайте ему чек на неограниченную сумму, поручите сконструировать трон и получите такое. Сзади отдельный стол для мелкой сошки. Фон составляет произведение искусства весом в несколько тонн: каменный фриз, ампутированный от каких то развалин глубоко в джунглях. Гости машинально дрейфуют к своим местам и остаются стоять. Великий визирь обводит их взглядом. В помещение проскальзывает маленький человечек и останавливается, словно не замечая собравшихся. У него прилизанные волосы, впечатление полноты минимизировано уловками парижских кутюрье. Он опускается в большое кресло. Рэнди в ужасе от такого нарушения этикета, пока не соображает: это и есть султан. Все садятся. Рэнди придвигает кресло и плюхается. Кожаная обивка ловит зад, как бейсбольная перчатка -- мяч. Первый порыв -- включить ноутбук, однако в такой обстановке нейлоновая сумка и пластмассовый корпус кажутся дешевым ширпотребом. И вообще, что за студенческая привычка все записывать! Ави сказал, что ничего не произойдет, все будет сказано между строк. К тому же нельзя забывать о ван эйковском перехвате. Кантрелл скорее всего просто накручивал Гарварда Ли, но Рэнди немного напуган. Он вынимает стопку миллиметровки -- инженерский ответ блокноту -- и одноразовую шариковую ручку с тонким кончиком. У султана оксфордский английский, отдающий красным перцем и чесноком. Он говорит примерно пятнадцать минут. В комнате несколько десятков живых тел, каждое -- большой мешок с потрохами и жидкостями под таким напором, что проткни -- брызнет на несколько метров. Каждое выстроено на арматуре из двухсот шести костей, соединенных исключительно ненадежными суставами, которые обычно скрипят, хрустят и щелкают. Вся конструкция обтянута мясом, раздута пульсирующими воздушными мешками, пронизана гордиевой канализацией, в которой булькают кислота и сжатый газ, насыщенные ферментами и растворителями. Их вырабатывают вонючие куски генетически запрограммированного мяса, расположенные по всей длине гибких шлангов. Куски пищи конвульсивно проталкиваются по склизкому лабиринту, разлагаясь на газ, жидкость и твердое вещество, которые надо регулярно выводить наружу, иначе человек отравится и умрет. Сферические, наполненные гелем емкости поворачиваются в слизистых шарнирах. Бесчисленные фаланги ресничек отбиваются от посторонних частиц, закукливая их в клей, чтобы потом выбросить. В каждом теле мышца гонит нескончаемый, циркулирующий поток сжатой жижи. И, несмотря на все это, пока султан говорит, тела не издают ни одного звука. Такое можно объяснить лишь властью мозга над телом и, в свою очередь, властью культурного воспитания над мозгом. Хозяин старается вести себя по султански: очертить горизонты и наметить направления, не увязая в управленческой трясине. Главная мысль (по крайней мере как представляется вначале): Кинакута всегда была перекрестком, местом встречи культур. Коренное малайское население. Фут и его династия Белых Султанов. Филиппинцы со своими испанскими, американскими, японскими правителями. Мусульмане на западе. Англосаксы на юге. Различные южно азиатские культуры на востоке. Китайцы, по своему обыкновению, везде. Японцы, когда им приходила такая охота. И (хотите считайте, хотите нет) неолитические племена в глубине острова. Поэтому современным кинакутцам более чем естественно проложить толстые оптоволоконные кабели во все стороны, включиться во все национальные телекоммуникационные сети, до которых смогут дотянуться, и стать своего рода цифровым базаром. Гости серьезно кивают. Какая глубина прозрения! Как мудро султан соединяет древнюю традицию и современные технологии! Однако это всего лишь поверхностная аналогия, продолжает султан. Гости кивают еще энергичнее: разумеется, все, только что сказанное, полная мура. Некоторые строчат в блокнотах, чтобы не упустить мысль. В конечном счете, говорит султан, географическое положение уже не имеет значения в сетевом мире. Киберпространство не знает границ. Все усиленно кивают, кроме, с одной стороны, Джона Кантрелла, с другой -- седых китайцев. Однако это просто щенячьи кибервосторги. Что за бред! Разумеется, географическое положение и границы очень важны! Тут комната погружается в полумрак -- невидимый механизм, встроенный в стекло, перекрывает льющийся в окна свет: жидкокристаллические жалюзи или что то в таком роде. Из пазов, хитро замаскированных в потолке, выдвигаются экраны. Это спасает позвонки некоторых гостей, которые грозят переломиться от усиленных кивков. Черт возьми, важна география или нет? Где же окончательный вывод? Это не оксфордский дискуссионный клуб! К делу! Султан вываливает на них графику: карта мира в одной из тех политкорректных проекций, в которых Америка и Европа кажутся обледенелым рифом в арктических широтах. На карту наложена сеть прямых линий, соединяющих крупные города. По мере того как султан говорит, они сгущаются, почти скрывая и сушу, и океан. Так, говорит султан, обычно представляют себе Интернет: децентрализованная сеть, соединяющая любые две точки, без пережимов или, если хотите, узких мест. Ан нет! Появляется новая графика: та же карта с иным рисунком линий. Теперь мы имеем сеть в пределах страны, иногда -- континента. Однако между странами и особенно между континентами линий раз, два и обчелся. Ничего общего с сетью. Рэнди смотрит на Кантрелла. Тот легонько кивает. -- Многие интернетчики убеждены, что Интернет надежен, потому что линии связи протянулись по всей планете. На самом деле, как видно на схеме, почти весь межконтинентальный трафик идет через небольшое число «бутылочных горлышек». Обычно их контролирует и отслеживает местное правительство. Очевидно, что всякое интернет начинание, для которого нужна свобода от правительственного вмешательства, изначально обречено по причине фундаментальных структурных изъянов. ...свобода от правительственного вмешательства... Рэнди не верит своим ушам. Будь султан нечесаным хакером и говори он в компании криптоаналитиков, это звучало бы нормально. Однако султан сам -- правительство, а его слушатели -- типичный истеблишмент. Вроде этих стриженных под машинку китайцев! Они кто такие, черт возьми? Только не надо уверять, будто они не правительство Китая в том или ином смысле. -- Пережимы -- лишь одна из структурных преград на пути создания свободного, суверенного киберпространства, не зависящего от географии, -- заливается султан. Суверенного ? -- Другое препятствие -- чересполосица законов и даже законодательных систем в области невмешательства в частную жизнь, свободы слова и телекоммуникаций. Новая карта. Каждая страна раскрашена и заштрихована по немыслимо сложному принципу. Легенда внизу мало что объясняет. Виски сразу сжимает острая боль. В этом, разумеется, весь смысл карты. -- Каждая законодательная система сложилась из поправок, вносимых на протяжении столетий судебной и законодательной властью, -- продолжает султан. -- При всем уважении, они мало отвечают современным требованиям конфиденциальности. Снова становится светло, в окна проглядывает солнце, экраны бесшумно втягиваются в потолок, и гости с некоторым изумлением обнаруживают, что султан стоит. Он подходит к большой и (разумеется) богато украшенной доске для го, на которой в сложном порядке расставлены черные и белые камешки. -- Быть может, приведу для сравнения го -- хотя с тем же успехом подошли бы шахматы. В силу особенностей нашей истории мы, кинакутцы, одинаково хорошо владеем и той, и другой игрой. Вначале расстановка фигур проста и понятна. Однако игра развивается. Игроки, каждый в свой черед, принимают маленькие решения, каждое из которых понятно даже новичку. Однако в результате этих ходов расположение фигур меняется так, что лишь сильнейшие умы -- или мощнейшие компьютеры -- способны его постичь. -- Говоря это, султан задумчиво смотрит на доску. Поднимает голову, поочередно заглядывает в глаза каждому из собравшихся. -- Аналогия ясна. Законодательство в области свободы слова, телекоммуникаций и криптографии -- результат череды простых, рациональных решений. Тем не менее, сегодня они настолько сложны, что никто не способен понять их даже в пределах одной страны, не говоря уже обо всем мире. Султан замолкает и в задумчивости подходит к доске. Гости давно перестали кивать или записывать. Никто больше не разводит видимость, все слушают, гадая, что будет дальше. Однако султан молчит. Он кладет руку на доску и резким движением смахивает камешки. Они сыплются на ковер, скачут по паркету, гремят по столу. По крайней мере пятнадцать секунд длится тишина. Султан замер как изваяние. Внезапно его лицо проясняется. -- Время начать с начала, -- говорит он. -- Это очень трудно в большой стране, где законы сочиняют законодатели и толкуют суды, где за ними тянется хвост исторических прецедентов. Однако здесь -- султанат Кинакута. Я -- султан и говорю, что закон здесь будет предельно прост: полная свобода информации. Я отказываюсь от всякой административной власти над информационными потоками внутри страны и через ее границы. Ни при каких обстоятельствах правительство не будет совать нос в информационные потоки или использовать свою власть для ограничения этих потоков. Таков новый закон Кинакуты. Приглашаю вас, господа, им воспользоваться. Спасибо. Султан поворачивается и под аплодисменты выходит из зала. Вот вам, ребята, основные правила. Можете начинать игру. Доктор Мохаммед Прагасу, кинакутский министр информации, встает со своего места по правую руку от трона и принимается охмурять дальше. Если у султана выговор британский, то у него --