кусок мела и быстро написал на
грифельной доске несколько цифр.
Траймон тем временем смотрел в окно на новую звезду. "Легенда,
записанная в Пирамиде Цорта, гласит, что тот, кто произнесет Восемь
Заклинаний, когда Диск будет в опасности, получит все, что пожелает, --
думал он. -- И это случится так скоро!
Я помню Ринсвинда, -- продолжал размышлять он. -- Это тот лохматый
парнишка, который, когда мы учились, всегда был самым последним в классе!
Магии в нем ни на грош. Дайте его сюда, и посмотрим, сможем ли мы собрать
все Восемь..."
-- О боги! -- шепотом сказал астролог.
Траймон резко обернулся.
-- Ну?
-- Замечательный гороскоп, -- замирающим голосом отозвался астролог и
нахмурил брови. -- Только очень странный.
-- В чем же его странность?
-- Ринсвинд родился под знаком Занудной Группки Слабеньких Звезд,
которая, как ты знаешь, лежит между Летающей Мышью и Веревочкой С Узелками.
Даже Древние не могли сказать ничего интересного об этом знаке, который...
-- Да, да, давай дальше, -- раздраженно поторопил его Траймон.
-- Это знак традиционно ассоциируется с профессиями изготовителей
шахматных досок, торговцев луком и производителей гипсовых бюстов небольшой
религиозной значимости, а также с людьми, страдающими аллергией на слово.
Волшебники под этим знаком просто не рождаются. И в час рождения Ринсвинда
тень Кори Челести...
-- Меня не интересуют технические детали, -- прорычал Траймон. --
Прочти мне его гороскоп, и все.
Астролог, который извлекал из своего рассказа немалое удовольствие,
вздохнул и проделал кое-какие дополнительные расчеты.
-- Ну хорошо, -- сказал он. -- Звучит гороскоп так: "Сегодняшний день
идеален для того, чтобы заводить новых друзей. Доброе дело может иметь
неожиданные последствия. Не выводите из себя друидов. Вы скоро отправитесь в
странное путешествие. В еде вам не повезет с маленькими огурчиками. Люди,
угрожающие вам ножом, вероятно, задумали что-то недоброе. Постскриптум.
Насчет друидов мы серьезно".
-- Насчет друидов? -- переспросил Траймон. -- Интересно...
-- С тобой все в порядке? -- поинтересовался Двацветок.
Ринсвинд открыл глаза.
Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рубаху.
-- Надо убираться отсюда! -- с напором заявил он. -- Немедленно!
-- Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!
-- Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную
булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям,
хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных
вещей! Я хочу домой!
Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по
насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее
всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк
приобретает особый отлив, а крыши заполняются птичьими песнями или, по
меньшей мере, ритмично кашляющими птицами.
У Ринсвинда даже слезы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную
игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской
достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной
рыбой на перекрестке Мусорной улицы и улицы Хитроумных Ремесленников. Он
подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зеленых
штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему
через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в
соседней банке.
Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о теплом сене, на
котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким
образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась
невероятно далекой и желанной.
Все, с него хватит. Он отправляется домой. "Маринованные огурцы, я
слышу ваш зов..."
Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал
потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился
его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности
Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.
Десять минут спустя -- когда встревоженный и почти раскаявшийся
Двацветок выкопал его из большого сугроба, лежащего у основания каменных
столбов, -- выражение его лица нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся
в своего приятеля.
-- С тобой все в порядке? -- спросил он. -- Сколько пальцев я поднял?
-- Я хочу домой!
-- Хорошо.
-- Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне
бы хотелось сказать, что все это было очень здорово, но я не могу, и... что?
-- Я говорю, хорошо, -- повторил Двацветок. -- Я совсем не прочь снова
повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.
Следует отметить, что, когда оба приятеля в последний раз видели
вышеупомянутый город, в нем бушевал довольно свирепый пожар -- факт, имеющий
некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от
внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения.
Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Морпорка.
Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали вновь с
использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и
соломы, пропитанной для водостойкости смолой.
-- О, -- сказал Ринсвинд, немного понижая тон. -- Тогда ладно. Хорошо.
Прекрасно. Ну что, пошли?
Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул с себя снег.
-- Только я думаю, нам следует подождать до утра, -- добавил Двацветок.
-- Почему?
-- Ну потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где
находимся. Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой...
Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания
послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное
предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и
другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от
кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет
того, как начиналась Вселенная...
Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга,
поинтересовался:
-- Ну, как дела?
-- Заткнись, а? -- отозвался Ринсвинд.
-- Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и... -- принялся
оправдываться Двацветок.
-- Это я не тебе, это я себе.
-- Что?
-- Заткнись, а? -- устало буркнул Ринсвинд. -- Насколько я понимаю,
вряд ли здесь найдется чем подкрепиться?
Гигантские камни черными и угрожающими глыбами выпирали на фоне
умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров
взад и вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного
компьютера периферию, как-то: бараньи черепа на украшенных омелой шестах,
знамена с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За
пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов
пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло
наперекосяк.
Ринсвинд уставился на сборище.
-- Что происходит?
-- Ну, -- с энтузиазмом отозвался Двацветок, -- очевидно, здесь
проводится Церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э,
возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя
по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным
достоинством.
Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался разглагольствовать
подобным образом, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не
назвал церемонию "живописной" и "оригинальной". Ринсвинд так и не нашел
удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним,
который он смог подобрать, означал "неприятности".
-- Вот бы Сундук сюда, -- с сожалением продолжил турист. -- Как кстати
пришелся бы мой иконограф. Все обещает быть очень оригинальным и живописным.
Толпа предвкушающе зашевелилась. Похоже, церемония вот-вот начнется.
-- Послушай, -- торопливо заговорил Ринсвинд. -- И запомни, друиды --
это жрецы. Поэтому, пожалуйста, не выводи их из себя.
-- Но...
-- Не предлагай купить у них камни.
-- Но я...
-- Не заводи разговор о самобытных народных обычаях.
-- Я думал...
-- И нив коем случае не пытайся продать им страховой полис, это
мгновенно выводит их из себя.
-- Но они же жрецы! -- взвыл Двацветок.
Ринсвинд приостановился.
-- Да, -- сказал он. -- В том-то все и дело, не так ли?
У внешнего круга начала формироваться какая-то процессия.
-- Жрецы -- это хорошие, добрые люди, -- запротестовал Двацветок. -- У
нас дома они ходят по городу с чашками для подаяний. Это единственное, что у
них есть.
-- А-а, -- протянул Ринсвинд, не совсем уверенный в том, что все понял.
-- Чашки для того, чтобы лить в них кровь, Да?
-- Кровь?
-- Ну да, вытекающую из жертв.
Ринсвинд подумал про тех жрецов, которых он знавал дома. Он всегда
боялся навлечь на себя вражду какого-нибудь бога и потому посещал множество
храмовых церемоний. В общем и целом, он считал, что Наиболее точным
описанием любого жреца в области Круглого моря будет "человек, который уйму
времени проводит по локоть в крови".
Лицо Двацветка выразило ужас.
-- О нет, -- воскликнул он. -- Там, откуда я приехал, жрецы -- это
праведные люди, посвятившие жизнь бедности, добрым делам и изучению природы
богов.
Ринсвинд обдумал предложенный вариант.
-- И никаких жертвоприношений?
-- Абсолютно никаких.
Ринсвинд сдался.
-- Ну, -- буркнул он, -- по-моему, эти твои жрецы не так уж и святы.
Где-то неподалеку раздался громкий рев целого оркестра бронзовых труб.
Ринсвинд оглянулся вокруг. Рядом медленно двигалась колонна друидов, которые
несли длинные серпы, увешанные пучками омелы. Далее следовали многочисленные
младшие друиды и ученики, играющие на самых разнообразных ударных
инструментах, которые традиционно считались отгоняющими злых духов и, весьма
вероятно, таковыми и были.
На камнях, которые зловеще выделялись на фоне залитого зеленью неба,
свет факела рисовал возбуждающие и эффектные приборы. Над Пупом замерцали и
засверкали среди звезд переливчатые полотнища "aurora coriolis" --
центрального сияния, порождаемого миллионами танцующих в магическом поле
Диска ледяных кристаллов.
-- Белафон мне все объяснил, -- прошептал Двацветок. -- Мы станем
свидетелями освященной веками церемонии, воспевающей Единство Человека и
Вселенной. Именно так он и сказал.
Ринсвинд бросил кислый взгляд на процессию. Теперь, когда друиды
рассыпались вокруг огромного плоского камня, возвышающегося посредине круга,
он не мог не заметить привлекательную, хотя и несколько бледноватую юную
особу. У нее было: на теле -- длинное белое платье, на шее -- золотая
гривна, на лице -- смутная обеспокоенность.
-- Она жрица? -- спросил Двацветок.
-- Не уверен, -- медленно ответил Ринсвинд.
Друиды запели. Песнь, как показалось волшебнику, получилась очень
неприятной и довольно заунывной. Судя по звучанию, она вот-вот должна была
перерасти в резкое крещендо. Вид девушки, укладывающейся на большой камень,
только подтвердил ход мыслей волшебника.
-- Я хочу остаться, -- сказал Двацветок. -- Я считаю, что подобные
церемонии возвращают нас к примитивной простоте, которая...
-- Да, да, -- перебил его Ринсвинд. -- Но, к твоему сведению, они
собираются принести ее в жертву.
Двацветок бросил на него изумленный взгляд.
-- Что, убить ее?
-- Да.
-- Зачем?
-- Я откуда знаю? Чтобы хлеб рос, чтобы луна поднималась или еще
зачем-то. А может, им просто нравится убивать людей. Вот тебе твоя религия.
Он начал ощущать глухой низкий звук, не столько слышимый, сколько
воспринимаемый всем телом и исходящий от соседнего камня, под поверхностью
которого мелькали крошечные пятнышки света, похожие на вкрапления слюды.
Двацветок попеременно то открывал, то закрывал рот.
-- Неужели они не могут использовать цветы или, к примеру, ягоды? --
предложил он. -- Вроде как символически?
-- Нет.
-- А кто-нибудь пытался?
Ринсвинд вздохнул.
-- Послушай, -- сказал он. -- Ни один уважающий себя верховный жрец не
станет возиться с трубами, процессиями, знаменами и тому подобными штуками,
чтобы потом воткнуть нож в нарцисс и парочку слив. Посмотри правде в глаза:
эти заморочки насчет золотых ветвей, смены времен года и прочей муры
сводятся попросту к сексу и насилию.
К его изумлению, губы Двацветка задрожали. Турист не только смотрел на
мир сквозь розовые очки -- он воспринимал его розовым мозгом и слышал
розовыми ушами.
Песнь неотвратимо перерастала в крещендо. Главный друид проверил на
пальце остроту своего серпа. Глаза присутствующих были обращены за круг, к
каменному пальцу на заснеженных холмах, из-за которого должна была появиться
луна, выступающая этой ночью в качестве заезжей звезды.
-- Тебе бесполезно...
Ринсвинд разговаривал сам с собой.
Тем не менее, промерзший пейзаж за пределами круга был не таким уж
безжизненным. Во-первых, как раз сейчас к друидскому святилищу подтягивался
отряд волшебников, поднятый по тревоге Траймоном.
И во-вторых, из-за лежащего поблизости камня за происходящим наблюдала
некая маленькая и одинокая фигурка. Один из величайших мифов Диска с явным
интересом следил за событиями, разворачивающимися в центре каменного
компьютера.
Он увидел, как друиды закружились и запели, увидел, как главный друид
поднял серп...
Услышал голос.
-- Послушайте! Извините! Могу я высказаться?
Ринсвинд отчаянно оглянулся вокруг в поисках путей спасения. Их не
было. Двацветок стоял у алтарного камня с поднятым вверх пальцем и всем
видом выражал вежливую решимость.
Волшебник припомнил день, когда Двацветок, которому показалось, что
прохожий погонщик слишком сильно хлещет свой скот, произнес речь о
необходимости хорошего обращения с животными, в результате чего он,
Ринсвинд, оказался сильно помятым и слегка окровавленным.
Друиды смотрели на туриста с таким выражением, которое обычно
приберегают для обезумевших овец или для внезапно выпавшего дождя из
лягушек. До Ринсвинда слова Двацветка доносились еле-еле, но все же он
расслышал несколько фраз типа "самобытные народные обычаи" и "орешки и
цветочки".
Потом похожие на пучок сырных палочек пальцы зажали ему рот, и
исключительно острое лезвие впилось в его адамово яблоко.
-- Ни жвука, иначе ты покойник, -- произнес у него над ухом гнусавый
голос.
Глаза Ринсвинда вывернулись в орбитах, словно пытаясь найти выход.
-- Если ты хочешь, чтобы я ничего не говорил, то как ты узнаешь, что я
понял твой приказ? -- прошипел он.
-- Жаткнишь и шкажи мне, што надумал твой идиот-приятель!
-- Нет, послушай, если я должен заткнуться, то как мне...
Нож у горла превратился в горячую полоску боли, и Ринсвинд решил
обойтись без логики.
-- Его зовут Двацветок. Он не местный.
-- По нему и не шкажешь. Твой приятель?
-- Да, нас связывает взаимная ненависть.
Ринсвинд не видел своего пленителя, но, судя по ощущениям, его тело
было сделано из вешалок для пальто. А еще от него сильно пахло мятой.
-- Прижнаю, он не иш трушов. Делай то, што я тебе шкажу, и, может, ему
удаштшя выбратьшя. Иначе его кишки окажутшя намотанными на вон тот камень.
-- Э-э...
-- Видишь ли, народ тут не отличаетшя вшеленшким отношением к жижни.
Именно в этот момент луна, должным образом повинуясь законам убеждения,
поднялась над горизонтом. Вопреки всем вычислениям, она оказалась совсем не
там, где, по общему мнению камней, ей следовало находиться.
На месте луны сквозь разорванные облака проглядывала свирепая багровая
звезда. Она висела точно над священным камнем круга и сияла на всю катушку,
словно искра в глазнице Смерти. Она выглядела мрачной, ужасающей и, как
заметил Ринсвинд, с прошлой ночи стала чуточку больше.
У жрецов вырвался крик ужаса. Толпа, собравшаяся на окружающих камни
склонах, подалась вперед. Зрелище обещало быть интересным.
Ринсвинд почувствовал, как в руку ему скользнула рукоять ножа, и
хлюпающий голос у него за спиной спросил:
-- Ты когда-нибудь шовершал што-нибудь подобное?
-- Подобное чему?
-- Ну, врывалшя в храм, убивал жрецов, крал шокровища, шпашал
девушку...
-- Нет, именно этого я никогда не делал.
-- Тогда шмотри. Вот как это делаетшя.
В двух дюймах от Ринсвиндова левого уха раздался жуткий вопль, какой
мог бы испустить бабуин, лапу которого в гулком каньоне придавил булыжник.
Мимо волшебника промелькнула маленькая, но жилистая фигурка.
В свете факелов он увидел, что это глубокий-преглубокий старик, из тех
тощих стариков, которых обычно называют "шустрыми", с абсолютно лысой
головой, доходящей почти до колен бородой и парой похожих на спички ножек,
на которых варикозные вены начертили карту улиц большого города. Несмотря на
холодную погоду, одежды на нем не было никакой, не считая усаженного
бронзовыми заклепками кожаного мешочка в районе паха и сапог, в которые
спокойно вместилась бы еще пара-другая икр.
Двое ближайших друидов переглянулись и взвесили свои серпы. В воздухе
пролетело смазанное пятно, и друиды, хрипя, свалились наземь тугими клубками
агонизирующей боли.
В последовавшей за этим суматохе Ринсвинд боком подобрался к алтарному
камню. Нож он держал очень осторожно, чтобы не нарваться на
недоброжелательный прием. Хотя все вроде позабыли о нем. Те друиды, которые
еще не убежали из круга -- преимущественно более молодые и мускулистые, --
собрались вокруг старика-воина, чтобы обсудить с ним тему жертвоприношения
применительно к концентрическим кругам. Однако, судя по кудахтанью и скрипу
суставов, старик одерживал верх в этих дебатах.
Двацветок заинтересованно наблюдал за схваткой. Ринсвинд схватил его за
плечо.
-- Пошли, -- скомандовал он.
-- Может, нам следует помочь?
-- Думаю, мы только помешаем ему, -- торопливо ответил Ринсвинд. --
Лично я терпеть не могу, если мне заглядывают через плечо, когда я занимаюсь
важным делом.
-- По меньшей мере, мы должны спасти юную даму, -- твердо сказал
Двацветок.
-- Ладно, но шевелись побыстрее!
Двацветок схватил нож и поспешил к алтарному камню. Несколькими
неумелыми взмахами ему удалось перерезать веревки, которыми была связана
девушка.
Поднявшись, юная особа села и залилась слезами.
-- Все в порядке... -- начал он.
-- В порядке? Как бы не так! -- огрызнулась она, свирепо взирая на
Двацветка из-под покрасневших век. -- Обязательно надо лезть не в свое дело!
Она возмущенно высморкалась в подол. Двацветок в замешательстве
посмотрел на волшебника.
-- Э-э, по-моему, ты не совсем поняла, -- заметил турист. -- Я имею в
виду, мы только что спасли тебя от верной смерти.
-- Здесь это не так-то легко, -- отрешенно заявила она. -- То есть
блюсти себя... -- Она вспыхнула и с несчастным видом затеребила край платья.
-- Ну, в смысле, оставаться... не позволять себе... в общем, не терять
квалификацию.
-- Квалификацию? -- переспросил Двацветок, чем заслужил кубок Ринсвинда
как самый тупорылый человек во всей множественной вселенной.
Глаза девушки сузились.
-- Сейчас я могла бы прогуливаться наверху с Лунной Богиней и пить мед
из серебряной чаши, -- раздраженно воскликнула она. -- Восемь лет сидения
дома в субботу вечером -- псу под хвост!
Она взглянула на Ринсвинда и нахмурилась.
Он что-то почувствовал. Наверное, услышал едва слышный звук шагов за
спиной, а может, увидел отразившееся в ее глазах движение... Во всяком
случае, он быстро пригнулся.
Что-то просвистело там, где только что была его шея, и скользнуло по
лысой голове Двацветка. Ринсвинд быстро обернулся и увидел, как архидруид
заносит серп для нового удара. Поскольку удирать было бессмысленно,
волшебник отчаянным движением выбросил вперед ногу.
Пинок угодил противнику прямо в коленную чашку. Архидруид громко
завопил, выронил оружие, и в то же самое мгновение послышался негромкий,
омерзительно чавкающий звук. Жрец упал навзничь. Стоящий у него за спиной
невысокий человечек с длинной бородой вытащил из тела меч и вытер его
пригоршней снега.
-- Опять меня мучает проштрел. Шокровища жабирайте шами, -- сказал он.
-- Сокровища? -- слабо переспросил Ринсвинд.
-- Ну ожерелья и прочую дребедень. Жолотые цепи. Жолота ждешь полно.
Вот вам и друиды, -- прошамкал старик. -- Ничего, кроме украшений,
украшений, украшений. А кто эта девушка?
-- Она не хочет, чтобы мы ее спасали, -- сказал Ринсвинд.
Девушка с вызовом взглянула на старика из-под размазавшихся век.
-- Плевал я на это, -- он одним плавным движением подхватил ее на руки,
слегка пошатнулся, выкрикнул что-то про артрит и свалился наземь.
-- Не штой прошто так, ты, тупая корова. Помоги мне поднятьшя, --
немного погодя пробурчал он из лежачего положения.
К великому удивлению Ринсвинда и, несомненно, к своему собственному,
девушка послушалась.
Ринсвинд тем временем пытался привести Двацветка в чувство. На виске
маленького туриста виднелась неглубокая царапина, но Двацветок упорно
пребывал без сознания, а на лице его застыла слегка ненормальная улыбка. Его
дыхание было неглубоким и -- странным.
А еще он показался Ринсвинду очень легким. Не просто легким, невесомым.
С тем же успехом волшебник мог поднимать тень.
Он припомнил, что слышал, будто друиды применяют необычные и ужасные
яды.
Разумеется, он также слышал -- обычно от тех же самых людей, -- что у
всех мошенников близко посажены глаза, что молния никогда не ударяет в одно
и то же место дважды и что если бы боги хотели, чтобы люди летали, то дали
бы им билет на самолет. Но что-то в Двацветковой легкости напугало
Ринсвинда. Напугало до полусмерти.
Он поднял глаза на девушку. Она стояла, перекинув старика через плечо,
и смотрела на волшебника с едва заметной извиняющейся улыбкой. Откуда-то из
области ее поясницы послышалось:
-- Вше жабрали? Давайте двигать отшюда, покуда они не вернулишь.
Ринсвинд сунул Двацветка подмышку и потрусил следом. Больше ему ничего
не оставалось...
У старика была большая белая лошадь, которую он оставил привязанной к
сухому дереву в заснеженном овраге, расположенном в некотором отдалении от
кругов. Животное было гладким и лоснящимся, а производимое им общее
впечатление великолепного боевого скакуна лишь самую малость нарушалось
привязанным к седлу противогеморройным кольцом.
-- Ладно, отпушти меня. В переметной шумке лежит бутылка ш раштиранием,
ешли ты не против...
Ринсвинд как можно любезнее прислонил Двацветка к дереву и в свете луны
-- скорее в слабом красноватом свечении грозной новой звезды -- впервые
по-настоящему разглядел своего спасителя.
Один из голубых глаз прятался под черной повязкой. Тощее тело, которое
сейчас чуть не звенело от напряжения, добела раскаленное сводящей сухожилия
судорогой, покрывала целая сеть шрамов, а зубы, очевидно, давным-давно ушли
на покой.
-- Тебя как зовут? -- спросил волшебник.
-- Бетан, -- ответила девушка, полной горстью втирая в спину старика
вонючую зеленую мазь.
Попроси ее кто-нибудь задуматься, какого рода события могут случиться
после того, как ее спасет с жертвенного камня для девственниц герой на белом
коне, вряд ли девушка упомянула бы растирание. Однако сейчас, когда
выяснилось, что растирание -- это все, что с тобой происходит, спасенная
дева была преисполнена решимости справиться со своим заданием наилучшим
образом.
-- Я имел в виду его, -- сказал Ринсвинд.
Один яркий, как звезда, глаз взглянул ему в лицо.
-- Меня жовут Коэн, парень.
Руки Бетан остановились.
-- Коэн? -- переспросила она. -- Коэн-Варвар?
-- Он шамый.
-- Погоди-погоди, -- вмешался Ринсвинд. -- Коэн -- это такой
здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с
футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни.
Помню, как мой дед говорил мне, что видел его... мой дед говорил мне... мой
дед...
Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.
-- О-о, -- сказал он. -- Разумеется. Прости.
-- Да, -- вздыхая, отозвался Коэн. -- Правильно, парень. Я -- жижнь при
легенде.
-- О боги! -- изрек Ринсвинд. -- Сколько ж тебе лет, если точно?
-- Вошемьдешят шемь.
-- Но ты был самым великим! -- воскликнула Бетан. -- Барды до сих пор
слагают о тебе песни.
Коэн пожал плечами и негромко взвыл от боли.
-- Я ни ражу не получал от них отчишлений ш гонорарами, -- он уныло
посмотрел на снег. -- Это шага вшей моей жижни. Вошемьдешят лет я отдал этой
профешшии и што нажил жа это время? Ревматижм, геморрой, нешварение желудка
и што ражличных рецептов шупа. Шуп! Я ненавижу шуп!
Бетан наморщила лоб.
-- Шуп?
-- Суп, -- пояснил Ринсвинд.
-- Да, шуп, -- с несчастным видом подтвердил Коэн. -- Понимаешь, мои
жубы... Когда у тебя нет жубов, никто тебя вшерьеж не принимает. Тебе
говорят: "Пришядь у огня, дедушка, поешь шуп..." -- он остро взглянул на
Ринсвинда. -- Паршивый у тебя кашель, парень.
Волшебник отвел взгляд, не в силах смотреть Бетан в лицо. И вдруг
сердце его упало. Двацветок до сих пор сидел, прислоненный к дереву, и
пребывал в мирно-бессознательном состоянии. Вид у него был такой
укоризненный-укоризненный.
Коэн вроде тоже вспомнил про туриста. Он, пошатываясь, поднялся на
ноги, шаркающими шагами подошел к неподвижному телу, приподнял большим
пальцем оба века, осмотрел царапину, пощупал пульс и, наконец, изрек:
-- Он наш покинул.
-- Умер? -- переспросил Ринсвинд. В дискуссионной комнате его сознания
дюжина эмоций разом вскочила на ноги и подняла галдеж. Облегчение
разливалось соловьем, когда его перебил Шок с каким-то процедурным вопросом,
а потом Ошеломление, Ужас и Потеря затеяли между собой перепалку, которая
закончилась только тогда, когда из соседней комнаты Стыд заглянул узнать,
из-за чего шум.
-- Нет, -- задумчиво ответил Коэн. -- Не шовшем. Прошто ушел.
-- Куда ушел?
-- Нежнаю, -- пожал плечами Коэн. -- Но, кажетшя, я жнаком кое ш кем, у
кого найдетшя карта.
Далеко в заснеженном поле светилось в темноте с полдесятка красноватых
точек.
-- Он не так уж и далеко, -- заметил старший волшебник, вглядываясь в
маленький хрустальный шар.
Волшебники за его спиной откликнулись дружным бормотанием,
приблизительно означавшим, что, как бы далеко ни был Ринсвинд, он не мог
быть дальше, чем славная горячая ванна, хороший ужин и теплая постелька.
Вдруг волшебник, который шел замыкающим, остановился.
-- Слушайте! -- поднял палец он. Они прислушались. В тишине раздавались
едва слышные звуки, говорящие о том, что зима начинает сжимать землю в своем
кулаке: потрескивание скал, приглушенный шорох мелких существ в норах,
прорытых под покровом снега. В далеком лесу завыл волк, застыдился, когда
его никто не поддержал, и умолк. Нежно и серебристо шелестел лунный свет.
Сипели волшебники, старающиеся дышать тихо.
-- Я ничего не слышу... -- начал один из них.
-- Тс-с!
-- Ну хорошо, хорошо...
И тут они услышали это: тихое отдаленное похрустывание, словно что-то
очень быстро двигалось по насту.
-- Волки? -- спросил кто-то. Все разом подумали о сотнях поджарых,
голодных тел, прыгающих сквозь ночь.
-- Н-нет, -- отозвался предводитель. -- Шаги слишком ровные. Может, это
гонец?
Звук стал громче, четкий ритм, будто Кто-то очень быстро ест сельдерей.
-- Я пошлю вверх вспышку, -- сказал предводитель.
Он скатал снежок, подбросил в воздух и поджег струей октаринового огня,
ударившей с кончиков пальцев. Окрестности озарились ослепительным голубым
светом.
Наступила тишина.
-- Ты, тупой болван, теперь я ничего не вижу, -- пожаловался другой
волшебник.
Это было последнее, что они услышали перед тем, как нечто
стремительное, твердое и шумное врезалось в них, вылетев из темноты, и
исчезло в ночи.
Все, что они смогли найти, после того как выкопали друг друга из снега,
-- это плотная цепочка маленьких следов. Сотен маленьких следов,
расположенных очень близко друг к другу и прочерчивающих снег прямой, как
луч прожектора, линией.
-- Некромантия! -- воскликнул Ринсвинд.
Старуха, сидящая по другую сторону костра, пожала пальцами и вытащила
из потайного кармана колоду засаленных карт.
Несмотря на царящий снаружи сильный мороз, воздух в юрте был раскален,
как под мышкой у кузнеца, и волшебник уже обливался потом. Из конского
навоза получается неплохое топливо, но Конному племени предстояло многое
узнать о кондиционировании воздуха -- начиная с того, что это такое.
Бетан наклонилась вбок.
-- Какая-какая мантия? -- шепнула она.
-- Некромантия. Разговоры с мертвыми, -- объяснил он.
-- О-о, -- протянула она, почувствовав неясное разочарование.
Они поужинали конским мясом, конским сыром, конской кровяной колбасой,
консоме и разбавленным пивом, о происхождении которого Ринсвинд старался не
задумываться. Коэн (который ел конский суп) поведал им, что люди из Конных
племен пупземельных степей рождаются в седле -- этот факт Ринсвинд счел
гинекологическим абсурдом -- и обладают особыми познаниями по части
природной магии. Жизнь в открытой степи заставляет вас осознать, насколько
плотно небо пригнано к земле, и это вдохновляет ваш разум на глубокие мысли
типа "Зачем?", "Когда?" и "Почему бы нам для разнообразия не попробовать
говядину?".
Бабка вождя кивнула Ринсвинду и разложила перед собой карты.
Ринсвинд, как уже отмечалось, был худшим волшебником на Диске: никакие
чары не задерживались в его мозгу с тех пор, как там поселилось Заклинание,
-- точно так же рыба предпочитает не околачиваться в озере, в котором
водятся щуки. Но все же у него оставалась гордость, а волшебники не любят,
когда женщины занимаются магией, даже самой примитивной. Руководство
Незримого Университета никогда не принимало на учебу женщин, ссылаясь на
проблемы с канализацией, но настоящей причиной было невысказанное опасение,
что, если женщинам позволят баловаться с магией, они могут устыдить всех
своими способностями...
-- Во всяком случае, я не верю в карты Каро, -- буркнул он. --
Разговоры о том, что они представляют собой концентрированную мудрость
вселенной, -- сплошная чушь.
Первая карта, пожелтевшая от дыма и потрескавшаяся от старости,
представляла собой...
Это, наверное, Звезда. Но, вместо знакомого круглого диска с грубо
нарисованными лучиками, она воплощала крошечную багровую точку. Старуха
что-то пробормотала и поскребла карту ногтем, после чего искоса глянула на
Ринсвинда.
-- Я тут ни при чем, -- сказал он.
Она открыла Важность Мытья Рук, Восьмерку Октограмм, Небесный Купол,
Озеро Ночи, Четверку Слонов, Туз Черепах и -- а как же без этого? --
Смерть...
Но со Смертью тоже что-то произошло. На карте должен был изображаться
довольно реалистичный Смерть верхом на белой лошади, и Он действительно
присутствовал на картинке. Но небо было залито багровым светом, и на
отдаленный холм поднималась крошечная фигурка, едва различимая при свете
заправленных конским жиром ламп. Ринсвинд опознал ее с первого взгляда --
позади фигурки виднелся ящик с сотнями ножек.
Сундук последует за хозяином куда угодно.
Волшебник взглянул на Двацветка, который сидел у противоположной стенки
шатра -- бледная тень на куче конских шкур, -- и спросил:
-- Он правда мертв?
Коэн перевел его вопрос старухе, и та затрясла головой. Наклонившись к
стоящему рядом деревянному сундучку и нашарив среди разносортных
мешочков-бутылочек зеленый флакончик, она вылила его содержимое в
Ринсвиндово пиво. Волшебник в подозрением посмотрел на смесь.
-- Она говорит, это што-то вроде лекарштва, -- объяснил Коэн. -- Я бы
на твоем меште его выпил, эти люди обижаютшя, когда их гоштеприимштвом
пренебрегают.
-- А оно не оторвет мне голову? -- спросил Ринсвинд.
-- Она говорит, очень важно, штобы ты его выпил.
-- Ладно, если ты уверен, что так надо... Пиво все равно уже не
испортишь.
Ощущая на себе взгляды присутствующих, он сделал большой глоток.
-- Хм. Вообще-то совсем непло...
Что-то подхватило его и бросило в воздух. Если не считать того, что в
другом смысле он еще сидел у огня, -- он видел себя, уменьшающуюся фигурку в
пятне света, которое быстро сжималось. Окружающие очаг игрушечные человечки
сосредоточенно смотрели на Ринсвиндово тело. Все, кроме старухи. Она
смотрела вверх, прямо на него, и ухмылялась.
Старшим волшебникам Круглого моря было не до ухмылок. Они постепенно
осознавали, что столкнулись с чем-то совершенно новым и ужасающим. С молодым
человеком, делающим себе карьеру.
Вообще-то никто из них не знал наверняка, сколько на самом деле лет
Траймону, но его редкие волосики были еще черного цвета, а кожа -- оттенка
воска, что при плохом освещении принималось за свежесть юности.
Шесть оставшихся в живых руководителей восьми орденов сидели за
длинным, сверкающим и совершенно новым столом в комнате, которая раньше была
кабинетом Гальдера Ветровоска. В данный момент каждый из них гадал, что же
за черта в Траймоне вызывает желание пнуть его побольнее.
Дело не в том, что он был честолюбив и Жесток. Жестокие люди глупы;
волшебники умеют использовать таких людей и, уж конечно, знают, как
справляться с чужим честолюбием. Чтобы задержаться в должности мага Восьмого
уровня, человек должен быть настоящим экспертом в области так называемого
ментального дзюдо.
И не в том, что Траймон был кровожаден, охоч до власти или особо
безнравствен. Волшебнику эти черты лишь на пользу. В Целом маги не более
безнравственны, чем, скажем, правление клуба бизнесменов. Каждый из
волшебников достигает выдающегося положения не столько благодаря магическим
способностям, сколько благодаря тому, что никогда не упускает возможности
воспользоваться слабостью противника.
Как и не в том, что Траймон был особенно мудр. Каждый волшебник считает
себя очень заметной фигурой по части мудрости -- это обусловлено их работой.
Дело было даже не в том, что он обладал каким-то необычайным шармом.
Маги сразу распознают шарм, как только встречаются с ним, да и очарования в
Траймоне было, как в утином яйце.
А настоящая причина заключалась вот в чем...
Он был ни хорошим, ни плохим, ни жестоким, ни добрым. Он не мог
похвастаться талантами. Зато он возвел серость в ранг высокого искусства и
сделал свой ум таким же суровым, безжалостным и логичным, как склоны Ада.
Волшебники по ходу своей работы частенько сталкиваются в уединении
магической октограммы с изрыгающими пламя обладателями кожистых, как у
летучей мыши, крыльев и тигриных когтей. Но никогда прежде они не испытывали
настолько сильного дискомфорта, какой испытали, когда Траймон десять минут
назад вошел в комнату.
-- Сожалею, что вынужден был опоздать, господа, -- солгал он, энергично
потирая руки. -- Столько дел, столько всего нужно организовать, ну вы-то
знаете, как это бывает.
Он уселся во главе стола и начал деловито просматривать какие-то
бумаги. Волшебники искоса переглянулись.
-- А что случилось с креслом старины Гальдера, о тем самым, у которого
подлокотники в виде львиных лап и цыплячьи ножки? -- спросил Джиглад Верт.
Этот предмет обстановки исчез вместе с остальной старой мебелью, а на
его месте появилось несколько низких кожаных кресел, которые кажутся
невероятно удобными, пока вы не попробуете посидеть в них минут пять.
-- С креслом? О, я его сжег, -- не поднимая глаз, отозвался Траймон.
-- Сжег? Но это же был бесценный памятник магической старины,
подлинное...
-- Какой там памятник... Старый хлам, -- Траймон одарил его мимолетной
улыбкой. -- Настоящие волшебники не нуждаются в подобных штуках. Теперь же
позвольте мне привлечь ваше внимание к вопросам, ради которых мы здесь
собрались...
-- А это что за бумажка? -- вопросил Джиглад Верт из Братства
Очковтирателей, размахивая положенным перед ним документом. Волшебник
особенно старался, тем более что его собственное кресло, стоящее в
захламленной и уютной башне, было куда более вычурным, чем кресло Гальдера.
-- Это повестка дня, Джиглад, -- терпеливо ответил Траймон.
-- А что делает эта подвеска дня?
-- Это всего лишь список вопросов, которые нам нужно обсудить. Все
очень просто, мне жаль, если ты считаешь, что...
-- Раньше мы обходились без всяких списков!
-- Зря, это очень полезная вещь. Просто вы ею не пользовались, --
звенящим от рассудительности голосом возразил Траймон.
Верт заколебался.
-- Что ж, хорошо, -- угрюмо буркнул он, оглядывая стол в поисках
поддержки. -- Но что это за пункт, в котором говорится... -- он внимательно
вгляделся в написанное, -- "преемник Грейхальда Спольда"? И так ясно, что им
будет старый Ранлет Вард. Он ждет уже много лет.
-- Да, но надежен ли он? -- заметил Траймон.
-- Что?
-- Уверен, все мы осознаем важность надлежащим образом организованного
руководства, -- объяснил Траймон. -- А Вард, он... э-э, в своем роде,
разумеется, он достойный человек, но...
-- Это не наше дело, -- заявил один из волшебников.
-- Да, но оно может стать нашим, -- возразил Траймон.
Наступило молчание.
-- Мы вмешаемся в дела другого ордена? -- удивился Верт.
-- Разумеется нет, -- ответил Траймон. -- Я просто выражаю
предположение, что мы могли бы дать... совет. Но давайте обсудим это
позже...
Волшебники никогда не слышали выражение "силовая основа", иначе
подобные речи не сошли бы Траймону с рук. Но простой и непреложный факт
заключался в том, что сама идея помочь другим подняться к власти, пусть даже
с целью укрепления собственных позиций, была абсолютно чуждой для них. Их
девиз гласил: каждый волшебник -- сам по себе. Что там говорить о враждебно
настроенных паранормальных существах, честолюбивому волшебнику приходится
сражаться еще и с соперниками внутри родного ордена...
-- Я считаю, что сейчас нам следует обдумать, как поступить с
Ринсвиндом, -- объявил Траймон.
-- И со звездой, -- подхватил Верт. -- Люди, знаешь ли, начинают
замечать.
-- Да, поговаривают, что нам не мешало бы что-нибудь предпринять, --
вступил в разговор Люмюэль Пантер из Ордена Полуночи. -- Но я хотел бы
знать, что именно?
-- О, это легко, -- откликнулся Верт. -- Все советуют нам прочесть
Октаво. Это советуют постоянно. Плохой урожай? Прочтите Октаво. Болен скот?
Прочтите Октаво. Заклинания все поправят.
-- Возможно, в этом что-то есть, -- заметил Траймон. -- Мой, э-э,
покойный предшественник довольно тщательно изучал Октаво.
-- Мы все его изучали, -- резко заявил Пантер. -- Но что толку? Восемь
Заклинаний должны произноситься вместе. Я согласен, если все остальное ни к
чему не приведет, может быть, нам придется рискнуть, но Восьмерка должна
быть произнесена вместе или не произнесена вообще, а одно из Заклинаний
сидит в голове этого Ринсвинда.
-- И мы не можем его найти, -- подытожил Траймон. -- Ничего не
получается. Уверен, что частным образом мы все пытались сделать это.
Волшебники смущенно переглянулись.
-- Да. Хорошо. Карты на стол. Я что-то не могу найти его, -- наконец
сказал Верт.
-- Я пробовал смотреть в хрустальный шар, -- объявил другой волшебник.
-- Ничего.
-- Я посылал духов-советчиков, -- сообщил третий.
Остальные выпрямились в своих креслах. Если признание в провале входит
в повестку сегодняшнего дня, то они, черт возьми, всем пок