Кроули пролетел больше тридцати километров кабеля меньше, чем за секунду. Хастур догоняет. Кроули придется очень, очень аккуратно рассчитать весь маршрут. ЗВОНОК. Третий звонок. Итак, подумал Кроули, дальше -- тишина. Он внезапно остановился и посторонился, чтобы Хастур мог пролететь мимо. Хастур обернулся, и... ЗВОНОК. Кроули рванулся вон из кабеля, прошиб пластиковую изоляцию и материализовался, в полный рост и едва дыша, в своей гостиной. Щелчок. Автоответчик начал проигрывать запись о том, что Кроули нет. Потом послышалось "би-ип", и, уже с кассеты, в динамике взревел голос: -- Ага! Что? Ах ты змий поганый! Индикатор приема нового сообщения замигал. Он мигал яростно, словно крохотный, багровый, разъяренный глаз. Жаль, что у меня уже нет ни святой воды, ни времени, чтобы бросить в нее кассету и подождать, пока она растворится, подумал Кроули. Однако и ту воду, которая пошла на последний душ Лигура, Кроули добыл с большим риском, она стояла в сейфе уже много лет, просто на всякий случай, и даже сам факт ее наличия в доме уже вызывал у Кроули известное беспокойство. А может... а может... да, а что случится, если он вставит кассету в магнитолу в машине? Тогда можно будет проигрывать Хастура снова и снова, пока он не превратится в Фредди Меркьюри. Нет. Хастур, конечно, гад, но нужно знать меру. Где-то вдалеке послышались раскаты грома. Времени у него не было. Ехать ему было некуда. И он поехал куда-нибудь. Он прыгнул в "бентли" и ринулся в сторону Вест-Энда, словно за ним гнались все демоны ада. Как оно, в общем-то, и было. * * * * * Мадам Трейси услышала, как Шедуэлл медленно взбирается по лестнице -- медленнее обычного и поминутно останавливаясь. Обычно он несся по лестнице так, словно ненавидел каждую ступеньку. Она открыла дверь. Шедуэлл стоял, прислонившись к стене на площадке. -- Ах, мистер Шедуэлл, -- воскликнула она, -- что с вашей рукой? -- Отойди прочь, женщина, -- прорычал Шедуэлл. -- Я сам не знаю всей своей силы! -- Но почему вы ее так странно держите? Шедуэлл попытался втиснуться спиной в стену. -- Отойди, говорю, чтоб мне за тебя потом не отвечать! -- Да что такое с вами стряслось, мистер Шедуэлл? -- спросила мадам Трейси, пытаясь взять его под руку. -- Ничего не стряслось! Ничего! Ей удалось схватить его. И он, Шедуэлл, орудие гнева Господня, не смог ей противиться, и она втащила его в свое жилище. Он еще ни разу не заходил к ней, по крайней мере, не наяву. Ему снилось, что в ее комнатах кругом шелка, богатые портьеры и то, что он мысленно называл "благовонными фимиамками". И в самом деле, в дверях кухоньки висели занавески из бисера. Еще там была лампа, чьей-то весьма неопытной рукой сделанная из бутылки из-под кьянти (как и у Азирафеля, представления мадам Трейси о том, что такое шик, относились примерно к 1953 году). А посреди комнаты стоял стол, покрытый бархатной скатертью, и на скатерти лежал хрустальный шар, все чаще и чаще служивший мадам Трейси единственным источником дохода. -- Мне кажется, вам сейчас очень нужно лечь, мистер Шедуэлл, -- сказала она тоном, не терпящим пререкательств, и повела его в спальню. Он был слишком сбит с толку, чтобы протестовать. -- Но там юный Ньют, -- бормотал Шедуэлл, -- один, а супротив него языческие страсти и оккультные пороки. -- Тогда, я уверена, он знает, что с ними делать, -- отрезала мадам Трейси. Ее представления о том, что в данный момент происходит с Ньютом, возможно, были намного ближе к реальности, чем мысли Шедуэлла. -- И еще я уверена, что ему не понравится, когда вы доводите себя работой до такого состояния. Просто прилягте, а я приготовлю по чашечке чаю. И за ее спиной с негромким треском сомкнулись бисерные занавески. Шедуэлл неожиданно оказался один. При этом, насколько он мог сообразить остатками своего вдруг пошатнувшегося сознания, он лежал на ложе греха -- один, но в данный момент он не мог придти к определенному мнению, лучше это или хуже, чем лежать на ложе греха не одному. Он повернул голову, чтобы осмотреться. Представление мадам Трейси о том, что является эротичным, уходило корнями в те годы, когда молодые люди росли в полной уверенности, что женщины анатомически отличаются укрепленными спереди мячиками, Бриджитт Бардо можно было назвать "сексуальной кошечкой" без опасения вызвать смех, и действительно издавались журналы с названием вроде "Барышни в подвязках". Из одного из этих котлов распущенности она, кстати, почерпнула идею о том, что мягкие игрушки в спальне создают интимно-кокетливую атмосферу. Шедуэлл остановил взгляд на большом потертом плюшевом медведе, у которого не хватало одного глаза и пол-уха. Вполне возможно, его звали "мистер Баггинз". Он повернулся в другую сторону. Его глазам предстал мешок для пижамы в форме животного, которое могло быть собакой, хотя, с другой стороны, могло быть и скунсом. Оно жизнерадостно улыбалось. -- Фу, -- сказал он. Память никак не желала отпускать его из цепких лап. Он сделал это. Насколько ему было известно, еще никому в Армии не удавалось изгнать демона. Ни Хопкинсу, ни Сифтингсу, ни Дайсмену. Может быть, даже старшему сержанту Мастеру [В истории Армии Ведьмознатцев был недолгий период возрождения в дни роста Британской империи. В своих бесконечных походах британская армия то и дело сталкивалась со знахарями, шаманами, колдунами и прочими неприятелями оккультного толка. Вот в чем причина создания специального корпуса, в который, помимо прочих, входил и АВ ст. с-т Масстер: когда этот примечательный персонаж, под два метра ростом, больше центнера весом, с ревом шагал вперед, сжимая в руках бронированное Писание, Колокол весом в восемь фунтов, и Свечу со специальной арматурой внутри, вельдт очищался от врага быстрее, чем под огнем картечницы Гатлинга. Пресловутый Сесиль Родс писал о нем: "Некоторые племена в дебрях континента считают его чем-то вроде бога, и только без меры отважный либо безумно отчаянный знахарь не отступит перед натиском старшего сержанта Масстера. Я бы не променял его на два батальона гуркхских стрелков".], которому принадлежал абсолютный рекорд по числу обнаруженных колдунов и ведьм. Рано или поздно любой армии попадает в руки абсолютное оружие и, по мнению Шедуэлла, в данный момент оно пребывало в его руке. И пошла она подальше, доктрина ненанесения первого удара. Вот он только чуть передохнет, раз уж он здесь, а потом, наконец, Силы Тьмы встретятся с достойным противником... Когда мадам Трейси принесла чай, он храпел. Она тактично прикрыла дверь, с чувством большой благодарности, потому что через двадцать минут у нее должен был начаться сеанс, а отказываться от денег в наши-то дни по меньшей мере неумно. Хотя мадам Трейси по любым меркам была весьма недалекой особой, в некоторых делах у нее был своего рода инстинкт и в том, что касается любительского подхода к вещам оккультным, он ее не обманывал. Она прекрасно понимала, что ее клиентам нужен именно любительский подход. Они не хотели полностью погружаться в многоплановую природу Пространства-Времени, они лишь хотели убедиться, что мама, расставшись с жизнью, чувствует себя в целом неплохо. Им нужна была лишь чуточка Тайного Знания, чтобы придать остроты пресным блюдам повседневности; при этом желательно, чтобы подавались они порциями максимум по сорок пять минут и перемежались чаем с печеньем. И им уж точно не нужны всякие там свечи, благовония, заклинания или таинственные руны. Мадам Трейси даже убрала большую часть Старшего Аркана из своей колоды Таро, потому что картинки на картах расстраивали клиентов. И перед сеансом она обязательно ставила вариться брюссельскую капусту. Ничто так не успокаивает, ничто так не соответствует уютному духу английского чернокнижия, как запах капусты, что варится на кухне. x x x Почти сразу после полудня тяжелые грозовые тучи затянули небо в цвет старого свинца. Скоро пойдет дождь, тяжелый, беспросветный. Пожарные очень надеялись на то, что скоро пойдет дождь. Чем скорее, тем лучше. Они прибыли на место почти сразу и те, что помоложе, суетились, раскатывая пожарные рукава и готовя топоры, хотя те, что постарше, с первого взгляда поняли, что этот дом не спасти, и нет никакой уверенности даже в том, что дождь не даст огню распространиться на соседние здания. В этот момент черный "бентли" юзом вылетел из-за угла прямо на тротуар на скорости, несколько превышающей девяносто километров в час, и со скрежетом тормозов остановился в полудюйме от стены книжного магазина. Из него выскочил неимоверно возбужденный молодой человек в черных очках и ринулся в дверь пылающего здания. Его перехватил один из пожарных. -- Вы владелец этого заведения? -- спросил пожарный. -- Да ты сдурел! Я что, похож на хозяина магазина? -- Вряд ли смогу утверждать это, сэр. Внешность весьма обманчива. Я, к примеру, пожарник. Однако, встречаясь со мной в компании, люди, которым неизвестна моя профессия, зачастую предполагают, что я на самом деле бухгалтер-аудитор или директор фирмы. Представьте, что я не в форме, сэр, и, тогда, по вашему мнению, на кого я был бы похож? Только честно? -- На урода, -- рявкнул Кроули и вошел в магазин. Сказать, что он просто вошел в магазин, значительно легче, чем на самом деле туда войти. Кроули пришлось избежать столкновения с полдюжиной пожарных, двумя полицейскими и довольно большой группой интересных обитателей ночного Сохо [Во многих других районах Лондона, кроме Сохо, зеваки на пожаре были бы скорее заинтересованными, чем интересными.], выбравшихся на улицу еще засветло и занятых горячей беседой о том, какие именно слои общества стали самым ярким впечатлением на сегодняшний день и почему. Кроули протиснулся сквозь эту толпу. Они даже не посмотрели в его сторону. Потом он рывком открыл дверь и вошел в ад кромешный. Книжный магазинчик ангела пылал ярким пламенем. -- Азирафель! -- крикнул Кроули. -- Азирафель, ты... ты сошел с ума, Азирафель? Ты здесь? Нет ответа. Лишь шорох горящей бумаги, звон лопающегося стекла в комнатах наверху, до которых добрался огонь, и треск рушащихся балок. Кроули бросил беглый, отчаянный взгляд вокруг. Ему нужен был ангел, ему нужна была помощь. В дальнем углу комнаты рухнул книжный шкаф, разбросав пылающие книги по всему полу. Кроули стоял в самом сердце пожара и не обращал на него внимания. Левая штанина начала дымиться; он посмотрел на нее, и она погасла. -- Ау!? Азирафель! Ради Бо... Ради Дья... ради кого угодно! Азирафель! Витрина разлетелась вдребезги от мощного удара снаружи. Кроули, вздрогнув, обернулся, и в грудь ему неожиданно ударил тугой поток воды, сбив его с ног. Очки отлетели в дальний угол комнаты, превратились в лужицу горящего пластика и уже не могли скрыть желтые глаза с вертикальными змеиными зрачками. Весь мокрый, в облаках пара, с перемазанной пеплом физиономией, утратив, насколько это возможно в его случае, всякое хладнокровие, Кроули стоял на четвереньках посреди пылающего магазина и почем зря клял Азирафеля, непостижимый план, и все, что Сверху, и все, что Снизу. Потом он опустил взгляд и увидел ее. Книгу. Ту книгу, которую девушка из Тэдфилда забыла в машине ночью в среду. Переплет у нее чуть-чуть обгорел, но в остальном она чудесным образом не пострадала. Он поднял ее, сунул в карман куртки, шатаясь, поднялся на ноги и принялся чистить брюки. И над ним обвалился потолок. Обреченное здание повело плечами, словно недоуменный великан, и с ревом обрушилось внутрь дождем из кирпича, головешек и пылающих углей. На улице полиция оттесняла прохожих в сторону, а один из пожарных объяснял любому, кто был готов выслушать: -- Я не смог остановить его. Он словно сошел с ума. Или крепко напился. Просто вбежал в дом. Я не мог его остановить. С ума сошел. Вбежал, и все тут. Жуткая смерть. Жуткая, жуткая... Просто вбежал... И тут Кроули вышел из огня. Полицейские и пожарники взглянули на него, увидели выражение его лица и не тронулись с места. Он уселся в "бентли", задним ходом выехал на Уордор-Стрит, на полном ходу обогнул пожарную машину и исчез во внезапно сгустившихся сумерках. Все уставились ему вслед. Наконец один из полицейских заговорил: -- В такую погоду ему надо бы включить фары, -- оцепенело сказал он. -- Особенно раз он так ездит. Это может быть опасно, -- безжизненно заметил другой, и все они стояли, озаряемые и согреваемые горящими останками книжного магазина, и не могли понять, что же происходит с миром, который им казался таким простым и понятным. Иссиня-белая молния прорезала затянутое черными тучами небо, раздался болезненно тяжелый удар грома, и хлынул ливень. * * * * * Она ехала на мотоцикле красного цвета. Не дружелюбного фирменного красного цвета "хонды", а глубокого, кровавого красного цвета, темного, густого, злобного. Во всех прочих отношениях этот мотоцикл выглядел абсолютно обычно, если не считать меча, торчащего из притороченных к седлу ножен. Ее шлем был ал, а кожаная куртка -- цвета старого вина. На спине рубиновыми клепками была выведена надпись: АНГЕЛЫ АДА. Несмотря на то, что было всего десять минут второго, было сумрачно, влажно, мокро. Шоссе было почти пустым, и женщина в красном летела прямо посередине на своем красном мотоцикле, лениво улыбаясь. День складывался удачно. Видимо, в красивой женщине верхом на мощном мотоцикле, к седлу которого приторочен меч, есть что-то такое, что оказывает сильное действие на определенный тип мужчин. Четыре коммивояжера пытались угнаться за ней, и обломки "форда-сьерра" украсили собой ограждение и опоры моста на протяжении шестидесяти километров вдоль автострады. Она доехала до перекрестка и зашла в забегаловку под названием "Беспечный едок" рядом с автосервисом. Там было почти пусто. За стойкой официантка скучно вязала носок, а кучка байкеров в черной коже, огромных, волосатых, вонючих и крутых, столпилась в углу вокруг еще одного черно-кожаного собрата, который был еще выше их ростом. Он полностью погрузился в игру, стоя перед устройством, которое в дни иные показывало бы комбинации плодов и ягодок, но теперь было оснащено монитором и названием "Викторина "Эрудит"". Из угла доносились реплики примерно следующего содержания: -- Это D! Жми D -- у "Крестного отца" точно больше Оскаров, чем у "Унесенных ветром"! -- "Марионетка"! Сенди Шоу! Это ее песня, чесслово, чтоб мне сдохнуть! -- 1666! -- Да иди ты, недоумок! Это Большой пожар! А чума была в 1665! -- Жми B: Великая Китайская стена -- не одно из семи чудес света! Тем было четыре: "Поп-музыка", "Спорт", "События в мире", и "Разное". Высокий байкер, не снявший шлема, жал на кнопки, не обращая ни малейшего внимания на советчиков. Во всяком случае, он неуклонно выигрывал. Красная наездница подошла к стойке. -- Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, -- сказала она. -- Одна едете, дорогуша? -- спросила официантка, выставив на стойку чашку с чаем и тарелку с кусочком чего-то белого, сухого и твердого. -- Жду друзей. -- А-а, -- приглушенно отозвалась официантка, откусывая шерстяную нитку. -- Ну так лучше ждите здесь. На улице -- просто ад. -- Нет, -- ответила она. -- Еще нет. Она выбрала столик у окна, откуда хорошо было видно стоянку, и стала ждать. До нее доносились голоса викторин-эрудитов. -- А вот, новый пошел: "Сколько раз Англия официально была в состоянии войны с Францией с 1066 года?"! -- Двадцать? Ну щас! Двадцать тебе... Ух ты. Ну, никогда бы... -- Война Америки с Мексикой? Знал ведь. Июнь 1845 года. D! Видишь -- говорил я тебе! Самый высокий, если не считать играющего, байкер по прозвищу Боров (192 см), шепнул самому низкорослому из них, Жирняку (188 см): -- А куда делся "Спорт"? -- На костяшках пальцев у него была татуировка: на одной руке LOVE (любовь), на другой -- HATE (ненависть). -- Да это случайный, чтоб его, выбор, так, что ли? Это у них все на микрочипах. У них там, может, мильон разных тем, в памяти. -- У этого на костяшках было написано FISH (рыба) на одной руке, и CHIP (чипсы) -- на другой. -- "Поп-музыка", "События в мире", "Разное", и "Война". Просто я "Война" раньше не видал. Потому и говорю, -- Боров громко хрустнул пальцами, потянул за колечко на банке с пивом, опрокинул полбанки в глотку, рыгнул без задней мысли и вздохнул. -- Жаль, что у них мало вопросов из этой гребаной Библии. -- Чего? -- Жирняк никогда не подозревал в Борове эрудированности по части библейских вопросов. -- Да это... помнишь заварушку в Брайтоне? -- А то! Тебя еще по Би-Би-Си показывали, в "Криминальной хронике", -- ответил Жирняк, и в голосе его звучала зависть. -- Ну и пришлось мне ошиваться в отеле, где мамаша работала, помнишь, нет? Ты-РИ месяца! А читать-то нечего, только какой-то шибздик по имени Гидеон забыл в номере Библию. Ну, так вот прямо в уме и оседает. На стоянку въехал еще один мотоцикл, сияющий черной, как смоль, краской. Дверь открылась, и сквозь комнату пронесся порыв холодного ветра. Вошел мужчина с черной бородкой, с ног до головы одетый в черную кожу, подошел к столику, за которым сидела женщина в красном, и сел рядом с ней, и байкеры рядом с эрудит-машиной вдруг заметили, как им захотелось есть, и отрядили Скунса в поход за едой для всех, кроме того, что играл, потому что он ничего не сказал, только продолжал нажимать кнопки, безошибочно находя правильные ответы, и выигрыш его копился в поддоне на дне автомата. -- Последний раз мы виделись в Мейфкинге, в Трансваале, -- сказала Красная. -- Как дела? -- Много работы, -- ответил Черный. -- В основном в Америке. Краткие турне по всему миру. Убиваю время, в общем. (-- Это что такое значит, что у вас нет пирогов с мясом и почками? -- спрашивал у стойки потерпевший афронт Скунс. -- Мне казалось, что у нас они есть, но, видимо, кончились, -- ответила официантка.) -- Забавно, что мы наконец собрались все вместе, -- сказала Красная. -- Забавно? -- Ну, сам знаешь. Когда тысячи лет год за годом ждешь одного главного дня, и он наконец наступает. Это как ждать Рождества. Или дня рождения. -- У нас нет дня рождения. -- Я же не говорила, что есть. Я сказала, на что это похоже. (-- Если честно, -- призналась официантка, -- у нас, похоже, вообще все закончилось. Есть только вот этот кусок пиццы. -- С анчоусами? -- мрачно спросил Скунс. Никто из их компании терпеть не мог анчоусы. Или оливки. -- Да, дорогуша. С анчоусами и оливками. Возьмете? Скунс печально покачал головой. Когда он вернулся в игру, в желудке у него урчало. Большой Тед легко выходил из себя, когда хотел есть, а когда Большой Тед выходил из себя, доставалось всем.) На мониторе появилась новая тема. Теперь вопросы делились на такие категории: "Поп-музыка", "События в мире", "Голод", и "Война". Байкеры, по всей видимости, имели существенно меньшее представление о голоде, который вызвал недород картофеля в Ирландии в 1846 году, недород всего в Англии в 1315 году, и недород травки в Сан-Франциско в 1969 году, чем о Войне, но игрок неизменно зарабатывал высшие очки под аккомпанемент жужжания, бряцания и звона, с которым машина время от времени срыгивала фунтовые монеты в поддон. -- Переменчивая здесь, на юге, погода, -- сказала Красная. Черный, прищурясь, поглядел на сгущающиеся тучи. -- А мне нравится. Вот-вот будет буря. Красная посмотрела на ногти. -- Это хорошо. Без хорошей бури совсем не то. Не знаешь, далеко нам ехать? Черный пожал плечами. -- Пару сотен миль. -- Я почему-то думала, дальше. Столько ждать, а ехать всего пару сотен миль. -- Не важно, сколько ехать, -- сказал Черный. -- Важно прибыть на место. Снаружи послышался рев. Такой рев издает мотоцикл, когда у него не работает выхлоп, не отрегулирован мотор и течет карбюратор. Даже не нужно было видеть этот мотоцикл, чтобы представить себе клубы черного дыма, которыми он окутывался на ходу, пятна масла, расплывающиеся на асфальте, и хвост из болтов, винтиков и прочих мелких деталей, усеивавших дорогу позади. Черный подошел к стойке. -- Четыре чая, пожалуйста, -- сказал он. -- Три с молоком, один без. Дверь открылась. Вошел молодой человек, затянутый в пыльно-белую кожу, и в порыве ветра следом за ним полетели пустые пакетики из-под чипсов, рваные газеты и обертки со следами мороженого. Они радостно и беззаботно, словно дети, пустились в пляс у его ног, а потом упали в изнеможении. -- Так вас четверо, дорогуша? -- спросила женщина за стойкой. Она пыталась найти чистые чашки и ложки: вся посуда вдруг словно покрылась тонкой пленкой машинного масла и засохшего желтка. -- Будет четверо, -- сказал человек в черном, взял чай и вернулся к столику, где его ждали два остальные двое. -- Он не появлялся? -- спросил юноша в белом. Они покачали головой. У монитора разгорелся спор (в данный момент на экране было: "Война", "Голод", "Загрязнение", и "Поп-музыка 1962--1979"). -- Элвис Пресли? Да это С! Он же в семьдесят седьмом окочурился, разве нет? -- Пошел ты! Это D. Семьдесят шестой. Однозначно. -- Ну да -- в том же году, когда и Бинг Кросби. -- И Марк Болан. Чтоб мне сдохнуть, так он мне нравился. Нажимай D, короче. Ну давай. Высокий стоял, не двигаясь, и не нажимал ни на одну из кнопок. -- Чего такое? -- раздраженно вопросил Большой Тед. -- Давай, что ли, жми D. Элвис Пресли умер в семьдесят шестом. МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО, ответил высокий байкер в шлеме. Я ЕГО И ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУЛ. Трое за столиком повернулись, как один. Красная заговорила первой. -- Когда ты прибыл? -- спросила она. Высокий подошел к столику, не обращая внимания на пораженных байкеров в углу и на забытый выигрыш. Я ВСЕГДА БЫЛ ЗДЕСЬ, сказал он, и голос его звучал, как мрачное эхо в ночи, как цельный монолит звука, серый и безжизненный. Если бы этот голос был камнем, на нем с древних времен была бы вырезана очень короткая надпись: имя и две даты. -- Твой чай остывает, повелитель, -- сказал Голод. -- Давно не виделись, -- сказала Война. Блеснула молния, и почти сразу гулко прогремел гром. -- Погода в самый раз, -- прошуршал голос Загрязнения. ДА. Этот разговор вызывал у байкеров у автомата все возрастающее недоумение. С Большим Тедом во главе они двинулись к столику и уставились на четверых незнакомцев. От их внимания не ускользнуло то, что на куртках всех четверых было написано "Ангелы Ада". А выглядели эти дохляки очень подозрительно, если уж речь зашла об "Ангелах": во-первых, слишком чисто, а во-вторых, судя по их виду, ни одному из них ни разу не довелось сломать кому-нибудь руку только потому, что вечером в воскресенье нечего смотреть по ящику. А еще с ними была баба, только она, в натуре, ехала сама, а не на заднем сиденье с кем-нибудь, и вообще у нее был свой байк, типа у нее есть на это право. -- Так вы, значит, Ангелы Ада? -- саркастически спросил Большой Тед. Если и есть что-то, чего терпеть не могут настоящие Ангелы Ада, так это уродов, которые становятся байкерами только на выходные [Настоящие Ангелы Ада еще много чего терпеть не могут. В список входят: полицейские, мыло, автомобили "форд кортина", и, что касается конкретно Большого Теда, анчоусы и оливки.]. Четверо незнакомцев кивнули. -- Ну и из какой книжки сбежали? Высокий Незнакомец взглянул на Большого Теда. Потом он поднялся. Это был очень сложный процесс. Если бы на пляжах у океана тьмы выдавали бы шезлонги, они раскладывались бы примерно так же. Казалось, Высокий разворачивался в полный рост целую вечность. На нем был темный шлем, полностью скрывающий черты лица. И Большой Тед увидел, что сделан он был из такого жуткого пластика, в который, типа, смотришь, и все, что видишь -- собственную рожу. ОТКРОВЕНИЕ, сказал Высокий. ГЛАВА ШЕСТАЯ. -- Стихи со второго по восьмой, -- вежливо подсказал юнец в белом. Большой Тед уставился на всех четверых. Его нижняя челюсть пошла вперед, а на виске заплясала тонкая синяя жилка. -- Че? -- зарычал он. -- Это че значит? Кто-то потянул его за рукав. Это был Боров. Лицо его под слоем грязи стало необычно серым. -- Это значит, мы вляпались, -- сказал Боров. А потом Высокий медленно поднял руку в байкерской перчатке из бледной кожи и открыл забрало шлема, и Большой Тед в первый раз за все время, проведенное им в этом мире, пожалел, что не вел себя праведнее. -- Иисусе! -- простонал он. -- Он, наверно, тоже вот-вот появится, -- зачастил Боров. -- Может, он просто ищет, где поставить байк. Пошли, вступим в молодежный клуб, или еще... Однако непобедимое невежество Большого Теда защищало его, словно доспехи. Он не тронулся с места. -- Ну, ясно, -- сказал он. -- Ангелы Ада. Война лениво откозыряла ему. -- Вот они мы, Большой Тед, -- сказала она. -- Без обмана. Голод кивнул. -- Старая компания, -- сказал он. Длинные белые волосы рассыпались по плечам Загрязнения, когда он снял свой шлем. Он заступил на место после того, как Мор, бормоча что-то про пенициллин, в 1936 году ушел на пенсию. Если бы только он знал, какие возможности открываются в будущем... -- Прочие обещают, -- сказал он. -- Мы выполняем. Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника. -- Слушай, я тебя уже видел, -- сказал он. -- Ты был на обложке альбома "Блю Ойстер Калт". И у меня еще есть кольцо с твоим... твоей... твоей головой. ГДЕ МЕНЯ ТОЛЬКО НЕТ. -- А то. -- Большая физиономия Большого Теда скривилась в припадке мысли. -- А байк у тебя какой марки? -- спросил он. x x x Над карьером бушевала гроза. Веревка со старой лысой покрышкой плясала под ударами ветра. Иногда листы ржавого железа -- все, что осталось от очередной попытки соорудить штаб -- срывались с шаткой основы и, словно паруса, исчезали из виду. ЭТИ сбились в кучку, глядя на Адама. Он словно бы вырос. Бобик сел на задние лапы и зарычал. Он думал о всех тех запахах, которые у него отнимут. В Аду нет запахов, если не считать запаха серы. А те, что были здесь, были... были... кстати, сучек в аду тоже нет. Адам расхаживал взад и вперед, возбужденно размахивая руками. -- Эх и повеселимся же мы, -- говорил он. -- Будем ходить в походы на расследования, и все такое. Похоже, я скоро смогу сделать так, чтобы джунгли опять выросли на старом месте. -- А... а... а кто будет, ну, знаешь, готовить там, и стирать, и так далее? -- дрожащим голосом спросил Брайан. -- А никто, -- ответил Адам. -- Потому что это будет не нужно. Будет полно еды, все, что тебе нравится: чипсы мешками, жареный лук, все, что душе угодно. И не нужно будет надевать новый костюм или идти мыться, когда не хочешь, вообще ничего. Или в школу ходить. Или вообще делать то, чего не хочешь, никогда. Шалости, говорите? Будут вам шалости! x x x Над холмами Кукамунди поднялась луна. Этой ночью она была очень яркой. Джонни Две-Кости сидел во впадине посреди пустыни. Это было священное место: здесь лежали два камня предков, родившиеся еще во Время Снов, лежали нетронутые с самого Начала. Срок ритуального бродяжничества для Джонни Две-Кости подходил к концу. Его щеки и грудь были покрыты пятнами красной охры, и он пел древнюю песню, своего рода стихотворную карту этих холмов, и своим копьем он рисовал узоры в пыли. Он не ел два дня. Он не спал. Скоро он впадет в транс, и станет единым целым с Пустыней и сможет общаться со своими предками. Уже скоро. Уже вот-вот... Он моргнул. И удивленно осмотрелся. -- Прошу прощения, юноша, -- громко сказал он сам себе безукоризненно вежливым тоном. -- Не могли бы вы подсказать, где именно я нахожусь? -- Кто это сказал? -- спросил Джонни Две-Кости. Его рот открылся. -- Я. Джонни задумчиво почесался. -- Я так понимаю, ты из моих предков, приятель? -- О, несомненно, мальчик мой. Да-да, несомненно. Можно и так сказать. Но вернемся к исходному вопросу. Где я? -- Только если ты из моих предков, -- продолжал Джонни Две-Кости, -- чего это ты говоришь, как какой-нибудь пидор из Мельбурна? -- А! Австралия, -- произнес рот Джонни так, словно в следующий раз, прежде чем сказать это, его следовало бы подвергнуть основательной дезинфекции. -- Неужели? И тем не менее, большое спасибо. -- Эй! Ау? -- сказал Джонни Две-Кости. Он сидел на песке, и ждал, и ждал, но так и не ответил. Азирафель уже двинулся дальше. x x x Ситроэн де Шево был тонтон-макут, странствующий унган [Колдун или жрец вуду. Вуду -- очень интересная религия для всей семьи, даже для тех ее членов, которые уже умерли.]. За плечами у него висел мешок, в котором были волшебные травы, лечебные травы, кусочки мяса дикой кошки, черные свечи, порошок, извлекаемый в основном из кожи сушеной рыбы определенной породы, мертвая сороконожка, полбутылки виски "Чивас Регал", десять сигарет "Ротманс" и почти свежий выпуск "Гаитянской афиши". Он взвесил на руке нож и одним искусным движением отрезал голову черному петуху. Кровь хлынула ему на правую ладонь. -- Лоа правят мной, -- нараспев начал он. -- Приди ко мне, Большой-Хороший-Ангел. -- Где я? -- спросил он. -- Ты мой Большой-Хороший-Ангел? -- спросил он себя. -- Мне представляется, что это очень личный вопрос, -- ответил он. -- Если, конечно, вы в этом смысле. Но надо стараться. Стараться изо всех сил. Ситроэн увидел, как его рука тянется к петуху. -- Вам не кажется, что не следует готовить пищу в столь антисанитарных условиях? То есть в джунглях. Или у нас пикник с барбекю? Что это за место? -- Гаити, -- ответил он. -- Проклятье! Все дальше и дальше. Ладно, могло быть и хуже. Ведите себя хорошо, и извините, мне пора. И в голове Ситроэна де Шево остался только он сам. -- Да пошли они, эти Лоа, -- пробормотал он себе под нос. Еще некоторое время он смотрел в пустоту, а потом потянулся к мешку и достал бутылку "Чивас". Есть по меньшей мере два способа превратить человека в зомби. Он собирался использовать простейший. На пляжах бушевал прибой. Пальмы содрогались. Надвигалась буря. x x x Зажегся свет. Евангелический хор "Прямая линия" из Небраски затянул "Он аппарат исправит моей больной души" и почти заглушил завывание ветра. Марвин О. Продалл поправил галстук, проверил, глядя в зеркало, качество ухмылки, хлопнул по заду личного помощника (мисс Синди Келлерхальс, которой в прошлом июле исполнилось три года с того момента, когда она стала Девушкой месяца журнала "Пентхауз"; однако она бросила все это, занявшись Карьерой) и пошел на сцену. Иисус не бросит трубку, пока не кончишь разговор, И если связь плохая, звони ему скорей Он телефонный мастер Небес и всей Земли. Он аппарат исправит моей больной души, -- -- пел хор. Марвину нравилась эта песня. Он сам написал ее. Среди прочих написанных им песен были: "Счастливый мистер Иисус", "Иисус, пусти меня пожить в свой светлый дом", "Старый добрый крест", "Господь -- наклейка яркая на бампер жизни всей", и "Когда наступит Просветленье, Иисус, хватай скорее руль". Все они входили в альбом "Дружище Иисус" (виниловая пластинка, компакт-диск, аудиокассета), который каждые четыре минуты предлагался в рекламе на евангелическом радиоканале Продалла [Пластинка или кассета 12,95 долларов, компакт-диск 24,95 долларов, но пластинку можно получить бесплатно, если передать в дар миссии Марвина Продалла минимум 500 долларов, за каждые следующие 500 долларов -- еще одна пластинка.]. Несмотря на то, что в стихах не было рифмы, да и, как правило, особого смысла, а также на то, что Марвин, не отличавшийся музыкальными способностями, воровал мелодии из старых песенок в стиле кантри, было распродано уже больше четырех миллионов записей "Дружище Иисуса". Марвин начинал именно как певец в стиле кантри и исполнял старые песни Конуэя Твитти и Джонни Кэша. Его концерты передавали в прямом эфире из тюрьмы Сен-Квентин, пока активисты-правозащитники не подвели его под статью о жестоком обращении с заключенными. И тогда Марвин обрел веру. Не ту тихую, личную веру, которая требует совершать добрые дела и вести праведную жизнь, и даже не ту, которая требует надеть темный костюм и звонить в двери незнакомым людям, а ту, которая требует завести собственный телеканал и заставлять других людей присылать тебе деньги. Он нашел идеальную формулу для своей передачи, которая называлась "Особое рвение Марвина Продалла" ("Мы расскажем вам, как ВЕСЕЛО верить!"). Четыре песни длиной по три минуты из его альбома, двадцать минут адского огня, пять минут на излечение страждущих. (Остальные двадцать три минуты уходили на то, чтобы выклянчить, выманить, выудить, вымолить, наконец, просто выпросить деньги у зрителей.) В начале своей телекарьеры ему еще приводили больных для исцеления прямо в студию, но потом он счел это слишком сложным и теперь просто заявлял, что на него снизошли видения чудесным образом исцелившихся зрителей со всех концов Америки. Так было намного проще: не надо было нанимать актеров и к тому же способа проверить эффективность его исцелений просто не существовало [Марвин сам удивился бы, узнав, что оказывает хоть какое-то действие. Некоторым больным становится лучше буквально от чего угодно.]. Мир гораздо сложнее, чем считает большинство его обитателей. Многие не верили, к примеру, что Марвин был истинно верующим, потому что он делал на этом столько денег. Они заблуждались. Он верил всем сердцем, верил истово, и большую часть денег, сплошным потоком лившихся на его счет, тратил на то, что считал делом, угодным Богу. Номер Иисуса не бывает занят, Он всегда ответит, ночью или днем. И когда звонишь Иисусу, исходящие бесплатно. Он аппарат исправит души моей больной. Кончилась первая песня, и Марвин встал перед камерами и скромно поднял руки, ожидая тишины. Звукооператор в своей кабинке медленно приглушил фонограмму с аплодисментами. -- Братья и сестры, спасибо, спасибо, не прекрасно ли это? Запомните, эту песню и другие, столь же поучительные, вы можете услышать на диске "Дружище Иисус", просто наберите 1-800-CASH и внесите свой вклад. Он сменил тон, и заговорил более серьезно. -- Братья и сестры! Я должен передать вам послание, важное послание Господа нашего всем нам, мужчинам, женщинам и малолетним детям. Я расскажу вам об Апокалипсисе, вот так вот. Все это есть у вас в библиях, в Откровении, данном Господом нашим святому Иоанну на Патмосе, и еще в книге пророка Даниила. Господь всегда прямо говорит об этом, друзья мои -- о том, что с нами случится, ага. И что же ждет нас в будущем? Война. Мор. Голод. Смерть. Реки крови. Страшные землетрясения. Ядерные ракеты. Грядут страшные времена, братья и сестры. И есть только один способ избежать этого, вот. Прежде, чем начнется Уничтожение -- прежде, чем поскачут четыре всадника Апокалипсиса -- прежде, чем ядерные ракеты дождем обрушатся на неверящих, ага -- наступит Просветление. Я слышу, как вы кричите мне -- что за Просветление такое? Когда наступит Просветление, братья и сестры, всех истинно верующих поднимет на воздух -- чтоб вы ни делали, лежите вы в ванне, или вы на работе, или вы в своей машине, или просто сидите дома и читаете Библию, вот. И вы вдруг подниметесь в воздух, в идеальных телах, не подверженных разложению. И вот вы висите в воздухе, ага, и смотрите сверху на весь этот мир, и видите наступление сроков Уничтожения. И только истинно верующие спасутся, вот, только те из вас, кто будет рожден заново, избегнут боли и смерти и ужаса и огня этих лет, ага. И грядет великая война между Небом и Адом, и Небо разобьет силы Ада, и Господь утрет слезы страдальцев, и не будет больше ни смерти, ни горя, ни плача, ни боли, ага, и только свет славы Господней во веки ве... Внезапно он замолчал. -- Неплохо изложено, -- сказал он, абсолютно непохожим голосом. -- Только все это будет не так. Совсем не так. Что касается огня, войны и всего прочего, здесь вы правы. Но вот этот момент с Просветлением -- если бы вы могли действительно увидеть в Небесах сомкнутый строй нашего воинства, и как он тянется, насколько можно себе это представить и намного дальше, легион за легионом, и у всех у нас огненные мечи и прочее... я просто хочу сказать, что вряд ли у кого-нибудь найдется время на то, чтобы ходить, выбирать нужных людей и подбрасывать их в воздух, чтобы они оттуда могли спокойно глумиться над теми, кто остался умирать от лучевой болезни на выжженной, запекшейся земле. Если уж, помимо всего прочего, вы считаете подобное поведение морально приемлемым. А насчет неизбежной победы Неба... Давайте честно, если бы все было настолько банально, никакой Небесной Войны вообще не было бы, так ведь? Это пропаганда. Чистая и неприкрытая. Шансов одержать верх у нас не более пятидесяти процентов. Так что для страховки можете с тем же успехом послать деньги по номеру сатанистов, хотя, откровенно говоря, когда с небес падет огонь и воды морские обратятся в кровь, вы в любом случае будете считаться потерями среди мирного населения. Наша война, ваша война -- убьют всех, и пусть Господь разбирается, правда? Впрочем, простите, заболтался. Я, собственно, собирался спросить только: где я? Марвин О. Продалл медленно багровел. -- Это дьявол! Господи, защити меня! Это дьявол говорит через меня! -- взорвался он, и тут же прервал себя: -- Нет-нет, совсем наоборот. Я ангел. Ах, так это Америка, верно? Извините, мне нужно бежать... Наступила тишина. Марвин пытался открыть рот, но ничего не происходило. Тот, кто сидел у него в голове, кто бы он ни был, огляделся по сторонам. Он посмотрел на съемочную группу -- тех, кто не был занят тем, что звонил в полицию или тихо рыдал в углу. Он посмотрел на мертвенно бледного оператора. -- Вот так штука, -- сказал он. -- Меня снимают? x x x Кроули мчался по Оксфорд Стрит на скорости под двести километров. Он полез в бардачок за запасными темными очками, но там были только кассеты. Он раздраженно схватил первую попавшуюся и сунул ее в магнитолу. Ему хотелось услышать Баха, но сгодились бы и сладкозвучные "Тревелинг Уилберриз". Все, что нам нужно -- Радио Га-га, -- запел Фредди Меркьюри. Все, что мне нужно -- убраться отсюда, подумал Кроули. Он обогнул Мраморную арку против движения, снизив скорость до ста пятидесяти. Вспышки молний превращали небо над Лондоном в вышедшую из строя лампу дневного света. Багрово небо Лондона, подумал Кроули, конец уж недалек. Кто это написал. Честертон, верно? Единственный поэт двадцатого века, хоть немного приблизившийся к Истине. "Бентли" летел прочь из Лондона, а Кроули откинулся на сиденье водителя и листал опаленные "Прекрасные и точные пророчества" Агнессы Псих. Ближе к концу книги ему попался сложенный листок, покрытый заметками, которые, судя по мелкому каллиграфическому почерку, делал Азирафель. Он развернул его (в этот момент ручка переключения скоростей дернулась сама собой, включилась третья скорость, и "бентли" ловко обогнул фургон зеленщика, неожиданно показавшийся из переулка) и прочитал. И еще раз -- и сердце у него замерло, дернулось и начало неспешно погружаться