двойном направлении. Алиса, кроме того, утрачивает тождество, будь то ее собственная самотождественность или же тождество вещей и мира. В Сильвии и Бруно Сказочная страна (Fairyland) противопоставляется Общему Месту (Common-place). Алиса подвергается всем испытаниям на общезначимый смысл и терпит в них неудачу: испытанию на осознание себя в качестве органа - "Ты... кто...такая?"; испытанию на восприятие объекта как проверку на узнавание - деревья, лишенные всякой тождественности; испытанию на память в виде заучивания наизусть - "Все не так, от самого начала и до самого конца"; испытанию сном на единство мира - где любая индивидуальная система уничтожается в пользу универсума, и где каждый всегда является элементом чьего-то сна - "Тебя бы вообще тогда не было! Ты просто снишься ему во сне". Как могла бы Алиса сохранить общезначимый смысл, когда она уже утратила здравый смысл? Как бы то ни было, язык никоим образом не возможен без субъекта, выражающего и манифестирующего себя в нем, без объекта денотирования, без классов и свойств, которые означаются в соответствии с фиксированным порядком.

113 ЛОГИКА СМЫСЛА

щее, бесконечно дробимое на прошлое и будущее, существует теперь лишь в абстрактном моменте - во время чаепития. В итоге они без конца меняют местоположения, всегда опаздывают или приходят слишком рано - в обоих направлениях сразу, - но никогда вовремя. На другой стороне зеркала Болванщик и Заяц появляются снова в роли посьшьньгх: один уходит, другой возвращается, один ищет, другой находит - и все это на двух одновременных направлениях Зона. Труляля и Трулюлю тоже подтверждают неразличимость двух направлений и бесконечное деление двух смыслов на каждом направлении раздваивающегося пути, который указывает на их дом. Но если эти парочки считают невозможным положить какой-либо предел становлению, как-нибудь зафиксировать устойчивые свойства, а значит, не находят применения здравому смыслу, то Шалтай-Болтай - другое дело - это святая простота, Учитель слов, Тот-кто-да±т-смысл. Он разрушает опыт общезначимого смысла, распределяя различия так, что ни фиксированные качества, ни измеряемое время не применимы к поддающемуся отождествлению и опознаванию объекту. Шалтаю-Болтаю - у которого талия и шея, галстук и пояс неотличимы - не достает общезначимого смысла так же, как ему не достает четко различимых органов. Он уникальным образом сделан из изменчивых и "приводящих в замешательство" сингулярностей. Шалтай-Болтай не узнает Алису, ибо ему кажется, что каждая из сингулярностей Алисы растворена в обычном органе (глаз, нос, рот) и принадлежит Общему месту слишком правильного лица, черты которого организованы также, как и весь мир. В. сингулярности парадоксов ничто не начинается и ничто не кончается, все продолжается одновременно в смысле-направлении прошлого и будущего. Как говорит Шалтай-Болтай, всегда можно избежать роста вдвоем. Когда растет один, то другой обязательно сжимается. Не удивительно, что парадокс - это мощь бессознательного: он всегда располагается либо между сознаниями, противореча здравому смыслу, либо позади сознания, противореча общезначимому смыслу. На вопросы, когда некто становится лысым и когда возникает куча, Хрисипп отвечал, что лучше было бы прекратить подсчет и пойти

114 ПАРАДОКС

вздремнуть, а об этом подумать как-нибудь потом. Видимо, Карнеад не очень понял этот ответ и возразил, что когда Хрисипп проснется, все начнется снова и встанет тот же самый вопрос. Тогда Хрисипп дает более развернутое объяснение: всегда можно справиться с упряжкой лошадей на крутом склоне, придерживая их одной рукой и подстегивая другой². Ибо, когда хотят узнать, "почему в данный момент, а не в другой?", "почему вода меняет свое качественное состояние при 0е?", то такой вопрос неверно поставлен, ибо 0е рассматривается здесь как обычная точка на шкале термометра. Но если ее рассматривать как сингулярную точку, то она будет неотделима от события, происходящего в этой точке и всегда останется нулем по отношению к его реализации на линии обычных точек, всегда будет либо тем, что вот-вот наступит, либо тем, что уже произошло.

Итак, мы можем составить общую картину движения языка по поверхности и дарования смысла на границе предложений и вещей. Такая картина представляет собой организацию, которая называется вторичной и свойственна языку. Ее приводит в действие парадоксальный элемент, или случайная точка, которой мы дали разные двойные имена. Одно и то же: представить такой элемент как пробегающий две серии на поверхности или как прочерчивающий между этими двумя сериями прямую линию Эона. Это - нонсенс, и он задает две вербальные фигуры нонсенса. Но именно потому, что нонсенс обладает внутренней и изначальной связью со смыслом, он наделяет смыслом термины каждой серии. Взаимоотносительные положения этих терминов зависят от их "абсолютного" положения в отношении нонсенса. Смысл - это всегда эффект, производимый в сериях пробегающей по ним данной инстанцией. Вот почему смысл - в том виде, как он сосредоточена линии Эона - имеет две стороны, соответствующие двум несимметричным сторонам парадоксального элемента: одна тяготеет к серии, заданной как означающая, другая - к серии, заданной как означаемая. Смысл упорно держится одной
____________
² См. Цицерон, Primers Academiques, 29. См. также замечания Киркегора в Философских фрагментах, в которых он косвенно соглашается с Карнеадом.

115 ЛОГИКА СМЫСЛА

Тринадцатая серия: шизофреник и маленькая девочка

Нет ничего более хрупкого, чем поверхность. Не угрожает ли вторичной организации чудовище пострашнее, чем Бармаглот? Не угрожает ли ей бесформенный, бездонный нонсенс, совсем не похожий на то, с чем мы столкнулись в двух фигурах, присущих смыслу? Сначала мы не замечаем этой угрозы. Но стоит сделать лишь несколько шагов, и мы понимаем - трещина растет. Вся организация поверхности уже исчезла, опрокинулась в ужасающий первозданный порядок. Нонсенс более не создает смысл, ибо он поглотил все. Поначалу может показаться, что мы внутри той же самой стихии или по соседству с ней. Но теперь мы видим, что стихия изменилась, и мы попали в бурю. Нам казалось, что мы все еще среди маленьких девочек, среди детишек, а оказывается мы уже - в необратимом безумии. Нам казалось, что мы на последнем рубеже литературных поисков, в точке высочайшего изобретательства языков и слов, а мы уже - в раздорах конвульсивной жизни, в ночи патологического творчества, изменяющего тела. Именно поэтому наблюдатель должен быть внимателен. Едва ли стоит, например, - со ссылкой на слова-бумажники - смешивать в кучу детские считалки, поэтические экспериментации и опыты безумия. То, что выходит из-под пера известной поэтессы, может иметь непосредственное отношение к тому ребенку, каким была когда-то она сама или которого она любит; безумец может создать крупное поэтическое произведение, имеющее непосредственное отношение к тому поэту, каким он был прежде и каким не перестал еще быть. Но это вовсе не оправдывает гротескного триединства ребенка, поэта и безумца. При всем восхищении и преклонении, мы тем

117 ЛОГИКА СМЫСЛА

не менее должны быть очень внимательны к тому незаметному переходу, который обнажает глубокое различие, скрытое за этим грубым сходством. Нужно быть очень внимательным к разнообразным функциям и безднам нонсенса, к неоднородности слов-бумажников, которые вовсе не дают права сводить воедино тех, кто изобретает подобные слова, или даже тех, кто их просто использует. Малышка может спеть "Pimpanicaille", писатель написать "злопасный", а шизофреник произнести "перпеницательный"¹. Но нет оснований считать, что во всех этих случаях мы имеем дело с одной и той же проблемой, и что результаты здесь вполне аналогичны. Нельзя всерьез путать песню Бабара со спазмами-вдохами Арто: "Ратара ратара ратара Атара татара рана Отара отара катара...". Можно добавить, что ошибка логиков, когда они говорят о нонсенсе, заключается в том, что все предлагаемые ими примеры слишком искусственны, надуманны, худосочны; они слишком подогнаны под то, что требуется доказать, - как-будто логики никогда не слыхали детских считалок, декламации великих поэтов или шизофренической речи. Есть какая-то нищета в так называемых логических примерах (за исключением, конечно, Рассела, которого всегда вдохновлял Кэррол). Но слабость логиков еще не позволяет нам восстановить против них эту троицу. Напротив, проблема носит клинический характер, то есть это проблема выпадения из одной организации в другую, проблема нарастающей творческой дезорганизации. А также это проблема критики, то есть проблема определения разных уровней, где нонсенс меняет свои очертания, слова-бумажники - свою природу, а язык - измерение.

Грубые сходства таят ловушку. Рассмотрим два текста с такими ловушками сходства. Антонин Арто иногда восстает против Кэррола: сначала при переводе эпизода с Шалтаем-Болтаем, и потом в письме из Родеза, где он осуждает Кэррола. При чтении первого четверости-
__________
¹ "Перпеницательный" - слово-бумажник, обозначающее дух, который витает над головой субъекта (перпендикулярное) и который крайне проницателен. Цит. по Georges Dumas, Le Sumaturel et les dieux d'apres les maladies mentales, Paris, P.U.F., 1946, p.303.

118 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

щия Бармаглота - как его переводит Арто - складывается впечатление, что первые две строчки соответствуют критериям самого Кэррола и правилам перевода, общепринятым у других переводчиков Кэррола - Парисо и Бруни. Но начиная с последнего слова второй строки и далее, происходит соскальзывание и даже некий коренной и творческий коллапс, переносящий нас в иной мир и в совершенно другой язык². С ужасом мы сразу опознаем: это язык шизофрении. Кажется, даже слова-бумажники выполняют здесь иную функцию, из них выпадают буквы и они перегружены гортанными звуками. И тут мы в полной мере ощущаем дистанцию между языком Кэррола, излучаемым на поверхности, и языком Арто, высеченным в глубине тел. Мы ощущаем, в какой мере различна соответствующая им проблематика. Отсюда становится понятен весь пафос высказанного Антонином Арто в письме из Родеза: "Мне не удалось сделать перевод Бармаглота. Я старался перевести какие-то фрагменты из него, но мне стало скучно'. Никогда не любил этого стихотворения. Оно всегда поражало меня напыщенным инфантилизмом. ...Я действительно не люблю стихов или языков поверхности. От них веет счастливой праздностью и интеллектуальным успехом - как-будто интеллект полагается на анус, утратив душу и сердце. Анус - это всегда ужас. Я не понимаю, как можно испражняться и не лопнуть, а значит - и не потерять собственную душу. В Бармаглоте нет души. Можно изобрести собственный язык и заставить чистый язык заговорить во вне-грамматическом смысле, но этот смысл должен иметь собственную ценность, он должен исходить из муки. Бармаглот - произведение интеллектуально пресыщенного барышника, который переваривая сытный обед, ищет себе оправдания за боль других...
__________
² Антонин Арто "L'Arve и L'Aume, или попытка антиграмматического выступления против Льюиса Кэррола",
L'Arbalete (1947), по 12, 1947:
"II etait roparant, et les vliqueux tarands
Allaient en gibroyant et en brimbulkdriquant
Jusque la ou la rourghe est a rouarghe a rangmbde et
rangmbde a rouarghambde:
Tous les falomitards etaient les chats-huants
Et les Ghore Uk'hatis dans le Grabugeument."

Когда продираешься сквозь дерьмо бытия и его язык, стихи неизбежно тоже воняют, а Бармаглот - стихи, автор которых пытается избавить себя от утробного бытия страдания, куда погружен всякий великий поэт, и родившись из него, сам плохо пахнет. В "Бармаглоте" целые куски отдают фекалиями, но это фекальность английского сноба, накручивающего в себе непристойности, как кудри на бигудях... Это работа сытого человека, что и чувствуется в его писаниях..."³. Подводя итог, можно сказать, что Арто видит в Кэрроле извращенца - маленького извращенца, упорно разрабатывающего поверхностный язык и не чувствующего реальных проблем языка в глубине - шизофренических проблем страдания, смерти и жизни. Арто кэрроловские игры кажутся пустыми, пища - слишком мирской, а фекальность - лицемерной и слишком благовоспитанной.

Но оставим дух Арто в покое и рассмотрим другой текст, чья красота и содержательность остаются клиническими⁴. В книге Луи Вольфсона некто, называющий себя больным или шизофреником, "изучающим языки", ощущает существование и дизъюнкцию двух серий оральности: дуальность вещей-слов, поглощений-выражений, и поглощаемых объектов-выражаемых предложений. Еще резче дуальность между "есть" и "говорить" может быть выражена в дуальностях платить-говорить и испражняться-говорить. В особых случаях эта дуальность переходит и раскрывается в дуальности двух видов имен, предложений или двух типов языков, а именно: в языке его матери - английском, - по сути своей пищеварительном и экскрементальном, и в иностранных языках, по существу выразительных, которыми больной старается овладеть. Мать всячески пытается помешать ему продвинуться в изучении языков. Делает она это двумя одинаковыми способами. То она соблазняет его аппетитной, но недоступной пищей в плотно закрытых банках; то резко вступает с ним в разговор по-английски, прежде чем тот успевает заткнуть уши. Однако, ученик весьма изобретательно противостоит таким вмешатель-
___________
³ Letter a Henri Parisot, Lettres de RodeT., Paris, G.L.M., 1946.
⁴ Луи Вольфсон, "Шизофрения и язык, или фонетика у психотиков", Les Temps madernes, nе 128, июль, 1964.

120 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

ствам. Во-первых, он ест как обжора, набивает живот до отказа, колотит банки и при этом без конца повторяет все те же иностранные слова. Но на более глубоком уровне он обеспечивает резонанс между этими двумя сериями, взаимообмен между ними, переводя английские слова в иностранные согласно их фонетическим элементам (согласные звуки здесь более важны). Например, tree [дерево - англ.] преобразуется сперва благодаря букве R, которая находится во французском слове [arbre (дерево - франц.)], а затем благодаря букве Т, находящейся в соответствующем еврейском слове. А поскольку русские говорят derevo [дерево], то с полным правом можно превратить "tree" в lere [тере], где Т становится D [дере]. Эта и без того сложная процедура заменяется на более общую, как только у больного возникает идея вызвать еще большее число ассоциаций: слово early (рано), чьи согласные R и L ставят очень деликатную проблему, превращается в разнообразные французские речевые обороты: "suR-Le-champ" [немедленно], "de bonne heuRe" [битый час], "matinaLement" [сию минуту], "а lа paRole" [держать речь], "devoRer L'espace" [пожирать пространство]; или даже в эзотерическое и фантастическое слово из немецких согласных "urlich". (Вспомним, что Раймон Руссель в изобретенных им техниках по устанавливанию и превращению серий во французском языке, различал первичную - строгую - процедуру и вторичную - обобщенную - процедуру, основанную на ассоциациях.) Часто бывает так, что какие-то непокорные слова противятся этим процедурам, порождая нетерпимые парадоксы. Так, слово ladies [дамы - англ.], относящееся только к половине рода человеческого, может быть переписано по-немецки leutte [люди - нем.] или же по-русски loudi [люди], что, наоборот, обозначает все человечество.

121 ЛОГИКА СМЫСЛА

купить вещицу в лавке Овцы, а Шалтай-Болтай платит своими словами. Что касается фекальности то, по словам Арто, в работах Кэррола она присутствует повсеместно). Точно так же, когда Арто развивает свою собственную серию антиномий - "быть и подчиняться, жить и существовать, действовать и думать, материя и душа, тело и разум", - то у него самого возникает ощущение необычайного сходства с Кэрролом. Он объясняет это впечатление, говоря, что Кэррол протянул руку через время, чтобы обворовать, заняться плагиатом у него, Антонина Арто. Это касается как стихов Шалтая-Болтая о рыбках, так и Бармаглота. Но почему при этом Арто добавил, что все написанное им не имеет никакого отношения к писаниям Кэррола? Почему такое необычайное сходство соседствует с радикальной и явной неприязнью? Тут достаточно еще раз задаться вопросом, как и где организуются серии Кэррола. Эти две серии артикулируются на поверхности. На этой поверхности линия служит границей между двумя сериями - предложений и вещей - или между измерениями самого предложения. Вдоль этой линии вырабатывается смысл как то, что одновременно выражается предложением и принадлежит вещам в качестве атрибута - "выражаемое" в предложениях, и "приписываемое" в обозначениях [денотациях], Следовательно, эти две серии соединяются через их различие, а смысл пробегает всю поверхность, хотя и остается на своей собственной линии. Несомненно, этот нематериальный смысл является результатом телесных вещей, их смешений, действий и страданий. Но такой результат обладает совершенно иной природой, чем телесная причина. Именно поэтому смысл как эффект, всегда присутствуя на поверхности, отсылает к квази-причине, которая сама является бестелесной. Это всегда подвижный нонсенс, выражающийся в эзотерических словах и словах-бумажниках и распределяющий смысл по обеим сторонам одновременно. Все это формирует поверхностную организацию, на которой произведения Кэррола разыгрывают свои зеркало-подобные эффекты.

122 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

своему. Для него нет - больше нет - никакой поверхности. Как же было Кэрролу не поразить Арто, представ в облике желанной маленькой девочки, защищенной от всяких глубинных проблем? Первое, что очевидно для шизофреника, - это то, что поверхность раскололась. Между вещами и предложениями больше нет никакой границы - именно потому, что у тел больше нет поверхности. Изначальный аспект шизофренического тела состоит в том, что оно является неким телом-решетом. Фрейд подчеркивал эту способность шизофреника воспринимать поверхность и кожу так, как если бы они были исколоты бесчисленными маленькими дырочками⁵. Отсюда следует, что тело в целом уже ни что иное, как глубина - оно захватывает и уносит все вещи в эту зияющую глубину, представляющую собой фундаментальное дегенеративное изменение. Все есть тело и телесное. Все - смесь тел и внутри тел, сплетение и взаимопроникновение. Арто говорил, что все физично:

"У нас в спине - цельный позвоночник. Позвоночник, пронзенный гвоздем боли, который - пока мы гуляем, поднимаем тяжести, сохраняем равновесие - превращается в насаженные один на другой футляры"⁶. Дерево, колонна, цветок или тростник - все это вырастает внутри тела. Наше тело всегда пронизывают другие тела и сосуществуют с его частями. В действительности все - это некий футляр, упакованные пища и экскременты. Так как нет поверхности, то у внутреннего и внешнего, содержащего и содержимого больше нет четких границ. Они погружаются в универсальную глубину или вращаются в круге настоящего, который сжимается все больше и больше по мере наполнения. Значит, образ жизни шизофреника - противоречие: либо в глубинной трещине, пересекающей тела, либо в раздробленных частях, враща-
___________
⁵ Фрейд, "Бессознательное", в кн.: Метапсихология (1915). Приводя случаи двух пациентов, один из которых воспринимает свою кожу, а другой свой носок как системы из маленьких дырочек, грозящих постоянно разрастаться, Фрейд показывает, что это как раз симптом шизофрении, который не подходит ни к истерику, ни к одержимому навязчивыми идеями.
⁶ Антонин Арто, La Tour de feu, апрель, 1961.

123 ЛОГИКА СМЫСЛА

При таком крушении поверхности слово полностью теряет свой смысл. Возможно оно сохраняет определенную силу денотации [обозначения], но последняя воспринимается как пустота; определенную силу манифестации, но она воспринимается как безразличие; определенное значение, но оно воспринимается как "ложь". Как бы то ни было, слово теряет свой смысл - то есть свою способность собирать и выражать бестелесный эффект, отличный от действий и страданий тела, а также идеальное событие, отличное от его реализации в настоящем. Каждое событие реализуется, пусть даже в форме галлюцинации. Каждое слово физично и немедленно воздействует на тело. Процедура состоит в следующем: слово - часто пищеварительной природы - проявляется в заглавных буквах, напечатанных как в коллаже, который его обездвиживает и освобождает от смысла. Но в тот момент, когда пришпиленное слово лишается своего смысла, оно раскалывается на куски, разлагается на слоги, буквы и, более того, на согласные, непосредственно воздействующие на тело, проникая в последнее и травмируя его. Мы наблюдали это в случае с шизофреником, изучающим языки. В тот момент, когда материнский язык лишается своего смысла, его фонетические элементы становятся сингулярно ранящими. Слово больше не выражает атрибута положения вещей. Его фрагменты сливаются с невыносимо звучащими качествами. Они внедряются в тело, где формируют смесь и новое положение вещей так, как если бы они сами были громогласной, ядовитой пищей или упакованными экскрементами. Части тела, его органы определяются функцией разложенных элементов, атакующих и насилующих их⁷. В муках этой борьбы эффект языка заменяется чистым языком-аффектом: "Все, что пишется, - ПОХАБЩИНА" (то есть, всякое зафиксированное или начертанное слово разлагается на шумовые, пищеварительные или экскрементальные куски).
____________
⁷ По поводу букв-органов см. Антонин Арто, "Le Rite do peyoti", в Les Tarahlimaras, ed. Arbalete, pp.26-32.

124 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

Значит, для шизофреника речь идет не о том, чтобы переоткрыть смысл, а о том, чтобы разрушить слово, вызвать аффект и превратить болезненное страдание тела в победоносное действие, превратить подчинение в команду - причем всегда в глубине, ниже расколотой поверхности. Изучающий языки дает пример тех средств, с помощью которых болезненные осколки слов материнского языка превращаются в действия, соотнесенные с иностранными языками. Только что мы увидели, что раны наносились воздействием фонетических элементов на соединенные или разобщенные части тела. Победа может быть достигнута теперь только благодаря введению слов-дыханий, слов-спазмов, где все буквенные, слоговые и фонетические значимости замещаются значимостями исключительно тоническими, которые нельзя записать и которым соответствует великолепное тело - новое измерение шизофренического тела - организм без частей, работающий всецело на вдувании, дыхании, испарении и перетеканиях (высшее тело, или тело без органов Арто)⁸. Несомненно, такая характеристика активного поведения - в противоположность поведению-страданию - изначально недостаточна. По сути дела, жидкости не менее вредоносны, чем твердые куски. Но это из-за амбивалентности действия-страдания. Как раз здесь живущее в шизофрении противоречие находит себе реальную точку приложения: если страдание и действие - неразделимые амбивалентные полюса, то два формируемые ими языка неотделимы от тела и глубины тел. Так что никогда нельзя быть уверенным в том, что идеальные жидкости организма без частей не несут в себе червей-паразитов, обрывки органов, твердую пищу и остатки экскрементов. Все же очевидно, что пагубные силы эффективно используют жидкости и вдувания, чтобы внести в тело порции страдания. Жидкость неизбежно испорчена, но не сама по себе, а исключительно другим полюсом, от которого она неотделима. Важно то, что она представляет активный полюс, состояние
__________
⁸ См. в 84, 1948: "Нет рта, нет языка, нет зубов, нет гортани, нет пищевода, нет желудка, нет живота, нет ануса - я должен восстановить того человека, каковым я являюсь". (Тело без органов состоит только из кости и крови).

125 ЛОГИКА СМЫСЛА

язык без артикуляции. Связующим звеном здесь- выступает размягченное, не-органическое начало - море-глыба или море-масса. Что же касается русского слова дерево [derevo], то изучающий языки, счастлив от обстоятельства, что у этого слова есть множественная форма - деревья [derev'ya] - чья внутренняя атмосфера, по-видимому, гарантирует расплавление согласных (благодаря лингвистическому мягкому знаку). Прежде чем разделять согласные и обнаружить их произносимость, отметим, что гласная, сведенная на-нет мягким знаком, ведет к слиянию согласных, размягчает их. От этого они становятся нечеткими и даже непроизносимыми, поскольку обращаются в поток громких стонов в одном непрерывном дыхании⁹. Эти стоны соединяются в дыхании
_________
⁹ См. Вольфсон, ор cit., p.53: в слове "derev'ya" [деревья], "апостроф между мягким v и у представляет то, что называют мягким знаком, который в этом слове действует таким образом, что завершенная согласная у произносится после мягкой v. Эта фонема смягчалась бы неким образом и без мягкого знака как результат последующих мягкой гласной - фонетически представленной здесь посредством уа [йа] и записываемой по-русски с помощью одной буквы, которая имеет форму прописной R, написанной задом наперед [Я] (произносится direvya [деревья]: ударение, конечно же, падает на второй слог; i - открытое и короткое; d, r и v мягкие, как если бы они сливались с йот)". См. также на р.73 шизофренический комментарий русского слова louD'Mi [людьми].

126 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

Когда Арто говорит в своем Бармаглоте: "Покуда руржь [La rourghe] - руаржь [rouarghe] рангмбда [rangmbde] и рангмбд руаржамбда [rouarghambde]", он хочет оживить, вздуть, размягчить и возжечь слово так, чтобы оно стало действием тела без частей, а не страданием разбитого на части организма. Задача в том, чтобы превратить слово в сплав согласных - сплав из неразложимых согласных и мягких знаков. В этом языке мы всегда можем найти эквиваленты слов-бумажников. Для "rourghe" [руржь] и "rouarghe" [руаржь] Ар-то сам указывает слова ruee [стремительное движение, наплыв, натиск], roue [колесо], route [путь], regle [линейка, правило, закон, норма, порядок] или rout a regler [правильный путь] (к этому списку мы могли бы добавить Rouergue [Руэргю] - край Родеза, где в то время находился Арто). Точно так же, когда Арто говорит "Uk'hatis" [Ук'атис], употребляя апостроф внутри слова, он указывает на ukhase, hate [поспешность, торопливость] и abruti [тупой, глупый], и добавляет: "ночной толчок под Гекатой, означающий лунных свиней, сброшенных с прямой тропы". Однако, как только это слово появляется в роли слова-бумажника, его структура и сопровождающий его комментарий убеждают нас в наличии здесь чего-то совсем иного: "Ghore Uk'hatls" Арто не эквивалентно потерявшимся свиньям, кэрроловским "зелюкам" или "verchons fourgus" Парисо. Первое не противостоит последним в одном и том же плане. Слово, предложенное Арто, не обеспечивает размножение серий на основе смысла. Напротив, оно задает цепь ассоциаций между тоническими и согласными элементами в области инфра-смысла согласно принципу текучести и горения, который эффективно снова и снова впитывает смысл, как только

127 ЛОГИКА СМЫСЛА

Поясним еще раз дуальность шизофренического слова: она охватывает слово-страдание, разрывающееся в фонетические значимости, наносящие раны, и слово-действие, которое спекает неартикулируемые тонические значимости. Эти два слова развиваются в связи с дуальностью тела - расчлененного тела и тела без органов. Они отсылают к двум театрам - театру ужаса и страсти и театру жестокости, по своей сути активному. Они отсылают к двум типам нонсенса - пассивному и активному: нонсенсу лишенного смысла слова, разлагающегося на фонетические элементы, и нонсенсу тонических элементов, формирующих неразложимое, но не менее бессмысленное слово. Здесь все случается, действует и подвергается воздействию ниже уровня смысла и далеко от поверхности. Под-смысл, а-смысл, Untersinn [Подсознание - нем.] - их следует отличать от нонсенса поверхности. Согласно Г±льдерлину, язык в его двух аспектах - это "знак, свободный от значения". Хотя это и знак, но знак сливающийся с действием и страданием тела¹⁰. Вот почему, наверное, совершенно недостаточно сказать, что шизофренический язык определяется
_________
¹⁰ В своем замечательном труде Strucluration dinamique duns la schizophrenie (Verlag Halls Huber, Berne, 1956), Гизелла Панков провела глубокое исследование роли знаков при шизофрении. В связи со случаем, о котором она рассказывает, следует особо отметить анализ фиксированных пищеварительных слов, которые разрываются на фонетические частички: например, слово КАРАМЕЛЬКИ, р.22. Особый интерес также представляет диалектика содержащего и содержимого, открытие полярной оппозиции и тема воды и огня, которая с этим связана (pp.57-60, 64, 67,70); удивительное обращение к рыбе как к знаку активного бунта и к горячей воде как к знаку освобождения (pp.74 -79); и различение двух тел - раскрытого и разложенного тела человека-цветка и головы без органов, которая служит дополнением к первому.

Однако, как нам кажется, интерпретация Гизеллы Панков принижает роль головы без органов. Кроме того, режим знаков, живущий в шизофрении, понимается ею - на уровне ниже смысла - только через различие между знаками-страданиями тела и телесными знаками-действиями.

128 ШИЗОФРЕНИК И МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА

бесконечным и паническим соскальзыванием означающей серии к означаемой. Фактически, здесь вообще нет никаких серий - обе серии исчезли. Нонсенс больше не дает смысла на поверхности. Он впитывает и поглощает весь смысл - как на стороне означающего, так и на стороне означаемого. Арто говорит, что у Бытия, являющегося нонсенсом, есть зубы. В поверхностной организации, которую мы назвали вторичной, физические тела и произносимые слова одновременно разделяются и соединяются бестелесной границей. Эта граница и есть смысл, представляющий, с одной стороны, чистое выражаемое слов, а с другой - логический атрибут тел. Хотя смысл является результатом действий и страданий тел, это результат совершенно иной, чем они, природы, поскольку он - ни действие, ни страдание. Это результат, который защищает звуковой язык от всякого смешения с физическим телом. Напротив, в первичном порядке шизофрении остается только дуальность между действием и страданием тела. Язык является обоими ими сразу, будучи полностью поглощенным зияющей глубиной. Нет больше ничего, что спасло бы предложения от погружения в тела и от смешения их звуковых элементов с аффектами тела: обонянием, вкусом или пищеварением. Теперь не только нет какого-либо смысла, но нет и никакой грамматики или синтаксиса, а в пределе - вообще никаких членораздельных слогов, букв или фонетических элементов. Антонин Арто мог бы озаглавить свое эссе "Опыт антиграмматического выступления против Льюиса Кэррола". Кэрролу нужна очень строгая грамматика, которая требуется для того, чтобы сохранить флексии и соединения слов, чтобы отличить их от флексий и соединений тел - хотя бы и с помощью зеркала, отражающего их и возвращающего им смысл". Потому-то мы и
__________
¹¹ .Именно с этой точки зрения новации Кэррола носят, по сути, словесный, а не синтаксический или грамматический характер. И как следствие, слова-бумажники допускают бесконечность возможных интерпретаций путем размножения серий: тем не менее, синтаксическая строгость исключает определенное число этих возможностей. То же самое справедливо и для Джойса, как показал Жан Пари (Теl Quel, nе 30, 1967, р.64). Случай Арто иного рода, но только потому, что здесь больше нет, собственно говоря, проблемы смысла.
129 ЛОГИКА СМЫСЛА