ических пеленках, сосках-пустышках, английском тальке, наконец, о коляске!!! На днях на Тверском видела коляску из джинсовой ткани. Хочу такую! Когда-нибудь он всех вас к ногтю. Совсем нет времени писать. Вяжу одеяльце. Мир все-таки не такой тесный, как его малюют. Иногда потянешься, расправишь руки - и можно жить. Но тогда, после собрания, у меня все, что могло, опустилось. Даже Ритуля и то побаивалась. Кстати, где она была во время собрания? Ритуля говорила, что ей за меня досталось. Ее вызывали к Виктору Харитонычу, и тот ее пугал. Идет коза рогатая... У-у-у! Ритуля кричала, забившись в угол. Полина тоже стала ее покусывать, но Ритуля сказала мне, что она выйдет замуж и бросит работать, потому что женщине вредно работать. Ритуля не пропадет. Она зализала свои стыдливые раны и готовится разорить армянина по имени Гамлет.. Это грустно, потому что если все они назовут себя Гамлетами, то где тогда Гамлет? Ритуля его разорит, это точно, она уже начала его разорять, я видела перстень с рубином, она хвалилась и сказала, что Гамлет согласен на мою беременность (Ритуля обуглилась от любопытства), то есть ему все равно. Лукавый дедуля за ночь придумал спасительный план. Он уложил себя в больницу. Тогда я тоже на всякий случай принялась звонить, потому что Виктор Харитоныч уклонился от тет-а-тета (сука ты последняя, Витенька, как пососать, так меня зовешь, а как поговорить по душам раз в жизни - бздишь!), и я стала звонить, а они помалкивали, и тихонько сидели, и не находили нужных слов, и у меня все опустилось, и даже Шохрат, с которым облетали мы мусульманские минареты на самолете Як-40, красивый такой самолетик, а началось с того, что Шохрат жил в номере по соседству, в Сочи, где мы были на гастролях, и Ритулька тоже была, и повадилась я на просторном балконе гимнастику делать, а Шохрат усмотрел из своего люкса и стал рваться в номер, его распирало от счастья со мной познакомиться, чучмек есть чучмек, ему вынь да положь, сорит деньгами и коньяк мечет на стол, дыни сладкие, потому что бай и нетерпелив, а наши мужики что? И тогда я подумала: отчего они такие, как заколдованные? отчего ходят понурые и будто обоссанные, несмотря на моральное превосходство? Кто их заколдовал?! А Вероника говорит: тебе никогда не снились сны про обидчика? А я говорю: Милая моя! Мне такие сны каждую ночь снятся, а она говорит: - Ну, тогда слушай меня, а Шохрат откликается потусторонним голосом, что до лучших, дескать, времен, и он пронюхал, ушастый, губастый, носастый, глазастый и волосатый даже на спине, я этого не люблю, но приходилось иногда: кабанчик, а потом позвонила Гавлееву, и тот сказал, что обязательно перезвонит, как только вернется из командировки, но он не вернулся из командировки, а как любил позу собачьей покорности! И я всех их стала вытаскивать из трюмо и трясти, в котором они отражались, как в нафталине, поодиночке и вместе, разные люди, крапленые карты, колода валетов, тузов, королей, но они стушевались и думали, что я их пугаю, а я от них совета просила, ничего больше, и не хотелось к папаше-краснодеревщику, и Виктор Харитоныч, с потеющей мордой, отмалчивался, и Ритулю наставлял: не дружи с ней! Но спать с Ритулей - не спал, или врут они оба, не знаю, Ритулю не поймешь, она хитрая, но все-таки она меня не совсем тогда оставила, приходила вечерами, даже всплакнула, но на вопрос: что делать? - разводила молодыми руками. Послушать ее, ехать мне надобно в родную деревню и быть там, вроде, первой бабой, то есть блистать августовскими прелестями, а была я сбитень, ну, истинный сбитень, но формы, конечно, немного устали, хотя по-прежнему отказываюсь от лишнего груза бюстгальтера и ненавижу как неизбежное! Однако пришлось надеть. Как намордник. Я женщина беременная, и если вам не нравится, кем, то уж, пожалуйста, не думайте, что я послушаюсь ваших угроз. Я вам такое дитятко рожу, такое яичко высижу - зубы выпадут!.. Ой, шевелится!.. Шевелись! Шевелись!љ (Вяжу одеяльце.) На следующий день дедуля вышел в палисадник, и я видела из-под занавесочки второго этажа, как он вел разговоры с соседскими старперами и удивлялся тому, какие нашел перемены: - Это же надо, как времена поменялись! - разглагольствовал он, присматриваясь к игрокам в домино. - Это же надо! - И он огорчался и беспокоился как патриот: - Если так дальше будет продолжаться, следующий катаклизм мы, того и гляди, проиграем! Это что же такое делается! Он очень беспокоился и кружил вокруг игроков в домино озадаченный, а после обеда заказал, ссылаясь на сердце, скорую помощь, сложил пижаму, стоптанные тапочки, бритву, ретро-обращение "на проводе!", пачку любимого "Юбилейного" печенья в вещмешок, осунулся и закряхтел, когда в дверях мелькнули белые халаты, он немного переиграл, и его скоропостижно увезли под вой сирены, даже мне не подмигнул напоследок, и осталась я наедине с трюмо, и телефон замолк, будто отключили за неуплату, и только Ритуля навещала, но толку от нее чуть, а ласки не шли мне в голову, и слушать ее не хотелось, как Виктор Харитоныч на моей истории собирался круто пойти в гору, потому что все у него вышло отлично, и за это полагалось ему вознаграждение, а у Полины мелькнула было мысль подсидеть Харитоныча и водрузиться в кресле, чтобы воевать с молодыми закройщиками как директрисе, да только рыльце у нее в пушку, и Виктор Харитоныч элементарно ее сделал, и она, захлебывалась Ритуля, ползала перед ним на брюхе, а мне было совсем без разницы и даже восстанавливаться в их поганой лавочке не хотелось, хотя ничего они мне не сказали, даже записочки не прислали о том, что уволили. Уволили - и дело с концом, а я сиди и думай, что дальше выдумать, а телефон молчит, и когда захотелось мне несколько отдохнуть от последних событий, Шохрат сослался на лучшие времена, Карлоса расстреляли в застенках, а Дато - что Дато, он восемь месяцев в командировках, а как вернется, все занят, на рояле тренируется, слова ласкового не вымолвит, тоже мне муж! и порадовалась я, что не вышла за ненадежного человека замуж, потому что всегда его нет под боком, а как увезли дедулю, то решила пожаловаться Ксюше, описать свое бедственное положение, и стала писать ей письмо, в котором все описала и очень жалею, что ее не хватает, и не успела я ждать ответа, как верная подруга звонит по международному автомату со станции Фонтенбло, где грушевый сад и Наполеон, и говорит, чтобы я держалась, потому что она скоро приедет и меня любит, и чтобы я не тосковала, как будто это возможно, и смотрю: действительно, приезжает, вся в претензии к заграничной жизни, к заграничным русским, с которыми поругалась, и с испанцем своим, бухгалтером, тоже поругалась, хотя к испанцам вообще относится хорошо, лучше даже, чем к другим, и всем она недовольна, но, прерывает себя, хватит об этом, поговорим о тебе, и я стала ей объяснять, как дедуля рассказал про легендарную лужу крови, которой отродясь не бывало в моей постели, и она все слушала с предельным вниманием нежной подружки, положив мою поруганную голову к себе на плечо, а я ей все плакалась, запивая мартини, как обиженная малолетка, а она меня утешала, и мы снова вспомнили Коктебель, роскошные ночи и светлые дни и вздыхали, как две полысевшие климактерички, но вдруг она взглянула на меня своими умными глазами, которые редко у кого встретишь, идя по улице, посмотрела (пишу, а по радио исполняют "Голубую рапсодию" Гершвина) так внимательно и весело, что я поняла: она что-то придумала, и она придумала, только не знала, соглашусь ли я, потому что терять мне, конечно, нечего, но все-таки кое-что я могу еще потерять, и я сказала: терять мне совершенно нечего, а в родную дыру уезжать не хочу по причине того, что там в темных сенях цветет квашеная капуста, а она обрадовалась: давай вместе повесимся в одночасье, ты в своем родном городе, а я - в незнакомом тебе поселке Фонтенбло французской железной дороги, потому что французы надменные и говнистые, и они думают, что лучше их нет никого, а лучше их, например, безусловно, испанцы, хотя я со своим бухгалтером поссорилась за три часа до совместной поездки в Гренаду, всюду-то она поспеет! но дело не в этом: давай, солнышко, повесимся, а то тошно мне стало выносить моего стоматолога Рене, всякое терпение кончилось, а иначе я его отравлю, я - мадам Бовари! но если не травиться мышьяком и не вешаться, то у меня есть одна идея, которая, говорит, может показаться тебе экстремальной, и вспоминает она про ту карточку, которую мама моя обнаружила в книжном шкафу, в собрании сочинений Джека Лондона, когда я после ресторана в Архангельском, где было, как всегда, немного шумно и утомительно, и подавали жесткую лосятину, и пахло офицерским развратом, поехала в гости на чужую квартиру, и там поляроид достал меня в интересной компании, и когда мамаша увидела, я думала, она закричит: это что?! - потому что по виду она - типичная уборщица с глубоко посаженными глазами и шестимесячной завивкой, и с сережками за трояк, купленными в табачном ларьке, но она не закричала, а посмотрела не то чтобы с одобрением, но без ужаса, и говорит: - Интересное дело... - и еще раз посмотрела, а я, конечно, немного смутилась, а потом Дато возил ее с собой по всем странам, так что я, можно сказать, объездила полмира в его портмоне. Ксюша спрашивает: а что, если?.. - и мне предлагает замысловатый план, потому что и так плохо, и так нехорошо, а я говорю: тут стоит подумать, потому что гнев, говорю, большой, на своей шкуре убедилась, и больше не надо, а Ксюша говорит: к своему папочке удивительному хочешь вернуться? Ну, вот, я тоже думаю, что не хочешь. А я говорю: да кому я нужна? хотя, оговариваюсь, остаюсь быть красавицей, но с нервами плохо, от кофе знобит, устала и душа просит семейной размеренной жизни, да только где она, эта жизнь? А Ксюша говорит: как хочешь, дело твое, но так получается, что ты вдовее настоящей вдовы, Зинаиды Васильевны, потому что у той дача и паскуда Антошка, а ты - в круглых дурах, и годы зря протекли, а вдобавок тебя обижают и обвиняют, солнышко, это уже совсем некрасиво, и смотрю - стала она совершенной француженкой, и был это ее последний приезд сюда, потому что затем называли ее незаслуженно даже шпионкой, и меня Сергей и Николай Ивановичи, два журналиста, о ней очень подробно расспрашивали: кто, говорят, эта Ксенья Мочульская, ваша лучшая подруга? А я говорю: была когда-то подругой, так темню, потому что Ксюше, конечно, все равно, она далеко, на другом свете в грушевом саду прогуливается, и птицы поют над ее головой, а я с братьями Ивановичами, но с фальшивыми: один белобрысый, с неровной кожей лица, а другой вдумчивый такой и все понимает. Нет, говорю, раньше - другое дело, то есть от дружбы не отказываюсь, а скорее предлагаю им что-нибудь выпить, только вдруг вдумчивый соглашается, вдумчивый Иванович, а белобрысый (это они потом про любовь написали что-то совсем туманное) - так вот второй говорит, что спасибо, холодным голосом, и посмотрели они осуждающе друг на друга, потому что не поделили они свои слова, а я говорю: бросьте эти шутки, ребята! Давайте выпейте, а сама через плечо в заповедный журнальчик на себя любуюсь, через их затруднение смотрю на то, что они принесли, и скажу прямо: хорошо получилось! самой приятно! И тогда мы стали думать. А у Ксюши был один друг-профессионал, он ее еще по Москве очень уважал и, по-моему, не без успеха, а сам интересовался другими отношениями, ну, да я к этому с добрым чувством, все равно как к коллеге, только Ксюша говорит: знаешь что? нечего тебе быть одной, раз пострадала, найдутся, кто посочувствует, а я говорю: все, как крысы, разбежались и тихонечко по углам сидят, даже спать не с кем, а кто остался, те совсем мелкота, несерьезно, а что серьезно, так это вот какое дело: есть, говорит, такие приятели, и спрашивает, давно ли я не виделась с Мерзляковым, с которым у меня в свое время разыгралась шестидневная любовь очень стремительного масштаба, да только закончилась она вялой дружбой, и стали мы с ним перепихиваться раз в полгода, как старосветские помещики, ну вот, говорит Ксюша, это хорошо, и я тоже подумала, что можно и позвонить, и стала звонить, а у него там жена, а я не люблю подводить людей, не то что Ритуля, она и японца-фирмача заразила, и японец помчался сломя ноги в Японию, а раньше всякие шмотки, такие были отношения, а я не люблю подводить, Ксюша знает, и Ксюшу я тоже не подвела, потому что Ксюшу Ивановичи сами вычислили, они помозговали и вычислили, и меня спрашивают: не она ли? А я говорю: во всяком случае, я тут ни при чем, и говорю им, а в чем, собственно, дело? Что, говорю я, я разве чужое выставила на обозрение, а не свое кровное? Нет, говорят, нельзя отрицать, что красиво, сразу видно, что мастер фотографировал. Я говорю: я сама фотографировала. Не верят. А мне все равно. И приходит тогда Ксюшин друг, добрый X., с развевающимися фалдами вельвета, и она вместе с ним, а Витасику я накануне позвонила, и он обещал намеками тоже как-нибудь заглянуть, потому что все дома, а Ксюша мне говорит: ты ему не все сразу говори, ты просто подружись с ним заново, она любила всякие комбинации строить, а с Вероникой, спрашивает, ты как? - Нормально, только она же ведьма, не поможет, почему? - удивляется Ксюша, вполне может статься, только позже, а сейчас пусть придет X., и приходит X. со своей славной заграничной аппаратурой, и Ксюша мне говорит: важно выдержать стиль, настроение. Какое, говорит, у тебя настроение? Сама знаешь, а она говорит: значит, что-то такое траурное, это всегда любопытно, а я ей рассказываю под руку, как надевала по случаю прощания с Леонардиком свое черное рубище, только, беспокоюсь, не будет ли оно меня окончательно старить? Ну, говорит Ксюша, ты, солнышко, абсолютная дура, потому что ты еще ой-ой-ой! А я говорю: хорошо, и достаю печальный наряд, а X. ходит вокруг как ни в чем не бывало и болтает, болтает, болтает, как хирург перед операцией, ну, свой человек, и у меня никакого зажима, да я с этим делом знакома, соображаю: нечто грустное должно получиться, лирическое, без этого, добавляет Ксюша, обязательного парада оптимизма, который торжествует в Америке, где над умными людьми смеются и умным людям в лицо говорят такую пословицу: если ты такой умный, то почему ты не богатый? X. захохотал. Вот, говорит весело Ксюша, какие пословицы бытуют в Америке! а если книжку какую-нибудь купят и прочтут, то немедленно начинают гордиться, как в анекдоте про милиционера, а еще, говорит Ксюша, они очень-очень милые и искренние, даже щедрые, правда, не все, но зато очень искренние: глупые прекрасные люди - прекрасно! - соглашается X., мягко всматриваясь в меня, чуть ниже! ниже! пре-крас-но! - потому что глупость свою в отличие от комплексушников совсем не скрывают - еще разок! - просит X., ну, я говорю, у нас тоже не слишком глубоко скрывают, а как по части любви? - тут, признает Ксюша, им искренность помогает, а правда, справляется X., что у них там мужские стриптизы? - Ксюшу разбирает смех, перестаньте вы, сердится X., все настроение смажете, Ксюша спохватывается, но что искренность - это добродетель, - в этом она сомневается, потому что в лучшем случае - приоткрой ротик... вот так... Ксюша, поговори о чем-нибудь печальном, о вреде курения или о раке молочной железы - потому что в лучшем случае это украшение добродетели, и мне кажется, Ксюша совсем офранцузилась: вдается в детали, и ей было приятно сесть обратно в самолет Эр Франс, как будто уже дома, а Рене ездил в Штаты доклады делать и тоже их там всех презирал, а они ему сказали: знаешь что? Если будешь, дубина, нас презирать, в другой раз, когда понадобится, не освободим вашу милую Францию, сидите в жопе, а он обиделся и говорит: они здесь совершенные хамы, собирайся, ма шат, поедем домой, но к русским, пишет она в письме, в целом относятся хорошо, хотя ни черта не ведают, потому что опять-таки очень глупые люди, а так ничего, в любви разбираются, только ухаживают по-глупому: на свидании книжки по научной фантастике пересказывают и фильмы о летающих тарелках предлагают вместе смотреть и сами приходят в дикий восторг от всякого говна, и не знаю: может ли такая нация поумнеть хоть немного в условиях своей глупейшей демократии, потому что, солнышко ты мое, Ирина Владимировна, их демократия имеет многочисленные изъяны, о чем сообщу тебе дополнительно или вообще не напишу, потому что тебе, наверное, на их демократию ровным счетом наплевать. Отвечаю: в этом пункте, милая Ксюша, ты недалеко ушла от истины, потому что в политику не лезу не только потому, что в ней ничего не понимаю, а еще и потому, что смысла в ней не нахожу, одни неприятности, так как и так жизнь моя полна событий, а насчет американцев с тобой не согласна, поскольку глупая нация не может выпустить человека на Луну и такой красивый журнал, как "Америка", издавать, на который я тоже подписана стараниями моего Виктора Харитоныча, который имеет большой выбор совершенно необходимых знакомств от банщика до ювелира, и в этом отношении к себе располагает, а это было еще до его возмутительного поведения, а что касается твоих рассуждений об Америке, то сейчас, когда лучшие женщины этой страны вступились за меня, только они уже этого не помнят, потому что каждый день за кого-нибудь хлопочут, иронизирует Ксюша, неправда! - хмурюсь я, - прекрасно помнят! И не зря миллионы американцев пришли в неподдельный восторг от моих красот и дрочатся, задрав голову, и пусть они не читатели книжек, в отличие от тебя или меня, Ксюша, пусть чтение книжек будет нашим, русским делом, от которого только болит голова да проходят годы, нет, Ксюша, пока на меня дрочится Америка, на мои похоронные принадлежности, я к Америке своего отношения менять не думаю, а ты как француженка живи своими идеалами! А тут фотограф X. говорит, что ему наша затея нравится и что пошлости он не потерпит, а сделает все, как положено, на высоком художественном уровне, достойном, например, Ренуара. Нет уж, спасибо вам, возразила я, такие толстожопые и сисястые, как подтаявшее эскимо, пусть остаются в прошлом, а вы подберите другой ключ, и вообще учтите: моя красота очень русская! И Ксюша Мочульская, моя Ксюша, говорит: у тебя, солнышко, народная красота! А американцы, добавляет, все-таки глупые, потому что однажды в Чикаго я смотрела передачу по местному телевидению, как в зоопарк привезли белого медведя, и они все обсуждали вопрос белого медведя, обсуждали и никак не могли обсудить. Но фотограф X., родом из театрального города Ленинграда, говорит: ну, тогда я знаю, что делать! Только ты не стесняйся, говорит Ксюша, а чего мне стесняться, товар не залежавшийся, а Ксюша говорит: а потом будем пить и веселиться, и фотограф говорит: обязательно. Засучил рукава, сбросил вельветовый пиджачок, лампы расставил, юпитеры и озарил ярким светом мою зрелую красоту и великолепие, и ахнула Ксюша в ладошку, дивясь потаенной роскоши, и пришел в изумление бесстрастный профессионал, повествуя об одиночестве истинной вдовы, о ее печали и робких попытках успокоения перед трюмо, где трофейные духи стоят вперемежку с баллонами лаков, и отразилась я на фоне гудящего газоаппарата, удивившего своей радикальной конструкцией заморского мастурбатора, и открылась я, и черные тоненькие чулки поднялись в воздух, и оглянулась я в полусумраке, приветствуя радостного читателя, и плачу, и скорблю, вспоминая безвременно минувшего супруга, но вот уже раскраснелась от одинокой муки щека, и участилось неровное дыхание, и прикрылись воспаленные, отуманенные слезами и думами глазки, и бешеным цветом зажглась рыжая лиса моей шубы, и возвестило зияние раны, что я, подстреленная вдова, вспомнила нежность супруга и остаюсь ей верна, а жизнь продолжается, несмотря на печальные принадлежности, переполох нарядов и тошноту зеленых очей, что вдруг становятся серыми, сирыми, серыми, и вновь удивлен американский клиент, не понимающий российских превращений, и так далее, покуда гудящий газоаппарат не примет меня под свою взрывоопасную опеку и струи воды не сверзятся на лесные красоты: там земляника спеет в соседстве с иван-да-марьей, там пахнет елочными иголками, там знойная тишина, излучина реки и косогор, поросший сосной, чьи цепкие корни похожи на пятерню пианиста, о, мой Дато! но гудящий газоаппарат гудит и выделяет тепло, которое мне никогда не заменит нежность супруга, погибшего от трепета романтических будней, охваченного спазмом Валдайской возвышенности, которого не понял, как ни старался понять, странствующий маркиз образца тысяча восемьсот тридцать девятого года, но жизнь продолжается, льется вода, и мыло скользит между пальцев, и пляшет неустойчивая табуретка, и если тоска не проходит и не пройдет, то боль затихает, замирает, из горечи лекарства проглоченный стрептоцид растворяется в сладкое марево, если не запивать, и не нужно запивать, не нужно прятать слез, пусть ровным и лучезарным потоком! а черные тонкие, безо всяких кружев, чулки стоят будто рамки некролога, и сквозь ткань траурного рубища светится закатным светом изгиб, излучина, пыльная дорога, утопая в белых простынях, черное-белое, белое-черное, и только волосы мои дружны с рыжей лисицей, и я, поднимая их кончиками пальцев вверх, вверх, скорблю. Ища бегущие моменты красоты, X. извивался. Ксюша смотрела на меня с таким разливом любви, что не могла не запечатлеться бесплотным бликом, и даже мелькнула на одной из них в роли ангела-утешителя, слетающего на землю, дабы сообщить, что супруг доставлен в целости и сохранности, и мы обнялись, и она схоронила в моих волосах ангельское лицо, и только груди дышали трогательным изъяном, и братья, тыкая в груди, задали вопрос: не Ксенья ли это Мочульская, сменившая гражданство? Ирина Владимировна! Это, простите, не идет к вашему лицу, хотя формальных претензий, а раз не имеете, сказала я, то выпьем, ребята, и близнецы выпили коньячку и в общем и целом понравились мне, ребята хорошие, и очень внимательно были склонные меня выслушать, только на Ксюшу осерчали бесповоротно, а фотограф X. был вполне удовлетворен, и мы стали ждать результатов, как школьницы, а я пела Ксюше новые куплеты про цыган: Цыгане любят лютољ Твердую валюту... - и разъезжали на розовом авто, пугая прохожих, а после подоспели результаты, и они были великолепны, и мы закричали от счастья, так были красивы эти невиданные картинки, и Ксюша потребовала, чтобы X. отдал негативы, и он с сожалением расстался с ними и заломил сумму, хотя и по дружбе, но ссылаясь на долги и неустроенный быт, поскольку недавно разошелся с женой по причинам принципиального свойства, но вдруг к нему вновь возвращается любовь к семье, к маленьким детям, однако было поздно, и он, горюя, отъезжал в свой город и увозил тайну, умоляя не разглашать, и никто не узнает. Я тоже собрала Ксюшу в дорогу и на вопрос - как ваша красота там оказалась, отвечала честно: понятия не имею, потому что даже не догадываюсь, но я всегда была против, потому что красивая женщина, это, мальчики, национальное достояние, а не просто дешевка, предназначенная на извоз, только охотников до нее великое множество, включая Виктора Харитоныча, который туда и передал. И они говорят: нам нужны русские красавицы! - а я им на то, посмеиваясь: еще бы! как не нужны! - и они смотрят на меня с интересом, и я предлагаю: давайте Дружить! А они: почему бы и нет? А это кто? - И пальцем в Ксюшу, чье умное личико у меня в волосах, а я говорю: какая, мол, разница? Ну, знакомая... - А они: это Ксенья Мочульская, темная женщина - что??? - если вы Ксюшу Мочульскую считаете темной женщиной, то покажите мне светлую! И еще говорю: уж если искать виновника, по причине которого вышел конфуз, то известен ли вам Виктор Харитоныч? - так Харитоныча спешила подзаложить, но не из мести, а потому, что негоже на мне плясать и измываться, когда я потеряла сознание, и потом даже не объясниться! А потому что сдрейфил и боялся, что Полина, знаете Полину? - его разоблачит как моего любовника, только не всякий тот любовник, с кем спишь, и тогда, мальчики, мне стало вдвойне обидно, потому что нельзя так поступать с людьми, а они поступают. Ксюша немедленно развила бурную деятельность (увижусь ли я с тобой, единственная моя?), но дружба дружбой, однако Ивановичи все-таки говорят по-хорошему: не лучше ли мне отдышаться и отойти от треволнений на родной стороне, вдали от вредного общества и вдовьей силы Зинаиды Васильевны (которая, признаются мне, не сахар), а я говорю: вот еще! с какой стати! Я любила Владимира Сергеевича и страдать за любовь не собираюсь. Наморщили лбы... Говорите, любовь? - А вы думали! И еще говорю: если будут меня обижать, за себя не ручаюсь - и намекаю, что в надежном месте сохраняются еще фотографии, на этот раз наши с ним, потому что, знаете ли, был он большой выдумщик, как показало патологоанатомическое исследование, да, мы знаем, сказали братья, только не следует, Ирина Владимировна, размахивать перед нашими носами тем, чего нет и в заводе, ну, я сказала, для кого нет, а для кого и найдутся, ледяным голосом, и больше уже не угощаю коньяком, а они участливо: не нужно так, Ирина Владимировна, а то, в самом деле, поезжайте-ка отдохнуть, городок не хуже других, потому что хоть Владимир Сергеевич и большой человек, но подобные инсинуации нанесут окончательный вред его памяти и наступит ускоренное забвение, а стоит ли вам этому способствовать, пусть ВСЕ МЫ его помним и чтим замечательные шедевры... Я вижу: передо мной неглупые ребята, и налила им еще по рюмке. Между тем, Витасик знакомит меня с новыми друзьями, почти сплошь евреями, что было даже несколько ошеломительно, однако некоторые отнеслись ко мне с горячим уважением за мою смелость, а я никогда не боялась, только Юра Федоров все норовил меня обидеть, несмотря на журнал, а Ксюша тогда очень быстро договорилась, и вот выходит их широко распространенный журнал, услада для многочисленного мужского читателя, и главное место, и разворот отводятся мне, со всеми моими снимочками, такая грустная, траурная композиция, и кое-какие данные, включая: ИМЯ: Тараканова Ирина Владимировна. БЮСТ - 36, почему-то в дюймах, сведения липовые, Ксюша взяла из головы. ТАЛИЯ - 24. БЕДРА - 36. РОСТ- 172 (см). ВЕС - 55 (кг) (теперь разжирела). ЗНАК - Дева. МЕСТО РОЖДЕНИЯ: СССР. ИДЕАЛЬНЫЙ МУЖЧИНА: богатая творческая личность. ХОББИ: воспитание дошкольных детей (засранка!!!). Итак, знакомьтесь: ИРИНА ТАРАКАНОВА, которую друзья зовут нежно Ирочка, скорбит и печалится, а повод непрост: не каждой молодой девушке суждено подержать в руках содрогающееся от старости тело великого (в масштабах их деспотической страны) человека, которого Ирочка любовно звала Леонардик (по имени итальянского художника, архитектора, скульптора, инженера и теоретика эпохи Возрождения (1452-1519), автора мирового шедевра "Джоконда" (Париж, Лувр, второй этаж, вход со двора), но гений он или не гений и в чем гений - вопрос любви, однако Ирочка имела далеко идущие неприятности (буквальный перевод: неудобства) после его кончины - это факт, признаваемый ее ближайшими друзьями, которые, в частности, сообщили нам, что ей пришлось покинуть прекрасно оплачиваемую работу (стольник в месяц я получала!!!), но не будем затягивать наше представление, вы будете сейчас иметь возможность сами убедиться, что КРАСОТА ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ! (это красиво!). Насчет стольника было продолжение. Не успел появиться журнальчик, как ко мне пришли, тоже парой, американец с голландцем. Американцу было под сорок, красавец. Седоватый, с культурной стриженой бородкой, глаза с поволокой. Он все кивал, что бы я ни сказала, а иногда заламывал в бессилии руки и сокрушался, ударяя кулаком по колену. Пришел в шерстяных клетчатых брюках: сине-зеленых. Голландцец, напротив, по своему внешнему облику напоминал бандита и подкрашивал усы в черный цвет. Взлохмаченный, курчавый, он во все стороны блестел очками и бойко чесал по-русски, потому что родился под Иркутском, и, по крайней мере, трижды надолго удалялся с непонятным заданием в уборную (а у меня там лампочка, как назло, перегорела!). Американец мне понравился, только он плохо понимал, но бандит ему помогал. Они достали длинные узкие блокноты и уставились на меня. А я в кимоно. Они выразили восхищение моим мужеством. Я весело хохотнула: лучше бы вы выразили восхищение моей женственностью! Они растерянно улыбнулись: было видно, что не дошло. Пять минут мы сообща пытались разобраться, что именно я хотела сказать: голландец понял первый и просиял, и объяснил, как мог, коллеге, который сочувственно, наконец, ударил по колену и стиснул челюсти, давая понять, что он тоже понял. Я сказала, что в журнале наврали про зарплату, и чистосердечно, по-предательски поделилась насчет суммы, а они говорят: то есть, значит, не в час, а в неделю? - Да не в неделю! - рассердилась я. - Вы же, говорю, под Иркутском родились! - Что было, то сплыло, - развел руками этот странный сибирский голландец. - А вы давно тут живете? - спросила американца. - О, да! - закивал он. - Два и полгода. - Ну! - думаю, однако на заданные вопросы отвечаю вежливо, а когда разговор зашел о вольности нравов, заметила, что решительно не одобряю всех этих западных штучек, особенно их пресловутую революцию, поскольку, говорю, она только все портит, так как ценность есть ценность, а когда ширпотреб, понимаете? то это против любви оборачивается, любовь, понимаете? это редкость, и это дорого стоит, не в материальном, конечно, измерении, а в смысле чувств, понимаете? (понимают), ну, вот и хорошо, хотите кофе? (не хотят), ну, как хотите, а они спрашивают: так вы - русофилка, или, может быть, либералка? - Отвечаю прямо: я - никто, но я за любовь, потому что, - подчеркиваю в своем интервью, - занятие это божественное (вы люди семейные? - о, да!), ну, вот, я так и знала, но что обесценивание, инфляция любви, понимаете? наносит неизгладимый вред всему человечеству, вплоть, может быть, до угрозы войны (удивление), ну, потому что сил не на что расходовать (американец радостно: сублимация! - и кулаком по колену), да! и эту вашу революцию, а также всякие там непристойности нужно вообще отменить, так и напишите (заглядываю в их блокноты), непристойности, доступные каждому негру, а вы сами этот журнал выписываете? - моя жена не очень довольна на этот журнал! - сказал красавчик (Господи, как он мне понравился: смесь Редфорда с Ньюманом!), а голландец сказал, что он, посмеиваясь, если и покупает, то покупает покрепче, как махорку! ну, вот, и вообще: любовь надлежит вернуть в век более ранний, если не сказать девятнадцатый, потому что только там бушевали настоящие страсти и любили красивых женщин, то есть красавицы были в цене, и никто не посмел бы их обидеть. Однажды, на одном из балов, данных в Москве, император был совершенно очарован огненными черными глазами девицы Анны Лопухиной. Она вскоре была пожалована фрейлиной и приглашена жить в Павловске. Для нее было устроено особое помещение, нечто вроде дачи. Император являлся туда каждый вечер с чисто платоническими чувствами восхищения. Но царский брадобрей и Лопухин-отец лучше знали человеческую натуру и уверенно смотрели в будущее. В один из вечеров, когда император оказался более предприимчивым, чем обыкновенно, Лопухина неожиданно разрыдалась, прося оставить ее, и призналась государю в своей любви в князю Гагарину. Император был поражен, но его рыцарский характер и врожденное благородство тотчас проявили себя. Суворову немедленно посланы были приказания вернуть в Россию князя Гагарина, очень красивого, хотя и невысокого роста человека. Император наградил его орденом, сам привел к его возлюбленной и в течение всего дня был искренне доволен и преисполнен гордости от сознания своего геройского самопожертвования. Щедрости его не было пределов: он велел купить три дома на набережной Невы и соединить их в один дворец, который подарил князю Гагарину. Лопухин-отец был сделан светлейшим князем и назначен генерал-прокурором Сената - должность чрезвычайно важная, напоминающая отчасти должность первого лорда казначейства в Англии. Брадобрей был пожалован в графы и сделан шталмейстером Мальтийского ордена. Он купил себе дом по соседству с дворцом черноокой княгини Гагариной и поселил в нем свою любовницу, французскую актрису Шевалье. Офицеры конной гвардии в ярко-красных мундирах не раз видели, как государь сам привозил его туда и затем заезжал за ним, возвращаясь от своей любовницы. Когда его величество со своим августейшим семейством оставил старый дворец и переехал в Михайловский, княгиня Гагарина, Анна Петровна, покинула дом своего мужа и была помещена в новом дворце, под самым императорским кабинетом, который сообщался посредством особой потайной лестницы с ее комнатами, а также с помещением вышеуказанного брадобрея, который, будучи турчонком, был взят в плен в Кутаиси. Намек на эти печальные обстоятельства мы находим в незаслуженно забытом стихотворении Тютчева, кого? ну, Тютчева, русского поэта! Тютчев! Нет, не так, первая буква Т. Т., как Толя, ну, неважно, Федор Иванович Тютчев. - Федор Иванович? - закивал красавчик. - Как жаль, что в Советском Союзе отменили имена-отчества! - Как отменили? Когда? - ужаснулась я, сраженная новостью. - Я неделю не слушаю радио. У меня батарейки сели! - Голландец что-то заметил красавчику на непонятном мне голландском языке. - Ну, их так редко употребляют, - не сдавался американец. - Я был уверен, что отменили! - Короче, - закончила я, мужчины балдели от шороха и вида приоткрытой ножки (чуть-чуть приподнимаю кимоно) по щиколотку (показываю свою щиколотку: не интересует), как будто им всем было максимум по тринадцать лет! А что теперь? (не интересует). Теперь, говорю, хоть в-чем-мать-родила ходи, как у вас, например, мода на пляжах, где лежат вперемежку мужчины и женщины, и что мы наблюдаем, как рассказывает моя дорогая французская подруга? - Ноль внимания! Как будто вокруг куски несъедобного мяса! И это, спрашивается, красиво? Нет, говорю, я против равенства и (опять шевелится!) бесплатного разложения нравов, я за напряжение и запреты, а в условиях равноправия никакого любовного апогея, господа, так и запишите, не выйдет! Они поставили закорючки в блокнотах и провоцируют далее: не хотите ли в наши края переехать? А Ивановичи, со своей стороны, мне услужливо газеты показывают, а в газетах снимочки усеченные, у итальянцев даже полоски, будто они меня этими полосками приодели, стесняясь, и говорят Ивановичи: вы посмотрите, Ирина Владимировна, как использована ваша красота! Не по назначению! - Ну-ка, говорю, дайте! А они разные вырезки мне подсовывают и переводят:љ РУССКАЯ КРАСАВИЦА БРОСАЕТ ВЫЗОВ! Сомневаюсь: да верно ли вы переводите? - Верно, - и даже обижаются. Я с гневом: - Чушь все это! Какой еще вызов? Никакого я вызова не бросала, а вот то, что оскорбили меня в лучших чувствах любви - это правда, и нет такого положения, при котором воспрещается любить человека, пусть он даже старше тебя, а они говорят, полюбуйтесь: ОНА ПОСМЕЛА! - это ехидные сукины дети, французы, пишут, как всегда, исподтишка, вот шведская стряпня: НА РАНДЕВУ ЛЮБВИ И ПРОИЗВОЛА, а вот фашисты: ДЕСЯТЬ ФОТОГРАФИЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР. - Неужели, ликую, потрясли? А они, ухмыляясь: никого они не потрясли, грубая шпрингеровская брехня, это так, чтобы насолить, только вы тоже, Ирина Владимировна, хороша будете, ну, разве годится, говорят, нашей женщине, что называется, в калашный ряд, чтобы они всякую гадость про вас писали, ну, ладно бы, если с цветами, где-то в поле, как в древней Элладе, куда ни шло, мы против красоты никаких возражений, сами бы поместили на страницах... экспортного календаря, поддакивает Николай Иванович, или даже... нашли бы место! мы тоже, знаете ли, за смелость... вот... вы думаете, мы не понимаем?.. мы сами боремся с инерцией вкуса... если бы только от нас зависело... вы даже не представляете!.. всего боятся!.. а с цветами, ты как думаешь? а? где-нибудь на пригорке или у ручья, в камышах... я думаю: то, что надо!.. вот и я про то... я бы сам в ванной повесил (смеются)... но про стольник - это вы, Ирина Владимировна, сплоховали! Зачем? Не понимаю. Сор из избы. Мелочность какая-то... А жена бы не возражала, если бы в ванной?.. это твоя бы возражала, а моя -современная... но есть все-таки священные вещи... издевательство над трауром... да, это уж ни в какие ворота!.. и кто это вас надоумил, Ирина Владимировна?.. у вас, простите, между ног все видно... Это, Ирина Владимировна, извините за откровенность, неэтично... Вы все-таки женщина... - Неэтично? - взвилась я. - А этично меня за любовь с работы вышибать?! Это, по-вашему, этично, да?! - Качают головами: это не мы... мы - вот (указывают на значки с перышками), мы - пишем... но Зинаиду Васильевну тоже нужно понять... мы подумаем... кстати! если эти опять приставать будут (пряча вырезки в портфель), гоните их подальше, Ирина Владимировна, хорошо (обещаю), без них разберемся (прощаясь), и только я их выпроводила, звонят: на ломаном языке, ну, я, конечно, не могу не оказать гостеприимства: встречаю радостно в кимоно, а дворик у нас неприхотливый, можно сказать, пролетарский... Ой, не могу! Брыкается, сукин сын! 14 Вдруг шесть самых-самых красавиц Америки, вот их имена: Патти У., Ким С. (мисс не то Аризона, не то Аляска), Нэнси Р. (четырнадцатилетняя девчонка с капризным ртом), Наташа В. (русского происхождения, которая впоследствии утонет у берегов Флориды), Карин Ч. (потрясающие волосы) и шоколадная Биверли А. (мне довелось увидеть их групповой портрет, когда они съехались в один нью-йоркский бассейн и расположились у кромки изумрудной воды в. решительных и непринужденных позах боевых соратниц Джеймса Бонда, Наташа В. даже с биноклем в руках, облокотившись на белые поручни, а на маечке Карин Ч. видны серебристые инициалы I. Т., а шоколадная Биверли угрожающе скалит креольские зубы, чтобы меня подбодрить), направили ядовито-любезный протест из 222 слов с требованием меня не обижать, а, напротив, выражают восторг по поводу моей славянской отваги и шарма и предупреждают, что если Виктор Харитоныч и подобные ему фаллократы будут и впредь, то они поставят на ноги всех своих старых друзей и покровителей (включая трех нефтяных магнатов, тридцать пять сенаторов, семь нобелевских лауреатов, Артура Миллера, портовых рабочих Восточного побережья, канадских авиадиспетчеров, мозговой трест НАСА, а также командование 6-го Средиземноморского флота) и будут настоятельно их просить не дружить с моими недругами, и вместе с тем попутно узнаю, что их красота приносит им в среднем доход в триста долларов в час (в час!) и что они поэтому очень богатые, а Патти У. просто миллионерша. Ритуля звонит мне по телефону и, не в силах сдержаться, неосторожно кричит в трубку, что по радио об этом в последних известиях, а я в платке, с пылесосом в руках, лицо серое, бросаюсь к "Спидоле" с отломанной ручкой, и действительно: передают, я даже вся взмокла, ну, думаю, полный пиздец! Однако вместо этого наутро меня навещают Сережа и Коля Ивановичи, при полном параде, в бежевых югославских костюмах, безукоризненный запах горьковатой туалетной воды, ботинки сияют, и очень вежливые, и говорят, что они зря времени не теряли и обнаружили наличие производственной ошибки, что, конечно, не очень красиво показывать то, что можно показывать только одному родному и близкому человеку, но что со мной тоже обошлись неправильно, в обход норм, и вина ложится на Виктора Хар