Оцените этот текст:


     --------------------------------------------------------
     Книга: Виктор Каннинг. "На языке пламени. Клетка"
     Перевод с английского В.Ю.Саввова
     Издательство "Беларусь", Минск, 1993
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 4 сентября 2001
     --------------------------------------------------------


     Перевод с английского В.Ю.Саввова
     Издательство "Беларусь", Минск, 1993




     В пути они почти не разговаривали, машину вела Лили. Днем прошел дождь,
теперь от  вечернего морозца дорога стала скользкой,  и  Лили не отрывала от
нее глаз. Ей пришлось сесть за руль самой - несколько месяцев назад Гарри на
год лишили прав. Она улыбнулась, вспомнив об этом: профессор Гарри Диллинг -
и  вдруг пьян за рулем.  Время от времени он любил заложить за воротник,  но
бдительности не терял. Однако вот попался.
     Лили  повела  затекшими плечами.  Сегодня  был  трудный день,  пришлось
немало поездить.
     Гарри  тихонько насвистывал себе  под  нос.  Уже  полчаса повторял один
мотив: "Que sera sera" [Очень известная в конце 50-х годов эстрадная песня в
исполнении американской певицы  и  киноактрисы Дорис  Дей  (примеч.  пер.)].
Теперь он  звенел у  Лили в  голове,  и  она  взмолилась:  "Смени пластинку,
Гарри".
     Он  расхохотался:  "Зачем?  К  сегодняшнему дню она подходит как нельзя
лучше. Эзотерическая связь".
     Лили не  поняла,  что  Гарри имел в  виду.  Так часто бывало,  когда он
вворачивал редкие словечки.  Впрочем,  это ее не оскорбляло.  Ведь он дал ей
новую жизнь.  Если хочет,  пусть говорит мудреные слова и секретничает.  Уже
три года Гарри тщится воспитать Лили,  но она-то понимает: сколько ни бейся,
до его высот ей не подняться.  Да и не беспокоит это Лили,  пока Гарри ее не
обижает. А он ласков с ней, он много для нее сделал. Чертовски много. Теплая
волна обожания захлестнула Лили.  Он дал ей новую жизнь,  а впереди,  по его
словам, жизнь лучше прежней. И много денег.
     Лили вела машину уверенно и  осторожно,  но  мысли ее были далеко,  она
думала...  о норковом манто,  солнечной вилле,  она представила, как лежит в
бикини у собственного бассейна...  "Придется немного последить за весом. Как
бы Гарри меня ни любил, а сбросить несколько фунтов не помешает".
     Когда   проехали  Ньюбери,   он   сказал:   "Остановись  у   следующего
перекрестка".  Потом взял  с  заднего сиденья небольшую лопатку и  произнес,
словно отвечал на  вопрос,  который она не задавала:  "Покажи специалисту по
грунтам несколько комочков грязи,  и  он  скажет,  у  кого  на  задворках ты
копался.  Наука  сделала жизнь  слишком сложной".  С  этими  словами Диллинг
опустил руку на колено Лили, погладил его.
     Лили остановила автомобиль у развилки, Диллинг вышел, захватив лопатку.
Лили опустила боковое стекле,  закурила сигарету и  стала смотреть,  как он,
высокий,  поджарый, иссиня-черный в морозном свете звезд, углубляется в лес.
При всем своем уме он оставался ребенком, обожал всяческие причуды. Делал из
всего тайну, просто так, ради смеха. Но все равно хорошо, что он у нее есть.
Он близкий, очень близкий ей человек. "Эзотерическая связь"? Что это значит?
Связано ли с любовью?  Нет, где любовь, там эротика. Эротическая связь. Лили
улыбнулась.  Эротики в их отношениях хватало, они займутся ею сегодняшней же
ночью.  Она чувствовала,  что Гарри уже вошел в азарт. После игр в тайны или
нескольких рюмок он хотел этого больше всего на свете...  А  все-таки на кой
черт эти езда и таинственность,  портфель, который они зарыли бог знает где?
Он все объяснит,  если захочет. А если нет - Лили спрашивать не станет. Ведь
ей известно, чем кончаются расспросы. Сегодня она вела машину, следовала его
указаниям,  не обсуждая их,  - как шла за Диллингом последние несколько лет.
Без  колебаний.  Он  прав  во  всем,  а  ей  остается  только  благодарить и
вознаграждать его за то, что он вытащил ее из-за прилавка универмага и ей не
приходится больше торговать косметикой и аспирином.  Пусть обводит ее вокруг
пальца,  лишь бы не мучил.  Ей не нужно ничего,  кроме доброты.  Без доброты
женщина чахнет.
     Диллинг вернулся без лопатки и  объяснил:  "Я  бросил ее в  пруд.  Вода
разбилась, как зеркало, и я вспугнул двух уток". Он склонился к окну, взял у
Лили сигарету,  затянулся.  Вернув сигарету,  он остановил пальцы у ее лица,
тронул щеку, медленно провел по теплой шее.
     Они  поехали  назад,  дорога  была  уже  знакомой,  бежавшие  навстречу
деревья, поля и долины казались старыми друзьями.
     Наконец они  приехали,  Диллинг вышел из  машины,  поднял дверь гаража.
Когда они шли к дому,  он положил руку на плечо Лили, их дыхание клубилось в
морозном вечернем воздухе.
     Дома он налил виски и себе,  и ей.  Потом развалился в кресле,  положил
ногу на ногу, - было видно, что он возбужден. Диллинг поднял стакан повыше -
свет отразился от хрустальных граней и прошел сквозь янтарную жидкость.  "Ты
большая, красивая девушка, я осыплю тебя ласками и роскошью", - произнес он.
     Лили потягивала спиртное и улыбалась,  представляя, как покачивается на
воде в бассейне, выложенном голубой плиткой, вообразила, как ведет роскошный
открытый автомобиль и  ветер треплет волосы,  а рядом сидит Гарри,  и любовь
его так сильна, что ее невозможно ни поколебать, ни осквернить.

     Затянутый в  пальто коротышка-толстяк,  что  стоял у  дома,  притопывая
задубевшими от  холода ногами,  в  три  часа ночи дождался наконец,  когда в
спальне Диллинга погас свет.  Крякнув от  облегчения,  он пошел по дорожке к
стоявшей в миле машине.  "Пусть я прошляпил, когда они уехали, - подумал он,
- зато видел,  как  вернулись".  Хитры,  мерзавцы.  Они  и  раньше ему такое
устраивали.  Наверняка пустились в  путь  спозаранку.  "Придется присочинить
чего-нибудь  в  завтрашнем  отчете.  Да,  черт  возьми,  скажу,  упустил  на
перекрестке.  Какая разница? Ведь не впервой. В конце концов, если они такие
важные  птицы,  выделите мне  пару  помощников,  чтобы  можно  было  следить
круглосуточно. Они там дрыхнут в теплой постельке, а у меня ноги уже, как...
как  мраморные могильные памятники,  черт  побери!"  Он  глубоко  и  сердито
вздохнул и спросил себя, сумеет ли выпросить выпивки у ночного портье. Рому,
подумал он, полный стакан рому...
     Лили и Гарри поехали в Лондон на следующий день -  в субботу - поездом.
Лили  везла  большой чемодан.  Ей  нужно  было  успеть в  аэропорт Хитроу на
утренний рейс.  Гарри проводил ее  до  автобуса в  аэропорт.  Он  накупил ей
женских журналов,  суетился,  на прощание обнял,  поцеловал и  улыбнулся про
себя ее темным очкам -  они делали ее похожей на кинозвезду.  Путешествия за
границу ей еще не приелись,  а когда Лили волновалась -  Диллинг это знал, -
она   хотела  выглядеть  знаменитостью.   Лили  была  девочкой  и   женщиной
одновременно.  Диллинг любил ее,  насколько возможно, хотя, надо признаться,
больше всего ему льстило то,  что он владел ею, что она целиком принадлежала
ему.
     Когда  Лили  уехала,  Диллинг  подошел  к  телефону  в  главном  здании
аэровокзала,  набрал лондонский номер и попросил соединить его с Ведомством.
Наконец ответил знакомый голос, и Гарри заговорил:
     - Звонит Диллинг.  Я  встречусь с вами через час.  Материалы с собой не
возьму.  Я спрятал их от греха подальше. Знаю, что обещал привезти, но вчера
передумал. Они останутся в тайнике, пока мы не решим вопрос с оплатой.
     Человек на другом конце ответил с обидой в голосе:
     - Зря вы это затеяли. Мы заключаем с вами обычную сделку, хотя считаем,
что ваши требования слишком велики. Нам нужно время все обдумать.
     - В  разумных пределах,  я  вас не  тороплю.  Но не забывайте -  есть и
другие покупатели, у которых нет денежных затруднений.
     Человек, слегка ошеломленный, произнес в ответ:
     - Считайте,  что  ради наших дружеских отношений я  пропустил мимо ушей
последние слова,  однако прошу вас,  не  повторяйте их  никому.  Это  крайне
неразумно.
     - Не повторю, если сами не вынудите, - ответил Диллинг.
     Он  повесил трубку и  пошел искать такси.  Что бы  они там ни говорили,
Диллинг  понимал:  пока  контракт не  заверит  стряпчий,  доверять Ведомству
нельзя.  Он  помахал  таксисту и  представил,  как  Лили  едет  в  аэропорт,
вспомнил,  какой  впервые  увидел  ее  за  прилавком  универмага в  Акфилде,
воскресил в памяти ее прикосновение, когда она протянула сдачу...
     ...  С  мыслями о  ней он  умер от коронарного тромбоза как раз,  когда
рядом остановилось такси.
     Диллингу  недавно  исполнился  сорок  один  год,  он  не  был  женат  и
пользовался уважением  своих  коллег.  Полиция  опознала  его  только  через
неделю,  хотя кое-кто узнал о его смерти уже через несколько часов.  "Тайме"
посвятила ему некролог в  треть столбца.  Гарри снимал маленькую квартирку в
Челси,  жил скромно:  немного мебели,  одежда,  книги да  пять тысяч фунтов,
большая часть  денег лежала в  банке.  Там  же  оказалось и  завещание.  Все
состояние Диллинг отписал мисс Лили Бренде Стивенс из Олд-Крофта в Спартоне,
графство  Девоншир.   Олд-Крофт  -   это   арендованный  на   имя   Диллинга
меблированный дом, срок его аренды истек через неделю после смерти Гарри.
     Лили улетела во Флоренцию, где для нее в отеле "Эксельсиор" был заказан
номер.  Денег на  первое время у  нее  хватало,  поэтому она  спокойно ждала
вестей от Диллинга.  О  его смерти она узнала лишь месяц спустя от случайной
спутницы,  с которой познакомилась во Флоренции.  Однако она не подозревала,
что Диллинг оставил ей все,  что имел.  Известие о его смерти вызвало у Лили
слезы  и  искреннюю,  но  недолгую  печаль.  Лили  вообразила  себя  одиноко
скорбящей у  могилы в  элегантном черном платье и  пожалела,  что пропустила
похороны. Вскоре она успокоилась. Проницательная и легко приспосабливающаяся
по натуре, с немалой толикой здравого смысла, Лили была готова вверить жизнь
воле времени и  случая.  В конце концов,  Гарри с ней бы согласился:  нельзя
вечно горевать, жизнь продолжается.
     Многие искали Лили,  но нашлась она нескоро.  Если быть точным,  минуло
полгода, когда она, побывав в нескольких странах, приехала во Францию.

     Первым на ее след напало Ведомство. Оно входило в Министерство обороны.
Официально о нем не принято было говорить.  Его функции,  разраставшиеся под
давлением  требований  национальной  безопасности,   были  стары,  как  само
общество.   Ведомство  занималось  темными  и   грязными  делами.   Интересы
безопасности и  экономики  подчас  требовали  уничтожить или  подавить  волю
определенных людей, или просто изменить положение вещей, и делать эту работу
надо было,  не  будоража и  не  раздражая обывателя сомнительными приемами и
средствами,  которыми  наделили  Ведомство для  защиты  благополучия страны.
Убийства,   вымогательства,  подлоги,  предательство  и  кражи  считались  в
Ведомстве обычным делом.  Оно существовало и  не  существовало одновременно.
Его  агенты и  служащие жили  в  обществе,  а  действовали вне  его.  Они  в
большинстве  сознательно  пришли  в  Ведомство,   готовые  приспособиться  к
немыслимым условиям работы.  Никто поначалу не осознавал до конца его целей,
а когда начинал осознавать,  было уже слишком поздно,  - понимание приносило
теперь лишь частичное удовлетворение от возможности быть винтиком в  машине,
которая сначала изменила твою  сущность,  потом изолировала тебя от  обычных
людей  и  затем  окончательно  лишила  тебя  всего  человеческого  и  вконец
разобщила с обществом. Возглавлял Ведомство сэр Джон Мейзерфилд.
     Когда он,  позавтракав,  вернулся из ресторана "У Скотта", на столе уже
ждало  расшифрованное донесение  о  Лили  и  ее  местонахождении.  Сэр  Джон
прочитал его у  окна,  в лучах солнечного света.  Далеко внизу,  за стеклом,
текли к морю грязные,  коричневые воды Темзы,  цепочка черных барж,  подобно
стайке  связанных  жуков-плавунцов,   шла  вверх  по  течению,   превозмогая
усиливающийся прилив.
     Сэр  Джон  был  невысок,  носил аккуратный коричневый костюм,  двигался
резко,  даже порывисто.  Для своих шестидесяти лет он  хорошо сохранился,  и
лицо его редко выражало что-нибудь,  кроме полного самообладания; все в этом
человеке казалось законченным,  точным  и  безукоризненным,  даже  аккуратно
подстриженная стального  цвета  бородка  и  ухоженные ногти  на  веснушчатых
руках.
     Сэр  Джон  вернулся к  столу  и  нажал  кнопку,  вызвал Копплстоуна.  В
ожидании он  закурил,  затягиваясь коротко и  быстро,  держа  сигарету между
затяжками подальше от  себя,  словно  боясь  уронить на  костюм даже  крошку
пепла.   Ничто  не  выдавало  его  раздражения.   А  он  злился:   глупые  и
нерасторопные агенты затянули слежку на  полгода.  Сэр Джон подавлял злость,
как и  все остальные чувства.  Эмоции на  службе он не выказывал никогда,  в
речах выражал только часть мыслей.  Он  был  замкнут,  скрытен,  -  такие не
открывают себя сослуживцам.
     Вошел Копплстоун -  крупный мужчина сорока с  лишним лет,  с  редеющими
седыми  волосами и  по-детски  открытым лицом.  Над  верхней  губой  у  него
красовалась подсохшая ранка - утром Копплстоун порезался, бреясь. Сэру Джону
было  известно,  отчего так  получилось.  Перед  сном  Копплстоун непременно
накачивался виски. Сэр Джон знал всю его подноготную.
     Шеф взял донесение.
     - Она в Сен-Жан-де-Люсе?
     - Да, сэр Джон. Совсем рядом. Мы бы ее в неделю нашли, но французы...
     - Оставьте!  - Сэр Джон оборвал его на полуслове. - Вам известно, как с
ней поступить. Кто будет этим заниматься?
     Последний вопрос был риторический. Копплстоун понимал, что сэр Джон уже
решил, кто займется ею.
     - Дело щепетильное, может затянуться.
     - Да,  и  оказаться вовсе бесполезным.  Возможно,  все это беспочвенная
выдумка,  но пока мы не узнаем правду,  относиться к  делу следует серьезно.
Если  Диллинг  не  лгал,  у  нас  будет  над  чем  поработать.  Эта  девушка
унаследовала от него все.  По нашим данным, она глупа и легкомысленна. Может
статься,  нам придется выплатить ей сотни тысяч фунтов. - Сэр Джон осторожно
положил сигарету в пепельницу,  посмотрел,  как струйку сизого дыма разносит
по  комнате легкий сквозняк из окна.  -  "Легкомысленная",  совсем не значит
"наивная в денежных вопросах".  Мы не станем - и не должны - обременять себя
расходами. Поэтому от нее надо избавиться.
     Ничуть не смутившись, лишь для порядка, Копплстоун спросил:
     - Это совершенно необходимо?
     - Вы  не  на  аукционе,  Копплстоун.  Если  можно заполучить что-нибудь
дешево,  мы  так и  делаем.  Если можно заполучить что-нибудь даром,  мы  не
отказываемся.  Вытянув из мисс Стивенс все,  что нужно,  мы ее уничтожим. Но
помните:  тот,  кто станет ею заниматься,  не должен об этом знать.  Так ему
легче будет соблазнить ее пряником огромного богатства.
     "Если спуститься на  восемь этажей,  -  думал Копплстоун,  -  выйдешь к
людям,  которые ходят по  улицам и  набережным,  не  подозревая,  что здесь,
наверху, жизнь человека не стоит ни гроша". Ему вдруг захотелось очутиться в
своей  холостяцкой квартире и  налить  себе  первую вечернюю рюмку  виски  -
сделать первый шаг на пути к забвению.  На душе у него слишком много грехов,
чтобы всю ночь оставаться одному, трезвому, в галере тягостных воспоминаний.
     - Таков ваш приказ, сэр Джон?
     - Разумеется. Если материалы Диллинга чего-нибудь стоят, мы ее уберем и
сохраним  налогоплательщикам  не  меньше  полумиллиона  фунтов.   Недавно  я
согласовал операцию с министром. Вначале он тоже миндальничал. Думаю, на это
дело надо поставить Гримстера. - Сэр Джон стряхнул пепел точно в пепельницу,
а потом,  держа сигарету,  словно крошечный факел, - зажженным концом вверх,
между указательным и средним пальцами -  обратился скорее к сигарете,  чем к
Копплстоуну:  -  Крепкий орешек этот Гримстер.  Честно признаться,  мы с ним
сглупили. И теперь ему, в сущности, доверять нельзя.
     - Он прекрасно знает, что играет с огнем.
     - Естественно,  он не дурак.  Гримстер первоклассный агент,  однако его
преданность Ведомству  под  сомнением.  Мы  превратили лучшего  сотрудника в
потенциально  ненадежного  человека.   Это  наша  вина,  но  ничего  уже  не
поделаешь.
     - Вряд ли он пойдет против нас.
     - Ошибаетесь,  Копплстоун. При неблагоприятном стечении обстоятельств я
за  него не  ручаюсь.  Так  не  лучше ли  использовать его,  пока он  еще не
повернулся к нам спиной? По-моему, на одно дело его хватит.
     Копплстоуну нравился Гримстер, и он попытался защитить его:
     - Мне кажется, вы его не понимаете, сэр Джон.
     Не выказывая раздражения, сэр Джон ответил:
     - Прекрасно понимаю. Сейчас ему нужны неоспоримые доказательства. Их он
не получит никогда и  в конце концов поверит тому,  что подсказывают здравый
смысл и  знание наших методов работы.  Гримстер нравится мне не меньше,  чем
вам,  а  может быть,  и  больше.  Дайте ему выполнить это задание,  а  потом
уберите его вместе с девушкой. Пусть немедленно выезжает в Сен-Жан-де-Люс. А
вы подготовьте усадьбу Хай-Грейндж, чтобы встретить их обоих.
     - Прекрасно, сэр Джон. Что можно рассказать Гримстеру о девушке?
     - Только то,  что нужно для операции.  Если он догадается,  что в конце
концов случится с  ней...  что ж,  пусть догадывается.  Но  вы  ему этого не
говорите. Кстати, я оставил трость в ресторане. - Сэр Джон подал Копплстоуну
номерок. - Пошлите кого-нибудь за ней, хорошо?
     Копплстоун ушел с  номерком в  руке.  "Жаль Гримстера",  -  подумал он.
Впрочем, новость не слишком его опечалила. Работа в Ведомстве быстро отучает
людей от  жалости.  Сказать по  правде,  выход Гримстера из игры Копплстоуну
даже на руку.  Он всегда считал,  что сэр Джон решил сделать Гримстера своим
преемником.  Если  его  не  станет,  он,  Копплстоун,  окажется первым среди
претендентов.  Он  взглянул на  номерок...  "Хорошо позавтракать у  Скотта -
устриц нет, потому что на дворе август, но есть отбивные, одну можно съесть,
запивая недорогим "Боне",  -  сэр  Джон  вечно  экономит на  вине,  -  потом
вернуться на работу и  расправиться с мужчиной и женщиной так же легко,  как
послать  за   оставленной  тростью.   Никаких  сантиментов,   лишь  железная
преданность многоликому богу по  имени Безопасность,  чудовищу,  стоящему на
страже маленьких людей,  которые ходят по улицам там внизу и  именем которых
совершаются тысячи бессмысленных и жестоких деяний".
     Возвращаясь к  себе,  Копплстоун заглянул  в  комнатушку,  где  работал
Гримстер,  когда приходил в это здание.  Она была пуста,  но на столе лежала
записка:  "Ушел в кино.  Вернусь в половине шестого.  Билетерша знает, где я
сижу.  Ее телефон 01 293 4537.  Д.  Г. ". На краю стола был закреплен захват
для вязания искусственной наживки, а рядом стояла коробка с принадлежностями
ремесла:  шелковыми нитками,  перышками -  подлиннее и покороче, надфилями и
разного  размера рыболовными крючками.  В  захвате была  недовязанная мушка.
Копплстоун не жаловал рыбалку,  но взял в  руки связку перышек и погладил ее
пальцами.  "Гримстер,  -  подумал он, - смотрит сейчас какой-нибудь дурацкий
фильм, интрига которого и в подметки не годится тем немыслимым переделкам, в
которые уже попадал он сам и  вскоре попадет снова.  Это будет его последнее
приключение  -   история  с  блондинкой,  легкомысленной  двадцатидвухлетней
девушкой,  бывшей продавщицей и любовницей Диллинга, того самого, кто звонил
мне за  несколько минут до смерти.  Теперь она путешествует с  миссис Джудит
Харроуэй,  богатой непоседливой вдовой... " Именно из-за вдовы они так долго
не  могли найти эту девушку,  с  которой теперь должен сблизиться Гримстер и
сначала обольстить, а потом выжать из нее все, что она знает. Затем ее умело
и быстро устранят.  Изобретение Диллинга, без сомнения, стоит тех денег, что
он просил. Диллинг был редкий, гениального ума человек, но не ему заниматься
бизнесом...
     А вслед за девушкой отправится на тот свет и Гримстер.




     Горничная  проводила Гримстера в  гостиную,  поэтому,  когда  появилась
миссис Харроуэй,  он стоял у огромного окна,  выходящего в сад, и смотрел на
заросли олеандра,  спускавшиеся к автостраде,  что вела из Сен-Жан-де-Люса к
испанской границе.  За дорогой поднимались невысокие,  мышиного цвета скалы,
за  ними  начинался Атлантический океан,  серая вода  пенилась под  порывами
сильного летнего ветра,  стекла время от времени начинали дребезжать под его
мощью. Гримстер услышал шаги миссис Харроуэй и обернулся.
     Он  был не  очень высок,  кряжист,  сила наложила отпечаток даже на его
лицо,   избороздила  его  морщинами,   словно  скалу,  -  мужественное  лицо
уверенного в себе человека.  Вдруг на нем заиграла теплая смутная улыбка, но
она,  как догадалась миссис Харроуэй,  могла ничего не значить - они никогда
не встречались и друг друга не знали.  "Наверно, это у них профессиональное,
- решила она. - Когда им что-нибудь нужно, все, их слова и поступки несут на
себе  какое-то  официальное клеймо.  У  него коротко подстриженные стального
цвета волосы, и, хотя ему не больше сорока, их уже тронула седина. Он хорошо
одет:  серый  костюм в  клеточку,  начищенные до  блеска коричневые ботинки,
голубая рубашка и  синий галстук".  Она  разглядела все.  Даже лиловый отлив
упрямой щетины на щеках, хотя Гримстер был отлично выбрит.
     - Миссис Харроуэй?  Я  Джон  Гримстер,  -  представился он  удивительно
глубоким,   хорошо  поставленным  голосом  с  едва  заметным  провинциальным
выговором. - Если не ошибаюсь, мои люди звонили вам.
     - Звонили. Вы приехали забрать от меня Лили.
     - Почему забрать? - улыбнулся он. - Нам просто нужна ее помощь. Это и в
ее интересах.
     - Честно говоря,  -  твердо сказала она, - я мало верю заявлениям людей
вроде вас,  будто кто-то  может выиграть,  помогая вам.  Вы всегда получаете
львиную долю. Уж я-то знаю: мой покойный муж занимался политикой.
     Миссис Харроуэй была высокой,  хорошо сохранившейся женщиной,  одной из
"вечно  молодых",  из  тех,  кто  не  отчаянно  сражается  со  старостью,  а
хладнокровно борется с  ней,  вкладывая в  борьбу весь свой ум  и  все  свои
деньги.
     - Мы  просто хотим,  чтобы Лили  добровольно помогла нам,  -  продолжал
Гримстер.  -  Профессор Диллинг был  незаурядным человеком.  Часть его работ
пропала.  И  только мисс Стивенс может помочь нам  отыскать их.  К  тому же,
нужно решить вопрос с имуществом,  которое ей завещано. Я думаю, она об этом
знает.
     - Знает  и  очень  рада.  Никто никогда не  завещал ей  деньги.  Будьте
спокойны, она поможет вам. Мне жаль потерять ее, но вскоре так или иначе это
произошло бы.  Молодая женщина может выдерживать общество старухи не  больше
полугода.
     - Старухи? - спросил Гримстер без ложной галантности.
     - Мне почти семьдесят. Лили придет с минуты на минуту.
     - Как вы с нею познакомились?  -  спросил Гримстер, понимая, что в этот
миг миссис Харроуэй решает,  понравился ей Гримстер или нет. Это угадывалось
легко.  Когда-то,  скорее всего  через мужа,  она  сталкивалась с  подобными
Ведомству организациями и невзлюбила их. Лично ему было безразлично, что она
решит.  Едва получив задание,  он спрятал свои чувства в кладовку под замком
разума,  не раз уже спасавшую его,  и теперь они валялись там, словно старая
мебель.
     - Я встретилась с ней во флорентийском отеле.  Мы подружились, и именно
я  в  конце концов рассказала ей о смерти Диллинга.  У нее кончались деньги.
Двое или трое итальянцев уже заинтересовались ею.  Вот я  и  спрятала ее под
свое крылышко.  -  Она помедлила, затем, не изменив выражения, продолжила: -
Кроме Диллинга,  она ни с  кем в  интимной связи не была,  и  -  насколько я
поняла -  он по-настоящему любил ее и  заботился о ней.  Я не хотела,  чтобы
вторым в  ее  жизни стал какой-нибудь миланский промышленник,  который будет
любить ее меньше,  чем пиццу или кьянти. Она согласилась поехать со мной, мы
много путешествовали.  Я  избегаю подолгу сидеть на одном месте.  Вы женаты,
мистер Гримстер?
     Сильный порыв ветра ударил в огромные окна,  Гримстер поежился,  словно
ветер ворвался в гостиную и пронял его до костей.
     - Нет,  не женат, миссис Харроуэй. - Этот ответ предназначался для нее,
а себе он сказал: "Да, женат окончательно и бесповоротно, женат на прошлом и
умершем,  так крепко заперт в  башне холодной любви,  что никому не  удастся
вызволить меня оттуда".
     Миссис  Харроуэй  подошла  к  двери  и  нажала  кнопку  звонка.   Встав
вполоборота к Гримстеру, она произнесла:
     - Я  просто хочу быть уверена,  что о  Лили позаботятся.  Кое в чем она
глупа, кое в чем удивительно проницательна. Диллинг пытался ее образовать. И
многому научил.  Например,  что  говорить и  как вести себя с  теми,  с  кем
намеревался ее познакомить.  Она легко выучила французский и итальянский, но
ум у нее все-таки не первоклассный. Читает только журналы, все остальное для
нее скучно. Если за ней ухаживают, она счастлива просто сидеть и мечтать. Но
для  таких,  как  я,  лучшей  подруги не  сыщешь.  Интеллектуальных бесед  с
покойным мужем мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
     - О ней позаботятся,  она попадет в надежные руки, - заверил Гримстер и
без всякого любопытства стал ждать Лили.
     Она вошла на зов звонка,  и ее тут же познакомили с Гримстером. Высокая
блондинка,  Лили  была  очень привлекательна своей крупной фигурой,  которая
пока не  доставляла ей  хлопот.  Лет  через десять она начнет беспокоиться о
ней,  сядет на  диету,  станет душить внезапное желание съесть шоколадку или
мороженое.  Лили хорошо держалась,  знала себе цену и гордилась своим телом.
Правда,  с косметикой она перестаралась.  Немного зная о Диллинге,  Гримстер
спросил себя,  одобрил ли  бы профессор такое излишество или нет.  Наверное,
да.  Ведь Лили принадлежала ему,  была частью созданного им,  и он знал, где
можно и  приотпустить вожжи.  Лицо  у  Лили  было овальное,  под  косметикой
просматривался  мягкий  солнечный  загар.   Живая,   как  природа  в   июне,
соблазнительная, женщина до корней волос - словом, трудно было поверить, что
ею обладал один Диллинг.  На допросах, возможно, выяснится другое. Во всяком
случае, мужчины на таких женщин заглядываются. Стоя за прилавком, она многих
заставила купить  ненужные аспирин  или  бритву.  Гримстер отметил про  себя
зелено-карие глаза,  большой,  резко очерченный,  но  совсем не мужественный
рот,  увидел,  как девушка лихорадочно меняет выражение лица,  пытаясь найти
подход к  незнакомому мужчине.  По ходу разговора он с удивлением обнаружил,
что  ее  лицо обрело чудесную мягкость,  когда она успокоилась.  Несмотря на
безыскусные попытки казаться аристократкой,  она говорила голосом девушки из
предместья, низким, немного грудным, полным невинной чувственности. Ее рука,
протянутая Гримстеру, оказалась мягкой, большой, теплой и влажной.
     Когда миссис Харроуэй ушла, они уселись в кресла, и Гримстер спросил:
     - Вы сознаете, мисс Стивенс, что мы хотим от вас добровольной помощи?
     - Да, конечно. Что я должна сделать?
     - Это  я   объясню  позже.   Нам  просто  нужно  с   вами  кое  о   чем
побеседовать... о профессоре Диллинге, например.
     - Зачем?  -  в  ней  заговорила проницательность,  о  которой упоминала
миссис Харроуэй.
     - Расскажу позже.  Все дело не займет много времени.  Месяц, не больше.
Вы будете жить в загородном доме, ни в чем не нуждаясь.
     Она закурила,  капризно покосилась на  зажигалку,  которая сначала дала
осечку, и спросила:
     - А Гарри правда все мне оставил? Вы не обманываете?
     - Все.  Впрочем,  это не так уж много.  Мебель да тряпки, личные вещи и
пять тысяч фунтов.
     - По-вашему, пять тысяч - это мало?
     - Ну, я бы тоже от них не отказался.
     Она расхохоталась, совершенно естественно передернула плечами, выставив
напоказ,  но  без кокетства,  свои прелести.  Наконец удовлетворенно кивнула
головой, смех угас и она спросила:
     - Так это вы повезете меня в загородный дом?
     - Нет,  я провожу вас только до Парижа.  Там о вас позаботятся.  Но я к
вам приеду позже.
     - Где я буду жить?
     - В Париже вам сообщат. Дом находится в Англии.
     - К чему эти тайны?
     - Так  работают  некоторые  правительственные  учреждения,  особенно  с
такими незаурядными людьми, каким был профессор Диллинг.
     Она понимающе кивнула и,  как он понял,  заставила себя сказать то, что
от нее хотели услышать.
     - Бедный Гарри...  подумать только, умер, едва простившись со мной, а я
узнала об  этом лишь через несколько недель.  Что  бы  я  делала без  миссис
Харроуэй?  - Ее лицо стало серьезным, словно она решала, нужно ли теперь, по
правилам хорошего тона, выдавить слезу. Неожиданно она улыбнулась и сказала:
- Наверно, спуталась бы с каким-нибудь итальянским Ромео.
     "Вероятно", - подумал Гримстер.
     - Как  мне  вас  называть?  -  спросила  Лили.  -  Все  время  мистером
Гримстером?
     - Мое имя Джон,  -  ответил он.  -  Если хотите,  давайте называть друг
друга по именам: Джон и Лили.
     - Хорошо.  Но я лучше буду звать вас Джонни.  Да и вправду ли вы... ну,
как это называют агентов секретной службы?
     Он нарочно засмеялся, чтобы отмести подозрения Лили:
     - Боже мой,  о  чем  вы?  Я  просто работаю в  Министерстве обороны.  Я
служащий.  Мы лишь хотим,  чтобы вы помогли нам в одном вопросе, связанном с
Диллингом.  Только никто об  этом не должен знать.  Если встретите знакомых,
скажите,  что возвращаетесь в  Англию улаживать дела с  наследством и будете
жить за городом.
     Она никому не успеет ничего сказать.  С той минуты, когда он посадит ее
в машину, чтобы отвезти в аэропорт, она не сможет встретиться ни с кем.
     К его удивлению, она ответила:
     - Вообще-то,  я не верю вам,  Джонни.  У вас такой вид, будто вы что-то
скрываете.  У  виллы,  где  я  жила  с  Гарри,  однажды целый день проторчал
человек, так Гарри окрестил его шпиком и сказал, что платят ему зря.
     - Шпиком можно назвать каждого,  кто  хочет что-то  узнать,  -  ответил
Гримстер.  - Мир полон ими. Парни, что рыскают в фургонах и выведывают, есть
ли  у  вас лицензия на  телевизор.  Инспектора,  вообразившие,  что вы бьете
собаку или жену.  Таких полчища. - Он улыбнулся и продолжил, подбирая слова,
которые она поймет и  одобрит:  -  Я служащий.  Работаю от звонка до звонка,
пока не случается что-нибудь необычное,  вроде происшедшего с вами. Заняться
подобным делом  время от  времени хочется каждому.  Несколько недель жить  в
роскошном особняке с  красивой девушкой и  задавать ей  разные  вопросы.  Не
думайте,  что мы  заставляем вас сотрудничать с  нами даром.  Вы унаследуете
все,  что принадлежит Диллингу.  Возможно,  мы раскопаем то,  о чем не знают
стряпчие и что принесет вам деньги, много денег. А если нет, за беспокойство
вам все равно заплатят, вы приятно проведете месяц, а потом, если пожелаете,
вернетесь к миссис Харроуэй.
     - Она добрая и многому меня научила во время наших путешествий. Иногда,
например,  чтобы добиться своего,  нужно нагрубить портье или  официанту.  С
первой минуты вести себя так, будто ресторан или отель принадлежат вам, и ни
на миг не расслабляться.  Когда есть деньги,  это срабатывает.  И  все же...
теперь,  с  пятью  тысячами,  я  не  знаю,  возвращаюсь или  нет.  То  есть:
"возвращусь или нет".  -  Лили рассмеялась. - Гарри обругал бы меня за такую
грамматику.   Когда  мы  встретились,   я  не  знала,  что  такое  безличное
предложение и деепричастный оборот,  говорила, к примеру: "Купив платье, мне
тут же  захотелось его надеть...  "  Бедный Гарри.  Он всегда был терпелив и
ласков со мной,  хотя сблизиться с ним по-настоящему не так-то просто. - Она
положила ногу на ногу,  оправила юбку и,  поигрывая зажигалкой,  с первой за
весь  разговор ноткой  кокетства продолжила:  -  Наверно,  и  вы  такой  же.
Терпеливый и ласковый, когда нужно, а что у вас на душе, узнать трудно.
     Гримстер улыбнулся,  догадываясь,  что она понемногу привыкает к  нему.
Догадывался он  и  о  том,  что трудностей Лили ему не  создаст,  хотя за ее
кукольным  личиком  и  роскошным  постельным телом  явно  скрывается сильный
характер.  Глядя на мягкие соблазнительные изгибы ее ног, на пухлую округлую
грудь,  Гримстер понимал,  что несколько лет назад она могла бы свести его с
ума.  А сейчас он отрешенно думал только о том,  как расколоть ее, завладеть
ее  разумом и  мыслями.  Он  лишь хотел настроиться на  ее волну и  записать
сигналы,  которые она  излучает.  Терпеливый,  ласковый,  но  скрытный.  Все
чувства, кроме любви, увяли в нем с гибелью Вальды.

     Гримстер вылетел  в  Лондон,  оставив  Лили  в  английском посольстве в
Париже.  Гримстера немного удивило, что его заставили ехать в Сен-Жан-де-Люс
и отвозить девушку в Париж.  Можно было встретить ее и в Хай-Грейндж.  Может
быть,   сэру  Джону  захотелось  превратить  их  знакомство  в  своеобразную
проверку?  Он  не  знал этого и  знать не хотел.  Дан приказ -  выполняй его
беспрекословно. Задавать вопросы не твое дело.
     В  первый же  день  после возвращения к  Гримстеру,  прямо к  вечернему
виски,   завалился  Гаррисон.   Его  Гримстер  знал  со  времен  колледжа  в
Веллингтоне.  Гаррисон тогда жил в соседней комнате и не умел сварить стакан
какао,  но всегда носил в карманах рогатки,  силки,  даже имел запрещенное в
общежитии складное духовое  ружье,  втихаря охотился на  белок  и  кроликов,
ставил подпуска на озере и  однажды вытащил трехфунтового карпа с  порядочно
испорченным плесенью боком.  Гаррисон и  теперь расставлял силки и занимался
браконьерством.  Он понимал, что рано или поздно попадется, но это ничуть не
омрачало радость,  которую он испытывал,  обманывая и  плутуя.  Гаррисон был
толст,  страдал одышкой,  но  лишь посмеивался над будущим -  были бы всегда
такие  деньги,  как  теперь,  да  женщина,  с  которой можно  переспать,  да
возможность заниматься темными делишками,  ходить бесшумно и  знать привычки
владельца каждого крольчатника.  Гаррисон никогда ни  на  кого  постоянно не
работал,  знал и наших и ваших,  легко переходил от одних к другим,  угождая
лишь собственным сумасбродным привычкам -  просвещенный дикарь, который не в
ладах с  обществом,  посадившим его  в  клетку.  Узнав о  дружбе Гримстера с
Гаррисоном,  сэр Джон приказал поддерживать ее:  Гаррисон считал,  что может
вытягивать сведения из Гримстера,  а сэр Джон - что Гримстер способен немало
выведать у Гаррисона.
     Гаррисон налил себе виски.
     - Джонни, пару деньков я скучал по тебе.
     - Ну и как, тяжело?
     - Нет. Ты часто проверяешь, есть ли в доме "жучки"?
     - Никогда. То, что говорится здесь, я ни от кого не скрываю.
     Гаррисон усмехнулся,  удвоил  дозу  виски  в  своем  стакане и  опустил
толстый зад в кресло. Потом кивнул, выпил и сказал:
     - Поработай немного со мной - получишь кучу денег.
     - Мне деньги не нужны.
     - Может, появилось желание отомстить?
     - Еще одно слово об этом, и я тебя вышвырну.
     - Меня не так-то легко вышвырнуть.  Когда я  взвешивался последний раз,
вышло сто четырнадцать кило.  А ты меня не обманешь.  Месть у тебя из головы
не выходит.
     - Хорошо сказано!  -  Гримстер улыбнулся, а про себя подумал, что своей
смертью Гаррисон не умрет,  он и сам это знает,  и наплевать ему на все - до
смерти  далеко,  надо  еще  успеть  заработать кучу  денег,  истратить их  и
переспать с кучей женщин.
     - Как-нибудь я  тебе  и  получше скажу.  На  тарелочке поднесу правду о
смерти Вальды.  Тогда ты по-другому запоешь.  Уж точно.  Захочешь отомстить.
Завалить какое-нибудь серьезное дело и  отчалить в  неизвестном направлении,
туго набив карман.  Это заявляет тебе Гаррисон, работающий по найму, а он за
свои слова отвечает. Что скажешь?
     - Нет.
     "Слава богу, Гаррисон не умеет читать мысли, - подумал Гримстер. - Ведь
он прав.  Но главное - доказательства, что Вальду убили. Если я получу их, -
а это почти невероятно,  Ведомство здорово наловчилось прятать улики,  - что
стану делать?  Сожгу все мосты?  Перейду на сторону зла и  с  мечом в  руках
стану вершить собственный суд? Кто знает? Все не предусмотришь".
     Гаррисон, видимо, раскусил его, потому что сказал:
     - Когда твои подозрения подтвердятся, все, что они вложили в тебя, все,
чему научили,  обернется против них самих.  Почему бы и нет? Ведь сердцем ты
давно чувствуешь, что Вальду убили они...
     - Заткнись! - Гримстер выплюнул это слово, не повышая голоса.
     - Еще чего!  Ты  приказываешь мне заткнуться со  времен колледжа,  да я
тебя не слушаю.  Как паинька,  ты попросил у них разрешения жениться.  Но ты
знаешь слишком много такого, что можно выболтать в постели; впрочем, если бы
они знали тебя так, как я, до них бы дошло, что ты никогда не проболтаешься.
Итак...  зачем отказывать? Это слишком грубо. Они сказали, да, о'кей, назови
только день свадьбы. И незадолго до этого дня они с ней расправились...
     - Ах ты, сволочь!
     Гримстер вскочил,  вцепился в  жирную шею Гаррисона,  сдавил горло,  не
позволяя ему вздохнуть.  На толстом лице Гаррисона кровью налились глаза, но
он сидел,  не сопротивляясь, превозмогая удушье, твердо держал в руке стакан
виски,  даже  нечто  похожее на  улыбку появилось на  его  посиневших губах.
Гримстер медленно опустил руки.
     - Наконец-то,  -  прохрипел Гаррисон.  - Я поспорил сам с собой, что ты
запустишь в  меня стаканом.  В  прошлый раз так и  было.  Меня не проведешь.
Притворство я сразу раскусываю.
     - Иногда я позволяю тебе издеваться над собой, - ответил Гримстер. - По
старой дружбе.
     - Да еще потому, что старые друзья дают иногда взаймы.
     Гаррисон  допил  виски,   поднялся,  налил  еще.  Отсалютовав  стаканом
Гримстеру,  он подумал: "Вот единственный человек на свете, которого я люблю
и  понимаю,  которым восхищаюсь...  Почему же я  издеваюсь над ним,  снова и
снова мучаю,  прямо со дня гибели Вальды? За деньги, что мне предложили? Да,
но  далеко не  только из-за  них.  Я  так  его  люблю,  что хочу уничтожить?
Глупости  на  почве  психологии.  А  может  быть,  потому,  что  Гримстер  -
недосягаемый рыцарь без страха и упрека,  живой укор мне,  Гаррисону, ведь я
так  и  остался  браконьером,   наемником,  никому  не  нужным  посредником,
скитальцем без  роду и  племени,  вынужденным ставить под удар одиночество и
несчастья других?"
     Гаррисон залпом осушил стакан виски и, взглянув на часы, сказал:
     - Мне пора. Через час прямо в постельке меня будет ждать одна вдовушка.
Если  вдруг захочешь переметнуться и  загрести мешок юаней,  песо,  динаров,
долларов или еще чего - звони. Я покажу тебе массу благодарственных писем от
тех, кто так уже сделал и теперь живет, не тужит. Привет, Джонни.
     Когда  он  ушел,  Гримстер  выключил магнитофон,  встроенный в  сиденье
кресла.  Утром он  обязательно передаст кассету Копплстоуну.  На Гаррисона в
Ведомстве была заведена целая фонотека. Гримстер сам об этом позаботился. Он
всем хотел показать, что ничего не скрывает. Если Ведомство не виновато, обе
стороны будут  доверять друг  другу,  если  виновато,  рано  или  поздно оно
чем-нибудь себя выдаст, и тогда...
     Он достал сигару, раскурил ее и подумал без всякого интереса: "Когда же
это началось?"
     В  один  прекрасный  день  Гримстер  набрался  достаточно любопытства и
жизненного опыта,  чтобы  задуматься о  своем  якобы умершем отце.  К  этому
времени ему стало ясно, что у матери, горничной в богатой йоркширской семье,
не должно хватать денег на его образование. Как не могло хватать их на няню,
повара и прислугу.  Тогда Гримстер втайне от матери узнал все, что хотел. Он
обыскал  комод  (подобрать ключи  было  просто),  несколько месяцев  задавал
матери невинные на первый взгляд вопросы,  подмечал противоречия в  ответах,
буквально  допрашивал ее,  хотя  она  об  этом  не  догадывалась,  -  так  и
выяснилось, что он незаконнорожденный. Боже мой, зачем ему это понадобилось?
Наплевать ему было на собственное происхождение.
     Мать считала себя великой грешницей.  И теперь, в редкие встречи с ней,
ему иногда хотелось обнять ее и сказать: "Забудем все".
     Именно  тогда  впервые  проявилась его  склонность к  раскрытию тайн  и
способность незаметно выведать у  человека правду.  Первой  раскрытой тайной
оказалось собственное происхождение. К шестнадцати годам он тал на этот счет
все,  кроме имени отца, а мать ни о чем и не подозревала. Недостающие мелочи
Гримстеру подсказали воображение и жизненный опыт.
     Его будущую мать, тогда восемнадцатилетнюю горничную, соблазнил молодой
сын хозяина дома,  где она прислуживала.  О  ней и ее сыне заботились.  Отец
тайно посылал им  деньги,  чувство вины или  гордости заставило его устроить
мальчика в Веллингтон,  обеспечивать ему хороший отдых во время каникул -  с
рыбалкой,  верховой ездой и охотой, сделать его настоящим джентльменом пусть
сомнительного происхождения.  После  службы в  армии  он  без  труда попал в
Ведомство,  и через месяц оно стало его первой любовью.  Своего неизвестного
отца он понимал -  и  только.  Себя не жалел никогда.  Такой привычки у него
просто не было,  жалость к себе не проснулась даже тогда, когда за несколько
дней до  свадьбы ему сообщили о  гибели Вальды.  Он уничтожил ее фотографии,
письма,  все,  связанное с нею.  Он не желал ничем напоминать себе о Вальде,
скорбь  заменил стальной верой  в  то,  что  наступит момент истины,  правда
откроется и позволит ему действовать.
     Он считал себя приятным мужчиной,  но твердым и безжалостным, полностью
владел собой  и  лишь  иногда,  в  интересах работы или  своих  собственных,
выказывал Гаррисону чувства, каких вовсе не испытывал, подзуживал его и ждал
дня, когда неопровержимые улики позволят ему свершить возмездие.
     Тогда  Джон  Гримстер  станет  самым  опасным  из  зверей,   человеком,
одержимым превосходно продуманной навязчивой идеей.

     Сэр  Джон  Мейзерфилд знал  об  этой идее и  в  какой-то  мере ей  даже
сочувствовал -  она явилась следствием одной из  считанных ошибок Ведомства.
Каждому  в  этой  организации было  известно,  что  все  ее  агенты  немного
ненормальны.  Нормальному  человеку  там  не  удержаться.  Ненормальны  сами
требования Ведомства. Они, хотя и считались необходимыми, были бесчеловечны,
что никогда открыто не  признавалось.  Ведомство существовало и  должно было
существовать,  однако  существовал и  официальный заговор  его  непризнания,
запутанная  шарада  для   маскировки  его   истинных  целей   -   насилия  и
предательства.  Больше всего сэр Джон страдал оттого (впрочем, об этом никто
не знал), что блестящая военная карьера по иронии судьбы привела его на пост
главы Ведомства, сделала укротителем, по жестокости, коварству и вероломству
не уступающим хищникам из собственного вольера.  А Гримстер,  так тот вообще
словно тигр на арене - к нему не повернись спиной ни на миг. Однако он ведет
себя лучше остальных,  само Ведомство пока может гордиться им,  но уже скоро
(сэр  Джон  уверен  в  этом)  нервная  нагрузка  потребует разрядки и  тигра
придется остановить.
     А сейчас сэр Джон,  время от времени улыбаясь, инструктирует Гримстера,
и  августовское солнце устремляет свои  лучи  в  окно,  что  возвышается над
рекой,  они касаются стоящей на столе серебряной рамки с  фотографией жены и
двух сыновей главы Ведомства.
     - Диллинг заключил с нами сделку на продажу собственного изобретения, -
говорит он.  - Смысл его вас не касается. Его описание вместе с результатами
исследований состоит из двадцати с лишним страниц. Лично я считаю, что в них
может быть и просто чушь.  Наша задача найти бумаги и выяснить, стоят ли они
чего-нибудь.  Дело в том, что за день до смерти Диллинг на свой страх и риск
спрятал их. Это произошло двадцать седьмого февраля нынешнего года. Девушку,
Лили Стивенс,  он,  вероятно,  брал с собой.  Точно известно, что в тот день
поздно вечером они вернулись домой вместе.  Как выполнить задачу,  вы знаете
не  хуже меня.  Вы  с  девушкой уже  встречались,  так  что  должны были уже
подумать об этом.  Жду от вас донесений. Дело несложное, хотя одна небольшая
заминка уже есть.
     Гримстер рассматривает сигарету,  которую сэр  Джон  держит  точно  над
серединой пепельницы и аккуратно стряхивает туда пепел.
     - Что, кто-то нас опередил?
     Поведение этого красивого умного парня сэру Джону по  душе,  но  он  не
подает виду. Жаль, что по ошибке они испортили такого зверя.
     - Да.  Когда ее нашли,  наш парижский агент спросил,  что она делала за
день до смерти Диллинга.  Она ответила,  что провела весь день вместе с ним,
никто никуда не уезжал. Мы знаем - это ложь. А что скажете вы?
     Гримстер улыбнулся.  Он  прекрасно понимал этот  тайный язык,  где  все
говорилось без слов,  все подразумевалось. Сэр Джон никак не отреагировал на
догадку Гримстера,  не  извинился за  то,  что до поры скрыл противоречие от
него. Все как всегда.
     - Не думаю,  чтобы она стала запираться,  -  ответил Гримстер.  -  Если
предложить ей  тысячу  фунтов за  правду,  она  расскажет все.  Впрочем,  не
исключено, что день прошел именно так, как она говорит. Кто следил за домом?
- спросил Гримстер, хотя знал, что сэр Джон не назовет имя.
     - Мы допросили его. Он потерял их утром...
     - А потом насочинял в отчете?
     - Да. Но он видел, как они вернулись ночью.
     - Интересно.
     - По-моему,  мы недооцениваем эту мисс Стивенс.  Торопить Лили не надо,
лучше побольше узнать о  ее связи с  Диллингом.  Копайте глубже.  Совершенно
очевидно,  что она лжет.  Я хочу знать, почему, да и вообще мне нужна правда
об этом деле. А главное, нужны бумаги - даже если они окажутся бесполезными.
Сообщите мне,  если  вам  что-нибудь  понадобится.  Делайте  с  девушкой что
хотите.
     Сэр Джон поднялся,  подошел к окну, оглядел людской водоворот внизу, на
тротуаре набережной,  серые спинки чаек, копавшихся на противоположном южном
берегу Темзы в  оставшейся после отлива грязи.  Стоя спиной к Гримстеру,  он
сказал:
     - Копплстоун говорит,  сегодня  вы  принесли  новую  кассету  с  речами
Гаррисона.
     - Принес.  Он все еще пытается сделать из меня кандидата в перебежчики.
Прослушав запись,  вы  поймете,  что он знает о  моем задании.  Мне нравится
Гаррисон,  хотя он и  бывает назойлив.  Особенно когда заявляет,  что Вальда
погибла не случайно.
     Сэр Джон повернулся и утвердительно кивнул.
     - Настойчивость -  вот  что главное.  Капля камень точит.  У  Гаррисона
неплохой подход.  Если его  неуклюжая опека станет вас  утомлять,  дайте мне
знать.
     - Пусть еще поживет, - рассмеялся Гримстер. - В Веллингтоне он был моим
лучшим другом.  Я  к  нему неравнодушен.  К тому же,  рано или поздно он нам
пригодится.
     Глядя на сэра Джона,  Гримстер,  помимо словесного, вел с ним мысленный
разговор: "Ты знаешь, скотина, где скрывается истина о Вальде. Ты понимаешь,
что  мы  сейчас разыгрываем целое  представление,  поминутно меняем маски  и
костюмы.  Но когда-нибудь обнаженная правда встанет между нами, и горе тебе,
если она  окажется похожей на  измышления Гаррисона,  потому что  тогда спор
между нами разрешится мгновенно и безжалостно".
     Гримстер встал.
     - Я пойду. Ехать не близко.
     Сэр Джон вернулся к столу, едва заметно улыбнулся.
     - Прекрасно, Джонни. Впрочем, это не самое интересное задание. Поскорее
выполняй его, и мы подыщем тебе что-нибудь более стоящее.
     Гримстер пошел к двери. Разговор с сэром Джоном всякий раз заканчивался
одинаково:  шеф  чуть-чуть улыбался и  называл его  по  имени,  вот в  такой
уменьшительной форме:  Джонни.  Не обернувшись,  не сказав ни слова в ответ,
Гримстер вышел из кабинета.




     Усадьба  Хай-Грейндж  находилась в  графстве  Северный Девон,  милях  в
двадцати от  Барнстепла и  в  нескольких милях  на  юго-восток от  крохотной
деревушки  под  названием  Читлгамхолт.   Она  представляла  собою  солидное
трехэтажное здание из серого камня.  Каждое окно фасада имело лепной балкон,
округлые колонны которого потемнели от желтого и  зеленого лишайника,  бурно
разросшегося в туманах и дождях,  часто приносимых западным ветром.  Снаружи
усадьба напоминала угрюмую тюрьму.
     Однако  внутри,  в  просторных и  светлых комнатах,  было  удобно.  При
усадьбе было двести акров полей и лесов,  до шоссе по тропинке - около мили.
Со  всех  сторон  участок  огораживала  или  каменная  стена,   или  высокий
проволочный забор,  а  западная  его  часть  выходила  к  лесистому  обрыву,
нависшему над  рекой Тау в  нескольких милях ниже места,  где в  нее впадает
река  Моул.  Близ  реки  стояла  ферма,  хозяин которой считался управляющим
усадьбой.  Хай-Грейндж  принадлежала Министерству обороны,  и  хотя  местные
жители о ней больше почти ничего не знали, завсегдатаи близлежащих кабачков,
особенно  поздними  вечерами,   пытались  оплести   свои   скудные  сведения
витиеватыми домыслами.  Министерство обороны купило усадьбу во  время второй
мировой  войны  и   хотело  использовать  ее   как   эвакуационный  пункт  и
бомбоубежище,  поэтому  огромные  подвалы  в  Хай-Грейндж  укрепили  дорогим
бронированным листом. Вскоре о первоначальном назначении усадьбы забыли, она
перешла  во  владение  сэра  Джона,  использовалась для  множества целей,  с
оглаской  совершенно  не   совместимых.   Официально  Хай-Грейндж  считалась
восстановительным и  тренировочным центром,  однако  редко  использовалась в
этом качестве,  хотя на ферме имелись небольшая конюшня с ездовыми лошадьми,
теннисный корт,  плавательный бассейн,  усадьбе также  принадлежали права на
рыбалку на обоих берегах Тау в пределах лесистого обрыва,  изгибавшегося над
рекой   огромной   дугой.   Права   на   рыбалку   были   задешево   проданы
высокопоставленным чиновникам  из  Министерства  обороны  и  Ведомства  сэра
Джона, однако если те приезжали рыбачить, то останавливались не в усадьбе, а
в  близлежащих  гостиницах  -   земли  Хай-Грейндж  были  для  них  закрыты.
Содержание усадьбы - этого серого каменного слона - обходилось в кругленькую
сумму,  но  Хай-Грейндж нравилась сэру Джону,  а  он не имел привычки жалеть
казенные деньги на то, что овладевало его воображением. Тренировки, допросы,
тайные совещания с  иностранными визитерами -  вот  для  чего использовалась
усадьба. Одним словом, она редко пустовала.
     Гримстеру  нравилась  здешняя  природа.  Нравилось  противоречие  между
угрюмым  фасадом  и  уютными  комнатами.  Нравились покатые лесистые склоны,
похоронная тишина  еловых и  дубовых лесов  и  -  дом  стоял  на  пригорке -
безбрежное небо,  особенно если сильный ветер рвал в клочья и сталкивал друг
с другом идущие с моря облака. Если не считать нескольких лет в Веллингтоне,
всю свою молодость Гримстер провел в  Йоркшире,  однако здесь он  чувствовал
себя  как  дома,  уединение открытой всем  ветрам  усадьбы напоминало ему  о
местах, где когда-то служила горничной мать.
     Он  приехал за  час до обеда,  его встретили Копплстоун и  управляющий,
майор Кранстон,  давно вышедший в отставку и пятнадцать лет назад потерявший
глаз,  но  не  на войне:  его камнем выбил один араб,  когда по заданию сэра
Джона  Кранстон ездил в  Северную Африку.  Потому майора и  устроили на  это
теплое местечко.  Гримстеру нравился Кранстон. Невысокий, крепкий, округлый,
похожий на орех,  он был коротко подстрижен и на глазу носил черную повязку.
У   него   была  секретарша,   миссис  Пилч,   полковничья  вдова,   женщина
благонадежная и  неглупая,  постоянно жившая в  Хай-Грейндж;  с  ней он спал
почти каждую ночь, об этом знали все. Звали ее Анджела. Майор страстно любил
личное оружие,  написал книгу  о  пехотном вооружении во  время  Гражданской
войны в США.  Он громогласно хохотал,  разводил собак, никогда не пил, почти
свято  верил  в  пользу физических упражнений,  очень  любил животных,  даже
устроил за теннисным кортом небольшое кладбище для своих питомцев -  однако,
не моргнув глазом, перерезал бы Гримстеру глотку, был бы приказ.
     Кранстон пожал  руку  Гримстеру так,  словно хотел  переломать ему  все
пальцы, и сказал:
     - Черт возьми,  река обмелела настолько,  что толком не порыбачишь,  но
мисс Стивенс, без сомнения, с лихвой заменит рыбалку.
     - Где вы ее поселили? - спросил Гримстер.
     - В номере наблюдения, - подмигнул Кранстон.
     - Так приказал сэр Джон? - ничуть не удивился Гримстер.
     - Нет, - ответил Кранстон.
     - Тогда  завтра  же  под  любым  предлогом переселите,  -  распорядился
Гримстер.
     Номер  наблюдения находился на  втором этаже,  во  всех  его  комнатах,
включая  ванную,  были  установлены телекамеры.  Гримстер  сомневался  в  их
необходимости,  но  знал,  что  они  доставляли немало удовольствия,  подчас
похотливого,  тем,  кто сидел за  мониторами в  комнате управления,  рядом с
кабинетом Кранстона.
     - Ты распоряжаешься ею, Джонни, - пожал плечами майор. - Приказывай.
     Поднимаясь вместе с Копплстоуном к себе, Гримстер спросил:
     - Как она себя ведет?
     - Как бедная родственница на званом обеде.  Накорми ее,  развлеки, будь
ласков,  и,  по-моему,  она уживется с кем угодно,  даже с татарским ханом в
шатре. Замечательная девушка - ее простота лучше всякой кольчуги. Помяни мое
слово, намучаемся мы с ней.
     - Почему?
     - Потому что  она  из  кожи вон  лезет,  чтобы помочь нам.  Таким я  не
доверяю.
     - А вдруг она не врет?
     - В наши дни таких простушек нет, - пожал плечами Копплстоун.
     Гримстер  отправился  в  спальню  распаковывать  чемодан.   Копплстоун,
прислонившись к  дверному косяку,  наблюдал за  ним.  За  окном  две  сороки
порхали над полем. "Одна - к несчастью, две - к счастью", - подумал Гримстер
и спросил:
     - Все имущество Диллинга здесь?
     - Да,  на  чердаке.  Полная  опись  -  вплоть  до  портсигара с  шестью
размокшими сигаретами - лежит у тебя на столе.
     - Какой марки сигареты?  -  Гримстер с улыбкой обернулся.  Он с молодых
лет забавлялся такой игрой в мелочи.
     - "Пиккадилли No 1".  Впрочем, сколько раз встречался с ним, никогда не
видел его курящим.  Девушку к  вещам я  не  подпускал.  Она просилась,  но я
сказал, что они опечатаны до твоего приезда.
     Они  перешли  в  гостиную.  Копплстоун машинально двинулся  к  бару,  к
графину с  виски.  Кранстон следил,  чтобы  в  номерах обязательно было  все
необходимое.
     - Кстати,  ее  ничуть не  удивило,  что вещи здесь.  Она или дура,  или
питает блаженное безразличие ко всему, кроме себя.
     Взяв у Копплстоуна предложенное ему виски, Гримстер сказал:
     - Она  не  дура.  Так что же  такое было у  Диллинга,  что не  терпится
заполучить сэру  Джону?  Нечто военное,  политическое или  научное?  Формула
превращения обычных металлов в золото?
     Копплстоун улыбнулся, пригубил виски, почувствовал, как оно разливается
по телу, неся с собой тепло и покой, и сказал:
     - Диллинг сумел преодолеть языковой барьер между дельфинами и  людьми и
разработал систему  обучения  дельфинов для  обнаружения подводных лодок.  А
может, это были тюлени? Диллинг точно не говорил.
     - Вам,  как  человеку,  который слишком много пьет по  вечерам,  опасно
доверять государственные тайны.  Рано или поздно вы поделитесь ими с близким
другом.
     Копплстоун вновь наполнил стакан.
     - У вас Лили Стивенс. У меня тайны. Лучше бы наоборот.
     - Что показало вскрытие Диллинга? Никаких сомнений насчет тромбоза?
     - Никаких.  Вскрытие производил Аскью.  Его  нелегко заставить признать
естественную смерть,  но с Диллингом все прошло гладко. У него просто часики
остановились,  и ничего больше.  Семь лет назад, тоже весной, у Диллинга был
первый приступ.
     Гримстер закурил сигару, сказал:
     - Завтра вечером мне  понадобятся номера "Тайме" и  "Дейли Телеграф" за
пятницу, двадцать седьмое февраля.
     - Зачем?
     - Этот день для нас кое-чем интересен, не правда ли?
     - Будет  сделано.  -  Копплстоун заговорил сухим  официальным тоном.  -
Сегодня вечером я вернусь в Лондон и найду газеты. А завтра вышлю тебе, - и,
подняв стакан,  уже весело продолжил: - Слава Богу, у меня есть личный шофер
и фляжка виски в кармане.
     Оставшись  один,   Гримстер  спросил  себя,  сколько  виски  Копплстоун
выпивает только для показухи.  По утрам руки у  него,  бывало,  дрожали,  но
голова соображала нормально;  он  обладал сильным характером и  мог в  любую
минуту  отказаться  от  спиртного,  если  требовало  дело.  Гримстер  уважал
Копплстоуна,  называл его  другом,  но  знал,  что Ведомство налагает немало
запретов  на  отношения между  сотрудниками.  Он  мимоходом представил,  что
получится,  если открыться кому-то из своих и выболтать все,  что накопилось
на душе. И решил - легче и безопаснее выйти на улицу и раздеться догола.

     За обеденным столом в тот вечер сидели Кранстон, Анджела Пилч, Гримстер
и Лили.  Анджела была высокой костлявой женщиной сорока с лишним лет, она не
говорила почти ни о  чем,  кроме связанного с армейской службой ее покойного
мужа.  Долгие годы,  проведенные в  жарких странах,  покрыли ее лицо мелкими
морщинками и  бледным  загаром,  иссушили тело,  обесцветили голубые  глаза.
Гримстер не  сомневался,  что  она  говорит о  покойном муже и  в  постели с
Кранстоном.
     Лили,   не   знавшая   этикета,   нарядилась  в   вечернее  платье   из
светло-голубого   бархата   и    поначалу   чувствовала   себя   неуверенно,
присматриваясь к новому месту, но через полчаса освоилась, вновь стала самой
собой.  Ей  было уютно,  за нею приглядывали,  никто ее не дергал,  не давал
почувствовать себя чужой, ненужной, поэтому она вдоволь насладилась копченым
лососем и  жареной уткой.  Она  понимала,  Гарри был  бы  доволен,  что  она
освоилась в этом доме...  Бедный Гарри...  Он так много сделал для нее с тех
пор, как в первый раз вошел в универмаг и купил у нее кусок мыла "Империал".
     "Эта миссис Пилч,  -  размышляла она, - наверное, порядочная стерва, но
пока ее можно терпеть.  Так сказал бы Гарри.  Между нею и майором Кранстоном
что-то  есть,  это и  ежу понятно.  Хотя в  их речах и  поведении нет ничего
особенного, "это" все-таки чувствуется. Повязка на глазу у майора... Снимает
он ее,  когда ложится спать?  Жаль,  что у  миссис Пилч такие сухие и ломкие
волосы,  а  она давно махнула на  них рукой.  Может,  когда мы  познакомимся
поближе,  я посоветую ей шампунь...  какой-нибудь с ланолином, чтобы вернуть
волосам мягкость и  блеск.  А  все-таки она не умеет вести себя в  обществе.
Джонни спросил меня что-то о Сен-Жан-де-Люсе,  и она тут же вылезла с байкой
о том, как играла где-то там в гольф со своим дорогим покойничком". Это было
около Шантако,  Лили знала это  поле,  она  вместе с  миссис Харроуэй иногда
ездила туда после вечернего чая, но гольфу так и не научилась.
     Лили отодвинула крем-брюле не  потому,  что оно ей  не  понравилось,  а
потому что бархатное платье,  которое она месяц не  надевала,  подсказывало:
надо немного последить за собой.  Возможно,  из-за этого платья у нее слегка
испортилось настроение.  Хотя к  ней относились хорошо,  все,  кроме Джонни,
вдруг показались ей  какими-то  затасканными,  потрепанными.  Лишь он словно
только что выпрыгнул из коробки,  перевитой лентами. Или что-то в этом роде.
Но  она  все  еще  не  была в  нем уверена.  Он  вел себя довольно приятно и
вежливо,  но смотрел на нее взглядом,  в  котором не было ничего похожего на
взгляды других мужчин. И она не могла разобраться, хорошо это или плохо.
     После обеда и  кофе Гримстер предложил Лили прогуляться -  в  саду было
еще  тепло и  светло.  Они ступили на  мощеную дорожку.  Посреди лужайки был
пруд,  заросший лилиями и  накрытый сеткой  от  цапель,  прилетавших с  реки
полакомиться рыбкой.
     - Вы уже освоились, Лили? - спросил Гримстер.
     - Да, спасибо, Джонни. Но майор Кранстон хочет переселить меня в другой
номер.  Там,  говорит,  удобнее,  и вид из окон лучше.  Вы что,  собираетесь
исполнять все мои желания?
     - Почему бы и нет?  -  усмехнулся Гримстер.  -  Нам у вас нужно кое-что
узнать.
     "Простота,  -  подумал он,  -  хуже  воровства.  Но  здесь замешано еще
что-то. Тайное, мне пока непонятное".
     - А  я считала,  вы за полчаса вытянете из меня все,  что вам нужно,  -
усмехнулась Лили.  -  Мне нечего скрывать -  ни о себе, ни о Гарри. В чем же
дело?
     - Не  торопитесь,  -  ответил Гримстер.  -  Завтра мы  начнем настоящий
разговор, но сначала мне хотелось бы вам кое-что объяснить. Я стану задавать
вам  вопросы обо  всем...  вопросы иногда  личные и  каверзные.  Мне  бы  не
хотелось,  чтобы вы на них обижались.  Не всегда вам будет понятно, почему я
задаю тот или иной вопрос,  но вы не волнуйтесь.  Просто старайтесь отвечать
как можно точнее.  Вы здесь гостья, у вас есть право собрать вещи и уехать в
любое время.
     Разумеется, такого права у нее не было, но пусть думает, что есть.
     - Если вы станете слишком назойливы, я сразу дам вам понять.
     Она рассмеялась и пошла немного впереди него,  разглядывая сквозь сетку
бледные очертания золотых карпов в пруду.  Волосы упали ей на лицо. Гримстер
различил  едва  заметный пушок  на  загорелой коже  шеи,  воздух  наполнился
запахом  ее  духов,   крепких,  экзотических...  такими  Вальда  никогда  не
пользовалась.
     Лили выпрямилась,  повернулась к  нему и  вдруг сказала почти с детской
гордостью:
     - Неужели я так много значу для вас?  Для ваших людей и... для чего там
еще?
     - Это правда.
     - Боже,  как здорово!  И с Гарри я всегда чувствовала себя незаменимой.
Как вы думаете, приятно сознавать, что мы кому-то нужны?
     - Конечно.
     - Я, знаете ли, не имею в виду постель, любовь и прочее. - Она покачала
головой. - Будучи незаменимой как личность, мне вот что хотелось сказать...
     Гримстер улыбнулся,  поняв, что слова "наивность" и "простота" к ней не
подходят, и ответил:
     - Конечно, понимаю. Хотя вы снова не в ладах с деепричастием.
     Она засмеялась и сказала:
     - Мы с  Гарри,  бывало,  восхитительно проводили время.  И тогда он вел
себя не как профессор.
     За садами,  над ячменным полем опоздавший с  песней жаворонок ринулся к
земле, резко переменив веселую ноту на почти страдальческий крик.
     - Что это за птица? - спросила Лили.
     - Жаворонок. Устраивается на ночь. Пора и нам.
     - Жаворонок?
     - Да.
     Сумерки сгущались,  но  Гримстер успел заметить,  как  заблестели глаза
девушки. И вдруг Лили начала читать стихи, глядя вверх, туда, где только что
был жаворонок, читала по памяти, ее голос зазвучал непривычно торжественно:

     Нам пенье жаворонка может показаться
     Вороньим карканьем, когда мы спать хотим,
     И если днем вдруг соловей замыслит
     С гусями вместе песню завести,
     Он нам покажется не лучшим музыкантом,
     Чем воробей. О, как на свете много
     Вещей, уместных лишь в свой день и час!

     Лили остановилась и улыбнулась в ожидании похвалы.
     - Гарри очень любил поэзию.  Стихи даются мне ужасно трудно, но он умел
меня учить,  хотя,  честно признаться, я не понимаю и половины их смысла. Он
обычно... - Ее речь оборвалась на полуслове. - Пора идти.
     Ошеломленный,  Гримстер пошел  за  ней  к  дому.  Гарри Диллинг и  Лили
Стивенс.  Пигмалион и Галатея.  Он умер, не закончив превращения. Оплакивала
ли она его,  скучала ли по нему? Вероятно, лишь изредка, при удобном случае.
Бедный Гарри.  И эти стихи.  Шекспир.  Гримстером овладело странное чувство,
словно ему только что сообщили нечто очень важное. Такое случалось и раньше.
Не раз он сожалел,  что,  общаясь с людьми, не пришпоривал и не пускал в эти
минуты вскачь внезапно возникшее смутное, почти неуловимое чувство духовного
родства, столь необходимое в его работе и называемое по-научному интуицией.
     Оставшись наедине с сигарой и бренди - после гибели Вальды он стал пить
и больше курить,  -  Гримстер раскрыл досье на Диллинга,  перечитывая абзацы
наугад,  перепрыгивая через страницы.  Он уже знал досье почти наизусть,  но
решил пройтись по  нему еще разок -  пусть интуиция подскажет,  на чем нужно
остановиться, а что можно пропустить.
     Гарри Мартин Диллинг родился в 1927 году ("Значит,  мы ровесники,  хотя
он -  Лев,  а я -  Бык") в Формби,  графство Ланкашир,  родители погибли при
бомбежках Ливерпуля. Не имел ни сестер, ни братьев. Воспитывался у дяди. Рос
умницей,  прошел по конкурсу сначала в Манчестерскую среднюю школу,  потом в
один  из  университетов,  стал первым по  физике в  группе,  получал именную
стипендию,  а  через  год  завоевал специальную награду  "Робинз  Прайз"  за
научные   достижения.    Сделал   карьеру.   Некоторое   время   работал   в
промышленности, занимался исследованиями для "Бритиш Оксиджен Компани"...
     Гримстеру за  время  работы  в  Ведомстве пришлось прочитать не  меньше
сотни  подобных  биографий.  Перу  Диллинга  принадлежало множество печатных
работ -  по спектроскопии и многолучевой интерферометрии,  по микроструктуре
поверхности  алмазов,   рубинов,   изумрудов...  Гримстеру,  как  и  всякому
непосвященному, эти названия ничего не говорили.
     О  последних годах Диллинга в  досье не  было почти ничего.  Он  открыл
небольшую  компанию  по  промышленным исследованиям,  капитала  не  хватило,
компания была обречена -  и за полгода до его смерти обанкротилась.  Об этих
шести месяцах в  папке не было ни слова,  сообщалось только о дне,  когда он
связался с Ведомством и в первый раз побеседовал с Копплстоуном.
     "И все-таки,  что это был за человек?" -  рассуждал Гримстер. Для пущей
безопасности спрятал то,  что уже собирался продать. Диллинг не блефовал. На
рынок он вышел с товаром.  А спрятал его,  чтобы обезопасить сделку,  потому
что не доверял людям Ведомства,  и не без оснований.  Они обвинили бы его во
всех смертных грехах.  (Если бы  обыватели только знали,  что  происходит за
кулисами!  Время  от  времени  такие  сведения  просачиваются  в  прессу,  в
парламенте разражается очередной скандал,  но мало-помалу его всегда удается
загладить. Так уж заведено.) Диллинг не доверил бумаги ни сейфу, ни банку. У
него хватило ума спрятать их сверхнадежно".
     Гримстер почувствовал азарт. Такие задания ему нравились.

     На другое утро он встал в  половине пятого.  Спустился в огромный холл,
где  заспанный дежурный офицер поздоровался с  ним,  скрывая зевоту.  Сел  в
машину,  выехал за пределы усадьбы к лесистому обрыву. У реки Гримстер надел
резиновые сапоги,  взял легкую удочку -  она  вряд ли  выдержала бы  крупную
форель.  Из нескольких мушек,  что всегда лежали в кошельке, Гримстер выбрал
"Марка  Брауна"  собственного изготовления -  с  тельцем  из  коричневого  с
серебринкой перышка куропатки. Он спустился по крутому, местами укрепленному
склону,  прошел  по  камням  у  его  подножия,  легко  перебрался  вброд  по
обмелевшей старице  на  другой  берег.  Река  текла  спокойно;  тумана,  что
стелился над  полями,  здесь уже  не  было.  Гримстер знал эти места вдоль и
поперек,  он  часто тут  рыбачил.  Закинул удочку на  перекате,  не  надеясь
поймать ничего, кроме форели или нескольких подлещиков. Удочка в руке, милый
сердцу звон разматывающейся лески напоминали ему -  так бывало всегда, когда
он подолгу рыбачил,  -  об Ирландии,  куда он каждый год в  каникулы ездил с
матерью;  они  останавливались в  гостинице  у  реки,  он  вставал  рано,  а
возвращался с уловом затемно;  и все это,  как вскоре выяснилось,  благодаря
неизвестному отцу -  он желал воспитать из сына мужчину,  достойного во всех
отношениях,  но  боялся или стыдился из-за своей семьи и  привилегированного
положения в обществе делать это открыто...
     На перекате клюнуло, вода на мгновение вскипела, но Гримстер замешкался
подсечь.  Ниже  по  течению  суетилась  с  подобострастием карлика-официанта
утка-нырок; летевшая навстречу Гримстеру цапля, едва завидев его, свернула к
высокому ельнику.
     Дважды или трижды вместе с  Гримстером в Ирландию ездил и Гаррисон.  Он
лучше Джона рыбачил, стрелял и ездил верхом, и здесь, как во всем остальном,
был  безжалостен,  оставляя  законы  тем,  кто  "достаточно глуп,  чтобы  им
подчиняться".  В  рыбалке  он  не  признавал закрытых  сезонов,  запретов на
наживку,  раскидывал сети, глушил рыбу, как ему вздумается, словом, охотился
без пощады - лишь такая охота доставляла ему истинную радость.
     Завидев мушку Гримстера или просто от  скуки на  середине реки высоко и
неуклюже выпрыгнул лосось  и  плюхнулся в  воду,  как  бревно.  Когда  круги
разошлись и волны утихли,  Гримстер увидел, как справа, далеко за деревьями,
что-то  мелькнуло,  заметил лишь краем глаза,  но  и  этого было достаточно.
Украдкой поглядывая в  ту  сторону,  он  забросил удочку еще  несколько раз,
выяснил все, что хотел, убедился в том, о чем догадывался.
     В  тот  день  клюнуло дважды.  Первая рыба  стремительно повела вниз по
течению, потом пошла вверх, да так скоро, что он не успевал сматывать леску,
наконец  выпрыгнула из  воды  и  сорвалась.  Через  несколько  минут  другая
попыталась проделать то  же  самое,  но когда она ринулась вверх по течению,
Гримстер побежал от нее,  сумел натянуть леску и удержать рыбу на крючке,  а
потом,  после долгой борьбы,  вытащить на берег. Форель оказалась приличной,
фунта на два с половиной.
     Удовлетворенный, Гримстер вновь перешел речку вброд и направился в лес,
к дереву,  где что-то мелькнуло.  Никаких следов слежки не обнаружил, но был
уверен -  кто-то  сюда все-таки приходил.  Ведь заметил же он краешек рукава
голубой рубашки.
     Кранстон вышел к завтраку в высоких замшевых ботинках, саржевых брюках,
шейном платке и голубой рубашке. К правому ее рукаву в дюйме от плеча прилип
крошечный кусочек зеленого мха  -  таким  мхом  была  покрыта кора  дуба,  к
которому прислонился майор, наблюдая за Гримстером.
     Что  же,  по  их  мнению,  задумал  Гримстер,  идя  на  рыбалку?  Тайно
встретиться с Гаррисоном и что-нибудь ему передать?  Нет,  он,  Гримстер, не
пойдет на это ни за что и никогда...  Разве что когда подтвердятся живущие в
нем подозрения.




     Лили переселилась в номер на втором этаже южного крыла усадьбы. Высокие
окна и низкий балкон ее гостиной выходили на запад -  к лесу на берегу реки,
к  засеянным полям по  другую сторону долины.  Голубизну неба в  то  утро не
омрачало ни  одно  облачко,  лишь пара канюков кружила в  восходящих потоках
воздуха.   Гостиная  радовала  глаз:   драпированная  ярким  ситцем  мебель,
песочного цвета ковер, на стенах две хорошие репродукции с картин Штаббса из
серии о лошадях.
     Лили  позавтракала у  себя,  теперь  сидела  напротив Гримстера,  и  ее
светлые волосы ярко выделялись на  фоне леса за  окном.  На ней были зеленые
брюки  и  легкая  водолазка.  Сначала  она  немного  нервничала,  откровенно
удивилась магнитофону,  который принес Гримстер, но, когда прослушала запись
собственного голоса,  пришла в восторг, заставила Джона прокрутить ее снова,
спрашивала:  "Это честно я?  А не похоже...  Как-то не так". Вскоре Гримстер
сумел рассеять тревогу Лили,  она почувствовала собственную незаменимость, и
это ей понравилось. "Им нужна моя помощь. Без меня им не обойтись", - думала
Лили. Такие мысли, как заметил Гримстер, льстили ее самолюбию.
     - Ну,  хорошо, - сказал он наконец. - Начнем, и пусть для вас это будет
игра.  Игра в детектив.  Представьте,  перед вами -  мозаика,  и неизвестно,
какую картинку надо выложить.
     - На мозаику у меня никогда терпения не хватало, - призналась Лили.
     - А  сейчас должно хватить,  потому что,  когда мы закончим ее,  у  вас
окажется гораздо больше денег.  Главное вот в чем:  Диллинг собирался что-то
продать государству. Вам не нужно знать, что...
     - Я и не знаю.  Он не посвящал меня в свои дела.  Говорил,  я не пойму,
даже если попытаться объяснить.
     - Верю.  Я бы тоже,  наверно, ничего не разобрал в его работах. Диллинг
до заключения сделки спрятал чертежи, эскизы или формулы в каком-то надежном
месте.  К несчастью, он неожиданно умер, и никому не известно, где находятся
бумаги.
     - Уж мне-то точно неизвестно.
     - Я знаю. Но мы вдвоем, возможно, доберемся до них.
     - Как, Джонни?
     - Потом расскажу.  Сперва нужно узнать от вас, что Гарри был за человек
и как вы жили вместе.
     - Любопытно,  да?  -  засмеялась  Лили.  Неожиданная реакция.  Гримстер
понял,  что,  назвав Диллинга по имени, он как бы приблизил ее к себе, у них
словно появился давний общий друг.
     - Точно,  любопытствую.  Но  с  благими  намерениями.  Поэтому  начинаю
задавать вопросы.  Не  удивляйтесь,  если они  покажутся вам бессвязными или
бессмысленными. В конце концов вы все поймете.
     Лили  поерзала на  стуле,  протянула руку  к  сигаретам,  замешкалась с
зажигалкой. Наконец, после первой затяжки, спросила:
     - А если ничего не получится,  Джонни,  мне все равно заплатят,  не так
ли? Вы же сами говорили.
     - Заплатят.
     - Сколько?
     - Из вас вышел бы приличный бизнесмен. Думаю, не меньше тысячи.
     - Класс!  Хорошо,  стреляйте,  -  Лили  перевела взгляд с  Гримстера на
магнитофон, стоявший на низком столике. "Легко сказать, стреляйте, - подумал
Гримстер.  - А куда? Нужно глубоко заинтересовать Лили этой игрой в допросы,
доказать ей,  что она,  игра,  важна для нее не меньше, чем для него самого.
Придется  заходить с  разных  сторон,  иногда  застигать ее  врасплох.  Ведь
возможны лишь два варианта.  Первый:  сейчас она не лукавит и в конце концов
выложит все, но не сможет рассказать ничего существенного, потому что ничего
существенного и не знает.  Второй:  она знает очень много, но по неизвестным
еще  причинам  молчит".  Гримстер  собирался  отталкиваться именно  от  этой
версии.
     - Гарри много курил? - спросил он.
     - Не очень.  Две-три сигареты в день.  Но любил иногда затянуться моей.
Я, бывало, говорила: "Если хочешь курить, кури по-человечески".
     - Чем  он  любил  заниматься в  свободное время?  Хобби,  знаете ли,  и
прочее.
     - Ничем особенным.  Пустяками. Много читал. Иногда мы ходили гулять. Он
немало знал о природе, о птицах, о цветах, обо всем таком.
     - Какие книги он читал?
     - Я толком не знаю. Всякие. Но больше - с сексом, в мягких обложках.
     - Вам он нравился?  -  Впервые вопрос касался лично девушки, и Гримстер
заметил, как в ней зашевелилось пока еще слабое сопротивление.
     - Конечно,  нравился!  Что за глупый вопрос? Иначе меня бы с ним просто
не было.
     - Не волнуйтесь.  Временами я  буду задавать глупые вопросы.  Вы любили
его?
     Лили  обдумала  вопрос  уже  без  негодования  -  ее  затмило  ощущение
собственной значимости.
     - Да,  наверное,  любила.  В  любви с  налета не  разберешься,  правда?
Конечно, я не была от него без ума, но все же любила.
     - А он вас?
     - Без сомнения.  Он по мне с ума сходил,  по-другому не скажешь. Он дал
бы мне все, что я пожелаю. Все бы для меня сделал. Ах, как это было здорово!
С ним я чувствовала, что чего-то стою. Для него, во всяком случае.
     - А вы бы для него пошли на все?
     Лили улыбнулась:
     - Конечно! Разве что с горы бы не спрыгнула.
     - Разница в возрасте вас не смущала?
     - Никогда. Он был для меня просто Гарри.
     - До него вы кого-нибудь любили?
     - Да. Кое-что у меня с двумя-тремя парнями было, но совсем не то, что с
Гарри.
     - Он был первым, с кем вы переспали?
     К удивлению Гримстера, Лили отнеслась к этому вопросу без негодования.
     - Практически, да.
     - Что вы имеете в виду?
     - Ну, знаете, уединиться с парнем на заднем сиденье машины или в парке.
Но я всегда вовремя останавливалась. Кстати, вы, наверно, одногодки с Гарри?
     - Я на несколько месяцев старше.
     - Вы женаты или, может быть, помолвлены?
     - Нет.
     - А любимая девушка есть?
     Гримстер передвинул пепельницу поближе к Лили и сказал:
     - Здесь вопросы задаю я.
     - Может быть, - усмехнулась Лили. - Но если вы не станете отвечать мне,
то ничего не добьетесь. - В ее речи послышалось чуть заметное кокетство.
     - Нет  у  меня  любимой  девушки,  -  произнес  Гримстер.  -  А  теперь
расскажите, где и когда вы познакомились с Гарри.
     Гримстер сразу понял,  что Лили охотно ухватится за  эту ниточку,  ведь
вопрос касается важного эпизода ее жизни,  перехода ее существования в новое
качество,  расцвета личности,  вызванного теплом, любовью, заботой Диллинга.
Ему  останется только время от  времени подстегивать ее  нужным вопросом,  и
Лили,  откинувшись на спинку кресла, расскажет все, превратит воспоминания в
слова,  и  простенькая  жизнь  ее  уложится  на  одной  кассете  магнитофона
"Грюндиг".
     Лили родилась в Акфилде,  маленьком городке в графстве Суссекс. Ее мать
была дочерью фермера,  отец -  стюардом в пароходной компании "Юнион Кастл".
Младший брат Эрик погиб при взрыве на  лондонской ярмарке,  куда он  однажды
приехал на  выходные со всей семьей.  Смерть сына потрясла отца и  мать,  их
совместная жизнь расстроилась, отец стал надолго уходить в рейсы. Тогда Лили
было семнадцать, она уже закончила школу и работала в универмаге в Акфилде.
     Кое-что о Лили Гримстер уяснял, когда она отвлекалась от основной темы.
Например,  в  школе  ей  лучше  всего  давалась математика,  поэтому  работу
продавщицы она освоила быстро. Когда Лили исполнилось восемнадцать, родители
решили эмигрировать в  Британскую Колумбию -  там  жил  брат отца,  владелец
фруктовой плантации.  Лили тоже предложили ехать,  но  она решила остаться в
Англии.  Жизнь  на  ферме  ее  не  привлекала.  Она  сняла квартиру вдвоем с
подружкой Адой Лемни, парикмахершей, и зажила самостоятельно. Какое-то время
ее  жизнь ничто не омрачало.  На выходные они с  Адой ездили к  морю,  летом
ходили в кино,  зимой катались на коньках, знакомились с мужчинами, но, если
те  становились слишком назойливыми,  Лили  умела от  них  избавиться.  "Как
только они начинают воображать что-нибудь серьезное,  я ставлю их на место",
- говорила она.  Потом  Ада  завела любовника,  стала  приводить его  домой,
иногда  оставлять на  ночь.  Лили  чувствовала себя  лишней,  ее  потихоньку
выживали из  квартиры.  Как  раз  тогда Гарри Диллинг,  приехавший в  Акфилд
отдохнуть вместе  с  другом (Лили  не  знала,  что  это  за  друг),  однажды
субботним утром  зашел  в  универмаг за  куском  мыла,  взглянул на  Лили  и
влюбился.  Через неделю он приехал снова и  поселился в ближайшей гостинице,
встречался с Лили,  когда в универмаге был обеденный перерыв, поджидал ее по
вечерам и провожал домой.  Сперва Лили над ним втихомолку посмеивалась -  он
был гораздо старше ее,  а  влюбился и поначалу вел себя,  как мальчишка.  Но
вскоре оказалось,  что  за  ребячеством стоит  твердое желание заполучить ее
саму, а не одно ее тело, - постель пришла гораздо позже, - ее, Лили Стивенс.
Диллинг разглядел в ней характер, пришедшийся ему по душе, решил сделать ее,
Лили,  непременным дополнением к собственной личности.  В конце концов такое
обхождение  начало  нравиться  Лили,   льстило  ей,  убедило  в  искренности
Диллинга,  и  девушка отдала  Гарри  всю  себя,  полностью ему  подчинилась,
позволила ему заботиться о ней, лелеять и воспитывать ее, да так, словно это
было желанно для нее.
     - Что вы сказали родителям? - спросил Гримстер.
     В ответ Лили пожала плечами.
     - Написала,  что стала его секретаршей и  по  роду работы должна жить в
его доме.  Но они,  конечно,  докопались до правды. У них в Акфилде остались
друзья,  те им все и выболтали. Мама настрочила мне ужасное письмо. Но Гарри
помог ответить и,  знаете ли, она мало-помалу успокоилась. Я дала ей понять,
что мы собираемся пожениться.
     - Разве он обещал жениться на вас?
     - Совсем наоборот.  Сразу сказал,  что не женится. Он в формальности не
верил.  Мы решили так: останемся свободными, но заключим соглашение, которое
сможем разорвать,  если дела пойдут плохо. Честно говоря, - улыбнулась Лили,
- я  в  это не  поверила,  но  и  не расстроилась.  У  Гарри вечно возникали
бредовые идеи,  но мне было ясно, что рано или поздно ему захочется оформить
наши отношения.  Я вот что имею в виду: чем больше я стала бы ему нравиться,
тем сильнее он захотел бы сделать все как полагается.
     Эти слова удивили Гримстера. Ева вертит Адамом. Гримстер решил спросить
о  вилле  в  Беркшире,  которую снимал  Диллинг.  По  просьбе Гримстера Лили
описала ее, но лишь в общих чертах.
     - Вы бывали в его лондонской квартире? - спросил Гримстер.
     - Нет.  В столицу с ним никогда не ездила. Он оставлял меня на вилле, -
ответила Лили без обиды.
     - А друзья у него там могли останавливаться?
     - Нет.
     - Вы уверены?
     - Конечно.  Во-первых,  там только одна спальня. Нет, есть еще комната,
но без кровати. Послушайте, Джонни, куда вы клоните? Ведь все это не связано
с тем... ну, о чем вы хотите узнать.
     - Как знать...  Скажите вот что:  в последний день,  когда вы поехали в
Лондон, а оттуда во Флоренцию, как вы договорились встретиться с Диллингом?
     - Он  говорил,  что у  него важное дело,  на  нем можно заработать кучу
денег. Он еще неделю назад купил мне билет на самолет и забронировал номер в
гостинице. Я должна была остановиться во Флоренции и дожидаться его.
     - Раньше вы за границей бывали?
     - Дважды.  Один раз ездили с  Гарри в  Париж отдохнуть.  А в другой раз
были в Берлине.
     - В Берлине?
     - Да.   На  обратном  пути  пару  дней  провели  в  Гамбурге.  Германия
понравилась мне больше Парижа.
     - Гарри объяснил, почему решил отослать вас за рубеж?
     - Да,  более или  менее.  Он  сам  не  хотел оставаться в  Англии после
заключения сделки.  Мы  собирались жить за границей.  Он поговаривал о  том,
чтобы купить где-нибудь дом.  К тому же срок аренды виллы истекал,  а ему не
хотелось ее продлевать... Вот и получилось, что я должна уехать. Да и список
не ждал.
     - Какой список?
     - Список  того,  что  я  должна  посмотреть во  Флоренции.  Картины там
всякие,  галереи и  замки.  Его мне Гарри написал.  Флоренция входила в  мою
образовательную программу.  - Лили прыснула. - Я Гарри чуть-чуть обманывала.
По церквам и музеям,  конечно,  не ходила,  там скучно и затхлым пахнет.  Но
магазины во  Флоренции классные.  Вот  что  я  купила в  лавке под названием
"Феррагамо".  - Она вытянула ноги, напрягла мышцы и, словно делая упражнение
утренней зарядки,  оторвала ступни от  пола  и  продемонстрировала Гримстеру
тупоносые коричневые туфли с медными пряжками на красных бархатных ромбах.
     - Вы однажды обмолвились, что за виллой следил какой-то человек.
     - Да.
     - Вам об этом сказал Гарри?
     - Да.  Он как-то показал его мне и  заверил,  что волноваться не стоит.
Те, с кем заключается сделка, прислали его якобы для нашей же безопасности.
     - Это  вас не  насторожило?  Ведь такое объяснение могло означать,  что
жизни Гарри кто-то угрожает.
     - Нет.  Гарри заверил,  что так бывает всегда, когда заключаешь крупную
сделку с правительством.
     - Он так и сказал "с правительством"?
     - По-моему, да. А разве это не правда?
     - Правда. Тот человек ходил за вами повсюду?
     - Старался.  Но когда нам хотелось побыть одним, мы от него отрывались.
Мы забавлялись,  ускользая от него на перекрестках.  Или заходили в  пивную,
выбирались через черный ход и  дворами шли к автобусной остановке.  Шпик был
не очень умен... А может быть, просто ленив.
     "И то,  и другое",  - подумал Гримстер. Сэр Джон приставил к ним далеко
не лучшего филера -  он не считал,  да и теперь,  наверно,  не считает,  эту
затею серьезной.  Так,  работает для  очистки совести.  Гримстер взглянул на
стенные часы.  Без четверти двенадцать.  Он встал, подошел к серванту, налил
две рюмки хереса.  Час назад Лили отказалась от кофе. Джон подал ей выпивку,
сел, держа свою рюмку между ладонями.
     - Как вы считаете, у вас хорошая память?
     - По-моему, нормальная. А кое на что очень даже приличная.
     - На что именно?
     - Да  так,   на  всякую  ерунду.   К  примеру,   в  парикмахерской  мне
запоминается болтовня девушек.  Они говорят только о своих делах: что сказал
ее  любовник или кто к  ним приходил на  прошлой неделе.  Кстати,  кто здесь
позаботится о моей прическе?
     - В Чалмлее есть салон красоты. А можно и в Барнстепл съездить.
     - С  удовольствием.  Там мы  пообедаем,  походим по  магазинам.  Вот на
магазины и цены у меня тоже хорошая память.  Это,  по-моему,  оттого,  что я
сама в универмаге работала.
     Гримстер потягивал херес. Пока, по его мнению, - а он не сводил взгляда
с глаз и рук Лили,  этих лучших выразителей человеческих чувств и характера,
она  вела  себя  предельно  естественно,   говорила  совершенно  искренне  и
раскованно, думала, лишь как бы помочь делу.
     - У вас хорошая память на стихи? - спросил он.
     - Вообще-то -  нет,  - рассмеялась Лили. - Тут есть одна хитрость. Я не
вспомню ни строчки, пока вы не скажете нужное слово.
     - Слово?
     - Да,  какое-нибудь.  Вы говорите его,  и  я что-нибудь вспоминаю.  Как
вчера,  когда вы  упомянули жаворонка.  Жаворонок -  и  мне пришли в  голову
стихи.  Так  меня  Гарри  учил...  Бедный  Гарри.  Он  очень  хорошо ко  мне
относился.  Хотел сделать для меня так много, а теперь мы сидим и рассуждаем
о нем, словно он герой романа или пьесы.
     Слушая  ее,  Гримстер  размышлял,  какие  же  стихи  Гарри  заставил ее
заучивать, а потом вспоминать по ключевому слову.
     - Давайте поэкспериментируем,  -  предложил он.  -  Возьмем, к примеру,
слово "ласточка". - Лили отрицательно покачала головой. - "Золотая рыбка"? -
Снова тот же жест.  Гримстер ворошил память в  поисках стихотворных штампов,
вспомнил  комнату  общежития,  раскрытый  на  сером  одеяле  потрепанный том
"Оксфордского сборника английской поэзии" и произнес: - "Радуга".
     Лили улыбнулась. Вероятно, лук ее памяти разогнулся и выпустил стрелу:

     Вновь я на радугу гляжу
     И на душе светло.
     Так было в детстве и потом,
     Когда я взрослым стал,
     Так будет в старости моей,
     Иль лучше умереть!

     Закончив,  она засмеялась от  радости,  и  он  улыбнулся вместе с  ней,
вспомнив следующие строки:

     Ты сын и будущий отец,
     Так тоже должно быть.
     А потому не забывай
     Родителей почтить.

     "В наши дни родителей так мало почитают", - подумал Гримстер и спросил:
     - Вы вспоминаете стихи только по ключевому слову?
     - Чаще всего. Но некоторые, любимые, могу прочесть в любое время.
     Гримстер допил херес и попросил:
     - Вы  хорошо знали Гарри,  поэтому подумайте,  какое место он выбрал бы
для тайника. Если бы спрятать нужно было что-то не очень громоздкое. Скажем,
чемоданчик.
     - Боже,  ну и вопрос!  Понятия не имею.  Скажу одно - он поступил бы не
так,  как  все.  Гарри обожал загадки и  головоломки,  разгадывал кроссворды
лучше всех.  И штучки всякие любил мастерить.  Он, бывало, говорил: "В нашем
будущем доме  я  сделаю  так:  нажимаешь одну  кнопку -  раздвигаются шторы,
другую -  наполняется ванна,  третью -  на сковородку выливаются яйца".  Для
него, по-моему, было бы не очень сложно все это придумать, ведь он ученый.
     - Значит, к тайнику он бы отнесся со всей серьезностью?
     - Конечно.
     Гримстер помедлил,  пытаясь задать самый важный вопрос так, чтобы он не
показался главным.
     - Давайте вспомним последний день,  который вы  провели на  вилле перед
отлетом в Лондон. Пятницу, двадцать седьмое февраля нынешнего года. Что вы с
Гарри делали?
     - Думаете, он спрятал бумаги именно в тот день?
     - Не обязательно, Лили. Но вспомните его от начала до конца. Для меня.
     "Тогда он их и спрятал, - думал Гримстер. - Он сам об этом сказал, да и
результаты наблюдения за  ним  и  Лили  это  подтверждают.  Лили  и  Диллинг
оторвались тогда от хвоста и пропали на целый день".
     - Мы  встали  поздно,   позавтракали.   Пока  Гарри  читал  газеты,   я
прибиралась. Так, постель убрала да посуду вымыла...
     Лили  удобнее  устроилась  в   кресле,   чуть  склонила  голову  набок,
уставилась на картину с лошадьми,  висевшую на стене,  и говорила спокойно -
ничего не выдумывая, не колеблясь, она вспоминала события того далекого дня.
Они никуда не  уезжали.  На  улице было холодно,  сильно подморозило.  Перед
обедом Лили собрала чемодан,  но  не закрыла его -  нужно еще было выгладить
блузки  и  белье.  Поели  они  просто:  опорожнили бутылочку вина,  закусили
чеддерским сыром и салатом из помидоров, потом выпили по чашке черного кофе.
После обеда...  Вот  тут  она  чуть-чуть замешкалась.  Склонила голову ниже,
заглянула Гримстеру в глаза,  открыто улыбнулась и в первый раз за все время
знакомства в  ее поведении появился оттенок интимности,  словно Лили поняла:
они с Гримстером достаточно близки, чтобы не стесняться друг друга.
     - Вы пошли в спальню? - подсказал Гримстер.
     - Да.  Я  хотела гладить,  но  он и  слушать не стал.  "У тебя еще уйма
времени",  -  сказал он.  А когда Гарри выпьет,  пропустит,  скажем,  лишний
стаканчик после завтрака,  его не уймешь.  Ему хочется в  постель,  и точка.
Впрочем, я и не пыталась его остановить.
     Они  сыграли в  любовь,  потом  Гарри решил на  часок прилечь,  а  Лили
занялась глажением, приготовлениями к отъезду. Между четырьмя и пятью часами
она принесла ему чашку кофе;  как обычно,  в  шесть он вымылся и переоделся.
Вечер прошел за книгами и  телевизором,  обед Лили приготовила из того,  что
было в холодильнике.  Зная,  что скоро уезжать, она подчищала все запасы. На
обед были томатный суп -  любимое блюдо Гарри,  жареная камбала с картофелем
фри (все консервированное) и  кофе.  В одиннадцать они легли спать.  Словом,
обычный, ничем не примечательный день.
     - Тот человек следил за вами с утра до вечера? - спросил Гримстер.
     - Гарри сказал,  что весь день.  Я его не видела.  Честно говоря, Гарри
подтрунивал над беднягой,  над тем, как тот переминается на холоде с ноги на
ногу. Заявил, что в наш век научных чудес такая слежка - примитив.
     Гримстера озадачило явное противоречие между словами Лили и фактами, но
он решил пока не нажимать, сделать вид, будто ничего не произошло.
     - Ну что ж,  -  сказал он.  -  Благодарю за откровенный рассказ.  А что
Гарри любил смотреть по телевизору?
     - Все. Включал его и просто глазел. Не важно, что. Будто сидел у костра
и грелся.  Бывало,  конечно,  он засыпал перед телевизором.  -  Лили подняла
рюмку и спросила:  -  Может,  еще по одной перед обедом?  Столько подряд я в
жизни не говорила. - Когда Гримстер направился к серванту, она продолжила: -
Вы правда встали сегодня в четыре утра и пошли на рыбалку?
     - Правда. Кто вам сказал?
     - Дежурный в холле у телефона. Мой отец иногда тоже рыбачил. В местечке
под названием Баркомб Миллз неподалеку от нашего дома. На реке Уз. Не помню,
чтобы он  хоть  раз  принес домой стоящий улов,  зато  из  сарая часто несло
зловонием - отец оставлял там червяков и забывал про них. Мне нравился папа,
когда только он  не  выпивал лишнего.  Впрочем,  у  женщин он все равно имел
успех. Но, должна сказать, никогда не водил их домой. Занимался ими только в
рейсах. А кто ваш отец, Джонни?
     Гримстер  уверенно и  невозмутимо приближался к  ней  с  двумя  рюмками
хереса. Он уже давно продумал, как отвечать на подобный вопрос.
     - Просто хороший человек. Ничего особенного.
     Лили взяла рюмку с хересом, отсалютовала ею Гримстеру и сказала:
     - Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.
     - Это вы узнали от Гарри?
     - Да,  и не только это.  Гарри помнил массу пословиц.  Пересказывал мне
даже соленые.  А  в  общем,  он  был очень добрый.  Боже,  какой хороший был
человек. Бедняга. Другого такого не будет.
     Гримстер молча выпил за Гарри.  Он понимал,  что включился через Лили в
интеллектуальную борьбу с мертвецом. Эта мысль обрадовала Гримстера. Рассказ
Лили о пятнице, 27 февраля, - неправда от первого слова до последнего. Между
тем Лили не лжет. Вот где головоломка со множеством закавык, рассчитанных на
интуицию, - и подсунул ее Гримстеру Гарри.
     Лили тронула Гримстера за локоть.
     - Что вы  стоите,  как деревянный?  Сядьте и  ответьте мне.  Вот миссис
Пилч. У нее с майором... что-то есть, да?

     После  обеда  Гримстер  спустился в  ту  часть  подвала,  которая  была
переоборудована под тир и  спортзал.  Он расписался в  книге за две обоймы к
автоматическому пистолету "беретта" устаревшей модели  образца 1953  года  и
выпустил в мишень шестнадцать пуль,  -  целился в глаза,  нос и рот, отгоняя
мысль о  том,  что  на  месте стилизованного фанерного щита  может оказаться
человек.  В  спортзал Гримстер не  зашел,  решил поплавать в  бассейне.  Под
пестрым пляжным зонтиком сидели миссис Пилч и Лили.  Они помахали Гримстеру,
вернулись к прерванному разговору,  засмеялись и,  вероятно, тут же забыли о
Джоне.  Гримстер переплыл бассейн несколько раз  и  вспомнил,  что купался в
последний раз  вместе с  Вальдой в  ледяной воде Шотландского озера,  и  над
поросшими вереском холмами плыли клочья осеннего тумана, а у береговых скал,
высматривая падаль,  кружились вороны.  Воспоминания,  связанные с  Вальдой,
всякий раз причиняли Гримстеру боль,  поэтому он  безжалостно изгонял их  из
памяти.
     Вернувшись в  дом,  Гримстер взял ключ от  чердака и  со  списком вещей
Диллинга в руках пошел взглянуть на имущество умершего.
     Оно  лежало в  очерченном мелом углу  большого чердака.  В  другом углу
грудой были навалены стулья,  столы, конторки - все с ярлычками Министерства
обороны.  Они предназначались для различных совещаний,  столь редких, что на
мебели толстым слоем скапливалась пыль.
     Вещей  у   Диллинга  набралось  немного.   Его   квартира  состояла  из
гостиной-спальни, ванной и маленькой кухни. Кухонная утварь лежала отдельно,
на столике:  чистые тарелки и кастрюли.  Диллинг, как понял Гримстер, привык
поддерживать в чистоте все,  чем пользовался. Как это ни странно, Гримстер в
нем до  конца еще не разобрался.  Казалось,  будто мертвец избегает его,  не
хочет открываться, даже через Лили.
     Здесь  же  стояли  низкий  диван-кровать с  грудой  одеял,  простыней и
другого постельного белья;  письменный стол с простой крышкой -  его ящики и
полки были пусты, содержимое в двух картонных коробках стояло на столе; пара
кресел, одно с большим пятном на сиденье ("Чай или кофе", - решил Гримстер);
книжный шкаф длиной футов шесть с  тремя полками,  на которых так и остались
книги;  пишущая машинка -  Гримстер открыл ее проверить, есть ли лента: если
лентой  пользовались,   ребята  из  лаборатории  смогут  на  ней  что-нибудь
прочитать,  -  но  лента оказалась совершенно новой,  на белом металлическом
корпусе  машинки остался лиловый отпечаток пальца  того,  кто  заправлял ее;
мусорное ведро со  сценой охоты на боку;  два маленьких недорогих персидских
ковра;  пустой буфет -  бутылки,  графин и  стаканы перекочевали в картонный
ящик;  высокий дубовый комод  (внизу  ящики,  вверху  вешалки),  наполненный
одеждой Диллинга, которую - хотя он и знал, что Копплстоун уже сделал это, -
Гримстер основательно обыскал,  но  не  обнаружил ничего,  даже какую-нибудь
старую  пуговицу или  завалившийся в  уголок  кармана билет  -  платье  было
чистое,  хорошо выглаженное, ни у одной рубашки не обтрепались рукава; обувь
в нижнем ящике блестела от крема. На маленьком кофейном столике лежали вещи,
найденные у  Диллинга в  день  смерти:  часы  на  белом  матерчатом ремешке,
кожаный  кошелек  с  несколькими фунтами,  немного  мелочи,  связка  ключей,
наполовину использованный билет "туда и  обратно" от Оксфорда до Паддингтона
(неужели Диллинг собирался возвращаться к  себе в  Беркшир в тот же вечер?),
золотой перстень, шелковый шейный платок, чековая книжка, в которой осталось
всего три чистых бланка,  вязаный галстук из  темно-красной шерсти,  дешевые
запонки,  шариковая ручка,  одежда,  включая пиджак и брюки, бывшие на нем в
тот день,  -  словом,  на  площади двенадцать на пятнадцать футов лежало все
оставшееся от Гарри Диллинга.
     Не было только того, что интересовало Ведомство.
     После  поверхностного осмотра  Гримстер  принялся  за  настоящий обыск.
Обыск уже провели -  по его результатам и была скрупулезно составлена опись,
но Гримстер хотел порыться в вещах сам, для себя. Он перебрал книги в шкафу,
отмечая в  памяти их названия,  вынимал и  встряхивал каждую.  В них не было
ничего, кроме пометок на полях. Пометки позабавили Гримстера: "Неужели! Ради
всего святого!  Одумайся - взгляни на стр. 91, где ты утверждаешь обратное".
А чаще всего попадалось просто: "!!!". По-видимому, Диллинг был требователен
к  книгам,  не  терпел  плохо  состряпанного  чтива.  Пометки  попадались  в
беллетристике  (не  часто),  в  многочисленных научно-популярных  трудах,  в
Шекспире,  стихах,  например,  в  потрепанном  томе  "Оксфордского  сборника
английской  поэзии",  в  старинной  книге  по  соколиной  охоте,  нескольких
медицинских брошюрах,  включая сборник "Домашний врач" без  обложки.  Но  ни
одного  чисто  научного  труда  или  книги  по  собственной  специальности у
Диллинга не было.
     Закончив осмотр,  Гримстер услышал,  как  кто-то  вошел  в  оставленную
открытой дверь на чердак.  Он обернулся и увидел Лили. Поверх бикини девушка
набросила купальный халат,  а  широкополую шляпу от солнца держала в  правой
руке.
     - Анджела сказала,  что вы здесь,  -  проговорила она. - Ничего, если я
войду?
     - Ради  Бога,  -  ответил  Гримстер.  -  Сказать  по  правде,  все  это
принадлежит вам. Хотите взглянуть на вещи без меня?
     Она поколебалась, потом едва заметно кивнула и сказала:
     - Если вы не возражаете,  Джонни.  Мне так грустно.  Ведь это все,  что
осталось от Гарри.
     Гримстер подал ей ключ.
     - Уходя,  заприте дверь.  Ключ потом отдадите мне. И пожалуйста, ничего
пока не уносите. Договорились?
     - Конечно.
     Он оставил ее на чердаке, а сам быстро спустился в кабинет к Кранстону.
Майор сидел за столом, писал письмо.
     - Телекамеры стоят во всех верхних комнатах? - спросил Гримстер.
     - Да.
     - Включите чердак. Там мисс Стивенс.
     Они прошли в небольшую просмотровую рядом с кабинетом. Кранстон включил
один из мониторов и сказал:
     - Там темновато.  Хорошей картинки не  получится.  Надеешься что-нибудь
высмотреть?
     - Сомневаюсь. Но попытка - не пытка.
     Монитор нагрелся,  Кранстон нажал кнопку камеры на  чердаке,  на экране
появилась серо-белая рябь. Он сфокусировал изображение насколько мог.
     - Лучше не сделаешь.
     Широкоугольная камера была установлена где-то над входной дверью.  Лили
стояла  посреди  очерченного мелом  прямоугольника,  озираясь  по  сторонам.
Мебель и  вещи из  квартиры,  сообразил Гримстер,  ничего не  должны для нее
значить. Она ведь не бывала в Лондоне у Диллинга.
     Не отходя от Гримстера, Кранстон спросил:
     - Как, по-твоему, Лили простая продавщица или воскресшая Мата Хари?
     Гримстер промолчал.  Лили  ходила  по  чердаку,  иногда  трогая  руками
что-нибудь из  мебели...  Знакомилась,  а  не  искала.  Подошла к  кофейному
столику и  вещам,  бывшим на Диллинге в день смерти.  Подняла связку ключей,
тихонько потерла ее пальцами и положила на место.  Теперь она стояла боком к
камере; вот тронула шерстяной галстук, потом шариковую ручку - прикасалась к
вещам так  осторожно и  мимолетно,  словно они  вселяли в  нее некое тяжелое
необъяснимое чувство,  долго испытывать которое она не хотела. Лили встала к
камере спиной,  и  вдруг Гримстер заметил,  как  опустились и  задрожали под
халатом ее  плечи.  Она  присела на  край  стола и  закрыла лицо руками,  но
Гримстер успел заметить,  что она плачет.  Так она сидела,  прикрыв ладонями
глаза, и плечи ее сотрясались от рыданий.
     Гримстер шагнул  вперед  и  выключил монитор.  Скорбь Лили  свернулась,
превратилась в серебристую точку и исчезла.
     Кранстон с минуту помолчал, мусоля повязку на глазу. Потом тихо сказал:
     - Возможно, ты прав, старик. Да. Возможно, ты прав.




     Ночью начался дождь, - неторопливый, размеренный летний дождь со слабым
западным ветром. Он сыпал, не переставая, до самого утра.
     Лили  завтракать не  шла,  хотя во  время вчерашнего обеда не  выказала
беспричинной печали.  После  завтрака  Гримстер  написал  черновик донесения
Копплстоуну. Среди бумаг Диллинга не было банковских счетов. Очевидно, Гарри
сразу же  их уничтожал.  Гримстер хотел получить копии всех его прошлогодних
счетов,  и если вклады делались по номерам чеков,  то, по возможности, и все
оплаченные чеки.  Из  опыта  он  знал:  по  денежным делам  можно  судить  о
человеке,  а ему нужно было составить о Гарри впечатление более полное,  чем
он  имел  сейчас.  Перед тем  как  идти  к  Лили,  Гримстер сел  и  прочитал
присланный Копплстоуном номер "Тайме" за пятницу, двадцать седьмого февраля.
     Лили стояла у  окна и  курила.  Она повернулась к  вошедшему Гримстеру,
улыбнулась, поздоровалась с ним и вдруг без всякого перехода спросила:
     - Знаете, Джонни, что мне в вас нравится?
     - Нет.
     - Вы  всегда выглядите чистым и  свежим.  Словно пыль и  грязь не смеют
садиться на вас.  Удивительно,  как это удается некоторым мужчинам?  В конце
дня рубашки у них будто только что из-под утюга.  Не то,  что у других, - те
умудряются за час перепачкаться.
     Гримстер нагнулся, включил магнитофон и спросил:
     - Таким, как я, был и Гарри, верно?
     - Да. Откуда вы знаете?
     - Сужу по его вещам на чердаке. По пальто и обуви.
     - Правильно.  Едва  вещь  слегка ветшала,  он  ее  выбрасывал.  -  Лили
рассмеялась.  - Говорил, большинство людей проходят по жизни, таская на себе
мусор.  Иногда он мылся трижды в  день.  Трижды!  Я  посмеивалась:  "Смотри,
смоешься!" - Она взглянула на магнитофон и спросила: - Начинаем новую серию,
да?
     - Всего несколько вопросов,  а потом -  в Барнстепл. Анджела предлагает
вам пойти в парикмахерскую, где сама делает прическу.
     - Замечательно. Надеюсь, меня там постригут лучше, чем ее. - Лили села,
положила ногу на ногу и поправила юбку. - Начинайте, мистер следователь.
     - Вы осмотрели вещи Гарри. Среди них есть обратный билет до Оксфорда на
тот  же  день,  когда вы  приехали в  Лондон.  Вы  знали,  что он  собирался
возвращаться немедленно?
     - Нет.
     - Он не говорил об этом?
     - Не  говорил.  Если бы захотел,  рассказал бы о  своих планах сам -  с
пустыми расспросами я никогда к нему не приставала.
     - Как вы думаете, почему у него в квартире не было никаких картин?
     - Понятия не имею.  К  искусству он был довольно строг.  Терпеть не мог
репродукций. На вилле он их почти все поснимал.
     Гримстер знал ответ на этот вопрос.  Отсутствие картин он заметил еще в
описи и перед разговором с Лили связался с Копплстоуном.  Оказалось, в одном
из  музеев Гарри брал напрокат по  две  картины в  месяц.  После его  смерти
очередные картины были  возвращены в  музей.  Очевидно,  Диллинг хранил свою
лондонскую жизнь в тайне от Лили. Вспомнив о книге "Домашний врач", Гримстер
спросил:
     - Как Гарри относился к своему здоровью?
     Лили улыбнулась:
     - Берег  как  зеницу ока.  Стоило где-нибудь вскочить прыщику,  как  он
мчался  к  врачу.  И  тонизирующее пил,  как  лимонад.  Особенно налегал  на
какой-то "Метатон".
     Аккуратный,  заботящийся о  своем  здоровье,  чистоплотный до  предела,
ведущий две  жизни,  одну с  Лили,  другую в  Лондоне или где-нибудь еще,  -
характер Диллинга прояснялся.
     - У него на год отобрали права,  - продолжал Гримстер. - Вы были с ним,
когда это случилось?
     - Нет. Он ездил с другом куда-то, по-моему, в Гертфортшир.
     - Его можно было назвать человеком, склонным к риску?
     - Не всегда. Обычно он был осторожен. Но иногда отпускал тормоза.
     - Когда он остался без прав, за руль сели вы?
     - И только я. Без прав он ездить не хотел.
     - Где вы научились водить машину?
     - Был у  меня до Гарри один парень,  он и научил.  Опять не понимаю,  к
чему вы клоните, Джонни, - призналась Лили, беспокойно ерзая на стуле.
     - Так  дождливым утром  время  быстрее пробежит,  -  улыбнулся в  ответ
Гримстер. - Машину, на которой вы ездили, Гарри взял напрокат?
     - Да. В ближайшем гараже. Свою он, оставшись без прав, продал.
     Гримстер переменил тему, спросив:
     - Как он относился к политике? Вы ее когда-нибудь обсуждали?
     - Нередко.  Он  хотел меня в  ней  просветить.  Все политики -  жулики,
говорил он.  Гребут под себя все, что можно. Плевать он на них хотел. Должна
сказать,  он становился довольно беспардонным,  если его раззадорить. По его
словам выходило,  что нам не нужны ни королева,  ни церковь.  Слышали бы вы,
что он говорил об архиепископе!
     - А как насчет Англии? Родины и патриотизма?
     - В  самую точку попали!  Тут он  просто из себя выходил.  Кричал,  что
патриотизм -  это болезнь.  Что мир перерастет границы и  забудет о  нациях.
Бывало,  у  меня  от  его  разглагольствований даже голова болела Стоило ему
прочитать пару раздражающих строк в  газете -  и  начиналось.  Мне  кажется,
такими бывают отставные полковники.
     - Он дал вам какое-нибудь прозвище?
     - Нет,  пожалуй.  Звал меня Лил,  Лили. Иногда называл Златовлаской или
еще как-нибудь. Ну, в общем, как приходило в голову.
     Гримстер продолжил:
     - Вчера вы сказали,  что никто никогда к Гарри на виллу не приезжал, но
в отчетах нашего наблюдателя сказано, что в среду, восемнадцатого февраля, -
за неделю до вашего отъезда, - в доме был какой-то человек.
     - Но ведь вы спросили,  оставался ли кто-нибудь у  нас!  -  воскликнула
Лили с обидой в голосе.
     Верно,  у  нее  была хорошая память.  Память на  разговоры.  Она  могла
вспомнить слова людей в магазинах,  девушек в парикмахерских.  Это память на
сплетни,  всегда  готовая повернуть вопрос выгодной стороной.  Гримстер и  в
самом деле  спросил "оставался ли",  но  Лили должна была понять это  и  как
"приезжал".  Что-то заставило ее сузить рамки вопроса, и Гримстер решил, что
у Диллинга бывал кто-то Лили неприятный.
     - Итак? - произнесла она торжествующе.
     - Кто этот человек? Как его имя?
     - Он был другом Гарри. Я знаю только, что его звали Билли Кто.
     - Кто?
     Она расхохоталась в  ответ на  его замешательство:  -  Приезжал он раза
три,  в  первый визит Гарри представил его как Билли,  а я спросила:  "Билли
кто?" Тогда они засмеялись и Гарри объявил: "Верно. Билли Кто". С тех пор мы
его так и звали.  Шутки шутками,  но я поняла,  что Гарри не хотел открывать
его настоящую фамилию.
     - Чем вы занимались, когда он приезжал?
     - О,  обычно он  появлялся перед обедом.  Мы  с  Гарри ездили за ним на
станцию.  Немного выпивали в  трактире,  потом ели.  После обычно втроем шли
гулять, но иногда я оставалась прибрать в доме и приготовить ужин, а вечером
мы отвозили Билли обратно на вокзал.
     - Он уезжал в Лондон?
     - Не знаю. Когда Гарри шел его провожать, я оставалась в машине.
     - На этом настаивал Гарри?
     - Нет. Просто так было.
     - Расскажите мне все, что вы знаете об этом Билли. Как он выглядел. Что
вы вместе с ним и Гарри делали, о чем говорили.
     - Ничего себе приказ!
     - Попробуйте.
     Лили попробовала,  и  с помощью Гримстера кое-что прояснилось.  Краткий
словесный портрет Билли у Гримстера уже был,  и ее описание с ним совпадало.
Получался мужчина лет тридцати,  невысокий,  на вид обшарпанный,  в плисовых
штанах,  темном свитере и  штормовке,  с  копной льняных волос  и  жиденькой
бородкой. Образованный, язык хорошо подвешен, остроумный. "Шутник", так Лили
его прозвала.  Вина он  не  пил,  налегал на  пиво.  С  ума сходил от птиц и
зверей. У Лили создалось впечатление, что его работа так или иначе связана с
ними. Однажды на ее глазах Гарри дал ему пять фунтов на пожертвование в фонд
охраны природы.  Нахальный тип.  Стоило Гарри выйти из  комнаты,  как  Билли
набрасывался на  Лили,  пытался обнять и  поцеловать.  На  ее жалобы Диллинг
только смеялся и говорил:  "Это Билли так, для вида. Если бы ты расстелилась
перед ним,  он удрал бы за тридевять земель". Билли обладал хорошим голосом.
Иногда на прогулках он пел. Если был пьян, пел и похабные песни. Хотя он был
явно моложе Гарри,  у  Лили создалось впечатление,  что  знакомы они  давно:
вспоминали швейцарские скалы,  по которым лазили когда-то, выходные, которые
провели вместе,  наблюдая за птицами,  пирушки, на которых бывали. Но ничего
определенного Лили о  нем  не  знала;  понятия не  имела,  где он  жил,  чем
занимался,  был холост или женат.  Он трижды приезжал к  Гарри,  вероятно по
старой дружбе,  и все.  Они никогда не говорили о делах, присутствие Лили их
не стесняло.
     - Как у Билли с деньгами?  -  спросил Гримстер.  -  Как,  по-вашему, он
богат?
     - Знаю только,  что относится к  деньгам равнодушно.  Бывало,  в пивной
занимал у Гарри пару фунтов -  вечно порывался выписать за них чек, но Гарри
в ответ только хохотал. Так они подшучивали друг над другом.
     - Вы не пытались узнать, в чем тут дело?
     - Нет. Я всегда догадывалась, о чем Гарри хочет умолчать. Он так хорошо
ко мне относился,  что я позволяла ему иметь от меня секреты. Мало-помалу он
научил меня уважать тайны других.  Да и  сам он никогда не выпытывал,  что я
делала до него.  Кто,  например,  у меня был, с кем я дружила. Даже имя моей
бывшей соседки Ады он не пытался узнать - я сама сказала.
     Гримстер мысленно отметил,  что  среди оплаченных чеков Диллинга должны
быть два-три  на  подлинное имя  Билли.  Вдруг он  ощутил,  что смутная тень
недоверия впервые легла  на  их  внешне безукоризненные отношения,  и  решил
подхлестнуть  Лили,  выбить  ее  из  седла,  показать,  что  они  не  просто
забавляются,  дать ей  понять -  если она  что-то  скрывает,  пусть не  ждет
пощады.
     - Вернемся к последнему дню перед вашим отъездом в Лондон, к пятнице, -
произнес он.  -  К последним суткам, проведенным вами вместе с Гарри. Что вы
скажете,  если я  заявлю,  что вы  провели их не так,  как описываете?  Если
скажу,  что вы взяли машину и вместе с Диллингом надолго уехали? И не только
скажу, но и докажу?
     Спокойно, без колебаний, она спросила:
     - По-вашему, я вру?
     - Да.
     Лили засмеялась.
     - Вы с ума сошли,  Джонни!  Зачем мне врать?  - И вдруг вполне серьезно
добавила: - Неужели вы правда считаете меня лгуньей?
     Гримстер встал и выключил магнитофон.
     - Нет, не считаю.
     - Слава Богу!  -  В ее словах звучало негодование;  решив вступиться за
себя и одновременно доказать Гримстеру,  что подобных обвинений не потерпит,
девушка  ледяным  голосом  отрезала:  -  Иначе  я  перестала бы  считать вас
порядочным человеком.
     - Забудем об этом.  - Гримстер поспешил переменить тему. Попытка выбить
Лили из  седла обернулась против него самого.  Он  не  хотел,  чтобы девушка
оказалась  лгуньей,  и,  как  это  ни  странно,  предпочел  бы  сохранить ее
расположение  к  себе.   Лили  нравилась  Гримстеру,  поэтому  он  стремился
понравиться ей тоже. Такое с ним случалось не часто.
     - Пойдемте, - позвал он. - Я отвезу вас в Барнстепл. Заедем в ресторан,
а потом в парикмахерскую.

     Они  добрались  до  Барнстепла  по  залитой  дождем  долине  реки  Тау,
пообедали в отеле "Империал". Потом Гримстер довез Лили до парикмахерской.
     Пока ей мыли и  сушили волосы,  Лили отдыхала,  лениво перебирая в  уме
события последних дней.  Если не считать нескольких минут на чердаке,  когда
она  разглядывала вещи Гарри,  Лили была счастлива,  происходящее приятно ее
возбуждало. И впрямь лестно быть гвоздем программы, когда магнитофон включен
и  Джонни задает вопросы наполовину бессмысленные.  Он  тоже хороший,  но не
такой,  как Гарри.  Гарри, насколько она понимала, жить без нее не мог, хотя
кое-что и  скрывал от  нее.  Впрочем,  она все равно бы  не поняла его тайн.
Джонни же  и  виду не  подает,  что она ему нравится.  Не выказывает никаких
намеков  на  расположение.  Галантный и  вежливый,  а  внутри  твердый,  как
скала...  Женщины чувствуют это интуитивно,  говорила она себе.  И еще: Лили
могла поспорить,  что в этом виновата любовь.  Гримстер не был ни помолвлен,
ни женат,  не имел подруги.  Странно. За таким пошли бы многие женщины. Лили
закрыла глаза,  смакуя легко  пришедшую мысль  о  близости с  Джонни.  После
смерти Диллинга она до боли скучала по его любви -  иногда ей даже казалось,
что любой мужчина способен довести ее  до экстаза,  возникавшего в  интимные
минуты с Гарри.  Гарри первым этого добился, но она была не настолько глупа,
чтобы считать его  незаменимым.  Однако именно Гарри придал сексу совершенно
особое значение -  словно воплотил ее давнишнюю заветную мечту.  Между нею и
Гарри существовали чувства,  о  которых она  не  хотела говорить ни  с  кем.
Пожалуй,  это  были святые чувства.  Неземные.  Лили верила Гарри,  когда он
говорил, что она особенная. Ей нравилось быть не такой, как все.
     Она  почувствовала,  как  по  телу  медленно разливается желание быть с
Гарри,  и  усилием  воли  отогнала  его.  Нет  смысла  страдать по  ушедшему
безвозвратно.  Время -  лучший лекарь. И слово "время" выпустило из закромов
ее памяти одно из любимых стихотворений Гарри;  лежа в  теплом,  наполненном
запахом шампуня воздухе, она прочла его про себя, но не так, как учил Гарри,
а стремительно,  единым порывом:  "Крылатое созданье -  время.  Пока хвалю я
сиянье красоты твоей,  пока зову ее лучистой, оно взмахнет крылами и оставит
в  глазах  твоих  туман  едва  заметный".  Лили  прочла все  стихотворение и
закончила словами,  неизменно смешившими Гарри: "Джаспер Мейн, 1604-1672". И
вдруг без всякой связи вспомнила,  что у нее есть пять тысяч фунтов, а будет
еще тысяча и  даже больше,  если Джонни найдет то,  что нужно.  У нее,  Лили
Стивенс из  Акфилда,  появится много  денег,  и  она  посоветуется с  миссис
Харроуэй,  куда вложить их,  чтобы удвоить или утроить состояние,  -  миссис
Харроуэй знает толк в деньгах, беспрестанно рассуждает, как купить и выгодно
продать акции,  говорит,  что  женщина с  деньгами никогда не  останется без
мужчины,   и  это  правда;  за  время,  проведенное  с  Лили,  она  отвергла
предложения двух или трех богачей, шутила, что они хотят жениться не на ней,
а  на ее деньгах,  и  вообще мужчины нужны только в  постели,  а из-за этого
выходить замуж не стоит.  Боже,  что она иногда говорила! Настоящие гадости!
Гарри бы это пришлось по душе. Но нередко она переходила всякие границы. Все
же есть вещи, о которых ни в коем случае нельзя говорить открыто.
     Пока  Лили  наслаждалась воспоминаниями,  Гримстер  поставил машину  на
стоянку и в плаще, придерживая от налетевшего ветра шляпу, пошел вдоль реки.
Прилив  отступал,  кофейного  цвета  морская  вода  перемешивалась  с  серой
пресной.  Кулики и  черноголовые чайки кружились над  лужицами,  оставшимися
после отлива,  и Гримстер вспомнил о Билли. Только ли птицы, звери да старая
дружба привязывали Билли и Гарри друг к другу? Билли, пожалуй, да. Но самого
Диллинга?  В  этом Гримстер уверен не был.  Теперь он знал о нем больше,  но
тайна  оставалась  неразгаданной.   Свое  открытие  Диллинг  спрятал,  а  ту
злополучную пятницу превратил в головоломку. Но если Гримстер верно разгадал
характер Диллинга,  Гарри не мог не оставить хоть какой-то ключ к  разгадке.
Кому?  Не Лили. Это было бы слишком просто. Нет, разгадка явно рассчитана на
такого человека,  как сам Гримстер или Билли Кто,  и  задумана в духе причуд
Диллинга.   Гримстер  понимал,   что  Гарри  и  дружбу  и  любовь  стремился
использовать  для   собственного  удовольствия.   Но   не   терял  при  этом
порядочности.  Не  любил оставаться в  долгу,  но умел склонить чашу весов в
свою сторону,  -  за это уже Гримстер мог поручиться.  Лили была у  него под
каблуком, и настолько, что можно с уверенностью сказать: если Гарри приказал
ей лгать о чем-нибудь, она станет лгать, и дьявольски трудно будет отвратить
ее  от этой лжи из-за ее особой преданности Гарри,  которую он заслужил тем,
что льстил ее самолюбию и  расширял ее кругозор.  Какой мужчина откажется на
таких  условиях  от  красивой,   сочной,   услужливой  любовницы?   Гримстер
подозревал, что характер Гарри имел несколько пластов. Нужно только отделить
их друг от друга.
     Гримстер пошел обратно.  Теперь ветер дул в  спину,  и  он  остановился
закурить  сигарету.  Прикуривая,  заметил  человека,  идущего  навстречу  по
тропинке вдоль  реки.  Когда  расстояние между ними  сократилось до  двухсот
ярдов,  он узнал его. Это был Гаррисон, в кепке и тяжелом плаще, мокрые полы
которого шлепали на ветру, - ни дать ни взять, ворона ковыляет. Гримстер, не
моргнув глазом,  двинулся к  нему.  Если  дело касалось Гаррисона,  Гримстер
ничему не удивлялся.
     Они сошлись,  Гаррисон пошел рядом.  Его лицо пылало,  как предзакатное
солнце, он тряс головой, пытаясь сбросить с козырька соленые брызги.
     - Еще полсуток ненастья, и рыба перестанет клевать, - начал он.
     - Где ты остановился? - спросил Гримстер.
     - Там,  где ты обедал. Я старался не высовываться. Удивительно, как это
тебя выпустили с  нашей мисс Стивенс.  Классная баба.  Думаю,  она даже тебя
расшевелит. Согреет твою постельку.
     - "Нашей" мисс Стивенс?
     - Более или менее. Ты за ней ухаживаешь, присматриваешь, но и мы на нее
ставим.   Говоря  "мы",  я  считаю  себя  лишь  посредником.  Мальчишкой  на
побегушках.
     - Чьим посредником?
     Гаррисон расхохотался:
     - Какой смысл отвечать тебе,  если мне самому,  скорее всего, правду не
сказали.  Ничего не поделаешь -  со мной откровенничают редко.  Я ниже,  чем
просто связной.  Мне платят,  а  до  остального -  никому нет дела.  Я  могу
работать и на египтян,  и на русских, и на американцев, и на южноафриканцев.
Знаю  только,  что  ваш  профессор Диллинг,  заключая сделку  с  Ведомством,
прощупывал контакты с моими работодателями.
     - Имя и фамилию Лили ты узнал от них?
     - Естественно.
     - Тебе известно, что он хотел продать?
     - Этого мне не сказали.  Да,  честно говоря, старик, я и знать не хочу.
Уверен только,  что  его  изобретение не  прибавит миру ни  спокойствия,  ни
благосостояния. - Гаррисон остановился, полюбовался, как под мостом плещется
вода.  На  миг его лицо смягчилось.  -  Не  забыл,  как мы  впервые пошли на
рыбалку?  Вода  только  начала  спадать,  и  какой-то  бакенщик  научил  нас
насаживать червяка.  Я  тогда  поймал рыбину весом двадцать фунтов -  это  в
первый-то раз!  А ты чуть ее не отпустил, потому что не умел снять с крючка.
Кое-чему ты до сих пор не научился. Как твоя мать?
     - Благополучно стареет.
     - Нам  до  такого  возраста не  дожить.  И  доживать не  стоит.  Однако
вернемся к  нашим баранам.  У  тебя есть шанс прилично заработать.  Или тяни
время, пока не окажется, что дело труба - тогда они от тебя сами отстанут, -
или  передавай мне все,  что попадет под руку.  Плата и  условия -  на  твое
усмотрение.  Безопасность тебе,  конечно,  гарантируется.  Пока нужно узнать
только одно:  куда ездил Диллинг в пятницу, двадцать седьмого февраля, и что
он там делал.  А мелким шрифтом в углу контракта дописано: если тебе удастся
достать то, что Диллинг спрятал, получишь жирный, очень жирный куш.
     Гримстер засмеялся:
     - Ты - мой друг, а хочешь меня уничтожить. Зачем?
     - Не знаю,  старик.  Сальери убил Моцарта,  сам не понимая почему, хотя
пытался оправдаться красивыми фразами. Каждый разрушает то, что любит, - кто
мечом,  кто  словом.  Ведь если бы  Ведомство приказало тебе расправиться со
мной,  ты бы сделал это.  Проповедовать добродетель давно не в  наших силах.
Берешь у Сатаны деньги, отдаешь ему душу, а взамен получаешь работу до конца
дней своих...  Конечно, если их не прервут раньше времени. Но я кандидатом в
мертвецы не стану еще долго. Я слишком нужен каждой стороне. Что скажешь?
     - Только то, что человек майора Кранстона скорее всего следит сейчас за
нами и  доложит о  нашей встрече.  Я  тоже доложу.  А ты зря тратишь время и
прекрасно понимаешь это.  На самом деле тебе нужен не я.  Не слишком мудрено
выражаюсь?
     - Как всегда, Джонни. Значит, не сговоримся?
     - Нет.
     - Тебя соблазнит только одно, так?
     Маленькая птичка пронеслась сквозь дождь,  зависла в  воздухе,  подобно
ястребу, нырнула в реку и тут же вынырнула с серебристой рыбкой в клюве.
     Глядя  на  нее,   Гримстер  немного  помолчал  и  ответил  как  никогда
откровенно:
     - От  твоих людей я  этого никогда не  дождусь.  Да  и  кто им помешает
сфабриковать для меня улики?
     Гаррисон выбросил прослюнявленный окурок, поковырял в сыром песке тупым
носком поношенной замшевой туфли и сказал:
     - У тебя чутье слишком развито.  Но как знать? Когда-нибудь они возьмут
да и раскопают настоящие доказательства.
     - Не  они,  а  ты.  Именно тебе хочется продать меня с  потрохами.  Они
пообещали хорошо заплатить тебе, если я достану бумаги, верно?
     - Может быть.  -  Гаррисон вздохнул.  -  В общем так: если передумаешь,
обращайся ко  мне  -  я  останусь здесь на  целую неделю.  -  Он  обернулся,
посмотрел туда,  откуда они пришли.  -  Надо бы  заняться зарядкой.  Не  для
здоровья,  сам понимаешь, а чтобы убить время между едой, питьем и вербовкой
тебя.  - Он сделал шаг прочь, остановился, сунул руку в правый карман пальто
и вынул конверт.  - Вот это тебе. Думаю, пригодится. Тут, конечно, не улики,
просто сведения о  том,  кто  на  самом деле  была Вальда.  Вальда,  которую
считали милой, невинной простушкой.
     Гаррисон двинулся по  песку вдоль следов,  которые они оставили,  когда
шли сюда. Гримстер глядел ему вслед, держа конверт в руке. Потом положил его
в карман и пошел обратно в Барнстепл за Лили.

     Вернувшись  в  Хай-Грейндж,   он  изложил  майору  Кранстону  тщательно
продуманное резюме о  своей встрече и  беседе с  Гаррисоном,  зная,  что оно
пойдет прямо к  Копплстоуну и сэру Джону.  Но о конверте не сказал ни слова,
хотя понимал,  что,  утаивая эту информацию от Кранстона,  он играет на руку
Гаррисону, возможно даже, делает первый шаг навстречу его планам.
     И все же...
     - Не исключено,  что против мисс Стивенс затевается заговор, - высказал
свое  мнение Кранстон.  -  Возможно,  ее  попытаются похитить.  Не  стоит ли
приставить на ночь охрану к ее комнате?
     - Только,  если будет настаивать сэр Джон.  Нет смысла тревожить ее  до
времени.  Если она почувствует опасность,  то замкнется. Лично я считаю, что
они ничего не предпримут. Самое трудное оставят нам.
     - Не слишком ли ты спокоен?
     - Знай вы  Гаррисона,  как я,  вы  бы тоже не волновались.  -  Гримстер
улыбнулся.  -  Он считает меня потенциальным предателем,  поэтому будет тихо
сидеть и ждать. И его люди тоже, кем бы они ни были.
     - Так о себе не говорят, Джонни.
     - Нет?  Ну что вы... - Гримстер расхохотался, пытаясь вывести майора из
замешательства. - Ведь то же самое втолковывали и вам. Предупреждали. Это не
секрет.  Сэр  Джон  об  этом чуть ли  не  в  глаза мне  сказал.  Я  попросил
разрешения жениться. После множества проволочек его мне дали, а потом Вальда
погибла  в  автомобильной  катастрофе,  и  точка!  Они  думают,  я  на  этом
свихнулся! Втемяшил себе в голову, будто катастрофу подстроило Ведомство.
     - Но это не смешно. Не может быть, чтобы ты и впрямь так считал.
     - Я только пересказываю их точку зрения.  Найди я неопровержимые улики,
они меня бы списали.  В общем,  я не считаюсь стопроцентно надежным. Об этом
известно и вам,  и им,  и мне тоже. Даже Гаррисону - вот почему он тратит на
меня  так  много  сил.  Потенциальные предатели встречаются редко и  ценятся
дорого.
     Кранстон залез пальцем под повязку, помассировал глазницу и недоверчиво
вздохнул.
     - Нет,  Джонни.  Это немыслимо. Даже в Ведомстве, где подчас все бывает
очень хитро сплетено,  существует справедливость. Наша справедливость. В ней
нет места тому,  о  чем ты думаешь.  Каждого время от времени перепроверяют,
что вполне естественно. Даже сэр Джон не избегает сей участи.
     - Конечно.  Я  просто объяснил вам  положение дел.  Не  секрет:  сейчас
против моей фамилии стоит вопросительный знак.  Он меня не беспокоит.  Такие
знаки есть у многих из нас. Как вы говорите, таков порядок.
     Гримстер поднялся к себе,  плюхнулся в кресло и закурил сигару.  Минуту
он сидел с закрытыми глазами, тяжелая усталость сковывала тело. Больше всего
на  свете ему хотелось,  чтобы смерть Вальды оказалась случайной.  И  винить
нужно было бы только Бога. Его одного.
     Наконец он  подался вперед и  взял  с  маленького столика полученный от
Гаррисона конверт.  Джон знал,  что его содержимое не подделка.  На подделку
Гаррисон не пойдет.  Они соперничают друг с другом честно.  С первой детской
встречи между  ними  возникла любовь,  ненависть и  грубоватое панибратство.
Почему?  Не  потому ли,  что с  самого рождения они ощущали в  себе извечную
неудовлетворенность,     неспособность     довольствоваться    обывательским
благополучием и стандартными радостями?
     Он  вскрыл  конверт.  В  нем  лежали  отпечатанное  на  машинке  письмо
Гаррисона,  несколько  сделанных  с  микрофильма снимков  и  светокопии двух
документов.   В  письме  Гаррисона,   адресованном  Гримстеру,   говорилось:
"Рассказывала ли  она тебе об  этом?  Как многое бы тогда изменилось,  какая
замечательная пара вышла бы из вас - два разведчика".
     Один  из  документов  оказался  свидетельством  о  браке,   выданным  в
Хельсинки Вальде Тринберг и  удостоверяющим,  что она вышла замуж за некоего
Полса Сборденса, якобы морского офицера (Гримстер этому не удивился - Вальда
рассказывала ему о замужестве).  Другой документ - Джон узнал его мгновенно,
он не раз сталкивался с  подобными бумагами,  -  был донесением агента ЦРУ о
тайном трибунале,  осуждении и  казни Полса Сборденса за  измену Финляндии и
разведывательную деятельность в  пользу Швеции и Норвегии.  Это была новость
для Гримстера,  однако она его не  тронула,  он  лишь мысленно отдал должное
человеку,  оказавшемуся достаточно умным,  чтобы работать на двух хозяев.  В
другом документе -  тоже  донесении агента ЦРУ  -  сообщалось о  безуспешной
попытке завербовать вдову Сборденса,  которая вернулась на родину в  Швецию,
восстановила национальность и девичью фамилию.  В донесении указывалось, что
Вальда  отрицала факты  шпионской деятельности мужа,  оспаривала причину его
смерти.  Она считала его погибшим на маневрах. Так она и Гримстеру говорила,
однако он был готов признать,  что ко времени их знакомства она вполне могла
узнать  правду.  Из  донесения следовало,  что  Вальда  ценилась не  слишком
высоко,  поэтому  методы  интенсивной вербовки  к  ней  применять не  стали.
Последним документом была  светокопия письма главе  шведского туристического
агентства, в котором Вальда рекомендовалась для работы в его лондонском бюро
(там с ней и познакомился Гримстер),  кратко сообщалось о причинах гибели ее
мужа и подтверждалась ее невиновность.
     Гримстер подошел к  столу,  написал записку сэру Джону,  приложил к ней
все документы, кроме письма Гаррисона, и объяснил, что по личным причинам не
упомянул о них в донесении на имя майора Кранстона.  Письмо уйдет в Лондон с
ежедневной почтой. Гаррисон должен понять, что на Гримстера не действуют его
мелочные разоблачения.  Вальде просто не повезло с мужем. Не знала она и чем
занимается Гримстер.  Для  нее  он  был  лишь  хорошо  оплачиваемым служащим
Министерства обороны.
     В  записке  на  имя  сэра  Джона  Гримстер  не  спрашивал,  известна ли
Ведомству правда о  Вальде и ее муже.  Ему не хотелось обременять сэра Джона
своим любопытством. Это была бы слабость с его стороны, которая пошатнула бы
положение Гримстера в Ведомстве,  а он хотел его укрепить,  пока не появятся
доказательства убийства Вальды.  Гаррисон раздобыть их не сможет -  он имеет
дело лишь с  осязаемым:  с  документами и  копиями писем.  А истина о смерти
Вальды нигде не запротоколирована.  Она в  памяти сэра Джона и,  может быть,
еще двоих-троих агентов, а в память проникнуть нелегко.
     Гримстер вышел в холл, бросил письмо в сумку с почтой и увидел Лили. Он
повел ее в маленький бар рядом со столовой и предложил выпить.  Лили выбрала
сухой мартини с маслиной.  Она была отнюдь не печальной:  еще бы, съездила в
Барнстепл,  сделала прическу, к обстановке уже привыкла, с людьми освоилась.
Гримстер  шутил  и   смеялся,   понимая:   настало  время  взяться  за   нее
основательно.  Медовый месяц кончился.  Гримстер -  профессионал, Лили - его
работа,  а  самолюбие профессионала выше личных симпатий или  проблем.  Лили
Стивенс -  загадка,  которую нужно разгадать. В некотором смысле она все еще
живет под крылышком у Гарри Диллинга. А должна перейти к нему.
     Гримстер увидел, как она залезла мизинцем в стакан с мартини - Гарри бы
не  сделал ей  замечание,  лишь внутренне улыбнулся бы и  испытал садистское
удовольствие от недостатка,  нарочно сохраненного им в собственном творении.
Он  больше всего на  свете любил играть в  прятки.  Прозвал друга Билли Кто.
Оставлял Лили в машине у станции.  Без обиняков давал понять,  если хотел от
кого-нибудь что-нибудь скрыть.  Лили ни разу не была у него в Лондоне. Гарри
- тайник.  Если бы  он  захотел спрятать нечто важное,  то  положил бы его в
необычное место.  Разгадка шарады,  подкинутой им  Ведомству,  без сомнения,
заключена в Лили,  в этом красивом пышном теле, чересчур накрашенном лице, в
ее ленивых, послушных, мечтательных мыслях.




     Назавтра Гримстер встал  рано.  Дождь шел  уже  вторые сутки,  впрочем,
теперь  он  едва  моросил.  Надев  плащ,  Гримстер  направился через  лес  к
Скалистому озеру.  Вода поднялась, по цвету стала еще больше похожа на кофе.
Река,  вытекавшая из озера,  бурлила, шум воды не перекрывал грохота камней,
катившихся под  напором воды по  дну.  Перейти речку вброд сейчас невозможно
было даже в болотных сапогах. Гримстер повернул налево в лес, двинулся вдоль
длинного прямого участка,  принадлежавшего усадьбе. Место звалось Докторским
перекатом,  здесь  хорошо  ловился лосось.  Если  сегодня дождь  перестанет,
завтра, когда вода начнет спадать, у переката стоит порыбачить.
     Гримстер пошел  вдоль берега -  он  знал  окольный путь,  которым можно
вернуться к машине, минуя лес. В его сознании текли, не сливаясь, два потока
мыслей,  две  мысленные  реки.  Одна  была  связана  с  предстоящим  сегодня
наступлением на Лили, он собирал силы для атаки, вспоминал слабости девушки,
прикидывал,  какими из  них воспользоваться в  первую очередь.  Пока он  это
обдумывал,   другая   река,   наполненная   медлительными   рассуждениями  и
воспоминаниями,  текла плавно и  спокойно...  Гримстер вспомнил,  как  вчера
Гаррисон, неуклюжий и мокрый, стоял на песчаном берегу под проливным дождем.
Гримстер на самом деле когда-то чуть не отпустил его первую и  самую крупную
рыбину.  Потом он научился одним мощным ударом загонять багорчик под спинной
плавник -  там у  рыбы центр тяжести,  в  таком положении она не  срывается.
Когда улов  Гаррисона все-таки  вытащили,  Гаррисон обругал Гримстера и  они
подрались тут же,  на мокрой траве,  рядом с огромным лососем. Пока бакенщик
молча  сматывал  снасти,  Гримстер успел  выбить  Гаррисону зуб  и  в  кровь
расшибить нос,  -  потом  они  изворачивались,  как  ужи,  скрывая правду от
матерей.  Их многолетняя дружба изобиловала стычками. "А теперь, - размышлял
Гримстер, - мы сцепились, наверно, в последний раз, хотя из-за женщины воюем
впервые". Нет, речь идет не о Лили. Она - лишь объект наблюдения. Все дело в
Вальде,  которую  Гаррисон лично  знал  и  недолюбливал,  называл "проклятой
белобрысой льдиной".  "Она заморозит тебя, старик", - говаривал он. На самом
деле Вальда была иная,  хотя именно такой,  холодной и равнодушной, казалась
Гаррисону.  Давешние  документы Гаррисон достал,  пытаясь  продолжить старую
битву.  Даже после смерти Вальды он  хотел растоптать светлые воспоминания о
ней,  сделать ее  смерть и  бесчестье оружием против него.  Чего он пыжится?
Жаждет  и  Гримстеру привить  неприязнь к  добродетели,  внушить собственное
ледяное  равнодушие  к  идеалам,  благородству и  бескорыстию,  превратить в
подобный себе живой труп?
     Гримстер  направился прочь  от  реки,  пошел  по  раскисшим  тропкам  к
машине... "И к Лили, - думал он, - к насущной профессиональной проблеме... "
А потом,  после Лили,  -  Гримстер прекрасно это понимал - к решению другой,
более важной задачи,  независимо от того, появятся бесспорные доказательства
насильственной смерти Вальды или нет.  Это предугадал и  Гаррисон.  Не  имея
возможности ускорить развязку,  он делал все, чтобы с наибольшей выгодой ею,
развязкой, воспользоваться. А пока есть Лили. Вспомнив о ней, Гримстер вдруг
подумал,  что его знакомство с Вальдой похоже на знакомство Диллинга с Лили.
Однажды Джон  заглянул в  лондонское бюро шведского туристического агентства
выяснить какую-то  мелочь о  рейсах теплоходов в  Стокгольм.  Вальда вышла к
прилавку помочь ему,  не успела рта раскрыть,  как он почувствовал - она ему
нужна... Такое ясное и мощное желание он ощутил впервые в жизни...
     Дождем залило лицо,  и Гримстер замер;  охваченный приступом тоски,  он
вновь пережил ту встречу.  Затем,  раздраженный минутной слабостью,  отогнал
щемящие воспоминания,  начал спускаться по заросшей тропе,  глядя на розовые
лепестки шиповника,  сорванные с  кустов  и  лежащие теперь в  траве  мокрым
конфетти, краем глаза приметил белый хвостик убегающего в кусты кролика.
     Лили была у себя.  Она тепло поздоровалась с Гримстером,  протянула ему
руки - хотела похвастаться новым, купленным в Барнстепле лаком для ногтей.
     - Нравится, Джонни?
     Он кивнул в ответ и включил магнитофон.
     - Оно и видно. Сегодня вы настроены серьезно. Не выспались?
     Воспользовавшись таким началом разговора, Гримстер сказал:
     - Возможно.  Но дело не в  моем сне.  Дело в  нас,  в  Гарри и  пятнице
двадцать седьмого февраля.  Тут концы с  концами не сходятся,  и  пока мы не
разберемся с этим, дело дальше не пойдет.
     - Но я рассказала все, что знаю.
     - Дело не в том,  что вы, по вашему собственному мнению, знаете. Иногда
можно знать что-то, даже не догадываясь об этом. Понятно?
     - Нет.
     - Ладно,  это не важно.  Давайте начнем сначала. - Он взял ее за руку и
усадил в  кресло.  -  Располагайтесь поудобнее.  -  Когда  Лили  устроилась,
Гримстер продолжил: - Я прошу вас вспомнить ту пятницу. Мысленно вернуться к
ней.
     - Это было так давно...
     - Ничего,  ничего.  Расслабьтесь,  подумайте о  ней и  расскажите,  что
помните. Рассказывайте все, что захотите, и в любом порядке. Но лучше начать
с  утра и  прогнать весь день по порядку.  Вы сумеете,  правда?  -  Он умело
изобразил теплую, подбадривающую улыбку.
     - Я запутаюсь.
     - Если понадобится, я помогу вопросами.
     Она откинулась на  спинку кресла и,  помолчав немного,  начала,  закрыв
глаза:
     - Ну что ж. Я встала около половины восьмого, надела халат и спустилась
в кухню заварить себе кофе, а Гарри - чаю...
     Гримстер слушал,  время от  времени задавая вопросы.  Из газет того дня
Лили не помнила ничего.  Да,  она их смотрела,  но теперь все забыла. Хотя о
том,  что они с  Гарри ели,  что она делала по хозяйству,  Лили рассказывала
почти без запинки. Гримстер даже подивился отдельным выхваченным ею мелочам.
Она прекрасно помнила,  как готовилась к отъезду, могла перечислить все, что
положила в  чемодан.  На  сей  раз уже без смущения упомянула,  что днем они
занимались любовью.  Когда Лили  начала описывать вечер,  Гримстер,  заранее
проверивший программу по  газетам,  поинтересовался,  что  они  смотрели  по
телевизору.  Как оказалось,  Гарри сидел у экрана, пока Лили готовила обед и
мыла посуду, потом она присоединилась к нему.
     - Вы помните, какие передачи смотрели?
     - Джонни, что за вопросы вы задаете? - вздохнула Лили.
     - Попробуйте вспомнить.  Вы  сказали,  телевизор у  вас принимал только
первую программу Би-би-си и Южное телевидение.  По Би-би-си с пяти до восьми
передавали комедию о монахах под названием "О, братец!" Вам она не знакома?
     Гримстер не пытался провести Лили.  Эта комедия на самом деле шла в тот
день.
     - Нет.  Тогда я обед готовила...  Подождите-ка.  -  Лили прикрыла глаза
руками.  - Да, что-то припоминаю. - Она опустила руки, улыбнулась, довольная
собой. - Вспомнила, потому что мы с Гарри тогда немного повздорили. Он хотел
смотреть детективный сериал  в  девять по  Южному,  а  я  -  серию  "Саги  о
Форсайтах" по  Би-би-си,  и  он мне уступил.  После "Саги" началась передача
"Давайте танцевать", мы тоже ее смотрели. Ведь Гарри здорово танцевал.
     Она  все  вспомнила верно.  За  "Сагой о  Форсайтах" на  самом деле шла
программа "Давайте танцевать",  а  в  девять по Южному телевидению и  впрямь
показывали боевик "Охота на  человека".  Между тем  Лили  этого вспомнить не
могла просто потому,  что в  то  время ни ее,  ни Гарри не было дома.  Столь
очевидное противоречие выводило Гримстера из себя.
     Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, яркое, умытое солнце ласкало
зеленые поля и темные хвойные леса.
     Гримстер  отвернулся от  окна.  Лили  почувствовала его  раздражение и,
словно оправдываясь, сказала:
     - Ерунда получается, правда? Если только ваш человек не врет. - Голос у
нее стал тихий, как будто даже испуганный.
     - Вы правы.  Нам известно, что вас с Гарри не было дома по крайней мере
с десяти утра до полуночи.  Это точно. Тогда Гарри и спрятал бумаги, которые
мы ищем, и в том, чтобы найти их, вы заинтересованы не меньше нас.
     Гримстер быстро подошел к Лили,  взял ее за локти,  поднял с кресла, их
лица сблизились,  тела почти соприкоснулись - он нарочно хотел вселить в нее
беспокойство и  страх.  Загадочная сила не  позволяла ей  сказать правду,  и
раскрепостить девушку  могла  сила  более  могущественная.  Лили  безуспешно
попыталась выскользнуть из рук Гримстера и взмолилась:
     - Джонни, мне больно!
     - Потерпите,   -  отрезал  он.  -  Вы  должны  открыться  мне.  Вы  мне
симпатичны,  и я хочу вам помочь. От меня вы не должны ничего скрывать. А вы
скрываете. Вас же не было в доме. Вы уехали с Гарри прятать что-то.
     Гримстер отвел руки,  увидел,  как на глаза Лили навернулись слезы.  Не
желая показывать их,  девушка опустила голову.  Гримстер вновь прикоснулся к
ней,  теперь с  нежностью,  взял за подбородок и приблизил ее лицо к своему.
Впервые их  связало нечто  чисто  плотское,  на  мгновение Гримстер поддался
этому ощущению, но тут же овладел собой.
     - Лили, зачем скрывать правду? - мягко спросил он.
     - Я рассказала все,  Джонни,  -  ответила она. - Больше ничего не знаю.
Вообще не помню,  чтобы садилась в машину и мы с Гарри ехали что-то прятать.
Поверьте мне.  - Она вдруг отвернулась от Гримстера, отстранилась от его рук
и воскликнула:  -  Зачем продолжать?  Я ничего не знаю.  И знать не хочу,  и
деньги мне не нужны! В конце концов, в жизни есть вещи поважнее денег!
     "Такая философия,  -  подумал Гримстер,  -  как раз на  ее уровне,  это
штамп,  к  которому  она  прибегает,  чтобы  утешить  себя  или  убежать  от
действительности".
     - Как же  Гарри удалось сделать из  вас рабыню?  -  произнес Гримстер с
нарочитым презрением. - Чем он вас взял? Неужели чем-то столь постыдным, что
вы  даже  себе  боитесь в  этом признаться.  Вы  спали с  ним.  Вы  были его
содержанкой.  Его вещью.  Он относился к вам,  как к марионетке, кукле, учил
новым словам и обрывкам стихов. Натаскал и этикете, но о косметике не сказал
ни слова - вы продолжали краситься, как шлюха, потому что это его забавляло.
Он обучил вас манерам,  умению вести беседу, выдрессировал, как собачонку, и
развлекался,  зная,  что может делать с вами все, что заблагорассудится. Без
всякой причины он скрывал от вас имена друзей.  Никогда не приглашал в  свою
лондонскую квартиру. Оставлял в провинции - на случай, если надоест столица.
Манил пальцем,  и вы бежали; отсылал, запирал в машине, словно пуделя, когда
шел на станцию проводить друга. Боже мой, он же играл вами, он околдовал вас
- и знаете почему?  Потому что в душе ваш драгоценный Гарри ни в грош вас не
ставил.
     - Заткнись,  Джонни!  -  Она кинулась на Гримстера и со злостью влепила
ему пощечину. Слезы катились по ее щекам.
     Секунду он помолчал. Потом сказал:
     - Вы  ударили не  меня.  Сегодня вы  впервые узнали правду.  И  ударили
Гарри.  - Гримстер подошел к двери, обернулся и добавил: - Вам известно, что
мне нужно. То малое, что вы скрыли. То малое, чего вы боитесь или стыдитесь.
Теперь я знаю, что это, но не скажу. Я слишком уважаю вас, чтобы выдавливать
правду по каплям. Вы успокоитесь, придете и все расскажете сами.
     Гримстер спустился в маленький бар,  заказал себе большую порцию виски,
закурил сигару и подумал:  "Правда всегда была рядом, глядела прямо в глаза,
иногда  просто кричала,  но  я  оставался к  ней  слеп  и  глух,  пока  сам,
разозлившись,  не высказал ее грубо и резко".  Бедняга Гарри. Скотина Гарри.
Кроме   фокуса   с   пятницей,   двадцать  седьмого  февраля,   сколько  еще
экспериментов он проделал над ней ради забавы? Наверное, немало. И не только
сам смотрел их, но и другим показывал. Билли, например.

     Лили к  завтраку не  вышла.  Послала записку,  что  у  нее  разболелась
голова.  Кранстон вопросительно поднял брови,  но  Гримстер пожал  плечами и
ничего объяснять не стал.
     Теперь в  спешке не  было нужды.  Можно было расколоть Лили немедленно,
однако лучше услышать правду от  нее  самой -  как  только она  успокоится и
будет готова к беседам.  В исповедальню под ножом не ходят.  Если человек на
самом деле жаждет отпущения грехов, он идет к священнику добровольно.
     Позавтракав,  Гримстер поднялся на чердак и  взял с  полки одну из книг
Диллинга.  Она  затрепалась,  была  испещрена заметками -  ее  явно  не  раз
перечитывали.  Джон спустился к  себе и устроился в кресле.  Тема книги была
ему не  в  диковинку,  но  серьезно он занялся ею впервые.  Книга неожиданно
напомнила  Гримстеру  об   опыте,   который  они  с   Гаррисоном  провели  в
Веллингтоне. Он улыбнулся, вспомнив, как они катались по полу от смеха.
     Гримстер читал три часа подряд, с предельным вниманием, пытаясь чуть ли
не  наизусть выучить каждую страницу,  запомнить все  мысли,  все примеры до
единого.  Источник противоречия между тем,  что рассказала Лили о пятнице, и
тем,  что она действительно в  тот день делала,  перестал быть для Гримстера
загадкой,  но до истины было еще далеко.  Закончив книгу, Гримстер бросил ее
на пол,  закурил сигару, прилег и уставился в потолок; зажав сигару в зубах,
он  напряженно размышлял,  как лучше подойти к  Лили.  Экспертов по  данному
вопросу в  Ведомстве не  было.  Брать человека со стороны -  на это сэр Джон
вряд ли пойдет из соображений секретности.  Впрочем, профессионал может и не
понадобиться.  Ведь и Диллинг им не был.  Возможно,  Гримстер сможет сделать
все сам.  Между ним и Лили во время последней беседы возникла тонкая ниточка
связи, и это вселяло надежду на успех.
     Гримстер покинул усадьбу,  доехал до фермы,  переговорил с управляющим,
потом заглянул в старый хлев,  где теперь в два ряда стояли клетки с курами.
Он  провел там десять минут,  столько же,  сколько они с  Гаррисоном однажды
пробыли в курятнике на ферме неподалеку от колледжа.
     Затем Гримстер вернулся к машине,  достал из багажника болотные сапоги,
спиннинг и  спустился к  реке.  Вода  была  покрыта  рябью  -  на  мушку  не
порыбачишь.  Гримстер  прошел  по  Докторскому перекату,  оснастил  спиннинг
большой серебристо-голубой блесной и закинул ее,  наслаждаясь уверенностью и
точностью своих движений;  отпустил леску, чтобы спадающая после дождей вода
вынесла блесну на середину реки...  Вспомнил ирландца-бакенщика,  научившего
его слюнить державшую катушку ладонь,  когда приходилось сматывать леску при
клеве.  Сегодня клюнуло лишь  однажды,  резко и  сильно -  потом рыба  ушла.
Взглянув на  другой  берег,  Гримстер заметил человека в  мешковатой одежде,
шедшего по сырой траве.  Шоссе Эксетер -  Барнстепл пролегало в  четырехстах
ярдах от берега, за железной дорогой. У переезда с вечно закрытым шлагбаумом
стоял  автомобиль.  Человек подошел прямо к  берегу,  помахал Гримстеру,  но
заговорить не попытался.
     Гримстер взмахнул рукой  в  ответ -  это  был  несомненно Гаррисон.  Не
обращая больше на  него  внимания,  Гримстер спустился ниже по  течению,  но
поймать все равно ничего не удалось. Наконец он собрал спиннинг и вернулся к
машине,  даже  не  взглянув на  Гаррисона.  Джон знал:  Гаррисон появился не
потому,  что  хочет  надавить  на  него  психологически,  напомнить о  своем
присутствии. Это не в его манере. Он пришел, потому что ему надоело сидеть в
отеле.  Разумеется,  он  сообразил:  едва вода начнет спадать,  Гримстер при
первой  же  возможности выберется порыбачить.  И  Гаррисон  просто  не  смог
устоять перед  соблазном проверить свою  догадку,  убедиться,  что  интуиция
по-прежнему его  не  подводит и  что  он  разбирается в  привычках Гримстера
безошибочно.
     Лили не вышла к  обеду.  Она появилась в  комнате Гримстера в  половине
двенадцатого ночи.  Он лежал в постели,  размышлял о некоторых главах книги,
взятой утром  из  вещей Диллинга,  как  вдруг услышал,  что  открылась дверь
гостиной,  щелкнул выключатель. Серебристая полоска света протянулась из-под
закрытой двери в спальню.  Джон,  не шевелясь, ждал. Лили все должна сделать
по-своему,  чуть  театрально,  -  это  так  соответствует  ее  романтической
природе.  С той самой минуты,  когда она ушла из универмага к Диллингу, и до
того, как оказалась здесь, она, без сомнения, воображала себя - хотя никогда
этого не показывала -  героиней многосерийного фильма. И намеченная развязка
обязательно должна произойти около  полуночи,  в  полумраке,  когда все  как
нельзя лучше подготовлено к ее выходу.
     Она тихонько постучала в дверь,  назвала Гримстера по имени и вошла. Он
сел в кровати,  но лампу не зажег -  в спальню хлынул свет из гостиной. Лили
была  в  голубом  шелковом  халате,  накинутом поверх  пижамы,  в  крошечных
шлепанцах из белой кожи с  золотым тиснением и старомодно загнутыми носками.
Расчесанные на ночь светлые волосы разметались по плечам, на ее лице не было
косметики, если не считать подведенных помадой губ.
     Она подошла к Джону и присела на краешек кровати. Правой рукой с минуту
нервно перебирала простыню, потом пролепетала:
     - Простите, Джонни...
     - Ничего страшного, - ответил Гримстер. - Извиняться не за что.
     Он взял Лили за руку, крепко сжал ее, понимая, что это немного успокоит
девушку.
     Она без видимого волнения продолжила:
     - Я чувствовала - он мог так поступить, но до конца уверена не была.
     - С чего все началось?
     - С шутки.  Он заинтересовался книгой и...  В общем, спросил, нельзя ли
попробовать на  мне.  -  Она  перевела взгляд  на  книгу,  лежавшую рядом  с
Гримстером на ночном столике. - Вы читаете эту книгу?
     - Да.
     - Но как вы догадались? Откуда узнали?
     Как?  Откуда пришел свет истины?  Из явного противоречия между тем, что
Лили рассказывала,  и  тем,  что на самом деле произошло.  Тогда в Гримстере
вскипела  злость,   которая,  призвав  на  помощь  интуицию,  заставила  его
выплюнуть ей в  глаза слова,  содержавшие разгадку:  "Боже мой,  он же играл
вами,  околдовал  вас...  "  Гримстер  перевел  взгляд  с  ее  прекрасного в
трогательном раскаянии лица на  лежавшую у  постели книгу.  Это  был "Гипноз
человека и животных" Ференца Андреша Вольгиези.
     - Разгадка пришла ко мне сегодня, - ответил он. - Меня осенило. Это мог
быть только гипноз.  Вы  не  стали бы  скрывать,  если бы  не  чувствовали в
этом... чего-то неестественного. - Джон улыбнулся: - Противоречия природе.
     Лили кивнула:
     - Мне все это с самого начала не понравилось.  Привидениями попахивает,
и вообще...  сюда лучше не соваться. Но Гарри гипноз забавлял, он утверждал,
что ничего тут страшного нет.  А  вам я  не говорила потому,  что не была до
конца уверена.  К  тому же  вспомнить об  этом для меня все равно что догола
раздеться перед незнакомым мужчиной. Вы понимаете, Джонни?
     - Конечно.  -  Он  выскользнул из-под одеяла,  не  отпуская ее руку,  и
предложил: - Пойдемте в другую комнату. Выпьем, закусим, побеседуем.
     Гримстер обнял Лили за плечи и непроизвольно начал вести себя так,  как
заранее продумал. И остро вспомнил, что впервые после смерти Вальды обнимает
женщину, ощущает сквозь шелк тепло ее упругой плоти.
     Он отвел Лили в гостиную,  посадил на лучшее место, беспрестанно сновал
по комнате,  то за спиртным,  то за сигаретами. Гримстер вспомнил, как они с
Гаррисоном как-то раз ушли из Веллингтона и наткнулись на курятник с дюжиной
несушек.  Обуреваемый жаждой напроказничать,  Гаррисон - мастер на выдумки -
показал Гримстеру, что, если взять птицу, несколько раз повернуться вместе с
ней, потом поставить ее на землю и провести мелком линию от кончика ее клюва
к голове,  она,  загипнотизированная,  не сможет сдвинуться с места. Так они
околдовали всех птиц в курятнике и ушли, надрываясь от хохота.
     Лили,  получив  сигарету  и  стакан  виски,  совершенно  успокоилась  и
наслаждалась пикантным положением очаровательной девушки,  которая находится
наедине с мужчиной в полночь.  Декорации для сцены откровений готовы, и Лили
решилась:
     - Вы не сердитесь, что я не рассказала об этом сразу, Джонни?
     - Нет.  Вы все должны были решить сами. - Гримстер передвинул маленький
столик,  чтобы Лили  без  труда ставила на  него рюмку и  стряхивала пепел с
сигареты в пепельницу;  он ухаживал за нею,  щеголяя галантностью. Он не был
возбужден.  Он  работал.  Лили  для  него -  лишь профессиональная проблема.
Гримстер сел в кресло поближе к девушке, не позволив себе закурить.
     - А теперь рассказывайте.
     Она глубоко затянулась,  откинулась на спинку кресла,  так что округлые
груди  уперлись  в  шелк  пижамы,  между  ними  обозначилась  едва  заметная
ложбинка. Лили с шумом выдохнула дым и начала:
     - Так  вот.   Гарри...   это  было  как  раз  в  его  вкусе.  Он  любил
экспериментировать.   Вечно  увлекался  всем   новым.   Просто  так,   чтобы
развлечься.  Попросил разрешения испытать гипноз на мне.  Говорил, я как раз
подхожу по типу...
     Лили и  впрямь подходила,  Гримстер узнал это из  книги Вольгиези.  Она
была психопассивной. Впервые взяв девушку за руку, Гримстер заметил, какая у
нее теплая и влажная ладонь.  Лили легко краснела, не была излишне горделива
или упряма.  Ей нравилось,  когда за ней присматривали,  ухаживали. Абзац из
книги  подходил  к   ней  как  нельзя  лучше:   "Личность  с  психопассивной
конституцией  приспосабливается к  самым  неблагоприятным  обстоятельствам и
полностью подчиняется индивидууму,  имеющему влияние  на  нее...  окрашивает
реальность во все цвета иллюзий".
     Лили  любила Диллинга,  была  ему  благодарна,  поэтому хотела -  пусть
наперекор какому-то суеверному страху в самой себе - услужить ему, исполнить
его желание.
     Диллинг объяснил ей  простейшую суть гипноза,  его  принципы и  начал с
обычных методов.  Сперва ничего не получалось. Гарри заставлял Лили смотреть
на  что-нибудь,  внушая,  что  ее  веки становятся все  тяжелее,  приказывал
следовать взглядом,  не поднимая головы,  за его пальцем,  который он держал
сначала у ее переносицы,  а потом медленно поднимал,  так что ей приходилось
закатывать глаза...  И  в  конце  концов Диллинг добился успеха.  Не  сразу,
постепенно.  Он  вращал на веревочке маленькое зеркало,  направив через него
луч света прямо в глаза Лили.
     - Тогда я впервые что-то ощутила, - произнесла она. Какую-то сладостную
дремоту, словно поплыла, но, едва он заговорил, сознание вернулось. Разгадка
оказалась совсем простой.  Он,  знаете ли,  уже собирался сдаться.  И  очень
злился.  Я это сразу заметила -  он,  когда сердился,  начинал кусать уголок
рта. Словно разговаривал сам с собой, но неслышно.
     Наконец Диллинг привязал к  веревочке свой  перстень,  стал раскачивать
его  перед  ней  чуть  выше  уровня глаз  и  приказал следить за  ним  одним
взглядом, не поворачивая головы.
     Вспомнив об этом, Лили рассмеялась и потянулась к виски:
     - Просто не верится!  Я  тут же,  раз -  и отключилась.  Узнала об этом
только потом,  от  него.  Сама ничего не  помнила.  Он  чуть не  запрыгал от
радости.  И  началось.  Никогда не  забуду  наш  первый удачный опыт.  Гарри
отключил меня,  и,  пока я  была,  как бы это сказать,  в трансе,  что ли...
прочитал вслух три страницы из книги, и поставил ее на место. Он сказал мне,
где  она  стоит,  попросил  после  пробуждения прочитать  наизусть  эти  три
страницы -  я,  понятно,  не знала,  из какой они книги,  - а потом встать и
найти ее на полке.  И,  знаете,  я все сделала.  Точно, как он приказал! Так
вот,  хотя и приятно было доставить ему радость,  сам гипноз пришелся мне не
по душе.  По-моему,  проделывать такие эксперименты над человеком нельзя. Но
Гарри убеждал не  беспокоиться;  врачи,  говорил,  лечат гипнозом всякие там
фобии:  если, например, у меня мигрень, можно избавиться от нее в два счета.
И все равно мне это не нравилось...  даже тогда,  когда я привыкла.  В конце
концов,  стоило ему подержать перстень у меня перед глазами и сказать: "Спи,
Лили, спи", как я тотчас засыпала.
     - Он гипнотизировал вас на людях? - тихо осведомился Гримстер.
     - Зачем вы спрашиваете? - заволновалась Лили.
     - Это может оказаться важно.
     Лили колебалась. Гримстер увидел, как краска начинает заливать ее щеки,
- девушка даже отвернулась, скрывая неловкость.
     - Да, гипнотизировал.
     - Перед кем?
     - Только перед Билли.
     - Вам это не нравилось?
     Лили вновь повернулась к Гримстеру и решительно сказала:
     - Нет, не нравилось. Один на один - другое дело. А посторонние тут ни к
чему.  Ведь  потом,  когда  мы  оставались одни,  Гарри  хвастался фокусами,
которые заставлял меня проделывать К  примеру,  я  должна была взять книгу в
одну руку, линейку в другую и изображать игру на скрипке, издавая звук ртом.
Потом я ничего не помнила. А взбунтовалась только раз. Он дал мне выпить два
стакана воды,  сказал, что это виски и что я должна опьянеть. Узнав об этом,
я по-настоящему разозлилась.  Видите ли, если мы занимались гипнозом одни, я
была  спокойна,   он   никогда  не   заставил  бы   меня  сделать  что-то...
непристойное.  Но Билли я не доверяла. Гарри любил пускать ему пыль в глаза,
а это могло привести невесть к чему.
     "Да только ли -  могло?  -  подумал Гримстер.  -  Может быть,  и впрямь
приводило". Образ Диллинга прояснился вполне. Его истинный характер, который
Лили так по-настоящему и  не  поняла,  лежал у  Гримстера на  ладони.  Гарри
сделал из Лили игрушку,  укротил и выдрессировал ее и,  видимо, был поистине
счастлив,  когда  гипнозом превращал девушку в  безвольную куклу.  Будучи  в
трансе, она не отказывала Диллингу ни в чем, - она любила его и полностью на
него  полагалась.  Лишь в  нормальном,  бодрствующем состоянии Лили решилась
наложить запрет  на  гипноз при  Билли.  И,  чувствовал Гримстер,  правильно
сделала.
     - Что это был за перстень?  -  спросил он.  - Среди вещей на чердаке он
есть?
     - Да, расписанный красным, зеленым и голубым... Гарри всегда его носил.
     - А  теперь предположим,  что в  ту пятницу вы все-таки уехали с Гарри.
Вели машину.  Вы отправились куда-то и что-то спрятали.  Тогда вы, возможно,
даже знали, что. Но после возвращения Гарри мог вас загипнотизировать, так?
     - Да.
     - И заставить забыть весь тот день. В том числе забыть и то, что он вас
гипнотизировал?
     К его удивлению, Лили задумчиво произнесла:
     - Думаю,   вы  правы.  Так  он,  видимо,  и  сделал.  Но  только  чтобы
обезопасить и себя, и меня.
     - Знаю.  И он мог внушить вам, что это был обыкновенный день, как любой
другой,   придумать  все  до  мелочей:  что  вы  делали,  ели,  смотрели  по
телевизору, а потом приказать вам забыть об истинных событиях?
     Лили кивнула.
     Гримстер мог представить себе,  как это сделал Диллинг. Он готовился не
один  день,  продумал все.  Расписал пятницу  по  минутам:  не  упустил еду,
разговоры,  щучил телепрограмму,  ввел даже пикантный интимный штрих.  Играя
ва-банк,  Диллинг не доверял никому,  даже судьбе. Если ему суждено умереть,
тайна должна превратиться в головоломку. Но он ни за что не хотел похоронить
ее навсегда.  Это не в его характере.  Пусть кто-нибудь попотеет,  складывая
разгадку по крупицам.  Здесь вновь проявилось его высокомерие, так прекрасно
сочетавшееся с садистским спокойствием, с которым он повелевал Лили. Диллинг
выставлял ее напоказ перед Билли до тех пор,  пока она не взбунтовалась, - в
этом Гримстер был уверен так же твердо,  как в том, что пьет сейчас виски...
Наверное, какие-то смутные, неясные, но унизительные воспоминания у Лили все
же остались, - не потому ли она скрывала правду об опытах Диллинга? Гримстер
представил, как Диллинг гипнотизирует девушку при Билли, и образы, возникшие
в его воображении, заставили судорожно сжать рюмку в кулаке.
     Лили решила прервать его молчание и спросила:
     - Что нам теперь делать?
     Гримстер встал и подошел к ней.  Наперекор самому себе он вдруг испытал
к девушке прилив нежности, ему захотелось ее защитить. Проведя ладонью по ее
щеке, он сказал:
     - Сейчас - ничего. Утро вечера мудренее.
     Лили поднялась.  Ласковые руки Гримстера поставили все  на  свои места.
"Смешной он,  -  подумала она.  -  Суровый,  замкнутый,  но только на первый
взгляд.  Он славный, очень славный". Лили понимала, что сразу же должна была
все рассказать Джону.  Но  как это можно,  если ты  не  знаешь человека,  не
уверена,  что он поймет? Нельзя откровенничать с кем попало. А теперь Джонни
уже  не  "кто  попало",  ведь  они  сидят друг перед другом в  пижамах!  Они
подружились... А в будущем между ними возможно нечто большее, чем дружба.
     Гримстер не успел опомниться,  как Лили обняла его, прижалась к нему на
миг и отошла, чувствуя, как лицо покрывается краской.
     - Спасибо, Джонни. Вы так добры ко мне.




     На  другое утро Гримстер отыскал на  чердаке перстень Диллинга.  Он был
сделан из золота, с печаткой, покрытой разноцветной эмалью. Лили утверждала,
будто рисунок состоит лишь из красных, желтых и голубых точек, но Гримстер с
удивлением  обнаружил,  что  ее  описание  неточно.  Разноцветные  пятнышки,
сливаясь, превращались в птичку на голубом фоне. Поначалу Гримстер принял ее
за обычного королька - птицу отряда воробьиных. Однако тут же поправил себя,
вспомнив книги о  пернатых,  которые они с  Гаррисоном покупали в складчину,
зачитывали до  дыр,  над  которыми спорили  в  Веллингтоне.  Автор  картинки
попытался,   насколько   позволила  техника,   изобразить,   без   сомнения,
красноголового королька,  осеннего  гостя  Великобритании,  -  птичка  имела
характерные белые полоски вокруг глаз, черную полосу на спине, а у самца еще
ярко-красный гребешок.  Гримстер поднес перстень к свету, и роспись заиграла
теплыми красными,  оливковыми и желтыми тонами.  Он надел перстень и пошел к
Лили.
     Она завтракала за маленьким столиком у  окна.  Небо прояснилось,  стоял
теплый  сентябрьский день,  солнечные лучи,  проникавшие через  крайнее окно
гостиной,  окрасили волосы Лили  в  бледно-золотистый цвет.  Девушка была  в
халате и пижаме,  но без туфель, и Гримстер заметил, что она покрасила ногти
на ногах в  тот же цвет,  что и на руках,  -  новым,  купленным в Барнстепле
лаком.  Увидев  Джона,  Лили  откинулась на  спинку кресла и  поздоровалась,
улыбаясь  обольстительно  и   беззаботно,   с  немалой  толикой  интимности,
сохранившейся после спокойного,  безмятежного сна в  теплой постели.  На миг
Гримстеру вспомнилась ее кожа под шелком пижамы.
     - Я только что нашел перстень Гарри, - сообщил он.
     Гримстер вытянул руку  с  перстнем и  держал  ее  в  полуметре от  глаз
девушки,  на  утреннем  солнце,  чтобы  краски  заиграли.  Лили  смотрела на
перстень,  а  Гримстер наблюдал за нею самой,  следил за выражением ее лица,
ждал,  не вызовет ли перстень хотя бы намека на то, чего добивался Гарри. Но
Лили просто взглянула на него,  кивнула головой и,  вернувшись к мармеладу с
кусочком жареного хлеба, подтвердила:
     - Это он, Джонни.
     Гримстер сел напротив и спросил:
     - Вы знаете, откуда у него перстень?
     - Нет.  -  Ее крупные белые зубы вонзились в  тост с мармеладом,  и она
принялась  за  еду  -  здоровая,  простодушная женщина,  освещенная утренним
солнцем и от всей души наслаждающаяся завтраком.
     - Перстень у Гарри был всегда?
     - Сколько я его знала - всегда.
     - Вы знали, что на нем изображена птица?
     - Неужели?  Никогда  не  присматривалась.  То  есть  никогда,  если  не
считать...   ну,   опытов  Гарри.   А  тогда  роспись  казалась  мне  просто
разноцветным пятном.
     - Там нарисован королек.
     - Что?
     - Птица королек. Красноголовый королек.
     По  выражению  лица  девушки,  по  ее  внезапному  оцепенению  Гримстер
догадался,  что слово ей знакомо, оно пробудило что-то в ее памяти. Но через
секунду Лили пришла в себя и как ни в чем не бывало потянулась к кофейнику.
     - У меня нет второй чашки,  а то я бы и вам налила, Джонни. - Она вдруг
рассмеялась.  -  Знаете, что на вашем месте сделал бы Гарри? Он бы опорожнил
сахарницу и стал пить кофе из нее.
     - Я бы сделал то же, - улыбнулся Гримстер, - если бы захотел кофе. Но я
редко пью  его  по  утрам.  Предпочитаю чай.  Слово "королек" вам что-нибудь
говорит?
     Лили повернулась к нему с легким удивлением:
     - Ничего. Разве я должна его знать?
     - Может быть.  Но мне только что показалось, будто оно вам знакомо. Вас
выдало лицо.
     - Боже мой, - засмеялась девушка, - от вас ничего не скроешь. Не хотела
бы  я  совершить что-нибудь ужасное,  а  потом оказаться у  вас на  допросе.
Впрочем, это наша работа. Вас этому учили.
     Гримстер тихо спросил:
     - Что говорит вам это слово? Ваш ответ может многое прояснить.
     Подчеркивая,  что  вопрос  важный,  Гримстер  рассчитывал заинтриговать
Лили. Так и случилось.
     - Оно меня заворожило,  но только на миг. Я, кажется, что-то вспомнила.
Что-то  о  Гарри...  Но,  даже если бы  вы пообещали немедленно сделать меня
герцогиней,  я все равно ничего бы не смогла сказать. Мысль уже вертелась на
языке, но ушла. Честно. Я бы рассказала вам все. Вы же знаете, Джонни.
     - Уверен в этом.
     Гримстер подошел к  окну.  У  реки  высоко над  деревьями в  восходящих
потоках  кружили  два  канюка.  На  дальнем зеленом поле  стояли  ярко-рыжие
коровы,  отчего пейзаж напоминал детский рисунок. Бирюзовые стрекозы порхали
над  прудом в  саду,  через  полуоткрытое окно  донесся гудок проходящего по
долине поезда в Эксетер.  Сейчас где-то в Йоркшире мать Гримстера, наверное,
положила на стол раскрытую Библию и ищет очки,  готовясь к утренней молитве.
Грех,  приведший к  рождению Гримстера,  до  сих пор не дает ей покоя,  хотя
ощущение вины притупилось.  Мать смирилась с  ним и  в глубине души была ему
рада: было за что просить у Бога прощения. Неожиданно пришедшая мысль о том,
как  много  человеческих  жизней,  в  том  числе  и  его  жизнь,  разбито  и
искалечено,   наполнила  Гримстера  стремлением  к   чему-то  неосознанному,
скоротечному и  неразвившемуся,  похожему на  смутный отклик Лили  на  слово
"королек".
     Не глядя на нее, он произнес:
     - Как бы там ни было,  мы сделали большой шаг вперед. Установили, что в
ту  пятницу вы  с  Гарри куда-то все-таки ездили.  А  ответ на вопрос куда и
зачем, спрятан в вашей памяти. Как его найти?
     - Не знаю,  удастся ли это вам.  Такое было под силу только Гарри. А он
уже кормит червей.
     Гримстер  отвернулся  от  окна,  изумленный  последними  словами.  Лили
закуривала: щелкнула зажигалкой, поднесла пламя к сигарете.
     - Не ожидал услышать от вас такое, - сказал Гримстер.
     - Что? А, про червей?
     - Да.
     - Можете возмутиться.  -  Лили рассмеялась.  - Впрочем, не стоит. Гарри
умер.  Поменяйся мы местами, он бы сказал то же самое обо мне. Но его нет, а
я молода.  Прошлым не проживешь. Он мне нравился, да, я любила его, но нужно
пересилить все это и  без ханжества подумать о себе.  Он кормит червей,  а я
еще способна ловить на них рыбу.  Гарри бы,  конечно,  со мной согласился. -
Лили глубоко затянулась и  продолжила тем же  тоном:  -  Он  был моим первым
мужчиной в смысле секса и прочего.  Мне все это нравилось, как нравился и он
сам.  Теперь его нет,  но это совсем не значит, что я не хочу испытать то же
самое вновь. Это было бы неестественно и лицемерно, правда?
     - Да,  пожалуй.  -  Услышав такое откровение,  Гримстер понял,  что его
отношения с  Лили изменились,  превратились из деловых в личные.  И хотя как
мужчина Гримстер не желал их перемены, с профессиональной точки зрения он не
был против, коль скоро все это могло помочь в работе.
     - Никаких "пожалуй". Но это не значит...
     - Вернемся к пятнице,  Лили.  У вас в сознании что-то накрепко заперто,
но вы не вправе считать,  что Гарри унес ключ в  могилу.  Нужно только снова
ввести вас в состояние гипнотического транса и тогда спросить, что вы делали
в тот день.
     - Так просто?
     - Не   скажу,   что  просто,   но   вполне  возможно.   Это  по   силам
врачу-психиатру. Никакого волшебства здесь нет. Гипноз прекрасно изучен.
     - Может быть,  только не очень приятно... с посторонним, с незнакомцем.
Впрочем,  я не думаю,  чтобы ему удалось меня загипнотизировать. И, конечно,
врач, или как там вы его называете, здесь вообще не подходит.
     - Почему?
     - Со мной это получилось только у  Гарри,  да и то далеко не сразу.  Он
как-то  сказал мне,  что главное тут -  полное доверие,  желание отдать себя
воле другого.  И еще:  то, что я должна рассказать, наверное, большая важная
тайма. Не в наших интересах, чтобы я выболтала ее кому попало.
     Она права.  Эта мысль занимала Гримстера со  вчерашней ночи.  Ведомство
могло пригласить профессионального гипнотизера,  но  Гримстер понимал:  сэру
Джону станет от этого не по себе. Ведомство нанимало людей со стороны только
тогда,  когда было совершенно уверено,  что они не разузнают о главной линии
расследования.  А Лили может открыть нечто важное,  что в целях безопасности
положено знать не доктору,  а лишь сотруднику Ведомства.  К тому же память о
Диллинге все  еще глубоко сидит в  ней.  Доверие и  желание отдать себя воле
другого... Лили должна испытывать это чувство к гипнотизеру.
     - Мне вы доверяете? - спросил он. - На меня можете положиться?
     - Что за  вопрос?  Конечно!  Вы притворяетесь скрытным и  бесстрастным,
хотя в глубине души вы славный. Вы и мухи не обидите.
     "Как глубоко можно заблуждаться", - подумал Гримстер. Однако слова Лили
на миг согрели его сердце.
     - Вы не против, если попробую я сам?
     - Вы? - Лили положила сигарету на блюдечко из-под кофейной чашки.
     - Возможно,  у  меня и  не получится.  А  если получится,  мы никому не
скажем.
     - Но Джонни... вы же ничего не смыслите в гипнозе.
     - Как когда-то не смыслил и  Гарри.  Он читал и экспериментировал.  Так
вот,  у  меня есть его книга,  я ее уже изучил.  Кроме того,  мы знаем,  что
главное -  здесь.  -  Он поднял руку с перстнем. - Это большое преимущество.
Может получиться.  А если получится, я знаю, что спросить. Вы понимаете, что
я  на вашей стороне и  защищаю ваши интересы?  Я хочу найти то,  что спрятал
Гарри,  и выкупить это у вас.  Мы оба заинтересованы в успехе - так в чем же
дело? Если Гарри мог ввести вас в транс, почему бы и мне...
     Она прервала его и затараторила под воздействием слова "транс":

     В трансах дни мои проходят,
     Мои сны в полночный час
     По твоим следам уходят
     К взгляду твоих серых глаз.

     - Лили, - укоризненно произнес Джон.
     - Это Эдгар По.  -  Она смаковала победу над Гримстером. - Хотя глаза у
вас не серые, верно? Скорее, серо-голубые.
     Не обращая внимания на ее фривольный тон, Джон упрямо повторил:
     - Отчего у меня может не получиться?
     Лили посмотрела на него нарочито глубокомысленным взглядом и,  затаив в
уголках губ кокетливую улыбку, сказала:
     - Может, и получиться... со временем. Но неужели вы хотите начать прямо
сейчас? Дайте хоть переодеться.
     - Торопиться  некуда,   -  ответил  Гримстер.  -  Обдумайте  все  пока.
Свыкнитесь с этой мыслью. А вечером попробуем. Хорошо?
     - С одним условием, Джонни. - Она кокетливо улыбнулась.
     - С каким?
     - Я здесь задыхаюсь. Сводите меня сегодня в кино. Все равно, в какое. Я
просто хочу  посидеть в  зале  с  коробкой конфет на  коленях и  -  если вам
заблагорассудится - позволить подержать меня за руку.
     Он рассмеялся, поднял руки в притворном отчаянии:
     - Сдаюсь, раз без взятки не обойтись.
     Когда Гримстер направился к двери, Лили спохватилась:
     - Мы так долго беседовали, и все без магнитофона.
     - Теперь он уже ни к чему, - ответил Гримстер и вышел.
     Прошлой ночью,  когда Лили пришла к Гримстеру на исповедь,  он нарочито
не включил магнитофон, чтобы не отпугнуть ее. Теперь он был рад этому. Пусть
рассказ ее пока сохранится в тайне. Для чего это ему? Внятно он объяснить не
мог. Вечером, перед сном, он решился на это, хотя не находил в своем решении
никакой логики,  -  впрочем,  ее,  этой  главной опоры,  Гримстеру подчас не
хватало в  его  работе.  Существовала еще  интуиция,  другая,  высшая  форма
логики,  именно она и  подсказывала:  не спеши докладывать о гипнозе.  После
ожесточенного спора с самим собой Гримстер решил послушаться именно ее, хотя
понимал, что долго утаивать от сэра Джона истину не удастся.
     В  тот день с  лондонской почтой от  Копплстоуна пришел полный перечень
банковских  операций  Диллинга  за   последние  полтора   года.   Оказалось,
ежемесячно банк  обязан был  выплачивать по  двадцать фунтов некоему Уильяму
Принглу.  Другого Уильяма или  кого-нибудь с  инициалом "У",  кроме названий
двух деловых контор,  в делах Диллинга не значилось.  Копплстоун,  знавший о
поисках Гримстера,  приписал:  "Если других указаний не последует, я найду и
проверю Прингла".
     Когда Гримстер доложил Кранстону,  что собирается с  Лили в  кино,  тот
потребовал разрешения из  Лондона.  Гримстер позвонил Копплстоуну и  получил
официальное согласие, но поехал не в Барнстепл, где можно было напороться на
Гаррисона, а в Эксетер.
     Фильм  оказался длинной муторной приключенческой лентой  времен  войны,
однако Лили,  к  удивлению Джона,  смотрела его  с  искренним удовольствием.
Доселе он считал,  что ее интересуют только мелодрамы или мюзиклы.  Во время
одного напряженного эпизода она даже закрыла глаза и попросила: "Когда сцена
кончится,  скажите мне. Я не вынесу, если он не вырвется". Она получила свои
конфеты,  съела их  за  пять минут и  время от времени легонько сжимала руку
Гримстера в своей. Лили вела себя, как девчонка, а он чувствовал себя добрым
дядюшкой.  Как ни странно, это ощущение Гримстера не огорчало, - приходилось
признать,  что  в  его  последнее задание вкралось полузабавное,  полунежное
чувство ответственности за  подопечную.  Лили  иногда  бывала проницательна,
иногда  по-пуритански отрицала  все  низкое,  но  Гримстер понимал:  она,  в
сущности,  принадлежит  к  тем  людям,  которые,  положившись на  другого  и
закрывшись предохранительным щитом его личности,  превращаются в  податливый
материал, способный впитывать желания и привычки, им совершенно чуждые. Лили
оказалась воском в руках Диллинга.  А в какой-то мере,  и в его,  Гримстера,
руках.  Скучая во  время фильма,  Гримстер вяло подумывал,  не сделать ли ее
своей любовницей.  Не потому,  что хотел именно ее: он просто понимал - пора
положить конец собственному добровольному воздержанию.  Он не сразу осознал,
что впервые после смерти Вальды (неважно,  из каких побуждений -  из вечного
мужского инстинкта или философской проверки на  крепость собственной скорби)
задумывается о  другой женщине.  Бесстрастно он  решил,  что изменить своему
обету с Лили будет легче,  чем с кем бы то ни было.  В ней есть все, чего не
было  в   Вальде.   Физически  Лили  пышная,   полная,   значит,   наверняка
сентиментальная и склонная к романтической любви. Обнимая ее, он не вспомнит
о Вальде. У той было гибкое, упругое, почти мальчишеское тело, рассыпавшееся
после любовного прикосновения фейерверком изобретательной страсти... Впервые
Гримстер  позволил  себе  приподнять  краешек  завесы  над  воспоминаниями о
Вальде,  не изгнал их привычно,  а пережил без боли, без эмоций, почти - как
вдруг оказалось -  без горечи. От этого он почувствовал себя предателем, что
заставило его вздрогнуть, а Лили на секунду отвлечься от фильма.
     Возвращаясь из кино,  они остановились выпить в  эггсфордской гостинице
"Лиса и  гончие".  Это был старинный постоялый двор,  ставший теперь,  после
покупки Ведомством прав на  рыбалку в  реке Тау,  частым пристанищем для его
сотрудников.  Здесь останавливался и  сэр Джон.  Каждый сентябрь он приезжал
сюда и две недели рыбачил у Хай-Грейндж.
     Лили заказала стакан хереса,  густого,  темного и сладкого -  такой она
любила.  Гримстер взял виски с содовой.  Отсалютовав ей стаканом,  он увидел
морщинку,  возникшую  меж  ее  аккуратно  выщипанных бровей,  и  понял:  она
заметила перстень с корольком у него на руке.
     - Вы не против,  если я его поношу?  - спросил Гримстер. - Он ведь ваш.
Если хотите, можете мне запретить.
     Лили покачала головой:
     - Не против. Но зачем это вам?
     - Я хочу,  чтобы вы привыкли видеть перстень у меня на пальце.  Если мы
рассчитываем чего-нибудь добиться,  я  должен стать  для  вас  кем-то  вроде
Гарри.
     Поставив  рюмку  на  длинную  деревянную  стойку,   она  расхохоталась.
Наконец, успокоившись, сказала:
     - О, Джонни! Вы и Гарри... Да вы отличаетесь, как небо и земля!
     Сам не зная почему, Гримстер рассердился, но виду не подал. Он сказал:
     - Лили,  будет только хуже,  если вы станете воображать, что лишь Гарри
мог вас загипнотизировать. Помните, все дело в вас самой. Если вы доверитесь
мне, мы найдем разгадку.
     Желая утешить Гримстера, Лили взяла его за руку:
     - Хорошо,  Джонни.  Вы же знаете,  я хочу помочь.  Просто вы с Гарри...
такие разные.
     Но в  тот вечер,  после обеда,  когда они перешли в  гостиную,  Лили не
помогла ему ни в чем.  Кино взбудоражило ее, перед обедом она немного выпила
в баре,  к столу тоже подали вино. Лили пребывала в фривольном настроении, с
Гримстером вела себя тепло и дружелюбно, всем видом подчеркивания, что стала
к нему ближе,  чем раньше. Лили хихикала, поддразнивала Гримстера, и все его
попытки настроить ее  на  серьезный лад  с  треском проваливались,  едва  до
девушки   доходила   вся,    по    ее   мнению,    бессмысленность   попыток
загипнотизировать ее с помощью перстня, сначала подвешенного за веревочку, а
потом  выложенного на  ладонь  Гримстера  у  нее  перед  глазами.  Она  едва
сдерживала  смех.  В  конце  концов  недоверие  к  эксперименту передалось и
Гримстеру,  поэтому он решил отказаться пока от своих опытов. При теперешнем
настроении девушки их не стоило продолжать.
     Потом,   лежа  в  своей  постели,   Гримстер  сообразил:   Лили  нельзя
принуждать.  Реакцию,  подобную сегодняшней,  от нее,  в общем,  и следовало
ожидать.  Мысль о гипнозе смущала девушку, и она пыталась скрыть неловкость,
отказываясь  принимать  попытки  Гримстера  всерьез.   Она  должна  изменить
отношение к этим опытам. Но всему свое время.
     В   этот  вечер  она  отгородилась  от  Гримстера  заслоном  смешков  и
кокетливых ужимок,  точно так же, как (он вспомнил ее слова) во время первых
опытов Диллинга,  потому что в  глубине души не  одобряла такие эксперименты
над человеком.  Гримстер понимал:  то,  что сумел превозмочь Диллинг, должен
преодолеть  и  он.  Лили  нужно  дать  время  освоиться  с  мыслью  о  новом
гипнотизере.
     Однако он  заблуждался.  На  следующее утро  он  повторил опыт и  вновь
ничего не  добился,  хотя  Лили  была совсем в  другом настроении.  Гримстер
чувствовал,  что  она  изо  всех сил  старается ему  помочь -  и,  вероятно,
чересчур замыкается на этой мысли. Послеполуденные попытки загипнотизировать
Лили  тоже  успехом не  увенчались,  и  он  уже  собирался отложить опыты до
следующего дня.  Но  Лили вечером сама настояла на  их  повторении:  привела
Гримстера к себе,  лениво упала в кресло,  и он преуспел почти сразу - то ли
потому,  что Лили слишком устала от  предыдущих опытов,  то  ли потому,  что
признала в Гримстере гипнотизера и решила вверить ему себя.
     Это новое для Гримстера превращение вселило в него...  нет,  не ужас, а
чувство  глубокой ответственности за  впервые  оказавшуюся у  него  в  руках
власть над человеческим сознанием.  Он, не вставая с кресла, подался вперед,
уставился на  Лили,  почти  касаясь ее  колен своими,  держал перстень между
большим и  указательным пальцами правой руки,  так  что  нарисованная птичка
висела в  нескольких дюймах от глаз девушки,  и  сразу же почувствовал,  что
Лили смотрит только на  перстень и  не замечает присутствия его,  Гримстера,
как, вероятно, не замечала прежде, при подобных опытах, Диллинга.
     Он поднял перстень на уровень переносицы Лили и  увидел,  что ее взгляд
последовал за ним,  а голова осталась неподвижной.  Не спеша Гримстер поднял
перстень еще выше,  и  ее  глаза почти закатились.  Когда это произошло,  он
заговорил нежным, успокаивающим голосом:
     - Ты полностью доверилась мне, Лили. Ты хочешь помочь и мне, и себе. Ты
знаешь,  я хочу того же,  что и Гарри.  Успокойся,  Лили.  Расслабься...  ты
засыпаешь...
     Ему  вспомнились строки из  книги Вольгиези:  "Смотреть в  одну  высоко
расположенную точку  и  впрямь утомительно,  поэтому пациент вскоре вынужден
будет моргнуть.  Если в  этот момент опустить "гипноскоп" медленно и плавно,
взгляд пациента последует за ним и его глаза непроизвольно закроются". Так и
случилось.  Ресницы девушки дрогнули,  а потом,  когда Джон медленно опустил
перстень,  этот "гипноскоп",  глаза последовали за  ним,  и  веки постепенно
сомкнулись.  Едва  сдерживая переполнявшее его  возбуждение,  Гримстер  стал
говорить  монотонно,   негромко.  Не  прерывая  речи,  он  протянул  руку  к
магнитофону и включил его:
     - Ваши  веки тяжелеют,  Лили.  Глаза закрылись.  Вы  расслабились.  Вам
хорошо. Скоро вы уснете, Лили. Но сможете слышать меня и говорить со мной.
     Он замолчал,  не сводя с нее глаз. Тело девушки немного осело в кресле,
руки  плетьми  повисли  на  подлокотниках,  голова  склонилась вперед.  Джон
протянул руку, тронул дрожавшие веки, они тотчас замерли. Он произнес:
     - Спать, Лили, спать.
     Она едва слышно вздохнула и  совсем уронила голову на  грудь.  Гримстер
осторожно подвинул голову Лили  к  спинке кресла.  В  этом  положении она  и
осталась. На миг Гримстер растерялся. Лили была в его руках, готовая слушать
и  говорить,  подчинялась ему  так  же,  как  когда-то  Диллингу.  Гримстера
неожиданно захлестнула волна участия к ней.  Он овладел властью,  ему доселе
неведомой,  и,  что любопытно,  частичка неприязни Лили к этому феномену,  к
"этим  экспериментам над  человеком"  передалась и  ему,  он  сознавал,  что
вступает на  запретную тропу.  Впрочем,  эти  чувства  мгновенно исчезли.  В
памяти девушки было заложено то, что нужно было узнать Гримстеру, но теперь,
уверенный,  что,  добившись успеха однажды,  он всегда сможет его повторить,
Джон  мудро  решил  не  торопить девушку.  Спешка могла  разрушить их  новые
отношения.
     - Вы слышите меня, Лили? - мягко спросил он.
     Она ответила тотчас, но медленнее обычного и более низким голосом:
     - Да, я вас слышу.
     Памятуя,   что  по   Вольгиези  во   время  гипноза  полезно  постоянно
поддерживать разговор и внушение, Гримстер стал говорить так, будто ничто не
произошло.
     - Кто я, Лили? - спросил он.
     - Вы Джонни. - В ее голосе не было и намека на то, что вопрос нелепый и
неуместный.
     - Вы сознаете, что я не желаю обижать или пугать вас, не так ли?
     - Да, Джонни.
     - Или заставить вас говорить или делать что-нибудь против вашей воли?
     - Да, Джонни.
     - Вы помните,  что вчера,  указав на птицу,  я  назвал ее красноголовым
корольком.
     - Да, Джонни.
     - Вы помните, что на мгновение слово "королек" вам о чем-то напомнило?
     - Да, Джонни.
     - Вы можете сказать, о чем? Может быть, это связано с Гарри?
     Лили бесстрастно ответила:
     - Да, с Гарри. Однажды на вилле...
     - Он упомянул о корольке?
     - Да.   Я  спускалась  из  спальни,   а  он  стоял  у  телефона.  Я  не
вслушивалась, но, по-моему, он говорил с кем-то о корольке.
     - Почему вы запомнили это?
     - Не знаю. Наверно, потому, что слово редкое.
     - Вы пытались выведать у Гарри его смысл?
     - Нет.  Он увидел меня на лестнице и  помахал,  чтобы я проходила.  Я и
пошла обратно наверх.
     - И до вчерашнего дня забыли об этом?
     - Да, Джонни.
     - Но вчера почти вспомнили, так?
     - Наверное, Джонни.
     Не  зная ни  пределов собственной власти,  ни  ее продолжительности,  а
потому не желая долго держать Лили под гипнозом, Гримстер спросил:
     - Вы знаете, с кем он разговаривал?
     - Нет, не знаю.
     - Хорошо, Лили. Сейчас я разрешу вам проснуться, вы встанете и забудете
весь наш разговор. Поняли?
     - Да, Джонни.
     - Но попрошу вас после пробуждения кое-что для меня сделать.  Сразу же,
как только проснетесь. Ясно?
     - Да, Джонни.
     Когда Лили согласилась, Гримстер засомневался, имеет ли на это право, и
решил,   что  имеет:   необходимо  же  было  как-то  узнать,  насколько  она
подчиняется его воле.
     И  еще:  Гримстер вынужден был  признаться самому себе,  что  внезапный
успех чуть-чуть вскружил ему голову.  На  мгновение он  вспомнил,  как они с
Гаррисоном хохотали до слез,  глядя на "заколдованных" кур,  и  усомнился во
всем...  Однако в гипнозе,  для тех, кто изучал и практиковал его, - не было
ничего необычного. Придется согласиться с этим и Гримстеру.
     - Когда проснетесь,  подойдите к окну, выходящему в сад, - приказал он,
- и раздвиньте шторы. Вот и все. Ясно?
     - Да, Джонни.
     - Тогда  начнем.  -  Гримстер пожал  обмякшие пальцы ее  правой руки  и
произнес: - Проснитесь, Лили. Теперь можно открыть глаза.
     Он  отодвинулся,  отпустил ее  руку,  девушка тотчас разомкнула веки  и
немного приподняла голову.  Она моргнула несколько раз,  глядя на Гримстера,
потом,  не говоря ни слова, встала, подошла к окну и раздвинула шторы. Затем
повернулась, подошла к Гримстеру и остановилась в легком замешательстве.
     - Зачем вы это сделали? - спросил он.
     Лили нахмурилась, покачала головой и рассмеялась:
     - Убей меня Бог, не знаю.
     - Но хотите узнать, да?
     Она села и вдруг резко спросила:
     - Что произошло, Джонни?
     Гримстер встал:
     - Произошло то,  чего мы добивались. Нет-нет, посидите и послушайте вот
это, пока я наливаю вам выпить.
     Он  склонился над маленьким столиком,  перемотал пленку и  нажал кнопку
воспроизведения.  Послышался его голос,  более высокий, чем обычно, с мягким
акцентом,  который проявлялся только  в  записи и  всегда удивлял Гримстера:
"Ваши веки тяжелеют,  Лили.  Глаза закрываются. Вам хорошо. Скоро вы уснете,
Лили. Но сможете слышать меня и... "
     Секунду  она  вслушивалась,  потом  широко  раскрыла  глаза,  вскочила,
подбежала к Гримстеру, обняла его и, заглушая запись, защебетала:
     - Джонни!  О,  Джонни,  у вас получилось!  Получилось то, что удавалось
только Гарри.
     Он наклонил голову и легонько поцеловал ее в лоб.




     Вернувшись к себе,  Гримстер ощутил восторг, но не от профессионального
удовлетворения тем,  что  теперь  он,  возможно,  овладеет  ключом  к  тайне
пятницы, а скорее, от удовлетворения личного, от удовольствия обладать новой
- для него,  по крайней мере,  - властью. Теперь он догадывался, что Гарри с
его характером так и подмывало продемонстрировать эту власть кому-нибудь,  -
Билли,  например, - и садистское желание злоупотребить ею тоже, наверное, не
оставляло  его.  Гримстер  не  сомневался,  что  время  от  времени  Диллинг
придумывал какое-нибудь комическое представление с  Лили в  главной роли,  а
коль  садизм  чаще  всего  зиждется  на  почве  секса,  Гримстер  готов  был
допустить,  что эти представления были непристойными,  хотя бы отчасти. Имея
под  руками  такую  легко  поддающуюся  гипнозу  натуру,  как  Лили,  Гарри,
несомненно,  шел в своих опытах все дальше:  загипнотизировав девушку, играл
ею,   как  куклой,   дергал  все  ниточки,   прекрасно  понимая,  что  перед
пробуждением можно  приказать ей  забыть все,  что  она  говорила и  делала.
Конечно,   такой   властью  нельзя  злоупотреблять,   но   какое   искушение
предоставляет она доморощенным гипнотизерам!
     Сегодня Гримстер загипнотизировал Лили,  но не знал, насколько глубоко.
Он  понимал:  транс можно было  углубить,  но  пока неизвестно,  как  далеко
простирается его власть над сознанием Лили.  К тому же он хотел узнать у нее
правду лишь об одном дне. Только это - и больше ничего. Но, начав размышлять
о  происшедшем,  а  главное,  вспомнив,  как восприняла Лили его удачу,  как
воскликнула:  "У вас получилось! Получилось то, что удавалось только Гарри!"
- как,  забыв обо всем,  вскочила и  обняла его,  Гримстер догадался:  в  ту
минуту почти все свои чувства к Гарри она перенесла на него,  Джона. Ему они
не  нужны,  но,  если  помогут  делу,  Гримстер  готов  принять  их  и  даже
притвориться, что сделал это искренне.
     На  следующее утро  Гримстер  связался с  Копплстоуном по  специальному
телефону с глушением, но в разговоре и словом не обмолвился о гипнозе.
     - Как дела, Джонни? - спросил Копплстоун.
     - Нормально.  По-моему,  кое-что начинает проясняться.  Наметилась одна
интересная версия.  Прочтешь  о  ней  в  моем  сегодняшнем донесении.  Когда
выяснишь что-нибудь об Уильяме Прингле?
     - Если  повезет,  завтра к  вечеру.  Но  раз  ты  не  хочешь,  чтобы мы
показывались ему на глаза, времени, возможно, потребуется больше.
     - Скажи,  когда ты разговаривал с Диллингом,  особенно по телефону,  не
придумал ли он для сделки кодовое название или еще чего-нибудь в этом духе?
     - Зачем это тебе?
     - Не повредит. Но если не хочешь говорить - не надо.
     - Думаю, что не выдам особой тайны, если скажу. Ничего особенного мы не
придумали.  Пароль был,  но  только для  телефонных разговоров.  Хотя звонил
Диллинг не часто. "Королек" - вот как он называл сделку.

     После завтрака Гримстер сказал Лили,  что хочет провести новый опыт,  -
надо бы дать ей время унять беспокойство,  если оно еще осталось.  И сейчас,
сидя подле девушки,  Гримстер искал на  ее  лице хотя бы  тень нервозности и
волнения.  Ведь знала же она,  в конце концов, чего он от нее добивается, и,
по  мнению  Гримстера,   старалась  этому  содействовать.   Отсюда  и  могло
возникнуть перевозбуждение.  Но, насколько он видел, Лили была расслаблена и
спокойна,  уже  решив,  со  свойственной ей  практичностью,  что надо помочь
Гримстеру повторить успех.
     - О чем вы сейчас хотите меня спросить, Джонни? - осведомилась она. - О
той пятнице?
     - Может  быть.   Не  знаю,   -   ответил  он.  -  По-моему,  нам  нужно
привыкнуть...  -  Гримстер оборвал себя на полуслове, почувствовав, что едва
не  произнес:  "играть в  эту  салонную игру",  но  чутье  подсказало:  Лили
расценивает гипноз  совсем не  так,  поэтому он  закончил:  -  ...  к  нашим
экспериментам.
     Она улыбнулась,  кивнула и откинулась на спинку кресла,  вытянув ноги в
нейлоновых чулках  так,  что  солнечный свет  из  окна  украсил их  длинными
сверкающими полумесяцами. Потом улыбка девушки стала еще шире, потому что на
миг Гримстер замешкался.
     - Джонни,  вы  что,  волнуетесь?  -  спросила Лили и  расхохоталась.  -
Успокойтесь. Я готова. Говоря вашими же словами, полностью полагаюсь на вас.
     - Спасибо, Лили.
     Она была права.  Гримстер нервничал,  хотя знал, что его волнение может
все испортить.
     - Возьмите себя в руки, Джонни. Во второй раз с Гарри было то же самое.
Он не верил, что сможет повторить опыт. Но сумел. Давайте попробуем.
     Лили еще больше откинулась назад, напрягла и расслабила плечевые мышцы,
закрыла глаза,  вздохнула,  наслаждаясь удобной позой, открыла глаза и стала
ждать.  Ее  уверенность передалась и  Гримстеру,  он вдруг почувствовал себя
легко.  Протянул к  ней ладонь тыльной стороной,  чтобы перстень было видно.
Лили бросила на  него взгляд,  но  тут же отвела,  потом снова посмотрела на
перстень -  и  уже не спускала с  него глаз.  Этот процесс Вольгиези называл
сигнальным  раздражением  -   он  означал,   что  между  Лили  и  Гримстером
установилась связь. В конце концов, можно будет гипнотизировать Лили, просто
приказывая ей спать.  "Дошел ли Диллинг до этой стадии,  пытался ли дойти до
нее?" -  подумал Гримстер.  И не успела эта мысль промелькнуть в голове, как
он  увидел,  что,  не дожидаясь его манипуляций с  перстнем,  Лили явственно
изменилась:  изменилось выражение ее  лица  -  лицевые мускулы расслабились,
глаза полузакрылись;  она  ушла  в  транс.  Лили  заранее была  готова снова
воспринимать  внушение  Джона,   сознательно  привела  себя  в   нужное  ему
состояние.
     Гримстер начал:
     - Лили,  вы засыпаете,  глубоко засыпаете,  но все равно можете слышать
меня и отвечать мне. Вы ведь не боитесь этого?
     - Нет, Джонни, не боюсь. - Она отвечала медленно, бесцветным - не своим
- голосом.  -  Хорошо.  Тогда для  начала поговорим немного о  пустяках.  Вы
помните,  как познакомились с Гарри?  -  Он хотел вести разговор плавно,  не
задавать каверзные вопросы,  пока не  представится подходящий случай.  Лучше
двигаться медленно, но верно. Поспешишь - людей насмешишь.
     - Конечно, помню. Когда он пришел в магазин.
     - Что на нем было надето, Лили?
     - Голубой свитер и  рубашка с  открытым воротом.  Белая.  Серые брюки и
бело-голубые матерчатые туфли.  -  И ни удивления от вопроса,  ни теплоты от
воспоминания.
     - Каково было ваше первое впечатление о нем?
     - Он говорил и подмигивал.
     - Пожалуйста, объясните, Лили.
     - У него был красивый голос, глубокий. И Гарри здорово подмигнул, когда
я отсчитывала ему сдачу.  Притронулся к моим пальцам и подмигнул. Мы потом с
девушками долго над этим смеялись.
     - Как вы считаете, Лили, на что у вас хорошая память?
     - Не знаю,  - вздохнула она. - На людей, иногда на разговоры. На места.
Те, где я бывала.
     - Вы  хотите сказать,  что,  побывав где-нибудь однажды,  вы  запомните
место на всю жизнь? - спросил Гримстер.
     - Чаще всего, да.
     - А то,  что делали в какой-нибудь день,  если этот день был необычный,
ваш последний день рождения, скажем, вы тоже вспомните?
     - Думаю, да.
     - Так где же вы были и как провели свой последний день рождения, Лили?
     - Я  была во Флоренции,  жила в  отеле "Эксельсиор",  и миссис Харроуэй
пригласила меня  в  Пизу  посмотреть падающую башню.  После  мы  пообедали в
ресторане с  видом на море,  ели каких-то улиток в  винном соусе и  не очень
вкусную рыбу. Страшно костлявую.
     - Миссис Харроуэй подарила вам что-нибудь?
     - Да.
     - Что?
     - Комбинацию из  зеленого шелка с  черными лентами на  плечах,  груди и
подоле.
     Плавно,  помня,  что  Вольгиези советовал без  заминок,  избегая острых
углов,  переходить от  одной  мысли к  другой,  Гримстер подвел Лили  к  той
единственной области ее памяти, которая его интересовала:
     - Вы помните день, когда умер Гарри, правда, Лили?
     - Да, Джонни.
     - Вы  не  против,  если  я  задам  несколько вопросов,  касающихся того
периода вашей жизни?
     - Нет.
     - В тот день вы улетели в Италию, верно?
     - Да.
     - Насколько мне  известно,  вы  долго  готовились к  поездке,  паковали
чемоданы и прочее.
     - Порядочно.
     - И занимались этим за день до отъезда?
     - По большей части, да.
     - И точно помните, когда? Утром, днем или вечером?
     Ни секунды не колеблясь, Лили ответила:
     - Я упаковывалась весь день. Немного утром, немного вечером.
     - А почему не сложили все сразу?
     - Потому что были другие дела: я еще гладила и шила.
     Сдерживая возбуждение,  стараясь сохранить бесстрастный голос, Гримстер
спросил:
     - Вы хорошо помните тот день, Лили?
     - Да, Джонни.
     - Ладно.  Тогда опишите его.  Не все до мелочей,  конечно,  а основное.
Начните с утра.
     - Попробую.  Значит,  так.  Встали мы поздно, позавтракали, потом Гарри
читал  газеты,   а  я  прибиралась.   Посуду,   знаете  ли,   мыла,  постель
заправляла...
     Гримстер сидел почти так же,  как тогда,  когда впервые,  не прибегая к
гипнозу,  спрашивал,  что Лили делала в тот день. И рассказывала она сегодня
почти то же самое:  о ленче с бутылкой вина, о том, как после него они пошли
заниматься любовью и  как  потом Гарри прилег отдохнуть...  Все совпадало до
мелочей,  до супа и жареной камбалы на обеде,  до чтения и телевизора. Между
тем  Гримстер знал:  ничего этого не  было,  но  Лили,  которую он  время от
времени  направлял  вопросами,   продолжала  рассказ  неспешно,   жутковатым
монотонным голосом.
     Когда она остановилась, Гримстер произнес:
     - Понятно.  Ну,  хватит пока говорить о той пятнице. Скажите, Гарри вас
часто гипнотизировал? Вернее, регулярно?
     - Нет, не регулярно. Когда только научился - часто. А в последнее время
лишь изредка.
     - Изредка, но зачем? Для собственного удовольствия?
     Что-то в слове "удовольствие" задело Лили,  она немного пошевелилась, и
Гримстер заметил, как по ее векам пробежала слабая дрожь.
     - По-моему,  он  делал это просто чтобы не  разучиться.  Или если хотел
заставить меня что-нибудь запомнить... стихи, например. И потом еще, когда у
меня голова болела.
     - Вы имеете в виду мигрень?
     - Да,  чаще всего.  Тогда он гипнотизировал меня и  говорил,  что через
пять минут я очнусь уже без мигрени.
     - И помогало?
     - Всегда.
     - Наверное, приятно так быстро излечиваться от головной боли?
     - Да. Он меня и от месячных болей лечил. А они у меня сильные.
     - Как вы думаете,  если бы Гарри внушил вам что-нибудь на первый взгляд
разумное, оно закрепилось бы?
     - Думаю, да.
     - Теперь  слушайте  внимательно,   Лили.   Та  пятница,  о  которой  мы
беседуем... - Вы понимаете, какой день я имею в виду?
     - Да, Джонни.
     - Скажем так:  вы с Гарри делали совсем не то, что вы рассказываете, и,
предположим, он хотел заставить вас забыть, как вы по-настоящему провели тот
день,  забыть настолько,  чтобы  можно было  заменить его  в  вашем сознании
другим,  выдуманным,  -  мог  ли  Гарри приказать вам  вычеркнуть из  памяти
настоящий день и помнить только придуманный?
     - По-моему, мог. - Она ответила так же бесстрастно-равнодушно.
     - Хорошо,  Лили.  А сейчас я вам вот что скажу. Мне известно, что Гарри
так и сделал. Он заменил реальный день вымышленным. Вы мне верите?
     - Раз вы говорите, значит, так оно и есть, Джонни.
     В ответе Лили не чувствовалось волнения. Она просто полулежала в кресле
- тело  расслаблено,  прикрытые веками  зрачки закатились вверх,  на  изгибе
мягких свежих щек играло полуденное солнце.  В Гримстере бурлило нетерпение,
но он подавил его и плавно перешел к следующему этапу:
     - Вы правы,  Лили.  А  теперь выслушайте меня внимательно.  Все,  что я
делаю,  служит вашему же благу.  Я хочу помочь вам.  Мои действия пойдут вам
только на пользу.  Вы это понимаете.  - Он нарочно повысил голос, сделал его
твердым и властным.  -  Гарри умер,  вы пережили его смерть. Так вы сами мне
сказали. Но есть я. Я занял место Гарри. Когда-то о вас заботился он, теперь
забочусь я. Вам ведь это нравится, правда?
     - Правда Джонни.
     - Отлично.  Теперь я приказываю вам -  для вашей же пользы -  слушаться
только меня. То, что вы помните о пятнице, - ложь. Выдумки Гарри. Соберитесь
с мыслями.  Не спешите.  Прошу,  вспомните правду о пятнице.  О той пятнице,
когда вы куда-то ездили с Гарри и что-то спрятали. Не торопитесь. Хорошенько
подумайте и скажите.
     Гримстер откинулся на  спинку кресла,  не  сводя с  Лили глаз.  Ни один
мускул на ее теле не дрогнул.  Казалось, она не дышит. Гримстер поднял левую
руку,  чтобы видеть и лицо девушки,  и секундную стрелку часов.  Она описала
полукруг,  круг и  еще полкруга,  но Лили по-прежнему молчала.  Гримстер дал
девушке пять минут, ждал, не прерывая ее оцепенения. Потом сказал:
     - Хватит, Лили. Теперь расскажите о настоящей пятнице. Куда вы ездили с
Гарри и чем занимались?
     Она ответила:
     - Значит,  так.  Встали мы  поздно,  позавтракали,  потом  Гарри  читал
газеты, пока я прибиралась. Посуду, знаете ли, мыла, постель заправляла...
     Гримстер сидел и  слушал,  как  она повторяет то,  что говорила раньше,
пользуясь почти  теми  же  словами и  выражениями,  выслушал все  до  конца,
надеясь на  какое-нибудь отклонение,  что  ей  удастся восстановить хотя  бы
часть настоящего дня. Но надежды не оправдались.
     Когда она закончила, он тихо сказал:
     - Спасибо, Лили. Теперь отдохните пять минут и можно пробуждаться.
     Гримстер выключил магнитофон и встал.  Подошел к окну. Внизу на лужайке
миссис Анджела Пилч выводила на прогулку одну из собак Кранстона...  Три или
четыре ласточки вились над прудом.  Гримстер обернулся, взглянул на Лили, на
ее  женственное,  полное,  отдыхающее тело и  подумал,  что  Гарри наверняка
предвидел все  это.  Заключая пари с  судьбой,  он  обеспечивал себе выигрыш
любым путем.  Таков уж  он был -  смаковал запутанное,  ставил препоны любым
посягательствам на  свои тайны -  просто так,  для  перестраховки.  Или  он,
Гримстер, погружал Лили в недостаточно глубокий транс? Или Гарри поставил ей
некую  психологическую преграду,  снять которую мог  только сам?  Неужели он
внушил Лили, что, даже если под гипнозом ее станет спрашивать кто-то другой,
она  не  сможет вспомнить правду о  пятнице?  Если  так,  тайну не  раскрыть
никогда или,  по крайней мере, пока не появится тот, кому Лили доверится так
же беззаветно, как Диллингу. Как же, черт возьми, преодолеть все это?
     Гримстер вернулся к  спящей Лили.  В тот же миг она зашевелилась,  веки
дрогнули,  глаза открылись.  Гримстер дал ей  сигарету из ее пачки,  щелкнул
зажигалкой. Лили жадно затянулась, потом подняла на него глаза и спросила:
     - Ну как, Джонни?
     - Вы помните, о чем мы говорили?
     - Нет.
     - Тогда слушайте.
     Он включил магнитофон. Глядя, как крутятся катушки, она молча дослушала
запись до конца. Гримстер спросил:
     - Итак, Лили, что вы на это скажете?
     Немного помолчав, она ответила вопросом на вопрос:
     - А сами вы, Джонни, уверены, что пятницу я провела по-другому?
     - Совершенно уверен.  Ни  вас,  ни Гарри не было дома больше двенадцати
часов.  По  возвращении он,  видимо,  загипнотизировал вас.  И  поймите меня
правильно,  прошу вас.  Тогда он сделал это ради своей и вашей безопасности.
Но теперь обстоятельства изменились. Гарри умер - и спрятал все, что завещал
вам, а ключ к тайнику схоронил у вас в памяти. Глубоко-глубоко. Под гипнозом
вы даете правдивые ответы на все вопросы, кроме одного - о пятнице.
     Лили слегка пожала плечами:
     - Тут мистикой попахивает.
     - Нет,  все  естественно и  понятно.  Любого,  кто  умеет спать,  можно
загипнотизировать.    Почти   каждый,    если   захочет,   может   научиться
гипнотизировать других.  Мне с вами повезло -  и Гарри тоже,  - вас ввести в
транс легко,  особенно тому, кому вы доверяете. Но пока что мы зашли в тупик
и  останемся там,  если я не найду способ заставить вас нарушить приказание,
которое,  видимо, дал вам Гарри насчет той пятницы. Иными словами, вы должны
забыть Диллинга, и вашим единственным повелителем должен стать я.
     Лили чуть улыбнулась и сказала:
     - А  я  не против.  И  Гарри бы со мной согласился.  Он разрешил бы мне
рассказать вам,  где находится спрятанное,  и получить кучу денег.  Он вечно
мне их обещал.
     - Тем не менее он, как говорится, запер дверь и выбросил ключ.
     С проницательностью, изумившей Гримстера, Лили заметила:
     - Чтобы  взломать дверь,  ключ  не  нужен.  Пока  я  помню  вымышленную
пятницу,  я  и  настоящую смогу  воскресить.  Она,  видимо,  спрятана  очень
глубоко,  на дне моей головы,  там, куда вы пока не можете добраться, потому
что...
     - Почему же? - спросил Гримстер.
     - Не знаю.  -  На миг она заглянула ему в глаза,  в уголках губ застыло
какое-то странное выражение.  - Наверное, потому, что вы недостаточно сильно
меня гипнотизируете.  Не в  пример Гарри.  Однажды он усыпил меня и заставил
говорить о  давно забытом,  о  том времени,  когда я  была совсем маленькой.
Кое-что я не вспомнила даже тогда, когда он пересказал мне мои воспоминания.
- И Лили принялась описывать Гримстеру свое далекое детство.
     Она  говорила,  и  ему  казалось,  что  новая,  важная истина открылась
сейчас,  только  что.  Гримстер  знал,  что  существует  несколько  степеней
гипнотического сна. Пока он внушал Лили только обычный сон. Может быть, этот
сон недостаточно глубок, чтобы обезвредить заслон, поставленный Диллингом?
     Гримстер прервал Лили,  объяснил свою мысль и спросил, не желает ли она
провести после обеда еще  один  опыт -  погрузиться в  очень глубокий транс.
Лили с радостью согласилась.
     Но  опыт  успеха  не  принес.  Как  Гримстер ни  переиначивал вопросы о
пятнице,  Лили,  словно попугай,  повторяла одно:  "Значит,  так.  Встали мы
поздно,  позавтракали,  потом Гарри читал газеты,  пока я прибиралась...  ".
Когда Гримстер разбудил Лили,  стало ясно,  что  она измучилась,  что даже в
глубоком гипнотическом сне она хотела ему помочь, старалась изо всех сил, но
безуспешно. Девушка выглядела усталой, лицо сохраняло напряженное выражение.
Гримстер приготовил ей последний вечерний коктейль, потом быстро поцеловал в
щеку, попрощался и ушел.
     Вернувшись к  себе,  он  перед  сном  наполнил рюмку коньяком,  закурил
сигару и  лишь тогда заметил записку от  Кранстона,  где сообщалось,  что на
следующий день в усадьбу пожалуют сэр Джон и Копплстоун.

     Лили  устало  дремала.  Временами ее  измученный разум  туманился.  Она
размышляла о Джоне и Гарри.  Хотя они были очень разными людьми,  но для нее
они  сливались в  один образ.  Время от  времени она  явственно это ощущала.
Гарри был славный,  и Джонни хороший... У Гарри, говорила она себе, несмотря
на всю его любовь и заботу,  нельзя было узнать,  что творится в душе. Он не
желал пускать туда Лили.  Отчасти таков и Джонни,  хотя порою, не совладав с
собой,  может расчувствоваться.  Как тогда,  когда, потеряв неприступность и
деловую отрешенность,  он  протянул руку  и  коснулся Лили.  А  сегодня даже
поцеловал ее  на  прощанье.  За его сдержанностью таится могучая доброта.  А
может быть,  и  любовь,  хотя Лили сознавала,  что  полюбить вновь ему будет
нелегко...  Миссис Пилч уже отчасти рассказала ей историю Гримстера.  Он был
помолвлен,  и  вдруг  его  невеста,  некая шведка,  погибла в  автомобильной
катастрофе.  После этого он и  слышать не хотел ни о  женщинах,  ни о любви.
Интересно,  как он  отреагирует,  если без обиняков спросить его о  погибшей
невесте.  Уйдет от разговора,  наверно.  А может,  и нет, может, он только и
ждет,  кому бы выговориться. Хорошо, если таким человеком окажется она. Лицо
Гарри проплыло в  ее сознании,  оттеснив образ Джонни.  Как жаль,  что Гарри
сейчас здесь нет.  Ей  нужен именно он.  Тот,  для  кого  можно пожертвовать
собой, если понадобится. Впрочем, нельзя сказать, что и Джонни она не нужна.
Нужна.  Но лишь для того,  чтобы узнать эту правду о пятнице.  Он обязан это
сделать,  и неважно,  сколько денег принесет Лили истина.  Просто такова его
работа. Лили очень хотела ему помочь, она даже немного рассердилась на Гарри
- сумел так глубоко запрятать правду, что она, Лили, не может разыскать ее и
отдать  Джонни.   Чего  греха  таить,   -   временами  в  Гарри  проявлялись
издевательские наклонности.  Когда  он,  например,  гипнотизировал ее  перед
Билли,  пока она  сама не  положила этому конец,  хотя и  догадывалась,  что
далеко зайти они еще не  успели.  Но  дело не в  этом.  Ей не нравилась сама
идея,  не нравилось приходить в себя,  видеть их улыбки,  а самой не помнить
ничего.
     Занимаясь любовью, Гарри не сдерживал себя ни в словах, ни в движениях.
Поначалу это страшно возмущало Лили.  И  не сам секс,  а разговоры о нем.  В
конце концов,  это вещь интимная,  о  ней должны знать только двое и незачем
посвящать третьего -  а ведь иногда, как догадывалась Лили, Гарри ради этого
и гипнотизировал ее перед Билли. Доказательств у нее не было, но сомнение не
исчезло.  Стоило только посмотреть потом на их лица...  А  ведь так нельзя -
когда у  тебя есть мужчина и  ты  влюблена в  него,  кое  о  чем даже лучшей
подруге не  следует знать.  Кое-что просто нельзя заставить себя рассказать.
Ну,  разве  только,  когда  нет  другого  выхода,  -  врачу,  например,  или
священнику.  Лицо Гарри поблекло,  на его месте возникло лицо Джонни. Бедный
Джонни.  Ему так хочется узнать правду о пятнице,  а Лили не в силах помочь.
Несмотря на  деньги.  Деньги,  которые достанутся ей,  когда  Джонни получит
искомое. Они лишь усложняли задачу, делали ее почти неразрешимой... Засыпая,
Лили почувствовала неприязнь к Гарри. Такое положение дел пришлось бы ему по
душе.  Как  он  любил все усложнять!  И  путаницу с  пятницей,  догадывалась
девушка,  подстроил нарочно. Лили перевернулась на другой бок. Понемногу она
избавилась от образа Гарри, попыталась не думать ни о чем, но безуспешно. Ей
вспомнилось лицо Джонни.  Она поняла:  придется пойти на крайнюю меру.  Если
Джонни  непременно  хочет   узнать  правду  о   пятнице,   другого  способа,
по-видимому,  нет. Гарри явно рассчитывал именно на него. Зная его характер,
Лили  в  этом почти не  сомневалась.  Таким образом он  хотел посмеяться над
всеми.  Гарри и...  Джонни. Что он теперь делает? Сидит с сигаретой и рюмкой
бренди и размышляет о ней, о Лили? Нет, скорее - о своей погибшей невесте...
наверняка...




     Сэр  Джон,  проездом в  западные края,  в  отдел  Министерства обороны,
встретиться с  Лили не  пожелал.  Это не удивило Гримстера.  Шеф до минимума
ограничивал свои деловые знакомства.  Лили была для него лишь именем в одной
графе и соответствующей проблемой в другой. Связываться с ней напрямую он не
имел ни малейшего желания.
     После  обеда  Гримстер прокрутил для  сэра  Джона и  Копплстоуна записи
бесед с Лили и высказал на сей счет свои соображения. Сэр Джон слушал молча.
Сидел,  поигрывая рюмкой с портвейном -  плотный,  в красновато-коричневом с
иголочки пиджаке и брюках гольф, в носках с зелеными петельками, - и источал
едва различимый запах вереска. Он полузакрыл глаза, отчего временами казался
спящим.
     Когда  записи  окончились и  Гримстер отчитался,  придерживаясь фактов,
избегая пока любых умозаключений, сэр Джон спросил:
     - У вас нет сомнений, что Диллинг ее загипнотизировал?
     - Нет.
     - Не слишком ли это хитроумная предосторожность?
     - Такой уж он был человек.  Лично я склонен думать,  что это не столько
предосторожность,  сколько выходка для  потехи.  Его  "я" не  смогло устоять
перед искушением вымарать реальный день  из  памяти мисс Стивенс и  заменить
его выдуманным.
     Сэр Джон, покончив с портвейном, начал размеренно, не спеша закуривать.
     - Вы считаете,  события того дня похоронены в  ее памяти навечно?  И до
них не докопаться?
     - Нет,  не считаю,  сэр Джон.  Хотя Диллинг и сумел лишить мисс Стивенс
этих воспоминаний, факт остается фактом: сведения находятся у нее в памяти и
добраться до них можно.
     - Можно, но не вам?
     - Пожалуй, так. В конце концов, я только любитель. Даже меньше того.
     Сэр Джон положил сигарету точно на край пепельницы:
     - Видимо,  вы правы.  Честно говоря, у меня сложилось мнение, что лучше
было вообще не экспериментировать с мисс Стивенс. По-моему, вы лишь замутили
воду, и настоящему специалисту будет от этого труднее.
     Это был явный выговор.  Гримстер принял его,  не оправдываясь. Сэр Джон
дал ему опомниться и продолжал:
     - Тесной духовной и плотской связи,  я считаю, найдется замена. Опытный
специалист -  если остальные методы не подойдут - воспользуется наркотиками.
Опьянение или героиновый транс - разве это не разновидности гипноза?
     - Возможно.  Хотя опьянение - это, по-моему, потеря контроля над собой,
а не добровольная передача другому.
     Сэр  Джон  медленно поднял  брови,  адресуя  гримасу  не  Гримстеру или
Копплстоуну  лично,  а  миру  вообще,  и  тем  самым  показал,  что  считает
философствования неуместными.
     - Есть ли у нас кто-нибудь, способный с этим справиться? - обратился он
к Копплстоуну.
     Тот поерзал в кресле и ответил, сожалея, что до графина с портвейном не
дотянуться:
     - Из  имеющих  допуск  -  никого.  Если  открыть шлюзы,  мисс  Стивенс,
возможно, выдаст такую информацию, которая не должна вылиться наружу.
     - Точно сказано.  К  тому же  тогда Ведомство распишется в  собственном
бессилии.  Почему мы не заботимся об эксперте заранее, а спешно находим его,
проверяем и даем допуск,  лишь когда необходимость уже возникла? Среди наших
служащих  должен  быть  психиатр-консультант,   знающий  толк  во  врачебном
гипнозе.  - Сэр Джон поднял сигарету, затянулся судорожно, как-то по-птичьи,
и отдал распоряжение Копплстоуну:
     - Завтра  же,   как  только  приедете  в  Лондон,  займитесь  поисками.
Подходящую кандидатуру,  вероятно,  удастся найти  в  других  отделах -  это
избавит вас  от  необходимости проверять,  но  я  предпочел бы  иметь такого
человека в непосредственном подчинении.  И пусть у него не будет знакомых на
континенте. И никаких инородцев. Любым способом нужно решить этот вопрос как
можно скорее.
     Мягчайшим,  а  потому совершенно чуждым собственному настроению голосом
Копплстоун ответил:
     - Будет исполнено, сэр Джон.
     - Значит, мисс Стивенс придется задержать здесь еще на некоторое время,
- вмешался Гримстер. - Но она не захочет сидеть в усадьбе неделями.
     - Займите ее чем-нибудь,  - отрезал сэр Джон. - Она в вашем подчинении.
Но запомните раз и навсегда: больше никакого гипноза. Мы найдем специалиста,
хотя,  по-моему,  все это -  пустая трата времени.  -  Он  повернул голову к
Копплстоуну: - Передайте Кранстону, пусть приведет мою машину.
     Оставшись наедине с  сэром Джоном,  Гримстер ожидал,  что тот не станет
его  задерживать.  Сэр  Джон  нежно  тронул  пальцами острые грани  горлышка
хрустального графина с  портвейном.  Несколько секунд  он  не  отрывал руку,
словно прикосновение было  для  него жизненно важным.  Гримстер сразу понял,
что его еще не  отпускают.  Хотя за  годы работы в  Ведомстве Гримстер редко
сталкивался с сэром Джоном, чутьем, интуицией он его хорошо понимал. Видел в
нем  человека честолюбивого,  самоуверенного,  который  носит  эти  качества
бесстрастно,  как  носят чопорный фрак;  замечал в  нем жестокость,  которая
указывала на  изворотливый и  необычайно многогранный ум.  Очень редко мысль
сэра Джона была простой,  искренней,  благородной или бескорыстной. Иначе он
ни  за  что не  достиг бы  своего теперешнего положения,  его бы отправили в
отставку,  убили,  уничтожили:  тот особый мир,  в котором он жил, отверг бы
его...  как чужеродное тело.  Гримстер чувствовал, что, отослав Копплстоуна,
сэр  Джон развязал себе руки для  настоящею разговора.  Его  пальцы оставили
графин, он, словно беседа не прерывалась, спросил:
     - Насколько я понимаю, Гаррисон еще в Барнстепле?
     - Как мне сказали, да.
     Сэр Джон взглянул на Гримстера и сказал:
     - Я  долго решал для себя,  нужно ли  такой щекотливый вопрос обсуждать
прямо с вами.  Даже сейчас я не уверен,  что поступаю правильно.  Сказать по
правде,  я бы и не сделал этого, не будь я необычайно высокого мнения о нас,
Гримстер,  не  принимай я  вашу судьбу так  близко к  сердцу.  Вы,  конечно,
знаете, Ведомство не терпит двойственности.
     - Без сомнения, сэр Джон.
     - Так вот, я хочу поговорить о мисс Тринберг.
     - Да,  сэр Джон.  - Гримстера немного удивило лишь то, что шеф не начал
этот разговор раньше.  Видимо,  сэру Джону не  так-то  просто было подойти к
признанию.
     - Будем предельно откровенны.  Насколько я понимаю,  вы считаете, будто
из соображений безопасности Ведомство,  скажем так, предприняло определенные
шаги.
     - Да, такую возможность я не исключаю.
     - Я  вас  понял.  Этим,  естественно,  хочет  воспользоваться Гаррисон.
Почему бы и нет?  Ему на руку совратить вас.  А мы,  конечно, задумались над
тем,  что будет,  если ему это удастся и вы повернетесь против нас.  Это вас
тоже удивлять не должно.
     - И не удивляет, сэр Джон.
     - Отлично. А сейчас я скажу вам нечто, вызванное величайшим уважением к
вам,  к  вашим способностям и возможностям.  Прямо я об этом еще не говорил,
но,  думаю,  вам приходила в  голову мысль,  что я буду рекомендовать вас на
пост главы Ведомства, когда мне придет время выйти в отставку.
     - Приятно это слушать, сэр Джон.
     - Но при сегодняшнем раскладе это невозможно.  Пока у вас остаются хоть
малейшие  подозрения  относительно  смерти  мисс  Тринберг,   вы,   понятно,
представляете для  нас  опасность -  опасность,  от  которой,  признаюсь,  я
избавлюсь любой ценой. Это вас, надеюсь, тоже не удивляет.
     - Нет,  сэр Джон.  - Гримстер улыбнулся. - Я, честно говоря, уже сказал
себе,  что  вы  решили избавиться от  меня.  После выполнения этого задания,
например.
     Сэр Джон постучал пальцем по горлышку графина.
     - Гримстер,  такого отличного работника,  как  вы,  нельзя терять из-за
одних подозрений,  поэтому я хочу поставить все точки над "i". Мисс Тринберг
погибла  случайно.  Ведомство к  ее  смерти  руку  не  приложило,  могу  вам
поклясться.  Другого способа убедить вас, кроме собственного честного слова,
у меня нет. Я прошу вас поверить мне, но не только потому, что это правда, а
еще и  потому,  что высоко ценю вас как специалиста и вообще человека.  И не
желаю,  чтобы досадное недоразумение повредило вашей карьере в Ведомстве.  К
гибели мисс Тринберг Ведомство не имеет никакого отношения.  Я не спрашиваю,
верите вы мне или нет.  Я сказал вам правду,  пытаясь защитить вас.  Если вы
поверите,  я  это  сразу увижу.  Если нет...  ну  что ж,  Джонни,  это будет
прискорбно до  глупости.  -  Сэр Джон встал.  Послышался шум подъезжавшего к
дому автомобиля.
     - Спасибо за все,  что вы сказали,  сэр Джон, - откликнулся Гримстер. -
Могу  я  заверить вас,  что  всегда  считал  гибель  Вальды случайной.  Хотя
сомнения,  естественно,  возникали.  Теперь они рассеялись. Вашего слова мне
более чем достаточно.
     - Тогда все прекрасно,  Джонни.  Да,  еще одно,  и только между нами. Я
отменяю приказ насчет Лили  Стивенс.  Продолжай любые опыты над  ней,  какие
посчитаешь целесообразными,  пока  мы  сами  что-нибудь не  организуем.  Как
только мы подключимся, для тебя найдется более интересная работа.
     Позже,  оставшись в своей комнате один,  Гримстер задумался, почему сэр
Джон пошел ва-банк,  воззвал к  его чувствам,  дал ему слово,  которое могло
быть как честным,  так и лживым?  Гримстер, конечно, понимал: в Ведомстве он
человек конченый.  Какой же смысл в поступке сэра Джона, каковы мотивы этого
поступка?..   Вот  если  допустить,  что  и  в  самом  деле  Вальда  погибла
нечаянно... Возможно, работа приучила Гримстера ничего не принимать на веру.
Ничто катастрофическое уже не казалось ему случайным.  Чудес не бывает.  Все
происходит умышленно.  Однако бывают и  случайности,  но  с  ними так трудно
свыкнуться... Гримстер еще долго сидел, размышляя о Вальде и сэре Джоне.

     Копплстоун привез досье  на  Билли.  Гримстер прочел его  после ужина у
себя  в  гостиной.  Уильям  Прингл,  тридцати трех  лет  от  роду,  владел в
Хай-Вайкомбе небольшим магазином по  продаже птиц и  тропических рыбок.  Его
отец, в прошлом священник, жил в Линкольншире. Прингл учился в Аундле, потом
в колледже Клэр в Кембридже.  Ни определенных занятий, ни каких-либо других,
кроме магазина,  источников дохода у него не было. А хозяином зоомагазина он
стал менее полугода назад. До этого перепробовал множество профессий, строил
дома и дороги, немного работал младшим преподавателем подготовительной школы
в Эссексе. Женат не был, под судом и следствием не состоял.
     Гримстер  сразу  раскусил  Прингла.   Зоомагазин  был   для  него  лишь
отдушиной. Отец Уильяма, видимо, сделал все, чтобы дать сыну образование, но
Прингл-младший вышел из  Кембриджа,  не имея ни малейшего желания заниматься
тем, чего ждали от него родители. Переходил с работы на работу. Таких сотни,
выходцев из обеспеченных и респектабельных семей,  опустившихся до положения
полубродяг.  Лишь один интересный момент был в  биографии Прингла.  Пять лет
назад,  когда умерла мать,  он унаследовал все ее сбережения. Они составляли
семь тысяч фунтов. Большую часть этих денег он вложил в компанию Диллинга по
производству электронных  приборов  и  после  ее  банкротства  стал  главным
кредитором Гарри.  В  досье не указывалось,  где и  когда они познакомились.
"Любопытно, - подумал Гримстер, - Диллинг выплачивал Билли в счет долга лишь
по  двадцать фунтов  в  месяц".  Диллинг  умер,  оставив пять  тысяч  фунтов
наличными,  но  завещал их  Лили все до  пенса.  Было бы  вполне естественно
оставить Принглу  хоть  что-нибудь.  Хотя,  конечно,  Прингл  мог  занять  у
Диллинга крупную сумму еще  до  получения наследства,  и  они могли прийти к
соглашению,  что потеря капиталовложения Прингла сводит этот долг на нет.  И
все же  в  их дружбе было что-то непонятное.  Может быть,  дело в  том,  что
составлявшие досье лично не  встречались с  Принглом.  Если его расспросить,
возможно,  выяснится немало  интересного.  Однако  Гримстер сомневался,  что
Билли ему поможет.  Прингл явно был лишь приятелем Диллинга,  а  не  деловым
партнером. И денежные расчеты они, наверняка, давно уладили.
     Хотя  было  поздно,   Гримстер,  взяв  досье,  пошел  посоветоваться  с
Копплстоуном.  Сэр Джон уже уехал.  Утром и Копплстоун вернется в Лондон.  А
сейчас он был пьян и говорить о Прингле отказался.
     На  столе рядом с  ним стояли две бутылки виски -  одна полная,  другая
почти пустая.  Копплстоун развалился в кресле, положив ноги на скамеечку. Он
пил и  до ужина,  и за столом,  и после,  у себя в номере.  Его лицо отекло,
покраснело от выпитого,  но речь оставалась связной,  хотя и замедлилась. Он
приветствовал Гримстера,  взмахом  руки  предложил присоединяться.  Гримстер
пить отказался, но сел напротив и стал раскуривать сигару.
     - Наш маленький Наполеон,  - проговорил Копплстоун, - отправился дальше
на запад разворачивать свои войска.  Говорят - но только говорят, слышишь? -
он  любит жену и  двух сыновей до безумия.  Если увижу это воочию,  потом не
жаль и  умереть.  -  Он  потянулся к  рюмке,  хлебнул неразбавленного виски,
подержал во рту и, поморщившись, проглотил.
     - Успокаивает? - спросил Гримстер.
     Копплстоун взглянул на него из-под густых бровей и криво улыбнулся.
     - У  каждого своя боль.  Даже у  твердого,  как  гранит,  Гримстера.  -
Подражая хмельно голосу сэра Джона,  Копплстоун продолжил:  - "Приведите мою
машину,  Копплстоун.  Экспериментируя с мисс Стивенс, вы, Гримстер, кажется,
только   спутали  карты   специалисту.   Отвяжитесь  от   нее.   И   никаких
инородцев-гипнотизеров.   С  ними  слишком  много  возни.   К  тому  же  они
ненадежны".  Бог  предполагает,  а  сэр Джон располагает.  Тебе следовало бы
знать то,  что знаю я,  и видеть то,  что я видел. - Внезапно он расплылся в
улыбке и спросил: - Не правда ли?
     - Сегодня ты не в себе, Коппи. Отчего? - осведомился Гримстер.
     - Вечно ты  играешь в  сыщика.  Нет,  сегодня я  не  просто не в  себе.
Сегодня я хуже,  чем не в себе,  и это длится уже много дней и ночей. Но мои
ночи -  спасибо разумному графику моей работы - принадлежат мне, слава Богу,
целиком...  Расскажи-ка,  в чем суть гипноза. В сексуальном превосходстве, в
преимуществе сильной личности?..  Вперишься в жертву чарующим взглядом, и ни
в  чем тебе отказа нет?  -  кроме как в сведениях о той дурацкой пятнице.  А
теперь тебе запрещают работать. Шеф приказал не путать карты.
     - Коппи, почему бы тебе не завязать на сегодня? Ложись спать.
     - А  что  мне  это  даст,   кроме  снов,  которые  я  не  хочу  видеть?
Определенные области коры головного мозга не затормаживаются. Или все дело в
спинном мозге?
     - Ты, я вижу, кое-что читал.
     Копплстоун кивнул:
     - Да,  когда стали поступать твои отчеты. Это и есть тот перстень? - Он
показал на руку Гримстера.
     - Он самый.
     - Дай-ка посмотреть.
     Гримстер поднес руку  к  глазам Копплстоуна.  Это  движение,  внезапный
блеск  перстня  и  застывшее от  выпитого лицо  Копплстоуна подсказывали ему
фантастическую идею. Конечно, Гримстер был далеко не уверен, что Копплстоуна
удастся загипнотизировать.  Хотя,  получив власть над Лили,  он иногда тешил
себя этой мыслью.  Ведь думал и  действовал он с  одной целью -  подтвердить
собственные иссушенные временем и  пока  беспочвенные подозрения.  А  сейчас
Копплстоун предоставил ему возможность сделать это.
     Непринужденно Гримстер объяснял:
     - Лили смотрит на перстень, а я поднимаю его над ее глазами, приказываю
следовать за ним только взглядом и потом потихоньку опускаю.
     Между  тем  Гримстер  плавно  опустил  руку  на  несколько дюймов  ниже
переносицы Копплстоуна,  который не оторвал от перстня взгляд и так же,  как
Лили, опустил глаза.
     - И все? - Копплстоун, не вставая, протянул руку за рюмкой.
     - Все.  И  хотя  подопечный сначала обычно сопротивляется гипнозу -  из
гордости или с непривычки,  - каждый, в сущности, хочет погрузиться в транс.
Хочет покоя,  избавления от суеты...  В этом все дело.  - Гримстер ничуть не
волновался,  просто надеялся,  что  пьяный Копплстоун поддастся внушению,  и
тогда он,  Гримстер,  по счастливой случайности получит сведения, которых от
Копплстоуна не добиться никакой хитростью. Гримстер продолжал:
     - Надо следить за перстнем.  Одним взглядом.  Вверх и понемногу вниз, и
ты чувствуешь,  как веки становятся тяжелее и тяжелее, как возникает желание
уснуть... отдохнуть... забыться. Глубоко-глубоко уснуть, как никогда не спал
раньше...
     Копплстоун пошевелился и вдруг сказал:
     - Совершенная чушь...  совершенная...  -  Но  слова замерли у  него  на
устах,  когда глаза,  прикованные к  перстню,  опустились вновь,  потянув за
собой и веки, а голова немного свесилась.
     Спокойным, дружеским голосом Гримстер продолжил:
     - Каждому  хочется найти  забвение или  в  вине,  или  во  сне,  или  в
исповеди...  Мы оба это понимаем. На душе у нас немало такого, от чего мы не
прочь ее избавить...
     Гримстер  видел,   что   Копплстоун  переходит  в   гипнотический  сон,
погружается в транс точь-в-точь,  как Лили.  Ничуть не возбужденный тем, что
стоит на пороге тайны, исполненный лишь холодного точного расчета, Гримстер,
скрупулезно поддерживая равновесие  между  мгновенно  задуманным  и  тут  же
воплощенным планом, говорил ровно и бесстрастно:
     - Ты спишь. Ты хотел уснуть. Тебе хотелось обрести покой, ты обрел его,
и ничто тебе уже не страшно. Ты ведь слышишь меня, Коппи? Даже во сне ты все
равно меня слышишь, верно?
     Копплстоун негромко вздохнул и сказал:
     - Да, я слышу тебя.
     - Хорошо.  Очень хорошо.  Это  все  потому,  что  ты  хочешь мне многое
сказать.  То,  что спрятано у  тебя в  глубине души и  от  чего ты  не прочь
избавиться.  Разве  не  так?  -  Не  прерывая разговора,  он  протянул руку,
осторожно взял у  Копплстоуна рюмку с  виски и поставил ее на поднос.  Потом
правой рукой аккуратно устроил голову Копплстоуна на спинку кресла:
     - Так лучше, правда?
     - Да, так лучше.
     - Тогда расслабься, ляг поудобнее. Так хорошо ты еще в жизни не спал, а
когда проснешься,  забудешь,  что твой сон навеян мною и перстнем. Запомнишь
только, что я приходил поговорить и выпить, но ты отключился прямо в кресле,
а когда проснулся, меня уже не было. Ясно, Коппи?
     Так  монотонно,  как  Лили,  автоматическим,  лишенным  чувств  голосом
Копплстоун ответил:
     - Да, ясно.
     - Хорошо.  Тогда не станем торопить события. Сначала убедимся, что ты и
в самом деле готов мне помочь. Вытяни правую руку вперед.
     Гримстер был стреляный воробей, поэтому решил проверить, не было ли то,
что он  считал счастливым случаем,  лишь уловкой,  притворством Копплстоуна,
который теперь ради личной выгоды или по приказанию сверху пытается выяснить
истинные намерения Джона.  Подобные испытания Гримстер еще не  проводил,  но
абзацы из книги Вальгиези легко приходили на память.
     - Поверни руку ладонью вверх, Коппи.
     Тот повиновался.
     - А  теперь по  моему приказу ты  должен опустить руку,  но  не сможешь
этого сделать.  Рука не будет тебе повиноваться. Ты и двинуть ею не сумеешь.
Понятно?
     - Да.
     - Хорошо. Опусти руку.
     Рука Копплстоуна осталась на месте. Секунду по его телу бежали мышечные
спазмы. Потом он взмолился:
     - Не могу.
     - Не волнуйся,  -  успокоил его Гримстер.  -  Это просто проверка.  - С
этими  словами он  взял  со  стола  круглый поднос с  двумя бутылками виски,
рюмками и графином с водой.  - Держи поднос на руке. Тебе это легко удастся.
Ты его не уронишь. - Он поставил на ладонь Копплстоуну поднос, установив его
так, чтобы бутылки не упали, и сказал:
     - Вот так.  Сейчас ты удерживаешь его без труда.  Он тяжелый,  но сил у
тебя хватает, верно?
     - Верно.
     - Рука не сгибается, она совсем онемела, да?
     - Да.
     - Ты не можешь ею пошевелить, так?
     - Так.
     - И не сможешь, пока я не прикажу тебе. Понятно?
     - Да.
     - Хорошо. Тогда попытайся сбросить поднос.
     Гримстер внимательно следил за Копплстоуном.  Рука его не шевельнулась,
ни  один  мускул  даже  не  дрогнул.  Но  на  мгновение левая  половина лица
исказилась от попытки опустить руку.
     - Не могу, - признался Копплстоун.
     - Хорошо. И не пытайся больше.
     Даже  теперь он  мог  обманывать Гримстера.  Копплстоун был  достаточно
силен,  чтобы  удержать поднос,  но  через  минуту и  ему  станет невмоготу.
Гримстер решил испытать его до конца... Уж кому, как не ему, Гримстеру, было
известно  искусство Ведомства придавать лжи  стопроцентную видимость правды.
По   опыту  общения  с   Копплстоуном  он  знал,   что  тот  далеко  не  так
психопассивен,  как Лили.  Он умен, циничен и осторожен - более неподходящую
для внушения натуру не  сыщешь.  Он  из  тех,  кто,  уже поддавшись гипнозу,
обретает самообладание.  Гримстер следил за уровнем воды в графине.  Пока он
почти не нарушился. Гримстер произнес наконец:
     - У  тебя здорово получается.  И  только потому,  что ты мне доверяешь,
хочешь помочь. Правда?
     - Да, правда.
     - Кто я?
     - Ты Гримстер.
     - Правильно,  Коппи.  Я Гримстер. А ты - Копплстоун, мой друг. Сейчас я
задам несколько вопросов и попрошу тебя ответить на них. Ты ведь не против?
     - Нет.
     - Хорошо.  И помни:  когда очнешься,  забудешь все,  о чем мы говорили.
Скажи, ты поддерживаешь связь с Гаррисоном?
     Копплстоун без колебаний ответил утвердительно.
     - Через Ведомство или минуя его?
     - Минуя.
     - И когда ты связался с ним?
     - Около месяца назад.
     - Как ты считаешь, сэр Джон знает об этом?
     - Нет.
     - Зачем ты это сделал?
     - Не  так-то  просто ответить.  Думаю,  потому что посчитал такую связь
выходом.
     - Что значит - выходом?
     - Выходом из разумных положений.
     - Гаррисону материалы о мисс Стивенс передаешь ты?
     - Да, я.
     - И давно?
     - Последние две недели.
     - На кого работает Гаррисон?
     - Точно не знаю.
     - А предположительно?
     - На американцев.  Или немцев.  Возможно,  и на частную фирму, если она
предложила больше.
     - Что же собирался продать Диллинг?
     - В двух словах не расскажешь.
     - Опиши в общем.  Ведь он зашел настолько далеко, что даже Ведомство им
заинтересовалось. Не так ли?
     - Да.   Речь  шла  о   применении  лазерного  луча  в   военных  целях.
Преимущественно для нужд пехоты.
     - Он умер, не успев раскрыть все технические секреты?
     - Да.
     Гримстер снял поднос с  ладони Копплстоуна и  поставил его на  стол.  В
том,  что  Копплстоун действительно загипнотизирован,  у  него  не  осталось
никаких сомнений.
     - Хорошо, теперь можешь опустить руку.
     Рука  Копплстоуна упала.  Сейчас он  принадлежал Гримстеру целиком,  со
всеми потрохами,  но,  хотя Джону до  смерти хотелось узнать от  него только
одно,   он  понимал:   для  собственной  безопасности  и   профессионального
удовлетворения нужно извлечь и  второстепенную информацию -  она  тоже может
оказаться полезной.  Как  некогда  он  не  спешил  задавать Лили  вопросы  о
пятнице,  так теперь не торопился спрашивать о Вальде, о цене честного слова
сэра  Джона.  А  Копплстоун лежал  в  кресле  громадным  обрюзгшим сейфом  с
информацией, готовым к вскрытию.
     Гримстер спросил:
     - То,  что спрятал Диллинг,  -  это,  наверное, были научные документы?
Технические подробности его открытия?
     - Так он утверждал.
     - Почему он их спрятал - не доверял тебе и сэру Джону?
     - Верно.
     - Если бы можно было похитить документы, ты бы сделал это?
     - Естественно. Похищение уже и готовилось. Так мы бы деньги сэкономили.
На то и Ведомство, чтобы шантажировать, грабить и убивать...
     - Понятно, Коппи. Не торопитесь. Что сталось бы с мисс Стивенс, если бы
документы нашлись? Ведь они принадлежат ей, не так ли?
     - Да, это ее собственность.
     - Как сэр Джон решил этот вопрос?
     - Как только мы получим бумаги, она погибнет.
     - В  автомобильной катастрофе,  чтобы не  было подозрений?  -  Гримстер
спрашивал,   не  удивляясь.  Эта  мысль,  спрятавшаяся  в  уголке  сознания,
преследовала его  с  самого начала:  он  знал сэра Джона и  его стремление к
экономии и его кредо - платить лишь тогда, когда нет другого выхода.
     - В автомобильной катастрофе.
     - А мы с тобой понимаем, как легко ее организовать, верно?
     - Да.
     - Вы с сэром Джоном делали это уже не раз, так?
     - Так.
     - Хорошо.  Пусть следующий вопрос тебя не смущает.  Мы друзья и знакомы
не  первый день.  Меня интересует только правда.  Когда ты  ответишь,  я  не
расстроюсь.  Правда  ли,  что  сэр  Джон  подстроил автомобильную катастрофу
Вальде Тринберг?
     - Да, подстроил.
     - Как?
     - Ее машину столкнул в пропасть наш автомобиль.
     Гримстера не  удивило,  что всего несколько часов назад сэр Джон солгал
ему  о  смерти Вальды.  Пытаясь изменить ход событий в  свою пользу,  шеф не
останавливался ни  перед  чем...  Гримстер  представил,  как  машина  Вальды
спускается по крутой извилистой дороге к озеру,  лежащему далеко внизу,  как
ее  догоняет другой автомобиль -  его  так  и  не  удалось найти,  -  как он
сворачивает,  врезается в  машину,  и  та,  медленно  кувыркаясь,  падает  в
трехсотфутовую пропасть.
     Гримстер понял:  если удастся выведать имя сидевшего в  том автомобиле,
он  убьет его,  а  если нет,  он  убьет сэра Джона.  Впрочем,  сэра Джона он
уничтожит в любом случае.
     - Как звали исполнителя? - спросил Гримстер.
     Бесстрастным голосом Копплстоун, ставший теперь чем-то вроде справочной
службы, ответил:
     - Не знаю.  Кто-то из европейского отдела. Его инструктировал лично сэр
Джон. По-моему, он уже мертв.
     "Или его ни за что не найти, - подумал Гримстер. - Но это уже не важно.
Сэр Джон жив, и его нужно убить".
     - Сэр Джон считал,  что из-за  нашего с  Вальдой брака может пострадать
безопасность Ведомства, да?
     - Да.
     - Но  ведь и  другие женились.  Почему же  он  был  против именно нашей
свадьбы?
     - Потому что ты на особом счету.
     - В каком смысле?
     - Я думаю,  он решил посадить тебя на свое место.  И не хотел, чтобы ты
был связан, делил свою жизнь с кем-то, кроме Ведомства.
     - Ему приходило в голову, что он ошибся?
     - Да. Теперь он это признает.
     - И только. Не раскаивается?
     - Пожалуй, да - в том смысле, что ты стал очень опасен.
     Следующий вопрос Гримстер задал непроизвольно, зная сэра Джона.
     - И как же он собирается поступить со мной?
     - Организовать еще один несчастный случай, едва ты выполнишь задание.
     Копплстоун зашевелился, его тело напряглось.
     - Ладно, - отрезал Гримстер. - Хватит разговоров. Ты устал, очень устал
и  глубоко заснул.  Спи дальше.  Именно к  этому ты стремишься?  К долгому и
глубокому сну?
     - Да.
     - Хорошо.  Спи полчаса.  Потом,  не просыпаясь,  ты встанешь, пойдешь в
спальню, ляжешь в постель и проспишь до утра. Понял?
     - Да.
     - А когда проснешься,  забудешь,  что случилось с тобой,  что ты сказал
мне. Все. Ясно?
     - Да.
     - Утром вспомнишь одно: ты здорово напился, к тебе ненадолго находил я,
а когда ушел, ты завалился спать. Теперь спи спокойно. Придет время - ляжешь
в постель.
     Голова  Копплстоуна  свесилась  набок,  тяжелое  дыхание  заклокотало в
горле. Гримстер потянулся к бутылке, налил себе виски. Бережно держа рюмку в
руке,  он  сел напротив Копплстоуна.  Несмотря на тяжелый груз мыслей и  еле
сдерживаемых чувств,  в нем преобладала обычная осторожность.  Копплстоун не
дурак.  Проснувшись, он ничего не вспомнит, но о многом подумает, а кое-что,
возможно,   и  заподозрит.  Любая  мелочь  может  навести  его  на  мысль  о
происшедшем.  Вот  почему так  важно,  чтобы на  подносе стояли две рюмки со
следами виски,  а в пепельнице была, по меньшей мере, пара окурков. Гримстер
и Копплстоун просто сидели,  выпивали, а потом, когда Копплстоун отключился,
Гримстер ушел. Вот и все.
     Гримстер взглянул на часы.  Перевалило за полночь.  Он сидел,  не сводя
глаз с Копплстоуна.
     ...  Худшие  предположения подтвердились.  Но  разгадка  принесла  лишь
оцепенение. Многое нужно обдумать, многое сделать, но сейчас, в полночь, ему
хотелось лишь отрешиться от всего.
     Он сидел,  пил и  курил,  а  через полчаса Копплстоун заерзал в кресле,
тяжело поднялся и, не открывая глаз, покачиваясь, поплелся в спальню. Вошел,
оставив дверь  открытой.  Послышался щелчок  выключателя,  шелест  снимаемой
одежды,  грохот упавших на пол ботинок и,  немного погодя, скрип кровати под
тяжестью тела.
     Гримстер постоял на  пороге спальни.  Копплстоун не  выключил свет.  Он
лежал,   обнажив  руки  и  торс,  едва  прикрывшись  простыней,  и  тихонько
похрапывал.
     Гримстер вышел,  не  прикоснувшись ни к  двери,  ни к  выключателю.  По
дороге бросил в пепельницу на столе гостиной еще один окурок.
     Когда Джон вернулся к себе,  был почти час ночи.  Он начал раздеваться,
прохаживаясь между спальней и ванной,  и тогда почувствовал в воздухе тонкий
запах духов,  узнал его и  без особого интереса и  удивления сообразил,  что
Лили недавно приходила сюда.
     Но  мысль о  ней была так же  мимолетна,  как трепет листа на  дороге в
Хайленд,  когда  машина Вальды пробила грубый деревянный бордюр и  медленно,
кувыркаясь, полетела к заросшим вереском гранитным склонам.




     Он не спал. Он лежал в постели и сквозь незашторенные окна смотрел, как
по  небу  медленно плывут звезды,  изредка слышал крики маленьких коричневых
сов,  охотившихся в  зарослях вереска и  в темной полосе подстриженных тисов
вокруг теннисного корта. Мыслей не было - он оставался все в том же духовном
и телесном оцепенении,  которое и не хотел прерывать.  Пока не нужно было ни
думать,  ни действовать.  А вскоре придется. Теперь он убедился в том, о чем
раньше лишь подозревал. И не испытывал ни удивления, ни гнева, ни печали.
     Он лежал,  глядя,  как бледнеет,  наливается ясным перламутровым светом
ночное небо;  потом встал,  надел старые брюки,  свитер и  вышел из  номера.
Дежурный за столом у двери взглянул на него заспанными глазами и кивнул.
     Садясь в машину, он понял: когда он вернется, то вернется к самому себе
и к тому, что обязан сделать. Он знал, так и будет, а потому не спешил.
     Он вывел машину на дорогу,  миновал ферму и выехал к воротам, ведущим в
густой лес над горным прудом.  Светало, легкокрылые воробьи стайками порхали
над  самой  землей,  летели в  поля  кормиться.  Лесной голубь величественно
поднялся с сосны, захлопал крыльями и воспарил в утреннем восходящем потоке.
     Гримстер  машинально  открыл  капот,  вынул  болотные  сапоги  и  начал
собирать удочку.  Это  была  старая  снасть  из  магазина Харди.  Добротная,
ухоженная.  При  известной сноровке на  нее можно было выловить на  перекате
двадцатифунтового  лосося.  Гримстер  шел  через  лес  по  опавшим  листьям,
сосновым иглам,  по  скользкому мху  прямо  к  реке,  которая быстро мелела,
отчего вода приобретала прозрачный янтарный цвет,  -  мушкой теперь придется
играть, проводя ею поперек реки или пуская по течению. Тропинка обрывалась у
самой заводи.  Здесь Гримстер перешел реку,  едва не  набрав воды в  сапоги,
потом двинулся вверх по  течению сквозь густую,  отяжелевшую от  росы  траву
ярдах в пяти от воды.  Навстречу пролетел зимородок, охладил пылающую грудку
в брызгах водопада,  которым кончалась заводь.  По правую руку от Гримстера,
за полями,  скрывалась в тумане железнодорожная насыпь.  Проходя мимо старой
рыбачьей  хижины,  Джон  заметил,  как  заиграла  в  первых  солнечных лучах
окропленная росой паутина под  крышей.  Он  уже  пришел в  себя,  оцепенение
сменялось ощущением нового дня,  но  обретенные чувства не принесли ни боли,
ни  удовольствия.  Он  просто  пытался  убить  время,  ждал  подходящее  для
решительных действий время.
     Охотившаяся у  горловины заводи  цапля  поднялась и,  лениво  взмахивая
крыльями,  полетела через реку  в  долину,  ее  серое тело быстро скрылось в
сером тумане.  Гримстер встал на ее место, потоптался немного, чувствуя, как
холод просачивается сквозь резину сапог,  затем наблюдал, как река вливается
в заводь,  как ее течение замирает, а бурные воды, извиваясь, смешиваются со
стоячими.  На  другом  берегу под  огромными дубами гранитные скалы  заросли
папоротником и мхом, на нем тяжелыми каплями оседал утренний туман. Гримстер
знал  -  внизу,  в  холодной глубине ходит рыба.  Вынув из  кармана потертую
жестяную коробку,  он  выбрал  мушку.  Это  был  маленький "Дасти  Миллер" с
серебристым тельцем,  его Гримстер смастерил сам.  Утренний ветерок крепчал,
поверхность заводи начала рябить.  Гримстер знал заводь и  в половодье,  и в
засуху.  Во  время  рыбалки он  видел  не  только взбаламученную воду  -  он
чувствовал и устланную галькой впадину,  и ребристый обломок скалы,  и валун
на  каменистом дне.  Он уже был во власти рыбалки,  и  это занятие наполнило
жизнь смыслом,  радость вселилась в душу,  когда он закинул удочку и оглядел
извивы лески. Едва мушка погрузилась, он осторожно вывел ее на поверхность и
придержал,  пока она не оказалась на мели,  где клевало чаще.  Он смотрел на
воду,  на леску,  туда, где должен был находиться крючок. Мгновенно впитывал
все происходящее вокруг, подмечал каждую мелочь; державшие удочку пальцы как
будто пронзал электрический ток.
     Гримстер стоял как раз посреди заводи,  когда и заметил Гаррисона.  Тот
вышел из-за  хижины,  его  тяжелые шаги  ясно различались в  неумолчном шуме
воды.  Гримстер бросил на него быстрый взгляд.  Гаррисон был уже на берегу в
трех футах над ним.  Старый грязный плащ, блестящие от воды резиновые сапоги
и  поношенная твидовая шляпа  с  загнутыми кверху  полями.  Лицо  красное  и
опухшее, на широком тяжелом подбородке - двухдневная щетина. В левой руке он
держал сигарету,  а  в правой -  пистолет.  Гримстер заметил все это и снова
обратил взгляд  на  воду,  машинально повел  удочкой,  заставил мушку  плыть
против слабенького течения в завопи.
     - Доброе утро, - произнес Гаррисон.
     Гримстер кивнул в ответ, не обернувшись.
     Гаррисон не  спускал с  него  глаз;  когда Гримстер делал шаг  вниз  по
течению,  чтобы вновь закинуть удочку,  он  шел следом.  Гримстер не  боялся
Гаррисона и  почти не  обращал на  него внимания,  хотя понимал:  тот пришел
убить его.  Он был уверен - Гаррисон не сможет его убить. Сегодня, во всяком
случае.
     - Что у тебя за наживка? - спросил Гаррисон.
     Только тогда Гримстер заговорил:
     - "Дасти Миллер".
     Гаррисон затянулся, потом смял окурок и выбросил в воду.
     - Был бы я сентиментальным,  - продолжал он, оглядевшись, - я бы назвал
это  подходящим местом в  подходящее время для  смерти.  Твоей смерти.  А  я
надеюсь умереть в постели. От апоплексического удара, вызванного оргазмом.
     Гримстер почувствовал,  как улыбка тронула его губы.  Гаррисон,  несший
ему смерть, возрождал в нем жизнь.
     - Как ты узнал, что я буду здесь?
     Гаррисон усмехнулся:
     - Рано или поздно ты должен был оказаться на этом месте. Я прихожу сюда
уже третий день.
     - И каждый раз с пистолетом?  - Гримстер трижды закинул удочку в одно и
то же место, лишь увеличивая длину лески.
     - Да, с пистолетом. Приказ, ничего не поделаешь.
     - Чего же ты от меня хочешь?
     - Какая разница?  Неужели тебя не оставляет любопытство даже сейчас, за
несколько минут до смерти?
     - Вон как заговорил! Что-то, извини, не своим голосом.
     - Раннее утро сделало мою речь напыщенной, Джонни. Извини.
     Не из страха,  не из желания выиграть время, но потому, что тепло жизни
возвращалось к нему,  и потому, что он не мог объяснить поведение Гаррисона,
а  давно уже привык находить причины всему и мог для этого даже притвориться
слабым,  Гримстер  с  наигранной  искренностью  сказал:  -  Сейчас  я  готов
заключить с тобой сделку.
     - Вальда?
     Гримстер снова кивнул,  не оборачиваясь. У крючка вода вдруг забурлила,
потом успокоилась.  Рыба подошла к  наживке совсем близко.  Он  пустил мушку
полукругом по течению,  придержал и немного поиграл ею,  надеясь или вернуть
ту рыбу, или привлечь новую.
     - Боюсь,  ты  опоздал,  -  произнес печально Гаррисон и  добавил другим
тоном:  -  Чуть  не  клюнуло.  Вчера,  когда я  стоял тут,  рыбы  плескались
дюжинами.
     Гримстер подтянул леску  и  вновь закинул удочку.  В  последнюю секунду
привычно дернул удилище на себя,  чтобы леска не вытянулась до конца и мушка
плавно,  как живая,  поплыла бы вниз по течению,  а  не противостояла напору
воды.
     - Значит, ты пришел меня убить?
     - Помимо всего прочего, да.
     Гримстер понял:  большего от Гаррисона не дождешься.  Но все-таки,  как
мало он ни сказал, кое за что уже можно ухватиться.
     - Тогда не мешкай, - спокойно сказал Гримстер.
     Он  размышлял,  хватит ли  у  Гаррисона мужества сделать это.  Ведь они
близки,  как братья,  а брат не может убить брата,  не оправдав сначала свой
грех, не объяснив его другому. Так и случилось.
     - С  удовольствием подожду,  когда ты  вытащишь эту рыбу,  -  отозвался
Гаррисон. - Всему свое время.
     Гримстер подметил,  что леска вытягивается и мушка погружается. Не было
ни  резкого  удара,  ни  сильного натяжения.  Он  опустил  удилище,  пытаясь
ослабить леску,  и заметил,  что она не провисла -  значит,  там, на глубине
трех-четырех футов,  наживку легонько ухватил лосось.  Джон  вновь  вытравил
леску,  чтобы  течением мушку снесло прямо в  пасть рыбине.  Через несколько
секунд он дернет удилище в сторону, и крючок, если еще не вошел, обязательно
вонзится в  ее  плоть.  Вероятно,  и  Гаррисон следит  теперь за  леской.  В
подтверждение его  мыслей  Гаррисон,  которого  Гримстер видел  краем  глаза
где-то слева, сказал:
     - Одна  есть,  Джонни.  Подсекай,  я  подожду.  Пусть  она  станет моим
прощальным подарком.  Я должен тебе гораздо больше, но могу позволить только
это.
     Твердо держа  в  руках удилище,  Гримстер нарочно повел его  наискось и
сразу почувствовал,  как упирается рыба.  Выбрав лишнюю леску, он понял, что
крючок сидит глубоко. На мгновение лосось замер.
     Позади раздался голос Гаррисона:
     - Вытаскивай его,  Джонни.  Это мой прощальный подарок. Судьба не может
без театральных эффектов.
     Лосось неожиданно рванулся вверх,  леска  ослабла в  пальцах Гримстера,
удилище распрямилось,  но прогнулось вновь, когда он немного подтянул леску.
Достигнув поверхности,  рыба выпрыгнула из воды.  На фоне мрачных затененных
скал  она  показалась ослепительно серебристой.  Рыбина  боком  шлепнулась в
воду,  подняв  тучу  брызг.  Гримстер держал леску  в  натяжении,  постоянно
подматывая ее  левой рукой,  а  сам пятился к  берегу.  Лосось выпрыгнул еще
дважды и ушел на дно, устав от борьбы.
     Перейдя  на  крошечную  отмель  у  поросшего  травой  берега,  Гримстер
придержал рыбину.  Потом пошел в воду,  собираясь подхватить улов снизу, все
время поддерживая леску в натяжении, чтобы лосось не ушел на перекат.
     Гаррисон оказался выше по течению и немного позади. Леска теперь тянула
лосося в сторону,  отчего он переплыл стрежень и вновь пошел против течения.
Гаррисон сказал:
     - Приличный улов.  Фунтов на пятнадцать.  Не мешкай, Джонни, вытаскивай
скорей. У меня мало времени.
     На миг Гримстеру захотелось отпустить леску и  дать рыбе выйти из воды,
чтобы  самому  последовать за  нею  на  перекат.  Гаррисон сдержит обещание,
преподнесет свой прощальный подарок. Гримстеру останется только войти в реку
и  добраться до  дальнего берега.  Удастся ему  остаться в  живых или  нет -
пятьдесят на  пятьдесят.  Между тем  Гримстер шел вверх по  течению,  удочка
сгибалась под тяжестью рыбы. Наконец он вновь выбрался на крошечную отмель.
     Вдруг лосось развернулся и ринулся назад, получив свободу от ослабевшей
на  мгновение лески.  Не  успел Гримстер ее  смотать,  как  рыбина рванулась
поперек заводи.  Избыток лески был выбран мгновенно, и она со свистом начала
сматываться с  катушки.  Доплыв  до  дальних  скал,  лосось  выпрыгнул очень
высоко,  поэтому Гримстер немного наклонил удилище,  чтобы оно не сломалось.
Через несколько секунд он понял,  что рыба сдалась. Гримстер наматывал леску
- лосось не сопротивлялся.
     Стоя рядом, Гаррисон сказал:
     - Наконец-то. Но не расслабляйся. Он хитрый малый.
     Гримстер подтянул рыбу.  Дважды она  пыталась уйти,  но  Гримстер знал:
если крючок выдержит,  деваться ей некуда, и эта мысль согревала его. Он был
жив,  сознавал свое  превосходство,  жалел  Гаррисона и  колебался только  в
одном:  убить его или отпустить.  Ему не  раз приходилось убивать,  выполняя
приказ,  так  что совесть его не  замучит.  Но  теперь,  когда тепло в  душе
требовало  настоящего  убийства,  Гримстер  понимал:  придется  подождать  и
посмотреть,  распространяется ли  храднокровно  принятое  вчера  решение  на
Гаррисона, который уже убил бы его, если бы эта ленивая, скучающая рыбина не
ухватилась за намокшего "Дасти Миллера".
     В  двенадцати футах от Гримстера лосось вышел из глубины и перевернулся
от  изнеможения.  Гримстер шагнул в  воду  и  поднял его,  взмахнув удочкой.
Лосось повис на леске в футе под водой - испещренная черными точками широкая
спина,  серебристые бока,  мушка  в  зубастой пасти,  крючок  под  челюстью.
Гримстер вытянул рыбину на  мель,  она снова попыталась вырваться и  чуть не
выскочила на берег сама.
     Сверху донесся голос Гаррисона:
     - Отличная работа, Джонни. Что может быть лучше такого славного конца?
     Зажав  избыток лески в  левой руке  петлями,  чтобы успеть опустить их,
если рыба наберется сил и  захочет уйти,  Гримстер отступил на шаг и  носком
правого сапога вытолкнул лосося на  песок.  Ни сетки,  ни подсеки у  него не
было,  он  схватил  рыбу  за  хвост,  поднял  ее,  изгибающуюся,  и  показал
Гаррисону.
     Тот  стоял в  ярде от  Гримстера на  невысоком берегу,  за  его  спиной
виднелась рыбачья хижина.  Около нее  находился сундук,  на  нем  -  бутылка
из-под виски,  сама хижина была сделана из  старого вагона -  всякая мелочь,
касающаяся Гаррисона  и  окружавшей его  обстановки,  врезалась  Гримстеру в
память.  Впервые за  все утро он заговорил с  ним по-настоящему,  не обращая
внимания на пистолет, нацеленный в лоб:
     - Не  угадал.  Он  весит не больше десяти фунтов.  Недавно в  реке,  но
морской слизи уже не видно. Помнишь твой первый улов и нашу драку?
     Гаррисон кивнул и  опустил правую руку  на  полдюйма вниз  и  немного в
сторону,  чтобы рыбина не  помешала выстрелить,  и  Джон понял:  его вот-вот
убьют...  но тут же уверился,  что не умрет...  не теперь...  Тогда он резко
распрямил  согнутую  в  локте  правую  руку,   бросил  тяжеленную  рыбину  в
Гаррисона, из левой руки тотчас выпустил и удочку, и леску.
     Гаррисон выстрелил,  когда лосось,  казалось, завис, сверкая в воздухе.
Гримстер ощутил сквознячок от  пролетевшей у  щеки  пули -  она,  как  потом
выяснилось,  прошила рыбину насквозь: вошла у спинного плавника, ударилась о
позвоночник  и  отклонилась на  полдюйма.  Это  и  спасло  Гримстера.  Когда
Гаррисон  собрался выстрелить снова,  лосось  попал  ему  в  грудь.  Толстяк
попятился и промахнулся.
     Гримстер  вспрыгнул  на   берег,   выбил  пистолет  из  руки  падающего
Гаррисона. Когда толстяк перевернулся, чтобы встать, Гримстер пнул его прямо
в  отвислое брюхо.  Упавший на  траву  лосось вдруг  затрепетал всем  телом,
выгнулся, замер... Только чуть подергивал хвостовым плавником.
     Гримстер поднял пистолет.  Ему было тепло и радостно,  он вновь духовно
раскрепостился.  Наконец-то  Вальда умерла и  для  него  самого.  Оставалось
только похоронить ее и разделить имущество.  Впервые за многие годы он обрел
независимость, перестал быть призраком в мире людей.
     Гримстер поднял пистолет.  Гаррисон застонал и медленно сел. Растерянно
нащупал слетевшую шляпу и  водрузил ее  на место.  Сплюнул,  крякнул,  шумно
вздохнул и наконец буркнул:
     - Черт...
     Гримстер навел на него пистолет и приказал:
     - Встань и повернись ко мне спиной.
     Медленно,  послушно Гаррисон выполнил приказ.  Гримстер подошел,  ткнул
его пистолетом в спину и обыскал: ощупал карманы, похлопал ладонью по теплым
под плащом бокам. Потом, не отходя ни на шаг и не отрывая от спины пистолет,
велел:
     - Теперь сделай мне еще одно одолжение:  объясни, почему тебе приказали
меня убить?
     Все еще задыхаясь, Гаррисон взмолился:
     - Ты же понимаешь, я не могу, Джонни.
     - Если не скажешь, я тебя убью, и концы в воду.
     - Тогда убивай.  Ведь я же тебя убил бы, - произнес Гаррисон с вызовом,
а потом,  когда бравада уступила место искренности и осознанию происшедшего,
сказал:
     - Черт, если бы ты ударил меня чуть пониже, ты бы оборвал все мои связи
с женщинами.
     - Помимо всего прочего, - добавил Гримстер.
     - Нет,  Джонни.  Дело не в  тебе и даже не во мне.  Хочешь убить меня -
валяй! Я дал тебе поймать рыбу. Может, разрешишь мне закурить?
     Гримстер отступил,  Гаррисон не  спеша повернулся и  полез в  карман за
сигаретами и спичками. Закурив, взглянул на лосося - во время схватки крючок
вырвался из его тела, - а потом на удочку, лежавшую поодаль, и сказал:
     - Классная штука.  Такие в порядочных семьях передаются от отца к сыну.
Значит, Вальду все-таки убили?
     - Ты же всегда это знал.
     - Догадывался,  не более.  Но ты только что получил доказательства. Так
зачем же мне бояться тебя?  -  Гаррисон пожал плечами и переступил с ноги на
ногу.  - Я бы тебя убил, но ты-то хочешь уничтожить другого. Для него одного
ты  бережешь пулю.  Не  для меня.  Ты настоящий убийца,  Джонни,  но у  тебя
сентиментальная привязанность к  порядку.  По-твоему,  начинать надо сверху,
так? А я в самом конце списка.
     Гаррисон повернулся и  пошел  прочь,  пробрался по  кустам боярышника у
хижины,  прошагал по высокой полевой траве, не признавая тропок, оставляя за
собой полоску примятых стеблей.  И  Гримстер отпустил его.  Он  глядел,  как
Гаррисон подошел к железнодорожной насыпи, перелез через белые ворота, вечно
закрытые,  чтобы не подпустить скот к  полотну,  и  наконец исчез за дальним
склоном. Ничто не шевельнулось у Гримстера в душе. Ни к Гаррисону, ни к тем,
кто подослал его.  Он  повернулся,  бросил пистолет в  воду и  стал собирать
снасти.  Потом  продел свернутый носовой платок сквозь жабры  лосося,  чтобы
легче было нести, и зашагал через лес к машине.
     Усевшись за руль,  он снял с пальца перстень.  Никто, даже Гаррисон, не
пошел бы на убийство просто так.  Гаррисон хотел прикончить его, чтобы снять
что-то с трупа. Что?
     Гримстер стал внимательно разглядывать перстень.

     Копплстоун  вышел  к  завтраку  с  крошечным  порезом  на  подбородке -
единственным  свидетельством  вчерашней  попойки.   За   столом  сидел  один
Гримстер.  Анджела  Пилч  и  Лили  редко  спускались в  столовую  по  утрам,
предпочитая завтракать у себя. Кранстон еще не выходил из своего кабинета.
     Насколько мог  судить Гримстер,  Копплстоун пока вел  себя как  обычно.
Очевидно, о вчерашней беседе он не помнил.
     - Сегодня  утром  ты,  наверное,  чувствуешь себя  ужасно,  -  высказал
предположение Гримстер.
     - Я  встаю  с  похмелья каждый день,  но  голова не  болит  никогда,  -
улыбнулся Копплстоун.  -  Извини, что я вчера отключился при тебе. Я, видишь
ли, не привык к собеседникам. А ты, говорят, рыбачил сегодня?
     - И поймал лосося на десять фунтов. Благодаря Гаррисону.
     - Гаррисону?
     Гримстер  рассказал  Копплстоуну о  случившемся,  не  упомянув  лишь  о
Вальде, а потом спросил:
     - Зачем Гаррисону понадобилось меня убивать?
     - Понятия не имею. Хочешь, мы возьмемся за него?
     - Это пусть сэр Джон решает.  Для себя я  сделал такой вывод:  от  меня
Гаррисон не  отступится,  посему надо быть начеку.  -  Гримстер откинулся на
спинку стула и  повертел в руках кофейную ложечку.  -  Беда Ведомства в том,
что оно стремится запутать все, даже самое простое и очевидное.
     - Да,   этого  ему  не  занимать.   И  грязных  фокусов.  Ведомство  не
подчиняется никому.  Оно хуже дьявола,  хотя сэр Джон воображает себя скорее
папой римским.  Цель  оправдывает средства,  все  грехи заранее отпускаются,
хотя премьер-министр и его кабинет до потолка бы подпрыгнули, узнай они хоть
половину того,  что у нас творится.  Впрочем,  они не узнают.  Да и не хотят
узнавать.    Мы,   ведомство   грязных   дел,   скопидомничаем,   обманываем
предприимчивых  и  талантливых,   чтобы  защитить  и  взлелеять  пресловутое
чудовище,  именуемое национальной безопасностью. Ведомство могло бы обойтись
с  Диллингом по-честному,  изучить его  изобретение и  дать за  него хорошую
цену.  Но  будь Ведомство таким,  мы бы здесь сейчас не сидели,  а  сэр Джон
довольствовался бы должностью провинциального судьи,  вымещая свой садизм на
водителях-лихачах.  Беда государственных учреждений, особенно служащих целям
обороны или безопасности,  состоит в том, что рано или поздно они становятся
неподсудными, начинают считать себя непогрешимыми. Нам с тобой, конечно, все
это известно.
     - Изредка полезно и  напомнить.  Приедет ли сэр Джон в  этом году сюда,
как обычно, на две недели?
     - Конечно. В начале следующего месяца. А что?
     - Если удастся вовремя разобраться с Диллингом, я бы хотел еще недельку
здесь порыбачить, не попадаясь шефу на глаза.
     Гримстер сидел  напротив Копплстоуна,  говорил легко и  спокойно.  Нет,
Гримстер не изменился, он лишь как бы всплыл, освободившись от тяжкого груза
на душе.  Сперва нужно было утрясти кое-какие мелочи, но впереди уже маячило
удовольствие  от  убийства-мести.  Любопытно,  что  мысль  о  нем  была  для
Гримстера столь  же  невинной  и  чарующей,  как  желание  ребенка  поскорее
дождаться рождественского утра  и  получить обещанный подарок.  Мать  дарила
Джонни только то, что он хотел, никогда его не разочаровывала.
     После завтрака он пошел к Лили. Она сидела у окна, читала "Дейли Мейл".
Улыбнувшись, поздоровалась и спросила:
     - Ваш начальник вчера приезжал?
     - Да, ненадолго.
     - И не захотел встретиться со мной?
     - Нет. Вы огорчены?
     - Этого требовала простая вежливость.
     - Согласен.
     Она бросила на него быстрый взгляд и спросила:
     - Что с вами?
     - Ничего.
     - Не может быть.  У вас улыбка до ушей,  Джонни.  Мне это нравится.  Но
почему -  ведь никто не  сказал ничего смешного?  Или вы дождались приятного
сюрприза?
     - Наоборот. Я, кажется, пропустил его недавно.
     - О чем вы?
     - Вчера вечером вы приходили ко мне, верно?
     - Джонни!  -  Она  покраснела  и  поспешно  отвернулась,  чтобы  скрыть
смущение.
     - Разве нет?
     - Конечно,  нет. За кого вы меня принимаете? - Лили повернулась к нему.
- А если бы пришла, вы бы меня выгнали?
     Гримстер уже разобрался в  романтическом характере Лили и понимал,  что
простое желание отдаться мужчине ни за что не привело бы ее к нему. Причина,
заставившая ее  сделать  это,  должна  быть  достаточно  веской.  И  еще  он
догадывался:  причина эта не из тех, какие Лили станет обсуждать с ним здесь
и сейчас. Вновь надо ждать удобного случая.
     - Нет, не выгнал бы, - ответил он.
     - Джонни!   -   Она   засмеялась  неестественным,   вымученным  смехом,
скрывавшим стыд  или  нечто большее -  какой-то  умысел,  в  котором нелегко
признаться. Лили встала, подошла к Гримстеру вплотную и спросила:
     - А все-таки, что с вами?
     - Не знаю.  Может,  все дело в том,  что я отлично провел утро и поймал
рыбину.
     - Вы поймали нечто большее.  То, что согрело вам душу. Думаете, женщины
не замечают? По-моему, мне теперь придется вас остерегаться. - Она заглянула
ему в лицо, слегка нахмурилась и продолжила: - Нет, я знаю, в чем дело.
     - В чем же?
     - Вы на что-то решились, верно?
     - Может быть.
     - Это  касается вашей  прошлой  жизни?  -  Ее  проницательность уже  не
удивляла Гримстера. - Или жизни вообще... Ну, например, как жить дальше.
     Он протянул руку, тронул девушку за локоть и спросил:
     - Вы мне доверяете?
     - Вы же знаете, что доверяю.
     - Не меньше, чем Гарри?
     - Что вы имеете в виду?  -  Вопрос озадачил ее по-настоящему. - Сегодня
вы сам не свой.
     - Я говорю вот о чем:  если я прикажу вам - нет, не из окна выпрыгнуть,
- а нечто для вашего же блага, исполните ли вы приказ, беспрекословно?
     После недолгих колебаний Лили ответила:
     - Да, наверное. Но я не понимаю, Джонни, что вам взбрело в голову?
     - Я и сам пока не знаю точно.  Меня лишь одолевают предчувствия. Насчет
того,  что нам, возможно, придется сделать. И я просто хотел удостовериться,
что вы на моей стороне.
     - Конечно, я выполню любой ваш приказ. Но разве стряслась беда?
     Тогда он  улыбнулся ей профессиональной улыбкой.  У  Гримстера возникло
желание сначала смешать сэра  Джона  с  грязью  и  только потом  убить  его.
Гримстеру захотелось дать Лили все,  что обещал ей Диллинг. Найти то, что он
спрятал,  и  заключить сделку от  его имени.  Но  не  на условиях Ведомства,
которые непреложны:  как  только документы найдутся,  Лили  умрет.  Холодный
расчет сэра Джона обрекал ее  красоту,  простоту и  энергию на  безвременную
гибель.  А она еще может выйти замуж, растолстеть, нарожать от какого-нибудь
"порядочного человека" детей, щелкать их по носу за ребячьи проделки, любить
и лелеять их,  может овладеть богатством,  которое оставил ей Диллинг, стать
транжирой или  скрягой  -  словом,  прожить  столько,  сколько  отпущено  ей
судьбой.  Судьбой,  а не сэром Джоном Мейзерфилдом.  Душу Гримстера и впрямь
что-то согревало:  он был терпелив, как никогда. Он не спешил расправиться с
сэром  Джоном.  Тот  никуда  не  денется.  В  первую  очередь  нужно  добыть
завещанное Лили богатство. Теперь он, Гримстер, обязан вернуть ей этот долг,
потому что, не умри Диллинг, не появись она в этом доме, он никогда не узнал
бы правду о Вальде. Обеспечить безопасность и счастье Лили - это долг чести,
который нужно отдать,  не дожидаясь освобождения от всех обязательств, кроме
одного - перед Вальдой, убитой из-за него, Гримстера.
     - Нет, ничего не случилось, - ответил он. - Дела идут хорошо.
     - Но о пятнице мы так ничего и не узнали, - резонно заметила Лили.
     Направляясь к двери, Гримстер бросил:
     - Думаю, мы решим эту загадку.
     Он даже не оглянулся. Взявшись за дверную ручку, Гримстер добавил:
     - Сегодня я  уеду  вместе с  Копплстоуном.  Вернусь поздно,  не  раньше
полуночи.




     Копплстоун возвращался с  эксетерским поездом.  За завтраком в  то утро
Гримстер пообещал подвезти его на  станцию.  Но вместо того чтобы доехать до
Эксетера,  он подбросил его до вокзала в Тонтоне.  Когда Копплстоун спросил,
почему, Гримстер ответил:
     - Мне так удобнее. Об остальном прочтешь в отчете.
     Копплстоун улыбнулся и, вылезая из машины, спросил:
     - Помимо всего прочего, да?
     - Да.
     - Тут Гаррисон ошибся.  Впрочем,  он поймет это.  Возможно, твоя птичка
уже улетела.
     - Будем надеяться, что нет.
     Убедившись,  что  Копплстоун сел  в  вагон (впрочем,  он  мог  выйти на
ближайшей станции и  позвонить),  Гримстер все-таки  решил  рискнуть.  Связь
Копплстоуна  с  Гаррисоном  значения  не  имела,   то,  что  Коппи  оказался
предателем,  не  удивило,  не  встревожило и  не  вызвало осуждения.  Многие
ступали на эту дорожку,  некоторые удерживались,  большинство -  нет, и чаще
всего они  делали это в  силу остатков порядочности,  поставленной с  ног на
голову;  это был молчаливый,  зловещий протест, стремление возвыситься путем
самоуничижения.
     Из  Тонтона Гримстер поехал в  Хай-Вайкомб.  На шоссе было много машин,
поэтому путь занял три с половиной часа,  но дорога не тяготила Гримстера. В
нем  жило устойчивое предчувствие,  посещавшее его не  раз,  нечто близкое к
абсолютной уверенности в том,  что все,  по крайней мере сегодня, будет так,
как  хочет он.  Гаррисону нужно было убить его  сразу,  без  рассусоливаний.
Гаррисон ошибся (как  это  на  него не  похоже!)  -  уж  кто-кто,  а  они  с
Гаррисоном знали,  что  жизнь  и  смерть вечно  балансируют на  зыбкой опоре
ошибки.
     По  крутому холму  Гримстер спустился в  Хай-Вайкомб,  раскинувшийся по
обоим  берегам узкой  речки,  и  нашел  магазин Уильяма Прингла в  одном  из
закоулков неподалеку от  шоссе.  Дом  имел два  сводчатых окна с  решетками,
между ними была дверь.  Над окнами висела вывеска "Зверариум Прингла". Слово
покоробило Гримстера.  В  окнах были выставлены предметы ухода за  домашними
животными. На картонной табличке, висящей на двери, было написано "Открыто".
В магазине женщина покупала корм для собаки. Гримстер остановился у порога и
стал наблюдать,  как продавец совком достает корм из мешка и взвешивает его.
Больше никого в магазине не было.
     Гримстер подождал,  пока женщина выйдет,  и  вошел.  Он закрыл за собой
дверь, запер ее на замок и перевернул табличку надписью "Закрыто" наружу.
     В  магазине  было  светло  от  неоновых  ламп  и  скрытой  подсветки  в
аквариумах с  тропическими рыбками,  стоявших в два яруса у стены.  Из одной
клетки на  противоположной стене  магазина вдруг  послышался радостный свист
морской свинки,  в другой клетке серый кролик угрюмо жевал увядший капустный
лист.  В  магазине было прибрано,  хотя и слегка попахивало мочой животных и
кормом для рыб.
     Уильям Прингл взглянул на Гримстера с  любопытством,  не выпуская совок
из рук.  Он был именно таким,  каким его описала Лили,  с копной непослушных
светлых  волос  и  клочковатой неухоженной бородкой.  На  нем  была  красная
рубашка с  открытым воротом,  зеленые вельветовые брюки,  сандалии и  черный
рабочий фартук. Без страха он смотрел на Гримстера чистыми голубыми глазами.
     - Если вы пришли грабить,  -  сказал Прингл,  - денег в кассе не хватит
вам даже на обед.
     - Я  просто хочу,  чтобы  нас  не  беспокоили,  -  ответил Гримстер.  -
Поговорим  здесь   или   пройдем  внутрь?   -   Он   протянул  Принглу  свое
удостоверение.
     Прингл заглянул в удостоверение, что-то прикинул в уме, пожал плечами и
бросил совок в мешок с собачьей пищей.
     - Прошу,  мистер Гримстер.  Я  как  раз собирался пить чай.  Не  хотите
составить компанию?
     - С удовольствием.
     Прингл повел его в  заднюю комнату.  Там было тесно,  но уютно.  Прингл
жестом пригласил Гримстера сесть, а сам подошел к окну и принялся заваривать
чай.  Нижняя половина окна была открыта.  Окно выходило в  маленький дворик,
заставленный ящиками и клетками.  На подоконнике Прингл устроил кормушку для
птиц.
     - Я  пришел к  вам по делу,  -  заявил Гримстер.  -  Если сомневаетесь,
можете позвонить в министерство и проверить, тот ли я, за кого себя выдаю.
     Не оборачиваясь, Прингл ответил:
     - Не стоит. Я вам верю.
     У него был красивый,  глубокий, хорошо поставленный голос образованного
человека. Такой голос был бы хорош за алтарем церкви его отца.
     - Я хочу задать вам несколько вопросов о покойном Гарри Диллинге.
     Прингл зажег газ и поставил чайник.
     - Задавайте,  -  сказал  он  и,  раскрошив ломтик хлеба,  бросил его  в
кормушку. Стайка воробьев и зяблик тут же принялись клевать крошки.
     - Он был вам близким другом?
     - Да.
     Прингл  сел  и  предложил  Гримстеру  сигарету.  Гримстер  отрицательно
покачал головой. Прингл закурил и добавил:
     - Моим лучшим другом,  - он улыбнулся. - Гарри был с сумасшедшинкой. Но
соображал здорово.
     - Какие у вас были финансовые отношения?
     - Финансовые отношения?
     - Вы понимаете, что я имею в виду? Сколько вы вложили в его дело?
     - Ах, вот оно что! Около шести тысяч.
     - Откуда взялись остальные деньги?
     - Их раздобыл Гарри.
     - Когда он обанкротился, вы потеряли все?
     - К несчастью, да.
     - Гарри это, наверно, беспокоило.
     - Не так чтобы очень. Он, разумеется, помнил о своем долге, но особенно
не переживал.
     - Он заключил с вами какой-нибудь договор на этот счет?
     - Да, заключил.
     - Мне бы хотелось узнать - какой.
     Прингл пожал плечами и  полез в  стол.  Достал из ящика конверт и подал
его Гримстеру со словами:
     - Здесь светокопия. Подлинник у моего адвоката, - и широко улыбнулся. -
А если не у моего, так у другого.
     Гримстер вынул документ из конверта и  начал читать.  Текст был краток,
но ясен.  Гримстер прочитал его дважды.  Прингл тем временем сидел и молчал.
Диллинг передавал в пользу Прингла одну седьмую выплат и гонораров,  могущих
возникнуть  при  продаже  всех  или  части  авторских  прав  на  открытия  и
изобретения,  которые Гарри сделает за свою жизнь.  А  после смерти Диллинга
эти права переходят в вечное владение Прингла, вольного распоряжаться ими по
своему усмотрению.
     Чайник засвистел, Прингл встал и потянулся к заварке.
     - Документ составлен после банкротства, - заметил Гримстер.
     - Верно.  До него были небольшие ежемесячные отчисления.  Составив этот
документ,  Диллинг нашел  способ  расплатиться со  мной.  Я  просил  его  не
беспокоиться,   но   он  настоял  на  своем.   Иногда  он  бывал  необычайно
щепетильным.  Не всегда,  но бывал,  и  в  такие минуты переубедить его было
невозможно. А мне, сказать по правде, на те деньги наплевать. Легко пришли -
легко и ушли.
     - Говорил  ли  он  вам  об  изобретении,  которое  намеревается продать
Ведомству?
     - Только в самых общих чертах.
     - Вы знаете, в чем его суть?
     - Нет, хотя догадываюсь, что это связано с его основной работой.
     - Он называл свой проект как-нибудь?
     - Да. "Корольком".
     - А почему?
     - Понятия не имею.  По-моему,  это первое,  что пришло ему в голову.  -
Прингл  налил  Гримстеру  чаю  в  большую  кружку  с  изображением трубящего
африканского слона. - Если хотите покрепче, скажите. Я положу еще пакетик. -
Он поднес Гримстеру сахарницу, приглашая брать рафинад руками.
     - Вы  знали,  что  незадолго до  смерти Диллинг спрятал все  документы,
касающиеся этого изобретения?
     - Да. Он мне говорил.
     - Когда?
     - В день своей смерти.
     - В какое время?
     - Около четырех утра. Он позвонил мне и предложил поболтать.
     - В такой час?..
     - Гарри не видел в этом ничего особенного.  Если он не мог заснуть,  то
звонил мне.  И  мы  болтали.  В  тот раз он  просто сказал,  что не доверяет
Ведомству, а потому решил спрятать бумаги от греха подальше.
     - Но не сказал, куда?
     - Нет.
     - По-моему, вы не совсем честно ответили на мой вопрос.
     - Каждый имеет  право отвечать так,  как  считает нужным.  -  Это  было
сказано  любезно,  однако  в  словах  Прингла  впервые  послышались  сила  и
твердость, вызванные зарождающейся неприязнью.
     Гримстер решил сделать вид, что не заметил этого. Он спросил:
     - Вы были с Гарри, когда его лишили водительских прав?
     - Да.
     - Это случилось между Лутоном и Лейтоном, не так ли?
     - Да.
     - Что вы оба там делали?
     - Гарри остался у меня на выходные.  Тогда мои дела шли плохо; я еще не
купил этот магазин,  а работал в фирме по строительству дорог в Блэкли. - Он
замолчал,  отхлебнув из  кружки  с  нарисованной стаей  фламинго.  -  Мистер
Гримстер, почему бы вам не перейти прямо к цели вашего визита?
     - А вы о ней догадались?
     - Конечно.  Вам хочется узнать,  кому я  продал договор Гарри,  сколько
получил за него и прочее.
     - Допустим. Так кому вы его продали?
     - Это мое дело.
     - Сколько вы за него получили?
     - К  счастью,  очень много.  Больше,  гораздо больше,  чем задолжал мне
Гарри.
     - Что вы еще продали?
     - Больше ничего.
     - Мистер  Прингл,  давайте рассуждать здраво.  Пока  мы  беседуем,  как
культурные люди. Я спрашиваю, вы отвечаете. Но если вы откажетесь рассказать
то,  что знаете,  мне придется отвезти вас туда,  где вас заставят отвечать.
Уверяю, наши методы не отличаются гуманностью.
     - Знаю, знаю. Копаясь в дерьме, нельзя не замарать руки.
     - Вы заговорили, как Диллинг.
     - Верно. Поэтому он и спрятал бумаги.
     - Ладно, мистер Прингл, а теперь отвечайте без запинки. Кроме договора,
которому пока грош цена,  вы продали что-то еще. То, что действительно стоит
денег. Что?
     Мгновение Прингл  колебался.  Из  раскрытого окна  доносилось чириканье
ссорившихся во дворе воробьев. Наконец Прингл пришел к определенному решению
и ответил:
     - Я  продал информацию.  Гарри был не дурак.  Он спрятал бумаги,  чтобы
ваши люди не смогли добраться до них раньше заключения сделки. Не упустил он
из виду и того,  что за это время с ним самим может что-нибудь случиться. Он
чувствовал ответственность за Лили, помнил об обязательствах, данных мне. Он
не  хотел,  чтобы бумаги пропали бесследно.  Поэтому во  время того  ночного
звонка он  рассказал,  как  отыскать их,  если произойдет с  ним  что-нибудь
неладное.
     - Он сказал вам, где они спрятаны?
     - Гарри  был   не   такой.   Он   объяснил,   как  я   могу  узнать  их
местонахождение.  Именно эти сведения,  мистер Гримстер, я и продал вместе с
договором.
     Гримстер покачал головой:
     - Быть может,  вы разбираетесь в птицах. Но в людях не смыслите ничего.
Ваши дела очень плохи.  Вы  связались с  теми,  кто  убьет вас,  если вы  им
поможете.
     - Вы пытаетесь меня запугать?
     - Мои слова и впрямь пугают вас,  потому что вы понимаете - это правда.
Взгляните.  -  Гримстер поднял руку,  повернул ее  тыльной стороной ладони к
Принглу, чтобы солнечный свет из окна попал на изображение птички. - "Помимо
всего прочего",  -  сказал убийца, и это была его ошибка. Они пытались убить
меня не потому,  что хотели уничтожить,  а потому, что хотели кое-что у меня
отнять.  А кроме этого перстня,  Прингл,  у меня ничего с собой не было. Вам
знаком этот перстень,  хотя вы очень стараетесь не смотреть на него. Вы были
с  Гарри,  когда он с  его помощью гипнотизировал Лили и  заставлял ее перед
вами выкидывать всякие фокусы. Когда Гарри позвонил вам, я не сомневаюсь, он
сказал приблизительно так:  "Если со мной что-нибудь случится, по перстню ты
все узнаешь".  Больше,  я думаю,  он не сообщил. Он же любил таинственность,
полунамеки...
     - Да, именно так он и сказал.
     - Но вы все равно догадались.
     - Конечно.  Это я давным-давно подарил Гарри перстень. Я раскопал его в
антикварной лавке в Эдинбурге. Золотой ободок, на котором держится картинка,
отвинчивается, под картинкой есть углубление.
     - Знаю,  Прингл.  Я  сам  обнаружил это сегодня утром.  То,  что было в
перстне,  я  вынул.  Но находка требует объяснения.  Это можешь сделать -  и
сделаешь!  - ты, потому что другого способа спасти свою шкуру у тебя нет. Ты
расскажешь мне,  что это значит, и, не теряя ни секунды, уберешься из страны
к  чертовой  матери.  Брось  свой  магазин,  позвони  в  ближайшее отделение
"Общества борьбы против жестокого обращения с  животными" и оставь зверей на
их попечение.  Через полгода о тебе забудут. Я их знаю. К тому времени у них
найдутся другие заботы. Но недели две они тебя будут преследовать. Я понятно
выражаюсь?
     - Понятно,  да не очень утешительно,  мистер Гримстер. - Прингл встал с
чашкой в руках. - Хотите еще чаю?
     - Нет.  И не пытайся меня провести.  Ты попал в беду.  Помоги мне,  и я
помогу тебе убраться в безопасное место: укажу его, дам валюты.
     Прингл стоял спиной к Гримстеру, наливал себе чай, заслоняя собой почти
все окно,  выходящее во двор.  Когда он наклонил чайник над чашкой,  птицы у
кормушки вдруг заволновались,  беспокойно защебетали,  захлопали крыльями, и
тут Гримстер сообразил,  что они подняли тревогу неспроста.  Ведь к  Принглу
они привыкли. Когда тот появлялся у окна, птицы должны были лететь к нему, а
не от него. А сейчас они, хлопая крыльями, спасались бегством. Вдруг широкая
спина Прингла дернулась вниз,  он пригнулся,  и  окно стало видно полностью.
Гримстер  скатился со  стула,  заметив  на  улице  темный  силуэт  человека.
Человека,  появившегося по какому-то сигналу Прингла,  условленному сигналу.
Гаррисон  был  достаточно умен,  чтобы  признать собственную ошибку,  быстро
сообразить, что сболтнул лишнее, и как можно скорее возвратить преимущество,
которого временно лишился.  Пуля,  выпущенная незнакомцем, ударилась о стену
за стулом Гримстера и, будь он еще там, попала бы ему в голову.
     Гримстер покатился к двери и, как только высвободил правую руку, метнул
чашку  в  верхнюю  половину окна.  Стекло  разбилось,  осколки  посыпались в
раковину и  на  подоконник.  Незнакомец выстрелил еще  раз.  Пуля  попала  в
кормушку, а Гримстер вскочил, распахнул дверь и побежал.
     Он вылетел в переулок,  перешел на шаг и не спеша спустился к шоссе; на
ходу стряхнув штукатурку с одежды, привел себя в порядок, поправил манжеты и
галстук.  На  рукаве  появилось грязное пятно,  при  виде  которого Гримстер
улыбнулся, вспомнив, что Лили сказала однажды о его аккуратности. Он пошел в
парк,  где стояла его машина. Оставаться в городе было бессмысленно. Стрелял
в него не Гаррисон. И для Прингла уже ничего нельзя сделать. Они возьмут его
и  будут держать взаперти,  надеясь когда-нибудь им воспользоваться.  А если
такого случая не представится,  его,  возможно,  даже выпустят - но сначала,
вероятно,  потребуют вернуть деньги -  или уничтожат, что вернее. Интересно,
кому первому пришла мысль связаться с Принглом?  Не Гаррисону ли? Как бы там
ни было,  до этого мог додуматься только тот, кто понимал характер Диллинга.
Когда Гарри прятал бумаги,  он и не собирался искушать судьбу.  Эта черточка
его натуры слишком поздно стала понятной Гримстеру.  Как-нибудь и где-нибудь
- конечно же,  не  в  памяти Лили -  Гарри должен был оставить разгадку,  но
понятную не каждому,  а лишь такому, как Прингл: кто знал характер Диллинга,
его  жизнь  и  образ мыслей.  Но  теперь до  Прингла не  добраться,  поэтому
аккуратно сложенный листочек тонкой бумаги,  найденный в  перстне,  не может
помочь  Гримстеру.  Листочек спрятан в  надежном месте,  но,  как  сообразил
Гримстер, заводя машину, это не имеет уже никакого значения.
     Листочек,  если  расправить его,  имел площадь около четырех квадратных
дюймов.  Вверху  крошечными аккуратными буквами  было  написано:  "Que  sera
sera".  Внизу,  в  маленьком  кружке,  было  изображено нечто,  напоминавшее
неумелый,  словно  сделанный детской  рукой  рисунок  червя  или  гусеницы с
изогнутым  петлей  телом,  с  утолщением вместо  головы.  Между  надписью  и
червяком была  аккуратно нарисована карта,  где  двойные  кривые  обозначали
дороги или тропинки,  а  скопления заштрихованных кружков могли быть лесами.
Посередине  находились  два  маленьких  кольца.  У  основания  деревьев  был
построен равносторонний треугольник с  пунктирными сторонами и  надписью "30
футов"  в  основании.  На  вершине треугольника стоял  нарисованный красными
чернилами крест.  В  левом краю  карты был  еще  один  крест,  но  побольше,
нарисованный немного наискось,  помеченный вверху "N",  а внизу "S",  словно
стрелка компаса.  К западу от треугольника в одном из изгибов двойной кривой
была  очерчена  неправильной формы  зона,  жирно  заштрихованная чернильными
линиями.  Едва взглянув на карту,  Гримстер понял, что она сама по себе ни о
чем ему не скажет.  Разгадка заключается, видимо, в словах "Que sera sera" и
грубо нарисованном червяке.  Прингл,  верно,  сразу бы понял, что к чему, но
путь к Принглу отрезан.  Придется все, что нужно, выпытывать у Лили. Удастся
или нет, неизвестно. Известно только одно: Лили ждет возвращения Гримстера.

     В  ближайшее время  он  убьет сэра  Джона.  Решение не  вызвало у  него
угрызений совести.  И,  как  ни  странно,  оно не  было связано с  любовью к
Вальде.  Убив сэра Джона,  он сведет счеты со всеми,  никому ничего не будет
должен. То, что происходит сейчас (вернувшись поздно, Гримстер идет к себе в
спальню),  должно завершиться,  иначе  убийство сэра  Джона отчасти потеряет
смысл.  Шеф поручил Гримстеру это задание, и именно его выполнение привело к
правде,  о  которой Джон давно подозревал.  Поэтому Гримстеру казалось,  что
задание  нужно  выполнить  прилежно  и  завершить  убийством того,  кто  его
задумал.  При этом не  только воля должна быть непреклонной,  но  и  чувства
придется ограничить жесткими рамками. Лили отныне станет неотъемлемой частью
замысла,  таким же актером, как и он сам. В этой пьесе они будут старательно
скрывать свои  подлинные мысли,  почти  искренне разыгрывать нужные чувства,
произносить слова  почти правдивые и  убедительные,  понимая:  стоит сойти с
подмостков, как речи и эмоции отомрут.
     В спальне лампа не горела,  но при свете, идущем из гостиной, он увидел
Лили,  лежащую спиной к нему, ее светлые волосы едва различались на подушке.
Гримстер знал: она не спит. И вместе с тем понимал - девушка не шевельнется,
не скажет ни слова,  а будет просто лежать и ждать его.  Теперь Гримстер был
уверен  в  том,  о  чем  последнее время  подозревал:  Диллинг  оставил Лили
богатство и ключ к нему,  воспользоваться которым она могла,  лишь отдавшись
другому.  Она пришла к  Гримстеру,  потому что наконец разобралась и в своих
чувствах к  Диллингу,  и  в сущности его чувств к ней.  Сейчас она,  по всей
вероятности,  ненавидит Диллинга.  Лили вызывала у Гримстера жалость, иногда
гнев,  но не любовь,  хотя Джон сознавал:  в постели они смогут сыграть свои
роли и станут играть их еще долго, потому что полностью понимают друг друга.
     Гримстер прошел  в  ванную  и,  как  обычно,  принял  душ,  не  изменил
заведенный порядок, зная, что Лили ждет именно этого.
     Он залез в кровать,  с минуту лежал в темноте,  не прикасаясь к Лили, и
чувствовал,  что  она вся дрожит.  Впервые после Вальды он  лег в  постель с
женщиной.  Эта мысль не вызвала боли. Вальды больше нет. Наконец он протянул
руку и повернул Лили к себе.  Она все еще дрожала,  и он обнял ее.  Тепло ее
тела передалось ему.  Гримстер тронул гладкую шею девушки и  не  отнял руки.
Постепенно Лили перестала дрожать.  Джон положил ее поудобнее,  и, не сказав
друг другу ни слова, они заснули.
     Он  проснулся рано утром,  зная,  что Лили тоже не  спит.  Они занялись
любовью,  а раз это была кульминация той пьесы, в которой они оба играли, их
притворство  потребовало  такой  самоотдачи,  настолько  захватило  их,  что
отделить истинное чувство от  хладнокровного расчета стало почти невозможно.
Разум  в  конце  концов  ощутил,  как  разрушаются холодные замыслы в  вихре
обоюдного наслаждения, что волной нахлынуло на них и не спеша отступило.
     Когда все кончилось,  Лили протянула руку к ночнику и зажгла свет.  Она
посмотрела на Джона затуманенным взором и прошептала,  понимая,  что никакой
преграды между ними отныне нет:
     - Джонни, любовь моя, попробуй сейчас.
     Он склонился над ее лицом,  которое освещал ночник, поднял правую руку,
увидел,  как Лили на миг взглянула ему в глаза, заметил улыбку, тронувшую ее
губы.  Потом взгляд ее обратился к перстню и уже не отклонялся в сторону,  а
Гримстер заговорил, стараясь усыпить девушку, помочь ей найти дорогу в глубь
себя,  где Диллинг в  похмелье страсти схоронил свой секрет,  а  потом запер
его,  приказав Лили  рассказать о  настоящей пятнице  лишь  тому,  кому  она
отдастся по любви.
     - Ты засыпаешь, Лили, - спокойно начал он, - но все равно слышишь меня,
верно?
     - Да,  Джонни,  дорогой.  - Она отвечала низким расслабленным голосом с
оттенком какого-то нового чувства.
     - Засни крепко,  Лили,  -  продолжал Гримстер.  -  Крепко-крепко, но не
уходи от меня. Тебе хорошо, правда, Лили?
     - Да,  Джонни,  -  произнесла она с  глубоким вздохом.  На мгновение ее
лицо,  полуоткрытые губы наполнили Джона такой нежностью,  что у него заныли
мышцы спины.
     - Не хуже, чем с Гарри?
     - Да, Джонни.
     - Ты помнишь, когда он гипнотизировал тебя в последний раз?
     - Помню, Джонни.
     - Когда это было?
     - В тот вечер мы вернулись издалека.
     - Это было в пятницу, за день до твоего отъезда в Италию, так?
     - Да, Джонни.
     - Ты хорошо помнишь тот день?
     - Да, Джонни.
     - Когда вы уехали?
     - Рано, едва начало светать.
     - Ты помнишь подробности? Что вы делали и куда ездили?
     - Да, Джонни.
     - Проснувшись,  ты  ничего не  забудешь,  хорошо?  Ты будешь помнить ту
пятницу,  отвезешь меня туда,  куда вы ездили, и расскажешь все, что знаешь.
Слышишь, Лили?
     - Да, Джонни.
     - Ты уверена, Лили?
     - Да, Джонни.
     - И сама хочешь рассказать мне обо всем, не так ли?
     - Да, Джонни.
     - Хорошо, Лили. Через несколько минут ты проснешься и обрадуешься тому,
чего мы добились.
     Он  наклонил  голову  и  легонько поцеловал девушку  в  губы,  а  потом
выключил ночник.  После этого отодвинулся от нее,  прислушиваясь в темноте к
ее размеренному дыханию. Через несколько минут Лили зашевелилась. Он нащупал
ее ладонь.
     Из темноты, словно издалека, послышался ее голос:
     - Получилось, Джонни?
     - Получилось, Лили.
     Она  помолчала немного,  потом  заговорила,  и  каждое  слово  ее  было
исполнено почти томительного облегчения:
     - О, Джонни... Как это было ужасно с моей стороны... ужасно... А теперь
мне так хорошо...  Ах,  как хорошо.  Но,  Джонни,  ты должен мне поверить...
Просто обязан... Ни для кого другого я бы этого не сделала. Только для тебя,
потому что я люблю тебя. Ты же знаешь это, Джонни. Правда?
     - Конечно, знаю, Лили, милая. И ты знаешь, что я тебя тоже люблю.
     Слова изливались сами собой,  и не только потому, что Гримстер не хотел
обидеть Лили,  но еще и потому, что в нем жила благодарность, не позволявшая
ни в чем отказывать ей.  Правду он говорил или нет, не имело теперь для него
никакого значения.  Он  добился заветного -  нашел  последнее звено в  цепи,
узнал истину об убийстве Вальды.  Взамен он притворится кем угодно,  лишь бы
угодить Лили.
     Он обнял ее,  прижал к себе,  и они вновь занялись любовью,  теперь без
всякого умысла,  ища то полное наслаждение и удовлетворение,  какое обретали
друг в друге.




     Теперь он точно знал, что делать. Сначала нужно защитить интересы Лили,
а  потом  удовлетворить свои.  Надо  найти  бумаги  Диллинга  и  продать  их
Ведомству.  Замысел  сэра  Джона  состоял  в  том,  чтобы  завладеть ими  и,
уничтожив Лили,  избавиться от всяких денежных обязательств. Гримстер решил,
что  Лили должна получить деньги,  остаться в  живых и  жить без страха.  Он
более чем  обязан сделать для  нее  все  это  -  лишь потом он  будет вправе
заняться сэром Джоном. Сейчас все зависит от того, сумеет ли он продержаться
в Ведомстве, пока Лили не окажется в безопасности.
     На  другое утро он лично позвонил сэру Джону и  попросил о  немедленной
встрече.  Получив разрешение, доехал на машине до Эксетера и там сел в поезд
на Ватерлоо. Встреча состоялась в кабинете сэра Джона с окнами на Темзу. Шеф
сидел, слушал рассказ о покушении Гаррисона на жизнь Гримстера: о нем он уже
знал из отчета Копплстоуна -  и о визите Гримстера к Принглу. Гримстер начал
рассказывать,  как занимался любовью с  Лили и  как потом с  помощью гипноза
выведал  у  нее  правду  о  пятнице,  сэр  Джон  закурил и  снова  по-птичьи
затянулся.  Затем Гримстер рассказал о карте, найденной в перстне, и передал
сэру  Джону  копию,  которую сделал сам,  опустив слова  "Que  sera  sera" и
похожее на червя существо.  (Зная,  что Копплстоун работает на Гаррисона, он
не  мог  рисковать оригиналом).  Сэр  Джон выслушал донесение,  не  задав ни
единого вопроса,  помолчал немного даже после того,  как  Гримстер закончил.
Гримстер выжидал,  смотрел на шефа равнодушно, полностью подчинив своей воле
желание убить его.  Он знал,  что пока лучше не высказывать свои предложения
относительно дальнейшего.  Их внесет сэр Джон,  впрочем, сейчас не было пути
отличного от того, какой избрал сам Гримстер.
     Сэр Джон взял карту.
     - Мисс Стивенс ее видела?
     - Пока нет. Возможно, ей вообще не нужно о ней знать.
     Сэр Джон кивнул:
     - Пожалуй. Итак, что вы намерены предпринять?
     - У меня есть план. Нужно поехать вместе с мисс Стивенс в то место, где
они были с  Диллингом в пятницу.  По-моему,  тогда мы сможем разгадать карту
Диллинга.
     Сэр Джон взглянул на карту и спросил:
     - У вас есть копия?
     - Нет,  -  без запинки солгал Гримстер,  -  копии у меня нет. По-моему,
карте лучше полежать у вас.
     Сэр Джон пытался уличить его не  только во  лжи,  но и  в  несоблюдении
одной формальности: исполнитель снимает копии с документов только по приказу
или когда нет другого выхода,  скажем, при непредвиденных обстоятельствах. А
Гримстеру до часа расплаты было необходимо сохранить уважение и доверие сэра
Джона.
     Шеф постучал ногтем по карте:
     - Что вы о ней думаете?
     - В  этом  весь  Диллинг.  Гениальный человек  с  неодолимой страстью к
тайнам и загадкам,  которые,  однако, все же можно разгадать. Он обязательно
оставлял какой-то  ключ,  подсказку.  И  после путешествия с  мисс Стивенс я
наверняка найду путь к разгадке.  А Прингл разобрался бы в карте, не сходя с
места.
     - И что же на этой карте может подсказать Принглу разгадку?
     - Не знаю.
     - Может быть, стоит разыскать его?
     Гримстер улыбнулся:
     - На  месте  Гаррисона подпустили бы  вы  к  Принглу хоть  кого-нибудь?
Прингл или мчится сейчас на  юг Европы,  или...  его труп лежит где-нибудь и
ждет опознания. Я склоняюсь к последнему варианту.
     - Я  тоже.  -  Сэр  Джон  встал.  -  Делайте с  мисс  Стивенс все,  что
посчитаете нужным.  Я  прикажу майору Кранстону оказывать вам  любую помощь.
Мисс Стивенс должна вернуться в Хай-Грейндж сразу же после путешествия. Ни в
коем случае не подавайте виду, что заканчиваете расследование. Это нужно для
ее же пользы:  лично я и теперь считаю,  что бумаги Диллинга могут не стоить
ни гроша. Однако она получит хорошее вознаграждение.
     Намеренно  подыгрывая  сэру  Джону  в  его  рассчитанной лжи,  Гримстер
заметил:
     - Диллинг  уже  не  кажется  шизиком.  Мы  явно  помогаем мисс  Стивенс
заполучить кучу денег.
     Сэр Джон улыбнулся едва заметно и на сей раз не слишком мрачно:
     - Вполне возможно.  Лично я  надеюсь на  это -  ведь она нам так хорошо
послужила.  -  Он помолчал,  а потом без тени смущения произнес:  -  Приятно
сознавать, что изредка в нашей профессии бывают такие чудесные минуты. Очень
хорошо,  Джонни,  -  это был заключительный ритуал, - поступай, как считаешь
нужным, и докладывай мне лично.
     Гримстер молча кивнул и вышел из кабинета.
     Сэр Джон опустился в кресло, рассеянно повертел карту Диллинга и поджал
тонкие губы,  словно ощутил кислый привкус во  рту.  Когда-то  он смотрел на
Гримстера как на  своего будущего и  достойного преемника,  но нити их судеб
неожиданно так  запутались,  что  распутать  их  уже  нельзя,  можно  только
разрубить.  Лгать  в  Хай-Грейндж  о  смерти  Вальды  сэра  Джона  заставило
редчайшее для  него,  почти  сентиментальное желание  избежать бессмысленной
трагедии. Но, еще не успев высказаться, он понял - все напрасно. В ту минуту
он  поступал как  человек,  а  не  как  глава  Ведомства.  Но  теперь...  Он
хладнокровно представил себе спальню Гримстера в  Хай-Грейндж,  бесстрастное
воображение в клинических подробностях нарисовало,  чем занимался Гримстер в
постели с  мисс Стивенс,  потом он вспомнил,  каким Джон недавно вошел в его
кабинет.  Смутные логические построения стали проясняться, и впервые в жизни
он ощутил глубокую печаль.  Он понял,  увидел так ясно,  как будто получил в
этом расписку:  Гримстер решил его убить. Выводы были неопровержимы. Если бы
Гримстер  считал  смерть  Вальды  случайной,   если  бы   у   него  не  было
доказательства ее убийства,  он даже в  интересах дела не лег бы в постель с
нелюбимой женщиной,  а влюбиться в мисс Стивенс он не мог. Он переспал с ней
потому,  что  узнал правду о  Вальде,  и  эта  правда раскрепостила его.  Уж
кто-кто,  а  сэр  Джон знает Гримстера.  Еще бы,  ведь они отлиты по  одному
образцу.  Окажись сэр Джон на  его месте,  он  сделал бы  то  же,  что,  без
сомнения, задумал Гримстер.

     Перед возвращением в  Девон Гримстер позвонил в Лондон миссис Харроуэй.
Она  оказалась дома.  Он  сообщил,  что  дела  Ведомства с  Лили  разрешатся
примерно через неделю. Согласна ли миссис Харроуэй позаботиться о Лили, пока
та  не  решит,  чем  заняться?  Когда миссис Харроуэй согласилась,  Гримстер
попросил некоторое время не говорить никому об этом звонке.  Миссис Харроуэй
рассмеялась в трубку и поинтересовалась почему.
     - Сейчас я не могу ответить,  - пояснил он. - Но когда привезу Лили, вы
поймете, что это не праздная просьба.
     - Очень хорошо, мистер Гримстер. Раз вы так хотите - пожалуйста.
     Он  сел  в  утренний эксетерский поезд и  приехал в  Хай-Грейндж поздно
вечером. Кранстон ждал его - он уже получил инструкции от сэра Джона.
     - Выделите мне автомобиль,  -  распорядился Гримстер.  -  Я  заберу его
завтра днем  в  Эксетере.  Вы  можете поехать туда на  моей машине.  И  еще:
закажите на завтра и  послезавтра двуспальный номер на имя мистера и  миссис
Джекобе в оксфордском отеле "Рандолф".
     Кранстон удивленно взглянул на Гримстера,  но кивнул,  а потом протянул
ему конверт.
     - Вам письмо - пришло с утренней почтой.
     Гримстер узнал почерк Гаррисона, увидел лондонский штемпель.
     Он вскрыл письмо:

     "Дорогой Джонни.
     Я,  конечно же,  как никто, рад, что ты еще жив, - ведь это значит, что
самая интересная в  моей жизни схватка продолжается.  На  реке я  недооценил
твою  изобретательность и  сожалею,  что  совершил из-за  своей заносчивости
ошибку,  сказав:  "Помимо всего прочего".  Я понимал - а последующие события
это подтвердили, - смысл этой фразы не ускользнет от тебя.
     Прингла теперь можно -  и  нужно -  списать со счетов.  Ты не настолько
глуп,  чтобы выпустить из рук найденное в перстне с корольком.  Коли так, то
мое предложение остается в силе и дает большие гарантии неприкосновенности и
хорошее вознаграждение.
     Я,  по вполне понятным причинам,  ничего от тебя не скрываю.  Мы всегда
были друг с  другом откровенны,  а  откровенность,  к  сожалению,  так часто
мешает нашей работе...
     Если мое предложение тебя заинтересовало, свяжись со мной. Если же нет,
я  буду надеяться и  искренне молиться о  том,  чтобы ты вновь не оказался в
таком же, как тогда на берегу, положении.
     Преданный тебе Дикки".

     Гримстер усмехнулся и отдал письмо Кранстону со словами:
     - Прочтите. Оно вас позабавит. А потом передайте его сэру Джону.
     Он вернулся к себе,  наполнил рюмку коньяком и закурил сигару.  Его уже
давно не  удручало то,  что он жил в  одном мире с  людьми типа сэра Джона и
Гаррисона.  Ведь с того самого дня,  когда он догадался, что мать обманывает
его праведной ложью,  ложью во спасение,  мир перевернулся вверх тормашками.
Ему не  казалось странным,  что Гаррисон,  которого он  считал самым близким
другом,  готов,  если потребует дело, убить его. Он и сам на месте Гаррисона
поступил бы  так же.  Сэр Джон имел на  совести полсотни убийств,  и  это не
лишило его уважения подчиненных.  Все в  Ведомстве работают на  дьявола.  Но
Вальда, появившаяся извне, нарушила порядок. Он, Гримстер, поддался чувству,
запретному для  продавшего душу сатане.  Он  влюбился,  понимая,  что  это и
хорошо,  и правильно, и все же, наверное, с горечью сознавал, что его любовь
обречена.  Однако смерть Вальды, а значит, смерть его любви выбила Гримстера
из рабочего ритма,  превратила его в изгоя,  сделала предателем. Он перестал
быть профессионалом. Превратился в простого Джона Гримстера, впервые в жизни
вольного отдаться обычной человеческой страсти, для него даже благородной, -
ведь он не брал в расчет,  каких жертв она от него потребует.  Он убьет сэра
Джона и проживет еще столько,  сколько позволят ему силы и ум,  а раз смерти
он себе не желал, то считал, что проживет долго и умрет только от старости.
     Гримстер покончил с  коньяком и  сигарой,  пошел в  спальню и разделся.
Потом в пижаме и халате направился к Лили.  Дверь ее номера была не заперта,
в  гостиной царил  полумрак,  однако из-под  двери в  спальню струился свет.
Гримстер знал:  Лили ждет его,  понимал, что сейчас она лежит в постели и не
притворяется, будто любит своего Джонни. Она в этом уверена. Другого для нее
и  быть не  может,  иначе она не  получит ни  душевного покоя,  ни телесного
удовольствия.  А сам Гримстер должен играть роль не только получающего, но и
отдающего любовь.  Роль - из-за вновь обретенной свободы - несложную. Лили -
обольстительная  женщина,   поэтому  Гримстеру  не  приходится  искусственно
возбуждать свои  чувства,  а  слова любви,  которые он  говорит ей,  -  лишь
благодарность за новую жизнь, к которой она его возродила.
     Открыв дверь,  Гримстер увидел,  что Лили сидит в постели и читает. Она
тотчас бросила книгу на  пол,  протянула к  нему  руки  и  пылко,  без  тени
смущения, воскликнула:
     - Джонни, дорогой!
     На ней была зеленая комбинация с  черными кружевными лентами на рукавах
и  воротнике,  которую  ей  ко  дню  рождения  подарила во  Флоренции миссис
Харроуэй.
     На другое утро Кранстон отвез Гримстера и  Лили в  Эксетер,  где их уже
ждал казенный автомобиль.  Лили была радостно возбуждена. Она куда-то ехала,
что-то  делала,  сильнее и  сильнее любила Джонни -  все  это  составляло ее
счастье.  Ведь только ради любви женщина может решиться на  то,  что сделала
она,  правда? Она рискнула всем, и не сразу удалось ей избавиться от влияния
Гарри,  которое,  как  она  теперь  понимала,  было  скорее  не  любовью,  а
обладанием,  подчас слишком властным и себялюбивым. Слава Богу, Джонни любит
ее совсем не так.  Если не считать постели,  он почти застенчив или, скажем,
скрытен,  но всегда ласков и вежлив. Настоящий джентльмен - не чета Гарри...
Тот был грубоват,  а  иногда и  нахален,  в  постели,  например.  А что он с
пятницей наделал, просто ужас! Все это дошло до нее не сразу, но, к счастью,
дошло,  и уж совсем здорово,  что есть Джонни, который так ее любит, поэтому
разве плохо,  что она сама ухватилась за него,  сделала первый шаг?  В конце
концов именно любовь к Джонни указала ей путь...
     В Тонтоне Гримстер поставил казенную машину в давно знакомый ему гараж.
Объяснив  Лили,  что  это  необходимая предосторожность и  что  Ведомство не
желает ставить расследование под удар,  он взял чемоданы и повел ее в другой
гараж,  где,  заблаговременно позвонив из Лондона,  заказал еще одну машину.
Гримстер не  обольщался насчет Ведомства.  Он  понимал,  что  сэр  Джон явно
установит за ним слежку,  но почти не сомневался, что следить начнут с отеля
"Рандолф" в  Оксфорде.  А туда он не поедет.  Из Лондона же Гримстер заказал
номер в  гостинице "Антробас Арме" в  Айлсбери,  в  тридцати милях к  югу от
виллы Диллинга.  Сэр Джон, потеряв их след, только обрадуется. Ведь Гримстер
принимает  те  меры  предосторожности,   которые  принял  бы  любой  опытный
исполнитель. Если за ним намеревается следить сэр Джон, этим займутся и люди
Гаррисона.  Уйти от одной слежки -  значит,  скрыться и  от другой.  Однако,
чтобы не раздражать сэра Джона,  Гримстер остановился в  ближайшем городке и
отправил шефу письмо,  которое написал прошлой ночью.  В  нем было всего две
строчки:  "В  целях  безопасности ухожу  на  дно.  Доложу через сорок восемь
часов. Дж. Г".
     (На другое утро сэр Джон получил его записку вместе с  сообщением,  что
ни Гримстер,  ни мисс Стивенс в  отеле "Рандолф" не показались,  и ничуть не
удивился.  Именно этого он и  ждал.  Вместе с тем он понимал:  наблюдение за
виллой Диллинга тоже ничего не даст.  Хотя в  роковую пятницу мисс Стивенс и
Диллинг  выехали  именно  оттуда,  Гримстер заставит Лили  начать  поиски  в
стороне от виллы.)
     В  ту  ночь,  когда Лили  лежала на  согнутой левой руке Гримстера,  он
спросил:
     - Не лучше ли будет, если машину поведешь ты?
     - Возможно.  Впрочем,  я и так все довольно хорошо помню.  Да и ты меня
уже обо всем расспросил.
     - Дело не в  этом.  Мне хочется,  чтобы в дороге ты все пережила вновь.
Сидя за рулем, ты легче вспомнишь, что говорил и делал Гарри.
     - Он ничего не делал, только в конце, когда ушел.
     - Сколько раз вы останавливались?
     - Один,  позавтракать.  Да,  еще  днем заправлялись.  А  потом еще  раз
немного погодя.
     - Где вы завтракали?
     - В одном заведении Айлсбери.
     - Точно?
     - Да. Мы бывали там раньше.
     - А до этого нигде не останавливались?
     - Нет.
     - Что Гарри взял с собой из дому? Или ничего не брал?
     - Брал. Лопатку и чемоданчик.
     - Что за чемоданчик?
     - Знаешь... такой тоненький.
     - Кожаный?
     - Нет. По-моему, металлический.
     - Раньше ты его видела?
     - Раз или два. Он ездил с ним в Лондон.
     - Что там хранилось?
     - Понятия не имею.
     - Ты не пыталась заглянуть внутрь?
     Она  немного  помолчала  в  темноте,  потом  шевельнулась от  короткого
виноватого смешка:
     - Один раз. Он был заперт.
     - Диллинг вернулся без него?
     - Да.  Он взял с собой чемоданчик и лопату, а вернулся с одной лопатой.
Недалеко от дома мы остановились, он вышел и выбросил лопату в пруд.
     - Ты не удивилась?
     - Удивляться  поступкам  Гарри?  -  Лили  рассмеялась.  -  Нет.  Но  он
пробормотал что-то про людей,  которые по земле на лопате могут узнать,  где
ты  копал.  Мне кажется,  это была просто шутка.  -  Прижавшись щекой к  его
плечу, она вдруг спросила:
     - У тебя много денег, Джонни?
     - Хватает. Хоть я и не богат.
     - А  если разбогатею я?  Если я получу кучу денег за бумаги Гарри,  что
тогда?
     Он засмеялся и ответил:
     - Может, и получишь. Но сначала получи. Впрочем, мне это безразлично. А
теперь пора спать. У нас впереди трудный день.
     Но Лили уснула гораздо позже него.  Она лежала в темноте и наслаждалась
своим счастьем.  Может быть, она и впрямь родилась в рубашке. Под счастливой
звездой.  Сначала был Гарри, теперь Джонни. Нет, сравнивать их нельзя. У нее
ни разу не возникло подозрения, что Джонни пользуется ею, как некогда Гарри.
Он всегда добр и заботлив,  рядом с ним она чувствует себя человеком,  и,  в
первый же  раз  оказавшись в  постели с  ним,  она поняла,  что ему нужно не
только ее  тело.  Она нравится ему и  нужна сама по  себе.  Впрочем,  это не
удивило ее.  Мужчине нужна женщина так же,  как и женщине нужен мужчина, и с
тех пор,  как Гримстер потерял Вальду,  он,  пусть бессознательно,  искал ей
замену, как Лили искала замену Гарри. Это и роднит их - они оба ищут и хотят
любви.  Она  уверена,  когда-нибудь  он  расскажет ей  все  о  Вальде.  Даже
спрашивать не  придется.  Настанет  время,  он  откроется  ей,  избавится от
грусти,  перестанет тосковать о  Вальде,  как не тоскует она теперь о Гарри.
Память останется,  а  боль  исчезнет.  Нужно признать,  Гарри хорошо к  Лили
относился,  хотел дать  ей  все...  Если она  получит эти  деньги,  поначалу
придется вести себя осторожно,  ведь она станет богаче Джонни.  А мужчины на
это смотрят косо...  Взять,  к  примеру,  отца.  Узнав,  что,  пока он был в
отлучке, мать устроилась на работу, отец закатил жуткий скандал.
     Лили лежала,  размышляя о будущем,  и все выходило у нее без сучка, без
задоринки. Иной жизни она и представить себе не могла.

     На  другое  утро  они  поехали  завтракать в  Айлсбери.  Во  время  той
последней поездки с Гарри стоял февраль и темнело гораздо раньше. Лили после
завтрака села за  руль,  и  они двинулись на  северо-восток к  Лейтону.  Это
название она помнила четко, но остальное забыла.
     - Оттуда мы поехали в какой-то городишко неподалеку,  -  сказала она. -
Сейчас я не помню названия, но узнаю его по указателям в Лейтоне. От Лейтона
до него недалеко - миль шесть - восемь.
     Гримстер на Лили не нажимал. У нее и вправду была хорошая память.
     - В котором часу вы добрались до места? - спросил он.
     - Уже стемнело,  было шесть или семь часов вечера.  Вспомнила: у самого
Лейтона Гарри заставил меня остановиться,  и мы простояли час или больше.  В
машине стало так холодно, что пришлось завести мотор и включить печку.
     Когда  они  въехали  в  Лейтон,  была  половина  шестого.  Взглянув  на
указатель, Лили тотчас вспомнила, как называется городок:
     - Вот он - Уоберн. Туда мы и поехали.
     Когда машина повернула налево и двинулась на север к Уоберну,  Гримстер
сказал:
     - Удивительно, что ты забыла его название.
     - Разве в нем что-то кроется?
     Он улыбнулся и ответил:
     - Увидишь. А пока забудем об этом.
     - Если там и было что-нибудь необычное,  - заметила Лили, - я не смогла
бы разглядеть его в темноте.
     - Далеко ли вы отъехали от Уоберна?
     - Нет, недалеко. На милю-две. Я довольно хорошо помню дорогу, к тому же
мы останавливались у  какого-то дома.  Тоже с забавным названием.  Я вспомню
его, когда увижу.
     Уоберн...  Гримстер и  впрямь изумился,  что  Лили это  слово ничего не
говорит.  Вблизи городка находится Уобернское аббатство и огромное поместье,
луга  и  озера,  принадлежащие герцогу Бедфордскому,  который открыл их  для
посетителей  и   превратил  в   место   паломничества  туристов.   Изумление
изумлением, но Гримстер решил пока просто подождать, куда привезет его Лили.
Однако  вскоре  вспомнил,  что  Прингл  говорил,  будто  работал когда-то  в
строительной фирме в  Блэкли,  а  это всего в  нескольких милях на  запад от
Уоберна.  И Диллинга лишили прав тоже где-то здесь.  Гримстер воспользовался
излюбленным приемом:  поставил себя на  место другого,  вжился в  его образ,
принял во внимание его друзей, образование, черты характера. И тут же понял,
что сможет обнаружить здесь.  Он  изучил характер Диллинга.  И  знал теперь,
почему Принглу вполне хватило бы той неказистой карты...
     Они подъехали к повороту на Уоберн, Лили миновала его и через несколько
минут вывела машину на шоссе, ведущее прямо к центру уобернских земель.
     - Ты уверена, что вы ехали именно здесь?
     Лили кивнула:
     - Мне врезались в  память эти ворота.  А где-то слева должна быть вода.
По-моему, озеро. Помню, или луна в нем отражалась, или звезды.
     Ее  лицо застыло,  взгляд не  отрывался от  шоссе,  заполненного теперь
машинами с туристами,  ехавшими посмотреть аббатство. Но поворот к аббатству
Лили пропустила со словами:
     - Я  приметила этот указатель,  но мы тогда проехали прямо.  Что это за
аббатство? Заведение для туристов?
     - Нечто в этом роде.
     Они поднялись по  невысокому холму,  и  впереди,  ярдах в  четырехстах,
показалась развилка. Машины впереди сворачивали налево. Лили пристроилась за
ними, никого не обгоняя. Указатель у развилки гласил: "Уоберн. Царство диких
зверей".  Дорога вновь повернула направо и пошла по плоскогорью. Слева стоял
высокий забор из  проволоки,  ограждавший зоопарк,  за  ним начинался обрыв.
Внизу копошились автомобили, водители пытались проехать, не задевая загонов,
в которых паслись дикие животные. Потом машины скрылись за деревьями, и Лили
бесстрастно заметила:
     - Вон тот домик. Прямо перед ним мы остановились.
     Впереди,  справа от  дороги,  стояла низкая выбеленная сторожка.  Когда
машина  подъехала ближе,  Гримстер заметил  неподалеку вывеску  с  надписью:
"Сторожка Трасселера".
     Вскоре показался поворот налево,  помеченный как въезд в "Царство диких
зверей", но Гримстер приказал Лили ехать прямо.
     Она не задавала вопросов.  Молча исполняла все, что он просил. Помогала
ему.  И  потому была по-настоящему счастлива.  Вскоре они выехали на  дорогу
пошире и,  заглянув в карту,  Гримстер направил Лили кружным путем обратно в
Уоберн.
     Через полчаса они  вошли в  номер гостиницы,  Лили решила переодеться и
принять душ,  а Гримстер пошел в бар.  Проходя через холл, он взял несколько
брошюр   с   описанием   достопримечательностей  Уобернского   аббатства   и
заповедника.  Едва  покончив с  первой большой порцией бренди,  Гримстер уже
знал,  зачем Диллинг написал "Que sera sera" в  верхнем углу карты,  и,  что
гораздо важнее, догадался, для чего в ее нижнем углу было нарисовано похожее
на червя существо. И еще он понял, что найти чемоданчик гораздо сложнее, чем
спрятать.




     Утром Гримстер сел в машину,  доехал до аббатства,  а оттуда повернул в
зоопарк.  Было еще рано,  и  не так много автомобилистов стремились проехать
мимо загонов,  в которых паслись антилопы -  канны и гну -  и белый носорог,
огромный и  толстый,  клетки с  гепардами,  за  которыми начинались владения
львов  и,   наконец,   обезьяний  лес.  Таблички  запрещали  открывать  окна
автомобилей,  хотя -  как и во всех подобных заведениях -  машину можно было
остановить и  всласть полюбоваться жизнью животных.  Если  машина сломается,
надо посигналить и ждать патрульных техников.  Гримстер объехал парк дважды,
а  потом  выбрался на  ближайшее шоссе  и  поехал в  Лейтон кое-что  купить.
Возвращаясь через парк, он свернул с главной дороги прямо к аббатству, выпил
чашечку  кофе  в  заведении "Летучая герцогиня",  названном в  честь  матери
герцога Бедфордского. Потом вернулся к въезду в зоопарк, выбрал из множества
удостоверений в  кошельке карточку репортера и  прошел в  кабинет директора.
Гримстер  объяснил,  что  представляет одну  из  лондонских  газет  и  хочет
получить некоторые сведения по  вопросу,  о  котором ему  поручено написать.
Узнав все необходимое, Гримстер пообещал сообщить в зоопарк о выходе статьи,
еще раз объехал звериное царство и вернулся в гостиницу.
     Теперь он уже трижды проезжал в двадцати ярдах от места,  где был зарыт
чемоданчик Диллинга.  Выкопать его  официально было  бы  проще простого.  Но
помощью  Ведомства  он  ни  в  коем  случае  пользоваться  не  хотел.  Нужно
заполучить чемоданчик самому.
     После  ленча  он  сообщил  Лили,  что  чемодан зарыт  в  львином загоне
зоопарка и что он, Гримстер, отдал распоряжение выкопать его.
     - Ты хочешь сказать,  что обо всем догадался только потому,  что я тебя
сюда привезла? - изумилась Лили.
     - Почти.  Но у нас были и другие,  неизвестные тебе сведения.  Когда ты
показала мне,  где  Диллинг остановил машину,  все прояснилось.  Теперь тебе
остается сидеть и терпеливо ждать.  Завтра материалы будут у нас в руках,  и
потом -  если они  стоят тех денег,  которые запросил Диллинг,  -  Ведомству
придется раскошелиться.  Это "потом" займет,  конечно,  немало времени, ведь
документы нужно тщательно изучить.
     Лили подошла к Гримстеру, села на подлокотник его кресла:
     - Значит, я стану богатой?
     - Похоже на то.  -  Он положил руку ей на колено и  сжал его.  Она тихо
спросила:
     - А ты не будешь против?
     - Мне  это  совершенно безразлично.  -  В  голосе  Гримстера прозвучала
искренность,  истинной причины которой Лили,  разумеется, не поняла. - Но не
будем забегать слишком далеко вперед.
     - Какой ты осторожный,  Джонни,  - засмеялась она в ответ. - Пока ты со
мной, я буду забегать вперед и строить планы. Что ты на это скажешь?
     Гримстер поднял ее с подлокотника, посадил на колени и поцеловал в шею.
Потом произнес:
     - Если бы мне сейчас не надо было уходить, я бы тебе ответил.
     Теперь,  когда Гримстер целовал ее,  а она обнимала его, он не презирал
себя за притворство. Лили по-настоящему счастлива, а его единственная забота
- защитить ее и  добыть все,  что ей причитается.  Потом он оставит ее.  Она
будет переживать,  но  недолго.  Сейчас она  играет свою  роль,  простодушно
выдавая желаемое за  действительное.  Лили -  ребенок.  Однажды она  обретет
настоящую любовь,  познает  ее  истинную  горечь  и  сладость.  Джону  вдруг
захотелось,  чтобы этого не случилось никогда,  -  он чувствовал,  что самую
глубокую радость ей  приносят все-таки  фантазии.  Хотя  теперь Гримстер был
свободен любить, он не любил Лили и знал, что не полюбит ее никогда, но в те
минуты,  когда она отдавалась ему,  чувствовал, что она ему нужна. Когда над
ним  смыкалась темнота  постели,  он  предавался теплу,  страсти,  утешению,
которые предлагала Лили, старался все забыть...

     Гримстер сидел  в  машине у  обочины,  в  двухстах ярдах  от  "Сторожки
Трасселера". Слева по шоссе к зоопарку тянулась нескончаемая вереница машин.
По  другую сторону шоссе  заросший травой участок футов в  пятьдесят шириной
был  обнесен высокой проволочной сеткой  -  она  ограничивала львиный загон.
Гримстер вынул из кармана крошечную карту,  найденную в перстне с корольком,
поджег ее, щелкнув зажигалкой, подержал, пока пламя не начало лизать пальцы,
и бросил в пепельницу.  Диллинг обожал секреты, но всегда оставлял подсказку
для сообразительных.  Прингл понял бы все, лишь взглянув на карту. Гримстеру
она не  говорила ничего определенного,  пока он не изгнал Диллинга из памяти
Лили, пока Лили не отвезла его к сторожке, где они с Диллингом остановились.
Но, оказавшись здесь, попав в этот парк, где названия "Уобернское аббатство"
и "Бедфорд" попадались на каждом шагу, Гримстер сразу все уяснил. Фраза "Che
sara  sava",   вариант  испанского  "Que  sera  sera",  была  девизом  семьи
Бедфордов.  В  Уоберне и  квартала не  пройдешь,  не  увидев воспроизведения
изречения с их герба. "Чему быть, того не миновать". По одному девизу Прингл
без  труда  установил бы,  где  зарыт  чемоданчик,  а  точное место указывал
изогнутый червяк  в  нижнем углу  карты,  который,  как  установил Гримстер,
обозначал  один  из  знаков  зодиака  -  Льва.  За  проволочным  ограждением
проглядывался песчаный  склон,  который  спускался  к  дороге,  петлявшей по
львиному  загону.  Гримстер выбрал  изгиб  дороги  вокруг  невысокого холма,
который  на  западной стороне  переходил в  огромный песчаный карьер,  густо
заштрихованный на карте Диллинга.  На гребне холма,  почти сросшись,  стояли
два терновых куста,  а немного ниже по склону -  еще два, тоже бок о бок. На
север  от  верхних  кустарников,  в  вершине  равностороннего треугольника с
основанием в  тридцать  футов,  равным  расстоянию между  парами  кустов,  и
находится место,  где  на  глубине примерно двух футов зарыт чемоданчик.  От
директора Гримстер узнал,  что зоопарк открыли только в марте этого года.  В
феврале,  когда сюда приезжал Диллинг,  проволочное заграждение еще не  было
достроено,  как не  было и  львов в  загоне.  Их  привезли за  две недели до
открытия.
     Видимо,  Прингл,  работавший здесь  на  строительстве дороги  и  оград,
привозил  сюда  Диллинга,  чтобы  похвастаться  зоопарком.  Они  оба  любили
животных.  Диллинг, наверное, приметил в львином загоне подходящее место для
тайника.  Ему оставалось только приехать вечером,  когда рабочие уже ушли, а
сторожа еще не  заступили на  вахту.  От  места,  где сидит сейчас Гримстер,
Диллингу пришлось лишь  пройти  ярдов  двести по  склону холма,  перейти две
дороги и  беспрепятственно добраться до терновника.  Теперь дорога не так уж
проста.  Появился четырехметровый забор из прочной стальной сетки с крупными
ячейками,  который почти на  метр загибался внутрь.  За  оградой,  в  двух с
половиной метрах от нее,  стоял второй забор из такой же сетки, но пониже, с
колючей проволокой наверху,  а за ним были львы -  одни грелись на солнышке,
безразлично поглядывая на проезжающие мимо машины, другие беспокойно сновали
по  склонам,  третьи тяжелой равнодушной поступью ходили между автомобилями,
не проявляя никакого интереса к  запертым в  них существам,  вторгшимся в их
владения.  Диллингу, наверное, было лестно вверить свое сокровище под охрану
львов - ведь и сам он родился под знаком Льва.
     Проникнуть в  загон  было  трудно,  но  возможно.  Каждый вечер,  когда
туристы уезжали,  львов увозили в  фургонах на  ночлег и  запирали в  особых
бараках.  С  наступлением темноты зверей в  загоне не  оставалось,  но через
каждые два-три  часа охранники с  ружьями и  карабинами на  машине объезжали
забор.
     Гримстер решил попытать счастья сегодня же.  Луны не будет, но свет ему
не понадобится.  В четвертый раз он оглядел местность,  вплоть до терновника
на  гребне песчаного холма,  запомнил все  до  мелочей -  холмы и  пригорки,
каждое дерево, кустик и кочку.
     Он уехал из парка,  нашел укромную тропинку,  окаймлявшую сухое болото,
поросшее вереском.  Здесь он оставил машину,  вынув из багажника купленное в
Лейтоне утром  -  сто  ярдов  тонкой,  крепкой нейлоновой веревки,  прут  из
толстой,  но  мягкой проволоки и  остро  отточенный нож.  В  машине остались
только  маленькая саперная лопатка  и  кусачки.  Гримстер размотал веревку и
стал резать ее  на куски нужной длины.  Он работал сосредоточенно,  ничто не
нарушало тишины,  кроме птичьих криков да  кроличьих шорохов...  И  вдруг он
вспомнил,  когда в последний раз делал то же самое.  Это было в Веллингтоне,
они с Гаррисоном после многих ошибок сплели,  наконец,  веревочную лестницу,
чтобы спуститься в  каменоломню и подобраться к гнезду пустельги с птенцами.
Хотя Гаррисон и  в  те  дни  был неуклюж,  он  настоял,  что полезет сам,  и
Гримстер до сих пор помнит,  как он ругался,  увидев,  что их усилия пропали
даром,  потому  что  птенцы уже  улетели.  В  школе  Гаррисон мечтал поймать
молодую  пустельгу и  приручить ее  -  на  всю  жизнь  сохранил  он  тягу  к
запретному и опасному...
     Работа заняла у Гримстера два часа.  Закончив,  он взобрался на одну из
сосен,  на высоту футов тридцати,  привязал лестницу к веткам и спустился по
ней,  чтобы проверить крепость узлов и перекладин. Он давным-давно убедился:
не стоит оставлять на волю случая то,  что можно проверить заранее. Но никто
не может жить сам по себе, ни от кого не завися, будь он семи пядей во лбу и
трижды осторожен.  Как бы глубоко и  тщательно он ни изучал и  ни продумывал
все  наперед,  возможность ошибиться появится при  первом же  столкновении с
другими людьми.  Гримстер тщательно отрепетировал вылазку, которую собирался
предпринять вечером, стараясь заранее предусмотреть каждое движение.
     (Львов и в самом деле,  как правило, вывозили по ночам из загона. Но из
каждого правила бывает исключение. Когда у львицы начиналась течка и ее друг
становился наиболее нетерпеливым,  его не увозили в барак, потому что там он
норовил затеять драку с другими самцами, пытавшимися завладеть львицей. Льва
оставляли в загоне одного. Сейчас он лежал под деревом на дальней стороне за
холмом с терновником,  поближе к львиным баракам, протянувшимся вдоль одного
из внутренних заборов.)
     В десять вечера Гримстер покинул гостиницу.  Под пиджак он надел темный
свитер.  Лили осталась в отеле. Джон сказал ей, что у него назначена деловая
встреча. Пусть она ложится спать, не дожидаясь его. Он может вернуться очень
поздно.
     Лили сидела в  гостиной,  читала и никак не могла решить,  выпить перед
сном  еще  рюмочку  ликера  или  нет.  Наконец решила  побаловать себя.  Она
чувствовала,  что  имеет  на  это  право.  С  того  времени,  как  она  была
продавщицей  в  Акфилде,  пройден  большой  путь.  Тогда  она  была  наивной
деревенской девчонкой.  Сейчас  она  женщина,  опытная,  много  повидавшая и
теперь  вовлеченная в  историю,  от  рассказа которой  у  всех  в  гостинице
наверняка глаза бы повылазили из орбит. Она повзрослела, она изменилась. Она
стала личностью,  в жизни ей пока везло и, без сомнения, повезет еще больше.
Все начал Гарри,  и она всегда будет ему благодарна.  Но не больше. Там, где
Гарри был непредсказуем и  упрям,  Джонни прямолинеен и  уступчив.  И тело у
него другое,  нигде ни  капельки жира.  А  у  Гарри оно  было мягкое,  почти
женское.  У  Джонни же  одни мускулы...  Она  зажмурилась с  рюмкой ликера в
руках, вспомнила о теле Джонни, о близости с ним и мысленно обругала себя за
это.  Боже,  можно подумать,  что ее интересует только секс. Нет, все дело в
личности Джонни,  в его характере,  добром,  нежном и понимающем,  - это так
подкупает.  Он настоящий джентльмен,  не чета Гарри.  Это каждому видно. Как
сразу видно,  что миссис Харроуэй -  леди. Джонни обязательно расскажет ей о
своей семье,  учебе в  школе и университете,  обо всем...  Не нужно торопить
события.  Не нужно приставать к  нему с расспросами.  Всему свое время.  Как
приятно заглянуть в будущее.  Лили представила, как Джонни рассказывает ей о
Вальде.  На  миг  отвлеклась и  прислушалась к  себе  -  не  ревнует  ли,  и
обнаружила,  что нет.  Она просто выслушает его, и ей не придется вымучивать
подобающее выражение  лица,  выдавливать нужные  фразы.  Все  получится само
собой -  она же любит и  понимает Джонни.  По-настоящему.  Неважно,  что все
началось с какого-то глупого гипноза и что,  сообразив, в чем загвоздка, она
не знала,  как о  ней сказать,  поэтому,  следуя здравому смыслу,  и выбрала
подходящий момент.  Должна же  любовь как-то начаться.  Заглянув в  прошлое,
Лили поняла,  что  по-настоящему все  началось уже тогда,  когда она впервые
увидела  его  -  аккуратного,  подтянутого,  сильного,  без  единого изъяна.
Конечно,  когда она получит деньги за  бумаги Диллинга,  придется вести себя
осторожно.  Джонни гордый человек. Он хорошо обеспечен, но она будет богаче.
Тут  главное  не  ошибиться.  Может  быть,  он  захочет  оставить  службу...
Возможно,  у  него,  как у большинства мужчин,  есть заветная мечта заняться
любимым делом.  Она сможет купить ему ферму или еще что-нибудь. Лили немного
помечтала о ферме,  где все лето светит солнце, и о лондонской квартире, где
им станет скучно и  захочется перемен.  Боже,  как ей повезло!  А начинала с
грязными похотливыми парнями в машинах...  Та жизнь была не для нее,  это уж
точно...
     "Завтра же,  -  решила Лили,  -  пойду и  куплю себе подарок,  огромный
флакон самых дорогих духов -  "Радость" фирмы "Жана Пату".  Почему бы и нет?
Ведь она  несказанно всему рада.  Тому,  что  Джонни рядом.  Тому,  что  она
никогда не  разлучится с  ним.  Она  зажмурилась,  и  все ее  тело заныло от
желания быть с Джонни.

     Ночное небо  скрыли облака.  Когда машина въехала в  ворота парка,  под
колесами зашуршал гравий.  На  ночь зоопарк закрыть было невозможно -  шоссе
пролегало прямо  посреди  него.  Вдоль  пологого склона  Гримстер поднялся к
развилке, миновал ее, пропустил левое ответвление, уходившее к возвышенности
над львиным загоном,  проехал еще двести ярдов и остановился под деревьями у
самой дороги.  Выключил фары и закурил.  Свет проходивших мимо машин изредка
падал на него.  Времени у  Гримстера было много.  Он хотел дождаться,  когда
движение замрет,  и  только потом ехать.  Машина его  ничьего любопытства не
привлечет.  Каждый  решит,  что  в  ней  уединилась какая-нибудь парочка.  А
вылазка за чемоданчиком займет не больше часа.  Гримстер не тревожился. Все,
что можно, было продумано и проверено. Оставалось лишь исполнить задуманное.
Возбуждение теперь охватывало Гримстера только в постели с Лили.  Даже мысль
о  том,  что сначала нужно расстроить планы сэра Джона,  а  потом уничтожить
его,  уже не  будоражила воображение Гримстера.  Он  желал лишь восстановить
справедливость.  Он хотел убить сэра Джона не для того,  чтобы снять с  души
груз утраты,  а потому,  что сэр Джон отнял у Вальды жизнь - единственную во
всем мире жизнь,  за которую,  если бы обстоятельства вынудили,  Гримстер не
пожалел бы своей.  Ничего святого за душой у  Гримстера не было.  Ему не раз
случалось убивать. Его руками или на его глазах творилось такое, во что мало
кто поверил бы.  Вполне понятно, почему Диллинг не доверял ни сэру Джону, ни
Копплстоуну.  То,  что  Ведомство  станет  обманывать и  убивать  по  любому
указанному сэром Джоном или его начальниками поводу,  никогда не  беспокоило
Гримстера,  не  волнует и  теперь.  Правила были придуманы не им,  он всегда
принимал их,  принимает и сейчас, но решил, что действовать по ним больше не
станет. Раньше он согласился бы и с обманом, и с убийством Лили. Ему не было
никакого дела до девушки.  Но ей повезло.  Кости выпали в ее пользу,  потому
что именно благодаря Лили Гримстер узнал правду о  смерти Вальды.  И  должен
отплатить за это добром, прежде чем убьет сэра Джона.
     Гримстер взглянул на  часы.  Одиннадцать ночи.  Он  погасил сигарету и,
сняв пиджак,  вылез из машины.  В темноте он почувствовал дуновение ветра от
пролетавшей мимо летучей мыши,  она, чиркнув его крылом по щеке, юркнула под
деревья.  Из кармана брюк Гримстер вынул рулетки и  кусачки.  Обмотав вокруг
лопаты и  прута веревочную лестницу,  он  сунул ее под мышку.  Потом перешел
шоссе и медленно,  осторожно двинулся по короткой, объеденной коровами траве
к  дороге,  которая начиналась в  трехстах ярдах впереди и  вела к "Сторожке
Трасселера" через львиный загон.  На этой стороне шоссе,  всего в нескольких
ярдах  позади,  стоял  огромный дуб  -  он  находился почти у  самого изгиба
ограды,  спускавшейся по  склону от  шоссе вниз.  Привыкшие к  темноте глаза
Гримстера ясно видели ствол дерева,  темный на  более светлом фоне неба.  Он
обошел его и устроился так, чтобы наблюдать за дорогой.
     Через двадцать минут из-за  сторожки выехал "лендровер" с  притушенными
фарами.  Машина двигалась медленно,  из окна кто-то беспорядочно водил лучом
зажженного фонаря по проволочному ограждению.  "Лендровер" миновал дуб и  на
глазах у Гримстера свернул направо,  туда,  где изгибался, спускаясь вниз по
склону,  забор.  Несколько минут спустя фургон вернулся,  вновь миновал дуб,
въехал в  ворота у  сторожки и скрылся в лесу.  Возможно,  сегодня будет еще
одна проверка,  а  возможно,  и нет.  Во всяком случае,  времени у Гримстера
предостаточно.
     Он  встал,   подхватил  лопату,   размял  плечи,   затекшие  от  долгой
неподвижности,  и услышал шум самолета за облаками.  Уверенно, но осторожно,
готовый  укрыться  при  малейшем шорохе,  Гримстер двинулся через  дорогу  к
забору. Он прошел вдоль ограды ярдов сто и остановился. Между двумя заборами
на вершине холма стоял еще один дуб.  Здесь Гримстер и решил перелезть через
сетку.
     Он размотал веревочную лестницу и привязал к ее концу саперную лопатку.
Другой конец он закрепил у  основания ограды.  Уложив веревочную лестницу на
левую руку так,  чтобы она могла свободно размотаться,  он  перебросил через
забор тот конец лестницы,  к которому была прикреплена лопата.  Лопата упала
на  другую сторону ограждения в  нескольких шагах от  сетки -  лестница была
длинновата.  Гримстер просунул в  сетку  изогнутый крючком  пруток,  зацепил
лестницу и  подтянул ее  к  себе.  В  мгновение ока  заранее  заготовленными
кусками веревки он крепко привязал ее к сетке в нескольких местах, чтобы при
восхождении его вес не перетянул лестницу обратно.
     Он  вскарабкался по  ступенькам,  перелез через  забор и  вновь нащупал
ногами  перекладины.  Спустившись до  половины,  он  спрыгнул наземь.  И  на
мгновение застыл на корточках.  Откуда-то издалека донесся крик то ли зверя,
то ли птицы.  Вдали на шоссе лучи света от поднимавшегося в  гору автомобиля
прорезали тьму двумя столбами.
     Гримстер отвязал лопату.  Преодолеть внутренний забор было нетрудно. Он
вырезал  кусок  колючей  проволоки между  столбами,  наполовину перекатился,
наполовину перелез через забор и  с  лопатой в руке устремился под прикрытие
большого дуба. Лунный свет сверкнул в луже слева.
     Глаза Джона давно привыкли к темноте,  и он разглядел,  как дорога, еще
недавно  запруженная  машинами,   а   теперь   опустевшая,   уходит   вдаль,
бледно-серой  змеей  обвивая подножье песчаного холма.  Прижавшись к  стволу
дуба,  Гримстер ощутил кисловатый запах  и  сообразил,  что  львы  терлись о
дерево,  помечая свои владения.  "Несколько месяцев назад,  -  подумал он, -
здесь же,  возможно, стоял с чемоданчиком в руках Диллинг, укрывался за этим
же дубом, проверял, нет ли поблизости рабочих вечерней смены, радовался, что
мрак   ночи   укроет   его   действия,   заранее  похотливо  смаковал,   как
загипнотизирует Лили,  возможно,  даже  надел  по  такому  случаю перстень с
корольком и  спрятанной внутри  картой -  и  не  подозревал,  что  жить  ему
осталось меньше суток. "Que sera sera".
     Гримстер вышел из-под  кроны дуба.  Вдали,  справа,  у  самой дороги он
увидел  ворота  и  крытую дранкой сторожевую будку.  Там  кончались владения
гепардов и начинался львиный загон.  Если в будке и сидит сторож,  он ему не
страшен  -   Гримстер  скроется  за  гребнем  песчаного  холма,  где  растет
терновник.  Завтра туристы нагрянут сюда сотнями через главные,  управляемые
электроникой,  ворота.  Завтра он рассчитается с Лили и освободится для сэра
Джона...  Гримстер понимал, что каждый шаг навстречу шефу чреват опасностью,
ибо сэр Джон знает и понимает Гримстера,  подмечает каждую мелочь и обладает
такой же коварной интуицией, как и он сам.
     Гримстер  перешел  дорогу  у  подножья  и,  держась  так,  чтобы  будка
оставалась скрытой за холмом,  двинулся к терновнику. Кусты отстояли друг от
друга на тридцать футов. Взяв соединяющую их прямую за основание, Диллинг со
свойственной ему  точностью построил равносторонний треугольник,  в  вершине
которого и зарыл чемоданчик.
     Гримстер достал рулетку и,  укрепив конец у восточного куста, прочертил
большим пальцем дугу  радиусом в  тридцать футов  на  северном склоне холма,
взрывая сухой песок и редкую травку.  То же самое он проделал еще раз,  взяв
за  центр дуги западный куст.  Там,  где дуги пересекались,  Гримстер вонзил
лопатку.
     Он выпрямился и ненадолго замер, слился с тенями, прислушался. Потом на
коленях,  чтобы не слишком возвышаться над холмом,  начал копать,  сбрасывая
податливый песок вниз на склон. Копать было легко, ничто не мешало, камни не
попадались.  На  глубине двух  футов лопата стукнулась о  край  чемоданчика.
Гримстер руками выгреб оставшийся песок.
     Когда Гримстер поднялся с колен,  держа в руках чемоданчик,  в одном из
бараков у  дальней оконечности загона кашлянул и взревел один лев,  а другой
ответил ему.  Оставив лопату там,  где она лежала,  Гримстер с чемоданом под
мышкой  спустился с  холма  к  дороге,  перешел  ее,  поднялся  к  заросшему
папоротником склону,  миновал дуб и  очутился на другой дороге,  которая шла
выше.   До  главного  забора  оставалось  всего  пятьдесят  ярдов.  На  фоне
посветлевшего неба высокий толстый дуб  у  внутренней ограды казался черным.
Завтра обнаружат и лопатку,  и яму на холме,  и веревочную лестницу, которую
Гримстер оставил намеренно.  Так рождаются тайны. Джон улыбнулся, подумав, о
рекламе,  какую создаст герцогу:  очереди машин вырастут,  дорогу у подножья
холма перекроют,  и даже слава львов поблекнет для туристов, которым покажут
таинственную яму.
     Гримстер уже почти дошел до дуба,  как вдруг из-за ствола ему навстречу
шагнул человек, двинулся по склону и остановился в нескольких ярдах. Темнота
не  помешала Гримстеру узнать его,  увидеть,  как  свет  звезд отражается от
пистолета,  который он держал в руке. Это был Гаррисон. Разделенные четырьмя
ярдами травы  и  папоротника,  они  посмотрели друг  на  друга,  и  Гаррисон
негромко, добродушно произнес:
     - Джонни. Догадливый Джонни. Но будешь ли ты благоразумным, Джонни?
     Гримстер попытался выпустить чемоданчик из-под  мышки  и  взять его  за
ручку.
     Взмахом пистолета Гаррисон остановил его:
     - Держи чемодан под  мышкой.  Впрочем,  я  все  равно не  стану в  него
стрелять.
     - Чего ты сюда притащился?  Прогуляться перед сном захотелось? - весело
спросил Гримстер.
     - Нет.  Если Джонни куда-то забрался,  я  должен сделать так,  чтобы он
оттуда не вернулся.  Твое положение безнадежно -  шанс появится только, если
ты станешь слушаться меня.
     - Неужели?
     - Да, черт возьми. Брось чемодан на землю, спустись с холма и стой там,
пока я не уйду.
     - А если нет?
     - Тогда мне  придется тебя убить.  Жаль,  потому что  сейчас это уже не
нужно. Джонни, брось чемодан и уйди.
     - Как ты попал сюда? Тебя навел Прингл?
     - Не  заговаривай зубы,  Джонни.  Время работает против тебя.  Но я  не
хотел бы убивать,  так ничего и не рассказав.  Между нами так не принято.  -
Гаррисон слегка поежился,  пошевелил плечами под пиджаком. - Да, Прингл. Ему
пришло в  голову,  что чемоданчик может быть зарыт где-то здесь.  Прингл тут
работал.  А Диллинг интересовался зоопарком. И Прингл не раз возил его сюда.
Тебя интересует еще что-нибудь?
     - Нет.
     Остальное - дело техники. Простая беготня. Приплатив бармену, горничной
или официанту во всех гостиницах на пятнадцать миль вокруг,  Гаррисон дал им
фото Гримстера и  Лили,  номер телефона,  по которому нужно позвонить,  если
кто-нибудь из них объявится,  и пообещал за звонок еще сто фунтов.  Что ж, в
любой гостинице найдется кто-нибудь,  согласный "помочь".  Гримстер допускал
такую возможность,  но  защититься от нее никак не мог.  Теперь все варианты
спасения свелись к одному -  бросить чемоданчик и уйти. Но как раз на это он
ни за что не хотел соглашаться.
     - Хватит разговоров, Джонни. Брось чемодан и уходи - или тебе крышка. -
Гаррисон указал свободной рукой в сторону склона.
     Гримстер опустил чемоданчик, но не отошел.
     - Уходи, - приказал Гаррисон.
     - Незачем.  -  Гримстер ткнул чемоданчик носком ботинка.  - Я все равно
принес бы  его  тебе,  а  не  им.  Они убили Вальду.  Я  просто первым хотел
заполучить его и  подержать у  себя,  чтобы взять с вас подороже.  Поэтому я
позволил тебе обнаружить нас с Лили. Поэтому я остановился здесь, в Уоберне,
а  не  где-нибудь в  пятидесяти милях отсюда.  Мне нужно было лишь несколько
минут, чтобы убраться с чемоданом и...
     - Джонни! - Гаррисон прервал его уже не шепотом. - Хватит болтать. Тебе
ничто не поможет.  Ты нам не нужен. Ты слишком опасен. Убирайся сейчас же, и
останешься в  живых...  Не исключено даже,  что успеешь поквитаться с  сэром
Джоном. Уходи, Джонни. Лучше уходи!
     Последние слова Гаррисон почти выкрикнул, и Гримстер понял, что времени
больше  не  остается.  Он  и  сам  однажды  убил  человека после  такого  же
ультиматума.  Когда стоишь с пистолетом в руке,  можно позволить обреченному
почесать языком,  потому что ему нужно время подготовиться к смерти, а потом
наступает пора стрелять,  и  ты начинаешь считать в уме до двадцати,  или до
десяти,  или  до  пяти,  или  до  любого числа,  какое тебе позволит выбрать
совесть. И Гримстер понимал, что именно этим теперь и занимается Гаррисон, а
он не отличается ни великодушием, ни излишней щедростью.
     Едва эта мысль пронеслась в сознании,  как Гримстер увидел,  что позади
Гаррисона медленно  движется вытянутая тень.  Рыжая  шкура  льва  в  бледном
ночном свете казалась серой,  грива и  мускулистые лапы  оставались в  тени,
большая голова была  опущена,  огромное,  приникшее к  земле тело  двигалось
бесшумно;  каждый шаг,  каждое движение лап и бедер было неотъемлемой частью
ритуала  охоты,   который  неизменно  оканчивается  смертельным  для  жертвы
прыжком...
     Негромко,  но с напряжением в голосе, уповая на то, что Гаррисон еще не
закончил мысленный отсчет, Гримстер сказал:
     - Дикки,  ради  Бога,  послушай  меня.  Быстро  обернись и  приготовься
стрелять. Позади тебя, метрах в двадцати - лев.
     Гаррисон затрясся всем телом, рассмеялся:
     - Этот номер не  пройдет,  Джонни.  Не пройдет.  Хотя ты и  назвал меня
Дикки, чего не делал уже...
     - Да обернись ты, идиот!
     - Брось, Джонни.
     Гаррисон поднял руку с пистолетом,  блеснула холодная сталь, и в тот же
миг  лев  с  неспешного шага  перешел к  прыжку,  взвился ввысь,  изогнулся,
вскинул могучую голову,  вытянул передние лапы,  растопырил когти.  Гаррисон
выстрелил как  раз,  когда лев  ударил его в  спину,  человек и  зверь упали
наземь, слились воедино.
     На  единственный краткий,  пронзительный вскрик  Гаррисона лев  ответил
низким,  скрипучим, раскатистым ревом. Песок и вырванный с корнем папоротник
взвились над землей...
     Гримстер подобрал чемоданчик,  повернулся и  побежал прочь -  к забору,
зная, что лев может броситься и за ним.
     Он  перекатился через внутренний забор и  тяжело упал на  землю.  Страх
пригнал  его  к  веревочной лестнице,  неизвестный доселе  инстинкт заставил
взмахнуть  левой  рукой,  перебросить  чемодан  через  сетку  и  лишь  потом
вскарабкаться по ступенькам.  Он долез до верха и,  чтобы не терять времени,
спрыгнул;  упав на  землю лицом,  почувствовал,  как его,  словно затихающая
боль,  оставляет страх. Он поднялся и оглянулся. Ничего не было видно. Место
у дуба,  где они стояли с Гаррисоном,  опустело, не было слышно ни звука, из
папоротника не  доносилось ни  шороха.  Потом он  разглядел,  как по голому,
светлому полотну дороги что-то движется. Темный на фоне дороги лев переходил
ее наискось.  Высоко подняв голову,  напрягая шейные мышцы, он шагал, широко
расставляя лапы,  чтобы о них не ударялось обмякшее тело жертвы,  которое он
тащил.
     Гримстер отвернулся, пошарил в траве, нашел чемодан, и, когда склонился
над ним, его вытошнило...
     ...  Через пятнадцать минут, подъехав к ближайшей стоянке, он, несмотря
на отчаянные попытки, не мог унять дрожь в руках. Наконец остановил машину и
выключил свет.  Достав плоскую бутылку с бренди, он приложил ее к губам и не
отнимал,  пока не опорожнил.  Спиртное проникло во все закоулки тела,  сняло
дрожь,  успокоило дыхание, почти изгнало из сознания страх, и в конце концов
мысли  вообще покинули Гримстера,  перед  глазами оставался лишь  Гаррисон с
поднятым для выстрела пистолетом и летящее к нему черное тело льва.

     Он  полулежал  в   постели,   опираясь  на  подушки.   В  окно  хлестал
беспрерывный дождь, вода с шумом устремлялась в переполненные сточные трубы.
Лили  в  халате вышла  из  ванной,  улыбнулась ему  и  выключила радио.  Она
прошлась по комнате,  полы халата распахнулись, но Гримстер уже не считал ее
наготу  чем-то   необычным  и   теперь,   глядя,   как  Лили  переодевается,
причесывается  и   красится,   впитывал   сообщение   радио:   "Неизвестный,
обезображенный мужчина...  ",  "'Царство диких зверей' в Уоберне". Гаррисон,
думал он,  чье хладнокровие превратилось в жестокость...  Гаррисон,  который
дрался с  ним на  берегу Блэкуотера,  стрелял уток в  университетском озере,
теперь мертв,  и, когда его имя появится в газетах, многие женщины вспомнят,
что  были знакомы с  ним,  а  хозяева Гаррисона заменят оборвавшееся в  цепи
звено,  вот и  все.  Сенсации хватит на неделю,  потом все забудется.  Погиб
Гаррисон,  но  на его месте мог оказаться Гримстер...  Когда-нибудь придет и
его черед,  но  пока (и в  это Джон фатально верил) бог насилия бережет его,
великодушно позволяя истратить на сэра Джона ту каплю жестокости, которую он
предлагает истратить.  И  ничто -  Гримстер теперь свято верил в  это  -  не
остановит его.
     Лили подошла и налила ему чаю.
     - Вчера ты очень поздно вернулся, дорогой.
     - Дело заняло больше времени, чем я рассчитывал.
     - Все в порядке?
     - Да.
     - Ты нашел его?
     Гримстер кивнул.
     Лили улыбнулась,  подала Джону чашку,  а  потом провела пальцем по  его
носу:
     - Теперь уже ничего не случится?
     - Ничего.
     Лили отошла к  окну.  На душе у  нее стало легко,  и Гримстер улыбнулся
этой беспечности. Лили творила мир таким, каким хотела его видеть.




     Перед отъездом из отеля Гримстер позвонил в Ведомство.  Оказалось,  сэр
Джон уже уехал рыбачить в Девон. Копплстоуна тоже не было. Гримстер попросил
сообщить сэру  Джону  -  через Хай-Грейндж,  что  при  первой возможности он
привезет бумаги Диллинга.
     Он  отвез  Лили  в  Лондон и  оставил ее  у  миссис Харроуэй,  пообещав
вернуться через пару часов.  Его  потряс вопрос Лили:  "Теперь уже ничего не
случится?"  Как раньше в Диллинга,  так сейчас она свято верила в Гримстера.
Она предпочитала не вмешиваться в  мужские дела,  если сами мужчины этого не
хотели. Всю дорогу Лили болтала о пустяках. В гостинице пропустила мимо ушей
новости -  очередной выпуск. Она слышала лишь то, что хотела слышать, видела
то,  что хотела видеть,  и  всегда находила способ отмахнуться от того,  что
угрожало ее благополучию.
     У себя дома Гримстер вскрыл чемоданчик. Пролистал бумаги, большая часть
которых и  прилагающиеся к  ним  чертежи были ему  непонятны.  Но  небольшое
рекламное  резюме  было  недвусмысленным.  Диллинг  изобрел  противопехотное
оружие,   основанное  на  сочетании  электромагнитного  и  лазерного  лучей,
позволяющее облегчить ночную стрельбу и повысить ее точность. Установка была
компактна,   управлялась  одним  человеком  и  требовала  минимума  навыков.
Гримстер не  сомневался,  что  Ведомство ее  купит.  Лили разбогатеет,  а  с
богатством,  как  известно,  приходит благоразумие,  более чем  достаточное,
чтобы сохранить человеку довольство и счастье.
     Гримстер встретился с миссис Харроуэй после второго завтрака. Лили была
у себя,  отдыхала.  Миссис Харроуэй,  высокая,  строгая,  сидела в бархатном
кресле с чашкой кофе в руке.  Она предложила кофе и Гримстеру. Тот отказался
и положил на стол запорошенный песком чемоданчик Диллинга.
     Она посмотрела на чемоданчик так,  будто хотела подчеркнуть,  насколько
он не вяжется с богатой обстановкой гостиной.
     - Его  содержимое  принадлежало  Диллингу,   -  начал  Гримстер.  -  Он
собирался  продать  документы  Ведомству,  а  оно  хотело  получить  их,  не
заплатив.  Вы  сегодня же  должны положить бумаги в  свой  банк.  Они  стоят
больших денег. Лили разбогатеет, а без вашей помощи ей не обойтись.
     Миссис  Харроуэй согласно кивнула.  Она  принадлежали к  тем  женщинам,
которые понимают все  с  полуслова.  Опыт  и  интуиция служили ей  ключом ко
многим ситуациям. Она ответила:
     - Если Лили немного помочь вначале,  она быстро научится.  Лили сказала
мне, что любит вас, а вы - ее.
     - И то, и другое - ложь.
     - Так я и думала.  Но вы посчитали себя ее должником?  - Она кивнула на
чемоданчик.
     - Да.
     - С профессиональной точки зрения?
     - Отнюдь.  Ведомство отобрало бы у Лили бумаги,  притворившись, что они
не стоят ни гроша,  и нашло бы способ избавиться от нее. Ведомство поступает
так всегда, при малейшей возможности.
     - Об этом мне часто говорил муж. Очень давно, когда мир был лишь слегка
запятнан, мистер Гримстер. Сейчас он прогнил насквозь.
     - Я снял с бумаг копии.  И сообщу Ведомству,  что оригиналы у вас, а вы
на стороне Лили.  Все будет в порядке.  Коль возможность упущена,  Ведомство
хитрить не станет.
     - А этот поступок не скомпрометирует вас?
     - Мне уже нечего терять.
     - Не стану спрашивать,  что они сделали вам,  -  улыбнулась она,  - но,
вероятно, устроили какую-нибудь личную пакость.
     - Им это раз плюнуть.
     - Вы не попрощаетесь с Лили?
     - Я обязан это сделать.
     Миссис Харроуэй встала:
     - Я сейчас пришлю ее.  С ней,  как вы знаете,  лучше не откровенничать.
Она кормится полуправдой, от рождения видит жизнь в розовом свете и считает,
что удача всегда будет сопутствовать ей. На такое способен далеко не каждый.
- Она остановилась у двери,  испытующе взглянула на Джона.  -  Могу я задать
вам вопрос, мистер Гримстер?
     - Пожалуйста.
     - Сколько человек вы убили за свою жизнь?
     Смахнув песчинку с чемоданчика, он ответил:
     - После первого это уже не имеет значения.
     - Вы не боитесь смерти?
     - Я еще надеюсь пожить, - улыбнулся он.
     - Знаете, что я вам посоветую?
     - Знаю, но, боюсь, не смогу принять ваш совет.
     Миссис Харроуэй слегка пожала плечами и вышла.
     Через  несколько  минут  на  пороге  появилась  Лили.  Она  бросилась к
Гримстеру с возгласом:  "Джонни!",  обвила его шею руками,  прижалась к нему
сначала щекой, а потом губами.
     Отстранив ее от себя, он сказал:
     - Дорогая,  на  несколько  дней  мне  придется  съездить  в  Девон.  Ты
останешься с миссис Харроуэй.
     - Что ж,  мне не грех переменить обстановку. По я буду скучать по тебе,
Джонни,  так что возвращайся скорей.  -  На столе,  за спиной Гримстера, она
заметила чемоданчик. - Это он, да?
     - Да.  Пока я  не  улажу дела с  Ведомством,  за  ним присмотрит миссис
Харроуэй.
     Лили наклонилась и положила руку на чемоданчик:
     - Таким я его и помню. Ведь эти чемоданы стоят дорого, правда?
     - Довольно дорого.
     Она повернулась и взглянула на Гримстера с искренней тревогой:
     - Знаешь,  Джонни,  в тот первый раз...  когда мы были вместе... Это не
из-за него...  -  Она бросила взгляд на чемоданчик.  - Ты догадался об этом,
правда? То есть, я хочу сказать, ты это тоже чувствовал?
     Он улыбнулся, взял ее за руку, поцеловал и ответил:
     - Конечно, чувствовал. Несмотря ни на что, любовь превыше всего.
     Лили улыбнулась и быстро продекламировала:
     - "Но  люби  меня ради самой любви,  и  никогда не  умрешь,  потому что
любовь бессмертна".  Элизабет Барретт Броунинг,  1806-1861.  Знаешь, Джонни,
ведь это правда, истинная правда. Остальное не имеет значения. Просто всегда
должна быть...  любовь ради  самой  любви.  Как,  по-твоему,  разве  это  не
прекрасно?
     Он  дал  ей  выговориться,  слушал  вполуха  и,  когда  она  закончила,
поцеловал на прощанье. Направляясь к выходу, он в точности представлял себе,
что Лили сделает после его ухода. Она войдет в комнату, станет у чемоданчика
и  отдастся во  власть  грез...  розовых грез.  Миссис Харроуэй права.  Лили
родилась под счастливой звездой.

     Гримстер поехал в Ведомство.  У секретарши сэра Джона оставил конверт с
катушкой непроявленной пленки,  на которую сам переснял бумаги Диллинга, и с
письмом,  где сообщал,  что оригиналы у миссис Харроуэй,  которая поведет от
имени  Лили  переговоры.  Потом он  прошел в  свой  кабинет и  забрал четыре
фальшивых паспорта,  которые когда-то выписал себе для служебных целей, но в
Ведомстве так и  не  зарегистрировал.  Из  сейфа он  вынул весь личный запас
английских денег  и  иностранной валюты,  а  также пистолет.  За  границей в
банках у него лежало еще немало денег. Потом Гримстер позвонил в Хай-Грейндж
и  переговорил  с  Кранстоном.   Объяснил,   что  задержится  в  Лондоне  до
завтрашнего утра и приедет в усадьбу не раньше полудня.
     Было  четыре часа дня.  Гримстер сел  за  стол и  стал вязать мушку под
названием "Роял Соверен" - такую подарили самой королеве, а теперь способ ее
изготовления  напечатали  в   лежавшем  у  Гримстера  на  столе  журнале  по
рыболовству.  Но руки Джона двигались автоматически.  Теперь, попрощавшись с
Лили и написав письмо,  дожидающееся теперь преемника сэра Джона (им, скорее
всего,  станет Копплстоун,  не лишенный честолюбия,  несмотря на презрение к
Ведомству и  определенные профессиональные недостатки),  Гримстер мог думать
только о собственных планах.  Он понимал:  чтобы осуществить убийство такого
человека,  как  сэр Джон,  нужно действовать осмотрительно,  не  дать ему ни
малейшего повода для подозрений.  Ведь сэр Джон и Гримстер мыслят одинаково.
Сейчас сэр  Джон  следит за  тончайшими оттенками в  поведении Гримстера.  А
Гримстер может чем-то  себя  выдать,  хотя  бы  бессознательно.  И  если это
"что-то"  проявится хотя бы  на  кратчайший миг,  сэр Джон отнесется к  нему
серьезно. Сэр Джон рисковать не станет. Гримстер тоже. Даже то, что сэр Джон
уехал на  рыбалку,  а  не  остался в  Лондоне дожидаться донесений от  него,
Гримстера,  могло означать, что шеф решил сам выбрать место встречи с ним. А
могло  и  ничего  не  означать.  Впрочем,  лучшего места  для  встречи,  чем
Хай-Грейндж, не найти. Гримстер аккуратно оплел мушку золотой нитью и решил,
что место схватки должен выбрать сам.  В усадьбе его ждали завтра к полудню.
А   приедет   сегодня   вечером.   Сэр   Джон   в   Хай-Грейндж  никогда  не
останавливается.  Он  всегда снимает номер  в  гостинице "Лиса  и  гончие" в
Эггсфорде и  каждое утро проводит одинаково:  встает рано,  едет по дороге в
Барнстейпл до  стоянки у  железнодорожного переезда,  оставляет там  машину,
идет до  реки пешком и  час рыбачит.  Потом возвращается к  машине,  кружной
дорогой добирается до Хай-Грейндж и работает там час. Завтра, когда сэр Джон
выедет на  стоянку у  железной дороги,  Гримстер уже  будет ждать его.  Если
повезет хоть немного, тело обнаружат только через пару часов, а большей форы
и  не  нужно.  У  Гримстера,  как и  у  большинства его коллег,  есть связи,
Ведомству неизвестные.  Через шесть часов после убийства Гримстер уже  будет
за границей...
     Гримстер  сплел  мушку,  уложил  "дипломат",  пошел  в  диспетчерскую и
попросил дежурного офицера, если что-нибудь придет на его, Гримстера, имя из
Хай-Грейндж, послать к нему домой рассыльного, но не позже половины восьмого
утра - в это время он уедет в Девон.
     Дежурный кивнул и спросил:
     - Вы ведь знали Гаррисона?
     - Да.
     - Только что получено сообщение.  В человеке,  которого вчера в Уоберне
загрыз лев, опознали Гаррисона.
     Гримстер притворился изумленным:
     - Гаррисона? Как его туда, черт возьми, занесло?
     - Не знаю, - рассмеялся дежурный, - верно, охотился за бабой.
     Через полчаса Гримстер уже ехал на  запад.  По  радио передавали легкую
музыку.  Пепельница все  еще  была до  половины завалена испачканными губной
помадой окурками Лили. Изредка до Гримстера доносился запах ее духов. Лили и
Гарри,  потом Лили и  Джонни,  а  в  будущем Лили и...  мало ли  еще мужчин?
Диллинг,  будь он жив,  в конце концов оставил бы ее -  ведь тело его так же
искало перемен,  как и душа.  Диллинг был умен,  хитер и практичен.  Доверял
лишь немногим,  да и  то с  оговорками.  И правильно делал,  миссис Харроуэй
права -  мир  прогнил насквозь.  Прогнил и  сам Гримстер.  Его,  холодного и
прогнившего,  по-настоящему лишь раз,  в образе Вальды,  коснулись теплота и
человечность.  С  Вальдой сэр Джон допустил промах.  Но ошибаются даже самые
лучшие. На его месте Гримстер поступил бы точно так же. Он убьет сэра Джона.
Это  нужно сделать,  потому что Гримстер должен освободиться от  сэра Джона,
как  уже освободился от  Лили,  и  продолжал жить,  а  страницы памяти пусть
желтеют, пусть выцветают на них чернила.
     Гримстер остановился пообедать в  придорожном кафе,  поэтому  въехал  в
Тонтон около  полуночи.  Именно в  этом  городе,  пересев в  другой,  взятый
напрокат автомобиль, который он сейчас вел, Гримстер вдруг понял, что думает
о  Гаррисоне;  вновь вспоминает,  теперь уже бесстрастно,  гигантский прыжок
льва.  Гаррисон  любил  женщин.  Возможно,  даже  слишком  любил.  Гримстеру
захотелось узнать,  была ли в его жизни та "одна-единственная".  Он мысленно
перенесся  в  прошлое,   к  дням,   прожитым  в  Веллингтоне,  к  каникулам,
проведенным вместе...  У Гаррисона были и отец,  и мать,  но он ненавидел их
обоих.  Гримстер не знал отца вообще и  давно потерял к нему всякий интерес.
Они с  Гаррисоном,  в  сущности,  не уживались друг с  другом,  но что-то их
все-таки связывало.  Что?  Может,  по сути,  их необычная дружба была плодом
открытого презрения к себе и к собственному занятию. Джон мрачно усмехнулся,
вспомнив,  как волновался, когда впервые, кандидатом в сотрудники Ведомства,
предстал перед сэром Джоном...  Боже,  то был другой Гримстер,  не тот,  кто
сидит сейчас за  рулем и  собирается убить шефа.  Да,  сэр  Джон отлично его
выдрессировал,  сделал из  него то,  чем  он  стал -  хладнокровным разумным
животным...
     Гримстер так глубоко задумался,  что не  заметил в  зеркале полицейскую
машину.  Она вдруг вывернула вправо,  поравнялась с  ним,  сверкая мигалкой,
полисмены обогнали его, жестом приказали остановиться, и сами притормозили в
нескольких ярдах впереди. В этот поздний час других машин на дороге не было.
     Гримстер выключил мотор и стал ждать. Из машины вышли двое полисменов и
не спеша направились к нему.  Один,  высокий,  подошел к автомобилю спереди,
остановился,  нагнулся,  проверил  номер.  Другой  стал  у  двери  водителя.
Гримстер опустил окно и сказал:
     - Добрый вечер.
     Полисмен улыбнулся, кивнул и ответил:
     - Добрый вечер,  сэр.  Обычная проверка.  Будьте добры,  назовите номер
своей машины.
     Такие проверки на самом деле случались.  Гримстер заметил,  что верхний
левый карман у полисмена расстегнут. Джон назвал номер автомобиля.
     - Благодарю, сэр. Это ваша машина?
     - Нет, я взял ее напрокат.
     Высокий полисмен подошел ближе и приложил руку к козырьку:
     - Будьте любезны, скажите, куда вы направляетесь?
     - В окрестности Барнстейпла. А еду из Лондона.
     - Вы знаете, что у вашей машины не горит один задний габаритный фонарь?
     - Нет, не знаю.
     - Стоит выйти взглянуть,  сэр.  Может,  лампочка перегорела или контакт
отошел. Если сами не исправите, неподалеку есть гараж.
     Он опустил руку и открыл Гримстеру дверь. Гримстер снял ноги с педалей,
повернулся да так и  замер.  Полисмены расступились,  чтобы оказаться по обе
стороны от него. И тогда, уже слишком поздно, Гримстер почувствовал, что это
не  обычная проверка,  что  эти люди не  просто хотят вежливо указать ему на
неисправность, и понял, что если это так, его положение безнадежно. Сэр Джон
не отставал от него ни на шаг, а теперь, судя по всему, обогнал.
     Поставив ноги на землю и усевшись боком, Гримстер сказал:
     - Это не просто проверка.
     - Да,  сэр. - Высокий полисмен шагнул вперед и заслонил дверь, чтобы ее
нельзя было закрыть.  Мимо прогрохотал громадный рефрижератор,  и, когда шум
затих, второй полисмен сказал:
     - Вытяните руки, сэр. Надеюсь, вы понимаете, зачем.
     Гримстер  понял  все   прекрасно  и   сообразил:   сопротивляться  пока
бесполезно.  Ему  ни  за  что  не  добраться до  пистолета,  ни  за  что  не
ускользнуть.  У машины их двое, за рулем полицейского автомобиля еще один, и
это  наверняка  не  простые  полисмены  или,  во  всяком  случае,  прошедшие
специальную подготовку. Он и сам не раз проводил подобные операции, а потому
обо всем догадывался.
     Гримстер протянул руки,  высокий умело  надел на  них  наручники.  Это,
видимо, сняло небольшое напряжение, еще остававшееся у полисменов. Наручники
надеты, задание выполнено, а больше их ничто не интересует.
     Тот, кто был пониже, вежливо попросил:
     - Будьте добры,  сэр, пересядьте на заднее сиденье. Мы надели наручники
спереди, чтобы вы могли курить, если захотите.
     Гримстер  вышел,  ему  открыли  заднюю  дверь,  он  забрался на  заднее
сиденье. За руль сел высокий, другой обошел автомобиль и занял место рядом с
Гримстером.
     Машина тронулась.  Сосед Гримстера снял фуражку и пригладил волосы.  Он
был пожилой,  с  изрезанным глубокими морщинами коричневым лицом,  с седыми,
словно  запорошенными инеем  бровями,  с  темными,  в  сетке  мелких морщин,
глазами.
     - Сигарету? - предложил он.
     - Нет, спасибо.
     Полисмен закурил.  Водитель снял  фуражку и  бросил на  сиденье рядом с
собой.
     - Вы из Ведомства? - спросил Гримстер.
     Его сосед кивнул:
     - Вы,  наверно,  меня не помните.  Я был на трех ваших лекциях.  Четыре
года назад. Извините, мистер Гримстер.
     Гримстер улыбнулся, пытаясь скрыть свои мысли:
     - Только на трех?
     - Меня интересовало, трудно ли научиться заметать следы.
     - А мне на это наплевать,  - заявил водитель. Одной рукой он расстегнул
полицейский мундир и пожаловался: - Ужасно неудобная штука.
     - В ящике лежит фляжка с коньяком,  -  сказал Гримстер. - А я теперь не
за рулем.
     Его сосед перегнулся через сиденье,  достал фляжку из ящичка.  Отвернув
пробку, он передал коньяк Гримстеру. Тот отхлебнул глоток и возвратил фляжку
полицейскому, который сразу завинтил пробку.
     - Если захотите еще, скажите, - предупредительно сказал он и улыбнулся,
собрав морщинки возле глаз веером. - Мы повинуемся, а не распоряжаемся.
     - Я это понял. А настоящая полиция вам помогала?
     - Она  следила за  вами  до  Тонтона,  -  сообщил водитель.  -  Местные
отделения,  скрипя зубами,  помогали нам.  Вы же знаете, как они относятся к
Ведомству. В Тонтоне за вас взялись мы. Ходят слухи, вы обставили Гаррисона.
     - Возможно.
     Эти  люди были коллегами Гримстера.  Они  знали правила,  уже  испытали
нагрузки,  после которых наступает хладнокровное безразличие,  а сверх того,
умели убедительно притворяться сочувствующими и подкреплять свое притворство
теплыми словами.  К  Гримстеру у  них не было никаких чувств.  И  очень мало
любопытства.  Каждый  был  надежно  защищен  от  любой  слабости,  способной
привести к предательству. Эти люди высоко ценили Гримстера. Возможно, теперь
его репутация пострадает, - он ошибся. А ошибки не прощают. Он настолько был
поглощен замыслом убить сэра Джона, что не услышал свою интуицию.
     Словно откликаясь на его мысли, водитель заметил:
     - Систему не перехитрить. Даже если начать с головы.
     Сосед Гримстера, не обратив на это внимания, сказал:
     - Я просматривал досье на Гаррисона. Порядочная сволочь. Со своим весом
он,  при желании,  мог ускользнуть,  как тень.  Тут одних способностей мало.
Нужен талант. А он у него был.
     - Да вот удача отвернулась, - вставил водитель.
     Гримстер промолчал. Он слыхал и худшие надгробные речи. И ни в одной не
было правды. А эта к истине все же немного приближалась.
     Они пробирались сквозь ночь. Снова пошел дождь. Уже неделю не проходило
дня без ливня. Вода в реке должна подняться. Без жалости, без всякой тревоги
Гримстер  подумал,  что  ему  уже,  возможно,  не  доведется порыбачить,  не
доведется испытать "Роял Соверен" ни в Англии,  ни за границей, не доведется
взять в руки удочку и ощутить,  как разматывается леска, ведомая уходящей по
течению рыбой,  не  доведется увидеть,  как сделала стойку гончая,  чтобы не
спугнуть стаю куропаток... Что ж, чему быть, того не миновать. Но как бы там
ни  было,  сначала он  расправится с  сэром Джоном.  Каждый может ошибиться,
ошибся и  он.  Это  лишь доказывает,  что непогрешимых нет,  в  чем Гримстер
никогда не сомневался. Впрочем, на нем еще рано ставить крест.

     Копплстоун и Кранстон неподвижно стояли на верхней ступеньке и смотрели
на подъезжающий автомобиль.
     Гримстер выбрался из машины в сопровождении охранников, один из которых
нес его чемоданчик, встал между ними и взошел на крыльцо.
     Копплстоун слегка заплетающимся языком приветствовал Гримстера: "Добрый
вечер, Джонни", - и взял у охранников "дипломат".
     - В доме для вас накрыт стол,  -  обратился к охранникам Кранстон. - Но
сначала обыщите машину.  Все,  что найдете,  несите ко мне в кабинет.  -  Он
перевел взгляд на  Гримстера,  потрогал повязку на  глазу  и  бросил:  -  Ты
круглый идиот, Джонни. - В его словах неожиданно прозвучала грусть.
     Охранники вернулись к  машине,  а  Гримстера увели в  дом.  Дежурный за
столом резко,  словно птица,  вскинул голову,  взглянул на вошедшего и вновь
склонился над журналом,  который читал.  Копплстоун обыскал Гримстера, отнял
все, что было у него в карманах, даже перстень с корольком снял, и объяснил:
     - Сэр Джон приказал. - Потом с улыбкой добавил: - Наверное, он считает,
что ты нас всех загипнотизируешь.
     Они  прошли  холл,  спустились по  пологой лестнице в  подвал  к  тиру.
Гримстер знал,  куда они направляются.  За  тиром была маленькая клетушка по
прозванию "губа";  ею  пользовались редко,  хотя  она  была  вполне надежна.
Башмаки гулко  стучали по  каменным плитам.  Кранстон отпер железную дверь и
вошел первым.  В  клетушке не было окон.  По углам висели забранные решеткой
лампы.  Стены были сложены из огромных гранитных глыб. В пяти футах от двери
поперек камеры  от  пола  до  потолка возвышалась железная решетка со  столь
мелкими ячейками,  что сквозь них не пролезала рука. Копплстоун отпер обитую
железом дверь посреди решетки,  и Гримстер вошел в камеру.  Там стояли стул,
стол,  койка,  под  которой был  горшок,  по  задней  стенке  тянулась узкая
деревянная полка  с  четырьмя или  пятью книгами в  мягкой обложке.  Сколько
помнил Гримстер,  они валялись там всегда.  Увидев на  столе бутылку бренди,
ящик с сигарами и зажигалку, Гримстер спросил:
     - Это что, любезность шефа?
     Копплстоун кивнул.  Кранстон на  мгновение смутился,  но  скрыл  это  -
торопливо отвернулся, чтобы закрыть дверь. Вот почему майора не выпускали из
усадьбы. Он так и не заматерел, слишком легко поддавался печали и стыду.
     Копплстоун взял у  Кранстона связку ключей,  и тот молча ушел,  оставив
дверь в  тир  широко распахнутой.  Копплстоун сел  на  низенькую табуретку у
самой решетки.  Гримстер подошел к  столу и взялся за бутылку.  Она уже была
откупорена.  Он налил себе,  сел на койку,  бережно держа стакан в скованных
наручниками руках, согревая его.
     - Когда приезжает сэр Джон?
     - Завтра. Как обычно, - Копплстоун положил "дипломат" Гримстера себе на
колени,  открыл его, заглянул внутрь и тут же закрыл. - Чего тут только нет!
Не многовато ли для обычного визита сюда? А что стряслось с Гаррисоном?
     - Он объявился, когда я выкопал бумаги Диллинга.
     - Где бумаги?
     - Оригиналы у  миссис  Харроуэй.  Я  переснял их  и  оставил  пленку  в
приемной сэра Джона.
     - То есть мы будем вынуждены заплатить?
     - Да.
     - Великодушно, ничего не скажешь.
     - Я бы назвал это по-другому.
     - Что  толкнуло тебя  на  измену?  Факты  или  домыслы?  Ты  так  много
размышлял о Вальде и тебе было так горько, что ты задумал порвать с нами?
     - Я просто пришел к определенному решению. - Гримстер улыбнулся и почти
опорожнил стакан бренди.
     Копплстоун встал с "дипломатом" в руках:
     - Ты  попал в  беду,  Джонни.  Но  все будет сделано честно -  по нашим
понятиям.
     - Когда?
     - Завтра. Или послезавтра. Точно не знаю. Лично я против тебя ничего не
имею. Все дело в Ведомстве. Ты же понимаешь.
     - Конечно.
     У порога Копплстоун обернулся и добавил:
     - Давно я не напивался так, как напьюсь сейчас. Ты крепко огорчил меня,
Джонни.
     Он вышел и запер за собой дверь.
     Гримстер допил бренди и улегся на койку. Через полчаса он уснул.
     На другое утро,  в  семь,  к  нему пришли те двое,  что его арестовали,
теперь они были в  штатском.  Один,  с пистолетом в руке,  остался у входной
двери, другой принес Гримстеру воду и бритвенный прибор.
     Через полчаса они вернулись и  вынесли парашу.  Тот,  что был постарше,
сказал:  "Удивительно, как вам удалось побриться в наручниках", а младший не
смог удержаться от восхищения: "Здорово".
     Гримстер сел  и  развернул "Дейли Мейл",  которую они  ему оставили.  В
газете  была  фотография -  длинная  вереница  машин  у  львиного  загона  и
расплывчатые контуры ямы,  вырытой Гримстером.  Благородный герцог  будет  в
восторге.   Какой  директор  зоопарка  не   обрадовался  бы  такому  случаю?
Английская  знать   всегда  была   главным  поставщиком  зрелищ,   впитывала
эксцентричность с молоком матери.  Трагическая смерть Гаррисона превратилась
в сенсацию.  Сэр Джон со своей стороны позаботится,  чтобы Гримстер умер без
шума. Его смерть будет картиной без цвета, мыслью без чувств. Джон отчетливо
представил письмо,  которое напишут матери.  В досье погибших было полдюжины
светокопий подобных похоронок...  "Глубоко сожалеем...  длительная служба...
великая преданность...  он  был незаменимым...  мы скорбим...  "  Длительная
служба -  только эти два слова не будут ложью.  Мать сохранит письмо, станет
оплакивать сына,  превратит память о нем в еще одну тему для разговоров.  Но
сначала он  убьет сэра Джона.  Эта идея,  холодная и  твердая,  как кремень,
стала навязчивой. Ничто не остановит Гримстера.
     Кранстон,  сопровождаемый охранником,  принес  ему  завтрак  и  остался
стоять у внешней двери. Он более не смущался. Если бы он не смущался вообще,
то далеко продвинулся бы по службе. Тоном доброй няни он проговорил:
     - Бекон и сосиски,  Джонни. Мы порезали их, чтобы тебе было легче есть.
Мы бы сняли наручники, да сэр Джон не велел.
     Гримстер завтракал один.  Есть  было  трудно.  Допив  чай,  он  закурил
сигарету и  стал  терпеливо дожидаться сэра Джона.  Гримстер знал,  когда он
придет,  с  точностью до  десяти минут:  сэр Джон жил строго по  распорядку.
Теперь он в отпуске, поэтому приятное - то есть утренний рыболовный ритуал -
в первую очередь,  а все полезное - после завтрака. Гримстер представил, как
сэр  Джон рыбачит.  Для  мушки вода,  пожалуй,  слишком мутна.  Сэр Джон был
плохой рыболов,  суетился,  спешил,  неумело подсекал,  но,  как  это  часто
бывает, ловил больше, чем иные опытные.
     Он  появился за пять минут до срока,  мысленно назначенного Гримстером.
Вошел один,  прикрыл за собой внешнюю дверь, не заперев ее, сел на табурет и
сказал:
     - Доброе утро, Джонни.
     На  нем был твидовый костюм темно-шоколадного цвета,  к  левому лацкану
пиджака было приколото несколько мушек.  На ухоженном строгом лице появилась
и тут же исчезла улыбка. Сидя на низком табурете, скрестив ноги, сложив руки
на  коленях,  он  был похож на  карлика-портного из сказки,  который вот-вот
примется латать платье.
     Гримстер спросил:
     - Как вы порыбачили, сэр Джон? Удачно?
     - Поймал лосося на восемь фунтов.  Река сильно поднялась. А рыба только
что из моря.  В этом году ловится лучше,  чем в прошлом.  Какой-то парень из
"Лисы и  гончих" поймал вчера в  Нерзери Пуле рыбину на двадцать фунтов.  Не
рыба - красавица. Словно слиток серебра. Знаешь Нерзери Пул?
     - Я рыбачил там пару раз. Но неудачно.
     Сэр Джон сочувственно кивнул и сказал:
     - И теперь тебе не везет, Джонни.
     Гримстер не  поддался ни  любезному тону,  ни тому,  что сэр Джон,  как
бывало в  конце их  встреч,  называл его по имени.  Сэр Джон не ликовал,  не
торжествовал.  Он лишь тактично и ненавязчиво разыгрывал доброту, потому что
этикет требовал сцены прощания.  Гримстер однажды уже  видел,  как  сэр Джон
прощался с обреченным агентом.
     - Ты понимаешь, что провалил нам сделку с Диллингом, Джонни?
     - Боюсь, это так. Ведомству хоть раз придется поступить честно.
     - Да,  ничего уж не поделаешь.  Хорошая девушка,  эта мисс Стивенс, как
мне сказали.  - Он выудил из кармана портсигар и замолчал. Закурив, пару раз
затянулся и брезгливо вынул сигарету изо рта.  Гримстер улыбнулся,  сэр Джон
заметил это.  -  Вредная привычка,  но  бросить не могу,  -  признался он и,
поерзав, сказал: - Нам придется немного поговорить о деле, Джонни.
     "Нет,  -  подумал Гримстер,  -  он не карлик-портной,  а  мудрый старый
дрозд, чистящий перышки, перед тем, как усесться на насест".
     - Как вам угодно, сэр.
     - Хорошо.  Настало время кое в чем признаться.  Мне, разумеется. У тебя
есть неопровержимые доказательства того, что мы убили мисс Тринберг?
     - Для меня - достаточные.
     - То  есть лишь догадки.  Но  все  равно я  знал,  что  когда-нибудь ты
начнешь действовать. Я совершил ошибку и до сих пор сожалею о ней. Поэтому я
и солгал тебе, поклялся, что это был несчастный случай. Я хотел спасти тебя,
Джонни. Одно время я прочил тебя в преемники.
     - Кто станет им, когда меня не будет?
     - Наверное,  Копплстоун.  На его пьянство я  смотрю сквозь пальцы.  При
нашей  работе человеку нужна хоть  какая-то  отдушина...  Последние месяцы я
каждый день по  полчаса размышлял,  как,  где и  когда ты  начнешь.  Позволь
сказать вот что:  я понимал,  что Гаррисону не удастся завербовать тебя.  Ты
станешь действовать в одиночку.  Жаль Гаррисона.  Славный,  способный малый.
Однажды я предложил ему присоединиться к нам. Он предпочел жизнь бродяги.
     - Кому он служил на сей раз?
     - Моя откровенность имеет свои пределы. Во всяком случае, я рад, что не
твой труп сейчас собирает толпы в Уоберне.
     - Да,  на мою долю придется лишь скромная фотография в "Вестерн Морнинг
Ньюс".
     - Боюсь, что так. Но ты мог бы этого избежать - встал бы на мое место и
в конце концов заслужил некролог в четверть колонки в "Тайме".
     - Моя мать гордилась бы мной.
     - Все это очень печально.  Но, к счастью, всегда можно найти компромисс
и избежать щекотливого положения.
     - Вы предлагаете сделку, сэр Джон?
     Шеф мрачно усмехнулся.
     - Если пожелаешь.  Карьере твоей крышка. Но ты можешь найти себе другое
занятие. Ты человек слова. Обещай выбросить из головы мысль о моем убийстве,
перестань работать на кого бы то ни было и  никогда не рассказывать ничего о
Ведомстве. Это великодушное предложение - другому я бы его не сделал.
     - К тому же оно спасет вам жизнь, когда я выйду отсюда.
     - Если выйдешь, спасет. Но своей жизнью я не очень дорожу... Дай слово,
и ты свободен.
     - Чтобы тут же нарушить его и прийти по вашу душу?
     - Если бы  я  считал тебя способным на  подлость,  я  бы ничего тебе не
предложил. Дай только честное слово. Ну?
     Гримстер покачал головой:
     - Все очень просто,  сэр Джон.  Вы убили мою возлюбленную,  и  я отомщу
вам. Я задумал убить вас. И убью. Все очень просто и недвусмысленно.
     - Ты так меня ненавидишь?
     - Я хочу лишить вас жизни. И все. - Гримстер ясно представил выезжающий
из-за поворота автомобиль,  который обгоняет другая машина.  Увидел аспидный
блеск  озера  далеко  внизу,  голубое  небо  с  валами  гигантских  облаков,
вообразил,  как  падает  автомобиль,  катится,  корежась,  среди  вереска  и
гранитных валунов.
     Сэр Джон встал и направился к выходу:
     - Жаль, что все так получилось.
     Он  ушел,  заперев дверь.  Гримстер взял бутылку обеими руками и  налил
себе бренди. Сэр Джон дал ему шанс, от которого он отказался. Никаких торгов
между ними быть не могло.  Сэр Джон уже ничем не откупится.  Гримстер обязан
выполнить свой  долг  перед  памятью Вальды.  Никто  и  ничто его  теперь не
сдерживает.  Справедливость восторжествует только со  смертью сэра Джона.  А
потом Гримстер устроит себе сносную жизнь.
     Он глотнул бренди и закурил сигару.




     В   полдень  Кранстон  с  Копплстоуном  принесли  Джону  ленч  и  сняли
наручники. Гримстера заперли за решеткой. Кранстон ушел, оставив Копплстоуна
наедине с осужденным.
     Перед Гримстером стояли холодное мясо,  салат и бутылка белого вина. Не
обращая внимания на еду,  он потянулся к вину.  Копплстоун сидел на табурете
по другую сторону решетки и курил. Внешнюю дверь, уходя, запер Кранстон.
     - Зачем ты остался? - спросил Гримстер.
     - Сэр Джон приказал. При тебе до самого конца должен кто-нибудь быть.
     - Когда он наступит, конец?
     - Сегодня вечером.
     - Как вы собираетесь это сделать?
     - Несчастный случай во  время рыбалки.  Ты  упадешь со  скалы у  пруда.
Официальная версия будет такова:  ты взглянул вниз и поскользнулся на мокрых
листьях. Труп поздно вечером обнаружит поисковая партия.
     - А потом вскрытие установит естественную смерть. Понятно.
     Ему и  впрямь все было понятно.  Промашки не  будет,  ничто не  вызовет
подозрений  ни  у  полиции,  ни  у  патологоанатома.  Гримстер  -  фигура  в
Ведомстве. Он погибнет, не бросив на Ведомство тень.
     Гримстер отхлебнул вина и спросил:
     - В камере есть "жучки" или телемониторы?
     - Нет.  Раз человек попал сюда, значит, мы о нем все уже знаем. Тебе об
этом должно быть известно.
     - Сэр Джон там будет?
     - Нет. Повезем тебя мы с Кранстоном. А он получит отчет утром.
     - И будет разочарован.
     Копплстоун покачал головой,  тронул  корочку от  бритвенного пореза  на
подбородке:
     - Нет,  Джонни.  Не будет. Хотел бы я так думать. Но этого не случится.
Жаль, что я не увижу на твоем месте сэра Джона.
     - И тогда бы ты стал главой Ведомства.
     - Возможно.  Я  ненавижу Ведомство,  но ничего другого у меня нет.  Моя
жизнь в этой работе, она убила во мне все чувства, кроме одного. Честолюбия.
На  нем  только я  и  держусь.  Даже по  нашим меркам сэр Джон зашел слишком
далеко.  Потому Ведомство таким и стало. Власть развращает. Будь я у руля, я
сделал бы Ведомство более гуманным.
     - А  может быть,  разрушил бы изнутри или,  по меньшей мере,  навлек на
него позор?
     Копплстоун и бровью не повел:
     - Ты переоцениваешь меня.
     - Тем не менее ты думаешь именно об этом.
     - Время от времени.
     Вместе мы, возможно, что-нибудь и сообразили бы.
     - Надежда -  последнее,  что  тешит  заурядных людей,  Джонни.  Но  для
такого,  как ты,  она,  наверное,  станет главным орудием.  Однако я не могу
заключать сделки, руководствуясь дружбой или честолюбием.
     - Я не говорю о надежде. Речь идет о фактах.
     Копплстоун бросил окурок на пол и придавил его каблуком:
     - Как вино, Джонни?
     - В порядке.  Но давай потолкуем о фактах. О непреложной истине. Насчет
надежды ты прав.  Давно я ими не кормился, и вообще они никогда ни к чему не
приводили. Последние исчезли, когда разбилась Вальда.
     - Несчастный случай,  который ты посчитал убийством. И не так давно. Ты
выдал себя,  и сэр Джон заметил это. Еще бы, ведь он этого ждал. Ты, Джонни,
хотел видеть здесь убийство,  превратил его  в  убийство,  чтобы найти повод
убить сэра Джона,  не идя наперекор совести. Ты хочешь умертвить его потому,
что он являет собою все,  за что боролся ты, все, чем ты в конце концов стал
бы.  Я  понимаю тебя,  потому что  чувствую то  же  самое.  Но  я  не  столь
целеустремлен,  как ты.  Я хочу стать главой Ведомства,  но не нахожу в себе
сил поднять руку на сэра Джона.
     Гримстер вылил в стакан остатки вина:
     - Ничего я о смерти Вальды не надумывал.  Я знаю, что ее приказал убить
сэр Джон.  Совсем недавно он сам подтвердил это.  К тому же я обнаружил, что
тебе об  этом было известно с  самого начала.  Без доказательств,  с  одними
домыслами я бы еще долго сидел сложа руки.  И, может статься, не выступил бы
вообще. Но я получил доказательства.
     Копплстоун покачал головой:
     - Об этом знали только трое. Один уже мертв. Два других - сэр Джон и я.
Я  окрестил это  несчастным случаем.  Но  Вальду убили.  Теперь я  готов это
признать. Какая разница?
     Привлеченная холодным мясом,  над  подносом закружилась муха.  Гримстер
выжидающе посмотрел на нее, выбросил руку, поймал и раздавил муху:
     - Ты признаешь это не впервые. Не так давно ты уже все мне рассказал.
     - Неужели?  -  Копплстоун вскинул голову  и  в  первый раз  взглянул на
Гримстера  с   любопытством,   понимая,   что   разговор  приобретает  новое
направление. Он пришел сюда по приказу. Отвечать Гримстеру молчанием было бы
верхом неприличия,  да и вообще Гримстер ему нравился, но пока Копплстоун не
придавал беседе особого значения. Считал ее лишь способом скоротать время.
     - В ночь перед своим отъездом. Помнишь?
     - Конечно.   Я  был  тогда  изрядно  пьян.   Но  не  настолько,   чтобы
проговориться.
     - Нет,  но  достаточно,  чтобы  поддаться  внушению.  Помнишь  перстень
Диллинга?
     - Конечно.
     - Возможно,  я  и  хочу  смерти  сэра  Джона.  Но  это  не  мешает  мне
восхищаться им,  ценить его ум.  Он отдал приказ снять перстень, лишь только
меня приведут сюда. Догадываешься, почему?
     - Да. Но это, по-моему, излишняя предосторожность.
     - Только не для сэра Джона.  Он никогда не идет на риск. Он знал, что с
помощью   перстня  мне   удалось  загипнотизировать  Лили.   Простая  логика
подсказала сэру Джону,  что, сидя здесь, я могу взять и испытать перстень на
ком-нибудь другом.  Именно поэтому перстень у  меня и  отобрали.  Да поздно,
Копплстоун. Слишком поздно. В ту ночь, когда ты был пьян, я загипнотизировал
тебя.  Ты  уснул как дитя -  а  ведь у  тебя нет склонности к  внушению.  Ты
психоактивен.  Но  если такой человек решит ослабить защиту и  содействовать
гипнотизеру,  все идет как по маслу. А ты хотел помочь мне, потому что тайно
жаждал смерти сэра Джона, чтобы взойти на верхнюю ступеньку власти.
     - Не верю.
     - Могу доказать.  Я  же не круглый идиот,  Копплстоун.  Думаешь,  я  не
понимал,  что,  каким бы  умным я  себя не считал,  заполучив доказательства
убийства  Вальды,  я  бессознательно могу  себя  выдать?  Конечно,  понимал,
поэтому решил,  что будет благоразумно иметь козырь в руках. На случай, если
дела пойдут плохо.
     - Ты на самом деле загипнотизировал меня?
     - Да. Ввести в транс можно практически любого. Все мы хотим погрузиться
в  забытье и  на  время уйти  от  жизненных тягот.  Иначе зачем спать,  черт
возьми?  Ты поддался внушению,  Коппи, потому что хотел забыться. Ты и пьешь
по вечерам только для этого.
     Копплстоун пожал плечами:
     - Ну,  хорошо.  Значит, я под гипнозом сказал тебе, что Вальду убили, и
натравил тебя на сэра Джона.  И  вот ты здесь,  Джонни,  -  и  ничего уже не
поделаешь.
     - Отнюдь. Можно еще многое успеть. Ты мне еще послужишь. Ведь в ту ночь
мы говорили не только о Вальде. Было и другое.
     - Что?
     - Гаррисон. Ты был связан с Гаррисоном.
     - Это наглая ложь.
     - Ты сам признался. Но об этом я и раньше догадывался. Потому и спросил
тогда.  Думаешь, я не знаю, о чем думал и как действовал Гаррисон? Он всегда
хотел иметь выход на человека,  близкого к  руководству Ведомства.  Сумей он
этого  добиться,  ему  досталась бы  куча  денег.  Он  давным-давно избрал в
предатели меня.  Он знал: перевербовать меня непросто, но это лишь распаляло
его.  Он работал упорно. И как знать, может быть, добился бы своего. Но вы с
сэром Джоном испортили ему всю обедню.  Вы приказали убить Вальду.  Гаррисон
догадывался, что произойдет со мной, когда я узнаю правду, понимал, что рано
или поздно я докопаюсь.  Он продолжал соблазнять меня,  зная, что я обо всем
докладываю сэру Джону.  Но в предатели я уже не годился. Гаррисону нужен был
человек,  который останется в Ведомстве.  Притворяясь, что охотится за мной,
он переключился на тебя,  и ты быстро попался на удочку.  Почему? Да потому,
что ты сам этого хотел.  Тебе хотелось занять место сэра Джона,  едва я  его
убью,  а потом потихоньку,  исподволь развалить и уничтожить само Ведомство.
Надеюсь,  ради твоего же блага,  ты не солгал мне,  сказав, что в камере нет
"жучков"?
     - Не солгал. И с Гаррисоном не связывался.
     - Этот номер не пройдет. Связывался.
     - Меня это не интересует. В конце концов это всего лишь слова. Сэр Джон
примет их за жест отчаяния.
     - Не  только слова.  Той  ночью  я  сходил к  себе,  взял  магнитофон и
заставил тебя все повторить. Если хочешь получить пленку, помоги мне.
     Копплстоун немного помолчал.  Ему нравился Гримстер, но он не собирался
ему содействовать.
     - Ничем не могу помочь тебе,  Джонни,  -  сказал он. - Наплевать мне на
пленку,  потому что я и свою жизнь ни в грош не ставлю.  Можешь вызвать сэра
Джона и передать ему пленку.  Но уничтожив меня,  ты ничего не добьешься. За
пленку тебя не отблагодарят.  Ты только меня погубишь, а это тебе ни к чему.
В  нашем мире тебе нужно одно:  возможность добраться до сэра Джона.  А я не
дам  тебе ее,  хотя тоже жажду его  смерти.  Ничего у  тебя против меня нет,
Джонни.  Поэтому ты не отдашь пленку сэру Джону. Нет, Джонни, ты сам во всем
виноват. Хотел действовать в одиночку. И до сих пор хочешь. Может, позвонить
сэру Джону, пусть он спустится сюда еще раз?
     Гримстер вдруг расхохотался:
     - Не беспокойся, никакой пленки нет. Есть только мои слова.
     - Рад слышать. Я подозревал, что ты блефуешь.
     - Попытаться стоило.
     - В  твоем  положении нужно хвататься за  все.  Но  ничто тебе  уже  не
поможет.  Лучше бы ты принял предложение сэра Джона. Он рассказал мне о нем.
Не думаю, чтобы он сделал его кому-нибудь другому, кроме тебя.
     - Как вы собираетесь действовать... там? - спросил Гримстер.
     - Тебе снова наденут наручники, мы с Кранстоном тебя выведем. Перед тем
как  снять "браслеты",  тебе сделают укол.  Ты  знаешь этот яд.  Он  убивает
мгновенно.  Потом мы  сбросим тебя в  воду,  и  ты,  по  официальной версии,
утонешь. Один из наших врачей подпишет свидетельство о смерти.

     Гримстер прождал весь день.  У  него немного посидел и Кранстон,  но он
говорил мало,  молчал и время от времени трогал глазную повязку. Его сменили
два охранника.  Они почти не  разговаривали.  Один сказал только,  что почти
весь день шел дождь,  но  теперь утих.  Гримстер слушал,  иногда поддакивал,
смотрел  на  охранников  с  полным  безразличием,  его  интересовало  только
предстоящее.  Навязчивая  идея  породила  в  нем  уверенность,  что  убежать
удастся.  Он  пытался склонить на  свою сторону Копплстоуна,  но  не  сумел.
Впрочем,  Гримстер никогда на  него  особенно не  рассчитывал,  а  потому  и
разочарование не  принесло  огорчения.  Навязчивая идея  требовала  проявить
гордость, не позволяла принимать чью-либо помощь.
     За  ним пришли около восьми часов.  Вечера стояли долгие и  светлые.  В
такое время хороший рыболов идет к  реке и  рыбачит до  темноты,  потому что
клюет превосходно.  Помимо Кранстона и Копплстоуна,  были еще два охранника.
Гримстера заковали в  наручники,  один из  тюремщиков снял с  него ботинки и
надел вместо них болотные сапоги. Через холл Гримстера вывели во двор.
     Гравий  еще  не  просох  от  недавнего  дождя,  небо  на  востоке  было
перламутрово-серым. Заходящее солнце едва касалось гребней дальних холмов за
рекой,  оставляя их склоны в тени.  Где-то пел жаворонок.  Гримстер вспомнил
было Лили,  но тут же забыл о ней.  В лужицах плескались воробьи,  Гримстера
ждала его машина,  кто-то  уже собрал его удочку и  укрепил особыми зажимами
над кабиной.  Гримстер вспомнил тот день,  когда, вернувшись из Веллингтона,
он обнаружил дома эту удочку, купленную матерью с рук. Воспоминание о матери
оставило его равнодушным.  Он питал к ней добрые чувства - и не больше. Ведь
сам  факт его  появления на  свет -  итог ее  похождений с  молодым хозяином
богатого дома...  Стыд за  собственную давнюю любовь превратился для  нее  в
манию. А смерть возлюбленной превратилась в манию для него.
     Гримстера  посадили  между   охранниками.   Кранстон  уселся  рядом   с
Копплстоуном,   который  повел  машину.   Ее  оставили  на  ферме  вместе  с
охранниками, а чтобы по дороге в лес Гримстер не убежал, Копплстоун привязал
один  конец короткой веревки к  его  рукам повыше наручников,  а  на  другом
сделал петлю и  взялся за нее сам.  Кранстон нес удочку и  сумку с рыбацкими
мелочами.  Гримстера повели по  тропинке мимо красноватых деревенских коров,
пасшихся на лужайке. Широкие голенища высоких сапог хлопали его по бедрам, а
он шел и размышлял,  что делает теперь сэр Джон в гостинице "Лиса и гончие".
Шеф всегда останавливался в одном и том же номере.  Наверно, он сейчас сидит
один и обедает. В последнюю неделю отпуска к нему непременно приезжала жена,
полная,  добродушная женщина.  Пока сэр  Джон читал в  гостиной газеты,  она
сидела подле с йоркширским терьером на коленях. Трудно было представить сэра
Джона в  домашней обстановке,  с  двумя взрослыми сыновьями -  один теперь в
армии, а другой служит в Сити...
     На  опушке  леса  Копплстоун остановился и  повернулся к  Гримстеру  со
словами:
     - Сэр Джон просил передать, что его предложение остается в силе.
     Гримстер отрицательно покачал головой.
     - Не будь идиотом, Джонни, - вмешался Кранстон. - Никому твоя смерть не
нужна.
     Гримстер вновь  покачал головой.  Они  прошли через  лес,  поднялись по
крутой  узкой  тропке,   что  вела  к  вершине  холма  над  заводью,  а  там
поворачивала к  реке и  кончалась у  воды.  Остановились в  четырех ярдах от
поворота,  но достаточно близко к реке, так что Гримстер видел воду и слышал
ее шум. Вода замутилась, поднялась, почти затопила отмель на другом берегу -
там,  где Гримстер сражался с лососем, пока Гаррисон ждал. "Если бы Гаррисон
видел это,  - мелькнула у Гримстера мысль, - он бы прыгал от радости". Вдруг
ему до  боли захотелось,  чтобы рядом оказался Гаррисон.  Но  желание тотчас
исчезло. И к Гримстеру вновь вернулись твердость и хладнокровие.
     Стоявший  позади  Кранстон неожиданно ударил  Гримстера по  ногам,  под
коленями, и тот сел.
     - Извини, Джонни, но береженого бог бережет.
     Копплстоун перекинул петлю Кранстону:
     - Подержи-ка.
     Кранстон встал на колени за спиной Гримстера, и не успел тот двинуться,
как он резко дернул веревку на себя, притянул руки Гримстера к шее и накинул
веревку на нее петлей.  Когда веревка впилась в  кожу,  Гримстер понял:  еще
мгновение, и Кранстон потянет назад, начнет душить, потом Копплстоун схватит
его,  Джона, за ноги и стреножит, а потом майор вытащит шприц... Гримстер не
представлял  этот   миг   заранее,   но   навязчивая  уверенность  в   себе,
непоколебимая вера в  то,  что он убьет сэра Джона,  подсказали ему:  другой
случай спастись не представится. Наконец-то Гримстер его дождался. Отныне он
хищник-убийца, и только.
     Не успел Кранстон затянуть петлю на его шее,  как Гримстер изо всех сил
дернул головой,  ощутив, что угодил затылком в лицо майору. Расправив плечи,
Гримстер рванулся вперед  -  веревка выскользнула у  Кранстона из  рук  -  и
вскочил на  ноги.  На  мгновение он  оказался лицом к  лицу с  Копплстоуном,
настолько близко,  что  ощутил  его  дыхание,  увидел,  как  расширяются его
налитые  кровью  глаза.  Гримстер схватил  Копплстоуна за  лацканы пиджака и
потащил к  обрыву.  Копплстоун оступился и  стал падать.  Гримстер повалился
следом,  ударился о  землю  и,  сжав  скованными руками  пиджак Копплстоуна,
перекатился  через  утес.  Они  пролетели  пятьдесят  футов  и  бухнулись  в
стремнину,  которая потащила их  вниз  по  течению.  Гримстер,  вцепившись в
Копплстоуна, ушел под воду с головой. Когда они вынырнули, их лица оказались
рядом.  Копплстоун поднял руки, ища шею Гримстера, но тот что было сил ткнул
лбом в  мокрое багровое лицо.  Извиваясь в стремнине,  противники снова ушли
под воду.
     Течение загнало их в водоворот у горловины заводи,  тела закружились на
мелководье.  Потом их стащило к более глубокому перекату, и течение, немного
ослабев,  в  конце концов отнесло их  к  другому берегу,  прочь от  порогов.
Ощутив под  ногами устланное галькой и  обломками скал  дно,  Гримстер начал
отчаянно  сопротивляться течению,  отяжелевшими от  воды  сапогами стремился
закрепиться, чтобы встать, но Копплстоун не отпускал. В пяти ярдах от берега
он нашел-таки опору и сумел выпрямиться.  Подтянув Копплстоуна к себе,  Джон
стал  пробираться к  берегу.  Пока он  шел,  волоча Копплстоуна,  наполовину
потерявшего сознание  от  удара  в  лицо,  у  него  не  выходило  из  головы
воспоминание об уобернском льве с Гаррисоном в пасти.
     Гримстер добрался до  берега,  протащил свою жертву по заросшему травой
склону, вышел в поле и бросил, едва оторвав от пиджака затекшие, непослушные
пальцы.  Копплстоун лежал на земле, постанывая. Гримстер склонился над ним и
скованными руками что было сил ударил его в  висок.  Потом взялся за  мокрый
край его правого кармана:  когда Копплстоун надевал на  Гримстера наручники,
тот  заметил,  что  ключ он  положил именно туда.  Из  кармана выпали ключ и
маленькая коробочка из  черного картона,  так хорошо знакомая Гримстеру.  Он
поднял ее, с трудом, неуклюже засунул себе в карман, потом взял ключ, сжал в
правом  кулаке.  С  другого  берега  послышался крик,  Гримстер узнал  голос
Кранстона и  понял,  что  тому потребуется время,  чтобы найти брод.  Крепко
держа ключ,  Джон перевалился на спину,  поднял ноги как можно выше. Вода из
сапог на  мгновение оглушила его,  но  он тут же вскочил и  побежал,  тяжело
топая, к железной дороге.
     Он  бежал,  не чувствуя ни облегчения,  ни торжества.  В  нем жила одна
холодная мысль. Он убьет сэра Джона. Ничто его не остановит. Гримстеру снова
вспомнился лев с Гаррисоном в пасти,  и он с ледяным равнодушием понял,  что
сам стал зверем. Теперь ему хотелось лишь охотиться и убивать, мысли о новой
жизни, о пристанище отступили.
     У  проволочного забора,  идущего  вдоль  насыпи,  Гримстер остановился,
тяжело дыша, и оглянулся. На берегу никого не было. Он пролез под проволоку,
перешел железную дорогу, перелез через забор на другой ее стороне. Тут сел в
высокую траву передохнуть,  унять дрожь в теле.  Он сунул ключ в рот, крепко
зажал его  в  зубах.  Подняв руки,  он  движением головы и  кистей попытался
вставить ключ в замок наручников.  Дважды ронял ключ, но панике не поддался.
Освободившись от наручников,  Гримстер развязал веревку зубами. Потом встал,
снял пиджак и рубашку и выжал их,  насколько смог. Затем снял сапоги и выжал
брюки.
     Через  несколько минут  Гримстер вышел на  шоссе Эксетер -  Барнстейпл.
Отвернув голенища сапог,  двинулся по дороге.  Он понимал: пока ему ничто не
угрожает.  Кранстон пойдет через реку к  Копплстоуну.  Пока они доберутся до
усадьбы,  пройдет время, там они станут звонить сэру Джону, а сэр Джон почти
наверняка рыбачит сейчас вблизи гостиницы.  Если они сумеют связаться с ним,
дело  усложнится.  Чтобы  попросить помощи у  полиции,  сэру  Джону придется
провести  щекотливые разговоры с  главным  констеблем.  Одно  знал  Гримстер
наверняка:   узнав  о  происшедшем,  сэр  Джон  тотчас  схватит  чемоданы  и
переберется в усадьбу.  Он поймет, что оставаться в гостинице, пока Гримстер
на  свободе,  опасно.  Чтобы  ускорить  расплату,  необходимо  добраться  до
гостиницы как можно раньше. Если Гримстеру не повезет... Что ж, он придумает
что-нибудь другое.  Удача,  которая до сих пор ему улыбалась,  рождала в нем
уверенность в  успехе.  Сэр Джон в  отпуске никогда своих привычек не менял.
После обеда он  обязательно рыбачит.  Гримстер взглянул на небо.  До сумерек
еще полчаса. Сэр Джон теперь на реке и останется там до темноты.
     Гримстеру вновь повезло.  В полумиле,  у ворот,  ведущих к полю,  стоял
автофургон.  Подойдя поближе,  Гримстер заметил пастуха с отарой овец.  Ключ
торчал в замке зажигания фургона.  Гримстер залез в машину и завел мотор. До
"Лисы и гончих" было четверть часа езды.
     По  длинной  дорожке  Гримстер доехал  до  подъезда гостиницы.  Оставив
фургон  за  верандой,  он  оглядел  стоявшие у  крыльца машины.  Их  было  с
полдюжины,  в том числе и черный "даймлер" сэра Джона. Значит, шеф не поехал
рыбачить на дальние перекаты.  Он или в  гостинице,  или пешком отправился к
реке.  Гримстер вылез из машины и вошел в дом.  В это время здесь было много
иностранных гостей,  которые не  только приезжали сюда из года в  год,  но и
останавливались в одних и тех же комнатах.  С ванной было только два номера,
один на первом этаже,  другой на втором.  Сэр Джон всегда снимал верхний,  с
видом на лужайку, - так нравилось его жене, обязательно приезжавшей к нему в
последнюю неделю отпуска.
     Гримстер прошел в  фойе.  Его болотные сапоги не возбудили здесь ничьих
подозрений. Справа от входа была открыта дверь в гостиную, несколько человек
пили там кофе.  Гримстер поднялся по лестнице и подошел к номеру сэра Джона.
Открыть дверь  труда  не  составляло -  в  гостинице не  было  замков.  Если
постояльцам хотелось уединиться, они закрывались изнутри на крючок. Гримстер
знал все это - ему не раз случалось приезжать сюда.
     С  улицы он заметил,  что в номере нет света.  Он открыл дверь и вошел.
Одна из кроватей не была заправлена. На простыне лежал листок писчей бумаги.
Гримстер взял его.  "Сэра Джона просили срочно позвонить в  Хай-Грейндж",  -
прочитал он.
     Гримстер положил листок на  место,  задернул шторы  и  сел  на  стул  в
дальнем углу  комнаты.  Вынув  из  кармана картонную коробочку,  он  включил
настольную лампу и осмотрел шприц. Тот был полон. Гримстер положил его рядом
с  собой на  туалетный столик,  погасил свет.  Вдруг по подоконнику застучал
дождь. Во двор въехала машина, послышались мужские голоса.
     Гримстер сидел в  темноте и  ждал,  нетерпение и  усталость,  казалось,
покинули его.  Он провел рукой по лицу, ощупал синяки от ударов Копплстоуна.
Да, Копплстоун... Это он позволил Гаррисону заманить Гримстера в ловушку, и,
быть может,  сделал это нарочно -  так сильно ненавидел он Ведомство.  После
смерти  сэра  Джона  Копплстоун  станет  главой  Ведомства,   но   долго  не
продержится.  Обстоятельства против него.  Он поймет это и насолит Ведомству
как можно больше и как можно быстрее.  Копплстоуну,  как и самому Гримстеру,
предначертано разрушать.  Они оба,  придя в  Ведомство,  ощутили и взлелеяли
гордыню,   возникшую  от  принадлежности  к  избранным,  чьи  дела  поначалу
привлекали и очаровывали их,  потом потребовали хладнокровной, бесчеловечной
преданности,  а  потом,  коль скоро Гримстер и Копплстоун не смогли до конца
подавить  в  себе  великодушие,   оттолкнули  настолько,   что  они,  каждый
по-своему,  стали  искать  способ  уничтожить Ведомство или  отстраниться от
него.  Гримстер понимал, что и сам сэр Джон точно так же мучается, хотя виду
не подает. Раз попался в ловушку, уже не вырвешься.
     Кто-то  поднялся  по  лестнице  и  остановился  у  двери.  Потом  дверь
отворилась.  Загорелся свет, и в комнату вошел сэр Джон. Заметив записку, он
шагнул прямо к  постели,  нагнулся.  На  нем  были  коричневые брюки гольф и
резиновые сапоги. Когда Гримстер встал и подошел к нему сзади, он обернулся.
     Они взглянули друг на друга.  Старший смотрел на окровавленное, избитое
лицо младшего, младший - на бледное, изборожденное морщинами лицо старшего с
усами стального цвета,  с  еще не просохшими каплями дождя.  Противники были
одного роста,  и  когда-то тело сэра Джона было таким же упругим и  сильным,
как тело Гримстера.  Взгляд сэра Джона скользнул по строчкам записки и вновь
остановился на  противнике.  Шеф скомкал листок (Гримстер заметил коричневое
родимое пятно на руке) и тихо, покачивая головой, спросил:
     - Чего же ты ждешь от меня, Джонни? Что я встану перед тобой на колени?
     - Этого вы не сделаете.
     - Верно.  За тебя, сказать по правде, я давно уже расплатился. Впрочем,
это не  важно.  Всему приходит конец.  -  Он слегка пожал плечами и  замер в
ожидании.
     Гримстера сэру Джону не  удалось бы разжалобить ничем -  ни гневом,  ни
раскаянием.  Не  сказав больше ни  слова,  Гримстер сильно ударил сэра Джона
ребром ладони по  шее.  Тот глухо застонал,  упал на спину поперек кровати и
замер.
     Гримстер склонился над ним,  расстегнул пиджак,  обнажил руку и  вонзил
иглу шприца в правое предплечье.  Он надавил на поршень и не отпускал,  пока
вся жидкость не  ушла из цилиндра.  Выпрямляясь,  он снова увидел падающую с
обрыва машину Вальды и понял,  что это в последний раз.  Он представил,  как
машина, кувыркаясь, падает с обрыва все ниже и ниже...
     Он положил шприц в карман, не чувствуя ни облегчения, ни торжества.
     Содержимое саквояжа сэра  Джона Гримстер высыпал на  свободную кровать.
Они с  сэром Джоном были одного роста,  а  Гримстеру нужно было переодеться,
переобуться  и  запастись  деньгами.  Во  встроенном  шкафчике  нашлось  все
необходимое:  пиджак,  брюки,  рубашки,  носки и  пара поношенных коричневых
башмаков. Он тщательно отобрал одежду и сложил ее в саквояж.
     По стеклу с новой силой застучал дождь.  Гримстер подошел к сэру Джону,
обыскал его,  нашел  ключи от  машины,  потом полез во  внутренний карман за
бумажником.  Бумажник  был  из  крокодиловой кожи,  с  серебряными уголками,
изрядно потертый.  Гримстер высыпал все  бумаги рядом  с  телом сэра  Джона.
Здесь было десять купюр по пять фунтов,  три - по одному фунту, водительские
права,  лицензия девонского отделения общества рыболовов,  счет из  магазина
Харди  за  рыболовные снасти и  небольшой прозрачный пластиковый конверт,  в
таких мужчины хранят обычно семейные фотографии.
     Гримстер сунул  деньги в  карман,  остановился,  взглянул на  мертвеца.
Глаза сэра Джона смотрели в потолок, стальные, с голубым оттенком глаза. Рот
под усами приоткрылся.  Сам не зная почему, Гримстер протянул руку и опустил
веки  мертвеца.  Голова бывшего шефа  свесилась набок,  щека едва не  задела
пластиковый конверт. Это снова привлекло к конверту внимание Гримстера, и он
сквозь прозрачную оболочку разглядел верхнее фото.  Нагнулся, взял конверт и
посмотрел на снимок внимательнее.  Потом вынул и  просмотрел все фотографии.
Их  было шесть,  чаще всего встречались снимки жены сэра Джона и  его  двоих
сыновей.  Оставив себе две карточки,  Гримстер спрятал остальные в конверт и
положил его вместе с другими документами в бумажник, а бумажник засунул сэру
Джону в  карман.  Потом постоял еще  немного над  трупом,  кончиками пальцев
правой руки коснулся родимого пятна на  его  левой руке,  ощутил ее  еще  не
ушедшее  тепло.  Наконец он  взял  руку  сэра  Джона  в  свою,  пожал  ее  и
отвернулся.  Захватив саквояж,  он  покинул номер  и,  никого  не  встретив,
спустился по  лестнице.  Дверь в  гостиную была закрыта,  за  нею  слышались
голоса.  Он вышел в  сумерки под мелкий,  моросящий дождь.  На веранде горел
свет,  струился  он  и  из  окон  бара.  Навстречу из  темноты  выбежали два
ирландских сеттера,  принадлежавших владельцу  гостиницы.  Один  лизнул  ему
руку. Гримстер пошел к машине сэра Джона.
     Одним из  ключей в  связке он  открыл дверцу.  Бросив саквояж на заднее
сиденье,  он  двинул  машину вверх  по  пологим неровным склонам,  выехал на
эксетерское шоссе,  миновал полутемную станцию в Эггсфорде и поехал по узкой
дороге,  оставив справа реку Тау.  Гримстер вел машину,  ни о  чем не думая,
ничего не чувствуя,  -  хладнокровный, мрачный человек, ждущий облегчения, а
пока оно не пришло - не нуждающийся ни в памяти, ни в сочувствии. Поэтому он
ехал быстро,  знал точно,  куда направляется, все возможные способы скрыться
были давно продуманы,  и  ему оставалось лишь действовать.  Он  гнал машину,
словно она была лошадью,  которую можно пришпорить,  мчался стремглав сквозь
ночь по мокрой от дождя дороге.  Он не терял надежды на облегчение, которого
ждал и которое,  он был уверен, или превратит остаток его дней в бесконечную
муку  и  наполнит  ночи  жуткими  снами,   или  оставит  его,  наконец,  без
воспоминаний в желанном одиночестве.
     Он  до  отказа  надавил на  педаль газа,  фары  высветили слева  опушку
темного  соснового  леса.   А  впереди  на  дорогу  осторожно,  словно  жук,
выруливал,  притушив огни,  трактор с дощатым прицепом. Гримстер заметил его
за  пятьдесят ярдов,  увидел,  что  трактор затормозил,  выехав на  середину
шоссе.  Джон  хотел перевести "даймлер" в  правый ряд,  намереваясь объехать
неожиданное  препятствие.   Но,  повернув  руль,  почувствовал,  что  колеса
занесло.  Он  стал  выправлять  занос.  Он  не  почувствовал ни  страха,  ни
волнения,  потому что во время тренировок он не один час провел на треке. Но
теперь -  он так и  не понял,  почему -  руки не послушались его.  Наверное,
потому,  что он принял решение слишком быстро,  не успев осознать его.  Лишь
тело,  плоть  радостно встретили это  решение,  а  через несколько мгновений
признал бы и разум.
     Тяжелый "даймлер" сильно занесло,  отбросило назад, потом развернуло, и
он,  пробив хлипкое ограждение, пронзая ночь светом фар, помчался под откос.
Сквозь кусты  и  деревья у  подножья Гримстер успел  разглядеть блеск  реки,
изогнутые  очертания  каменного  моста  выше  по  течению.  А  потом  машина
врезалась в толстенный дуб у самой воды.
     Гримстера выбросило через ветровое стекло и ударило о широкий ствол. Он
умер мгновенно.  Но в  последние перед смертью секунды он не увидел ни реки,
ни  деревьев,  не  ощутил  неотвратимого конца,  к  которому его  привели не
случайность и  не  заранее продуманный замысел.  Он снова оказался в  номере
сэра  Джона,  услышал слова:  "За  тебя,  сказать по  правде,  я  давно  уже
расплатился...  Всему  приходит конец"  -  и  только  теперь  понял  его.  В
оставшиеся мгновения жизни Гримстер стоял над его трупом, держал в руках две
фотографии  из  конверта.   На  одной  были  сняты  они  с   Гаррисоном  еще
мальчишками,  на  берегу  реки,  оба  улыбались и  держали  по  рыбине.  Эту
фотографию сделала его мать,  когда они ездили на  каникулы в  Ирландию.  На
обороте ее  рукой  было  написано:  "Думаю,  этот  снимок  нашего Джонни (он
справа) тебе понравится".  Чернила выцвели,  но почерк Гримстер узнал сразу.
Другая  фотография была  совсем старая:  на  толстом картоне -  его  мать  в
восемнадцать лет.  Точно  такой  же,  но  увеличенный снимок висел у  них  в
гостиной.  Мать была на  нем в  блузке под самое горло,  заколотой маленькой
брошкой в виде камеи,  рукава на блузке были с буфами. На обороте найденного
в  конверте снимка еще  более выцветшими чернилами,  но  той  же  рукой было
написано: "Моему дорогому Джону с любовью навсегда, Хильда".
     Когда  тело  Гримстера  перенесли в  усадьбу,  Копплстоун обнаружил эти
снимки и уничтожил их.  Гримстера,  перед тем как увезти на реку,  обыскали,
поэтому Копплстоун догадывался,  что  они  взяты у  сэра  Джона,  а  значит,
Гримстер убил своего отца;  отца, который не признавал сына, но помогал ему,
приблизил  к  себе,  насколько смог,  рассчитывал посадить  на  свое  место,
направлял и опекал,  хотел быть рядом,  но так и не нашел в себе сил открыто
признать его.
     Ведомство все уладило.  Сэр Джон умер от сердечного приступа в возрасте
пятидесяти девяти лет.  Гримстер погиб в автомобильной катастрофе.  Сэр Джон
получил свою  четверть колонки в  "Тайме",  а  Гримстер -  абзац в  "Вестерн
Морнинг Ньюс"..
     Узнав об этом, Лили в квартире у миссис Харроуэй поплакала о потерянной
любви;  горюя,  она  представила себя  стоящей у  могилы  во  всем  черном и
задумалась,  когда удобнее поговорить с миссис Харроуэй о выборе подобающего
такому случаю платья.  Ее чувства были искренними,  но неглубокими. Две ночи
она плакала перед сном,  зная, что никого больше не полюбит так, как Джонни,
подумывала написать его матери и все время повторяла себе,  что,  как бы там
ни было,  жизнь должна продолжаться, потому что жить только прошлым нечестно
по  отношению к  мертвым.  Две  недели  она  с  наслаждением воображала себя
героиней  трагедии,  потом  ее  встревожило отсутствие месячных,  потом  она
успокоилась -  они наступили,  но на неделю позже обычного...  А потом вновь
стала самою собой,  прежней Лили с  ее несчастными возлюбленными...  Сначала
Гарри,  а после Джонни... бедный Джонни... никто не сможет его по-настоящему
заменить, никто и никогда, никогда...

Last-modified: Wed, 05 Sep 2001 15:34:25 GMT

Оцените этот текст: