йки бы добрались и до головы. Ну а баклан... баклан мог бы запросто
пробить ему череп.
Дети, как и следовало ожидать, подняли рев, когда увидели, что у отца
руки в крови.
Он попытался их успокоить:
-- Все в порядке, мне совсем не больно. Ранки пустяковые, Джил, поиграй
с Джонни, пока мама промывает мне царапины.
Он притворил дверь из кухни, чтобы не пугать детей. Лицо у жены было
пепельно-серое. Она открыла кран над раковиной.
-- Я их видела, -- прошептала она. -- Они как раз стали сбиваться в
кучу, когда мистер Триг привез Джил. И я так крепко захлопнула дверь, что ее
заклинило. Потому и не могла тебе сразу открыть.
-- Слава богу, они караулили меня. С Джил они бы справились в два
счета. Тут хватило бы и одной птицы.
Они шептались, как заговорщики, чтобы дети не слышали, пока жена
бинтовала ему руки и шею.
-- Они летят в глубь страны, -- сказал он. -- Их тысячи. Грачи, вороны,
все крупные птицы. Я видел их, пока ждал на остановке. Они
нацелились на города.
-- Для чего, Нат?
-- Добычи ищут. Сперва будут нападать на людей на улице. Потом
попробуют проникнуть в дома через окна и дымоходы.
-- Но почему власти ничего не предпринимают? Почему не высылают войска,
пулеметы, хоть что-нибудь?
-- Еще не успели. Никто ведь к этому не был готов. Послушаем, что
скажут в шесть часов, в известиях.
Нат прошел на кухню, за ним следом жена. Джонни мирно играл на полу.
Зато Джил была явно встревожена.
-- Там птицы, -- сказала она. -- Пап, послушай!
Нат прислушался. Из-за окон и двери доносились приглушенные звуки.
Шорох крыльев, скрип когтей, скребущих по дереву, пытающихся отыскать
лазейку в дом. Звук трущихся друг о друга птичьих тел, толкотня на
подоконниках. И по временам резкий, отчетливый стук, когда какая-нибудь
незадачливая птица со всего маху ударялась об землю.
"Сколько-то их расшибется насмерть, -- подумал он. -- Но, к сожалению,
малая часть. Малая часть".
-- Все в порядке, Джил, -- произнес он вслух. -- Окна я крепко
заколотил. Птицам сюда хода нет.
Он снова тщательно проверил окна. Сработано на совесть. Все щели
законопачены, но можно попытаться еще кое-что сделать, чтоб была
стопроцентная гарантия. Он принес клинышки, полоски старой жести, деревяшки,
металлические планки и стал прибивать их по бокам, чтобы доски держались
надежнее. Стук молотка немного заглушил птичью возню, все это царапанье,
шарканье и самый зловещий звук -- больше всего он боялся, что его услышат
жена или дети: треск стекла под ударами клювов.
-- Включи-ка радио, -- сказал он жене. -- Послушаем, что там передают.
Радио тоже должно помочь заглушить наружные звуки. Он пошел наверх и
принялся тем же способом укреплять окна в спальне и в детской. Теперь он
слышал, что творится на крыше, слышал скрежет птичьих когтей, суетливые
перебежки.
Он решил, что ночевать всем надо в кухне -- матрасы можно снести вниз и
положить прямо на полу. И огонь в плите не гасить. Он сомневался в дымоходах
верхнего этажа. Доски, которыми он забил основания, могли не выдержать. А в
кухне всю ночь будет гореть огонь, так спокойней. Хорошо бы преподнести это
в какой-нибудь шутливой форме. Сказать детям, что он придумал разбить
походный лагерь, как в лесу. И если случится самое худшее и птицы проникнут
в дом через верхние дымоходы, то из спален им не так-то просто будет
выбраться. На то, чтобы пробиться сквозь двери, понадобится много часов, а
то и дней. Там, наверху, они никому не смогут причинить вреда. Оказавшись
взаперти в таком множестве, они неминуемо задохнутся и погибнут.
Он начал перетаскивать вниз матрасы. При виде их глаза жены тревожно
расширились: она подумала, что птицы уже наверху.
-- Ну вот, полный порядок, -- сказал он. -- Сегодня будем все спать на
кухне. У огня уютней. Кроме того, здесь не слышно, как эти дурацкие птицы
скребутся в окна.
Он позвал детей помочь ему переставить мебель и на всякий случай с
помощью жены пододвинул к окну кухонный буфет. Буфет встал хорошо. Лишняя
гарантия. На освободившееся место у стены теперь можно положить рядком
матрасы.
"Мы здесь в относительной безопасности, -- подумал он. -- Уютно и
надежно, как в бомбоубежище. Правда, с едой плоховато. Продуктов и угля для
плиты хватит на два-три дня, не больше. А к тому времени... "
Но что толку загадывать наперед? Еще надо послушать, что объявят по
радио. Должны они как-то проинструктировать людей. И тут, в довершение
всего, он осознал, что в эфире звучит только музыка. Музыка вместо
постоянной детской передачи, которая идет в это время. Он взглянул на шкалу
приемника. Настроено верно, на лондонское радиовещание. Танцевальные записи!
Он щелкнул ручкой и переключился на развлекательную программу. То же самое.
И тогда он вдруг понял, в чем дело. Все обычные передачи отменены. Такое
бывает только в исключительных случаях. В день всеобщих выборов, например.
Он попытался вспомнить, как было в войну, во время массированных налетов на
Лондон, и тут же сообразил, что центральная радиостанция находилась тогда не
в Лондоне. Передачи транслировались из какого-то временного центра.
"Пожалуй, здесь мы в лучшем положении, -- подумал он. -- Здесь, в кухне,
когда окна и двери забиты досками, надежней, чем в городах. Надо благодарить
бога, что мы не в городе".
В шесть часов музыка прекратилась. Раздался сигнал точного времени. Он
должен послушать известия, даже если они перепугают детей. Сигналы смолкли,
наступила пауза. Потом заговорил диктор. Голос у него был торжественный и
серьезный. Совсем не то что днем,
"Говорит Лондон. Сегодня в четыре часа дня в стране объявлено
чрезвычайное положение. Предпринимаются шаги для спасения жизни и имущества
граждан. Однако на немедленный эффект рассчитывать нельзя ввиду
непредвиденного и беспрецедентного характера данного кризиса. Всем
домовладельцам предлагается принять срочные меры к тому, чтобы обезопасить
свое жилище, а жильцы многоквартирных домов должны объединиться и сделать
все от них зависящее, чтобы исключить всякий доступ внутрь. Сегодня вечером
категорически воспрещается покидать пределы домов и находиться на улицах, на
проезжих дорогах или где бы то ни было вне закрытых помещений. Птицы
большими стаями нападают на всех, кто оказывается в их поле зрения, и уже
начали осаждать дома. Только при соблюдении должных мер безопасности дома
могут остаться недоступными для птиц. Просьба к населению сохранять
спокойствие и не поддаваться панике. Ввиду исключительности создавшегося
положения все станции прекращают свои передачи до семи часов утра".
Затем сыграли государственный гимн. Больше ждать было нечего. Нат
выключил приемник. Он взглянул на жену, она на него.
-- Папа, про что они? -- спросила Джил. -- Что это они говорили в
новостях?
-- Говорили, что сегодня больше не будет передач, -- сказал Нат. -- Там
на радио какая-то авария.
-- Из-за птиц? -- спросила Джил. -- Это птицы что-то повредили?
-- Нет, просто все там очень заняты. А от птиц, конечно,
много вреда, особенно в городах, надо поскорей от них
избавиться. Ничего, один вечер обойдемся без радио.
-- Хорошо бы у нас был патефон, -- сказала Джил. -- Все-таки лучше, чем
совсем ничего.
Она не сводила глаз с буфета, которым были забаррикадированы окна.
Несмотря на все старания, невозможно было не слышать непрерывного
постукивания, шуршания, назойливого шелеста и хлопанья крыльев.
-- Давайте сегодня поужинаем пораньше, -- сказал Нат. -- Приготовим
что-нибудь вкусненькое. Попросим маму. Пускай сделает что-нибудь, что мы все
любим. Гренки с сыром -- идет?
Он подмигнул жене, незаметно сделав ей знак. Ему хотелось, чтобы с лица
Джил сошло выражение страха и тревожного ожидания.
Он помогал готовить ужин и при этом напевал, насвистывал, нарочно
громко гремел посудой, и ему показалось, что шарканье и стук стали тише,
звучали уже не так настойчиво. Потом он поднялся наверх и прислушался, но на
этот раз не услышал суеты и толкотни па крыше.
"Тоже, небось, соображают, -- подумал он. -- Понимают, что сюда им не
пробиться. Наверно, отправились в другое место. Зачем на нас зря тратить
время".
Ужин прошел спокойно, без происшествий, и только потом, когда они
убрали со стола, они услышали новый, рокочущий звук, издавна хорошо
знакомый.
Жена повернулась к нему, ее лицо вспыхнуло радостью.
-- Самолеты! -- сказала она. -- Они выслали против птиц самолеты. Я все
время говорила, что они должны это сделать. Теперь птицам конец. Это ведь
стреляют из орудий? Ты слышишь?
Возможно, это и была орудийная пальба -- где-то далеко в море. Трудно
сказать. Тяжелые морские орудия могли бы дать результат вдали от берега, но
сейчас чайки не в море, а на суше. Кто же станет обстреливать берег,
рисковать жизнью населения?
-- Какое счастье слышать самолеты, правда? -- сказала жена.
Джил, которой передалось радостное возбуждение матери, стала вместе с
Джонни подпрыгивать на месте:
-- Самолеты прогонят птиц! Самолеты их всех убьют!
И тут они услыхали взрыв -- примерно милях в двух, за ним второй,
третий. Рокот моторов начал удаляться; самолеты уходили в сторону моря.
-- Что это? -- спросила жена. -- Они сбросили бомбы на птиц?
-- Не знаю, -- ответил Нат. -- Не думаю.
Он не хотел говорить ей, что взрыв, который они слышали, -- это
крушение самолета. Значит, власти попытались выслать воздушную разведку;
неужели там никто не понимает, что эта затея -- чистое самоубийство? Что
может самолет против птиц, бросающихся, как смертники, на пропеллеры, на
фюзеляж? Может только сам рухнуть вниз. И если эти попытки делаются по всей
стране, то во сколько жизней они обойдутся? Не иначе как там, наверху,
кто-то окончательно потерял голову.
-- А где самолеты, пап? -- спросила Джил.
-- Улетели обратно на базу. Ну, а теперь живо спать!
Пока жена отвлеклась на свои привычные дела -- раздевала детей у огня,
стелила им простынки, укладывала, -- он еще раз обошел дом и удостоверился,
что щели повсюду плотно заделаны. Рокота самолетов не было слышно, орудийная
пальба на море тоже прекратилась. "Пустая трата сил, -- подумал Нат. --
Много ли их можно уничтожить таким путем? Ценой человеческих жизней! Правда,
есть еще газ. Может, они попробуют распылять иприт, горчичный газ. Людей,
конечно, предупредят заранее. Ясно одно: над этим сегодня бьются лучшие
головы страны".
Эта мысль его немного успокоила. Он живо представил себе, как ученых,
натуралистов, технических специалистов -- словом, всех тех, кого называют
"мозговой трест", срочно собирают на совет;
наверно, они уже взялись за работу. Решить такую проблему не под силу
ни правительству, ни штабным начальникам -- тут уж ученым карты в руки,
пусть они распоряжаются.
"Только действовать придется без жалости, -- подумал он. -- Придется
рисковать людскими жизнями, если они пустят в ход газ, и там, где всего
тяжелее, потерь будет больше. Пострадают и скот, и земля... Все будет
заражено. Главное -- не началась бы паника. Если люди начнут паниковать,
терять голову... Правильно радио предупредило".
Наверху, в спальнях, все было тихо. Ни скрежета, ни стука в окно.
Затишье в ходе битвы. Перегруппировка сил. Так это, кажется, называлось в
сводках военных лет? Ветер, однако, не успокоился. Нат слышал гул ветра в
дымоходах, слышал, как море бьется о берег. Скоро начнется отлив. А может,
дело в приливах и отливах? Может, затишье наступило как раз в связи с
отливом? Птицы подчиняются какому-то закону -- и, наверное, свою роль тут
играет восточный ветер и чередование приливов и отливов.
Он поглядел на часы. Было около восьми вечера. Пик последнего прилива
миновал час назад. Этим и объяснялось затишье: птицы переходили в
наступление только во время прилива. Вдали от моря, в центре страны, такой
зависимости могло и не быть, но здесь, на побережье, судя по всему, закон
действовал четко. Он мысленно подсчитал, сколько у них в запасе времени.
Шесть часов до следующей атаки. Как только начнется новый прилив, примерно в
час двадцать ночи, птицы вернутся...
Он мог сделать одно из двух. Первое -- дать всем отдых: себе, жене,
детям, поспать сколько удастся, до часу, до двух. Второе -- сходить
посмотреть, как дела на ферме, узнать, работает ли там телефон, и если да,
попробовать еще раз соединиться с коммутатором.
Он тихонько окликнул жену, которая как раз кончила укладывать детей.
Она поднялась вверх на несколько ступенек, и он шепотом стал с ней
советоваться.
-- Ты не должен никуда уходить, -- сказала она сразу же. -- Ты не
можешь уйти и бросить меня тут одну с детьми. Я этого просто не вынесу.
В ее голосе зазвучали истерические нотки. Он стал утихомиривать ее и
успокаивать.
-- Ну хорошо, не волнуйся, подожду до утра. В семь мы уже будем знать
сводку новостей. А утром, во время отлива, я попробую добраться до фермы,
раздобуду хлеба, картошки, может, и молока.
Мозг его снова лихорадочно заработал, пытаясь предусмотреть все
неожиданности. Коров на ферме наверняка не подоили, и они, бедолаги, сейчас
толпятся во дворе, ждут, а хозяева сидят взаперти, с забитыми окнами, как и
его семейство. Конечно, если они успели принять необходимые меры. Он
вспомнил, как мистер Триг улыбался ему из машины. Да уж, сегодня им не до
охоты.
Дети спали. Жена, не раздеваясь, сидела на своем матрасе. Она не
сводила с него встревоженных глаз.
-- Что ты собираешься делать? -- спросила она шепотом.
Он сделал ей знак молчать. Крадучись, стараясь ступать неслышно, он
отворил дверь из кухни и выглянул наружу.
Вокруг была кромешная тьма. Ветер с моря дул еще неистовей, налетая
ледяными порывами через регулярные промежутки. Он запнулся на первой же
ступеньке, шагнув через порог. Там грудой лежали птицы. Мертвые птицы были
повсюду -- под окнами, у стен. Это были самоубийцы, смертники, сломавшие
себе шею. Они были везде, куда ни глянь. Только мертвые -- ни признака
живых. Живые улетели к морю, как только начался отлив. Сейчас, наверное,
чайки снова качаются на волнах, как накануне днем.
Вдали на склоне, где два дня назад работал трактор, что-то горело.
Разбитый самолет. Огонь с него перекинулся на соседний стог сена.
Он глядел на трупы птиц, и ему неожиданно пришло в голову, что если
сложить их один на другой на подоконники, они послужат дополнительной
защитой. Пусть небольшой, но все-таки. Нападающим птицам придется сперва
расклевать и растащить эти трупы, прежде чем они смогут как-то закрепиться
на карнизах и подобраться к окнам. В темноте он взялся за работу. Его
подташнивало; дотрагиваться до птиц было противно. Они еще не успели остыть
и были все в крови. Перья слиплись от крови. Он чувствовал, что его
выворачивает, но продолжал трудиться. Он заметил, что ни одно оконное стекло
не уцелело. Только доски не давали птицам прорваться в дом. Он стал затыкать
кровавыми тушками дыры в разбитых стеклах.
Закончив работу, он вернулся в дом. Затем забаррикадировал дверь на
кухне, укрепив ее как только мог. Потом размотал бинты, на этот раз мокрые
от птичьей крови, и заново перевязал руки.
Жена приготовила ему какао, и он с жадностью его выпил. Он очень устал.
-- Все в порядке, -- сказал он, улыбаясь. -- Не волнуйся. Все еще
обойдется.
Он улегся на матрас, закрыл глаза и сразу же уснул. Ему снились
тревожные сны -- он все время хотел ухватить какую-то ускользающую ниточку,
вспомнить что-то, что он упустил. Не доделал какую-то важную работу. Забыл
какую-то меру предосторожности -- все время о ней помнил, а потом забыл, и
во сне пытался вспомнить и не мог. И почему-то все это было связано с
горящим самолетом и стогом на холме. Однако он спал и спал, не просыпаясь. И
только когда жена стала трясти его за плечо, он открыл глаза.
-- Началось, -- сказала она, всхлипнув. -- Уже час, как стучат. Я не
могу больше их слушать одна. И еще чем-то ужасно пахнет, чем-то горелым.
И тут он вспомнил: он забыл подкинуть топлива в плиту. Она почти
погасла, угли едва тлели. Он вскочил и зажег лампу. Птицы барабанили в окна
и в двери, но сейчас его заботило не это. Пахло палеными перьями. Запах
наполнил всю кухню. Он сразу сообразил, в чем дело. Птицы залетали в дымоход
и пытались протиснуться вниз, к плите.
Он взял щепок, бумаги и сунул их в топку, а затем принес бидон с
керосином.
-- Отойди! -- крикнул он жене. -- Придется рискнуть.
Он плеснул керосин в огонь. Пламя с ревом рванулось вверх, и из трубы в
топку посыпались обугленные, почерневшие трупы птиц.
Дети с плачем проснулись.
-- Что такое? -- спросила Джил. -- Почему дым?
У него не было времени ей отвечать. Он выгребал птиц, сбрасывая их
прямо на пол. Пламя продолжало гудеть; была реальная опасность, что дымоход
загорится, но делать было нечего. Пламя должно отогнать птиц от трубы на
крыше. Вся беда в том, что нижнее колено трубы было забито тлеющими мертвыми
птицами. Нат перестал прислушиваться к яростной атаке на окна и на двери --
пусть бьют крыльями сколько угодно, ломают себе клювы, расшибаются
насмерть. В дом им все равно не прорваться. Надо бога благодарить,
что они живут в старом доме с небольшими окнами, с толстыми стенами -- не то
что эти новые муниципальные домишки. Как-то там теперь люди, в этих хлипких
строеньицах? Да поможет им небо...
-- Перестаньте плакать! -- прикрикнул он на детей. -- Бояться нечего,
прекратите реветь!
Он продолжал выгребать из топки обугленных, дымящихся птиц.
"Теперь им крышка, -- сказал он себе, -- огонь вместе с тягой сделают
свое дело. Только бы дымоход не загорелся, тогда все обойдется. Убить меня
мало. Я ведь собирался перед сном подкинуть угля в плиту. Знал ведь, что
чего-то не доделал".
На фоне скрежета и треска расщепляемых досок вдруг привычно,
по-домашнему, пробили кухонные часы. Три часа ночи. Надо вытерпеть еще часа
четыре, чуть подольше. Он не мог точно высчитать пик прилива. Пожалуй, вода
начнет спадать не раньше полвосьмого, без двадцати восемь.
-- Разожги примус, -- сказал он жене. -- Вскипяти нам чаю, а детям
свари какао. Что толку сидеть без дела?
Только так и надо -- чем-то ее занять, детей тоже. Надо двигаться, надо
есть, пить; нельзя сидеть сложа руки.
Он выжидал, стоя у плиты. Пламя постепенно затухало. Но из дымохода
больше ничего вниз не падало. Он пошу-ровал в нем кочергой, насколько мог
достать, и ничего не обнаружил. Дымоход был пуст. Он вытер пот со лба.
-- Ну-ка, Джил, -- велел он дочке, -- собери мне щепочек. Сейчас
затопим как полагается.
Но девочка не трогалась с места. Широко раскрытыми глазами она смотрела
на груду обугленных птиц.
-- Не обращай внимания, -- сказал он. -- Я их вынесу вон, когда плита
разгорится как следуег.
Опасность миновала. Больше ничего такого не случится, если поддерживать
огонь в плите круглые сутки.
"Надо будет утром на ферме прихватить топлива, -- подумал он. -- Наше
на исходе. Как-нибудь исхитрюсь. Хорошо бы обернуться за время отлива.
Вообще надо все стараться делать во время отлива. Просто приноровиться, и
все".
Они выпили чай и какао, заедая их хлебом, намазанным говяжьей пастой.
Нат заметил -- хлеба осталось всего полбуханки. Ну, не беда.
-- Чего вы стучите? -- маленький Джонни погрозил ложкой окну. -- У,
противные птицы! Не смейте стучать!
-- Верно, сынок, -- улыбнулся Нат. -- На что они нам, эти негодяйки?
Надоели!
Теперь, когда очередная птица-смертник разбивалась за окном, в доме все
ликовали.
-- Еще одна, пап! -- кричала Джил. -- Еще одной конец!
-- Так ей и надо, -- говорил Нат, -- одной бандиткой меньше.
Вот так -- и только так! Если б сохранить эту бодрость, этот нужный
настрой, продержаться до семи часов, когда начнут передавать новости, можно
будет считать, что все идет неплохо.
-- Дай-ка мне закурить, -- сказал он жене. -- Не так будет паленым
пахнуть.
-- В пачке всего две штуки, -- ответила жена. -- Я собиралась купить
тебе сигарет в кооперативе.
-- Ну, дай одну. Вторую оставим на черный день.
Укладывать детей снова не имело смысла. Они бы все равно не уснули под
этот стук и скрежет. Все сидели на матрасах, сдвинув в сторону одеяла; одной
рукой Нат обнимал жену, другой дочку. Джонни мать взяла на колени.
-- Надо отдать должное этим тварям, -- сказал Нат, -- упорство у них
есть. Другой на их месте давно бы устал и бросил, а эти и не думают!
Но долго хвалить птиц не пришлось. Среди постукиваний, не
прекращающихся ни на минуту, его слух уловил новую резкую ноту -- будто на
помощь собратьям явился чей-то куда более грозный клюв. Нат попытался
вспомнить, каких он знает птиц, представить себе, кто бы это мог быть. Не
дятел -- у дятла стук более легкий и дробный. Это птица посерьезнее. Если
она будет долбить своим клювом достаточно долго, дерево не выдержит и
треснет, как треснуло стекло. И тут он вспомнил: ястребы! Может, на смену
чайкам прилетели ястребы? Или сарычи? И теперь сидят на карнизах и орудуют
клювом и когтями? Ястребы, сарычи, кобчики, соколы -- он совсем упустил из
виду хищных птиц. Забыл, какие они сильные и кровожадные. До отлива еще
целых три часа! Надо ждать -- и все время слышать хруст дерева под мощными и
беспощадными когтями!
Нат оглядел кухню в поисках мебели, которую можно было бы пустить на
доски, чтобы дополнительно укрепить дверь. За окна он был спокоен -- их
загораживал буфет. Его смущала дверь. Он пошел наверх, но на площадке перед
спальнями остановился и прислушался. Ему показалось, что из детской
доносится постукивание птичьих лап. Значит, они уже там... Он приложил ухо к
двери. Так и есть. Он слышал шелест крыльев и легкий топоток -- птицы
обшаривали пол. В другой спальне их пока не было. Он зашел туда, стал
вытаскивать мебель и громоздить ее в кучу на лестничной площадке, на случай,
если дверь в детской не выдержит. Это была чистая страховка, может, и не
пригодится. К сожалению, забаррикадировать дверь было нельзя -- она
открывалась вовнутрь. Он мог только устроить вот такое мебельное
заграждение.
-- Нат, спускайся вниз! Что ты там делаешь? -- крикнула из кухни жена.
-- Сейчас иду! Навожу порядок, -- прокричал он в ответ.
Он не хотел, чтобы она поднималась, не хотел, чтобы слышала стук
птичьих когтей в детской, удары крыльев о дверь.
В половине шестого он предложил позавтракать -- поджарить хлеба с
ветчиной, хотя бы для того, чтобы не видеть в глазах жены выражение растущей
паники и успокоить начавших капризничать детей. Жена еще не знала, что
наверху птицы. Спальня, к счастью, была не над кухней. Иначе было бы нельзя
не услышать, как они там шумят, шуршат, долбят клювами пол. Не услышать, как
падают с дурацким бессмысленным стуком птицы-самоубийцы, доблестные
смертники, которые пулей влетали в комнату и расшибали голову о стены. И
все, наверно, серебристые чайки. Он хорошо знал их повадки. Безмозглые
существа! Черного-ловки -- эти знают, что делают. Как и сарычи, и ястребы...
Он поймал себя на том, что смотрит на часы, следит за стрелками,
которые так медленно ползли по циферблату. Если его теория неверна и птичья
атака не прекратится со спадом воды, их шансы равны нулю. Не могут они
продержаться целый день без воздуха, без передышки, без запаса топлива, без
чего там еще... Его мозг лихорадочно работал. Столько всего нужно, чтобы
выдержать долгую осаду! Они к ней не подготовились как следует. Им еще
требуется время. И в городах, наверно, все же безопасней. Надо попробовать,
когда он будет на ферме, связаться по телефону с двоюродным братом -- он
живет не так уж далеко. Доехать поездом... А может, удастся взять напрокат
машину. Да, так быстрее -- взять машину в промежуток между приливами...
Ему вдруг отчаянно захотелось спать, но голос жены, которая громко
звала его по имени, вывел его из забытья.
-- Что такое? Что еще? -- спросил он, встрепенувшись.
-- Радио. Я смотрю на часы. Уже почти семь. -- Не трогай ручку, --
сказал он, впервые с раздражением. -- Настроено на Лондон. Как стоит, так и
надо.
Они подождали еще. Кухонные часы пробили семь. Радио молчало. Никаких
сигналов времени, никакой музыки. Они ждали до четверти восьмого, потом
переключились на развлекательную программу. Результат тот же. Радио молчало.
-- Они, наверно, объявили перерыв не до семи, а до восьми, -- заметил
Нат. -- Мы могли ослышаться.
Они оставили приемник включенным. Нат подумал о батарейке, на которой
работало радио: интересно, на сколько ее хватит. Жена обычно отдавала ее
перезарядить, когда ездила в город за покупками. Если батарейка сядет, они
не услышат никаких сообщений.
-- Уже светает, -- прошептала жена. -- Хоть и не видно, но я чувствую.
И птицы стали потише.
Она была права. Скребущие, скрежещущие звуки становились слабее с
каждой минутой. Постепенно стихало шарканье, толкотня, борьба за место на
ступеньках, на подоконниках. Начинался отлив. К восьми часам все звуки
прекратились. Слышался только вой ветра. Дети, убаюканные наступившей
наконец тишиной, уснули. В половине девятого Нат выключил радио.
-- Что ты делаешь? Мы пропустим известия! -- воскликнула жена.
-- Не будет больше никаких известий, -- сказал Нат. -- Придется
надеяться только на себя.
Он подошел к двери и принялся разбирать баррикады. Затем отодвинул
засов и, отшвырнув ногой мертвых птиц, жадно вдохнул свежий воздух. В запасе
у него было шесть рабочих часов, и он знал, что силы надо беречь для
главного и не растрачивать их попусту. Еда, свет, топливо -- вот самое
необходимое. Если удастся обеспечить это в нужном количестве, они
продержатся и следующую ночь.
Он прошел в сад и сразу же увидел птиц. Чайки, должно быть, улетели к
морю, как прежде; там во время отлива они могли вволю покормиться и
покачаться на волнах, готовясь к новой атаке. Но птицы, живущие на суше,
никуда не улетали. Они сидели и ждали. Повсюду -- на изгородях, на земле, на
деревьях, в поле -- Нат видел бесчисленных, неподвижно сидящих птиц.
Он дошел до конца огорода. Птицы не двигались. Они молча следили за
ним.
"Я должен раздобыть съестного, -- сказал он себе. -- Я должен добраться
до фермы и достать еды".
Он вернулся обратно, проверил все окна и двери. Потом поднялся наверх и
прошел в детскую -- там было пусто, только на полу валялись мертвые птицы.
Живые были снаружи, в полях, на деревьях. Он спустился на кухню.
-- Пойду на ферму, -- сказал он. Жена кинулась к нему и обхватила его
руками. Через открытую дверь она тоже
успела увидеть птиц.
-- Возьми и нас, -- сказала она умоляюще, -- мы не можем оставаться
одни. По мне лучше умереть, чем быть тут без тебя.
Подумав, он кивнул.
-- Ладно, собирайтесь. Захвати корзины и коляску Джонни. Мы ее
загрузим.
Все хорошенько закутались, чтобы защититься от ледяного ветра, надели
шарфы, перчатки. Жена посадила Джонни в коляску. Нат взял за руку Джил.
-- Птицы, -- захныкала Джил. -- Там, в поле, птицы.
-- Они нас не тронут, -- сказал он, -- сейчас светло.
Через поле они направились к перелазу. Птицы по-прежнему сидели
неподвижно. Они ждали, повернув головы по ветру.
Дойдя до поворота на ферму, Нат остановился и велел жене с детьми
подождать его в укрытии под изгородью.
-- Но я хочу повидать миссис Триг, -- запротестовала жена. -- Сколько
всего можно у нее попросить, если они вчера ездили на рынок. Не горько
хлеба...
-- Подожди здесь, -- прервал ее Нат. -- Я через пять минут вернусь.
Коровы мычали и беспокойно бродили по двору. Он заметил дыру в заборе
-- ее проделали овцы, чтобы проникнуть в сад перед домом; теперь все они
толпились там. Ни из одной трубы не шел дым. Ната охватили страшные
предчувствия. Брать на ферму жену и детей было нельзя.
-- Не спорь, -- сказал он жестко жене. -- Делай, как тебе говорят.
Она отошла с коляской к изгороди, где можно было спрятаться от ветра.
Он пошел на ферму один. С трудом он пробрался сквозь стадо мычащих
коров, которые растерянно ходили взад-вперед с переполненным выменем. У
ворот он увидел машину, почему-то она была не в гараже, а на улице. Окна в
доме были разбиты. Во дворе и вокруг дома валялись - мертвые чайки. Другие
птицы сидели на деревьях за домом и на крыше. Они сидели совершенно
неподвижно. Они следили за ним.
Тело Джима он нашел во дворе -- вернее, то, что он него осталось. После
того, как над ним поработали птицы, по нему еще прошли копытами коровы.
Ружье было брошено рядом. Входная дверь была закрыта на засов, но разбитые
стекла позволили ему приподнять раму и забраться внутрь. Тело Трига он
обнаружил недалеко от телефона. Должно быть, он пытался соединиться с
коммутатором, когда птицы его настигли. Трубка болталась на шнуре,
телефонный аппарат был сорван со стены. Никаких следов миссис Триг видно не
было. Очевидно, она наверху. Есть ли смысл подниматься? Нат почувствовал
дурноту -- он заранее знал, какое зрелище его ожидает.
"Слава богу, хоть детей у них нет", -- подумал он.
Он все же заставил себя пойти наверх, но, дойдя до середины лестницы,
повернулся и стал спускаться. Он успел увидеть ноги миссис Триг. Она лежала
на пороге спальни. Рядом он разглядел мертвых чаек и сломанный зонт.
"Я уже ничем не смогу им помочь, -- подумал Нат. -- У меня пять часов
времени, даже меньше. Они меня не осудили бы. Надо еще отыскать припасы,
собрать, увезти... "
Он вернулся к тому месту, где оставил жену и детей.
-- Я хочу загрузить машину, -- сказал он. -- Возьму уголь, запасусь
керосином. Потом переправим все это домой и вернемся сюда.
-- А что там Триги? -- спросила жена.
-- Нету их. Наверно, уехали.
-- Давай я пойду с тобой и помогу.
-- Не надо. Там бог знает что творится. Повсюду коровы, овцы. Подожди
здесь, я пригоню машину. Вы все сможете сесть.
Он неумело дал задний ход и вывел машину со двора на дорогу. Отсюда
жена и дети не могли увидеть Джима.
-- Не двигайтесь отсюда, -- сказал он. -- А коляску брось. Я ее потом
привезу. Сейчас загружу машину.
Жена не сводила глаз с его лица. Он решил, что она все поняла -- иначе
она предложила бы помочь ему поискать у Тригов хлеб и другие продукты.
Они проделали три рейса между своим домом и фермой, прежде чем он
наконец решил, что теперь самое нужное есть. Его поразило, какое множество
вещей оказалось вдруг необходимым. Едва ли не главным делом была обшивка для
окон. Он обшарил всю ферму в поисках досок. Он хотел заменить все доски на
окнах. Свечи, керосин, гвозди, консервы... список был бесконечный. Кроме
того, он успел подоить трех коров. Остальные, бе-долаги, продолжали метаться
по двору с жалобным мычанием.
Сделав последний рейс, он доехал до автобусной остановки, вылез из
машины и зашел в телефонную будку. Он простоял там несколько минут,
нетерпеливо нажимая на рычаг. Без толку: телефон не работал, гудка не было.
Он выбрал пригорок повыше и оглядел окрестность. Никаких признаков жизни,
безлюдные, пустынные поля -- одни птицы кругом. Птицы сидели и ждали.
Некоторые даже спали, повернув набок голову, уткнувшись клювом в перья.
"Странно как они себя ведут. Хоть бы кормились, что ли, а то сидят как
истуканы", -- подумал он.
И вдруг его осенило: да они же сыты! Сыты по горло. Ночью наелись до
отвала. Поэтому сейчас и сидят...
Над муниципальными домами не поднимался ни единый дымок. Он подумал о
детях, которые вчера бежали бегом через поле. "Надо было предвидеть, --
подумал он с горечью. -- Надо было забрать их с собой".
Он поднял голову к небу. Небо было серое, бесцветное. Восточный ветер
оголил и пригнул к земле почерневшие деревья. И только на птиц холод не
действовал; птицы сидели и ждали.
"Вот бы когда по ним стрелять, -- подумал Нат. -- Сейчас они отличная
мишень. Взяться бы за них по всей стране! Выслать самолеты, опрыскать их
ипритом... Куда они там смотрят, о чем только думают? Они-то должны знать,
должны соображать! "
Он вернулся к машине и сел за руль.
-- Давай проедем побыстрее, - шепнула ему жена. -- Там, у калитки,
лежит почтальон. Я не хочу, чтобы Джил видела.
Он прибавил скорость. Маленький "моррис", дребезжа и подпрыгивая,
понесся по дороге. Дети завизжали от радости.
-- Прыг-скок, прыг-скок! -- выкрикивал со смехом Джонни.
Было без четверти час, когда они добрались до дому. Оставался всего час
времени.
-- Надо бы наскоро пообедать, -- сказал Нат жене, -- Себе и детям ты
что-нибудь разогрей, может, супу, из того, что привезли. У меня на еду уже
нет времени. Надо скорей разгружать машину.
Он перенес все в дом. Потом можно будет постепенно разобрать. Чем-то
занять руки в долгие томительные часы, которые им предстоят. Но основное
сейчас -- это окна и двери.
Он обошел дом и тщательнейшим образом осмотрел каждое окно, каждую
дверь. Он даже забрался на крышу и забил досками отверстия всех дымоходов,
кроме кухонного. Холод был лютый, он едва выдерживал, но дело надо было
кончить. Он все время поглядывал на небо, поджидая самолетов. Но самолеты не
появлялись. Орудуя молотком, он не переставая клял власти за бездействие.
-- Вечная история, -- бормотал он. -- Всегда бросают в беде. Все
кувырком, неразбериха с самого начала. Ни плана, ни организации. А мы здесь
вообще не в счет. Что им до нашего захолустья? В городах, в центре --
там да. Там уже небось и газ в ход пустили, и самолеты нашлись. А нам
остается ждать и надеяться на собственные силы.
Забив дымоходы верхнего этажа, он на минуту остановился и взглянул на
море. Там вдали что-то двигалось. Что-то серо-белое мелькало среди бурунов.
-- Морской флот! Вот это да! -- воскликнул он. -- Вот кто никогда не
подведет! Они уже подходят, сейчас свернут в залив...
Напрягая до боли слезящиеся глаза, он всматривался в морскую даль. Нет,
он ошибся. Это были не корабли. За флотилию он принял чаек. Чайки массами
поднимались с моря. И с полей, взъерошив перья, взлетали бесчисленные стаи
птиц -- и разворачивались в небе, крыло к крылу, сомкнутым строем.
Начинался прилив.
Нат спустился по приставной лестнице и вернулся в кухню. Жена и дети
сидели за обедом. Было уже начало третьего. Он запер дверь на засов,
забаррикадировал ее мебелью и зажег лампу.
-- Ночь пришла! Спать пора! -- сказал Джонни.
Приемник был включен, но, как и прежде, молчал.
-- Я крутила, крутила, пыталась хоть заграницу поймать -- нигде ничего,
-- сказала жена.
-- Может, повсюду такое же бедствие, -- сказал Нат. -- По всей Европе.
Она налила ему тарелку супа, привезенного с фермы, отрезала ломоть
хлеба того же происхождения и полила его сверху мясной подливкой из
собственных запасов.
Ели молча. Подливка с хлеба потекла у маленького Джонни по подбородку
прямо на стол.
-- Смотри, как ты ешь, Джонни! -- сказала Джил, -- Когда ты научишься
рот вытирать?
И опять этот стук в окна и двери. Шелест, шорох, возня, борьба за место
на подоконниках. И звук удара о крыльцо первой чайки-самоубийцы.
-- Хоть бы Америка помогла! -- сказала жена. -- Американцы ведь наши
союзники! Может, они что-то сделают?
Нат промолчал. Доски на окнах крепкие, на дымоходах не хуже. В доме
есть запас еды, топлива, все необходимое, можно продержаться несколько дней.
После обеда он разберет все, что привез, разложит по местам, рассортирует.
Жена ему поможет, дети тоже. Это займет их часов до восьми, а без четверти
девять начнется отлив, и тогда он велит всем лечь в постель и потеплей
укрыться, чтобы спокойно поспать до трех часов утра.
Он придумал, как еще надежней укрепить окна. Надо натянуть поверх
наружных досок колючую проволоку. Он захватил на ферме целый моток. Плохо
только, что работать придется в темноте, когда наступит затишье, между
девятью вечера и тремя часами утра. Жаль, что это пришло ему в голову так
поздно. Но ничего, пока жена и дети будут спать, надо постараться это
сделать.
Окна теперь осаждали птицы помельче. Он слышал дробное негромкое
постукивание клювов и шелест легких крылышек. Ястребы окнами не
интересовались. Их силы сейчас были брошены на дверь. И, прислушиваясь к
треску расщепляемого дерева, Нат думал о том, сколько же миллионов лот в
этих жалких птичьих мозгах, за разящими наотмашь клювами и острыми глазами,
копился всесокрушающий инстинкт ненависти, который теперь прорвался наружу и
заставляет птиц истреблять род человеческий с безошибочным автоматизмом
умных машин.
-- Я, пожалуй, выкурю последнюю сигарету, -- сказал он жене. -- Такая
досада -- был ведь на ферме, а про сигареты не подумал.
Он достал сигарету, включил молчащее радио. Потом бросил пустую пачку в
огонь и смотрел, как она горит.
Перевод с английского А. СТАВИСКОЙ