Оцените этот текст:






     Страна, в которой происходит действие,  персонажи  и  события  романа
вымышлены. Не следует искать Лигон на карте или проводить  аналогии  между
реальными и описанными здесь лицами и коллизиями.
     Для удобства читателя можно сообщить, что если бы Лигон  существовал,
он располагался бы в Юго-Восточной Азии, где-то между Малайзией, Таиландом
и Бирмой. Главным городом в этой стране был  бы  Лигон,  стоящий  на  реке
Кангем, которая впадает в Андаманское море.
     Площадь Лигона -  138.670  квадратных  километров.  Население  -  6,8
миллиона человек, из которых 80% лигонцы,  народ  мон-кхмерской  группы  и
родственные им горные племена, остальные  -  выходцы  из  Индии,  Китая  и
соседних стран. Климат тропический, муссонного типа. Рельеф  гористый,  за
исключением  широких  долин  рек  Кангем  и   Сапуи,   где   сосредоточено
большинство населения. Очень богат животный и растительный мир Лигона.  До
сих пор в горах и мангровых лесах побережья водятся редкие животные, в том
числе суматранский носорог, коупрей, голубой аист и т.д. В  тиковых  лесах
встречаются стада диких слонов.
     История Лигона уходит корнями в далекое прошлое. По преданиям, первое
государство на этой  территории  основал  брахман  Викрама,  под  влиянием
проповедника Таллики принявший  буддизм.  Города  в  Лигоне  появляются  в
середине  1-го  тысячелетия  н.э.  В  начале  нынешнего  века  французский
археолог  Матье  обнаружил  затерянные  в  джунглях  руины  Шриматрамы   -
средневековой столицы Южного  Лигона.  В  1891  году  Лигон  был  завоеван
английскими войсками и вернул себе независимость в 1951 году.
     В 1957  году  было  заключено  торговое  соглашение  между  Лигонской
республикой и СССР, а с 1959 года установлены дипломатические отношения на
уровне посольства.





     Лигон. 10 марта. (ТАСС - ЛигТА). Сегодня  ночью  в  Лигоне  произошел
военный  переворот.  Выступая  по   местному   радио,   глава   Временного
революционного комитета  бригадный  генерал  Шосве  заявил,  что  причиной
переворота послужила реакционная  политика  правительства  Джа  Ролака,  а
также коррупция и тяжелое экономическое положение  в  стране,  осложненное
сепаратистскими выступлениями в горных районах. Бригадир  Шосве  указал  в
своем   выступлении,   что   Временный   революционный   комитет   намерен
придерживаться   во   внешней    политике    строгого    нейтралитета    и
неприсоединения.
     Лондон. 10 марта.  Агентство  Рейтер  (из  Бангкока).  Информационные
источники не связывают переворот в Лигоне  с  деятельностью  сепаратистов,
один из лидеров которых, князь Урао,  не  смог  прибыть  на  совещание  по
федерализму в Лигон. По слухам, князь Урао в настоящее время  находится  в
своей резиденции в городе Танги.





     Прошедшей ночью я держал в руках судьбу нации. Я  усматриваю  в  этом
некий скрытый смысл,  знамение  кармы,  избравшей  меня  для  непостижимых
целей.
     Это не значит, что я склонен преувеличивать свои возможности. Кто  я?
Скромный    посредник,    экспортер,    директор    спичечной     фабрики,
национализированной  в   разгар   избирательной   кампании,   за   которую
правительство так и не смогло расплатиться с бывшим владельцем.
     Говорят, что у меня есть связи. Но эти связи непрочны,  как  паутина.
Не им, а репутации я всем обязан.
     Некоторые полагают, что я бенгалец. Другие  считают  парсом.  Если  в
моих жилах и течет кровь благородных брахманов, то она давно разбавлена не
менее благородной кровью лигонских буддистов. Сто  лет  назад  мои  предки
прибыли в эту, тогда отсталую, дикую страну и со временем стали  истинными
лигонцами. Я говорю  не  о  формальной  стороне  дела  (у  меня  лигонский
паспорт) - наш родной язык лигонский, обычаи - лигонские  и,  главное,  мы
все - патриоты Лигона.
     Мои предки никогда не были близки к британским колонизаторам,  а  мой
дядя Сони в  1939  году,  будучи  студентом  колледжа,  принял  участие  в
демонстрации и был избит полицейским-пенджабцем.
     Я маленький человек и мой девиз - честность. Со всей решительностью я
должен опровергнуть слухи, распускаемые  недоброжелателями.  Они  касаются
моей  предполагаемой  близости   к   контрабандистам   наркотиками.   Сама
безнравственность такого предположения исключает его  правдивость.  Однако
опровержениями никого не убедишь. Поэтому я должен обратиться к прошлому.
     Когда  я  учился  в  миссионерской  школе  и  преуспевал  по   многим
предметам, в наш класс  был  принят  юный  князь  Урао  Као,  в  то  время
шестнадцатилетний наследник престола. Он проучился у нас восемь месяцев, а
затем был направлен для продолжения образования в Великобританию.  У  меня
сложились с этим юношей добрые отношения, тем  более  что  я  был  полезен
молодому князю, оказывая  помощь  в  приготовлении  уроков  и  контрольных
работ. Князь Урао Као закончил Кембридж и возвратился домой в 1953 году. Я
нанес ему визит, князь узнал  товарища  детских  забав  и  пригласил  меня
бывать в его доме. С тех  пор  я  порой  оказываю  моему  школьному  другу
некоторые  услуги,  однако  наши  сердечные  отношения  не  имеют  деловой
окраски.
     В 1957 году, когда я унаследовал  от  отца  экспортную  контору,  мне
пришлось для поправки  дел,  подорванных  нарушением  традиционных  связей
между Великобританией и Лигоном, обратиться к  князю  Урао  за  финансовой
помощью, и эта помощь была оказана. К сожалению, на тот же  период  выпала
клеветническая   кампания,   которую   вели   в    парламенте    некоторые
безответственные политики, стараясь связать имя князя Урао с  контрабандой
на лигонско-таиландской  границе.  Нападки  на  князя  не  поколебали  его
высокой репутации, но кое-кому удалось прознать о  займе,  и  честное  имя
нашей фирмы было измарано гнусными подозрениями.
     Здесь же, для полной ясности, следует упомянуть, что, не  участвуя  в
политике, я всегда материально поддерживал Свободных националистов и  имел
личную благодарность от господина Джа Ролака. Кроме того, я горжусь  своей
деятельностью  в  области  поставок  армии.  Я  никогда  не  наживался  на
патриотизме, и потому высокая оценка моих  скромных  усилий  в  Управлении
снабжения и лично господином подполковником К. (некоторые имена я вынужден
опускать, не желая даже случайно скомпрометировать патриотов нашей страны)
мне особенно приятна.
     Подобное отступление от изложения событий в ночь на  10  марта  может
показаться скучным, но оно необходимо для того, чтобы читатель  судил  обо
мне беспристрастно и объективно.
     В отличие от многих, включая премьер-министра и президента, я узнал о
перевороте заранее. К сожалению, лишь в  последний  момент.  Нужно  отдать
должное   организаторам   переворота,   и    в    первую    очередь    его
превосходительству бригадному  генералу  Шосве,  что  он  был  подготовлен
втайне. Если бы не мои связи и не благодарность, которую испытывал ко  мне
подполковник К., я бы оставался в неведении, как и все граждане Лигона.
     В десять часов  вечера  в  моем  небогатом  коттедже  на  окраине,  в
Серебряной Долине, зазвонил телефон. Говоривший не назвал себя, но я узнал
голос К. Он попросил меня прибыть в условленное место. В иной  ситуации  я
предпочел  бы  отложить  поездку  до  утра,  но  тревога  в  голосе  К.  и
напряженное  положение  в  городе  заставили  меня  завести  мой  скромный
"датсун" и тут же отправиться в  путь.  Я  обнаружил  в  тайнике  записку,
которая ставила меня в известность о перевороте и указывала точное  время:
час ночи. Оставалось чуть менее трех часов.
     Так я оказался в положении человека, обладающего информацией ценой  в
миллион ват. Причем через три  часа  цена  ее  будет  равняться  стоимости
листка бумаги, на котором написана записка.
     Было жарко. Я вспотел. Я остановил машину в центре, на  улице  Банун.
Вокруг кричали продавцы жареных орехов,  тростникового  сока,  жевательной
резинки, мороженого, с противней тянуло подгорелым  кунжутным  маслом,  по
другую сторону тротуара под газовыми лампами разложили свое  добро  мелкие
торговцы,  предлагая  носки,  игрушки,  зажигалки...   Я   купил   бетеля,
завернутого в  зеленый,  сочный  лист,  принялся  жевать,  чтобы  освежить
голову. Вокруг кишели люди, начинался  последний  сеанс  в  кино.  У  меня
возникла дикая мысль: здесь, в  толпе,  перед  плакатом  с  полуобнаженной
Джейн Менсфилд закричать: "Безумцы! Вы веселитесь, а  на  окраинах  Лигона
выходят на исходные позиции танки, летчики прогревают моторы!" И  люди  бы
засмеялись.
     Я свернул в ближайший переулок и быстро пошел  по  узкой  щели  между
четырехэтажными домами. Ноги не случайно привели меня именно сюда.  Я  уже
начал действовать.
     Я прошел всего пятьдесят шагов от широкой и шумной вечерней улицы,  и
уже ничто, кроме отдаленного гула и звона колокольчиков продавцов сока, не
доносилось сюда. Казалось, что черные дома,  кое-где  прорезанные  желтыми
квадратами окон, смыкаются над головой. И с каждым шагом мои уши все более
привыкали к полной звуками тишине  этого  переулка.  Она  складывалась  из
вздохов, ругани, шепота,  кашля  людей,  от  которых  меня  отделяли  лишь
кирпичные стены. Наверное, во мне умрет поэт. Мне иногда хочется  передать
в стихах, изящных и завершенных, всю красоту окружающего мира,  даже  если
она таится за грязными фасадами домов. И  тогда  меня  охватывает  желание
сделать добро этим неизвестным людям, сказать, чтобы они брали все, что  у
меня есть, ибо это приблизит меня к нирване.
     Я остановился перед полуоткрытой черной дверью. Сбоку  к  стене  было
прикреплено несколько потрепанных временем и дождями вывесок. Мне не  надо
было зажигать огня, чтобы прочесть верхнюю: "Раджендра Тантунчок.  Экспорт
- импорт".
     Разумеется,  неискушенный  человек  счел  бы,  случайно  пройдя  этим
переулком, что табличка принадлежит мелкому жулику, которого и  близко  не
подпускают к таможне. И он бы ошибся.
     Дверь на третьем этаже ничем  не  отличалась  от  прочих  дверей  той
лестницы. Она была также обшарпанна и грязна. Над ней висела лампочка  без
абажура.
     Я бывал здесь раньше. Я толкнул дверь и вошел в  маленькую  прихожую,
также освещенную  одной  лампочкой.  Бережливость  -  отличительная  черта
уважаемого Тантунчока. Прихожая длиной в  два  ярда  заканчивалась  другой
дверью. Наверное, внутренняя дверь стояла раньше  в  банковском  сейфе.  Я
приблизился к глазку, чтобы меня могли рассмотреть, и позвонил  три  раза.
Дверь медленно открылась. За дверью стоял невысокий  малаец  в  саронге  и
белой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Не  говоря  ни  слова,  он
показал мне на стул, стоявший в холле.  Не  знаю,  умеет  ли  этот  малаец
говорить по-лигонски. Я послушно сел.  Малаец  исчез,  а  через  полминуты
вернулся и жестом велел мне пройти внутрь.
     Тантунчок ждал меня в небольшой гостиной с низкими плетеными креслами
и журнальным столиком, на котором лежали четки  и  английский  детективный
роман. В углу стоял небольшой домашний алтарь, убранный белыми и  красными
ленточками и бумажными розами.
     - Что привело тебя ко мне, уважаемый директор Матур, в такой  поздний
час?
     - Я не обеспокоил тебя, уважаемый Тантунчок?
     -  Я  отдыхал.  Ты,  наверное,  слышал,  что  я  знаток  и   ценитель
детективов. Когда ты стар и немощен, остается мало удовольствий  в  жизни.
Для меня удовольствие - развлекательное чтение.
     - Я очень  спешу,  уважаемый  Тантунчок,  -  сказал  я.  -  И  пришел
побеспокоить тебя по срочному делу.
     - Я всегда рад слушать твою мудрую речь.
     - Как-то месяца два назад, мы разговаривали  о  спичечной  фабрике  в
Танги, - сказал я.
     - Забыл, совсем забыл, - улыбнулся  Тантунчок.  -  Но  если  директор
Матур помнит об этом, значит, так и было.
     - Позволь вернуться к этому разговору.
     - Хочешь стать спичечным королем?  В  нашей  стране  это  не  большая
честь. Ведь у тебя есть одна спичечная фабрика?
     -  Это  не  моя   фабрика,   -   поправил   я   Тантунчока.   -   Это
национализированная фабрика, я лишь числюсь ее директором.
     - И хочешь купить мою старую, не дающую дохода фабрику в Танги? Может
быть, чтобы подарить ее государству?
     - Не исключено, - сказал я  спокойно.  -  Особенно  после  того,  что
случится сегодня ночью.
     - Что? - Старик давно  почувствовал  неладное.  Его  черные,  круглые
мышиные глазки уперлись мне в лицо.
     - Сегодня ночью падет правительство Джа Ролака.
     - Давно пора,  -  сказал  Тантунчок.  Он  старался  понять,  как  это
отразится на его делах. - И кто придет к власти?
     - Твоя спичечная фабрика все равно не дает дохода, - продолжал  я.  В
комнате не было плевательницы для бетеля, и это меня раздражало. - Если  у
власти будет левое правительство, начнется национализация. И  ты  лишишься
фабрики. Может, безвозмездно.
     - Ты уверен, что фабрика уцелеет в твоих руках?
     - У меня нет такой уверенности, - улыбнулся я.
     - Народный фронт разгромлен, - рассуждал вслух Тантунчок. -  Вряд  ли
они могли бы... - И он помолчал, потом добавил: - А твой Урао  никогда  не
стал бы национализировать фабрики...
     Мышиные глазки Тантунчока метнулись ко мне, проверили, не  отразилось
ли что-нибудь на моем лице.
     - А если никакого переворота и не будет?
     - Разве бы я посмел солгать?
     - Нет, - согласился со мной Тантунчок, - не посмел  бы.  Ты  согласен
заплатить цену, над которой смеялся месяц назад?
     - Нет, - сказал я. - Цена в четыреста тысяч ват меня  не  устраивает.
Но я готов заплатить сто тысяч.
     - Шутник! - морщинки собрались  вокруг  глаз  Тантунчока.  -  Фабрика
застрахована в триста пятьдесят тысяч.
     - Ну что ж, - искренне вздохнул я, - тогда подожги фабрику  и  получи
страховку. Но сделать это надо срочно.
     Тантунчок мог бы возмутиться, выставить меня за дверь, но  он  ничего
подобного не сделал.
     Фабрика в Танги стоила по крайней мере четыреста  тысяч.  И  главное,
так она была оценена в списках управления снабжения армии. Больше ни слова
о фабрике. Лишь одно скажу: национализация не проводится в первый же  день
после смены власти. Это требует времени и организации.
     - Я знаю, - сказал я, -  что  твои  дела  привлекут  внимание  нового
правительства. Я предлагаю спасение. Большего не предложит  никто.  Теперь
я, с твоего позволения, уйду. Но предупреждаю: через неделю я  не  дам  за
фабрику и пятидесяти тысяч.
     Я поднялся. Тантунчок не останавливал меня. Я спросил:
     - Ты не примешь решения?
     - Уходи, - сказал Тантунчок; малаец стоял в дверях, словно  опасался,
что я не подчинюсь.
     - Ты должен быть мне благодарен, - сказал я на  прощание.  -  У  тебя
есть два часа, чтобы принять  меры.  Деловые  люди  должны  помогать  друг
другу.
     Улица перед кинотеатром опустела. Последние торговцы  тушили  газовые
лампы, подсчитывали нищенскую выручку.  Далеко,  на  башне  вокзала,  часы
пробили одиннадцать раз.
     Машина стояла за углом; я с минуту сидел, положив  руки  на  руль,  и
продолжал думать. В конце концов я решил, что визит к  Тантунчоку  был  не
напрасным. Через два-три часа он убедится в моей правоте.  И  если  я  был
прав в том, что  переворот  произойдет  сегодня  ночью,  он  поверит  и  в
национализацию. И он продаст мне эту фабрику. А если так,  то  записка  К.
уже принесла мне по крайней мере триста тысяч ват.
     Я исполняю свой долг перед семьей - она нуждается в  одежде  и  пище.
Добиваясь собственного блага,  я  способствую  общему  благу  государства.
Встреча  с  Тантунчоком,  хоть  и  не   совсем   удачная,   способствовала
внутреннему удовлетворению. Теперь я  мог  полностью  выкинуть  из  головы
материальные заботы.





     Гостиница  "Империал"  не  отвечает  своему  гордому  названию,  хотя
когда-то,   более   полувека   назад,   она   считалась   импозантной    и
предназначалась для чиновников из Калькутты или Сингапура  и  для  богатых
индийских дельцов. Стоит она неподалеку от порта,  на  границе  Китайского
города,  ее  викторианский  фасад  потерял  респектабельность,  а  тяжелые
гипсовые украшения, которые должны напоминать постояльцам о старой  доброй
Англии, осыпались.
     Китаец-портье мирно дремал за конторкой,  и  при  желании  я  мог  бы
незаметно  пройти  в  нужный  мне  номер.  Но  господина  Дж.Суна   нельзя
беспокоить ночью, не предупредив заранее.
     Я подошел к стойке и  постучал  по  ней  костяшками  пальцев.  Портье
проснулся, растерянно моргнул, но  ему  было  достаточно  одного  взгляда,
чтобы осознать, что имеет дело с джентльменом.
     - Господин из двадцать четвертого номера у себя?
     Портье бросил взгляд на доску с ключами. Я  сделал  это  раньше  его.
Ключа от двадцать четвертого номера там не было.
     - Предупредите его, что пришел господин Матур.
     Вежливость -  достоинство  королей,  так  учил  нас  отец  Джонсон  в
миссионерской школе. Я всегда вежлив с теми, кто ниже меня.
     - У него гости, - ответил портье, разглядывая потолок, на котором  не
было ничего, достойного внимания.
     Я не успел поставить портье на место,  как  услышал,  что  сверху  со
скрипом приехал лифт. Из него  вышел  господин  Дж.Сун  и  незнакомая  мне
девушка. Кабина лифта была хорошо освещена, и я мог оценить вкус господина
Суна. Я хотел было подняться, но не счел удобным сделать это в присутствии
девушки, которая  происходила  из  хорошей,  хотя  и  небогатой  семьи,  -
подобные суждения, и всегда верные, я выношу почти мгновенно.
     Портье выскочил из-за стойки и побежал на улицу звать такси.
     - Непременно, - донеслись до меня слова господина  Дж.  Суна,  -  все
будет в порядке. Завтра в десять утра я вас жду.
     Нужна крайняя смелость либо  крайняя  нужда,  чтобы  молодая  девушка
решилась прийти в гостиницу в этом сомнительном  районе.  Хрупкая  красота
девушки, подобная красоте цветка, произвела на меня впечатление.
     Я пытался  понять,  откуда  она  и  что  связывает  ее  с  господином
Дж.Суном, однако вынужден был отказаться от этих попыток.
     Сун вернулся в холл. Я вышел из темноты.
     - Что-нибудь важное? - спросил господин Сун, не здороваясь. Он  лишен
хороших манер, он, как говорят американцы, "селф-мейд мэн", то есть никому
не обязан своей карьерой. Но Сун пользуется  большим  весом  в  своем,  не
всегда благонамеренном, мире.
     - Очень важное, господин Сун, - ответил  я.  -  Мне  не  хотелось  бы
говорить здесь.
     Господин Сун кивнул, и мы направились к лифту.
     - Говорите, - сказал Сун, пропуская меня в комнату.
     - Важная новость, - сказал я, - для господина князя. Полагая, что  вы
сможете связаться с его светлостью...
     - Что случилось?
     - Сегодня ночью будет военный переворот.
     - Кто во главе?
     - Очевидно, бригадир Шосве.
     Я протянул Суну записку. Он указал мне на кресло, сам сел  в  другое,
налил себе виски из бутылки, стоявшей на столике.
     - Когда вы получили ее? - спросил Сун, складывая записку.
     - Записку следует уничтожить, - сказал я.
     Сун кивнул:
     - Информация получена только что. Я сразу поехал к вам.
     Он надолго задумался. Я поглядел на часы.  Менее  чем  через  полчаса
танки пойдут к президентскому дворцу. Мне хотелось скорей вернуться домой:
в любой момент может начаться стрельба, а у меня дома беззащитные  женщины
и дети...
     Я прервал ход мыслей  Дж.Суна,  заявив,  что  теперь,  по  выполнении
долга, я хотел бы вернуться домой.
     Тогда господин Сун сказал,  что  в  силу  изменившихся  обстоятельств
важно, чтобы верный человек немедленно отправился в Танги и передал  князю
пакет. Я возразил, что моя кандидатура исключается. В минуты  опасности  я
должен находиться рядом с семьей.
     Господин Дж.Сун умолял меня, предлагал деньги. Если власть перейдет к
армии, свобода передвижения будет  ограничена.  Я  же  относился  к  числу
немногих, имевших достаточное влияние, чтобы отправиться куда угодно. Но я
был непреклонен.
     - Директор Матур, - сказал он, - мы благодарны вам за помощь.  Но  от
того,  как  быстро  мы  сможем  ответить  на  этот  шаг   армии,   зависит
благосостояние и, может, даже жизнь вашего друга князя  Урао.  Неужели  вы
откажете в помощи в такой момент?
     - Мое имущество и жизнь в распоряжении моих друзей, - ответил я. - Но
долг перед семьей сильнее, чем голос дружбы.
     - Тогда, - сказал господин Дж.Сун, - вы не вернетесь к детям. Знаете,
какой властью я пользуюсь в этом районе?
     - Да, - сказал я. - Знаю. Но я не боюсь физического насилия. Если мне
суждено погибнуть, на то воля судьбы.
     С этими словами я с  негодованием  покинул  комнату  и  направился  к
выходу. Я был убежден, что когда князь Урао узнает о шантаже господина Дж.
Суна, он прервет с ним все отношения.
     Я быстро миновал холл гостиницы и вышел на улицу. Скорее бы добраться
до машины и покинуть этот портовый район.
     Но я не успел уехать. На улице, в трех  ярдах  от  дверей  гостиницы,
стояли два человека. При виде их мое сердце дрогнуло. Я не отношу  себя  к
смелым людям - смелость никому еще не продлевала жизни. И когда  эти  люди
шагнули мне навстречу, я повернул обратно. Поднимаясь на лифте,  я  утешал
себя мыслью, что в Танги я смогу побывать на спичечной фабрике  Тантунчока
и еще раз оценить ее.

     "Лигон. 10 марта.
     Его светлости князю Урао Као. Княжеская резиденция, Танги.
     Дорогой князь, к моменту получения письма Вы уже будете в курсе  дел.
К сожалению, я  не  много  успел  сделать,  так  как  получил  сведения  о
перевороте только за час до его начала. Виновен в этом Ваш жирный  любимец
Матур. Я проверил - он узнал обо всем от К. в  десять  вечера,  но  где-то
пропадал два часа, - видно, устраивал свои  дела,  хотя  сделал  вид,  что
прибежал ко мне, не теряя ни секунды. Хотел бы я знать, где он провел  два
часа.
     Когда я велел собираться в Танги, чтобы передать Вам пакет,  он  было
раскудахтался, и пришлось его  припугнуть.  Надеюсь,  это  пойдет  ему  на
пользу.
     В десять ко мне придет Л. Я передам ей обещанное.  Надеюсь,  что  она
сможет устроиться на самолет, улетающий в Танги. На нем должны  отправлять
туда оружие, рацию, медикаменты. Там же летит  представитель  ревкомитета.
Кого назначат  на  эту  должность,  еще  неизвестно.  Решение  зависит  от
бригадира.
     Немедленно по получении новых сведений направлю их Вам. Искренне  Ваш
Дж.Сун".





     Центр был перекрыт, и я добрался до представительства только в 10:30.
У себя я не застал никого, кроме садовника, который открыл мне ворота.
     Как только я вошел в выставочный зал и ощутил знакомый, но неприятный
запах керосиновой политуры, которой вчера натирали пол, я услышал,  что  в
моем кабинете звонит телефон.
     - Юрик?
     Я  узнал  голос  Александра   Ильича   Громова,   секретаря   Михаила
Степановича.
     - Вспольный слушает, - ответил я.
     - Я к тебе полчаса не могу дозвониться. И дома тебя нет.
     - Я заезжал в больницу к Дробанову, а центр перекрыт танками.
     - Ну и как Дробанов?
     Вопрос Громова был  данью  вежливости.  Представитель  Союза  обществ
Дружбы Николай  Сергеевич  Дробанов,  мой  начальник,  должен  был  завтра
выписаться. Десять дней  тому  назад  ему  сделали  операцию  аппендицита,
которая прошла удачно.
     - Температура нормальная, завтра приедет домой, - сказал я. -  А  что
нового в посольстве?
     - Все в порядке, - ответил Громов, - ты срочно нужен  Соломину.  Если
не возражаешь, приезжай.
     - Я свободен, - ответил я, игнорируя  всегдашнюю  насмешку  в  голосе
Громова.
     Я опустил трубку на рычаг. Меня вдруг охватило странное предчувствие,
что я не скоро вернусь в мой кабинет. Я окинул взглядом комнату, не  забыл
ли где-нибудь бумаги, проверил, заперты  ли  ящики  письменного  стола.  В
кабинете стоял затхлый теплый воздух - кондиционер был с вечера  выключен,
а Хасан не удосужился проветрить помещение, хотя я специально  просил  его
об этом. Мне вдруг захотелось пить. Я  достал  из  холодильника  последнюю
бутылку оранжа. Высокий, сразу запотевший стакан приятно холодил ладонь. Я
упоминаю эти  незначащие  детали,  потому  что  они  отражают  напряжение,
владевшее мной с того момента, как я проснулся ночью от грохота под  окном
и увидел, как по тихой улице  один  за  другим  идут  три  танка.  Заперев
кабинет и покинув здание представительства, я увидел, что садовник все так
же стоит у машины. У него были очень тонкие, сухие ноги,  дхоти  подобрано
высоко и забрано за пояс. Я подумал,  что  при  переворотах  и  революциях
страшнее  всего  беззащитным   иммигрантам,   беднякам,   приезжающим   на
заработки.
     Когда я пересекал улицу Свободы, бывшую Виктория-стрит,  на  соседнем
перекрестке, у пагоды Забаган, увидел танк. Люк был открыт,  и  на  башне,
свесив ноги, сидели два солдата с автоматами.
     Слухи о возможном перевороте витали в воздухе уже не первый месяц.  В
качестве организаторов называли и правых сепаратистов, и  репрессированную
правительством партию Народной свободы. Было ясно, что слабое, раздираемое
внутренней борьбой, продажное правительство  Джа  Ролака  неминуемо  будет
свергнуто - но когда и кем, оставалось тайной. И вот бригадир Шосве... что
принесет этот переворот трудолюбивому лигонскому народу?
     По мере приближения к посольству мои  мысли  перешли  к  предстоящему
разговору  с  Иваном  Федоровичем  Соломиным.  На  время  отпуска  Михаила
Степановича советник Соломин замещал его. Я никак не ставлю  под  сомнение
деловые качества Ивана Федоровича, но убежден,  что,  не  будучи  кадровым
дипломатом,  Соломин  не  обладает  тем  огромным  опытом,   выдержкой   и
хладнокровием, которые свойственны Михаилу Степановичу. И надо же было так
случиться, что Михаил Степанович улетел в Москву на совещание и  буквально
тут же случился переворот.  Теперь  вся  ответственность  за  деятельность
нашего небольшого посольства легла на плечи Ивана Федоровича.
     По бетонной дорожке, огибающей газон, обсаженный  каннами,  я  подвел
машину к стоянке.
     Громов встретил меня на лестнице. Он, как всегда,  спешил  и,  увидев
меня, громко сказал:
     - Привет, Пиквик, Соломин тебя заждался.
     Не дав мне ответить, он исчез. При всей моей терпимости я  не  выношу
панибратства,  свойственного,  в  частности,  Громову.  Забывая  о   почти
десятилетней разнице в возрасте, он порой позволяет себе шутки  далеко  не
лучшего свойства.
     Перед кабинетом Ивана  Федоровича  я  был  вынужден  несколько  минут
подождать, так как советник проводил совещание с военным атташе, о чем мне
сказала Ниночка.
     Наконец военный атташе  Николай  Павлович  вышел  из  кабинета  Ивана
Федоровича,  поздоровался  со  мной  и  поспешил  к  выходу.  Я  не   стал
задерживать его. Сегодня у работников посольства много неотложных  дел.  Я
не сомневался, что именно в свете этого Ивану Федоровичу понадобилась  моя
помощь.  Михаил  Степанович  неоднократно  прибегал  к   ней   в   периоды
составления  отчетов  и  иной  документации,  признавая  тем   самым   мои
способности к такого рода работе.





     Это  был  сумасшедший  день,  и  я  чуть  было  не  забыл  о  приезде
профессора.  Спасибо,  Саша  Громов,   светлая   голова,   улучил   момент
относительного затишья и напомнил:
     - Что будем делать с учеными?
     Глаза у Саши были красные. Я поднял его в час  ночи.  С  тех  пор  он
вертелся белкой в колесе, не теряя, правда, чувства юмора.
     - С какими еще учеными?  -  рявкнул  я.  Я  только  что  вернулся  из
министерства иностранных дел, где  всем  заправлял  пехотный  майор,  наши
переводчики никак не могли справиться с простой на первый  взгляд,  но  не
однозначной лексикой программного заявления Революционного  комитета,  два
сотрудника ГКЭС уехали с вечера на море и там были задержаны солдатами,  и
так далее...
     - Иван Федорович, помилуйте, - сказал Саша  Громов.  -  Вы  же  лично
собирались встретить профессора Котрикадзе.
     - Разумеется, -  ответил  я,  как  положено  начальнику,  который  не
забывает о вчерашних решениях. - Во сколько самолет?
     - В двенадцать двадцать.
     - Больше на борт к нам никого нет?
     - Только двое. Профессор и с ним сотрудник.
     - Номера в гостинице заказаны?
     - В  том-то  и  сложность.  Номера  в  гостинице  заказаны  лигонской
стороной. Они же взяли все расходы на себя. Но где сейчас те, кто брал  на
себя эти обязательства, ума не приложу.
     - Со временем узнаешь. Лучше проверь.
     - Ничего не получилось.  Правда,  я  отыскал  знакомого  чиновника  в
министерстве шахт  и  промышленности.  Он  обещал  связаться  с  Временным
комитетом, через час позвонить.
     В  иной  ситуации  я  был  бы  рад  поехать  на  аэродром,  встретить
профессора. Лигонцы бы осветили его приезд в местной прессе. А вот  сейчас
профессор превратился в обузу. Но революция или  нет,  стихийные  бедствия
будут продолжаться. Они не обращают внимания  на  степень  прогрессивности
правительства.
     Тут меня отвлек телефонный звонок. Чешский посол хотел заехать  после
ленча. Договариваясь с послом, я продолжал в  уголке  мозга  размышлять  о
профессоре Котрикадзе... В горах неспокойно...
     - Ладно. Пока суть да дело,  надо  встретить  их  на  аэродроме.  Где
представитель Аэрофлота?
     - Наверное, уже там.
     В дверь сунулись стажеры с очередным вариантом перевода.
     - Надо быть готовым к любому обороту  дела,  -  сказал  я.  -  Кто-то
должен поехать от нас.
     - Собирался ехать корреспондент ТАСС.
     - Исключено. Он не поедет. Кто еще? Думай, тебя же учили.
     - Думать не учат, - вздохнул Саша. - Это у меня в генах.
     - И из посольства никем не могу пожертвовать.
     - И из ГКЭС, и из торгпредства, - развил мою мысль Саша.
     - А что ты думаешь о Вспольном? Он просился в Танги.
     - Понимаете... рохля он.
     - Но язык знает и в стране уже второй год. Как Дробанов?
     - Завтра выписывается.
     Вспольный появился после одиннадцати. Вид  у  него  был  одновременно
покорный (наверное, потому, что опоздал) и возвышенный. Он полагал, что  я
поручу ему написать эпохальный  доклад,  который  никто  из  нас,  простых
смертных, не в силах сформулировать.
     - На той неделе вы просились в горы, - сказал я.
     - У вас изумительная память, Иван  Федорович,  -  поделился  со  мной
нечаянной радостью Вспольный, поправляя круглые очки. - Я побеспокоил  вас
этой просьбой исключительно в интересах дела...
     - Считайте, - сказал я, - что я вашу просьбу о поездке удовлетворил.
     Он изумленно хлопнул светлыми ресницами.
     - Но при одном условии. Вместе с вами едут  два  наших  геолога.  Они
сегодня прилетают в Лигон. Вы их встретите,  проследите,  чтобы  они  были
размещены и груз был в целости. А в горах  поможете  им.  Вы  ведь  знаете
язык?
     - В умеренных пределах, - поспешил с ответом Вспольный. - К тому  же,
ввиду сложности внутреннего положения...
     - Вот, возьмите эту синюю папку, там все документы. Самолет прибывает
в двенадцать двадцать.





     Когда самолет поднялся, оставив внизу  раскаленный  Дели,  я  откинул
полочку перед своим креслом и разложил сувениры. Я купил их  на  девяносто
рупий. Отар изобразил презрение и сказал:
     - На обратном пути ты бы сделал то же самое  с  большей  пользой  для
родственников и поклонниц. Теперь будешь три месяца таскать этих  слоников
в чемодане и проклинать свою склонность к экзотике.
     - Хорошо быть опытным путешественником, - ответил я. - Может, это мои
первые зарубежные сувениры.
     Отар потерял ко мне интерес и распахнул пухлую индийскую  газету.  Он
вел себя, как чин  из  ЮНЕСКО,  который  только  и  делает,  что  посещает
отдаленные страны. Он немного пижон. По  утрам  гладит  брюки,  даже  если
живет в тундре. Нужды в этом нет, но какой-нибудь  Юлий  Цезарь  тоже  так
делал, а Отар следует доброму  примеру.  Цезарь  гладил  брюки  и  перешел
Рубикон. Отар Котрикадзе гладил брюки и стал академиком. Вернее, станет.
     - Так, - сказал тут Отар спокойно, - осложнение.
     - Какое? - спросил я.  Угадать  масштабы  осложнения  по  тону  Отара
нельзя. Может быть, он забыл дома запасные шнурки от ботинок, может  быть,
страна Лигон провалилась в тартарары. Говорят, что грузины - эмоциональный
народ. Эмоциональный - это я, представитель  обрусевшей  части  корейского
народа.
     - Прочти, - Отар протянул мне газету.
     - Спасибо, шеф, -  сказал  я.  -  Для  меня  чтение  этой  заметки  -
невыносимое умственное напряжение. А вы все равно уже прочитали.
     - Для практики полезно, - отрезал  Отар.  Он  меня  вечно  заставляет
учиться. Пришлось читать.
     "Как сообщает агентство Рейтер,  сегодня  ночью  в  Лигоне  произошел
военный..."
     - Что такое коуп дета?
     - Это французское выражение - переворот.
     - Ага, переворот... - Я снова углубился в текст, и минуты  через  две
меня осенило: - Слушайте, Отар, мы же туда летим!
     - Вот именно. - Отар отобрал у меня газету и принялся  листать  ее  в
расчете найти другие сообщения из Лигона.
     - Нас же премьер-министр приглашал, - осведомил я Отара.  -  А  он...
Судьба неизвестна.
     - Не преувеличивай, - сказал Отар. -  Премьер-министр  и  не  знал  о
твоем существовании.
     - Так что же, поворачивать назад?
     По мере того как до меня доходил смысл, настроение портилось.  Я  уже
представил себе, как нас встречают на аэродроме черные полковники...  Даже
хорошо, что  я  купил  сувениры.  Приеду,  все  будут  спрашивать,  как  в
тропиках, а я им в ответ слоника. Бывает же такое  невезение.  Два  месяца
оформляли документы, готовили оборудование, весь институт старался, а  они
- военный переворот.
     - А ведь уезжать обратно нам нельзя, - сказал Отар.  Это  ко  мне  не
относилось. Профессор думал вслух.





     Должен признаться, что я покинул кабинет Ивана Федоровича в некоторой
растерянности.  К  сожалению,  напряженность  момента  не  позволила   мне
аргументированно возразить Ивану Федоровичу: ведь я обращался в свое время
к руководству посольства с просьбой направить меня  в  горные  районы  для
ознакомления на месте с состоянием советско-лигонских  культурных  связей,
полагая  тщательно  подготовиться,  проштудировать  нужную  литературу   и
принести наибольшую пользу делу, а также способствовать  сбору  материалов
для моей будущей книги, так как, за исключением группы врачей,  выезжавших
в тот район два года назад на эпидемию чумы, никто  из  советских  граждан
там  не  бывал.  И  вдруг  обнаруживается,  что  я  должен   в   тревожной
внутриполитической обстановке немедленно лететь в горы,  сопровождая  (что
не входит в круг моих обязанностей) незнакомых мне ученых. К этому следует
приплюсовать  еще  и  болезненное  состояние  моего  начальника,  которому
придется взять на свои не окрепшие после операции плечи весь объем  работы
СОДа.
     Мой "Москвич" раскалился на солнцепеке так, что я  обжегся,  взявшись
за ручку  дверцы.  Я  снял  пиджак  и  повесил  его  на  крючок  в  салоне
"Москвича". До прибытия на аэродром я позволю себе поблажку.  Возможно,  я
излишне  привержен  протоколу,  однако  это  дисциплинирует   и   меня   и
окружающих.
     Улицы  были  пустынны,  однако  я  не  стал  относить  этот  факт   к
последствиям военного переворота, так как в Лигоне в это  время  дня  даже
собаки предпочитают отлеживаться в тени  деревьев.  Я  проехал  по  тихой,
респектабельной  улице  Серебряная  Долина,  чтобы  выехать  на  шоссе  за
университетским кампусом. Там, на  перекрестке,  несмотря  на  номер  моей
машины, меня остановили солдаты. Я проникся к ним сочувствием, так как они
исполняли свой долг в полном обмундировании. Я успел на аэродром  лишь  за
пять минут до прибытия самолета из Дели, и  мне  стоило  некоторых  трудов
пройти к взлетному полю: там тоже были военные патрули.
     Я остановился в тени, под  козырьком  здания  аэропорта,  и,  пока  к
самолету везли трап, успел прочесть листок из синей папки, переданный  мне
Иваном Федоровичем:
     "...В соответствии с договоренностью, достигнутой между министерством
шахт и промышленности республики Лигон и Академией  наук  СССР  в  г.Танги
(округ Танги,  республика  Лигон),  направляются  заведующий  лабораторией
прогнозирования сильных землетрясений Института сейсмологии АН СССР доктор
геолого-минералогических  наук  профессор  Котрикадзе  Отар  Давидович   и
старший научный сотрудник лаборатории кандидат физико-математических  наук
Ли Владимир Кимович..."
     Я оторвался от текста, чтобы взглянуть на  самолет.  Два  автоматчика
стояли внизу,  у  трапа.  Офицер  в  пятнистом  комбинезоне  поднимался  в
самолет.
     Горячий воздух переливался  над  полем  аэродрома,  как  вода.  Пахло
бензином, перегоревшим рисом и какими-то пряностями, которые,  сливаясь  с
запахом  машин,  создавали  специфический,  не   очень   приятный   запах,
свойственный всем тропическим аэродромам.





     Я разговаривал с Володей, пил сок, принесенный стюардессой, смотрел в
окно - делал все, что положено пассажиру, а мысли  бегали  по  кругу:  что
делать? Внизу тянулись зеленые холмы, синие ниточки рек - лесное безлюдье.
Потом  показалась  широкая  плоская  равнина,  поделенная  на  большие   и
маленькие квадратики - рисовые и тростниковые поля,  среди  них,  в  купах
деревьев, прятались  деревеньки,  иногда  выглядывала  белая  или  золотая
пирамидка буддийской пагоды. Мне казалось, что  я  вижу,  как  по  пыльным
улочкам деревень проходят военные патрули.
     Самолет снизился  над  окраиной  Лигона  и,  легонько  подпрыгнув  на
бетонной  полосе,  покатил  к  зданию  аэропорта.  В   позапрошлом   году,
возвращаясь из Австралии, я провел здесь часа два. Я  запомнил  просторный
зал ожидания с фреской во всю стену, изображающей сцену из Рамаяны.
     Пассажиры начали отстегивать ремни, шевелиться,  предвкушая  отдых  в
кондиционированном  аэропорту,  но  стюардесса  тут  же  разочаровала  их,
объявив, что из самолета выходить нельзя. Никто, кроме нас с  Володей,  не
знал, в чем дело. Поднялся ропот. Особенно  возмутились  две  американские
бабушки-туристки с фиолетовыми буклями и в шляпках с цветочками.
     Я старался не думать о том, что вне моей  власти.  Володя  приклеился
носом к иллюминатору, и для меня остался лишь узкий полумесяц  стекла,  за
которым была видна стена аэропорта  и  клочок  выцветшего  от  жары  неба.
Самолет чуть вздрогнул, когда о  фюзеляж  ударился  трап.  Волна  влажного
горячего воздуха прокатилась по салону. Между кресел быстро прошел  офицер
в пятнистом комбинезоне и высокой фуражке.
     - А там танк стоит, - сообщил Володя. - А у трапа автоматчики. Может,
нас не выпустят? Скажут, чтобы летели в Бангкок?
     Офицер вышел из кабины. За ним - пилот. Офицер медленно заговорил  на
школьном английском языке:
     - Пассажиры в Лигон, следуйте за мной. Остальные пока ждут.
     Поднялся недовольный гул, но офицер четко, словно на параде, прошел к
выходу, не обращая внимания на бунт. Мы с Володей поспешили за  ним,  и  я
почувствовал неприязнь, с которой на нас смотрели остающиеся, - неожиданно
мы стали элитой этого маленького общества, а так как иных заслуг у нас  не
было, оно считало наше возвышение несправедливым.
     Воздух снаружи был таким плотным и горячим, что я на мгновение  замер
на верху трапа, чтобы собраться с духом и сделать следующий  шаг.  Я,  как
назло, был в темной шляпе, костюме, с плащом  через  руку  и  являл  собой
дикое зрелище.
     - Я согласен улететь обратно, - сказал Володя, спускаясь за  мной,  -
такой жары я не встречал даже в Каракумах.
     - Неправда, - сказал я, не оборачиваясь. -  Там  было  жарче.  Только
суше. Здесь влажность большая.
     Мы шли вслед за офицером через поле к спасительной  прохладе  и  тени
аэропорта. Навстречу нам  широко  шагал  низенький  коренастый  мужчина  в
мокрой голубой рубашке, в походке и прическе которого все  выдавало  моего
соотечественника.
     - Вы из Дели? - спросил мужчина по-английски. Он  не  отличался  моей
проницательностью.
     - Да, - ответил я по-русски. - Вы нас встречаете?
     - Товарищ Котрикадзе?
     - Да. У нас груз...
     - Не беспокойтесь. Вон там, под навесом, стоит товарищ  Вспольный  из
СОДа. А я - представитель Аэрофлота. Спешу выручать  пассажиров,  пока  не
изжарились. Никто сегодня не хочет брать на себя ответственность. Аэродром
закрыт, чтобы кто-нибудь не воспользовался... Вы знаете, что у нас здесь?
     Над самыми головами пронесся реактивный самолет. Когда я  оторвал  от
него  взгляд,  представитель  Аэрофлота  уже  разговаривал  с  офицером  в
пятнистом комбинезоне.
     В тени у здания  аэропорта  таился  товарищ  Вспольный  из  СОДа.  По
крайней мере, больше там никого не было. Вспольный, из солидарности с нами
или из любви к этикету, жарился в пиджаке, его мягкое невыразительное лицо
казалось распаренным, желтые волосы прилипли к черепу и  лишь  на  висках,
над ушами,  завились  тугими  колечками.  Он  прицелился  в  нас  светлыми
глазками под толстыми стеклами круглых очков в тонкой оправе,  сделал  шаг
навстречу и замер, будто  не  был  уверен,  нас  ли  должен  встречать.  Я
протянул  руку,  он  прикоснулся  к  ней  теплой,  влажной  ладонью  и   с
облегчением сказал:
     - С приездом. Пройдем в зал, а то здесь крайне жарко.
     Мы расселись на скользких низких креслах в зале, напоминавшем рай для
правоверных мусульман. Правда, в этом прохладном раю были закрыты киоски и
отсутствовали гурии -  мы  были  его  единственными  обитателями.  Я  было
заговорил о багаже, но Вспольный остановил  меня  и  сказал  негромко,  но
значительно:
     - Ситуация изменилась. Сегодня ночью имел место  переворот,  значение
которого мне лично еще не во всех деталях ясно.
     -  Знаем,  -  сказал  Володя,  разглядывая  фрески  и  разрушая  этим
таинственную атмосферу, навеянную тоном Вспольного.
     - И как это отразится на нас? - спросил я.
     - На вас? Ваша командировка в  горы  будет  отложена,  -  ответил  он
убежденно. - До лучших времен.
     Я заподозрил, что он не знает, зачем мы приехали.
     - Исключено, - сказал Володя. - Лучших времен не будет.
     Вспольный ответил мне, а не Володе:
     - Не беспокойтесь, Отар Давидович. Все будет улажено. Иван  Федорович
направил меня специально для того, чтобы вы  не  беспокоились.  Сейчас  мы
оформим документы,  получим  багаж  и  поедем  в  гостиницу.  У  вас  есть
переводчик?
     При этих словах он посмотрел на Володю. Володя покраснел -  он  легко
краснеет - и ответил:
     - Я не переводчик. Я геофизик.
     - Ну что ж, тогда, раз  представитель  Аэрофлота...  Дайте  мне  ваши
паспорта  и  квитанции  на  багаж.  Вообще-то  вас  должен  был  встретить
представитель лигонской стороны, но в свете...
     Мы отдали ему паспорта и прочие бумаги.
     - Вы посидите, - сказал Вспольный.  -  Боюсь,  что  даже  носильщиков
сегодня нет...
     С этими словами он вытащил свое мягкое тело  из  кресла  и  побрел  к
двери. В зал на последнем издыхании ввалились пассажиры  нашего  самолета.
Они бросались к креслам, как верблюды к источнику. Замыкая процессию,  бок
о бок шли  офицер  в  пятнистом  комбинезоне  и  представитель  Аэрофлота,
довольные собой, по-отечески добрые к спасенным пассажирам.
     Откуда-то возник изможденный индус и начал быстро распаковывать киоск
с сувенирами. Сверху по лестнице сбежал официант  в  малиновой  ливрее,  с
подносом, уставленным бутылками кока-колы. Нам с Володей тоже досталось по
бутылке. Незаметно подошедший худой офицер остановился у  наших  кресел  и
спросил:
     - Господин Котрикадзе? Господин Ли?
     Я обвел глазами зал в поисках представителя Аэрофлота, но тот куда-то
исчез. Бабушки в цветочных шляпках смотрели на нас с сочувствием.  Мы  уже
не были выскочками. Мы попали в плен, а жалкая судьба пленников вызывает у
зрителей сочувствие.





     Предыдущую  ночь  я  провел  в  штабе  бригадира  Шосве.  Командующий
использовал меня для связи с военными округами. Затем я  попал  на  первое
заседание Революционного комитета. В 13:30 мне пришлось  с  двумя  танками
блокировать полицейский участок у порта,  потому  что  тамошний  начальник
решил сохранить верность правительству. Моим танкистам не пришлось сделать
ни одного выстрела. При виде  танков  полицейские  скрутили  начальника  и
сдались. В 4:30  началось  совещание  бригадира  с  лидерами  политических
партий, а через сорок минут мне пришлось покинуть совещание и вылететь  на
истребителе в Калабам  с  приказом  бригадира  об  отстранении  полковника
Синве. Когда я добрался до пыльного Калабама, полковник Синве уже бежал  к
таиландской границе, и мой визит оказался пустой формальностью. В 9:20 мой
самолет вновь опустился  в  Лигоне.  Мне  хотелось  спать.  Я  вернулся  в
президентский дворец. Кабинет бригадира Шосве находился в бывшей  парадной
столовой президента, гурмана и чревоугодника. На белом овальном столе были
расстелены карты. Фен под потолком гонял  воздух,  и  бригадир,  чтобы  не
разлетелись листы, прижимал их по краям ладонями.
     - Все в порядке, Тильви? - спросил бригадир.
     - Все в порядке, бригадир, - сказал я.
     - Отлично. У нас для  тебя  новое  задание.  Выспишься  потом,  когда
победим. Полетишь сегодня в Танги. Там только  одна  рота.  Полковник  Ван
подготовил тебе документы.
     Я мог гордиться поручением революции. Хотя это была не прогулка.  Там
хозяин - князь Урао. А в  городе  много  его  сторонников.  И  сторонников
свергнутого правительства.
     - С этой минуты ты - комиссар Революционного комитета в округе  Танги
в чине майора.
     - Я - капитан.
     - Преимущество революции заключается в том, что ее участники могут  в
случае победы рассчитывать на повышение в чине. В случае  поражения  -  на
веревку. Ясно?
     Бригадир не улыбался.
     В дверь заглянул автоматчик.
     - Пришли, - сказал он.
     В столовую вошли только что освобожденные из тюрьмы лидеры  Народного
фронта. Одного или двух я  знал  по  фотографиям.  Некоторые  еще  были  в
тюремной одежде.
     - До свидания, - сказал мне бригадир и поспешил вокруг  стола,  чтобы
встретить освобожденных. Вдруг он остановился и сказал:
     - Не удивляйся, когда полковник Ван скажет тебе о  двух  иностранцах,
профессорах. Это мой приказ.
     Кабинет начальника оперативной  части  полковника  Вана  помещался  в
музыкальной  гостиной,  где   президент   хранил   коллекцию   музыкальных
инструментов. У стен стояли высокие старинные барабаны,  над  ними  висели
лютни, бамбуковые  дудки,  колокольчики,  а  посреди  торчал  рояль  цвета
слоновой кости.
     - Можно поздравить с повышением? - спросил меня Ван. Он тоже давно не
спал. На его плечах лежала писанина,  а  помощников  было  мало,  никто  в
революцию не хочет заниматься писаниной.
     - Надо достать звездочки, -  сказал  я.  -  В  документах,  наверное,
указано, что я майор.
     - О, мальчишеское тщеславие! - воскликнул Ван.  -  Не  зазнавайся.  Я
тебе открою тайну: ты получил майора, потому что  и  начальник  полиции  и
комендант Танги - капитаны.
     - А что еще за иностранцы? - я счел за лучшее перевести  разговор  на
другую тему.
     - Слушай по порядку. Ты полетишь в  Танги  специальным  самолетом.  С
тобой автоматчики.  Возьмешь  медикаменты,  оружие,  газеты,  листовки.  И
русских геологов с грузом. Это личный приказ  бригадира.  И  ты,  капитан,
отвечаешь  головой  за  их  безопасность.  Вот  их  мандаты  на  свободное
передвижение по округу. И третий, незаполненный.
     - Зачем?
     - Русские наверняка пошлют с  ними  кого-нибудь  из  посольства.  Кто
знает язык. Они прилетают из Дели в двенадцать двадцать.
     На прощание он  сделал  мне  хороший  подарок.  Он  достал  новенькие
майорские погоны и сказал:
     - В машине нацепишь. В штабе этим не занимайся.
     К прилету русского самолета я опоздал. Он уже полчаса как прилетел. В
транзитном  зале  толкалось  десятка  три  пассажиров  с  этого  самолета.
Аэропорт закрыт, чтобы  желающие  бежать  за  границу  не  воспользовались
оказией.
     Я увидел лейтенанта в камуфляжном комбинезоне.
     - Послушай, брат, - спросил я его, - кто сходит в Лигоне?
     Лейтенант показал на двух человек,  сидевших  в  креслах  и  тянувших
через соломинки кока-колу. У меня отлегло от сердца. Я не хотел обременять
себя штатскими, тем более иностранцами, но приказ есть приказ. Если бы они
уехали в город, моя задача бы осложнилась.
     Один  из  русских  геологов  оказался  стройным,  подтянутым,   сухим
мужчиной лет сорока, у него был крупный,  как  у  индийца,  нос  и  густые
брови. Он сидел спокойно, положив руки на колени.  Я  заглянул  в  мандат,
выданный Ваном.
     - Господин Котрикадзе? -  спросил  я.  И  удивился,  что  у  русского
фамилия похожа на японскую.
     Старший из них поднялся.
     Я прочитал вторую фамилию. Господин Ли оказался не старше меня.  Лицо
у него было широкое, скуластое, он был похож  на  горца.  В  России  живет
много национальностей. Возможно, что и наши родственники.
     Я предложил им следовать за мной. Времени было в обрез. Пока  мы  шли
через зал,  я  объяснил,  что  встречаю  их  по  поручению  Революционного
комитета. Я спросил, где их документы.
     - Их взял представитель посольства. Он должен быть  где-то  здесь,  -
сказал Котрикадзе. Он хорошо говорил по-английски.
     - Тогда покажите мне его, - сказал я.  -  Ваш  груз  и  документы  не
должны проходить таможню. Вы - гости Революционного комитета.  Мы  спешим,
нам некогда. Мы вылетаем в Танги.


      КАНЦЕЛЯРИЯ ПРЕЗИДЕНТА РЕСПУБЛИКИ ЛИГОН
                                           (зачеркнуто).
      КАНЦЕЛЯРИЯ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО
      КОМИТЕТА РЕСПУБЛИКИ ЛИГОН.
                                             10 марта.

       ВСЕМ, КОГО ЭТО МОЖЕТ КАСАТЬСЯ

     Предъявитель  сего,  профессор  Отар  Котрикадзе,  выполняет  задание
Революционного комитета, имеющее  особое  значение  для  блага  лигонского
народа. Профессору Котрикадзе дозволен проезд  любым  видом  транспорта  в
пределах округа Танги и Горных княжеств. Местные власти, а также  старосты
деревень и вожди племен  обязаны  оказывать  ему  содействие  транспортом,
жильем и любой помощью. Не исполнивший этого указа Революционного комитета
будет наказан по законам военного времени.
     Председатель Временного  революционного  комитета  бригадный  генерал
Шосве Кам. Лигон.





     Вот и обошлось. А мы волновались.  Правда,  я  еще  утром  предвкушал
вечер в экзотическом Лигоне, шумные восточные улицы и огни  реклам.  А  мы
улетаем через час. Но могло быть и хуже.
     Пока Вспольный бегал куда-то утрясать и согласовывать, майор объяснил
шефу ситуацию. Регулярное сообщение у  них  прервано.  Но  в  Танги  летит
спецрейс, который захватит нас.
     Видно, майор не сомневался, что мы согласимся лететь. Он  прав.  Отар
делает вид, что иной встречи не ожидал. Можно  подумать,  что  его  всегда
встречают мрачные майоры. Мои слоники и браслетики бряцали в сумке.  Зачем
только я их накупил?
     Майор передал нас солдату, который провел нас наверх, на галерею, где
вдоль стеклянной стены располагалось кафе. Солдат указал на столик у окна.
Официант в малиновом костюмчике в мгновение ока накрыл стол на троих. Я не
был голоден, но Отар велел мне поесть - неизвестно, когда это  случится  в
следующий раз. На взлетном поле  одиноко  стоял  наш  "Ил".  В  кафе  было
прохладно и пусто, если не считать одинокой девушки через два  столика  от
нас. Черные прямые волосы девушки были собраны в тяжелый пук на затылке  и
украшены белым цветком. Перед девушкой стоял бокал с лимонадом.
     - Володя, погляди, не ищет ли нас Вспольный, - сказал Отар.
     Я подошел к перилам галереи и заглянул  вниз.  Отар  прав.  Вспольный
стоял посреди пустого зала и сверкал очками. Он поднял голову, увидел меня
и обрадовался.
     - Идет, - сказал я Отару, возвращаясь на свое место. Я поглядел,  тут
ли девушка. Она так же сидела у нетронутого бокала. Мне  ее  стало  жалко.
Мне всегда жалко неустроенных людей.
     Вспольный был взволнован.
     - Ума не приложу, - сказал он  Отару.  Он  предпочитал  беседовать  с
Отаром. - Такая ситуация, и все на мою ответственность.
     К девушке за соседним столиком подошла пожилая  массивная  женщина  с
напудренным смуглым лицом. Женщина была в национальной  одежде  -  длинной
юбке и белой блузке с широкими, пышными рукавами. Она начала что-то быстро
говорить.
     - Значит, так... - Вспольный снял очки  и  протер  их  платком.  -  Я
связался с посольством и имел беседу с Иваном Федоровичем. Ему уже звонили
из Революционного  комитета  и  сказали,  что  лигонская  сторона  обещает
выполнить обязательства предыдущего правительства.
     - Ну и хорошо, - сказал Отар.
     - Да, - вздохнул Вспольный,  -  за  исключением  того,  что  в  горах
сложная обстановка,  а  мы  должны  вылетать.  Иван  Федорович  специально
обратил мое внимание на это и просил довести до вашего сведения. Вы можете
отказаться от поездки.
     - Мы уже об этом говорили, - сказал Отар. - И  летим.  Но  вы  можете
остаться.
     - Нет, - возразил Вспольный без энтузиазма. - Если вы летите, то и  я
лечу. Так Иван Федорович, кстати, сказал. А я даже собраться не успел,  не
переоделся...
     - Мы с вами поделимся, - сказал я.  -  А  зубную  щетку  и  полотенце
купим.
     Не  надо  было  мне  вмешиваться.  Вспольный  посмотрел  на  меня   с
укоризной. Я представил себе, какая буря бушует в сердце нашего  толстяка:
в горы, в глушь, в Саратов - и без зубной щетки! Но меня сам черт за  язык
тянул. Я сказал:
     - Я сейчас, одну минутку.
     - Володя, не дури, - сказал Отар. Он все понимал, он знает  меня  как
облупленного; но я уже бежал.
     Человек часто совершает двойные поступки. Так и я. Вроде бы спешу  за
зубной щеткой для сопровождающего лица, а при  том  хочу  взглянуть,  куда
пожилая женщина увела ту печальную девушку. В зале внутренних авиалиний ее
не  было.  Упустил.  Вся  жизнь,  должен  сказать,  соткана  из  встреч  и
расставаний.
     Киоск, торговавший всякой мелочью, был открыт. Возле него стоял  лишь
один покупатель, странно  выглядевший  в  теплом,  черном  пиджаке,  белой
тряпке, обмотанной наподобие кальсон вокруг ног,  и  черных,  замечательно
начищенных ботинках. Словно он торопился из дому и забыл  натянуть  брюки.
Толстяк держал в руке такой же грузный, как и  он  сам,  саквояж  (вещи  и
собаки часто похожи на своих хозяев), а перед ним на  стеклянном  прилавке
лежала груда лекарств в пачках, бутылочках и пакетиках. Я заподозрил,  что
он намеревается открыть частную аптеку. А может быть, он сильно  болен?  Я
пригляделся. Но на лице никаких следов близкой кончины. Профиль у него был
строгий, античный, как у  римского  кесаря  периода  упадка.  Если  убрать
лишние подбородки и облачить его в латы, то  не  стыдно  поставить  такого
героя во главе  победоносных  легионов.  Но  когда  он,  почувствовав  мой
взгляд,  обернулся,  оказалось,  что  фас  его  никак   не   соответствует
героическому профилю. Энергичный подбородок и линия носа терялись в  массе
обвислых щек.
     Я показал на зубную щетку и сказал по-английски "плиз", что  означает
"будьте любезны", затем отыскал глазами тюбик с  зубной  пастой,  надеясь,
что это не крем для бритья. Продавщица  информировала  меня  по-английски,
что все это обойдется мне в два вата.
     Я достал пятидолларовую бумажку.
     - Ноу, - сказала женщина, показав  на  курившего  метрах  в  двадцати
солдата. Все ясно: сегодня мы не имеем дела с иностранной валютой.
     - Я помогу вам, - сказал толстяк. - Банк закрыт.
     Чтобы я не заподозрил его в злых умыслах,  он  показал  на  окошко  с
английской надписью "обмен валюты,  чеки  путешественников".  Окошко  было
закрыто.
     Я не был уверен, что поступаю правильно, вступая в  валютные  сделки,
но зубная щетка была мне нужна.
     - Совершенно честно, по курсу, - сказал толстяк.
     На указательном пальце у него было два золотых  перстня.  Его  пальцы
двигались с  поразительной  быстротой,  и  губы  шевелились  в  такт  -  я
догадался, что он переводит доллары в ваты,  стараясь  меня  при  этом  не
обмануть.
     Не успел я опомниться, как у меня в руке было две  купюры  по  десять
ват и много мелочи. А доллары исчезли в пиджаке.
     - Спасибо, - сказал я толстяку. - Спасибо, - сказал я продавщице.
     Толстяк поспешил в дальний конец зала.  Там  обнаружился  наш  майор,
возле него пожилая дама и грустная девушка. Майор беседовал с женщинами, а
толстяк замер в пяти шагах, скособочившись под тяжестью саквояжа.





     С уходом  Владимира  Ли  возникла  тягостная  пауза.  Отар  Давидович
тщательно пережевывал салат, а у меня не было аппетита. Пожалуй, на  месте
Ивана  Федоровича  я  бы  настоял  на  том,  чтобы  дать  отдохнуть  нашим
товарищам, прежде чем кидать их в тревожный и отдаленный район.  Однако  я
тут же изгнал эту мысль из головы, ибо Иван Федорович знает, что делает. Я
был легко одет, а в горах вечерами температура падает ниже  нуля.  В  моем
распоряжении  находилась  лишь  небольшая  сумма  денег,   оказавшаяся   в
бумажнике. Правда, Иван Федорович  обещал,  что  деньги  будут  немедленно
переведены в Танги...
     - Простите, - отвлек меня голос Отара Давидовича, - но хочу  заверить
вас, что Володя не хотел вас обидеть. Он очень отзывчивый молодой человек.
     - Я сам могу о себе позаботиться,  -  отрезал  я.  Потом  спросил:  -
Сколько мы там пробудем?
     - По нашим расчетам, недели две. Может, месяц.
     Ответ меня удивил. Оформление заграничной командировки требует знания
сроков.   Это   связано   с   валютными   расходами   и   переговорами   с
соответствующими зарубежными организациями.
     - Тогда я уточню вопрос: на какой срок командировка?
     - Без срока.
     Я откашлялся. Зачем таиться от меня? Если лигонская сторона в  курсе,
то я, как ответственный работник...
     - Не поймите меня превратно,  -  сказал  Котрикадзе.  -  Я  не  шучу.
Длительность нашей командировки зависит от бога. Точнее, от  Плутона.  Вы,
видно, не успели ознакомиться с деталями?
     - Меня подключили лишь за час до вашего прилета.
     - Мы с Володей работаем  в  лаборатории  по  прогнозированию  сильных
землетрясений, и нам удалось добиться некоторых  успехов.  Особым  образом
измеряя напряжения в различных участках земной коры, мы  можем  определить
очаг будущего стихийного бедствия и даже его сроки.
     К столику подошел Володя  Ли.  Он  держал  в  руке  пакетик,  который
положил на стол у моей руки. Затем как ни в чем не бывало уселся на  место
и набросился на салат. Я развернул бумагу. Там была зубная щетка и крем от
перхоти.
     - Спасибо, - сказал я холодно. Меня раздражают мальчишеские  выходки.
- Сколько я вам должен?
     - Потом сочтемся.
     - Володя, не устраивай купеческих представлений, - сказал Котрикадзе.
- Юрий Сидорович их не любит.
     - Два вата за все, - сказал Ли. - За щетку и зубную пасту.
     Я молча передал молодому человеку деньги.  Отар  Давидович  крутил  в
пальцах тюбик с кремом.
     - Так и знал, - сказал он. - Тебе еще учиться и учиться. Это же  крем
от перхоти.
     - Ужас! Я забыл, как по-английски зубная паста. Я сбегаю, сменю.
     Он был расстроен. Меня  это  раскаяние,  как  ни  странно,  несколько
примирило с молодым человеком.
     - Не беспокойтесь, - остановил я его. - Продолжайте, Отар  Давидович.
И не старайтесь излагать свои мысли популярно. Моего  образования  хватит,
чтобы следить за ходом изложения.
     - Не сомневаюсь, - согласился со мной Отар  Давидович.  Он  отхлебнул
кофе. - Недавно нами окончены испытания установки, позволяющей  улавливать
и измерять напряжения в любой точке земного шара. Следовательно,  если  мы
получаем такого рода информацию, скажем, с Камчатки, мы тут же  обращаемся
к сейсмическим картам и определяем, нет ли в том месте опасного разлома...
Но такие карты составлены далеко не везде.
     - В том числе их нет в Лигоне, - догадался я.
     - Дело не только в картах,  -  продолжал  Котрикадзе.  -  Мы  засекли
тревожные сигналы, источник которых находится в четырехстах  километрах  к
северу от Лигона. Судя по нашим данным, конвекционный поток, движущийся по
границе разлома, может привести к стрессовой ситуации в течение  ближайших
недель.
     - То есть будет землетрясение?
     - Возможно, крайне сильное. Мы передали наши сведения в  академию,  а
оттуда они были посланы в Лигон.
     - Представляете, - вмешался Ли, - взяли данные через половину шарика!
Первая удача такого масштаба.
     - И редкое по силе землетрясение, - добавил Котрикадзе.
     - И вас пригласили в Лигон? - Обыденность, с которой они  говорили  о
том, что собираются провести ближайшие  дни  буквально  на  вулкане,  меня
нервировала.
     - Для локализации очага и определения даты возможного  возмущения  мы
должны провести полевые исследования.
     - И землетрясение, которое вы предсказываете, может начаться в  любой
момент? - Эти слова вырвались у меня помимо моего желания. И жаль,  что  я
не сдержался. Ли откровенно усмехнулся. Но Отар Давидович был тактичнее.
     - Оно может вообще не начаться, - сказал он.  -  Рост  напряжения  не
обязательно приводит к катаклизму. Все зависит от конкретных условий.
     - Ну, а если?..
     - Наша задача определить сроки  и  возможную  силу  землетрясения.  И
рекомендовать меры по защите населения и имущества.
     - Мы как  врачи  на  чумной  эпидемии,  -  сказал  Ли.  -  Совсем  не
обязательно заражать себя чумой. Лучше, если вылечим других.
     В его словах я уловил иной смысл.  Ведь  известны  же  случаи,  когда
врачи заражали себя чумой в интересах науки.





     Я решил, что высплюсь в самолете, и  эта  мысль  меня  утешила.  И  я
занялся делами,  которых  было  немало.  Из  всего  экипажа  на  аэродроме
обнаружился только второй пилот. Дежурный помочь мне не мог - у  него  еле
хватило людей, чтобы обслужить русский рейс. Вместо  десяти  автоматчиков,
которых мне обещали, прибыло  только  пятеро.  Врач  исчез.  Зато  приехал
лейтенант из Управления пропаганды с кипами воззваний и сказал, что  летит
с нами. Радиста  кто-то  по  ошибке  направил  в  морской  порт.  При  том
возникали тысячи мелочей - то мне звонили из  ресторана,  чтобы  выяснить,
кто будет платить за обед для русских, то обнаруживалось, что к  миномету,
который прислали из штаба округа, нет мин. Хозуправление требовало,  чтобы
я обеспечил место на борту господину директору Матуру, а я его в глаза  не
видал... На секунду я замер посреди зала, чтобы привести в порядок  мысли,
и тут возникла тетушка Амара, моя дальняя родственница, у которой  я  жил,
когда учился в университете. Она драла с меня  за  постой  дороже,  чем  в
гостинице "Кинг", а удрать  от  нее  оказалось  труднее,  чем  из  объятий
питона.
     - Кумти, - воскликнула она, - как ты вырос!
     - Здравствуйте, тетя Амара. Что вы здесь делаете?
     - Такое счастье, - продолжала она, не отвечая на мой  вопрос,  -  что
именно ты командуешь рейсом в Танги.
     Каким-то чудом по аэродрому распространился слух, что в Танги  уходит
спецрейс, и уже человек двадцать пытались получить у меня место на  борту.
Я мог бы даже разбогатеть.
     - Это военный рейс, тетушка, - сказал я.
     - Неважно, - отрезала тетушка. - Ты обязан помочь нашей родственнице.
Бедная девочка едет к умирающему отцу. Ты не можешь ей отказать.  Покойные
предки вернутся оттуда, чтобы наказать тебя.
     Она толстым пальцем показала, откуда прибудут мои предки. Я попытался
отказаться. Но недооценил силу родственных связей в Лигоне. Тетушка  Амара
передала мне привет от двоюродного дедушки, пригрозила мне гневом  дяди  и
бросила в бой тяжелую артиллерию в виде девушки, красота которой заставила
меня на мгновение забыть о долге перед революцией.
     - Тетушка Амара просила за  меня,  -  сказала  девушка,  стараясь  не
робеть. Она была одета так, как одеваются студентки в небогатых семьях,  -
чудом сочетая традиции с европейской модой. - Я бы не посмела  обеспокоить
вас, если бы мой отец не был ранен. А я везу лекарство, которое может  ему
помочь.
     Я хотел было  сказать,  что  с  удовольствием  передам  лекарство  по
назначению, а вместо  этого  услышал  свой  собственный  голос,  говорящий
девушке, чтобы она прошла к выходу номер три и сказала там солдату, что ее
прислал майор.
     Шагах в пяти от меня стоял толстый индиец в пиджаке,  надетом  поверх
дхоти, с губами, измазанными бетелем. Он слышал  весь  разговор.  Это  был
спекулянт, из тех, которых мы хотим выгнать, когда победит революция.  "Ну
уж ты места на самолете не получишь", - подумал я и тут  же  услышал,  как
индиец спрашивает:
     - Господин майор, куда мне проходить?
     Я повернулся и пошел прочь. Индиец обогнал меня  и  старался  поймать
мой взгляд.
     - Господин майор, - сказал он, - я директор Матур.
     - Какой еще директор Матур?
     Торгаш в мгновение ока извлек бумагу на бланке управления  снабжения.
В  ней  доводилось  до  моего  сведения,  что  господин   директор   Матур
направляется в Танги по делам армии.
     - Вы можете позвонить. Моя репутация...
     Я не стал звонить. Я вспомнил,  что  мне  уже  звонили.  Удивительно,
когда он успел получить эту бумагу?





     Майор пригласил нас к самолету, заверив, что груз уже  на  месте.  Мы
проследовали через пустой зал и только повернули к  дальнему  выходу,  как
меня остановил крик:
     - Юрий, погоди!
     Мы остановились. К  нам  подбежал  взмокший,  растрепанный  Александр
Громов. На какое-то мгновение меня охватило предчувствие,  что  мой  вылет
отменяется. Но оказалось иначе.
     Громов протягивал мне мой же атташе-кейс, купленный в прошлом году  в
Дели и всегда сопровождавший меня в поездки.
     - Мне твою комнату сторож открыл, - сказал  он.  -  Прости,  что  без
твоего разрешения. Здесь мыло, щетка и так далее.  -  Затем  Громов  вынул
бумажник и, протягивая мне деньги, продолжал: - Тут тысяча ватов. От Ивана
Федоровича. Он единственный из нас вспомнил, что ты отправляешься в  поход
гол как сокол. Потом в бухгалтерии отчитаешься. Если  понадобятся  деньги,
телеграфируй прямо мне.
     Он обернулся к моим спутникам,  представился  им,  передал  наилучшие
пожелания от Ивана Федоровича и добавил:
     - Что касается Юрия Сидоровича,  то  он  знаток  лигонского  языка  и
обычаев и собирает материалы для будущей книги.
     Я был тронут личной заботой  Ивана  Федоровича,  пониманием  важности
моей миссии.
     - Не буду задерживать, - сказал Громов, - ни пуха ни пера.
     - Катись к черту! - в сердцах сказал я.
     За дверью жарился на солнце небольшой "вайкаунт" местных авиалиний. В
дверях  толпилась  группа  людей.  Несколько  солдат,  молодой  лейтенант,
толстый  индиец  в  пиджаке  поверх  дхоти,  с  красными  от  неумеренного
потребления бетеля губами, и  молоденькая  девушка,  возможно  медицинская
сестра, в длинной юбке с увядшим белым цветком  дерева  татабин  в  черных
волосах.
     Мы  двинулись  к  самолету.  Шел  третий  час,  жара  была   тяжелой,
отягощенной близким  муссоном.  Я  подумал,  что  Громов  наверняка  забыл
захватить мою полотняную кепочку.
     Поднявшись  по  короткому  шаткому  трапу,  я  внутренне  сжался   от
ожидавшей меня духоты. И не  ошибся  в  худших  ожиданиях.  На  секунду  я
задержался у двери, размышляя,  сесть  ли  мне  поближе  к  двери,  сквозь
которую проникал воздух, или занять место  в  хвосте,  где  больше  шансов
уцелеть при вынужденной посадке. Наконец, сел сзади.
     - Нельзя ли получить воды? - спросил толстый индиец.
     - Потерпите, - услышал его майор.
     Дверь закрылась, медленно начали вертеться винты. Я  глядел  в  окно,
торопил винты. И когда я уже буквально терял сознание,  самолет  оторвался
от земли,  и  вскоре  в  кабину  хлынул  прохладный  воздух.  Я  с  минуту
наслаждался им, затем застегнул ворот, чтобы резкое переохлаждение тела не
привело к простуде.





     Все обошлось. Никто не умер от  духоты.  Директор  Матур  вытащил  из
саквояжа шерстяной шарф, замотал  шею  и  принялся  сосредоточенно  жевать
бетель. Девушка, ее зовут  Лами,  закрыла  глава.  Дремлет?  Русские,  что
прилетели из Москвы, разговаривали,  а  третий,  совсем  белый,  в  очках,
глядел  в  иллюминатор  и  хмурился.  Солдаты  смеялись:  они  из  бригады
"летающие тигры", ко всему привыкли. Я прошел к пилотам.
     - Когда будем в Танги?
     - Через час двадцать, - ответил военный пилот,  -  если  не  придется
обходить грозовой фронт. Приближается муссон.
     Я вернулся в салон и сел. Почему-то  не  спалось.  Словно  я  перешел
грань, за которой можно никогда  не  спать.  Молодой  геолог,  похожий  на
горца, спросил на плохом английском языке:
     - Когда прилетим?
     - Часа через полтора. Вам не жарко?
     - Мы  привыкли.  Нам  приходится  много  ездить.  Мы  -  охотники  за
землетрясениями.
     - Большая охота, - сказал я. - А как вы их убиваете?
     - Мы опаздываем, - ответил за молодого геолога профессор  Котрикадзе.
- Они успевают сделать свое черное дело.
     - Я видел землетрясение, - сказал я. - В горах, южнее  Танги.  Я  жил
тогда у дедушки в монастыре, учился в монастырской школе.
     - Скоро будет новое, - сказал молодой геолог.
     - Нельзя предсказать собственную смерть и землетрясение. Так  говорил
дедушка Махакассапа.
     - Когда-то не умели предсказывать  и  солнечные  затмения,  -  сказал
профессор.
     - А когда будет землетрясение в Танги? - спросил я. Но ответ меня  не
интересовал. Я вдруг понял, что если сейчас не усну, то умру от усталости;
профессор что-то ответил, но я уже проваливался в глубокий,  как  обморок,
сон.
     А проснулся я оттого, что заложило уши, - самолет снижался.  Директор
Матур склонился надо мной и больно вцепился в плечо:
     - Проснитесь, майор!





     Наш  бравый  офицер,  который  полагал,  что   землетрясение   нельзя
предсказать,  как  собственную  смерть  (если  буду  писать  воспоминания,
обязательно поставлю слова его дедушки в эпиграф),  заснул  мгновенно,  не
дослушав Отара. Словно его выключили.
     - Там есть озеро, - сказал Отар. - Подземный стресс хорошо читается в
упругой среде.
     Я поглядел в окно. Сначала мы  летели  над  плоской  равниной,  потом
среди нее начали появляться невысокие пологие холмы, поля  карабкались  по
их склонам, лишь на вершинах росли купы деревьев. Иногда из  них  вылезали
белые пагодки. Потом холмов стало больше, склоны их круче  и  лес  занимал
все больше места, лишь  по  берегам  речек  остались  проплешины  полей  и
цепочки домиков. Я обернулся к девушке. Хорошо, что она попала на самолет.
Девушка закрыла глаза, но ресницы чуть подрагивали. Она не спала. Я сказал
Отару, что наш майор мне нравится. Может быть,  переворотом  руководят  не
черные полковники? Отар пожал плечами.
     Прошло около часа с тех пор, как мы поднялись. Пить  хотелось  жутко.
Мой организм был совершенно обезвожен. Самолет летел  невысоко.  Над  нами
было голубое небо и солнце, зато сбоку, над горным хребтом,  стояла  стена
сизых туч.
     Я взглянул вниз. Мне показалось, что  кто-то  сигналит  нам  с  земли
зеркальцем. Какая чепуха, подумал я, как можно заметить зеркальце с  такой
высоты! И в тот же момент  я  увидел,  как  кто-то  невидимый  провел  над
плоскостью самолета рукой, измазанной в чернилах. Чернила  упали  цепочкой
капелек. Самолет тряхнуло, и я тогда догадался, что  это  не  капельки,  а
дырки  в  крыле.  И  тут  же  из  мотора  потянулся  дымок.  Наверное,   я
непроизвольно  привстал  и  вжался  в  стекло.  Отар  сразу   почувствовал
неладное.
     - Что?
     Он пытался встать, но его не пускали ремни.  Линия  горизонта  начала
медленно клониться, будто перед нами  был  склон  горы.  И  тут  заверещал
толстяк. Он ринулся к майору и стал его трясти:
     - Майор, проснитесь! Майор, мы падаем!..





     Молодой иностранец, похожий на горца, с  добрым  лицом,  бесцеремонно
глядел на меня в ресторане, где я ждала, сгорая от страха, тетушку  Амару.
Наверное, вид у меня был неприглядный. Нехорошо,  что  в  такой  момент  я
обратила внимание на мужчину.
     Когда тетушка подвела меня к майору, я  с  удивлением  узнала  в  нем
Тильви Кумтатона, который учился с моим братом в колледже, даже приходился
мне родственником и бывал у нас дома. Меня он, конечно, не  узнал.  Десять
лет назад я была девочкой. Тильви был недоволен, что из-за  меня  придется
нарушить правила, но разрешил лететь. Я  надеюсь,  что  у  него  не  будет
неприятностей.
     Вообще-то все было чудом, цепью чудес.  Господин  Сун  встретился  со
мной и оказался таким вежливым и отзывчивым. Когда я узнала о  перевороте,
он велел мне не беспокоиться. Утром я пришла к нему снова,  там  меня  уже
ждала тетушка Амара, которую я три года не видела и  которая  всегда  была
злой, но у господина Суна вела себя, словно мама, тревожилась о моем  отце
и сама предложила поехать  на  аэродром  добиться,  чтобы  меня  взяли  на
самолет. Надо будет обязательно привезти ей хороший подарок.
     Молодой иностранец сидел по другую сторону прохода и  иногда  смотрел
на меня. Я делала вид, что не чувствую его взгляда. Я думала  об  отце.  Я
знала, что отец может умереть. Поэтому я  решилась  и  пошла  к  господину
Дж.Суну. Потом я задремала и не сразу поняла, что случилось. Самолет начал
снижаться, но не в Танги, а  прямо  над  лесом.  Господин  директор  Матур
громко кричал, что мы погибли. Я испугалась, что разобьется  лекарство.  Я
прижала сумку к груди, чтобы лекарство не разбилось, если мы упадем.





     Сидя в самолете, я размышлял о том, что прошедшее утро  следовало  бы
внести в графу убытков. Телефонный звонок с аэродрома в город обошелся мне
в семьдесят ватов, двадцать сторожу,  который  провел  меня  в  кабинет  к
диспетчеру, и пятьдесят самому диспетчеру. Это как минимум семь  долларов.
Даже если вычесть из этого прибыль, которую я получил,  обменяв  по  курсу
пять долларов для молодого русского, все равно убыток велик... Но разговор
с Тантунчоком все-таки состоялся. Я спросил, сбылось ли мое  предсказание,
и Тантунчок вежливо выразил благодарность за предупреждение.
     - Готов ли ты завершить вчерашний разговор? - спросил я.
     - Я всегда готов обсудить разумные  предложения.  Мне  предлагают  за
товар двести пятьдесят тысяч.
     Что же, цена упала. Тантунчоку нельзя отказать в здравом  смысле.  Но
цена была высока, и  я  был  убежден,  что  ни  один  здравый  человек  не
предложит за фабрику такую бешеную по сегодняшним меркам цену. Я предложил
ему сто тысяч, иначе будет поздно.
     Я представил себе, как улыбается  Тантунчок,  как  собираются  добрые
морщинки у его глаз. И он сказал:
     - Исключительно ради старой дружбы могу уступить за двести.
     Мой план таил в себе большой риск. Если  все  пройдет  гладко  и  мне
удастся тут же передать фабрику Управлению снабжения, придется делиться  с
теми, кто поможет провести эту операцию. Я получу не четыреста тысяч, а не
более  трехсот.  Но  где  гарантия,  что   эта   сделка   состоится?   Что
расположение, которым меня дарят некоторые ответственные люди,  сохранится
завтра? Разумнее  отказаться  от  сделки,  чем  рисковать  всем  свободным
капиталом. В ближайшие дни  могут  появиться  и  другие  предложения  -  в
опасении национализации дельцы будут распродавать недвижимость. О жестокий
Дж.Сун! Сейчас мне следовало быть в Лигоне, где вершатся дела.
     Самолет миновал долину Кангема. Дальше наш  путь  лежал  через  гряду
гор, к озеру Линили, за  которым  стеной  поднимаются  отроги  Тангийского
нагорья.
     Что здесь делает девушка, которую я видел  у  господина  Дж.Суна?  Ее
присутствие на борту меня тревожило. Я благословлял осторожность,  которая
заставила меня скрыться  в  полутьме  холла,  когда  Сун  провожал  ее  из
гостиницы. Что за послание она везет в Танги? Не о моей ли скромной особе?
Дж.Сун коварен.  А  вдруг  он  узнал,  что  я  потратил  час  на  визит  к
Тантунчоку? С его точки зрения, это предательство.
     Тревога настолько овладела  мной,  что  я  не  сразу  сообразил,  что
случилось нечто ужасное. Из-под крыла тянулся черный  дым.  Самолет  резко
пошел вниз. Мы падаем! Мы погибаем...
     Я  должен  был  что-то  предпринять.  Я  быстро  отстегнул  ремни   и
направился к спящему майору Тильви. Я дотронулся до его плеча и  негромко,
но внушительно произнес:
     - Проснитесь, майор. Мы падаем.





     Хоть я и пролетал в своей жизни больше миллиона километров,  попадать
в катастрофу мне еще не приходилось. Все произошло слишком быстро, чтобы я
мог потом, на досуге, понять, как это случилось.  Я  помню,  что  заставил
пристегнуться Володю, который никак не мог понять, чего же я от него хочу,
и, наверное, считал меня человеком без нервов; вокруг кричали люди, дым за
окном закрыл все небо, земля неслась навстречу, а я совал ему в руки конец
ремня. Но ведь  если  суждено  уцелеть,  то  больше  шансов  у  того,  кто
пришпилен к своему месту.
     Даже не  будучи  летчиком,  я  понимал  сложность  нашего  положения.
Загоревшийся мотор заставил нас снижаться, пока машина не взорвалась. Если
бы дело происходило над равниной, мы могли  бы  сесть  спокойно  -  высота
полета невелика. Но под нами тянулись покрытые лесом горы.
     Я не потерял способности наблюдать. Это шло не от  излишней  смелости
или фатализма. Просто мне не хотелось верить, что  через  минуту  меня  не
будет в живых, и эта здоровая реакция организма заставила меня вообразить,
что ничего страшного не случится. Юрий Сидорович был смертельно  бледен  и
смотрел перед собой, ничего не видя. Потом он мне признавался,  что  перед
его мысленным взором  (его  выражение)  прошла  вся  жизнь.  Майор  Тильви
боролся с индийцем, который повис на нем,  вцепившись  в  мундир  толстыми
пальцами, словно майорам по чину  не  положено  разбиваться  в  самолетах.
Молоденький офицер, который присоединился  к  нам  перед  отлетом,  что-то
кричал на вскочивших солдат, девушка, которую  порывался  спасать  Володя,
прижимала к груди дорожную сумку. А где мой портфель? Почему-то я  занялся
лихорадочными поисками  портфеля  и,  найдя  его  под  ногами,  постарался
вытянуть на колени. Самолет накренился в нашу сторону, и совсем близко под
окном  мелькали  кроны  деревьев.  Мимо  промчался,   стараясь   сохранить
равновесие, майор и рванул дверь пилотской кабины. Самолет выпрямился.  На
мгновение отнесло дым, стало светлее, и тут же я  ощутил  серию  ударов  -
наверное, машина билась корпусом о вершины деревьев.  Скрежет  был  такой,
словно самолет рассыпался на куски; нас подбросило  вверх,  потом  самолет
нырнул, ударился о землю, подпрыгнул, мое тело рванулось вперед, и  ремни,
как ножи, полоснули по груди. Видно,  из  меня  вышибло  дух,  потому  что
следующее, что я помню, - тишину...
     Болела грудь. Ремни удержали меня, но сделали это немилосердно. Я  не
мог вздохнуть. Хорошо бы, ребра остались целы. Я хотел поднять руки, чтобы
отстегнуться, но руки не слушались. И только тогда я  понял,  что  сижу  с
закрытыми глазами.
     Я заставил себя  открыть  глаза.  Они  нехотя  подчинились.  И  сразу
включился слух. Продолжался гул  -  может,  еще  работали  моторы,  может,
ревело пламя, может, шумело в голове. Сквозь гул  я  услышал,  как  кто-то
рядом причитает, словно по  покойнику,  -  однообразно  и  грустно.  Потом
донесся стон. Как Володя? Я с трудом повернул голову.
     И тут же меня охватил гнев. Это  было  первое  человеческое  чувство,
вернувшееся ко мне. Вы полагаете, что он  думал  обо  мне?  Володя  был  в
полном сознании, но смотрел этот подлец не на меня -  сквозь  меня,  туда,
где сидела девушка. Потом я рассмеялся. Потому что девушка тоже была жива,
она сидела, прижимая к груди дорожную сумку, и глазела на моего Володю.
     - Приехали, - сказал я сквозь смех. - Приехали.
     Наверное, со стороны казалось, что я впал в  истерику,  но  мне  было
просто смешно, что они сидели в разбившемся, горящем самолете  и  смотрели
друг на дружку.
     Руки мои действовали независимо  от  меня,  отстегивая  ремни.  Майор
лежал в полуоткрытой двери в пилотскую кабину, и по тому, как он  неудобно
лежал, я понял, что ему досталось. Я заставил себя подняться. В салон полз
черный дым.
     - Вы как, Отар? - услышал я голос Володи.
     - Скорее! - ответил я, и наконец мне удалось вздохнуть.  Припадая  на
ушибленную ногу, я бросился к майору. И знал, что Володя тоже поднимается.
Я мог на него положиться. Крушение кончилось, началась работа, а  работать
Володя умеет.
     Майор был жив, дышал и, если не считать вывернутой руки, был цел. Нам
удалось оттащить его от двери. Я открыл  ее,  чтобы  проникнуть  в  кабину
пилотов, и краем глаза заметил, что над майором склонилась  наша  соседка.
Нас уже трое.
     Все  мои  действия  мерились  на  секунды.  Мне  даже  некогда   было
обернуться и поглядеть, что же творится в салоне.
     В лицо мне ударил дым. Дымом была полна пилотская кабина, вернее, то,
что от нее осталось. Самолет - это я понял уже погодя - тянул  к  рисовому
полю, но пилоты не смогли удержать машину, и стволы сокрушенных  самолетом
деревьев превратили его нос в  мешанину  стекла  и  металла.  Я  на  ощупь
пробирался сквозь дым, стараясь отыскать пилотов.  Володя  пошел  было  за
мной, но я обернулся и крикнул:
     - Назад! Открой дверь! Выводи людей!
     Мне казалось, что путешествие сквозь дым и  джунгли  гнутого  металла
продолжалось очень долго. Кабина - несколько шагов в длину -  превратилась
в бесконечный коридор, в котором нечем было дышать... Но тут  порыв  ветра
на мгновение отогнал дымовую завесу, и оказалось, что  я  стою  на  некоем
подобии балкона, к  которому  вплотную  подступают  переломанные  кусты  и
стволы деревьев. В зеленом месиве я увидел тело одного из пилотов. Тут  же
дым снова набросился на кабину, и мне пришлось вытаскивать пилота из груды
обломков вслепую, задыхаясь и боясь не только близкого взрыва, но и  того,
что потеряю сознание. Я с таким отчаянием тащил пилота, что если бы он был
жив... тогда я еще не понял, что он мертв.





     Подчиняясь приказу Отара, я пробирался по проходу к двери. Проход был
загроможден, будто  кто-то  специально  сбросил  туда  все,  что  не  было
принайтовлено: сумки, чемоданы, ящики. В одном месте они  грудой  скрывали
под собой толстяка. Поэтому по пути к двери я вынужден был остановиться  и
разгрести барахло, чтобы  извлечь  из-под  него  господина,  который  явно
симулировал смерть: глаза у него были закрыты, красный язык наружу, как  у
жаждущего пса, но при этом он быстро и мелко дышал. Я решил,  что  следует
шлепнуть его по щеке - так приводят в чувство  барышень  в  художественной
литературе. Господин тут же открыл глаза.
     - Вставайте! - сказал я ему. - Скорее!
     Он  застонал  -  видно,  радовался  воскрешению.   Справа   от   меня
зашевелились. Это отстегивался Вспольный.
     - Сейчас, - сказал он мне, - одну минуточку.
     Словно я его торопил. Мои глаза выхватывали отдельных людей, и  я  не
видел, что происходило вообще. Салон затянуло  дымом,  в  нем  можно  было
разобрать человеческие фигуры неподалеку от тебя, но не  видно  того,  что
творится метрах в пяти.
     Я миновал индийца и, когда сделал еще несколько шагов,  увидел  сбоку
светлое пятно. Открытую дверь. Я совсем забыл  о  солдатах  и  молоденьком
офицере. Они, оказывается, не дремали и успели выбраться раньше меня. Я на
секунду остановился в проеме, окончательно осознав, что  мы  находимся  на
земле. Передо мной было небольшое поле, покрытое высохшим желтым  жнивьем,
оно уходило вниз, под уклон, а за ним синей стеной поднимались  горы.  Эту
мирную картину нарушал треск пламени, рвавшегося  из  горящего  мотора,  и
клубы черного дыма. Над полем дул порывистый ветер, поэтому и дым и  пламя
метались клочьями над головой. Я увидел солдат и молоденького  офицера.  У
него были разодраны лоб и щека, и он все время стирал рукавом кровь, чтобы
не заливала глаза. Он  покрикивал  на  солдат,  которые  старались  ножами
открыть багажный люк.  Один  из  солдат  сидел  неподалеку,  неестественно
вытянув перед собой ноги. Он был очень бледен.
     Вдруг меня сильно толкнули в спину. Я не удержался и кулем  вывалился
из самолета на мягкую землю. Нечто тяжелое,  словно  бегемот,  рухнуло  на
меня,  и  когда  я  вскочил,  то  понял,  что  меня  выпихнул  толстяк.  С
неожиданной для его веса  и  объема  резвостью  он  припустил  по  склону.
Очевидно, зрелище было не лишено комизма, потому что солдат,  сидевший  на
земле, вдруг засмеялся.
     - Ну и черт с тобой, - заявил я и попросил знаками у офицера выделить
мне одного из солдат, чтобы вынести майора.  Почему-то  я  временно  забыл
английский язык. Офицер меня понял и сам полез со мной в самолет. Там  уже
стало совсем темно и трудно дышать. Почти  на  ощупь  мы  продвигались  по
проходу и через несколько шагов натолкнулись на округлую спину Вспольного,
который тащил по проходу майора. Девушка старалась помочь ему, не выпуская
из  руки  своей  драгоценной  сумки.  Вчетвером,  мешая  друг  другу,   мы
эвакуировали майора из машины и отнесли на несколько метров от самолета. Я
хотел отправиться на поиски Отара, который долго не  возвращался,  но  тут
услышал короткий крик девушки: Отар выходил из леса. Он  тащил  под  мышки
пилота. Увидев нас, Отар рухнул на землю: видно, выбился из сил.





     Пламя грозило добраться до баков с горючим, и тогда  машина  взлетела
бы на воздух. Мы же находились недалеко  от  нее  и  могли  пострадать.  Я
намеревался довести это до сведения остальных,  особенно  солдат,  которые
старались открыть багажное отделение, однако в этот момент  наше  внимание
было отвлечено появлением Отара Давидовича, который, рискуя жизнью, проник
в кабину и вынес пилота.
     Я  полагал,  что  профессор,  который  по  возрасту  и  общественному
положению  взял  на  себя  руководство  спасательными  работами,  прикажет
немедленно начать эвакуацию, однако он попросил  меня  подойти  к  нему  и
выступить в роли  переводчика.  Солдаты  с  помощью  выстрелов  из  оружия
открыли багажное  отделение,  он  одобрил  их  действия  и  попросил  меня
объяснить лейтенантику, что хорошо бы оттаскивать груз как  можно  дальше.
Затем  Отар  Давидович  попросил  меня  помочь  девушке  эвакуировать   на
безопасное расстояние майора, и я подчинился, не  переставая  беспокоиться
за моих товарищей, действия которых я считал рискованными.
     Мы оттащили майора метров на сто и  положили  за  пригорком.  Солдат,
сломавший ногу, приполз вслед за  нами.  Когда  я  собирался  вернуться  к
самолету, ибо не имел права отсиживаться в укрытии с женщинами и ранеными,
раздался взрыв, взметнувший к небу столб черного дыма  и  осколков.  Взрыв
был так силен, что комья земли и осколки посыпались на нас градом.
     Я пережил страшный момент, полагая, что все  погибли,  и  бросился  к
самолету, невзирая на возможность новых взрывов.
     На  открытом  месте  я  увидел,  что  части  самолета  разбросаны  на
расстоянии многих метров по полю  и  все  люди,  находившиеся  от  него  в
непосредственной близости,  лежат  на  земле  на  полпути  от  самолета  к
пригорку. Однако, подбегая к ним, я увидел, что они шевелятся  и  один  за
другим поднимаются на ноги, стряхивают с себя комья земли и листья и  даже
смеются,  вторично  избежав  смертельной  опасности.  Оказалось,  что   за
полминуты до взрыва Отар  Давидович  понял,  что  взрыв  неминуем,  и  все
побежали от самолета, что и спасло их.
     Когда же я по истечении первых  радостных  минут  обратился  к  Отару
Давидовичу с закономерным упреком за то, что ради груза он рисковал жизнью
вверенного ему коллектива, он ответил мне, что этот груз предназначен  для
того, чтобы спасти жизнь многих людей, и  потому  споры  и  рассуждения  о
правомочности его действий представляют лишь академический интерес. И  так
как все обошлось без жертв, я счел за лучшее больше не поднимать эту тему.





     Сесть на лоскут горного поля в горящем самолете так, что почти все на
борту остались живы, более того, уцелел почти весь груз, - это чудо. Погиб
лишь первый пилот, тот, кому мы были обязаны жизнью.
     Мы перенесли майора  в  пустую  хижину  на  краю  поля.  Он  был  без
сознания. К несчастью, среди нас не было медика.  Девушка,  которую  зовут
Лами, помогла мне перевязать раненых.
     Раненых мы устроили в хижине, а потом перетащили к хижине груз.  Один
из ящиков с датчиками погиб в самолете, второй остался. Кое-как управимся.
Хорошо, что мы в Москве подстраховались. Вытащили и  ящик  с  компьютером.
Интересно, цел ли он. Вся надежда на  Василия  Эдуардовича,  институтского
столяра, который запаковывал наше добро, приговаривая: "Теперь можно  хоть
с самолета кидать". Он оказался пророком. Кроме наших ящиков,  вытащили  с
десяток тюков, принадлежащих военным. Один из тюков разорвался, и из  него
высыпались листовки. Ветер понес их над полем, молоденький лейтенант долго
гонялся за ними и с помощью не очень старавшихся солдат собрал подотчетное
добро.
     Смеркалось.  Когда  я  в  последний  раз,  прихрамывая,  вернулся   к
самолету, вернее, к тому, что от него  осталось,  на  небе  уже  появились
первые звезды. Они загорались на восточной половине неба -  западная  была
занята темной тучей. От этого сумерки начались раньше,  чем  следовало.  Я
поглядел на часы. Половина седьмого. Вокруг царил мир. Природа уже  забыла
о грохоте и огне, с которыми мы  ворвались  в  эту  долинку.  От  обломков
самолета поднимался дымок. Жужжали комары, совсем как у нас.
     - Знаете, Отар (задумавшись, я не  услышал  шагов  Володи  по  мягкой
земле), я заметил одну любопытную деталь.
     Обломок крыла, отлетевший от фюзеляжа,  лежал  у  наших  ног,  словно
плавник акулы. Он был покрыт копотью. Володя наклонился.
     - Вот, - сказал он.
     Я с трудом разглядел линию круглых  отверстий  в  крыле  -  отверстия
тянулись под углом к основанию крыла.
     - По-моему, с земли в нас стреляли. Нас сбили, понимаете?
     Я не ответил. Круглые отверстия могли  возникнуть  по  какой-то  иной
причине.
     - Сначала я увидел, как с  земли  что-то  блеснуло,  потом  появились
дырки. И только потом пошел дым. Ясно?
     - Ясно, - сказал я.
     Мы медленно пошли обратно к хижине. Она черным конусом  виднелась  на
фоне поднимавшегося от речки  тумана.  У  хижины  метался  желтый  огонек.
Солдаты разожгли костер и  кипятили  воду.  У  костра  сидел  Вспольный  и
заносил воспоминания в блокнот.
     - Не следовало отходить в темноте, - сказал он поучительно.  -  Здесь
могут быть ядовитые змеи.
     Очки у него уцелели и зловеще отражали пламя.
     В хижине было темно. Кто-то тихо стонал.
     - Лейтенант! - позвал я.
     Я не увидел, но ощутил, как лейтенант поднимается с пола.
     - Я хотел немного поспать, - сказал  он,  словно  оправдываясь.  -  А
ночью я бы дежурил.
     Мы вышли с ним вниз, к реке. Звезды были такими яркими,  что  при  их
свете я мог разглядеть, как молод этот офицер. Лет двадцать, не больше.
     - Я хотел поговорить с вами, - сказал я. Мы стояли над морем  тумана,
который медленно тек у самых ног.
     - Мой спутник видел, как по  нашему  самолету  стреляли  с  земли,  -
сказал я. - Он показал мне пробоины в крыле.
     До того  как  я  произнес  эти  слова,  мы  были  жертвами  воздушной
катастрофы. Причины ее находились вне компетенции офицера. Если я прав, то
мы превращаемся в жертву нападения.
     - Вы уверены? - спросил он.
     - Я не военный. Но мне кажется, что это  так.  Поговорите  со  вторым
пилотом. Если он уже пришел в себя.
     - Я поговорю, - сказал лейтенант. Он старался придумать, что  делать.
Пожалуй, он был в армии недавно и пороха не нюхал.
     - Кто мог в нас стрелять? - спросил я.
     Лейтенант ответил не сразу.
     - Сепаратисты, - сказал он неуверенно. - А может,  люди  Джа  Ролака.
Ведь они должны еще сопротивляться.
     Звук   собственного   голоса   помог    лейтенанту    справиться    с
растерянностью. Он продолжал увереннее:
     - Надо погасить костер... И дать всем оружие.
     Первая мысль была разумной, хоть и оставляла нас  без  горячей  воды.
Вторая - утопической. Лишнего оружия у нас не было.
     Но мы не успели дойти до хижины. Мы увидели, как из темноты  на  свет
костра выходят  вооруженные  люди.  Вспольный  поднялся,  приветствуя  их.
Солдат,  подбрасывавший  в  огонь  сучья,  выпрямился.  А  меня   охватило
предчувствие новой беды -  один  из  вошедших  в  освещенный  круг  поднял
автомат. Несколько ярких  лучей  карманных  фонарей  уперлись  в  людей  у
костра.
     - Назад! - крикнул мне лейтенант.
     Кричать в такой ситуации не стоило. Промолчи этот  юноша,  мы  с  ним
могли бы скрыться в тумане.
     Пришедшие к костру люди знали, как вести себя в  лесу.  Два  или  три
луча метнулись к нам, и я, как бомбардировщик  в  лучах  прожекторов,  был
ослеплен,  виден  отовсюду  и  беззащитен.  От  костра   что-то   крикнули
по-лигонски. Я счел за лучшее покориться.  Я  поднял  руки  (чего  никогда
раньше не делал и не думал, что придется) и медленно пошел навстречу лучу.





     Когда я пришел в себя, я возблагодарил господина  Будду  за  чудесное
спасение. Но тут же понял, что нельзя терять ни минуты. Самолет был  полон
дыма, и в любой момент я мог  сгореть.  Какие-то  люди  бегали  туда-сюда,
толкая мое беспомощное тело. Паника царила на  борту  погибшего  самолета.
Каждый думал только о себе. Я был единственным в этом  аду,  кто  думал  о
долге. Судьба была милостива ко мне. В дыму мне удалось отыскать  саквояж.
В моем распоряжении было всего несколько секунд.
     Почти ощупью, не обращая внимания на  боль  во  всем  теле,  я  нашел
дверь. Каждый был  занят  собственным  спасением,  но  некоторые  при  том
старались поживиться. Солдаты взламывали багажное отделение - даже в такой
страшный момент они думали о своем обогащении. Я  понимал,  что  ничем  не
смогу помочь раненым и убитым, но, если доберусь до селения, смогу послать
сюда людей.
     Я быстро миновал рисовое поле,  на  которое  сел  самолет,  и  увидел
тропинку. Тропинка вошла в лес.
     Без сомнения, мы упали в округе Танги, в диких горах. Когда-то  князь
Урао, правда с улыбкой, говорил, что некоторые племена еще  не  отказались
от обычая охотиться за головами. Они ловят случайного путника и, убив его,
закапывают тело на ритуальном поле, чтобы обеспечить себе хороший  урожай.
Вспомнив об этом, я  содрогнулся.  Правда,  я  рассчитывал  на  магическую
фразу: "Сабао Урао Као", что означает: "Князь Урао Као". Если я скажу  эти
слова, меня пощадят.
     Размышляя таким образом,  я  шел  по  глухой  тропинке,  стараясь  не
шуметь, не наступать на ветки и при первом признаке опасности  скрыться  в
зарослях бамбука, которые подступали к самой дорожке. Лес таил смертельные
опасности - в любой  момент  я  мог  встретить  тигра  или  дикого  слона.
Приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на змею.
     Время приблизилось к  шести  часам.  Я  не  позволял  себе  отдыхать.
Тропинка начала подниматься вверх, солнце приблизилось  к  краю  муссонных
облаков, висевших над хребтом. Парило.
     Опасность быть застигнутым  темнотой  в  диком  лесу  заставила  меня
прибавить шаг. Вскоре я вышел к  развилке  тропинок  и  свернул  на  более
исхоженную и широкую. Это вселило в  меня  надежду.  Еще  через  несколько
минут я позволил себе  присесть  на  толстый  ствол,  свалившийся  поперек
тропы. Мои мысли вернулись к  сделке  с  Тантунчоком.  Может,  мне  стоило
согласиться на двести тысяч? И в этот момент кто-то  совсем  рядом  сказал
буднично и просто:
     - Руки вверх. Брось сумку.
     Их было пятеро. Они вышли из кустов и  окружили  меня.  Предводитель,
зловещего вида усатый человек в армейском шлеме, обшарил  меня  и  вытащил
все из карманов. Другой, совсем еще молодой бандит, раскрыл саквояж и стал
выбрасывать из него вещи. Страх за судьбу пакета вернул меня к жизни.
     - Остановитесь! - приказал я бандитам.
     К этому времени я уже понял, что эти люди - не  каннибалы.  Они  были
облачены в европейскую одежду, у троих были автоматы, один держал на плече
пулемет. Сам Па Пуо (так к нему обращались остальные) нацепил на пояс  две
пистолетные кобуры и выглядел очень воинственно. Мой цепкий и  быстрый  ум
оценил ситуацию, и у меня возникло  предположение,  что  люди,  схватившие
меня, - сепаратисты, о которых немало писали в последнее время в газетах.
     Когда правительство Джа Ролака после долгих колебаний решило  урезать
привилегии горных князей  и  вождей,  в  среде  горцев  произошел  раскол.
Некоторые из князей, во главе с просвещенным и разумным Урао Као,  приняли
эту весть со спокойствием, достойным их высокого сана. Они предпочли  путь
парламентских выступлений, указывая противникам, что  этот  закон  наносит
жестокий ущерб государству, ибо отныне князья не  смогут  должным  образом
контролировать своих беспокойных подданных. О, как они  были  правы!  Ведь
другие, менее цивилизованные, призвали своих подданных к  оружию.  Правда,
до военных действий не дошло, и князь Урао  не  раз  выступал  посредником
между  правительством  и  мятежными  князьями,  однако  в  газетах  начали
появляться  сообщения  о  нападениях  горцев  на  полицейские  участки   и
автобусы.
     - Не смейте трогать саквояж! - воскликнул я. - Я  иду  к  сабао  Урао
Као. Я его друг.
     Па Пуо открыл взятый у меня  бумажник  и  грубыми  толстыми  пальцами
достал оттуда мою визитную карточку: "Господин директор Матур.  Посредник.
Коммерсант". Он прочел надпись вслух.
     - Ты? - спросил он, избрав наиболее уничижительное из  многочисленных
в лигонском языке местоимений.
     Па Пуо, ухмыляясь, вытаскивал из бумажника записки, счета,  квитанции
и не спеша пускал их по ветру. Он вынул фотографию моей супруги и детей. Я
не мог позволить издевательства над ними и  рванулся  к  бандиту.  Но  его
подручный ударил меня башмаком по колену, и я покатился по земле, крича от
боли. Но ни на секунду я не потерял сознания. И может, милосерднее было бы
небу лишить  меня  чувств:  я  видел,  как  Па  Пуо  выбросил  драгоценную
фотографию и, найдя в бумажнике  деньги,  переложил  в  карман  куртки,  а
бумажник кинул в кусты.
     - Эй! - крикнул другой бандит, который копался в саквояже.
     Он сидел, окруженный разбросанными по  дороге  рубашками,  предметами
туалета, лекарствами, носками,  носовыми  платками.  Бандит  нашел  пакет,
который я вез князю. Он рванул его грязными ногтями, пакет  разорвался,  и
на тропинку полетели зеленые пачки долларов. Клянусь, для меня это было не
меньшим сюрпризом, чем для грабителей.
     - Ого, - сказал Па Пуо.
     Он приказал собрать деньги. Моя жизнь катилась к  своему  завершению.
Либо меня убьют бандиты, чтобы не оставлять следов.  Либо,  если  я  чудом
останусь жив, меня убьют люди Дж.Суна. Он никогда не простит пропажи.
     Па Пуо сунул по пачке долларов в грязные лапы своих спутников и затем
обернулся ко мне.
     - Ты с самолета? - спросил он.
     - Это деньги князя Урао, - сказал я. - Доставьте меня к князю. Он вас
наградит.
     Па Пуо усмехнулся, как усмехается тигр над куском мяса.
     - Князь Урао? - спросил он, словно никогда не слышал этого  имени.  -
Какой князь Урао?
     И его прислужники расхохотались.
     - Что с тобой делать, торгаш? - продолжал представление Па Пуо. -  Ты
бежал из Лигона, спасая шкуру и деньги?
     - Я не бежал. Это военный самолет.
     Открыв рот, я сразу понял, что совершаю ошибку.
     - Убей его, - сказал Па Пуо одному из бандитов. И сказал это,  словно
речь шла о цыпленке. Он хотел убить меня, умного, доброго  человека,  лишь
чудом оставшегося в живых после ужасного крушения, он хотел убить  меня  и
пресечь этим чудесную ткань мыслей и ощущений, картин мира и рифм,  убить,
как собаку, в диком лесу, где никто и никогда не узнает, что случилось  со
мной...
     Бандит поднял автомат. Я увидел черное круглое отверстие, из которого
должна была  сейчас  вылететь  маленькая  пулька  и  прервать  мое  земное
существование...





     Я с людьми ждал в долине  Лонги.  Утром  десятого  пришел  человек  и
сказал, что груз будет сегодня. Мы должны были расстелить на поляне  знак.
Самолет придет с севера. Ждать два дня. Парашюты закопать. Груз отнести  к
пещерам у озера Линили. Еще человек  сказал,  что  ночью  в  Лигоне  взяли
власть  военные.  Армия.  Это  плохо.  У  них  везде  люди.  Поэтому  быть
настороже. Ни с кем ни слова. Я сказал, что мои люди будут молчать.
     Мы пришли на место в полдень. Расстелили знаки, установили пулемет  и
скрылись в кустарнике. Через долгое время послышался гул моторов. С севера
пришел самолет. Он сделал круг над поляной. На нем не было знаков. Самолет
кинул три тюка на парашютах. Мои люди начали отстегивать тюки и  сматывать
парашюты. Тут я услышал другой самолет. Он шел с юга. Другой  самолет  мог
быть только лигонский. Самолет шел низко. Это был "вайкаунт", я помню их с
армии. Парашюты лежали на поляне, и мы были на открытом месте. Я  приказал
стрелять. Мы успели дать две очереди. Я видел, как из левого мотора  пошел
дым. Мы думали, что самолет ударится в гору. Но взрыва не было. Мы поняли,
что самолет ушел. Я приказал быстро собирать тюки и закопать парашюты.  Но
тут услышали далекий взрыв: самолет все-таки взорвался.
     Я оставил четверых людей, чтобы они несли  тюки  к  озеру  Линили.  С
остальными и пулеметом мы быстро пошли в ту сторону. Если самолет все-таки
сел, то могли остаться люди.
     Мы шли долго. Мы сделали больше десяти миль, перевалили через  хребет
и дошли до того места, где в реку впадает  ручей  Белого  змея.  Мои  люди
стали ворчать, что мы ничего не  найдем.  В  горах  можно  спрятать  целый
город. И вдруг один из моих людей из племени синих фенов, хороший охотник,
сказал, что он слышит человека на тропе. Мы подошли туда кустами.  Толстый
городской индиец сидел на стволе дерева и тяжело дышал. У его  ног  стояла
черная сумка.
     Мы спросили, откуда он. Человек испугался и ничего не мог сказать.  Я
понял, что он торгаш,  который  устроился  на  самолет,  чтобы  удрать  от
военных. Он начал плакать и говорить, что он знает князя Урао. Это мне  не
понравилось. Если он думает, что мы - люди князя Урао, то догадается,  что
самолет сбили люди князя Урао. Я хотел убрать его, но подумал, что человек
выведет нас к самолету. Я решил его попугать. Я взял  у  него  бумажник  и
выкинул все листочки - они все равно ему уже не пригодятся. Потом я достал
из бумажника деньги, чтобы взять себе. Там было много ватов -  тысяча  или
больше - и немного долларов.
     Матур сидел на земле и плакал, чтобы мы его не  убивали.  Он  сказал,
что это был военный самолет.
     Мой человек нашел в черной сумке пакет. В  пакете  оказались  деньги.
Очень много долларов. Я обрадовался, а когда торгаш посмотрел, как я  делю
пачки долларов между моими людьми, а остальные беру себе, он понял, что он
умер, потому что никто не должен знать про эти доллары.
     Я сказал ему, что он будет жить, если приведет нас к самолету.  Матур
- так звали торгаша - сразу встал. Мы пошли по тропе. Скоро мы  нашли  их.
Мы их всех взяли. Потом загнали в хижину. Была  только  одна  ошибка:  два
человека были в стороне, и, когда они подходили к костру, один побежал. Он
был офицер и вооружен. Он не успел скрыться. Он ранил в руку  автоматчика.
Поэтому его убили и отомстили его телу. Мне принесли его голову. Я показал
ее тем, кого мы загнали в дом, чтобы им было страшно. Матура мы заперли  с
ними. Мои люди хотели перестрелять их до рассвета, но я не люблю  спешить.
Никто не знает, где упал самолет. Искать его в горах можно целый месяц. Но
не зря меня зовут хитрый Па Пуо. Я решил, что мы их убьем  без  пуль.  Как
будто они разбились в самолете. Мы сделаем все на рассвете и сразу  пойдем
к Танги. Скажем, что искали самолет, но не нашли. Я приказал моим людям не
брать ничего из вещей. Даже отдал Матуру его золотые перстни.  Если  взять
вещи, то могут подумать, что мы нашли самолет. А у нас много долларов. Все
мои люди сказали - хорошо.
     И еще  я  хотел  поговорить  с  пленными.  Я  мог  узнать  что-нибудь
интересное. Никогда нельзя отказываться от знания. Если ты открыл уши,  то
тебе откроется будущее. Среди этих людей было три инглиша. Зачем  инглишам
летать на военном самолете?





     Когда все это случилось, я был в темной хижине. Как назло, у  нас  не
оказалось ни фонаря, ни свечки. Отар ушел к реке  с  молодым  офицером,  я
знал зачем. Они говорили о пулевых дырках в крыле. Надо выставить  охрану,
а то и нас под шумок пристрелят. Это было бы весьма грустно  в  свете  тех
приключений, которые мы уже пережили. Пожалуй, для рассказов дома  их  уже
хватит.
     - Когда мы пойдем в Танги? - спросила Лами.
     Мне не было ее видно. Мы  разговаривали  тихо,  по-английски,  и  наш
словарный запас был почти  одинаковым,  так  что  мы  отлично  друг  друга
понимали. Иногда она просила меня зажечь спичку, чтобы проверить, как себя
чувствуют раненые. Пилот со  сломанной  ногой  лежал  открыв  глаза  и  не
обращал на нас внимания. Один раз он сказал что-то по-лигонски. Я  спросил
Лами, что он сказал, она ответила:
     - Он видел парашюты.
     Но мы не поняли, когда и где он видел парашюты.
     - Утром солдаты пойдут за помощью, - сказал я.
     - Я пойду с солдатами, - сказала Лами.
     - Вы учитесь?
     - Да, - сказала она, - в университете.
     Майор застонал. Лами протянула руку к  майору  и  нечаянно  коснулась
моей руки. Прикосновение было шелковым и прохладным.
     Я зажег спичку. Майор морщил лоб. Наверное,  ему  было  больно.  Отар
соорудил ему из палок лубки, к которым примотал руку. И в этот  момент  за
дверью послышались незнакомые голоса.
     Невидимый  голос  сказал  что-то  по-лигонски,  я  понял,  что  велят
выходить.
     Выйдя, я посмотрел, здесь ли Отар. Отар стоял у стены  хижины.  Рядом
был Вспольный с черным блокнотом в руке.  И  солдаты.  Не  хватало  только
молодого офицера.
     Со стороны реки из тумана донеслись выстрелы. Значит, офицер  убежал.
Хорошо бы, его не нашли в тумане.
     Люди, которые на нас напали, не были военными, но я  бы  сказал,  что
война была их профессией. Уж очень привычно они держали автоматы.
     Нас  обыскали.  Быстро  и  деловито.  Потом  один  из  них,  наверное
начальник, с зеленой сумкой через плечо и двумя кобурами на поясе,  усатый
и широколицый, пересчитал нас, загибая пальцы. И  нас  загнали  обратно  в
хижину. Почему-то в хижине оказался и Матур, правда без саквояжа.
     В хижине было тесно. Все молчали.  Я  сидел  на  полу,  прижавшись  к
одному из солдат. Солдат шептался с невидимым мне соседом.  Стенки  хижины
были тонкими, слышно, как переговариваются люди снаружи. Потом к разговору
присоединился еще один голос. Услышав, что он говорит, сидевший  рядом  со
мной солдат произнес короткую резкую фразу, и голос его замер  на  высокой
ноте.
     - Что там? - спросил я в темноту. Ответил мне голос Вспольного:
     - Они убили лейтенанта.
     И тут же дверь распахнулась,  и  свет  фонаря  уперся  в  руку.  Рука
держала за волосы отрубленную голову лейтенанта.  Я  невольно  отшатнулся.
Кто-то там, снаружи, засмеялся. Дверь закрылась. Я не  мог  дотянуться  до
Лами. Она сидела далеко от меня.
     За стеной продолжали плести какой-то  глухой,  как  во  сне,  рисунок
непонятные голоса.
     Надо было  что-то  делать.  Нельзя  же  быть  овцами.  Так  нас  всех
перебьют.
     Майор быстро забормотал, словно в бреду. Плохо наше дело.
     - Ты здесь? - меня коснулся Отар.
     - Может, убежим? - сказал я. - Разберем стенку - и в туман.
     - Прислушайся, - сказал Отар.
     За задней стеной хижины были слышны шаги.
     - Они ходят вокруг. Мы не можем бросить раненых.
     - Эти люди - бандиты. (Я узнал голос Матура.) Бандиты и  убийцы.  Они
всех убьют, как лейтенанта...
     - Не паникуйте, - прервал его строгий голос Вспольного.  -  Зачем  им
нас убивать? Если это сепаратисты, то  мы  им  нужны  как  заложники.  Две
недели назад сепаратисты захватили двух канадских инженеров. Правительство
пошло на то, чтобы заплатить выкуп. Дурные примеры заразительны.
     Тогда я еще не знал о наркотиках, о долларах,  отнятых  у  Матура,  и
потому доводы Вспольного мне показались резонными. Мне вообще понравилось,
что наш толстяк не потерял присутствия духа и ведет себя  спокойно,  я  бы
даже сказал, с  определенным  интересом  к  окружающему,  как  мальчик  из
хорошей  семьи,  которого  допустили  поглядеть  на  драку  между  плохими
мальчишками: он смотрит и не боится, что его заденут.
     Я ждал, что скажет Отар. Он сказал:
     - Ложитесь спать. Пожалуй, это самый разумный выход.
     Вспольный вздохнул, но промолчал.





     Мне не спалось. Когда солдат зажег  спичку,  чтобы  набрать  воды  из
канистры, я увидел при этом неверном и слабом язычке пламени,  что  Володя
Ли сладко спит и даже улыбается во сне. Я  поразился  счастью  безмятежной
молодости - умению забыться.
     Я должен был поддерживать в моих спутниках оптимизм. Этим объясняется
настойчивость, с  которой  я  уверял  их,  что  напавшие  на  нас  люди  -
сепаратисты, заинтересованные  в  выкупе.  Более  того,  я  позволил  себе
небольшую  ложь  о  двух  канадских  инженерах,  будто  бы  похищенных   и
отпущенных инсургентами. Такой случай был, но в Бирме  или  Малаге.  Не  в
Лигоне.
     Я мог бы  убедить  и  себя,  если  бы  не  смерть  молодого  офицера.
Жестокость, с которой он был убит, потрясла  меня  настолько,  что  я  еле
сдержался. А убежденность Матура, что  они  нас  убьют?  Известно  ли  ему
что-то, избегшее моего внимания?..
     Не знаю, сколько я спал. Наверное, недолго. Я  проснулся  от  голосов
снаружи. Голубой туманный рассвет проникал сквозь щели хижины.  Голоса  за
стеной были чужими, деловитыми. Язык, на котором они  разговаривали  между
собой, был схож с  лигонским,  но  отличался  большим  числом  цокающих  и
гортанных звуков.
     В хижине все спали. Привалившись друг к другу, спали  солдаты.  Сидя,
опустив голову на руки, спал Матур. Клубочком у ног майора  спала  девушка
Лами. Не спал  лишь  сам  майор.  Он  лежал  с  открытыми  глазами.  Дверь
скрипнула, и на фоне голубого прямоугольника появился  силуэт  человека  с
автоматом.
     - Эй! - сказал он громко, и я чуть было не одернул  его:  "Вы  с  ума
сошли, все спят!" - Выходи.
     Я выпрямился, подчиняясь его окрику, и решил, что если я сразу выйду,
то не потревожу остальных. Но все  начали  шевелиться,  поднимать  головы,
вытягивать затекшие ноги.
     - Что там? - спросил профессор Котрикадзе.
     - Меня просят выйти, - сказал я. - Хотят поговорить.
     - Пошлите их подальше, - мрачно произнес Володя, как сонный  ребенок,
которому помешали спать.
     Я не слушал. Я понимал, что мы во власти этих людей.
     Усатый начальник бандитов ждал меня у погасшего костра. Вокруг лежали
какие-то тряпки, одежда, отобранная у нас вечером.  В  поле  моего  зрения
попали ящики с грузом и тюки,  которые  мы  с  таким  трудом  оттащили  от
самолета. Ящики были взломаны и приборы частично разбросаны по стерне.
     Перед человеком в каске лежали отобранные у  нас  документы  и  вещи.
Среди них не было только моего блокнота. Он остался в хижине. Если с  нами
что-нибудь случится, его найдут.
     - Имя? - спросил по-английски человек в каске.
     - Вспольный, - ответил я.
     - Ты кто?
     -  Советник  посольства  Советского  Союза,  -  сказал  я,  несколько
преувеличив  свою  должность.  Однако  в  тех  обстоятельствах  это   было
оправданно.
     Он не понял. Я перешел на лигонский:
     - Советник Советского Союза. России.
     Человек в каске был удивлен:
     - Россия? Зачем летел в самолете? - тоже по-английски.
     - Мы - гости лигонского правительства.
     Спутники человека в каске копались в  ящиках.  Один  из  них  вытащил
прибор, принадлежавший геологам, и размахнулся, чтобы бросить его о землю.
     - Стой! - крикнул я. - Что ты делаешь!
     - Что он делает? - услышал я из хижины голос Отара.
     - Молчать! - прикрикнул на меня человек в каске.
     Но он совершенно не знал моего характера.  Я  патологически  ненавижу
ссориться с людьми, вступать в ненужные конфликты. Я  даже  кажусь  многим
чересчур осторожным и склонным к компромиссам. Но меня нельзя  загонять  в
угол.
     - И  не  подумаю,  -  ответил  я.  -  Существуют  элементарные  нормы
человеческого поведения!
     - Молчать! -  повторил  человек  в  каске.  Его  вислые  длинные  усы
шевельнулись, как  у  сома.  Он  вскочил  с  намерением  ударить  меня;  я
инстинктивно  выставил  вперед  руку.  Он  вдруг   остановился   и   начал
расстегивать крышку кобуры. Он глядел мимо меня. Я обернулся. Сорванная  с
петли дверь повисла под острым  углом.  Над  ней  возвышался,  придерживая
здоровой рукой  сломанную,  майор  Тильви.  Он  был  без  фуражки,  мундир
разорван, но было очевидно, что молодой офицер - человек,  имеющий  право,
как судья, появиться в решающий  момент  драмы.  Наверное,  я  был  крайне
возбужден, если вид  бледного,  шатающегося  майора  показался  мне  столь
внушительным.
     Я вновь бросил взгляд  на  главного  бандита.  Тот  уже  справился  с
кобурой, и в руке у него был пистолет.
     И наступила какая-то длительная, почти бесконечная тишина, как  будто
вокруг разворачивался замедленный  немой  фильм.  Я  видел,  как  медленно
поднимается рука бандита, и я знал, что обязан что-то  сделать.  Я  должен
был вмешаться, но мое тело протестовало против того,  что  ему  предстояло
сделать. По тому, как стали приближаться ко мне глаза  бандита,  я  понял,
что иду к нему, потому что должен остановить его...
     Я дотянулся до человека в каске в тот  момент,  когда  он  выстрелил.
Нет, не в меня - в майора, но я  потерял  равновесие  и  упал,  к  счастью
свалив и стрелка. Мы возились с ним на земле, и я понимал, что ни  в  коем
случае нельзя отпускать его, иначе он выстрелит еще раз. А потом я  ничего
не помню, хотя, пожалуй, успел подумать, что меня убили...





     Когда я выскочил из хижины, неподалеку, вцепившись в куртку  человека
с усами, лежал Вспольный. Один из бандитов поднимал автомат, чтобы  внести
свою лепту в  сражение  с  безоружными  пленниками.  Наше  положение  было
безнадежно, но я бросился  к  ближайшим  врагам,  не  сообразив,  что  оно
безнадежно. Я только пригнулся, чтобы тому, кто стоял сбоку  и  целился  в
нас из автомата, было труднее попасть.
     Но он не выстрелил. Выстрелы пришли издалека. Со стороны.  Сначала  я
увидел, как человек, целившийся в нас, уронил  автомат  и  начал  медленно
нагибаться вперед. Другой человек, стоявший неподалеку, обернулся к  лесу,
и я уже знал, что и он упадет. Как в кино. В критический  момент  приходит
возмездие. Славный шериф прискакал в последнюю минуту... Нет,  конечно,  в
тот момент я ничего такого не думал,  лишь  успел  заметить,  что  главный
бандит прилег за Вспольным, использовав нашего массивного друга в качестве
естественного укрытия. Остальные бросились бежать по склону.





     Вышедшие цепочкой из леса люди показались мне  сначала  выше  ростом,
красивее, чем на самом деле.  Видно,  такова  привилегия  спасителей.  Уже
совсем рассвело, и я сообразил, что наши спасители, очевидно,  разделяются
на две категории. Большинство их было в военной форме, а человек пять были
наряжены экзотично:  в  коротких  черных  юбках,  в  накидках  на  плечах.
Очевидно, это были горцы. На шеях у  них  красовались  ожерелья  из  белых
ракушек. На цветных перевязях висели короткие прямые мечи. Эти  люди  были
вооружены длинноствольными, старинными ружьями.
     Последними появились два человека, командовавшие операцией.  Один  из
них был офицером. Мое внимание привлек второй.  Он  был  удивительно,  тем
более для этих мест, высок и худ. Наверное, более двух  метров  -  находка
для азиатского баскетбола. Из-за такого роста он горбился,  как  бывает  с
высокими  людьми,  привыкшими  стесняться  своих  габаритов.  Его   фигуру
несколько   портил    выдававшийся    вперед    животик.    Голова    была
непропорционально мала, однако изящно красовалась на длинной шее.  Он  был
облачен в наряд для  гольфа,  правильный,  без  изъянов,  приобретенный  в
хорошем английском магазине. Только  вместо  клюшки  в  руке  у  него  был
армейский пистолет.
     Солдаты довольно бесцеремонно подхватили с земли начальника бандитов,
покорного, как теленок. Трое из его подчиненных  были  мертвы,  четвертого
поймали у реки, связали и бросили на землю рядом с вождем.
     Майор  Тильви  вышел  вперед  и  представился.   Последовал   монолог
по-лигонски. Наверное,  майор  излагал  события  последнего  дня.  Высокий
господин в гольфах перебил майора, спросив его о чем-то.  Тот  ответил,  и
высокий господин тут же поспешил к хижине, откуда только что вышли Лами  и
директор Матур.
     Матур выходил последним.  Из-за  спины  девушки  он  увидел  высокого
господина.
     - О, сабао Урао Као! - возопил он, словно ему явилось божество, и он,
стеная, оттолкнул Лами так, что она чуть не  упала,  и  бросился  к  ногам
высокого господина. Он  трещал,  словно  пулемет,  и  умудрялся  при  этом
рыдать.
     Реакция высокого господина была быстрой, что выдавало  в  нем  хорошо
тренированного спортсмена. Он отшвырнул рвущееся  к  нему  тело  директора
Матура и подхватил девушку. Девушка затрепетала у него  в  руках  и  вдруг
обвисла, словно тряпичная кукла.
     Думаете, господин Матур обиделся?  Ничуть  не  бывало.  Он  стоял  на
коленях, как суслик перед норой, молитвенно сложив на груди ручки, и  свет
восходившего над лесом солнца отражался в массивных перстнях,  на  которые
почему-то не позарились бандиты.
     -  Профессор  Котрикадзе,  -  оторвал   меня   от   лицезрения   этой
трогательной сцены голос майора Тильви.
     Я  обернулся  к  нему.  Оказывается,  меня  представляли   армейскому
офицеру, краснощекому и упитанному.
     Я поклонился. Менее всего я был похож на профессора.
     - Комендант Танги капитан Боро.
     Я выразил благодарность капитану. Тильви был официален, как король на
аудиенции.
     - Благодарите Князя Урао, - ответил офицер, показав, как много у него
белых зубов. - Если бы не он, мы бы опоздали.
     Князь Урао, высокий джентльмен, помог Лами сесть на распоротый тюк  с
листовками и соблаговолил прислушаться к жалобной речи  директора  Матура.
Слушая его, он смотрел на девушку, положив по-отечески ей на плечо изящную
длиннопалую руку.





     Фельдшер сказал, что у меня сотрясение мозга и мне  нужен  покой.  Он
дал мне пять таблеток аспирина и велел не двигаться. Я смотрел в небо,  на
пушистые облака, менявшие очертания, словно сказочные животные.  Мы  ждали
вертолет, который еще вчера улетел на рубиновые копи.
     На поляне все занимались своими делами. Князь  беседовал  с  Матуром.
Урао возвышался над ним на три головы и не смотрел на  собеседника.  Матур
всплескивал руками. Русские геологи разложили на стерне спасенные  приборы
и переговаривались на своем варварском языке.  Все-таки  зря  я  их  взял.
Завтра они бы добрались до Танги на поезде и на машине. Господин Вспольный
с обмотанной  бинтом  головой  сидел  на  плоском  камне  и  заносил  свои
впечатления в черный блокнот. Я ему обязан жизнью.
     Я подозвал капитана Боро. Тот присел рядом на  корточки.  Солнце  уже
поднялось высоко, и стало тепло.
     - Расскажи, брат, - попросил я, - как вы нас нашли.
     - Вам вредно разговаривать,  майор,  -  сказал  капитан.  -  Фельдшер
советует полный покой.
     Капитан был предупредителен, но насторожен. Он был  из  тех  офицеров
окраинного гарнизона, которые служат давно и не надеются на карьеру. Он  -
один из хозяев гор и со временем уйдет в отставку обеспеченным  человеком,
если умеет лавировать между центральной властью,  губернатором,  князьями,
контрабандистами, чтобы никого не разгневать. Для  такого  провинциального
капитана любая смена власти опасна и нежелательна.  Впрочем,  возможно,  я
несправедлив.  Если  начинаешь  строить  в  голове   портрет   незнакомого
человека, строишь его из черточек, принадлежащих другим портретам.
     - Мы только в пять часов узнали обо всем. Я  был  у  себя,  -  сказал
капитан.
     Я сочувственно прикрыл глаза. Здесь мне нужны союзники.
     - Мы готовились к встрече. Даже  написали  лозунг.  В  городе  все  с
удовлетворением приняли известие о приходе к власти нового правительства.
     Этому я не поверил, но спорить не стал.
     - И вдруг с аэродрома сообщают, что самолет не прилетел.  Вы  знаете,
город наш небольшой, сразу поползли слухи, некоторые элементы уверяли, что
в гибели самолета виноваты духи гор, не желавшие вашего прилета,  господин
майор.
     Капитан Боро показал в улыбке белые  зубы  и  развел  руками:  такой,
понимаете, темный у нас народ.
     - Я  сразу  связался  с  полицией,  чтобы  они  узнали  по  окрестным
деревням, не видели ли там самолета. Население у нас редкое, места  дикие.
Самолет отклонился с курса - десять миль для самолета  ничто,  а  для  гор
много... Вечером мне сообщили, что в деревне Лонги - это  миль  двенадцать
отсюда, вверх по реке, - видели дым и  слышали  взрыв.  Глубокой  ночью  я
примчался туда.
     Капитану хотелось, чтобы я одобрил его действия.
     - А вслед за мной в деревню приехал господин князь  Урао  Као  и  его
телохранители.
     - А что он там делал?
     - Он искал вас.
     Я не выказал удивления. Пусть продолжает.
     - Князь узнал, что  в  горах  за  Лонги  упал  самолет,  и,  даже  не
переодевшись, вскочил в машину. Когда он увидел нас, то очень обрадовался.
У него было мало людей, зато у него был человек, который знает эти  тропы.
Вот мы и объединили усилия. Три мили мы проехали вверх по дороге, а  потом
четыре часа в темноте по тропам. Я сегодня за ночь ни минуты не спал.
     Если он надеялся, что я повешу  орден  ему  на  грудь,  он  ошибался.
Почему же князь так спешил? Да, он знал, что на  самолете  летела  Лами  и
директор Матур. Кто-то из них вез из Лигона важные вести. А впрочем, какое
мне сейчас до этого дело? Мы  спасены,  и  я  надеюсь,  что  завтра  смогу
встать. Иначе придется Лигону прислать другого комиссара.
     - Предводителя бандитов вы не знаете?
     Капитан поглядел в сторону лежавшего у хижины Па  Пуо.  Я  следил  за
ним. Но его лицо осталось равнодушным.
     - Не знаю, - сказал он.
     Вертолет прилетел после полудня. К тому времени князь Урао со  своими
телохранителями  и  два  солдата   из   тангийского   гарнизона,   которые
конвоировали пленных,  ушли  пешком  к  деревне  Лонги,  к  ожидавшим  там
машинам.

     "Господину Дж.Суну. Гостиница "Империал", Лигон.
     Дорогой Сун, это письмо  доставит  вам  верный  человек,  которого  я
посылаю машиной. Так надежнее. Письмо и деньги получил. Но не  сразу  и  с
осложнениями. Частично о событиях  вы  уже  знаете.  Об  остальном  сообщу
сейчас.
     О гибели самолета я узнал с опозданием. Один из людей, оставленных Па
Пуо с грузом, по собственной инициативе поспешил в Танги. Я не думал,  что
кто-нибудь остался жив после  крушения,  но  Па  Пуо  мог  все  испортить.
Пришлось бросить дела и мчаться к месту падения самолета.
     К счастью, когда мы спасли пассажиров самолета, мне  удалось  сделать
так, что пленных поручили отвести в город мне. По дороге я забрал у Па Пуо
деньги и устроил ему побег. Этот негодяй мне еще пригодится.  Все  думают,
что он убит при попытке к бегству. Я благодарен Вам за заботу  о  Лами.  Я
ничего не имею против смерти ее отца, но,  если  его  жизнь  угодна  небу,
пусть мы будем орудием спасения, а не орудием гибели.
     Русские остались живы. Не могли бы вы подробнее знать в Лигоне об  их
истинных планах? Завтра съезжаются князья, чтобы решить, как вести себя  с
новым правительством. Некоторые горячие головы считают, что  сейчас  самое
время объединиться со сторонниками Джа Ролака и  восстать.  Будет  нелегко
уговорить этих недалеких, трясущихся над  своими  эфемерными  привилегиями
людей  воздержаться  от  самоубийственных  акций.  Полагаю,  что   военное
правительство молит небо, чтобы мы восстали.  Тогда  нас  раз  и  навсегда
приведут к покорности.
                                                    Искренне Ваш Урао Као"


     "...г.Танги. Центр одноименного округа на  севере  республики  Лигон.
Город  основан  в  XIV  в.  князем  Урао  Справедливым,  который   признал
вассальную зависимость от короля Лигона Партавармана VI. Город  расположен
на краю горного плато на высоте 1600 м над уровнем  моря.  Население  9500
чел. (по переписи  1959  г.).  Лигонцы,  индийцы,  китайцы,  представители
горных народностей. Промышленность - механические мастерские, спичечная  и
ткацкая фабрики, лесопилка, кустарные мастерские. В городе заседает  Совет
по делам горных народов, в котором большую роль продолжают  играть  горные
феодалы..."
                                  (Справочник "Города Юго-Восточной Азии")





     За окном нашего номера сквозь  ветки  сосны  видна  тихая,  усыпанная
осенними желтыми листьями улица. Трудно поверить, что  мы  живем  на  краю
света, а не в подмосковном доме  отдыха.  А  ведь  обман:  хитрые  здешние
деревья сбрасывают листья, чтобы достойно встретить сезон дождей цветами и
юными листочками. По уличке едет рикша на велосипеде с коляской.  Рикша  в
шерстяной шапочке и пиджаке. Вон пастор в черном костюме - узкой  полоской
выглядывает белый воротничок.  Домики  здесь,  в  центре  города,  чистые,
аккуратные. Сюда приезжали отдохнуть от жары долин английские чиновники.
     Мы с Отаром весь день проспали.  Старый  лакей,  реликт  колониальных
времен, не смог разбудить нас к обеду. Мы очнулись вечером.  Я  был  полон
раскаяния, а Отар подвел под наш сон здоровую теоретическую базу, чем меня
почти утешил.
     У нас большая высокая комната,  белый  потолок  которой  разделен  на
квадраты  темными  деревянными  рейками,  что  напоминает  об   английской
таверне, где мне, правда, не приходилось  бывать.  На  рейках  мирно  спят
маленькие ящерки - неужели они никогда не падают? Вспольный разместился за
стеной.
     - Разбудить его? - спросил я Отара.
     - Даже не знаю, - сказал Отар. - Намаялся он...
     Проявление нежности со стороны Отара - явление редкое.
     Все-таки я, презрев условности, постучал к Вспольному.
     - Мы идем ужинать, - сказал я ему.
     - Я тоже, - откликнулся из-за двери Вспольный. - Спасибо.
     Он спал меньше нас. С вертолета он бросился  на  телефонную  станцию,
чтобы лично доложить Ивану Федоровичу, что все  обошлось.  В  столовой,  с
такими же рейками на потолке, было пусто. Туристы  уехали.  Они  не  любят
переворотов -  это  нарушает  график  осмотра  достопримечательностей.  За
соседним столом сидел господин Матур. Синяк у него под глазом  пожелтел  и
расползся по щеке.
     - О, дорогие друзья! - воскликнул он при нашем появлении.
     По-моему, радость была искренней.
     - Вы разрешите присоединиться к вам?
     Вспольный скривился, но промолчал, я же сказал:
     - Пожалуйста.
     Все-таки мы вместе пережили все приключения. Матур успел переодеться:
он был в темном, узком для него костюме, шея обметана шарфом.
     - Ваш саквояж не нашелся? - спросил я.
     - Эти бандиты выкинули мой саквояж. И деньги тоже!
     Вспольный вздохнул. Он уже успокоился, от его  героизма  и  следа  не
осталось. По дороге в ресторан он успел сообщить мне, что  от  окна  дует,
что Иван Федорович беспокоится, что его атташе-кейс погиб при  вынужденной
посадке...
     - А в чем заключается ваша работа, если это, конечно,  не  секрет?  -
спросил Матур.





     Я с трудом досидел до конца  ужина.  Новости  взывали  к  немедленным
действиям. Я  не  понял  деталей  рассказанного  геологами.  Для  делового
человека важнее охватить  проблему  в  целом.  Я  подождал,  пока  русские
поднялись к себе, и подошел к портье.
     - Я могу заказать телефонный разговор с Лигоном?
     - Линия не работает, - ответил он внешне  вежливо,  но  с  внутренним
вызовом,    свойственным    людям,    когда-то    обладавшим     маленькой
административной властью.
     - У меня срочное дело, - сказал я.
     - Линия отключена по распоряжению военного коменданта.
     - Тогда примите срочную телеграмму.
     - Не могу, - нагло усмехнулся портье.  -  Дойдите  до  телеграфа.  Он
открыт до восьми.
     Было двадцать минут восьмого. Скорее! Вторично я оказался обладателем
информации, стоимость которой трудно переоценить. И я должен был отправить
две телеграммы.
     - Господин Матур! - догнал меня в дверях голос портье.
     - Что?
     - В Танги комендантский час. С шести вечера.
     Я махнул рукой и выбежал на улицу. Комендантский  час  для  тех,  кто
обладает документами, я же не обладаю ничем: я ограблен и гол. Мне  нечего
терять. С разумной осторожностью, скрываясь в тени деревьев, я  побежал  к
телеграфу.

      ЛИГОН ЭКСПОРТ ИМПОРТ ТАНТУНЧОК
      СРОЧНО СОГЛАСЕН УСЛОВИЯ ПРОДАЖИ УТРОМ
      ЗАВЕРШИТЕ СДЕЛКУ МОИМ БРАТОМ
      ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ВСТУПЛЕНИЕ ВО ВЛАДЕНИЕ МАТУР

      ЛИГОН СЕРЕБРЯНАЯ ДОЛИНА 18 СААД РАХМАН СРОЧНО
      НЕМЕДЛЕННО ВСТУПАЙ ПЕРЕГОВОРЫ ТАНТУНЧОКОМ ПО ИЗВЕСТНОМУ ДЕЛУ
      ПРИНИМАЙ ЕГО УСЛОВИЯ ЖДУ РЕЗУЛЬТАТОВ ЗАВТРА УТРОМ
      ЛЮБЯЩИЙ БРАТ МАТУР

     Дом князя Урао стоит  на  окраине  Танги.  Из  его  сада  с  большими
газонами  и  аккуратно  подстриженными  деревьями,  за   которыми   следит
садовник, выписанный из Калькутты, открывается вид на много миль вперед  -
на горные хребты и голубое озеро Линили. Но в тот  ветреный  вечер  долину
скрывал туман.
     У ворот стоял, кутаясь в армейскую шинель, охранник.
     - Скажи князю, что директор Матур по важному делу.
     Сторож знаком велел мне стоять в стороне, поднял  трубку  телефона  в
нише у ворот, и через пять минут я  уже  приближался  к  крытому  подъезду
дома, принадлежавшего когда-то  английскому  прокурору,  который  проводил
здесь жаркий сезон.
     В библиотеке князь указал мне на кресло и спросил:
     - Что будешь пить?
     - Спасибо, ничего не хочется. Как, все деньги нашлись?
     Я  вообще  не  употребляю  спиртных  напитков  и  в  это  время   дня
предпочитаю чай с молоком.
     - Да. Мы их вернули. Кстати, возьми свои деньги. Мы их спасли.
     В конверте было триста ват и ни одного доллара. Но я  смолчал.  Любое
мое сомнение бросало бы тень на близких князю людей. А я  деликатен.  Я  с
благодарностью принял деньги.
     - Я пришел не за этим, князь, - сказал я. - Помня о нашей  дружбе,  я
спешу сообщить новость, которую сегодня узнал  от  русских  геологов.  Эта
новость настолько изумила меня, что, несмотря на позднее  время,  я  сразу
поспешил к тебе.
     - Рассказывай, дружище, - князь налил себе виски.
     - Через несколько дней в Танги будет землетрясение.

     ЛИГОН ДЖ.СУНУ РАДИОГРАММА
     НЕМЕДЛЕННО ВСТУПИ ПЕРЕГОВОРЫ С ВЛАДЕЛЬЦЕМ МЕХАНИЧЕСКИХ МАСТЕРСКИХ
     И ОТЕЛЯ "АМБАССАДОР" АРГУМЕНТИРУЙ СВЕДЕНИЯМИ О БЛИЗКОЙ
     НАЦИОНАЛИЗАЦИИ ПЛАТИ НАЛИЧНЫМИ НЕ БОЛЕЕ ПОЛОВИНЫ СТРАХОВОЙ ЦЕНЫ
     ТЕЛЕГРАФИРУЙ РЕЗУЛЬТАТЫ ШИФРОМ УРАО КАО





     Я окончательно пришел в  себя  часов  в  пять  вечера.  Мной  владело
чувство вины. Я не имел права валяться на койке. В  дверях  палаты  гудели
голоса. Я повернул голову - там стоял капитан Боро.  Медсестра  в  зеленой
наколке не пускала его ко мне.
     - Проходите, - сказал  я  негромко,  чтобы  не  разбудить  соседа  по
палате, неподвижно лежавшего человека с забинтованным  лицом.  Когда  меня
днем привезли в палату, уже вымытого, запакованного в  гипс,  он  спал.  -
Есть новости из Лигона?
     - Все  в  порядке,  -  бодро  и  громко  ответил  капитан.  Для  него
окружающие интереса не представляли. - Новости хорошие. Все районы,  кроме
южной провинции, признали власть революции.
     - Южной провинции?
     -  Туда  бежал  министр  внутренних   дел.   Но   не   сегодня-завтра
сопротивление прислужников империализма будет раздавлено.
     Он слушал лигонское радио. В его голосе звучали интонации  Управления
пропаганды.
     - Что еще?
     - Я отправил в Лигон отчет о происшествии с самолетом. Я сообщил, что
виновны бандиты. Диаметр отверстий в крыле совпадает с калибром  пулемета,
отобранного у бандитов.
     - И ни одного не удалось доставить в Танги?
     - Ни одного. - Капитан был огорчен.
     - Последних двух прикончил князь Урао?
     - Мы не можем доказать, что он виноват, господин майор. Они  пытались
бежать. Наши солдаты тоже стреляли...
     - Продолжайте.
     - Тут у меня радиограммы из штаба и из комитета.
     Я проглядел радиограммы. Их было десятка два. Большинство  связано  с
аварией или русскими геологами.
     - Как они, кстати?
     Капитан Боро понял, о ком я спрашиваю.
     - Мы их разместили в "Амбассадор". Хорошая гостиница, хорошие номера.
Они легли спать. Еще спят, наверное.
     - Пускай спят. Завтра  дадите  им  охрану,  которая  будет  полностью
исполнять все их указания. Не забудьте о транспорте.
     - Обязательно. Если не тайна, в чем их миссия?
     - В этом нет тайны. Они занимаются землетрясениями.
     - У нас давно не было землетрясения.
     - Они полагают, что скоро будет.
     Боро был поражен и не пытался этого скрыть.
     - Они в России об этом догадались?
     Капитан Боро покосился на моего соседа с забинтованным лицом.
     - Не узнали? - сказал вдруг тот, словно ощутил взгляд капитана.
     - Васунчок? Я совсем забыл! Как ваше драгоценное здоровье?
     - В данный момент  ему  ничто  не  угрожает.  -  Голос  моего  соседа
дрогнул, будто он хотел засмеяться.
     Когда капитан ушел, стало совсем тихо. Мой  сосед  молчал.  В  дверях
появилась пожилая медсестра в зеленой наколке. На этот  раз  посетитель  к
моему соседу. И я увидел милую Лами.
     Я понял, что она уже была здесь утром, потому  что  их  встреча  была
будничной.
     Лами увидела меня.
     - Господин майор! - воскликнула она. - Как я  рада!  Вы  себя  хорошо
чувствуете?
     - Отлично, - сказал я. - Так, значит, это твой отец?
     - Папа, - сказала Лами торжественно, - майор Тильви  нарушил  правила
ради того, чтобы взять меня на борт, потому что я сказала, что  везу  тебе
лекарство.
     - Скажи лучше, что он тебя чуть не погубил, - возразил ее отец. - Мое
счастье, что они скрыли от меня дурные вести о самолете. Хранит их небо за
эту милость. Я  благодарен  тебе,  майор.  Я  понимаю,  что  значит  взять
человека на военный рейс.
     - Там была тетушка Амара. Она страшней, чем трибунал.
     - Представляю, - сказал Васунчок. -  Это  она  помогла  тебе  достать
лекарство, Лами?
     - Нет, - сказала девушка тихо.
     - А кто? Почему ты молчишь?
     - Ничего особенного... но я достала его на черном рынке, а  ты  этого
не любишь, отец.
     - Лучше бы ты  соврала...  Ну  ладно,  не  сердись.  Я  неблагодарный
старик. А ты не умеешь лгать.
     Он не видел, как покраснели щеки Лами. Она солгала ему.
     Когда Лами ушла, ее отец сказал:
     - Так неудачно получилось с моей раной.
     - Я ничего не знаю.
     - Я - начальник полиции округа Танги.
     Конечно, мне следовало об этом  знать.  Перед  отлетом  Ван  дал  мне
список должностных лиц округа, но я не удосужился с ним ознакомиться.
     - Ну что же, очень приятно познакомиться, - сказал я. - Комиссар  ВРК
майор Тильви.
     - Знаю. Я знаю сейчас больше тебя, мой  мальчик.  И  не  обижайся  на
такое обращение. Ты - мой двоюродный племянник и в детстве бывал  в  нашем
доме, но, конечно, не помнишь об этом.
     Естественно, что мы вскоре заговорили об аварии самолета.
     - Меня заинтересовало место,  где  был  подбит  самолет...  -  сказал
Васунчок. - Постарайся представить расположение горных цепей и долин:  наш
город стоит на окраине плато.  У  подножия  плато  -  широкая  долина,  по
которой протекает речка Линили, впадающая в озеро с тем же  названием.  За
долиной три параллельных покрытых лесом хребта.  Между  ними  два  ущелья,
почти не населенные, лишь в одном месте, между двумя  ближайшими  к  Танги
хребтами, ущелье расширяется,  и  там  лежит  деревня  Лонги,  соединенная
дорогой с шоссе Митили - Танги. Представляешь?
     - Пока все понятно.
     - Самолет на Танги должен лететь над  долиной  Линили  и  озером.  Но
самолет отклонился немного в сторону и пошел над тем  ущельем,  в  котором
стоит деревня Лонги. Вот там его и подбили.  Снижаясь,  самолет  проскочил
между вершинами второго хребта и упал в дальнем  ущелье,  между  вторым  и
третьим хребтом.
     - И что это значит?
     - Бандиты стреляли по самолету из первого ущелья. То есть их  отделял
от озера лишь невысокий хребет. Подозреваю,  что  стреляли  с  поляны,  от
которой идет тропа к пещерам озера Линили...
     - А если так?
     - Меня ранили у озера, когда  мы  шли  за  контрабандистами,  надеясь
отыскать их тайник. У меня были надежные  сведения,  что  он  -  в  районе
пещер. Но мы попали в засаду.





     До ночи мои товарищи приводили в порядок пострадавшую аппаратуру. Нам
нанес визит капитан Боро. Он обещал  с  утра  предоставить  машину,  чтобы
осмотреть окрестности и выбрать  места  для  приборов,  а  также  прислать
мастера, - требовалось кое-что починить,  а  у  наших  товарищей  не  было
нужных инструментов. По уходе капитана Боро  Отар  Давидович  сказал,  что
вряд ли понадобится моя помощь, и посоветовал мне  отдыхать.  Я  счел  его
соображения разумными и принялся за приведение в порядок записей.
     Поднявшись рано утром, я обнаружил в  соседней  комнате  удивительную
сцену. Казалось, они вообще не ложились спать: пол был устлан деталями,  а
посреди них, подобно мальчишкам, играющим в железную дорогу, сидели  трое:
Котрикадзе, Володя и незнакомый мне молодой лигонец. Игра так увлекла  их,
что они не сразу меня заметили.
     - Вы даже не завтракали? - спросил я.  И  тут  же  подумал,  что  мой
вопрос неуместен, - ресторан еще закрыт. И как бы в опровержение моих слов
в дверь постучали.
     - Войдите, - сказал Котрикадзе.
     В дверях стоял солдат, лицо которого было  мне  знакомо.  Нашитая  на
рукаве морда тигра подсказала: он был с нами в самолете.  На  шее  у  него
висел автомат, мешая нести термос оранжевого цвета с полосатыми пчелами на
боках. Солдат кивнул мне, как старому знакомому.
     - Ага, - сказал Котрикадзе, будто ему всегда приносят термосы солдаты
с автоматами. - Спасибо, сержант.
     Я проследил взглядом за сержантом и увидел на столе уже два таких  же
термоса, чашки с остатками кофе и сандвичи.
     Сержант поставил термос,  постоял,  наблюдая  за  работающими,  затем
положил автомат на диван, уселся рядом и задремал.
     И я понял, что не буду укорять этих людей за неразумное использование
своего рабочего дня. Они вежливо выслушают  меня  и  удивятся  -  зачем  я
вмешиваюсь в то, что они знают лучше меня?  Я  пожалел,  что  у  меня  нет
технического образования, а в школе я  по  всем  точным  дисциплинам  имел
"твердую тройку".
     - Юрий Сидорович, - сказал Володя, - выпейте кофе.  Ресторан  закрыт,
нам сержант Лаво из гарнизонной кухни носит.
     Я поблагодарил и не отказался  от  кофе  со  свежим  сандвичем.  Вкус
местного хлеба показался мне приятным. Я сел на  диван,  рядом  со  спящим
сержантом.
     - Голова не болит? - спросил  Котрикадзе,  представив  меня  молодому
лигонцу, оказавшемуся механиком по имени Фен Ла.
     - Нет,  спасибо.  -  Я  инстинктивно  поднял  руку  и  ощупал  шишку,
оставшуюся у меня на лбу, как боевое отличие.
     - В восемь придет машина. Вы поедете с нами?
     Переодеваться мне было не нужно. Да и  во  что  переодеваться?  Но  я
воспользовался этим предлогом, чтобы  избавиться  от  тягостного  ощущения
собственной ненужности, и покинул комнату.
     В коридоре меня подстерегал господин Матур.
     - Доброе утро, господин советник, - приветствовал он меня. - Вы  рано
поднимаетесь. Это свидетельствует о том, что  вы  хороший  работник.  Лишь
бездельники спят до полудня.
     Я не смог избегнуть неуместных восторгов.
     - И ваши друзья также работают? С раннего утра! Меня всегда восхищало
трудолюбие русского народа! Великие свершения социализма -  это  результат
самозабвенного труда! Приехать для того, чтобы помочь  маленькой,  далекой
стране! Жертвовать жизнью ради нас - это гуманизм в высшем смысле, не  так
ли?
     Он готов был  заплакать  от  умиления.  Шоколадные  зрачки  неустанно
крутились в желтых с красными прожилками белках глаз.
     - А мы и не подозревали, насколько  близка  к  нам  угроза  страшного
бедствия. Теперь же мы сплотимся и спасем нашу маленькую страну. Только бы
успеть! Как вы думаете, мы успеем?
     Он замер с полуоткрытым ртом. Ждал ответа.
     - Еще рано говорить, - ответил я сдержанно, стараясь отыскать просвет
между стеной коридора и тушей нашего друга. -  Для  того  мои  товарищи  и
работают. Но пока рано говорить.
     - Но может, приблизительно? С точностью до двух дней? Ведь необходимо
предупредить население!
     - Как только станет известно, мы тотчас же сообщим.
     Я не решался спрятаться в моей комнате, куда  он  мог  проникнуть,  а
бежал к Котрикадзе, захлопнул дверь и с облегчением  вздохнул.  В  комнате
все было по-прежнему. Володя и механик спорили на странной  смеси  языков,
тыча друг другу в лицо какими-то деталями,  Котрикадзе  тестером  проверял
нутро вскрытого ящика. Сержант Лаво спал на диване.
     -  Отар  Давидович,  -  сказал  я,  -  не  забудьте,  что  мы  должны
предупредить местное руководство о сроках. Ведь  предстоит  принятие  мер.
Некоторые уже интересуются...
     - Вы совершенно правы, Юрий Сидорович, - сказал Котрикадзе вежливо. -
Мы это непременно сделаем.


      ТАНГИ АМБАССАДОР ДИРЕКТОРУ МАТУРУ 12 МАРТА 4.46 ИЗ ЛИГОНА
      ТАНТУНЧОК СОГЛАСЕН ТВОИХ НАЛИЧНЫХ НЕДОСТАТОЧНО
      ЧТО ДЕЛАТЬ ЛЮБЯЩИЙ БРАТ СААД

      ЛИГОН СЕРЕБРЯНАЯ ДОЛИНА 18 ГОСПОДИНУ СААДУ 7.15 ИЗ ТАНГИ
      РАЗ В ЖИЗНИ РИСКНИ СОБСТВЕННЫМИ ДЕНЬГАМИ
      ГАРАНТИРУЮ ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ НА ВЛОЖЕННЫЙ КАПИТАЛ
      ЛЮБЯЩИЙ БРАТ МАТУР

      ТАНГИ АМБАССАДОР ДИРЕКТОРУ МАТУРУ СРОЧНО 12 МАРТА 9.06 ИЗ ЛИГОНА
      ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ТРЕБУЮТ НАЛИЧИЯ СВОБОДНЫХ СРЕДСТВ
      НЕВОЗМОЖНО СОГЛАСИТЬСЯ НА ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ МИНИМУМ ПЯТНАДЦАТЬ
      ЛЮБЯЩИЙ БРАТ СААД

      ЛИГОН СЕРЕБРЯНАЯ ДОЛИНА 18 ГОСПОДИНУ СААДУ 10.25 ИЗ ТАНГИ
      СКОРБЛЮ БЕССЕРДЕЧИЕМ БЛИЖАЙШЕГО ДРУГА И РОДСТВЕННИКА
      СОГЛАСЕН ПЯТНАДЦАТЬ ПРОЦЕНТОВ ЛЮБЯЩИЙ БРАТ МАТУР





     В час ночи заглянул  присланный  комендантом  техник  Фен  Ла.  Хотел
узнать, что за помощь нам нужна,  и  остался  до  утра.  Фен  Ла  оказался
горцем, из племени фенов, которое живет по  берегам  озера  Линили,  ловит
рыбу, разводит чай на склонах холмов и не подчиняется князьям. Но  главное
в нем то, что он псих по части техники. При виде наших приборов в глазах у
него возник хищный блеск, и Отар сказал мне: "Это наш человек". Бывает  же
у человека призвание, как у скрипача. А ведь этот Фен  до  десяти  лет  не
видел ни одной машины сложнее велосипеда. Зато когда попал в город,  начал
мучиться неутолимой страстью к винтам, гайкам и триодам. Вспольный,  когда
сунулся к нам на рассвете, решил, что это мы с Отаром такие  сознательные,
ночей не спим. Не станешь же объяснять нашему Пиквику, что в этой компании
самый сознательный  -  это  взъерошенный  и  недокормленный  представитель
развивающихся стран, а вовсе не посланцы  страны  победившего  социализма.
Пиквик в такую крамолу не поверит. А нам неловко было  идти  спать,  когда
техник Фен Ла золотыми руками спасает свою страну от стихийных бедствий. К
счастью, мы выспались днем.
     В процессе ночных ремонтных работ  Фен  Ла  осознал,  зачем  мы  сюда
приехали, и обещал поговорить в механических мастерских, чтобы нужные  нам
работы они сделали в тот же день. У них там сейчас брожение.  Не  знаю,  к
чему приведет переворот.
     С ночи в наш дружный  коллектив  влился  коренастый  сержант  Лаво  с
автоматом, с которым он не расстается, как Вспольный с очками. Всю ночь он
таскал нам бутерброды и термосы с кофе, а в свободное время похрапывал  на
диване.
     К  утру  мы  завершили  кое-какой   ремонт,   отвезли   остальное   в
механические мастерские, уверенные, что Фен Ла нас не подведет, и  поехали
искать точки для датчиков.
     Ехали в "джипе". Сержант Лаво держал на  коленях  автомат  и  термос,
Отар - карту, выданную ему предупредительным капитаном Боро,  Вспольный  -
блокнот, а я - сумку Отара. Все при деле.
     "Джип" не спеша катил через город, и я наконец мог  разглядеть,  куда
мы попали. Я испытал искреннюю радость, увидев  магазинчик  с  сувенирами.
После гибели в самолете делийских слоников я чувствовал себя обездоленным.
Здесь прохладно, и растительность странно  смешивается  в  садах  и  между
домами - и сосны, и пальмы, и лианы, и бамбуки.  Представьте  себе  сосну,
опутанную лианами с руку толщиной. При этом на лиане сидит мартышка, а под
сосной дремлет мохнатая дворняга. Город Танги показался мне декоративным и
несколько ненастоящим.
     Специальность у меня довольно печальная.  Редко  удается  побывать  в
мирно живущем городе.  Чаще  всего  приезжаешь  в  места,  уже  пораженные
землетрясением, подавленные бедой, разоренные и печальные. Мы, сейсмологи,
ближе всего к патологоанатомам -  имеем  дело  с  неблагоприятным  исходом
болезни. Нам бы сложиться на памятник Отару при жизни. Хватит анатомии, да
здравствует лечение!
     Мы подъехали к роскошной вилле, построенной, видно, еще в  английские
времена. Перед виллой стояло два или  три  армейских  "джипа".  Над  домом
развевался лигонский флаг - синий с красной косой полосой и белой  звездой
на полосе. Мы притормозили, и шофер пошел к начальству получать талоны  на
бензин, чтобы заправиться по дороге. Пока мы его ждали, я подумал, чему же
это я обрадовался? Да, теперь мы будем приезжать в живые города, но ведь в
них, как в больном теле, невидимый и неумолимый, таится враг. И  он  убьет
их. И этот дом, который простоял сто лет, рухнет, подняв к небу тучу пыли,
пальмы покосятся, через ровный газон пробежит рваная трещина... Мы сделали
шаг вперед: учимся предсказывать болезнь, даже можем  вовремя  вывезти  из
города людей, кровати и стулья. Но долго  еще  не  научимся  предотвращать
землетрясения. А хорошо  бы.  Завтра  намечается  землетрясение  в  районе
Вальпараисо. Я  нажимаю  кнопку  и  говорю:  "Снять  напряжение  в  районе
Вальпараисо на  глубине  восемьдесят  километров..."  И  Вальпараисо  спит
спокойно.
     - Пессимистические мысли? - спросил Отар.
     - Отражаются на челе?
     - Еще как отражаются! Когда ты  научишься  скрывать  свои  эмоции  от
человечества?
     - Никогда, - сказал я. - Нет нужды.
     Из дома вышел майор Тильви. Рука  у  него  была  на  перевязи,  но  в
остальном он выглядел молодцом. Я обрадовался, увидев его. Он -  приличный
парень. За Тильви выбежал капитан Боре. Отар распахнул  дверцу  "джипа"  и
спрыгнул  на  землю.  Мы  со  Вспольным  последовали  за  ним,  обменялись
приветствиями. Переживания сближают.
     - Начинаете работать? Как с ремонтом?
     - Все в порядке, - ответил Отар.  -  Кое-что  мы  сделали.  Остальное
отвезли в мастерские. Спасибо капитану Боро за помощь.
     - Кстати, - сказал Тильви. - Я полагаю,  что  пока  не  стоит  широко
объявлять, что будет  землетрясение.  Понимаете,  в  городе  разные  люди,
кое-кто ударится в панику, кое-кто воспользуется  этими  слухами  во  вред
ревкомитету...
     Отар не ответил. Видно, не хотел связывать себя обещанием.
     - Я понимаю, - сказал майор, -  такую  тайну  не  сохранить...  -  Он
нахмурился: еще землетрясения ему не хватало. Он  спросил  серьезно:  -  А
может, удастся обойтись без землетрясения?
     - Вряд ли, - также серьезно ответил Отар.
     Вернулся шофер с талонами. Мы снова залезли в машину.
     - Счастливо,  -  сказал  майор  и  добавил:  -  Землетрясение  -  это
стихийное бедствие, и никто не виноват. Но если о нем знаешь  заранее,  то
несешь ответственность...
     И он был человеком, который нес за это ответственность.

      ТАНГИ СРОЧНО СЕКРЕТНО КОМИССАРУ ВРК МАЙОРУ ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ
      СООБЩИТЕ ВРЕМЯ И СИЛУ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ ОБЪЕМ РАЗРУШЕНИЙ
      ВСЕ СВЕДЕНИЯ КЛАССИФИЦИРОВАТЬ СЕКРЕТНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ ПАНИКИ
      УЧИТЫВАЙТЕ ВОЗМОЖНЫЙ ЭФФЕКТ СОБЫТИЙ ДЛЯ ВРАЖДЕБНОЙ ПРОПАГАНДЫ
      БЛИЖАЙШИЕ ДНИ ПРИСЫЛАЕМ ПОДКРЕПЛЕНИЕ
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВРК БРИГАДИР ШОСВЕ





     У моей матушки сидел отец Фредерик, ее духовный наставник и  друг.  У
них сохранились сентиментальные отношения  с  тех  времен,  когда  молодой
Фредерик появился в наших краях распространять слово божие,  и  моя  мать,
тогда еще девушка, стала одной из наиболее преданных прозелиток в  округе.
Я  подозреваю,  что  мама  была  влюблена  в  молодого  иностранца  -  его
фотография тех лет, умеренно аскетичная, висит в ее спальне.
     Я не стал  приближаться  к  старым  друзьям,  чтобы  не  подвергаться
ритуалу приветствий, а с порога розовой гостиной  информировал  маму,  что
жду к вечеру гостей и полагаю, что ей не стоит выезжать сегодня  в  город:
новая  власть  еще  не  установилась,  в  любой  момент   может   начаться
сопротивление, даже стрельба, на что мама ахнула, а отец Фредерик сообщил,
что слушал радио из  Бангкока  и  там  говорилось,  что  правительственные
войска застряли в южной провинции. Я знал министра  внутренних  дел  и  не
верил в серьезность  его  сопротивления.  Старый  миссионер  разбирался  в
людских грехах, но ничего не понимал в политике. Я  решил  подбросить  ему
приманку.
     - Я слышал, что есть какой-то перст судьбы в том, что самолет, везший
нового комиссара, разбился.
     - Так говорят темные люди, - возразил Фредерик.
     - Но говорят. Замечательный материал для проповеди.
     - Негодный материал, - ответил  смиренно  отец  Фредерик.  -  Военные
привезли в город кусок  крыла  самолета.  Он  прострелен  из  пулемета.  А
пулемет такого калибра был у Па Пуо, который убежал от тебя, мой мальчик.
     Про крыло я не знал. Мои люди проморгали то, о чем уже  знает  каждая
старуха в городе. Это никуда не годится.
     - Па Пуо убит, - сказал я.
     - Дай бог, - сказала моя мама. - На совести этого бандита было  много
греха. Его именем пугали детей.
     - Что делают русские геологи? -  спросил  меня  отец  Фредерик.  -  В
городе много говорят о них.
     - Странно, - сказал я. - Есть куда более важные темы для разговоров.
     - Ты такой информированный, Као, - вмешалась мать. - Правда, что  они
смотрят, чтобы не было землетрясения?
     - Это русские, мама, - я старался говорить  нравоучительно.  -  Я  бы
скорее поверил, что они устроят нам землетрясение.
     - Не поняла, - мама наморщила напудренный лобик.
     - Земля, мама, единый организм, все в ней связано. Если у нас  дожди,
в Австралии засуха. Если у  нас  дует  западный  ветер,  над  Китаем  дует
восточный. Если Москве грозит землетрясение, то надо выпустить его силу  в
другой точке Земли...
     Мать и отец Фредерик смотрели на меня приоткрыв рты.
     - Откуда ты можешь это знать? - воскликнула мама.
     Она не посмела усомниться в  моих  словах,  я  ждал  возражений  отца
Фредерика.
     - А зачем правительству...
     Я не дал Фредерику закончить вопроса. Я его предвидел.
     - Одним ударом, без  всяких  забот,  они  уничтожают  основной  оплот
оппозиции. Все мы  погибаем  и  лишаемся  имущества.  Край  разорен,  люди
бедствуют - и сюда входят войска из Лигона.
     - Какой ужас! - воскликнула мама.
     Я знал, что к ленчу мама ждет жену опального губернатора  и  кое-кого
из знатных дам Танги.  Она  не  удержится,  чтобы  не  поделиться  с  ними
ужасными новостями.
     В гостиную сунулся лакей  в  идиотской  ливрее,  заимствованной  моей
светской  мамой  из  иллюстрированного  журнала,  посвященного   коронации
наследника престола в Иране.
     - Господин князь. Вас ждут.
     Меня ждал связной с юга.





     Утром я пришла в больницу к отцу. Он был в палате один. Майор  Тильви
встал, поругался с врачом и ушел из больницы. Отец чувствовал себя  лучше,
он даже занимался своими делами. Когда я была у него, он написал письмо  и
передал его с полицейским, который дежурил в коридоре. Потом при  мне  ему
принесли еще одну записку, он подчеркнул в ней какие-то строчки и переслал
в комендатуру майору Тильви.
     Я покормила отца, потом он спросил меня о Лигоне, как  там  произошел
переворот, а я толком ответить не смогла, потому  что  в  ту  ночь  думала
только о лекарстве.
     - Майор Тильви спросил меня, - сказал отец, - любишь ли  ты  молодого
князя.
     - А почему он спросил?
     - Он уверен, что когда князь пришел, ты бросилась к нему на шею.
     - Ты считаешь, что князь плохой человек?
     - Не мне судить о нем. Мы разные люди. Моя работа - охранять закон, а
он не друг закона.
     - Значит, майор Тильви  тоже  враг  закона?  Он  был  против  старого
правительства.
     -  Пойми,  -  возразил  отец,  -  смена  правительства  в  Лигоне  не
освобождает меня от исполнения долга. Любое правительство будет бороться с
бандитами, контрабандистами и другими преступниками. Думаю,  армия  сможет
это сделать лучше, чем правительство Джа  Ролака,  в  котором  было  много
продажных людей. Я думаю, что офицеры взяли власть, потому что они  хотят,
чтобы стране было лучше... Так что у тебя с молодым князем?
     - Отец, ты не любишь князя и его друзей.
     - Мы принадлежим к разным кругам.
     - Но я не могу сидеть дома и ткать юбки,  как  моя  бабушка.  Времена
изменились. Не надо было отдавать меня в колледж. Я люблю играть в теннис,
и княгиня была так добра, что давала мне читать книги из библиотеки.
     Это был давний спор. Отец не запрещал мне делать, что  хочу,  но  его
огорчало, что я бывала в доме князей Урао. Я старалась не рассказывать  об
этом. Хотя он все равно знал.
     - Не  вскружил  ли  тебе  голову  молодой  князь  своими  английскими
костюмами и английской речью?
     - Нет, отец, клянусь тебе, нет. Но он добрый человек и  помогал  мне,
ничего не прося взамен.
     - Чем помогал?
     Я не ответила отцу. Я не могла сказать, что князь написал мне  письмо
в Лигон, в котором говорил, что скучает без меня и, если  мне  понадобится
помощь, я могу обратиться  к  его  другу  господину  Дж.Суну  в  гостинице
"Империал". И чтобы отец не говорил больше о князе, я сказала строго:
     - Ты уже старый, отец.  Когда  ты  перестанешь  бегать  по  горам  за
бандитами?
     - Когда уйду в отставку, - ответил отец.
     Мы оба замолчали, думая о своем. Потом отец сказал:
     - У меня к тебе просьба.
     - Я рада выполнить любую твою просьбу.
     - Я хочу, чтобы ты уехала на время из Танги.
     - Я же так спешила сюда, ты болен...
     - Я не прошу тебя вернуться в Лигон.  Я  хочу,  чтобы  ты  поехала  к
почтенному Махакассапе.
     - К дедушке?
     - Да. Он стал совсем старый, никто не навещает его. Я хочу, чтобы  ты
отвезла дар монастырю, в благодарность Будде,  который  не  допустил  моей
смерти. Ты же знаешь, что, выйдя в  отставку,  я  постригусь  в  монахи  и
поселюсь в том монастыре...
     Это была любимая тема моего отца после того, как умерла  мама.  Князь
говорил мне как-то: "У твоего отца гипертрофированное  чувство  долга.  Он
разрывается между долгом  перед  правительством,  которое  заставляет  его
бегать по горам, стрелять в контрабандистов, арестовывать воров, и  долгом
перед вечностью, который зовет его отряхнуть мирскую  пыль  и  щадить  все
живое, включая комаров". Тогда мы  как  раз  собирали  ракетки,  вечерело,
вокруг жужжали комары, и сравнение Као было очень образным.
     - В городе неспокойно, и князья, которые недовольны Лигоном, в  любой
момент могут поднять кровавое восстание. Правда, я надеюсь,  что  Урао  их
переубедит.
     - Вот видишь, отец, - сказала я, - ты тоже думаешь...
     - Урао умнее и образованней остальных князей. Князья  большей  частью
остались где-то в шестнадцатом веке, а он - детище  нашего.  И  потому  он
опаснее их всех, вместе взятых... - Отец  поднял  руку,  останавливая  мои
возражения: - Конечно, мне будет спокойнее, если ты в эти дни  побудешь  в
монастыре. К тому же мне нужно передать настоятелю письмо,  которое  я  не
могу доверить никому больше. Почтенный Махакассапа отказался  от  суетного
мира, но суетный мир близок к стенам его монастыря.
     - И долго я должна быть в монастыре?
     - Думаю, что нет. Несколько дней.
     - Но если князья поднимут восстание...
     - Я о себе  позабочусь.  А  теперь  расскажи  о  русских.  Зачем  они
приехали? Что ты о них знаешь?





     Как только мы миновали окраины города, дорога пошла серпантином  вниз
по крутому, заросшему лесом склону плато, на котором стоит  Танги.  Иногда
навстречу попадались  старые  перегруженные,  размалеванные  автобусы,  на
крышах которых громоздились корзины, ящики, тюки,  и  становилось  страшно
при мысли, насколько неустойчивы эти  машины.  На  повороте  дороги  стоял
рабочий слон и чего-то ждал. Иногда открывался вид на долину  с  громадным
длинным озером. За озером поднимались лесистые отроги гор,  и  я  вдруг  с
острым чувством отстранения понял, что именно там  мы  были  вчера  утром,
именно там я пережил, быть может, самые напряженные секунды  своей  жизни.
Горы были спокойны и молчаливы.
     Дорога распрямилась на плоской долине. По сторонам  тянулись  рисовые
поля. Возле дороги  в  канаве  нежились  буйволы.  На  их  спинах  дремали
маленькие белые цапли.
     Через полчаса мы достигли городка, от которого начинаются  дороги  на
Лонги и к берегу озера  Линили.  Мы  остановились  на  несколько  минут  у
небольшой лавки, перед которой в тени  дерева  стояли  простые  деревянные
столы. Наш сержант предложил выпить чаю, и  все  с  радостью  согласились.
Хотя я предпочитаю не питаться в случайных придорожных заведениях, так как
недостаточное мытье посуды может привести к амебной  дизентерии,  на  этот
раз я разделил с товарищами трапезу. Мне вдруг  подумалось,  что  эта  моя
командировка принципиально отличается от предыдущих, ибо я выступаю в  ней
как участник большого, рискованного дела и соображения личной гигиены,  не
теряя своего значения, отступают на второй план.
     Когда мы, расплатившись, поднимались из-за стола, по  дороге  проехал
потрепанный "фольксваген". Я не заметил, кто в нем, но Володя вдруг поднял
руку и помахал вслед машине. Мне показалось, что в ответ мелькнула в  окне
тонкая рука.
     - Кто это? - спросил Котрикадзе.
     - Это Лами, - сказал Володя. - Разве не узнали? Лами, - повторил  он.
Ему нравилось, как звучит это слово.
     Котрикадзе попросил остановить  машину  на  берегу  речки,  у  нового
бетонного моста. Они спустились с Володей к самой  воде,  а  я  остался  в
машине, открыл блокнот, чтобы описать утренние впечатления. Стало  теплее,
над нами в головокружительной высоте парил орел. Вернулись геологи, и Отар
сказал:
     - Побольше бы датчиков, мы бы ими всю долину засеяли.
     Мы поехали дальше и часто останавливались. Порой я выходил из  машины
вместе с геологами, порой оставался, стараясь не  мешать  им.  К  полудню,
когда солнце жарило вовсю,  а  ветерок  стих,  мы  достигли  юго-западного
берега озера Линили. Теперь лишь горный хребет отделял нас  от  тех  мест,
где наш самолет обстреляли бандиты.
     Дорога поднялась на вершину пологого холма, и  мы  вышли  из  машины,
чтобы поглядеть на открывшийся вид.
     Действительно, озеро Линили  заслуживает  того,  чтобы  его  называли
жемчужиной Лигонских гор. Оно занимает дно плоской котловины и  тянется  с
севера на юг километров на двадцать, стиснутое горным хребтом, у  подножия
которого шла дорога, и обрывом плато, на котором лежит Танги. Его небесная
голубизна, заросли тростника у плоского  северного  берега,  где  в  озеро
впадает река, редкие деревни по берегам, квадратные паруса рыбачьих  лодок
и белая  пагода  на  островке,  окруженная  купами  бамбука,  подчеркивали
первозданную красоту и покой, царящий над этим водоемом.

     "Капитану Васунчоку.
     По моему мнению, Па Пуо жив. Его видели в саду князя. К князю приехал
связной с юга с просьбой  немедленно  поднять  княжество  против  военного
правительства. Связного больше никто  не  видел.  Полагаю,  что  князь  не
хочет, чтобы связной встретился с другими членами совета. Князь не  пойдет
сейчас на открытые действия против ВРК,  так  как  понимает,  что  военные
могут  воспользоваться  ситуацией,  чтобы  установить   в   горах   прямое
правление".
     (Без подписи)





     Я ехала в монастырь  в  стареньком  папином  "фольксвагене",  которым
правил полицейский. Полицейский должен был вернуться в Танги с ответом  от
дедушки Махакассапы. Мне было грустно  уезжать  из  города,  хотя,  должна
признаться, ночью страшно спать одной в пустом доме.
     По дороге мы видели  русских.  Мне  показалось,  что  молодой  геолог
обернулся и узнал меня. С русскими были солдаты - наверное, их  охрана,  а
неподалеку стоял  "джип"  из  комендатуры.  Значит,  правда,  что  военные
заботятся об этих русских.
     Мы ехали по берегу озера Линили, с которым  у  меня  связано  столько
хороших детских  воспоминаний,  когда  мы  все  -  папа,  мама  и  я  -  в
воскресенье выезжали  из  города,  потом  ехали  на  лодке  до  деревни  и
смотрели, как рыбаки  ловят  рыбу,  заходили  к  мастеру,  который  делает
серебряные браслеты со слонами и тиграми, а потом доплывали  до  островка,
где стоит белая пагода, и отдыхали под темным деревянным навесом.  Отец  с
матерью зажигали желтые свечи на покрытой оплывшим  воском  приступочке  у
пагоды, а я ставила в медный горшок привезенные из Танги цветы.
     Мы проехали деревню.  Худая  бурая  свинья  перешла  дорогу,  в  тени
дремали серые волы, и хромая собака бежала в пыли за машиной. За  деревней
потянулись мандариновые деревья - монастырский  сад.  Когда-то  в  деревне
жили монастырские рабы, но их лет сто назад освободили, они  стали  просто
крестьянами, но все равно ухаживали за садом, ловили для монахов  рыбу,  а
за это брали себе часть урожая и возили мандарины на базар в Танги  или  в
долину.
     Ворота в монастырь были открыты, ограда  кое-как  подновлена  и  даже
побелена известкой. Я разулась и взяла сумку с даром отца  -  позолоченным
боддисатвой, который всегда стоял у него в комнате. Два молодых  монаха  в
оранжевых тогах вышли на дорожку и смотрели на меня, как на кинозвезду.  Я
подумала, что вокруг могут бушевать войны, пролетать  столетия,  а  внутри
лишь меняются лица монахов, и они так же будут выходить утром за подаянием
или,  раскачиваясь,  твердить  бесконечные  сутры  в  большой   прохладной
комнате.
     Дедушка вышел мне навстречу. Он стал  совсем  старенький,  на  бритой
голове, словно сияние, стоял серебряный ежик волос, а борода  в  несколько
белых волосков стала длиннее. Я  поставила  на  землю  статуэтку  и  низко
поклонилась. Один из монахов подобрал  статуэтку  и  стоял  рядом,  ожидая
приказаний.
     -  Моя  внучка  будет  жить  в  доме  привратницы,  -  сказал  пандит
Махакассапа. - Распорядись, чтобы все приготовили.
     Дедушка Махакассапа очень уважаемый человек. Его все знают в Танги, и
когда ученые настоятели собираются в  Лигоне,  дедушка  тоже  ездит  туда,
потому что он пандит и знает наизусть всю  трипитаку.  Он  мне  не  родной
дедушка, а троюродный, но все равно как  родной.  И  когда  мой  отец  был
послушником и когда мои дяди  были  послушниками,  они  все  жили  в  этом
монастыре и учились в монастырской школе, потому что тогда не было  других
школ. Когда пришли японцы, дедушка укрывал в  монастыре  партизан,  и  его
держали в тюрьме и допрашивали в кемпетай.
     - Мне нужно поговорить с вами, дедушка, - сказала я.
     - Знаю, - ответил он. - Идем ко мне в комнату.

     "Почтенный пандит Махакассапа!
     Прости, что пишу кратко. В том виновата моя рана.
     Я посылаю к тебе Лами, которая приехала из Лигона. Я не хочу, чтобы в
такое сложное время она жила одна в городе, где у меня есть враги. Девочку
могут похитить или обидеть. Я прошу тебя дать ей кров и защиту.
     Ты обещал узнать о людях в пещерах и грузе. По моим сведениям,  новый
груз прибыл с севера днем 10 марта и был переправлен на Линили  в  тот  же
вечер. Прости еще раз, что беспокою тебя мирскими заботами,  но  дело  тех
людей неправое.
     Надеюсь, что скоро смогу  присоединиться  к  тебе  в  монастыре  Пяти
золотых будд и завершить тем самым круг моих земных страданий.
                                                           Твой Васунчок".





     Мы  остановились  в  деревеньке  у  озера.   Мотор   заглох   посреди
единственной тенистой улички, и две женщины, шедшие от колодца с глиняными
горшками на плечах, остановились, с любопытством глядя, как наш  шофер  по
пояс исчез в моторе.
     Наконец он высунулся оттуда и жизнерадостно информировал  Вспольного,
что придется загорать. Я предложил было свою помощь, но мне было  сказано,
что обойдутся без нее. Сержант Лаво, способность которого  ко  сну  просто
удивительна, продрал глаза и сообщил, что мы будем  отдыхать  в  монастыре
Пяти золотых будд, а тем временем наш шофер справится с трудностями.
     По обочине пыльной проселочной дороги мы пошли вдоль ухоженного  сада
и оказались у ворот монастыря, где в тени стоял тот самый "фольксваген", в
котором я видел Лами.
     Я это  предчувствовал.  Доказать  это  нельзя,  но,  когда  я  увидел
"фольксваген" у ворот монастыря, я ничуть не удивился.
     Сверху, с горы, налетел ветер, зашуршал листьями; монах  в  оранжевой
тоге стоял у ворот и смотрел, как  мы  снимаем  ботинки  (так  положено  в
буддийских святых местах). Монах провел нас в деревянное  здание.  Дерево,
темное, с серебристым отливом от старости, было покрыто резьбой.
     В большой пустой комнате (если не считать статуй, глядевших на нас  с
возвышения) стоял круглый низкий  стол,  вокруг  которого  были  разложены
циновки.  Мы  расселись  вокруг;  несколько  монахов  вошли  в  комнату  и
устроились на корточках  у  входа,  глядя  на  нас  внимательно  и  иногда
перешептываясь.  Монахи  были  большей  частью  молодые  и   бритые,   как
новобранцы. Я все время поглядывал в широкие,  без  стекол  окна,  надеясь
увидеть Лами.
     Тут появился древний и хрупкий сказочный старичок с редкой серебряной
бородой, в застиранной, когда-то оранжевой тоге.  Монахи  сразу  вскочили,
как дети, которых учитель застал за бездельем; мы тоже встали.
     - Садитесь, - сказал старик по-английски. - Отдыхайте. Я рад, что  вы
пришли. - У него был глубокий молодой голос.
     Лаво объяснил старику, что у нас сломалась машина, и старик  ответил,
что знает об этом. Старик вообще обо всем знал, монахи  и  Лаво  полагали,
что это проявление его всепроникающей мудрости, а я  подозревал,  что  ему
рассказала о нас Лами.
     - Вы геологи, - сказал старик, усаживаясь, - из России.
     Он не спрашивал, а констатировал.
     - И что же вы ищете в наших краях?
     - Мы ничего не ищем, - сказал Отар. - Мы изучаем землетрясения, чтобы
установить, не грозит ли новое бедствие.
     Старик кивнул.
     - Можно задать вам несколько вопросов? - сказал Отар.
     - Я всегда готов ответить гостям.
     - Скажите, когда в последний раз было землетрясение?
     - Большое или маленькое? - спросил старик.
     - Расскажите обо всех, которые вам приходилось видеть.
     Монахи переползли к нам поближе.
     - Когда я был мальчиком, - начал старик,  взяв  в  костлявый  кулачок
свою бородку, - за монастырем была скала...
     Отар разложил на столе карту.
     Минут через пять я осторожно поднялся с  циновки  и  вышел.  Один  из
монахов выскочил вслед за мной и показал рукой  на  купу  деревьев,  ложно
истолковав мои намерения.
     Я подошел к  воротам.  "Фольксваген"  стоял  там.  По  теплому  песку
дорожки было приятно ходить босиком. Я присел на камень.
     - Здравствуйте, - сказала Лами, бесшумно подойдя сзади.
     Она села неподалеку от меня на другой камень.  На  ней  были  широкие
черные  брюки  и  белая  блузка.  Она  показалась  мне  давнишней  хорошей
знакомой, будто мы с ней познакомились в Ташкенте. И мне было приятно, что
она ведет себя естественно, не стесняется. Мы  пошли  гулять  в  сад.  Она
рассказывала о своем отце, и я тоже  ей  что-то  рассказывал.  Мы  не  все
понимали, но нам было интересно. И когда  мы  увидели,  как  по  дороге  к
монастырю едет наш "джип", я даже огорчился.
     Мы попрощались в саду; нам не хотелось, чтобы нас  видели  вместе,  -
это наше личное дело и никого не касается. Я знал, что Лами несколько дней
будет жить здесь, у дедушки Махакассапы,  и  обещал  приехать.  На  берегу
будут наши датчики.

     "Джонсону, портье в гостинице "Амбассадор"
     Наблюдай за русскими. Но не мешай их  работе.  Сообщай  все  новости.
Скажи Ахмеду, чтобы установил микрофон в их номере. Обрати внимание на  их
встречи с майором. Держи меня в курсе дела. Записку сожги.
                                                                     Као".





     Обед с князьями и вождями был длинным и  утомительным.  Я  знал,  что
уговорю их воздержаться от глупостей, но это далось не легко. Хорошо  еще,
что я успел перехватить связного с юга. Его  эмоциональные  призывы  могли
повлиять на горячую голову  вождя  Па  Кратенга,  который  вооружил  сотню
молодцов и полагал, что с их помощью освободится от опеки Лигона.
     Меня беспокоило отсутствие сведений из столицы. Сун молчал.  Я  знал,
что груз должен уйти на гонконгском пароходе 17 числа, для этого его нужно
срочно взять из пещеры.
     После совещания меня позвала к себе мать, но я вынужден  был  сначала
встретиться с человеком, которому я передал  часть  долларов,  привезенных
Матуром и чудом спасенных от моих же  недостойных  слуг.  Оружие  доставит
делец из Сингапура, которому выгоднее быть честным. Мне надоело иметь дело
с первобытными людьми, с первобытными инстинктами, страстями и первобытной
ненадежностью.  Как-то  отец  Фредерик  доказывал  мне,  что   беда   моих
соотечественников не столько в их  отсталости,  сколько  в  том,  что  они
эмоционально разодраны между законами прошлых веков и современностью.
     Отца Фредерика отличает определенный цинизм, прикрытый, я бы  сказал,
язычески понимаемой христианской моралью. Моя мать не  способна  раскусить
этого разуверившегося во всем человека, который  не  нашел  себе  места  в
Европе и вернулся, чтобы убедиться, что и здесь он чужой.
     Мне донесли с почты, что  Матур  обменялся  телеграммами  с  Лигоном.
Нетрудно догадаться, что он решил в этой суматохе урвать кусок и для себя.
Я  на  него  не  в  обиде.  Все-таки  прибежал  ко  мне  и   рассказал   о
землетрясении.

     МЕЖДУНАРОДНАЯ ИЗ МОСКВЫ 12 МАРТА 13:40 МОЛНИЯ
     ЛИГОНСКАЯ РЕСПУБЛИКА ГОРОД ТАНГИ ПРОФЕССОРУ КОТРИКАДЗЕ
     ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАМЕРЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ КРИТИЧЕСКИЕ НАПРЯЖЕНИЯ ЭПИЦЕНТРОМ
     ТАНГИ СИДОРОВ ПОЛАГАЕТ ОЧАГ ГЛУБИНЕ СОРОК ПЯТЬ КИЛОМЕТРОВ
     ОПРЕДЕЛЯЙТЕ ИЗОСЕЙТЫ ИСХОДЯ ИЗ ЭТОГО ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ
     ЖЕЛАЕМ УСПЕХА ВСТРЕВОЖЕНЫ МОЛЧАНИЕМ КОЛОГРИВОВ.





     Мы вернулись  вечером,  выбрав  точки  для  установления  датчиков  и
определив на глазок наиболее интересные сейсмические места.  Володя  сразу
уехал в мастерские. Меня  ждал  майор  Тильви.  Он  принес  телеграмму  из
Москвы. Я перевел ему телеграмму на английский, и это встревожило  его.  Я
полагаю, что на него жмут из Лигона. Я чувствую себя в положении недоброго
вестника. Когда-то таких гонцов немедленно убивали, как бы отождествляя их
с самим бедствием. Я никак не хотел умалять интеллекта майора Тильви, но в
его глазах явно горел зловещий огонек.
     - Кто-то распустил слух по городу, - сказал он, - что вы  собираетесь
устроить здесь землетрясение.
     - Устроить?
     - Да. Будто бы землетрясение должно быть в России,  но  если  вы  его
выпустите здесь, то тогда избавитесь от беды у себя дома.
     - Остроумно, - сказал я.
     Майор подошел к окну и посмотрел на тучи над горами.
     - Не сегодня-завтра начнутся дожди. Здесь они начинаются раньше,  чем
в долине. А где господин Ли?
     - Он в механических мастерских.
     Майор Тильви подошел к двери  и  потрогал  пальцем  шнур,  ведущий  к
выключателю.
     - Я хочу знать, где будут стоять ваши приборы. Человек,  распускающий
слухи о том, что вы хотите сделать землетрясение, знает, чего  добивается.
Если темные люди послушают его, они могут причинить вам вред. Вам и  вашим
приборам. Так я и знал...
     Майор  подковырнул  ногтем  тонкий  проводок,   бегущий   параллельно
основному проводу, и дернул за него. Клочок  обоев  отлетел,  и  в  кулаке
майора оказался большой черный жук. Он раскрыл ладонь и показал мне  жука.
Это был микрофон.
     - Так что, я думаю, у нас нет от них тайн, - сказал  он  буднично.  -
Кто заходил в эту комнату?
     - Кто угодно, - сказал я. - Нас не было весь день.
     - Я разберусь, - сказал майор. - Итак, где  вы  будете  устанавливать
свои приборы?
     Мы с Володей договорились в принципе о распределении нашей поредевшей
техники. "Искру-12-бис", один ультрасейсмоскоп  и  вычислительную  технику
оставляем в Танги. Второй сейсмоскоп отвезем на островок на озере, к  нему
придадим два или три датчика, один из которых должен находиться  прямо  на
поверхности озера. Последний датчик установим за монастырем.
     - Очень далеко вы все раскидали. - Майор был недоволен.
     - Это минимальное расстояние. Без  трех  точек  нам  не  обойтись.  Я
останусь в Танги, Володя отправится на озеро.
     - Очень далеко, - повторил майор. Он  не  спорил,  он  был  озабочен.
Майор крутил в пальцах микрофон. - Наверное, в гостинице неудобно  ставить
приборы. Тесно и слишком много ушей... Я договорился об  одном  доме.  Это
дом начальника полиции. Он стоит на окраине, изолирован, и мне  легче  его
охранять. Ночевать вы можете и здесь...
     - А как хозяин дома?
     - Васунчок честный человек, - сказал Тильви. - Он сейчас в госпитале.
Он ранен контрабандистами.
     - Хорошо, - сказал я.
     Майор  попрощался,  его  башмаки  зацокали  по  коридору,  и   сквозь
полуотворенную дверь я услышал голос директора Матура:
     - Добрый вечер, господин майор. Навещали наших друзей?
     Я подумал, что придется провести ужин в компании Матура. Он наверняка
подстережет нас, чтобы еще раз выразить  свое  восхищение  успехами  нашей
великой страны.





     Утром тринадцатого марта мы переехали в пустой дом на окраине  Танги.
Дом был небольшой, но двухэтажный. Нам хватило гостиной внизу  и  веранды.
Пока электрики  тянули  к  веранде  силовой  кабель,  а  армейский  радист
устанавливал рацию, я поднялся наверх. Я  не  собирался  ходить  по  чужим
комнатам. Мне только хотелось увидеть ту, в  которой  жила  Лами.  Наверху
было всего две комнаты. В одной, побольше, стоял письменный стол, на стене
висели две фотографии - грустной женщины, похожей на Лами, и  самой  Лами,
еще девочки, с двумя тугими косичками в разные стороны. Это  была  комната
ее отца. Во второй раньше жила она. Комната была  прибрана,  за  окном  на
толстой ветке висели  гнезда,  похожие  на  груши,  и  птицы  суетились  у
подоконника. Лами мне рассказывала про этих птиц. В комнате сохранился  ее
запах. Наверное, это мне почудилось.
     Часов в двенадцать мы со Вспольным выехали на "джипе" к озеру. С нами
ехал радист, сонный Лаво и солдат.
     В тесноте, но согласии мы добрались до деревни у монастыря,  оставили
там Лаво договариваться  о  лодке,  потом  по  разбитой  безлюдной  дороге
проехали километра три за монастырь. Здесь на пологой террасе,  с  которой
открывался великолепный, как в туристском проспекте, вид на озеро  и  горы
за  ним,  в  светлой,  звенящей  сосновой  роще  поставили  палатку,   где
установили датчик. Это заняло около часа.  Вспольный  заявил,  что,  когда
выйдет на пенсию, построит здесь дачу и будет писать мемуары.
     Оставив при датчике солдата - он тут же разложил небольшой  костер  и
повесил над ним мятый алюминиевый чайник, - мы вернулись  в  деревню,  где
застали в полном разгаре битву между сержантом и местным  старостой.  Лаво
наседал на старика, грозя репрессиями,  а  тот  отвечал  длинными  речами,
которые зарождались в складках его живота и выползали  наружу,  как  рокот
отдаленного барабана. В конце концов Лаво сдался, отсчитал старосте  пачку
казенных ватов. Староста долго  мусолил  деньги,  жалел,  что  не  заломил
больше, потом повел нас по узкой тропинке вниз, к озеру,  где  в  бухточке
стояла моторка, на корме которой спал похожий на старосту парень.
     Видно, люди редко приезжали на островок.  Моторка  подошла  к  шатким
деревянным мосткам, которые далеко  выдавались  в  озеро.  Какая-то  птица
умудрилась свить  гнездо  прямо  на  мостках.  Она  обиделась  на  нас  за
вторжение и кружилась над самыми головами, выражая  недовольство  криками.
Полоска песка, отвоеванная волнами у травяного откоса, была  чистой,  лишь
следы   птичьих   лап   и   маленькие   холмики   вокруг   крабьих   норок
свидетельствовали о кипучей жизни.  Устланная  каменными  плитами  дорожка
вела вверх, где в чаще коренастых  деревьев  стояла  пагода  с  кирпичными
проплешинами на белом теле. За пагодой берег  островка  обрывался  вниз  и
уходил глубоко в воду. Высота обрыва была метров десять. Дальше, до  самых
гор того берега, километров на семь-восемь, протянулась голубая равнина  с
редкими бурыми парусами рыбачьих лодок.
     Мы перетащили аппаратуру к пагоде. Здесь был  покосившийся  навес  на
резных столбах. Какой-то благочестивый человек,  соорудивший  этот  навес,
потрудился на славу, доставив сюда цемент и гравий, - пол под навесом  был
бетонный. И хоть по бетону пошли трещины, сквозь которые лезла яркая трава
и кустики, он отлично подошел для установки аппаратуры.






     "14 марта 1976 г.
     Присутствовали: Майор Тильви Кумтатон, комиссар округа Танги. Капитан
Боро Па Джа, комендант г.Танги.  Профессор  Отар  Котрикадзе.  Джа  Локри,
бургомистр г.Танги, временно исполняющий  обязанности  губернатора  округа
Танги.
     Майор Т. Мы собрались здесь для обсуждения важного вопроса. Я попрошу
профессора Котрикадзе сделать сообщение.
     Профессор К. Как известно, мы приехали сюда, так как наши изыскания с
помощью новейших приборов привели нас к выводу, что в районе города  Танги
возникла опасность землетрясения. Для  того  чтобы  убедиться  в  точности
нашего  прогноза,  требуется  провести  измерения  на  месте.  Мы   смогли
установить наши приборы вчера днем, и потому сведения,  которые  я  сейчас
сообщу, не окончательны. Но в целом они подтверждают наш прогноз.
     Майор Т. Значит, землетрясение все-таки будет?
     Профессор К. И очень скоро.
     Майор Т. Как скоро?
     Профессор К. Вчера наши приборы, которые регистрируют  напряжение  на
заданной глубине - а глубина потенциального очага  землетрясения,  которое
мы ожидаем, около пятидесяти километров, - показали  нам,  что  напряжение
близко к критическому, и, возможно, нас отделяют от взрыва всего несколько
дней. Мы ждем новых известий из  Москвы,  где  установлены  более  сильные
приборы, которые наблюдают за положением во всем районе. Но  пока  я  могу
сказать одно: землетрясение неизбежно.
     Д.Л. Каким сильным оно будет?
     Профессор К. К сожалению, гипотетический очаг находится  сравнительно
недалеко от поверхности. Это означает, что разрушения  будут  невелики  по
площади, но значительны в эпицентре. Мы предполагаем,  что  энергия  очага
способна высвободить энергию порядка десять  в  двадцать  третьей  степени
эргов, и его интенсивность в эпицентре может достичь десяти баллов.
     Д.Л. Не могли бы вы  перевести  эти  данные  на  более  понятный  для
непосвященных язык?
     Профессор К.  Десятибалльное  землетрясение  означает  частичное  или
полное повреждение почти всех зданий, трещины в земле, оползни, разрушение
мостов. Возможны обвалы в горах...
     Д.Л. Не может быть! Это слишком жестоко! Вы хотите сказать, что город
Танги будет разрушен?
     Профессор К. К сожалению,  я  не  могу  управлять  стихией.  Эпицентр
находится в горах, у линии  разлома,  идущего  вдоль  прибрежного  хребта.
Расстояние по прямой до города Танги - не более двенадцати километров.
     Капитан Б. Но вы можете ошибиться?
     Профессор К. Сегодня ночью мы продолжим обработку материалов.  Завтра
утром мне пришлют сведения с озера. Полагаю, что завтра к вечеру  я  смогу
дать точный прогноз.
     Д.Л. Мы должны будем сказать  людям,  чтобы  они  вышли  из  домов  и
вынесли свое имущество.  Многие  не  поверят,  потому  что  полагают,  что
землетрясение - это гнев богов.
     Майор Т. В горах большинство населения - язычники,  которые  верят  в
злых богов и злых духов.
     Д.Л. Мы должны предупредить  людей,  которые  живут  в  деревнях.  Вы
можете показать на карте район, которому грозит беда?
     Профессор К. Такую карту я представлю завтра утром.
     Капитан Б. Гнев людей может обратиться против военных.
     Майор Т. Мы с вами  находимся  здесь  для  того,  чтобы  осуществлять
власть правительства. Мы  благодарим  профессора  Котрикадзе,  который  не
жалеет  времени  и  усилий  для  того,  чтобы  помочь  нам.  Я  немедленно
информирую Лигон о положении дел.  Как  только  будет  известен  срок,  мы
созовем совещание  представителей  общественности  и  национальных  групп,
чтобы обсудить проблемы эвакуации. Большое спасибо за внимание.
     Запись вел лейтенант Кальмичок".


     ЛИГОН ВРЕМЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ
     БРИГАДНОМУ КОМИССАРУ ШОСВЕ ПОЛКОВНИКУ ВАНУ ИЗ ТАНГИ 14 МАРТА 12:50
     ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ДАННЫЕ РУССКИХ ГЕОЛОГОВ ПОДТВЕРЖДАЮТ БЛИЗКОЕ БЕДСТВИЕ
     ПРЕДСКАЗАНО ПОЛНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГОРОДА ВСКОРЕ СООБЩУ ТОЧНУЮ ДАТУ
     НЕМЕДЛЕННО ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩЬ ОПАСАЮСЬ ПОПЫТОК РАСПРОСТРАНЯТЬ
     ПОРОЧАЩИЕ СЛУХИ ПРОШУ ВЕРТОЛЕТЫ ГРУЗОВОЙ ТРАНСПОРТ
     КОМИССАР МАЙОР ТИЛЬВИ КУМТАТОН


     "Радиограмма. Князю Урао Као.
     Задержка  с  грузом  опасна.  К.  сообщил,  что  готовится   отправка
подкреплений в Танги. Послезавтра груз следует отправить вниз  к  Кангему.
Положение здесь трудное. Надеюсь, что правительство долго не  продержится.
Будь осторожен, не спеши с выступлением. Указания о покупке недвижимости в
Танги выполняю. Завтра  жду  результаты.  Привет  Матуру,  когда-нибудь  я
оторву его скаредную голову.
                                                        Преданный Дж.Сун".





     Утром я наконец получил подтверждение от Саада, что спичечная фабрика
моя. Я нанес туда визит.  Я  медленно  шел  по  территории,  мимо  лесного
склада, мимо сушилок и складов, а сам с печалью думал, что через несколько
дней этой фабрики не будет. Ни  ее,  ни  этих  машин,  режущих  древесину,
клеящих коробки, размешивающих серу... Ничего не будет, только  развалины.
Если, конечно, у русских получится их землетрясение. Я-то ничем не рискую.
Семья моя далеко, а фабрика застрахована.
     Я поднялся в контору и спросил у китайца-управляющего, получил ли  он
подтверждение из Лигона о моем вступлении в  права  владения.  Управляющий
этого не знал, но был со мной  вежлив,  и  я  подумал,  что,  может  быть,
оставлю его в этой должности. Тут  же  сообщил  ему  об  этом  и  пообещал
прибавку к жалованью.
     Китаец проводил меня до ворот, и я должен  признаться,  что  это  мне
понравилось. Пройдет лет пять, и люди  будут  кланяться  мне  везде.  Если
только военные не отнимут у людей их собственность. Необразованные  майоры
могут решить, что именно в этом благо для Лигона.  А  когда  они  осознают
свою ошибку, будет  поздно.  Нет,  пора  готовиться  к  отъезду  отсюда  в
какую-нибудь тихую страну, где нет армии. В Сингапур?..
     Мой друг Урао Као ждал меня в гостиной.
     - Мне нужно поговорить с тобой, - сказал князь, - потому что  ты  мой
друг... - Он задумался, наморщил свой высокий лоб и добавил грустно:  -  И
может быть, единственный.
     - Ты никогда не раскаешься в своей дружбе.
     Мы сели в мягкие кресла. Со стены на меня глядела  оскаленная  голова
тигра, которого убил отец князя в 1939 году.
     - Только что майор совещался с русским профессором и другими  людьми.
Русские наметили землетрясение на конец недели. Но, к счастью, они пока не
знают день. Майор запросил подкрепление. По всей видимости, бригадир Шосве
испугается и пришлет их. Ты понимаешь, что это значит для нас с тобой?
     Я понимал. Я хорошо соображаю.
     - Проблема не только в твоей спичечной фабрике, которую ты  перекупил
у меня под носом.
     - И не в механических мастерских и не в  гостинице,  -  добавил  я  с
улыбкой.
     Князь не рассердился на эту вольность. Он продолжал:
     -  Не  в  моих  интересах,  чтобы  правительство   бахвалилось,   что
обезвредило природу. Нельзя, чтобы военные были  сильнее  судьбы,  которая
посылает землетрясение.
     - Но пускай люди будут спасены, - сказал я.
     - Я не изверг, - сказал князь. - Люди, разумеется, будут спасены.  Но
есть  дела,  которые  я  не  могу  доверить  телохранителям,  ибо  для  их
исполнения требуется интеллект.


     ТАНГИ КОМИССАРУ ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ ИЗ ЛИГОНА 19:45
     ПРИНИМАЕМ СРОЧНЫЕ МЕРЫ КОЛОННА ГРУЗОВИКОВ ВЫШЛА ИЗ ЛИГОНА ЧАС НАЗАД
     СОСТАВЕ ДВАДЦАТЬ МАШИН ТРИ ВЕРТОЛЕТА ИЗ РЕЗЕРВА КОМАНДОВАНИЯ БУДУТ
     НАПРАВЛЕНЫ ЗАВТРА ТРАНСПОРТОМ КОМАНДУЕТ ПОДПОЛКОВНИК КЕНГ КОТОРЫЙ
     ПРИДАЕТСЯ ВАМ ОПЕРАТИВНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ СОСТАВЬТЕ ПЛАН ЭВАКУАЦИИ
     ПОДГОТОВЬТЕ АЭРОДРОМ ПРИЕМУ ТРАНСПОРТНЫХ САМОЛЕТОВ НЕМЕДЛЕННО ПО
     ПОЛУЧЕНИИ СВЕДЕНИЙ О ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ ИНФОРМИРУЙТЕ НАСЕЛЕНИЕ ГОРНЫХ
     ТРАКТОВ ВЫСЫЛАЕМ ДВЕСТИ ПАЛАТОК КОТОРЫЕ НЕОБХОДИМО УСТАНОВИТЬ ЗАРАНЕЕ
     В БЕЗОПАСНОМ МЕСТЕ ОБЕСПЕЧЬТЕ ПРОДОВОЛЬСТВИЕ МЕДИЦИНСКОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ
     НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ДОПУСТИТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЖЕРТВ
     НЕСЕТЕ ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПЕРЕД ВРК БРИГАДИР ШОСВЕ

     "Начальнику полиции Васунчоку.
     Сегодня в полдень князь объяснил, что уезжает  в  горы.  Он  уговорил
свою мать переехать в летний  домик  в  горах.  Все-таки  князь  опасается
землетрясения.
     Возможно, что груз находится на озере. Они будут спешить.  Жаль,  что
вы, мой друг, сейчас не можете лично руководить операцией. Я бы  на  вашем
месте не очень доверял (не обижайтесь за прямоту) вашим людям.  Среди  них
некоторые получают зарплату не только у вас, но и у князя".

     "Князю Урао.
     Они установили свою машинку в роще над монастырем близко  к  пещерам.
Охраняет машинку один солдат. Сегодня приезжал молодой  русский,  взял  из
машинки какие-то длинные бумаги и уехал. По пути к озеру останавливался  в
монастыре. К машине выходила известная особа, и они  разговаривали.  Когда
он уезжал, держались за руки.  Толстый  русский  остался  на  острове.  На
всякий случай я проколол две шины у "джипа". Русским я вреда не делал.
                                                                  Па Пуо".





     Поздно вечером, когда  я  был  загнан,  как  мышь  шакалом,  позвонил
профессор Котрикадзе.
     - Что еще? - рявкнул я в трубку по-лигонски.
     - Простите, майор, что так поздно, - сказал он, - но мне  только  что
позвонили с острова. Связь плохая, все время нарушается...
     Конечно,  плохая,  конечно,  нарушается.  Радиотелефоны,  которые   я
отыскал на складе и отдал русским, наверное, побывали под танком, а  затем
были кое-как скреплены проволокой.
     - Но я понял, - продолжал профессор, - что  кто-то  проколол  шины  у
"джипа", оставленного в деревне. У нас нет машины, чтобы привезти ленты  с
датчиков. Вы не могли бы помочь?
     Его правильный английский язык и спокойная вежливость в  этот  момент
были невыносимы. Мне показалось, что он улыбается,  разговаривая  с  нами,
дикарями.
     - Хорошо, профессор. Я прикажу  выслать  другую  машину.  Кстати,  вы
обещали дать мне карту землетрясения...
     - Обязательно, майор. Завтра утром.
     - Где капитан Боро? - спросил я, выйдя в приемную.
     - Спит, наверное, - ответил дежурный капрал.
     - Поднимите его и приведите ко мне. И  пошлите  трех  автоматчиков  к
дому начальника полиции.
     - Но там уже стоит часовой.
     - Не возражать!
     Вот теперь я  стал  настоящим  диктатором.  Это  было  как  война.  Я
заставлю этого скользкого Боро наладить в городе порядок. Надо съездить  в
госпиталь. Старый полицейский должен меня понять.





     Я читал весь вечер при свете голой электрической лампочки, питавшейся
от аккумуляторов, и рой летучих тварей устраивал такие массовые танцы  под
ней, что она казалась укутанной в густую вуаль. Сержант  Лаво  долго  клял
нерасторопного шофера, который не уследил, как прокололи шины, и предложил
отправиться в город пешком, чтобы искупить свою вину. Но Отар позвонил мне
и сказал, что майор пришлет другую машину.  Вспольный  опух  от  комариных
укусов, но наслаждался тем, что живет на необитаемом острове, а неподалеку
бродят коварные недруги. Но в этом он не признавался, а бубнил о повышении
бдительности.
     - Какие планы на завтра? - спросил он меня, признавая мое  главенство
на острове.
     - Завтра, как рассветет, отвезем  данные  в  Танги.  -  Было  еще  не
поздно, и я тогда думал, что через час управлюсь.
     - Кто повезет данные? - спросил Вспольный, сверкнув очками, и смахнул
с носа черного жука.
     - Я, а кто же?
     - Почему? - строго спросил Вспольный. Он стремился к настоящему делу.
     - Отару трудно одному. Мы вместе быстрее просчитаем.
     - А датчики?
     - Датчики?.. Ими займетесь вы.
     - Я? - он был польщен и немного напуган. - Но я этого еще не делал.
     - Утром объясню. - И я снова занялся расчетами.





     В семь утра меня разбудил телефон. Звонил майор Тильви.
     - Доброе утро, профессор. Я уже полчаса жду вашего звонка.
     Я воспринял этот упрек без обиды. И не  стал  объяснять  майору,  что
почти не спал.
     - Извините за задержку, - сказал я. - Изосейсмическая карта готова. К
сожалению, у нас не было подробной геологической карты района.
     - Я пришлю за картой машину.
     - Не надо, - ответил я. - До комендатуры десять  минут  пешком.  А  я
привык утром гулять. Вместо зарядки.
     - Хорошо, - сказал майор, - тогда мы вместе позавтракаем.
     К моему удивлению, оказалось, что моя охрана за ночь увеличилась. Два
солдата стояли у ворот, еще двое  мирно  спали  на  веранде,  и  над  ними
суетливо летали птички, гнезда которых были прикреплены к столбам веранды.
Когда я выходил из ворот, один из солдат поднялся и  пошел  шагах  в  трех
сзади.
     Улица была по-утреннему деловита. Мне встретился  монах  в  оранжевой
тоге. Монах прижимал к животу  черный  горшок,  из  которого  высовывались
судочки.  Под  мышкой  у  него  торчал  длинный  темно-красный  зонт.  Две
школьницы в одинаковых синих юбках и белых  блузках  замерли,  глядя,  как
солдат с автоматом ведет куда-то большого дядю в мятом костюме.
     Мы свернули за угол, к комендатуре,  и  тут  меня  ждало  неожиданное
потрясение. Какой-то  человек  кинулся  на  меня,  и  нападение  было  так
неожиданно, что я инстинктивно отшатнулся. Этот момент растерянности  чуть
не стоил мне черной папки с картой. Человек рванул ее к себе. Я, скорее со
страху, чем от излишнего мужества, еще  крепче  вцепился  в  папку,  и  мы
несколько секунд изображали собой статичную группу борцов.
     Ситуацию разрядил сопровождавший меня  солдат,  который  вышел  из-за
угла. Он не догадался бросить стебель сахарного тростника, который  жевал,
что помешало ему схватиться  за  автомат.  Нападающий  оказался  проворнее
всех. Он зигзагами побежал по улице  и  нырнул  в  кусты.  Солдат  наконец
догадался выбросить драгоценный тростник и бросился за ним. А я без  помех
дошел до комендатуры.
     Майор, насколько понимаю, наблюдал за моим  приключением  из  окна  и
встретил меня на лестнице мрачнее тучи.
     - Солдат будет наказан, - были его первые слова.
     - Солдат не виноват.
     Я спешил успокоить майора. Я протянул ему черную папку.
     - Карта здесь.
     Майор овладел собой.
     - Завтрак готов, - сказал он.  -  Я  еще  раз  приношу  извинения  за
прискорбный случай.
     Когда мы сидели за письменным столом майора и пили чай с  молоком,  я
спросил:
     - А машина на озеро?
     - Машина ушла еще ночью, - сказал майор. Задумчиво хрустя  гренком  и
не глядя на меня, он добавил: - Мне  не  нравится,  что  человек,  который
приказал этому бандиту напасть на вас, слишком много знает.
     - А что именно?
     - Он знает, что вы сегодня должны были принести мне карту. Он  знает,
что "джип" с озера должен был  сегодня  утром  ехать  в  Танги  с  важными
данными. И он почему-то очень заинтересован в том, чтобы мы не были готовы
к землетрясению.





     Рано утром ко мне пришел майор Тильви. У него болела рука, и  он  был
обеспокоен. Он принес мне карту, полученную от профессора Котрикадзе. Если
ей верить, хуже всего придется деревням по западному берегу Линили,  да  и
сам Танги будет разрушен. Русский обещал ему уточнить дату к  обеду  -  он
ждал, когда приедет его спутник с озера и привезет свои записи.
     Надо было действовать, но, пока не подойдет помощь из Лигона,  Тильви
было трудно что-либо предпринять. Договорились,  что,  как  только  станет
известна дата, я  пошлю  полицейских  по  окрестным  деревням,  чтобы  они
предупредили людей.
     Майор  считал,  что  у  него  есть   враг,   который   хочет,   чтобы
землетрясение пришло неожиданно. Он рассказал мне о  случае  с  картой,  о
проколотых шинах, о микрофоне в комнате русских.
     - Вы знаете людей, дядя Васунчок, - сказал он.
     - А кто знал о карте? - спросил я.
     - Кроме нас с русским профессором, бургомистр Джа Локри, капитан Боро
и стенографист. Они были на совещании.
     - А подслушать вас не могли?
     - Я велел проверить мою комнату и комнаты русских.
     - Иди, Тильви, - сказал я ему. - Я буду думать.
     Как только Тильви ушел, сестра сказала, что  перед  госпиталем  сидит
какой-то монах, который хочет меня видеть.
     - Впусти его, - сказал я.
     Монах был молод, тога вся в пыли, он устал. Я спросил:
     - Ты шел пешком из монастыря Пяти золотых будд?
     - Да, - ответил он. - Я вышел ночью и пришел только сейчас. Но в гору
я поднялся на автобусе.
     - У тебя ко мне письмо?
     - Нет. Настоятель не дал мне письма. Он сказал, что его могут отнять,
а то, что в голове, не видно чужому глазу.
     - Говори.
     -  Почтенный  Махакассапа  сказал,  что  то,  чем  вы  интересуетесь,
хранится в пещере за сосновой рощей. Оно сейчас там.
     - Хорошо, - сказал я. - Почтенный Махакассапа знает, в какой из пещер
груз?
     - Да, - сказал монах. - Он знает.
     - Еще что-нибудь он передавал?
     - Почтенный Махакассапа думает, что вчера  один  охотник  из  деревни
видел Па Пуо. Па Пуо сбрил свои знаменитые усы.
     - Как моя дочь?
     - Мы по очереди  незаметно  смотрим  за  ней,  чтобы  чего-нибудь  не
случилось. Настоятель думает,  что  сердце  Лами  расположено  к  молодому
русскому, который живет на острове. Русский приезжал к монастырю,  и  Лами
выходила к нему.
     - Скажи сестре, чтобы тебя накормили, - сказал я монаху.
     - Спасибо, господин, - ответил монах. - Я уже ел утром.
     Монах ушел.
     Я должен был думать о делах, но беспокоился о Лами. Я знал, что князь
смотрит на нее с вожделением и оказывает девочке знаки внимания. Князь  не
любит меня. Я знаю, что в меня стреляли у озера люди князя. Но пока  я  не
мог доказать, что князь торгует опиумом.  Я  убежден  в  этом,  мой  друг,
близкий к князю, тоже, но что толку. Князь слишком силен в Танги, а майор,
которому я мог бы доверить тайну, занят своим  землетрясением.  Если  Лами
понравился русский, ничего хорошего я не жду. Па  Пуо  там,  у  монастыря.
Значит, князь обо всем знает... Я почти не сомневался,  что  именно  князь
хочет помешать майору.





     Майор  прислал  полный  "джип"  автоматчиков  во   главе   с   бравым
лейтенантом, который тут же выставил посты на острове и послал двух солдат
наверх, в сосновую рощу. Когда я уезжал в Танги, лейтенант сидел на  ящике
из-под пива  под  развесистым  деревом  и  допрашивал  старосту.  Староста
нависал над ними и гудел, призывая в свидетели духов гор.
     Вспольный проводил меня до машины.  Он  был  небрит  и  сообщил,  что
намерен отпускать бороду. Я думаю, это его  давнишняя  мечта,  но  сначала
мама не позволяла, потом начальство смотрело косо, а потом и сам отказался
от такой революционной мысли.
     Когда я забрался в машину, он приблизился и прошептал:
     - Я  загляну  в  монастырь,  посмотрю,  все  ли  там  в  порядке,  не
беспокойтесь, Володя.
     Он может быть трогательным.
     Я сидел впереди, рядом с  шофером.  Новый  шофер  оказался  человеком
сдержанным, воинственным и даже суровым.  Он  положил  автомат  на  пустое
заднее сиденье и  время  от  времени  оглядывался,  чтобы  убедиться,  что
автомат никуда не сбежал.
     Мы миновали городок. Затем дорога начала взбираться наверх. Она  была
узкой, а перегруженные автобусы неслись как очумелые, забывая сигналить, и
порой нам приходилось, пролетая мимо них, повисать колесами в  воздухе.  Я
не стал объяснять шоферу, что люблю тихую и размеренную езду.
     И тут машина резко затормозила.
     В этом месте дорога делала крутой  поворот.  На  повороте,  чудом  не
улетев в пропасть, упершись смятым радиатором в дерево, стояла только  что
разбившаяся машина.
     Ее передняя дверь была открыта, и из нее вывалился,  головой  вперед,
мой старый знакомец Матур. Видно, его прижало рулем,  так  как  он  только
простирал руки в нашу сторону.
     - Стой! - крикнул я шоферу, который игнорировал катастрофу. Я  бросил
портфель с моими расчетами и лентами датчиков на заднее сиденье и на  ходу
выскочил наружу.
     - Спасите... - призывал Матур слабым голосом. - Я погиб!..
     - Погодите, - постарался успокоить его я, подбираясь так, чтобы взять
его под мышки. - Сейчас все обойдется.
     Подозреваю, что  часть  текста  я  выдавал  по-русски,  но  это  было
непринципиально.
     Когда я потянул  Матура  на  себя,  он  вдруг  взвыл  таким  страшным
голосом, что я с перепугу его отпустил.
     - Мои ноги! - закричал Матур. - У меня сломаны ноги!..
     - Да помогите же мне! - крикнул я водителю, который стоял у  "джипа",
не принимая участия в спасательных работах.
     Матур присоединился к моему призыву по-лигонски.
     Водитель поглядел на нас, петом наверх, не идет ли  какая-нибудь  еще
машина, протянул руку внутрь,  взял  с  заднего  сиденья  автомат,  словно
выполняя  неизвестные  мне  статьи  устава  лигонской  армии,  требовавшие
обязательного применения автомата при выволакивании из машины пострадавших
на горных дорогах.
     Мы начали тянуть Матура  вдвоем.  Матур  криками  выражал  страдания.
Пришлось мне открыть заднюю дверцу и влезть в машину,  так,  чтобы  обойти
Матура с тыла. Прямо подо мной открывался выразительный вид на стометровую
пропасть, подстеленную мягкими на вид вершинами деревьев, растущих на дне.
Мне показалось, что машина опасно покачивается. Но отступать было  некуда,
и я продолжал продвижение вперед, чтобы высвободить ноги господина Матура.
Мало ему было авиационной катастрофы, мало ему было пленения  бандитами  -
нет, он еще умудрился покалечиться на горной дороге.
     Несмотря  на  сопротивление,  мы  извлекли  господина  из  машины  и,
запыхавшись, как после восхождения на  Эверест,  уложили  на  траву.  Мимо
промчался очередной автобус, с корзинами, полными мандаринов  на  крыше  и
его пассажиры сердито запричитали, полагая, что мы -  виновники  несчастья
Матура.
     - Как ноги? - спросил я Матура, ощупывая их,  в  страхе  натолкнуться
ладонью на торчащую кость.
     - Очень больно, - информировал меня Матур. - Я в шоке.
     Он закатил глаза и ушел в глубокий обморок.
     - Придется везти его на нашем "джипе" в город, - сказал  я  шоферу  и
подкрепил слова пантомимой.
     Шоферу такая перспектива  не  понравилась.  Он  ответил  мне  длинной
тирадой, но я  был  тверд.  Однако,  когда  мы  попробовали  было  поднять
грузного, килограммов на четыреста  живого  веса,  господина  Матура,  тот
вдруг открыл глаза и сообщил, что ему уже лучше. Он сказал:
     - Я останусь здесь и буду ждать грузовика, который вытянет машину  на
дорогу и отбуксирует наверх.
     - Я предпочел бы отвезти вас в госпиталь.
     - Ни в коем случае. Я уже почти пришел в себя.
     В доказательство этого  Матур  притопнул  и  готов  был  пуститься  в
присядку. Я удержал его. Все-таки человек в шоке.
     - Если я уеду от машины, какой-нибудь хулиган наверняка  столкнет  ее
вниз. Вы совершенно не знаете местных дикарей. Я попрошу вашего шофера,  и
он вызовет грузовик.
     Матур обратился к шоферу со страстной  речью,  всовывая  ему  в  руку
какую-то  купюру.  Шофер  отказывался.  Я  отвернулся,  чтобы  не  смущать
собеседников. Когда я вновь взглянул  на  них,  шофер  был  уже  совращен,
купюра исчезла, а Матур оперся о свою покореженную машину и  поднял  руку,
благословляя меня в путь.
     - Я буду ждать, мой друг, - сказал он с  чувством.  -  Я  никогда  не
забуду бескорыстной помощи советского гражданина.
     Забираясь в машину, я посмотрел на часы. Была половина  девятого.  Мы
потеряли на спасательных операциях около получаса.
     - Поехали, - сказал я шоферу и обернулся  к  заднему  сиденью,  чтобы
забрать портфель. Но портфеля не было.





     Проводив Володю, я собрался в  горы.  Я  должен  был  снять  ленты  с
датчика в сосновой роще, затем вернуться на остров и проделать  там  такую
же операцию. Более того, я должен был лично проглядеть ленты и, если  пики
на них пересекут красную линию,  дозвониться  в  город  и  сообщить  Отару
Давидовичу.
     Утро было прекрасное, свежее, правда, меня  смущали  тяжелые  облака,
вновь нависшие над хребтом. Двухдневная  поросль  на  щеках  зудела,  и  я
некоторое время обдумывал, не сбрить ли мне щетину,  однако  отказался  от
этой мысли, потому  что  надеялся  на  защиту  дополнительного  волосяного
покрова от докучавших мне комаров.
     - Я пойду в гору, - сказал я новому лейтенанту.
     - Подождите, сэр, -  ответил  мне  лейтенант,  который  уже  допросил
старосту и нескольких поселян и ничего от них  не  добился.  -  Сейчас  мы
починим "джип" и отвезем вас.
     Я посмотрел на шофера  нашего  старого  "джипа",  который  с  помощью
сержанта Лаво, отстраненного от командования, латал камеры. На мой взгляд,
они лишь приступили к работе я не завершат ее раньше обеда.
     - Благодарю за внимание, - сказал я лейтенанту. -  Я  пройду  пешком.
Это недалеко, три мили, а утро очень хорошее.
     - Слушаюсь, сэр, - сказал лейтенант, но когда я прошел десять  шагов,
то услышал топот. Это был сержант Лаво. Я понял, что без  эскорта  мне  не
обойтись, и послушно пошел рядом с  сержантом,  пользуясь  случаем,  чтобы
попрактиковаться в лигонском языке.
     Минут  пятнадцать  мы  шли  деревней  и  садом,  пока,  наконец,   не
поравнялись с оградой  монастыря.  Я  вспомнил  о  своем  обещании  Володе
навестить Лами и узнать, как она живет. Но в монастыре было пустынно, лишь
из-за деревьев доносился нестройный речитатив монахов, распевавших  сутры.
Я не стал нарушать их дневной распорядок, отложив визит на возвращение.





     Я отправил мать в летний  дом.  Мать  настаивала  на  том,  чтобы  ее
сопровождал отец Фредерик. Но тот наотрез отказался,  потому  что  считал,
что в случае землетрясения его помощь может понадобиться. При миссии  была
небольшая начальная школа.
     Проводив мать, я стал  рассуждать  о  последовательности  необходимых
действий.
     Главное  -  сделать  так,  чтобы  русские   не   смогли   предсказать
землетрясение. К этому было  два  пути:  первый  -  вывести  из  строя  их
приборы. Путь наиболее простой и логичный.  К  сожалению,  перестаравшийся
идиот Па Пуо закрыл этот путь. Повредив "джип", он взбесил майора, и  тот,
чтобы спасти лицо, окружил датчики такой стеной охраны, что для  выведения
их из строя пришлось бы начать небольшую войну, которая не входила  в  мои
планы. Второй путь заключался в том, чтобы лишить русских  документов,  на
основании которых они делают свои расчеты. В этом мне помог капитан  Боро.
Я знал и о карте, и о том, что они утром с озера  повезут  необходимые  им
данные.
     С картой ничего не вышло. Зато Матур, который понимает, что, если  им
удастся эвакуировать  предприятия,  наша  страховка  улетучится  как  дым,
постарался на славу.  Он  так  сыграл  роль  погибающего  в  автомобильной
катастрофе, что русский геолог и его шофер оставили машину без  присмотра,
и унести оттуда портфель было делом несложным. Спасибо отважному Матуру  -
и назовем его отважным, ибо отвага свойственна лишь робкому сердцу. Что за
цена храбрости, если носитель ее не осознает опасностей, связанных  с  его
поступком. Воспоем же славу трусливому Матуру!
     Поистине во мне погиб полководец. Я люблю и  умею  представлять  мир,
как поле боя, людей, как  солдат,  обыденные  действия  -  разведку  боем.
Облачившись в  привезенный  из  Лондона  халат,  взяв  в  зубы  трубку  из
шотландского вереска, я планирую бои, тем более что  противник  мой  также
военный, но не по призванию, а по долгу службы.
     Итак, мы выиграли время. Майор не сможет рапортовать в Лигон.  Лигон,
который  завалил  его  телеграммами,  потому  что  для  них  этот   вопрос
престижный, не даст санкции на эвакуацию.
     Я строю свой расчет на том, что чиновник  остается  чиновником,  даже
если он одет в мундир. Чиновнику нужны письменные основания для  действий.
Представляю, как сейчас  буйствует  Тильви,  как  растерянны  его  русские
советники.  Небольшая  тактическая  вылазка  с  моей  стороны  лишила   их
возможности дать лигонскому чиновнику в руки бумажку с точной датой.
     Подумаем, каковы резервы у противника. Чем он может ответить  на  мой
удар? Объявить эвакуацию собственной властью майор не в силах.  Он  сейчас
разрывается на части. Я знаю, что подполковник Кенг, командующий  колонной
грузовиков, многим мне обязан, и потому он забыл взять  запасные  бочки  с
горючим. Я знаю, что капитан Боро, хоть и страшно боится разоблачения, еще
с  ночи  отправил  два  взвода  на  своих  машинах   на   рубиновые   копи
(оправдательную телеграмму мы ему сделали), на которые якобы  напал  вождь
Вао.  Этим  он  обескровил  маленький  гарнизон  Танги.  Пускай  же  майор
останется  без  людей,  без  помощи  из  Лигона.   Я   не   позволю   себе
насильственных действий - оставим их на крайний случай. Я буду действовать
осторожно и разумно, не привлекая к себе внимания...





     Я заглянул в палатку. Датчик работал. Нагнувшись, я услышал шорох. До
десяти, когда нужно сменить ленты, оставалось чуть больше часа. Мы  пришли
рано.
     Чайник закипел, один из  солдат  достал  банку  сгущенного  молока  и
примерился ножом, чтобы вспороть ее.
     Ощущение внутренней  тревоги  не  покидало  меня.  Час,  который  мне
предстояло провести здесь, казался бесконечным.  Я  представил,  как  Отар
Давидович  и  Володя  сейчас  уже  склонились  над  привезенными  лентами,
высчитывают дату. Сколько дней, часов, минут  отделяют  нас  от  трагедии?
Ответ таился в лентах, которые медленно перематываются в датчике...  Не  в
силах выдерживать напряжения, я медленно пошел вверх по склону, к отвесным
скалам.
     - Господин! - крикнул Лаво. - Сейчас будем пить чай.
     - Спасибо, - сказал я, - пейте. Я немного пройдусь.
     Лаво нехотя поднялся, чтобы следовать за мной, но я отмахнулся. Он  с
облегчением снова уселся у костра.
     Роща была прозрачная, я отошел далеко, но  дымок  костра  и  солдаты,
сидящие у него, были отлично видны. Я  посмотрел  на  часы.  Прошло  всего
десять минут.
     Роща незаметно  кончилась,  я  шел  по  открытому  лугу,  отделявшему
деревья от скал. Луг был крутой, кое-где по нему были разбросаны  каменные
глыбы, оторвавшиеся от скал. Я присмотрелся, стараясь  увидеть  пещеры,  о
которых говорил сержант Лаво, но  ничего  не  различил.  Я  решил  подойти
поближе.
     У скал трава лишь  кое-где  проглядывала  сквозь  каменные  осыпи.  К
счастью, я вышел на узкую тропинку, протоптанную охотниками или животными,
и пошел по ней вдоль скалистого обрыва.
     Я шел  медленно,  чтобы  убить  время,  меня  интриговали  пещеры,  и
хотелось  увидеть  хоть  одну  из  них.  Я  не  боялся  диких  зверей  или
разбойников - был день,  и  местность  была  открытой.  Поэтому,  когда  я
услышал впереди голоса, то не испугался, хотя отступил за  обломок  скалы.
Что мною руководило? Простая осторожность. Я был чужим  в  этих  краях.  Я
полагал, что увижу охотника или  крестьянина,  возвращающегося  с  горного
поля.
     Но человек, показавшийся из-за камня, рассеял мое мирное  настроение.
Я сразу узнал его, хотя он сбрил усы, и это повергло меня в страх.  Да,  я
не боюсь этого слова - при  виде  Па  Пуо,  бандита,  который  грозил  нам
смертью, я испугался. Я  поборол  внезапно  возникшее  паническое  желание
позвать солдат, которые казались мне лучшими,  надежными  друзьями,  но  я
понимал, что никакие солдаты не помогут, если Па Пуо меня увидит.
     И сразу стекла калейдоскопа моих подозрений встали на свои места. Вот
кто он, наш тайный недоброжелатель, вот кто проколол шины у "джипа".
     Па Пуо обернулся к тем, кто шли сзади, и прошипел по-лигонски:
     - Тише, здесь полно солдат.





     - Ну, что будем теперь делать? - спросил майор Тильви, присаживаясь у
моей кровати. Рука его беспокоила. Он непроизвольно поглаживал ее здоровой
рукой. Он рассказал мне о новой беде.
     Я посоветовал ему отпустить Матура - ничего его задержание  не  даст.
Он к портфелю не прикасался.
     - Я его отпустил, - сказал Тильви.
     - Что обещают русские? - спросил я.
     - Профессор сказал, что его помощник помнит основные цифры.
     - Когда они дадут ответ?
     - До обеда.
     - Но теперь они могут ошибиться.
     - На озере остался советник из посольства. Он прочтет записи, которые
приборы сделали за сегодняшнее утро, и через час передаст их сюда.
     Мы помолчали. Тильви уже  несколько  раз  связывался  с  Лигоном,  но
бригадир Шосве вылетел на юг, где еще держались сторонники Джа  Ролака,  а
его молодые помощники были настолько заняты политикой, что землетрясение в
далеком горном районе казалось им не стоящим внимания, которое уделял  ему
бригадир. Чиновники постарше, оставшиеся от старого режима, тем  более  не
были склонны к решениям. Им нужен был точный срок. Но все-таки колеса  уже
начали поворачиваться.
     - Полчаса назад приземлился транспортный самолет  с  двумя  саперными
взводами из первой  гвардейской  дивизии,  -  сказал  майор.  Это  солдаты
получше, чем гарнизон Боро. Я служил в этой дивизии, я знаю.
     Я решился. Мне ведь нужен всего один день...
     - Значит, у тебя есть люди... Ты не дашь мне на день десять человек?
     - Откуда у меня... - И тут же он рассмеялся: - А зачем?
     - Ты знаешь, с севера через округ Танги  идет  опиум.  Контрабандисты
имеют сильных покровителей, и мы не можем обратиться к  людям  в  горах  с
просьбой о помощи:  некоторые  из  них  сами  вовлечены  в  эту  торговлю,
большинство боятся рот раскрыть - здесь такой  клубок  денег,  политики  и
опасных интриг...
     - Я понимаю, - сказал Тильви. - И знаю, почему ты, дядя,  оказался  в
госпитале.
     - Так вот, - сказал я. - У меня есть сведения, что известный тебе  Па
Пуо жив, что он служит князю Урао и груз, спрятанный у озера  Линили,  был
причиной гибели твоего самолета...


     "Приказ по гарнизону округа Танги. 14 марта. 10:10.
     Коменданту города капитану Боро.
     Приказываю Вам немедленно проследовать в район сосновой рощи  в  трех
милях южнее монастыря Пяти золотых будд, взяв с собой отделение  прибывших
из Лигона солдат 1-й гвардейской дивизии, а также группу полицейских.
     В пещерах за сосновой рощей Вы должны захватить и доставить  в  Лигон
находящийся там груз опиума, задержать лиц, охраняющих груз,  и  в  первую
очередь  известного  бандита  Па  Пуо.  Желательно  взять  Па  Пуо  и  его
сообщников живыми.
     Операцию проводить по мере сил скрытно. В случае необходимости можете
воспользоваться поддержкой группы, охраняющей приборы  геологов  на  озере
Линили.
     Транспорт  предоставляется   полицейским   управлением.   В   составе
полицейской группы будет проводник.
     Исполнение приказа немедленно по  получении.  Комиссар  округа  Танги
Тильви Кумтатон".


     "Записка. Князю Урао Као.
     Пишу в спешке. Только что меня вызвал Тильви Кумтатон. Дает отделение
солдат и посылает с  полицейскими  к  пещере  за  монастырем.  Он  получил
сведения от полицейского капитана, что в пещере груз.  Выезжаю  немедленно
на полицейских машинах. Особый приказ поймать живьем Па Пуо, который,  как
они думают, скрывается в пещере. Майор сердит за то, что я отправил солдат
на рубиновые копи. К нему только что пришел самолет с  двумя  взводами  из
первой дивизии. Вечером будут еще самолеты. В ближайшие дни нам  лучше  не
встречаться".
     (Без подписи)





     Что же, в ответ на мои  вылазки  враг  предпринял  меры.  Я  сидел  в
библиотеке и держал в руке донесение Боро.
     Слуга сказал, что меня хочет видеть отец Фредерик.
     Отец  Фредерик  мог  входить  ко  мне  без  предупреждения,   но   не
пользовался этим правом, и каждый раз мы  разыгрывали  небольшую  светскую
комедию.
     - Что привело вас ко мне, мой наставник? - спросил я.
     - Вряд ли я имею право считаться твоим наставником, - ответил  старый
миссионер. - Наставник тот, кто может похвалиться плодами своего труда,  -
я же не имел возможности уделять внимание твоему образованию,  Као.  И  не
таким я хотел тебя видеть.
     - Лучше?
     - Это субъективный вопрос. Для кого лучше? Наверное, если бы  я  мог,
то создал бы из тебя человека, не годного  к  реальной  роли,  которую  ты
играешь в горах.
     - Поясните, отец.
     - Понятия добра  и  зла  невероятно  разнятся.  Ты  -  смешение  двух
культур. Твой отец - буддист, он не знал греха и не знал бога, его  жизнью
руководила карма, накапливавшая сумму деяний  для  последующего  рождения.
Твоя мать - христианка, вечно одержимая страхом перед богом,  для  которой
грех очевиден и наказание за него конкретно. Твои подданные буддисты...
     - Среди них немало анимистов, - перебил я Фредерика.
     - Что бы дало тебе мое воспитание? Груз  христианского  страха  перед
богом? Вернее всего - лицемерие.
     - Но почему так пессимистично? Я знаю немало случаев...
     - Ты забыл о власти и богатстве. Я верю, что ты  мог  стать  неплохим
правителем для своего народа, не вторгнись западный мир в твои горы. Но ты
не сможешь быть им, потому что ты забыл о буддийском равнодушии к  деньгам
и власти...
     - Много вы знаете буддистов, которые отвечают идеалу?
     - Я говорю о психологии вообще. А знаешь ли ты собственный народ? Эти
люди для тебя - лишь средство к достижению земных  целей.  И  нет  у  тебя
бога, страх перед которым удерживал бы тебя.
     Я видел, что старик взволнован. Его серые щеки порозовели, мешки  под
глазами, темные от лихорадки, набухли, и я подумал, как близок он к  концу
своего существования. Старик пытался совратить наш народ в чужую для  него
веру, и хотя успехи его были невелики, даже то, что удалось, обернулось  в
конце концов против него самого. Я в более выгодном положении.  Я  знаю  и
понимаю белых людей,  я  умею  повелевать  моими  соотечественниками.  Мне
удалось потерять на этом пути иллюзии, которые старик называет  моральными
достоинствами.
     - Я хотел сказать о твоей контрабанде наркотиками.
     - Что?
     - Если бы это была контрабанда, скажем, золотыми часами, я не стал бы
вмешиваться - не потому, что я аморален. Я знаю, насколько трудно изменить
обычаи гор.  Границы  здесь  условны,  и  многие  племена  поделены  между
соседними странами. Контрабанда извечна. Но контрабанда наркотиками особое
дело.
     - Почему?
     - Потому что этим ты несешь смерть тысячам  молодых  людей  в  других
странах, ты отравляешь их, бросаешь на дно человеческой жизни ради  денег,
которых у тебя и без того довольно.
     Старик распалялся и являл собой жалкое зрелище. Я не хотел, чтобы его
хватил удар в моей библиотеке.
     - Слушайте, - сказал я  сдержанно,  -  во-первых,  мне  нет  дела  до
подонков, которые травят себя. Во-вторых, если я не буду заниматься  этим,
найдется другой - вы не можете пресечь торговлю наркотиками... И третье  -
мне мало денег. Мне нужны деньги для освобождения моего народа  от  власти
лигонцев...
     - Ах, чепуха... - сказал старик и этим  так  разгневал  меня,  что  я
встал и вышел из комнаты, чтобы не видеть этого дряхлого моралиста.
     И, выйдя, я вспомнил, что побудило меня к этому. Нет,  не  старик.  Я
должен был отдать распоряжения.
     Когда я вернулся через десять минут в библиотеку, остыв и не  сердясь
более на выжившего из ума отца Фредерика, старика уже не было.  Ну  ладно,
пусть его христианский бог убережет его от инсульта. Я подобрал  со  стола
донесение Боро. Надеюсь, что отец Фредерик достаточно тактичен,  чтобы  не
читать чужих записок.
     Я разорвал записку Боро в клочки и сжег в пепельнице.
     Теперь наступила моя  очередь  вступить  в  бой.  Я  приказал  подать
машину. Надеюсь, Боро еще не выехал к озеру. Иначе он не стоит тех  денег,
которые я в него вложил.





     Я не потерял способности рассуждать трезво и спокойно. Если я  побегу
за солдатами, бандиты скроются в скалах. Значит, я должен проследить, куда
они идут. Я перебегал от камня к камню, не показываясь на открытом  месте,
так как понимал, что бандиты здесь дома, а я новичок, городской житель.
     Тропинка вышла на открытую осыпь, и  бандиты  направились  наверх,  к
расщелине в скалах, пересекая осыпь по диагонали.
     Я подождал, пока они скрылись, и избрал иной и более трудный путь.  Я
поднялся вверх,  между  крупных  обломков  скал,  и  затем  проследовал  к
расщелине, прижимаясь к обрыву. В некоторых местах  мое  продвижение  было
сильно затруднено, и я даже разорвал брюки и сильно  оцарапал  себе  руку.
Однако через несколько минут я дошел до расщелины и  присел  на  корточки,
прежде чем заглянуть за  поворот,  так  как  полагал,  что  часовой,  если
таковой там есть, смотрит выше и меньше шансов, что он заметит мою голову,
выглянувшую у самой земли.
     Я похвалил себя за осторожность, которая оказалась совсем не  лишней.
Совсем близко, метрах  в  трех  от  меня,  в  расщелине  стоял  часовой  с
автоматом на груди. Он курил  завернутую  в  кукурузные  листья  сигару  и
смотрел на озеро.
     Я отпрянул назад. Просто  чудо,  что  он  не  услышал  моего  шумного
приближения. Я постарался отойти, но из-под моих ног посыпались камешки, и
я замер, с ужасом  чувствуя,  как  осыпь  под  моими  ногами  предательски
движется, стягивая меня вниз...


     "Записка капитану Васунчоку.
     Дорогой друг, должен сообщить тебе грустные новости, которые еще  раз
заставляют меня усомниться в людской доброте. Только что мне  попалась  на
глаза записка Боро, получившего приказание  майора  Тильви  отправиться  с
солдатами в горы, к пещере. Боро успел предупредить князя.
     Боюсь, мой  дорогой  друг,  что  пандиту  Махакассапе  может  грозить
опасность. Не хотел бы тебя беспокоить, зная твое состояние, но  положение
серьезно".

     ТАНГИ КОМИССАРУ ВРК ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ СРОЧНО ИЗ БАНГОНИ 11:35
     КОЛОННА ГРУЗОВИКОВ ЗАДЕРЖАНА В БАНГОНИ НЕХВАТКОЙ БЕНЗИНА
     ОЖИДАЕМ БЕНЗОВОЗ ВЫЗВАННЫЙ С АВИАЦИОННОЙ БАЗЫ
     ПРИБЫТИЕ ТРАНСПОРТА ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ ПРИНИМАЕМ ВСЕ ВОЗМОЖНЫЕ МЕРЫ
     КОМАНДИР КОЛОННЫ ПОДПОЛКОВНИК ХОЗЯЙСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ КЕНГ

     МЕЖДУНАРОДНАЯ ТАНГИ ПРОФЕССОРУ КОТРИКАДЗЕ ИЗ МОСКВЫ 9:20 14 МАРТА
     ЗАРЕГИСТРИРОВАНА КРИТИЧЕСКАЯ ТОЧКА В РАЙОНЕ ТАНГИ
     СОБЫТИЯ БЛИЖАЙШИЕ 48 ЧАСОВ НАДЕЕМСЯ ВЫ В КУРСЕ СИДОРОВ





     У Володи был такой убитый вид, что у меня не хватало духа корить  его
за беспечность. Ах, Матур, ах, лукавец! Уж очень быстро ты забыл  о  своих
переломанных ногах...
     Положение осложнилось тем, что я сомневался в памяти  Володи.  И  вот
почему: он утверждал, что резерва времени у нас почти не  осталось,  всего
день, может чуть больше.
     - Когда будет звонить Вспольный? - спросил я.
     - В час. Он сначала снимет ленты с датчика в  роще,  потом  вернется,
проделает то же на острове и позвонит нам.
     Я решил дозвониться до острова. А вдруг  Вспольный  вернулся  раньше?
Мне помогал связист, а потом и подошедший Тильви, которому не  сиделось  у
себя  не  только  из-за  наших  дел,  но  и  от  желания   отделаться   от
нескончаемого потока телеграмм и распоряжений из столицы.
     В конце концов остров отозвался.
     - Вызывайте Вспольного, - сказал я Тильви.
     Тильви заговорил. Мне нравится лигонский язык: он певуч, и когда двое
разговаривают, кажется, что они ведут речитативом сложный оперный дуэт.
     Тильви обернулся ко мне, прикрывая трубку ладонью:
     - Господин Вспольный уехал утром в горы и не вернулся.
     - Я так и думал, - успокоил я Тильви. - Он должен проверить приборы в
сосновой роще, за монастырем.
     Тильви был встревожен. Он нахмурился.
     - Только не вешайте трубку, майор, - сказал я. И спросил у Володи:  -
Телефон далеко стоит от датчика?
     - В двух шагах. Под тем же навесом.
     - Отлично. Вы с кем разговариваете, майор?
     - Со связистом.
     - Спросите  его,  видит  ли  он  серый  блестящий  ящик,  похожий  на
передатчик.
     - Да, видит.
     - На той  стороне  его,  где  три  окошка  со  стрелками,  внизу  ряд
переключателей. Пускай он повернет  вправо  крайний  левый  переключатель.
Раздастся щелчок.
     Тильви перевел мои указания. Через минуту сказал:
     - Он так сделал.
     - Теперь, отведя вниз кнопку, он может открыть сбоку  крышку.  Внутри
он увидит кассету. Как у кассетного магнитофона. Вы сможете объяснить ему,
что такое кассета от магнитофона?
     Снова пришлось ждать.  Пока  мы  ждали,  я  растолковал  Тильви,  как
отмотать ленту.
     - Мне нужно только одно, - сказал я, - чтобы ваш связист  внимательно
следил, разматывая ленту, за тем, как  идут  нарисованные  на  ней  черные
зигзаги. Как только он увидит, что острие пика достало до  тонкой  красной
линии, идущей вдоль ленты, или пересекло ее, он должен сообщить нам, какая
цифра соответствует этой точке. Цифры  идут  по  нижнему  обрезу  ленты  и
сверху, над красной линией. Нижние цифры черные, верхние - синие.
     Тильви долго объяснял связисту; это было похоже  на  детскую  игру  в
испорченный телефон. Но все-таки минут через пятнадцать мы начали получать
сведения с озера.
     Пиков за пределами критических было куда  больше,  чем  я  ожидал,  и
больше, чем мы имели в Танги, - информация шла  из  эпицентра.  Связь  еще
раза два прерывалась, и, когда, наконец, мы кончили запись, я  понял,  что
прошло больше часа.
     - Спросите их, - попросил я Тильви, - Вспольный еще не возвращался?
     - Я уже спросил, - сказал Тильви.
     - Передайте, чтобы, как вернется, сразу нам звонил.
     - Я уже сказал.
     - Подождите. Нам надо просчитать.
     Майор сел на стул в углу и задумался, глядя прямо  перед  собой.  Ему
пришлось ждать еще минут двадцать.
     - Ну  вот,  майор,  -  сказал  я  наконец.  -  Должен  вас  огорчить.
Землетрясение начнется завтра, примерно в шестнадцать  часов  по  местному
времени.
     Если я ожидал бурной реакции, я ошибся. Тильви буднично спросил:
     - А раньше может быть?
     - Нет, это самый ранний срок. Девяносто пять  процентов  за  то,  что
землетрясение будет после шестнадцати часов.
     - Пускай так, - сказал майор. - Лучше, если будет еще  светло.  -  Он
встал. - Я пошел. У меня чуть больше суток.
     Когда майор ушел, Володя сказал:
     - Я поеду обратно, ладно? Куда-то Вспольный делся.
     - Перекуси сначала. На столе кофе и сандвичи.


     ЛИГОН ВРК БРИГАДИРУ ШОСВЕ ПОЛКОВНИКУ ВАНУ ИЗ ТАНГИ 12:20
     ТОЧНЫЙ СРОК СОБЫТИЯ ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ 15 МАРТА
     ПОДТВЕРДИТЕ РАЗРЕШЕНИЕ СРОЧНОЙ ЭВАКУАЦИИ
     УСКОРЬТЕ ПРИБЫТИЕ КОЛОННЫ ГРУЗОВИКОВ ГДЕ ТРАНСПОРТ С САПЕРАМИ
     ЖДУ МЕДИКОВ СООБЩИТЕ МЕРЫ ПОМОЩИ
     КОМИССАР ВРК ТИЛЬВИ КУМТАТОН

     ТАНГИ КОМИССАРУ ВРК ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ ИЗ ЛИГОНА 12:45
     ПОДТВЕРЖДАЕМ ПОЛУЧЕНИЕ РАДИОГРАММЫ ОТДАЛ ПРИКАЗ ПЕРЕБРОСКЕ ГОРЮЧЕГО
     КОЛОННЕ ГРУЗОВИКОВ ВЕРТОЛЕТАМИ С АВИАЦИОННОЙ БАЗЫ
     ПОДПОЛКОВНИК КЕНГ ОТОЗВАН ЛИГОН
     ТРАНСПОРТНЫЙ САМОЛЕТ САПЕРАМИ И МЕДИКАМИ ВЫЛЕТАЕТ ЧЕРЕЗ ТРИ ЧАСА
     ГОТОВА ЛИ ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА ОБЕСПЕЧЬТЕ ПРИЕМ И РАЗМЕЩЕНИЕ
     ПРЕДЛАГАЕМ НАЧАТЬ НЕМЕДЛЕННО ЭВАКУАЦИЮ ГОСПИТАЛЯ ШКОЛ ПРОМЫШЛЕННЫХ
     ПРЕДПРИЯТИЙ ОБЕСПЕЧЬТЕ ПОДДЕРЖКУ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИЙ И СОВЕТА
     ГОРНЫХ ФЕОДАЛОВ БРИГАДИР ШОСВЕ

     "Записка майору Тильви.
     Подозрения подтвердились. Капитан Боро на  жалованье  у  князя  Урао.
Прими меры.
                                                                Васунчок."





     - Вы не будете возражать, уважаемый господин  капитан,  -  сказал  я,
входя в палату, - если я отниму у вас пять минут драгоценного  времени?  Я
счел своим долгом навестить вас.
     - Что же, - сказал Васунчок, - я ждал, что вы придете, князь. -  Одну
секунду... Капрал, эту записку с нарочным майору.
     Он протянул полицейскому конверт. Дорого бы я дал,  чтобы  узнать,  о
чем доносит Васунчок своему новому хозяину.
     - Как ваше здоровье? - осведомился я.  -  Когда  мы  можем  надеяться
увидеть вас снова здоровым?
     - Боюсь, что я уже не вернусь на свой  пост,  -  ответил  мне  старый
шакал. - Пора на покой, уйду в монастырь и  там  закончу  свои  дни.  Надо
взяться за мое дело кому-то помоложе.
     - Ну что вы, капитан, - возразил я. - Кто может быть энергичнее  вас?
Именно ваша непреклонность вызывает восхищение и  желание  видеть  вас  на
этом ответственном посту еще многие годы.
     Голова капитана была  забинтована  так,  что  он  казался  старушкой,
укутанной в платок. Кожа лица была желтой, болезненной, но глаза  блестели
и не отрывались от моего лица. Его даже пули не берут. Я взглянул на часы.
Капитан Боро уже в пути. Мои резервы на исходе, а  враги  в  любой  момент
могут получить подкрепление из Лигона. Поэтому я начинаю  штурм  из  линии
обороны. Один их опорных пунктов - этот немощный старик.
     - Какое  же  дело  заставило  столь  занятого  человека  снизойти  до
больного старика? - спросил капитан.
     Я оглянулся. Полицейский стоял в дверях. Капитан ценил свою  скромную
персону, не смел остаться без охраны.
     - Скажите полицейскому отойти в коридор, - сказал я.
     - Закрой дверь, - сказал капитан. - Стой в коридоре.
     - Господин капитан, я пришел к вам с просьбой.
     - С просьбой?
     - Как вы знаете, мое сердце давно раскрыто в сторону вашей прекрасной
дочери. Более того, Лами  привлекла  к  себе  симпатии  моей  матери,  что
сделать нелегко. Я со своей  стороны,  как  вам  известно,  веду  себя  по
отношению к  Лами  как  джентльмен.  Мне  хотелось  бы,  чтобы  ее  сердце
открылось навстречу моему по доброй воле...
     Он не отвечал. Я продолжал.
     - Господин капитан, я рассматриваю вас как моего отца. И  не  обращаю
внимание на ваше  нерасположение  ко  мне,  потому  что  оно  мотивируется
чувством служебного долга. Доказательством тому может быть то, что я через
своих людей с громадным трудом достал  и  передал  с  Лами  лекарство  для
вас...
     Капитан поморщился. Не сдержал злости, старый шакал.
     - Я так и думал, - сказал он тихо, - она обманула меня.
     - Не сердитесь. Я лично просил  Лами  не  открывать  правду.  Что  за
радость добиваться вашего расположения подарками? Мы мужчины  и  понимаем,
что лишь наши достоинства могут нас сблизить.
     Я уже потерял десять минут. Машины Боро едут к роще.
     - Я прошу вашего согласия на то, чтобы Лами стала моей женой.
     Ну сколько можно молчать! Ни один полицейский капитан в Лигоне не мог
мечтать  о  такой  чести.  Я  мог  сделать  предложение  в  Лондоне  любой
баронессе, я мог, наконец, жениться на правнучке последнего короля  Лигона
- но я делаю предложение дочери капитана. И как бы мила она ни была, какая
честь стать матерью моих детей!.. Во мне бушевал восточный князь. Западный
же джентльмен понимал, что среди сотен  невест,  которых  подсовывали  мне
соседние вельможи или родственники, не было ни  одной,  которая  могла  бы
составить мне пару не только в этих диких горах, но и в любом  европейском
городе, которая была бы не традиционной дурой, плодящей  детей,  а  дамой,
достойной встать рядом со мной на  самой  высокой  платформе,  под  лучами
юпитеров, в окружении микрофонов. Выбор жены в наши дни -  это  не  вопрос
престолонаследия. Старые  феодальные  традиции  -  фикция,  которую  можно
ликвидировать одним росчерком пера чиновника  в  Лигоне.  Женитьба  -  это
союз, который должен хорошо смотреться на экранах телевизоров.
     - Почему вы пришли за этим сейчас, в спешке,  на  ходу,  запыхавшись,
когда в любой момент может начаться землетрясение?
     - Именно поэтому, отец, - сказал я.  -  Мы  переживаем  дни,  которые
могут прервать нить нашей жизни. И я хочу успеть...
     - Неубедительно, князь, - сказал капитан.
     - Могу ли я считать, что мои слова приняты благосклонно  и  я  впредь
могу именовать вас отцом?
     - Подождите, князь. - Старый шакал не верил в мою искренность. И  был
прав. - Мы еще не спросили Лами.
     - Я надеюсь увидеть ее сегодня. На озере. Вам не скрыть красавицу  от
воина, едущего на боевом слоне... - Я весело засмеялся.
     - Хорошо князь. Я вас не задерживаю. Вы хотели еще что-то сказать?
     - Да, отец. Только два слова. Комендант Танги Боро  вместе  с  вашими
полицейскими уехал в сосновую рощу. Кто-то донес полиции.
     - Продолжайте, князь, - сказал полицейский. - Что  уж  таиться  между
родственниками? Боро  вам  сам  доложил.  Сколько  он  получил  от  вас  в
последний раз?
     - Хорошо же, - сказал я, стараясь, чтобы угроза в моем голосе не была
слишком очевидной. - Меня тоже устраивает откровенный разговор. -  Капитан
Боро не может отыскать пещеру с  грузом.  Но  остаются  ваши  полицейские.
Капитан Боро - трус. При них он не сможет действовать решительно. Я же  не
могу рисковать грузом. В нем - будущее нашего с вами народа.
     - Там опиум, который вы получили десятого марта. Там же  лежит  груз,
из-за которого я получил три пули от ваших людей.
     - Нет, отец, - сказал я. - Вас обманули.  Там  лежит  оружие.  Вернее
всего, оно не  понадобится.  Но  если  груз  будет  обнаружен,  это  будет
великолепный повод для военной хунты обрушиться с репрессиями на горцев  и
лишить нас остатков самостоятельности.
     - Нас - это князей?
     - Нас - это народ гор. И потому я униженно прошу вас,  отец,  во  имя
наших родственных отношений, во имя справедливости послать записку  -  три
слова вашим полицейским, отзывая  их  назад.  Полицейские  очень  нужны  в
городе, потому что приближается землетрясение и надо следить за  порядком.
Я сам передам им записку.
     - Нет, - сказал капитан.
     - Хорошо, - сказал я, поднимаясь, потому что князь Урао Као не  может
просить об одном дважды. - Я уезжаю. Надеюсь, что вы  порядочный  человек,
сохраните наш разговор в тайне.
     Старик не ответил.
     - Надеюсь также, - продолжал  я,  -  что  вы  пошлете  мне  требуемую
записку с нарочным. У вас есть дежурный мотоциклист?
     - Нет.
     - На этот раз я не прошу. Я просто выражаю надежду.  Я  надеюсь,  что
ради счастья и безопасности вашей дочери вы сделаете  это.  А  также  ради
старого Махакассапы,  которому  не  стоило  на  старости  лет  становиться
полицейским осведомителем. И чтобы не оставалось сомнений, я заявляю,  что
отныне беру на себя безопасность Лами. Сведения  о  ее  местонахождении  я
сообщу вам в обмен на записку.
     И тут нервы капитана не выдержали.
     - Стойте! - крикнул он. - Сержант! Задержи его!
     Я быстро направился к двери. Сержант растерянно замер  на  пороге.  Я
отшвырнул его. Серебряная серьга в правом ухе сержанта указывала,  что  он
из племени Лоэ, которое уже триста лет вассал моего княжества. Сержант  не
смел задержать меня.  У  выхода  я  обернулся.  И  моим  глазам  предстало
неприятное зрелище.
     Я увидел, как капитан, похожий на привидение, обмотанный  бинтами,  в
простыне, волочащийся за ним по полу, цепляясь за  косяк  двери,  пытается
выйти в коридор. Он тянет  ко  мне  желтую  руку,  и  пальцы  дергаются  в
воздухе, как у мартышки,  которая  хочет  схватить  банан.  Он  хрипел,  и
струйка крови  прочертила  подбородок.  Сержант  бросился  к  нему,  чтобы
поддержать. "Надеюсь, теперь капитан одумается", - подумал я,  подбегая  к
машине. Мои телохранители на заднем сиденье разинули рты. Они  никогда  не
видели, чтобы их повелитель так спешил.
     Пока  что  я  двигался  на  шаг  впереди  моих  оппонентов.  Но   это
преимущество уменьшалось с каждой минутой.





     В комендатуре я сразу пошел к связистам.  Минут  двенадцать  я  читал
радиограммы, полученные в мое отсутствие,  и  составлял  ответы.  Когда  я
вышел оттуда и поспешил к себе в кабинет, меня догнал полицейский, который
сказал, что у него ко мне записка от Васунчока. Я взял конверт, и  тут  же
меня отвлек связист. Я сунул конверт в карман и принялся за радиограмму. А
потом, к стыду своему, забыл о конверте.  О,  если  бы  я  прочел  записку
сразу!
     В кабинете меня ждал бургомистр Джа Локри. Он сидел за  моим  столом,
черкая что-то  на  бумаге.  Я  с  неприязнью  смотрел  на  его  высушенную
клерковскую фигурку, на большие очки. Я подозревал, что кто-то из  близких
мне  людей  информировал  противников  о  наших  планах.   Скорее   всего,
бургомистр. Я не имел оснований ему доверять.
     - Что у вас? - спросил я с порога.
     Рука ныла, я опасался, что началось воспаление. Было такое  ощущение,
словно кто-то методично загонял в нее острые иглы.
     -  Я  принес  план  эвакуации,  -  сказал  бургомистр  смиренно.  Мой
воинственный вид его смущал. - Как мы договаривались.
     - Вы никому не рассказывали?
     - Даже жене, клянусь вам.
     Я подошел к столу, и бургомистр быстро поднялся, чтобы  уступить  мне
место. Слишком быстро. Это еще более разозлило меня. Я заранее был готов к
тому, что его план - полная чепуха.
     - Вот список того, что надо эвакуировать в первую очередь,  -  сказал
он, протягивая лист, написанный ровным писарским почерком.
     Пока я пробегал взглядом список, он спросил:
     - Срок еще неизвестен?
     - К сожалению, известен, - сказал я, подчеркивая  красным  карандашом
некоторые строчки... Карандаш  царапал  бумагу,  и  я  испытывал  странное
удовлетворение  от  того,  что  разрушаю  произведение   каллиграфического
искусства, над которым бургомистр корпел всю ночь. - Срок  в  четыре  часа
пополудни. Завтра.
     - Ох, - сказал бургомистр. - Я так надеялся...
     И вдруг вся моя злость испарилась. Передо мной  стоял  худой  пожилой
человек,  о  котором  я  знаю  лишь,  что  Лигон  утвердил  его  на   пост
гражданского  губернатора,  значит,  в  комитете  знали  о   нем   что-то,
выделявшее его из числа чиновников старого правительства. Человек этот был
подавлен смертельным диагнозом, в который он до последней минуты  старался
не верить. Это был его город, в нем жили его друзья и родственники,  здесь
ему был знаком каждый дом. Для него  смерть  города  была  подобна  смерти
близкого человека...
     - Садитесь, господин губернатор, - сказал я ему. - К сожалению, мы не
можем ничего изменить.
     - Да-да, конечно, - сказал бургомистр, послушно садясь напротив меня.
- Но всего один день... Я не предполагал...
     - Погодите,  -  сказал  я,  отпирая  ящик  стола  и  доставая  карту,
принесенную мне профессором Котрикадзе.
     Карта была разрисована концентрическими кругами, подобно  изображению
возвышенности на военной схеме. Вершина этого холма - самый маленький круг
- у западного берега  озера  Линили.  Он  захватывал  островок  на  озере,
деревню и монастырь Пяти золотых будд. Это центр землетрясения, где толчки
будут самыми сильными. Второй круг  проходил  через  городок  на  северном
берегу озера и длинным неровным овалом  охватывал  все  озеро,  прибрежные
деревни и  часть  хребта  на  западном  берегу.  Город  Танги  и  западная
оконечность плато  попадали  внутрь  третьего  эллипса,  на  котором  было
написано: "8-9 баллов".
     - Мы должны, - сказал я, - решить, куда мы будем эвакуировать людей и
имущество.
     - Я полагаю, вниз, к железной дороге.
     - До железной дороги почти сто миль. Кроме сложного спуска с плато  к
озеру, на пути еще два перевала. Боюсь, что мы ничего не  успеем  сделать.
Посмотрим в другую сторону.
     Я провел карандашом линию по дороге, которая вела из Танги по  плато,
на восток, к рубиновым копям. Когда карандаш вышел за  пределы  последнего
круга, я поставил точку.
     - Нет, - сказал Джа Локри. -  Все  равно  придется  ехать  почти  сто
километров по плохой дороге.
     - Что же вы предлагаете?
     - Вот здесь, - сказал он, - показывая на точку примерно  на  половине
линии, проведенной мной, - стоит большая деревня Моши. Она  расположена  в
высокогорной долине. Я знаю эти места. По вашей карте землетрясение  здесь
будет силой 3-4 балла. Это опасно?
     - Я спрошу профессора.
     - И дорога до Моши приличная, без перевалов и ущелий.
     -  Часть  палаток  уже  прибыла,  -  сказал  я.  -  Штук   сто.   Они
восьмиместные, солдатские. Сегодня же надо будет отправить  в  Моши  взвод
саперов, которые будут устанавливать палатки.
     - Это капля в море, - сказал бургомистр.
     - Сколько жителей в Танги?
     - По моим расчетам, около десяти тысяч. Не считая, конечно,  деревень
по берегам озера и вдоль дороги. Наверное, наши  заботы,  господин  майор,
должны распространиться на двадцать тысяч человек.
     - Двадцать тысяч! - только тогда  до  меня  дошла  необъятность  этой
цифры. Одних палаток нужно больше двух тысяч! А если вспомнить,  что  этих
людей надо везти, кормить, обогревать, потому что в горах ночью холодно...
- Ну что стоило русским сообщить мне об этом хотя бы два дня назад!
     Бургомистр промолчал. Он знал, что лишь три дня назад мы  с  русскими
чудом выбрались из долины Лонги.





     Я верю в предчувствие. И сколько бы я ни училась в университете и  ни
читала книг, я все равно останусь в глубине души горянкой, верящей в  злых
духов, которые живут на деревьях, и в вестников судьбы, приходящих к людям
во сне и наяву.
     В то утро я проснулась сама не своя. Всю ночь  мне  снились  кошмары.
Когда я проснулась, то решила, что плохо с Володей. Мой отец в  госпитале,
там вокруг люди, отцу ничего не грозит  Дедушка  Махакассапа  сказал,  что
местные крестьяне видели человека, похожего на Па Пуо, и поэтому я боялась
за Володю, который ездит по горам совсем один.
     Я взяла книжку из библиотеки дедушки. Это была книжка джатак,  многие
из них помнила с детства. Мимо ворот прошли русский в очках и солдат.  Они
шли в рощу, чтобы смотреть на приборы.
     Я знала, что здесь будет землетрясение, но меня это  не  пугало.  Мне
даже хотелось, чтобы землетрясение обязательно было, а то  люди  подумают,
что Володя и высокий профессор их обманывают.
     Потом я снова ходила в сад и ждала, когда вернется Володя, но  Володя
все не возвращался. Наконец я услышала, что идет машина.
     Но это был не Володя. Это была большая машина Као. Као сам правил ею.
Шофер сидел сзади, вместе с телохранителями из племени Урао,  которым  Као
велел одеваться в древнюю боевую одежду воинов. Као всегда опасается,  что
другие феодалы будут над ним смеяться, потому  что  он  учился  в  Англии,
играет в гольф и одевается, как иностранец. Као  всегда  беспокоится,  что
скажут о нем люди, и из-за этого иногда совершает поступки,  над  которыми
люди смеются. Мне иногда кажется, что есть два Као: один - добрый, который
играет со мной в теннис и говорит о книгах, а другой - чужой  и  холодный,
погруженный в политику и какие-то темные дела, за что  его  не  любит  мой
отец.
     Као остановил машину у ворот и, не снимая  ботинок,  побежал  внутрь.
Видно, что-то случилось. Као всегда гордился тем, что  никогда  не  теряет
присутствия духа. Он говорил мне, что из него вышел  бы  генерал,  и  даже
спрашивал меня, хотела бы я стать женой генерала.
     - Пошли, - сказал дедушка Махакассапа.
     Я подошла к воротам как раз в тот момент, когда Као, не  найдя  меня,
снова выбежал на дорогу.
     - Лами, дорогая, как хорошо, что я тебя нашел! - воскликнул он.  -  Я
мчался к тебе от самого Танги.
     - Что случилось? - спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.
     - Твоему отцу стало хуже, - сказал Као взволнованно.  -  Отец  просил
меня быстро привезти тебя. Скорей же, садись в машину!
     - Ох, Као, - воскликнула я, - подожди, я только переоденусь!
     - Неужели ты будешь терять время из-за таких пустяков? - укорил  меня
князь. - Я мчался...
     Я без слов направилась к машине.
     - Сядешь впереди, рядом со мной, - сказал Као.
     - Постойте, молодой человек, - услышала я голос дедушки  Махакассапы,
который был недоволен тем, что князь не проявил к нему почтения и даже  не
поздоровался. - Вы привезли какую-нибудь записку от господина Васунчока? Я
обещал ему...
     - Заткнись, грязный доносчик! - крикнул вдруг Као  так  громко,  что,
наверное, было слышно в деревне.
     Старик даже пошатнулся. Я никогда не  думала,  что  кто-нибудь  может
оскорбить пандита. Монахи, стоявшие поодаль, ахнули.
     Као уже был в машине и включил зажигание.
     - Как ты мог, Као... - сказала я.
     - Молчи, - ответил он, - я знал, что говорил. Этот  монах  -  грязный
полицейский доносчик.
     И я замолчала. Као был  так  взволнован,  что  я  боялась,  он  может
натворить что-нибудь страшное.
     Дедушка сделал шаг, чтобы встать на пути машины, но Као рванул руль в
сторону, я ударилась головой, машина наклонилась, подпрыгнула и  рванулась
вперед. Машина проехала, наверное, полмили по лесной дороге, прежде чем  я
сообразила, что мы едем не в ту сторону.
     - Као, - сказала я тихо, - ты же хотел отвезти меня в Танги.
     - Конечно, - ответил князь. - Но сначала я должен заехать в  сосновую
рощу и встретить там человека.
     И в ту же секунду небо наказало Као.  Вдруг  машину  занесло,  что-то
застучало, князь стал тормозить, и машина остановилась.
     - Шина! - крикнул князь, распахивая дверцу.
     Из задней дверцы уже вылезал шофер. Князь  был  так  возбужден,  что,
несмотря на мою тревогу, я заметила, как  он  похож  на  журавля,  который
гонится за змеей и не может схватить ее клювом.
     Шофер открыл багажник. Я спросила князя:
     - Что с отцом?
     - Его арестовал майор, - сказал князь, не глядя на меня.  -  Прямо  в
больнице. И отцу плохо с сердцем.
     - Тильви?
     - Да. Он объявил твоего отца реакционером и грозится его расстрелять.
     - Но Тильви...
     - Может, это новая выдумка князя?
     - Тильви с русскими готовит в  Танги  землетрясение,  -  сказал  Као,
глядя, как шофер крутит ручку домкрата. - Васунчок хотел им  помешать.  Он
отдал приказ полицейским остановить русских.
     Као опять лжет. Я вспомнила, что в  прошлом  году  он  придумал,  что
правительство будет выселять горцев в долину, а наш край продаст Индии.
     - Као, - сказала я, - раз ты задержался,  я  вернусь  в  монастырь  и
переоденусь. А ты на обратном пути меня захватишь.
     - Ты что думаешь! - взвился он. -  Я  буду  тормозить  перед  логовом
этого мерзавца?..
     - Даже твоим людям плохо слушать богохульство, которое ты извергаешь,
- сказала я. - И мне страшно за тебя.
     Наш спор оборвался, потому что снизу загудела машина.  Я  испугалась,
что это Володя. Он один, а князь со своими людьми.
     - Сейчас же в машину! - сказал Као, открывая дверцу.
     Я не посмела  ослушаться.  На  этот  раз  меня  втолкнули  на  заднее
сиденье, и один из телохранителей сел  рядом.  Телохранитель  был  молодой
парень, на его щеках были наведены белой краской боевые  узоры,  перья  на
голове упирались в потолок машины, и у него был идиотский вид,  словно  он
ехал на съемки фильма про американских индейцев. Но  в  руке  у  него  был
самый настоящий автомат.
     Я осторожно обернулась.  Через  заднее  стекло  я  увидела,  что  нас
догнали два  голубых  полицейских  "джипа".  В  передней  машине  рядом  с
водителем сидел капитан Боро.
     Князь вышел на дорогу и поднял руку. Он сказал что-то  капитану,  тот
засмеялся, и солдаты, выскочившие из  второго  "джипа",  тоже  засмеялись.
Князь с капитаном давно знакомы. Капитан  Боро  иногда  приходит  на  корт
князя. Но он плохо играет в теннис, даже я с ним играю с гандикапом. Потом
князь обнял Боро за плечо и склонился к нему, потому что был на две головы
выше. Они пошли в нашу сторону, подальше от солдат, и остановились в шагах
десяти от машины, на краю леса.
     Князь, видно, забыл, что окно в машине опущено и мне все слышно.
     - Мы не спешили, - говорил капитан Боро. - Я даже приказал свернуть с
дороги и вымыть машины в озере. Но я не мог совсем не  ехать.  Полицейские
донесут...
     - Выполняй свой приказ. Но дай мне еще полчаса, - сказал Као.
     - Как?
     - Не мне тебя учить. Поезжай в рощу, объяви привал,  допроси  солдат,
не видели ли они чего-нибудь подозрительного.
     - Ясно, князь, но ведь я не один.
     - Я рискую большим. Ты останавливался?  А  что  это  такое?  -  Князь
словно увидел привидение.
     Я оглянулась и увидела, что с солдатами стоит староста.
     - У меня были инструкции, - сказал капитан, - взять этого человека  в
деревне. Махакассапа велел ему показать нам пещеру.
     - Этого еще не хватало!
     - Я ничего не могу сделать, - сказал Боро. - Я же между двух огней.
     - Мой жжет сильнее, - сказал князь. - Старосту  не  слушайся.  Скажи,
что ты должен поговорить с солдатами в сосновой роще. Иди.
     Князь подошел к машине.
     - Готово? - спросил он шофера. - Пошевеливайся.
     - Одну минуту, - раздался голос шофера откуда-то снизу.
     - Отдыхайте! - крикнул Боро солдатам. - Привал десять минут.
     Не замечая меня, Као сел за руль. Шофер гремел багажником,  укладывая
туда колесо. Князь крикнул:
     - Брось колесо на дороге! Потом заберем!
     Као рванул машину вперед, и она  помчалась  к  роще,  оставив  позади
полицейские "джипы".
     Не доезжая до  сосновой  рощи,  Као  свернул  на  широкую  тропу,  и,
ударяясь о корни, наша машина продиралась вверх.  Мне  казалось,  что  она
разобьется или застрянет, но Као, закусив нижнюю губу, упрямо вел машину в
гору "Только бы Володя не приехал", - мысленно повторяла я...





     На веранде послышались голоса, шум,  женский  плач,  и  мне  пришлось
оторваться от компьютера. Там стояла медсестра  с  узлом  в  руке,  вся  в
слезах.
     - Что случилось? - спросил я.
     Неожиданное появление человека, связанного с миром  болезней,  ран  и
смертей, всегда вызывает тревогу. Сестра с помощью солдата объяснила  мне,
что в  госпитале  умер  хозяин  этого  дома,  капитан  полиции.  Медсестра
принесла домой его пожитки, а взамен ей надо было взять какие-то  вещи  из
его комнаты, чтобы одеть мертвого. Они  с  солдатом  поднялись  наверх.  Я
слышал шаги над собой. Потом вдруг понял, что этот капитан - отец Лами,  в
которую влюблен мой Володя. Я вспомнил, что Лами везла  ему  лекарство  из
Лигона, как трогательно старалась спасти в самолете сумку с  лекарством...
И я минут пять сидел ничего не делая,  прислушиваясь  к  шагам  и  голосам
наверху...
     Потом я заставил себя вернуться к  вычислениям.  И  тут  же  появился
майор Тильви, который хотел, чтобы я подтвердил  выбор  деревни  Моши  для
эвакуации и, может, съездил бы туда сам. Поездка,  сказал  Тильви,  займет
часа два. И может, я на всякий случай поставлю там свой датчик? Он показал
мне это место на карте - деревня находилась вне четырехбалльной  изосеймы.
Я быстро собрался и сказал майору:
     - Оставьте здесь кого-нибудь, знающего английский  язык,  на  случай,
если позвонит Володя.
     - Хорошо, - сказал майор.
     В этот момент сверху спустилась медсестра. Тильви спросил ее, что она
здесь делает. Сестра заплакала и объяснила, в чем дело. И тут я понял, как
молод наш майор и как он устал. Он  сделал  шаг  назад,  нащупывая  спинку
стула, и опустился на него...
     Через час с небольшим я был в деревне Моши,  широко  раскинувшейся  в
пологой горной котловине. Место  было  удачное.  Даже  если  толчки  здесь
превысят расчетные, людям ничто не угрожает.
     На  большой  поляне  солдаты  окапывали  четырехугольники  и  ставили
большие армейские палатки. Голые мальчишки кружились стаей, в восторге  от
такого развлечения, а поодаль стояли  в  ряд  женщины  в  коротких  черных
накидках и с множеством бус.
     Я установил датчик на зеленом склоне, за деревней.





     Почувствовав, что камни предательски поползли из-под ног, я несколько
секунд старался сохранить равновесие, буквально царапая ногами  скалу,  но
не удержался и на животе поехал вниз. Я ничего не слышал и не  видел,  мне
казалось, что мое падение привлекло внимание  не  только  часового,  но  и
каждой мухи в радиусе десяти километров.
     Мое скольжение вниз прервалось  столь  неожиданно,  что  я  не  сразу
понял, что остановился. Оказывается, я пролетел  по  крутой  осыпи  метров
двадцать и задержался за скалу, которая поднималась  над  ней.  Эта  скала
имела глубокую выемку с той стороны,  где  я  находился.  Так  что  я  был
прикрыт скалой  от  часового,  который  услышал  шум  моего  падения,  но,
выглянув из своего укрытия, меня не увидел.
     Это везение имело и отрицательную сторону. Я был в ловушке. Ниже меня
метров на сто тянулась голая осыпь, без единого крупного камня.  Подняться
ка двадцать метров вверх к обрыву или отползти в сторону я не мог.
     Помимо этих соображений, было  еще  одно,  личного  порядка,  которое
также препятствовало моему уходу из этого укрытия. При падении с откоса  я
сорвал камнями всю переднюю сторону моей одежды, включая трусы. То есть  я
спереди был  совершенно  обнажен.  Сознание  этой  беды  повергло  меня  в
глубокое расстройство.
     Не думая пока об отступлении,  я  присел  за  скалой  и,  превозмогая
резкую боль в исцарапанном теле, постарался  из  остатков  брюк  соорудить
себе набедренную повязку. Тут я понял, что разбил очки. В погнутой  оправе
осталась лишь половинка одного из стекол.
     Покрутив остатки очков в руках, я умудрился сделать из стекла и дужки
нечто вроде монокля, который приходилось держать в руке.
     В таком положении я скрывался за скалой,  беспокойно  размышляя,  как
мне вернуться в рощу. Ведь  подошло  время  менять  ленты  в  датчиках,  а
сделать этого я не мог. Оставалась лишь надежда,  что  солдаты  отправятся
меня искать.
     Вокруг стояла тишина. Солнце палило сверху, и маленький кусочек  тени
у скалы постепенно передвигался наверх. Я не имел возможности  последовать
за ним, так как меня увидел бы часовой. Я понял, что непременно  обожгусь,
так как моя  белая  кожа  плохо  поддается  загару.  Надо  мной  крутились
надоедливые мухи, почуявшие запах крови, сочившейся у меня из  царапин  на
животе и ссадин на коленях. Никто не шел мне на выручку. Я уже  подумал  о
том, чтобы сломя голову побежать вниз,  но  отказался  от  этой  мысли  во
избежание дипломатического скандала.
     Внезапно мое  внимание  было  привлечено  отдаленным  натужным  ревом
автомобильного мотора. Я понял,  что  со  стороны  монастыря  приближается
машина, что было странно,  так  как  дорога  проходила  значительно  ниже.
Может, это  ищут  меня?  Однако  вскоре  шум  мотора  оборвался,  и  снова
наступила тишина, если не считать назойливого жужжания мух. В вышине  надо
мной кружили орлы, которые, очевидно, рассчитывали, что  я  скоро  умру  и
стану  их  добычей.  Это  вконец  меня  расстроило.  По   причине   своего
легкомыслия я оказался не в состоянии выполнить задание, тогда как  ученые
возлагали на меня большие надежды.
     Еще через несколько минут я услышал голоса - кто-то шел  по  тропе  к
расщелине. Надеясь, что это мои союзники, я со всей осторожностью  лег  на
камни и пополз вниз, чтобы заглянуть за скалу.
     По тропе поднимался князь Урао Као, тот высокий джентльмен в гольфах,
который пришел к нам на выручку после  катастрофы.  На  этот  раз  он  был
облачен в обычный костюм. За ним следовала девушка Лами, наша спутница  по
самолету. Шествие замыкали горцы. В первый момент я ощутил радость, но тут
же меня пронзила мысль: зачем эти люди идут именно  к  расщелине?  Там  же
бандиты! Я открыл было рот, чтобы предупредить  их,  но  остановился,  ибо
склонность к логическому мышлению подсказала мне, что их выбор именно этой
тропинки не случаен. И в  этом  моем  подозрении  меня  укрепило  то,  что
девушка шла к расщелине не по своей воле. Не надо быть опытным психологом,
чтобы убедиться в этом. Один из телохранителей шел на шаг позади  девушки,
и его автомат упирался ей в спину.
     Господи, подумал я, как я  расскажу  об  этом  Володе?  Он  же  такой
импульсивный!
     Процессия скрылась за скалой, и мне пришлось переползать  так,  чтобы
оказаться по другую  ее  сторону.  Когда  я  осторожно  высунул  голову  в
открытое  пространство  между  скалой  и  обрывом  и  приложил   к   глазу
запылившийся  монокль,  я  понял,  что  был  совершенно   прав   в   своих
подозрениях. Горный аристократ князь Урао был союзником бандита Па Пуо.  И
сразу все стало на свои места: и желание князя самому конвоировать Па  Пуо
в город, и бегство Па Пуо по дороге.  Вот  он,  союз  бандита  и  феодала,
подумал я, вот он - путь, по которому идет местная реакция!
     Из расщелины, навстречу князю, вышел Па Пуо и поклонился феодалу. Тот
остановился, показав знаком своим телохранителям, чтобы они провели Лами в
расщелину. Мне видно было, как  девушка  бросила  последний  взгляд  вниз,
словно надеялась на спасение. Князь и бандит еще некоторое  время  стояли,
совещаясь.
     Мне следовало немедленно организовать освобождение  Лами.  На  первое
место мы обязаны ставить проблемы гуманности.
     Однако мне не сразу удалось  оставить  свое  укрытие.  Часовой  снова
вышел на площадку у расщелины и стоял  там,  поглядывая  в  сторону  рощи.
Возможно, ему было с высоты видно что-то, укрывшееся от моего  взора.  Мне
пришлось опять заползти за скалу. Ноги  начало  щипать:  они  обгорели.  Я
представил, какие муки ждут меня  ночью.  Положение  было  отчаянным.  Еще
немного, и я бы, невзирая ни на что, побежал бы вниз. Но снова послышались
голоса,  из  расщелины  показался  князь  Урао.  Он  вел  Лами,  и   могло
показаться, что они мирно беседуют,  но  руки  девушки  были  связаны.  За
князем следовали горцы и бандиты во главе с Па Пуо,  они  тащили  какие-то
тюки. Лишь часовой остался на месте. Это заставило меня предположить,  что
они вернутся. И в самом деле, не прошло и пятнадцати  минут,  как  бандиты
показались вновь. Они так спешили, что бежали рысцой. На этот раз  часовой
тоже взял тюк и покинул расщелину. Далеко они не уйдут. Дождавшись,  когда
последний бандит скрылся за стеной кустарника, за  осыпью,  я  поднялся  и
побежал к роще, поддерживая остатки моей одежды.
     И лишь когда я добежал до первых сосен, навстречу мне  вышли  солдаты
во главе с капитаном Боро и сержантом Лаво.
     При виде меня они замерли, и мои призывы  срочно  следовать  за  мной
остались без внимания, так как они стояли как вкопанные. Прошло  несколько
секунд, прежде чем я догадался, что виной тому -  мой  внешний  вид.  Ведь
сержант Лаво расставался со мной, когда я  был  одет  вполне  прилично,  а
сейчас перед ними стояло чудовище.





     Убедившись, что груз перенесен в резервную пещеру и надежно  укрыт  -
сыщикам Васунчока его не найти, я решил  возвратиться  в  Танги.  Мудрость
командира - пребывать в штабе и оттуда руководить боем.  Охрана  груза  не
была решающим делом в войне.
     Я оставил Лами под охраной Па Пуо, заверив несчастную девушку, что он
ни при каких обстоятельствах не причинит ей зла. Более того, я сказал ей о
том, что только сегодня, несмотря на занятость, я просил ее руки  у  отца.
Наконец, мне пришлось прибегнуть к последнему аргументу: любая ее  попытка
убежать плачевно закончится для ее отца. Я не лицемерил. В тот момент я не
подозревал, что капитана Васунчока нет в живых.
     На обратном пути я доверил руль шоферу, чтобы спокойно  подумать.  До
сих пор не появился гонец от капитана  Васунчока  с  приказом  полицейским
вернуться из Танги. Неужели жалкая принципиальность старика доведет его до
аморального решения  пренебречь  безопасностью  дочери?  Значит,  я  плохо
разбираюсь в людях.
     В деревне, у поворота к озеру, стояли два  армейских  "джипа".  Возле
них о чем-то возбужденно разговаривали незнакомый  мне  офицер  и  молодой
русский. Не его ли видел Па Пуо с Лами? Ну что ж, тебе придется прекратить
свидания с невестой князя Као.
     Я спешил вернуться в  Танги,  потому  что  не  обольщался  временными
удачами. В любой момент положение могло измениться к худшему.
     Когда мы проезжали городок Линиличок, я обратил внимание на необычную
суету на улицах. Случилось нечто, заставившее людей покинуть свои дома.  У
меня мелькнула надежда, что военное правительство пало и власть  вернулась
к сторонникам закона. Толпа стояла у наклеенного на стену объявления. Один
из мужчин, размахивая в такт рукой, читал его вслух. Я протянул было  руку
к шоферу, чтобы остановить машину, но затем передумал и сказал: "Гони".
     У въезда в Танги я увидел одинокую фигуру, стоявшую у дороги. Я узнал
Матура. Что он здесь делает?
     - Какое счастье, князь? - закричал толстяк.
     - Что случилось?
     - Плохо. Очень плохо! Полчаса назад по городу расклеили объявления, в
которых сообщается, что завтра в  шестнадцать  часов  в  городе  ожидается
землетрясение... Вот, смотрите, я сорвал одно из них!





     Вспольного на острове не было. Так  мне  сказали  солдаты  у  дороги.
Все-таки я добрался  до  острова,  снял  показания  сейсмоскопа,  проверил
датчики, поискал, нет ли записки от Юрия Сидоровича. Мне хотелось  думать,
что он пьет чай в сосновой роще  и  не  спешит  возвращаться,  потому  что
жарко. Но утешить себя было трудно.
     Телефон на острове не работал. Отар ждет меня с лентами, а  Вспольный
пропал. Надо ехать в рощу, разыскать Вспольного и ленты, а оттуда срочно в
Танги. Все было у  меня  рассчитано.  Пятнадцать  минут  до  рощи,  час  с
небольшим до города. К закату мы с Вспольным будем в  Танги.  О  возможных
осложнениях думать не хотелось,  потому  что  осложнений  уже  хватало  по
горло, - скорей бы прошло  это  проклятое  землетрясение,  и  можно  будет
свободно вздохнуть.
     Когда я стоял уже на дороге, договариваясь с  лейтенантом  о  машине,
мимо проехал "кадиллак". Знакомая птичья голова князя Урао  повернулась  в
мою сторону.
     У монастыря я велел шоферу остановиться и побежал к дому  настоятеля.
Старик, поддерживаемый под руку молодым монахом,  шел  мне  навстречу.  Мы
остановились в двух шагах друг от друга. Молодой  монах  смотрел  на  меня
злыми глазами. Я попытался собрать воедино мой словарный запас.
     - Завтра будет землетрясение, - сказал я. - Вы понимаете?
     - Понимаю, - сказал старик, будто я сообщал ему о дожде.
     - Надо принять меры, - сказал я.
     - Лами, - сказал старик, - увез князь Урао.
     - Он увез ее в Танги? - спросил я. Нет, в машине ее не было.
     - Нет. - Старик показал наверх, в сторону сосновой рощи.
     Плохо! Вспольный уехал в рощу и пропал,  Лами  уехала  в  рощу  и  не
вернулась. Я бросился к "джипу". Только забравшись в него,  я  понял,  что
бегал по монастырю не разуваясь. Нехорошо получилось.
     В роще никого не было, на полянке догорал незатоптанный  костер,  над
ним выкипал чайник. Рядом стояли два пустых  голубых  "джипа".  Солдатская
куртка валялась на траве. Я заглянул в палатку.  Там  спокойно  отщелкивал
информацию датчик. Я послал солдат поглядеть, нет ли людей за  рощей  и  в
той стороне, где скалы, а пока суть да дело, извлек  из  датчика  ленты  и
быстро  проглядел  их.  Ленты  мне  не  понравились.  Похоже   было,   что
землетрясение не  дотерпит  до  завтрашнего  вечера.  Солнце  скрылось  за
хребтом. Тишина была зловещей. Вернулись солдаты, никого  не  найдя.  Надо
возвращаться в деревню, вызывать вертолет...
     Вдруг послышались голоса. Потом шуршание камней.
     - Идут, - сказал я.
     Мы встретили их у кромки рощи. В сумерках люди  казались  бесплотными
тенями, лишь огоньки сигарет вспыхивали, освещая лица.
     - Вспольный! - позвал я.
     - Я здесь, Володя.
     На нем была одежда с чужого плеча: слишком узкая армейская  куртка  и
армейские брюки, которые не доставали  до  щиколоток  и  не  сходились  на
животе. Владелец этих брюк, в одних трусах, ежился от вечернего  холода  в
двух шагах сзади.
     - Что случилось?
     - Я так виноват... Когда землетрясение?
     - Завтра днем, - сказал я. - Так что же случилось?
     Вокруг шло много людей, человек  двадцать.  Я  всматривался,  надеясь
угадать среди них Лами. Но  ее  не  было  видно.  Почему-то  рядом  возник
краснощекий капитан Боро. А он здесь почему?
     - Пусть сам расскажет, - сказал Вспольный, показывая на капитана.
     Капитан Боро подошел поближе.
     - Мы приняли все меры, - сказал он мне, словно я был его начальником.
- Но, к сожалению, обнаружить преступников не смогли.
     Капитан Боро был глубоко огорчен.
     - А где Лами? - вырвалось у меня.
     - У них. Слушай по порядку...
     Пока  мы  добрались  до  деревни,  Вспольный  поведал  мне  о   своих
приключениях, о том, как они в течение трех часов безрезультатно лазили по
скалам. Но ничего не нашли. Несколько раз Боро порывался свернуть операцию
и вернуться, и  лишь  настойчивость  Вспольного  и  полицейского  сержанта
останавливали его. В конце концов он воспользовался наступившими сумерками
и был таков.
     Слушая Вспольного, я принял решение, которым не стал делиться с Юрием
или Отаром. Они запретили бы мне и думать об этом.
     Я передал Вспольному все ленты и сказал,  что  ему  надо  с  машинами
капитана Боро вернуться  в  Танги.  Я  же  останусь  здесь.  Он  попытался
спорить, но я объяснил, что в госпитале  ему  промоют  раны,  иначе  можно
получить столбняк. Это его сразило, и он покорился.





     Князь выслушал меня, не вылезая из машины.
     - Что же делать? - спросил я его.
     - Это входит в план  моей  кампании,  -  ответил  князь,  всем  видом
изображая хладнокровие. - Экономит нам силы...
     - Как?
     - Теперь я могу уделить внимание более насущным проблемам.
     Он  изображал  генерала.  Человеку  пятый  десяток,  а  он  играет  в
солдатиков. Благо это позволил бы себе кто-то, не имеющий живых солдатиков
в своем распоряжении. В тот момент я впервые усомнился во всемогуществе  и
мудрости князя Урао.
     Князь приподнял  руку,  и  шофер  рванул  машину  вперед.  Я  не  мог
рассчитывать на помощь. И я побрел в город.
     Вокруг  творилось  нечто  невообразимое.  В   какой-то   момент   мне
показалось, что землетрясение уже произошло. Под закатным солнцем сверкали
кастрюли и тазы, громоздились матрасы и циновки,  одеяла,  шторы,  кресла,
диваны, шкафы... Среди гор имущества увлеченно резвились дети, для которых
это  было  веселым  приключением.  Я  возблагодарил  бога   за   то,   что
землетрясение грозит Танги, а не  Лигону,  ибо  в  том  случае  я  был  бы
подавлен зрелищем моих детей, вынужденных  покинуть  родной  дом.  Если  в
Танги был сейчас человек, торопящий землетрясение, этим человеком  был  я.
Люди уйдут отсюда, человеческих жертв не  будет.  Но  моя  фабрика  должна
погибнуть, иначе я разорен.
     Наступил короткий мягкий вечер. Я поспешил к спичечной  фабрике.  Как
там дела?
     Я ожидал увидеть фабрику  тихой,  покинутой  всеми,  ибо  сейчас  все
заняты собственным спасением. Мое удивление  было  безгранично,  когда  я,
подходя, понял, что фабрика полна  народа,  что  там  горит  свет,  слышны
громкие  звуки  и  крики.  Может,   какие-то   злоумышленники,   пользуясь
беспорядком и анархией в городе, пытаются нажиться на моем добре? Я  почти
побежал, спеша выяснить, в чем дело.
     Никто не охранял ворота. В сумраке по двору носились  люди,  во  всех
окнах горел  свет,  из  распахнутых  ворот  цеха  кучка  людей,  схожая  с
муравьями, выволакивала нечто большое и блестящее.
     Так как я был один, без охраны, то, стараясь оставаться незамеченным,
подошел поближе. Похитители были одеты  плохо  и  производили  впечатление
рабочих. Станок, который они пытались выволочь наружу, был очень  тяжел  и
громоздок, один из тросов порвался, и те, кто  тянул  за  него,  упали  на
землю.
     Кто-то тронул меня за плечо. Я узнал управляющего.
     - Какое счастье, что вы пришли, господин хозяин, - сказал он. - Никто
не знал, где вы. Нам нужен еще  один  грузовик,  вы  близки  с  господином
майором и сможете это сделать.
     - Грузовик? - спросил я, осознавая, что  мой  управляющий  замешан  в
этом акте вандализма.
     - Конечно, мы вытаскиваем  крупные  станки  из  главного  корпуса,  а
распиловочный корпус решили разобрать. Видите?
     Подняв голову, я, к своему ужасу, убедился,  что  несколько  человек,
взобравшись на крышу соседнего помещения, разбирают крышу.
     - О! - вырвался у меня вопль сожаления.
     - Не правда ли, великолепная идея? -  спросил  идиот  управляющий.  -
Этим мы гарантируем пилораму от пожара или повреждения упавшими балками...
Моя идея.
     Он ожидал, что я поглажу его по головке за этот разбой.
     - Что все это значит? - воскликнул я, перекрывая  общий  гам.  -  Кто
позволил губить мою фабрику?
     Полагаю, что в тот момент я был страшен. Я редко позволяю себе впасть
в гнев, но не советую сталкиваться  со  мной  в  эти  минуты,  как  нельзя
сталкиваться в джунглях с бешеным слоном.
     При звуках моего голоса  наступила  тишина.  Люди  бросали  работу  и
подходили поближе, чтобы послушать, что происходит.
     - Разве вы не знаете, господин, - спросил меня кабан  управляющий,  -
что завтра днем у нас в Танги землетрясение?
     Он сказал это так, словно в Танги раз в месяц бывало землетрясение  и
по этому поводу устраивались подобные развлечения.
     - Кто вам сказал, что будет землетрясение?
     - Но это везде написано. Уже вывозят из города людей.
     - Людей, - повторил я. - Людей. При чем здесь моя фабрика? Пускай все
люди спешат домой, чтобы позаботиться о своих близких.
     Я в самом деле был возмущен небрежением к нуждам  тружеников.  Сделав
над собой усилие, я закончил спокойным голосом:
     - Благодарю  всех,  кто  не  пожалел  времени,  чтобы  помочь  своему
хозяину, и я не забуду ваших стараний. Можете идти по домам.
     Никто не двинулся с места.
     - В чем дело? - спросил я управляющего.
     Из толпы выдвинулся человек в набедренной повязке. В руке у него  был
разводной ключ.
     -  Не  беспокойтесь,  хозяин,  -  сказал  он.  -  Тем,  кто   спасает
оборудование, с самого утра будут поданы грузовики. Детишек уже отправили,
а добра у нас не много.
     - Нам обещали дома построить! - крикнул  кто-то  из  толпы.  -  Новые
дома!
     - Сам майор сказал!
     - Вас обманули, - сказал я так, чтобы все слышали. - Все  это  обман,
чтобы нас разорить и  погубить.  Военные  хотят  поселить  сюда  людей  из
Лигона. У них тесно, они хотят захватить наши горы.
     - А ты сам, хозяин, разве не из Лигона? - крикнул кто-то, и  в  толпе
захихикали. Но я не сдавался.
     - Вас выселят из Танги, а обратно не  пустят.  Вот  и  передохнете  с
голоду.
     - А зачем тогда фабрику разбирать? - спросил управляющий.
     - Вы его не слушайте, - сказал, обернувшись к  остальным,  человек  с
разводным ключом. - Мы  его  не  знаем.  А  если  послушаемся,  то  завтра
тряханет - и нет фабрики. И все мы без работы.
     - Я ваш хозяин, это моя собственность. Я призываю разойтись. Тех, кто
не подчинится, увольняю.
     Толпа растерянно молчала. Чаша весов колебалась.  Но  опять  вмешался
мой основной оппонент:
     -  Хозяин  боится,  что  его  фабрику  национализируют.  Мне  так   в
комендатуре говорили, когда там профсоюзы собирались.
     - Профсоюзы запрещены! - крикнул я.
     - Им лучше, чтобы все погибло - только бы не досталось правительству.
А нам что на хозяина  работать,  что  на  правительство  -  пусть  платят.
Правительство, может, будет больше платить.
     Толпа зашумела одобрительно, и я понял, что мое  дело  проиграно.  За
этим скрывалась коварная рука майора Тильви.
     - Господин хозяин, - шептал мне на ухо управляющий.  -  Лучше  уйдите
отсюда. Люди злые, они могут вас обидеть. Они боятся остаться без работы и
вам не верят. Уйдите.
     К  сожалению,  решение,  к  которому  пришли  эти   люди,   оказалось
совершенно неприемлемым  для  меня.  Какая-то  горячая  голова  предложила
послать одного из них в комендатуру, узнать, как там  дела,  заглянуть  по
домам. А меня, пока суть да дело, запереть на складе.
     Я сопротивлялся, как тигр. Но эти  темные,  озлобленные  люди,  столь
далекие от понятий законности и порядка, сволокли меня к темному складу, и
я услышал, как звякнул засов. Я почувствовал себя погребенным заживо. Меня
не успокоил даже шепот управляющего, который вскоре  подошел  к  окошку  и
сказал мне:
     - Я вас, господин хозяин, как станет потемнее, выпущу.
     Он не понимал, что мне не к кому  бежать,  некого  молить  о  помощи.
Снаружи слышались голоса, крики, и я на всякий случай удалился  в  дальний
угол склада и спрятался  там,  ибо  опасался,  что,  вернувшись,  посланец
принесет приказ перевести меня в тюрьму. Я слышал, как он вернулся  и  как
переговаривались рабочие. Потом они вновь принялись за разрушение фабрики,
забыв обо мне.
     Когда управляющий, не нарушив своего слова, открыл засов  и  выпустил
меня, было уже за полночь... Последние  рабочие  возились  у  разобранного
цеха, закрывая станки дерюгой. Управляющий вывел меня задами на пустырь  и
несколько раз повторил шепотом:
     - Простите, хозяин, что так вышло... простите, хозяин...





     Вечером я побывал в доме у русских и говорил с советником  Вспольным.
Военный фельдшер так обработал его йодом и зеленкой, что он стал похож  на
воина урао, вышедшего на тропу войны.
     Господин Вспольный был мною разочарован. Его близорукие светлые глаза
сердито блестели на красном, обожженном  горным  солнцем,  небритом  лице.
Профессор Котрикадзе не участвовал в  разговоре.  Он  сидел  за  столом  и
быстро просматривал ленты, привезенные Вспольным с Линили. Ли  остался  на
озере.
     Господин Вспольный, наверное, думал, что, узнав о роли князя  Урао  и
поведении капитана Боро, я тут же прикажу объявить всеобщую мобилизацию  и
отправлюсь восстанавливать справедливость и спасать невинных. Он ошибся, и
это его огорчило.
     К сожалению, я ничего не мог поделать. Участники неудачной экспедиции
на Линили уже разошлись по домам и, полагаю, сейчас готовились  к  отъезду
или спали. Все мои солдаты были заняты - или здесь, или в  Моши.  Им  тоже
следует выспаться перед завтрашним днем. Я бы сам  с  радостью  прилег  на
час, но в комендатуре меня ждали.
     Да и как объяснить русскому, что я только час назад, и  то  случайно,
обнаружил у себя в кармане последнюю записку капитана Васунчока, в которой
он сообщал мне о предательстве Боро? Если бы я  прочел  ее  вовремя,  Лами
была бы в безопасности, а груз опиума  -  в  наших  руках.  Как  объяснить
Вспольному, что Боро не явился ко мне с докладом, что его  нет  дома,  что
его нет в городе?
     Не могу я бежать сейчас в дом князя Урао. Он готов к моему визиту.  Я
не могу устраивать осаду и штурм  резиденции  председателя  Совета  горных
правителей и поднимать на восстание горные племена за несколько  часов  до
землетрясения... Я поблагодарил господина Вспольного за рассказ  и  высоко
отозвался о его решительном поведении, повлекшем материальные жертвы с его
стороны.
     Вспольный возмущенно фыркнул. Я спросил профессора:
     - Ничего нового?
     - Прогноз остается в силе. Постарайтесь все закончить  к  шестнадцати
часам.
     - Постараемся, - сказал я. - Спокойной ночи.
     Я  ушел.  Я  себя  паршиво  чувствовал.  И  не  только  потому,   что
разболелась рука.
     Несмотря на поздний час, губернаторский дворец гудел,  как  городской
базар. Носились по коридорам клерки и военные  телеграфисты,  в  коридорах
сидели  и  стояли  неизвестные  мне  люди,  кто-то  ругался  с  запыленным
лейтенантом из транспортных  войск.  У  моего  кабинета  стоял  мужчина  с
разводным ключом в руке. Вид у него был мрачный,  моя  рука  непроизвольно
потянулась к кобуре - еще не хватало мне покушения!
     Но мрачный человек был делегатом  со  спичечной  фабрики.  Оказалось,
туда заявился паршивец Матур и пытался сорвать  эвакуацию.  При  том  лгал
несусветно о наших целях. Рабочие заперли Матура на  складе,  но  все-таки
решили послать кого-нибудь ко мне, развеять сомнения.  Но  почему  он  так
себя ведет? Это же его фабрика - так помогай, спасай ее. Мы же пока ее  не
национализировали.
     В кабинете меня ждали  два  князя  с  верховьев  Лонги  и  настоятель
местного монастыря. Ждал своей очереди корреспондент "Лигон Дейли". За час
отпустив их, я попросил ординарца принести мне чашку кофе и аспирин. Глаза
слипались. Сил не хватало, чтобы тянуть дальше. Но  ведь  осталось  меньше
суток...
     Кофе был теплым, из термоса, да и на чем его сейчас разогреешь? Я пил
его медленно,  убеждая  себя,  что  уже  не  хочу  спать.  Я  думал  не  о
землетрясении, а о Лами и Васунчоке.
     Будь я европейцем, то есть цивилизованным человеком (и хотя это ложь:
лигонская цивилизация старше европейской  на  тысячелетие),  я  бы  выбрал
самое главное и без колебаний занялся спасением города. В конце концов,  в
пещере лежит не первая и не  последняя  партия  опиума,  и,  если  получше
подготовиться, мы их обязательно поймаем.  Да  и  с  Лами,  верней  всего,
ничего дурного не случится, - думаю, что князю она нужна как заложница. Со
смертью капитана шантаж теряет смысл, и девушка скоро вернется обратно. Но
я дал слово капитану, что выполню его просьбу. Его просьба задержать  груз
оказалась предсмертной. Духи предков никогда не простят мне,  если  я  это
слово нарушу. И не будет мне  успокоения  ни  в  этом,  ни  в  последующих
рождениях. А если я оставлю без защиты дочь капитана, то семь  кругов  ада
откроются для  меня.  Я  говорю  не  как  майор  армии  и  бывший  студент
университета - называйте это  национальной  психологией,  чем  угодно,  но
клянусь: окажись на моем месте сам бригадир Шосве, он сказал бы то же, что
и я. А раз так...
     Вошел бургомистр, серый от усталости. Я взглянул на часы. Первый  час
ночи.
     - Что привело вас ко мне? - спросил я, вновь  услышав  голоса  и  шум
моторов за окном, мычание волов, лай собак, плач детей.
     - Вы соблаговолили спросить, - сказал он, - кому и зачем нужно, чтобы
срок землетрясения остался в тайне?
     - И вы ответили, что не знаете.
     - Теперь, может быть, знаю.  По  вашей  просьбе  я  составлял  списки
предприятий  и  недвижимости,  подлежащих  эвакуации.  И  натолкнулся   на
интересную вещь...
     - Говорите же.
     - Я проставил возле каждого из порядковых номеров сумму,  на  которую
застрахована эта собственность. И оказалось,  что  в  тех  случаях,  когда
недвижимость куплена в последние дни, она превышает...
     Так, думал я, господин директор Матур был  на  дороге,  когда  пропал
портфель. Господин директор Матур прибежал на спичечную  фабрику  и  начал
кричать ка рабочих...
     - За сколько куплена спичечная фабрика? - спросил я.
     - Двести тысяч ватов.
     - А страховка?
     - Триста пятьдесят тысяч...
     - Что еще?
     - Механические мастерские. Куплены неизвестным мне Дж.Суном из Лигона
за триста двадцать тысяч. Сумма страховки почти миллион ватов...
     Я готов был обнять бургомистра. Все становилось на  свои  места,  как
кубики в детской игре.
     Я рванул телефонную трубку.
     - Соедините меня со спичечной фабрикой... Никто не отвечает?
     Прикрыв ладонью  телефонную  трубку,  я  сказал  таким  голосом,  что
бургомистр тут же бросился к двери:
     - Срочно наряд солдат! В машину!





     Я недалеко отошел от фабрики и осторожно присел в кустах,  у  обочины
дороги. Отсюда мне были видны ворота. Я смотрел, как мимо  меня  проходили
рабы злого гения майора Тильви, не понимавшие, что отнимают кусок хлеба  у
моих детей. На фоне синего неба, освещенные луной, стояли ободранные,  без
крыш и стен, корпуса фабрики. Я терпеливо ждал.
     Далеко, на колокольне церкви святого Иуды, часы  пробили  двенадцать.
Над  городом  пылало  зарево  огней.  Электростанция  работала  на  полную
мощность. Наверное, ее владельцы заплатили немалые  деньги,  чтобы  их  не
трогали. Они-то свою страховку получат полностью.
     Последний рабочий прошел мимо  меня.  Наступила  тишина,  прерываемая
иногда вспышками шума, долетавшими от центра города. Над  воротами  горела
лампа. Я надеялся, что сторож тоже ушел.
     Какая-то паршивая собачонка увязалась за мной. Я кинул в нее  камнем,
собака взвизгнула и отстала.
     Как назло, у ворот маячила фигура сторожа - старого турки с изогнутым
кукри за поясом. Наверняка это приказал  сделать  майор  Тильви.  Пришлось
обходить фабрику вдоль трухлявого забора, рассчитывая найти в нем дыру.  Я
рисковал наступить на змею или провалиться в яму. Но я упорно шел, пока не
нащупал место, где доски разошлись. Собачонка вернулась и следила за мной,
и я сильно пнул ее  ботинком.  Собачонка  завизжала  так,  словно  фабрика
принадлежала ей. Я замер, опасаясь, что сторож услышит вой.
     Я был скрыт от сторожа  штабелями  леса  и  потому  осмелился  зажечь
спичку, чтобы разглядеть, где я нахожусь. К сожалению, я не успел  изучить
расположение моей собственности и не был уверен, как мне  лучше  пройти  к
складу, в котором меня держали в заточении. Там, за час позорного плена, я
не терял даром времени, собрал в кучу валявшиеся на земле щепки и мусор.
     Вот и дверь в склад. Я остановился, прислушиваясь. Сторож, стоявший в
ярдах  ста  от  меня,  что-то  мурлыкал  под  нос.  Меня  вдруг   охватило
раздражение против сторожа. Я словно раздвоился. Во мне  жил  хозяин  этой
фабрики, возмущенный тем, как плохо ее охраняют, и поджигатель, который не
хотел, чтобы сторож исполнял свой долг.
     Я вошел в непроницаемую темноту склада. Где же  здесь  подготовленный
мной костер? Я представил себе,  как  вспыхнут  сухие  доски  и  фанера...
Оказалось, что я ошибся дверью. Это был совсем  другой  склад.  На  полках
лежали запасные части, винты, подшипники, инструменты. Я  вышел  наружу  и
стал думать: где же нужное мне помещение?
     Я услышал дребезжащий голос:
     - Кто здесь?
     Я различил фигуру сторожа,  который  щелкал  выключателем  карманного
фонаря, пытаясь зажечь его, и при том дрожал от страха.
     - Кто? Кто? - повторял  он;  рядом  с  ним  виляла  хвостом  паршивая
собачонка, которая и привела его сюда.
     Я хотел броситься в сторону, скрыться в темноте,  но  при  первом  же
шаге натолкнулся на штабель досок и остановился,  потому  что  понял,  что
сторож лучше ориентируется здесь и мне не убежать.
     - Свои, - сказал я. - Не беспокойся. Свои.
     В этот момент фонарь все-таки загорелся. Солнце уперлось мне в глаза.
Я зажмурился.
     - О, это вы, хозяин? - сказал сторож с облегчением.
     - Все в порядке? - спросил я его. - Никто не проходил?
     - Все в порядке, господин. А как вы прошли мимо меня?
     - Я проверял, хорошо ли ты сторожишь. А ты сторожишь плохо.
     - Да, господин, - покорно согласился со мной сторож, - но ведь  забор
совсем старый.
     Мы с ним вышли из-за штабелей и оказались на  широкой  площадке,  где
стояли станки. Сюда доставал свет лампы у ворот.
     - Такой день, хозяин, - сказал сторож. - Меня сменят в  шесть  часов,
чтобы я мог собраться.
     - Дай сюда фонарь, - сказал я.
     Он подчинился. Это был старый, тяжелый, армейский фонарь.  Я  взвесил
его в руке. Мне хорошо, что он меня узнал. Ему плохо.
     Сторож отвернулся, глядя вслед  побежавшей  к  воротам  собачонке.  Я
резко размахнулся и, призвав на помощь небо, изо всех сил  ударил  сторожа
по  голове.  Мне  никогда  раньше  не   приходилось   бить   человека,   я
принципиальный противник насилия. Но я был в безвыходном положении -  ведь
сторож меня узнал.
     Сторож  ухнул  и,  как  продырявленный  воздушный   шарик,   медленно
опустился к моим ногам.
     Я подхватил его под мышки, стараясь не потерять фонаря, и потащил  за
штабеля. Сторож был не лигонцем, он был  турком,  -  невелика  потеря  для
человечества. Но я тут же дал себе слово, что если  со  сторожем  что-либо
случится, я обязательно позабочусь о его семье. С  помощью  фонаря  я  без
труда разыскал дверь в склад, где я был заточен.  Куча  щепок  и  горючего
хлама словно ждала меня. Я вернулся к штабелям дров и подтащил к ним  все,
что мог отыскать вокруг, чтобы огонь занялся скорей и  ярче.  В  эту  ночь
некому тушить пожар - пожарные сами бегут в Моши. Но рисковать я не мог.
     Когда я уже вернулся в склад и только чиркнул спичкой  о  коробок,  я
вдруг услышал в тишине ночи, прерываемой лишь  треском  цикад  и  мычанием
лягушек, что к фабрике приближается машина. Я замер, сидя на  корточках  в
складе, молясь, чтобы машина проехала мимо. Моя рука  между  тем  поднесла
спичку к ветоши, щепкам,  бумаге,  и  огонек  быстро  побежал  по  мусору,
набирая силу.
     Машина взвизгнула тормозами у ворот.





     Я думал, что лучше бы мне до рассвета  поспать,  но  сон  не  шел.  Я
выкурил пачку сигарет, пересчитал все звезды над островом, потом опустился
к берегу и искупался в теплой, парной воде сонного озера. Потом я сидел на
берегу и глядел на черный склон горы, стараясь увидеть там  огонек  костра
или отблеск фонарика. В деревне забрехали собаки. Снова  гудящая  цикадами
тишина. Гулко плеснула рыба недалеко от  берега...  И  тут  меня  разбудил
звонок.
     Оказывается, я задремал, сидя на песке, положив подбородок на колени.
Я вскочил, спросонья решив, что я дома и кто-то  звонит  в  дверь.  Зуммер
гудел сверху - заработала наша прискорбная связь.  Я  стрелой  взлетел  на
холм. Это был Отар.
     - Вы что не спите? - удивился я. - Четвертый час.
     - Я сплю, - сказал Отар. - Просто захотелось узнать, как ты там.
     - Не беспокойтесь. Ничего нового.
     - Ну ладно, извини, что разбудил. Ты датчики смотрел?
     - В полночь. Все по-старому.
     Я не поверил Отару. Я  знал,  его  беспокоило,  намерен  я  совершать
глупости или нет.
     - Спокойной ночи, - сказал я. - Скоро рассвет.
     Небо над Танги  начало  светлеть.  Связист,  проснувшийся  от  вызова
Отара, снова заснул, закрыв голову курткой от комаров. Я зажег  фонарик  и
еще раз проверил приборы.
     Пленки меня порадовали, как радуют мрачные результаты анализов врача,
поставившего правильный диагноз. Земля вела себя как надо -  землетрясение
состоится в шестнадцать часов.
     Ну ладно, почти рассвело. У меня тоже хобби -  встречать  рассветы  в
Лигоне. Я спустился к берегу, стараясь  не  разбудить  солдат,  потихоньку
отвязал лодку.
     Легкая лодочка, которую я с вечера предусмотрительно отвел за  скалу,
глубоко осела под моим сравнительно небольшим  телом.  Разбирая  весла,  я
дебатировал с собой вопрос, не украсть ли у мирно спящего солдата автомат,
но затем отказал себе в таком  соблазне:  если  что-нибудь  случится,  для
недругов майора Тильви нет ничего приятнее, как растрезвонить на весь  мир
о том, что вооруженный легким стрелковым оружием русский  "так  называемый
геолог" шлялся по горам мирного Лигона.
     Я причалил к кустам на берегу, в полукилометре  от  деревни,  где  на
высоком  обрыве  над  берегом  виднелись  черные  на   рассвете   верхушки
мандариновых  деревьев.  Привязав  лодку,  я  поднялся   наверх,   пересек
мандариновый сад и оказался перед воротами монастыря. Я рассчитывал в этих
краях на одного союзника - старого настоятеля.
     Я разулся у ворот. Монастырь просыпался. У колодца  плескались  голые
до пояса, здоровые молодые монахи. Оранжевыми знаменами сушились  их  тоги
на веревках за колодцем. Я подошел к купальщикам и поинтересовался, где их
наставник. Один из них, совсем  мальчишка,  побежал  в  большой  серый  от
старости деревянный дом, где нас уже принимал почтенный старик.
     - Иди, - показал мне появившийся на ступеньках монах.
     Солнце еще не вышло из-за  гор,  и  от  дальних  строений,  где  жила
монастырская прислуга, в синем воздухе белой  змеей  полз  вкусный  дымок.
Стаей пролетели летучие собаки, возвращаясь домой после трудовой ночи.
     Старик Махакассапа сидел на циновке.  Перед  ним  горела  керосиновая
лампа, отчего сумрак в комнате казался гуще.
     - Здравствуйте, пандит Махакассапа,  -  сказал  я.  -  Простите,  что
побеспокоил.
     - Садись, - сказал старик. - Что за новости ты принес?
     Несколько монахов вошли в комнату, присели на корточках  у  двери  и,
хотя они вряд ли понимали хоть слово  по-английски,  сразу  придали  нашей
встрече характер конференции на высшем уровне. Иногда  кто-нибудь  из  них
громко зевал, разгоняя сон, порой они начинали громко перешептываться.
     - Землетрясение будет после полудня, - сказал я.
     - Люди в деревне предупреждены, - сказал старик. - Они  вынесут  вещи
на улицу - А вы?
     - Я выйду на улицу, не беспокойся, молодой человек.
     Что ж, можно переходить к сути дела. Мне надо было  сказать  об  этом
так, чтобы старик не удивился, что я вмешиваюсь не в свои дела.
     - Лами, - сказал я, - жила в вашем монастыре.
     - Да, - сказал старик, не меняясь в лице, - ее покойный отец  поручил
ее мне.
     - Покойный?
     - Капитан Васунчок умер вчера. Ты не знал об этом?
     - Нет... Ему же было лучше! Лами мне говорила.
     - Лами не знает об этом, - сказал старик. - Если ей не поведал  князь
Урао. Но я думаю, что князь Урао ничего не сказал. Он украл ее, потому что
думал, что капитан жив.
     Была пауза. Я прервал ее:
     - Вчера солдаты из города и  полицейские  искали  контрабандистов  Па
Пуо. Но не нашли их.
     - Князь Урао успел перенести груз в другую пещеру.
     - Но там Лами...
     - Я знаю,  молодой  человек,  что  ты  выделяешь  Лами  среди  других
девушек, и твоя забота о ней мне понятна. Но не пострадает ли твое дело от
того, что ты побежишь по горам искать девушку?
     - Нет, - сказал я. - Люди уже покидают город Танги.
     - Князь Урао оскорбил меня, - сказал старик.
     - Вас?
     - Он оскорбил в моем лице  всю  сангху.  Оскорбление  наполнило  меня
печалью за участь князя. Он плохой человек и обречен...
     За окном, словно по сигналу, запели птицы.
     - ...И потому, - закончил Махакассапа, - я беспокоюсь за участь Лами.
     Я допил чай, поставил стакан на блюдце.
     - Сейчас придет староста деревни, -  сказал  старик.  -  Я  жду  его.
Староста знает, где Па Пуо.





     К тому времени, когда мы заперли визжавшего, перепуганного  Матура  в
комендатуре,  сдали  медикам  обожженного  сторожа,  расставили  посты   у
механических мастерских, лесопилки и в других важных точках города,  чтобы
грустные события не повторялись, ночь уже  перешла  через  экватор.  Город
немного притих. Я доплелся до кабинета и, не раздеваясь, прилег на  диван.
Я лежал с открытыми глазами.
     Мне показалось, что по коридору  кто-то  идет.  Медленно,  осторожно.
Шаги остановились у двери. Я знал, что люди, которые пойдут на все,  чтобы
помешать мне, могут решиться меня убить. Это не значит,  что  я  трус,  но
позорно погибнуть, лежа на диване!..
     Я вскочил, стараясь не поднимать шума, взял со столика  кобуру  и  на
цыпочках отбежал к двери, так, чтобы, когда она  откроется,  оказаться  за
ней.
     В дверь тихо постучали костяшкой пальца, словно проверяя, здесь ли я.
Я молчал. Я видел, как медленно опускается ручка двери,  и  это  напомнило
мне кадр из какого-то фильма ужасов. Я вынул пистолет из кобуры.
     Я не сразу узнал человека, потому что свет от настольной лампы  почти
не достигал двери. Этого человека я меньше  всего  ожидал  увидеть  здесь,
ночью. Меня охватил стыд за то, что я, комиссар округа, прячусь за дверью,
словно царь, опасающийся заговорщиков.
     Отец Фредерик сделал шаг внутрь и остановился, осматриваясь.
     - Вам не спится,  святой  отец?  -  спросил  я,  выходя  на  середину
комнаты. Надеюсь, он не догадался, что я прятался за дверью.
     - О, господин майор, вы меня так испугали.
     - Как вы прошли мимо солдата?
     - Солдат спал, я не стал его будить.
     - Хорошо, - сказал я, проходя за стол и указывая миссионеру на другой
стул. - Что привело вас, святой отец, ко мне в такое необычное время? Если
вы беспокоитесь за участь вашей школы, детей вывезут с утра.
     - Я знаю, знаю... я очень благодарен. Я пришел совсем не за тем.
     Я осторожно  выдвинул  ящик  письменного  стола  и  положил  пистолет
внутрь. Лишь важное дело могло заставить миссионера  заявиться  ко  мне  в
четыре часа ночи. Как странно, думал я,  разглядывая  его  белое,  длинное
лицо. Вот я был мальчишкой,  бегал  по  улицам,  мы  дрались  с  учениками
миссионерской школы, а отец Фредерик разнимал нас, и он был точно таким же
старым. Прошло двадцать лет, появились новые государства и города, сколько
людей  умерло  и  родилось,  а  миссионер  все  шагает  по  улицам  Танги,
направляясь к белой, словно сложенной из детских кубиков церкви  с  острым
длинным шпилем. Враг ли он мне? Враг ли он моей стране? В университете  мы
устраивали демонстрации, чтобы изгнать из Лигона миссионеров.  Они  пришли
сюда с англичанами, даже  раньше,  чем  англичане,  и  воспитывали  рабов,
которые потом служили новым хозяевам. Я  это  понимал,  но  отец  Фредерик
настолько сросся с нашим Танги, что трудно было считать его  колонизатором
и создателем рабов.
     - Вы  знаете,  майор...  -  сказал  отец  Фредерик  глубоким  грудным
голосом. Он говорил по-лигонски не хуже меня, я как-то видел написанную им
грамматику лигонского языка. - Я провел в этом городе большую часть жизни.
И я люблю эту страну и надеюсь, что похоронят меня здесь, у церкви.
     Миссионер на несколько секунд замолк. Потом продолжал,  без  связи  с
предыдущим:
     - С возрастом становится все меньше и меньше друзей, как воды в  реке
к концу засухи. Моим самым близким другом был капитан Васунчок, хотя мы  с
ним никогда не афишировали эту дружбу.
     - И семейство князей Урао, - добавил я.
     - Что же, вы правы. Я много лет знаком с вдовствующей княгиней.  И  в
свое время возлагал большие надежды на князя Као. Мне хотелось  бы,  чтобы
он вырос полезным для своей страны человеком. Но, к сожалению...
     Я посмотрел на часы. Четверть пятого. Мне так и не  удастся  поспать.
Отец Фредерик заметил мой взгляд.
     - Я буду краток, - сказал он. - Ведь я пришел не для воспоминаний.  Я
давно  знал,  что  князь  имеет  дополнительный  источник  доходов,  чтобы
финансировать свою политическую деятельность.  Он,  в  сущности,  большой,
избалованный,   сорокалетний   ребенок,   воображающий   себя   генералом,
премьер-министром, диктатором.
     Я не перебивал отца Фредерика.
     - С моей точки зрения, контрабанда наркотиков -  самое  низменное  из
человеческих занятий, ибо они отнимают у человека не  только  тело,  но  и
душу. Я долгое время не хотел в это верить,  несмотря  на  доказательства,
которые приводил мне покойный капитан  Васунчок,  но,  когда  я  убедился,
наконец, в этом, я пришел к единственно возможному  для  меня  решению.  Я
решил сделать все, чтобы пресечь торговлю наркотиками. И  спасти  этим  не
только тех людей, которым предназначается опиум, но и самого князя. Я знал
лишь одного человека, обладавшего смелостью, чтобы бороться с князем.  Это
был капитан Васунчок. И с тех пор я передавал ему все, что мог  почерпнуть
из разговоров с князем или из тех слов, которыми князь и его  приближенные
обменивались в моем присутствии. С моей помощью капитану  удалось  узнать,
когда с севера прибывает  очередной  груз  опиума,  и  Васунчок  попытался
перехватить его. Это было за две недели до вашего  прилета.  К  сожалению,
капитана постигла неудача. Он был ранен. Затем мне удалось узнать  еще  об
одном грузе. Вчера отряд солдат уезжал к сосновой роще, но я не знаю,  чем
это кончилось. Думаю, что ничем, потому что во главе  отряда  был  капитан
Боро, который вряд ли посмел что-либо предпринять без разрешения князя.
     - Вы правы, - сказал я.
     - Вчера Васунчок умер. Я глубоко убежден, что виновником его  смерти,
как ни тяжело это говорить, был князь Урао.
     - Да.
     - Тогда я решил прийти к вам. Вы здесь новый человек, и вряд ли князь
успел опутать вас, как других.
     - Нет, - сказал я не улыбаясь, хотя, конечно, был  некоторый  мрачный
юмор в том, что мы обсуждали мою собственную продажность, - он даже  и  не
пытался этого сделать.
     - Я позволил себе говорить долго, чтобы вы  поняли  меня  и  поверили
мне. То, что я скажу, - правда, но вам придется делать усилие  над  собой,
чтобы поверить в нее,  так  как  эти  сведения  исходят  от  меня,  белого
миссионера.
     - Я верю вам, отец, - сказал я. - Я ведь сам из Танги. И мой отец был
с вами в одном японском концлагере.
     - Да, я помню его. Он погиб там...  Довольно  давно,  может,  полгода
назад, в доме князя было совещание с другими сепаратистами. Я  никогда  не
вмешивался в их дела, так как полагал, что каждый народ сам избирает  себе
правление и в случае, если правительство ему не нравится,  некого  винить,
кроме самих себя. Тогда, может, вы помните,  была  вспышка  сепаратистских
настроений в связи с очередной попыткой  правительства  лишить  князей  их
привилегий. Князья готовились к  восстанию,  которое  сорвалось  из-за  их
разногласий, но когда обсуждалось, как обороняться от лигонских войск, они
решили заминировать некоторые дороги и здания в Танги...
     - Что! Вы знали об этом и молчали?
     - Я думал тогда, что это пустая похвальба  князей.  Об  этом  открыто
говорилось на обеде, который давал князь Урао своим сторонникам.  На  этом
обеде, кроме меня, был и тогдашний губернатор и  капитан  Боро.  Они  даже
имели название для этого плана: "Треугольник".
     - Но что заставило вас изменить...
     - Судите сами. Вечером я навестил княгиню Валимору в загородном доме,
а затем ездил на своей машине в Моши, чтобы поглядеть, как будут размещены
школьники. По дороге из Моши я встретил гроб с телом капитана Васунчока. В
очень подавленном состоянии я вернулся в город и поспешил к князю, так как
его мать просила узнать, когда он покинет город. Слуги отлично меня знают,
и потому я прошел к дому без предупреждения. Князь находился в  библиотеке
со своими помощниками. Так как  я  в  последние  недели  взял  за  правило
останавливаться у дверей и слушать, о чем говорит князь, то и на этот  раз
я услышал о  том,  что  они  намереваются  привести  в  действие  операцию
"Треугольник". Я сразу вспомнил о бахвальстве  князей  на  обеде,  и  мной
овладела тревога... Что я знаю об истинных интересах и намерениях Урао?  А
вдруг в своей дьявольской игре он  захочет,  чтобы  землетрясение  больнее
ударило по городу, чтобы вы не смогли вывезти ценности и  людей,  а  затем
свалить вину на военное правительство? Может быть, так?
     - Да, - сказал я. - Это одна из причин. Есть и другие. Но вы  узнали,
когда и что он намерен взорвать?
     - Нет, - сказал Фредерик. -  Я  ничего  не  знаю.  Когда  я  вошел  в
библиотеку, они прервали разговор. В последние дни мне кажется, что  князь
о чем-то догадывается. Может быть, у  меня  на  старости  лет  разыгрались
нервы. Мне даже казалось, что за мной следили.
     В самом деле, полгода назад князья готовились к восстанию.
     - Вам надо подумать, - сказал отец Фредерик. - Разрешите мне уйти? Не
хотелось бы, чтобы меня видели около этого дома.
     - Спасибо, отец, - сказал я. - И не беспокойтесь за  ваших  учеников.
Грузовик будет в восемь у школы.
     Я проводил миссионера до  двери  и  остановился,  размышляя,  с  чего
начинать.  Действовать  надо  было  быстро.  Я  подошел  к   окну,   чтобы
посмотреть, стоит ли у подъезда дежурная машина. Машина стояла. Уже начало
светать, и отец Фредерик, широко шагающий по дорожке вдоль газона, был  до
колен скрыт утренним туманом. Я смотрел ему вслед. Добрый старик,  подумал
я вдруг об отце Фредерике, всегда давал нам, мальчишкам, конфеты. Это было
давно, но вкус конфет сохранился. Тогда были голодные  времена,  и  больше
нам никто не давал конфет.
     Сверху, со второго этажа, мне виден был и  газон,  и  окружающие  его
кусты, и проходящая дорога, и даже деревья вдали, за дорогой.  За  кустами
стоял человек, так же как и отец Фредерик, по колени в  тумане.  Он  вышел
из-за кустов. Миссионер не видел его, он шел опустив голову и задумавшись.
Я вдруг понял, что миссионеру грозит опасность. Я хотел крикнуть  ему,  но
окно было закрыто, и я, вместо того чтобы выстрелить прямо сквозь стекло и
вспугнуть того человека, стал  открывать  окно.  Я  увидел,  как  сверкнул
маленький, сверху нестрашный огонек, и тут до меня долетел  тихий  щелчок.
Отец Фредерик, не останавливаясь, прошел еще три шага и во весь рост  упал
вниз, в туман. И исчез.
     Убийца побежал к кустам и скрылся в них. Отец Фредерик  все-таки  был
прав. Его похоронят в Танги, около церкви, если она останется стоять после
землетрясения. Я бросился вниз Последний день Танги начался с выстрела.


     ТАНГИ КОМИССАРУ ВРК МАЙОРУ ТИЛЬВИ КУМТАТОНУ СРОЧНО ИЗ ЛИГОНА 6:20
     ВАШ ЗАПРОС СООБЩАЕМ ВРК ПРИНЯЛ СПЕЦИАЛЬНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ РАЗРЕШАЮЩЕЕ
     КОМИССАРУ ВЛАСТЬЮ ВРК НАЦИОНАЛИЗИРОВАТЬ ЛЮБОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ ИЛИ
     СОБСТВЕННОСТЬ  В  СЛУЧАЕ  ЕСЛИ   ВЛАДЕЛЕЦ   ПРЕПЯТСТВУЕТ   НОРМАЛЬНОЙ
     ЭВАКУАЦИИ
     ВОПРОС КОМПЕНСАЦИИ БУДЕТ РАССМОТРЕН ПОЗДНЕЕ

     "Срочно, господину князю.
     Сегодня утром, в пять часов, я следил, как  вы  приказали,  за  отцом
Фредериком. От вас он пошел к себе и некоторое  время  находился  в  своем
доме. В четыре часа отец Фредерик вышел из дома. Я шел за ним на некотором
расстоянии. Когда я догнал его, он уже входил в дом коменданта. Так как вы
сказали, чтобы он  ни  в  коем  случае  туда  не  вошел,  я  вынужден  был
выстрелить. Не знаю, мертв  он  или  нет,  потому  что  после  выстрела  я
вынужден был бежать.
                                                                 Джонсон."





     Есть ли высшая справедливость, подумал я, прочтя  в  постели  записку
портье Джонсона? И кто направляет безжалостную руку судьбы?  Клянусь  всем
святым, у меня и мысли не было убивать отца Фредерика.
     Зная человеческую натуру,  я  подозревал,  что  миссионер  побежит  с
доносом к майору. Я полагаю, что отцом Фредериком руководила не корысть, а
неправильное понимание чувства долга, а может, просто страх перед  смертью
и воображаемым высшим судом. Я приказал следить за ним, ибо  полагал,  что
он мог подслушать наши разговоры. И вот записка... Что ж, мои руки  чисты,
думал я. Будем считать  отца  Фредерика  праведником,  позаботимся  о  его
погребении, щедром даре на его школу.
     Итак, я лежал в постели,  размышляя,  насколько  лучше  было  бы  для
Фредерика и христианской церкви, если бы он умер в японском  концлагере  и
попал в число мучеников. И в этот момент я услышал - ночью слышно  далеко,
- что кто-то подъехал к воротам  и  препирается  со  стражником.  Я  лежал
спокойно, пытаясь сообразить, кто бы  мог  примчаться  ко  мне  так  рано.
Кто-нибудь из соседних князей, напуганный  слухами  о  землетрясении?  Или
отряд с гор, который я ожидал с  минуты  на  минуту?  Перебранка  у  ворот
смолкла, и слышно было, как машина тормозит  у  дверей.  Я  сел,  протянул
руку, чтобы достать халат. В коридоре раздался резкий знакомый голос, но я
не сразу сообразил, кому он принадлежит.
     - Ничего, - произнес голос. - Мы его разбудим.
     Дверь распахнулась, и ко  мне  в  спальню,  словно  в  свою  казарму,
вторгся майор Тильви Кумтатон, с левой рукой на перевязи, с  пистолетом  в
правой руке, а за ним два автоматчика в форме гвардейской  бригады.  Из-за
их спин выглядывали виноватые, растерянные рожи лакеев. Вот  так,  подумал
я, попал в плен и Наполеон. Никто не захотел жертвовать жизнью ради своего
императора - ни одна сволочь даже не крикнула, чтобы предупредить меня.  Я
встал и накинул халат.
     - Чем обязан такому вторжению? - спросил я.
     - Вы останетесь здесь, - сказал майор.
     В его глазах сверкал фанатизм догматика. Главное было - не  поддаться
на провокацию. У меня здесь слишком мало людей, и они ненадежны. Мои горцы
прибудут утром.
     - Вы понимаете, какую ответственность берете на себя, врываясь  ночью
в дом члена высшей палаты парламента? - спросил я.
     - Парламент распущен, - ответил майор. Вся сущность раба была в  этом
ответе. Вот холуй, которому  дозволено  измываться  над  помещиком,  перед
которым он пресмыкался всю свою жизнь.
     - Тем не менее я надеюсь, что в  этом  государстве  сохранились  хоть
какие-то правовые нормы, - заявил я.
     - Не вам диктовать правовые нормы, - сказал майор.
     - Почему же?
     - Если вы взяли на себя право убить беззащитного  старика  Фредерика,
довести  до  смерти  Васунчока,  если  вы  с  помощью  бандитов   торгуете
наркотиками...
     - Остановитесь! - воскликнул я. - Вы пожалеете о своих словах. У  нас
судят за клевету.
     - Не тратьте время на парламентские речи,  -  съязвил  майор.  -  Где
находится план операции "Треугольник"?
     - Что? - вырвалось у меня. - Он был у вас?
     - Отец Фредерик успел мне все рассказать.
     - Подлец! - не выдержал я. И майор не понял, что я имел в виду  лжеца
Джонсона. Нет, не отца Фредерика, я ему  не  судья.  -  Вы  разрешите  мне
одеться? - спросил я. - У вас есть ордер на мой арест?
     - Вы арестованы без ордера, - усмехнулся майор. - Ввиду чрезвычайного
положения. Вы расскажете, какие  объекты  города  заминированы  вами,  или
придется обыскивать дом?
     - Я не знаю ни о какой операции "Треугольник".
     Я попытался бровями приказать лакею, чтобы он бежал за  помощью.  Тот
сделал вид, что не понимает.
     - Дайте ключи от сейфа.
     Он попал в точку. Планы операции хранились  там.  Ох,  легкомыслие  и
доверчивость, которые могут стоить жизни.
     - У меня нет ключей от сейфа.
     - Ключи, - приказал майор.
     Предательство порождает предательство, как лавина тянет за собой  все
новые камни.
     - Ключи у него в кармане пиджака, господин майор, - раздался голос от
двери. Это был голос моего лакея, которого я кормил и поил десять  лет.  -
Разрешите, достану?
     Я  стоял,  парализованный  новым  предательством,  глядя,  как  лакей
подошел к гардеробу, открыл его и протянул майору связку ключей.
     - Проводите меня к сейфу, - сказал майор лакею.
     Солдаты остались у дверей.
     Я сделал шаг к гардеробу, чтобы одеться, но один из  солдат  рявкнул:
"Назад!" - словно я был простым воришкой.
     О подлость и одиночество...





     Я сидел на железной койке в тюрьме и чувствовал, что из меня вытащили
кости. Меня жестоко толкали и ударяли солдаты, пока  везли  сюда,  и  я  в
любой момент ждал, что меня расстреляют. Я был разорен и обесчещен, я  был
унижен и раздавлен, дети мои будут нищими  ходить  по  улицам,  протягивая
руку за подаянием, и моя жена, которую  покинет  мой  любимый  брат  Саад,
будет вынуждена выйти на панель... Как я докажу этим людям, что я не желал
никому зла, что я хотел, чтобы все были довольны и добры друг к другу? Как
мне доказать священную истину, что я в душе поэт и всю свою жизнь старался
жить честно  и  достойно  памяти  моих  родителей?  Неужели  я  когда-либо
осмелился бы поднять руку  на  человека,  если  бы  не  был  в  помрачении
рассудка, насланного на меня  злыми  духами?  Ведь  я  ничего  не  сделал:
фабрика цела, сторож жив...
     Вдруг меня настигло жуткое подозрение: они хотят оставить меня  здесь
на  время  землетрясения,  потолок  обрушится  и   заживо   погребет   под
развалинами. Не в силах вынести ожидания смерти,  которое  страшнее  самой
смерти, я бросился к железной двери и  начал  молотить  в  нее,  взывая  к
состраданию тюремщиков.
     Тяжелые сапоги застучали  по  коридору.  Я  отпрянул  от  двери,  она
распахнулась, и солдаты втолкнули нового пленника.  Это  был  князь  Урао,
его, видно, подняли  с  постели  -  он  был  в  красном  стеганом  халате,
подпоясанном поясом с кистями.
     Появление князя столь удивило  меня,  что  я  забыл  о  надвигающемся
бедствии. Мы наконец сравнялись в правах. Нет, я не злорадствовал, во  мне
проснулся философ. Где твоя спесь, князь  Урао,  который  заставлял  меня,
бедного мальчишку, давать ему списывать контрольные  работы  и  избивал  в
уборной миссионерской школы, если я осмеливался ему  не  подчиниться?  Где
твоя спесь, князь, который третировал меня, словно мальчика на побегушках,
полагая, что я, гордый наследник  брахманов,  принимаю  эти  унижения  как
должное?..
     Глаза князя привыкли к темноте. Он сидел на койке,  словно  проглотил
длинный шест, и его птичья взлохмаченная голова  медленно  поворачивалась,
как у грифа, попавшего в клетку.
     - Ты здесь, Матур? - спросил он без всякого выражения.
     - Да, князь, - сказал я. - Мы с вами здесь. И мы равны.
     - Равны ли? - спросил князь. Он подумал немного и добавил: - Нет,  мы
с тобой не равны.
     Я внутренне улыбнулся.
     - Вас арестовали военные? Вы пытались помешать эвакуации?
     - Какой эвакуации?
     За решеткой светлело, и я  разглядел,  что  у  князя  мутные,  пьяные
глаза, словно он не понимает, что происходит.
     - Но ведь будет землетрясение?
     - Я член высшей палаты парламента, - сообщил он мне доверительно. - Я
пользуюсь парламентской неприкосновенностью.
     - Вы сообщили об этом майору Тильви?
     - Он жестоко поплатится.
     В голове князя не было убежденности. Ничего  не  было,  пустой  голос
человека, который смотрит на рушащийся вокруг мир и не осознает,  что  сам
он - часть этого мира.
     - Отец Фредерик умер, - сказал князь, запахиваясь потуже в  халат:  в
камере было прохладно. - Мы скорбим об этом.
     Я не понимал, к чему он это говорит. Ну, умер миссионер. Надо же было
ему когда-нибудь умереть.
     - Это наркотики? - спросил я. - Они перехватили груз?
     Князь поманил меня пальцем. Я приблизился.
     - Меня скоро освободят, - сказал он шепотом. - Но не смей доносить об
этом. Меня все предали. Но ты не посмеешь.
     - Я не намерен вас продавать, - сказал я. - Я всегда оставался  вашим
верным другом.
     - Знаю, знаю, - отмахнулся князь и  продолжал  шепотом:  -  Мои  люди
сейчас спускаются с гор. Я уеду  с  Лами  в  Европу.  У  меня  капиталы  в
Швейцарии. Мне больше нечего делать в этих диких горах.  Лами  ждет  меня.
Только тише, никому ни слова...


     ЛИГОН БРИГАДИРУ ШОСВЕ СРОЧНО ИЗ ТАНГИ 7:40
     ПЕРВЫЕ ПАРТИИ ЭВАКУИРОВАННЫХ ДОСТИГЛИ МОШИ
     ЖДУ ВТОРУЮ КОЛОННУ МЕДИКАМЕНТЫ ВЕРТОЛЕТ ОБЕЩАННЫЙ ИЗ МЕТИЛИ
     ПРЕСЕЧЕНА  ПОПЫТКА  КНЯЗЯ  УРАО  ВЗОРВАТЬ   ДОРОГУ   К   ТАНГИ   МОСТ
     МЕХАНИЧЕСКИЕ
     МАСТЕРСКИЕ У ТАНГИ ЗАДЕРЖАНЫ ГРУЗОВИКИ С ГОРЦАМИ ПЛЕМЕНИ КХА ШЕДШИЕ В
     ГОРОД ПОДДЕРЖКУ КНЯЗЮ УРАО КНЯЗЬ УРАО АРЕСТОВАН
     ТИЛЬВИ КУМТАТОН





     Староста  пришел,  когда  уже  взошло  солнце.  Он  был  в  выцветшем
армейском мундире с тремя медалями на груди. Махакассапа был недоволен его
опозданием и что-то строго выговаривал здоровяку. Тот оправдывался.  Потом
Махакассапа сказал:
     - У старосты свои счеты с Па  Пуо.  Вчера  он  не  посмел  спорить  с
капитаном Боро. Если они за ночь не ушли дальше.
     На прощание я еще раз попросил  Махакассапу  после  полудня  покинуть
дом. Тот только улыбнулся.
     На монастырском дворе, под деревьями, сидели в ряд с десяток крестьян
из деревни. У двоих из  них  были  длинные,  по-моему  капсюльные,  ружья,
остальные были вооружены  бамбуковыми  копьями.  За  поясами  у  них  были
заткнуты чуть изогнутые ножи. При виде этой маленькой армии у меня отлегло
от сердца.
     Совсем уж неожиданное подкрепление мы получили, когда наш отряд вышел
из ограды монастыря. За оградой стоял  "джип",  в  котором  сидел  сержант
Лаво. При виде меня сержант Лаво  состроил  такую  зверскую  рожу,  что  я
предположил, что сейчас меня скрутят  и  отправят  в  Танги,  чтобы  я  не
занимался самостийной охотой на контрабандистов. Но оказалось, Лаво решил,
что я собрался по холодку проверить приборы в роще, и сел в "джип",  чтобы
меня сопровождать.
     Не доезжая до сосновой рощи, мы свернули в заросли на тропу. В  одном
месте мы пересекли низинку, где по сырой  земле  протекал  ручеек.  Там  я
увидел следы легковой машины. Все правильно, здесь  вчера  проезжал  князь
Урао.
     Минут  через  пять  пришлось  оставить  "джип".   Крестьяне,   громко
разговаривая и смеясь, гурьбой пошли вверх. Вряд ли я смог бы  втолковать,
что надо быть осторожными. Мы имеем дело с  профессионалами.  Я  завидовал
Лаво, у  которого  был  автомат.  Я  чувствовал  себя  беззащитным,  но  я
принадлежал к этому веселому войску. И когда один из крестьян хлопнул меня
по плечу и предложил толстую,  в  кукурузных  листьях,  сигару,  я  раздал
оставшиеся у меня полпачки "Шипки" - и боевой союз еще более укрепился.
     - Эй! - крикнул ушедший вперед  сын  старосты,  который  столько  раз
перевозил нас на остров. И сразу все замолчали.
     Лаво,  пригнувшись,  перебежал  к  сыну   старосты.   Впереди   кусты
расступились, неподалеку поднималась серая  скала.  Все  смотрели  вправо.
Меня подмывало подойти поближе, и я даже сделал шаг в ту сторону, но вдруг
услышал хлопок выстрела и увидел, что Лаво и сын старосты присели в кусты.
Лаво дал очередь из автомата. Староста крикнул что-то крестьянам, затрусил
к кустам и стал пробираться сквозь них, звеня медалями. Лаво дал еще  одну
очередь из автомата. Никто не ответил. Он выпрямился, сделал  шаг  вперед,
но тут же новый выстрел заставил его отпрянуть. Не знаю,  сколько  времени
прошло в этой непонятной мне перестрелке. Ни Лаво, ни другие не выказывали
желания двигаться вперед. Вдруг справа раздался гортанный крик.
     - Пошли, - сказал Лаво. Он  выпрямился  и  смело  вышел  на  открытое
пространство.
     Мы прошли метров сто по тропинке под самой скалой и увидели старосту.
Он сидел на большом плоском камне. Я  огляделся.  Никаких  пещер,  никаких
контрабандистов.
     Увидев нас, староста поднялся и пошел вперед. И только поравнявшись с
камнем, я вдруг увидел, что  за  ним,  вытянувшись  во  весь  рост,  лежит
человек. Он лежал, отвернув от меня голову, словно его сморила  усталость,
но около головы гравий потемнел от крови. Крестьяне проходили, не глядя на
него, словно он был плодом моего  воображения.  У  старосты  в  руках  был
новенький автомат.
     Тропинка шла  по  густому  кустарнику,  поднимаясь  все  выше.  Потом
староста отвел куст в сторону, и я увидел низкий вход в  пещеру.  Староста
заглянул внутрь и крикнул. Голос его отразился от скалы и  вернулся.  Лаво
отцепил от пояса фонарь и посветил внутрь. Пещера уходила глубоко в  гору.
На каменном полу лежали смятые пожухшие ветви - видно, на них  спали.  Луч
фонаря задержался на нескольких окурках,  на  забытой  веревке,  на  кучке
углей.
     - Они ушли, - сказал Лаво, словно извиняясь передо мной.





     Часы мои остановились. Я не знал, сколько времени. Меня  могли  бы  и
покормить: заключенных следует кормить. Князя Урао увели, и  он  долго  не
возвращался. Я пытался выглянуть в зарешеченное окошко, для чего  подтянул
к нему койку. Но я все равно видел только покрытое  тучами  мрачное  небо.
Может, меня забыли?
     Стоя на койке, я не заметил, что дверь  открылась  и  вернулся  князь
Урао. Солдат, втолкнувший его в камеру, тут же ушел.
     Я пригляделся к князю, стараясь обнаружить на его лице следы  побоев,
но следов не нашел. Князь казался спокойным.
     - В любой момент, - сказал я, - может начаться  землетрясение.  И  мы
будем погребены заживо. В любой момент.
     - К тому времени меня здесь не будет.
     - Вас выпустят?
     - Конечно, выпустят. У них нет улик. Они не посмеют,  -  говорил  он,
словно твердил латинские спряжения. - Скоро прибудут воины из племени Кха,
и эти солдаты разбегутся, как крысы...
     Он не понимает! Мы одни в городе! Все ушли...
     Я влез на койку и, встав на цыпочки, прижав лицо к решетке,  принялся
звать на помощь... Никого...
     Вдруг в дверь постучали. Три раза.
     Отодвинулся глазок, и кто-то заглянул в камеру. Не слезая с  кровати,
я закричал:
     - Сюда, скорее!
     Кто-то возился с засовом. Я подбежал к двери.
     Дверь  приоткрылась,  и  человек  с  той  стороны  прошипел:  "Тише!"
Открывавшаяся дверь откинула меня в сторону. Я  узнал  капитана  Боро.  Он
закрыл за собой дверь и сказал:
     - Князь, скорее! Я рисковал всем, пробираясь к вам.
     Князь открыл глаза.
     - А... - сказал он спокойно. - Это вы, капитан. А где мои люди?
     - Их грузовик задержали. Им рассказали о землетрясении,  они  сели  в
грузовик и поспешили к себе в деревни.
     - Только ты? - спросил князь. - Только ты не предал меня?
     - Скорее,  князь,  -  ответил  Боро.  -  В  любой  момент  они  могут
вернуться. У них мало людей, их  всех  отправили  на  аэродром  разгружать
самолеты с продовольствием. Они могут вернуться.
     - Идем, - сказал князь.
     - А я?
     - У меня нет места в машине, - сказал Боро. - Я всю ночь скрывался  в
сарае, меня ищет майор Тильви. Но я счел своим долгом...
     - Я не забуду, Боро, -  ответил  князь.  -  Ты  можешь  и  в  будущем
рассчитывать на мое покровительство. Ты уедешь со мной в Швейцарию.
     - Вы не имеете права! - закричал я.
     Капитан Боро пропустил князя вперед, я попытался пробиться  к  двери,
но капитан вытащил пистолет и прицелился в меня.
     - Прибить его? - спросил Боро, словно о бродячей собаке.
     - Пускай живет, - сказал князь. - Вы же знаете мою доброту. Он ничего
не скажет. И запомни, - добавил он, стоя в дверях и запахивая свой  халат,
словно тогу императора, - если заговоришь, умрешь. Когда все кончится,  мы
снова станем друзьями.
     И он улыбнулся своей  застенчивой  и  зловещей  улыбкой  испорченного
мальчика, показав отличные белые, красивые зубы.
     Хлопнула дверь, звякнул засов. И я остался один.
     Я не знаю, сколько я простоял посреди  камеры,  опустив  руки,  не  в
силах сделать шага, - я был забыт, я был обречен.





     - Они пошли в горы, - сказал староста.
     - Мы пойдем? - спросил я.
     Я боялся, что он откажется. У него  в  деревне  родные,  о  них  надо
заботиться. Если бы он отказался, я бы не мог возражать.
     - Немного пойдем, - сказал староста, подбирая английские слова.
     Мы пошли дальше. У контрабандистов тяжелый груз, а мы  идем  налегке.
Тропинка шла все время вверх, иногда повисая  над  скалами,  порой  убегая
вниз, в узкие щели, прорезанные ручьями. Солнце поднялось, мои,  наверное,
беспокоятся,  я  старался  не  думать  о  том,  что  скажет  Отар  и   как
разгневается Вспольный, потому что я  веду  себя,  как  не  следует  вести
человеку  в  служебной  командировке.  Охотники  громко  переговаривались,
шутили, курили, но я уже обратил внимание, что всегда один из крестьян шел
в шагах пятидесяти впереди.
     На седловине горы, покрытой густой невысокой травой, мы  остановились
передохнуть. Я рухнул на траву, спугнув какую-то змею, но так  устал,  что
не обратил на это особого внимания. Минут через пять я  отдышался  и  смог
сесть.
     Остальные уселись в кружок, курили. Мне  не  следовало  рассиживаться
здесь, словно я слабее других. Я поднялся и начал взбираться за  старостой
и Лаво к недалекой вершине горы. У вершины я догнал их. Отсюда  открывался
вид в долину, по дну которой, появляясь в зеленой путаной вате деревьев  и
снова исчезая, текла извилистая тонкая речка.
     - Лонги, - сказал староста и показал рукой направо.
     Деревню отсюда не было  видно,  но  места  были  почти  знакомые.  За
следующим хребтом мы впервые встретились с Па Пуо.
     Лаво достал из футляра на поясе большой  армейский  бинокль  и  начал
внимательно разглядывать долину. Старосте надоело ждать, он протянул руку,
но Лаво с биноклем не расстался.
     - Э! - он показал вниз, туда,  где  речка  пересекала  зеленое  пятно
поляны.
     Я ничего не видел. Лаво протянул мне бинокль.
     Махонькими точками вдоль реки передвигались люди. Воздух был  чистым,
но от жары колебался, и потому люди словно плыли сквозь прозрачный поток.
     - Па Пуо, - сказал староста.
     - Мы пойдем туда? - спросил я неуверенно.
     Староста пожал плечами и стал спускаться к своим спутникам.
     - Я останусь здесь, - сказал я. Голос у меня  был  пасмурный,  как  у
младенца, вымаливающего конфету.
     - Нет, - сказал староста. - Ты звони. Телефон.  Самолет  прилетит.  Я
звонил, самолет не прилетит.
     - Хорошо, - сказал я. - Тогда быстрее.
     - Быстро, быстро! - староста подгонял своих спутников, они  подбирали
копья, ружья, подтягивали пояса.
     Староста первым повернул к озеру, назад, где  пеной  зеленого  прибоя
нас ждал лес. Оттуда навстречу нам вышли люди.





     Когда я проснулся, солнце  ослепительно  светило  в  окно,  в  листве
дерева суетились золотистые пичужки,  под  верандой  громко  разговаривали
солдаты. Отара Давидовича не было. Его раскладушка была убрана.  Не  ясно,
спал ли он вообще.
     Поднявшись, с трудом расправив затекшие, ноющие члены моего  тела,  я
добрался до стола, на котором обнаружил записку:

     "Дорогой Юрий Сидорович!
     Я уехал в Моши. Вернусь часам к одиннадцати. Попытайтесь  дозвониться
до Володи. Если Володя приедет без меня, он знает, что делать. Пожалуйста,
будьте дома к одиннадцати - надо будет вытащить ив дома аппаратуру, важно,
чтобы приборы работали непрерывно. Кофе в термосе.
                                                              Котрикадзе".

     Я отвинтил крышку  термоса,  налил  кофе  и  начал  дозваниваться  на
остров. Безрезультатно.
     Отар Давидович вернулся в половине первого. Он сразу спросил:
     - Володя не приезжал? Не звонил?
     - Нет.
     - Так, - сказал Отар Давидович. - Займемся аппаратурой.
     Около часа мы перетаскивали приборы в сад. Отар Давидович молчал,  да
и я не разговаривал, потому что, несмотря на кажущуюся простоту,  разборка
аппаратов, переноска их и  установка  на  новом  месте  требовала  больших
физических усилий и крайней осторожности. Работа  была  в  разгаре,  когда
Отар Давидович сказал:
     - Дальше я справлюсь один. У меня к вам  большая  просьба.  Возьмите,
пожалуйста, машину и найдите майора. Я беспокоюсь за Володю.
     - Я сделаю все возможное, - заверил  я  Отара  Давидовича.  -  Будьте
совершенно спокойны.
     Мне  пришлось  идти  пешком:  капот  "джипа",  на  котором   вернулся
Котрикадзе, был распахнут, шофер чинил мотор. Через десять минут я уже был
в губернаторском дворце, где мне удалось узнать  у  дежурного,  что  майор
уехал в механические мастерские. Я решил сходить туда  пешком,  благо  все
расстояния в Танги сравнительно невелики.
     Мой путь лежал мимо маленькой церкви, подобной тем, что  изображаются
на немецких или швейцарских рождественских открытках. Дверь в церковь была
открыта. Оттуда доносился чей-то монотонный голос.  Любопытство  заставило
меня заглянуть  внутрь.  Свет  из  узких  высоких  окон  освещал  старика,
лежащего в гробу. Его лицо являло собой зрелище  полного  умиротворения  и
покоя, словно этот человек долго  шел,  устал  и  заснул.  Полная  пожилая
женщина в темной одежде стояла у гроба. Я пошел  дальше.  Люди  рождаются,
умирают, и город, доживающий свои последние  часы,  кажется  постоянным  и
вечным, куда постояннее живущих в нем людей...
     В механических мастерских было  пусто.  Несколько  рабочих  покрывали
брезентом вытащенный на двор пресс. Один из них спросил,  кого  я  ищу.  Я
сказал, что майора Тильви. Рабочий сказал, что майор уехал на аэродром,  а
это в двух милях от мастерских. Я поблагодарил его и  пошел  дальше.  Раза
два меня обгоняли повозки с домашним скарбом. У  домов  городской  окраины
был странный вид, словно все  жители  собирались  выехать  на  дачу:  вещи
стояли на улице, в палисадниках - шкафы, кровати, сундуки,  но  сами  дома
были пусты. На крыше одного из домов сидел человек и снимал черепицу.  Два
других подхватывали плитки, которые он ловко  кидал  им,  и  складывали  в
аккуратный штабель.
     На маленьком аэродроме мне сказали, что майор только что был здесь, а
какой-то лейтенант  с  повязкой  Красного  Креста  на  рукаве  вмешался  и
поправил:
     - Вон он.
     Я взглянул  на  поле  и  увидел,  что  майор  Тильви  направляется  к
вертолету, стоящему в стороне от взлетной дорожки.
     Когда я добежал до машины, винты уже вертелись, поднимая пыль и сухую
траву. Я стал отчаянно махать  руками,  чтобы  привлечь  внимание  пилота.
Вертолет завис над землей, словно раздумывая, в какую сторону ему  лететь,
дверца в нем открылась, и оттуда выкатилась веревочная  лестница,  как  бы
приглашая меня подняться. Я подбежал к лестнице и  остановился.  Блестящее
брюхо вертолета нависало надо  мной,  и,  когда  я,  вцепившись  руками  в
боковины лестницы, поставил  ногу  на  ступеньку,  прогнувшуюся  под  моей
тяжестью, меня сразу понесло куда-то вбок, я потерял равновесие  и  рухнул
на землю. Я тут же поднялся, подумав, что на моем израненном теле появится
еще один синяк, и вновь направился к лестнице. Из люка высунулся сам майор
Тильви и знаком показал мне, чтобы я отошел. Вертолет мягко  опустился  на
землю, и вскоре его винты, прекратив вращение, опустились  вниз,  как  уши
побитого зайца.
     - Входите! - крикнул мне майор Тильви. - Мы  теряем  время.  Вы  что,
раньше никогда по лестнице не поднимались?
     - Простите, - сказал я. -  Профессор  Котрикадзе  обеспокоен  судьбой
товарища Ли...
     - Я говорю, входите!
     Я подчинился. Майор Тильви - представитель правительства, и я  должен
с уважением относиться к его просьбам.
     Внутри вертолет оказался просторным. Мне никогда ранее не приходилось
совершать путешествия на вертолетах, и потому  я  их  недооценивал.  Вдоль
боковых стен тянулись скамейки, на которых сидели солдаты. Один солдат сел
на пол, и майор Тильви показал мне на освободившееся место.  Я  хотел  все
объяснить майору, но в  этот  момент  с  оглушительным  треском  заработал
мотор.


     ТАНГИ ОТЕЛЬ АМБАССАДОР ДИРЕКТОРУ МАТУРУ ИЗ ЛИГОНА 12:50
     ОЗНАКОМИЛСЯ УСЛОВИЯМИ СТРАХОВКИ СПИЧЕЧНОЙ ФАБРИКИ
     УЩЕРБ ОТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ ПОЛИСОМ НЕ ПОКРЫВАЕТСЯ
     ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ДАЛЬНЕЙШИХ ДЕЙСТВИЙ
     В ИНОМ СЛУЧАЕ ВЗЫСКИВАЮ ТЕБЯ УБЫТКИ ЧЕРЕЗ СУД
     ЛЮБЯЩИЙ БРАТ СААД





     Из кустов вышли и  замерли  от  неожиданности  князь  Урао  и  бывший
комендант Танги капитан Боро с толстой сумкой в руке.
     В первый момент меня более всего поразило одеяние всесильного  князя:
пурпурный стеганый халат, подпоясанный золотым витым шнурком, и  домашние,
разорвавшиеся  от  ходьбы  по  камням  туфли.  Все  молчали.   Ну   просто
остолбенели. Староста обернулся ко мне, словно я  сейчас  дам  ему  ценный
совет.
     Светлые узкие глаза князя проследовали за взглядом старосты и замерли
на моем лице. Теперь староста смотрел на меня, крестьяне смотрели на меня,
князь и капитан Боро смотрели на меня.
     - Их надо задержать, - сказал я старосте.
     - Итак, - сказал князь. - Я вас не сразу узнал. Теперь я понимаю, кто
стоит за спиной майора Тильви.
     Князь склонен  к  театральным  эффектам  и  в  тот  момент  изображал
византийского багрянородного императора (если  ему,  конечно,  приходилось
когда-нибудь слышать о Византии).
     - Вот кому майор Тильви продал  ваши  горы!  Вот  кого  он  пригласил
разрушить наши дома!
     После этого князь отвернулся от меня и сказал небольшую  и  страстную
речь по-лигонски, наверно апеллируя к  свободолюбию  местных  жителей.  Те
неуверенно переминались с ноги на ногу, потому что одно дело  гоняться  за
контрабандистами, другое - обидеть князя.
     После окончания страстной речи князя ничего не  произошло.  Крестьяне
все так же стояли, стараясь не глядеть на грозного владыку.  Видно,  князь
разгневался, он повысил голос и начал сурово корить крестьян. В тот момент
я не догадывался, что мои спутники из деревни - бывшие монастырские  рабы,
так что князь для них - авторитет относительный.
     Капитан Боро взял князя  под  локоток  и  начал  его  успокаивать.  Я
воспользовался паузой для попытки повлиять на старосту.
     - Если мы задержим их, - сказал я, - они отдадут Лами.
     Староста отрицательно покачал головой.
     - Мои люди, - сказал он, - не будут задерживать князя.
     Князь, не вняв увещеваниям капитана Боро, протянул свою длинную  руку
к кобуре капитана и начал расстегивать ее,  чтобы  добыть  пистолет.  Боро
испугался, стал отдирать пальцы князя. Они оба  замолчали  и  боролись  за
оружие, сопя и тяжело вздыхая. Зрелище могло бы быть  смешным:  маленький,
круглый Боро и длинный князь в пурпурном халате, но никто не смеялся. Я  с
некоторым облегчением увидел, как сержант Лаво поднял автомат  и  наставил
его на дерущихся.
     Староста сказал две или три фразы. Довольно громко. Он велел князю  и
Боро идти своей дорогой. Иного перевода я не придумал. От этих слов  князь
сразу отрезвел. Его рука опустилась. Боро снова застегнул кобуру.
     Мы стояли, а они  проходили  между  нами,  как  сквозь  строй.  Князь
прихрамывал - видно, разбил ноги в кровь, но шел он, задрав птичью голову.
     Вертолет, летевший совсем  низко,  появился  неожиданно.  Мы  глядели
наверх, а машина быстро спускалась на седловину. Ее винты  прижали  траву.
Вертолет еще  не  коснулся  земли,  как  люк  отворился  и  оттуда  начали
выпрыгивать солдаты в голубых беретах, быстро и четко, как на  учениях.  И
тут же разбегались веером.
     Опомнившись, капитан  Боро  почему-то  бросился  в  мою  сторону.  Он
размахивал пистолетом,  забыв  о  его  прямом  назначении,  и  несся,  как
носорог. Я не хотел вмешиваться  в  схватку,  но  должен  признаться,  что
дороги я ему не уступил. Капитан врезался в меня, и мы оба  покатились  по
траве. Удар был настолько силен, что я на  секунду  отключился.  А  может,
прошло  больше  секунды,  потому  что  следующее,  что  я  помню,  -   это
участливое, разрисованное йодом и заклеенное  пластырями  лицо  добрейшего
Юрочки Вспольного, который склонился надо мной и спрашивает:
     - Вы не  ушиблись,  Владимир  Кимович?  А  то  Отар  Давидович  очень
беспокоится.





     Это было похоже на немецкую сказку: помните, там все по очереди  идут
в подвал, видят кувшин,  который  может  упасть,  начинают  плакать  и  не
возвращаются? Пропал Володя, теперь Вспольный.
     В два сорок я, так и не связавшись с островом, не  дождавшись  вестей
от Вспольного, пришел в  гадчайшее  состояние  духа.  Но  работа  остается
работой, и, кроме меня, ею некому было заняться.
     Я  проверил,  нормально  ли  работают  приборы.  Они  работали  почти
нормально.  Но  если  верить  им,  землетрясение  уже  началось.  Потом  я
тщательно зарядил кинокамеру, сунул в сумку запасные  пленки  и  вышел  из
дома. Солдат  я  отпустил.  Они  уехали  на  грузовике,  который  подбирал
отставших. Со мной остался только шофер "джипа", который полагал, что  ему
безопаснее  с  господином  профессором,  который  ни  за  что  не   станет
подвергать риску свою драгоценную жизнь.
     - Поехали? - спросил он, когда я вышел из ворот. - В Моши?
     - Нет, - сказал я. - Я  останусь  в  городе.  Я  буду  снимать  кино.
Довезите меня до центра и уезжайте.
     - Нет, - шофер раскусил хитрость. - Здесь хорошо, там плохо.
     Я надеялся, что, если мы не будем приближаться к зданиям,  ему  ничто
не угрожает.
     Мы ехали по улицам не только мертвого, но  и  выпотрошенного  города.
Скоро,  подумал  я,  начнут  издавать  пособия:  "Методика  подготовки   к
землетрясению и эвакуация населения и  оборудования".  В  них  обязательно
будет: "Как показывает опыт проведения (почему бы не  ввести  это  слово?)
землетрясения в округе Танги в марте 19.. года, оправдал себя съем кровель
с несейсмостойких сооружений..." Тут я увидел двух  спокойно  бредущих  по
улице солдат. Один из  них  заглянул  в  пустой  дом,  другой  остановился
перекинуться несколькими фразами с моим шофером.
     - Не подходите больше к домам, скоро начнется, - сказал  я  солдатам;
они не поняли, шофер перевел им, и солдаты засмеялись.
     - Хорошо,  хорошо,  -  сказал  один  из  них,  и  они  пошли  дальше,
поглядывая по сторонам, полагая, что приказ командования  охранять  пустой
город вздорен, но от этого не перестает быть приказом.
     Я снял площадь и дворец губернатора.  В  панораму  попала  церквушка.
Когда она была в объективе, я услышал звон колокола. Какой-то  сумасшедший
сидел на колокольне - вот кто наверняка  погибнет.  Поднялся  ветер,  тучи
опустились к крышам.
     - Давай к церкви, - сказал я шоферу. Он понял.
     Мы подъехали к открытым дверям. Я  вбежал  внутрь  и  замер.  Посреди
церкви, между двумя рядами скамеек, стоял открытый  гроб.  В  гробу  лежал
старик миссионер, я его видел раньше.  Все  убежали  и  забыли  о  нем.  Я
подумал сначала, что надо бы вынести гроб, но время было  слишком  дорого,
чтобы тратить его на мертвых. Оно  нужнее  живым.  Наверное,  этот  старый
священник не имел здесь друзей, он был чужим этому народу и остался  один,
когда люди ушли. Я обогнул гроб и взобрался на колокольню,  куда  вела  по
стене винтовая лестница. Но там было пусто. Оказалось, что колокол отвязан
и его раскачивает ветер. Я потерял еще три минуты, снимая панораму  города
сверху. Это мне следовало сделать раньше, но все недосуг. Я заставлял руки
вести камеру медленно и уговаривал себя, что время еще есть,  и  в  то  же
время критик, живущий во мне и следящий за каждым моим шагом, нещадно клял
меня за легкомыслие. Мировая наука обойдется без этой панорамы, а вот быть
погребенным под развалинами церкви - неразумно.
     Кончив снимать, я сбежал вниз. И только хотел  уйти  из  церкви,  как
заметил за гробом нечто черное. За постаментом,  на  котором  стоял  гроб,
сжавшись в комок, пряталась женщина. Этого еще  не  хватало!  Я  попытался
поднять ее.
     - Идемте отсюда, - говорил я ей как можно спокойнее. -  Сейчас  здесь
нельзя оставаться...
     Женщина подняла ко мне лицо. Она была немолода,  но  лицо  почти  без
морщин, широкое, гладкое, усталое.
     - Нет, - сказала она по-английски. - Я останусь с ним.
     - Скоро церковь рухнет.
     - Хорошо, - сказала женщина. - Я останусь с ним.
     Господи, ну что же делать в такие минуты?  Женщина  не  притворялась,
она хотела остаться со старым миссионером.
     Я попытался потянуть ее за рукав. Она вцепилась в край гроба. Выбежав
из церкви, я бросил камеру в "джип" и сказал шоферу:
     - Пошли.
     Он послушно спрыгнул с машины и  побежал  за  мной.  Не  хватало  еще
сейчас начаться землетрясению. Будут три невинные жертвы.
     Женщина сидела у гроба, закрыв лицо руками.
     - Берись, - сказал я шоферу. - Быстро.
     Мы подхватили жутко  тяжелый  гроб  и,  надрываясь,  потащили  его  к
выходу.  Я  шел  первым,  спиной  к  входу,  и  видел,  что  женщина,  как
сомнамбула, поднялась и последовала за нами.
     Мы опустили гроб шагах в двадцати от входа в церковь. Я бы и не  смог
пронести еще ни шагу дольше.
     Шофер стоял по ту сторону гроба, смотрел на  меня,  шевеля  пальцами,
чтобы восстановить кровообращение. Видно, я  казался  ему  идиотом.  Чтобы
снять с себя такое подозрение, я показал за его спину.
     Шофер обернулся. Женщина, наклонившись над гробом, гладила  спокойное
лицо старика.
     Неожиданно для меня шофер поклонился женщине.
     - Поехали, - сказал я.
     Шофер подчинился. Он подал машину задом, и  мы  попятились  к  улице.
Шофер сказал, не отрывая глаз от женщины в темном:
     - Княгиня Урао Валимор.
     Мы ехали мимо низкого одноэтажного здания военной комендатуры,  когда
я услышал отдаленный крик.
     Я выключил камеру. Крик послышался снова.
     - Слышите? - спросил я шофера.
     Тот кивнул и рванул "джип" в открытые ворота. Мы миновали плац.  Крик
- как будто  кричал  исплакавшийся  голодный  ребенок  -  доносился  из-за
забранного решеткой окна.
     - Скажите ему, чтобы выходил оттуда, - попросил я шофера.
     Тот перевел мои слова. Из-за решетки донесся невнятный ответ.
     - Он не может выйти. Это военная тюрьма.
     Я взглянул на часы. Пять минут  четвертого.  Наши  коллеги  в  Москве
сидят у сейсмоскопов, ждут, когда пойдут большие пики.
     Мы побежали с шофером по длинному коридору. Три  дальних  двери  были
окованы железом. Узник, догадавшись помочь нам, молотил в среднюю дверь. К
счастью, она была лишь закрыта на засов.
     К нашим ногам мешком вывалился старый знакомец - директор  Матур.  Он
пытался подползти к моим ботинкам с явным намерением их облобызать,  но  я
успел отступить.
     Мы подхватили грузного, потного, обессиленного директора под  руки  и
поволокли к выходу.
     - Спасибо,  -  бормотал  он,  узнав  меня,  -  я  никогда  не  забуду
бескорыстной помощи великой Советской страны...
     - Лучше старайтесь идти.
     - У меня нет ног...
     Первый толчок застал нас у самого входа в здание. Он, к счастью,  был
не сильным - земля дернулась из-под ног, словно кто-то  живой  шевельнулся
там, в глубине, вырываясь  наружу.  Отдаленный,  утробный  гул  поднимался
изнутри.
     Ноги директора Матура ожили и рванули его вперед.
     - Куда ты? - крикнул я. - В машину!
     Но он не слышал - он несся по улице, движимый паникой, которая далеко
не всегда подсказывает лучший путь к спасению.
     Я выхватил из машины камеру. Шофер стоял у меня за спиной.
     - Поедем? - спросил он.
     - Нет, - сказал я. - Ложись!
     И тут последовал второй толчок. Я еле  успел  отпрыгнуть  от  машины.
"Джип" подскочил, как живой, наверное, на  полметра  и  покатился  вперед,
набирая скорость, пока не врезался в стену барака. Барак подался, и "джип"
исчез, словно суслик в норе.
     Шофер упал на землю. Но я еще держался на ногах. Надо снимать процесс
разрушения. Таких кадров еще не было. Не обращая внимания  на  грохот,  на
ураган, налетевший на город, я бежал по  улице,  держась  середины.  Шофер
бежал за мной. Ему страшнее было остаться одному.
     На центральной улице меня настиг  третий  толчок  -  он  был  сильнее
первых. Я в этот момент  снимал,  но  толчком  меня  бросило  на  землю  и
покатило, словно сухой лист.  Остановил  меня  шофер,  вцепившийся  мне  в
ботинок.
     Дальше я снимал сидя, стараясь не слышать и не видеть ничего, что  не
вмещалось в видоискатель...
     Потом, когда фильм все-таки был проявлен и мои коллеги в Москве после
просмотра пожимали мне руку, уверяя, что  ничего  более  драматического  и
умело снятого им не приходилось видеть, я старался  не  улыбаться.  Камера
прыгала в руках,  порой  в  кадре  оказывалось  лишь  небо,  я  боролся  с
приказами собственного тела,  которое  желало  одного:  вжаться  в  землю,
держаться за нее, предательскую, коварную землю, старающуюся  стряхнуть  с
себя дома, деревья, людей - все лишнее, включая директора Матура,  который
полз по площади неподалеку от нас.
     Я не первый раз вижу землетрясение. Правда,  к  таким  толчкам  я  не
успевал - лишь видел их последствия, но должен признаться, что первобытный
ужас,  овладевающий  человеком,  необорим,  как  сон  после  трехсуточного
бодрствования. Мне помогло лишь то, что в моем мозгу сидела упрямая мысль:
ты должен снимать, никто, кроме тебя, никогда не снимал этого...





     Через пять минут после встречи с Володей мы  уже  снова  поднялись  в
воздух.
     Капитан Боро пытался все время что-то объяснить  майору,  но  солдаты
его придерживали. Князь был  совершенно  безучастен,  он  сидел  на  полу,
закутавшись в красный халат, и смотрел в одну точку. Раньше он мне казался
значительно моложе. Это был потрепанный жизнью фат лет за сорок.
     Вертолет опасно кренился, спускаясь в ущелье, и я не стал выглядывать
в окно, чтобы не закружилась голова.
     Сержант Лаво  крикнул  что-то,  пилот  положил  машину  набок,  князь
потерял равновесие и пополз к стенке  машины,  чуть  не  натолкнувшись  на
меня. Потом машина выпрямилась, один из солдат распахнул люк,  и  они  все
начали вставать и выпрыгивать наружу. За грохотом винтов  ничего  не  было
слышно. Я тоже поднялся и вслед за Володей побежал  к  двери.  Земля  была
близко. Я прыгнул, и очень удачно, даже не ушибся. Но оказалось, опоздал к
главным событиям.
     Посреди поляны, подняв руки, стояли несколько человек. Вокруг солдаты
в синих беретах. Володю я увидел чуть в стороне.  На  земле  сидела  Лами,
протянув к Володе связанные руки, а Володя пытался зубами разодрать  узлы.
Это было неразумно. Я подошел к ближайшему  от  меня  солдату  и  спокойно
потянул у него из ножен широкий солдатский нож. Солдат  взглянул  на  меня
дикими глазами.
     - Не волнуйся, - сказал я ему  по-лигонски.  -  Мне  нужно  развязать
девушку.
     Я подошел к Володе и, протягивая ему нож, сказал:
     - Так будет удобнее.
     Девушка меня не заметила. Она смотрела на Володю и  плакала.  Но  это
был не финал. Внезапно горы зашатались, я видел это собственными  глазами,
земля ушла из-под ног, и я оказался на тюках с опиумом.  Следующий  толчок
отбросил меня в сторону, и  мне  пришлось  вцепиться  в  траву.  "Монокль"
куда-то улетел, все происходившее было усугублено тем, что  мир  для  меня
был окутан туманом.
     Но хуже всего был грохот, гул, рвущий барабанные  перепонки...  Время
стало бесконечно длинным. Мне казалось, что  земля  может  расступиться  и
проглотить меня. Именно проглотить, потому что  я  тогда  понял  на  своей
шкуре, как тонка оболочка нашей планеты.
     И все-таки, лежа на земле, без очков и даже без "монокля", я, в  силу
своей наблюдательности, многое заметил и запомнил.
     Я видел, как первым или вторым толчком опрокинуло набок  вертолет,  я
видел, как Володя распластался по земле так, чтобы  прикрыть  своим  телом
девушку, я видел, что над лежащими и  кричащими  от  ужаса  людьми  стоит,
пытаясь удержать равновесие, майор Тильви, я видел,  как  из  опрокинутого
вертолета красным пятном вывалился князь Урао и, падая и снова поднимаясь,
побежал к склону горы, к деревьям, я видел, клянусь вам,  как  упавший  на
землю майор Тильви  стреляет  вслед  князю,  но  тот,  словно  тропическая
бабочка, удаляется от нас, карабкается вверх по откосу и как навстречу ему
несется легкий поток камней; я видел, как камни встретили князя, отбросили
его назад и скрыли под собой - лишь языками  пламени  высовывались  из-под
них полы красного халата.
     А потом, когда все стихло и земля  лишь  вздыхала,  сжимаемая  вялыми
судорогами, пошел тяжелый, холодный дождь...


     Лигон. 16 марта (ТАСС - ЛигТА). Вчера  в  горных  районах  республики
Лигон произошло сильное  землетрясение.  Почти  полностью  разрушен  город
Танги и ряд окрестных населенных пунктов. Озеро Линили вышло  из  берегов,
волнами смыты две прибрежные деревни.  В  горах  произошли  многочисленные
обвалы. Благодаря своевременно принятым мерам число жертв незначительно...

Last-modified: Thu, 10 Jul 1997 08:35:18 GMT

Оцените этот текст: