Святослав Спасский. Коты в кактусах или Поцелуй юной блондинки ----------------------------------------------------------------------- М., "Правда", 1978 ("Библиотека "Крокодила"). OCR & spellcheck by HarryFan, 16 January 2001 ----------------------------------------------------------------------- ПРОСМОТР - Смирнов, дрессировщик, - вежливо склонив голову, отрекомендовался вошедший. - Потапенко, - устало сказал директор цирка. - С кем работаете? - С крокодилом. - Ну, что ж. Надо взглянуть. Где он у вас? - Да тут, в коридоре, - сказал Смирнов. - Разрешите? Он приоткрыл дверь, негромко почавкал губами, и в кабинет проворно вполз небольшой, около метра длиной, крокодильчик. На темно-зеленой спине белой краской было аккуратно выведено: "Не кусается". Потапенко хмуро посмотрел на животное. - Э, да он недомерок. - Он еще юный, растет, - объяснил дрессировщик. - Но способный крайне. - А надпись зачем? - Он ко мне очень привязан, бегает как собачка. А люди боятся. - Я думаю! Вон едало-то какое. Намордник нужно надевать. - Пробовал. Обижается. Неделю потом не работает, отказывается. - Надо же! - удивился директор и погладил крокодила. Тот недовольно задвигал лопатками. - Не любит, когда с ним так, фамильярно, - сказал Смирнов. - Но не укусит, нет. Ну, ну, дядя больше не будет, успокойся, Бонапарт! Бонапартом его зовут. - Ишь, с гонором! Ну, ладно, а что он, собственно, умеет? - Умеет считать до двадцати одного. - В очко, значит, играть может, - вяло пошутил директор. - Нет, это неэффектно. И потом у меня уже кот такой есть, математик. Тоже считает, правда, до четырех только. Нет, не надо. Другое бы чего. - Есть и другое, - сказал дрессировщик. - Он забирается мне на плечи и делает ласточку. А на носу мячик держит. - Уже лучше. Давайте посмотрим. - Да он, видите ли... - замялся Смирнов, - он перед этим номером привык сигарету выкуривать... - Ну, дает ваш Бонапарт! "Ява" его устроит? Потапенко протянул крокодилу сигарету. Тот осторожно прихватил ее зубами, перекатил в угол рта, потом взобрался на кресло, уселся, закинув ногу на ногу, достал спичку из лежащего на столе коробка и, прищурившись, затянулся с видимым удовольствием. Директор неприязненно отогнал дым ладонью. - Балуете вы его. Такой молодой, а курит. - Иначе не работает, - извиняющимся тоном сказал Смирнов. - Выкурит сигарету, а потом... Вот потом коньяку ему надо, рюмку. - Что? - возмутился Потапенко. - Еще и коньяк? Ну уж, простите. Сами только по большим праздникам принимаем. Кусается коньяк-то, не в пример вашему воспитаннику. Да-с. - Рюмочку. Одну только. Это ему для куражу необходимо. - Сегодня рюмочку, завтра рюмочку. Он у меня весь коллектив разложит. А интересно, на какие шиши ему этот коньяк покупать? Сообразите: утвердят такое финансовые органы? Коньяк - для крокодила! "Ясно же, - скажут, - директор сам хлещет, а на скотину списывает, а нас считает законченными идиотами". Нет, видали? А закусывать он, безусловно, семужкой привык? Или миногами? - Вот как раз нет! - заторопился Смирнов. - Он не закусывает. - Хорош! - сказал Потапенко. - Видно птицу по полету. Крокодил внимательно переводил выпуклые глаза с одного собеседника на другого и выпускал колечки дыма, изредка аккуратно постукивая сигаретой о край пепельницы. - Пьянству - бой! - решительно заключил директор. - Тем более в рабочее время. Вот боржому пожалуйста, хоть всю бутылку! Нате! Дрессировщик вздохнул, налил боржому в стакан и предложил Бонапарту. Тот равнодушно отвернулся. - За мной будет, Бонапартинька, вечером отдам, - умоляюще сказал Смирнов. - Покажи нам ласточку. Ну, будь другом, не ломайся, пошел, опаньки! Крокодил погасил сигарету, сполз с кресла, обошел дрессировщика сзади и, цепляясь когтями, умело влез ему на плечи. Смирнов вынул из кармана мячик и подкинул. Бонапарт поймал его на нос. - Алле! - негромко приказал дрессировщик. Изогнувшись, крокодил встал на задние лапы, а передние развел как можно шире в стороны, но вдруг пошатнулся и уронил мячик. - Вот и результат, - брюзгливо сказал Потапенко. - Уже ноги не держат. Нет, все это до поры до времени. Слезай, алкаш. Только время с тобой потратил. Неумехи мне не нужны. Чао! Научитесь - приходите. - ...Что ж ты, - укорил дрессировщик крокодила, спускаясь с ним по лестнице. - Мяч удержать не мог, а? Опозорил меня перед директором! - Нарочно я, - сказал Бонапарт. - На кой он мне сдался, жадоба такая. Чтобы я у него работать стал? Да ни в жисть! - Где-то ты прав, пожалуй, - задумчиво сказал Смирнов. - Где-то прав. СТРЕЛКА Федя стукнул в окошечко под вывеской "Ремонт часов". Окошечко распахнулось. Блистая марсианским стеклянным глазом, выглянул часовой мастер. - Друг, - широко улыбаясь, сказал Федя, - минутная стрелка отвалилась, загони ее на место, а? Сможешь? Мастер молча ухватил Федины часы и склонился над ними. - Отсутствие необходимой информации создает неудобство в соблюдении режима дня, - пояснил Федя. - Такое дело, понимаешь. Из метро выходил без должной бдительности, а двери там лютые. Чего-то зеванул я, вот меня дверью и пришибло, аккурат по левой руке. Рука ничего, выдержала, и кость цела, а стрелка на часах, выходит, сробела. Не выстояла. - Бывает, - сказал мастер, возвращая часы. - Тоже вот под трамвай руку класть не рекомендуется. Отскочит стрелка непременно. Федя изумленно посмотрел на циферблат: - Чего, уже? Ну, ты даешь! Народный умелец, не иначе. Левша тульская. Вот спасибо-то! Сколько с меня? - Ничего не надо, - равнодушно ответил мастер, прикрывая окошко. - Носите на здоровье. - Что значит ничего? - Да ничего, пустяки. - То есть, как пустяки? Ты сработал - так и получи, что причитается! - Ерунда же, говорю. Копеечное дело. Все в порядке, браток, иди. - Я тебе не браток, учти, - сказал Федя. - Вот братку ты и чини задаром. А я равноправный клиент, пришел в государственную мастерскую. В мастерскую, а не на паперть, понял! Подачками не интересуюсь. - Ну, хватит, - сказал, морщась, мастер. - Нашел тему для разговора! - Нет, постой! - возразил Федя. - Объясни мне такое; вот пришли к тебе, допустим, тыща человек народу, и все как я - со стрелкой. И ты им всем даром эти стрелки понавставляешь. Тогда скажи: какая выгода государству от твоего заведения? Мастер задумался. - Тысяча не придет, - сказал он. - Почему это? А вот если? - Не придет, - повторил мастер. - Тысяча - это очередь на четыре квартала. А какой дурень из-за ерундовой стрелки согласится такую очередь выстаивать? Тысяча придет - тысяча и уйдет. Человек пять, может, и останется. - Ну и все равно, - упрямо сказал Федя, - ремонт произведен? Произведен. Задарма я не согласен. А я не обедняю, не бойся. У меня, может, дома таких вот часов двадцать штук. И три рояля. Мастер вздохнул. - Хорошо, с вас две копейки. - Значит, две копейки, - торжествуя, сказал Федя. - Все, не спорю, две так две. А теперь растолкуй мне, техник-механик: если и впрямь ремонт стоит две копейки, почему ты их сразу с меня не взял, почему государство обманываешь? И наоборот, если не стоит ремонт двух копеек, почему ты с меня их берешь, меня почему обманываешь? И почему тебя, обманщика, до сих пор не вытряхнули из твоей будки? По блату, да? Часовой министр твой дядя, да? Шайка-лейка у вас? - А если поосторожнее в выражениях? - угрожающе спросил мастер. - Так я объясню тебе, - перебил его Федя. - Объясню, чего ты тут окопался. Ты, наверное, в часах золотые колесики на железные подмениваешь. Старушек охмуряешь. А с начальством делишься. Колесико себе, колесико начальству. Вот тебя и держат тут, а как же! - А я вот в суд на тебя за клевету! - багровея, крикнул мастер. - Старушек дореволюционных охмурять не штука, - продолжал Федя. - А вот на мне ты, техник-механик, споткнешься. На мне еще никто не наживался. Ты на меня в суд, а я на тебя в обэхээс! Что заерзал-то? Боишься? - Зови! - закричал мастер. - Зови свою обэхээс, только немедленно, сейчас же зови! Ну? Федя махнул рукой. - Возиться с тобой! Никого я звать не буду, сами до тебя докопаются. Ты только запомни: как веревочке ни виться, а конец будет! И из этой твоей будки в другую тебя переселят, точно! С решеткой! Мастер схватил старинный бронзовый маятник и стал торопливо вылезать из своего закутка, роняя на пол шурупчики и пружинки. Федя выбежал на улицу и издали запальчиво крикнул: - Маятник - это не аргумент! Ну, ничего, я тебе сейчас такое устрою! Он зубами открыл крышку часов и отковырнул ногтем минутную стрелку. - Все твои труды впустую, значит, стрелочник несчастный, - сказал он, успокаиваясь. - А так тебе и надо, в следующий раз умнее будешь. ЧАШКА - Хорошо тебе, - сказал Федя соседу Виктору. - Ты неженатый. Виктор подумал и ответил: - Да как сказать - хорошо ли. С утра-то, кажется, хорошо, а к вечеру и не особенно. - Вот сейчас, например, - сказал Федя, - на носу Восьмое марта. Поверишь, извелся, чего Ольге подарить. - Ну, нашел проблему! Забежал в магазин да и купил. Пудреницу там, духи. - Да не пудрится она и духов не употребляет, - сказал Федя. - Губы только красит. - Вот помаду и подари. - Хм, помаду. В универмаге целая стена исписана этими помадами, все образцы оттенков. Откуда я знаю, какой оттенок ее устроит? Ведь мода. Зимой вроде морковный цвет был в моде. А сейчас может, не морковный, а какой-нибудь томатный или баклажанный. Чего я могу, когда там женщины толпой стоят и на эту стену целый день смотрят? И сами не знают, что им нужно. - Н-да, - сказал Виктор. - Ну, чего-нибудь кухонного ей купи. Кастрюлю-скороварку или набор поварешек. Самое то и будет. - Это она обидится. Купил, скажет, приспособление для дальнейшего закабаления. - Н-да, - сказал Виктор. - Хорошо. А бижутерия? Федя замахал руками: - Что ты! Там сам черт не разберется. Был я в этом отделе - глаза разбегаются! Всякие там колечки, ошейнички, разные уздечки золоченые. А никто не берет, - все женщины равнодушно идут мимо. Значит, не носят сейчас такого. Тут одно ясно: что модно, того не достанешь. А раз лежит на приладке, - значит, не модно. - Н-да, - сказал Виктор в третий раз. - А купи ты ей чашку. Мода, по-моему, чашками пренебрегает. Я сам видел: очень есть симпатичные чашки, рублей по шесть. Да еще блюдечка дают в придачу. И надпись золотую закажи: "Олечке от Федечки" или "Оленьке от Феденьки". Самое то и будет, понял? - Чашка у ней есть, - сказал Федя. - Красивая, в полосочку. Я же и дарил ей на то Восьмое марта. - Уж не могла за год и разбить, - сказал Виктор. - Аккуратная она, - вздохнул Федя. - А ты вот что, - воодушевился Виктор, - возьми да и сам разбей. Как будто не нарочно. - Не выйдет у меня "как будто", - засомневался Федя. - Это знаешь каким артистом надо быть! - А ты выпей грамм сто, и вроде бы пьяный, понимаешь? Вроде бы потерял равновесие и чашку ненароком на пол смахнул. - Да? - с надеждой спросил Федя. - С праздничком, - сказал Федя Виктору. - А, Федя! Ну, как подарок? - спросил Виктор. - Да так оно и шло сначала, как задумали. Выпил вчера, прихожу домой, и шататься начинаю, и за все вокруг хватаюсь. Сначала для убедительности три тарелки шандарахнул, а потом и до чашки добрался. Так, знаешь, натурально получилось, ну, сам не ожидал, только руку вот ошпарил, чашка-то с чаем была. Ольга, правда, раскричалась чересчур: первый раз меня такого увидала, да и я с непривычки-то охмелел, так еще по малости кой-чего побил: термос, чайник фарфоровый. И стекло в форточке высадил. Ну, и спать завалился. А сегодня встал - с кухни дует, а Ольги нет. Записку оставила: к маме, пишет, поехала. Устроил ты мне, алкоголик, праздничек, век не забуду. - Н-да, - сказал Виктор. - Ну и что ты теперь? - Что? - вздохнул Федя. - Сейчас форточку заделаю и к теще поеду. Извиняться нужно. Ты холостой, тебе этого не понять. - Вот новую чашку-то и прихвати, - посоветовал Виктор, - тут Ольга и растает. - Да и новую я тоже кокнул, - признался Федя. - Это уже сегодня, утром. С досады, что все не так получилось. ОБЫЧНЫЙ ВЕЧЕР, ПОНЕДЕЛЬНИК Оля подумала: "Что это он сегодня так поздно?" И сказала: - Что это ты сегодня так поздно? Федя подумал: "Уж нельзя пива с ребятами забежать выпить, сразу и отчет давай". И сказал: - Так ведь конец квартала. Работы поднавалило. Оля подумала: "Наверное, есть хочет. Я его любимые зразы сготовила". И сказала: - Наверное, есть хочешь. Я твои любимые зразы сготовила. Федя подумал: "Четыре кружки пива, да с закуской... А есть все равно придется, а то догадается". И сказал: - Неужели! Голоднее волка. Прошло десять минут. Оля подумала: "Голодный, а ест еле-еле. Заболел, может?" И сказала: - Голодный, а ешь еле-еле. Заболел, может? Федя подумал: "Вот прицепилась! А насчет "заболел" - это идея!" И сказал: - Да, простыл, видно. Голова болит. Да и устал. Оля подумала: "Загружают его, а он за всех тянет". И сказала: - Загружают тебя, а ты за всех тянешь. Федя подумал: "Надо что-нибудь такое ввернуть, чтобы поверила". И сказал: - Да Кравцов все придирается. Чтобы, говорит, сегодня график привести в норму. Оля подумала: "Как это? Ведь Кравцов в отпуске, сам рассказывал". И сказала: - Как это? Ведь Кравцов в отпуске, сам рассказывал. Федя подумал: "Во, память-то! Балда я: никогда зря врать не нужно!" И сказал: - В отпуске. А сегодня звонил, прохиндей. По междугородной. Чтобы, говорит, график привести в норму, и все тут! Оля подумала: "Вот настырный! В отпуске, а все лезет". И сказала: - Вот настырный! В отпуске, а все лезет. Федя подумал: "Ловко я ее..." И сказал: - Он такой, Кравцов. Больше других ему надо. Оля подумала: "Замотался он у меня. Поехать бы в субботу за город, в лес". И сказала: - Замотался ты у меня. Поехать бы в субботу за город, в лес. Федя подумал: "Еще чего! В лес. В субботу ребята подскочат, пивка рванем, в козла срежемся". И сказал: - До субботы далеко. Там видно будет. Какая еще погода. Оля подумала: "Господи, погода! Важно воздухом подышать. И я бы отдохнула". И сказала: - Господи, погода! Важно воздухом подышать. И я бы отдохнула. Федя подумал: "Тебе-то с чего отдыхать? Тоже мне, деятель". И оказал: - А что, неважно себя чувствуешь? Оля подумала: "Простыла я, видно. Голова болит. И температура есть, это уж точно". И сказала: - Да нет, что ты. Все в порядке. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА У Воропаева был свой метод проникновения в утренний автобус. Он засовывал руки в карманы и превращался как бы в неодушевленный предмет. Толпа пассажиров захлестывала его, вносила в автобус, ставила на пол салона. Иногда приходилось немного повисеть, не доставая пола ногами, но Воропаеву это даже нравилось. Метод Воропаева удлинял сроки ношения верхней одежды, сохранял пуговицы, экономил энергию и вдвое облегчал процесс платы за проезд: руку с нащупанным пятаком оставалось только вынуть из кармана. Воропаев показал вынутый пятак стоящей вплотную прекрасной девушке, которая держала под мышкой лупоглазого той-терьера. - Передайте, пожалуйста, - попросил Воропаев, холодея от общения с прекрасной девушкой. Прекрасную девушку звали Галя, но Воропаев, понятно, этого не знал, не будучи с ней знакомым. Естественно, и она не знала, что у Воропаева фамилия Воропаев. Она опустила кобальтовые веки и сказала: - Как же я передам? У меня в одной руке собака, в другой - сумочка. - Давайте я подержу сумочку. - Ага, - иронически произнесла прекрасная Галя. - Ну, собаку. Если она не кусается. - Пойдешь к нему, Жулик? - спросила Галя. Пес залился тонким непрерывным лаем, сотрясаясь от ненависти к Воропаеву. - Пойдешь, - уверенно сказала Галя. - Берите. Воропаев прижал к себе локтем собаку и отдал пятак. От злости Жулик конвульсировал, но укусить Воропаева не решался. Рядом прижались пожилой усатый пассажир в плаще и также немолодая дама в сиреневой шляпке. Усатого звали Павел Павлович. Фамилия дамы была Макарова, а инициалы - А.П., но ничего этого никто в автобусе не знал, включая шофера. Павел Павлович грустно сказал: - Вот, вывели же породу. Не то лягушка, не то птица. - Хорошая собачка, - возразила А.П.Макарова. - У-тю-тю, собачавонька! - запричитала она, строя глазки той-терьеру. Собака перенесла всю тяжесть ненависти на нового врага и, захлебываясь, рванулась из рук Воропаева. - У-тю-тю, какие мы сердитые! - констатировала А.П.Макарова. - Я понимаю - дог, - продолжал усатый Павел Павлович. - Это собака! Морда - шире телевизора. Или московская сторожевая. - А попробуйте с московской сторожевой - в автобус! - обиделась прекрасная девушка Галя. - Это конечно, - согласился Павел Павлович. - Только зачем с ней в автобус? Садись на нее верхом - и все. Довезет куда хочешь. И билета не нужно. - Да, возьмите обратно собаку, - спохватился Воропаев. - Как же я передам вам билет? У меня опять руки будут заняты. Той-терьер, визжа и извиваясь, рвал когтями карман воропаевского пальто. - Уймите его, девушка, - сказала А.П.Макарова. - Водитель остановки объявляет, а не слыхать ничего. - А вам где сходить? - поинтересовался Павел Павлович. - А вам-то что? - с подозрением спросила А.П.Макарова, поправляя сиреневую шляпку. - Да ничего. Просто я тут все остановки знаю. Могу помочь. - Обойдемся. Ишь! - сказала А.П. - Заберите собаку, - попросил Воропаев. - Визжит очень, и шерсть вот еще. - Для вас же стараюсь! - снова обиделась прекрасная девушка Галя. - Вам же билет! Ну и пожалуйста! Иди ко мне, Жуличек. Лупоглазый Жулик, рыча на Воропаева, переместился под мышку к хозяйке. - Вы передавали, девушка? Возьмите билет, - сказали спереди. - Это не мне. Это товарищу, - непреклонно сказала Галя. Воропаев протянул руку за билетом, и той-терьер, изловчась, тяпнул его за палец. - Ой, - сказал Воропаев, - кусается. - Он подумал, что вы на меня напали, - объяснила Галя. - Уберите ваш палец, сейчас кровь капнет. У меня же пальто светлое. - Может, он у вас бешеный? - спросил Воропаев. Галя презрительно взмахнула кобальтовыми веками. - А очень просто, что и бешеный, - поддержал Павел Павлович. - Возьмите же, наконец, билет! - потребовали спереди. - Подавитесь вы своим билетом! - вскипела А.П.Макарова. - Тут собака бешеная, а вы с билетом пристали. Предчувствуя возможный скандал, Галя улыбнулась Воропаеву и сказала: - Извините. Только потому, что она была прекрасна, он сказал: - Ничего. Это уже второй раз меня собака кусает. Первый раз в детстве - за сливами лазили. - За сливами? Как интересно, расскажите! - хитро повела Галя разговор в безопасное русло. - Мне уже выходить. - Ой, и нам тоже. Вы не подержите сумочку? Неудобно очень с Жуликом... Воропаев взял сумочку. Отдал он ее уже поздно вечером, когда прощался с Галей у ее подъезда. Уходя, Воропаев радостно говорил: - Пустяки! Это уже пятый... нет, шестой раз меня собака кусает. ТЕЗКИ Мария, жена Зотова, попросила его сходить на рынок за веником. Зотов внутренне напрягся и сделал вид, что не слышит. Жена повторила. Голос ее стал настолько ровным и ледяным, что на нем впору бы тренироваться Ирине Моисеевой и Андрею Миненкову. Если эта метафора покажется редактору чересчур громоздкой и он ее вычеркнет, спорить не буду. Но вернемся к нашим героям. - Мура, - отчаянно сказал Зотов, - у меня же коллоквиум завтра! Мария молча протирала настенную вьетнамскую тарелочку с изображением завлекательной, не полностью одетой танцовщицы. Зотов лукавил. Суть была не в коллоквиуме. Суть была в том, что общежитие института, в котором преподавал Зотов, находилось как раз между рынком и зотовским домом. А главное, Зотов носил красивое и звучное имя Вениамин, и студенты в связи с этим за глаза фамильярно прозвали его Веником. Он знал это, и теперь, содрогнувшись, представил себе, как разбитные первокурсники, давясь от смеха, делятся впечатлениями: "Видали, как наш Зотов тезку под мышкой нес?"... А рассказать все Муре ему было стыдно. Он горестно надел золоченые очки и двинулся навстречу своей Голгофе. Купив веник прямо у рыночных ворот, он заметался, изыскивая способ замаскировать покупку, и робко попросил небритого голубоглазого продавца: - А завернуть у вас не во что? - Это как, завернуть? - попытался понять продавец. - Это что же вам, селедка, заворачивать? И где ж я бумаги напасусь, веники заворачивать, на-ка! - Да, да, - покраснев, заволновался Зотов. - Просто, понимаете неудобно: мне на электричку еще, а потом три часа полем идти. Зотов врал всегда вяло и неубедительно. Зная это, он с натугой пошутил, чтобы разрядить обстановку: - Женщинам вот хорошо: села на веник верхом да и полетела! - Это как, полетела? - попытался понять голубоглазый продавец. - Где это полетела? И он обвел взглядом небосвод. Небосвод был чист, если не считать густых длинных шлейфов от четырех труб районной ТЭЦ. - Ну, ведьма если. На помеле ведьмы летают, - сник Зотов. - Это как ведьма? - попытался понять продавец. - Кто это ведьма? - Пошутил я, - сказал Зотов, ретируясь. Продавец долго смотрел ему вслед голубыми бдительными глазами. По рыночному забору осторожно шла кошка. Зотов тоскливо приближался к студенческому общежитию, надеясь, что авось да пронесет. Но не пронесло: двери общежития внезапно выстрелили пестрой гомонящей стаей студентов. Зотов отскочил к ближайшему дому, забросил веник в открытый подъезд и трясущимися руками стал вскрывать пачку сигарет "Каравелла". Студенты не расходились. Они тоже закуривали и, хохоча, перебрасывались пустяковыми репликами. В глубине подъезда скрипнула дверь. Сиплый старушечий голос произнес: - Верка! Ты что ж, разиня, подметала, а веник-то оставила. Ну как есть шалавая! - Да вы что, мама, - обиженно застрекотала невидимая Верка, - и не подметала я еще вовсе, и веник, вон он, на кухне. Вечно вы... - И кто ж это веники расшвыривает? - выползая на улицу, в раздумье произнесла старуха. Была она в толстом полушерстяном платке, ее лисье личико усеяли мохнатые бородавки. Зотов негромко сказал: - Это мой веник. - Твой? - подозрительно спросила старуха. - А ты, красавец, сам-то чей будешь? Зотов повел рукой вдоль улицы: - Я вон там живу, видите, белый дом с красными балконами? - Ну, - прищурилась старуха. - А чего ж ты у нашего парадного сшиваешься? Веник, говорю, зачем кинул? - Понимаете, - краснея, залепетал Зотов, - солнце на улице. Веник, если его долго на свету держать, хрупким делается, ну, как бы сказать... ломким, что ли. Вот я его туда, в темноту. Это временно, вы не думайте. Я возьму. Старуха почесала двумя пальцами под платком и убежденно сказала: - Врешь ты все. Ну, ведь врешь же. Признавайся, а то народ кликну. Вон ребята идут. Зотов с ужасом узнал в ребятах своих студентов. - Прошу вас, тише! - умоляюще прошептал он. - Я объясню все, потом только... - Гуд монинг, Вениамин Петрович! - хором пропели студенты. Не в силах ответить, Зотов молча кивнул головой. - Вениамин Петрович, а Вениамин Петрович, - жалобно произнес один. - Вы завтра последний день зачет принимаете? - Да, - слегка придя в себя, ответил Зотов. - Да, товарищи, завтра последний день. - Вениамин Петрович, - заныл второй, - а нельзя в среду как-нибудь, а? Мы никак завтра, ну никак, понимаете, у нас городские соревнования. По гимнастике. Вениамин Петрович! - Хорошо. В виде исключения, - торопливо согласился Зотов. - Гнатюк и Степанов, если не ошибаюсь? Идите, хорошо, в среду. - Тэнк ю вэри, вэри! - загалдели обрадованные Гнатюк и Степанов, заворачивая в переулок. Зотов вздохнул. Старуха пытливо глядела на него. - Студентов обучаешь, значит? - Преподаю, да. Английский язык, - сказал Зотов. - А веник на рынке купил? - На рынке, - грустно подтвердил Зотов. - Жена, что ли, послала? Зотов кивнул, снимая запотевшие очки. Позолота сверкнула на солнце. - Вот все и ясно, - сказала старуха, нагибаясь за веником. - Тогда вот что: ты иди вперед, домой иди, понял? А я веник понесу. Зотов пошел, неуверенно косясь через плечо на старуху. - Дальше, дальше отходи! - приказала она. - И не оглядывайся, не украду я твой веник, ну! Вперед смотри, вон еще, небось, твои студенты идут. Она держала веник немного наперевес, как карабин, и конвоируемый Зотов прибавил шагу. У белого дома с красными балконами старуха отдала веник. - Спасибо вам большущее, - сказал Зотов, ласково разглядывая мохнатые старухины бородавки. - Может, подниметесь? - Чегой-то? - возразила старуха. - Один ступай, не теряй авторитету. Авторитет и перед женой соблюдать надо, не только перед студентами. ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ Встреча чемпиона города по шахматам Максима Семеновича Воскобойникова с претендентом на это звание Женей Маляевым была назначена на воскресенье. Ровно к двум часам зал Дома культуры был полностью укомплектован шахматофилами. Соперники, кланяясь, вышли на высокую сцену. Арбитр - десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией - провел жеребьевку. Белая пешка досталась Жене Маляеву. Худенький, очкастый, он нервно уселся за столик первым. Матерый, поседевший в шахматных дуэлях Воскобойников, позевывая, занял место напротив. Маляев быстро сделал первый ход, но вдруг, протерев очки, обескураженно спросил: - Простите, а это что за конь? - Который? - любезно осведомился Воскобойников. - Да вот, вместо пешки, на эф-семь. У вас же три коня! - Три. - Позвольте, но откуда у вас третий конь? - Это я сам выточил, из ясеня. Хороший конь, правда? Не хуже фабричного. Не всякому дано. А я, знаете, еще сызмальства в кружке "Умелые руки"... - Да, но нельзя же трех коней... Уберите его! Это лишняя фигура. - Почему же лишняя? Он у меня вместо пешки. Пешек же семь. - Да ведь не по правилам! - Небольшое отклонение есть, признаю. Но в общем чепуха, не стоит сыр-бор городить. Я специально рылся в шахматных справочниках и, представьте, категорического запрета на третьего коня нигде не нашел. Потом поймите, дорогой, инструкция - это не догма. Здоровая инициатива никогда еще не мешала. - Как же так? А если я, например, себе второго ферзя поставлю? - Ставьте, - охотно согласился Воскобойников. - Ну, что же вы? Ставьте. Где только вы его возьмете? Желаете - могу вам выточить к следующему разу. А сейчас уж не обессудьте. - Но это же черт знает что такое! - покраснев, закричал Маляев. - Судья! Куда вы смотрите? Десятиклассник Саша с труднозапоминающейся фамилией резво, как официант-стажер, подскочил к столику. - Действительно, - робея, произнес он. - Максим Семенович, уберите, пожалуйста, лишнего коня. - Прямо. Сейчас, - благодушно отозвался Воскобойников. - Вот так сейчас возьму и уберу. Нет уж, родненькие. Это у меня примета такая, вроде суеверия. Мы, старики, суеверны. Вам, молодым, не понять этого. У каждого свои причуды. Вот мой визави, извиняюсь, очки все время протирает. А я коня ставлю на эф-семь. - Отказываюсь играть, - хмуро сказал Женя, протирая очки. - А вы не капризничайте, - посоветовал Воскобойников, - вы пока еще не Бобби Фишер, уламывать вас никто не будет. - Я буду вынужден аннулировать игру, - плачущим голосом произнес арбитр с труднозапоминающейся фамилией. - Аннулируйте, ваше право, - сказал Воскобойников. - А только сначала поглядите в зал. Зал в нетерпении топал ногами. Слышались выкрики недовольных: - Эй, претенденты! Скоро начнете? - Кончай волынку! В ФИДЕ напишем! - Большой скандал возможен, - скучая, сказал Воскобойников. Саша побледнел и челноком заметался по сцене. Из-за кулис тоскливо простирал руки директор Дома культуры. - Женя! Ну, может, уступите? - в отчаянии попросил арбитр. - Но это же явное преимущество! - гневно сказал Маляев. - Временное, - объяснил Воскобойников. - Стоит вам только выиграть у меня коня, и преимущество перейдет к вам. На целую пешку. - Ну, Женя! - взмолился судья-десятиклассник. - А-а, черт с вами, ходите! - сдался Маляев, протирая очки. ...Матч закончился быстро. Выигравший Максим Семенович отечески обнял за плечи соперника и арбитра: - Что там ни говорите, а приметы - великая вещь! Вам, молодежи, не понять этого. Так выточить, Женя, вам ферзя? Из ясеня, а? Не отличите от фабричного, гарантирую. СИТУАЦИЯ - Кого это в такую рань? - недоуменно спросила сама себя Инна Ефремовна, спеша к двери. На пороге возник Володя, сотрудник института, где работала Инна Ефремовна, стройный, подтянутый, черноусый. - Володя? - удивленно сказала она. - Какими судьбами? Заходите, раздевайтесь. И простите, что я в таком виде; не ждала... Я сейчас, минутку! Взбивая на ходу волосы, она унеслась в спальню, к трюмо, где молниеносно совершила ряд магических движений пуховке?" и губной помадой. - Садитесь, Володя. Что привело вас в мою скромную обитель? - А так уж вышло, - разведя руками, сказал Володя. - Судьба, стало быть. Планида. Вот оказался я вашим переписчиком. - Не поняла. - Проводится всесоюзная перепись населения, - толково шевеля бровями, разъяснил Володя. - И мне досталось переписывать население как раз в вашем доме. - Ах, вот как? Очень рада, - сказала Инна Ефремовна. - Ну, что ж, пожалуйста. Володя достал бланк переписи. Прошла минута тишины, лишь изредка нарушаемая скрипом самописки. - И отлично, - сказал Володя, получая заполненный бланк. - До свидания, Инна Ефремовна, желаю вам самого... Тут он вдруг осекся, помолчал и, вглядываясь в бумагу, смущенно произнес: - Инна Ефремовна, вы не ошиблись ли в одном пункте? - Что такое? - Да тут вот, где возраст. Здесь спрашивается ваш возраст. А вы, по-моему... одним словом, как бы вам пояснить... вы написали: тридцать два года. - Ну и что? - холодно осведомилась Инна Ефремовна. - Вот мне и кажется, что не совсем... в общем, не соответствует он, возраст-то... - Молодой человек, а вы знаете, что интересоваться возрастом дамы нетактично? - Инна Ефремовна, вы поймите, если бы я для своих личных целей, а то... Это ведь дело государственное... Ей-богу же, вам не тридцать два! Не путайте общую статистику! - Мальчишка! - возмутилась Инна Ефремовна. - Общую статистику... Молоды еще вы меня учить! - В общем-то, может быть, и молод, - сказал Володя, - а согласно бланку, тут мы с вами ровесники... - Хорошо, - покраснев, сказала Инна Ефремовна, - давайте начистоту, Володя. Вы что, потребуете от меня документы? Володя вздохнул. - Не имею права. Нас так инструктировали. Документами не интересоваться, всему верить на слово... Но подумайте, Инна Ефремовна, если все вдруг начнут писать липу, какая же неправильная картина в результате получится! Мол, у нас в стране - сплошь молодежь... И на этом основании государство начнет строить загсы или родильные дома вместо, допустим, санаториев... - Володя, - спросила Инна Ефремовна, - а при распределении ваших переписчиков не советовались: может, к женщина лучше женщину посылать, а не мужчину? - Да не смотрите вы на меня, как на мужчину, - взмолился Володя, - я лицо, переписывающее население. Лицо, оно среднего рода. Учтите, Инна Ефремовна, если вы будете упорствовать, я расскажу на работе, и пусть вам будет стыдно. - Не расскажете, - сказала Инна Ефремовна. - Почему? А вот расскажу. - Вы не имеете права разглашать сведения, полученные от населения в процессе переписи. Я в "Труде" читала. Володя упал в кресло и, трепеща, закурил сигарету. - Да, - уныло сознался он, - не могу. Но не могу же я а передавать заведомо ложные сведения. Меня ведь уполномочили, войдите в мое положение! - Подойдите ко мне, Володя, - торжественно сказала Инна Ефремовна. - Ближе, пожалуйста. Клянитесь самым, самым дорогим на свете, что эти сведения не проникнут в сферу нашего коллектива. - Да не проникнут же! - воскликнул Володя. - Вы же сами читали. В "Труде"-то... - Вот сейчас, - вздохнув, сказала Инна Ефремовна, - я напишу в вашем бланке чистую правду. Но вы не смотрите, хорошо? Ведь мужчине не положено интересоваться возрастом дамы. - Конечно! - сказал Володя. Пока он одевался, Инна Ефремовна сама положила заполненный бланк в его папку. Прижав руку к сердцу, он медленно вышел на лестничную площадку. Но тут он не удержался от искушения, раскрыл папку и заглянул в бланк. В графе "Возраст" стояло: "32 года". ЗАКОРДОННЫЙ КРЮК (Нескромное подражание классику) Дед Купырь рванул удочку и обомлел: крючок как корова языком слизала. Дед подобрался, подбоченился и, обратя взор на таловые кусты, крикнул: - Щукарь! Это ты ведь, затычка дегтярная, орудуешь! А ну, вылазь, вражина, студент одноносый! Из-за кустов показался дед Щукарь и с явной неохотой приблизился к Купырю. - Никак сазаник балует, кум? - Ишо гутаришь? Я тебе такого сазаника покажу. Выкладывай крюк! - Возьми, сваток! - Щукарь с трудом отцепил крючок с выцветшего околыша фуражки. - А только действия твои дюже на старый прижим смахивают, потому как не по своей воле откусывать крючок я полез, а на это толкнул меня земляк наш, Шолохов Михаила, что в Вешенской станице проживает. И кличку свою я через него же получил. - Ты, дед, не финти. Тот случай сто лет уж как произошел. Ты скажи, сейчас-то зачем тебе крючок? - Что ж, справный крючок. По всему видать, сват, ты его из-за кордону приспособил. - Оно так. Найденов Ванька в Гэдээрию за обменом опыта послан был, так вместе с опытом мне и десяток крючков оттель вывез. А тебе-то, повторяю, крючок на что? - Так ведь окунька либо там щуку за живца... - Как гляну я, дед, на тебя, был ты недоумок земляной и остался им, кубыть, навсегда. Да ты морду не вороти, слухай, что говорят. Нешто удочкой кто ноне рыбалит? Шиш волосатый ты на удочку в нашей речке споймаешь, вот что! Из трех своих мосластых пальцев Купырь соорудил наглядное пособие, но Щукарь отвел это сооружение ладонью и, хитро прищурившись, спросил: - Так. А почему же, извиняй меня, сам-то ты, бугай прошедшего времени, на уду ловишь? - То-то что не на уду ловлю я. Эта уда токмо для рыбнадзору при мне находится, для отводу глаз, стало быть, а для ловли у меня там, за укосом, в гирле, сетенка раскинута, и отседа я слежу за ней, потому как дюже хорошо видно ее с энтого берегу. Теперь понял, интеллигент пегий? - Теперь понял, - с несвойственной ему серьезностью ответил Щукарь и, разведя руками, задумавшись, неторопливо зашагал к хутору. В ПОМОЩЬ НАЧИНАЮЩЕМУ ПРОПОВЕДНИКУ ОТ АВТОРА Наука движется вперед. Это естественно. И, естественно, верующих остается на Земле все меньше и меньше. Естественно также, что служителей культа это не устраивает. Они ссылаются на библию, как на святую книгу, как на доказательство существования бога. Но при изучении библии у читателя возникают вопросы. Скажем, история всемирного потопа ("Бытие", главы 6-8). Действительно, как в ковчег могло поместиться "всякой твари по паре", когда тварей на земле миллионы видов? Как Ною удалось собрать всех представителей земной фауны? Чем он кормил их? Как удалось создать им такие оптимальные условия, чтобы они не передохли и не перегрызлись во время круиза? Это материальная сторона дела. А есть и морально-этическая: если бог решил потопом наказать людей за их "великое развращение", то за что страдала бессловесная скотина? Красиво ли, мудро ли выглядит это решение Саваофа? А тут еще всплывает новая теория: бога не было, был космический корабль инопланетян, которым и поклонялись малоразвитые жители Земли. Нимб вокруг ботовой головы не что иное, как изображение гермошлема. И не стоит ли повнимательнее перечесть описание встречи пророка Иезекииля с богом: "И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако я клубящийся огонь и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, - и таков был вид их: облик их был, как у человека... и руки человеческие были под крыльями их. На земле подле этих животных по одному колесу. Вид колес и устроение их - как вид топаза... казалось, будто колесо находилось в колесе" (Книга пророка Иезекииля, глава 1). И далее в том же духе, вплоть до 10-й главы, где говорится об отлете инопланетян: "И подняли херувимы крылья свои и поднялись в глазах моих от земли; когда они уходили, то и колеса подле них..." Трудно проповеднику объяснить подобные ситуации, вот я и решил, популярно изложив отдельные библейские сюжеты, помочь современному религиозному читателю понять характер и психологию как Саваофа, так и некоторых других героев библии. В этом сборнике помещены три рассказа: "Горе луковое", "Вавилонская диверсия" и "Из переписки богов". Кроме того, ранее мной были опубликованы "Сотворение мира", "Допотопная история" (сборник "Пирог с рыбой", 1969 г.), "Писание от Змия", "Случай не из красивых", "Да будет воля твоя", "Приключения Ионы" (сборник "От арбуза до сорокадневных рыданий", 1972 г.), "С исходных позиций" (сборник "Великолепная Сьерра-Наваха", 1975 г.). Труды мои считаю немалозначащим пособием для начинающего проповедника. ГОРЕ ЛУКОВОЕ 1 - Отец, поди-ка! - позвала Ева. Адам вылез из шалаша, в котором собирался вздремнуть после сытного обеда. - Что, прелесть моя? - спросил он, шутливо обняв жену. - Ай, да оставь ты! - притворно сердито повела плечами Ева. - Я с тобой серьезно. Что с ребятами делать будем? - О чем ты? - Оглашенными растут какими-то. С жиру, что ли, бесятся? Что ни день - драка. Переубивают они друг друга, помяни мое слово. - Друг друга переубивать трудно, - сказал Адам. - Один кто-нибудь обычно остается. Он широко улыбнулся, но Ева нахмурилась: - Ну вот, ты опять за свое! - Все, все, моя лапочка! - поспешно замахал руками Адам. - Всерьез так всерьез. Женить их, вот. Быстро образумятся. - А где жены-то? На всем свете одна женщина - это я. - Тоже верно, - согласился Адам. - А я считаю так: начальству виднее. Бог издал декрет плодиться и размножаться? Издал! Значит, в свое время обеспечит наших ребяток невестами. Может, он, как и мне, повыломает им ребра да превратит эти ребра в женщин. - А боюсь я, что они прежде сами себе ребра повыломают! Заняться им чем-то надо. - Чем, чем я их займу? - спросил с досадой Адам. - Мне и самому-то делать нечего. Ем, да сплю, да с женушкой целуюсь... Он вытянул губы трубочкой и потянулся к Еве, но, получив в бок тычок локтем, быстро утихомирился. 2 Действительно, положение первых людей мира было незавидным. С одной стороны, вся планета принадлежала им. Раздолье! Сейчас это и представить трудно. На всей Земле было людей в десять тысяч раз меньше, чем, например, сейчас где-нибудь в Верхней Пышме, Свердловской области. Опять же - ни очередей, ни сутолоки на улицах, атмосфера чистая, никаких тебе выхлопных газов... Но с другой стороны - вот, пожалуйста, - проблема невест для Адамовых охламонов. Потом проблема занятости. В тогдашнем мире царила стопроцентная безработица. Ни Адам, ни Ева, ни их дети абсолютно ничем не занимались. От безделья ребята действительно могли выкинуть любой фортель. И поэтому после разговора с женой Адам завел беседу с сыновьями. - Нехорошо вы живете, не дружно, - качая головой, начал он. - Посмотреть со стороны, так просто стыд. Вечные ссоры, раздоры... И ведь уж кажется: чего вам не хватает, ну? Все у вас есть, вы полностью обеспечены, живи себе да радуйся, ан нет! Брали бы пример с родителей. Мы с мамой никогда не ссоримся, а разве мы в тех условиях воспитывались? Да у нас, если прямо говорить, и детства-то не было!