Песах Амнуэль. Преодоление
Полет на Полюс был для меня мучением. Обычно я хожу пешком, в крайнем
случае езжу на автомобиле. Но уже простой, как азбука, пассажирский
махолет вызывает у меня приступ своеобразной аллергии, и я отказываюсь от
деловых встреч, стараюсь договариваться по стерео. Для полета на Полюс мне
пришлось собрать всю свою решимость - раньше я никогда не покидал Землю!
Союз писателей предложил мне участвовать, в конференции по межзвездной
связи и написать книгу "Фантастика и реальность космоса". Это было
признанием, которого я так долго добивался. Отказаться я не мог - пришлось
лететь.
"Новатор" больше напоминал океанский лайнер, чем межпланетный
корабль: просторные каюты, холлы, библиотека, бассейн... Не особенно
напрягая воображение, я мог представить, что плыву из Одессы в Керчь -
небольшое каботажное плавание. Единственной настоящей неприятностью, о
которой я стирался заранее не думать, был перелет к астероиду на
орбитальном челноке. Страх свой я отгонял, представляя, как выйду из
челнока в пиджаке нараспашку, и легкий ветерок из шахт регенерации
взлохматит волосы.
На деле все получилось иначе. Когда челнок отошел от "Новатора" и
планетолет исчез среди звезд, что-то вдруг ослепительно сверкнуло на
поверхности Полюса. Я не придал этому значения, мало ли какой эксперимент
ведут сейчас ученые на астероиде! Спросить было не у кого - на посадку
меня вел автомат. Лишь потом я понял, что произошла авария: в порту Полюса
меня встретили все те же автоматы, а в шлюзовой шахте назойливо вспыхивали
транспаранты: "Внимание! Полная разгерметизация!" Пришлось влезть в
скафандр, и я проделал эту операцию в такой панике, что был уверен:
наверняка сделал что-нибудь неправильно. Если бы я мог, я бы вернулся на
"Новатор"!
Портовая площадь была описана в проспектах как "зеленый сквер,
напоенный запахами растений с восьми планет Солнечной и других систем".
Возможно, так и было несколько часов назад, сейчас в космической пустоте
трава и цветы выглядели серыми и хрупкими. Пустынной площадью - ни людей,
ни роботов - я доковылял до гостиницы, одноэтажного коттеджа, холл
которого, лишенный воздуха, как и все вокруг, был обставлен мебелью в
старинном стиле - обивка диванов покорежилась, а легкие стулья лежали,
опрокинутые воздушной волной. Я подумал, что если воздуха нет и в жилых
комнатах, спать в скафандре будет не совсем удобно. Я записал прибытие у
автомата-портье и спустился лифтом на свой семнадцатый этаж. Здесь был
воздух и горели совсем иные транспаранты: "Поставьте скафандр в нишу",
"Ваша комната направо", "Приятного отдыха!" Я рассовал по шкафчикам свой
небольшой багаж и, переодевшись в домашнее, будто сбросив с себя память о
восьмисуточном перелете с Земли, включил информ.
Сразу высветилось общее по Полюсу сообщение: "В 11:46 во время
пробного сеанса передачи в результате перегрузок произошел взрыв
энергоблоков 2-7 и 2-8. Частично повреждена приемопередающая часть
лазерной системы "Конус". Побочные поражения: разрыв пленки защиты на
площади 0,7 кв. километров, полная утечка атмосферы. Ранен Стоков С.С."
Первой мыслью было - чем я могу помочь? Экипаж Полюса - сто тридцать
человек - наверняка у "Конуса", на противоположной стороне шарика, все
заняты по аварийному расписанию, ведь после взрыва не прошло и четырех
часов! В гостинице никого, кроме роботов, от которых толку не добьешься.
На конференцию люди начнут прилетать через десять дней, это я прилетел
загодя, как было условлено - предстояло собрать материал для книги. Были и
личные планы: я очень надеялся на беседу с Лидером базы Сергеем Стоковым.
За пять лет нашего заочного знакомства и переписки накопилось много
вопросов, о которых мы могли бы поговорить. Но Стокову сейчас не до
разговоров... - Я чувствовал себя неуютно, будто на мне лежала вина за
неожиданную аварию. Всегда, когда я лишний, у меня возникает такое
ощущение. Лишним же ощущал себя значительно чаще, чем необходимым, и
чувство вины за что-то, к чему я не имел ни малейшего отношения, давило на
меня постоянно.
Я поискал на пульте информа список индексов. Набрал справочную.
Оказалось, что у Стокова поверхностные ожоги второй степени, не опасные, и
травма черепа. Без сознания. Идет операция. Лидером стал Комаров Евгений
Анатольевич, информ-индекс 77, номер не отвечает.
Какой еще Комаров? Фамилия заместителя Стокова, как я помнил, Оуэн.
Здесь уже произошли перестановки?
Коротко гуднул вызов, и я вздрогнул от неожиданности: не ожидал, что
обо мне вспомнят в этом хаосе.
Женщина на экране стерео была молодой - лет двадцати пяти - и
симпатично некрасивой. Именно так. Длинное лицо, неуловимо раскосые глаза,
слишком большой рот и яркая улыбка.
- С прибытием, Леонид Афанасьевич, - сказала она. - Я Ингрид Боссарт,
астрофизик. Как и вы, прилетела на конференцию... Если вы не устали,
поднимитесь ко мне. Пообедаем и поговорим. Сейчас мы с вами - единственные
незанятые люди на астероиде.
- Как вас найти?
- Тринадцатый ярус, комната 1307. Жду.
Я переоделся и поднялся на четыре яруса по узкой винтовой лестнице.
Шел медленно, еще не привыкнув к уменьшенной втрое по сравнению с земной
силе тяжести, и машинально постукивал пальцами по стене. Металл отзывался
глухо, будто за ним была толща монолита. На самом деле Полюс был пуст, как
гнилой орех. Огромный орех пятнадцатикилометрового диаметра. Единственной,
действующей системой была установка лазерной межзвездной связи "Конус" с
обсерваторией. Для нее - этой системы - и был сконструирован искусственный
астероид. Сконструирован и собран (десять лет монтажа) на околосолнечной
орбите, наклоненной перпендикулярно к плоскости эклиптики. Полюс
поднимался над Солнечной системой на расстояние до трех астрономических
единиц. Совет координации как обычно постарался выжато из сооружения
максимум, и по проекту недра Полюса со временем предполагалось начинить
миллионами тонн аппаратуры - сделать из астероида самый крупный в истории
науки полигон. И главное, создать для экипажа все удобства. Искусственное
тяготение. Атмосфера. Астероид, как косточка в абрикосе, был заключен в
тончайшую сферическую пленку, надутую воздухом. Воздушный шар старинных
романов, гондола которого помещалась не снаружи, а внутри. Так на Полюсе
появилось небо - черное в зените и чуть зеленоватое у близкого здесь
горизонта. Пленка, удерживавшая атмосферу от рассеяния, была неощутима,
невидима и мгновенно восстанавливалась при разрывах, поэтому челноки и
даже рейсовые планетолеты опускались и поднимались на малой тяге без
риска. Но взрыв энергетических блоков оказался слишком сильным
потрясением, пленку разорвало Да очень большом участке, и Полюс, лишившись
атмосферы, перестал отличаться от остальных космических лабораторий...
Ингрид Боссарт была на две головы ниже меня, худенькая и хрупкая.
Стол в ее комнате был накрыт на троих и я вопросительно посмотрел на
Ингрид.
- Должен был прийти Коля, - объяснила она. - Но он только что
сообщил, что занят на "Конусе". Мне тоже после обеда придется вас
покинуть. В семнадцать заседание комиссии.
- Какой комиссии?
- По расследованию причин аварии.
- Вы тоже?..
- В комиссию включены все, кто оказался на Полюсе. До вас прибыло
четверо. Комарова из Совета координации вы, вероятно, знаете. Кроме него,
Николай Борзов, футуролог, Ли Сяо, кибернетик, и я.
- Не говоря об экипаже Полюса, - добавил я.
- О чем вы, Леонид Афанасьевич? - удивилась Ингрид. - Людей во плоти
и крови, как говорится, на Полюсе сейчас семеро, включая вас.
- Где же остальные?
- Строители и монтажники улетели неделю назад. Сменный научный экипаж
в пути, будет здесь через пять дней. Междусменка.
- Кто же оперирует Стокова?
- Оуэн, больше некому.
- Он врач?
- Инженер, но на внеземных станциях...
Конечно, я и сам это знал - каждый космонавт умеет прекрасно лечить и
оказывать первую операционную помощь.
- После заседания комиссии, - сказала Ингрид, - мы с удовольствием
побеседуем с вами. Каждый прошел через увлечение фантастикой. Моим любимым
автором, помню, был Поленов.
Я поморщился, потому что терпеть не мог Поленова, как, впрочем,
Поленов не любил масштабную фантастику прогностического направления. Так,
психологическое сюсюкание.
Загудел вызов, Ингрид выразительно отставила свой бокал с соком, и я
понял, что пора уходить. По правде говоря, вкуса еды я не почувствовал...
По пути в башню обзора я думал об одном: что мне, собственно, делать?
Обсуждать проблемы футурологии и контактов с внеземными цивилизациями
никто не будет. Стоков без сознания. Пассажирский лайнер придет через пять
дней. На нем я, конечно, и улечу, но пять дней...
Я стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрел на торчащий
из-за горизонта конус лазерной установки. Мне представлялось, что я все
это уже видел и, более того, все это я сам проектировал. Привычное
ощущение причастности к тому, к чему я прежде заведомо не имел отношения.
Когда-то это ощущение пришло ко мне впервые, и я поразился ему, и только
позднее понял, в чем дело. Давала себя знать фантастика, ставшая моим
вторым я. Многие инженерные решения пришли в жизнь из фантастики, были,
можно сказать, пропитаны ее идеями. Мне нравилось сравнивать все, что я
вижу, с тем, что когда-то читал, или с тем, что сам мог придумать. Вот
"Конус" - идея лазерной межзвездной связи появилась в фантастике
одновременно с изобретением лазера. А идея заключить астероид в
наполненный воздухом прозрачный шар? Ей тоже больше столетия. В своей речи
на конференции я собирался упомянуть об этом. Фантазия у предков работала.
Впрочем, сказал бы я дальше, фантазия у наших современников работает не
хуже - вспомните, например, рассказ Рэндолла "Случай". Какой каскад
отличных идей! Так что, товарищи ученые, читайте фантастику, которая
расковывает мысль. Особенно, когда начинаете рассуждать о контактах.
Речь моя, давно отрепетированная, видимо, так и не будет произнесена.
Об этом-то я не очень жалел - не люблю выступать перед большой аудиторией.
Не умею. Для меня это почти то же, что лететь в махолете. Во всяком
случае, причина этой своеобразной аллергии одна. И началось все давно...
В семь лет я начал учиться в лесной школе на Байкале, родители жили в
Перми и прилетали ко мне раз в месяц. Однажды махолет, которым управлял
отец, упал в тайгу и разбился.
Плохо помню, что было со мной тогда. Стараюсь не вспоминать. Но
подсознательный страх перед всеми средствами передвижения остался. И
осталась внутренняя убежденность в том, что я одинок.
Еще в школе я заинтересовался футурологией, но на втором курсе
института понял, что это не для меня. Сказать своего слова я не мог, а
повторять чужие идеи не хотел. Занялся прогнозированием землетрясений,
потом изучал науковедение. Со стороны казалось, что я ищу, где полегче.
Друзей у меня было мало, это были люди, которые хоть как-то догадывались,
чего я хочу. Именно как-то, ведь никто не разглядел моего призвания к
литературе, хотя среди моих знакомых были и писатели. Более того, когда я
написал первый рассказ, мне прямо сказали, что не стоило портить пленку.
Чтобы стать писателем, нужно знать людей. Излишне рациональное мышление
для писателя - гибель.
Так я и пришел к фантастике. В ней для меня переплелось все: желание
конструировать будущее, воображать его, не будучи стесненным рамками какой
бы то ни было науки, желание писать, конструктивизм мышления, выражавшийся
в том, что характеры людей я конструировал из деталей, как и то будущее, в
котором мои герои жили.
Первая моя книжка выходила трудно. "Сейчас нельзя так писать, -
говорили мне. - Так писали сто лет назад, когда фантастика считалась
литературой второго сорта. Но сейчас..." Я все-таки добился пробного
тиража для фильмотек. И неожиданно посыпались заказы. Сейчас тираж
размножения достиг семи миллионов, не бестселлер, конечно, но я и этого не
ожидал.
Книгу спасла изюминка, на которую, несмотря на частые напоминания,
внимания обычно не обращают. Фантастические идеи. Идеи у меня возникали
неожиданно легко, и я обратил внимание: за два века существования научной
фантастики процент реализованных идей значительно превысил случайные
совпадения. Ясно, что существовал какой-то метод, которым настоящие
фантасты интуитивно пользовались. И я решил этот метод найти. Составил
картотеку "Фантастика двух веков" - все идеи вошли в нее, более трехсот
тысяч.
Я считало что метод придумывания фантастических идей годится не
только для литераторов, но и для ученых. В сущности, это новый метод
прогнозирования. Тогда я написал книгу "Фантастика в науке". Тираж был
приличным, заказов много, но профессионалы обошли книгу молчанием. А
ученые считали ниже своего достоинства учиться чему-то у дилетанта.
Вероятно, нужно было бороться, отстаивать свои взгляды. Но я мог
делать это только письменно. В устных спорах меня всегда побеждали, я
уходил с больной головой и мыслью, что занимаюсь несусветной чепухой.
Обдумав аргументы, я понимал потом, что был прав. И писал об этом в
очередном рассказе. Друзья окрестили меня чемпионом мира в спорах по
переписке.
Со Стоковым, Лидером Полюса, мы тоже схлестнулись в заочном споре.
Переписывались долго, и вот, когда Стокову представилась возможность
убедить меня, - авария. Как-то нелепо все это. И странно...
Пневмовагончик (идея принадлежала еще Жюлю Верну) домчал меня от
обзорной башни к гостинице, когда на часах было семь. Комиссия по
расследованию аварии, вероятно, закончила свое заседание, на которое меня
не звали, и я направился в кафе "Полет", где мы с Ингрид договорились
встретиться.
Комаров выделялся своей шевелюрой: белая грива спадала на плечи,
растекалась рекой, пенной и прекрасной. Он наклонял голову, слушая,
раскачивался в ритм речи, и белая грива послушно меняла русло, отзывалась
бурей или легким волнением. Рядом с Комаровым футуролог Николай Борзов
совершенно не смотрелся. У него была настолько неброская внешность, что,
если бы такое выражение существовало, я бы сказал: у него вовсе не было
внешности. Кибернетик Ли Сяо, самый старший сейчас на Полюсе - ему,
наверно, перевалило за семьдесят - был так же похож на китайца, как я на
египетского фараона.
Когда я вошел, все доедали десерт. Ингрид, улыбаясь, смотрела, как я
второпях наверстываю упущенное, и смысла разговора я долго не мог уловить
- спор шел давно, начавшись без меня и, может, не сегодня. Оуэна за столом
не было. Изредка он возникал на экране, молча слушал и исчезал, не
проронив ни слова. Дежурил в медотсеке.
- Леонид Афанасьевич, - неожиданно обратился ко мне Борзов, - в
фантастике, вероятно, уже описывалась сходная ситуация? Я имею в виду
аварии на астероидах.
- Конечно, - сказал я, - есть большая группа идей...
- И вы считаете, что этот псевдонаучный арсенал может помочь в
научной работе? Я читал вашу "Фантастику в науке". Увлекательно, но не
убедительно.
- Жаль, что я вас не убедил... К сожалению, моя картотека на Земле,
иначе я смог бы отыскать для вас достаточно близкий аналог сегодняшней
аварии. И возможно, даже подсказать правильное решение.
- Серьезно? - сказал Борзов с откровенной иронией. - А что, друзья,
не поспорить ли нам, как это когда-то было принято? Помните героев
пиратских романов? Ставлю двести пиастров против ломаного пенса, что вам,
Леонид Афанасьевич, не разобраться в причинах аварии "Конуса", пользуясь
только вашими фантастическими методами.
Я почувствовал, что краснею. Это был прямой вызов, и я не мог
отступить. Представляю, как бы я выглядел в их глазах, если бы не стал
спорить. Но и согласиться я не мог. Слишком все серьезно и сложно, а у
меня нет с собой ни картотеки, ни даже материалов по методике. Я не могу
спорить, я не готов к этому.
- Принимаю пари, - сказал я неожиданно для самого себя и протянул
Борзову руку через стол. Пожатие оказалось крепким и долгим, все смотрели
на нас улыбаясь и, по-моему, не принимали спора всерьез.
- Нашла коса на камень, - добродушно сказал Комаров.
Проснулся я ночью, будто от сигнала будильника. Лежал неподвижно,
думал, и беспокойство, возникшее во сне, усиливалось. Я не понимал его
причины и нервничал все больше. Может, что-то случилось на Земле с Наташей
или мальчиками? Обычно я остро ощущаю такие неприятности, но то на Земле,
вряд ли ощущение опасности могло настичь меня через сотни миллионов
километров! Все же нужно во время сеанса связи поговорить с Наташей...
Нет, не в том дело. Этот спор, навязанный вечером. Какая-то несуразность
бросилась в глаза... А, вот что! Почему единственный человек, который
должен прекрасно разбираться в энергетических блоках - Оуэн - безвылазно
сидит в медицинском отсеке под предлогом, что он к тому же врач? И почему
Лидером стал не он, а Комаров, человек здесь посторонний? Не странно? И не
странна ли вообще эта авария? Почему, например, не сработала система
защиты? В чем-то, вероятно, была вина Оуэна, если его изолировали в
медотсеке.
Я выплыл из спального мешка, включил ночник и вызвал по информу
медотсек. На экране возникла Ингрид.
- Доброе утро, - сказал я с довольно глупым видом. Я-то думал, что
увижу Оуэна и спрошу его кое о чем.
- Доброе утро, - улыбнулась Ингрид. - Как спалось?
- Благодарю вас, отлично. Стокову лучше?
- Да, он спит. Послеоперационное течение гладкое.
- А где Оуэн?
- В районе аварии, естественно. Он единственный среди нас
астроинженер, без него не разобраться.
Действительно, единственный инженер и единственный врач. И кажется,
вообще единственный, кто знает что-то об аварии. Во всяком случае, моя
первая версия оказалась курам на смех. Что и следовало ожидать.
Борзова я встретил в обсерватории, в зале операторов. Сюда сводилось
управление всеми четырьмя инструментами обсерватории Полюса: большим
оптическим телескопом с двадцатиметровым зеркалом, малым рефлектором,
работавшим в инфракрасном диапазоне, антенной микроволнового локатора и
рентгеновскими детекторами.
Я пришел сюда поразмышлять в одиночестве, будучи уверен, что после
аварии никому нет дела до астрономии. Николай сидел у пульта, и я хотел
уйти, но Борзов обернулся, и мне пришлось сесть с ним рядом.
- Авария аварией, - сказал Борзов, - а план планом. Я поработаю, а вы
спрашивайте. Идет?
Чтобы спрашивать, нужно знать, о чем спрашивать! Умения задавать
вопросы у меня никогда не было. И я сказал первое, что пришло в голову:
- Скажите, Николай Сергеевич, какой доклад вы собирались делать на
конференции?
- Динамика развития интеллекта. Проблема гениальности в футурологии.
Знаете ли вы, что гениев на Земле больше нет? Вывелись, как в свое время
мамонты.
Я усмехнулся. Заострение проблемы - неплохой ораторский прием.
- Напрасно смеетесь! Во все времена над людьми со средним уровнем
интеллекта возвышались пики гениев. Пики-одиночки колоссальной высоты.
Чуть пониже шла гряда талантов. Когда мы обработали архивные данные за два
века, оказалось, что высота пиков гениальности понизилась. Это, кстати,
стало сто лет назад одной из причин для утверждения, что роль
коллективного мышления в науке возрастает.
Все, конечно, не так просто, Леонид Афанасьевич, как я это
рассказываю. Исследование очень сложно, и до сих пор нет полной
уверенности в результате. А результат такой: человечество перестало
эволюционировать как разумный вид. Что говорит об этом фантастика, Леонид
Афанасьевич?
Я промолчал. Вопрос был риторическим, Борзов и не ждал ответа. Он
влез в кокон наблюдателя, опустил колпак, став на время чем-то вроде
придатка к обсерваторскому компьютеру. Я машинально отметил, что в
фантастике системы "человек - компьютер" были начисто отработаны еще в
прошлом веке...
Я попытался вспомнить, кого из наших современников можно по масштабу
дарования сравнить с Эйнштейном? Кружавина? Бог химии - так о нем говорят.
Но я не мог назвать работу, которую он подписал бы один. Кружавин
руководил огромным коллективом, и в этом качестве его знали все. Может
быть. Шестов? Единая теория поля - его детище, он сделал то, что оказалось
не по силам Эйнштейну. Но разве он сделал это один? Сотни исследователей,
которых он организовал, которые составили единый мозг Института
физпроблем...
Кто же еще?
Борзов бормотал что-то, полузакрыв глаза. То ли менял программу
наблюдений, то ли надиктовывал что-то в журнал. Я повернулся к зрительному
пульту - опытные наблюдатели обычно не пользуются им, предпочитая прямой
контакт с машиной. Но для дилетантов вроде меня - в самый раз. Включил
подсветку, четко обозначились цифры координат, параметры исследуемых
объектов. Необычное бросилось в глаза сразу. - Во всех индексах, кроме
координатных, стояли нули. Иными словами, все приборы пялились в какие-то
участки неба, где ровным счетом ничего не было, кроме первозданного
мирового шума, который всякая приличная машина сама вычитает. Довольно
трудно, по-моему, выбрать на небе участки, где даже в мощные телескопы
нечего было бы наблюдать. Сотрудникам Полюса это блестяще удалось.
Непонятно только зачем? И тут мне бросилась в глаза другая странность. Все
телескопы наблюдали одну и ту же точку - на пультах всех четырех систем
стояли одинаковые координаты с точностью до всех возможных знаков. Сначала
это меня успокоило - все же одну такую область найти легче, чем четыре.
Но, с другой стороны, если в этом направлении ровно ничего нет, то зачем
его исследовать с такой тщательностью?
Любопытно... Сколько же времени длится это странное наблюдение? Я
пустил назад тайм-индекс, и оказалось, что цель была принята вчера в
11:47. Число было знакомым. Именно в это время началась пробная передача,
которая закончилась взрывом!
Интересно узнать, в каком направлении велась передача. И если
координаты совпадут... Странная была передача. Недаром комиссия в лице
Борзова заинтересовалась обсерваторией, хотя здесь ничего не взрывалось.
Борзов, наконец, перестал бормотать и вылез из кокона.
- Ну что? - спросил я не без ехидства.
- Хотел бы я знать, - задумчиво протянул Борзов. - То есть, я хотел
сказать, Леонид Афанасьевич, что это прекрасные телескопы.
- Я думаю! Они наблюдают ничто...
- А, вы обратили внимание?
- И заметил также, что наблюдение ведется за одной областью и начато
одновременно со вчерашней передачей. Вероятно, и передача велась в этом
направлении?
- Так и есть. Созвездие Дракона.
- Почему?
- Штатная программа, - Борзов пожал плечами. - Великая вещь - штатная
программа. Положено - и все. Наверняка Борзов задает себе те же вопросы,
что и я: если по программе и положено наблюдать за областью, куда послан
сигнал, то зачем делать это одновременно с началом передачи? Скорость
света не бесконечна, и даже ускоренный генераторами Кедрина свет не может
мчаться быстрее, чем триста миллиардов километров в секунду. Ответ с
межзвездных расстояний может быть получен не раньше, чем через несколько
дней. Разве что с межпланетных...
- Так что говорит фантастика об исчезновении гениев? - спросил
Борзов, когда мы шли из обсерватории к "Конусу". Не дождавшись ответа, он
продолжал:
- Речь не просто о том, что перевелись гении. Их и во все времена
было один-два на поколение. Появление гения - дело случая. А есть события
не случайные. Вы слушаете меня? Сейчас многие науки переживают кризис. Вы
можете вспомнить крупное физическое открытие за полвека?
- Единая теория поля, - сказал я. - И еще открытие метастабильных
взаимодействий.
- Не то, - Борзов, шедший впереди, остановился, и я по инерции
налетел на него, мы стояли в пустом на сотни метров коридоре, Борзов
говорил, от возбуждения глотая слова. - Единая теория как создавалась?
Постепенно. Понимаете? Шестов только довел. Уверяю вас, Леонид
Афанасьевич, открытий в последнее время заметно поубавилось. И число
ученых тоже. В биологии такая же картина. После работ Шаповала... Знаете
работы Шаповала? После них не было ничего существенного. Вы слушаете? И
так во всех науках. В природе масса непонятного, но и никаким усилиям это
непонятное не поддается. Гении нужны. Гении! А их нет. Понимаете? Говорят,
что если открытие назрело, то оно совершается. В любой науке сейчас
назрели десятки открытий. А где они?
Он опять припустил по коридору, и я за ним, давно уже потеряв
ориентацию. Перед нами загорелось табло "Конус", и из тени пробкой вылетел
робот. Небольшой шар с окошками линз облетел нас и проскрежетал:
- Опасная зона. Проход нежелателен.
- Ах ты, - сказал Борзов. - Совсем забыл...
Он вытянул руку, робот коснулся ладони, сверкнул зеленым глазом и
подкатился ко мне. Я повторил жест Борзова, но ответом был красный сигнал,
и робот загнусавил свое: "Опасная зона. Проход нежелателен".
- Идите, Николай Сергеевич, - сказал я. - Вечером расскажете, что там
к чему. А я пойду по более безопасным зонам, где проход желателен.
Борзов исчез почти мгновенно, а я повернул к лифтам. Подумал немного
и поехал в лабораторию связи. В огромной комнате никого не было. Я посидел
в кресле, привыкая к обстановке и оценивая взглядом расположение приборов
на пульте. Во-первых, меня интересовали новости мирового информа - что
говорят о Полюсе на Земле. Во-вторых, прием и передача на Землю
спецданных. В-третьих, я и сам хотел связаться с Землей. С этого и начал.
Наговорил на диктофон несколько фраз, в очередном сеансе моя запись уйдет
к Земле, и вечером я, наверно, смогу услышать голос Наташи.
Потом - пресса. Я всего двое суток не слушал новостей, и, в общем,
ничего существенного в мире не произошло. На Марсе собран зимний урожай
лереи, на Венере закончилось охлаждение скальных ниш Крессиды. Родился
десятитысячный коренной житель Япета. На Полюсе произошла авария лазерной
системы "Конус", причины выясняются. Об отмене конференции тоже было всего
два слова. В потоке сообщений эта информация терялась.
С какого момента смотреть сеансы связи Полюса с Землей? С момента
аварии? Позднее? Я решил начать с сегодняшнего утра и идти назад во
времени.
В утреннем сеансе было всего три сообщения. Специальный отчет
комиссии и два личных. Личные послания были запечатаны кодом, а
официальное сообщение содержало то, что я и так знал. Вчерашний дневной
сеанс состоялся сразу после аварии, в нем была лишь краткая информация о
взрыве. Ответы Земли не более содержательны. Только одно привлекло мое
внимание: на время болезни Стокова Лидером Полюса назначался Ричард Оуэн.
Я перестал понимать. А где распоряжение об организации комиссии? Вряд
ли оно оказалось под грифом "личное". Значит, что же? Комаров, Ингрид,
Борзов и Ли Сяо устроили на Полюсе... как это называется... переворот?
Ведь Оуэн явно не чувствует себя Лидером!
Неотключенный коммутатор продолжал разматывать серпантин сообщений. И
неожиданно я услышал: "Земля - Полюсу. Распоряжение Отправитель - Совет
координации. Номер... дата... Для расследования причин аварии
энергетических блоков образовать комиссию в составе: Комаров Евгений
Анатольевич (председатель), Боссарт Ингрид, Борзов Николай Сергеевич, Ли
Сяо, Стоков Сергей Станиславович, Оуэн Ричард..."
Я хлопнул ладонью по клавише дублирования, и отпечатанное
распоряжение выпало из телетайпа. Я перечитал его, и глаза убедили меня в
том, чему не поверил на слух. Комиссия действительно была создана, и
никакого переворота на Полюсе не произошло. Но дата на бланке - шестое
февраля. А взрыв произошел вчера - четырнадцатого. Никого из членов
комиссии, кроме Стокова с Оуэном, в то время не было на Полюсе!
И опять мы собрались за столом. На этот раз все, кроме Ингрид. Стоков
спал, будить его собирались только завтра к полудню.
Оуэн оказался худым и высоким, с огромными ладонями и каким-то
бугристым, небрежно вылепленным лицом. Он откровенно изучал меня, будто
оценивая, чего от меня можно ждать. По идее, от меня можно было ожидать
многого. Определенные выводы я уже сделал. Провел несколько утомительных
часов в библиотеке, изучил и сопоставил кое-какие материалы и был уверен,
что если и не нашел разгадку, то иду по верному пути. Сейчас меня
интересовали подробности исследований Ли Сяо за два последних года.
- Скажите, Ли, - спросил я, - вы не занимаетесь больше экологией
Вселенной или не публикуете результатов?
Ли Сяо осторожно положил ложку, будто она была стеклянной, и
посмотрел мне в глаза. Комаров, бросив белую волну волос на левое плечо,
спросил:
- Вы знаете работы Ли Сяо, Леонид Афанасьевич?
- Конечно, - сказал я уверенно. Мол, кто же их не знает. Днем я
отыскал все публикации не только Ли Сяо, но Борзова, Ингрид и даже
Комарова. Как я понял. Ли Сяо всю жизнь занимался довольно рутинным делом
- моделировал нештатные ситуации для звездолетов. А поскольку никакой
фантастики он в расчет не принимал, то ничего для себя интересного я в его
работах не нашел. Но года три назад он неожиданно перестал публиковать в
"Вестнике звездоплавания" экспресс-сообщения по ситуационным прогнозам и
за полгода сделал две статьи для "Эколога". Две странные статьи.
Речь в них шла об экологии Вселенной.
Люди научились ускорять свет, построили на Росте полигон исследования
мировых постоянных, и это стало первым вторжением в экологию Вселенной, о
которой мы почти ничего не знаем. Впервые вступая в неизведанную область,
человек опасливо оглядывается по сторонам. Убеждается, что ничего
страшного не происходит, и начинает действовать смелее. "Что произойдет, -
спрашивал Ли Сяо, - когда генераторы Кедрина, ускоряющие свет, поставят на
десятки и сотни звездолетов? Что случится, когда начнут действовать тысячи
Полигонов исследования мировых постоянных? Количество неизбежно перейдет в
новое качество. Уничтожение лесов в свое время тоже начиналось невинными
порубками. Самое опасное - даже на время поверить в безопасность".
Об этом говорилось в первой статье Ли Сяо. Вторая статья была,
пожалуй, любопытнее. Ли Сяо подошел к экологии Вселенной как
кибернетик-системолог. И попытался ответить на вопрос: образуют ли законы
природы единую систему или являются совокупностью многих систем? И почему
законы природы именно такие, какими мы их знаем? Почему, например, свет
движется в пустоте со скоростью триста тысяч километров в секунду? Мы
научились менять скорость света, но на вопрос: "А почему она такая?" - не
ответили. И таких вопросов множество. Почему все частицы обладают массой
покоя, а фотон - нет? Почему энергия пропорциональна массе? Почему частицы
обладают зарядом?
Вся история науки - цепь попыток ответить на разнообразнейшие
"почему". Но ученый начисто теряет дар речи, когда приближается к главным
вопросам, не ответив на которые нельзя понять суть мироздания.
Сяо на эти вопросы тоже не ответил. Он начал доказывать, что ответить
невозможно, потому что законы природы, оказывается, совершенно не связаны
друг с другом. Внутренней логики в них нет.
Я решил, что Сяо вернется к этой интересной проблеме в следующей
статье. Но следующей статьи не было. Пощекотав читателям нервы и выдвинув
неожиданную идею о том, что нет ничего скроенного более нелепо, чем законы
природы. Ли Сяо опустил руки и вернулся к ситуационному моделированию.
А сейчас он смотрел на меня с таким удивлением, будто человек,
знакомый с его экологическими работами, сам по себе научная редкость.
- Как фантаста вас это могло заинтересовать, я понимаю, - сказал он.
- Вы больше ничего не публиковали на эту тему?
- Я собирался рассказать о результатах на конференции.
Конечно, как и Борзов, Ли Сяо приберег самое интересное на десерт,
догадываясь, что десерта не будет. Любопытно, что приберегли Комаров и
Ингрид? И вообще, что общего между этими людьми? Чем занимаются они в
своей комиссии? Надо полагать, что не расследованием аварии, о которой
знали заранее!
- Николай Сергеевич тоже хотел рассказать о своей работе на
конференции, но заседаний нет, и Николай Сергеевич выбрал в слушатели
меня.
- Я понял ваш намек, - улыбнулся Ли Сяо.
- А что? - наклонил голову Комаров. - Почему бы действительно не
устроить мини-конференцию, раз уж так получилось? Вы какой доклад
планировали, Леонид Афанасьевич?
- Видите ли, - сказал я, смутившись, - у меня нет заготовленной речи.
Я хотел рассказать, как методы фантастики помогают в решении научных
проблем. А предварительно хотел послушать несколько выступлений, чтобы
выбрать проблему для себя.
- Ну, - добродушно сказал Комаров, - одно выступление вы прослушали.
Или проблема гениальности не глобальна и не заслуживает внимания
фантастов?
- Глобальна, - согласился я. - И проблема экологии Вселенной тоже. Но
вот Ингрид глобальными проблемами не занималась. Довольно узкая тема -
физика нейтронных звезд... У меня есть одна идея о причинах аварии... Мы
ведь, помните, поспорили с Николаем Сергеевичем... Но эта идея не
объясняет, почему Ингрид занимается нейтронными звездами,
- А почему бы ей ими не заниматься? - удивился Ли Сяо. - Ингрид
увлекалась астрономией с детства. Верно, Ингрид?
Оказывается, девушка давно уже подключилась к нашей беседе - в стене
светилось ее стереоизображение.
- По-моему, Леонид Афанасьевич придает своему вопросу какой-то особый
смысл, - сказала она.
- Верно, - согласился я.
- Объясните, пожалуйста, - попросил Комаров.
- Позднее, - уклончиво сказал я, привычно оставляя на будущее
решительное объяснение. - Я могу пользоваться информатекой?
Комаров вопросительно посмотрел на Оуэна.
- Сколько угодно, - сказал тот.
Я встал и попрощался. Уже у двери услышал голос Комарова:
- Дотошный народ эти литераторы.
Тишина на Полюсе фантастическая. Кажется, что если приложить ухо к
стене, то можно услышать, как на другом полушарии - километрах в семи -
мягко стучит телетайп в лаборатории связи.
После ужина навалилась усталость, и вечернюю сводку новостей я
смотрел, лежа в постели. Было письмо и от Наташи, написанное в
свойственном ей "изумленном" стиле: "подумать только", "как же ты там" и
так далее.
Заснул я крепко, но тогда отчего проснулся среди ночи? Что-то
застряло в мыслях, идея, вспомнить которую было невозможно - совершенно не
за что уцепиться. В глухой тишине ночи будто растворились все ориентиры
памяти.
Я встал - нужно было обязательно прогнать эту абстрактную тишину.
Громко топал ногами, щелкал тумблером утилизатора, но звуки, производимые
мной, казалось, конденсировали тишину еще больше. Тишина нарастала на
звуках как на центрах конденсации. Единственное, что могло уничтожить
наваждение, - звук человеческого голоса. Я поехал на эскалаторе в
медотсек, рассудив, что если и есть сейчас кто-нибудь бодрствующий на
Полюсе, то это дежурный.
Медотсек оказался больницей коек на сто - вероятно, проектировщики
считали, что среди экипажа может начаться эпидемия. В комнате дежурного
меня встретила Ингрид, пока я возился в тамбуре, умываясь и натягивая
стерильную пленку, она успела приготовить кофе.
Просто удивительно, как ночь, даже если она условна, и чашка кофе
заставляют откровенничать с незнакомым человеком. За полчаса я успел
рассказать все о себе и о Наташе и услышал, как Ингрид ходила несколько
лет назад на Пик Победы. И глупо сорвалась в пропасть. Летела почти два
километра, но ничего не помнит, сразу потеряла сознание. И осталась жива.
Спасло чудо: она упала на склон снежного завала и покатилась, скользя.
Нашли ее быстро, откопали, сшили и склеили переломанные кости, но месяца
четыре пришлось лежать без движения.
Тоскуя на больничной койке, не зная еще, удастся ли встать на ноги,
Ингрид занялась нейтронными звездами. Раньше она специализировалась на
квазарах. Почему нейтронные звезды? Потому что они представлялись Ингрид
такими же физически ущербными, как она сама. Звездные огарки, которым
ничего не осталось в жизни... Как и ей.
- Это я на ваш вопрос отвечаю, - сказала Ингрид. - Помните, вы
спросили за ужином?
Я кивнул. Я думал о другом, знал, что мысль появится, только ждал
толчка. И дождался. Будь со мной моя картотека, я бы уже давно обо всем
догадался. Конечно, это было в фантастике! Именно нейтронные звезды.
Рассказ был опубликован лет сорок назад. Хороший рассказ, яростный, от
души. И был забыт, как большинство таких рассказов, - отличный по мысли,
он был написан рукой дилетанта. Автор был неплохим астрофизиком, но
никудышным литератором.
- Извините, Ингрид, - сказал я. - Вспомнилось кое-что...
- Из области фантастики?
- Да... Старый рассказ. Вам это может быть знакомо... нейтронная
звезда как носитель разума. Солнце, сжатое до размеров небольшого городка.
Немыслимое давление заставляет нейтроны слипаться друг с другом. Возникают
длинные нейтронные цепочки - нейтронные молекулы. Неорганическая жизнь.
Вообще непонятно какая жизнь. Для меня непонятно... Но жизнь. Вся звезда
становится единым мозгом. В ее сверхпроводящем и сверхтекучем теле все
нейтронные молекулы оказываются связанными информационной цепью сигналов.
Огромный мозг в черепной коробке размером двадцать километров. Мозг, для
которого наша Земля - ничто, пустота, сквозь которую можно пронестись, не
заметив... И однажды звезда осознает себя, начинает быть... Звезда
пробуждается в полном и жутком одиночестве. Голове без туловища легче. И
даже человеку без людей - ведь у него остается Земля. А здесь ничего -
космос на десятки световых лет. В рассказе этот разум... покончил с собой.
Автор хотел сказать - невозможно жить в одиночестве. Разум сам по себе, -
ничто...
- Кто это написал? - заинтересовалась Ингрид.
- Горбачев. "Дальние поля".
- Горбачев, - изумленно сказала Ингрид. - Это же...
- Был такой астрофизик.
- Я и не знала, что он писал фантастику.
- В молодости. Прошло ведь сорок лет.
- Да, сейчас Владимир Гдалевич стар. Потому его и нет здесь, на
Полюсе.
- А должен был быть? - удивился я.
- Горбачев очень хотел полететь на конференцию. Он мой учитель. После
той истории в горах... Я работала у Горбачева в Киеве.
- Вы не знали, что Горбачев писал рассказы, а я не знал, что он жив.
Спасибо за информацию. Еще один камень в фундамент моей гипотезы.
- Она у вас пока на уровне фундамента? - сказала Ингрид.
Я неопределенно пожал плечами и встал. Спать мне уже не хотелось.
"Утром, - подумал я, - приду и расскажу Комарову и Борзову историю их
эксперимента". Осталось немногое - побывать в обсерватории, а потом хорошо
подумать, сцепить звенья рассуждений так, чтобы никто не смог расцепить
их.
Выходя, я бросил взгляд на панель следящей биосистемы. Шесть глазков
трепыхались зеленым светом. Никто не спал на Полюсе в эту ночь. Кроме
Стокова, конечно.
В обсерватории ничего не изменилось. Все телескопы с прежним
упорством изучали ничто. Теперь-то я догадывался, что они искали. Хотел
убедиться.
Я отыскал в памяти компьютера список нейтронных звезд на расстоянии
до десяти световых лет от Солнца и вывел его на экран дисплея. Список
оказался куцым - всего восемь звезд, случайно обнаруженных пролетавшими
экспедициями.
Одна из нейтронных звезд в созвездии Дракона и была тем объектом,
который так интересовал членов уважаемой комиссии. К этой звезде ушел
импульс, после которого "Конус" стал грудой металла, а Полюс лишился
воздушной оболочки. И ставился эксперимент с ведома Совета координации.
Специально к его окончанию (возможность аварии учитывалась, но надеялись,
конечно, на лучшее) было приурочено открытие конференции.
Я отыскал на пульте селектор и вызвал медотсек. Как я и предполагал,
вся компания была в сборе. Будто и не расходились после ужина.
Кажется, я прервал на полуслове речь Комарова - он застыл с поднятой
рукой, белая грива свесилась на глаза, и он откинул волосы величественным
жестом.
- Это вы, Леонид Афанасьевич, - сказал он недовольно, и я его вполне
понял. Задача перед комиссией трудная, получилось далеко не все, а может,
и вовсе ничего. А тут появляется какой-то литератор, вообразивший, что
разберется в сложнейшей проблеме без посторонней помощи.
- Извините, - сказал я. - У вас заседание?
- Нет, - ответил Комаров. - Просто бессонница. Как и у вас.
- Итак, Леонид Афанасьевич, - спросила Ингрид, - ваша гипотеза
поднялась над уровнем фундамента?
- Не гипотеза, - сказал я. - Теперь я точно знаю.
Они переглянулись. Короткий обмен взглядами, даже Оуэн не остался в
стороне. И улыбки. Они так и не приняли меня всерьез. Ни меня, ни метод.
Ну хорошо.
- Думаю, - сказал я, - что все началось с работ Борзова. Статистика
гениев. Если Николай Сергеевич прав, то эволюция человечества тормозится.
Почему? Кое-что можно понять, прочитав статьи Ли Сяо. Изучая природу, люди
веками отвергали многие вопросы как ненаучные. Считалось бессмысленным
спрашивать: почему ускорение пропорционально силе? Почему сохраняется
энергия?.. Но вот люди начали изменять законы природы. И оказалось, что
нельзя развивать науку, не ответив на все эти еретические "почему". А
ответов нет... Ли Сяо так и не нашел единой системы в законах природы.
Почему? В его статьях об этом ничего нет. И я подумал: Ли Сяо работу
закончил, но не опубликовал. Он доложил о результатах на заседании Совета
координации. Так?
Имел я в конце концов право задать один прямой вопрос? Пусть Сяо
ответит, и я продолжу рассуждения.
- Так, - улыбнулся Ли Сяо.
- Стали думать вместе... Не берусь воссоздавать логику появления
идеи, я ведь дошел до нее методами фантастики, пропустив этапы, занявшие,
вероятно, около года...
- Полтора, - вставил Ли Сяо.
- Полтора... А вывод был такой. В законах природы нет единства,
потому что они искусственны. Давно, задолго до возникновения рода
людского, законы мироздания были иными, более стройными. Все законы
природы объединяла система, возникшая в момент большого взрыва Вселенной
двадцать миллиардов лет назад. Но когда-то во Вселенной впервые возникла
жизнь... Разум... Потом еще... И как мы сейчас, древние цивилизации начали
изменять законы природы. Но мы на пороге, а они успели многое. Причем
каждый разум действовал в собственных интересах. Одному для межзвездных
полетов понадобилось ускорить свет. Другой пожелал изменить закон
тяготения. Третий занялся переустройством квантовых законов... И мир
менялся. Как мы когда-то оправдывали уничтожение лесов, так и те,
могущественные, оправдывали нуждами развития этот хаос, приходящий на
смену порядку. На каверзные "почему" о массе фотона, скорости света можно
было легко ответить тогда, но впоследствии эти вопросы действительно
потеряли всякий смысл. Какая логика в хаосе? Из гармонии законов природы
возникла их свалка. Вот так... Мы с вами живем в пору экологического
кризиса, захватившего всю Вселенную. Когда-нибудь Вселенная вновь сожмется
в кокон и затем взорвется для очередного цикла, и тогда новые законы
природы будут опять едины. Но любоваться их гармонией будет некому. Мы-то
живем сейчас...
Исподволь нараставшее ощущение жути прорвалось лавиной, захлестнуло,
понесло... Раньше в моих рассуждениях была только логика - не до эмоций.
Но эта фраза... Мы-то живем сейчас. Где?! Много раз я описывал в рассказах
ощущения человека, неожиданно понявшего, что его открытие может принести
людям гибель. И лишь сейчас понял, насколько мои описания были
приблизительны и бедны, а то и попросту неправдоподобны. Пожалуй, я и свое
мгновенное ощущение ужасности собственного предположения не смогу описать
четко. На поверхности билась, как зверь в агонии, мысль: "Не может этого
быть! Мало ли куда заведет логика!" Сейчас Комаров скажет "ерунда". Сейчас
скажет...
Но меня никто не прерывал, а сам я просто боялся остановиться, чтобы
не сбить мысль, куда бы она меня ни завела.
- Потому и исчезли гении в науке, - я говорил теперь медленно, с
паузами. - Гений - это вершина чисто человеческого метода познания мира.
Вершина нашей, человеческой, логики. А какая логика в свалке? Мы должны
узнать, что было раньше, когда человечества, да и самой Земли не
существовало. Кто расскажет, как выглядела Вселенная, не обезображенная
вмешательством разумных? Только цивилизация, которая видела все и,
возможно, сама помогала превращать Вселенную в свалку. Как найти такой
разум? Ответ подсказал Горбачев. Нейтронная звезда, старушка с
миллиардолетней биографией...
Я замолчал и будто впервые увидел, что говорю не в пустоту, что меня
слушают люди. Комаров качал головой, Борзов шептался с Ингрид, а Оуэна и
вовсе не было в комнате - я не заметил, когда он ушел. Один Ли Сяо слушал
внимательно и доброжелательно.
- А вы оптимист, Леонид Афанасьевич, - сказал Комаров. - В этом,
можно сказать, психологическая инерция современных фантастов: все они
сплошь оптимисты.
- Это плохо?
- Это прекрасно! Но именно оптимизм не позволил вам правильно
разобраться в проблеме.
Меня как ударило. Значит, я неправ! Это замечательно! Но... При чем
тогда мой оптимизм?
- Идите к нам, - сказал Комаров. - Что это за разговор - на
расстоянии?
И я пошел. По пути все поворачивал рассуждения туда и сюда - все было
крепко. Какой уж тут оптимизм - кто-то создал из Вселенной свалку, а мы
живем в ней, да еще вынуждены расчищать. Попробуйте разобраться в логике
мусорной кучи! Что-то, конечно, поймете - вот обломки реактора, а это
коробка из-под сардин, а здесь почти целый стереоаппарат. Но никогда не
видев неповрежденного реактора, вы решите, что он таким и должен быть. Вы
твердо убеждены в пресловутой логике конструктора-природы, убеждены, что
все так и было с момента большого взрыва, и вы просто по тупости своей не
понимаете всех причин и следствий. Разум могуч, со временем разберемся! Не
разберетесь.
Ведь вы не подозреваете о том, что кто-то, безразличный к будущему,
когда-то еще до вашего рождения крушил логику мироздания, приспосабливал
гармонию законов природы для своих очень важных, но все же личных целей...
Я ввалился в медотсек, можно сказать, по макушку наполненный злостью
на тех, кто оставил нам изуродованную и даже красивую в своем уродстве
Вселенную. Мы-то другой не знали.
- Садитесь, - предложил Комаров, - и выдайте Николаю Сергеевичу
проигранные вами сто пиастров.
- Если я проиграл, то почему сто, а не двести?
- Вы проиграли наполовину. Относительно экологического кризиса в
нашей области Вселенной вы совершенно правы. Но в остальном вы излишне
оптимистичны. По-вашему, мы ищем контакта, чтобы расспросить эту
нейтронную старушку о том, что она видела на заре, так сказать, туманной
юности? Такое любопытство было бы замечательно... Но дело серьезнее. Люди
вовсе не тупеют. Но гениальных открытий действительно нет. Дело в том, что
мы достигли потолка для мышления нашего типа. Из-за этой проклятой свалки
законов мы никогда ни черта не поймем больше в нашем мире. Не из-за
тупости нашей, а потому, что нужен иной тип мышления. Законы Вселенной
разобщены. Есть явления, мимо которых мы, люди, всегда проходили, не
замечая, - эти явления лежат вне нашей логики. А где-то иной разум,
возникший в принципиально иных условиях, познает мир по-своему и знает то,
что мы в принципе знать не можем. Но не подозревает о том, что нам кажется
совершенно элементарным. Природа познаваема, но чтобы познать ее,
недостаточно одного разума. Контакт, Леонид Афанасьевич, не
любознательность, а средство спасения разума как вида.
- И вы обратились к разумной нейтронной звезде...
- Ерунда все это, - отрезал Комаров. - Разумная звезда - нонсенс.
Разум развивается как сообщество, а не как единый организм. Для развития
нужны конфликты, в том числе и социальные.
- Погодите, - сказал я. - Но вы-то все же...
- Нейтронная звезда, - назидательным тоном сказал Комаров, - не может
быть разумной как целое и, значит...
- Значит, вы обратились не к ней, а к _н_и_м_, - сказал я, и Комаров
замолк на полуслове. Все-таки он никак не привыкнет к тому, что
профессионал-фантаст может до многого дойти быстрее, чем
профессионал-ученый. Давно я не ощущал такой ясности в мыслях, давно не
чувствовал такого острого желания спорить и доказывать. Ну хорошо. Я скажу
вам так, с ходу.
- Не к ней, а к ним, - повторил я. - Если нейтронная звезда не может
быть мыслящим индивидом, то она есть общество мыслящих. Давайте
рассуждать... Когда погружаешься в недра нейтронной звезды, условия
меняются буквально с каждым миллиметром. Опустившись на метр, вы попадаете
в совершенно иной мир. Значит... Применим прием многоэтажности... Не
знаете? Это из теории фантастики, в которую вы не верите. Так вот, в
недрах нейтронной звезды существует множество цивилизаций на каждом
уровне. Существо из одного разумного слоя не может ни подняться, ни
опуститься в другой слой - оно или распадется, или будет раздавлено. Оно
может перемещаться только на своем уровне, на поверхности своей сферы.
Двухмерные цивилизации, вложенные одна в другую, как матрешки. Миллионы,
миллиарды цивилизаций в одной звезде! Да об этом роман можно написать.
Миллионы цивилизаций, и в каждой миллионы существ со своими проблемами.
Понять Друг друга им трудно, а понять нужно, иначе - вырождение, гибель. У
тех, что обитают в верхних слоях звезды, мало энергии, но им доступен
космос. Внутренние цивилизации более замкнуты, их интересы ограничены -
ведь они ничего не знают о космосе, о Вселенной. Может, действительно не
обошлось без трагедий. Какая-то цивилизация не пожелала сотрудничать с
соседями и погибла. Распались цепочки нейтронных молекул... Со временем
они все же нашли общий язык, иначе погибли бы все. И тогда? Новые
проблемы... Свой-то мирок ясен, но вне его - ужасающая огромность и
пустота, которая и есть мир... Звезды? Планеты? Откуда им знать, что такое
звезды? Обычная звезда, такая, как Солнце, для них - пустота... Им не
покинуть своего плена, ловушки, которую они зовут родиной. Что делать?
Выход один - контакт. Хотя бы попытка...
- Вы действительно сейчас это придумали? - спросила Ингрид. Отличный
вопрос, на любой читательской конференции его задают сразу после решения
показательной задачи.
- Что в этом удивительного? Существует метод. Фантасты им пользуются
издавна, а специалисты-ученые считают дилетантством и смотрят свысока. Они
никак не хотят признать, что при столкновении с новым даже в своей узкой
области профессионал-ученый не лучше профессионала-фантаста, владеющего
методами фантазирования.
- Мы здесь все, в общем, специалисты, - тихо сказал Ли Сяо.
Повисло молчание. В то, что дилетант может иногда дать фору
специалисту, никто не верил. И я ушел. Я действительно устал и хотел
спать. Ночь была длинной, разговоры - трудными, но теперь мне почти все
было ясно.
Завтрак я проспал. Войдя в кафе, бодрый и готовый продолжать дебаты,
я застал одного лишь Оуэна.
- Ричард, - сказал я, - вы-то как оказались в этом эксперименте?
Только потому, что решено было использовать аппаратуру Полюса?
- Конечно... Стоков сказал мне месяц назад. Сам он участвовал в
разработке давно. Плохо все получилось, Леонид Афанасьевич. Пришлось в
тысячу раз превысить штатную нагрузку, иначе там, в районе нейтронной
звезды, сигнал был бы слишком слаб. "Конус" рассчитан на приемники
звездолетов, когда аппаратура специально выделяет сигнал в солнечном
излучении. А для того чтобы передачу заметил непосвященный, сигнал должен
быть ярче Солнца. Пришлось пойти на риск... Разумом я понимаю, что это
было нужно... Но... Профессиональный разум инженера со всей его инерцией -
он у меня в ладонях. Я прикасаюсь к металлу во второй пультовой и... Рано
мы поставили опыт, пожалуй, на десяток лет поторопились. К тому же и без
результата.
- Какой же мог быть результат сейчас? - сказал я. Это был последний
вопрос, на который я не мог ответить. За двое суток сигнал даже при
тридцатикратном ускорении света, какое дает "Конус", прошел лишь десятую
часть светового года. До цели он доберется через три месяца. Будет ли
передача принята? И сколько времени понадобится им, чтобы понять смысл? И
сколько, чтобы отправить ответ? Плюс три месяца, а в худшем случае почти
пять лет обратной дороги. А наблюдения ведутся с момента передачи! Я все
думаю об этом. Обо всем догадался, а здесь застрял.
- Спросите у Комарова... По-моему, это фантазии теоретиков: они,
видите ли, считают, что нейтронные цивилизации умеют обращать вспять
время.
"Так, - подумал я. - Все верно, мог и сам, догадаться. Ведь и такая
идея была в фантастике! Давно, лет восемьдесят назад. Бронксон - автор, а
название - "Открытое окно". В то время в науке и фантастике популярной
была идея черных дыр. Внутри черной дыры - так установили ученые, а
фантасты подхватили - время и пространство как бы перепутываются. Время
превращается в пространство, а пространство - во время. Время внутри
черной дыры трехмерно, а пространство однонаправленно. Бронксон написал
рассказ о приключениях землян в черной дыре. Они запускали двигатели и в
результате перемещались во времени - во вчера или завтра. Но с места не
сдвигались - ведь машины времени у них не было! Тогда они двинулись не
вперед или назад, а "вбок" - в трехмерном времени это подучилось легко, и
они вылетели в иное время, где не было черной дыры, захватившей их
звездолет. Вылетели не в завтра или вчера, а куда-то в иную Вселенную. И
даже на Землю вернулись, отважившись еще раз пройти сквозь черную дыру. Ну
что бы мне вспомнить рассказ Бронксона раньше?"
Внутри нейтронной звезды поле тяжести послабее, но все же оно
способно искажать пространство и время. И они обязательно используют этот
закон природы. Живые существа, развиваясь, стремятся овладеть окружающей
средой. Мы, люди, придумали поезда, автомобили, самолеты, космопланы для
передвижения в нашем плоском и пустом пространстве. А они? Что придумали
они?
- Вот именно, - сказал я. Должно быть, пока я соображал, прошло минут
пять - Оуэн съел омлет, выпил молоко и складывал посуду в мойку. Он
удивленно посмотрел на меня.
- Скажите, Ричард, как вы себе представляете цивилизации в нейтронной
звезде? Какие у них, например, автомобили?
- Не представляю я их, - раздраженно сказал Оуэн. - Я инженер. Для
меня материя - это металл, дерево, камень, то, из чего можно что-то
сделать и где-то разместить. И застоя в инженерном деле я не вижу. Что вы
так смотрите, Леонид Афанасьевич? Вам лично по душе эта авантюра?
Эксперимент, основанный на недоказуемых предположениях. И между прочим,
одна из идей, на которых все строилось, уже провалилась.
- Вы имеете в виду отсутствие ответа?
- Именно!
- По-моему, мысль была логичной. Странно, что она оказалась
неверной... Я потому и спросил, как вы представляете их автомобили. Там, в
недрах звезды, все перекручено - пространство и время. Перемещение во
времени для них не проблема. Человек прежде всего изобрел колесо, а они -
машину времени... Отвечая на наш сигнал, они могут послать ответ из своего
прошлого так, чтобы мы получили его как можно скорее после нашей передачи.
В идеале сразу после нее.
- Все это мне известно, - с досадой сказал Оуэн. - И все это
нисколько не убеждает. К тому же... Двое суток после передачи. Где ответ?
И сколько теперь ждать? Год, три, десять?
Стокова разбудили в полдень. Он был слаб, но в полном сознании.
Очнувшись, спросил: "Есть ответ?"
Я узнал о пробуждении Стокова по информу - с утра сидел в архиве,
отключив средства связи. В медотсеке дежурил Ли Сяо. Он показался мне на
экране уставшим - смотрел вприщур, зевал, не раскрывая рта, но так
напрягал скулы, что у меня самого звон стоял в ушах.
- Вы бы отдохнули. Ли, - предложил я. - Могу вас заменить. Кое-какой
опыт в медицине есть и у меня.
- Приходите, - неожиданно согласился Ли Сяо.
Но пошел я не сразу. Вернулся к себе, просмотрел материал, отобранный
в архиве. Прекрасный материал. Именно то, что я искал. Как говорится,
материал, который ставит точку. Но непривычный информационный поток - вот
где нужен был профессионал! - вымотал меня, в голове гудело, глаза
слипались, и я, расслабившись, посидел несколько минут.
Когда я наконец явился в медотсек, Ли Сяо дремал у постели Стокова.
Лидера Полюса я видел всего раз - пять лет назад, тогда он был с бородой,
не очень густой, но скрывавшей черты лица: узкий, будто птичий, подбородок
и чуть выпиравшие скулы. Голова его была забинтована и прижата к подушке
лентой диагноста. Меня Стоков узнал сразу.
- Как вы себя чувствуете? - спросил я.
- Отлично и глупо, - голос был слаб и вибрировал. - Отлично, что жив,
и глупо, что ранен.
- Я рассказал Сергею, как вы разобрались в проблеме, - сказал Ли Сяо.
- Кстати... Вам просили передать ваши двести пиастров.
Он действительно достал что-то из бокового кармана и вложил мне в
ладонь. Это был металлический кружок. На лицевой стороне была выбита
стрела с узким острием и широким концом, будто ракета в пламени старта.
Нагрудный знак члена Совета координации. На обороте в обрамлении звездочек
была выбита моя фамилия. Я вопросительно посмотрел на Ли Сяо.
- Вас избрали по рекомендации Сергея Станиславовича, - пояснил Ли
Сяо. - Собственно, пригласить вас на Полюс - тоже его идея. Должен прямо
сказать, особого энтузиазма она не вызвала. Многие считали, что полезнее
было бы участие специалиста по информатике.
- Это и ваше мнение?
- Интуиция у вас действительно... - уклончиво сказал Ли Сяо. - Ну
хорошо, назовем это методом... Но учтите, что здесь вы не для разгадывания
ребусов. Это уж вы, простите, сами вызвались. Основная работа впереди.
- Ответа на передачу еще нет, - напомнил Стоков.
- Знаю, - сказал я, опуская значок в нагрудный карман. - Если я
правильно понял, вы рассчитываете на две возможности. Первая - ждать
ответа до победного конца. Когда-нибудь они ответят, даже если не
научились управлять свойствами пространства-времени. Вторая возможность -
продолжать поиски партнера. Возможны ведь иные типы разумов, немыслимые с
точки зрения здравого смысла. Так? И в мою задачу входит придумывание
таких безумных цивилизаций?
- Примерно, - сказал Стоков, закрыв глаза. Даже этот короткий
разговор утомил его. - Ждать и искать... Наверно, нейтронные
цивилизации... ошибка... они еще в пределах нашего понимания... и
значит... не такой партнер нужен...
Ли Сяо набрал комбинацию цифр на переносном пульте, лежавшем у него
на коленях. Из стойки выдвинулся стержень инъектора, щелчок, и аппарат
исчез в гнезде. Мы ждали. Лицо Стокова порозовело, дышал он глубоко и
нечасто - уснул.
- Посидите здесь? - спросил Ли Сяо.
- Пожалуйста, Ли, позовите всех сюда, - твердо сказал я. - Как ночью.
На чашку кофе.
Ли Сяо улыбнулся - это была прежняя скептическая улыбка, будто
говорившая: "Ты действительно кое-что умеешь, но зачем же отрывать людей
от дела?" Неделю назад такой улыбки было бы достаточно, чтобы отбить у
меня желание что-либо доказывать.
- Позовите, Ли, - неожиданно сказал Стоков не открывая глаз.
Ли Сяо вышел.
- Вы не сердитесь на меня, Леонид Афанасьевич, за то, что я втянул
вас в это дело? - спросил Стоков. Инъекция придала ему сил, он выглядел
значительно бодрее.
- Напротив! Я-то думал, что оказался здесь случайно.
- Случайных людей на Полюсе нет. Жаль, что опыт не удался. Если бы
пришел ответ...
- Ответ есть, - сказал я. И рассказал все. И показал. Утомил я его
нещадно, пришлось сделать еще один укол. На этот раз Стоков действительно
заснул.
Я ждал, и впервые ожидание доставляло мне удовольствие. Когда Ли Сяо
сказал, что комиссия в сборе, я был спокоен как Зевс-олимпиец. Положил
перед Комаровым микрофильм и вернулся к постели Стокова.
Метод не подвел, и рассуждение было элементарным. Тот, кто там, в
нейтронной звезде, ищет контакта, тот, кто научился менять пространство на
время, тот, кто, поняв наш сигнал, пошлет ответ, он ненамного ошибся. И
ответ мы получили сорок три дня назад. Довольно слабая серия рентгеновских
вспышек была записана детекторами Полюса и погребена в блок-архиве -
полтора месяца назад здесь еще работали строители, а научные результаты
заготовлялись впрок, как грибы на зиму.
Конечно, в содержании сигнала я не разобрался - это дело
специалистов. Но сигнал был четким. Главное, был!
Если уж предположить, что они могут двигаться вспять во времени, то
легко сделать еще шаг и вообразить, что мы рискуем сегодня получить ответ
на вопрос, который зададим завтра...
Все-таки я устал. Растянуться бы на свободной кровати и заснуть.
Что-то тихо в соседней комнате. Никто не входит, не поздравляет с успехом.
Я выглянул: никого. Я сначала даже опешил, потом догадался - пошли
проверять. Ну хорошо. Проверяйте, сопоставляйте, думайте. Преодолейте
барьер. Свой барьер я уже преодолел.
+========================================================================+
I Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory I
I в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2" I
Г------------------------------------------------------------------------¶
I Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент I
I (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov I
+========================================================================+
Last-modified: Mon, 23 Mar 1998 05:41:15 GMT