Ћлег Џавлов. „ело Њатюшина

Ћцените этот текст:
Ћлег Џавлов. „ело Њатюшина

---------------------------------------------------------------
© Copyright Ћлег Џавлов, 1998
© Copyright изд."‚агриус"
Ћлег Џавлов: home page
Џовести последних дней / ’рилогиЯ.
---------------------------------------------------------------

Џовести последних дней / ’рилогиЯ.
„ействие трилогии разворачиваетсЯ на задворках некогда могучей €мперии
в трагическое и абсурдное времЯ ее распада. ѓерои Ћ.Џавлова - подневольные
служивые люди. Ћдин день лагерного охранника в романе "„ело Њатюшина".
Џутешествие армейской похоронной команды с грузом "200" в повести
"Љарагандинские девЯтины". †итие простого и грешного русского капитана в
повести "ЉазеннаЯ сказка"... Џисатель создает атмосферу экзистенциальной
смещенности восприЯтиЯ мира и показывает сложные переплетениЯ человеческих
судеб на фоне жестокой, почти фантастичной истории страны и народа.
1. ЉазеннаЯ сказка
2. „ело Њатюшина
3. Љарагандинские девЯтины

ђоман

* —Ђ‘’њ Џ…ђ‚Ђџ *

I
‚ жилах его текла, будто по дрЯхлым трубам, тЯжелаЯ, ржаваЯ кровь, так
что вместо прилива сил, только начинаЯ жить, осиливал он усталость, что бы
ни делал, и растрачивал беспробудно дни, как в порыве отчаЯниЯ, вспыхиваЯ
вдруг жарким, могучим желанием жить, добиватьсЯ всего лучшего, но и угасаЯ
потихоньку в буднЯх. ‚сю эту жизнь он точно бы знал наперед: в ней случитсЯ
то, что уже случилось. Џотому пронзительней вспоминалось прожитое, и
памЯтней всего было детство. •отЯ скитание по гарнизонам за отцом,
однообразнаЯ неустроенность и его, отца, вечным комом в горле немота и
безлюбость могли лишить чувств.
„ети, а их в семье было двое братьев, не ведали ни дедок, ни бабок,
живЯ спертым духом и слухом взаперти. Њальчики родились и выросли в разных
городах, не в одно времЯ, а точно разломанные разными десЯтилетиЯми, так что
и братьЯ были чужими, друг дружке не сродни. ѓнетущий дух сиротства
гнездилсЯ в отце. Љто родил его на свет, тот и подкинул, сбежал, сгинул
бесследно в просторах, не желаЯ отныне видеть его да знать, к умершим - и то
на могилку ходЯт люди. ќта обида выжгла душу отца и обуглила. Ћтныне сам он
не думал о тех, кто его родил, даже как о мертвых. Ћн ребенком выжил войну.
‚ыжил после войны. Џутевку получив в жизнь, сын народа не двинулсЯ с места и
работал в городе Љопейске на угледобыче. •отел в техникум, жажду имеЯ
выучитьсЯ на горного инженера, но позвали служить, откуда уж не смог
вырватьсЯ, не вернулсЯ из армии, обретЯ себЯ в служении отечеству.
‚се ему хотелось, ѓригорию €льичу, чтобы как у людей, но и чуточку
больше хотелось, ведь обиду-то вдохнули в него, а не выдохнули. Љогда
швырнуло служить в Ѓорисоглебске, то пригрелсЯ к дому своего ротного
командира, который его отличал да и любил, простой человек, все одно что
сына. “ командира-то своего такого не было, хоть густо, да пусто, одних
девок нарожал. ’ак что и матери, котораЯ вечно с животом, на всех не хватало
- старшаЯ, ‘ашенька, командовала в доме и сестрицами. Њолчком сошлись они с
ѓригорием €льичом - тот помогал командиру по хозЯйству, навроде работника, а
выходило, что ‘ашеньке всегда и помогал, был при ней работником, она же его
и кормила. Ѓыло той ‘ашеньке шестнадцать лет, школы еще не окончила.
ѓригорию €льичу год службы оставалсЯ. Љомандир дочку берег и с усмешкой, но
говаривал солдатику: "’ы, …горка, глЯди, глаза-то не пЯль, гол ты, как
сокол, ‘ашке такого жениха не надо, да и сгодитсЯ в хозЯйстве, пускай матери
поможет, сестер на ноги поднимет, а потом невеститсЯ". Ќо вышло так, что
сговорилсЯ ѓригорий €льич с ‘ашенькой, и ‘ашенька решилась. ‚от пьют они
вечерком чай, все в сборе да в командирском доме.
"џ за …гора выхожу, у менЯ от него ребенок будет", - говорит ‘ашенька.
Љомандир чуть со свету не сжил ѓригориЯ €льича, а думал и пристрелить,
много чего было. Ќо делать нечего. ‘рок был родить ‘ашеньке, а ѓригорию
€льичу был срок увольнЯтьсЯ из Ѓорисоглебска - и командир смирилсЯ. ђодилсЯ
у него внучек, в котором он уж души не чаЯл, в его честь нареченный, џков.
‡Ятька у себЯ пристроил служить, как смог, на хлебную складскую должность.
‘ашка опЯть же под рукой. †ивут, что птички в гнездышке. Ќо говорит
‘ашенька, двужильнаЯ, будто очнулась: "…гору на офицера надо учитьсЯ, Я
поеду с ним".
ѓригорий €льич выучилсЯ, и с того времени, как получил он
самостоЯтельное назначение, никогда они в Ѓорисоглебск ни с внучком, ни
поодиночке, ни как-нибудь проездом не заЯвлЯлись. ’олько в другие времена
ездили хоронить старого командира, а хоронить мать отправилась в
Ѓорисоглебск уже одна Ђлександра џковлевна. ѓригорий €льич отпускать
упорствовал. Ќакладно, а еще станут младшие из нее на похороны да на помин
вымогать. „а еще если застрЯнет поминать. „етей оставлЯет, а ѓригорий-то
€льич все привык на готовом жить - воротитсЯ в дом, кормилец, весь в службе,
так и зовет ‘ашу, чтоб сапоги стаскивала, а то сам устал. Ќо и обида,
глубокаЯ, темнаЯ: ему-то хоронить некого, семейства же всего
борисоглебского, тех хитрожадных сестер и деток их, босЯков - так и норовЯт
проездом на шею его засесть, племЯнькаютсЯ, - он не жаловал. €з всех, из
борисоглебских, один он, ѓригорий €льич, что-то в жизни выслужил, но не так
гордилсЯ, как боЯлсЯ их близко подпустить, вечно стонущих да обездоленных,
даже проездом. Ћни своей пусть жизнью живут, а мы своей. џ помощи у них не
попрошу, так пускай и у менЯ не просЯт. Њы как уехали, так не видели их
добра, вон и џкова, и ‚аську поднЯли сами, ничего у них не просили. Ћни же
только и жили за счет отца с матерью, так пускай хоть мать похоронЯт, будут
людьми. Ќа отца-то давал им сто рублей памЯтник поставить, а ничего не
сделали, так и не прислали фотографии, небось сожрали да пропили. Љ ним
ездить только себЯ гробить, не пущу. „а накрикнула ‘ашенька, дала волю не
слезам, а гневу, и ѓригорий €льич не посмел, отступил.
ќтот крик в темном гулком доме, когда отец уж и замахнулсЯ, чтобы
ударить мать, но так и не посмел, был его, Њатюшина, первой в жизни памЯтью.
Џомнил он, что убоЯлсЯ отец тогда детей, оттолкнули его дети, которыми
загородилась как щитом мать, - старший, подросток, и он, комок в ее каменных
неприступных ногах, больно сжатый ею за плечи, точно не руками, а тисками. €
он помнил, что сказал отцу: "Ѓрежнев женщин бить запрещает". € ужас помнил
на лице отца от этих слов, страх его и бегство.
Ѓудто и родившись из его памЯти, этот крик и вой мучили его потом,
никак не находЯ места уже не в памЯти его, а в сознании. Џрошлое в их семье
находилось под молчаливым запретом, точно и не существовало никакой другой
жизни, кроме той, какой все они теперь жили. Ѓрата же Њатюшин не смел
спросить: как ненужное прошлое, не существовал в его жизни и брат,
отслоившись от души его без всЯкой боли.
‚сегда он не любил брата, чувствуЯ его мстительную нелюбовь. џков
ставил выше всех людей одного отца, хоть никогда отец не был с ним даже
мЯгок, и в том трепете таилась беззаветнаЯ какаЯ-то жалость.
Ћтец, бывало, выпиваЯ одиноко после ужина, засиживалсЯ до глубокой
ночи, запрещаЯ матери даже убрать со стола грЯзную посуду. Њать бросала все
и тоскливо уходила спать, заставлЯЯ и братьев укладыватьсЯ. ’емнело, но
росла темнота опустошающе долго. ‘тены рушила тишина, и делалось страшно.
’ем страхом веЯло и от кровати, где неподвижно лежал в темноте брат, и
обжигал ледЯной страх матери. Ќикто не спал. ‡а стеной, где осталсЯ с
бутылкой отец, чудилось, давно его нет. Ќо ждали, не спали, знали, никуда он
не уйдет и должен наступить конец, до которого, мучаЯсь от водки да пустоты,
он Яростно и доходит: кончитсЯ рыданием или кромешной его дракой с матерью.
Ќикогда не было слышно, как он оказывалсЯ у матери. ‚сегда он
прокрадывалсЯ, будто не хотел никого будить. Њатюшин помнил, что если
успевал задремать, то просыпалсЯ от страха. Ћтовсюду вспыхивал слепЯщий
безжалостный свет. ЌадрывалсЯ, кричал отец. ‹аЯла криком мать. Џотом что-то
вырывалось, шибаЯ дверью. € обрушивалась тишина. ‘вет, как затмеваЯсь,
гаснул. Њатюшин обретал памЯть уже в объЯтиЯх матери, котораЯ гулко дышала,
укачиваЯ и баюкаЯ вздохами. Ќо брат лежал глухо и мог вынести и этот грохот,
и как надрывалсЯ в двух шагах от него родной братик. Ћтец и тот не мог,
видать, вынести, а этот ведь мог, бездушнаЯ отцова тень - вот кем он был.
Ќо рыданиЯми кончалось обычней, чем дракой. Џосреди ночи слышалсЯ
громкий плач отца. Њожет, плакал он так громко - оглушенный ночью, а может,
этот плач потому был таким громким, чтоб его услышали, и отец, дойдЯ до
конца, боЯлсЯ сам себЯ, и были его слезы все равно что слезы ребенка. Њать
его убаюкивала, уводила. †изнь же их не кончалась - продолжалась, будто
ничего не было, а если было, то вроде и не с ними, не наЯву.
‚ ту пору ѓригорий €льич хоронил себЯ заживо на службе. Џобывки его
были редкими, были разве что ночевки. Џропадал с утра до вечера и џков, так
что помнил Њатюшин только мать, и хорошо ему было с ней, как хорошо бывает
не думать ни о чем и всему благодарно, по-щенЯчьи, подчинЯтьсЯ. Ѓрат и отец
были длЯ него тогда одно и то же. „аже запах у них был один, у отца с
братом, табачный, с одеколоном. џков-то воровал отцовские папиросы и
отцовский одеколон, хоть отец - только пожалуетсЯ мать - за курение его
нещадно бил. Ќо не помнил Њатюшин, чтоб отец или мать хоть раз наказали его,
всегда он был такой примерный, что и не за что было его наказывать. …сли
говорила ему мать сидеть на табуретке, он мог часами и сидеть, все одно что
солдатик, материн приказ выполнЯЯ. € мать хвалилась подружкам: скажу
‚асеньке сидеть на табуретке, чтоб не мешал, так он сидит-сидит, воробушек,
Я все дела переделаю и сама про него забуду, с ним легко мне, не то что с
џшкой, вон уж и пьет, и курит, отцово семЯ. ‡ато бил его, да еще как, будто
чужого бил, брат, џков: как никто не видит, так пнет или за руку схватит и
жмет, жмет со всей силой, будто и радуЯсь его-то боли. Ћн нажалуетсЯ матери
на џшку, и знает ведь тот, что нажалуетсЯ, а мать отцу доносит. Ѓывало, отец
среди ночи подымал џшку, другого времени у него не выкраивалось свободного,
уводил на кухню и не ремнем, а кулаками бил. Ќо џшка будто и жалел отца,
вытерпливал его побои. Њатюшин слышал от матери, что скоро џшку в армию
заберут. …му семь годков было, но уже мечтал он, что забирают џшку в армию и
убивают на войне, про войну-то много он слышал да видел.
‘ уходом џкова по весне стены обросли покоем, ЯвилсЯ вдруг чистенький
строгий порЯдок. ‚ тот год все они поехали в Љисловодск отдыхать в
санаторий, выслужил путевку двухместную отец. џков писал письма из армии
редко, служил на границе, где-то в теплых краЯх; мать пересказывала его
письма, и о џкове опЯть забывали. Ћна же и отписывала ему да открытки слала
по праздникам. Џисать открытки и слать их родне, даже самой дальней, и с кем
служили очень она любила, отмечаЯ галочками, кого поздравила. Џотом
сосчитывала, кто их с отцом поздравил в ответ, докладывала отцу, которому
отчего-то важным оказывалось это знать. ’ак что в праздники считали да
подсчитывали открытки, будто расходы и доходы в зарплату.
Ћтец добывал годами звание за званием, должность за должностью, ну и
выслугой - все годы он двигалсЯ тЯгостно вперед и вверх. Љрутой, волевой
человек с хваткой, все исполнЯЯ, он умел добитьсЯ своего и не сгореть.
ѓригорий €льич боролсЯ не длЯ того, чтоб удержатьсЯ на шестке своем, он
хотел и мог в жизни уже только побеждать. Ѓорьба такаЯ требовала не просто
силы воли, но всей этой воли напрЯжениЯ, которого он достигал, становЯсь в
чем-то уж и не человеком, а сжатым в человека нервом. ‚ нем не сердце
билось, а змеилсЯ нерв. ‘лово его было уж не просто слово, даже и не
кремень, как и честность его - чуть не смертоубийством.
Љогда спал отец, то нельзЯ было шуметь, а когда ел, то надо было доесть
все из тарелки.
"ќто кто хлебом брезгует, кто тут зажралсЯ, а-аа?! Ћтвечать! Ћтвечать!"
€ недоеденную корку сжевывали у него на глазах. „оедал Њатюшин с
детства, давЯсь, но доедал. ќто был страх, но такой же трепещущий,
зараженный любовью, что и жалость старшего брата к отцу, - и любовь, а не
страх, делала их души подвластными отцу, грЯзью в его руках. ‹юбовь эту
нельзЯ было истребить в их душах. Љак не постигал отец, что отторгает детей
и мстит этой чужой жизни нелюбовью к своим детЯм, так и дети не постигали,
что чем сильней будет эта нелюбовь отца, эта его свЯщеннаЯ кровнаЯ месть
жизни, приносЯщаЯ их в жертву, тем жертвенней и неодолимей будет порыв любви
к нему, точно порывом и силой жизни; что нелюбовь к ним отца, но и любовь их
к отцу неистребимы, как сама жизнь, и не могут друг без друга.

II
џков ЯвилсЯ какой-то новый, отчистилсЯ, из-под копоти да черноты
проступил твердый свет, человек. Џотому, верно, возвращение его в семью было
неожиданно длЯ всех радостным, светлым. Ћн был теперь, верно, не тенью уж, а
самим отцом, как тот и мог выглЯдеть в молодости, но и лучше, чем отец, и
даже сильней. Џо дому он истосковалсЯ, может, возмужал, но в глазах, в том,
как он теперь глЯдел, и в молчаливости, несхожей с отцовской тЯжелой
немотой, было что-то глубже сокрыто: как если бы молчал џков, весь прежний
скрываЯсь в молчание, в терпение, точно в боль.
Џоложение ѓригориЯ €льича было крепче некуда: полковник, командир
свежеиспеченного полка, с пылу и с жару - так крепко, осанисто выглЯдел он.
‘ыном ѓригорий €льич не прочь был уже погордитьсЯ и собой гордилсЯ, что
воспитал. ’огда, в те дни светлые, и вздумал ѓригорий €льич сделать џкова
военным. ‚ таланты его он не верил, да и сам џков никак себЯ в жизни не
проЯвил, никаких у него интересов не открылось, желаний. Њожет, отец решил
укрепить сына, покуда не расшаталсЯ, а верней службы ничего ѓригорий €льич
не знал. Њожет, не так он думал об џкове, как исполнЯл свое хотение
украситьсЯ еще и сыном-офицером, были б они двое в погонах офицерских, как
иконка. Ќо загадал ѓригорий €льич сыну Њоскву - так сразу и родилась у него
мысль о Њоскве, что есть там лучшее высшее на всю страну погранучилище,
џков-то и отслужил в пограничниках. ‚ один час он высказал сыну, какой видит
его судьбу, но џков будто к тому готовилсЯ. ќта покорность в сыне,
неизвестно откуда родившаЯсЯ и сильнаЯ, заставила ѓригориЯ €льича дрогнуть,
решил он всерьез поспешать.
€з столицы отец воротилсЯ отдохнувшим - и налегке, без сына. Ћтец жил в
Њоскве в гостинице, а џкову дали место в казарме при училище, но столовались
они вместе, отец водил кормить в ресторан. Ћн приехал не в мундире, как
уезжал, а во всем вызывающе новом, даже и с красивым новым чемоданом. ‘
которым ехали, старый, он оставил џкову. € купил еще себе часы и џкова
наградил за стараниЯ. ‘ебе отец давно уж привык не отказывать, холил кость
полковничью, но вид его вызывающий, трата вызывающаЯ не просто денег, а
сбережений ожесточили мать. Ћн будто обратилсЯ к другой жизни, без нее.
•озЯйкой денег всегда была мать, выдавала и тратила, и в том обнаруживалась
непонЯтнаЯ ее над отцом власть, хоть служила ему чуть не по-собачьи.
‚место радости за џкова, будто и отреклась от сына, вцепилась она сукой
в отца - грызла, выла, скулила. €спугавшись, Њатюшин убежал тогда из дома. Ђ
вернулсЯ в пустой, разоренный дом. Љругом все было побито, изрезано,
вспорото. Ћн забилсЯ в изуродованную кровать. ‘реди ночи объЯвилсЯ отец и
вырвал его из обморочного холодного сна: не помнЯщий себЯ, запойный.
‚ломившись, отец обшагал дом, и узнал Њатюшин в этом кромешном человеке
отца только по костюму - по Яркой трЯпке от того, что было костюмом. ’кнулсЯ
и он в сына, узнал его, утихомирилсЯ и пошагал спать, тем и довольный, что
сынишку отыскал и что жены нет. “тром объЯвилась мать, не одна, а с
подмогой, с чужой незнакомой женщиной, котораЯ, всплакиваЯ, добришко не свое
жалеЯ, помогала выбрасывать из дома обломки, осколки. €х, пробудившись, отец
не тронул. Ћн сидел в сторонке, угнетаемый похмельем, и курил. Њать
всплакнула над изрезанным крест-накрест хорошим ковром. ѓлЯдЯ на нее,
беспомощно зарыдал отец. ‘ той поры, точно выбили прочь несчастье, не мог
Њатюшин и припомнить драк или слез в доме: будто душевнаЯ поселилась в нем
тишина. „уша в душу жили мать с отцом с тех пор, в крепости, как если бы
срослись душами в одну твердокаменную и не было у них другой своей души,
кроме этой, одной. Љупила мать другой ковер, другие фужеры, скопила, что
заработал отец.
Ќо Њатюшин не находил оправданиЯ: как могла мать забыть тогда о нем,
бросить могла одного? € верил в то, что не могла. ЃоЯлсЯ одиноким, ненужным
быть. ’огда-то родилась в нем тоска по брату, что радуетсЯ и живет он другой
жизнью, бросил их, живет и радуетсЯ, улетел. Ћтец привез из Њосквы цветную
фотографию, где они с џшей, парадные, снЯлись у вечного огнЯ, у кремлевской
стены. …е поставили на лучшее место, с фужерами и офицерским сверкающим
кортиком отца, в сервант, будто и длЯ гостей, но фотографиЯ сделалась
заветней всего длЯ Њатюшина, ходил он к ней, тайком с ней прЯталсЯ и мечтал,
что вырастет поскорей и уедет в светлую даль, как џшка.
’ак они почти и расстались с братом. џков наезжал в отпуска, но
Њатюшина отец с матерью все годы отправлЯли в лагерь. —тобы навещать, такого
порЯдка у них не было. ‚ эти годы отец бросил пить и курить, много заботилсЯ
о своем здоровье, хоть и далеко ему было до старости. Ќо страшилсЯ он теперь
умереть. ‚ …льске, где отец укоренилсЯ и командовал, стоЯ над всем
гарнизоном, власть его была непререкаема, точно городок был и не городком, а
гарнизоном. „есЯть лет жизни на одном месте и такое уважение остудили
ѓригориЯ €льича. ‘тремЯсь всю жизнь к лучшему, он теперь лучше и не хотел
жить. Џокой местечка, где он как хозЯин, уважение да почет - вот с чем ему
было невозможно расстатьсЯ. ђади того он и боролсЯ, не жалел ни себЯ, ни
попавшихсЯ на пути всех людей, чтобы обрасти вдруг в одном таком незаметном
местечке покоем. —тобы сделатьсЯ самому-то незаметным, спрЯтатьсЯ от жизни,
и только как укрытием окружить себЯ таким вот городишком и подвластным, где
пикнуть не смеют без его слова, гарнизоном.
‘трастью отца была охота, потом - рыбалка, когда запретил себе
выпивать. ‚едь один не поохотишьсЯ, заодно с людьми и приходилось пить, а на
рыбалку ездил он одиноко - машина его увозила неизвестно куда, и спустЯ
времЯ, какое он говорил, из гарнизона за ним приезжали. Ћружие тоже было его
страстью, и два ружьЯ, немецких трофейных, оставались в доме, при нем, хоть
и отвык охотитьсЯ. ђужьЯ, сколько помнил себЯ Њатюшин, таились зловеще в их
квартире - уже потому в комнату отца никто не смел без спроса заходить, что
стоЯло в ней это бюро. †ивого дерева, а не фанеры, сработанное в давние
времена позабытым солдатом-умельцем. ‘ильней всего в доме хотелось Њатюшину
заглЯнуть, что там скрываетсЯ внутри. Ћтец каждое лето доставал ружьЯ,
прокаливал зачем-то на солнце, потом их чистили, смазывали. ’ак как в грЯзи
маратьсЯ он не любил, то чистить стволы шомполами, смазывать все же доверЯл.
Њатюшин исполнЯл эту работу с усердием, так как знал, что отец позовет
принести вычищенные ружьЯ, станет их обратно чехлить и отопрет ключиком
своим единственным ореховое бюро. €з бюро, что закрывал он нарочно от сына
спиной, текли грубые, злые запахи кожи, оружейного масла и чего-то еще,
каких запахов Њатюшин не ведал. ‚ бюро было множество полочек, Ящичков,
коробочек - и Њатюшин только успевал увидеть их темные краешки, как отец
захлопывал дверцу, запирал хозЯйство свое на замок и, оборачиваЯсь, уж
прогонЯл его прочь. Ћттого ли, что прогонЯл, Њатюшин полюбил тайны, а еще
крепче полюбил рытьсЯ в вещах, к примеру в материных пуговицах, или сам
что-то прЯтать. Ђ когда отец занЯлсЯ здоровьем, то в тайник его превратилсЯ
в их доме еще и сервант, шкафчик в котором также стал запиратьсЯ и
отпиратьсЯ только его ключом. ќто был тот сервант, где стоЯли парадно
хрусталь и фотографии. Ћтец, бывало, подходил, отпирал дверцу, засовывал
руки в щель, подпираЯ дверку грудью, чем-то звенел, что-то наливал и
доставал наружу маленькую зеленую рюмочку, полную до краев, которую,
морщась, выпивал и тут же прЯтал. ’ак как комната, где стоЯл тот сервант,
была все же залой и входили в нее все без разрешениЯ, то Њатюшин не раз
пыталсЯ вскрыть железкой этот шкафчик, нюхал в щелку, пытаЯсь учуЯть, что
там таитсЯ. ђаз на глазах его отец достал оттуда деньги, целую пачку - это
когда ездили они отдыхать в Љисловодск. € хоть дух в шкафчике покоилсЯ от
лекарств прЯный, добренький, но Њатюшину чудилось долго, что так пахнут
большие деньги, пачки их, сберегаемые отцом в серванте.
Њатюшин рос по произволу судьбы, куда ветер дунет, что в голове
чертополохом произрастет, так он и рос. “чение давалось легко, без труда, он
был умный, но потому маЯлсЯ он от скуки, не трудилсЯ учитьсЯ. Ћтцу хотелось,
чтобы кто-то в семье сделалсЯ врачом, но не просто медиком, а по военной
медицине. …му нужен был не иначе как личный врач, только такой врач, родной,
и только военный, точно другой в его здоровье и не смог бы разобратьсЯ. ‘ам
он лечилсЯ всегда, и все лечились в лазарете, даже младшего водили в
лазарет, иначе отец и в болезнь отказывалсЯ верить, а может, ему нравилось,
что одна его семьЯ лечитсЯ особо, будто длЯ него весь лазарет и существовал.
‚ раннем детстве у Њатюшина болело ухо, и военврач, ничего не смыслЯщий
в детЯх, делаЯ промывание и продувание, верно, повредил ему барабанную
перепонку. —то слышать он стал на одно ухо туго, тому значениЯ тогда не
придали. Ќо через много лет на первой своей военной комиссии, подростком,
Њатюшин был неожиданно по слуху забракован. Џризнали тугоухость его
неизлечимой, но в жизни-то давно свыксЯ он с ней и вовсе не страдал, был как
здоровый, не по годам даже и здоровее, крепче сверстников. ’от факт, что сын
его признан был негодным к военной службе, потрЯс и чуть не состарил отца.
„а ведь и мог же он стать просто врачом, но такой щадЯщей простой мысли отец
не допускал. …сли не может быть военным, значит, окончательно никчемный. €
отец мог сказать:
- Љакой из него врач? ‘лужить он не может, а что он может тогда,
инвалидка.
’еперь, когда в мыслЯх отец с ним покончил, когда больше в него не
верил, он и вовсе расхотел учитьсЯ. …му было безразлично, куда его занесет.
Ћн поступал как легче, но и потому еще, что готов был просто трудитьсЯ, не
боЯсь замаратьсЯ и занЯть не первое место, как боЯлсЯ всю жизнь отец. “чебу
и путь в будущее ему заменила работа, но ремесло выбрал он себе первое
попавшеесЯ, замухрышное - слесарЯ. Ћтец позволил ему молчаливо стать
недоучкой, но презирал сильней, насмехаЯсь даже над той денежкой, что начал
приносить Њатюшин в дом и отдавать на питание. џкову, тому мать высылала в
Њоскву по тридцать рублей в месЯц, может, и те тридцать рублей, которые
Њатюшин ей на хозЯйство сдавал.
џков последний год вовсе не заезжал в …льск, он докладывал письмом
отцу, что в отпуск уедет в стройотрЯд на заработки. ‚ деньгах он нужды не
имел, да и много ли надо в казарме, но не докладывал он отцу, что хочет
женитьсЯ. €звестно об этом стало, когда молодые уж сыграли свадьбу. џков
выслал фотографии со свадьбы и письмо, что не хотел отрывать от дел отца,
втЯгивать его в расходы, беспокоить. Ѓудто и не обручилсЯ, а заболел и
выздоровел. Ћтец в душе-то был доволен, что не втЯнули в расходы. Ћн полюбил
не тратить, а копить деньги на сберкнижке, так что даже мать не знала
толком, сколько скопилось их. —ерез ту сберкнижку, где пропадал полковничий
его оклад, жили в семье скромненько на материну зарплату, на копейку, что
начал добывать в училище Њатюшин, на отцовский паек - отец член обкома был -
да выручаЯсь картошкой и овощами с огорода. Ћтец заставлЯл их с матерью
горбатитьсЯ, а солдат использовать настрого запрещал.
Ќо летом вместо медового месЯца џков с молодой женой приехали гостить в
…льск, почтили отца.
‹юдмилка Явилась как бы и сама по себе, без џкова. ќто была увереннаЯ в
себе, в своей красоте, безроднаЯ гордЯчка, но и крепкаЯ, светЯщаЯ округлым
желанным телом, будто и не девчушка, не было ей и двадцати лет, а зрелаЯ, в
соку, женщина. „аже и у матери не повернулсЯ Язык назвать ее доченькой,
видной была сразу и любовнаЯ ее над џковом власть, хоть џков казалсЯ сильнее
и тверже, - не отходил от нее, томилсЯ, но держалсЯ хозЯином. ‹юдмилка
уважительно отстранЯлась от отца, как бы уступаЯ ему место, и, как чужаЯ,
равнодушно слушалась матери, как им устроитьсЯ в комнате, с постелью. Ћтец
не прониксЯ к ней теплом, смирЯл себЯ, не желаЯ замечать, какаЯ она женщина,
и говорил в ее присутствии только с џковом. Ћ ней ему довольно было знать,
что она не москвичка, и он, верно, полагал уже так, что ей, хохлушке
безродной, большаЯ честь породнитьсЯ с человеком государственного масштаба,
каким он себЯ считал, хозЯином порЯдка в …льске. …му же она не ровнЯ, не
роднЯ, а приживалка, что и борисоглебские. Џропала Њосква задарма: что
училсЯ, что нет. ’акого добра везде хватает, и в …льске таких что навоза,
мог и тут женитьсЯ. ђаз ты из грЯзи в люди выбилсЯ, так чего же опЯть
лезешь-то в навоз, нет, видать, не доучилсЯ, судьбу на судьбишку менЯешь,
сгинешь на своей границе.
Ќачинались летние полевые учениЯ, и, берЯ себе передышку, отец отбыл
подальше от дома, пострелЯть. „лЯ молодых все было устроено. ’ак как в
…льске поедом ела тоска, каждое утро к дому подкатывал газик, им устраивали
такую же охоту, рыбалку, что только мог выдумать отец. Њладшего брата џков с
‹юдмилкой возили за собой. ‚ первые дни ездили как семьей, с радостью
детской, отправлЯлась отдыхать с ними и мать, вырвавшись без отца будто на
свободу.
Ќарадовалась она, да и подустала ездить. Њатюшин тЯнулсЯ к џкову,
гордилсЯ, что есть у него такой брат, но и робел перед его счастьем.
’Яжеловатый, џков хоть и ездил отдыхать, но мог только спать да есть.
Џоездки их втроем, одинокие, томЯщие (ездили уже только купатьсЯ и
загорать на речку), осветили жизнь Њатюшина такой радостью, которой он
больше не смог испытать: хотелось сделать все длЯ другого, простор, вновь
обретаемаЯ вера в себЯ, в жизнь свою, в распахнувшийсЯ огромный мир. ‘ама
того не ведаЯ, только скучаЯ и играЯсь, новорожденнаЯ эта женщина, вспыхнув
лаской, сделалась вдруг кровно родной, непререкаемо-единственной. Ѓудто
мать. ђождаЯсь наново и вылезаЯ из холодной своей лЯгушачьей шкурки, Њатюшин
и не постигал, что может любить. Ћн жаждал и мог только подчинЯтьсЯ ей. …му
чудилось, что ‹юдмилка теперь всегда будет жить с ними, что не может она уже
исчезнуть - и не любовь, а такое Яркое, Ясное взошло в тот год лето, земное
и неземное, как из-под земли.
Ќежась на бережку, усталаЯ от купаниЯ, а плавать она любила одна и
подолгу в покойной воде, ‹юдмилка ему позволЯла мЯть и гладить ей спину,
плечи, что было ей приЯтно и усыплЯло. ќти ее штучки опротивели брату. Ќо,
бывало, џков с ‹юдмилкой отлучались - џков брал покрывальце и уводил ее
далеко, в кукурузное высоко стоЯчее поле, ничего не говорЯ брату, не думаЯ
ничего объЯснЯть. € ждал Њатюшин покорно, понимаЯ, что ‹юдмилка принадлежит
брату и должна пойти с ним. ќто делалось так буднично, будто ходили они в
кукурузу справлЯть нужду. џков тЯготилсЯ им все больше, презирал его, и
как-то отвращение его вырвалось наружу, он громко выговорил жене:
- ’ы чего, не понимаешь, что делаешь, дура, он же тебЯ лапает!
€, когда прибыли домой с речки, ‹юдмилка бросилась собирать вещи,
уезжать. џков насмехалсЯ над ней, все из чемодана расшвыриваЯ, материл.
Ќичего не понимаЯ, вбежала мать, кинулась к џкову и вцепилась ему в глотку,
не даваЯ опомнитьсЯ. ’очно пружина стальнаЯ, обретЯ разум и силу, ее
обхватила со спины ‹юдмилка, оттаскивала как могла от мужа, - џков
испугалсЯ, оцепенел. Њать будто сошла с ума, и спасала ее, а может, и
всех-то спасала, одна ‹юдмилка, не ведаЯ ни страха, ни жалости, точно
дґолжно ей было спасать. ‘ила ее, какаЯ-то страстнаЯ, но и холоднаЯ, без
борьбы, обездвижила бьющуюсЯ в слезах мать. ‘ той же страстью, холодом
‹юдмилка вжалась в мать, уткнулась губами в затылок ее, твердЯ что-то о
прощении и что все у них с џковом хорошо, что сама виновата, а он не
виноват. Њать утихла, маленькаЯ да сухонькаЯ, с виду как старушка, убралась
обратно на кухню, уплелась. …й довольно было, что не порушилсЯ в доме покой,
но дом и вовсе опустел, точно опустошилсЯ. ‹юдмилка увела џкова гулЯть, и
пропадали они где-то допоздна.
Џотом нагрЯнул отец с учений, чуть не на следующий день. „онесла ему
мать или нет, но молодых услали одних на дачку, отсутствовали они с неделю,
а к приезду их уж заготовили обратные билеты. Ѓольше они на речку не ездили.
Њатюшин сбегал рано утром из дома и прЯталсЯ весь день, приходЯ домой к
темноте, запираЯсь в комнатке спать. …го загрызал стыд, но и мучило горе.
Ќикто не подумал в те дни о нем, никому он не был больше нужен. ‹юдмилка им
брезговала, он даже не удостоилсЯ от нее презрениЯ, как от брата, хоть џков
после дачки скорей равнодушно не замечал его существованиЯ в доме, а не
презирал. ‡доровые, зубастые, гогочущие, обсуждаЯ будущее, сиживали они
вечерами бочком с отцом. Ћтец наставлЯл џкова, как надо держать себЯ, чего
надо от службы добиватьсЯ, щедро и с охотой вспоминаЯ случаи из своей жизни,
когда и он начинал служить. ‡амолвить словечко за сына он не мог,
погранвойска состоЯли по другому ведомству, и џкову предстоЯло битьсЯ за то,
на какую границу пошлют. ѓригорий €льич наставлЯл, что начинать надо с мест
глухих и дальних, нехоженых, откуда легче выбитьсЯ, где народишко устает
служить, не борец, но есть риск - значит, и есть где себЯ заЯвить. „альний
‚осток или ‘евер. …сли же с запада начинать, в Џрибалтике или в Ѓелоруссии,
где сытней, то сожрут, подомнут, не дадут вырасти, такой народишко служит,
боров, одной тушей задавит, ученый, только место свое сытное и сторожит.
‚ день отъезда молодых не провожали. Ћтец попрощалсЯ еще утром, а мать
должна была обслужить его, когда воротитсЯ со службы, - и порЯдка этого
ничто не могло нарушить. ‚ их семье заведено было провожать только до
порога. Џереступил порог - точно уж пересел в поезд, выветрилсЯ. ‡ато
снарЯжали в дорогу торжественно, долго, будто похоронный это был обрЯд. ‚есь
день мать заставлЯла прихожую коробками с вареньЯми, компотами, соленьЯми.
Ќикто ей не помогал, да она и не звала помогать, по своему усмотрению и
разумению громоздЯ эту тЯжесть из банок. ѓруз коробок никак ее не пугал.
‡апасаЯ џкову впрок, не думала она, каково будет ему коробки тащить.
Љое-как, с помощью солдата, загрузили их в "газик", присланный напоследок
отцом. ’ому же солдату велено было подождать на станции до прибытиЯ поезда и
помочь им погрузитьсЯ, но џков сказал, что "газик" на станции отпустит, а
поможет им погрузитьсЯ брат, проводит их. Њать не могла взЯть в толк, отчего
нужно всем набиватьсЯ в машину, трЯстись в теснотище да с коробками, если
есть солдат и доедут они удобней. џков, не спорЯ с ней, молча кивнул брату -
и Њатюшин полез в утробную темноту "газика", чувствуЯ только, что куда-то
падает.
Ћни стремительно быстро достигли вокзальчика и выгрузились на пустой,
безлюдной платформе. ‘танциЯ в …льске состоЯла из двух вкатанных в землю
асфальтовых платформ и живущего своим тихим мирком вокзальчика. ‹юдмилка,
будто была одна, отошла в сторонку, принЯлась ждать. џков обыскал глазами
вокзальчик и, ничего не говорЯ, пошагал куда-то внутрь.
ЏойдЯ вслед за братом, Њатюшин вдруг оказалсЯ в тускло-светлой, гулкой
по-вокзальному рюмочной, где никогда в жизни не бывал, пахнущей пронзительно
лесом. џков спросил сигарет, водки, с полстаканом которой, бесцветным, точно
пустым, встал у первого попавшегосЯ столика, закурил, уперсЯ устало в
стакан.
- Ќу ты как, не куришь еще? - проговорил тЯгостно он.
- Љурю, - не ответил, а созналсЯ Њатюшин, чувствуЯ легкость, осиливаЯ
немоту.
- „авай покурим... Љури, со мной можно... Ђ может, пива взЯть или чего
хочешь, может, водки? - вглЯделсЯ в него.
- •очу! - выпалил Њатюшин. - ‚одки.
- ѓлЯди, давай, значит, водки. ’ебе решать, Я тебе не отец.
Њатюшин смолчал, и џков пошел за водкой. ‚зЯл салатца на тарелочке. €
бутылку.
- Ќе допьем - останетсЯ, Я не жадный. —то, может, раздумал пить? „авай
тогда на прощание, будь здоров!
Ћт того, что в словах џкова он почувствовал в тот миг чуть не усмешку и
џков точно бы говорил ему, мы-то с тобой чужие и никогда не станешь ты мне
родным, Њатюшин, лишившись вдруг от водки разума, ударом ее потрЯсенный,
принЯлсЯ тЯгуче изливать џкову душу, будто раздвоилсЯ в воздухе рюмочной и
видел себЯ как в отражении зеркала. Ћн хотел сделать џкову добро, не дать
замерзнуть, чувствуЯ его холод, но еще ему хотелось красивости, и, думаЯ о
брате, он видел себЯ точно в обнимку с ним.
џков молчал, налил себе разок водки, ему ни горЯчо было, ни холодно, но
он хотел слышать, что еще скажет братишка, что наврет. Њатюшин жаловалсЯ,
как жилось ему одиноко после отъезда џкова в Њоскву, как страдал он от отца
с матерью, как и он, и џков от них настрадались. Ќо говорил это Њатюшин так,
точно и отец с матерью были хорошие, а он с џковом их простили. џков
напрЯгсЯ, сжалсЯ, стоило вспомнить Њатюшину их детство, а нужно было
вспомнить Њатюшину, чтобы знал брат, помнит он и его, и себЯ до сих пор,
хранит. џков не хотел понимать этого, а может, не мог, он не верил в
памЯтливость эту. Ќо не по себе ему сделалось, когда созналсЯ Њатюшин ему в
том, чего и не помнил џков толком: что мать прЯталась за их спины от отца,
что они с џковом мать от отца защищали, что он Ѓрежневым его пугал и отец
убежал, испугалсЯ.
- „урак, про отца так не смей говорить, не дорос еще! - не стерпел
џков. - ќто мать во всем виновата! ‚се они виноваты! ’аким надо запрещать
детей иметь, они же мне жизнь изуродовали, а ты вон не поймешь кто,
говоришь, помнишь, любишь. Ђ как же ты менЯ любишь, если Я тебЯ всю жизнь-то
ненавидел? Љак ты родилсЯ, так Я и стал тебЯ ненавидеть. џ даже ночь ту
помню, когда отец с матерью е...сь, чтоб тебЯ родить, Я-то с матерью тогда
на кровати одной спал, а потом с тобой она спала. ’ы того не знаешь, что Я
знаю, что Я видел. Ћтца таким мать сделала, а он ее как бил, ставил у стенки
и бил, потому что не любил, потому что всю жизнь они друг друга ненавидЯт.
- џша, они ж тЯ любЯт! - пьЯно заскулил Њатюшин.
- ‘ебЯ они любЯт, может, тебЯ еще, ты ж сыночек маменькин, как длЯ себЯ
растили, ты им нужен.
- џЯЯ... „а мнЯЯЯ никто... ќто ты у них гордость!
Њатюшин одолел отвращение к водке и выпил свой стакан до дна, не умеЯ
ее просто проглотить, бросаЯсь в пропасть ее бесцветную за братом. Ћн
неизвестно когда убедил себЯ, что брат несчастен, а может, это была его,
Њатюшина, потребность видеть в брате существо не сильное, а сквозь силу
больное и несчастное и жалеть его, как жалел и себЯ. Ћн даже и понимал,
теперь-то понимал, что не может любить брата, но заставлЯл себЯ его любить и
слушать џкова, как если бы он его не любил, то есть и не видеть его, как
пустое место, и не слышать, ничего больше не чувствовать.
Ќо џков без всЯкой боли, злее и злее, отравлЯл Њатюшина той правдой,
какой и сам был отравлен. Ћн так верил, что нити всех жизней в его руках,
что даже трусил и дрожал в первых словах говорить, рвать их:
- Њать-то вообще некрасиваЯ, вроде не женщина. Ћна ж на серую мышь
похожа, не пара она отцу. “ него баб ведь было как говна, какие хочешь. Ќо
никогда он не любил их. Ћна знала, поэтому ей дела не было, не боЯлась,
давала гулЯть. Ѓил он ее, довести хотел до развода. ‡убы выбивал за это. Ќо
у них как сговор был! Ђ когда влюбилсЯ отец и мать ему нужной перестала
быть, как отшибло, то мстить стала, губить - заЯвлениЯ писать, все тыкала
менЯ начальству, щипала, чтобы плакал. ’огда он решение принЯл с ней не
жить, развестись к черту, но не думал, что ребенка лишитсЯ. Ћна ж сказала,
что увезет менЯ тогда в Ѓорисоглебск, что больше в жизни не увидит
сына-то... ’ак отец ведь подкидыш, она ж знала, на что его толкает! „лЯ него
дети - свЯтое! …го подкинули, бросили, на это она толкала, чтоб сам бросил?
—тоб жизни лишилсЯ?! Ќо он же лишилсЯ жизни, и когда любовь в себе
прикончил, когда тебЯ они родили - им не дети, гири им пудовые нужны были,
чтоб друг с дружкой жить... Ђ разве это жизнь, как мы жили, как теперь они
живут? —то у них в жизни есть-то? „етки? ’ак Я их ненавижу, тебЯ, себЯ,
всех, что Я видел, что Я думать о них могу, что Я такое? ‘ын, а может, сукин
сын, подкидыш? ‡наю, подыхать буду, не придете, такой у нас порЯдок, сам
подыхай. ’ак Я к вам тоже не приду, подыхайте здесь! џ без них проживу, без
тебЯ - никто мне не нужен. € это вот правда, другой правды нет, нет
правды...
‚ тот миг под ногами у Њатюшина шатнулась землЯ, посыпалсЯ меленький
осколчатый звон, так что рюмочнаЯ вьюжкой закружилась в его глазах, дрожали
бесцветно стаканы, огромнаЯ, чудилось, и пустаЯ страшно бутылка - ударами
надвигалсЯ из ниоткуда дальний неживой гул. ѓремел уж воздух и катилсЯ,
давил выше голов, по недвижно-мертвому вокзальчику. Њатюшин впилсЯ в џкова -
и џков кинулсЯ опрометью, схватил брата, рванул, поволок.
Ќе останавливалсЯ, тЯгуче прибывал поезд, катились по острию рельс
тЯжеловесные вагоны, мелькали окна, плыла зеленоватаЯ пыльнаЯ твердь. ‘остав
растЯнулсЯ вдоль серой зыбкой полосицы платформы и встал. џков материлсЯ,
тащил, гнал брата к коробкам, а Њатюшину чудилось, что летит он, не чуЯ под
собой ног. ‚се схватили коробки, сделавшись вдруг уродливо похожими,
побежали, а џков оторвалсЯ от них, убегал вперед. “ вагона, где сбились они
стайкой, было пусто, у задраенной высоко наглухо двери. Ќигде у вагонов не
было видно проводников, ни души.
Ѓрат вскочил на подножку, кричал, колотилсЯ, но гробоваЯ плита двери не
сдвигалась. Љазалось, все они погибают. €х не пускают дышать, жить. џков
устремилсЯ бежать вперед и вперед, по стене кромешной, отыскиваЯ дыру.
‚ыдыхаЯсь, но страшась отстать, цеплЯЯсь за него, отыскали тот спасительный
вагон, сверху весело глЯдел снизошедший проводник, мужичишка примерный. џков
швырнул в тамбур коробки, исчез в черном проеме. €з проема торчали одни его
руки, будто отрубленные. ђуки взваливали коробки, вещички. ‘тараЯсь поспеть,
не отстать. Њатюшин толкалсЯ с коробками у подножки, дохлый от водки, дыша в
снежную полотнЯную ‹юдмилкину спину. Ћна подавала свою коробку, выхватила
коробку у него из рук. Ќо состав дрогнул - и ‹юдмилка метнулась,
испугавшись, к вещичкам, к отвалившейсЯ вбок дорожной сумке, подобрать.
‚агон вдруг дернулсЯ, и тихонько потащилсЯ шагом, и покатилсЯ... џков вырос
из черноты, кричал, свесилсЯ на подножке, выхватил сумку, потом бегущую за
вагоном жену подхватил - вырвал свободной рукой, бескрылую, от земли.
Ђ он бежал, бежал с оставшейсЯ в руках коробкой, билсЯ об нее, будто об
камень, старалсЯ, толкал. Љакие-то мгновениЯ он еще цеплЯлсЯ взглЯдом за их
вагон, видеть мог брата, но џков канул глухо в проем, и вагон утонул в
быстром мутном течении вагонов. …ще он стремилсЯ вперед, топтал асфальт, но,
точно сбитый поездом, пролетел - и метра через три рухнул на платформу.
Љогда пришел Њатюшин в сознание, то еле различил вдали чугунную
полукруглую иконку поезда. Џод ним, из-под коробки, вытекал бурый компот. Ћн
отлип виновато от асфальта, куда-то пополз, ему хотелось уползти домой. ‚
далеке платформы, осанисто, размашисто шагаЯ по ней метлой, возникнув, будто
прыщ, выметала-сеЯла пылищу здороваЯ баба, точно поезд проходной навредил
чистоте. Ѓаба обмерла, присела, взмахнула наотмашь метлой и с ором, так и
приседаЯ, полоща выцветшим желтым флагом путейки, понеслась на него с
кровавой мордой, от нее рванулсЯ Њатюшин неведомо куда.
ЃолтавшийсЯ живот рубашки, брюки были свинцовыми от бурой компотной
мокроты. Ѓаба орала вдогонку еще истошней. ѓде обрывалась платформа, мирок
пустынный вокзальчика, пестрели уж тропинки, лесочки заборов, светились
теплые ульЯ домов - это был пригород …льска, он же и город, приземистый да
широкий, как и сама здешнЯЯ местность. „вое тверезых мужиков, местных,
которые шагали себе по улице, тоже заорали и отважно погнались за ним. ЏугаЯ
встречных людей да и шарахаЯсь от них, Њатюшин кидалсЯ во дворы да проулки,
покуда не потерЯлсЯ, очнувшись неизвестно где, в сумерках, на каком-то диком
пустыре.
Ћтлежавшись в репьЯх, домой он добралсЯ с тем чувством, будто совершил
кругосветное путешествие. „овез его с окраин автобус, который трудилсЯ
дотемна и, уж полупустой, долго блуждал светлой точкой по мглистому городку,
точно по небосводу. ‚ душе его было также светло и пусто. Ћн не сидел, а
стоЯл у дверок в углу, как наказанный. ‚ автобусе поглЯдывали на него, кто
сердито, кто с жалостью, видЯ пьЯненького никудышного паренька, грЯзного да
в заблеванной одежонке. Ћн отчего-то не боЯлсЯ идти домой. …му чудилось, что
он больше не пьЯный, а про одежду не подумал да и утерЯл времени счет.
„верь открыла мать. ЏростоволосаЯ, в рубахе, будто уже спала. ’акаЯ,
она походила на младенчика - спеленутаЯ, морщинистаЯ, и волосы, распущенные,
жиденько покрывали голову, точно не росли, а лежали на ней.
- ’ы что, одурел, до полуночи-то шлЯешьсЯ! - взметнулсЯ петушино ее
голосок. - „оехали? Џроводил их? ‘ели в поезд? - …ще она сослепу его не
разглЯдела.
Њатюшин, не знаЯ, что отвечать, топталсЯ у порога.
- „а ты что?! - поволокла его в дом и тут вскрикнула, разом забывшись:
- ‘ыночка, сыночка, что это с тобой?.. Ћх, ‚асенька... —то... —то... Ђх ты,
зара-аза... Џил, пил? ’ы пил! Ђ рубашка, брюки, ты что, что наделал-то?!
Њать вцепилась в него и глЯдела железно в глаза. Њатюшин не мог
выговорить ни слова, не мог стерпеть этого взглЯда, но и не желал больше
молчать - он сжалсЯ, точно его ударили, и хрипло задышал.
- џшка, зараза, џшка, он это, он наливал, а ну говори! - взревела мать.
- џЯ...шкааа... - постанывал, давилсЯ Њатюшин.
- Ћн тебЯ бил, отвечай, что он с тобой делал?
- Ќеее...нет...
- Ђ кровь, кровь откуда?
- ќто из коробки... ђазбили... Љомпот...
- ‘ели в поезд? Ђ ты? ЏьЯный валЯлсЯ?
Ќо больше он ничего не отвечал, глазеЯ на нее тупо. ‘молкла и мать,
выдохлась. „умала уже о другом, погнала:
- €ди умойсЯ, скидавай там все. †иво, а то отец придет. ’вое счастье,
зараза, что отца нету. —тоб духу не было твоего, чтоб спал. ЏроспишьсЯ, Я с
тобой устрою разговор, Я те дам, дурь-то из тЯ повышибу. Ѓудешь помнить
џшку, будешь. - € хлестнула в сердцах рубахой уж по голой спине. - ‚сю жизнь
будешь помнить!
Ћтмывшись, он валЯлсЯ в огромной пустой кровати, будто в бреду, думаЯ
истошно об отце, которого нет. Ћтец нагрЯнул: громыхал в прихожей и отдавал
уже матери указаниЯ, потом мыл руки и шагал есть. Ѓыло слышно, как он
спрашивает что-то устало и как мать согласно мирно отвечает. € потрЯсло
Њатюшина, что правды не говорит. Ћн мучилсЯ, не мог уж слышать их,
потрЯсенный, что ложью живут, будто едЯт ее да пьют. •оть мать и не врала, а
его молчком покрывала, отца берегла, но все равно твердил он себе и мучилсЯ,
что мать с отцом врут, врут... € сам трусил издать хоть звук, потому что
кружила в кровати, точно под пыткой в колесе, и душила водочнаЯ муть. Ќо и
пытку эту вынес, и дышать смог, да себЯ же, водкой отравленного, усыпить -
все смог. Ђ утром, когда мать допрашивала о џшке, то и сам врал ей, отвечаЯ
небылицами, что всего-то глотнуть у џши в рюмочной выпросил, а про другое -
молчок. ’ак что ругала мать поезд этот, отца поругивала, что билет им в
плацкартный вагон взЯл подсадной, а надо было довезти их машиной в ѓрадов,
посадить в купейный вагон, оттуда ведь свой поезд до Њосквы ходит. € все
помнила, огорчалась, какую коробку разбили - одну такую она и отделила им, с
компотами.

III
‘пустЯ полгода аукнулись, отписали, что ‹юдмилочка ждет ребенка. Ћтец
не то что обрадовалсЯ, а дрожал над тем письмецом, по сто раз заставлЯл мать
перечитывать это известие, торжествуЯ, что продолжилсЯ род, веселЯсь, что
пригодилась-то его дачка. џков служил в местечке на польской границе,
устроилсЯ как не советовал отец и помощи не просил. Ќо как стал подходить
срок, отец командировал к ним с деньгами мать, чтоб всем обеспечила, какое
нужно приданое, дежурила при ‹юдмилке, за порЯдком следила. „олго у них мать
жила. „ождались девочку, о которой, о внучке, отчего-то отцу и мечталось.
Ђленушку эту, не видЯ еще, знаЯ только, что на свете есть, любил он даже и
не разумом, и не душевно как-нибудь, а кровью. “видеть ее поехал в тот же
год, после матери, лично. ќто он считал своим долгом еще и потому, что џков
жильЯ в местечке не добыл, а прозЯбали они в общежитии. Џогостил он так, что
все им сделал: с кем-то сдружилсЯ, где-то выгнулсЯ, кого-то пугнул, кого-то
одарил - и смог устроить џкову, что было пределом его сил, отдельную
квартиру. Ќо больше Ђленушки этой не увидел.
џков хоть не погнушалсЯ сесть на готовенькое, но будто оставил себЯ в
квартирке, а отца - в …льске. ѓод, а потом и другой свЯзь держалась на
открытках да письмах, которые џков писал скупо, все реже. Ќо и отец,
вырвавшись раз в чужие далекие просторы, больше такого усилиЯ совершить не
мог, забота о себе, желание привычных удобств и, главное, покоЯ были
сильней. Ђленушкина фотографиЯ, где держал он младенца на руках, сам в
мундире парадном, при медальках, а ‹юдмила с џковом стоЯли, как часовые,
побоку, глЯдЯщаЯ на него всегда дремотно из серванта, убаюкивала да
усыплЯла. Њного раз порывалсЯ он ехать, но не ехал, не отпускал и мать.
†дали все, что навестЯт их летом. Ћтец придумывал, как возьмет отпуск, как
поживут на дачке, как поест внучка малинки с клубничкой и возьмет он ее на
рыбалку. Њать, точно по привычке, иногда прикупала то игрушку, если самой
понравитсЯ, то красивую распашонку, шерстЯные рейтузики, уж на семилетку, а
то по выгодной цене - юбочку, ботиночки. Ќо никто не ехал. Џотом и открытки
с письмами подозрительно затихли, точно и некому их писать стало. „умали,
если плохих известий нет, то хоть живы-здоровы.
џшка объЯвилсЯ в …льске в апреле тысЯча девЯтьсот восемьдесЯт второго
года, но тогда далеко еще было до смерти. ‚ тот день Њатюшин опоздал,
подгулЯл - и застал разгром какой-то незримый в доме, запустение, будто
кого-то похоронили. Ћтцу было плохо, мать кружила вокруг него, отпаивала. Ћн
лежал в креслице, откинувшись головой, будто глЯдел в потолок. € первое, что
сказал безжалостно, даже с похвальбой, было:
- ‚се. Ќет у тебЯ брата. …сли сунетсЯ, не открывать, сразу мне
сообщить, приеду - так его, собаку, вышибу, что забудет дорогу, больше не
сунетсЯ! - Њать всплакнула, и он, свирепеЯ, крикнул: - ‡аткнись, сказал! ’ы
по кому слезы льешь? Љто все просрал, что ему в жизни сделали?! ЏьЯнчуга,
подонок, дезертир, сволочь... —тоб он сдох, собака, ноги его в моем доме не
будет!
- „а как же, …горушка... - ревела потихоньку мать. - Џожаалей,
простиии... ‘ыночек наш...
- ‚се. Љонец ему. „ам приказ в комендатуру, в милицию, ловЯт пусть его
и сажают, на хрен, дезертира. Ќет у менЯ такого сына.
Ќо так опозорить себЯ отец не мог. Ћн ждал, понимаЯ, что џков может
прийти опЯть, готовилсЯ его встретить, то есть и не выставить уж, а не
впустить. †дал тЯгостно и Њатюшин, хоть и не мог понЯть происходЯщего. Ќо не
пришел џков. Ћтец осталсЯ дома и никого не хотел выпускать, точно боЯлсЯ. Ќе
пришел џков и на второй день, и на другой, когда отец опЯть осталсЯ сидеть
дома. Њатюшин же понемногу узнавал, что было.
- ‘о службы џшенька сбежал... Ѓросила ‹юдка его... “везла от нас
Ђленушку, внученьку мою единственную увезла... ‡апил џшенька... Џрогнал
џшеньку отец... ЏроклЯл... - уж будто и с облегчением проговаривалась мать,
но помалкивала при отце.
Њигом исчезли все фотографии, сдуло их, и Њатюшин с удивлением
поглЯдывал за отцом - ничего с ним не делалось. —то так жить, что без этой
Ђленушки было ему едино. ’олько и важно было - стереть из памЯти, чтоб не
лезло в глаза, точно если не стало фотографии, то и человека не стало. Џрава
не имела и мать ничего вспоминать, и он, Њатюшин, должен был все забыть. Ќа
третьи сутки отец выздоровел, даже и поздоровел, отоспалсЯ, отъелсЯ. Ћн так
уверовал, что џшки больше нет ни в жизни его, ни в …льске, что о нем и не
стало разговоров.
„ела, что накопились в гарнизоне, верно, задержали его, так что не
приехал к ужину, и ужинать сели без него. Ќо раздалсЯ звонок, пошла мать
открывать, был это џков. Њожет, слыша, что пахнет из кухни едой, ввалилсЯ
по-хозЯйски и уселсЯ в чем был за стол. Њатюшин затих у своей тарелки и не
мог наглЯдетьсЯ на брата, в котором и следа не осталось от того, которого он
помнил. ’Януло пьЯной вонью, щетина делала его синюшное, засушливое лицо
грЯзным, даже отвратительным, точно он покрывалсЯ шерстью. Ћдет он был в
гражданское, щеголЯл, важничал, ехал будто куда-то на праздник. лЯпа,
пальто, ботинки, верно, одни-единственные, кроме которых ничего он не имел,
взрослили, даже старили его, но и делали пронзительно жалким, будто и нищим.
€з-под пальто выедал глаза ношеный костюм, откуда вывихнутым крылом торчал
ворот рубахи и пылал оранжево, кричаще толстенный галстук.
- Ђ ты все жрешь... - только и сказал он уныло брату, уставившись в
недоеденную его тарелку.
’ут опомнилась боЯзливо мать:
- Њожет, положить тебе, џшенька, борщика будешь?..
- Ќаливай, мать, люблю Я твой борщ, никто в мире борща такого не
сделает, наш, настоЯщий! Ћтец где, почему дома нет?!
- „а не пришел еще...
- €шь, старый, все служит, никак не угомонитсЯ! ’ы мне погуще, погуще,
не жалей, всем хватит, Я три днЯ не жравши!
Њать смолчала, а он забылсЯ и врылсЯ в борщ. •лебал его, точно
землекоп, налегаЯ на ложку, будто на лопату. ‚ырыл Ямищу в тарелке, сказал:
- „авай, мать, еще наливай, добавку мне!
Ћна ответила ему, с места не двинувшись:
- Ќету добавки у менЯ, џшенька, только отцу осталось. “ходи, а то щас
вот придет, не волнуй, знаешь отца, не хочет он тебЯ видеть.
- ќто что значит - не хочет, что Я, не у себЯ дома, у чужих людей сижу,
борщ чужой жру?! - вскричал он, столбенеЯ.
- ’ы к себе домой поезжай, вот и все, поел на дорожку и поезжай, а
потом, глЯдишь, и простит отец, уладитсЯ.
- ’ак вот что, значит, на х.. менЯ посылаете, сына своего? - вскричал
он, и тонюсенько заплакал, и стал вдруг бить по тарелке пустой, крошить,
дробить ее кулаком. - ‚от тебе! ‚от тебе! Џошел! Џошел! ‘дохни! ‘дохни!
Ѓрызгала кровь. Ћн держал руку, протЯгивал, показывал, как ребенок
показывает свою ранку, и незлобно, тихо приговаривал:
- —то же Я такого сделал, кого убил, что такой мне приговор, всего
лишили?.. џ ж люблю их, отца ж люблю, всех люблю, что ж все-то менЯ убивают!
“читьсЯ она хотела, а Я не пускал, а этот пустит, этот умнее, не родное
дите-то, ему ж не жалко... ’руба у него есть, а у менЯ нет, он дудеть умеет,
а Я нет! ‡а что, мама, за что?! ‡ачем ты родила менЯ, зачем вы с отцом не
развелись, у менЯ б другаЯ жизнь была, Я б другой был, все бы другое было!
- џшка, слышь, не начинай, хватит, докричалсЯ уж, а то и Я знать
забуду, кто ты есть! - ожесточилась мать. - ’ы вон доразводилсЯ, что сидишь
мычишь, пьЯный. —то сделал, то сделал, понимать надо, и мычать нечего, не
воротишь. Ќадо жить как есть, как вышло. Људа, куда ты за ней рвешьсЯ, ты
что, сдурел, раз обжегсЯ, так что, сгореть хочешь? †иви, никто тебе не
мешает, только ведь живи, а сдохнуть хочешь, так и сдохнешь, ни отца тебе,
знаешь, не надо, ни матери длЯ этого дела, уйди с глаз, не мучай.
џков плакал теперь, совсем согласный с ней, даже и просветленный. Њать
отыскала бинт, почистила и перевЯзала молчком разбухшую его руку. Ћн только
спросил ее:
- —его делать мне? ’еперь засудЯт, Я права не имел бросать службу...
- Ќу что ж, перед законом все равны, а ты часть самовольно оставил,
понимать надо, - рассуждала всерьез мать. - ‚ернешьсЯ, повинись, так, мол, и
так, вину свою осознаешь, больше не повторитсЯ такое. ’олько отца не позорь,
не заставлЯй, чтоб весь город знал, а то не уедешь, он сам тебЯ сдаст, а так
добровольно, с повинной, простЯт, никто и не заметит, все ж не солдат, а
офицер, не станут позоритьсЯ. „енег-то не пропил, есть на билет? Ќу, глЯди,
дам на поезд, а пропьешь - не приходи, не открою...
‚ид этого затравленного человека, который называлсЯ его братом, рождал
в Њатюшине насмешливое неверие, как если бы он знал, что человек этот
притворЯетсЯ и ему вовсе не больно. “же он простить не мог брату тех его
брЯкнувшихсЯ слов и окаменело ждал, когда не станет в доме, за столом этого
ненужного слюнЯвого человека.
€ не стало џкова в том дремотном их безвременье. —ерез три года прибыл
хоронитьсЯ в …льск с чужестранной неслышной войны цинковый гроб, только так
и стало известно, что џков был, жил, воевал. „ругих родных, чтоб хоронили, у
него не заимелось - ‹юдмилка пропала без вести, о них с Ђленушкой не
слыхивали в семье с тех пор, как приезжал в …льск и был проклЯт отцом џков.
Љогда получили похоронную весточку, ѓригорий €льич потрЯсенно подумал, что
сын у него оказалсЯ герой. Ќо труп его пришел без наград, даже посмертной не
дали, будто наказание отбывал или прЯталсЯ, а не воевал. •оть и писалось,
что при исполнении, но не писалось, что геройски. “бивалась горем мать, но
сквозь цинк не чувствуЯ тела родимого, не знаЯ, а потому так и не верЯ, что
он лежит в той цинковой обертке, - казалось, что смолкнет, прекратит плакать
и, одумавшись, отойдет в сторонку от гроба. Њатюшин понимал, что случилось
горе, что погиб его брат, но ничто не шевельнулось в его душе, отчего даже
было ему и страшно - душа была сама по себе, гнетуще холоднаЯ в нем. ‚се
делали кругом какие-то люди, точно џков им-то и был родной: таскали гроб,
рыли могилу, заискивали перед отцом. Њатюшин стоЯл у гроба и чувствовал
только усталость, что тЯжело ему было да тоскливо стоЯть. Ћтец же хранил
суровую строгость, стоЯ у гроба, и не мог подойти к нему ближе двух шагов,
будто и теперь какаЯ-то сила отталкивала их друг от друга. ѓроб ему
привезли, показали и должны были, после короткой этой остановки, тут же
закопать, но џшка хоть и промчалсЯ мимо глаз их в могилу, но оставалсЯ-то уж
навсегда, врезалсЯ со всей скоростью в могилку, из которой торчал теперь
хвост стальной его обелиска. € надо было ухаживать за ней, как за домом
своим, ходить к нему да и памЯтник ему ставить.
…го хоронили на "советском" кладбище, как называлось оно в народе, где
хоронили партийных да тех, кто служил. Џохороны должны потом были оплатить
из военкомата, но отец не унизилсЯ, отказалсЯ брать. „а и не мог унизить
свЯтой той гордости, только и оставшейсЯ: что сын его, офицер, погиб,
исполнЯЯ долг. Ћн жаждал не столько себЯ уважать, сколько сына, то есть
жаждал полюбить его теперь, не живого, но мертвого, который и остатьсЯ
должен был с ним до конца дней.
‘ тех пор ѓригорий €льич старалсЯ уединитьсЯ, чтоб никто ему не мешал.
…сли прежде Њатюшин с ним виделсЯ хоть за столом, то завелсЯ вдруг в доме
такой порЯдок, что отец столовалсЯ в одиночестве, будто есть ему мешали.
‘начала мать накрывала ему, а потом, когда он уходил, за отцом словно
доедали. ‚се у него стало отдельное, но ведь и Њатюшин давал деньги в дом, а
обходилсЯ отец с ним, как с иждивенцем. €, голоса не повышаЯ, как бы
ласково, сталкиваЯсь с ним, сам придумывал, напевал:
- Њой миленок сто пудов, испугалсЯ верблюдов, верблюды все кто куды, а
миленок ни туды...
Њатюшину чудилось, что не живет, а погрузилсЯ с каких-то пор под воду,
где все мутно, зелено, как сквозь стекло бутылки. ’оска теперь могла
месЯцами душить его, всЯкое занЯтие или мысли делаЯ тоскливыми, лишенными
смысла. € он жил, ничего не делаЯ, сам не знаЯ, куда деваетсЯ времЯ. Ћн
откуда-то помнил неизъЯснимый жизненный свет, радость от жизни и Ясность, но
когда вспомнить старалсЯ, откуда ж этот свет был, то выплывала муть перед
глазами, и знал-то он другое, и в той жизни их задраенной наглухо не было и
щели, чтоб свет в ней взЯлсЯ. ‡а ним точно гнались, обкладывали со всех
сторон, и он убегал изо всех сил - чудилось, что бежит; но ведь некуда ж
было ему из четырех стен убегать, и ведь только и жил в этих стенах.
ќтой же весной, когда исполнилось Њатюшину двадцать три года, вызвали
его вдруг повесткой в военкомат, на медкомиссию, будто призывали в армию.
‘тоЯ в очереди таких же ельских пареньков, сживаЯсь с ними, но и самый
крепкий, здоровый из них, Њатюшин уж и подумать не мог, что его выкинут. Ђ
его отставили на глазах у всех, как заразного. Љогда отбраковала не спеша из
двух пожилых врачей комиссиЯ, он только то и понимал, что признаетсЯ
окончательно негодным - что выкинули его. €з военкомата он вышел, но пойти
домой не смог. ‡анесло его блужданьЯми на вокзал, и очутилсЯ он в том
буфете, где прощались они когда-то с братом, узнал его, буфет этот, заказал,
как тогда, бутылку водки, выпил сколько смог, опьЯнел. Џотому что дороги
домой пьЯному ему и вовсе не было, пошагал он туда, откуда выкинули, - в
военкомат. ‘ порога разоралсЯ, что хочет служить, а пьЯного-то не впускали -
и ринулсЯ громить, крушить, что было перед глазами. ‚се, кто дежурил,
сбежались хватать его, дошло и до военкома. ‘ама собой обнаружилась его
фамилиЯ. ‚оенком, услышав, кто он такой, распустил своих людей, обрадовалсЯ
Њатюшину и пригласил в кабинет. “ военкома сорвалсЯ он снова на крик от
страха, что на веки вечные тут останетсЯ, начали его упрашивать да утешать,
все больше к нему проникаЯсь. Њайор военком знал, чей он сын, как знал и
судьбу брата его, и если бы он знал еще, каким решением угодит, а каким не
угодит, то решил бы и не выходЯ из кабинета.
- € правда, вон какой отмахал, неужто такой богатырь и пригодитьсЯ не
может? Ќаправим его хоть в артиллерию, зачем там тонкий слух? - бодрилсЯ он.
- ‘емьЯ-то геройскаЯ, гвардейскаЯ, можно сказать, династиЯ, а мы парню
дорогу перешибаем. џ улажу, улажу... ‘иди дома и жди повестки.

IV
Њатюшин поверить не мог, что это случилось, что вырвалсЯ он на свободу.
„умаЯ, что отец ничего не узнает, он решил дома молчать, потому ведь, что
бежать он задумывал из дома. ‚се те дни жил он с легкостью нетерпениЯ, даже
спешки, дожидаЯсь всЯкий день этой повестки, прЯчась от отца. ђаз тот пришел
со службы усталый, молчаливый и, не переодеваЯсь еще, только разувшись,
сидел в креслице, вытЯнув ноги в носках, позвал его через мать, знаЯ, что
прЯчетсЯ от него в доме, сказал:
- џ слышал, ты там у военкома... Ќу и дурак.
“ Њатюшина оборвалось сердце - отец схватил его, настиг.
- ‘лышала, мать? - пропел отец тем ласковым, полным безразличиЯ
голосом. - „ождались, нашего-то в армию забирают, признали годным, повестка
ему пришла! - € он вынул из кармана листочек, припечатав к столу: -
Џолучай...
‚ оставшуюсЯ неделю Њатюшин уволилсЯ с опостылевшей работы, сидел дома,
ждал. Њать себе места не находила, то всплакивала одиноко, то набрасывалась
на него, чтоб обратно шагал в военкомат. Ћтец отказалсЯ ей помогать и днЯми
отсутствовал, сам теперь прЯталсЯ ото всех, не хотел никого видеть, но
вечером последним вместо проводов имел место у них даже и душевный разговор.
Ћн все рассказывал, что был сиротой и что не будь советской власти, то не
выжил бы он и ничего бы в жизни не достиг. ђасчувствовалсЯ и подарил тут же,
с руки, на памЯть свои золоченые часы, что и џкову он купил когда-то.
Ћставшись без них, он поскучнел, а утром Њатюшин часов не нашел у кровати и
понЯл с тоской, что отец забрал их назад, пожалел.
Ћтец осталсЯ дома, чтобы его проводить. € не поехали они, а пошли, как
уж отвык он пешком ходить. Ћн был одет в гражданское: серый, мЯгкотелый в
плаще, сам себЯ не узнавал, робел. Ћтправка была такой ранней, что шли они
одни по вымершему бледному городку. Њать исчислЯла, что лежит в вещмешке
его, что есть надо первым, и, путаЯсь от неловкости, сама себЯ веселила, но
молчать не могла. Ћтец послушно шагал сбоку, при матери, с застывшей
головой. ‹егко, уверенно глЯдел в нежно-сумеречную глубь улочек. Њатюшин,
которого мать бесплотно, все призрачней, отделЯла от отца, чувствовал сквозь
себЯ эту покорность, уверенность и светилсЯ душой. € шагал все тЯжелее, знаЯ
только, что нет пути назад. “ военкомата толпились уже пьЯные пареньки,
громыхала музыка, все прощались. Ћтец прогуливалсЯ в сторонке, сам по себе,
с кем-то даже заводЯ разговор из провожающих, и ждал. Ђ мать обнЯла
Њатюшина, слегла головонькой на грудь да от себЯ не отпускала, будто
слушала, так они и стоЯли. Џотом она шепнула, спохватившись, радостнаЯ, что
даст ему отец от них двадцать рублей, чтоб не забыл взЯть. ђадушный, что
баба, прапорщик выскочил с объЯтиЯми да пригласил начинать посадку в
автобус. ‚се тут сбились кучками, точно сугробики выросли из людей, и все
матери, не унимаЯсь, в тех сугробиках-то плачут. Ћтец, ничего не говорЯ,
обнЯл его, дал себЯ неловко поцеловать, втиснул поспешно деньги, стыдЯсь
двух бумажек, и облегченно отпрЯнул. Ќе знаЯ, что говорить, боЯсь говорить,
только все испортил, произнесЯ в последнюю минуту:
- ‘лужи, сынок, служи, будь достоин такого брата!

* —Ђ‘’њ ‚’ЋђЂџ *
I
Њеста было с лихвой. ђадушный с виду прапорщик скоро начал входить в
права и подзывать к себе по одному человеку, сидЯ вразвалочку у захлопнутой
дверки, точно здесь был его пост, куда он дальше не пропускал. € заводил
душевный разговор, удостоверЯлсЯ в личности, а потом давал совет не
стеснЯтьсЯ и высыпать напоказ, длЯ проверки, содержимое котомок да узелков,
шутейно обыскивал да охлопывал, не спрЯталась ли за пазухой или в штанах
бутылка. Ћн проверЯл на водку, не пропускал ножей. ‚озилсЯ с каждой
вещичкой, рылсЯ в каждом свертке и похохатывал. Ћчень смеЯлсЯ, найдЯ у
кого-то чистые трусы. Џохмыкивал, нюхаЯ чей-то одеколон. “дивлЯлсЯ жратве,
разной колбасе, говорЯ, что не видел и не ел такую или вот такую. Џросил
по-свойски дать отпробовать. Ќачал угощатьсЯ, радуЯсь, что так много кругом
жратвы, может, от изобилиЯ, и разыгралсЯ в нем зверский, ни на что не
похожий аппетит.
‚доль дороги проплывали пустынные спЯщие просторы. …ды не хотелось, при
виде жующего с удовольствием прапорщика воротило с души. ’е, кто пьЯнствовал
в ночь проводов, с полдороги беспробудно спали, счастливо не видЯ, куда их
увозит автобус. „ень становилсЯ жаркий, летний. ‘олнце пронзало льдистые и
темные еще поутру стекла, высвечиваЯ в них какие-то скелеты от старых
дождей, покрытые замшелым слоем копоти, будто кожей. ’екло дремотно в духоте
ненужное, уж и чужое теперь, а не свое, кровное, времечко. †ара не
отлеплЯлась. Љ ночи автобус прибыл неизвестно куда. ‚ темноте было видать
разве что зыбкие слезливые огоньки. ‘идели за забором распредпункта,
разбитого на комнатушки, как общежитие: в каждой - койки с пустыми
матрацами, посередине стол. Ќа столе были рассыпаны белые костЯшки домино, в
которое никто здесь не играл. „аже не своровал.
Џрапорщика из ельского военкомата пропал и след, верно, тронулсЯ давно
в обратную дорогу, домой. ‚се кругом холодЯще новое, отчего и забывалось, не
могло удержатьсЯ в памЯти, точно соскальзывало по ледку. Ѓодро вошел
дежурный офицер с красной повЯзкой на рукаве - таких, похожих на
дружинников, расхаживало тут много, - сказал из одной комнаты перейти в
другую. ‚ коридорах же полно толпитсЯ ребЯт. ‘идЯт вдоль стенок, стоЯт
очередЯми у каких-то дверей, курЯт без продыху, галдЯт - и не поверишь, что
ночь. Џовели на медосмотр. Џотом, среди ночи, на кормежку. Љаши не тронули,
но выпили жадно весь жиденький чай, точно и водили не есть, а пить.
‘тарались уже не потерЯтьсЯ, жались в кучку. Ћжидание измучивало, хотелось
ехать, только б не ждать. ‚оздухом подышать не выпускали. Ђ в башке все
вертелось веретеном. ‘о всех сторон галдЯт, где ни встань, заводЯтсЯ
плесенью разговорцы. Љогда неожиданно раздавалсЯ клич: "Љто из Љузнецка,
подъем! ‘троитьсЯ! Ќа выход!" - все смолкали, толпа не двигалась, и каждый в
ней тупо осознавал, обмираЯ душой, кто он, кузнецкий иль нет. Ќаставала-то
последнЯЯ минутка... € вот долго в тиши подымались от стен, схлынывали
обреченно в никуда, провожаемые сотнЯми уже безразличных глаз.
‚ комнату их заЯвилсЯ офицер, но без красной повЯзки, пожилой и
усталый, похожий в своей зеленой форме на лЯгушку, капитанского званиЯ.
- …льский призыв тут располагаетсЯ? - оглЯделсЯ он, будто сам не знал,
что ему делать, угадываЯ. - Љривоносов Љонстантин ‚ладимирович, есть такой?
ЏослышалсЯ откуда-то недовольный голос:
- Ќу Я... ’ут...
Љапитан ободрилсЯ и заглЯнул опЯть в бумажку, в которой выискивались,
точно блошки, неизвестные шустрые фамилии.
- Њатюшин ‚асилий ѓригорьевич присутствует?
- џ...
- ђебров €ван Џетрович!
- џ...
‚здохнул облегченно, сказал спокойным, даже равнодушным голосом:
- ’еперь, которых Я назвал, следуйте за мной с вещами. Ћстальные
отдыхайте, товарищи, мне надо этих троих.
Њатюшин распрЯмилсЯ, встал, слыша, как подымаютсЯ другие. Џодымались,
уходили, не верЯ, что это всерьез, как бы и не верЯ в силу пыльного
лЯгушачьего мундирчика. Ќо теперь надо было встать и шагать за ним, за этим
маленьким чужим человеком. ’отчас, не отдаваЯ себе отчета, куда скажет. ‚се
они теперь старались не отставать от ЯвившегосЯ из ниоткуда капитана. Ќо
всего-то прошагали десЯток метров. Ћтобранные неведомой волей, но и как по
расписанию, оказались они в другой комнате, где находилось с вещами человек
двадцать, чего-то напрЯженно ждущих. ‚ербовщик озабоченно мелькал, то
исчезаЯ и выныриваЯ из коридора с уловом, с добытым призывничком, то
наведываЯсь с пустыми руками и устраиваЯ длЯ успокоениЯ нервов перекличку.
’Яжко дышалось бумажной волокитой, все стремительней надоедало ждать. Ќо
распредпункту, верно, близилсЯ конец - капитан, не иначе чтобы все теперь
ему доверЯли, назвалсЯ по имени-отчеству и сказал готовить к осмотру вещи.
—уЯ долгожданное, в комнатке оживились разговоры, куда их команду
отправЯт. ‘лышал кто-то, что поездом, в какую-то Ђзию. Њатюшин узнал, что
находЯтсЯ они в Џензе, и душу его залило теплом, веселей стало от одной
Ясности, где он. •оть никогда в Џензе он не бывал.
ђассвет они встречали на вокзальчике. ‚ полупустом зале ожиданиЯ их
стерег остаток ночи приутихший капитан. †дали поезда, но упрЯмо не говорил
вербовщик, куда сопровождает, даже в каких войсках будут служить. Ћпаску
имеЯ, так как одному сделалось все же не по себе, но и не желаЯ отступать,
будто в шутку, по-свойски загадывал загадки: будет вам жарко в тех краЯх, но
и холодно, служить при оружии, может, придетсЯ и стрелЯть.
Ћтпросившись по нужде, тайком выбирались наружу. ѓлЯдЯ на других,
отпросилсЯ и Њатюшин. Ћстровок вокзального очернело-пустынного строениЯ
утопал в ночи. ’о с площади, то из-за угла, будто рыбины из воды, блеща
красками, как чешуей, выплескивались лупоглазые машины. ‹учились высоко
вдали пензенские огоньки, шарЯ прожекторами по безбрежной ночной глади. ‘тоЯ
у стены вокзала, затаившись под громадной пЯтой его тени, Њатюшин упивалсЯ
ночью, глЯдЯ в неизвестный холодный простор. Њысль, что никто в том просторе
не знает о его существовании, заставлЯла тихонько млеть, не дышать - так
сладостно ему было сознавать, что есть только он один. Ѓольше не в силах
стоЯть на месте, Њатюшин бродил у вокзала, без продыху курил. Ќо устал
шататьсЯ в темноте, озлилсЯ и пошагал в зал ожиданиЯ, будто и не к вещам
своим, а за вещами.
‚ зале ожиданиЯ, не видЯ под утро порЯдка, встрепенулсЯ капитан:
- ’оварищи призывники, внимание! •одить в туалет по нескольку человек Я
запрещаю, только по очереди.
ЏронессЯ недовольный, смешливый гул. ‚олнуЯсь, а может, боЯсь, что от
него разбегутсЯ, капитан позабыл про только что отданный приказ и сказал
всем строитьсЯ. Ѓыла дремотнаЯ толкотнЯ, с обрыдлой поименной перекличкой -
Яканье на разные голоса уже сверлило башку. Љогда кончилась эта
самодеЯтельность, то увел он строй из обжитого зальчика на пустынную
платформу, где дышалось полной грудью и нечего было делать. Џриказал сесть
рЯдком вдоль стены, а сам принЯлсЯ вышагивать часовым вдоль рЯдочка, ждать
поезда. ‘идеть ему здесь было не на чем, сделал он хуже только себе. Ќа
платформе было светло как днем, но еще не слышалось птичьего щебета. Љто-то
сонливо покуривал, слушаЯ эту мертвую утреннюю тишину. Љто-то дремал,
привалившись спиной к стене, и, точно оторванные, раскидались на асфальте
его ноги.
€з чистого белого утра слетелись на платформу, что воробьи, люди, все
пришло в движение, ожило расписание поездов. Њатюшин не помнил того, как
прибыл их поезд и он очутилсЯ в вагоне, - верно, его несло со всеми. ‚пексЯ
в памЯть какой-то телесный огонь. ЏробудилсЯ он от гогота в плацкарте,
которую, услышал, все отчего-то называли кубриком. € тут же почувствовал,
что взмок весь горЯчим потом. ‚ густо набитой людьми плацкарте было как в
топке. ЋбливаЯсь потом, полуголые, незваные дружки его гоготали. ’ут
выЯснилось - это над ним, что спит как неживой. ‚се уж притерлись,
пообвыклись, запросто друг с другом, вот и с ним запросто. Људа едут,
осталось длЯ всех неизвестным - капитан не выдавал тайны, молчал. Џункты
следованиЯ ЯвлЯлись как с того света и умирали опЯть в не знающих таких
названий головах. ‚ кубрике их, оказалось, везли бутылку водки. ‡а день
кромешной этой езды ее успели распить, но Њатюшина ждала его долЯ, так как
все теперь стали делить на четверых, сколько попалось в плацкарту. Ћдин
паренек держалсЯ смелей, горлопанил - и его Њатюшин помнил, ельского, их
вместе отделил тогда в распредпункте от своих и увел вербовщик. ‚ытЯнутый,
сутулый, уже стриженный под ноль, с голодными диковатыми глазами, одетый
совсем в рванину. € водку он провез, может, потому теперь и командовал, что
не побоЯлсЯ да провез, что это его бутылочку распивали.
ЋсиливаЯ маревную слабость в голове, слыша про водку и понимаЯ, что
находитсЯ уже в пути, в поезде, Њатюшин сполз с верхней полки. ‚ кубрике
смолкли. …льский протЯнул бутылку, тыча в руку Њатюшину. ’от перевел дух и
молча взЯлсЯ за водку, мучаЯсь, как жаждой, желанием забытьсЯ. ѓорЯчеватаЯ
от жары, пилась она, точно кипЯченаЯ вода. €ли почудилось ему, что как вода,
а сам же, забытьсЯ желаЯ, ничего-то уже не чувствовал. ‚ голове мигом
помутнело, гремел в ушах гогот, и он заодно со всеми что-то выкрикивал,
гоготал.
- Њужики, а может, тут вагон-ресторан есть, давай еще возьмем, угощаю!
- вздумалось Њатюшину, потому что все теперь стало ему маленьким, даже этот
ихний вагон.
- утишь, землЯчок... - ухмыльнулсЯ ельский. - ќто с двух часов, по
указу...
- Љакой указ, давай пить! „остать нельзЯ, что ли, Я плачу!
- Ќу, плати, сколько не жалко?
- „а на, тут хватит! - Њатюшин разлегсЯ, чтоб удобней рытьсЯ в штанине,
и швырнул на стол две смЯтых красненьких бумажки. - Ѓери на все!
…льский ловко сцапал червончики. “прЯтал к себе в карман. €счез.
‚оротилсЯ не скоро, так что успели о нем позабыть, с двумЯ бутылками гнилого
винища. ‚стретили его будто героЯ, пошли бутылочки в круг. Љто угощал - про
то забыли, даже отпить первому дали не Њатюшину, а ельскому. ‚инище же таких
денег не стоило, не могло стоить. Њатюшин, которому уже было жаль денег,
ведь отдал последнее, умолк и дожидалсЯ, когда получит сдачу. Ђ ельский его
никак не замечал. ђазвалилсЯ, отдыхаЯ, будто потому и умаЯлсЯ, что выложилсЯ
в копеечку. ‡аводить теперь разговор о деньгах было не с руки - и Њатюшин
терпел. —тобы хоть не пропадать вину, он отнЯл из круга бутылку, упилсЯ,
никому после себЯ не оставил. ’ут ельский, отдохнув, заговорил с ним:
- Ђ ты не того Њатюшина сын? Њой батЯ у твоего служит... Њой батЯ
твоего уважает... Ђ что, теперь и мы будем вместе служить. ’ы просись со
мной, а Я с тобой. ђебров моЯ фамилиЯ!
- ЋбозналсЯ. Ќет у менЯ отца такого! - загоготал Њатюшин, и ельский
стих, не стало его слышно.
€ тут же Њатюшину сделалось тоскливо, трудно даже сидеть. € пьЯнка, и
жара, и людишки казались одним злом. Људа-то они бессильно тащились - зло
тащилось. Њучимый этим злом, как ему чудилось, он полез наверх, где так и
пустовала полка, и забылсЯ, уткнувшись лбом в казавшийсЯ ледЯным простенок.
Ћстыл. “снул.
ђастолкал его ђебров, но чуть не с преданностью, как если бы Њатюшин
сам ему приказывал. Њерцал тусклый свет. ‡а оконцем уплывали ровные небесные
сумерки. Џоезд мчалсЯ прЯмо, бесшумно, как по воздуху. ‚ кубрике доедали.
ђебров разбудил его поесть.
„оедали все, что везли. †рали и пили не продыхаЯ. ‘толик был завален
колбасами, курЯтиной, консервными банками, майскими хилыми овощами. ’ут же
вино, пиво, водка - и не прЯтались даже, не прЯтали бутылок. ‚ерно, безумие
это началось в пути еще днем - с той припасенной водки и того винища
началось, а потом все запасы, все деньги пошли в расход. ѓолодный,
спросоньЯ, не разбираЯ, что хватает, Њатюшин накинулсЯ на чужую еду, глотаЯ
кусками что-то теплое, нежное. Ђ ђебров ему уже наливал, уговаривал:
- ‚ыпей - за наш родной …льск! ‚одочку, водочку, а вина этого кислого
мы пить не будем. Џусть они пьют, слыхали, пейте сами свою кислЯтину! -
крикнул он кому-то, размахнулсЯ бутылкой, спьЯну не удержавшись и
повалившись на чьи-то тела.
ЏьЯный вагон гудел, веселЯ Њатюшина. Џосле жратвы, водки теперь
захотелось курить, и ђебров взЯлсЯ вести его в тамбур, прокладываЯ дорогу,
храбрЯсь:
- ђасступись! Џришибу!
Љоманда их занимала полвагона, смешавшись с гражданскими, с нерусскими.
’ут ехали те, которых Њатюшин и не знал, как называть, с копчеными
скуластыми лицами. Њного было стариков и старух, опрЯтно одетых, что сидели,
забившись в уголки, и пугливо, улыбчиво глЯдели на него снизу, задираЯ
костистые круглые головки. Ѓегали и орали на своем Языке, точно хрипели,
ихние дети: бритоголовые, голые, а кто повзрослей - в трусах, похожие
смуглостью на чертЯт. Ќикто детей не одергивал, не запрещал им орать и
бегать, будто ехали они сами по себе, без родителей. ЏройдЯ узкой стежкой -
чудилось, по-над пропастью этого народца, - зашли они в тупик вагона, где
занЯл место и бдил у дверки в тамбур капитан.
Џричесанный, точно зализанный, он сидел за пустым, без еды, столиком,
читаЯ натощак не первой свежести, читанную уж газетку, а с ним томились,
тихли подле него трое попутчиков-призывников. ’ут, в его углу, царил
укромный строгий порЯдок, какого не было и духа в кишащем людьми,
распахнутом настежь да пьЯном остальном вагоне: висели по местам вещи,
сидели по местам люди. ‚ерно, есть капитану было нечего, порастратилсЯ.
„омашний, помолодевший, уже не задраенный в китель, а вылезший из него на
свободу, в летней офицерской рубашке, но в дорожной неволе, выглЯдел он
командировочным, точно и посторонним человеком.
- ’оварищ капитан, ”едор Њихайлович, мы перекурить! ђазрешите выйти в
тамбур? ‚от землЯка встретил! - притворно радуЯсь, чуть не придавливаЯ,
ринулсЯ грудью на капитана ельский, от которого и так несло за версту.
- €ди кури... - буркнул капитан и уткнулсЯ сердито в газету, замечать
не желаЯ пьЯных рож.
…льский попЯтилсЯ, угодливо лыбЯсь, спиной. Ђ за спиной, не видимаЯ
капитану, торчала заткнутаЯ за ремень бутылка. ’ак он умыкнул ее в исчадье
грохочущее плацкартного вагона - в тамбур. ђазогнулсЯ, выдернул и, блажной,
потрЯсаЯ ею, загоготал в черноту:
- ЉупилсЯ, капитоха, купилсЯ! Ќалетай!
‚ тамбуре сгрудилось народу видимо-невидимо. Ќадрывали глотки, кричали,
братались, радовались, что везут в теплые краЯ служить, хоть в тамбуре было
черно да одиноко, как в глубокой Яме. Њатюшин вслушивалсЯ, не видЯ в
табачном дыму лиц. Ќо вдруг распознал Ясно, что все тут боЯтсЯ. Џотому и не
могут молчать, что боЯтсЯ. Џотому никто здесь не мог и заснуть или хоть
прилечь на нары отдохнуть, а шатались, бились в бессонной жорной горЯчке,
что боЯлись. ЋтнЯв у кого-то бутылку, Њатюшин глотнул водки, но, сколько ни
вливал он потом в себЯ, опьЯнеть не мог - все куда-то испарЯлось. „аже и
весело ему было не от выпитого, а потому что все кругом орали, не спали,
жрали - с ума посходили от своего страха. ’очно видишь толпу голых и смешно,
что голые они да еще и скачут.
‚ тамбуре прилепилсЯ к Њатюшину нерусский мужик, из этих, братались
ведь и с ними. Ћн тоже что-то принЯлсЯ вспоминать, спросив сигаретку. Ѓыл он
безликий, гладкий, точно сострогали лицо. Њатюшину виделсЯ Ярко только его
рот, который вспыхивал багрЯно, когда затЯгивалсЯ сигареткой. Њаленький,
детского росточка, но крепенький, широкогрудый. Ћдет небогато, но светло, в
светлых рубахе и брюках. Ќо подумалось Њатюшину, что ничего у него, кроме
рубахи с брюками, нет в жизни. —то он так всю жизнь ездит на поездах да
снашивает их - пропащий человек, без места в жизни.
- “ менЯ два шрама на теле от армии осталось, зубы спереди выбили. Ќо Я
не держу на армию зла. џ считаю правильным, что менЯ били. ‚о-первых, Я
узбек, а узбеки многие тупые бывают, без кулака не понимают, поэтому и
отправлЯют служить в стройбат. ‚о-вторых, если бы менЯ не били, то Я бы
ничего делать не стал. Љто менЯ бил, Я тех уважаю, Я сильных уважаю людей.
- “збек! “збек! - смеЯлсЯ Њатюшин, довольный, что теперь знает, и
хлопал его по плечу. - Ќу давай рассказывай мне! џ тебЯ слушаю! - …му
приЯтно было слушать, его как ветерком обдувало.
Њужика никак не смущало, что Њатюшин им завладел. …му этого и хотелось
- быть нужным, за кого-то зацепитьсЯ. ѓоворил он Ясной речью, что изливалась
из него ручьЯми, откуда-то изнутри. Ќо лицо его, каменеЯ скулами, молчало в
хладнокровном напрЯжении, даже не человеческом, и оплывало воском встречных
огней, блесков, что виделись в прозрачно-сумеречном, еще не зеркальном
оконце тамбура, вскруженные по ту сторону мчащимсЯ во весь дух поездом.
Њатюшину делалось все теплей, как давно ни с кем из людей не было.
„обрый с узбеком, от ощущениЯ этого добра в себе и обрел он такой душевный
покой, что даже в тамбуре вонючем теперь укачивало его, будто в колыбельке.
ђаздобрившись, потащил он узбека за собой в кубрик, где вывалил ему все свои
припасы. Ќо узбек ничего не хотел есть, он только говорить, рассказывать про
себЯ хотел - и кивал заунывно головой, все вспоминаЯ да вспоминаЯ, точно
клевал что-то иль билсЯ лбом о незримую стену.
Џолночи шатались они из тамбура в вагон, из вагона в тамбур. „а и не
одни, никто не спал. •одили уж толпами, потому что многие пропили все
деньги, и облепливали тех, кто мог угощать, - и не знали, что станут есть,
пить завтра. ’олько курево грошовое не перевелось. Љругом витал
голодно-табачный дым, будто сам вагон тихонько тлел, искуривалсЯ. Ќочь
выходила неимоверно длиннее днЯ, какой-то кромешной. Ћт ее громады и все
казалось Њатюшину громадным - вскрытые зазубренные консервные банки, что
разинутые пасти; мелькнувший как через лупу человечий огромный глаз;
махина-тамбур; огромные двуногие люди, - и с гулом срывались, неслись,
падали, будто глыбы, все произносимые слова.
Ћн давно устал глЯдеть на узбека, различать его и слышал только его
голос, то далекий, то близкий. ЉакаЯ-то ночь, но другаЯ, чужаЯ. ‡агашеннаЯ
темнаЯ казарма, зима. Ќадо стирать гимнастерку, надо быть в чистом.
‚ыстиранную тайком, за полночь, узбек раскладывает сыроватую гимнастерку под
простыней и спит на ней, сушит ее телом, утюжит - он говорит, что зимой надо
сушить только телом. Џодъем. ‘о всех сторон вскакивают, сыплютсЯ с коек
горохом спЯщие люди, одеваютсЯ на скаку. ѓимнастерка еще сыраЯ, но
гладенькаЯ. ѓлавное, что чистаЯ и гладенькаЯ, а что сыраЯ - никто не видит.
€х гонЯт строитьсЯ на мороз. Њороз страшный, лютый. Ќо узбек отчего-то рад.
Њатюшин его уверенный, спокойный голос слышит - он говорит, что скоро
гимнастерка вымерзнет под шинелью и тогда перестанешь чувствовать ее и даже
не заметишь, что за день она будет уже сухаЯ. ’ак же сушат белье на морозе,
вспомнилось Њатюшину, хозЯйки многие - постельное, рубахи, панталоны, ведь
сушат, развешивают на веревке, но неужто оно и вправду высушиваетсЯ,
становЯсь твердым, как доска, и его потом не надо больше сушить? ‡начит,
мороз действовать может, как солнце, ту же силу иметь, значит, жара с
холодом - что ж, одно и то же? “збек не ведает того - молчит, не знает, но
гимнастерка-то на нем и вправду сухаЯ. Ђ подшиву он придумал сделать из
белой клеенки, и никто не заметил. Ќа ночь он только и протирал ее
трЯпочкой, и подшива была как новаЯ, где-то отыскал он кусочек такой
непрозрачной белой клеенки, как бумага. Ћн говорит, в сорокаградусный мороз
им запрещали ушанкой пользоватьсЯ, вроде не такой сильный мороз, чтоб шапку
развЯзывать. ќто узбек говорит - уши отморозишь, будут гноитьсЯ, прилипать.
Ћх, холодно, ох, холодно! ‘амое страшное, говорит, что делает зима. Ћн из
шинелки вырезал, где незаметно, пару крылышек и подшил их изнутри в шапку,
чтоб можно было их отгибать, когда надо, и греть хоть кончики ушей, и никто
не заметил. …ще говорит, что когда в кухонный нарЯд ходил, то от голода
прЯмо из кипЯщего котла рукой хватал жратву. ‡азеваетсЯ повар - так он в
котел, хватает, быстро сует в рот, глотает, прЯчет в живот. Џоджидает.
•ватает. ‘ует. ѓлотает. ѓлавное - не боЯтьсЯ глотать кипЯщий кусок, потому
что если срыгнешь его или промедлишь, то повар обернетсЯ, заметит, и тогда
они, повара, накинутсЯ и половниками побьют насмерть.
’ак он жить хотел, крылышки вырезал, клееночкой подшивалсЯ, это он так
жил, твердит и твердит себе Њатюшин, не в силах понЯть: жить, чтоб никто не
заметил, что живешь?! Ќо узбек не молчит: если даже кружку воды попросЯт
принести, отказывайсЯ, по-доброму ничего людЯм не делай. Љоторый упал, того
не поднимай, пусть валЯетсЯ, тебЯ зато меньше уже трогать будут. „умай, как
не упасть, а не о том, как влезть, выше других быть. …сли ешь хлеб, то
считай так, что говно ешь, а если говно ешь, то считай, что это хлеб. ђаботу
исполнЯй добровольно, какую скажут, терпи, но не допускай, чтоб ту же работу
тебЯ исполнЯть заставили, - слышит все зыбче Њатюшин, - не имей много вещей,
трать все деньги, только попадут в руки, все раздавай-отдавай, чтоб никто у
тебЯ силой ничего отнЯть не мог, не мог заставить отдать. “важай сильных,
признавай, давай себЯ бить, а не будешь уважать, жить не захочешь или убьют.
ѓлавное - не боЯтьсЯ смерти никогда, боли не боЯтьсЯ, но хотеть жить. Ќадо
жить, думать только о жизни и днем, и ночью.
•оть чудилось Њатюшину, что постиг он целую жизнь, слушаЯ узбека, но
все это так и осталось ему чужим, ненужным. Ћн жалел узбека, только и мог,
что промолчать, знаЯ преспокойно, что у него-то все будет иначе, как ему
захочетсЯ, а по-другому и не может быть.
“збек исчез, точно умер, и не хранил Њатюшин о нем даже минуты памЯти.
€ тамбур, и кубрики опустели, много было людей, которые уже спали. ’ак что
стоптаннаЯ дорожка, котораЯ вела сквозь вагон, распахнулась и вытЯнулась
далеко реченькой, с берегами тех, кто спал по обе стороны, и покрылась
тонким ледком. ’о есть ходили теперь по ней, как по тонкому ледку. Љто не
спал, чего-то ждали и ждали, хоть давно уж нечего стало ждать, не было ведь
и душевных сил. ‚ ту ночь поезд проходил по множеству мостов, катилсЯ по-над
реками. —уть не каждый час ЯвлЯлсЯ этот воздушный гул, щемЯщий сердце, будто
б не ехали, а улетали высоко в небо.
‘ледующие сутки пути прошли по странной земле - по степЯм. ‹юди в
вагоне после разудалой пьЯной ночи глЯдели потерЯнно в оконца и не узнавали
этой земли. Љусты сохлые, серые да холмы из глины, холмы из глины да серые
кусты. Љапитан молчал, куда прибудут да когда, будто важной не выдавал
тайны. ‡агадки загадывал:
- Љогда надо, тогда и приедем... Људа надо, туда приедем...
€ сила одного этого человека становилась все крепче - так страшило его
молчание. Ќочь прошла тихо, но в третью ночь пути устроилось снова пьЯнство.
ђечек за сутки не проехали ни одной. ’ем, кто берег еще деньги, стало
страшно их беречь, да и сводила с ума неведомаЯ безжалостнаЯ жара, от
которой кому-то в вагоне уж делалось плохо. Џадали люди как замертво ни с
того ни с сего. Ќа них лили водичку, они оживали. ѓоворили, что надо больше
пить воды, и вот бросились пить, но не воду уж, а водку, бормотуху, и не до
весельЯ было, а только чтобы забытьсЯ. ‚ ту ночь дошло до драк. Џобили
спьЯну стекла в вагоне - чтоб дышать. Џобоище началось, но капитан не
встревал - крепилсЯ, молчал. ‘копившись курить в тамбур, трое или четверо
оставшихсЯ на ногах, утерЯвших сон удивлЯлись доброте капитана, отчего ж
терпит он, ничего не замечает, только раз и ходил к проводнику, который
пойло продавал, да и того не смог запугать. ЏостелилсЯ пораньше - лежит,
спит. Ђ доложит все по приезде в часть, ведь за пьЯнку теперь могут и
осудить, но смогут ли всех судить?
€ тогда Њатюшин вдруг понЯл с облегчением: вербовщику было спокойно и
отсыпаетсЯ он, потому что место назначениЯ близко, - он проснетсЯ, и они
прибудут, ехать им осталось до того места считанные часы! Ђ уже светало,
разжижалсЯ в оконце тамбура какой-то далекий, как через подзорную трубу,
свет. ’огда, понЯв, что времечка не осталось, Њатюшин потащилсЯ в свой
кубрик и залег покойно на полку, хоть и не желаЯ спать. Ќо забылсЯ всего-то
на миг - и очнулсЯ уже, когда в проходе и в кубрике толкались с вещами,
торопились, а поезд замедлЯл и замедлЯл ход. ђвались крики по вагону, пугали
друг дружку:
- ’ашкент! ’ашкент!
Ѓыло прохладно, даже холодно, солнце еще не вставало, и в млечном
парном воздухе трепетал нежный, будто пенка, ветерок. ‘вой мешок, пустой,
без жратвы, Њатюшин бросил в вагоне, хоть оставались в нем бритва, зубнаЯ
щетка, мыло и многое такое, что должно было б жалко бросать да и бездумно.
’о, что видел он кругом себЯ, сойдЯ с поезда, перенесЯсь на многие сотни
километров, не казалось даже чужим и разве только не обволакивало со всех
сторон, а как-то отстоЯло, точно намагниченное. Ћдинокие деревьЯ с пыльной,
серой, будто слоновьей кожей. ‘тоЯщий в отдалении весь белый, как марлевый,
вокзал. ‹юди, узбеки, что проплывают сторонкой. Ђ спустЯ всего час их везли
в крытом армейском грузовике по ровной и чистой, как дыхание, жаре.

II
‚ыгрузились они где-то на задворках - в углу дощатых, беленых заборов,
поверх которых, блистаЯ, вздувалась колючаЯ проволока, с боков напирали
приземистые, будто вбивали их в сохлую землю удар за ударом, без окон
строеньица, похожие на склады. ЏЯтачок этот выжигалсЯ солнцем. Ћни стоЯли
толпой подле грузовика. ‡амелькали свеженькие офицеры, которые расспрашивали
глЯдЯщего на них уважительно капитана, дожидавшегосЯ, верно, когда его
отпустЯт. ‘коро на пЯтачок согнали откуда-то с десЯток сержантов, и те стали
охранЯть, а сквозь жиденькую их охрану, только отлучились офицеры, потекла
грЯзными ручейками солдатнЯ. Џанцирные, загорелые до черноты лица глЯдели
нагловато, но приглЯдывались они не к русским, а к вещам на них и уж знали,
чего хотели. Ћфицеров, чтобы навести порЯдок, не хватало. Ѓудто
подневольные, не очень они старались и пропадали потихоньку да поодиночке,
прЯчась от палЯщего солнца в тенек за бараками, где стоЯли навроде часовых
прЯменькие зеленые деревца и начиналсЯ плац, выжженный до песчаной белизны,
точно пустынЯ. ’ам, за бараками, сбегавшаЯ отовсюду на плац орала на знойных
островках асфальта полуголаЯ диковатаЯ толпа, которой офицеры дозволЯли
глазеть на новоприбывших. ‘ плаца было видно то, от чего закрылись по ту
сторону бараков офицеры: как запугали охрану и орудовали на задворках, не
упускаЯ минутки, чтоб поживитьсЯ, и накидывались все смелей на одетых
побогаче, пугаЯ в отмашку кулаком и урываЯ кто что мог. Ђ из толпы на плацу
доносилсЯ радостный вопль:
- Њавры, вешайтесь!
‘тали отдавать с себЯ вещи, кидать пачками сигареты, но с них требовали
еще, вовсе уж без шиканьЯ, как свое. Ћдин, которому досталась рубаха,
закинул ее на крышу барака и принЯлсЯ опЯть что-то выманивать, отнимать. €з
щелей забора дыхнули чьи-то рожи, кишела уж и там солдатнЯ. ‘траха не ведаЯ,
пролезли на волю. Ђ может, давно было обговорено, как офицеров обдурить.
‘ержанты из оцеплениЯ натужно пыхтели - теперь их подгонЯли зверскими
криками с воли, отыскались хозЯева и у них. Џоверх забора полетели рубахи,
майки, ботинки, сигареты, в которые вгрызались уж неведомо кто, заколоченные
от земли до неба досками, и остервенело, визгливо дрались, слышен только был
в том визге коверканный мат.
Џотом Явились русские - искали землЯков. Ѓелозубые, пахнущие слащаво
одеколоном. €х офицеры пропустили, верно, знаЯ каждого в лицо, по
знакомству. Ћт них веЯло покоем и уверенностью в себе. ЏодсаживаЯсь,
выспрашиваЯ грубовато, откуда родом, заводили они разговорцы, угощались
сигаретами, хоть землЯков и не отыскивалось. ‘казали, что служат в каком-то
спецвзводе - один русский взвод в полку, больше русских нету, только в
лагерных ротах служат еще с прошлых призывов украинцы, пораскидало их. —то
полк какой-то конвойный. †изни в полку никому не будет. € если в спецвзвод
кто попадет служить, то пускай веревку намыливает, так и говорили они,
ухмылЯЯсь, в первый день не будем бить, обычай у нас такой, а потом
вешайтесь, конец вам, братишки. Ћчень разумно стали они втолковывать, что
деньги лучше отдать теперь им и что они-то их могут тратить с умом, что у
них-то никто отнЯть не посмеет. € кто-то, раскисаЯ, отдавал им деньги, а они
себЯ хвалили, что никого не стали бить, хоть и могли, будто б совесть имеют.
ѓолова ныла от пьЯного кружениЯ, и мучила жажда, такаЯ, какой никогда
Њатюшин еще в жизни не испытывал, так что мерещилось журчание воды. Ћн
только забылсЯ, как откуда-то сбоку прокралсЯ ему под плечо какой-то оборвыш
- весь загаженный с головы до пЯт, угольный, так что и круглые белые глаза
его с красными разводами дышали жаром, будто угольЯ.
- •лопец, дай кроссовочкы. „ай, тоби ж нэ сгодЯтьсЯ бильше, усэ у вас
поотымлють. ‘лухай, ну дай, ну хлопец. “ мэнэ ничого нэма, а в кочегарке уто
по углю хожу, ну хлопец.
- „а не ной ты... - выдавил из себЯ Њатюшин и сковырнул выдубленную
пылищей, превратившуюсЯ в глинЯную кроссовку, а за ней, чувствуЯ вдруг
облегчение, избавилсЯ от другой и закрыл глаза, чтоб ничего не видеть.
‚ нечувствующую душу входила легкость. ‘лышно было, что шепчутсЯ все о
бане, но не мытьсЯ хотЯт, а пить. € мерещитсЯ, будто заперто в бараке море
студеное, но откроют барак и они в нем-то захлебнутсЯ. € вроде только утром
ветерочком обдувало, а теперь полдень, стоит в небе солнечный столб да
цепЯми к себе приковал. ‚от оно, вспыхнула и угасла мысль, все уж думают об
одном, жаждут одного - но полилсЯ откуда-то шепоток, дыхнуло угольком:
- •лопец, хлопец...
Њатюшин открыл глаза. Ѓудто чертенок, сотворилсЯ на глазах из стены
банного барака уничтожившийсЯ уж в памЯти оборвыш. €зогнувшись костлЯвой
спиной, с угольками сверкающими позвонков, он вытащил из-под живота так
пугающе, будто печенку свою, тусклую, трепещущую от влаги то ли кружку, то
ли жестЯнку, весь теплЯсь радостью:
- ‚изьмы, попэй водыци, у мэнэ богато, у мэнэ е в кочегарке цилый кран.
Ќу, хлопец, визьмы, тожь нэ заразнаЯ!
Њатюшин долго глЯдел, будто не верил, но глотку сдавило от блеска
чистейшего воды, и он дрожаще потЯнулсЯ к жестЯнке, глотнул из нее, потом
еще сделал глоток - и будто ожил, чувствуЯ уж твердый камешек холода, сжатый
в руке, тЯжелЯщий и пронзающий острой жгучей силой. € тут протЯнулись к нему
палками руки:
- „ай попить! Ћставь водички!
ѓлотку сдавило, но глухо, будто простыла. Ћн оглЯнулсЯ - оборвыш вмиг
исчез, спугнули его. ѓлЯдЯ в жестЯнку - чудилось ему, полную еще до краев, -
Њатюшин заставил себЯ сделать это одно движение, отдать ее в чьи-то руки.
†естЯночка шумно, радостно переходила от человека к человеку и затерЯлась.
- ‚ода, вода! - слышалось все глуше Њатюшину. - ‚ода! ‚ода...
‡венЯ свЯзкой ключей, будто осенЯЯ ею серый каменистый двор, пришла
хозЯйкой животастаЯ, крепко сбитаЯ женщина в белом нечистом халате - и
принЯлась орать. “спокоилась она, когда разогнала всех мародеров. …й
нравилось показать свою строгость приезжим. ЊахаЯ у лица свЯзкой ключей,
отмахиваЯсь со звоном от мух, она покрикивала у отпертого барака:
- Ѓудет вам банька! ‚от попарю вас, блЯдских детей!
‚сех новоприбывших столпили, собрали, а потом сказали заходить в этот
барак. €з предбанника кисло дыхнуло квасом. Ѓудто спускаешьсЯ в погреб.
•олод меленько, ощупываЯсь, пробирал по коже. Ѓыло пусто и гулко. ‚доль стен
тЯнулись низкие лавки, насест из досок. †енщина, не иначе завхоз или
завскладом, а может, банщица, чуть отдышалась у порога и нагрЯнула, заполнЯЯ
все собой:
- ‚се с себЯ сымайте, скидывайте! ‚се до голых мест скидывайте. ’ак что
без трусов! Ћно вам не будет нужно, что нужно, то выдадут.
ђаздевались, сидЯ в тесноте, а иные стоЯ, потому что на всех не хватило
лавок. ’олкались, терлись друг о дружку. Ћдежку не складывали, потерЯнно
сбрасываЯ прЯмо под ноги, и кто стоЯл - уж голые, топтались на ней, подле
сумок и мешков. ‚ предбаннике стало от наготы будто и душно. †енщина глЯдела
бодрыми хмурыми глазами, тЯжело дышала и вскрикивала, когда замечала, что
кто-то прЯчетсЯ от ее глаз:
- €шь, гоголь! „а Я столько мужиков видела... - € уж рыскала глазами по
полу, где стелились цветастые вещи.
—то-то углЯдела, шагнула, обернулась задом, нагнулась, так что вздулась
огромной пуховой подушкой, а из-под задратого халата вывалились пышные,
круглые, что груди, телеса. Ќо вспорхнула пушинкой и обратно принЯла форму,
только послышалось надсадное, даже и тихое:
- ’атьЯна, не трожь.
Ћкликнул ее худой, невысокого роста человек, неприметный, в казавшейсЯ
изношенной офицерской рубашке, что остановилсЯ на пороге.
- „а уж, ‘ергей ‹ьвович, вы сразу... „а ничего Я там не взЯла... -
заохала по-старушечьи женщина.
Ћфицер посторонилсЯ, ничего не говорЯ, встал сбоку у стены. Џоказались
солдаты, но в белых исподних рубахах, точно и не солдаты, а поварЯта,
увешанные бубличными свЯзками свеженьких сапог, тащущие на животах охапки
портЯнок да трусов, свЯзки новеньких ремней, трЯпичные ворохи. ‚носили все
впопыхах - и складывали кучами, куда приказывал офицер, то и дело будто
звавший жалобно:
- Љоновалов, а подшивочный матерьЯл?
- „а есть на всех... - отвечало ему из толкотни гудение.
- Љоновалов, а табуреты где?
- ’вою мать, €змаилов, урою, где табуретки?! - взывало то же
мужиковатое гудение.
‘олдаты рылись молчаливо в своих кучах, занЯвшись тут же и брошенной
гражданской одеждой, сгребаЯ все длЯ начала прЯмо из-под голых людишек.
- Љоновалов, давай начинай...
Ћткуда-то поЯвилсЯ табурет, и, раздевшись до трусов, чубастый солдат
посадил на него первого человека. ‚стал ему за спину, схватил пЯтерней шею,
как в клещи, а другой рукой заработал, сжимаЯ и разжимаЯ, машинкой. ’от
сидел на табуретке, голый, точно труп, волосы сыпались из-под лЯзгающей
машинки на его тело. Џосле острижки, непохожий сам на себЯ, обреченный, он
стоЯл у всех на виду, потому что от него пугливо отступились, и спросил,
надо ли брать свое мыло с мочалкой. Ќо этот солдат, Љоновалов, взЯл его
молча за руку, подвел к дверке, распахнул ее, оттуда дыхнуло на них гулом да
паром - и пнул дураком, всем на смех, в парилку.
‘олдаты хозЯйственной обслуги да и сам офицер, который долго выглЯдел
напрЯженным вдобавок к болезненной худобе, как будто ослабились и занЯлись
каждый своим делом. ‘олдаты неторопливо разбирались с амуницией. †енщина
вертелась рЯдышком, подле тех вещей, которые отпихивались тайком, как годные
длЯ носки. Ћфицер не примечал этого. ‘олдаты ее прижимали, не даваЯ ходу,
когда тихонько подминала собой вещицу, но толкалась и она локтЯми, покуда не
выдерживала и запросто у них из-под носа не хватала. ’е обозлились, стали
орать:
- Људа рубаху потащила? ’ы, сука жаднаЯ, возьмешь, потом по кругу
выдерем!
- Ђх вы, развыехивались! - отлипала она скорей от вещицы и громко
возмущалась: - € не стыдно, Я ж вам в матери гожусь? Ќу, подобрала рванинку,
ну, думала, ненужнаЯ вам, вот придете ко мне, мыльца-то попросите!
- Џодавись своим мылом, у нас у самих полно! ‚она ненужнаЯ валЯетсЯ, а
в эту кучу не суйсЯ.
Ќо, выгадываЯ случай, выхватывала она в банной суматохе из этой кучи и
прЯтала за пазуху. € уж скоро у нее вырос под халатом ком. €, пройдЯсь
вразвалочку подальше от солдат, подсела она украдкой к офицеру, вздохнула,
положила руки на взбухший живот, и лицо ее вытЯнулось от покоЯ.
- Ќахапала? - устало сказал офицер.
- ѓде там, разве самую малость, думаю, может, халат пошью из
трЯпочек...
- ‡аму по тылу скажу, чтоб увольнЯл тебЯ, надоела ты мне воровать.
- “вольте, ‘ергей ‹ьвович, поделом мне, обворовала Я советскую армию,
сама без подштанников хожу... ‚ы вон здоровье надорвали, Я извинЯюсь, а
уволЯт и вас без штанов...
Џредбанник пустел. „остригали. Љоновалов работал даже не с усердием, а
с любовью. ’ак любил он машинку, будто свою дочку, называЯ засерей, когда
выдувал и утирал, справившись с еще одной головой. €з парилки доносились шум
воды, гул голосов, которые глушило неожиданно безмолвие. Љто-то уже выскочил
из парилки, мокрый с головы до пЯт и красный, будто только народилсЯ на
свет, и вставал в очередь к солдатам, получаЯ сверху донизу всю амуницию.
Њатюшин давно ждал своей очереди. …го настигла теперь и била похмельнаЯ
голоднаЯ дрожь, но дрожал он так, будто ожидал суда за все, что было в
беспамЯтстве содеЯно. ‚се у него было отнЯто, и чудилось теперь, что и дома
нет, что и место родное отнЯли - и только могут убить. € он с дрожью той
голодной думал: за что же менЯ? ‚едь нужен Я кому-то, ведь родилсЯ жить, как
и они, пускай им станет дорога моЯ жизнь, пускай пожалеют...
€ вот все будто растворилось, а он сидел в углу, голый, но будто и
обрубок, без рук, без ног. ’абурет пустовал. ‘олдат Љоновалов обернулсЯ с
машинкой в руках. Ћн ждал, кто сЯдет, а потом обернулсЯ, не дождавшись.
- —его насиживаешь, как на жердочке? - Ќо окрик его не заставил
Њатюшина поднЯтьсЯ. - агай сюда, чудила... - удивлЯЯсь, простодушно уж
позвал Љоновалов.
Ќо вдруг прозвучало, будто гулкий всхлип мокроты:
- Ќе пойду.
‘тало тихо, и все бывшие в предбаннике посерьезнели. Ћдин Љоновалов
сокрушенно опустил руки.
- „а как же это?.. ‚от чудо... ‘тричьсЯ садись, Я сказал!
- Ќе буду.
€ вот поворотилсЯ офицер, лицо его было равнодушно, глаза полнились
тоской и скукой.
- „а он пьЯный... - приглЯделсЯ нехотЯ. - ђожа пьЯнаЯ...
Ќо вдруг офицера затрЯсло от хохота, будто пронзила своЯ же мысль: что
человек мог столько времени оставатьсЯ пьЯным, не протрезветь, а может, и не
понимал до сих пор происходЯщего. Џотом и все солдаты, и женщина, и
Љоновалов засмеЯлись, выпучиваЯ до слез глаза, не в силах унЯтьсЯ. € никто
не заметил того, что офицер уж не уморЯлсЯ со смеху, а, задыхаЯсь, кашлЯл,
корчилсЯ, харкал в кулак. Њатюшин только на него и глЯдел, им-то
затравленный, и все это происходило на его глазах, когда офицер сломилсЯ,
давЯсь уж не смехом, а кашлем, сжимаЯсь в трЯсущийсЯ комок, - и опрокинулсЯ
ничком с табуретки. ’огда спохватилась первой женщина, бросившись его
подымать. Ћфицера подхватили, усадили на место, и он беззвучно дергалсЯ,
затихаЯ, скрученный солдатскими руками. …му еще не хватало воздуха,
разинутый рот чернел дырой, алые губы обвисли, а он что-то силилсЯ
проговорить. ѓубы напрЯглись и обмЯкли, будто надорвались, слова оказались
тЯжелы.
- ‚от так... - смог он проговорить, силЯсь обрести прежний серьезный
облик. - ‚от так... Љху-кху... —то надо, чего ждете? Љоновалов... Љху-кху...
- € кивнул, будто боднул головой. - „авай этого, хватит...
Њатюшин еще не очнулсЯ от увиденного. Ќо когда ринулсЯ раздосадованный
Љоновалов и схватил его могуче за волосы, тогда он остро себЯ ощутил, то
есть боль свою: голый, полз на карачках, уползаЯ от боли и видЯ все до рези
Ясно, даже выщербины в черном глинЯном полу, слыша над собой пыхтение тЯжкое
Љоновалова, точно сам и пыхтел. ’от протащил Њатюшина по предбаннику, может,
не соображаЯ от Ярости, что с ним сделать. Ќо Њатюшину вдруг стало все
равно, куда его уволокут, что с ним захотЯт сделать. Ћн только изнывал,
чтобы все скорее свершилось.
ЃоЯсь, что нестриженный освободитсЯ, вырветсЯ, Љоновалов придавил его
голову к табуретке, будто умывал силком в тазу. Ќо придавил коленом, так что
и самому сделалось неудобно лЯзгать по ней машинкой, и кулак его стригучий
шерстенел, обрастал комом сбритых волос. Ћфицер прЯтал глаза, успокаивалсЯ.
‘олдаты злее выдавали белье, а отмывшийсЯ народец, которого все прибывало,
становилсЯ в очередь и молчал. †енщина забылась от расплывшейсЯ по душе
истоме и глЯдела участливо на Љоновалова, любуЯсь красотой: как он замер,
склонившись над работой, и все тело его изогнулось, отчего Явило как бы
потаенную нутрЯную силу - покрылось мышцами, будто ознобом, и напрЯглось,
сделавшись твердокаменным. Њатюшин мерно хрипел, добываЯ воздух, так и не
поднимаЯсь с колен, вдавленный щекой в табуретку, и шарил невидЯщим, пустым
взглЯдом по толпе полуодетых, полуголых людей, которых то ли восхищал, то ли
пугал.
- Ћй, уморюсь!.. Ћй, ну будто с кабанчика щетину сдирает!.. „а ты кожу
с него не состриги, Џетенька! - веселилась женщина, и лицо ее от веселого
этого волнениЯ делалось светлым и благостным.
- ‡доровый кабан! - крЯхтел ей в ответ, точно жалуЯсь, Љоновалов.
€, слыша это, Њатюшин испытывал радость, даже гордость за себЯ и про
все забывал, не чувствуЯ, что стоит на коленЯх, и не чувствуЯ, как
выдергивает машинка волосы. …му чудилось, что и он из камнЯ, как и каменнаЯ,
твердаЯ сила рук Љоновалова. ѓолове стало холодно, но и не больно, точно
боль заморозило. Љоновалов остриг, но не выпустил. Љромешный удар сшиб его
тушу под сапоги набросившимсЯ, того и ждавшим солдатам. Џосыпались градом
тупые, глушащие удары сапог. Њатюшин давилсЯ, ничего не постигал и звал,
упрашивал:
- ђебЯта, по ушам не бейте... ђебЯта...
- Џрекратить! Љоновалов! - раздалось вдруг, и удары смолкли.
‘олдаты, которые били, отошли, а Љоновалов, ничего не боЯсь, но и
послушный подавшему голос офицеру, помог Њатюшину поднЯтьсЯ и сопроводил в
баню, приговариваЯ чуть слышно:
- Ќу кабан, ну здоровый, Я б тЯ зарезал такого, те хрен-то не отбили, а
то все про уши? Ћтмокай, братишка... ’ащись, сука...
Ћшпаренный солдатским битьем, будто кипЯтком, Њатюшин теперь как с
ледЯной горки скатилсЯ в банный барак, где оглоушило его падение воды из
кранов. Ћбжившись в этой теплой банной утробе, кто-то расхаживал с шайкой,
переходЯ от крана к крану, и выплескивал на себЯ воду. Љогда вода глыбой
опрокидывалась из поднЯтой над головой шайки, он весь сжималсЯ, а когда
схлынывала, как бы освежевываЯ тело, то не мог надышатьсЯ - и выдыхал так
глубоко, будто стонал, а потом млел от удовольствиЯ и оглаживалсЯ руками.
Џовсюду зиЯли ничейные пустые шайки. ’екли бесцветные голодные и горЯчие
ручьи. € от гула этих потоков несметных воды, точно рыбьЯ, из жаберков,
затрепетала его душа. Њатюшин растворилсЯ в том гуле, тычась ртом в студеную
воду, разлетавшуюсЯ в брызги, хлеставшую из-под крана, так что онемели губы.
€ напитьсЯ не мог. Џить уж хотелось из жадности. Ћн додумалсЯ глотать воду
прЯмо из шайки, которую залил до краев, прильнув к покойному гладкому
озерцу, едва удерживаЯ эдакую тЯжесть в руках. Ќапившись, но не жажду
утолив, а обретЯ покой и волю, Њатюшин бродил с шайкой по зыбкому от лужиц и
ручьев бараку. Ћтыскал дерюжку, брошенное мыльце. ЋтмылсЯ. ЋблилсЯ из шайки,
закалившись холодом до синевы. “стал.
Џосле парилки в предбаннике дышалось так стремительно легко, что
захватывало дух. ’ут царило копошащеесЯ бодрое веселье. ‘меЯлись друг над
дружкой, хоть и не узнавали, поглаживаЯ с непривычки лысые свои черепа.
ђадостно влезали в просторные казенные, а теперь свои портки с
гимнастерками, чувствуЯ новую в них свободу. Ђ выдавали все великое, не по
росту, кроме сапог, только в сапогах соблюдалсЯ размер. Џоловина ходила с
обвисшими мешками на задницах, похожие на обосранцев, и жаловались. ‘олдаты
из хозблока гоготали, глЯдЯ, какой творитсЯ парад. Њатюшин в давке получил
все самое большое, а еще выдали вещмешок. Ћн протиснулсЯ, отыскал себе место
на лавке и оделсЯ по порЯдку. ’олько портЯнки мотать не был обучен - только
они казались ненужными. € он комкал эти две трЯпки в руках, застегнутый уже
на все пуговицы да босой, не знаЯ, куда их девать.
’акие же незнающие, как и он, отсиживались без сапог по лавкам, но
начинали подавать голос. Ћфицеры крикнули застоЯвшихсЯ на дворе сержантов,
чтобы поработали. “чить им отчего-то было в охотку. Ћдни подсаживались к
понравившимсЯ им парнЯм на лавку, другие вставали над кучкой босых людишек и
командовали свысока, что надо делать. Њатюшина тоже приметили: подсел,
вынырнул из банного морока в выжженной до белизны гимнастерке, с заткнутым
за ремень вылинЯвшим красным флажком. Ћн улыбалсЯ, глЯдЯ на Њатюшина, и
весело мудрил - каким углом портЯнку раскладывать, куда затыкать концы.
Љогда ж Њатюшин обучилсЯ, добрый этот исчез так же незаметно, как и
подсунулсЯ, только оставил после себЯ, что пустое место, это насущное,
ничего не стоЯщее знание.
‚о дворе, где отдыхали от пара, перекуривали, офицеры и сержанты
смешались с ними уже как с солдатами, рассказываЯ, что будет с ними дальше -
пойдут маршем в „орбаз, военно-полевой лагерь, до которого из города полднЯ
хода, а воротЯтсЯ уж через месЯц. Ћфицеры тоскливо жаловались, что за толпы
заполонили полк. Ћдин сообщил доверительно, что есть приказ менЯть тут
сложившеесЯ положение и потому второй год крЯду призывают служить русских да
хохлов, а то командирам не на кого стало оперетьсЯ, хоть белугой вой. ‚се
слушали офицера, будто понимаЯ, что доверЯют им тайну. —увство это
горделивое, глуповатое даже сроднило всех на миг, чего никто не испытал
дорогой, где только орали, не разбираЯ лиц друг друга, да пили. Ќастроение
было праздничное, веселое. Ќа всех красные погоны. Ђ у них и того нарЯднее -
бархатистые, еще новенькие, с желтыми крендельками букв, похожие на
испеченные к Џервомаю флажки. ‘ержанты, которые паслись подле них, оказались
сами навроде чужаков в полку и тоже не знали о дальнейшей своей судьбе. Ћни
только прибыли из какого-то Љаракимира, из учебки далеко в горах, на другом
краю света, где вымучивали из них сержантов. „ержались они крутенько,
храбрились, но было понЯтно, что в полку им пришлось туго. Ћфицеры
доверительно выспрашивали, есть ли жалобы, хочет ли кто по нужде. Џотом
прибежал вдруг офицерик, объЯвил, что он комсорг полка, собрал, запыхиваЯсь,
билеты у комсомольцев, убежал. Ћткуда-то принесли мешок с хлебом, горЯчие
пахучие буханки пошли по рукам. Ћтламывали и живо поедали, так что мешок
растаЯл будто под солнцем.
Џустынный ташкентский полк прошли уже свеженькой зеленой армейской
колонной, стараЯсь быть похожими на солдат. ЋхранЯЯ колонну, с боков шагали
сержанты с флажками, а в голове колонны бодро вышагивали два офицера и
болтали, дружки. Ќа пропускном пункте, открываЯ уходЯщей колонне, орал
напоследок и корчил грозные рожи опущенного вида часовой, чумазый и драный.
ѓорбатые крыши казарм и заборы становились все дальше. Љолонна раздавливала
тишину грохотом сапог. агали они по тенистой, казалось, без конца и начала
улочке. „ома из кирпича скоро оборвались глинобитными дачками - пыльный,
рыхлый пригород взошел будто б на дрожжах. ’ут бегала, игралась в
придорожной пыли вольнаЯ, чудилось, бездомнаЯ ребЯтнЯ. €з болотных темных
дворов с низкими заборчиками, распахнутых настежь, глЯдели похожие на
цыганок женщины. ‚ыходили белобородые старики, а за спинами их взрывали
жаркий воздух сады, которыми щедро были убраны покойные и ветхие глинЯные
дома, и клали на плечи стариков свои легкие пахучие ветви. ‘коро старый
город скрылсЯ в мареве, открылась на всем просторе сереющаЯ травами
голубизна степей - и по той степи, развалившись уже по человечку, они шагали
куда-то к горизонту, куда уходила и череда огромных железных разлапистых
вышек, тЯнущих по небу высоковольтные черные нити.
”лЯги, о которых теперь узнавали, выдать должны были в „орбазе, потому
шли без воды и к вечеру приползли в лагерь по шею грЯзные, задыхавшиесЯ от
жажды. „орбазом были три долговЯзых свежевыкрашенных фанерных барака.
‡асохшаЯ в степи, перекатистаЯ лениваЯ лужа асфальта перед бараками -
лагерный плац. Ѓыло пусто, мертво, но оказалось, что лагерь ужинает. €х же
выстроили на плацу, куда вышли к своим отлучившимсЯ на день дружкам и
отужинавшие сержанты. Ћни были в лагере, верно, даже важней офицеров,
которые сразу исчезли. ‘тарший из сержантов, которого все называли в глаза
Њолдаваном, ходивший в шлепанцах, в трусах и в армейской панаме, как по
плЯжу, устроил обыск вещмешкам.
‘ержанты стоЯли кругом и мирно глЯдели, какие разности прибыли с
вещмешками в их „орбаз, но не покушались хоть что-то отнЯть - это все
своровали они той же ночью, вплоть до уже исписанных адресами и тертых
книжиц, поэтому и были такие добрые. ‘тарший изъЯл только консервный нож и
разгуливал с ним вдоль строЯ, играЯсь, перекидываЯ мЯчиком из руки в руку, и
объЯснЯл свои законы - и был такой добрый, потому что объЯснЯл эти законы
единственный раз. Њатюшин ничего не слышал. Ќоги жгло такой болью, будто
сунул их в топку. ‘тоЯть было еще нестерпимей, чем шагать. Њатюшин думал,
что должен терпеть эту боль, - так думал он и все другие дни, мотаЯ в
минутку отдышки, когда отпускали с плаца, истерзанные Язвами ноги в
кровоточащие уж портЯнки, а потом раздавалась разудалаЯ любимаЯ команда
Њолдавана:
- ђррот-тааа, стройсь! агооо!..

III
Љогда вышагивали часами на плацу и солдаты послабее - а то были еще и
не солдаты, а полусолдаты без присЯги - валились с ног от солнечных ударов,
не выдерживаЯ сорокаградусного азиатского пекла, то подымали их в строй
нашатырем, которым военврач снабжал сержантов. ЏитьеваЯ вода была завознаЯ.
Љотел воды заваривалсЯ верблюжьей колючкой, что собирали в степи, и этого
вЯзкого тошнотного чайка давали каждому полусолдату по флЯге на день. Њного
выпить его было нельзЯ, разве глоток, да к тому же кипЯток только чуть
остывал, а горЯчее пить не было охоты. ‡а бараком, у кухни, швартовалась
цистерна с технической водой, которую брали из степных скважин, и была она
длЯ питьЯ заразной, желтушной. Њногие, то ли из желаниЯ заразитьсЯ и
очутитьсЯ в госпитале, то ли от непониманиЯ, прокрадывались по ночам к
цистерне и утолЯлись этой водой.
Љроме русского призыва, в карантине содержались армЯнский, грузинский и
украинский призывы, человек сто. „нем офицеры уходили в поселок, он-то и
называлсЯ „орбазом, напивались в чайхане так, что, воротЯсь к вечеру в
лагерь, замертво падали спать. ЊесЯц карантина длЯ них был каторгой вдали от
семей, от городской лучшей жизни. Ќочью в поселок уходили сержанты. Џокупали
у местных анашу, самогон и до рассвета веселились в казарме. Ћбкурившись,
выпытывали они себе полночи деньжат на похмел, а другие полночи пытали да
судили виноватых перед их законом, позволЯЯ тем, кто им понравилсЯ, остаток
ночи курить с ними анашу, пить самогонку. ‘амым здешним зверством был откуп,
наложенный на полусолдат Њолдаваном. ‚се должны были встать в шеренгу, и
Њолдаван бил каждого в левую долю - в сердце.
‘ержанты рассказывали, что ударом этим Њолдаван давно прославилсЯ в
полку: после его удара сердце могло остановитьсЯ, и только его же удар мог
обратно заставить сердце работать. •оть и без того на груди оставалось
клеймо Њолдавана, которым он гордилсЯ, отметина синюшнаЯ от кулака. Ћн еще и
говорить любил, что сердце, оно такое и есть, размером с кулак. Ќо однажды
ночью это случилось, что видели все и Њатюшин видел.
Њолдаван дошел до середины строЯ, где стоЯли грузины, - и вдруг человек
после удара упал замертво. ’ишина ужаса Явилась. Њолдаван, шагнувший было к
следующему, бросилсЯ к обвалившемусЯ телу, взревел и заорал, будто не
человек он был, даже не зверь, и бешено заработал кулаком, так что вмиг
сделалсЯ багровым и взмок. Љто бы знал, сколько народу взмолилось тогда про
себЯ, чтоб грузин не ожил и спалилсЯ б Њолдаван. Ќо вдруг грузинишка
дернулсЯ и дико принЯлсЯ дышать, с распахнутыми уже глазами, а Њолдаван
приказал перепуганным сержантам налить ему самогонки и пошагал, пьЯный от
пережитого, долбить куда попало оставшихсЯ, даваЯ выход своему страху...
„есЯть таких ударов, десЯть ночей, довелось испытать и Њатюшину - у него
меркло после них в глазах.
•оть называли учебный пункт концлагерем, дисбатом, но было что-то
гордЯщеесЯ в этих разговорцах, точно, сами того не замечаЯ, умудрЯлись
гордитьсЯ собой, гиблым этим местом. Џотому-то глухо грызлись друг с дружкой
за все лучшее, а обидь русский грузина или наоборот, и в казарме или на
плацу тут же вскипало побоище и грызлись уж толпы народа. Њатюшин не успевал
понЯть, отчего вспыхивали эти драки, как и многие не понимали, хоть
бросались толпой давить чужих. Ђ его жизнь кончалась в каждодневных муках на
плацу. ЏортЯнки да пара кирзовых сапог были как у всех, но только успел,
чудилось, сделать шаг - пройти первым маршем от ’ашкента до „орбаза, - как
ноги его превратились в незаживаемую рану. ‚се началось у него не так, и
Њатюшин не понимал: что он сделал такого, чего другие не сделали, отчего у
них с ногами хорошо? Ђ с первых дней объЯвили, что, у кого раскровЯтсЯ ноги,
тех будут не лечить, а наказывать. “ Њолдавана был еще и свой закон: хочешь
в медпункт, значит, будешь ночью расплачиватьсЯ, если воротишьсЯ в казарму.
Њатюшин терпел. Љомандовал в медпункте зубник из полка, посланный в „орбаз
на летние месЯцы, и работал не покладаЯ рук - что ни день, спроваживал в
полк желтушных и таких, которых не подымал уж в строй нашатырь. Ќо сила
терпениЯ Њатюшина или здоровье были сильней желтухи, сильней солнечного
пекла. Ћт мучений своих он расхотел есть и жевал только хлебную пайку, по
три ломтЯ хлеба в день, но и голодал без обмороков, будто б здоровеЯ. Ќичто
его не брало.
‚ одно утро погнали их на зарЯдку, как обычно, по степи да кругом
лагерЯ. Њатюшин отстал, как ни старалсЯ. ‘ержанты развернули убежавший
далеко вперед взвод и погнали всех обратно, к Њатюшину - и стоило тому
отстать опЯть метров на сто, все повторЯлось. ‘олдаты волочатсЯ, строй
стонет да хрипит, но никто на Њатюшина не смеет взглЯнуть, хоть он чувствует
их душевный гремучий гул, ударЯЯсь больно об их залитые потом, грЯзные немые
лица, об их глухие, горбами вздувшиесЯ спины. Њатюшину казалось, что он
быстро бежит, он в том себЯ убеждал и, убеждаЯ, даже к себе вдруг
ожесточилсЯ, как если б жестокость к себе была вторым дыханием, давала из
ниоткуда силу. Ќо, по правде, он чуть тащилсЯ, шатаЯсь из стороны в сторону,
наваливаЯсь на чьи-то спины, прЯчась в этой куче выдохшихсЯ, измученных
людей, которые были все же сильней его, потому что еще могли бежать, - и
бежали, бежали... € он вдруг их возненавидел. …му почудилось уже, что это
есть их молчаливый сговор - что они надрываютсЯ, чтобы бежать, и так ему
мстЯт. Ђ ему нельзЯ было остатьсЯ одному или хоть позади всех, только бы со
всеми. ‘вои же, измучившись, стали на него материтьсЯ и орать, хоть он
ничего не мог с ногами поделать. ќто веселило сержантов. Њатюшин терпел,
понимал, что бегают по кругу из-за него, но вдруг какаЯ-то неведомаЯ сила
все в нем перевернула. ќто случилось, когда один сержант, которому надоело
веселитьсЯ, бросилсЯ пинать его по неповоротливым ногам.
Ќикогда в жизни Њатюшин не бил так человека по лицу, как ударил этого
паренька, - со всей силой, даже и неведомой ему, но данной от природы на
такой случай, чтобы мог он калечить, а то и убивать. ‘ержант взлетел и
грохнулсЯ наземь, с пронзительным ором катаЯсь в пыли, сжимаЯ то ли голову,
то ли рот. Љ нему кинулись свои. Њатюшину показалось в тот миг, что сделал
он что-то страшное и непоправимое, будто и вправду убил человека. Ќо забыл
он, что это был сержант. Ќе понимал, что нарушил бесповоротно, страшно
другой закон, вовсе и не человеческий, а всей этой толпы, - он ударил
сержанта, смел поднЯть на одного из них руку.
Ќо сержанты начали успокаиватьсЯ, опЯть повеселели. ’ого паренька
поднЯли, повели в лагерь - говорить он не мог, только орал от боли. Ѓыло
понЯтно, что Њатюшин его изувечил, но начать с ним расправу перед всем
строем, перед толпой свидетелей, они все же не могли, да и не сознавали еще,
каким способом расправЯтсЯ. Њатюшину только и приказали, что встать в строй.
ЋпЯть раздалась команда бежать, как если б докончить решили зарЯдку. Ќо
сержанты, замыкавшие, погнали взвод сапогами, так что задние напирали на
передних, гнали уж их сами, чтоб не быть битыми. € теперь-то не бежали, а
гнались. Њатюшин понЯл, что с ним делают, - его гнали всем взводом, такие
же, как он сам, с отчаЯнием давЯ кулаками в спину, уже не расступаЯсь.
‘ержанты не уставали. ‚ самую страшную минуту, когда почудилось, что
сорветсЯ и упадет, Њатюшин вдруг ощутил, как с боков кто-то не дает ему
упасть и, сколько есть сил, помогает, удерживает. ќто был ђебров, молчком,
сцепив зубы, тащивший его вперед, и еще один, кого он не помнил и не знал,
маленький рыжий солдатик, который сдерживал собой, как мог, натиск тех, что
напирали, битые сержантами. Њатюшин держалсЯ, но потом у них уж не осталось
сил его тЯнуть, и он сорвалсЯ, поплелсЯ в хвосте взвода, где его футболили
по ногам уже до самого лагерЯ.
€ на оправке, уже в лагере, когда взвод разбрелсЯ по команде у нужника,
и весь день на плацу Њатюшин чувствовал кругом себЯ глухую стену. ‘вои
боЯлись его, сторонились, а сержанты, как сговорЯсь, не глЯдели в его
сторону. Њолдаван командовал, спокойно расхаживаЯ по плацу, и казалсЯ
уверенней обычного. Ќо весь лагерь знал, что полусолдатишка ударил сержанта,
да не просто ударил, а изувечил.
‘вершилось только одно событие - Њатюшина приказал доставить к себе
командир учебной роты, и он под молчаливым конвоем Њолдавана приковылЯл в
офицерскую палатку. Ћфицеры жили в „орбазе не в фанерном бараке, а отдельно,
в палатках. Њатюшин увидал под сумрачным палаточным сводом незаправленные
койки, жадно - заваленный живчиками объедков стол. ‘умрак голодно дышал
перегаром. Љомандир валЯлсЯ на койке как есть, в сапогах, спасалсЯ от жары.
…ще один офицер, не разглЯдеть, кто такой, дрых в своем углу, беспробудный.
Њолдаван уселсЯ на пустую свободную койку, не спрашиваЯсь, а Њатюшин осталсЯ
одиноко стоЯть.
- Ќу что, сил много, некуда девать? - подал голос командир, глЯдЯ на
него с койки. - Ђ ты знаешь, что тут делают с теми, кому сил некуда девать?
џ к тебе обращаюсь, товарищ солдат, отвечать!
- Ќикак нет... - доложилсЯ в беспамЯтстве Њатюшин.
- Њолдаван, чего он у тебЯ такой непонЯтливый? ’ы вообще, сучара, Я
тебе роту доверил, а ты куда смотришь?
- ‘делаем, товарищ капитан. “ менЯ есть порЯдок.
- ‘делай, сделай... џ про эти дела знаю, притон из казармы устроил, так
что думай, если что, шкуру спущу, пропадай - ты мне без разницы.
- Ќе пропаду, - оговорилсЯ Њолдаван. - ’о у менЯ шкура дубоваЯ, ей
хватит.
- ‚стать! Џшел отсюдова... € глЯди, не зарывайсЯ, а то зароешьсЯ мне, в
зону зароешьсЯ, уразумел? € орлу своему разъЯсни, куда все дороги ведут,
завтра им подробней займусь, буду карать!
Љогда вышли из душного сумрака офицерской палатки, Њолдаван не спешил -
огладилсЯ, подтЯнулсЯ. Џриказал Њатюшину шагать вперед, в нужник. ‘араюшка
глинобитнаЯ горбилась на отшибе, далеко за бараками, такаЯ же сераЯ и
сохлаЯ, что и степь. Њатюшин помнил только громкое жужжание мух, которых
было будто пчел в улье. Њолдаван крепко налег на него грудью, придавил к
стене, но не ударил, а сказал сильным шепотом:
- Ќочью позову, то приходи, не рыпайсЯ. ‹учше-то по-тихому. ‚ полку
таких много, хорошо живут. €м хавать хорошо дают. …сли мне глЯнешьсЯ, то
другим не отдам, мой будешь. - € отшагнул, встал грозно над очком,
облегчилсЯ, вперед приказал шагать.
‚ерно, сержантики прознали, что за суд будет этой ночью, какой приговор
вынес Њолдаван. Ћни-то и пЯлились хитро, покрикивали кому не лень:
- ‚ешайсЯ! ‚ешайсЯ! - Ќо Њатюшин не в силах был понЯть, что же хотЯт с
ним сделать.
…му чудилось, что командир-то его простил, отпустил. Ћн думал, что его
пугают смертью, грозЯтсЯ этой ночью не иначе как убить. Ќо мысль, что могут
убить, не страшила, а теплилась, была теплой. …му думалось в бреду, что если
Њолдаван его убьет, то потом убьют за это Њолдавана - это он, Њатюшин, длЯ
того и родилсЯ, чтобы убить его.
’огда он уже бредил, уже пожирал его неведомый огонь. ‹агерь устало
доживал день в голодном ожидании вечерней поверки, помнЯ съеденную за ужином
пайку, а не о долгой грЯдущей ночи. Ќеизвестно откуда взЯвшийсЯ, подле него
присел на скамейку ђебров и, как бывалый, сквозь зубы покуривал сторонкой
добытую где-то целиковую сигарету. Ћн ничего не обсуждал, молчал, будто и
чужой, что было по-своему правдой, потому как с самого поезда Њатюшин
отшатнулсЯ от него. •оть землЯки, чуждались они друг друга и в лагере. Ѓудто
потерЯлись, но этим утром нашлись.
- ’ак вот выходит, могли бы вместе в сержантскую школу податьсЯ.
ѓоворил же, держись менЯ, а ты без менЯ захотел, теперь прости-прощай, -
цедил, оглЯдываЯсь, ђебров. - …ще есть времЯ, рви из лагерЯ...
Људа делсЯ ђебров и что произошло с ним потом, Њатюшин не помнил.
ЋчнулсЯ он от кромешной боли. ‚ холодной, где тарахтел Ящичек кондиционера,
комнатушке, залитой желтушным светом голой лампочки, в медпункте. Ћн вжат
был в кушетку, лицом - в потолок, военврач тужилсЯ стЯнуть с разбухшей ноги
сапог.
- Ќу, чего орешь? †ивой? ’ерпи, раз очухалсЯ! - прикрикнул врач. - Ќет,
резать надо сапог... —то у нас есть режущего?
- Ќож есть, - отозвалсЯ буднично чей-то голос.
- ’ащи... ђаспори ему там сбоку, да не дергай, а то будет орать.
- Ђ чего с ним такое? - потек с потолка другой голос, любопытствующий.
- ќто с вас надо спрашивать, что с ним такое, отбивнаЯ вместо ног,
делать больше нечего, зверье!
- …го хоть тронули? „а его никто не тронул-то... Џорубал небось ноги да
обоссал - косит, сука, в больничку захотелосЯ, масло хавать.
- Љто его обоссать научил? ’ы, сержант? Ќадо было портЯнки учить
мотать!
- Ђ он ученый сам, вона какой борзый.
—то-то шлепнулось по-крысиному на пол. Ѓоль утихла, он услышал сквозь
дремоту:
- •ватит с менЯ... ’ащите в изолЯтор...
- ’ак занЯты все койки, куда его класть?
- Ћставишь на носилках, полежит до утра, только не в проходе бросай,
дурак, найди там в сторонке место.
Ћн ощутил тЯжесть свою - поднЯли его, понесли, пыхтели.
- “ууф, сука... ’ащитсЯ... Ђ ну, подъем! Џодъем!
- ‡аглохни ты... ‘тарлей услышит...
- „а он же тащитсЯ, тащитсЯ, что мы несем...
- Ђ донесем и бросим, небось из мЯса, наплачетсЯ...
Ќосилки бросили в темноте и загоготали, потому что Њатюшин, чего и
хотелось им, заорал. Љойки кругом заскрипели, шевелились в них, ожили
какие-то туловища.
- Џроснулись, жрать хотЯт, думают, кормить буду! - гоготал медбрат. -
Ќи днЯ им, ни ночи, желтушникам!
- Ђ ну, подъем, суки! - веселилсЯ сержант. - ‚спышка справа! ѓазы, вашу
мать! ‹ечь! ‚стать!
„овольный, веселый, что нагнал страху, он прошелсЯ, слушаЯ скреб своих
сапог, отдал команду в гробовую темноту:
- ‹адноть, отбой. Ђ ты, безногий, не спи, наведаем ночью, ой,
наведаем... - было слышно Њатюшину в черной своей дыре.
‚се смолкло, он же мучительно не верил, что сержант с медбратом
убрались. € ждал. „ышала, затаЯсь, мгла, покуда не Явилась в ней
стеклЯнистаЯ прозрачность, - тогда, не отыскиваЯ этих двух, Њатюшин заплакал
от беспомощности, что бросили одного на голом полу, далеко от облачков коек.
Ќо слез его не слышали, и некому было его спасти. —удилось, что голо чернеет
ночь, а не доски пола. Ћблачка таЯли, таЯли... Ћн сполз с носилок и, волоча
бездвижные ноги, не ведаЯ, что делает, забилсЯ под одну из коек, как в щель,
и там затих.
Ќочью они приходили, он слышал их топот, их бухое бычье сопение,
шепотки. ‚ерно, так они с перепоЯ и не взЯли в толк, что с ним сделалось,
куда он исчез, а шмонать да шум поднимать вышло им не с руки. “тром же
Њатюшина искали по всему лагерю, потому что приехала за грузом скоропомощнаЯ
машина из медсанчасти, а его не отыскивалось, будто пустилсЯ в бега. Ќо
понЯтно было, что уйти такой далеко не может, разве уползти. ‡убник
допыталсЯ у медбрата, что ночью солдатика навещали, а потом выбил правду и о
том, кто ж его навещал. Њашина стоЯла, не отправлЯлась. Њолдавана и еще
троих сержантов вызвали в палатку, где офицеры, очнувшись от пьЯнки да
обозлившись, лупили их нещадно до потери сознаниЯ, чтобы сказали правду, что
сделали они ночью с солдатом, - могли ведь убить и зарыть. Њолдаван
крепилсЯ, хоть его-то и гнули, ломали офицеры, не боЯсь даже, что сдохнет.
‘ержантики дрогнули, не выдержали и порассказали о Њолдаване, что творил он
с людишками. ’ак что в горЯчке того утра открылись колодцы темные правды,
начали допрашивать всех солдатиков, все сержантье, не выпускаЯ Њолдавана из
палатки на свободу, - и народец, не видЯ больше его, сознавалсЯ.
Ћбнаружили полуживого, спЯщего у них под койкой человека желтушные, но
когда обнаружилсЯ Њатюшин, то начальникам уж не было до него дела -
выволокли, свалили на носилки, погрузили в машину.

IV
Џогрузили в скоропомощную еще одни носилки, с тем изувеченным
сержантом, и легли они бок о бок. Ќеслась машина по разухабистой степи, и
мучились они в трЯсущемсЯ, ходившем ходуном кузове. Њатюшин стонал. Ђ
сержант, которому невозможно было стонать, шевельнуть челюстью, глухо ныл,
цеплЯЯсь за носилки. ‘ него ручьилсЯ пот, он изнемог от боли, задыхалсЯ.
Џрибыли они в полк стремительно. Њатюшина отгрузили в лазарет, и в носилки
кинули вспоротые, похожие на жабу болотную сапоги - и сидели те жабы у него
на груди, стерегли до самой приемки. ‘ержанта выгрузили, с ним дело было
потЯжелей, везли его дальше, куда-то в госпиталь.
‘ носилок Њатюшин сам перелег на кушетку и смог раздетьсЯ, когда
сказали скинуть с себЯ всю эту грЯзь; сам обтер себЯ, замшелое чужое тело,
смоченным под краном полотенцем, как сказал сделать медбрат. Ћн отвык, чтобы
люди так говорили, с покоем в голосе, и эти покойные ленивые голоса будто
спускались с неба. Ћн слышал, как о нем говорил добренький военврач:
- Ќу что у нас за бесхозЯйственность на каждом шагу, скажите, ‚ерочка,
взЯли в армию человека, а портЯнки не научили мотать... ‚едь не похоже,
чтобы он мостырил, как на ваш взглЯд, ‚ерочка?
Ћднако во что одетьсЯ не дали. ‘казали лечь на каталку и повезли вперед
головой, так что все кружилось в глазах и плыло. Љаталку везли два солдата,
лица их не запомнил. Ќо осталось в памЯти, что эти его не материли. —то было
им легко, будто забавлЯлись, катить его на колесиках, рулить.
“ врачей на столе он уснул без наркоза и проспал сутки, даже больше, а
в то времЯ капали ему взаймы из бутылька кровь, удобрЯли уколами со сладкой
водичкой. € спал-то он сладко, таЯл кусочком сахара, и растекалась по жилам
ничейнаЯ кровушка. Ќо ночью, когда день напролет проспал, будто чувствовал,
что ночь настала, вкралось накрепко вбитое ожидание окрика. „ремотно он
изготовилсЯ вскочить, пробуждалсЯ, себе отчета не отдаваЯ, что лежит не в
казарме, а в лазарете.
‚се должны были в лазарете работать, обслуживать самих себЯ и
военврачей. Њатюшину выдали костыли, приказали вставать. Ќоги были
забинтованы по колени, будто обули в белые валенки. ‘тоЯть на костылЯх
давалось тЯжело. Џервое, что сделать сказали, - сдать на анализ мочу.
Њедбрат выдал ему майонезную баночку без крышки. ‚пихнув ее в карман халата,
Њатюшин поковылЯл в нужник. ‘илилсЯ справитьсЯ с банкой, да никак это не
выходило у него. ‚се, что смог, - сдернуть трусы, а подставить банку - на
это не хватало рук, выскальзывали из-под мышки костыли. Ћн поставил банку на
подоконник, подковылЯл к параше железной, потому что и терпеть-то после
возни этой не хватало у него сил. ‚ нужник забежал какой-то облегчитьсЯ,
опущенный с виду, бритый, как в издевку, лесенкой. Њатюшин пролаЯл хрипло,
держа в руке банку, точно камень:
- ‘лышь, браток, ты не заразный, помоги на анализы мне...
Ћпущенка послушно все исполнил - и исчез. “ Њатюшина отлегло. Ќадо было
теперь донести мочу эту чужую до медбрата, она пролилась в кармане, покуда
он скакал да тащилсЯ, и медбрат не смолчал, видЯ мокрое пЯтно у него на
боку:
- Ќу, чего, браток, никак обоссалсЯ?
Ќародец лазаретный строилсЯ в садике; командовал, расхаживаЯ перед
строем, лазаретный старшина - важный усатый солдат, ничем не больной, а как
раз самый упитанный, здоровый. ‚се звали его кто "бугром", кто "бригадиром",
как на стройке. Ћн всем давал работу, сказал и Њатюшину, не глЯдЯ, что тот
на костылЯх, дорожки выметать в саду. Њатюшин тут же в строю отказалсЯ это
делать. Џодумал, что бригадир над ним потешаетсЯ. ’от подошел к нему и
ударил по одной, потом по другой щеке наотмашь, а Њатюшин и руки поднЯть не
мог, от костылей оторватьсЯ, чтоб хоть укрытьсЯ. € хлестал его бригадир по
щекам, покуда не вступилсЯ соседний паренек - заслонил Њатюшина собой,
упросил усатого, что возьмет работу на себЯ.
Ќазавтра бригадир снова приказал Њатюшину подметать дорожки, но Њатюшин
теперь смолчал, хоть и не понимал, как сможет держатьсЯ на костылЯх и
работать метлой. „орожки обсыпала сгоревшаЯ под солнцем листва со скалистых,
возвышающихсЯ Яблонь. —тобы мести, надо было не иначе как встать на ноги или
хоть на одну оперетьсЯ, и он, обозлившись уж не на бригадира, а на себЯ
самого, на поганые костыли, оставил себе один костыль, взЯл в свободную руку
метлу. “правлЯтьсЯ одной рукой было все одно что ковырЯтьсЯ метлой, но
потихоньку да полегоньку листву он с первой дорожки смахнул.
Ќа другой день Њатюшин увидел, как это бывает, когда выписывают из
лазарета. ‚ыписали одного, который долго здесь жил, работал посудомойкой. Ћн
был приметный, задиристый, о таких тут говорили, как на зоне, что он
блатует. Џри котлах он, верно, и отъелсЯ, вольный стал, а когда шикнул
бригадир, что приказал начмед манатки собрать и шагать в роту, то весь он
превратилсЯ на глазах в жалкий комок. ‚ обед еще было видно его вспухшую,
багровую рожу в окошке раздатки, но это не понравилось бригадиру - что еще
не ушел. Ћн спокойно отобедал и другим дал свое доесть, а потом зашел в ту
укромную полутемную комнатушку, в которой работали повар с посудомойкой, - и
все услышали грохот и истошные крики. Ќо смертоубийства миг тоскливо
покрылсЯ только что взъЯрившейсЯ грызней, стали доноситьсЯ шумы и пыхтение,
будто двигают что-то тЯжелое. ‚се дожидались, не расходЯсь, чьЯ возьмет,
никто не встревал. Њинут через десЯть вознЯ в пищеблоке смолкла. €з тишины
ЯвилсЯ целый и невредимый усач, волоча по полу задыхавшегосЯ, будто
пробитого гвоздЯми, скрюченного посудомойку.
- џ тебе сказал, тебе, чтоб к обеду духу не было? ’ебЯ как, по-хорошему
просили? ’ы решил, что ты умней? - допрашивал его, свирепеЯ от своих же
слов, бригадир.
- “бьютЯсукааа! - визжал тот.
- ’ы... ’ы из себЯ психоватого тут не корчь!
€ зашевелились стоЯщие без дела, желающие поскорей кончить, опустить уж
никому не важного своЯчка.
- —то сказали? ’ы не поЯл, не поЯл, падло! - посыпалось из всех ртов, и
его уж не стало слышно.
Ђ через неделю на перевЯзке с Њатюшина снЯли вдруг бинты. Ќоги зажили.
Ќо этого и невозможно было Њатюшину постичь. ‡ачем они нужны ему такие,
здоровые, он теперь, когда отнимали у него костыльки, не понимал. ‡доровый,
а не скрюченный, на костылЯх, Њатюшин казалсЯ сам себе ненужным, обреченным.
Ѓыло ему так одиноко, будто войдет в перевЯзочную кто-то, какой-то человек,
который его отсюда навсегда прогонит. ‚сю эту неделю он работал - подметал
дорожку в саду, дежурил на людском нижнем этаже, был на побегушках у врачей,
таскал по зову лекарства да бумажки. Џосле перевЯзки, когда снЯли бинты,
отобрали костыли, он ушел на этаж и затаилсЯ, не знаЯ, что с ним теперь
будет. Ѓригадир разгуливал по этажу, не замечаЯ его, и Њатюшин мучительно
гадал, есть ли приказ выписывать его, что скажет начмед. Ќо вечером усатый
подозвал его, добрый, что прожил в покое еще один день, и дал работу:
- ‘ утречка ты дуй в хозблок, будешь вместо этого... џ повару обещал,
что человека дам, а ты вроде без костылей стал, ходЯчий, но глЯди у менЯ,
заблатуешь - враз на берег спишу! € плакала мама!
Џовар встретил Њатюшина поутру с ножом в руке и долго не пускал на
порог хозблока, заставлЯЯ стоЯть средь пустых столов. ќтот худенький узбек,
походивший на подростка эдак лет четырнадцати, казалсЯ безвредной змейкой,
ползающей, но не могущей жалить. ‘низойдЯ, он впустил Њатюшина, сказал сесть
и сунул ему в руки миску с кусками холодной свинины, выуженной, верно, из
щей обеденных, рубанул полбуханки хлеба. ’ак он показал, что он добрый, если
захочет, и жратвы ему не жалко. …сть же Њатюшин не хотел, но стал
волей-неволей жевать, больше оглЯдываЯсь вокруг. “збечонок был доволен им,
думаЯ, что приручил. Ћн же был Њатюшину по грудь, и, только когда Њатюшин
сидел, они становились одного роста. •озблок был изнутри именно каким-то
блоком - квадратура, обложеннаЯ от пола до потолка водЯнистым кафелем, будто
по стенам стекала вода. ‡десь было как в бане, а воздух стеклЯнисто стоЯл у
распахнутого настежь оконца, так что внутрь проникал только жаркий солнечный
свет. “збеку жара была нипочем. ђешив, что служке хватит жрать, он показал,
какой может быть злой, и, выхватив ни с того ни с сего из рук у него миску,
тЯвкнул, ощерЯсь, чтобы становилсЯ у раковины.
’о была даже не раковина, а огромный медный чан со сваленной в него
алюминиевой посудой. “збечонок подпрыгнул, уселсЯ на высокий подоконник,
глЯдЯ свысока на его работу. Љогда посуда и котлы были перемыты, он сказал
Њатюшину мыть полы в столовой комнате и опЯть глЯдел на него, ползающего с
трЯпкой, из оконца раздатки. Љогда были помыты полы, он сказал мыть в
хозблоке, а после хозблока сам подустал и показал опЯть, какой он может быть
добрый, возвратил Њатюшину миску, сказал есть. Њатюшин уж чувствовал
откуда-то голод, а может, был это и не голод, а сосущаЯ нутро злоба. ‘колько
прошло времени с обеда, он не распознавал. “збечонок напЯлил на сухое
змеиное тельце белую поварскую робу и погнал Њатюшина в дорогу - пора было
брать тележку и везти ее в полк за пайком.
‡а оградкой лазарета было ему шагать так же чудно, как по улицам
незнакомого города. Џовсюду, куда б ни устремлЯлсЯ его взглЯд, стоЯли глухой
обороной казармы, тЯнулись неведомой свЯзью асфальтовые дорожки, тропиночки
из асфальта, росли одинаковые деревца. Ќикто им не встретилсЯ, только при
подходе к столовой набрели они на толпу солдат. “збечонок приосанилсЯ, стал
понукать да покрикивать. —угуннаЯ тележка на трех колесах туго
поворачивалась, Њатюшин тащил ее спереди, а потому, верно, если на кого и
походил, то на лошака. Џищевые канистры бились друг о дружку, издаваЯ медный
звон, из-за которого толпа уставилась на них, так что Њатюшину сделалось не
по себе средь той толпы, а повар еще подбежал и огрел его по спине кулаком.
‘олдатнЯ одобрительно заухала - карантинщика живого они еще не видели, а
узнать такого в Њатюшине было нетрудно по чуть обросшей ежистой башке. …му
стали кричать, чтобы он вешалсЯ, но так же одобрительно, довольные, что эти
уж при тележках, что тащат службу. Њатюшин видел их штампованные, с медный
пЯтак, лица - будто их жизнЯм цена была с пЯтак.
Ђ в огромной поварской, в которой бы утонула дюжина их хозблоков, где
торчали три похожих на колодцы варЯщихсЯ котла, сошлись поглазеть на
карантинщика все, кто обреталсЯ при столовке. ‚се сплошь похожие на его
узбечонка, так что Њатюшин утерЯл его из виду. Ћн таскал канистры с лапшой,
а заливал ему из колодца, взгромоздЯсь на табуретку, опущенный ихний служка,
в грЯзной до коричневы солдатской робе, который поспешал тараканчиком и
радовалсЯ, что оказалсЯ заодно с ним у всех на виду. Ћн что-то командовал
Њатюшину на их Языке, а узбеки-повара смеЯлись, глЯдЯ на то со стороны.
Ќикто ему не сказал и слова по-русски, а всЯ потеха была в том, что он не
понимал, чего ему кричат, верно, делаЯ наоборот, а может, и как хотели они.
Ћн изготовилсЯ к тому, что станут бить, но, когда все сработал,
утихомирившиесЯ узбеки отвернулись и разошлись. “ж со двора получили они
хлеб, и хлеборез, здоровый жирный узбек с бычьей шеей, которого Њатюшин
выделил еще в поварской, смеЯлсЯ над ним тут, сидЯ на перине ржаной из
хлеба, а потом подозвал, спросил, как зовут, а узнав, что ‚асилием, сказал
про себЯ, что он ‚ахид. € сказал, довольный, что делает его, по-ихнему-то
‚ахида, своим братишкой, даст ему отныне, если надо, помощь в полку, а тот
пускай называет его братом. Ѓрат с братишкой, если встретЯтсЯ, должны
обнЯтьсЯ - и он показал, как это надо делать, гулко рассмеЯвшись.
“збечонок затаилсЯ, когда служка побраталсЯ на его глазах с полковым
хлеборезом, с самим ‚ахидом. Њолчком воротились они с груженой тележкой в
лазарет. „о ужина держали лапшу готовой на плите, а после ужина опЯть взЯлсЯ
Њатюшин за работу. “збечонок злилсЯ, курил и ничего не делал, а Њатюшин так
и работал, все одно что служил ему по команде. ’ак долго и тЯжко он еще
никогда в жизни своей не работал. ‡а окошком уж смерклось, лазарет отходил
ко сну, но Њатюшин должен был свезти на той же тележке бак дневных отходов в
столовую. “збечонок, шатаЯсь со своим тесаком в стихшем, что Яма, и пустом
от чистоты хозблоке, сказал ему про то, улыбнулсЯ пьЯной, неизвестно откуда
взЯвшейсЯ за день улыбкой и ткнул воздух, даваЯ тычком понЯть, что посылает
его одного в ночь, а сам остаетсЯ.
€ той дорогой, что едва помнил и почти не различал в потемках, он вывез
тележку к столовой, где сонливо копошились какие-то подневольные солдаты и
не было уж видно, будто вымерли, поваров. ќти солдаты, которых, верно,
пригнали сюда тайком делать грЯзную работу, облепили его со всех сторон да
хотели заставить работать на себЯ. “ него ж на них рука не поднЯлась - в
каждой роже мерещилсЯ ему сержантик, это был страх ударить да ненароком
убить. Ћн их убить боЯлсЯ, а они-то его пинали, терзали, покуда не заЯвилсЯ
из ночи какой-то сильный человек, от одного взглЯда которого они расползлись
по работам, по углам.
Њатюшин притащилсЯ в лазарет, загнал тележку в стойло, поплелсЯ на
этаж, в свою палату, где уснул крепким натруженным сном. Ђ рано утром, когда
все еще спали, его отыскал по палатам и разбудил, похоже, глаз не
сомкнувший, еле ворочающий Языком узбечонок - пора было ехать в полк.
’ри раза на дню он браталсЯ с ‚ахидом, возил в полк тележку, мыл посуду
и котлы, таскал наверх пайку каптерщику. Љаптерщик не отпускал без того,
чтоб не пнуть в спину. ‚ полночь, когда свозил в столовую отходы, поджидали
голодные, забитые солдаты из кухонного нарЯда. Ђ с утра до ночи томилсЯ он в
хозблоке, лишившись чего-то большего, чем свобода, оставаЯсь один на один с
узбечонком.
’от был туповат, плохо умел соображать, так что на него все обычно
орали. Ќо крики никак не действовали на него, оставалсЯ он глух. ђаботы у
него в лазарете было с полпальца, потому что ничего он не варил, не жарил,
разве что длЯ дружков да длЯ себЯ, а получал паек готовым из полковой
столовки -- сам же он нарезал хлеб громадным тесаком, с которым не
расставалсЯ, всегда носил его в руках, точно он был частью его. Ђ если не в
руках, то в сапоге. ‚есь день сидел в хозблоке, выходил наружу только ночью.
Ћказалось, что повар был местым, родиной его был какой-то колхоз под
’ашкентом, к нему ездили через день жена, младшие братьЯ, привозили ему из
дома еду. Ќо и солому эту привозили, он прЯтал в мешочке под печкой и давно
сошел с ума, высыхал да умирал на глазах от этого курева. Џовар улыбалсЯ
тупо да отмалчивалсЯ с лазаретными, но хитро так прЯталсЯ в нем сумасшедший,
молчком да с улыбочками. …сли ж он что-то чувствовал, к примеру, начинал
боЯтьсЯ, то страх овладевал им всем, вываливалсЯ грыжей из души, а испугать
его так, насмерть, могла брЯкнувшаЯ на полу пустаЯ кастрюлЯ. ђаботать он и
вправду не мог, его уж и нельзЯ было даже заставить работать. Џо ночам он не
спал, потому что не мог спать, как человек, если только не обкуривалсЯ до
бесчувствиЯ. € то, что ножа не выпускал из рук, имело особый смысл --
хлебный тесак был той ниточкой, что единственно свЯзывала его с жизнью,
иначе он вовсе ничего не чувствовал, не понимал. Ћн убивал себЯ, но будто бы
играл со смертью, ставшей длЯ него безлично чьей, а никто этого не ведал. Ћн
подстерегал Њатюшина, когда они оставались в хозблоке наедине, дожидаЯсь
мига, чтобы тот нагнулсЯ или присел на табуретку, и тогда подскакивал сзади
и прихватывал его горло тесаком. Љогда случилось это в первый раз, Њатюшин
только и успел растерЯтьсЯ от неожиданности его прыжка. Џодумал он, что
повар петушитсЯ, попугивает, хотел откинуть его руку. “збечонок же весь
задрожал, сдавил горло тесаком, ничего не говорЯ, и тогда, выпучиваЯ глаза,
Њатюшин, как и он, задрожал. ќтот его страх смерти потихоньку успокоил
повара, а может, и спас жизнь
’ронуть его Њатюшин тогда остерегсЯ, но после второго такого раза,
пережив то же самое, выждал, что опустилсЯ нож, и с маху об стенку пришиб.
“збечонок и сделалсЯ как пришибленный, забилсЯ в угол. Ќо через день все
повторилось. ЋбкурившийсЯ повар уж заставил Њатюшина осесть на пол, заполз с
ним в угол, не отнимаЯ от горла тесака, готовый чуть что полоснуть. Ќикто б
не пришел на помощь. ‘просоньЯ добегали разве до сортира, в остальных частЯх
зданиЯ даже не положено было гореть свету - хозблок погружалсЯ в ночь, будто
с дырой в днище, захлебывалсЯ ее черными водами и тонул. “збечонок,
пьЯненький от курева, требовал поминутно ответа, хороший он человек или нет,
гулЯет на воле или нет его жена. Њатюшин сказал, что хороший он человек, и,
получив отдышку, ответил и про жену его наугад, что хорошаЯ она женщина, но
тесак впилсЯ в его горло. Џовар взвыл дико, даваЯ ему какой-то миг, и
Њатюшин вскрикнул, цеплЯЯсь судорожно за слова:
- „а блЯдь она, блЯдь!
“збечонок опустошенно замер, потом заплакал и жгуче принЯлсЯ спрашивать
то же самое, слыша уж только этот ответ, который отчего-то завораживал его.
‡абывшись, он стал рассказывать про жену, жаловатьсЯ, что она хочет его
убить, приносит отравленную еду и что у нее уже есть другой муж, который
тоже хочет его убить. € пытал он Њатюшина, как если бы тот мог знать правду.
Њатюшин твердил вслед за ним, будто эхом, что жена хочет его убить, и это
длилось полночи, так что и он уж отвечал узбечонку как в бреду, а стоило
шелохнутьсЯ и замолчать, повар тут же взвивалсЯ и начинал дрожать. Џосле до
того он забылсЯ, что выпустил наконец тесак. †елание им овладевало покурить
свою сигаретку, другаЯ уж мучила дрожь. Њатюшин, думаЯ, что сбежал от него
чудом, остаток ночи не спал. Ќо узбечонок утром пришел за ним полуживой,
будто до утра кто-то его самого пытал да мучил в хозблоке. Ђ пора было в
столовую, получать паек. Џовар сказал ему вставать, а сам свалилсЯ на
свободную, пустую, уснул.
“збечонок приплелсЯ в хозблок под вечер, когда в лазарете давно
отужинали, и полез голодно под плиту. Ћн покурил, забившись в тот угол, где
отсиживали они вдвоем ночь. Њатюшин, стоЯ к нему спиной у мойки, почуЯл
гремучий душок травы, что змейками расползалсЯ по хозблоку. —уЯл он каждый
миг, что повар оживает, уж таитсЯ молча в углу. Џотом он выкарабкалсЯ и стал
бродить без дела, так ничего и не говорЯ, сам по себе. Љрадучись, вышел в
пустую столовую, ходил там, и шаги его то были слышны, то пропадали, будто
вышмыгнул из столовой. €звелсЯ, воротилсЯ в хозблок и раскричалсЯ на
Њатюшина - был им недоволен, а в руке его уже болталсЯ тесак. Ќо тут Њатюшин
встал как вкопанный и обрушилсЯ на повара не криком, а возмущенным шквальным
ором, в который вложилась всЯ его душа. “збечонок съежилсЯ и глЯдел на него
тускло слезливыми, злыми глазками, как если бы тот не орал, а ударил. € он
ударил по руке, выбил тесак, а потом схватил узбечонка, поволок, разбрасываЯ
с грохотом посуду. Њатюшин бил его, думаЯ, что убивает, упиваЯсь каждым
звуком, вырывающимсЯ наружу из этого хилого, гнилого тельца.
- џ тебЯ убью! “бью! - вопил Њатюшин, чуть не терЯЯ сознание от
пронзающей мучительной сладости, волоча его, полудохлого, да швырЯЯ об
стены. - “бью!
€ от этих же слов пришел он в себЯ, образумилсЯ. Ќо вовсе не пожалел.
Џовар был живой, живуч, и стоило бросить его, как он стал сам двигатьсЯ, а
скоро и взобралсЯ на табурет.
- ‚от так и сиди. ‘идеть! ЏоЯл?! - крикнул отупело Њатюшин, будто
собаке. - “ менЯ отец армией командует, танками, самолетами, у менЯ брат
ѓерой ‘оветского ‘оюза, а ты кто такой, ну, кто ты такой? ’ы чурка, чурка...
Ђ ну встать! ‚ста-а-ать!
Ћглушенный узбечонок встал через силу и беззвучно заплакал. Џрошло
сколько-то времени, за оконцем смерклось, Њатюшин бросил его и пошагал за
тележкой. ‡абыл о поваре и думал всю дорогу, что в столовке его поджидают, а
пройти-то их нельзЯ и надо будет с ними сызнова битьсЯ. Ќо уборщики из
кухонного нарЯда, что каждую ночь проходу не давали, слили сами отходы и
ничего не посмели ему сказать, хоть Њатюшин просто стоЯл с опущенными
руками, глЯдЯ на них, и молчал. Љогда же воротилсЯ в хозблок, то повар успел
обкуритьсЯ и валЯлсЯ пьЯный, похожий на собаку спЯщую. Њатюшин пнул его от
какой-то обиды, посидел с ним в тишине подвальной хозблока, а потом пошагал
на этаж, надо было спать.
Џовар без труда мог разделатьсЯ с русским чужими руками, отомстить ему
так, что и следа б его не осталось в лазарете, но стерпел. ‚се повторЯлось
изо днЯ в день - и унылое, на двоих, заточение в хозблоке, и одурение
беспробудное повара, и эти побои. Ќо бил его Њатюшин уже с расчетом, знаЯ ту
минуту, когда надо было его пришибить, и становилсЯ он тихий. Џосле битьЯ
повар и вправду успокаивалсЯ, хоть чуть не всегда плакал, будто со слезами и
источалсЯ из него какой-то Яд. Ћт слез этих делалсЯ он Њатюшину противным, и
обращалсЯ Њатюшин с ним как со своим служкой, вот только всю работу сам
делал, за двоих, брезговал его заставлЯть.
Ћн отнЯл у него тесак и прЯтал у себЯ, больше не давал в руки. Ќо
узбечонок равнодушно терпел и это. —его не мог Њатюшин у него отнЯть, да и
боЯлсЯ, - это анашу, но потому ли, будто желаЯ все же отнЯть, он
приноровилсЯ курить задарма сигаретки. Џовар давал ему дурь по первому
требованию, будто под плитой тарилась и его долЯ, но трава Њатюшина не
пробирала и частенько, длЯ своего удовольствиЯ, крошил сигаретки или
выбрасывал. “збечонок злилсЯ, но терпел - не иначе как и он прожигал-то
анашу не свою, а дармовую. Љ нему ходили тайком солдаты из полка, похожие на
зверей. ЏриходЯ, они высылали посудомойку прочь, говорили о чем-то тайно с
поваром, а иногда и били. ‡а что они его бьют, тот не говорил. ’ак же
понуро, глухо ходил он, когда вызывали на свиданки, встречалсЯ с женой,
братьЯми и еще с кем-то - с кем, он не говорил. —то приносил от них, к тому
не притрагивалсЯ, отдавал не глЯдЯ Њатюшину: фрукты, лепешки, какое-то мЯсо
и огромные ихние пельмени, которые, отварные, были еще теплыми в банке и
всплывали из бульона вспузатившейсЯ рыбешкой.
‘коро Њатюшин стал ходить повсюду с узбечонком, а узбечонок не отпускал
ни на шаг Њатюшина, они будто срослись. ‘тали у них одни и те же дружки. ‘
каптерщиком Њатюшин повидалсЯ еще в первые дни. ’огда он узнал, что это был
за человек. ‚ комнате без оконец, тесной от стеллажей, где от пола до
потолка возлежали простыни, наволочки, пододеЯльники - снежными громоздкими
стопами, будто на вершинах, - он расхаживал преспокойно как по краю пропасти
и все знал в том одноцветном, пахнущем прахом нагромождении, похожий своим
видом на библиотекарЯ. Ќа нем был лоснЯщийсЯ единоличный халат, не чета тому
переходЯщему линЯлому трЯпью, что донашивали в лазарете другие; невысокого
росточка, хилый, даже плюгавый, он в нем сыто, важно утопал. ЉазалсЯ самому
себе плечистым и рослым. Љаптерщик поважней лазаретного старшины разъЯснил,
кто такой Њатюшин перед ним - доходЯга, вонь ходЯчаЯ, срань; но испытывал
при том удовольствие. Њатюшина он дотошно помнил по той и вправду вони из
вспоротых лопоухих сапог, прелой чернушной формы, что занЯли место в
каптерке, заткнутые в матрасный мешок. Ќо признавать его не желаЯ в первые
дни за человека, каптерщик теперь утихомирилсЯ. Њатюшин пил с ними в
каптерке да гулЯл уже как свой. Џлюгавого каптерщика Њатюшин невзлюбил еще
за старое, но не родилось в нем злости, как если попалсЯ по пути не человек,
а гриб-гнилушка. •оть с того времени, как невзлюбил, он чуЯл дух каптерщика
- что есть он в лазарете, сидит у себЯ в норе. “ него в каптерке, а
отдельнаЯ комната и давала ему в лазарете власть, кучковались такие же
гнилушки и, одуреваЯ, слушали один на весь полк знаменитый его магнитофон.
Љаптерщик и еще один, у которого по доброй воле не вылечивалась
гонореЯ, которого звали в лазарете из-за клыка золотого ”иксатым, позвали
его с ними грабить - и Њатюшин за копейку довериЯ их согласилсЯ, пошел на
грабеж. Џо ночам лазили, но не каждую ночь, через забор и сбегали в город;
так понЯл Њатюшин, откуда поЯвилсЯ в каптерке магнитофон. ‚скрыли машину,
прЯмо подле полка, взЯли всЯкой мелочи. …му досталась пачка сигарет с
авторучкой. Ѓыло скучно, даже нестрашно. ‚ другую ночь, пьЯные, залезли в
какую-то кафешку, нашли вещи, еще выпивки, денег, жратвы. †рали там и пили,
а что не смогли, то испортили да побили, чтобы не оставлЯть. Ќо своей доли
Њатюшин не взЯл. Ћт чужих вещей его своротило, как от вшивых. Ђ каптерщик с
”иксатым обросли барахлом и после такого шума решили отсидетьсЯ по-тихому,
не рисковать. Љаптерщик, оказалось, умел делать наколки, по трешке он брал
за узор. “ кого-то в полку приметил Њатюшин наколку на плече; это была змеЯ,
свернувшаЯсЯ вокруг меча, который возлежал на щите, похожем на шеврон, а
обрамлЯлсЯ этот щит надписью "служу закону". „умаЯ, что так просто она не
делаетсЯ, Њатюшин только по-пьЯному спросил у каптерщика такую наколку, но
оказалось, что нет на нее запретов. …му накололи шеврон, как подшутили:
сначала каптерщик выполнил старательно работу, а потом все глЯдели на
наколку и потешались над ним, что дуриком записалсЯ в честные - с такой
наколкой уж всю жизнь воровать нельзЯ, да и каждаЯ собака знать будет, кому
служишь.
- Љраснач в законе! - гоготал каптерщик. - “у, братва, замочим
краснача?
- ‡амочим! Њуха в киселе! - взрывались все гоготом.
Њатюшин сторонилсЯ тех, кто попадал в лазарет из „орбаза, будто что-то
они ему сделали. „а и были они ему не погодками, а гораздо моложе, по
восемнадцать лет. Ћпущенки из полка и человек десЯть, которых нанесло уж,
что грЯзцу, из карантина, в лазарете ничего не значили, и шпынЯть, травить
мог их каждый, а еще больше каждый старалсЯ сделать себе из одного такого
служку. ‘лучалось, он подкармливал их в хозблоке, но только потому, что
самого воротило от жратвы. Ћни ж отплачивали ему за глаза дружной нелюбовью,
он был им чужой, ненужный, хоть в глаза заискивали, думаЯ, что иначе ничего
не даст. ’о, что снюхалсЯ он с узбеком, считали какой-то подлостью. ‘тал он
занозой в сердце и лазаретному старшине. Љогда увидел бригадир не зажившую
еще, как расцарапанную, наколку на его плече, остекленел и ударил наотмашь в
морду, при всех-то, в столовке.
- ‚ блатные полез! ’ебЯ как, по-хорошему просили? ’ы решил - ты умней?
’огда стерпел Њатюшин от удивлениЯ, а ночью у каптерщика, глотнув
спирта, рвалсЯ чуть не зарезать старшину, к всеобщему веселью, но надорвалсЯ
и упилсЯ. Ђ после так и терпел от него - боЯлсЯ, что выживет его старшина из
лазарета.
Ќочью ушел к девке в город и не вернулсЯ ”иксатый, а без воровства он
шагу ступить не умел; каптерщик прибежал с той тайной в хозблок, металсЯ в
четырех стенах, будто б уже стучалась милициЯ, и подучивал Њатюшина в
спешке, что надо будет говорить, если продаст их ”иксатый. ‚ его каптерке
полно было распихано ворованного барахла из кафешки. ‚ещички свЯзал в
простыню, избавлЯЯсь даже от магнитофона, побежал к хохлам в кочегарку и в
то же утро все добришко опрометью стопил. Ђ к вечеру хватились ”иксатого и в
лазарете, пришел на ночь глЯдЯ офицер из штаба и допрашивал, кто его видел в
последний раз. „ень прожили, милициЯ не ехала, но теперь его искали как
дезертира, и каптерщик мечтал, чтобы дурак этот только сгинул, пропал, а
выдумываЯ вслух, какие смерти мог найти ”иксатый, успокаивалсЯ: утопнуть в
канале мог, зарезать могли на улице или на хате, обширЯтьсЯ мог, сгореть,
где гулЯли, мог в рабы попасть к узбекам, а самое верное - смерть принЯл от
бабы.
“тром вокруг лазарета заварилась неведомо откуда каша. Ќабежало
офицеров, штабных, да и все бегали, кутерьма невиданнаЯ поднЯлась. ‘лышно
было, как подъезжают машины. ’опот сапог стены сотрЯсал, будто оцеплЯют.
Њатюшин засел в хозблоке, но пересилил себЯ и вышел, бежать готовый, на
людской этаж. Џриемник и весь коридор оказались забиты солдатами - его
узнали, а сам он никого не узнавал. ќто прибыл целый взвод из „орбаза. ‘вои,
русские, ребЯта, с которыми начинал он служить в карантине в одном взводе,
иссохли, гимнастерки их шелушились солоно воболкой, а голоса гудели глубоко,
будто жар из печи:
- ‡дорово! ‚он ты куда попал!
- ѓлЯньте, это ж ‚асилий!
- “х ты! ‡доров, как у тебЯ дела, братишка, смылсЯ под шумок из армии!
Ђ наши кто еще здесЯ?
Њатюшин глЯдел вокруг слепыми глазами, они же смеЯлись, обступили его,
охлопывали со всех сторон, здоровые да добрые, будто росли из земли.
- „а ты чего молчишь!.. Ђ мы тебЯ помнили, каждый день вспоминали, так
бы и терпели сволочь эту, если б не ты! „а ты ж не знаешь, после твоего
отъезда из „орбаза, как говорЯт, вылили на тебЯ сержанты бочку дегтЯ.
‘волочи! Џотом обвинЯли нас, что ты сострЯпал дело против Њолдавана. Ќо эти
сволочи тоже получили свое. Њолдавана, наверное, точно отправЯт в места не
столь отдаленные.
- ЏрисЯгу мы принЯли, теперь в сержантскую учебку нас, в Љаракимир...
- „а, братишка, больше не вернешьсЯ в „орбаз, а мы вот дальше в
сержанты. Ќаших много там покосило, поувозили их к вам, встретитесь, а мы
осенью нагрЯнем, с лычками, дадим подмогу.
- Љого наших увидишь, передавай привет, скажи, мы еще вернемсЯ, еще
устроим здесЯ хорошую жизнь! „а не расстраивайсЯ, живи мужиком, ты ж такое
дело людЯм сделал!
Џодскочивший офицер окликнул сбившихсЯ в кучу солдат, и они с живостью
подчинились.
‚ пустом, гулком колодце лазаретного коридора, на дне которого один
покоилсЯ Њатюшин, заухал гул высокий, грозовой тронувшихсЯ армейских
тЯжеловозов, груженных полусотней солдат. ‹азарет, чудилось, иссох до
человечка и опустел, все из него выздоровели. ‘ухой, горЯчий воздух блуждал
в его стенах, и Њатюшин больше не чувствовал себЯ человеком - да и никем. ‘
бездушным спокойствием он воротилсЯ в хозблок, где ему, но будто и не ему,
сделалось вдруг весело при виде всего этого брошенного хозЯйства - немытых
котлов, бачков, тусклых алюминиевых черепков мисок, сваленных горой в чане
заодно с грудой обглоданных, таких же тусклых ложек. ‚зЯлсЯ он хватать их,
рытьсЯ в них, мыть да вычищать, но проникаЯ в работу, как проникают
по-крысЯчьи что-то чужое пограбить. €сполнив на отлично работу, покатилсЯ с
тележкой за обедом, ничего не узнаваЯ в полку, забываЯ этот полк каждую
минуту и чему-то удивлЯЯсь затухающей памЯтью.
‘толоваЯ показалась ему какой-то казармой, муравейником солдат. Џопав в
хлеборезку, отмалчивалсЯ с ‚ахидом, пронзаЯ взглЯдом этого узбека, насквозь
чужеродного, отчетливо понимаЯ, будто держал камень увесистый в руках, что
хлеборез нажралсЯ хлеба с маслом, а кругом него недоедают этого масла. Ћн
глЯдел молчком на ‚ахида, почти как на свинью, точно узбек могучий не стоЯл
вровень с ним, заслонЯЯ собой хлеборезку, а возлежал с хрюканьем среди
хлеба. ‚ахид же встретил братишку с простодушной радостью, наделил не спеша
хлебным пайком лазарет и, ничего не приметив, обнЯлсЯ с Њатюшиным до
следующего раза, но браталсЯ узбек с беспризорной тенью, что гулЯла как на
свободе в ташкентском полку.
‹азаретный паек он сдал, как обычно, повару, но исчез в ту же минуту из
хозблока. ‘илой какой-то вытолкнуло его на опустевший, стихший без солдатни
двор, и он забрел в сад, за огородку глухую кустов, где стемнела на глазах
его в тени Яблонь и прохладно вечерела поросшаЯ густо травой землЯ. агов
через десЯть, пройдЯ как по доске, а не по траве, он уткнулсЯ в стену из
бетона. ‘ад еще взлетал над ней зелено вольными ветвЯми и рос как над
обрывом, но стеной тут обрывалсЯ не дворик, не садик, а неведомый конвойный
ташкентский полк. “ той стены, так как шагать стало некуда, он слег на траву
и в прохладе, в тенистом сумраке уснул.
„о ночи он дожил, потому что спал. ‡нал об исчезновении посудомойки из
лазарета только повар. Ћн не дождалсЯ его в хозблоке, а взЯвшись искать - не
отыскал. ’огда, с полднЯ, начал он скрывать, молчать, знаЯ, что русский
пропал. ’ащил сам работу. Џоехал вечером с тележкой. „оканчивал день, наводЯ
сверкающий порЯдок отупело в хозблоке, как после убийства. Ќикуда больше из
хозблока не выходил. Љаптерщик, а он вторые сутки чуждалсЯ посудомойки,
будто за ними кто-то следил, но и стерег его пугливо, имел в виду, успел
углЯдеть работающего, на себЯ не похожего повара, и заподозрил. Џосле ужина
пробралсЯ он в хозблок, обнаружил одинокого узбечонка и, так как тот молчал,
принЯлсЯ выбивать из него правду. Ќо стало от битьЯ страшней, и узбечонок
молчал страшно, бездвижней и равнодушней трупа. Љаптерщик, будто себЯ
допытавший, забивший, готов был чуть не бежать и сдаватьсЯ, так страшно
сделалось ему при мысли кромешной, что узбек не иначе убил посудомойку и
молчит.
Ќо стоило ему подумать, что нет Њатюшина в живых, как тот вырос из
ниоткуда бесшумно и шагнул в мерцающий от кафелЯ хозблок. ‘ел в закуток у
стены, не произнесЯ и слова. “збечонок глЯдел на него горЯщими темным
каким-то огнем, но лучистыми, устремленными только к нему глазами, а
каптерщик облилсЯ багрово потом, как в парилке, и заорал, испускаЯ в немощи
злость. ‚опли его возмущениЯ, обиды, боли этих двух мертвЯков не пробудили.
Џовар с посудомойкой как сдохли, ничего больше не боЯлись. Ќе слышали.
- Њы ж палимсЯ! - орал, не унимаЯсь, каптерщик. - Ќам пучком надо, а
ты, ну чего ты дохнешь, куда ты ходишь? Љончить нас хочешь, невмоготу стало,
а Я жить хочу! †ить! - ‚есь вид его, дрожащий, мокрый, будто выпрашивал в
слезах и в поту, в мокроте человечьей, эту самую жизнь, кричал не страхом, а
неимоверной какой-то к себе любовью. Ђ страшным было ему теперь узнавать,
как ребенку, что может его не быть.
‚ какой-то миг каптерщику показалось, что эти двое не иначе обкурились.
€, найдЯ неожиданно отгадку, поверив с облегчением, что сидЯт в хозблоке и
молчат, обкуренные анашой, утих он и скривилсЯ, будто разжевал что-то
кислое. …ще поразглЯдывал их от бездельЯ, как картинки, помучилсЯ и ушел.
Ќичего так не желал им каптерщик, как смерти. “ходЯ восвоЯси, он подумал уже
с похотливым трепетом, что надо их отравить, как-нибудь сгубить. € он не так
желал им смерти, как жаждал избавитьсЯ от мучений страха за свою жизнь,
чтобы стало ему возможно одного себЯ беречь, спасать, и уж он тешилсЯ, что
вылез бы в одиночку из какой ни на есть Ямы. Ќаркоманы, падаль, думалось
успокоительно каптерщику, все одно долго не проживут, да от них, от
заразных, давно надо землю освобождать
“збечонок не курил весь день. ѓлЯдЯ оцепенело, покорно на
возвратившегосЯ неизвестно откуда посудомойку, что-то понимаЯ и чувствуЯ,
пыталсЯ он теперь стерпеть и мучилсЯ в своем уголке, никому не нужный.
Њатюшин же чего-то дожидалсЯ, хмурилсЯ и не глЯдел в его сторону, но вдруг
поднЯлсЯ стремительно, будто изнемог ждать, и двинулсЯ без страха к железной
гробовитой плите, из-под днища которой вырвал крепенький невзрачный пакет с
травой. ЏонимаЯ, что делает, он успокоилсЯ, оглЯделсЯ и вытрЯхнул пакет в
полный помоев обрыдлый бачок, попавшийсЯ на глаза, а потом смешал навсегда
сухенькую нежную соломку с той болотной жижей и отпрЯнул, встал столбом
подле узбечонка. Џовар тихонько на глазах усыплЯлсЯ, сжимаЯсь тепловато в
комок, как если бы трава эта утопла не в объедках да опитках, а в его
душонке, и бродила. ђжавый, порыжевший от затхлости пакетик прилепилсЯ
эдакой слизью к полу, он только казалсЯ ничейным; как и ветерок этот гиблый,
легкий - только казалось, что таилсЯ в нем, в невзрачном пакетике под
плитой, а гулЯл теперь одинешенек посреди ночи в гулких стенах хозблока.
ѓлЯдЯ вниз, в пол, где лежал повар, и Ясно видЯ, как с высоты, его покойное
гладкое лицо, ощутил и Њатюшин дрожь легкую погибели. Ќо гула одинокого,
будто гудели, приближались и приближались чьи-то тЯжелые шаги, топали и
топали кирзовые убойные сапоги, Њатюшин не страшилсЯ. “спел он столько бед
на свою голову накликать, что и чудно было б пропасть. Џотому не от
безысходности очевидной того, что совершил, а от невероЯтности Њатюшин будто
разуверилсЯ в смерти, в жизни, опустилсЯ к дышащему трупику узбечонка и
уснул, обнЯвшись с ним безмолвно, как с братом. †елтый грЯзный свет горел до
утра в хозблоке, сочась бесшумно с потолка и удушаЯ, будто газ. Њатюшин
просыпалсЯ в поту, открывал глаза, видел одиноко кругом этот свет, ничего не
постигал, но засыпал с удивлением, чувствуЯ под боком твердый ком
человеческого тепла.

* —Ђ‘’њ ’ђ…’њџ *
I
Ћн открыл глаза. Ќад ним стоЯл бригадир и возвышалсЯ в голодном с утра
и светлом воздухе. ‘вежеумытый, с еще мокрыми зализанными волосами, но
бескровный, как выжатый.
- ’еперь ты встал по-тихому. Џривел себЯ в порЯдок, чтоб, как у конЯ,
блестело. Ѓольше тебЯ тут не будет. евелись, машина там подкатила... Ќу,
твое счастье, а то б накормил!
Ћн дремотно встал, и бригадир повел его, как под конвоем.
‚ пустующей палате - все едоки поутру сторожили в садике, ждали
кормежку - содрал и сгреб в охапку свинцовой серости бельишко. Љаптерщик
встретил их свеженький и такой же зализанный, но с порога отказалсЯ
признавать, важничал.
- Џолотенец где?
- Ђ чем после душа вытирать? - вцепилсЯ бригадир.
- “третсЯ! џ не давалка, по сто раз выдавать тут, принимать. Џолотенец
мне чтоб сразу был, и барахло пускай забирает.
- Њне помытых приказано сдавать, а потом одетых! Љак сказал, так и
будет. ’ы решил, сучара, ты умней?
Ќачалась было всегдашнЯЯ их грызнЯ. Ќо бригадир и вправду спешил.
Њатюшин же, блуждаЯ по лазарету под его конвоем, облилсЯ водой вареной из
душа, нарЯдилсЯ в прокисшую старую гимнастерку, штаны, от которых отвык; и
вышли они на жаркое пыльное крыльцо, распахнутое со всех сторон солнцем.
- агай, шагай! - толкнул в спину бригадир. - ђано еще... Ќе
загораживай... - Ћкликнул другого, тоже карантинщика, который стоЯл
неподалеку, как новенький, и прощалсЯ отчего-то с лазаретными: - ќй, боец,
как там тебЯ, желтушный, окончена свиданка, за мной! - € крикнул оставшимсЯ,
сходЯ вразвалочку с крыльца: - …сли чего, искать будут, скажите, ушел в
штаб!
Њатюшин пошагал вперед, волоча колодками никудышные свои сапоги.
‚споротые в „орбазе военмедом голенища он зашил еще в прошлые дни, когда -
не помнил, будто во сне. ‘апоги, с рубцом уродским из бечевы, походили на
что-то раненое, живое. ’очно б выскакиваЯ, по-жабьи выпрыгиваЯ из-под земли,
лезли они в глаза и заплетали каждый шаг, тошно кружили голову.
“ штаба, всю дорогу к которому застила глаза сераЯ асфальтоваЯ муть,
бригадир с желтушником вдруг растворились. Ћн стоЯл столбом у этого,
похожего на школу, пустопорожнего зданиЯ, покуда не услышал, что кричат его
фамилию, и только тогда приметил горстку солдат, развалившихсЯ у штаба на
скамейке, как придавленных его тенью.
- Њатюшин! Ќу, чего стоишь? ‘кажи, не узнал!
Ћт скамейки оторвалсЯ и подошел к нему, ухмылЯЯсь, не торопЯсь, тощий,
приблатненного вида солдат, которого он и не узнавал.
- Ќу и послал мне Ѓог землЯчка, глухого и слепого! Ќу, здорово, землЯк!
‡азналсЯ, что ли?
- €звестно, зазналсЯ... - аукнулсЯ со скамейки, обнаруживаЯсь,
довольный собой желтушник. - Њы на полах умирали, а он в столовке, обеды там
разогревал.
- „ураки всегда первые умирают, - ухмыльнулсЯ тощий. - “мирай, раз ты
дурак. ‚ерно говорю, братва? џ вот в госпитале ничего, тоже не умирал. - €
по этой ухмылочке, чуть затаенной, себе на уме, Њатюшин вдруг разглЯдел в
нем какого-то состарившегосЯ ђеброва. - ‚от и свиделись... Љак знал, что
вместе служить будем, а ты правда не дурак, здорово от Њолдавана-то
сбежал... Ђ сапоги-то, сапоги у тебЯ, ну и сапожки!
Ћни стоЯли в первую минуту одиноко, без желаниЯ сойтись ближе,
поговорить. Ћткрытие, что оказались они снова в одном времени и месте, было
длЯ них одинаково тЯгостным, хоть ђебров и притворилсЯ, что обрадовалсЯ
землЯку. „ругие так и сидели рЯдком, молчали, ждали чего-то бездвижно у
штаба, но Њатюшин опознал их сам, понимаЯ теперь, что и это свои.
- Ќас из госпиталЯ взЯли, а вас, значит, из лазарета. ’ы чего знаешь?
Људа это нас могут? - цеплЯлсЯ ђебров, бодро оглЯдываЯсь кругом, боЯсь
чего-то не увидеть. - “ нас в неделю шесть человек из „орбаза померло,
русских, говорЯт, от солнца, какой-то токсикоз, так покоЯ нам не давали,
среди ночи подымут - и на осмотр, как на допрос! Ђ у вас чего слышно? џ так
понимаю, могут с нами что-то важное, раз дело касаетсЯ штаба, небось в роту
простую не пошлют.
- ’ы ж в сержанты хотел...
- •отел, да расхотел, фруктов грЯзных объелсЯ.
‚ этот миг из штаба выскочил бригадир и заголосил:
- Љоторые с карантина, за мной!
‚ штабе было чисто и прохладно, только чистота здешнЯЯ была поважней -
как бумажного листа. €х сопроводил ставший неуклюжим, боЯзливым бригадир в
комнату на первом этаже, котораЯ оказалась красивой, полной бумажных шорохов
и будто ослепительно голой от сидЯщих в ней женщин. ‘колько их сидело тут,
Њатюшин не успел постичь. Ќо грудь сперло их прЯным тепловатым духом. Ћни
сидели повсюду за конторками, заглоченные по горло зеленью тоскливой
армейских рубашек, точно болотной жижей, всплывающие только своими круглыми,
воздушными от причесок головками. Џосреди этого мирка, лишний здесь, томилсЯ
служивый человек, простой прапорщик, большеголовый, похожий поэтому на
собаку. Ћн молчал тЯжко, будто рот его набит был камнЯми, но молчанием
умудрЯлсЯ производить столько шуму - двигал руками по столу, поворачивалсЯ и
трещал стулом, пыхтел, сопел, - что даже употел. †енщины, верно, были
бухгалтеры.
- Ѓудем знакомы, - истужилсЯ сказать он, побагровел, смолк.
- ђазрешите идти, Љлимент ‹азаревич? - отрапортовал бригадир.
- ‚озможно, - буркнул служивый, а когда тот улепетнул, обратилсЯ,
багровеЯ уж от стыда, к самой пожилой из всех женщин: - Џрошу вас начать.
‘идЯщаЯ у сейфа женщина стала подзывать к себе по списку и выдавать
деньги, залазЯ то и дело в железную утробу рукой. ’о, что она долго
сосчитывала все до копейки, а потом заставлЯла расписыватьсЯ, брала и
отпускала бумажки денег, точно немаЯ, разговариваЯ этими жестами, делало
очередь потусторонней, долгой. Џотом, когда вышли они из штаба и он нащупал
в кармане деньги и вынул на свет, их оказалось, без копеек, семь рублей. “
него в руках были синюшнаЯ пЯтерка и два деревЯнных на вид рублика. Ђ у
других деньги были то рублЯми, то трешницами и рублем. €з штаба вышел с ними
и служивый, который их теперь сопровождал, сказал обождать и пошагал к
стоЯщей одиноко невдалеке машине медпомощи - туполобой извозке с крестом.
Њатюшин удивилсЯ, куда можно на ней ехать. ‘просил про нее у других и узнал,
что забирали их на этой машине поутру из госпиталЯ. ’ут стали смеЯтьсЯ и
понимать, что это дали им первую зарплату и отслужили они месЯц. ‹егкие,
радостные денежки, будто душонки, парили разноцветно над началом тЯгостным
днЯ, делаЯ его бесконечно светлым да радужным. Џотому слова приклеившегосЯ к
ним служивого про отъезд понЯли как-то иначе, как и нельзЯ их было понЯть, а
когда пошагали за сухим пайком, то казалось, что идут на прогулку.
Њарево полуденное дышало волей, и, гулЯЯ по полку, как подарков,
набирали они консервов, сухарей, даже конфет, и каждый нес в руках по
картонной, гремЯщей гостинцами коробке. Ђ после служивый повел их в чайхану,
приказав всем купить себе лимонаду.
‚ чайхане они накинулись на этот лимонад, выполнЯЯ как завороженные
приказ, тыча в руки остолбеневшей буфетчице все деньги. ‘луживый,
стороживший на входе коробки с сухпайком, которого крикнула перепуганнаЯ
женщина, вбежал в чайхану и растерЯлсЯ, не понимаЯ, чего они хотЯт. Ћн стоЯл
милиционером посреди пахнущей халвой, печеньЯми чайханы, а они у прилавка
ненавидели его, как пытку, выдерживаЯ эти запахи. ѓлЯдЯ на них, пытаЯ
терпением, сказал сдать каждому по рублю - и так, в складчину, лимонад был
все же взЯт.
- Џо три бутылки с человека, - сосчитал он вслух даже не лимонад, а
деньги их и после разрешил потратитьсЯ на сигареты.
‘игарет Њатюшин купил украдкой три пачки, самых лучших, уничтожив
второй свой рублик. Ѓутылки сложили в коробку, которую служивый понес сам, а
возвращались они отчего-то обратно к штабу, так что ђебров пристроилсЯ к
прапорщику и шагал с ним впереди, хоть прежде трусил. Ќо прошли они с
удивлением, минуЯ здание штаба, к унылой, пыльной машине медпомощи, куда в
кузовок служивый сказал загрузить коробки да грузитьсЯ самим - занимать
места, дожидатьсЯ.
Ћн вытащил из кабины бедной коричневый портфель, заспешил в штаб. Ќикто
не двигалсЯ с места. ђебров глЯдел на всех голодно, как-то безжалостно,
ничего больше не боЯсь.
- ‹имонад-мармелад... - твердил он про себЯ, трезвеЯ и смериваЯ всех с
той цепкостью во взглЯде, точно высчитывал, кто здесь жилец, а кто не жилец,
кому быть лишним.
Џокуда они не ехали, стоЯли как чужие у медпомощи, коробки необычные с
сухпайком начали привлекать внимание, накликивать беду.
‘ползлись к машине серые, щетинистые солдаты. ‚идЯ, что офицеров нет,
они заглЯнули хозЯйчиками в коробку, где обнаружили бутылки. ђебров,
беспокоЯсь за свой лимонад, подал тут голос, пугнул их начальником:
- „а это нашего командира коробки, не троньте, ребЯта, он же сейчас
придет!
‘олдаты, как если б только приметили чужого, остановились, поднЯли от
земли глазастые морды и стали долго, угрюмо на него глЯдеть, ничего не
говорЯ. ђебров стих. ‘олдаты - а расхватали они чуть не весь лимонад -
подумали и сложили бутылки в коробку.
Љогда полковые шатуны отошли, ђебров, опасаЯсь уже всего движущегосЯ,
скомандовал живо, как исподтишка, грузить коробки в машину, так что ему
мигом подчинились, а потом и сами заползли в кузов, тоже стали чего-то
опасатьсЯ. Ђ служивый ЯвилсЯ из штаба, обрадовалсЯ их порЯдку, но вернулсЯ
он, оказалось, на времЯ, с делом: зачитал две фамилии и, выдернув, что зубы,
тех двоих из машины, повел их обратно в штаб: то были ђебров и желтушник,
успевший запомнитьсЯ, отличитьсЯ тем, что подхихикивал ђеброву, думаЯ, что
ђебров из них будет самый верткий, сильный.
ђебров же, когда прапорщик выкликнул его фамилию, стал как стеклЯнный,
глЯдЯ на коробки, ведь и слова не было про его сданный в общак рубль.
†елтушник, тот радовалсЯ, что их уводЯт, не вспоминаЯ про свой рубль, потому
что был, верно, человеком не таким жадным. ‚ кузове стало тихо. ‚ кабине
сытно, неприметно дремал солдат-шофер, откинувшись на сиденье, может, что-то
про себЯ и понимаЯ. Љогда они грузились в кузов, он открыл глаза, но ничего
не сказал, не сделал, а когда выводили наружу двоих, хлопали дверкой, снова
дернулсЯ, поворотил с сонливым прищуром голову, но сказал, зеваЯ и опЯть
усыплЯЯсь сладко:
- „а никуда не поедем...
ќто словечко его зевотное вертелось у Њатюшина в башке, и он ждал
каждый миг, что возвратитсЯ, заглЯнет в кузов служивый и выпустит
оставшихсЯ, как по очереди, на свободу. Ћтчего-то казалось ему, что ђебров с
желтушником, когда выпустили их рыбешками обратно в полк, были спасены.
- ’рогай! - ворвалсЯ в кабину и уж погонЯл развеселившийсЯ прапорщик, а
к ним в кузов впихнулсЯ вдруг из дверки какой-то другой, будто подменили,
полный гордости за себЯ ђебров и крикнул уже им, оглоушиваЯ:
- Џоехали, братва, прощай, ’ашкент! Ќа север отправлЯют!
офер услышал, что надо ехать, важно проснулсЯ, сгрудилсЯ над баранкой
- так медлительно, с таким трудом, будто взваливал на себЯ воз этот и все
должны были видеть, как он горбитсЯ, надрываетсЯ, - и вздохнул, как
пригрозил:
- Ќу, поехали...
€ когда мчались легко по белоснежному теплому городу с домами-печками,
будто средь зимы утопающими в цветах и в зелени, то вспомнили о желтушнике,
что радовалсЯ так своему счастью, как солнышку, да сам-то отстал, сгинул в
штабе, а лимонад его был теперь у них. Ќа платформе вокзала, куда донеслись
быстрей ветра, еще безлюдной, команда растЯнулась по человечку, и Њатюшин
Ясно их всех увидал. €х было как пальцев на руке, и сами собой сосчитались в
его мозгу - вместе с ним шесть доходЯг. ђебров же еще дорогой к вокзалу
внушил, что отправлЯют их в учебку на поваров, будто подслушал он в штабе,
что команду их повезут в Љазахстан, а что на поваров учитьсЯ, это он уж сам
сообразил. …сли так далеко засылают, денег не жалеют, значит, дело
серьезное, учитьсЯ везут, а чему их учить, таких, после болезней, да только
на поваров, ведь и спецов средь них, об этом он живо расспросил, электриков
иль по свЯзи, тоже нет. ђебров старалсЯ, тужилсЯ, соображаЯ каждую минуту,
отдыха не даваЯ себе и другим. Ћн почти не знал тех, с кем забрали его этим
утром из госпиталЯ, и прибирал их походЯ теперь к рукам, не обращаЯ вниманиЯ
только на Њатюшина, который был сам по себе, ни во что не встревал, ни в
какие эти разговоры. ‘коро перрон затмилсЯ местным народцем, и они стоЯли в
том море, не тонули, как островок. Џодали поезд, он чуть двигалсЯ, издыхал
от жажды, и люди потекли в распахнутые глотки вагонов живительными
ручейками, и стар, и млад. Џронзительный людской шум - вот все, что осталось
в душе Њатюшина в конце прожитого этого неимоверного времени. Ќо в той душе,
над ее пропастью, где стыли вопли детей, крикливаЯ брань, лай хриплых
проводников, так и дышало уж не предчувствие, а одинокое чувство конца, что
не убивало его, Њатюшина, а разливалось по груди теплотцой, баюкало простой
дорожной грустью. € успел приметить блЯхи белые на бортах вагонов, с
тиснением ровным, как на могилках: "’ЂЉ…Ќ’ - –…‹€ЌЋѓђЂ„".

II
‡дешнЯЯ плацкарта сродни была караван-сараю: жесткие места без
матрацев, схожие с нарами, и хоть битком народу, а видно было только стены
пахнущих истошно фруктами серых Ящиков, горы разноцветных тюков - и лица
людей глЯдели сдавленно из их щелок. “шлый проводник сажал на одно место
семьЯми, и чуть не все были тут безбилетники, а потому, знаЯ свою власть, во
всю глотку крыл командирским матом, хоть успевал и помочь, пожалеть этих же
людей, - полуголый, но строго при фуражке, прокопченный и по-змеиному
ловкий, с пропитой, сиплой глоткой, орущий и понимающий на разных Языках,
будто было у него столько же голов и душ. ЊеталсЯ проводник по бездвижному
вагону, точно и не стоЯли дремотно у перрона, а катились под откос. „елом
его было утрамбовать безбилетный, цыганистый вагон. Ѓашка с фуражкой
совалась и в отсек к солдатам, но служивый, тоже при фуражке, отпугивал
всЯкий раз проводника от честных их мест, рычал, багровеЯ:
- Ќе встрЯвай...
Љогда ж тронулись, поехали, то в вагоне не оказалось советской власти,
кроме прапорщика и солдат. Ќарод жалсЯ да висел по стеночкам, боЯсь
отчего-то горстки военных людей, а проводник разгуливал по вагону, как на
воле.
‚сю дорогу от ’ашкента они пили горЯчий, гревшийсЯ от солнца лимонад и
будто сжевали короб конфет. Ђ весь вагон, от проводниковской до сортира,
оказалсЯ, как колодец пересохший, без воды. ‚змокли, что в бане сухой, и
разделись до трусов, но жарче сушила да засахаривала живьем та лимонаднаЯ
жажда. Џошли тогда по людЯм, и Њатюшин отчего-то опЯть сдружилсЯ с ђебровым,
будто только у них двоих были смелость и сила пойти просить. ‹юди густо
сидели семьЯми в закутках, ели, но пить у них было нечего. ѓоворил с ними
ђебров, а Њатюшин стоЯл позади него, и когда входили они так в закуток, то,
слушаЯ ђеброва, люди отчего-то замирали, глЯдЯ поверх его головы на
Њатюшина. ђебров показывал, когда они не понимали, будто верблюды, что им
нужна вода, и говорил, как вдалбливал, "пить, пить", но его никто не
понимал, и глЯдели на полуголых солдат, как трезвые глЯдЯт порой на пьЯниц.
“же испугавшись жажды, требовали воду с проводника, ломились к нему в
купешку. Џроводник не растерЯлсЯ, заломил цену. Љогда понЯли они, что вода
продаетсЯ, то радостно побежали, попугали своих той ценой и вытрЯхнули из
них легко деньжат.
‚ода прЯталась в баке, где должен был кипЯтитьсЯ длЯ пассажиров чай.
Џроводник отпер бак и отлил в лимонадные бутылки мутного теплого чайного
киселЯ. “пившись, ехали безмолвно и будто под землей до той поры, покуда не
вкралсЯ голод. ’огда запестрели станции. Џоезд тихо, надолго вдруг вставал.
‚ сумерках на станциЯх стала виднетьсЯ далекаЯ покойнаЯ степь, что днем
врезалась едко в глаза, стоЯла одной песчаной стеной у лица, когда глЯдели
из мчащегосЯ поезда в оконце. ‘лышной в вагоне стала еда. Џахли от еды и
станции. ’орговки носили вдоль вагонов пироги, липешки и кричали, проходЯ
под оконцами, проплываЯ в них цветастыми, в косынках, головами. —ерез три
часа поезд от ’ашкента шел по земле населенной киргизами, - киргизы садились
в поезд, киргизы сходили с поезда... ‚се продовалось по рублю: и пироги, и
пельмени, и лепешки. Њужчин было не видать. Џо желтой пыльной земле у
вагонов ходили низкорослые крепенькие женщины с ведрами, тЯжелыми от того,
что надобно было продать. Ђ за ними бегали их дети, выпрашиваЯ у тех, кто
высовывалсЯ в оконца и дышал воздухом, курево или по копеечке. ‘ голодухи
мутило от станций, что всходили в закатных степЯх, как хлеба, и от ходьбы по
кормЯщемусЯ в сумерках вагону. Џрапорщика никто не спрашивал, точно каждый
выживал в том вагоне, как хотел, и полезли в сухпай. Ћт мыслей, что сокрыто
в банках, кубрик наполнилсЯ шумом, верно, и кричали они, вытрЯхиваЯ и не
знаЯ, с каких им начать банок. ‚ одних, гадали, была халва, в других,
промасленных, тушенка. —увство голодное уже душило их крепче радости,
братства, и голода такого Њатюшин еще в жизни не знал, будто все они терпели
в одной утробе и от голода рождались вдруг на свет. ‚ миг этого удушьЯ
кто-то один сумел понЯть, что нет у них ножей, даже и острого ничего, чтобы
вскрыть консервы. Љамень жестЯнок в руках, тупых, немощных, будто взвыл.
‘орвались с мест, побежали по вагону, но у людей этих не было хоть гвоздЯ.
’ут только Њатюшин постиг, что едЯт они вовсе без ножей - кусками, шматками.
ђебров пилил, тыкал пустой рукой, показываЯ, что ищут они нож, а люди
упрЯтывали по-черепашьи головы, что-то верещали, протЯгивали солдатам
навстречу, как отдавали, куски своей пахучей еды. Ќожа не было и у
проводника, а, верно, он-то врал, что нету. Ћн услышал о консервах, понЯл их
беду и потихоньку стал с ними торговатьсЯ, уговаривать сменЯть мЯсные,
сгущеночные жестЯнки на дармовой хлеб с фруктами или продать за деньги по
его цене, потому как никто у них больше тут не купит. Ћни воротились в
кубрик, рассказали своим, стали думать, что же делать. †естЯнки разобрали,
мучаЯсь с ними каждый по-своему, потом побросали их и до ночи сидели тихо, а
служивый, сам голодный, сидел с ними в кубрике и молчал. ‘овались они в
соседние вагоны, да состав был перекрыт наглухо проводниками.
Џохолодало. ‘тремительно. Ѓудто продувать стало ветром. ’ак и слышалось
в потемках, что гудит где-то чернаЯ дыра, откуда врывалсЯ в теплющийсЯ
людьми вагон дикий пустынный простор. Њатюшин забыл о сне, хоть в кубрике
все улеглись и давно не подавали голоса. Ћни устали, заснули от голода, а он
сидел без памЯти, точно посреди ночи в хозблоке, и удивлЯлсЯ холоду, ветру -
нездешним, как из другой земли. ‚ один миг представилось ему, что голодают,
мерзнут они - едут в обратную, домой. ‚от здесь был …льск. €з …льска убыл в
Џензу, на юг, а из той Џензы убыл в ’ашкент, опЯть на юг, а теперь их
отправлЯют на север, на север! Њатюшин увидел эту дорогу. Љусок земли
выловилсЯ, будто б рыбина, холоднаЯ до немоты, приЯтно округлаЯ. …льск,
Џенза, ’ашкент, этот –елиноград. Ќа север, радовалсЯ он, в обратную, холодок
пробирает - и рыбина не трепыхалась, глЯдела одноглазо, точно карта. ‚ мозгу
его человечьем, поглупевшем от радости, уместилось тогда не иначе как
полмира. ќти полмира, все равно что хмельные, улетучили времечко, и пошел
Њатюшин бродить по вагону. …го вынесло в тамбур. ’ам стоЯли друг против
друга и курили двое неизвестных чудесных морЯчков с одинаковыми
портфелЯми-"дипломатами" у ног. €х лица скрывались в клубах табачного дыма.
ќта их одинаковость, но и раздвоенность как в зеркале заворожила Њатюшина.
Џотому он шатнулсЯ тихонько в пустой угол и закурил, уже из-за одного того,
что эти двое курили. Ћни ж сговаривались непонЯтно о чем, что-то обсуждали,
никак не замечаЯ чужого человека. Њатюшин глЯдел из угла своего на морЯчков,
и скоро начал ему глуше и глуше слышатьсЯ стук колес, а мерещилсЯ гул морЯ.
ЊорЯ он никогда в жизни не видал, но вагон их, чудилось, покачивалсЯ на
волнах да плыл. Љругом же на много сотен километров простиралась только
холоднаЯ пустынЯ. ЊорЯчки Явились в ту земную сушь будто из какой-то выси. €
свершилось другое чудо: в тех коренастых, увесистых, скуластых морЯчках
узнал он двух похожих до близнЯчества жителей степей, тмутаракань, и он уж
путал, кто это был, киргизы ли, казахи... Џоезд замедлилсЯ, подходила
станциЯ. ‘вет прожекторов ударил столбом в тамбур - и во лбах морЯчков, на
бескозырках, вспыхнуло Ярко серебро кованых буковок какого-то флота. € вмиг
вспыхнули они сами в слепЯщем столбе света, белые, тугие в рубахах своих
морЯцких, а потом тамбур опрокинуло в черноту ночи и минуту стоЯли они как
обугленные, покуда снова не шарахнуло светом. ‚ оконце, высвеченнаЯ
прожектором, увидалась во всю ширь узловаЯ: серое, блещущее меленькой росой
рельсов поле, со стадами товарнЯков, что быками стоЯли бесхозно, недвижно. €
грудились, ожидали, как на бойне. Џоезд медлил и медлил - вагоны крались,
будто на цыпочках, к станции, по серому этому полю. ‚стали у серебристой от
пыли, казавшейсЯ снежной в ночи платформы, и теперь было времЯ дыхание
перевести. Џо земле пробежал человек, Ящеркой прополз. “хнул совой по
селектору бабий заунывный голос, который кем-то командовал, а потом баба
звала из дремучести воздуха неведомых людей и ссорилась с ними, оралась.
‚окзальчик, весь белый, безмолвно дышал покоем. Њатюшин увидал на здании,
как называлась та местность, куда они прибыли: на крыше вокзальчика стоЯли в
человеческий рост, обнЯвшись, две русские буквы, похожие на неизвестных
морЯчков: "—“". ЊорЯчки ж ободрились, и слышно от них было только это "чу,
чу, чу"... € так звучали их волЯ и покой, непонЯтные, таинственные Њатюшину.
Ћдин из них присел, раскрыл "дипломат" и стал в нем перебирать,
раскладывать, искать, а другой возвышалсЯ и посмеивалсЯ. Ћдна вещица
блеснула, выскользнула у него из рук и брЯкнулась на пол - самодельный
стальной нож. Ћн осталсЯ лежать в сторонке. ЊорЯчок долго его не подбирал.
Њатюшин глЯдел на нож голодно, жадно, но боЯсь отчего-то шевельнутьсЯ. ‚
голове его вспыхнула мысль, что надо заполучить этот нож, и он вдруг
выпалил:
- „ай нож!
ЊорЯчки поворотили головы и рассмеЯлись. Ђ был их смех так громок в
тишине, будто б смеЯлись и не два человека. Ћт этих тайн да чудес стало ему
вовсе не по себе, точно его куда-то тащут да обманывают. ЊорЯчок уложил нож
в "дипломат", достал оттуда кренделек колбасы, разломил надвое - теперь они
жевали эту колбасу и не смеЯлись. Њатюшин исчез из тамбура, отсиделсЯ в
спЯщем своем кубрике и потом вернулсЯ, когда поезд проехал за полночь, и
снова обнаружил их стоЯщими в тамбуре, без колбасы. Ѓыла еще станциЯ,
меленькаЯ, потом еще одна, а морЯчки все стоЯли и к чему-то готовились. ‹юди
в вагоне спали - их тела лежали штабелЯми, и, обкурившись, воротившись в
последний раз из тамбура, Њатюшин больше не мог заставить себЯ пройти через
вагон. Ћн лег и теперь пыталсЯ не думать о морЯчках с ножом, уснуть, но они
так и стоЯли перед глазами. ‘остав то обмирал без движениЯ, то бесшумно
трогалсЯ - на полустанках, где в оконце не видать было ни зги. Џустынные
стоЯнки, хоть и были коротки, даже стремительны, навевали тоскливый ужас,
будто б давно они съехали с верной дороги, блуждали в пустыне. —удилось, что
вагоны пограбили, что сбежали давно с поезда машинисты и орудуют в нем
темные личности вроде этих морЯчков, а никто о том не знает - спЯт мертвым
сном.
ЉаждаЯ остановка казалась Њатюшину уж последней. ‚друг топот, радостные
вопли, дружный людской гул Явились как из-под земли и рассеЯли заунывный
призрак ночи. Ћн извернулсЯ зверьком и ткнулсЯ в оконце. ‚ круг света, что
вьюжилсЯ подле вагона, слетелсЯ целый народец. Њелькали огоньками смеющиесЯ
раскосые лица, будто б полоснуло радостью по ртам, плЯсали враскорЯчку тени,
пели звонкие, сильные голоса. Њужики с плетками, бабы, дети, даже лошади,
которых держали чуть в сторонке под уздцы, кружили подле вагона. ‚ объЯтиЯх
однообразных бедноватых одежд утопали два белоснежных пЯтна. Ќа руках
морЯчков утащили в круг, давились, только б их коснутьсЯ. ЊорЯчки
бултыхались, резвились - плыли на спинах, держась бескозырок, чтоб не
сорвались с голов. Ђ другой рукой, которой сжимали свои хрупенькие теперь
"дипломаты", махали в воздухе точно флагами. „ва этих флага долго
вздергивались, торчали над толпой, покуда их не опустили на землю. Ћпустили
ж морЯчков, когда поднесли к конЯм. Ћни влезли тЯжеловато-осанисто на коней,
которые просели под ними, будто утлые лодочки, и захмелели, оказавшись куда
выше земли, раскачиваЯсь в седлах, маЯсь в них поначалу. Љругом загикали, то
ли подбадриваЯ их, то ли восхищаЯсь, глазеЯ на плоские лепешки тонюсеньких
шапок с ленточками и золотыми буквами, на костЯнистые сплющенные маленькие
предметы, что держали они в руках, как сумки, на брючины, расшитые юбками, и
золото чистое блЯх. ‚ ночи было не разглЯдеть лиц, но все они казались
Њатюшину какими-то родными и красивыми. ‚ыказываЯ свою удаль перед родичами
да на глазах морЯчков, пускались вскачь, впиваЯсь в косматые гривы коней,
мелкие ребЯтишки, похожие на мушек. ‘тайки их черные носились вдоль вагонов.
ЏролетаЯ, они стегали вагон плетками - и секли по спЯщим слепым его оконцам,
как по глазам, что дико было Њатюшину понимать, видеть, но никого они все же
не разбуживали. ‚агоны молчали, что неживые бочки, потому, верно, и смели их
ребЯтишки хлестать. ‘коро, отхлынываЯ от вагона, народец весь расселсЯ, как
по местам. Њужики все равно что отсели - каждый приосанилсЯ на отдельном
скакуне. Ѓабы с детьми уместились по двое, а то и по трое на широкоспинных
одутловатых конЯгах и готовы были побрести за мужчинами. ‚ажными были и силу
излучали новую, неведомую морЯчки. Ћни обвыклись с этой своей силой и теперь
восседали, позволЯЯ себе сомкнуть покойно уста, молчать.
„овольные, что больше не надо ждать поезда, и усталые от ночного этого
набега, всей ордой отошли они поначалу от вагонов, стоЯли впотьмах
полустанка, будто б теперь кого-то провожали, и кони их слышно топтались,
роптали да выдыхали, как покуривали, клубы пара.
Љогда поезд поехал, то и всадники тихонько двинулись вровень с
вагонами. Џоезд разгонЯлсЯ, но и люди на конЯх разгонЯлись, не отставали,
мчались за ним - и кинулись вдруг неведомо куда, в черноту, пропали из виду.
…ще долго чудилось, что всадники близко, но времЯ потекло дремотней. Њатюшин
устал ждать, отлепилсЯ от окна.
- „омой приехали, - раздалсЯ одинокий голос с верхотуры, из темноты,
где лежкалсЯ, а оказалось, сторожил служивый.
’ой ночью полустанок за полустанком вагон их обезлюдел. Џосле Ѓалхаша,
где проснулись с утреца, поразбудили друг дружку и увидали полупустой вагон,
поезд устремилсЯ налегке к –елинограду, будто б конечный этот пункт уже
виделсЯ машинисту в близкой дали. …хать стали быстрее, однако ж остановок
бестолковых не поубавилось, и обрадовал ни с того ни с сего служивый -
отправлЯли их не в –елиноград, а ближе, в беззвучную, о которой не говорили
и не думали, Љараганду. Џрибыть должны были к полуночи, но стало казатьсЯ
посреди степного серого утра, что небо смеркаетсЯ и полночь приходит сама
собой, стоило о ней вспомнить. Ќа первой же станции вылезли они в окна и
понакупили жратвы - больших пельменей. ‚есь товар и на этой станции отдавали
по рублю, хоть отличались здешние торговки от киргизок, были поприжимистей,
бедноватей - и кульки у них отощали. Ђ когда на одной станции проходил под
оконцем пыльный мальчонка с велосипедом и крикнули они длЯ смеха, за сколько
продаетсЯ велосипед, остановилсЯ тот всерьез да назначил без раздумьЯ цену:
- ђуб стоит, один руб!
€ никак не отставал, поверив, что хотЯт купить. …го уж отгонЯли,
надоел, а он стоЯл и клЯнчил под оконцем, отказываЯсь от велосипеда:
- Ќу, за руб!
Џотом же озлилсЯ, когда вагон тронулсЯ, поехал, схватил в кулачок песка
и сыпанул им в глаза, в оконце, закричал, отбегаЯ, припрыгиваЯ:
- ‘олдат-дурак, солдат-дурак! - за что кинули в него со злости
консервой, а он увернулсЯ и был рад, бросившись за жестЯнкой в пыль.
’ак, подъедаЯ на станциЯх, растратили они все деньги, а когда отдали
сухпай за червонец дождавшемусЯ проводнику, тот налил еще бесплатно в
бутылки чайного киселЯ, дал немного винограду. ‘луживый сутки на их глазах
ничего не ел, но ухмылЯлсЯ; как ни поглЯдишь, себе на уме. —ервонец лихой на
станции †арык снова разменЯли на манты, хотелось хоть какого мЯска. €з них
один был получех из ‘ызрани, портной с фамилией ѓусак, сам маленький, но с
огромными, будто плакал, глазами и с ногой, от рождениЯ кривой, - Њатюшину
запомнилось, как смешно он шагал по перрону в ’ашкенте, подволакиваЯ ногу,
точно мамаша тащит за собой упирающегосЯ мальца. Ѓыл и спокойный,
плоховидЯщий, из таких, что любЯт учитьсЯ, звалсЯ ‘ергеем, рассказал, что из
музучилища, умеет на трубе. Ѓыли похожие после гепатита, что братьЯ, Ђникин
и Љулагин, землЯки из Џензы, один - озеленитель в прошлой жизни, другой
ничего не умел. ‚ безвременье оставшегосЯ пути товарищи по счастью мечтали
дотемна, что везут их учитьсЯ на поваров. Ѓыло Њатюшину тоскливо: думают, их
выучат и поваром каждого сделают, чтоб всем поровну, а он и поваром не
хотел, и делить с ними даже воздух в пути - задыхалсЯ, сутки минули, тоской.
Ћни высадились из пустого вагона в Љараганде, сразу увидали зад
орудийный армейского грузовика, торчащий глухо, зелено из темноты.
Џоджидали, знали о них, встречали. ‘луживый вскочил на подножку, поговорил с
тем, кто был в кабине, и верно, оказалсЯ грузовик, посланный забрать их с
вокзала. Ћни ж зЯбли от холода и ветра на черной, будто мокрой, платформе.
‚етер гнул деревца, болотные в ночи, и воздух сырой пахнул болотом. Ќо тогда
не понимали они, что город прозЯбает который день в дождЯх, а казалось, что
такой Љараганда эта была вечно, прикованнаЯ к серости, холоду, сырости,
будто цепью. Ћгоньки вокзала зловеще мерцали в той полночи, в час их
прибытиЯ. Џосле радости бескрайней света, тепла чудилось, оказались они в
сыром, холодном подвале - не на земле, а в подземелье.
‘луживый хранил бодрость, ехал он с ними в кузове: правда, сидели в
кабине двое, ему не хватило. ‚ дыру, над которой нависал полог брезента,
дорогой глЯдели огоньки - ползали, копошились. …хали в молчании, точно
дремали. Људа приехали, там уж не встречали. Љто был в том месте дежурным,
ругалсЯ и упрЯмилсЯ, держа их на холоде у грузовика: что и кормить ему
нечем, и класть некуда, и надо решать. ‚спыхнула было надежда, что они и
вправду оказались здесь чужими, ненужными, но служивый ее потоптал. ђугалсЯ
он да упрЯмилсЯ крепче дежурного. ‘тало Ясным до тоски смертной, чьЯ
возьмет. „ежурный разуверилсЯ, отпрЯнул, дал служивому волю - и койки сами
собой среди ночи нашлись. ‡дание это примыкало одной стеной к дежурке. Џо
душку в комнате да и по всему узнавалсЯ лазарет. Ћни улеглись и тут же и
уснули, а глубоко ночью их разбудили - раздалсЯ шум, вспыхнул свет, в
комнатку к ним проник бодрствующий, верно из дежурки, солдат. Њатюшин лежал
с открытыми глазами и слушал.
- Ћткуда, братаны?
- €з ’ашкента, - взЯлсЯ отвечать ђебров.
- €шь, к нам, сколько отслужили?
- ’олько призвались...
- Ђ с каких мест, с •абаровска имеютсЯ?
- Џензенские мы...
- Ќу, давай, пензенские, прописывайтесь... ‡аложники есть? ’акие, кто в
’ашкенте залаживал? Њы ж из того полка узнаем, землЯ теснаЯ, тогда ж всех
подвесим, ну, лупоглазый, чего целкаешьсЯ, ты ж лупоглазый, рвись! “х ты, да
ты конвойник честный! Ќу, будЯ. ‘ тебЯ панама, честный, у нас таких нет. ‚се
гоните панамки, не жильтесь. Ќа пилотки сменЯем, а то не мы, так старшие
сменЯют, все равно пропадут. Ђ нам дома пофорсить. ‘лужить будем вместе,
братаны, а подыхать врозь!
Љогда солдат исчез, очень скоро в комнатку наведалсЯ служивый, мелькнул
вспышкой света, как сфотографировал, и ушел, а ранним утром, часу в пЯтом,
поразбудили их здешние, что слышали ночью шум, хотели поглазеть. ‡а оконцем
колыхалсЯ на ветру дождь. Њесто это было видно из оконца во всю ширь.
„еревЯнный колючий лесок заборов, пустоты неба, грибы бледные домов. ‡дешние
притащили кастрюлю прошлой сопливой солЯнки, но и холоднаЯ была она вкусной,
кормили здесь подобрей, чем в ’ашкенте. ‚ лазарете было четыре палаты, и
болело у них своих всего три человека, отчего жили эти трое почти семьей,
похожие не на солдат даже, а на взрослых детей. Ћт них узнали, что это
конвойный полк, где служили, а не учились на поваров. ЋбъЯснить себе, отчего
ж отправили из конвойного ташкентского в этот полк, не могли.
Џоутру входили в комнатку какие-то майоры, глЯдели на них молчаливо,
как на больных, заразных животных, и уходили.
- •отели вам климат изменить. Ђ сильно больных отказываетсЯ Љараганда
принЯть, - ЯвилсЯ служивый. - ’рогаемсЯ назад на наши юга.
Ћднако ж не тронулись они никуда весь день. ‘о следующего утра стали их
возить по серому, пропитанному дождЯми городу, затирать по больничкам - в
одной кровь на анализ возьмут, в другой животы щупают. € на комиссию одну и
ту же по три раза возили. ‚ернут в лазарет, покормЯт обедом и обратно увозЯт
к врачам на осмотр. Ћни успели уж сговоритьсЯ, что будут жаловатьсЯ на
болезни, чтобы их возвратили, раз больных боЯтсЯ, служить в ’ашкент. Њатюшин
жаловалсЯ комиссии, что ничего одним ухом не слышит, а ѓусак - что не может
одной ногой ходить. Ѓыло весело, что боЯтсЯ их тут как огнЯ, да и по глазам
сердитым комиссии было видно: их отправЯт в ’ашкент. †дали ответов на
анализы. ‘луживый квартировал в лазарете и встречалсЯ им всЯкий новый день.
Ћн брилсЯ, ел, спал, ходил гулЯть на плац и оброс покоем, стал чужой - да
исчез в одно утро без следа... Џотом отделили, забрали ѓусака, и он не
вернулсЯ. Џропали Ђникин с Љулагиным, увели в казарму ночевать. ђазъЯснЯть
никто ничего не хотел - жадничали простых слов. ‚ другой день, показалось,
пришли за теми, кто осталсЯ. ‘казали выйти на воздух. ’Янулись за колючкой
холмики ангаров, складов, они ж брели по обочине за офицериком. “ склада,
где простаивал безмолвно фургон, распахнутый, набитый головастыми свиными
тушами, сунулсЯ он в низенькую дверку.
- ѓлебыч, достал рабочую силу!
- “ууу... - всплыл из глубины, куда уводила железнаЯ лесенка,
одобрительный гул, и они спустились, оказавшись в холодном каменном погребе,
благоухающем духом жареного мЯса. †арил себе мЯсцо расхристанный,
сердобольный мужик - на плитке, будто творил чудо.
- ‘разу кушаешь? - заластилсЯ офицерик.
- Џробу беру! ‚от не знают, а может, она отравленнаЯ кем, эта свинина.
‘ менЯ ж и спросЯт! Ђ это кто такие, ты ж кого приволок?
- „а они из лазарета, пусть работают...
- €з лазарета... Ќу, понЯтно, работа, она ж лечит. —то, сынки, видали
тех дохлых свиней, они вас не замарают, не бойсЯ, главное, вы их там не
ронЯйте: мЯсо - штука подлаЯ. “ронишь - завонЯет.
Џосле часа работы свинина, туши которой были взвешены и вздернуты
молчаливо здесь же под потолком, без перебоЯ румЯнилась и чавкала на
булыжной, без дыма и огнЯ, плитке. Џокуда она жарилась, этот ѓлебыч успевал
от запахов разомлеть - потому, поев кусок, отмахивал тесаком и бросал на
сковородку еще кусище, не боЯсь никакой заразы, а когда отработали, с
последней сковородки раздал и каждому по куску, похожему на ломоть хлеба.
Ћфицерик, верно, брезговал, но злилсЯ, глЯдЯ на жаренку и как стали они
есть. ѓлебыч отдыхал и подбадривал:
- Љушайте, кушайте, вы ж тоже люди, витаминов-то и вам нужно.
‚друг сверху ударило окриком, что палкой:
- Ћткуда машина? ќто что за срач? Љто это делает?
Ћфицерик дернулсЯ и выкатил глаза. ѓлебыч обмер.
- ќто ж надо, комполка нелегкаЯ принесла... Ќу, сынки, живо за свиней
прЯчьтесь, хрена лысого он найдет... Ђ ты сиди, скажешь, мимо проходил... -
€ крикнул парадно наверх: - ’оварищ полковник, это продукты Я выгружал!
- —то значит "выгружал", прапорщик? ЏорЯдка не вижу!
- ’ак точно, товарищ полковник, нужно навести, навожу...
- ЌаводЯт они, наводЯт... сидЯт в навозе. Ќадо, так иди, наводи!
ѓлебыч полез наверх, откуда долго еще колотили палочные окрики
комполка. Ћфицерик подлез ближе и слушал. Ћни ж скукожились за свисавшими до
пола шубами свиных туш, покуда не сказали вылезать на свет.
- ‚сех не задавишь, строгач отыскалсЯ... ‚от жили-то мы при старом
командире, не тужили! - спустилсЯ ѓлебыч и отводил душу. - ќтот орет, орет,
а продуктов не берет. Ќе понимаю, порЯдков ему подавай, чтоб говно блестело!
- Ђ чего ему брать, у него полно, он не за продукты твои стараетсЯ, -
осмелел офицерик. - Њы-то как будем? џ обожду, потемней заглЯну, а ты уж
менЯ не обидь, ѓлебыч.
- „а не обижу... •орошие ребЯта, хваткие, еще приводи, а то устал
бегать, выпрашивать.
- Ђ у нас снега зимой не выпросишь, такие люди стали.
- Ќет, времЯ такое - лишнего не выпить. Њне б солдатика в подмогу, хоть
одного... ќти вон чего болеют?
- ќтим помирать пора, этих фруктов из ’ашкента к нам подкинули, -
доложил с ухмылкой офицерик. - Ђ глЯди-ка, работают, как живые. ’ы к нашему
подбеги, может, он порадеет, тогда бери любого, а то ушлют, на хрен, в роты,
людей-то в ротах нету.
ѓлебыч оглЯдел всех троих и кивнул.
- ’ебЯ как звать? •очешь ко мне, в склады?
- Ќе, Я со всеми буду, нам обратно, в ’ашкент.
- „а ты дурак, парень, лучше, чем у менЯ, службы нету. ‚ рай не хочет
попасть! - рассмешилсЯ кладовщик. - „а кто ж его будет спрашивать, куда он
хочет!
Ћфицерик возвратил их тишком в лазарет. Љогда засели в палате, ђебров
вскинулсЯ, вопил:
- Љакой ’ашкент, с кем ты будешь?! ’ы, сука, ты ж должен был что ему
сказать, тебе ж длЯ всех нас надо было говорить, что мы все хотим, ты ж
слышал, у них же людей нету, чтоб он нас всех взЯл!
Њатюшин привалилсЯ к стенке и глЯдел молчаливо, как боЯлсЯ броситьсЯ в
драку и бесилсЯ хилый ђебров. Ћн замолк сам собой, выдохсЯ. Ђ который на
трубе умел, третий из них, вечерком сорвалсЯ, рискнул: прознал от здешних,
что водитсЯ в полку этом музычка, где они сидЯт с трубами, в клубе, и сбежал
в клуб. € тоже не вернулсЯ больше, улетучилсЯ.
Ђ за ними приехала похожаЯ на хлебовозку, с окованным кузовом машина,
какой никогда в жизни Њатюшин не видал. Ћн понимал, что увозЯт их навсегда,
и стерпеть не мог ђеброва, его опостылевшей рожи. ‘былось его хотение,
вечное, подлое, - быть вместе. ђебров же сам был убит, что увозЯт их вместе,
навсегда. “ машины покуривали усталые солдат и начальник.
- Љарпович, ебана мат! - полыбилсЯ солдат, будто б узнал знакомца, не
отлеплЯЯ въедливых глазок от Њатюшина.
- ’кнись ты, черт нерусский, чего ребЯт мне сбиваешь, вылупилсЯ! -
остегнул добрый начальник. - Ќу, залазьте в автомобиль, поехали. ‡эков
сгрузили, прокатимсЯ с ветерком. Љурево имеетсЯ, ну, лады, курите, только
окурки в фортку. ‚одила у нас строгий, в салоне не сорить. Ђ дома уж
поговорим по душам. “ нас хорошо, ребЯтки, как на природе.
Ћни полезли в зЯбкий железный предбанник этой каталажки на колесах.
‚есь кузов отнимали две разделенные перемычкой клетки, запертые на замки, в
которых таилось что-то гулкое, живое. ’ьма их парила болью, голодом. ибало
не вонью, а духом прелым, землистым, будто из теплички. ‘олдат задраил за
ними дверку, ушел. ‘лышно было, как гремЯт ворота, - машина выехала, стало
кузов шатать, он заскрежетал, клетки стали стеклЯнисто дребезжать. ђебров
молчал затравленно в своем углу. Њатюшин подлез к фортке, вдохнул свежего
ветерка. €х кружили по городу, но скоро заехали в хмурую, промозглую степь,
потащили волоком.
ђебров измучилсЯ дорогой молчать, проговорилсЯ:
- Ђ ты ж Њолдавана, получаетсЯ, застучал в ’ашкенте. Ќо Я не скажу.
- ‘дачу у менЯ в поезде воровал... - вспомнил, глЯдЯ в его глаза,
Њатюшин. - ’ебе на все деньги сказал купить, Я ж угощал, а ты на сдачу
позарилсЯ, сбегал, подешевле взЯл вина...
Ћни б загрызли друг дружку, но лишились давно сил. „отерпели, покуда
мелькнул в оконце обрубок станции, дыхнуло копотью железной дороги, проплыла
щербатаЯ доска то ли домов, то ли сараюх - было не проглЯдеть в сырой дымной
вате воздуха. ‘пустЯ минуту заглохли в тишине. ‘олдат распахнул дверку, сам
стоЯл по боку, как привык, свешиваЯ с руки автомат. ‚ылезли у опрЯтной
казармы, похожей на жилой дом. Љругом не было огорожено - дырчатый заборчик
стелилсЯ, что и степь, позарос травой. Ђ прЯмо глЯдеть - рукой подать,
метров через триста, будто б латаЯ дыру в небе, возвышалась и ширилась
грЯзно-белаЯ глухаЯ стена. Ќа верхушках ее голых торчали скворечники - и
виднелись птенцами часовые. —асовые, верно, уследили с высоты, как въехала
во двор машина и высадили двух неизвестных людей, - они махали руками,
покрикивали надрывно. ‘лышно было дальний гудок станции, дальше той великой
стены горбатились в степи крыши поселка. €з домовитой казармы выскочила
навстречу и обступила прибывших теплаЯ семейка солдат. ‚се на одно лицо, они
глазели на Њатюшина и разноцветно смеЯлись, загораЯсь огоньками глаз:
- Љарпович новый приехал!.. Ѓратан Љарповича! Џриехал у Љарповича
братан!

III
‚ечерили в бытовке - глухой комнате без окон длЯ глажениЯ и пришиваниЯ.
’ам услышал Њатюшин впервые слово "кусок", когда вошедший солдат спросил,
где кусок. Ћказалось, что это слово обозначает старшину. ‘таршиной был
добрый начальник, пожилой седовласый человек, увозивший их в каталажке из
Љараганды. Ћн сидел в другом помещении, настежь распахнутой канцелЯрии, и
уснул истуканом у себЯ за столом. Џугало малолюдье. ‚се, кто был, коротали
времЯ до отбоЯ в бытовке. ѓоворили только из прошлого, каждый с охотой
вспоминал. ‡апомнилась фамилиЯ одного из этих солдат, „ыбенко, и рассказ, то
ли его, то ли другого, про изнасилование в каком-то городе девушки. „ыбенко
этот восседал в середине и был душой семейки, правил в ней от души. Ћн сидел
полуголый за шитьем, дородный и громоздкий. таны ж ему гладил юркий рыжий
солдат, с которым разговаривал он как с ровней, показываЯ остальным, будто
не унижает его, а уваживает. Љроме непонЯтных возгласов по приезде,
прибывших в роту обмалчивали. ‘таралсЯ подлезть в ихние разговорцы ђебров,
но его молчком слушали да прЯтали глаза, будто б не верили. Ђ было нечем
подшиватьсЯ, бритьсЯ. ‘идели без ниток да иголки, хоть умирай с щетиной,
неподшитым воротом или проси. ‘олдаты утекали из бытовки, и заговорил
„ыбенко. ЏоворотилсЯ с ленцой к Њатюшину, кивнул на открытое плечо, где
углЯдел наколку, спросил:
- ’ы что ж, смертник?
- „а не пошел бы ты!.. - выругалсЯ бездумно Њатюшин, которому
опротивело в этой пустоте и что его разглЯдывают.
- Ќу, прости, - неуклюже проговорил „ыбенко, будто оказалсЯ виноват. -
“ нас узоров таких не носЯт, ты пойми, какое хоть имЯ у тебЯ человеческое?
Њатюшин опомнилсЯ, назвалсЯ.
- ђаз ты ‚асилий, значит, поговорили, Я тоже ‚асилий. Ќо хренков больше
не ложи. ’ута зона, за Язык у нас отвечают. ‘казал - считай, сделал, жизни
лишил или того... лишилсЯ.
Ћн то хмурилсЯ, то улыбалсЯ. „ал сам Њатюшину иголку и, не брезгуЯ,
бритвенный станок, но сказал обычно, больше не знаЯ за собой вины:
- “гощайсЯ даром, смертник, а спортишь мне вещь - должен будешь две или
умирай. ‚займы взЯл, знай, какаЯ у менЯ расплата.
€голку эту чужую со станком выпрашивал у него в очередь ђебров, но был
ему ответ такой, что пустилсЯ он бродить по казарме, выпрашивать у солдат.
‘пальнЯ была и не казармой, а залой. Љоек пустовало видимо-невидимо. ‘пали,
на какой хотели и где хотели, но Њатюшин уже узнал, что пустуют койки тех,
кто отбывает сутки в карауле на зоне. ‡автра на зону уйдут эти, только и
переглЯнувшись с другими. ‡анЯл он закут и койку соседскую с „ыбенкой - тот
позвал его и в темноте вдоволь расспрашивал да рассказывал весело про себЯ.
ЋказалсЯ он годовалым сержантом из полка, откуда его разжаловали и сослали
за то, что, будучи пьЯным, где-то на чердаке он кинул в портрет Ѓрежнева
макароны, которыми закусывали... Љогда уморилсЯ „ыбенко, стал засыпать,
Њатюшин вспомнил и чуть успел спросить про те выкрики, отчего кричали ему в
лицо про какого-то Љарповича.
- Ђаа... есть тут одно чудило... „ержись дальше, а то замарает...
Џришло утро. ‡а окнами темнила дождливаЯ, пасмурнаЯ погода. Ќо вот
поЯвилсЯ офицер. Ћн мало чем отличалсЯ по виду от всЯкого офицера, какие они
бывают. Џроходил мимо солдат, близко себЯ к ним не подпускаЯ, брезговал.
Ћднако ж, молодой, смуглый, гибкий, он ЯвилсЯ красавчиком в промозглой
казарме, как другой человек. ‘ветило в нем породистое, живое. Ћфицер
молчаливо за всеми следил. ‡ала, будто бродильнаЯ бочка, полнилась уж
движением, пробуждением. агали, бухие от дремоты, куда и все. „елали одно и
то же. ‚о дворе, куда вытолклись полуголые, впилсЯ в кожу холод, и Њатюшин
взбодрилсЯ, как от боли. ѓрЯзно-белаЯ великаЯ стена так и стоЯла застыло в
степи, каменеЯ от сырости. Ќа одной вышке чернел, закутанный в плащ-палатку,
часовой, а дальние вышки пропадали в туманах, похожих на заблудшие с неба
облака. Ћни побежали вразвалочку прочь со двора. Њатюшин постиг, что должна
быть зарЯдка. Ћт роты пролегала одна дорога, что уводила к зоне. ‘тало на
бегу горЯчей, а стена на глазах росла. ‡ону поворотило боком, но была там не
пустота, как за забором, а точно такаЯ же, тЯнущаЯсЯ уже вдаль вдоль дороги
глухаЯ стена, по которой вилась диким виноградом колючка. Џротив той стены,
пЯтЯсь от дороги в степь, рассыпалсЯ домишками спЯщий поселок. „альше от
казармы бежали вразвалочку, а когда вынесло в пустую степь, то вовсе сбились
на шаг. ‚стали. ‡акурили вместо зарЯдки. ‡десь, в степи, сильным был ветер.
„ушил да обшкуривал. Ђ что чуднее: раздувал докрасна угольки папирос.
Њатюшин глазел на стену, как обманутый, оторвать не мог от нее глаз -
казалось, что был это громадный дом, только без оконец да крыши, под голым
небом. ‚есь простор степи был ничтожеством, как и поросший бурьЯном пустырь.
Ћдна непонЯтнаЯ куча возлежала где-то вдали. Њатюшин ткнулсЯ в нее взглЯдом,
и вчерашний солдат, „ыбенко, очутившийсЯ рЯдом с ним, процедил сквозь зубы,
греЯсь зЯбко от фитилька палЯщего папиросы:
- ‘ахарнаЯ, сучка...
- ЉакаЯ сахарнаЯ?
- „а сопка сахарнаЯ, вскорЯчишьсЯ на нее, а там тебе кусок сахара
лежит. Ћй, умрешь ползти туда, легче на зону отходить, чем на эту сопку.
Љурево в грЯзь, побрели в обратную. “ поселка, на окраине, чего-то
боЯсь, сбились в какой-никакой строй да побежали. ‚сполохи тумана развеЯло.
‘тена, как живаЯ, подползла ближе к обочине дороги. Љонурки вышек торчали
одиноко из воздуха, и каждый часовой свешивалсЯ навстречу, брехал. ‘лышно
было и вполголоса.
- ‘мену давай, братаны. —тобы хавку нам горЯчую.
- ЏеретопчешьсЯ, - крыли дружно конурку.
‘молкло, но через сто метров раздалсЯ еще одинокий голос:
- „ыбенко, как житуха у вас?
- ”ельтикультЯпистаЯ.
- € у нас она самаЯ... ќй, Љарпович! Ѓегом, бегом! - захрипатил часовой
со злой радостью, догонЯЯ гоготом, и горстка солдат, что бежали, подхватить
успела его на лету, загоготать.
Њатюшин сжалсЯ, точно б хлестнули, но стерпел. Ђ гогот да вскрики эти
уж понеслись вдоль дороги эхом, сыпались с вышек, тупо, меленько, как
градины.
Џосле обычной утренней возни да таинственно домашнего завтрака в
полупустой столовке размером с комнату, маслЯнисто разукрашенной по стенам
цветочками, что живо пахли краской в тепле, длЯщеесЯ от побудки времЯ
оборвалось. ‘олдаты ушли работать, слышно было в сытом их гуле, что на зону.
Ђ прибывших вдруг отделили, остались они с одним солдатом, что дневалил, в
оглохшей, покинутой всеми казарме. —то делать, не сказали. ‚ыходили и они не
иначе как дневальными, но без места в этой пустоте. Њатюшин терпел и, верно,
забылсЯ, потому что очутилсЯ в кабинете у офицера, сам не понимаЯ, в каком
времени и кто ж позвал да указал эту дверь. —то есть он в казарме, кабинет,
отчего-то утаилось от его глаза. ‘идел офицер за столом, подпираемый
стенкой, а Њатюшин сидел на табурете напротив офицера, отсаженный далеко от
стола, как напоказ.
Ћфицер казалсЯ, сидЯ в четырех стенах, вовсе в роте чужаком. Џоходил на
врача, что командует, даже не лечит, а проводит сам по себе осмотры. Њатюшин
пробыл в роте неполные сутки, но из-за того проклЯтого человека, кем его
обзывали и гоготали, узнаваЯ, тыча, как в урода, ощутил здесь такое
одиночество, будто б пропал из жизни. Ђ в том офицере чудилсЯ огонек жизни.
’от задавал чередой простые, бесцветные вопросы, но отвечать о себе было как
мучитьсЯ - костенел Язык, слабело и кружилось в голове. ‚ерно, офицер
определил его скоренько в дурачки, потому что отпустил из кабинета, глЯдЯ
как на пустое место. Њатюшин осознавал, что сделалсЯ офицеру ненужным, и,
погружаЯсь как под воду, глотал равнодушный, безвоздушный взглЯд. ђусский
человек это был, но с чудной нерусской фамилией, а с какой, Њатюшин утерЯл в
череде разговорца. ’акой молодой, но в силе возраста своего, что были они с
ним не иначе-то близки по рождению годами.
‘олдаты воротились усталые с работ, глЯдели за обедом злее. Ћдин
гаркнул, чтоб те, кто не работал, брали только черный хлеб, что пшеничный им
есть не положено. Џосле обеда объЯвили вдруг отбой. Џоложено было спать
посреди днЯ. ‹ожитьсЯ в койку было диковато, будто б складыватьсЯ в коробку.
“сталые, солдаты позасыпали, а Њатюшин заставлЯл себЯ лежать, и нельзЯ было
постигнуть, что происходит, откуда взЯлсЯ этот дневной сон, как у детей.
Џосле побудки, в шестом часу, солдаты собрались на зону.
ЋружейнаЯ камера, похожаЯ на клетку, где вместо стены стоЯла с толстыми
прутьЯми решетка, вмонтирована была тут же, в глуби спального помещениЯ.
‘олдаты проходили сквозь залу, с рЯдами ее пустыми коек, вооружившись.
Ђвтоматы были черные, с деревЯшками облезлыми прикладов. Џустые койки да
черные автоматы лезли вместо людей в глаза. “ходил начальником на зону
вчерашний добрый старшина. ‚ казарму с ним пришла из поселка девочка, его
дочь, укутаннаЯ зимним шарфом. Ћна цеплЯлась за отца и веселила солдат, но
вовсе их не пугалась. Ќачальник успевал приветить дочурку и накричать на
солдат. Љогда порЯдились во дворе, то жалась сонливо у ног отца, а тот
где-то высоко отдавал последние указаниЯ. ‘олдаты пошагали по дороге на
зону, и весь оковалок их строевой уважительно отставал из-за дочки крохотной
начальника, котораЯ полозила ножками за отцом по грЯзце.
‘пустЯ времЯ на дороге показалсЯ сменившийсЯ с зоны взвод. ќти шагали
разболтанней и на подходах горланили. Ћни ворвались с автоматами во двор,
рассыпавшись по человеку. „вор покрылсЯ вмиг разнотравьем лиц, цветастыми
нерусскими речами. Ћдни побежали вразвалочку да охаЯ за казарму. „ругие
исчезли в казарме или бросились брататьсЯ с разомлевшим сытым дневальным да
расхватывать вкусные его сигареты. Њатюшин с ђебровым теперь достались,
перетекли этому взводу и топтались во дворе, будто б со всеми.
- Љарпович, вона твой братан, - вскружились довольные голоса. Ћднако ж
покрикивали стоЯщие в сторонке нерусские. Ћни глЯдели и ждали, погонЯЯ того,
кто невидим был в их пестром сброде. Њатюшин впивалсЯ в этот сброд, искал
похожего на себЯ, а вышел улыбающийсЯ, толстогубый, круглолицый - как повар
примерный. ђаскинул большие руки и, как если б давно тосковал, облапил его
побыстрей.
- Џривет, братишка, слышал Я про тебЯ, - пропел он радушно у всех на
глазах. - †дал не дождалсЯ с тобой поздороватьсЯ. Љак устроилсЯ? Љак живешь?
Љругом гоготали. Џосмешищем был этот солдат. Џотому говорил он так
громко, так слащаво - забавлЯл их, исполнЯл их желание, но угодливо и перед
Њатюшиным, которого всем видом уважал. Ћн опасалсЯ сброда солдат, но будто
издевалсЯ над ними, встречаЯ того, в ком презирали его подобие, без ухмылок
да страха. Њатюшин испытал силу и крепость его рук, растерЯлсЯ, промолчал.
Ћн хорошенько помнил сказанное в ночи „ыбенкой, но это был не тот, которого
он ждал, помрачась за сутки и озлившись. ќто был человек. †алкий тем, что
угождал, но сильный терпением, крепкий руками. ѓлавное ж, человек этот был
самим собой, таким, какой есть, до неузнаваемости другим, схожим с ним разве
обносившейсЯ солдатской робой да одиноким местом посреди гогочущей,
глазеющей, довольной солдатни.
‚о двор зашли с дороги особнЯчком еще двое - хрупенький косолапый
сержант и важный строгий солдат, что держал у ноги такого ж строгого вида,
но живо вертЯщую в ошейнике башкой овчарку, которую манило к людЯм. агали ж
они стороной, надо им было в казарму, но солдат обернулсЯ и крикнул как
собаке:
- Љарпович! Џринеси!
‘олдатнЯ уныло затихла. „вор задышал покоем.
- Ќу, не забывай своего друга, - улыбнулсЯ тот и скорей проговорил: -
‚ечерком погулЯем от них, где потише. Ћсобенно Я.
Љарпович бодро побежал, догнал их, и уже втроем они скрылись за углом
казармы. Ќо бултыхалось в нем что-то больное, падшее, отчего было его жалко.
’ак передвигаютсЯ с грыжей - нелегко, держа ее рукой. Њатюшин долго глЯдел
ему в спину. ‚друг ему почудилось, что отвалились от Љарповича ноги, которые
волок, а в следующий миг Њатюшин успел увидеть каменистые рубцы на брюшке
его сапог - точно таких, какие и Њатюшин волочил уродами на своих ногах.
Њатюшин шатнулсЯ от смЯтениЯ в сторону, попЯтилсЯ, но прошло времЯ, и уже на
построении он стоЯл успокоенный, понимаЯ правду. Џервый в рЯду, он далеко
отстоЯл от Љарповича. “жин усадил их ближе, они друг дружку видели. Љарпович
любил белый хлеб. Ћбъедал гусеницей его прозрачные листики. …го обсмеивали,
верно, как и всегда, а он с удовольствием наедалсЯ. Њатюшин тоже думал о нем
сквозь ухмылку. Њысли же его теперь были самые простые: он поглЯдел, что
Љарпович выбрит да подшит, и готовилсЯ спросить на разок побритьсЯ да
подшитьсЯ. Ѓез копьЯ в кармане примеривалсЯ он взЯть у Љарповича, довольный
тем фактом в своей судьбе, что Љарпович уж не откажет.
„о вечерней поверки солдатнЯ праздновала. лЯлись по казарме, выходили
вздохнуть во двор, где расселись кружком под небом узбеки и взаправду
радовались, барабанили по коленкам ладошками, пели свои заунывные песни.
Љарпович сам отыскал его, позвал за собой. Ћни прошли поющих узбеков и
оказались, уйдЯ шагов на сто от казармы, в пустынном диком саду, похожем на
разрытый могильник, но пахнущем отчего-то Яблоками. ‘ерые старые Яблони
дыбились из земли могучими тихими скелетами. Љарпович дал сигарету. Ћни
уселись привольно на склонах ветвей, что шатнулись, будто качели. џблонЯ
тЯжко дрогнула.
- •орошаЯ атмосфера, не то что в казарме. ‚ прошлом году Яблочки сюда
ходили брать, везде валЯлись, - вспомнил сладко Љарпович и сказал
доверительней, серьезней: - ‡има тоже была потом, негодЯйка, заморозить
решила. Џожалуй, пропал садик. ‹ично Я дышать не мог, воздух замораживалсЯ.
агаем на вышку, снегу по поЯс, убеждаю себЯ: ну, застрелюсь. Ђ менЯ китаец
в спину толкает. Ђ Я шагаю и убеждаю: ну нет, застрелюсь, ну теперь все
стало на свои места. —то ты молчишь, пропащаЯ душа? џ уже уйму тебе
рассказал, но не услышал ни одного слова. Ќаговорили на менЯ, небось уже
целым возом грЯзи облили? ‘коты! ‚идел того, маленького? ќто он, китаец.
‘коты, выставили менЯ перед всем взводом! Ђ рЯдом был, с овчаркой, это тут
есть инструктор, еще его узнаешь. ‚от кто настоЯщаЯ скотина. Ќу ничего, еще
поплачут.
- Ђ почему кричали мне все, узнали сразу, это что, сапоги у нас
похожие, поэтому кричат? - проговорил Њатюшин.
- Џускай кричат, братишка, ты не обращай вниманиЯ. Ќас теперь двое. ’ы,
глЯжу, зашил, а Я проволокой, так крепче. Ќу, что сапоги, ну, сапоги. џ
сразу почувствовал, скажу честно, родную душу. ‘ам Я тоже в этой роте
настрадалсЯ, но ничего у них не получилось, так что не расстраивайсЯ, Я все
уже сделал, пока ты дома отсиживалсЯ, хитрец.
Љарпович вылез из робы, содрал с ворота худосочную грЯзную подшивку да
разложил потихоньку свое хозЯйство, будто угощение на столе. Ѓабочку белую
из ниток. ‘вежую чистую материю.
- ЏрисоединЯйсЯ... - позвал он, будто знал все мысли. - ђазорву, нам
хватит.
‚ саду сильно холодило, но было Њатюшину и легче, что подальше от чужих
глаз. Ћн зЯбко дождалсЯ, когда кончит Љарпович, и кое-как, спеша облатал
свой ворот той трЯпицей, которую заполучил. Џосле они пошагали бритьсЯ к
летнему умывальнику, снова в обход казармы, и Њатюшин удивилсЯ, сколько
лежало под ротой земли. Џошли по свежему покосу, набрели на каменную домину,
оказалось, баню.
„альше рос на отшибе деревЯнный сортир и виднелась вдалеке неЯснаЯ
молчащаЯ постройка, оказалось, свинарнЯ. ‘виней видно и слышно не было. Ќо
только они застрЯли, глЯдЯ в ту даль, как из строениЯ выбежал в драном
мохнатом бушлате человечек и заорал матом. Љарпович повернулсЯ спиной,
шепнул что-то про скотов, утЯнул за собой дальше.
‚ казарме Њатюшин освободилсЯ. €х встретили с удивлением, следЯ за
каждым шагом, заглЯдываЯ в лицо. Џеред отбоем, когда ходили еще по зале,
точно так глЯдели, не отлипаЯ, за его наплечной наколкой. ‡акут, где
ночевали они с „ыбенкой, в этом взводе принадлежал другим. Ћставшись без
своей койки, он поневоле вернулсЯ к Љарповичу, который знал, где можно лечь.
‚се старались сползтись и лежать не в пустоте. Ћн приметил, как бегал,
услуживал ђебров, отрабатываЯ неизвестно что, по доброй воле. Џодлечь же
постаралсЯ к ним поближе, когда казарму отбили, потушили в зале свет. Ќочью
проснулсЯ Њатюшин от чужой громкой речи. ђазглЯдел впотьмах, как подымают
кого-то с койки, уводЯт. € спокойно уснул. Ѓыло ему не страшно за себЯ,
только чудно, что и здесь по ночам бродЯт, скучают спать, хоть завтра снова
шагать на службу. Џришло утро. ђасхаживал легко по зале тот же красивый
офицер, исчезнувший прошлым днем.
‘танцию, что жила подле зоны своим мирком и будоражила задушевным
гулом, прикрепленнаЯ к поселку, солдаты называли, менЯЯ одну букву. Њатюшин
мало понимал, что она из себЯ представлЯла, но впечатление осталось, что
одна улица и по колено грЯзнаЯ проезжаЯ дорога на ней. ‚идел он ее мельком,
когда бегали в степь на зарЯдку. Ћднако на утренней поверке офицер молчаливо
оставил новичков в строю - и они пошагали со всем взводом. Љогда подходили к
зоне, погода разгулЯлась. •олодное небо покрылось вдруг дрожащей голубизной,
сщемило блесками солнце, отражаЯсь в том холоде, как в воде. Ћни вошли
толпой в гулкий бетонный Ящик дворика и, не заходЯ в помещение, заглЯдываЯ
сторонкой в распахнутую настежь пудовую дверь караулки, пошагали цепью в
открывшийсЯ простенок лагерных старых укреплений, похожий на голодную пустую
кишку. ђемонт процветал здесь, в укреплениЯх, где выпирали бревна, железные
рыжие сваи, росли горы песка. € солдаты, распущенные работать, усаживались
курить на обломках, отчего ремонтировать казалось нечего. Љомандовал всеми
махонький сержант - китаец, сух да и костист. ‘о змееподобной черепастой
головешкой, из которой сверкали холодно угли-глаза. ЏозволЯЯ служивым ничего
не делать, он взЯл под свое начало Њатюшина с ђебровым, отделил чужих от
своих и, будто желаЯ упрЯтать их с глаз долой, проводил в пустынное место,
где кончалсЯ ремонт и текла уныло вдаль песчанаЯ, поросшаЯ пучками сорнЯков
полоса. Ћн походил с умной сморщенной рожицей, повздыхал, поскрипел песком и
приказал чистить полосу от этих пучков травы.
- •оросо работай. ’равку сорвал, есе сорвал, косЯк сделал, покурил -
хоросо! ЊоЯ любит, чтобы было всегда хоросо.
Љогда китаец бросил их на полосе да исчез из виду, Њатюшин устал полоть
и распрЯмилсЯ. Ћн пошагал вперед, вдоль заборов, сшибаЯ пучки сапогом.
ђебров копошилсЯ в песке, но, чтоб не отстать, потащилсЯ за ним по борозде,
будто Њатюшин был пахарь, а он - сеЯтель. ’ак дружно отработали они метров
двадцать полосы, но за час и футболить пучки Њатюшину надоело.
- Љурево есть? - почти затребовал у ђеброва.
- ’ебе сказали, рви траву и кури! - огрызнулсЯ тот.
Њатюшин подумал от скуки, что в щель забора можно поглЯдеть зону, но
когда ткнулсЯ в щель, то увидел такую же песчаную голую полосицу и новую
стену. Ћн шатнулсЯ к другому забору, стоЯщему против этого, но видной была в
щель такаЯ же стена и сохлаЯ трава всюду ползала паучками. ђаботали они
дураками, ради работы. Њатюшин сел на месте и привалилсЯ к забору. ‘тало ему
покойно. Ћн отсиживалсЯ сам по себе, а ђебров старалсЯ двигатьсЯ вперед и
осталсЯ один. ‘коро он не стерпел, хоть хотел казатьсЯ отдельным, и надрывно
закричал:
- €ди работай, сука! Ѓыстро! џ не хочу терЯть здесь из-за тебЯ уважениЯ
людей! џ себЯ уважаю!
- “ менЯ отдых... - послал по ветру Њатюшин, тЯжелеЯ Яростной силой, и
ђебров ринулсЯ взбесившимсЯ зверьком.
Ћни сшиблись, пали на борозду. Љатались в песчаной суши, грызли и
давили друг дружку, не умеЯ изловчитьсЯ бить. ‘ вышки драку их неуклюжую
приметил часовой да накликал из укреплений китайца. ’от бежал, запыхивалсЯ с
куском попавшимсЯ проволоки и, добежав, молча кинулсЯ их хлестать.
Џроволокой той свистЯщей обожгло больней огнЯ. Ћт первого ж его маха они
страшно повскакивали, но китаец стал вокруг кружитьсЯ да хлестать, не даваЯ
ничего понЯть. ЉромешнаЯ боль взвила их и пустила убегать. Љитаец бодро не
отставал и гнал их до самого гогочущего взвода. “тихомирЯсь, когда настиг, и
добрый от неожиданного весельЯ, он стоЯл с проволокой в руках и поучал,
чувствуЯ себЯ важным:
- Ќехоросо, оха, нехоросо... Ѓрат с брата нельзЯ никогда дратьсЯ.
‚месте приехала, вместе уехала домой. Ќадо друсить, а не морда бить. Љогда
морда будет своему бить, Я буду накасывать. “сбеку бей - не буду накасывать.
Ђ русски брата бить нехоросо, эта своей мамы не увасай, не люби. Ћха,
нехоросо!
Њахонький терпеливый китаец внушал страх, от которого душа легчала и
улетала. Њатюшин глЯдел на него и трепетал. Љитаец заставил их пожать друг
другу руки, что они исполнили беспрекословно. Ђ подумав еще, сказал и
обнЯтьсЯ, как братьЯм, и только после осталсЯ довольным, приговариваЯ себе
под нос, будто напеваЯ:
- •оросо, хоросо...
Ѓоль и злость утихли, сгнили. Ћн только помнил, что ударилсЯ, и больше
ударЯтьсЯ не хотел. Ћстаток работ скоротал с Љарповичем, покурил от его
щедрот, установили они в земле железную одну сваю, потому что Љарпович успел
вырыть Яму, работаЯ один; и первый раз в жизни он увидел живого зэка.
Ѓригаду заключенных, сварщиков, вывели на ремонт. Ћни работали под конвоем в
отдалении, приваривали крюки к готовым сваЯм. ‘ыпались огненные искры, а
зэки мелькали копчеными телами, вылезаЯ из-под искр и залезаЯ обратно под их
дождь. ‚друг из-под огненного дождЯ вынырнул один и опрометью пробежал рЯдок
копавшихсЯ солдат, взвалил на плечо охапку нужного железного прута и понес,
оседаЯ под его тЯжестью. Ћн лыбилсЯ и глЯдел шагов за десЯть на Њатюшина,
нового, незнакомого солдатика, что стоЯл у него на пути. Ђ Њатюшин разглЯдел
только, что все зубы у него железные, а потом, так и не запомнив лица,
потому что зэк катилсЯ мимо него живым комом из жил да мускулов, увидел он
наколку на его груди - черти варились в котле. ‚сего на миг Њатюшину
почудилось, что и черти эти - живые. ‡эк шагал, а черти в котле дергались и
ерзали. —уЯ, что солдат им заглЯдываетсЯ, зэк осмелел и захрипатил в никуда:
- ђасступись! „ай дорогу! ’олстого тащу!
Џосле обеда и сна взвод этот ушел на зону, а воротилсЯ с зоны другой, с
„ыбенкой, с которым они встретились, как дружки, обнЯлись. Ћбнимались в этой
лагерной роте охранники, как целовались, - пожимали руку, брали свободной за
плечо, прикладывали щеку к щеке, одну к другой. Џосле „ыбенки, видЯ, что
побраталсЯ тот с Њатюшиным, молча подходили на встречу остальные. Ќочью,
перед сном, он спросил „ыбенку про этого Љарповича, что он сделал такого,
почему все над ним смеютсЯ да и что он за человек. ‘лыша, о ком вести надо
речь, тот поскучнел и вспомнил только поневоле:
- „а ему во всю жизнь звезд пидорских не хватит, чего он только не
делал здесь! ‡емлю жрал, травилсЯ. ‡имой служить не хотел, так что делал!
ЋбсиралсЯ на вышке в штаны, вот как туалета ему туда не дали, чтобы его
послать больше туда не смогли. „а и ноги эти его, Я ж знаю, что он делал, с
зубов грЯзь сковыривал, он мне еще хвалилсЯ этой мостыркой, когда в Ђбае
вместе лежали. ’еперь пристроилсЯ, деньги всем тут платит, чтобы не били. Ђ
тебе что сказал? ’ы, глЯди, подальше от него, он замарает. Ќу, если разок
мостырил, наплюй, он никому не роднЯ, кто опухал. € Я чего в госпитале
лежал? Ќу, опухал по первой, но чтобы сратьсЯ, да лучше б сдохнуть!
—ерез день Њатюшин попал работать под вышку, где сменилсЯ угрюмый узбек
и ЯвилсЯ вдруг как из-под земли „ыбенко. Ћтбывал он на вышке как хозЯевал.
„остал из-под крыши конурки крепкую доску, уложил ее поперек, уселсЯ с
прЯмой литой спиной, так что казалось, будто стоит, и, изредка бросаЯ сверху
копошащемусЯ на полосе Њатюшину по словечку, водил разговоры неизвестно с
кем, глЯдЯ вперед, на зону. Њатюшин слышал, сидЯ в Яме заборов, их голоса,
но не понимал, кто и откуда рЯдитсЯ с „ыбенкой. Ќад забором пролетела на
вышку трЯпичнаЯ скрутка, но не плюхнулась, верно была от груза тЯжелой, и
„ыбенко ее поймал.
- ‹адно, валЯйте! - крикнул он кому-то, распотрошив трЯпку, поворачиваЯ
башку на волю. - …сли кто отравитсЯ, братанов ваших потом пристрелю.
€ пролетел на зону мешок защитного цвета, потом еще.
- Ђ ты не пЯльсЯ, тебе это рано! - рыкнул Њатюшину, завидЯ, что тот
обмер под вышкой и ждет.
‡а вышкой гудела и цокала невидимаЯ станциЯ. ‘тервами, как по часам,
взвывали электрички. ‘ час „ыбенко безмолвствовал, размышлЯл, глЯдел
истуканом в зону, а потом ожил:
- ‘лышь, никого нету, слазий мне на станцию в магазин, возьми бубликов.
’ы ж смертник. Ќу, оплачивай должок! „а не тушуйсЯ, ты не первый, бегали
уже. ЉидайсЯ на забор!
‡абор походил на задраенный к небу плот. Ћн шатнулсЯ с крЯхтеньем и
накренилсЯ, когда Њатюшин, одолеваЯ волнение, полез вверх по скрепам его
брусчатым, как по лесенке. ‚лез он на тошнЯщую верхотуру и оседлал забор
подле вышки. Ѓыли видны пики ограждениЯ, а за ними в упор, хоть
расстреливай, битумнаЯ плоскаЯ крыша. Ќа крыше, что отколовшейсЯ от зоны
льдиной почти подплывала к ограждениЯм и возлежала вровень с вышкой,
насиживала краешек вороненаЯ стайка зэков и задумчиво обозревала усеЯнное
костьми рельсов поле станции. „ыбенко подбадривал длЯ порЯдка, безразличный
ко всему, что должно было произойти, кроме бубликов. ЏротЯнул на цыпочках
бумажный ковшик из рублЯ. “казал низкорослый чумазый домик на станции, подле
которого лежала под открытым небом куча бесхознаЯ углЯ и росли ввысь метлами
долговЯзые странные деревьЯ. Њатюшин оглЯделсЯ судорожно, не увидал на всем
этом просторе людей в погонах - и спрыгнул на тропу под собой. Ћсталось ему
перемахнуть последний забор. Ћн уж не казалсЯ, как издали, стеной, а похож
был и вправду на дощатые латки поверх воздушных дыр. Џобег совершилсЯ. Ћн
топталсЯ под стеной в бурьЯне, на пустыре железной дороги с холмом мшистым
тупика. ‡Ябко дрожал, страшась двигатьсЯ один без „ыбенки. Ќо тот исчез,
вознесенный на вышке так высоко, будто спружинил, как с шеста, в самое небо.
Њагазин внутри оказалсЯ комнатным. Џахло сдобой. Ѓегали по доскам пола
мужиковатые тараканы. „ремал, глЯдЯ на них угрюмо с прилавка, пушистый
мучной кот, верно, любимый у продавщицы. Ѓыло таинственно от темноты
пыльных, слезливых окошек да залежней каменистых хлеба. ‡десь торговала
томнаЯ, в летах, женщина только хлебопродуктом. ‘тоЯли в очереди бабы.
‘олдату не удивились. Њатюшин выстоЯл очередь, цепенеЯ, когда распахивалась
и хлопала за спиной его дверь, и вышел, прЯча отмершие руки в пахучей муфте
из бубликов. Ѓыстро пробежал через пустырь и, набив их полную пазуху, полез
еще тЯжелей со взбухшим от бубликов брюшком на зону, думаЯ кромешно, что не
осилит и грохнетсЯ. „ыбенко, голодный, торопил его. Њатюшин залез на вышку,
выгрузилсЯ и, свесившись с вышки на руках, приземлилсЯ наконец на крепкую,
твердую свою полосицу, ощущаЯ такой покой и благодать, будто б и не слазил,
а слетал птицей на станцию. „ыбенко рвал бублик зубами, что-то хорошее
бубнил - и скинул ему, раздобрев, двойку бубликов, в которые Њатюшин,
чувствуЯ теперь сосущий голод, впилсЯ и не заметил, как съел.
Џосле работ, вместо сна, старшина позвал в канцелЯрию, выдал по чистой
тетрадке и с час начитывал из устава, что такое есть караульнаЯ служба,
переворачиваЯ страницы, будто б лузгал от скуки семечки: высовывал руку из
книжки, закидывал ко рту, сплевывал в щепотку, перелистывал. “рок заставил
зубрить он же, старшина Џомогалов. ЃываЯ в роте, он звал к себе в
канцелЯрию, сидЯ там то с автоматом, то с уставом. ‘трелЯть Џомогалов водил
тайком, за сортир, на свалку, когда уезжал офицер, а говорить велел, если
тот спросит, что бегали на стрельбище. Љогда Њатюшин первый раз выстрелил,
то оглох и долго не понимал, что говорит ему еще сделать старшина. Ѓудто
обманутый, в беспамЯтстве, Њатюшин вжалсЯ в приклад, которым его уже разок
трЯхнуло, увидел требуху свалки и отстрелЯл все оставшиесЯ патроны. Ћчередь
вышла короткой, Џомогалов мало забил в рожок. “битый грохотом, будто в него
и выстреливал автомат, что в железную бочку, в следующий раз стрелЯл он как
по вытверженному, знаЯ, что автомат требует силы, но столько же, сколько и
простаЯ мЯсорубка.
Ѓегал со взводом в степь, на стрельбище. ЋтстрелЯлсЯ на "отлично", так
что офицер, красуЯсь в одиночестве на холмике, громко его похвалил. Љогда
отстрелЯлись солдаты, то подошел к одному сержанту, таджику, который должен
был стрелЯть, и сказал отдать ему автомат, встал в стойку, а не лег, да
отстрелЯл подрЯд два рожка. ’аджик чуть сдерживал то ли обиду, то ли гнев,
но стоЯл подле него не шелохнувшись, с каменным лицом. Ћфицер,
позабавившись, скинул ему на руки больше не нужный автомат, и после, так как
стрелЯть сержанту было нечем, взвод побежал домой. ‚ казарме, где чистили
автоматы, таджик, которому офицер загадил весь ствол, кинул зло этот автомат
под ноги и заплакал от гордости, никого не стыдЯсь. Њатюшин услышал, как он
цедил проклЯтиЯ офицеру:
- Ђрман, сдохни твой мама, сдохни твой отец... „ети твой пусть
дохнут... - € смирилсЯ с тем, что сделал с ним этот Ђрман, какую боль
причинил, да стер с лица слезы, чуть не избив после, кто на него смел
глЯдеть.
‚ роте оказалсЯ всего один солдат, что стрелЯл однажды по зэку, попал в
него насмерть и съездил даже домой в отпуск. Џомогалов частенько поминал его
добрым словом, уваженный обедом. ѓаджиев этот жировал в поварах, куда его
отпустили с вышки, как на вольные хлеба, чтобы не лез на глаза зэкам: глЯдЯ
на него, можно было подумать, что он до сих пор боитсЯ зоны и прЯчетсЯ. …му
нравилось глЯдеть из окошка раздатки, как едЯт. ЃездумнаЯ его рожа, вечно
плавающаЯ в окошке вареным жиром, успела надоесть Њатюшину. Ќо, когда узнал,
что ѓаджиев кого-то убил, готовка его и сам он сделались тошными, жирными.
ѓаджиев не понимал толком русского Языка, умел говорить только по-своему.
Џґовара не любил „ыбенко и прикладывал его, чуть был недоволен жратвой. Ђ на
сон грЯдущий, если и ложилсЯ спать недовольным, будто б голодным, рыскал
одним и тем же задушевным шепотком:
- “бивать их надо. “ зверей всегда так, они ж дикие. ‡эки их поэтому
боЯтсЯ. …сли увидЯт, что зверь на вышке, - поссать не встанут, лучше
обойдут. …го ж кто знает, куда он пальнет, если вспугнуть. € если рот
откроет - сразу в зубы ему, без разбору. Ћни так любЯт, балакает по-своему с
улыбочкой, а сам ложит тебЯ, как хочет, и все они, звери, потом радуютсЯ. -
€ тогда „ыбенко со зла изображал их радость, гыкал да перхал...
Ѓыл июль. ‚ середине его дожди сменились жарой, но степной, с
раздольными ветрами и ознобом холодным ночей. ‹етнЯЯ легкаЯ погодка стала
вдруг отравлЯть жизнь. Ќичего не видЯ, кроме работы да учебы, Њатюшин думал
снова самое худшее, застревал в одинокой тоске и скоренько возненавидел
одного человека, китайца, который полюбил при построениЯх прЯтатьсЯ за его
спиной и щипал по-бабьи сзади. Џритом, когда Њатюшин зло оглЯдывалсЯ,
выругивалсЯ, он глЯдел на него онемело снизу вверх и не знал, длЯ чего это
сделал. Њатюшину же казалось, что китаец нарочно над ним издеваетсЯ. “дарить
же сержанта он больше не смел, но и обсмеЯть в душе или же простить
махонького китайца не мог, как вообще не умел заставлЯть себЯ менЯть
настроение, зато мучилсЯ и воображал в бессилии, как чуть не разрежет
китайца на куски.
’ак безлюдно было в роте еще и потому, что в начале июлЯ офицеры
разъехались в отпуска. Љомандиром да и офицером единственным осталсЯ Ђрман;
старший лейтенант, он оказалсЯ здесь недавно замполитом.
Џомогалов был длЯ него ничем, почти солдатом. Ќа людЯх Ђрман никогда не
говорил и потому, верно, пропадал весь день в кабинете. Ћднажды сказал он
позвать ђеброва, потом дошел черед до Њатюшина. Ђрман встретил его с
землЯной сухостью в лице и смотрел прЯмей да строже, чем в первый их
разговор. Ћн сразу заговорил, раздавливаЯ, что Њатюшин его обманул и
прикинулсЯ дурачком, а сам куда хитрее, но его еще никто не обманывал.
Њатюшин с усилием постиг, что же Ђрман называл обманом: речь велась о его
семье, о том, что он скрыл, кто есть его отец. Ђрман все знал, как
по-написанному, и говорил с особым ударением. Њатюшину почудилось, что Ђрман
будто знает отца и распекает его теперь, как если б он отца опозорил; Ђрман
же стерпеть не мог одного того, что обманул его сынок какого-то еще
полковника. Џока Ђрман произносил речь, Њатюшин не сопротивлЯлсЯ и
затравленно молчал, но стоило пройти времени, как начал он вдруг каменеть и
твердить наперекор, что врать сам не любит и не врал, а душу выворачивать
наизнанку первому встречному не обЯзан. —то отца не было у него и нет, что
это и не отец его родной в …льске осталсЯ, а другой муж матери, которого он
знать не желает. ‘лучилось это с Њатюшиным, когда он осознал, что старший
лейтенант произнес о нем, что он дурак. Ђрман отступил, и в глазах его
вспыхнуло удивление, даже удовольствие - солдат стал ему неожиданно
любопытным. ђазговор остыл. Ѓыло понЯтно, что присутствует в нем кто-то
незримый, третий, кто рассказывал здесь, в кабинете, о Њатюшине и тоже знал
правду. Џотому замполит остыл, как застопорилсЯ, и теперь ему невозможно
было спросить Њатюшина сразу о землЯке, чтобы и Њатюшин порассказал о нем, о
ђеброве. Ќо одинаковыми эти два солдата уже перестали длЯ него быть.
‚ечером того же днЯ на зону уходил взвод Џомогалова, но замполит
оставил старшину в роте и вместо него назначил сам себЯ начальником караула.
ќто событие никого не обрадовало. ‚едь этот месЯц Ђрман только считанные
разы ходил начкаром и каждый его выход в караул был особым, а теперь на
службу заступали двое новых солдат. Њатюшин получил в оружейке автомат,
строилсЯ со всеми на плацу, но от известиЯ, что заступают они с Ђрманом,
чувствовал себЯ подневольным да виноватым. Љараулка оказалась похожей на
улей, даже внутри все было как вощеное и пахло сладковато. ’олько вместо
цветов, куда летают пчелы, были вышки. Џеред уходом нарЯда на зону Ђрман
приказал всех обыскать, будто б они не охранЯть шагали зэков, а сами были
зэками. —его ради шмонали, осталось Њатюшину непонЯтным, ведь и уходили они
из караулки какие есть, ну, разве вооружились. Џоставили его на "троечку",
как называли эту вышку из-за ее третьего номера на лагерном круге, - тихое
болотное место, где работал в лагере заводик и ограждениЯ проглЯдывались как
на блюде. Ќо, кроме стены заплывшей заводика, ничего-то Њатюшин не увидал.
‡она была запертой стенами, невидимой и с вышки. ‚о вторую ходку, уже ночью,
черное болото вокруг заводика встретило Њатюшина глухим беззвучием. Ѓыли
видны в огнЯх ограждениЯ, но слышалсЯ только шорох шуршащий воздуха. ‚миг
почудилось Њатюшину, что за каждой тенью кроетсЯ молчаливо что-то живое,
почти человек. Ћттого, что ничего не слышал, он будто б глох. Ђ потом ему
стали мерещитьсЯ вдруг и звучки, перебежки в ночи, стуканьЯ да шаги. ‚ этом
бреду спустЯ времЯ он увидал, не слыша шагов, две тени на тропе нарЯда, уже
близко у вышки, но различил через мгновение на голове одного фуражку и
понЯл, что одним из этих людей был Ђрман. ’от поднЯлсЯ в молчании на вышку и
заставил отвечать, почему не было им навстречу окрика, а сам пытливо зло
вглЯдывалсЯ, не верЯ, что Њатюшин их видел и только забыл закричать. Ќи жив
ни мертв, он отстоЯл смену и воротилсЯ в караулку, мучаЯсь уже от своей
глухоты и боЯсь теперь о ней сказать. Ќо после этой ночи, перед новой
ходкой, попал в помещение начальника караула, откуда его не отпускал Ђрман,
продолжаЯ уже поутру ночной допрос. „умаЯ, что уж скажет правду, Њатюшин
созналсЯ, как помешала ему охранЯть на вышке глухота. Ђрман слушал его, но
отчего-то кривилсЯ, а потом вдруг на полуслове оборвал и сказал уходить.
Љогда ж минули в тЯгомотном долготерпении все сутки караула, Њатюшин успел
обвыкнутьсЯ с прошлой ночи, жалеЯ уже, что пожаловалсЯ и снова запутал
замполита. Ћднако ж Ђрман, позабыл он эти сутки или нет, давал знать о себе
после них, разве взглЯдываЯ иногда на Њатюшина, когда все солдаты строились
или пробуждались, а он сам по себе присутствовал на плацу, в спальной зале,
- и сказанное в помещении начальника будто б кануло без следа.
Џосле прошлой черноты, пустоты лагернаЯ рота казалась почти свободной.
Њожно было идти в любую сторону, останавливатьсЯ и разговаривать. †изнь в
ней была одинокой, покойной. Њатюшин, начав служить, отвык неожиданно от
людей, потому что сутки в карауле ходили да спали, будто волки, поодиночке,
а возвращались в уже опустевшую казарму, где поневоле снова ходили волками -
ночевали, ели, снова спали, а потом уходили, освобождаЯ логово это другим,
которых видели только десЯть минут во дворике караула, на разводе, где брали
из рук в руки, что кирпич, охрану зоны. ‚се ото всех хранили тайны,
прЯтались. Љто послужил, наглухо молчали да чуть что сами затыкали рот. Ћт
этих тайн свойских караулка казалась темной, дремучей, но темнота в ее
глухих, без оконец, помещениЯх и была всегдашней, а потому Њатюшину давно
покойно чудилось, что и он плавает в той темноте, будто рыба в воде.
Њатюшину знакомой была уже всЯ местность вокруг лагерЯ, но сам лагерь
невозможно было никак охватить взглЯдом. ’о он казалсЯ одной стеной, стоЯл
угловато, надвигаЯсь рылом, то чудилось, что лагерь - это даже шар, круглый,
а потому неуловимый взглЯду. Ћднако, что скрываетсЯ в том шаре, было еще
непостижимей. ‚ одно воскресенье по приказу Ђрмана проводили в роте
спортивный праздник - надо было прыгать, бегать, хоть могли б отдыхать, как
и положено по воскресеньЯм. Џраздник выпал как раз на их второй взвод.
Ќеизвестно отчего, но соревноватьсЯ в беге Ђрман посчитал нужным в виде
круга или по кольцу, а избрал таким кругом-кольцом зону и послал узбека с
деревЯнной метровой шагалкой обмерить, сколько в ней. ќтого зверЯ сразу в
роте пуганули, чтобы намерил побольше и поменьше стали б бегать. ‡верь
воротилсЯ, лопотал он про полтора километра, и Ђрман сказал, что побегут они
тогда три километра, то есть два круга. Ђ сколько ж настоЯщих метров вокруг
зоны намерил, узбека никто не спрашивал, да он и старалсЯ обманывать, а не
мерить. Џраздник началсЯ, они пробежали три километра. Ќо даже если в том
круге был хоть километр, а он-то был, Њатюшин видел с вышки только пустырь
запретки да стену куцую заводика, зоны рабочей, остальное ж куда-то исчезло.
‡она тЯгостно вылазила из старой шкуры, обновлЯлась. ’еперь в ней
началсЯ большой перемот - валили со столбами полосы старых проволочных
ограждений. Џроволоку на смену завезли, она лежала в тугих стальных скатках,
чуднаЯ всем, и солдатам, и зэкам. ѓоворили, что она нового образца, еще
неведомого, а называлась "егоза" - струнками не висела, как стараЯ, а
вьюжилась кругалЯми и должна была сжатьсЯ и распрЯмитьсЯ - не зацепить, а
разорвать, попади в нее человек. †елезные сваи с крюками ставились на смену
деревЯнным столбам под нее, под эту "егозу". ‘тарые проволочные ограждениЯ,
обобрав с них бревна, как с рыбицы косточки, стали сматывать, как если б
лепить из проволоки комьЯ. Џоработал и Њатюшин со взводом. ‚сем выдали
рукавицы - и они стали скатывать проволочную дорожку, метра в три шириной, и
скоро ком колючий, ржавый вырос выше человеческого роста, так что они
налегали под ним муравьЯми. Љогда было уж вовсе невмоготу, концы проволоки
перекусили, подметали и взЯлись начинать по новой. ‘каток выросло до обеда
штук шесть, их выкатывал назавтра из укреплений второй взвод. ‘нова пришлось
потрудитьсЯ и Њатюшину. ‡эки должны были доделать в укреплениЯх сварку, а он
только сменилсЯ с вышки, был свободным, и Џомогалов взЯл его с собой; он их
гонЯл, чтобы работали, а Њатюшин сидел в сторонке с автоматом, приглЯдывал.
‘таршина употел покрепче тех работЯг и в конце от души радовалсЯ, что успели
они управитьсЯ. “ них был бригадир, который почти не работал, но которого
все слушались, - он лежал, завернутый в бушлат, какой-то больной, в теньке
под вышкой и общалсЯ с бригадой. Ћн попросил у старшины разрешениЯ сготовить
перед уходом бригады в зону чифирЯ. Џомогалов разрешил, подсел к ним, когда
стали разводить огонек на бросовых тут повсюду щепках. Њатюшин сидел шагах в
пЯти от огонька и удивилсЯ, как старшина по-свойски разговорилсЯ с зэками,
даже смеЯлсЯ, и скоренько они захмелели, пустив прокопченную жестЯнку в
круг, так что когда конвоировали их на вахту, в зону, то пришлось чуть
тащитьсЯ. ‘таршина, подметив, что Њатюшин терЯетсЯ, отчего они берегут зэков
и тащатсЯ, сказал ему, прохаживаЯсь рЯдышком, добрый, как на прогулке:
- ‡она ведь тоже длЯ людей, да и строЯт ее люди, а людЯм надо давать
пожить, как лошадЯм овса, это французики, кто не понимают, - вон, как наш
арманишка.
- Ђ чего они такие пьЯные, с чаЯ ужрались? - спросил тихо Њатюшин,
будто б это было тайной, и Џомогалов вдруг развеселилсЯ.
- ’ы поголодай недельку, съешь котлетку - будешь, как они, пьЯный. €ли
в подвале просиди месЯц и увидь белый свет, тоже будешь пьЯный. ‹юди пьЯнеют
от того, чего у них нету. Ђ вот у менЯ все есть: хозЯйство, здоровье, жена,
служба, девчоночка моЯ, Я море выпью - мне будет свежо и весело! Љ тому наша
страна и стремитсЯ, к победе коммунизма, чтобы у всех все было.
Њатюшин запомнил душой тех пьЯненьких от простого чаЯ зэков, но
случилось ему стоЯть на своей точке и засечь, как двое заключенных, вышедших
из цеха, разожгли посреди белого днЯ костер. Ќа пустыре, совсем близко к
запретной зоне, устроилась от заводика свалка металлолома. „авно он приметил
с вышки бесхозную железную бочку, что стоЯла всегда на одном и том же месте,
хоть ему чудилось порой ночами, будто б кто-то прЯчетсЯ в ней,
подкатываетсЯ. ќти двое бродили мирно подле бочки, но неожиданно из нее
изрыгнулось пламЯ и повалил черный дым. Њатюшин тогда и проснулсЯ, увидал
дым, огонь - и зэков, что стоЯли уже у бочки и не отходили, будто грелись.
ќто было первое происшествие, застигшее его на болотной этой вышке. …сли б
зэкам сказали пожечь заводской мусор, но ничего они не жгли, да и холодно не
было летом, чтобы гретьсЯ. Ћни стоЯли и глЯдели, а бочка чадила. Њатюшин
взЯлсЯ за тЯжеленную трубку свЯзи и доложил в караул. ‘пустЯ времЯ из
распахнутых ворот цеха выбежал в мундирчике надзиратель. Ћн подбежал к зэкам
и, было видно, стал с ними говорить.
Џосреди этого почти приЯтельского, издалека, разговорца рука его резко
спрЯмилась в локте - и зэк, которого он ударил, повалилсЯ на бок. Љонтролер
стал обходить его кружком да пинать. „ругой зэк осталсЯ в стороне и глЯдел
на это. Љонтролер попинал еще лежачего, запылил его и мирно пошагал в цех.
‡абитый поднЯлсЯ сам. ЏостоЯл. ’еперь они стоЯли, как разные половины, один
- в золоченной от пыли робе, другой - нетронутый, черный. Њатюшину ж
почудилось, что зэки стоЯт и глЯдЯт на него, обернувшись к вышке. Џотом они
отмерли, закопошились, лениво черпаЯ под ногами песок, подходЯ к бочке и
бросаЯ по горсти в огонь. ’ушили. Љогда потушили, поплелись в цех и больше
не вернулись.

IV
Џервого числа августа в роту привезли получку. ‚ыдали ее в канцелЯрии,
а взвод заступал на зону, и получку уносили мертвым грузом в караул.
Џомогалова уговорили, чтобы он отпустил хоть одного человека, конфеток
прикупить да и за сигаретами, иначе выходило еще сутки ждать. Њатюшину так
хотелось скорей закурить, что он и вызвалсЯ ходоком в магазин. •одить до
поселкового продмага из караулки было метров двести - перейти дорогу.
Ћн вступил в магазин, куда нога его еще не захаживала, и захмелел от
духа и при виде томЯщейсЯ на прилавке колбасы. ќта колбаса отчего-то сразу
полезла на глаза, и также сразу он вспомнил ее: точно такую ели тогда в
тамбуре морЯчки. ‚ поселковом магазине было куда веселей и богаче, чем на
станции. € строилсЯ здесь у прилавка другой народ, будто свой. ‹юди мигом
прониклись, что пустили солдатика на минутку из караулки, да стали
пропускать силком вперед, чтобы он выбрал, что ему надо. Ђ продавщица
радушно поджидала. Ћн протЯнул общие деньги и сказал про кило шоколадных
конфет да сигареты, а сам глЯдел, оторватьсЯ не мог от колбасы. ‚ тот миг
дал он себе волю подумать, что возможно взЯть хоть кусочек. Џродавщица
обслужила и ждала, что он еще скажет, видела, что пЯлитсЯ на колбасу. ‹юди
стали подбадривать:
- •орошаЯ, хорошаЯ колбаска, солдатик, целиноградскаЯ!
€ продавщица так посоветовала:
- —его, миленький, да ты бери, кушай, рассчитаешьсЯ потом.
Њатюшину почудилось, что колбаса стоит вовсе мало денег, а еще пронзил
его голод от ее позабытой, лоснЯщейсЯ жиром красоты. “йти без нее он больше
не мог. „умаЯ, как сказать, отчего-то постыдилсЯ мельчить перед людьми и
спросил, себЯ не помнЯ, килограмм, но, покуда продавщица завешивала, он
увидал уже белый хлеб, молоко, и вместе с колбасой они родили в душе его
наконец такой покой, что он, уже не задумываЯсь, за них расплатилсЯ. ‚сего
выходило, что растратил он своих три рублЯ. Ќо, думаЯ об оставшихсЯ деньгах,
больше он даже не жалел, что потратилсЯ, - их хватало и покурить, и на
внешний вид. Ћн вышел во сне голодном из магазина, нагрузившись едой, но
постиг с отчаЯнием, что должен возвращатьсЯ теперь с колбасой в караулку,
откуда его только и отпустили сбегать в магазин. Ћн оглЯделсЯ и потихоньку
пошагал через поселок, выискиваЯ глазами, где можно на минутку укрытьсЯ, но
прошел его насквозь и оказалсЯ в огородах, уже в степи. ’ут он увидал то ли
окопчик, то ли воронку в земле и спрЯталсЯ там на землЯном сухом дне,
чувствуЯ уже и волнение, будто за ним гнались. Џосле первых, самых
прожорливых минут он глотал хлеб и давилсЯ - было еще голодно, хоть всего
оставалось вполовину, но утробушка будто б обернулась твердым дном и
упиралась еде. •леб он не доел, бросил в Яме, но молоко все ж залил в
глотку, вылез и, шатаЯсь пьЯным, боЯсь сам себЯ, побрел обратно через
вымерший поселок в караулку, держа с тошнотой общий куль шоколадных конфет.
Ћн не мог видеть своего сизого, отравившегосЯ лица, но в карауле, где его
только успели хватитьсЯ, Џомогалов живо взЯлсЯ хлопотать, так что Њатюшин
поневоле наврал, что стало ему у магазина плохо. Ќо тогда вцепилсЯ и вздумал
его Џомогалов лечить марганцовкой, приговариваЯ, разбавлЯЯ целый графин
воды:
- ‘амое верное средство, если отравилсЯ, да вообще блевать полезно,
обновлЯетсЯ организм. ‰оги, говорЯт, по сто лет живут, а почему? ‘ъедЯт
зернышко и, как кошечки, культурно выдавливают из организма. Ћт нее, от
марганцовки, сразу ж облегченье наступает. Ќу ты, олух, чего глаза вылупил,
пей, говорю!
Ћн залил в глотку стакан, но Џомогалов обидчиво удивилсЯ и сказал пить
еще больше, до полграфина. ‚ помещении начальника ошивалсЯ китаец, ждал
что-то отнести в роту, и старшина подрЯдил его на помощь, отвести валЯщегосЯ
с ног больного в нужник.
- „ва пальца в рот - и начинай за жизнь боротьсЯ! - покрикивал он
бодро. - ѓлЯди, чтоб он мне башкой тудась не сыграл.
Љитайца, верно, заворожила болезнь Њатюшина. Ћн продвигалсЯ с ним
терпеливо шажками, пыхтел и подпихивал плечом, не даваЯ закружитьсЯ и
упасть. Ќужник таилсЯ тут же, в караулке, и хоть Њатюшин понимал, куда
тащитьсЯ да про два пальца в рот, но остального еще не понимал. Љитаец, хоть
неохотно было маратьсЯ, одолел себЯ и взЯлсЯ помогать ему до конца. Ќо
испугалсЯ и замер, когда рвануло из больного белым хлебом да заглоченной
колбасой. Љогда поднЯл Њатюшин взмокшее от потуг лицо и вздохнул, китаец
стоЯл в шаге от него, молчаливый, и дожидалсЯ только вывести. Ђ он готов был
умереть, но чтобы не выходить больше наружу, постигаЯ по взглЯду
мертвоватому китайца, что и в глазах всей солдатни подписал себе приговор.
Ћн дернулсЯ и срыгнул младенчиком уже молочную кашицу, но полез мыча в
карман, выдернул в кулаке все деньги, что были, разжал дрожащую руку, как
есть, с копеечками грЯзными меди, чтобы увидел их китаец, - тот, понимаЯ,
что делает, молчаливо взЯл, сосчитал, но осталсЯ неожиданно довольный и до
копейки сгреб в карман. ЏостоЯл, глЯдЯ с проснувшимсЯ удивлением, и только
вдруг ущипнул, прежде чем смог уйти.
Ћставшись в парашной комнатушке, Њатюшин потащилсЯ к тазу умывальника,
залез головой под ледЯную воду, что сморкала из ноздреватого крана, и
потихоньку начал оживать. “мылсЯ, зализалсЯ, пошагал, чуть робеЯ, в
караулку. Ќо китаец давно отправилсЯ в роту. Џомогалов же был доволен его
свеженьким видом да расхваливал, не унимаЯсь, марганцовку, и ничего в
караулке за это времЯ не изменилось. Ќочью, когда в караулке не сыскать было
живой души, раздобыв карандаш и клочок хозЯйственной, будто б из опилок,
бумаги, Њатюшин накарЯбал весточку в …льск. Љлочка хватило, чтоб сообщить,
что жив и здоров, да взмолить выслать десЯть рублей, срочно ему нужных, как
жизнь. ‘лезы дрожали в его глазах от мысли, что клочок этот будут держать в
своих руках отец и мать, будто б и сам касалсЯ не бумажки, а заскорузлых
рук, да не мог от них никак оторватьсЯ. Ћднако ж дармовой копеечный конверт
отбыл по адресу чохом с другими солдатскими письмишками, так что отмирало
тоскливо сердце, как неспешно и долго с почтой уходили отпущенные
прогулЯтьсЯ на станцию двое зверей.
„ни превратились в томительное щекотное ожидание. Џисьмо из дома
послушно притекло в руки. Љонверт был крепко склеен, так что пришлось рвать
терпеливо, но вложено не оказалось даже рублика. ’олько исписанный
кривобоким бережливым материным почерком лист бумаги. Ќо и в том, что
отписывала Ђлександра џковлевна сыну, - ни словечка, ни душка не было о
деньгах, что он просил срочно выслать. Њать докладывала свой день, что она с
утра сделала, будто только о том и было в ее голове; прописала, что они
довольны с отцом, что он жив и здоров, чтобы бросил хоть в армии вредить
здоровью - курить; да в конце было так: "Џиши нам, ‚асенька, желаем тебе
здоровьЯ, счастьЯ, успехов в труде и в учебе". Њать отошла сама собой, он и
позабыл, что она там писала. Ћн видел во тьме лицо поджатое смуглое отца,
слышал его ласковатый голос, какой стал у него после смерти џкова, - вот
глЯди, говорит, а сам десЯть рублей только и жалеет; ночью в караулке, лежа
на нарах средь сдохшей солдатни, Њатюшин глухо плакал, покуда не проклЯл
вдруг со всей Ясностью отца, - и сам сдох, уснул.
‘ полночи заступил на родную свою вышку. Џогода была Ясной. Ћгоньки
тихие зоны, похожие на светлЯков, да ЯркаЯ россыпь небесных звезд видны были
так зримо, будто с близких берегов, и воздух ночи протекал меж ними живой
полноводной рекой и светло запруживалсЯ в бескрайней степи. Њатюшин
проснулсЯ и после опустошениЯ да крушениЯ, которых уже не помнил, блуждал до
рассвета по той реке, будто на лодочке, больше не ведаЯ горЯ, и вплыл в
дымные великие ковши тумана. ‡абрезжил бледный пустой свет. ’уман дурманЯще
пахнул табаком, будто б курили в степи. Њатюшина томило уж сколько дней без
курева. Ћн дышал с голода туманом, и было непостижимо подумать, что можно
добыть сигарет. Љогда рассвело, станцию огласила перваЯ, самаЯ раннЯЯ
электричка. Џо дороге от поселка пошагал человек. ‚идЯ с вышки этого
человека, Њатюшин обрадовалсЯ ему после ночи, но приметил вдруг, что пускает
он дымок - шагает и курит. Џуть его в то времЯ поравнЯлсЯ с вышкой, и не
иначе как от одиночества, глазеЯ снизу на обернувшегосЯ близкого солдатика,
взмахнул он навстречу рукой. …сли б он не взмахнул, Њатюшин не сделал бы
того, что случилось уже само собой, слово за слово, когда позвал он человека
и мужичок виновато на дороге остановилсЯ.
- Љурить есть? Џодбрось, выручи!
- „а как же она долетит? - задрал голову мужичок, но готов был удружить
и топталсЯ подле забора.
ќто и было понЯтно, но Њатюшин жалел одуматьсЯ, а мужичок стоЯл так
близко, что сил не было его упустить, да еще хотел тот помочь, и позвал:
- ’ы хоть подойди, тут вот щелка есть.
„о соседних вышек метров по двести. ‘оображаЯ с опаской, как бы не
попасть на глаза, он уверилсЯ, что видно было размыто одну конурку. …сли что
и могло устрашить Њатюшина, так это то, чтоб человек не оказалсЯ вертухаем
или офицером из лагерЯ, но вида мужичок был самого простого, работЯщего, а
шагать в такое времЯ на станцию офицер или вертухай все же не могли. „ело
было в одной минуте. Ћн слетел на тропу. Њужичок боЯзливо просунул в щель
папиросу, сам волнуЯсь, и у забора, так как не было своих спичек, скоренько
Њатюшин подкурил от его окурочка. € разлетелись они, одинаково чувствуЯ в
душе облегчение.
Ѓлаженной той легкости, когда пыхтел сжатой в кулаке папироской,
горЯчей, будто с пылу да с жару, и глЯдел вдаль на уходЯщего по утренней
невесомой дороге мужичка, хватило Њатюшину ненадолго. Ћн искурил в прах
папиросу, а мужичок уж успел исчезнуть, когда послышалсЯ неЯсный шум, идущий
от караулки, и скоро на тропу выбросилсЯ, как со дна морского, бегущий сломЯ
голову, гремЯщий железно автоматами нарЯд солдат. Ћн увидел бунчук антенны и
рацию у одного за спиной, увидал фуражку, задратую от ветра, Џомогалова и
захолодел, думаЯ не иначе, что где-то на периметре лагерном совершилсЯ
побег. ЃегущаЯ толпа схлынула под его вышку и встала безмолвно, будто б
отдышатьсЯ. Ќо никуда они дальше не побежали, а глЯдели на него зло и
удивленно с тропы. Џомогалов поправил фуражку и не спеша уже стал
подниматьсЯ, крикнул с угрозой отворить дверку, будто он не стоЯл часовым на
вышке, а заперсЯ и держал против них оборону.
ЏоведЯ в напрЯженной тишине носом, точно пожарник, Џомогалов почуЯл
горелое и успокоилсЯ.
- Ќу что, сука, хорошо покурил? ‡наешь, что за такой перекур бывает? Ђ
за куревом куда, на зону, что ль, ходил? —то курил, травкой балуешь?
ЏонЯли... €граем в молчанку...
‘таршина сошел тЯжеловато с вышки, больше ничего не говорЯ, и нарЯд
пошагал обратно по тропе к караулке. Њатюшин достоЯл смену. Љогда сменЯли,
то солдаты, уже новые, пЯлились на него и молчали чудно, будто сговорившись,
а потому молчание это походило на шуточное. Ћн даже поневоле разок
улыбнулсЯ, глЯдЯ на их чудные лица. ‚се знали, что он сбегал с вышки за
куревом, но не знали, куда сбегал и что там курил, а сам Њатюшин и не
понимал, отчего поднЯли караул по тревоге, отчего повскакивали и прибежали с
рацией под его вышку.
‚ караулке старшина его все же наказал, но наказание это показалось
опЯть же шуточным - чтобы он кирпичом отскоблил в нужнике две чугунные
параши. „о того он ни разу не опускалсЯ драить парашу, но все видели, куда
отправилсЯ он исполнЯть с кирпичом в руках приказ старшины. Џокуда он драил,
никто не сходил даже по нужде, кроме самого Џомогалова, что сел перед ним не
стеснЯЯсь и только беззлобно посмеивалсЯ, утЯжелЯЯ поневоле или же с целью
воспитаниЯ эту грЯзную, тупую работу, да приговаривал:
- €звинЯй, сынок, стало невмоготу. Њое говно здесЯ не чужое, сам
понимаешь. Ђ курил-то что? Ќу, помолчим тогда, помолчим...
Џосреди днЯ, а он еще не отбыл целиком наказание, потому что отлучалсЯ
и снова заступал в свою смену на вышку, в караулку ЯвилсЯ Ђрман - верно,
происшествие было такое, что его давно поставили в известность, он обо всем
знал. Ћн приказал найти замену, отослать без оружиЯ в роту и тут же ушел.
Ћкликнутый старшиной из нужника, Њатюшин услышал от него приказ замполита,
был отпущен из караула и пошагал одиноко в казарму, где поджидал его
дневальный, пинаЯ тазик с трЯпкой, чтобы мыть начал полы. „умаЯ, что это
продолжаетсЯ наказание, Њатюшин сбросил китель, чтоб не замарать, и ползал с
час на полах, выбегаЯ к летнему умывальнику сменЯть воду в погнутом
алюминиевом тазу. ЃегаЯ так, он повстречалсЯ с Љарповичем, которого давно
позабыл и вот уж месЯц виделсЯ только на разводах в карауле. ’от
остановилсЯ, никуда не торопЯсь, и грустно на него поглЯдел.
- Љак у тебЯ дела, слышал, устроил на зоне заварушку. ‘ твоим делом
решили, больше в караул не пойдешь. Ђрман хочет сделать тебЯ вечным
уборщиком, так что думай, хитрый малыш.
Њатюшин отвернулсЯ и пошагал домывать казарму, чувствуЯ ознобисто
спиной, что провожает тот, глЯдит вослед. ‚ечером же на поверке Ђрман сказал
вышагнуть из строЯ и объЯвил первому взводу, что до конца службы Њатюшин не
будет ходить в караул. Ђ потом и второму взводу, на другой день, тоже
приказав выйти перед строем, объЯвил, что назначает до конца службы Њатюшина
вечным уборщиком, что таким, как он, нет места в карауле и что таких, кто
вступил в незаконный сговор с заключенными, теперь будут расследовать и
судить.
‚ воскресенье вместо бани повезли в военную прокуратуру. …хали в
Љараганду на автозаке, в той же каталажке, прикрепленной длЯ перевозок
этапных к роте, и отвозил его снова старшина, но молчаливый и злой, знаЯ
уже, что послал его замполит в прокуратуру даром, только б попугать солдат.
Њатюшин же был рад, что дождалсЯ хоть этого событиЯ, чувствуЯ себЯ
похороненным заживо и оболганным все эти дни, которые выставлЯл его Ђрман,
будто уродца, напоказ. Ћн знал, что ни в какой преступный сговор не вступал,
да и не понимал, так до конца и не понимал, что же это такое, в чем его
обвинЯют.
„вухэтажный старый особнЯк прокуратуры походил на курЯтник или хлев,
пахнул землей и насквозь - даже летом - простыл и загнил, так что ступал
Њатюшин по скрипучим дощатым его полам со страхом, что они развалЯтсЯ, с
удивлением разглЯдываЯ двери, у которых сидели болезного вида солдаты,
ожидаЯ приема, как у врача. „ежурным следователем оказалсЯ молоденький
лейтенант, худой, с востроносым лицом, который радовалсЯ, что у него родилсЯ
прошлой ночью сын, и устало глЯдел бессонными глазами, стараЯсь вникнуть в
бумагу, присланную с Њатюшиным, поневоле начинаЯ допрос. Џомогалов сидел
подле на стуле и извинЯлсЯ. —ерез три слова выЯснилось, чего Њатюшин не
знал, что в то утро сработала на дверке его вышки блокировка, котораЯ и
подала в караулку сигнал. ‹ейтенант глЯдел на него и не верил, что
караульный солдат не знал о таком сигнале тревоги. Њатюшин же созналсЯ
вдруг, что открывал и закрывал дверку - сбегал под вышку по нужде. Џомогалов
гаркнул на него, застыдившись, да засобиралсЯ уезжать, вскочив со стула и
начав крыть своего замполита, что сделал из него тут, в прокуратуре, дурака.
‹ейтенант его пожалел и кивнул на Њатюшина:
- Ќу, хочешь, батЯ, выйди проветрись на часок, счас мы из него выбьем,
по какой он нужде ходил.
- џсно по какой, по малой! ќто он не дурак... - отмахнулсЯ в сердцах
Џомогалов. - „а ничего только вы из него не выбьете, глЯньте, из такого и
пылинки не выбьешь-то. ќто французики, кто не понимают, вот кого надо учить,
бить их мордой об стол. “ них, вишь ты, все были офицеры в роду, наполеоны
хреновы, а сам же хаживал солдатиком, Ђрманишка, в таком же конвойном полку,
едал эту паечку, это он только длЯ виду, что не знает, откудова она такаЯ!

V
€ потекло в дремотной возне его времечко. Њатюшин скоро устал следить
за собой и опустилсЯ, бросив каждый день стирать обросшую грЯзным салом
гимнастерку и надеЯтьсЯ, что Ђрман его простит, отпустит снова служить, да и
внешнего вида этого с него больше не спрашивали. ‘олдатскаЯ гимнастерка, как
и должно было, превратилась в помойную робу, которую справней выходило даже
таскать без ремнЯ. ‘коро он стал на подхвате у ѓаджиева в столовке, мыл и
там полы, котлы, носил отходы из столовой на свинарню, где в хлеву был уж на
подхвате у свинопаса, тупого зверЯ. ђотнаЯ свиноматка давно дала поросЯт,
которые вовсе не росли, мелькали и тут, и там, похожие на облезших собачек с
хвостиками, волоча под собой грыжи, огромней их тощих животов. ‡верь боЯлсЯ
своих свиней, и, когда разбегались у него поросЯта, Њатюшин бродил за ними
по расположению, покуда всех не отлавливал.
Ђрман же приказывал дневалить вечно и ждал только того, чтобы он
ослушалсЯ, а ослушатьсЯ у него уж и не было воли после всех этих месЯцев, да
и сил. Ћн только не давал себЯ солдатне бить и если кто-то лично хотел
заставить его услужить, сдавшись однажды только перед китайцем. „ожо
непонЯтно дружил с инструктором служебных собак. ‚ роте был вольер длЯ них,
свой мирок на отшибе - огороженный рабицей выгул, где даже росли свои
Яблони, сараюшка или клеть четырехкамернаЯ, где держали овчарок летом, и
пристроеннаЯ к вольеру, так что только через вольер и возможно было в нее
зайти, зимнЯЯ дачка. €нструктор все хотел приказать, чтобы убирал у него за
овчарками. Ќо было, что Њатюшин сцепилсЯ с ним. ’огда объЯвилсЯ „ожо, настиг
его в безлюдном месте, стал щипать уже со злостью и шипеть, чтобы он отныне
каждый день ходил убирать в собачий вольер и слушалсЯ инструктора.
€нструктор сам только давал жрачку овчаркам. ‚арил кашу в бочке и с
отходами мешал. ќто ему нравилось - костерок разводить, дышать на воздухе
кашей. Ћвчарок Њатюшин через времЯ стал узнавать, различать по характеру.
Љобель, черный немец, которого и кличка была такаЯ, невзлюбил его навроде
инструктора, да он и был его любимчиком, если костка - то Ќемцу. Ѓыли еще
две молоденькие глупые сучки, что облаивали Њатюшина, только он подходил к
клетЯм, и хоть сидели в камерах по разные концы, но бросались в один миг и
лаЯли вместе, заодно и утихаЯ. ‘амой хорошей была стараЯ, послужившаЯ сука.
Ћна покойно лежала, сложа у морды лапы, когда он входил в клеть, и, глЯдЯ на
веник, понимала, что солдат пришел убиратьсЯ. Џотом так пропах Њатюшин их
дерьмом, что она, верно, считала его даже не солдатом, а ходЯщей на двух
лапах такой же служебной собакой. ‚ ее камере всегда мог Њатюшин отдохнуть,
перекурить. Ћна стерегла глазами каждое его движение, и если чего-то
переставала видеть, то поворачивала голову, но от этой ее любопытной слежки
и делалось Њатюшину неодиноко. Ђ еще овчарки по-разному гадили, кто как, и
хлеще да поганей других, верно, оттого, что кости жрал, загаживал клеть
Ќемец, отчего веник только размазывал по доскам и надо было если выметать,
то с водой. Ќаводить порЯдок у этих четверых живых Њатюшину однажды
перестало быть тЯжким. Ћн понЯл, что делает за них то, чего они сами-то не
могут, как за детьми. €нструктор почуЯл это и все норовил придумать работку
погаже, но была у него человеческаЯ черта: он ревновал, близко не подпускал
солдатню к овчаркам, да и овчарки сами не очень любили солдат. Ђ видЯ, что
Њатюшин полюбил овчарок и стараетсЯ, инструктор поневоле, хоть и был до него
злоблив, пускал его в вольер, когда б он ни захотел. Њатюшин спасалсЯ здесь,
когда надо было чего-то избежать, чего он не хотел делать. Ћн сбегал в
вольер от всех поверок, пережидал кормежку, чтобы не быть со всеми и не
становитьсЯ в своей робе в их строй.
‡а то времЯ он успел получить еще одно письмо из …льска, носил его не
распечатываЯ при себе, но потом утопил без сожалениЯ, когда стоЯл по нужде и
нечаЯнно подумал, что письмо можно в той дырке непроглЯдной вонючей утопить.
Ќавещал же его из роты один Љарпович, он отчего-то тоже свободно входил в
вольер, инструктор уводил его всегда в зимнюю дачку, откуда они выходили
минут через пЯть, и то выходил Љарпович побитый, затаившийсЯ, то
улыбающийсЯ, но что они делали, Њатюшин не понимал. Љарпович сам по себе
оставалсЯ ему непонЯтным. ‚ыходЯ спешно из дачки, он никогда не шагал своей
дорогой, а подсаживалсЯ к Њатюшину и заводил долгие, куда дольше тех пЯти
минуток, разговоры, которые раз от раза затЯгивались и будто б сдавливали
его, исподволь да потихоньку душили. Љарпович то жаловалсЯ, то хвалилсЯ и
всех называл скотами, доверЯЯ теперь ему знать о людЯх самое худшее, что
было известно, чудилось, ему одному.
Ћднажды он рассказал, что устал, хочет сбежать из этой роты и что на
такой случай припас дурачка „ыбенку, который ему-то послужит: взбеситсЯ,
когда Љарповичу будет надо, да так, что изобьет посильней - и в больничку, а
там уж, подальше от роты, Љарпович сознаетсЯ, кто его избил, да разыграет из
себЯ изувеченного армией.
Ћн поверил тогда Љарповичу, хоть понимать и знать, что держит тот про
запас, было тошно. Ћтчего, сам не ведаЯ, Њатюшин стал скрывать эту тайну в
себе и ждать, когда Љарпович сбежит. Ћн мирилсЯ уже с ним из-за этого своего
ожиданиЯ, будто Љарпович должен был исполнить неведомую его цель. ђемонт из
зоны переполз в казарму, так что ходили в нее по сходнЯм через окно, попадаЯ
сразу в спальню, перегороженную лесами, сдвинутую в угол. Љрасить и белить
водили расконвойников, они бродили по казарме и нудили у солдат то спичек,
то сигарет. ‘пали из-за нехватки места уже по двое на одной койке. “ехал
первого сентЯбрЯ в отпуск Ђрман, исчез из роты, как исчезли из нее чистота,
покой, порЯдок. Љогда ж не стало и этого человека, то мокрые уборки в
ремонтной грЯзи, лазанье в окна, спЯчки вповалку лишили Њатюшина чувств,
мыслей, желаний, и он только ждал чего-то заунывно, каждодневно, что уже
витало в этом чужом, новом от сохнущей свежей краски воздухе, будто б конца.
€ в то времЯ Љарпович начинал уже злить его пустыми разговорцами, точно б
отсрочками. Ћн должен был давно исчезнуть, бежать. ’о, что болтал Љарпович
по-прежнему, жалобы его, начинало рождать неизъЯснимой силы злость, они были
как из другой жизни, чужие и ненужные, полные всЯкого мелкого барахла.
‚ тот день Љарпович созналсЯ, что давно достал себе на зоне костюмчик и
хранит его у повара, у ѓаджиева, сегоднЯ же ѓаджиев присвоил вдруг этот
костюмчик себе, обещал отдать за него деньгами, но даже их сразу не отдал,
отсрочил до осени, до своего дембелЯ. Љогда он рассказывал об этом, то лицо
его багровело обидой и страхом, и он уже расставалсЯ с костюмчиком своим,
даже с деньгами своими, но пожалел, что не захотел хранить костюмчик на
зимней даче, у инструктора, чтобы тот не провонЯл псиной, да и тут же
позабыл про него, доверЯЯ Њатюшину свой новый план, что хочет остатьсЯ
здесь, когда выйдет срок службы, старшиной или прапорщиком и зажить, как
сказал он, "тихой жизнью". Џри тех его словах что-то сделалось с Њатюшиным -
он перестал видеть, перестал слышать, чуЯ только одну озверелую злобу к
этому человечку, и бросилсЯ его избивать. €з зимней дачки на вопли Љарповича
подоспел инструктор. Ќалетело еще солдат, со двора. Љарпович валЯлсЯ на
земле с окровавленным лицом, таращилсЯ, ничего не постигал. Ђ солдаты,
собравшись, стали Њатюшина бить без роздыху, и он очутилсЯ, забитый, в
пустующей камере, - овчарка служила, взЯта была в караул. Њатюшин не мог
говорить и просидел в конуре, покуда сам инструктор, как за хорошее
поведение, не выпустил его. ‘таралсЯ он узнать, выспрашивал у Њатюшина и
ничего не узнал, но отчего-то был доволен. ‚звод ушел на зону. Њатюшин
прожил эти сутки, бродил с трЯпкой да тазиком. Џотом взвод вернулсЯ, и в
оружейке, когда выстраивались в очередь, сдаваЯ дежурному офицеру под
роспись патроны, Љарпович начал метатьсЯ да орать: неизвестно, где и как, но
за сутки из его рожка исчезли три боевых патрона. „ежурный быстро отогнал
его и приказал свободным солдатам его держать, поскорей оканчиваЯ, чтобы
запереть оружейку. ‘ам испугавшись, когда запер, налетел на Љарповича да
стал бить, но с налету вышиб из него только слезы да стоны. € знали в роте
только одно, что потерЯть патрон из рожка невозможно.
Њатюшин очнулсЯ оттого, что кругом все было напрЯжено страхом, как если
бы патрончики должны были в кого-то выстрелить. ќто было такое ощущение,
будто он оказалсЯ в казарме совсем один и бродил в ее вымерших стенах,
посреди ремонта, похожий даже не на человека, а на мышь или таракана, на
одинокую живность. ‘трах схлынул, когда Љарповича повезли в полк, в особый
отдел, и он не вернулсЯ в роту. Њатюшин видел его мельком, когда уже уводили
его из казармы; он глухо, быстро шагал, глЯдЯ в землю, точно бодаЯ головой
впереди идущего неизвестного офицера.
Џустота после Љарповича вплыла странной тЯгостью в овчарочьем загоне.
ќто было место, куда чаще всего он захаживал, но Њатюшин распознал, как
томилось и зрело что-то иное, где-то совсем близко, точно шарила, бродила по
затаившемусЯ выгулу его душа. €нструктор то и дело поглЯдывал на него таким
же шарЯщим потусторонним взглЯдом, как если бы подозревал, опасалсЯ. Ћн
больше не шастал в дачку, и „ожо отчего-то его не навещал. ‚ собачник
наведывалсЯ украдкой Џомогалов, и после каждого его, будто от выговора,
прихода инструктор долгое времЯ молчаливо злилсЯ, места себе не отыскивал -
выпускал овчарок на свободу, а сам затравленно надолго скрывалсЯ в дачке.
ЉакаЯ она внутри, Њатюшин не видел и удивилсЯ, когда инструктор с китайцем
позвали его в замену: всЯ она была завалена списанным трЯпьем, флЯгами да
котелками, превращена от застоЯ в старьевку, и пустовали дырами только
конурки. €нструктор ничего не боЯлсЯ, протЯнул ему флЯжку, им с китайцем,
видно, обычную или даже ненужную:
- ѓлотни, у нас такого добра много.
Ћн ждал этого мига, устал, будто б знал про него давно, и хлебнул из
флЯги, чтобы больше о том не думать, но и когда глотку обожгло странным
винцом, различил равнодушно, что было это не водкой да и не вином, а
самодельным гонким пойлом, хоть духа его в дачке и не витало. Љитаец,
довольный, заулыбалсЯ.
Ќа другой день Њатюшин был назначен заступать на зону - в караул.

VI
Ћн запомнил те новые сутки, самые Ясные, но бесцветные, будто и
беззвучные. ‘дох ротный хрЯк; поел на свалке колючую проволоку, свинарь не
уследил; дохлЯтину, не нужную офицерам, сварили, а густым нежным студнем,
как на праздник, уедались в карауле и в казарме который день. Џосреди днЯ
выходил Њатюшин отдохнуть от еды, караульного дворика стало мало, и
свободнаЯ от вышек солдатнЯ выползла наружу, на дорогу. “ лагерной вахты
маЯлись несколько безвозрастных женщин, приехавших, верно, на свиданку, мимо
гулЯл по дороге разный поселковый народец, а у ворот дожидалсЯ автобус, к
которому из зоны вынесли тело на носилках, потом еще одно. ‡эки сложенные
лежали тихо, были живыми, но Њатюшину почудилось, что у одного, у паренька,
из груди торчала железЯка и он держалсЯ за нее руками. Ѓлиже он к автобусу
не подходил. Љогда их стали надзиратели сами грузить, то паренек забоЯлсЯ и
стонал. —то же он сжимал руками на груди, Њатюшин так и не мог разглЯдеть.
Ќосилки клали в проход между сидений, потому автобус, когда отъехал от зоны,
казалсЯ пустым, а надзиратели в автобусе не поехали, груза этого неизвестно
куда не сопровождали. Џозади у Њатюшина была уже ночь.
‘таршина шмонал, старалсЯ, но тогда и ходили весь день пустые, а ночку
уж промахнул он не глЯдЯ, спокойно спал, так что инструктор с китайцем,
когда надо было, поднесли целехонькие флЯги на вышку. Џосле развода, в конце
этих суток, Џомогалов вспомнил о нем, сказал отдать „ожо все причиндалы,
отпускаЯ взвод шагать домой, в казарму. Ћни ж отстали, проникли в дверку
лагерных ворот, оказавшись в похожем на двор глухом отстойнике, у других уже
ворот: в сторожке караульной оставили здесь Џомогалову передачку с зоны,
скатки увесистые бледные полиэтилена, с человеческий рост. Ћдну взвалил на
плечи Џомогалов, другую он взвалил и пошагал вровень со старшиной. Љто
встречалсЯ им по пути, бредущие налегке люди, уважительно загодЯ здоровались
с Џомогаловым, который уже благодарил:
- € ты будь здоров!
“таскиваЯ дармовой матерьЯлец, дошли они до высокоогороженного забором
кирпичного дома, из тех, что выпЯчивались одиноко в поселке, но и скрыты
были от глаз. ‘таршина пихнул сапогом калитку железных ворот, похожих рылом
своим на лагерные, но очутились они в ухоженном тихом курЯчем дворике, где
встречали Џомогалова дочка, игравшаЯ на крыльце с отцовой обувью, зорко
молчащаЯ перед ним умнаЯ овчарка да заспешившаЯ на шум крепенькаЯ
кругленькаЯ женщина, но куда моложе его возраста, отчего было даже неловко
понимать, что это встречает жена. Ћна обрадовалась будто и всему, что
увидала. Ћни свалили скатки у скелета свежего теплицы. Џомогалов тЯжело
вздохнул, пошагал под умывальник. „очка, только он вошел во двор,
прилепилась ходить за ним, а солдата у себЯ в гостЯх не замечала. †ена
молодаЯ ушла в дом и вышла с куском пирога, но Џомогалов выговорил ей
строго:
- ’ы бы еще стопку ему налила, дура, чтоб выпил и закусил!.. Ќу-кась,
изымай эти сопли творожные, не балуй мне солдат.
‘таршина скинул груз с плеч и приосанилсЯ. ‚ доме своем он казалсЯ
человеком почерствей да и жадней, чем когда расхаживал на службе, с усталым
понимающим видом, и ничего-то было ему не жалко.
‚оздух теплел и пах хлебом. Ћни пошагали в казарму коротким путем,
через набрЯкшие картошкой огороды, в которых, чудилось, она уж испекалась в
углЯх остывших земли.
- џ-то не слепой... - вздохнул Џомогалов. - ‚ижу, пролез на службу. Ќу
что ж, служи, покамест французик в море купаетсЯ, моЯ сторона с краю. Ќо
если что, сынок, сниму шкурку да сушить повешу, помни Љарповича! ќтот
доигралсЯ, дурачина, смотри и ты не доиграйсЯ, а то вытащут ночью и у тебЯ.
Џойло гнали и в грелках, и во флЯгах, точно все запасы разгонЯли по
ветру, рисковали. Њатюшин, страха не ведаЯ, заказал себе на зоне новые
кирзовые сапоги и поменЯл-то у всех на глазах свои, штопаные, каждой собаке
в роте известные. Ћт сапожек его новых не то что попахивало, а шибало зоной.
Ћднако он уж решил, что если рискует, то ради сапог этих. Ђрман возвратилсЯ
из отпуска, принесЯ со своим настроением меленькие дожди, холод, сам же
загорел да подсох. Ћн поглЯдел на Њатюшина на разводе, когда ждали, что
рассчитает со службы, промолчал и дал заступить как ни в чем не бывало на
водочную. Љитаец с инструктором приуныли отчего-то, и барыжка притихла, но
только на времЯ, а детьсЯ ему с водочной вышки было уже некуда. ‘трашны
стали даже деньги - то, ради чего бражничал. Ѓыло: страх настигал в карауле,
что устроЯт обыск, - и успокаивалсЯ Њатюшин, только утопив их в сортире. ‚
октЯбре, спустЯ месЯц, стало известно о Љарповиче, что с ним сделали. Љонвой
ротный этапировал зэков в следственный изолЯтор Љараганды, походЯ
разговорились с тюремной охраной, и те похвалились, что дожидаетсЯ у них
суда один краснопогонник, которого сокамерники уже сделали пидором, по
фамилии Љарпович. ђотные как приехали с конвоЯ, так рассказывали наперебой,
что узнали, - пугали остальных, точно кошку дохлую за хвост валандали, сами
отбоЯвшись. ‘лух о солдате, которого сделали педерастом, прибыл через конвой
этот и в зону, так что мстить зэкам было уж делом гордости. Џо ночам из
караулки набирали охотников прогулЯтьсЯ по штрафной, где сидели отказники да
воры: „ыбенко ходил по штрафничкам и потом рассказывал, как входили они в
камеру, объЯвлЯли, что мстЯт за солдата, надевали наручники да размазывали
живыми по стенкам.
Џодумал тогда Њатюшин, что рублей сто возьмет нахрапом - и бежать.
‚звихри он плату, зэки и не пикнут, барыжничать рисковей стало. ‚ерно, и
пить уж страшились, а не то что добывать. ‚ том он и силу почувствовал, что
была у него цель - бежать, бежать. „еньги в сапог - и рватьсЯ в больничку.
…сли словчить не удастсЯ, то хоть голову разобьет об стену. ѓлавное -
больничка, надо, чтобы отправили на обследование посерьезней, чтобы признали
негодным, инвалидом. Ѓежать, бежать! € месЯц тот уж истекал, и все
сходилось, как выгадывал Њатюшин, быстрей бы в больничку, а то свистнет
ноЯбрь, и приморозит крепче смерти зима. Ћн и чувствовал остро, что зима
приближаетсЯ. ‡имы он боЯлсЯ, от зимы бежал, а покуда карабкалсЯ на вышку,
что ни день, как по трупу. ‚ышка эта у солдат всегда прозывалась водочной.
Ќо вот как чуют, что побег готовитсЯ, подкоп роют, так и Ђрман будто почуЯл,
что он решилсЯ, почти готов сбежать. Ѓыли чаще обыски, когда он ночью
налетал в караулку. Ђ еще он чуть не цепью приковал к ней Њатюшина. Ќачалась
гарнизонка - от службы отходили по одному дембелЯ, а новых солдат в полку
еще не прибыло, потому надо было чередовать, но замполит будто сгноить решил
Њатюшина в карауле.
Ћн сидел уже третьи сутки крЯду и не вылазил со службы, да еще вместо
положенного сна посылал Ђрман работать в укреплениЯ. ђемонт, что тЯнулсЯ с
весны, гнали по укреплениЯм паровозом, чтобы скорей быть готовыми к зиме.
†дали что ни день приезда комполка с проверкой, засыпали новую следовую
полосу - последнее, что осталось сделать. ѓоры песка свезли на четыре
стороны зоны и раскидывали их по цепи лопатами, а потом растаскивали и
ровнЯли боронами. Ѓороны были самодельные, сделанные под людей, - к железной
зубчатой свае была приварена дугой труба, что дышло. ‡алазили в борону по
трое, наваливались грудью и волокли, покуда песок не высеивалсЯ. Ђ тогда
отходили, закидывали борону на кучи, что другие подгребали лопатами, да
тащили вперед, заливаЯ ровным слоем песка полосу.
ЌатЯгавши борону, шагал он на водочную, а потом впрЯгалсЯ снова, а
потом снова уходил на водочную. ђуки, чудилось, заржавели. Ђ в тот день было
известно точно, что приезжает вечером комполка, и Ђрман отобрал бороновать
уже засыпанную полосу. € он находилсЯ этих кругов под бороной до блевоты,
верил, что хоть теперь даст замполит хоть на сутки отдых, отпустит из
караула. Ђрман же заступил начкаром, ожидаЯ такое высокое начальство, да на
разводе назвал, кто остаетсЯ, оставил его еще на сутки.
•липкий, зудевший дождь, от которого и воды мало, не переставал с
самого утра. €х выстроили длЯ комполка. ѓолос его мужественный узнал Њатюшин
с первых ноток. Љомполка, а за спиной его и Ђрман глЯдели на трепещущий, но
и жалкий, вымокший до нитки нарЯд, и весь этот разброд, всЯ их человеческаЯ
нечисть схватились в одном, пускай и неуклюжем порыве выстроитьсЯ перед ним,
похожими быть на людей, мечтаЯ без толку быть им замеченными. Ђ комполка
вдруг вскипел, закричал на них от гнева и не видЯ больше ни глаз, ни лиц да,
казалось, и людей:
- Љак автоматы держат? Људа вы глЯдите, замполит? ‚ода попадает в дуло!
Љому говорЯт, мать вашу, опустить стволы вниз! ‘тволами вниз!
Џосле комполка унЯтьсЯ уже не мог. …ще стоЯли во дворике в сырых
бушлатах, будто по грудь в земле, а Њатюшин уже его проклинал, и дождичек
этот, и быстрей убратьсЯ хотелось на водочную, хоть под такую крышу. ‚летело
от комполка под горЯчую руку и Ђрману. Ђ после кричал на них Ђрман,
задерживаЯ смену, что они оскорбили его офицерскую честь.
Ѓыло что-то за полночь. Њатюшин подменилсЯ и возвратилсЯ с нарЯдом в
караул, но засиделсЯ с рыжим, который по одной своей должности контролера на
пропускном пункте, как всухую, глотал ночь за ночью без сна, зато днЯми спал
от пуза, сменившись со своих пропусков.
Њатюшин спрЯталсЯ в застенках его служебной, с зарешеченной мордой
комнатушки, коротаЯ обычную скуку, не желаЯ давитьсЯ у оружейной пирамиды,
куда все рвались с порога, брЯцаЯ да матерЯсь, сдавать автоматы - невтерпеж,
как по нужде. ђыжий встрепенулсЯ, обрадовалсЯ живой душе и, желаЯ в свой
черед удержать Њатюшина, угощать начал чифирем, достал шоколадных конфет.
‚ерещал он так сердечно горЯчо, так исподволь трепетно, что Њатюшин
согревалсЯ от одного щемЯщего, льющегосЯ струЯми голоска и ничего уж не
хотел, и Язык не ворочалсЯ у него, как у пьЯного. ђыжему только и требовалсЯ
человек. ѓлаза его тихо слезились светом. ѓоворЯ без умолку, он скоро
говорил уже и без памЯти, даже не глЯдЯ на Њатюшина, слепо косЯсь и утыкаЯсь
взглЯдом в сторону, вбок. Ќо и сам Њатюшин не двигалсЯ с места и не имел сил
говорить, потому что нуждалсЯ в рыжем, отчего-то сладостно и с болью
растворЯЯсь уже в его голоске, будто в пустоте. Ќизкий, давЯщий фанерный
потолок комнатушки, что свисал, облезаЯ лоскутами краски, над головами,
казалсЯ и не потолком, а зиЯющей пробоиной, дырой. € пробоиной, дырой
казалсЯ тот проход почти тюремного вида, или проходнаЯ, или и впрЯмь
тюремный коридор - вход единственный через помещение в зону - из брони
дверей да оковалков запоров, из голой, холодной бетонной шубы вместо стен,
из слепЯщего белого света, который и охранЯлсЯ сквозь намордник решеток этой
злой, сдавленной в два метра комнатушкой.
Њатюшин чувствовал какое-то мучительное равнодушие к самому себе,
схожее и с отвращением. ‘ плеча его свесилсЯ не сданный в оружейку автомат,
такой же выдохшийсЯ и усталый, каким был, с виду железный, и он сам. •оть
неразбериха давно улеглась, а в помещениЯх караула стало мертво от спЯщих,
он так и растрачивал весь свой отдых с обреченным не спать, будто
затравленным в четырех стенах рыжим, знаЯ, что уже не выспитсЯ сам, чувствуЯ
и свою затравленность, чуть не костЯми втиснувшись в комнатушку, где легче
было стоЯть, чем сидеть, и не жить, а умереть.
ЋтказывалсЯ знать, что времЯ его сочтено и что неоткуда будет потом
взЯть даже минутки, когда погонЯт опЯть на вышку. Ћн испытывал и боль, что у
этих людей, которые дрыхли младенцами за стеной, нет силы проглотить свой
голод, свою слабость и не длить их тошно день ото днЯ, но и ненавидел их,
потому что был средь них другим, чужим, как бы и выродком, которому не
удержатьсЯ долго одному. ’о есть ненавидел, будто сознавал, что суждено от
них, средь них неотвратимо ему погибнуть, но и кровь его жалостливо ныла той
живородЯщейсЯ зверской любовью, в Яростном порыве которой мог всех спЯщих-то
перестрелЯть, чтобы не мучили их день ото днЯ, чтобы не заставлЯли их,
младенчиков, день ото днЯ жить.
‘ебе до боли ненужный, Њатюшин вдруг постиг человеческую твердость
своего положениЯ в комнатушке, будто и не контролер, а он сам был тут
хозЯином. € то, что рыжий нуждалсЯ в нем, не мог без него, хоть ничто их в
роте не сдруживало, а легкость бумажной службы даже рождала у Њатюшина
озлобление к этому живучему контролеру, неожиданно и скрепливало их, ставило
каждого точно на свое место. Њатюшин прощал рыжему и его бумажную подлую
службу, понимаЯ, что выслужил себе на вышке место посильнее, чем контролер в
своей покойной комнатушке, который даже за внимание к себе расплачиваетсЯ
конфетами...
Њатюшин очнулсЯ - ему почудилось, что далеко в ночи раздалсЯ крик. Ћн
мигом налилсЯ силой, и впилсЯ в тишину, и ничего не мог услышать, но ровно
через мгновение со стороны зоны вырос и покатилсЯ комом протЯжный гул, вой,
крик: кто-то бежал к пропускам и что было мочи орал. ‚ тот миг, удивлЯЯсь со
страхом, остолбенел рыжий, беспомощно поворотившись к Њатюшину и пугаЯсь
автомата, затвор которого, изготовЯсь, Њатюшин судорожно передернул и ждал.
- Ќе стрелЯй, не стрелЯй!
- Њолчи, дурак! - шикнул Њатюшин, не знаЯ, что с ними будет. - џ сам...
Ќа пропускной пункт ввалилсЯ боровом орущий надзиратель и отчаЯнно
рванулсЯ к первой из решеток, которыми блокировалсЯ коридор, которые нельзЯ
было никак снаружи отпереть - задвижка решетки управлЯлась из комнатушки, с
поста.
Ќадзиратель был цел и невредим, только с рассеченной бровью, но кровь
залила озерцом глаз, и он дико выпучивалсЯ багровым пузырем, ничего из-за
запекшейсЯ крови не видЯ. Љоторый же видел, сверкающий и резвый, кричал
безумным страхом за всю сытую, круглую утробу, чтобы его спасли. €
надзиратель, не знаЯ, что у него только рассечена бровь, трЯссЯ и дрожал,
будто глаз выколот. Ћн орал истошно, визжал, что в бараках резнЯ, вжимаЯсь
страшно в решетку, как если бы за ним по пЯтам гнались выколоть оставшийсЯ
глаз, убить, и рыдал - рвалсЯ скорей в укрытие караулки. †елезнаЯ арматура
истончала, казатьсЯ начинаЯ не тЯжелей паутинки, и он, чудилось Њатюшину,
карабкалсЯ на месте, дергалсЯ надрывно, в ней увЯзаЯ, повисаЯ... Ќо что было
с оставшимисЯ в зоне надзирателЯми? Љто резал, кого резали? Ћтчего молчат
вышки?
ђыжий было шатнулсЯ к двери, но ему не хватало духа бежать, и он слезно
глЯдел на Њатюшина, выпрашиваЯ распорЯжений, боЯсь сам разблокировать
решетку и впустить раненого визжащего надзирателЯ в караулку. Ќадзиратель
опомнилсЯ, постигаЯ, что солдаты могут оставить его тут, что длЯ них главное
- приказ, начал нещадно злобно материть их, требуЯ повиновениЯ, как
взбесившаЯсЯ баба.
- Ќе впускай, может, того и ждут! - решилсЯ Њатюшин, и раздалсЯ
душераздирающий вопль прапорщика:
- Ќенавижуу, суукиии... - €, цеплЯЯсь за решетку только пуговками
мундира, цокаЯ, его туша дрЯхло сползла на бетонный серый пол.
Њатюшин развеселилсЯ, ему все показалось вдруг смешным; чем путаней и
кромешней, тем смешней, но самого то ознобом било, то душил жар. Ћн бросилсЯ
в караулку, заорал. ђыжий кинулсЯ будить в начальскую Ђрмана - и началось.
Њногие были необуты и таскали сапоги за собой, у некоторых и не
отыскалось уже сапог, и они, босые, боЯсь пропасть, толклись у запертой
оружейной камеры. Љоторые с автоматами шарахались из угла в угол без
приказов, без начальства. Ќо вдруг загудела тревога настоЯщаЯ. ‚от
разметались солдатики, мечутсЯ в угаре, давЯ друг дружку. € кто додумалсЯ
сирену врубить, чего ради? ‘олдаты ж поднЯты, а сирена только с ног сбивает,
как оглоушивает. ‚от и Њатюшин забылсЯ и от одного воЯ враз отупел. €, как
заучил, как вытвердилось в мозгу, бросилсЯ слепо на построение, хоть не знал
штатного расписаниЯ, по какому-то сподвигу занЯл положенное место, а может,
и не свое, но вместе со всеми.
ђванулись, понеслись... ‚переди мчались овчарки, сворой. Ћвчарок несло
какое-то бешенство, которого не было у самих людей, но они так же рвались
вперед, подстегнутые воем сирены. Њатюшин же только тем был жив, что жалсЯ к
другим, чувствовал себЯ заодно со всеми. Љогда вокруг столько людей, то не
веритсЯ в смерть. €ли жива надежда, что твоЯ смерть упадет на другого,
который, задыхаЯсь, дышит в спину или горЯчий вздыбленный затылок которого
прЯмо перед тобой. Ќо сильнее других то чувство, что никого и не сможет
убить, что мимо стольких людей промахнетсЯ, побоитсЯ, проскочит. Ћн не
успевал думать о смерти, не разбирал, устремилсЯ ли к ней или бежит от нее и
что это за ночь; вместо всего не иначе как животное был охвачен одним
стремительным, могучим чувством, схлестом всех человеческих порывов - любви,
ненависти, отчаЯниЯ, страха, которые были в его душе поврозь и вдруг
сплотились, как живые с живыми, будто рЯдом с его сердцем забилось еще одно,
и у Њатюшина, который и с одним-то сладить не мог, стало в груди две жизни.
„ґолжно было рассыпатьсЯ по лагерному кругу и протЯнуть вооруженную
цепь, расставить силки. Ѓежали они по тесной тропе, между рЯдами проволоки,
и толкались, наскакивали друг на друга, но Њатюшину отчего-то мерещилось,
что вокруг простор и что дух захватывает, когда они по простору-то несутсЯ.
€ вдруг чьЯ-то рука вырвала его с этого простора и кто-то затрЯс его и
кричал, чтобы он осталсЯ тут и не сходил с места, а все уносились дальше по
тропе. Њатюшин увидел, что осталсЯ один. ‡емлЯ затаилась под ногами в
мглинке. Љругом громоздились заборы, скривленные рЯды проволоки, пилЯщий
белый резкий свет прожекторов.
Ћвчарочий лай не смолкал, но походил на глухие всполохи. …сли что и
происходило, то далеко от Њатюшина. ‘олдаты, вставшие на тропе через пролет
от него, уже курили, он увидал огоньки. ‘ердце его то обмирало, то
взрывалось, начинало ходить ходуном. Ћт середины своей, котораЯ и в самые
поздние часы всегда бывает если не светлой, то лунной, стала расходитьсЯ и
расходитьсЯ ночь. ‘коро выступил зыбкий свет. ‘ветало, и обычно загасали
прожектора. Ќастало утро. Ѓлижние по оцеплению стали перемахиватьсЯ руками,
голосовать. Ћни как бы друг друга обнаружили.
Њатюшин перекрикнулсЯ с постовыми, никто из них не знал, что ночью
сделалось, а с вышек слышали, но не видели ночью в зоне какую-то возню. Ќо
приказа не было, чтобы оцепление снимать. Љак сорвались с коек, разбежались
по тревоге, так и пыхтели, находЯсь в неподвижном том посту. Љогда
утвердилось утро, он снова стал изнывать от безвестности и ожиданиЯ. Ќо тут,
на самое его нетерпение, на тропе показались свои. агали вразвалочку, с
неохотой. Њатюшина пронЯло такой радостью, что хотелось броситьсЯ им
навстречу, и отчего расчувствовалсЯ - не понЯть. ќто снималось само собой
оцепление и бежало толпой в караулку. „умали: пускай Ђрман посмеет хоть
слово сказать. ‚от сука, жди его настроениЯ: если так прижгло, то сам и
стой, а людей нечего мучить. Ћни по дурному его приказу среди ночи сорвались
и до утра столбами стоЯли, думали, что так надо.
Њатюшин хотел спать тем больше, чем понЯтней делалась напраснаЯ эта
ночь. € на ногах его держало только то, что он должен был еще дошагать до
караулки. Ћн так вымоталсЯ, что спал на ходу. Њысли и чувства его плыли сами
собой, и, как бы пробуждаЯсь, он вдруг обнаруживал, что еще думает о чем-то,
переживает и плывет, не знаЯ, зачем и куда. Ћн и не постигал, что все нары в
спальном помещении давно были занЯты другими и что ему будет негде улечьсЯ и
придетсЯ ждать. Ќо без мест в караулке осталось с полвзвода. Љто ночевал в
оцеплении, тот и осталсЯ без нар. Њатюшин улегсЯ в комнатушке столовой на
скамье и, не помнЯ себЯ, уснул. Ћдно, что успел почувствовать он, так это
трепетное и горькое со всеми единение: что все они вымотались вместе, а
теперь и засыпают вместе и убаюкивает их одна на всех тишина.
ђазбудили его к завтраку, чтобы освободил стол, - из казармы на тележке
прикатили пайку. Њатюшин переполз. € в каком-то тумане сжевал котелок
горЯчей гороховой каши. Џошагал на вышку. ЋтстоЯл, помучилсЯ. ’рупом
добралсЯ до караулки. …му так и казалось, будто сам-то не шел, будто на
руках несли. „умал Њатюшин, что вот теперь-то отоспитсЯ, все как по закону:
ему по уставу теперь положено спать. Ђ в караулке солдат в спальное не
впустили. Љто спал, тех задолго до настоЯщего подъема выгнали во двор. Ћн
еще подумал, что замполит хочет повластвовать, вот и держит всех на дворе.
Ќо куда он денетсЯ: поизмываетсЯ и отпустит спать. Ќадо в своих глазах
поправитьсЯ, но и людЯм нужен отдых, иначе надорвутсЯ. …сли нейметсЯ ему,
значит, всерьез, нешутейно душонку его подмочило. ‡начит, изгадилсЯ, но и
сам знает, кожей знает, что не герой. Њатюшину с этой мыслью, что все-то
замполит знает, и стоЯть без сна навытЯжку, и спать будет одинаково приЯтно:
мучайсЯ, изводись, офицерик, себе назло.
Ђрман выскочил из караулки во двор, горЯчий, стремительный, будто до
того долго придерживали, да не удержали. ‡акричал с ходу, чтобы выровнЯли
строй. €справилсЯ, подумал тогда Њатюшин, через волю становЯсь в строй.
Ќочью он струсил пойти на зону, понЯть, что происходит, - и металсЯ за
спинами, навроде того надзирателЯ, который сунулсЯ в дерущийсЯ барак да
убежал голосить. ‚от и Ђрман неизвестно кого спасал. Џогнал ничего не
понимающих солдат вместо себЯ в тот барак, хоть зэки давно разнЯли там
своих, раненого даже в больничку снесли. ’еперь-то замполит остепенилсЯ и,
расхаживаЯ взад-вперед, принЯлсЯ занудно разъЯснЯть итоги этой ночи: у кого
какие промахи были, отчего сумЯтица, как вели себЯ на вышках, в оцеплении.
’еперь событиЯ обретали длЯ него отчетливость, стеклЯнную какую-то зримость,
и он очень складно понимал, что и отчего происходило, будто и тогда, ночью,
все понимал, отдаваЯ свои приказы. Ќаконец произнес с торжеством, что этой
ночью в зоне убили заключенного: тот, кого ночью пырнули на зоне в пьЯной
драке, активист, испустил в больничке дух. Џосле он выкрикивал, почти
визжал, будто уж и не в зоне, а тут, в роте, кто-то кого-то этой ночью убил,
но мужского в воплЯх уже не было. Ћн сам перестал понимать, куда Язык понес,
и заикалсЯ, захлебывалсЯ и в конце концов всех наказал, потребность у него,
что ли, родилась душевнаЯ, чтобы все стали на его глазах мучитьсЯ, наказание
отбывать.
Њатюшин не мог и подумать, что замполит решитсЯ всех за водочную
наказать и в лобовую пойти, как насмерть. ‘делалось муторно, и всполыхнула в
нем злоба, когда понЯл, но бессильнаЯ злоба, что еще страшней. ’ак постиг
Њатюшин, что ничего-то не поделаешь и нечем офицерика, суку эту, крыть.
—то-то главное происходить начало. Ќачалось? Ќачалось?! ’еперь ведь вот что:
теперь жизнь или смерть.
Њатюшин вдруг открыл, что Ђрман с него глаз не спускает, глЯдит. € он
обмер: вот что задумал и так жжет, а он еще жару подбавлЯет, впрЯмую
наводит, стравливает, значит. Њатюшин старалсЯ не дрогнуть, чтобы видели,
как он железно держитсЯ. —удилось ему, что солдатнЯ Ђрмана пересилит, ведь
вот скоро час они стоЯли, но никто не дрогнул. ’ут Ђрман промахнулсЯ,
палку-то перегнул, он ведь знал, а не снизошел даже до того, чтобы с каждым
по отдельности тайный какой-нибудь провести допрос, может, тайком да за
глаза ему бы друг на друга и донесли. Ќо хотел, чтобы прилюдно доносили, при
товарищах, чтобы это был как бы всеобщий донос, - хотел уж и весь взвод
унизить, опустить. €ли ждал, что Њатюшин сам не выдержит. Ђрману-то, видать,
и не стукач, а свидетель нужен - вот на что замахнулсЯ, доказательства ему
нужны, а не наводки да шепотки! ќто он и сам знает, как и все тут про всех
знают, но попробуй докажи. € такого свидетелЯ он из солдат не получит, хоть
пусть навечно похоронит в караулке весь взвод. Ќикто показаний не даст.
€ никто на Њатюшина не смел взглЯнуть, хоть он чувствовал их душевный
гремучий гул. Љараульный дворик махонек, и гудит в нем даже тишина. Њатюшин
совсем стоЯть на ногах не мог, ему было жалко себЯ, что он так ослаб. Ђ
слабости ему обнаружить нельзЯ, и в отчаЯнном порыве прекратить эту пытку он
выскочил да заорал на замполита, матерЯ его из оставшихсЯ сил, точно б
залаЯл. Ђрман порывисто сорвалсЯ с места, будто этого взрыва и дожидалсЯ,
подбежал к Њатюшину и, чего сроду не бывало, стал его за грудки трЯсти.
Љаким маленьким, каким ничтожным показалсЯ ему тогда Ђрман, который, даже
когда и трЯс его за грудки, тужилсЯ, не мог, трЯссЯ сам. € вдруг постиг
Њатюшин, что трЯсло замполита желание нестерпимое, чтобы он ударил его при
всех! € тогда сам собой обмЯк, а Ђрман взглЯнул на него пронзительно,
истошно - и отскочил.
Ћн бросилсЯ опрометью в караулку, оставлЯЯ солдат, стихших и
потрЯсенных тем, что свершилось на их глазах, во дворике. € все ждали
опустошенно, что замполит нагрЯнет, но тот не ЯвлЯлсЯ, и двор тоскливо
загудел. € понимал теперь-то Њатюшин, что сделалось, и, только чтобы не
молчать, чтобы никто не приметил, как же ему страшно, раскричалсЯ во
дворике:
- Ћн у менЯ сам молитьсЯ будет. Ќечего людей доводить! Ђ мне надо
будет, на краю земли отыщу и порешу, пусть знает, падла, - Я ему не забуду.
Ћднако делать было ничего уже не нужно.
Њатюшин чифирил, спрЯтавшись в комнатушке. Ќачкаром заступил Џомогалов,
сменил замполита, а их не сменили, оставили весь взвод, взЯли под арест. Ђ
он никуда не пойдет, с него хватит. ‘ места не сдвинетсЯ, пусть хоть
волокут. Ћн свое отстоЯл, и даже если погонЯт взвод на вышки, то пусть
шагают те, чьЯ очередь, а у него отпуск, и он будет гретьсЯ, будет чифирить.
‘лыша, что собирают людей в нарЯд, как начинаютсЯ снова сутки кромешные,
Њатюшин тЯжко, звереЯ, выматерилсЯ, но тут же лишилсЯ сил, заглох и уже
ничего в душе выжженной не ощущал, а как-то понимал обленившимсЯ от чифирЯ
умишком, что вышло все не так, хуже вышло, а чтобы как получше - и не могло.
•лебал Њатюшин чифирь, и было кругом тихо. ‚се смирились, что остаютсЯ
служить. Љто пошагал в нарЯд, кто подалсЯ на нары, досыпать. € подумал вдруг
Њатюшин, что и хорошо даже на второй срок, иначе пришлось бы вставать,
строитьсЯ, шагать, да и не получилось бы чифирь допить. ѓлаза его спекались,
с кружкой в руке он и задремал. ќто было как одно короткое мгновение:
потухло в глазах, объЯл теплый да сладкий туман. Ќо глаза открыл, и туман
рассеЯлсЯ. ђастолкали на вышку, оказалось, поистратилось три часа, и ноги
сами по тропе понесли, как по воде, будто плывет. Ќо только не по глади, а
над самым дном, где тЯнет Њатюшина неспешное глубокое течение. € все хорошо
- тепло, покойно, легко, да воздуха нету, залит по глотку мЯгкотелой водой,
что свинцом.

* —Ђ‘’њ —…’‚…ђ’Ђџ *
I
ЉакаЯ-то животина потеснила его на нарах... ‚идать, солдатик этот
нахрапистый был из тех, что от ранних сумерек до полуночи простоЯли на
вышках и порЯдком выстудились на степном безудержном ветру. Ћни возвратились
в караулку с последним разводом и ждали, когда начальник поднимет с теплых
належанных нар другой нарЯд, а им настанет черед отогреть чужим теплом бока
и заспать часок-другой, покуда не поднимут вновь. Ђ этот не вытерпел,
видать, умаЯлсЯ. ‚потьмах Њатюшин не мог разглЯдеть его лица. ‘ солдатиком
они лежали бок о бок, и тот спал уж крепко, а Њатюшин оказалсЯ его
стараниЯми разбужен. ‡аснуть духа не было, хоть и хотелось спать... ‘казали
бы на каменьЯ лечь, лег бы и на каменьЯ. ’олько бы знать, что на каменьЯх уж
не разбудит никто. Љороткий-то сон и крепкий самый. Ѓывает, разбудит
начальник на службу, а кто-то посреди общих сборов и решит на мгновение
прикорнуть, прилечь обратно на нары, покуда другие соберутсЯ. € так заснет,
что из спального помещениЯ силой волокут, а потом водой обливают.
Ђ Њатюшин с прошлой ночи чуть живой. € хоть теперь бы между сменами
выспатьсЯ. Ђ лежит Њатюшин на нарах с открытыми глазами. € крепитсЯ что есть
мочи, чтобы перед самой побудкой не заснуть. €наче и вовсе сдохнешь, да еще
водой обольют. ‘ нар на службу подымут, и трое часов надобно будет прожить,
чтобы обратно улечьсЯ.
Ђ суке, разбудившей его, и невдомек... Ђ мог бы обождать своего раза...
Ћни лежали бок о бок, и Њатюшин слышал, как могуче бьетсЯ его сердце, а
тогда через волю вспоминал про свое, которого биениЯ и самому не было
слышно.
Љогда в спальное помещение ЯвилсЯ Џомогалов и стал расталкивать
отсыпавшийсЯ нарЯд, матерЯсь впотьмах, то Њатюшин Ясно понимал, что настал
его черед отправлЯтьсЯ на зону, но долго не мог собратьсЯ с силами, чтобы
оторватьсЯ от нар. ‘пали одетыми. Њатюшин вытащил из-под матраса ремень с
подсумком и опоЯсалсЯ. Ђ потом присел на койку и перевел дыхание. Ќадо было
портЯнки наматывать. Ђ они холодные, от пота сырые. Ќамотал их как попало,
потом подтащил издохшие в гармошку сапоги, нагрузил на ноги и сам удивилсЯ
их тЯжести. Ѓудто ноги по колени в землю зарыл.
‘олдаты кругом кто молча, кто с гулом поднимались с нар и со злобой,
ничего спросоньЯ не видЯ, расхватывали, делили портЯнки да сапоги. Џомогалов
же погонЯл:
- ‚али на свет, потом разберетесь!
Њатюшин хотел идти, но помедлил, вспомнив вдруг про спЯщего на
оставленных нарах солдата. ’от лег на живот, руки под голову подложил и
растЯнулсЯ на койке, облапал место, Њатюшиным оставленное. “ того и сердце
бьетсЯ мерно, и глубже дышит грудь, а потому чего-то Њатюшину в этой жизни
наперед уж из-за него не достанетсЯ. Ќо вот только не знает, чего же не
достанетсЯ. Ђ еще приходит начальник и на службу гонит. Ђ сучонок спать
оставитсЯ, он же и выспитсЯ лучше, быстрей - и Њатюшин будто вдогонку за
спЯщим хочет броситьсЯ. € не приметил, как пришел ему черед догонЯть - это
он теперь понЯл и с какой уж ненавистью выглЯдывает впотьмах задушевного
своего врага. ’от догнал, оказываетсЯ. Ђ теперь и Њатюшин успеть должен.
€ тогда стал Њатюшин спЯщего расталкивать:
- —его спишь, на службу давай! - Џускай и тот разбудитсЯ, пускай на
равных начинают, пускай и Њатюшин отнимет длЯ начала хоть щепоть сна.
- „а Я... „а мне... - ‘олдат на бок перевалилсЯ, заворочалсЯ: ногой
туда, рукой сюда... хочет уползти.
- ‚ставай, начкар приказал подымать.
- ЃлЯ... Ћставь менЯ, братуха, ведь только с вышки... “йди, убью...
Њатюшин нехотЯ руки от солдата отнЯл. ’от сразу и обмЯк. Ѓормочет
что-то. Ћдно слышно, что злое. € ворочаетсЯ опЯть же, будто уползти хочет.
Џолучил, сука, думалось Њатюшину, хорошо же тебЯ растолкал. € хоть все нутро
его ослабевшее упрЯмилось спешке, но как был Њатюшин разбужен, так и
погонЯет сам себЯ. ЉажетсЯ, что длЯ того и живет, чтобы, с нар сорвавшись, и
взобратьсЯ на нары.

II
—тобы ободритьсЯ перед заступлением на зону, пили чифирь с черным
хлебом, оставшимсЯ от вечера. ЏриготовлЯл чифирь, шестерил в караулке
ђебров. Ћн же резал и буханку, посыпаЯ ломти сахаром. ‚ ночной нарЯд уходило
по числу вышек и постов восемь человек. Њатюшин запоздал и сел за стол
последним.
- •авку давай! - затребовал он.
ЏохлебываЯ чифирь, вышкари хитровато поглЯдывали то на Њатюшина, то на
холуЯ. ‘тоЯл ђебров пристыженный и растерЯнный.
- ’ак это, ‚асенька, хлебец-то вышел весь... Ќе углЯдел. Њаловато было
хлеба.
- —то, сука?! - выкрикнул сдавленно Њатюшин, почуЯв, что кругом все
затаились и ждут.
- Њало было хлебца...
Њатюшин понЯть не может: как же это он осталсЯ без хлеба? € вдруг
перекосило всего... Ћн, сука... ‚от же и разбудил раньше времени, и хлеба не
досталось из-за него. Ђ кругом жуют и чаек попивают. € один Њатюшин за
столом дураком сидит, бедным родственником. ќти морды вроде и не торопились,
а всего вдоволь им досталось - будут сыты. Џочудилось ему, что и с койкой, и
с хлебом не иначе как подстроили, - исподтишка начинают топить. ђеброва
подсунули, а этот урод радешенек услужить.
- Ќу, потолкую с тобой... „авай чифирь!
ђебров ожил и опрометью кинулсЯ наливать. € до того он спешил угодить,
что налил Њатюшину в голубую кружку. ‚се стихли, когда поднес Њатюшину
голубую. ’от в скамью вжалсЯ. ђебров же ничего не понимает, дурак, и
виноватенько улыбаетсЯ, силитсЯ угодить, докладывает:
- ЉипЯточком, кипЯточком заваривал! Ћгонь!
ЏрорвалсЯ вдруг чей-то смех.
- ќто Џомогалов чаи гонЯет, тоже из голубой пить не желает!
- „ожили, в карауле кружек нет человеческих.
- Ќа-ка, смертник, хлебни...
- —ужого не надо, обойдусь.
‚ышкари довольно да сыто ухмылЯютсЯ, будто вмиг объелись, и муторно
тЯжко стало в животах, в головах. € он ухмылЯетсЯ, такаЯ ухмылка ему уже и
легче давалась. ‘тали сонливо утекать в караульное помещение. „ожо со
старшиной слушали радио. Љитаец хотел спать и клевал носом.
- Ђ что по радио передают, какаЯ погода?
- ѓрад со снегом и молнии! - ухмыльнулсЯ устало Џомогалов да крикнул
петушком: - Ќу что, сынки, еще-то пошагаем? †ивые есть? ‚ы терь что на зоне,
что в зоне, а Я помиловки дать не могу. Ќикакой вам второй серии. Љино
кончилось.
- Ђ чего, чего? - задралсЯ „ыбенко. - —уть что - сразу пугаете. Љормить
нужно хорошо, вона ни хлеба не хватило, ни чаЯ...
- ‡наю Я вас, сами обжираете, а потом жалуетесь.
„ожо украдкой сказал:
- ‚оорусаца, товариса насальник?
- ‚алЯй, вооружай... € это... сержант, без фокусов!
Ћдин за другим вышкари поплелись разбирать оружие. Ћтыскав в колодке
свой автомат, Њатюшин потащилсЯ в караульный дворик.
ђастЯнувшись, переходили степью из караульного двора на лагерный круг.
Њатюшин пошагал впереди, чтобы никого не видеть. €з хвоста его окликали и
материли, чтобы не гнал, но Њатюшин не слушалсЯ.
Ќадолго опередив нарЯд, он уперсЯ у тропы в железную первую калитку,
пройти которую мог только со всеми - вход ее был заблокирован и когда она
распахивалась, то взвывала истошно сирена. “ тропы его и догнал китаец.
- ќхха... ’ак нехоросо. Ќаса всех обогнала.
- ’ащатсЯ, как бабы... ‘лышь, крикни им позлей, а то растащились!
- Џродавай скорей, надо, продавай. ’воЯ мосет не продавать, а моЯ надо
домой. „еньга хоросо. „омой много деньга надо.
- ‡аладил одно, а Я говорю - хватит, пускай времЯ пройдет.
„ожо улыбнулсЯ и качнул согласно головой.
- ’огда давай деньга. „авай сто рублей - и хоросо.
- Ќету у менЯ.
- ќээ... Ќехоросо. Џродавай - будет деньга. „умай, нет денег - пойдес
на зону. ЊоЯ насальнику будет докладывать, насальник узнает.
- ‘ука китайскаЯ, сам же себЯ и заложишь, Я молчать не стану!
- ЊоЯ не продавал, Њатюса, а твоЯ продавал. ќх, твоЯ одна, Њатюса.
Љитаец вынул из-за пазухи флЯгу и ткнул ее Њатюшину. ’от было хотел ее
отпихнуть, но заслышал топоток и поневоле вцепилсЯ, молча и зло уместив
сбоку от подсумка, на отЯжелевшем ремне.
ЏотЯнулись из черноты все отставшие: инструктор с овчаркой, двое
хабаровских и „ыбенко, что весело погонЯл сонливых да понурых зверей,
сбившихсЯ в стайку.
- Људа рванули, мужики, оторррвалисЯ!
- ’ебЯ ждать, что ли, блатоватого!
- Ќочь-то какаЯ, не наглЯдииишьсЯ!
- „а заглохни ты!
- —то, тюха-матюха, жизни не хочешь радоватьсЯ? ‚ говне твоЯ жизнь-то?
Њатюшин матернулсЯ и сквозь зубы стерпел. „ыбенко его матерков не
боЯлсЯ, но и не стало у него настроениЯ, чтобы посмеиватьсЯ или затеЯть
драку. Ћни оба никого рЯдом не замечали, оттеснЯЯ собой других. Њатюшин,
когда китаец открыл вход, шагнул твердо первым на тропу, а „ыбенко разжилсЯ
у зверей куревом и отстал, попыхиваЯ и никуда не спеша.
’ропа глубже утЯгивала нарЯд по лагерному кругу. ЏотЯнулсЯ забор. ‘
другого боку, которым наваливалась на тропу зона, мерцала вьюжкой "егоза",
будто зависшаЯ над новой ровной следовой полосой.
Ќад зоной высилась в ночи труба котельной, из беззвучного раструба
которой лилсЯ белесыми повитками и растаивал холодно дым. €з прожекторов,
прикрепившихсЯ паучатами к трубе, били два накаленных добела луча, чей
дальний свет заволакивал тропу, так что солдаты по ней двигались, будто в
тумане. Ђ за стеной лагерЯ стоЯла и не дышала тьма, такаЯ же дощатаЯ, в два
метра высотой, и сразу начиналось, выше заборов, небо.
Љогда тропа как бы укорачивалась и начинались чередой постовые вышки, у
идущих в нарЯде будоражились нервы. ‚ тот миг все трезвели ото сна, чувствуЯ
легкость ничего не весЯщих тел, нагруженных только железом автоматов, и
ознобистый холод. Љто-то отставал, кто-то убыстрЯл шаг, кто-то держалсЯ с
безмолвной злостью своего места; строй идущих выравнивалсЯ и подтЯгивалсЯ, и
тот, чей черед был заступать на вышку, выталкивалсЯ вперед, сходЯсь с ней
один на один.
Ћстановились у первой вышки, заговорили, повеселели. ‘ вышки высунулсЯ
и заорал оглушительно солдат:
- ЋтморозилсЯ Я смены ждать! Ћкопались в карауле, падлы?
Ђ кто-то тащилсЯ уже на вышку и оглЯдывалсЯ через силу за спину, на
тропу, но никто его не окликал. Ќа землю скатилсЯ вместо него орущий, будто
оглохший, детина, который плюхнулсЯ на грудь „ыбенке и дыхнул ему с ходу в
рожу:
- ‚асек, дай курнуть! Џодыхаю, братаны, хоть затЯжку!
€нструктор увел овчарку дальше по тропе. “ четвертой вышки местечко
было похоже на тупик, глухое и темное, сдвигались в угол заборы,
сдавливалась в их тисках тропа; инструктор таилсЯ и взмахом руки подал знак
остановитьсЯ. Ќикто не разобрал, чего он боЯлсЯ, но все утихли и одолели
тЯжело остаток тропы, будто гору. “ вышки отдышались и ослабели, понЯв, что
происходило.
- ‘пит, - доложил шепотком инструктор и смолк, выжидаЯ, что будет.
‚ышку окутывало поволокой постовых фонарей. ѓлазу она выворачивалась
боком, так что в просвете ее квадратуры, чернеЯ, виднелсЯ по поЯс
караульный. ‘олдат спал стоймЯ, свесив головушку, похожий в плащ-палатке на
пугало.
- Љто такой? - вызнал тихо китаец.
- ‡верь... - прошептал у него за спиной „ыбенко. - •орошо спит,
молодой, сладко. ќх, надо бы раскумарить! Џойду-ка, может, возьму его
тепленьким...
€нструктор осталсЯ с овчаркой - присел, обнЯл рукой, придушиваЯ, чтобы
не трепыхалась. „ыбенко с китайцем подбирались к вышке. ‚ эти мгновениЯ
Њатюшину, как и всем подневольным, которые ожидали на тропе, стало зЯбко,
настигал холод. ‘ержант отчего-то остановилсЯ у самых сходней, и „ыбенко
один поднималсЯ на вышку, пропадаЯ в сумраке. ѓлЯдЯ, каким охотником заходил
„ыбенко по шаткой лесенке на вышку и как он с усладой медлил, Њатюшин
задрожал от такой же проснувшейсЯ страсти - заорать во всю глотку. „а чего
там! ‚от скинет автомат с плеча - догола всех этих разденет и плЯсать
заставит!
‡верь же ничего не чуЯл. Љумарил. Њатюшину его жалко не было, только
маратьсЯ не хотел и ждать. Ћдна задержка выходит Њатюшину от кумарного.
‚друг послышалось, что вскрикнул кумарной, и вышка, было видно, тЯжело
дрогнула. Љитаец что-то прокричал, все ослабились и тронулись с пересмешками
по тропе. ‘меЯсь, „ыбенко пинал кумарного вперед головой с вышки по
раскатистым крутым ступенЯм. Љогда он скатилсЯ, за него принЯлсЯ китаец, не
даваЯ поднЯтьсЯ, встать. Ќа земле его пинали, катали, будто мЯчишко.
‚еселились „ыбенко с хабаровскими. ‡верь оживал и содрогалсЯ радостью, что
попал в лапы к своим, а соображаЯ, что над ним потешаютсЯ, стал и сам
угождать. €нструктор сторонилсЯ, сдерживаЯ урчавшую овчарку, и ухмылЯлсЯ. Ћн
ведь серьезное дело хотел затеЯть с кумарным, но видит, что потеху устроили.
ЉатаетсЯ, похрюкивает - умрешь со смеху, а и корчитсЯ, будто подыхает, так
что и жалко его делаетсЯ топтать.
Њатюшин так и стоЯл. „ожидалсЯ. Ќо весело было, и с потехой не спешили
расстатьсЯ. ’огда он не выдержал. ђастолкал одеревеневших зверей, шагнув
из-за их спин, глЯдЯ с болью и силой, и тупым ударом приклада, будто давил,
настиг елозившего под ногами кумарного - тот визгливо вскрикнул, схватилсЯ
за голову и, поскуливаЯ, слег.
„ыбенко отшатнулсЯ.
- ‡а кой свалил-то его, весело ж было... - сказал он и взЯлсЯ подымать
кумарного с земли.
‡верь крепилсЯ, как мог, чтобы устоЯть на ногах. €з башки выжимаетсЯ
кровь, гуще коротко стриженных волос, так что и не стекает, а застывает
повыше лба бурой, с пЯтак, отметиной; но улыбка как и была, виноватаЯ разве
что. Ќе верит, что бить перестанут. „о той минуты устранЯвшийсЯ, вспыхнул,
метнулсЯ наводить порЯдок „ожо и беззвучно шагал все дальше, обходЯ лагерь,
задернутый наглухо заборами, точно в издевку, так что ничего кругом себЯ не
поймешь. ‘тиснутый в кубы жилзоны, промзоны, будто утрамбованный без
воздуха, без жизни, лагерь, если шагать в обход, вытЯгивалсЯ в километр той
самой, схожей с лазом, тропы. € давалсЯ этот километр тЯжелей, нарастаЯ ее
узостью и глушью. ’о был километр без начала и конца, долготу которого
дробили только лагерные вышки да разгранзнаки. “трамбованный в могилки
бараков, сдохший в них, лагерь заживо восставал этой вот долготой и
пустотой, сомкнутой заборами да проволокой в безысходный круг, по которому
только вперед, от вышки к вышке, ползущей гусеничной массой двигалсЯ нарЯд,
а в нем и он, Њатюшин.
…му теперь чудилось, что он ползет, а не шагает. Ћн с отвращением и
болью обнаружил, что, добив кумарного, ничего-то не совершил, а тащитсЯ со
всеми еще нестерпимей бездвижно - с той тЯгостью, будто его это прикладом
оглушило, сшибло. ‡адыхаЯсь, не шагаЯ, а выталкиваЯ себЯ вперед, он
потихоньку отставал, выбиваЯсь из сил, уставаЯ. Ѓыстрей бы на водочную, на
вышку, быстрей бы отстоЯть - и дадут спать, спать, спать... Ћт одного этого
бормотаниЯ Њатюшин помЯгчел, но испытал, как во сне, уплываЯ, что его давЯт,
теснЯт, куда-то толкают, и налилсЯ свинцовыми дробинками дрожи. ќто же
другой спит, он, сука! ‚от оно что, спит! „рожь пронзила, будто дробинки
впились в тело, и Њатюшин, коченеЯ от смертного нутрЯного холодка,
испугалсЯ, как если бы и начинал тонуть, погибать.

III
Љак до водочной дошли, так уныние нашло и на солдат; Њатюшина
подгонЯют, подгонЯют китайца с разводом, чтобы не мешкали. Ћхота с поганым
этим местом побыстрей распрощатьсЯ. ‘мены на водочной он держал со зверьком,
которого даже имЯ никто в роте не ведал. Ћдин Њатюшин с ним зналсЯ как со
сменщиком. Ћбнимал он автомат и бормотал заунывно, что-то верещал. Њатюшин
заступает на вышку и еще растолковать должен, что вышел срок, - иначе тот не
поймет, там и заночует. Ќадо вдарить больно, тогда поймет и из одного страха
испаритсЯ. Ђ зверьку заступать на водочной, тут уж наоборот, упретсЯ
глазенками в землю - и ни шагу, покуда разводЯщий сержант на вышку кулаками
не затолкает.
Љто-то крикнул вдогонку:
- Ќе спи, Њатюха, а то вы...ут!
€х не дожидались. ЌарЯд снЯлсЯ с места и спешно утекал по тропе в
темноту, в которой близко уже теплилась караулка, еще вышку сменить и
осталось.
- ђви отсюдова! - пнул Њатюшин сапогом.
’от забилсЯ пичугой в угол и что-то жалобно запричитал.
- Ђ ну, сык тым сделаю! - накинулсЯ было Њатюшин.
‡верек присмирел. € говорить чего-то воодушевилсЯ, жаловалсЯ. Њатюшин
сам утих, пожаловалсЯ:
- ќто ты верно... Љрепись, крепись... ќто мы с тобой знаем, мы тут с
тобой еще и сдохнем...
Ђ у того глаза были тусклые-тусклые, но вдруг блеснули, прослезилсЯ он,
понЯл что-то или опЯть испугалсЯ, да уж не удержалсЯ и всплакнул от
страха-то. € вдарил тут Њатюшин больно, в душу, в дыхло ему.
- “бью, сссука, да уйди ж ты!
Љогда он пропал из виду, тогда на водочной смерклось. Ѓыло черно, а
стало еще черней. Њатюшин опустошенно оглЯдел взЯтое под охрану. ‚притирку с
вышкой устроилсЯ железнодорожный съем, и всплывала кругло из черноты
зэковскаЯ больничка. € все нынче смутно проглЯдывало: стены - не стены,
рельсы - не рельсы, землЯ - не землЯ... Ћтсюда же и степь, какаЯ от утра
расстилала просторы шире небесных, к ночи от места лагерного отступила и у
постовых фонарей ждала: не хватало против их бесхозного каторжного света ее
мировой силы.
Ќочью надзирателей из зоны выведут. ЋстанетсЯ горстка длЯ порЯдка,
запрутсЯ покрепче и утра ждут. €з-за того, что устроилсЯ железнодорожный
съем, запретнаЯ полоса и ограждениЯ у водочной были вовсе никудышными. ’ут
зэк мог солдату в морду плевать и все ограждениЯ махом одним перепрыгнуть.
Љакие уж флЯги - хоть трактор по рельсам в зону вгонЯй, и никакого следочка
не останетсЯ и не услышат.
Њатюшину бежать с водочной, а он стоит. Ќо вышка и по росту не
пришлась. —тобы устоЯть, надо было или скособочившись к ней привалитьсЯ, или
голову пригнуть. ‘кособочилсЯ он, закурил папироску и безутешно злитсЯ.
†изнь говно, потому что долго на водочную шагать, но и дошагаешь, а жить
некуда. € глЯдеть не на что, и думать не о чем.
„овольствуешьсЯ от мира одной этой пЯдью земли, только на одной пЯди
стоишь. € как глЯнешь в небо - так рылом грЯзным об его ширь. ѓромада! €
таким себЯ гадом чувствуешь, ведь только и удавитьсЯ можешь на своем-то
клочке или изгадить. ѓад, ползучий гад ты на этих просторах, и из милости
дана тебе пЯдь земли. € как жить, если саму жизнь возненавидишь? ’о есть
через силу и через злость будешь жить... ‘дохнуть? Ђ вот вам! ЏодвинутьсЯ?!
‘ами сдохнете!
Ђ ветер по мордасам хлестнет и в степь уноситсЯ, и страшно навстречу
его порыву дышать - задыхаешьсЯ, разрывает изнутри грудь. ‚от гонит ветер
пылищу, вот на вышку налегает, так что трещит она и гудит. € рветсЯ
отовсюду, и повсюду мечетсЯ, будто и хочет пристанище отыскать, но такой
простор, что так и несет без удержу.
ђЯдом послышалсЯ шорох. €, не скрываЯсь, на свет постового фонарЯ
вышел, прихрамываЯ, как вмурованный в робу, зэк. ‚ыдаваЯ себЯ солдату, он
встал в полный рост под бьющий встречный свет. ‚глЯдываЯсь, Њатюшин
приспустил все же автомат с плеча. ќтот был чужой, его Њатюшин и не мог
припомнить, хоть знавал всех стґоЯщих в лагере людей, с которыми торговал.
Ќо себЯ он обнаружил дурачком, дал оглЯдеть с головы до пЯт, и Њатюшин
рассудил, что тревожитьсЯ не из-за чего, может, какой-то доходЯга из
больнички - эти, бывало, шатались по ночам, вылазЯ дыхнуть свежим воздухом.
’огда и зэк, ослабившись, присел и вытЯнул корЯвые руки, будто согревалсЯ у
костерка, будто на бережку.
- Џарни, рождество скоро, ЏресвЯтой Ѓогородицы!
- —его надо? - растерЯлсЯ Њатюшин.
- ‹арька жду, выпить надо мне.
Њатюшин глЯдел недвижно поверх зэка, во мглу зоны, и не отвечал.
- Џродайте ж... - заныл зэк.
- ‹арька не будет, закрылсЯ.
- џ задорого куплю, парни, дайте ж выпить - помру...
Љрикнуть, громыхнуть затвором да хоть выстрелить в воздух, чтобы только
отогнать, - на то он и право уже имел. Ћ том и думал, не в силах вынести
ударЯющего по нервам нытьЯ. Ќо был Њатюшин запуган, пугаЯсь и самого себЯ.
ЃоЯзно поднимать шум, чтобы служивые из-за него по тревоге в карауле
вскакивали, боЯзно потревожить начальников, взвинченных с прошлой ночи,
когда зэки резались, и боЯзно было, как о смерти, хоть украдкой подумать про
самогон.
- ‘ этой ночи червонец накидываю, червонец!
‡эк, которого от вышки отделЯли пустошь запретной зоны, разболтанные,
дрожащие на ветру воротца, закричал надрывно с гневом:
- „а подавитесь вы!
Ћт воплЯ Њатюшин устрашилсЯ, соображаЯ, что этот уж не отцепитсЯ, будет
завывать, давить, того и глЯди озвереет - устроит ночку. Џри мысли, что он
заорет еще, у Њатюшина нахлынывала в руки дрожь. ЃоЯлсЯ он за себЯ,
неистово, до опустошениЯ желаЯ одного - прожить эту кромешную ночь. Ћсилить.
“целеть.
- ’ебЯ как звать?
- Њитькой.
- ’ы чего это говоришь, что умрешь?
- џ помру... Њне, парни, не жить...
Њатюшин устал и смирилсЯ, что будет этой ночью торговать. ‘тало ему
тоскливо, но и светло.
- „вадцать рубликов положь на вышку. „а шевелись, дура, тебе ужиратьсЯ,
а мне еще ночь топать!
- ”у ты... џ люблю, чтоб к человеку с уважением, - расплылсЯ зэк в
темноте. - Ќу, уважьте ж, не полезу, не могу! Џарни!
‡эк на глазах его замесил узелок. Ќо, глЯдЯ на него, холодеЯ, Њатюшин
подумал, что кинет-то криво, не иначе доходЯжка. € с размаха не удержалсЯ он
на ногах и повалилсЯ на землю. ЏоднЯлсЯ, пошатываЯсь, размахнулсЯ наново - и
подкинул.
- ‚о! Ђ где ж оно? - и в небо глЯдит. - Ђаа... Ќе боись...
- ѓулЯй, бросала, платишь вперед, стерпишь. Џодберут, Я свистну, да
скоро-то не жди, не жди... - успокоилсЯ Њатюшин, что узелок исчез под
вышкой, и зэк махнул без сожалениЯ, и поворотилсЯ молча спиной, начав будто
камнем на дно уходить в темноту зоны.
Њатюшин задохнулсЯ, будто ударило под дых, и схватилсЯ за живот, но
потом отпустило. ’о был порыв ветра, когда и лагерь одной живой тенью -
комом своим, своей всклокоченной дремучей башкой - билсЯ оземь, заливаЯсь
черной кровью, а потом шарахалсЯ назад в ночь, будто на крови этой черной и
вырастаЯ, твердеЯ. Ќа собственной шкуре знаЯ, что это началась болтанка, что
где-то в степи сшиблись ветра, сойдЯ стремительно с путей сторон света, и
токи их, их молнии, будут высекатьсЯ из степи и ударЯть по лагерю, как в
грозоотвод, - по трубам, маЯкам, вышкам, Њатюшин осел на дно будки,
законопатившись наглухо досками, будто в гробу. Ћн закурил зЯбко папиросу,
слыша уже не гул ветра, а глубокую тишину. ‚ысушиваЯсь теплом дыма и
затЯгиваЯсь глубже, трудней, чтобы не уснуть, Њатюшин не дремал и не
погружалсЯ в табачную дурноту, а безвременно, недвижно мечтал. ‚друг Ясно и
просто из нутра его ослабевшего Явилось то, что мучило подневольно, начинаЯ
с пробуждениЯ: этой ночью он устал за прожитое и за оставшеесЯ жить - устал
смертно. € даже не вытолкай его с нар отчаЯвшийсЯ тот парнишка, он бы все
равно тащил за собой на тропу смертную тЯжесть, о которой думал с дрожью
нетерпениЯ, что одолеет и прикончит. € самогонку не продавать бы, бегаЯ с
ней из ночи в ночь, но выпить до капли и схоронитьсЯ в степи, чтобы очнутьсЯ
и ожить посреди тишайшего степного пениЯ, под кровом шевелЯщихсЯ дымных трав
- рано утром.
Ќо тут что-то сильнее собственной воли, какой-то второй, как дыхание,
страх заставил его мигом напрЯчьсЯ и вскочить на ноги. ‡она немЯтежно стоЯла
сумеречными рЯдами ограждений, густо ощетинившись колючкой, будто хвоей.
Љругом ни звука, ни шороха, только шум ветра. Ќо этот порЯдок и безмолвие в
ночи исподволь терзали Њатюшина, отнимаЯ покой. Ћн выглЯдывал, вслушивалсЯ,
неизвестно к чему готовЯсь, но помнЯ, что водочную должны наведать.
—ерез минуту на следующей от водочной вышке, что замыкала лагерный круг
и стоЯла под боком у караулки, ухнул упреждающий окрик - караульный на ней
выдержал проверку, не проспал. Ќо заходили на тропу с тылу, не по-дежурному,
как незаметней и ближе - и окрик упредил, что скоро будут гости и у
водочной.
Ћн нагадывал, что из дальней темноты чужого поста поЯвитсЯ человек, но
услышал порывистое и клокочущее дыхание овчарки, котораЯ вынырнула как
из-под земли и уставилась с тропы на крутую высотку вышки, которую и
стерегла, задрав башку, будто беззвучно выла. Ћвчарка стерегла длЯ
инструктора - это он спускал вызлобленную с поводка, посылаЯ далеко вперед,
чтобы разведала у водочной; шагай близко, на стороне зоны, с проверкой своей
надзиратели, будь близко хоть живаЯ душа, овчарка бы сработала лаем;
инструктор бы узнал, что место нечисто, что надо отменить дело и прошагать
вышку без остановки.
Њатюшин разглЯдел инструктора и махонького китайца, который поспешал за
ним; он отсчитывал их шаги, то есть сердчишко вдруг забилось с ними в шаг, и
хоть не считал, сколько им оставалось шагать до вышки, все же мог это
ощутить. …му чудилось, что он даже вник в их сердца и слышал, как заикаетсЯ
сердечко у „ожо, будто он по правде и не поспешал, а тЯнулсЯ отстать и,
может, боЯлсЯ шагать впереди инструктора, который его пугал; слышал Њатюшин,
что и инструктору страшно и он заставлЯет себЯ шагать тверже, дышать круче,
сжимаЯ сердце в кулак, будто чужое.
€ чем ближе они подходили, тем тЯжелее делалось Њатюшину дышать. Ѓудто
уже знает, что толкало этих двоих к водочной и что дальше произойдет, но,
даже знаЯ, ничего он не может изменить или упредить. „а и не хочет, нету в
нем самом такой силы! ‚едь знал он, что за Яма эта вышка, как и то, что
быстрей продадут, чем спасут, и это знание есть соломинка, даннаЯ всем,
каждой из людей твари и ему самому, чтобы выжить, но пошагал же на водочную,
да еще тварью и извернулсЯ, чтобы попасть, и никакое знание, никакой страх
его тогда не остановили. € когда сержант с инструктором совсем уж
поравнЯлись с водочной, так что Њатюшин слышал, как пыхтит китаец и гремит
автоматом с причиндалами, то было ему тЯгостно только от скуки да тоски,
друг на друга без конца похожих. ‘кучно было Њатюшину, что все знает и
делать нечего, а тоскливо, что никак китаец не успокоитсЯ, дергаетсЯ и,
будто набит медЯками, заунывно гремит.
Ћсилил немоту „ожо, негромко окликнув Њатюшина с тропы - только чтоб
проверить, а на вышку всходить не было ему нужды. Њатюшин отозвалсЯ и ЯвилсЯ
им на глаза, выглЯнув нехотЯ на сторону, отслоившись светлым смолистым
бревном от беспросветных стенок будки. „ожо затребовал, может и с издевкой,
продалась ли флЯга, но обмЯк, услышав неожиданно в ответ, что продалась.
€нструктор стоЯл без движениЯ, брезговал, но пришлось ему живо встрепенутьсЯ
и сдерживать овчарку, чтобы не залаЯла, когда китаец полез искать. Њатюшин
слышал, как он пыхтел и возилсЯ под вышкой, и сам мучилсЯ поневоле: когда же
отыщетсЯ узелок? Љитаец вдруг утих, ловчей без шума попЯтилсЯ, и Њатюшину
полегчало. ‚от же каким ловким и тихим делают человека деньги, если в руках
у него - как маслом смазывают, ноги, как салазки, везут. „обавлЯло китайцу
покоЯ и слабило жадную душонку даже главнее доставшихсЯ денег то, что под
вышку лазал он сам и сам заполучил узелок, а не через Њатюшина, - значило
это, что деньги здесь были все и что Њатюшин сторговал флЯгу за червонец, а
не за больше, то есть сторговал вчистую на сержанта и ничего не умыкнул с
его флЯги длЯ себЯ.
‚ ту ночь каждого из них грызла боЯзнь быть пойманным, почти
виноватость. Љитаец еще радовалсЯ деньгам, и сжатый в кулаке узелочек с ними
дразнил его, будто главным уже было везение, - и вот „ожо не попалсЯ, ему
повезло. Њожет, в тот дразнЯщий миг и опомнилсЯ сержант.
Ќе знаЯ, что делать, „ожо молчком отдал инструктору растрепанный уже
узелок. €нструктор, оглЯдевшись кругом, затаившись, также молча скинул
трЯпицу куда-то за спину и шепнулсЯ зло с китайцем.
Њатюшину же думалось, что они делЯт деньги: вот китаец поднес узелок
инструктору - сам ведь и считать толком не умеет, а тот отбросил трЯпицу, и
шепчутсЯ они, сколько кому будет, как разойтись, может, и за прошлые долги.
’ут, на тропе, делить и покойнее, чем в караулке, где из каждого угла пара
глаз так и впиваетсЯ. ќто Њатюшин понимал, на себе испытал, и потому, хоть и
позабыли о нем сержант с инструктором, косилсЯ на зону, был начеку -
участвуЯ в их дележе, прикрываЯ их. Ѓудто сострадаЯ. Ќо вдруг вышка невесомо
дрогнула под ним, кто-то шагнул на лесенку и один подымалсЯ. Њатюшин еще не
успел обернутьсЯ и вглЯдетьсЯ: там, на тропе, одиноко выстаивал китаец, уже
в ожидании инструктора, шаги которого звучали все ближе, все тЯжелей, все
тЯгостней, будто инструктор шагал на смену и водочнаЯ была его постом.
Љогда инструктор сказал через дверцу Њатюшину о деньгах, что денег нет,
своим безразличным, будто бы сонным и без чувств голосом, тогда Њатюшин не
поверил, знаЯ эту его повадку шутЯ дергать тех, кого всерьез-то тронуть
боитсЯ, - как бы изматывать нервы, вселЯЯ исподволь неуверенность да страх.
€нструктор же многое готовил сказать и готовил-то Њатюшина к чему-то
бесповоротному, небывалому, но начал медлить и не понимать, отчего Њатюшин
молчит. € взЯлсЯ инструктор кусать Њатюшина с боков, выспрашиваЯ бегло да
зло, кто же заказывал самогон, будто мог своими путЯми Њатюшина на честность
проверить. Ђ он и тогда не слышал инструктора, не признавал, и еще не
вспомнилсЯ тот не известный ему никогда зэк, а только точила отуплЯющаЯ
злоба - что своими обманут.
€нструктор не выдержал и, сломавшись сам, отпрЯнув, выпалил поскорей
все, что держал наготове в уме: что Њатюшин должен завтра же выкупить у них
оставшийсЯ самогон, а иначе всем караулом сдадут его голову Ђрману, заодно с
товаром и сдадут. ‚ыговариваЯсь, он отступал и в последний миг бросилсЯ
бегом, легко мальчонкой скатилсЯ на тропу. Њатюшина ознобом обдало - значит,
не брехал, значит, завтра. ЉинулсЯ он глЯдеть сержанта с китайцем - опоздал,
не воротишь их, течением тропы далеко отнесло, будто две щепы. ‚от окрикнул
их наново караульный с невидной уже Њатюшину вышки, умаЯли паренька. ‚се к
нему, как на другой берег, и утекли. ‚ то глубокое времЯ ночи сомкнутаЯ ее
тихаЯ гладь так и чудилось, что лежит меж берегов, оторванных друг от друга
кусков степной суши. Њатюшину показалось, что все уплывает в ночи, становЯсь
чужим и недостижимо далеким. € что водочнаЯ сошла в эту ночную гладь и
уходит, уходит, всем чужаЯ.
’еперь он мучительно переживал, что инструктора с китайцем больше нет и
что он не сумел удержать их, склонить на свою сторону или хоть уцепитьсЯ и
остатьсЯ на одной с ними стороне, берегу. Џроглоти он неправду, осталсЯ бы с
ними. € если бы отдал им деньги за весь товар, как сказал инструктор, то
ведь осталсЯ бы с ними, только надо было смолчать, сдатьсЯ их воле, как бы и
схитрить. ‘молчать, но купить этим и их молчание. ‘датьсЯ, но и крепче еще
их самих сдавить. ‘воего бы они не тронули, свой, даже обманутый, - все
равно свой, даже и родней... ’еперь он один против всех, и что насмерть
битьсЯ, не отдаваЯ денег, что отдать деньги и выполнить условие - все равно
уж поглотЯт, съедЯт, только что рубликов прежде выманЯт. „умалось ему, когда
на вышку шагал, что все пропало, что нечего терЯть, а потерЯл только теперь.
„ождалсЯ. ‘ам себЯ, выходит, и угробил. ‚место того чтоб спасти себЯ, взЯл
да и погубил. Ђ может, не знаЯ, и хотел того, чтобы скорей себЯ сгубить.
Њожет, это и есть его, Њатюшина, самаЯ выстраданнаЯ человечьЯ цель,
неразумнаЯ и угнетаемаЯ, будто в утробе, мечта, и наконец-то ее достиг?!
ЏотерЯл, наконец-то потерЯл, и вместо земной смертной тЯжести - небесные
простор и легкость в груди. ’ого ведь и хотел!
Њатюшину надо было знать времЯ, но было ему не дано узнать его в ту
ночь. ЃратьсЯ за трубку и услышать из хрипа и звона голос Џомогалова он не
решилсЯ, будто старшина мог влезть по проводам в его душу и все тут же
понЯть. ’еперь надо было знать, сколько ему осталось. Ќочь стоЯла густо,
может, уже и скрываЯ, будто туман, мерцание рассвета. Ћн боЯлсЯ, что смена
нагрЯнет скоро - так скоро, что успеют застать врасплох, схватить. € еще в
нем теплилась угольЯми давно сожженнаЯ злость, что ночь никак не кончитсЯ.
•оть он уж ее сам решилсЯ кончить, стрелЯть в себЯ.
‡астрелитьсЯ ему подумалось в отместку, когда сбежали, бросив его на
вышке, инструктор с „ожо. Ќо от порыва того мстительного осталась рана или
воронка, засасывающаЯ куда-то на дно. ‚се в нем будто убыстрилось и задышало
гулко этой воронкой. Ћн Ясно увидел, что и как будет, если он сменитсЯ с
вышки, воротитсЯ в караул и больше на вышку не пойдет. “видел, проживаЯ за
какие-то минуты весь уже начавшийсЯ будущий день, в котором сдадут его
Ђрману, а тот арестует, отослав под конвоем в Љараганду в камеру
следственного изолЯтора. Ќе спавший четвертую ночь крЯду, полуживой, Њатюшин
с легкостью отчаЯниЯ уносилсЯ вдруг от жизни в какое-то небытие; как бы
начинал спать с открытыми глазами и видеть сны, а не жить.
Њатюшин увидел, испытал и прожил в минуту и то, как уголовные будут
пытать его, краснопогонника, в похожей на утробу тюремной камере. € твердаЯ
волЯ застрелитьсЯ тогда обнажилась, как дно унесенной в воронку его
души-лодки. ‘трелЯтьсЯ надо, понимал он твердо, чтобы не помереть в тюрьме
или на зоне и потому, что все наперед знаешь; что есть только громада
последнего уже начавшегосЯ днЯ, который проклюнулсЯ из темечка этой вот
ночи, на горе ее покоитсЯ водочнаЯ вышка, еще покоитсЯ. € всем длЯ Њатюшина
сделалсЯ в ту минуту автомат, тЯжесть которого давно ушла в плечо, в тело и
который сам, без Њатюшина, теперь ничего не весил и, ватный, только как-то
согревал бок. ‘мерть от его пули и манила Њатюшина этим теплом и добротой,
так что не рождала отпора, даже страха. ‘трашным было не успеть и попасть
вдруг в караулку, где разоружают и берут буднично под арест. „остигнув душой
этого предела, точно бы пройдЯ конечный круг страшного своего небытиЯ,
Њатюшин вернулсЯ в сознание и тут же передернул затвор.
’еперь он все знал твердо и даже не думал, что может не успеть, и
накрепко верил, что успеет, и не мучилсЯ. ‚ расхристанной искуренной пачке
чудом завалЯлась папироска. Џодумал он, что будет курить и глотать из флЯги,
а потом застрелитсЯ. ‘только он себе отмерил, нуждаЯсь отчего-то, чтобы
смерть имела точный свой срок, но и не откладываЯ того, что решил накрепко.
Ћн вспомнил о флЯге: длЯ того и Явилась она, чтобы в эту минутку быть
выпитой, будто назначено ей было. Њатюшин еще ухмыльнулсЯ, что на своих
поминках будет выпивать и что зэк тот дурной уже не получит своей
самогоночки.
Ћн поднЯлсЯ со дна вышки поглЯдеть в последний раз на зону и хлебнул из
флЯжки этого пойла, с водой намешанного. ‚сЯ непроглЯднаЯ пропасть зоны так
и застыла, не мигаЯ огнЯми и тысЯчеоко, каждым лучиком впиваЯсь в него.
”лЯга, налитаЯ еще тЯжестью, было образумила его на миг, остановила, и он
вдруг подумал, что пить-то ему нельзЯ. Ќикак нельзЯ, хоть и не знает сам,
какой есть смысл запрещать себе выпить. Ќо потом он подумал, что пьЯному ему
умирать будет и вовсе не больно, и стал, захлебываЯсь, глотать из нее, терЯЯ
памЯть. ‚есь он напрЯгсЯ, впиваЯсь уже сам в шевелЯщуюсЯ огнЯми хрипучую
черноту.
Џрощальной была мысль, что напилсЯ, а знает про это он один и никому
уже не расскажет, и никто его не накажет. „ержа эту мысль в себе, будто
глоток воздуха, Њатюшин погрузилсЯ на дно своей будки и, хмелеЯ да веселеЯ
от бесстрашиЯ своего, задымил последней папироской, которой не дорожил,
которую про себЯ-то уже и скурил, пустил по ветру, спалил.
‚ себЯ, полулежачего в этом гробу, и готовилсЯ он выстрелить,
наслушавшись этих конвойных вечных сказок чуть не до глухоты, как кончают в
полку вышкари, как это бывает, - и то, что выверЯл и размышлЯл, утверждало
его и делало сильнее, и он почти отдыхал, сам собой гордый, валЯЯсь на днище
будки. Ћн сдернул автомат на очередь, не желаЯ и в том себЯ пощадить. Ћн не
знал, что значит этот, из ничего, выбор, понимаЯ только, что очередь
сокрушительней и страшней.
’еперь он глЯдел на прошлую жизнь свысока и без жалости, будто в одну
точку, думаЯ и думаЯ о своей правоте, неожиданно и с силой веруЯ, что
поступает наперекор какой-то неправде и до сих пор боретсЯ и победит. Ћт
него же другого хотели. Ћт него хотели, чтобы покорным был, то есть чтобы
покорилсЯ и жил, опутываемый со всех сторон страхами, долгами. Ђ такой он им
не подчинитсЯ никому: это он их расстрелЯет в самое сердце, через себЯ
навылет. Ѓудто они прикрывались его страхом, его виновностью, а теперь он
покрывать-то их перестанет, теперь-то они забегают и будут мучитьсЯ, как он
один мучилсЯ, когда они жрали да спали. Ѓез него, без Њатюшина, рухнет
водочнаЯ и торчать останетсЯ его труп - невиноватый. € его уж вину не
докажут. ‡автра они, китаец с инструктором, под суд пойдут, у них завтра
флЯги отыщут, их завтра сдадут всем караулом, потому что сдохнет Њатюшин, но
суды, стукачи да пойло на этом свете останутсЯ. ’олько замполит, который его
травил, слетит. Ќе будет больше Ђрман офицером, не удержатьсЯ ему в офицерах
на трупе. ђаз есть труп, есть и те, кого судить надо, правду отыскиваЯ да
виноватых, выходит, уже в его смерти. € на водочную кого-то погонЯт вместо
Њатюшина, из тех, что ударЯли ему в спину. Ђ кого не погонЯт, увидЯт этот
суд, и страх увиденного мучительней будет, чем сам суд, и дольше. € пускай
снаружи спЯт они да жрут, а нутром-то будут блевать и ворочатьсЯ -
отравЯтсЯ, кто грибками погаными закусывал. Ѓудут живы, но такие же изнутри
трупы.
‘паливаЯ душу дотла, Њатюшин окоченел от усталости, без спаньЯ и от
пойла сморилсЯ, все так же видЯ во сне этот труп, эти рожи и потому думаЯ,
что не спит и размышлЯет и что папироска еще дымитсЯ. Ћн и не почувствовал,
как папироска смертнаЯ сжарилась, потухла в его пальцах, что есть боль
мученическаЯ. Ќо его не пронЯло.

IV
Љогда распахнулись, будто вылупились, его глаза, то он увидел не ночь,
а утро: раскрывшийсЯ воздушный зыбкий простор и дымоход пронзающий белых
облаков в сумеречном и млечном течениЯх неба. Џо жилам его хлынула студенаЯ
свинцоваЯ бодрость, и он ухватил крепко автомат, но вдруг что-то уже наЯву
стукнуло в вышку, будто камешком, и Њатюшин вскочил, срываЯсь без раздумий
вперед, как выскакивал пружиной, боЯсь не успеть, когда орали побудку.
‚ утренней пустынности и молчаливости, которые были как воздух, в
которые рванулось налитое свинцом тело, ничто не сдвинулось и не отозвалось.
Ќо Њатюшин ощутил, что близко с водочной кто-то есть и дышит, с кем один на
один стЯнуты этой пустынностью да безмолвием. € успел он почуЯть: это таилсЯ
зэк.
’ак и должно быть.
’еперь ночь и прожита.
„умать о флЯге ему было непосильно, как вдыхать простор воздуха,
народившийсЯ из ночи, но Њатюшин силилсЯ понЯть, что с ней делать, и ждал
той минуты, когда из беглых сумерек выйдет навстречу водочной тот
неизвестный зэк, с которым он свЯзалсЯ этой ночью, с которым так же не знал,
что делать, но который ЯвлЯлсЯ неотступно и тЯгостно, будто был у Њатюшина
тенью, хоть сам Њатюшин ничего себе не оставил, даже смертной папироски не
было у него с утреца.
Џрисутствие его Њатюшин распознавал уже с нечеловеческим чутьем, как
если бы зэк был его нервом, который щемило. ‘ам зэк отчего-то не приближалсЯ
к вышке и выжидал - не глЯдел, а подглЯдывал откуда-то сбоку, с отшиба, в
этом сумраке утра похожий на голое, чахлое деревце. …го и шатало, будто
деревце, куда подует ветер. Њатюшин отыскал его, терЯЯ из виду овражки
заграждений, непроходимые колючие кусты проволоки - все, что их теснило,
разделЯло шагов на сто. ќти сто шагов, которые Њатюшин не отмеривал, были
как вдолбленные в землю и складывались слоЯми, плитами ограждений, каждаЯ из
которых имела намертво свой, как два аршина, метраж. ‚зглЯды их неожиданно
сшиблись в утреннем воздухе. ‡эк пошатнулсЯ и, как оступившись, шагнул
невпопад вперед, и Њатюшина напрЯгло, скрутило, будто легла на него тЯжесть
плит. Ќо и зэк, сделав всего-то шаг, врос в землю, и ствол человечка,
видевшийсЯ Њатюшину, вдруг застыл столбом.
‘тоЯние, тЯгость, молчание, пустота той минуты были Њатюшину
невыносимы, ему даже почудилось, что зэка и нет, а есть серый дикий столб,
труп. “тро померкло, глаза опЯть застила ночь. € вдруг столб ожил, попЯтилсЯ
- и утро всплыло, нетонущее и воздушное в своей бесцветности. ‡эк уходил,
убывал в сумерках, сгорал в их утренней серости дотла. Њатюшин с тем же
чутьем нечеловеческим ощутил оставшуюсЯ на его месте пустоту, будто свое
брюхо.
€ не полуживой, а неживой, он утратил понЯтие о времени, не узнаваЯ
больше, в какой части его находитсЯ. Ќе помнил больше и то, что есть смены,
что и его будут на вышке сменЯть. Ќо теперь он и стоЯл как солдат, как о
двух ногах орудие, сделанное из одного чего-то твердого, тЯжелого и
неподвижного.
‘ветало на глазах, каждую минуту. ‘тремительность света казалась
огненной. ‘умерки багровели, накаливаЯсь добела. ‘тепи чернели, пластами
выступаЯ наружу, будто уголь, вдруг ослеплЯЯ снеговым безмолвным простором,
отчего в глазах темнело, теплело - спьЯну. Ќепогашенные, жарили прожектора
да фонари, и в их жару обжигались поделки бараков, заборов, вышек. Љругом
было как в светлом и пустом необитаемом бараке. ’олько был он с землЯным
полом и крытый наглухо небом. ‘лышалось в нем дощатое крЯхтение с гудением
трубным сквознЯков, и воздух пах необитаемыми лесами этих досок, небесной
сыростью, землей, да старо дышало из углов человеком, как прахом.
Ќеожиданно прожектора и фонари оборванно погасли. ‚ караулке махнули
рубильником, как окрикнули, и утро холодно стемнело, словно обросло
грозовыми тучами. ‚о всем утвердилсЯ холодный темный порЯдок, будто по
цепенеющим баракам, заборам, вышкам пустили ток. € наступило утро - лагерное
утро. ‚сю ночь стрекотали железно командирские часы и вот скомандовали.
Њатюшину чудилось, что он так и не смыкал глаз, и виделось Ясно, как он
искурил папироску, и была такаЯ пустотища во рту, будто и обкурилсЯ. ‡эк
всплыл на его глазах из успокоившейсЯ гладкой темноты. ’еперь он был и толще
да и ближе стоЯл к водочной, чем это было на отшибе. Ћн возник в том месте,
где пролеживал железный и деревЯнный лом отработавших на этом участке
ограждений, что был сложен поленницей и догнивал. Ћн прикрывалсЯ поленницей,
видный как на ладони с вышки, но незаметный с земли, и подглЯдывал за
солдатом.
Њатюшин вдруг ожил и позвал его задушевно, боЯсь вспугнуть:
- ЊитЯ! ЊитЯ!
Ћбождав, зэк потЯнулсЯ к водочной, шатаЯсь да вихлЯЯ. ’рудно ему было
совладать с хромой ногой, котораЯ то оттЯгивалась, то утыкалась палкой. Ћт
трудности, что ли, он вставал, озираЯсь украдкой сгорбленно на проделанные
шаги, но выпрЯмлЯлсЯ, двигаЯсь к водочной и маЯча солдату. Њатюшин
выслеживал его да поджидал, как бы заново узнаваЯ. Ђ покуда зэк волоксЯ, он
скинул пустую, растраченную флЯжку под вышку - да на его глазах.
- ’ебе рукой подать, поправейше, поправейше!
- Ќее... Ќее вижу... Ќеету... - мучилсЯ зэк, но выполз из-под ворот
прЯмо по шпалам на голую окаменелую площадку под самой вышкой, метрах в
десЯти от главного заграждениЯ, в которую и вжалсЯ брюхом, испустив дух,
мучаЯсь попЯтитьсЯ от близкой такой флЯги назад.
‚ тот миг, когда зэк сунулсЯ в светлую пустоту этого места, длЯ того и
созданного, чтобы шлепнуть человека, как муху, не дав ему ни одной
возможности опомнитьсЯ, укрытьсЯ или обойти сторонкой смерть, Њатюшин
испытал тошнЯщую легкость, до отвращениЯ.
Ћн не целилсЯ, чувствуЯ животное тепло от зэка, слепо наведЯ ему
автомат куда-то в живот. Ћткрыв вдруг всего этого человечка, тщедушного и
какого-то умирающего, и впившись в его рожицу - и не человека, а загнанного,
хрупенько-хрЯщеватого зверька. ’аких он повидал. ’аких он никогда не боЯлсЯ.
Њатюшин будто сходил с ума, не в силах решить, что ему делать, так и не
знаЯ, кого и за что казнить. Ѓыло чувство, ударившее, как нож, что он уже
его прикончил, но пронзал ледЯной озноб, и он с облегчением постигал, что
выстрела совершить не успел, не мог.
Ќо тут зэк бессильно остолбенел и задрал башку, отыскиваЯ стихшего
солдатика. € почудилось Њатюшину, что у самых глаз своих увидал эти глаза,
бездонные и щемЯщие таким непонЯтным страхом, будто и не человечьи. ѓлЯдЯ в
них, потрЯсенный Њатюшин застыл, и не двигалсЯ зэк, усыхаЯ старчески
тельцем. Ћн выдохсЯ на глазах, но дернулсЯ назад, настигнутый вдруг испугом.
…го хромаЯ дрЯхлаЯ нога подвернулась, и он рухнул наземь, уже порываЯсь
уползти... € выстрел загрохотал за выстрелом, оглоушиваЯ. € все будто добить
никак не может. ‡эк от разрывов пулевых вертитсЯ, неживой, и от пуль
изворачиваетсЯ, умирать не хочет. Љогда же затвор по-пустому дернулсЯ и
околел, то тело обмЯкло и обрело вечный покой от одного пустого щелчка.
Њатюшин выпустил из рук автомат, будто на волю зверЯ. Ќе помнЯ себЯ, он
свалилсЯ в дощатый короб, задышав свинцовой пороховой гарью, стекшей на его
дно. Ћглушенный, он ничего не слышал, но все ближе раздавалсЯ топот сапог.
Љонвойные мчались к водочной. ‚етер доносил их переклики. ‹ай овчарок
сходилсЯ с человечьими голосами, но казалось, что обрушивалсЯ он с неба,
откуда-то свысока. Њатюшин же, сидЯ в глухоте, как дитенок, заплакал.
Џолились слезы, а он сам глаза выпучил и не знал, отчего ж полились. Ќо было
покойно и тепло в коробе, будто в материном животе. Ѓудто не слезы
выплакивает, а глубокое нутрЯное горе свое.
€ зона от выстрелов на водочной вздрогнула. ‡эки головы с подушек
говЯных поднЯли в холодном поту. € всЯ тысЯча их разом лишилась душ. ‘лышат
лай овчарок. ‘лышат топот сапог. Џобег! Џокуда же поднЯли караул на ноги,
выставили оцепление и место кровавое стерегут. ‚ зону нарЯд с дубьем введут,
а может, и без того обойдутсЯ.
‘олдаты стали в оцепление, и по цепи расспросы идут об убитом.
Џомогалов орет. Ћдуревшего Њатюшина стащили с вышки, где сторожил он убийцей
свой труп. Џомогалов отхлестал его по мордасам, чтобы в удобный вид
привести, а он пугаетсЯ солдат и плачет. Ђ с мертвЯком не повезло. Џо
обличью не определишь, потому как измолот в кашу. Џомогалов нюхнул, и от
каши той его своротило. Ћн один рыскал подле трупа, не подпускаЯ близко
солдат. ‡эк валЯлсЯ на запретке.
Њатюшин пЯлилсЯ туда слепо, но вдруг почудилось ему, что мелькнула
булыжником флЯга да исчезла в болотной утробе старшины. Џомогалов же в тот
миг отошел от трупа и стал надвигатьсЯ на него, заорал:
- ’ы баба или мужик?! Џодумаешь, угрохал побегунчика. џ десЯток таких
угрохал - и ничего!
Ћн кликнул хрипато сержанта и приказал китайцу упрЯтать Њатюшина с глаз
долой в караулку. ‚ерно, верно - волоки его на нары, пускай отсыпаетсЯ,
долой с глаз. ‚олокут Њатюшина под руки через оцепление. ‘олдаты выглЯдывают
его, топчутсЯ на ветру, ухмылЯютсЯ. Ћни уж услышали, им чудно, что смертник
зэка подстрелил, а давеча, вечером-то, никто и не думал, что такаЯ ему
судьба подвалит. Ћни-то бодрились еле-еле и в караулке сидьмЯ засыпали и
стоймЯ. ’еперь же стой сколько прикажут в оцеплении без всЯкого сна, не
знаЯ, когда снимут оцепление с водочной или сменЯт.
‚ караул завели, а там тишина гробоваЯ: не знают солдатики, о чем с
Њатюшиным говорить. „а вроде и боЯзно, будто и не Њатюшин это, а оборотень.
„руг с дружкой - и то не поговоришь. Ђ помечтает кто, что должны за
побегунчика отпуск дать, так и вовсе каменюка к горлу подкатывает - кому
сладко о своей мечте убитой толковать.
’олько хлопают Њатюшина по плечу или ерошат: молодцом, не сплоховал. Ђ
он сидит в караульном помещении и с глаз нейдет, хоть и света белого от него
солдатикам нет. Ћт поглЯдок прЯчетсЯ, а податьсЯ прочь духа не хватает. ‚
караулке тепло было и пахло сытно. € мучитьсЯ в тепле да в сытости стал.
Џомнит-то накрепко, что заманивал человека этого флЯгой, и мерещитсЯ, что
подле мертвЯка флЯга лежит, если Џомогалов уже не отыскал ее да не вертит с
умом в руках. Ђ может, не отыщут? Ђ человек-то дышит, жив? Њеста живого на
нем нет, слышно, отовсюду слышно, что каша. Ђ Њатюшин не верит. —удитсЯ ему,
что усыплЯют его потихоньку, что играют с ним, а сами-то знают правду.
‡нают, знают, знают... Џро отпуск же кто-то сказанул, и душа отнЯлась.
„умает, что Ясней Ясного преступление его и давно уж умишками ихними ушлыми
раскрыто. ‚ыходит, что из-за отпуска пристрелил: заманил под вышку и кончил.
€ вот свершилось то, что у вышкарей вечно на слуху было, о чем каждый тайно
подумывал да мечтал, но сделать не мог. Ђ он, выходит, посмел. € этой
смелости, дерзости, этой убитой, отнЯтой у всех мечты и нельзЯ не понимать -
они ж понимают, знают!
Њатюшин багровеет весь. …ще мгновение - и в ноги своим повалитсЯ,
заголосит. Ѓратцы, родимые, не мучайте, Я же не смел, Я ж не хотел, он же,
сука, сам менЯ обманул! Ќо тут примчалсЯ в караулку почерневший от хлопот
Џомогалов. ‚ерно, пропасть времени уж истекла и у водочной конвойным
полегчало. “видал он, что Њатюшин не спит, шлЯетсЯ, блевоту нагуливает, и
погнал чуть не с кулаками.
- ’ебЯ ж допрашивать будут! - кричит. - ќто еще доказать нужно оперу,
что невиноватый, это он еще, опер, послушает, поглЯдит. Ђ ты ж дурак сонный!
—тоб готовый мне был, как огурчик!
- Ќе хотел Я... - заныл Њатюшин, чуть не выдаваЯ себЯ. - Ћн это сам...
Ќо Џомогалов и слышать не захотел.
- ’ы герой, блЯдь, ты должен мне, понимаешь, героем быть длЯ всей роты.
Џоди умойсЯ! ‘пать! ‚сему конец, кончиласЯ твоЯ война! ‚от оприходуем труп -
поедешь отдыхать домой. ЃоЯтьсЯ тебе нечего. Ќикто тебЯ не тронет. ‚се,
парень, считай, отслужил. Ђ будешь скулить, позоритьсЯ - морду набью.
ЏрокралсЯ в умывальник, будто от слежки ушел. Ђ там ђебров наждачной
здешней водой скоблит посуду. “видал его - и дрожит. „умал, что за старое
бить будет, за пайку ту хлебную.
- ‚асенька... - лопочет, - это инструктор сказал твою пайку ему отдать,
а с кружкой Я не хотел, больше такого не повторитсЯ.
Њатюшин же слов ‚анькиных будто и не слышит. ЉакаЯ пайка, какой
инструктор - нет, врешь! ‚спугнуть холуЯ боитсЯ и осторожно руками обнимает,
к себе прижимает, чтобы не убег.
- Ђ все вы суки... —то, думаешь, по-вашему вышло?
- —его вышло-то, ‚асЯ, мне инструктор, инструктор сказал.
- €нструктор? ‘казал? —его он тебе сказал?!
- Ќичего, ничего...
- ‚решь! ‡наешь. ‚се знают. Ќо Я так не дамсЯ. џ вас тут всех укокошу.
Њне терЯть нечего.
‘ам того не понимаЯ, он и вправду душил ђеброва, сжимаЯ все крепче.
•рипЯщий, тот вдруг постиг, что его душат насмерть, и, безысходно
дернувшись, опрокинув Њатюшина, смог вырватьсЯ и бросилсЯ бежать. Њатюшин
ринулсЯ за ним, но стукнулсЯ об стену. ЋчутилсЯ в углу темного, глухого
караульного коридорчика, что как щель в двух стенах, и не знал, куда бежать.
Ћн пошарил впотьмах и провалилсЯ рукой в распахнутый черный проем
двери, почуЯв тут же портЯночный дух, ударЯвший из него, и услышав гулкую
тишину человечьего речного дыханиЯ.
Љ этому порогу мчалсЯ Њатюшин по лагерному кругу. € нынче ночью не
хватило ему сна. Љаждый раз он валилсЯ бездыханно на нары и думал, что вот
этой-то ночью выспитсЯ, вырветсЯ на свободу из свинцовой, непроглЯдной
дремоты. Ѓудто потому и жить согласилсЯ, что половину жизни обещали из
сна...
Њатюшин мчалсЯ по тропе к водочной. Ѓыстрее хотел. Ђ теперь шумело в
голове и загнан он был в эту щель, в этот дышащий дремотой проем. € было
некуда мчатьсЯ. € больше не потревожит никто, на службу окриком не подымут -
будут они без него ходить.
’емень и глушь в спальном помещении, какие бывают, верно, только под
землей. Ћн полез вперед, вжимаЯсь в стенку. ЏрибилсЯ к нарам, которые чуЯл,
слышал, и взвалилсЯ на них, как чудилось ему, на верхотуру, где в давке
спаЯлсЯ дремотно с десЯток непроглЯдных, но таких же, как он, солдат.
Њатюшин будто врылсЯ в их гущу, котораЯ зашевелилась, вздыхаЯ истошно
матерком. Ћн отжил и отмучилсЯ. Џускай другие ужимаютсЯ и ворочаютсЯ, чтоб
улечьсЯ с его каменным, неживым телом.
"‚от и все... Љонец..." - успел подумать Њатюшин, но тут кто-то ткнул
его в живот, трЯхнул, натужно стараЯсь спихнуть с нар.
- ЋтлЯгивай! “бью, сука!
Њатюшин назватьсЯ хотел, а не может вспомнить, как себЯ звать. Њычит.
“пираетсЯ. —удитсЯ ему, что душу это из него вытрЯхивают. Џытают. Ќачали
вести допрос. € он, собрав весь свой дух, застонал:
- “бей, убей...
- ‚стать! ‘лышь, борзый, двигай с нар, а то прижгу!

V
…го выпихнули на свет, под лампочку, и он обнаружил себЯ в комнатушке
начальника караула, не постигаЯ, был день или ночь, сколько ж дали сна.
‘тоЯл с открытыми глазами Џомогалов и удалЯлсЯ, скрываЯсь, в болотную
темноту помЯтого своего кителька. Ђрман отсиживалсЯ на стуле, маленький,
будто обрубленный по поЯс и облезлый; на лбу его прожженно светилсЯ потец,
висла на плечах и отмокала туша гладкаЯ плаща, чернЯ под ним лужицей пол. Ћн
должен был решать, но пусто, мертво блуждал. ‘тараЯ тишина забеленных
пожухших стен и такой же потолок сжимали их в своих лапах. Џо крыше слышно
расхаживал пришедший будто из прошлого дождь. ѓул дождливый погружал и без
того тесную, глухую комнатушку в спЯчку, но никто не спал. Ѓыло уже решено,
его уже приговорили в этой комнатушке - залило светом жиденьким его глаза.
Ћн видел в том свете только кровавый страшный труп, слышал свинцовый и вмиг
до дрожи легчающий вышний гул, покуда молчанием своим, немотой, не дал себе
времени опомнитьсЯ. ’о, что готово было вырватьсЯ из него, застыло в горле,
и он постиг, сумасшедше начинаЯ отсчитывать первую Ясную минутку, что будет
только молчать. Ђрман его настиг, охлестываЯ резко, больно да ударЯЯ
голоском, потом вскочил и уже кружил душной мокротой офицерской своей
плащаницы. ЃилсЯ. Џодходил вплотную, говорил, сгибаЯ руку в локте, будто
изготовилсЯ бить, но ударить не смел, лицо его морщило потугой, ужимало в
обезьЯнью рожицу, и он делалсЯ вдруг уродливым, жалким, будто ничего-то не
мог. Џомогалов хранил странное спокойствие, и оно обрывало, терзало Ђрмана,
он надрывно взглЯдывал на старшину, будто и не мог тому поверить. Џомогалов
же вдруг усмехнулсЯ, страха ничуть не ведаЯ, и огладил свысока офицера:
- ‡ачем душу-то пареньку рвать? ‚ы труп видели, как было, знаете, сами,
что ли, не понимаете, чего хотите, куда лезете... †алко вам, что застрелил,
а не ранил? Ѓывает, попервой, человек ведь не прицел. ’ак вы его и
пожалейте, как ему станет жить. Ђ если не хотите, товарищ старший лейтенант,
то извините, пора и честь знать, парень четвертые сутки в карауле - тошно
мне с вас.
Ђрман застыл и Ясно произнес, что дает ему последний раз сознатьсЯ,
пока еще не позвал солдат. ‘таршина усмехнулсЯ, и, цеплЯЯсь за эту его
неверЯщую, веселую усмешку, Њатюшин мотал головой да таращилсЯ куда-то в
пустоту. Ђрман окрикнул старшину, и тот поневоле стал послушней, нахмурилсЯ,
но верить ему так и не захотел, даже когда офицер произнес в последний раз,
что идет за солдатами; с минуту обождал в дождливой той тишине, ничего не
дождалсЯ и позвал Џомогалова идти в общее помещение, за собой.
Љогда он осталсЯ в комнатушке один, то задышал, задышал - и сел на
стул. †дал так долго, что все обрушилось внутри, и спустЯ времЯ в комнатушку
вошел одиноко сам на себЯ не похожий старшина, жалобно, беспомощно глЯдЯ на
него.
- ‘ынок, такое дело, ты, сынок, крепись... - Ќо из глаз его выдавились
серые, будто в серых шкурках, слезы. - Џришла телефонограмма, батЯ твой,
отец твой умер... Ћна еще вчера у него была, такое дело, бывает же, ты
крепись, ну ты поплачь тут, ну давай... ’олько ты ничего с собой не сделай
мне, ты понЯл, ты менЯ слышишь? „очкой клЯнусь: ты отсюдова сегоднЯ уедешь.
’ам прописано - подлежит демобилизации, он больше права не имеет. ”ранцузик!
Ќу, хочешь, Я пойду и пристрелю его?! Ќу, хочешь, Я себЯ, сссуку такую...
—то же ты оглох, да не молчи же ты!

ќЏ€‹Ћѓ. Џоследние воспоминаниЯ

“ автовокзала, подле бесцветной бетонной коробки-стеклЯшки, давилась,
орала толпа разношерстного народа и мучилась на морозе большаЯ белаЯ
человекообразнаЯ собака, привЯзаннаЯ веревкой к до хрупкости покрывшейсЯ
инеем березе. •озЯин забыл про нее, верно, давилсЯ в той толпе. Ќо Њатюшину
еще подумалось, что это и есть простой, Ясный способ избавлениЯ от ставшего
ненужным животного: не выгнать, потому что ведь будет теретьсЯ у дома, покоЯ
не даст, а отойти подальше и привЯзать в обжитом месте, хоть и у магазина.
’ут либо ее своруют, позарившись, либо она в одну ночь окоченеет на одном
месте, сдохнет и покроет ее той же ночью сугроб, так что не станет мучить
совесть. € весь день будет рватьсЯ на веревке, будет и не скулить уж, а
лаЯть истошно, что убивают, но никто так и не поймет из прохожих, что ее тут
оставили на смерть, а не на минутку и что лай этот есть смертный вопль. Ћн
только сошел с автобуса, приехал на рейсовом, и оглЯдывалсЯ, набредаЯ
глазами на ту отводную от шоссе дорогу, про которую втолковывала мать. Ђ до
того они сходили на "советское" кладбище сказать, что подхоранивают,
устраивали дела: без него мать решила не хоронить. Њатюшину там вдруг
сделалось хорошо, в том уголке; хоть мать заставила его в первый раз
нарЯдитьсЯ в дубленку, пыжиковую шапку и ботинки, что пришлись ему впору и
какие сберегал лет пЯть да почти не износил отец, покупаЯ себе из
бережливости все большее. Ћн ходил по кладбищу, сдавленный непривычно
дубленкой да и не свыкшийсЯ еще с мирной одеждой, далеко от могилы снежной
брата, радуЯсь сверкающему нетронутому снегу, чувствуЯ себЯ во всем
отцовском будто в живой родной броне. Ѓыло нестрашно, будто и не кладбище
это, а зимний сад. ‘угробы на могилах - наплывше белые, дышущие, но и
млечные, нежные. “ могилы брата, где мать уважительно беседовала со сторожем
одних с ней лет, он встал поодаль, слушаЯ их жалобы на здоровье, и подумал
вдруг о себе, что и живет длЯ одного того, чтобы лечь в эту могилку, - вот
что такое эта пЯдь. ќто его могилка, земелюшка, такаЯ нужнаЯ и важнаЯ, что
чует ее животом, стелетсЯ по ней и впрок согревает, отдаваЯ от себЯ, живого,
тепло, сам холодеЯ...
Ћн обошел толпу, стеклЯшку, шагаЯ тЯжко вразвалочку, выходЯ на пустую
белую, чуть взрыхленную машинами дорогу, видЯ уже высокую трубу с ломким
серым дымком. агаЯ, он думал теперь упрЯмо одно - что отвЯжет собаку на
обратной, пусть сама себе дорогу или хозЯина найдет. ‚ пахнущей хвоей
конторе обслуживала молодаЯ девушка, выглЯдываЯ смелым личиком в окошко. Ћн
увидел игрушечную пластмассовую коричневую урночку и затих от внезапного
детского удивлениЯ. ѓромоздкаЯ, оледенелаЯ коркой сумка, которую он привез,
показалась и уродливой, и великой, так что он вспотел от неуклюжести, но
другого у него не было. € он пошагал обратно по дороге на автовокзал, слыша
стук урночки, точно б сам покрываЯсь той ледЯной коркой на каждом шагу. Ќо
собака пропала. “ березы в снегу чернели свежие дыры следов да пустела
нарытаЯ, умЯтаЯ ею, как логово, Яма. € он будто отмучилсЯ, проходЯ ту же
толпу, ту коробку из стекла и бетона, ту же череду живых, в клубах пара,
рыжих автобусов.

Last-modified: Tue, 09 Oct 2001 20:54:09 GMT
Ћцените этот текст: