  заучиваЯ  эти,  бесконечно любимые мной стихи,  Я никак  не  мог
заставить себЯ раз навсегда разобратьсЯ и не путатьсЯ в родительных падежах.
‚  курганах  книг, в курганах строк,  железки строк, железки  рифм... ’олько
взрослаЯ трезваЯ логика позволЯет, и то  без  особой уверенности, расставить
все эти слова по своим местам.
     „вигаЯсь  в обе  стороны от  этого центра,  к концу и началу поэмы,  мы
обнаружим  другое,  не столь Явное, но более важное противоречие, лежащее  в
основе всей маЯковской поэтики.
     Ћ чем, собственно говорЯ, поэма? Ћна -- об  авторе. ‚  ней сосуществуют
две  параллельные  темы: грЯдущее заслуженное воскрешение  --  и развернутаЯ
самохарактеристика, котораЯ и делает его заслуженным.

     "‚ы, возможно, спросите и обо мне". Џотомки мало что знают о поэте, его
стихи  им неизвестны или недостаточны, и вот поэт вынужден сам рассказывать,
кто он  такой и чем занималсЯ.  ќто  с одной  стороны. Ђ  с другой: "заглуша
поэзии потоки... как живой с живыми..." ‘тих войдет в грЯдущую жизнь, станет
обиходным и нужным. Ќо тогда -- наденьте очки-велосипед, все в порЯдке, и не
о чем беспокоитьсЯ. Љазалось бы,  так, и, однако, чуть дальше  возникают  те
самые курганы книг, похороненные в них стихи и  железки строк, лишь случайно
обнаруживаемые в общей  окаменелой  куче. ‡начит,  что  же,  стих не прорвет
громаду  лет и  хребты  веков?  Ќачинаем  заново.  ‘лавы  нет--  и  не надо,
признаниЯ  нет  -- и пускай. Џускай  нам  общим  памЯтником будет. “мри, мой
стих, как рЯдовой, безымЯнный. Ќо если так, если автор  примирилсЯ и с этим,
--  зачем  же  тогда тЯнутьсЯ и  превышатьсЯ  и  вздымать  выше  всех  голов
партийные  книжки?  ‡ачем  на  самом высоком  пафосе  выкрикивать немыслимое
"–е-Ља-Ља",  заклинаЯ  этим  гортаным  клекотом  не  только  будущее,  но  и
настоЯщее?
     ‚сех  этих взаимоистребительных зигзагов было бы  более чем достаточно,
чтоб дискредитировать, разодрать на части, уничтожить любое произведение. Ќо
удивительным  образом длЯ ЊаЯковского они  остаютсЯ  вполне безопасными, ибо
касаютсЯ лишь  тех  понЯтий, которые чужды его системе: чувства  реальности,
чувства факта, наконец -- действительной мотивации.

     ‘амое поразительное  в  этой  поэме --  то,  что  в  мире оболочек  она
совершенна. Ѓолее, чем какое-либо другое произведение, она наводит на  мысль
о "нечеловечьей магии", о некоей сверхъестественной силе, наполнЯющей пустые
исходно  слова. Ќедаром ћрий  ’ынЯнов,  острый читатель, заметил  как раз  в
свЯзи с этой вещью, что стихи  ЊаЯковского были "единицами скорее мускульной
воли,  чем  речи". Ќи образный,  ни  смысловой подход не  выЯвЯт  главного в
поэме:   направленного,  мощного  потока  энергии,  почти  не  свЯзанного  с
содержанием слов,  а как бы проносЯщегосЯ над ними и захватывающего все, что
попадетсЯ в  пути. ќто уникальное произведение, где каждаЯ строчка крылата и
нет ни одной правдивой, производит жуткое впечатление.


     Ќад бандой поэтических рвачей и выжиг...


     ’ак  и  видишь,  как  он, воскресший в  будущем,  тЯжелый,  мрачный, не
знающий  смеха,  огромный как  кустодиевский  большевик, давЯ и  расшвыриваЯ
поэтов,  пробираетсЯ  к какой-то трибуне,  непременно высокой и рассиЯвшейсЯ
неживым хирургическим светом, и вверх-вниз и вперед-назад движетсЯ  огромнаЯ
челюсть.
     Џомилуй Ѓог, уж не сам ли дьЯвол и есть?
     Ќе в первый раз,  вслух  или мысленно, произносим мы это слово. —то оно
означает  в  нашем  контексте?  ЌаполнЯетсЯ  ли  каким-то  конкретным  живым
содержанием   или  остаетсЯ  простым  ругательством,  обобщенным  выражением
отталкиваниЯ, неприЯтиЯ?

     ‚рЯд ли возможен серьезный и  однозначный ответ на  этот  вопрос. Њежду
тем, охотников обсудить его найдетсЯ сегоднЯ немало.


        3
     Ќовое религиозное возрождение,  которое мы как будто  вокруг наблюдаем,
не столько  приобщило нас к  истинной вере(какова она, истиннаЯ ?),  сколько
вернуло нам  бога и  дьЯвола(особенно  дьЯвола!)  в  качестве  универсальных
средств выражениЯ. Њы вновь получили удобный инструмент, легко приложимый  к
любой ситуации,  к  любой  судьбе, будь  то человек или  целый народ. ќто --
дьЯвол, говорим мы уверенно, а это -- не дьЯвол. Ђ  вот это -- не дьЯвол, но
кое-что  в  нем  от дьЯвола.  €  все  становитсЯ  на свои места, все неЯсное
обретает  Ясность,  больше  нечего  выЯснЯть,   больше  не  о  чем  спорить.
‡аманчиво, верно?

     –еликом переведенный  на эти рельсы, разговор о нашем герое катилсЯ  бы
сам,  без всЯких  усилий,  и занЯл бы  несравнимо  меньше  места  и времени.
Љонечно, сейчас, уже после  всего, что сказано, даже  краткое изложение этой
версии будет выглЯдеть цепью ненужных повторов. Ќо коль скоро мы тронули эту
тему,  позволим  себе  небольшую избыточность,  назовем  хотЯ  бы  несколько
главных из рЯда очевидных ориентиров.
     €так, дьЯвол. Ђнтипоэт. ЊиссиЯ его в этом мире -- подмена. Љультуры  --
антикультурой, искусства -- антиискусством, духовности -- антидуховностью.
     Ѓыл избран  подходЯщий  молодой  человек:  тщеславный,  с  неустойчивой
робкой  душой,  но  с высоким  ростом  и  сильным  голосом,  то  есть  резко
выделЯющийсЯ по внешним данным. ‡а сто лет  до того держателем высшего дара,
носителем  божественного  огнЯ,  ЯвилсЯ  человек  ниже  среднего  роста,  со
смешной,  по сути  дела фамилией. „лЯ  дьЯвольского замысла  была необходима
ЯркаЯ, заметнаЯ издали оболочка и такое же Яркое, значащее имЯ.
     ‘начала его  лишь направлЯли  и подпитывали. Ћтсюда, с  одной  стороны,
огромнаЯ  энергиЯ,  с  другой  --  еще живое выражение лица, без  улыбки, но
все-таки живое,  не маска.  Џозднее,  допустим,  к  15-му  году,  состоЯлась
окончательнаЯ передача его души в чертово ведомство.

     Џодмена -- цель, но она же и средство. Џоэтому подмена всегда неполнаЯ.
Ќикакое человеческое восприЯтие  не справилось  бы с откровенной  имитацией,
лишенной всего человеческого. € вот  ему оставлЯют любовь к женщине, обиду и
душевную  боль.   Џризывы   к   надругательству   над   всем,   что   свЯто,
уравновешиваютсЯ  героической  демагогией:   "„ушу  вытащу,  растопчу,  чтоб
большаЯ..." (‚ то времЯ он еще часто употреблЯл это  слово, но всегда только
в механическом смысле, как отдельный, вынутый из тела предмет.)

     „альше идет соблазнение женщиной, кровавый договор... классический ход,
отработанный на протЯжении  многих столетий, 17-й год, хаос, катастрофа, все
перевернуто с  ног на голову, а у новой власти, у  механического общества --
уже  свой  готовый  великий  поэт. Џоэт,  которого  признает  Ѓлок,  уважает
ѓорький, прославлЯет –ветаева...
     Ћн   честно   отрабатывает   каждый   пункт   договора,  он   проЯвлЯет
фантастическую трудоспособность, с  пользой расходуЯ каждый квант сообщенной
ему  энергии. Њенее чем за десЯть лет  он успевает вывернуть наизнанку любой
аспект окружающей жизни, снабдив его Яркой привЯзчивой формулой.
     Љ середине двадцатых  годов из его души почти полностью вытеснЯетсЯ все
человеческое -- и в это же времЯ  ему начинают постепенно  уменьшать  подачу
энергии, вплоть до полного ее перекрытиЯ. „ело сделано, он больше не нужен и
со временем будет лишним.
     Ћднако его заслуги были отмечены.
     …му был  сообщен  последний  импульс,  чтоб  он  мог написать последнюю
поэму. Ќе  поэму  даже, а только  вступление, но в  этом  как раз и  главный
подарок. Ћн был  просто спасен,  убережен от поэмы. ‡ато  всЯ подареннаЯ ему
энергиЯ сконцентрировалась в этом небольшом отрывке и достигла такой степени
плотности, что источник ее почти очевиден.
     "‘ хвостом годов Я становлюсь подобием чудовищ ископаемо-хвостатых..."
     Ќаконец -- последнЯЯ страшнаЯ  милость, дарованнаЯ ему  низшими силами:
за великие труды и верную службу ему даровали трагедию. …го жизнь, все более
к этому времени становившаЯсЯ похожей на пошлую историю, неожиданно длЯ всех
завершилась трагедией, в подлинности  которой никто не  мог сомневатьсЯ.  €з
чиновничьих склок, из халтурных  страстей  тридцатого  советского  года  был
переброшен незримый  мост в романтическое  бунтарское  прошлое. ‘амоубийство
примирило  с  ним многих и  многих и окрасило в цвет высокой трагедии каждую
строчку его стихов  и каждый  его поступок.  Ћн получил все  возможные  виды
памЯтников,  миллионные тиражи,  многотомные  исследованиЯ.  Џо  всему  миру
оплеванные им интеллигентики ползают  на коленЯх с лупой в руках над  каждой
им  написанной буковкой.  „оговор был  выполнен  до  конца. € как  знать, не
входил ли в него еще пункт о реальном физическом воскрешении -- не в том же,
конечно, буквальном виде, но, допустим, в слегка  измененном?  ’огда  и  это
будет исполнено, у  них без обмана. ‚от только дождутсЯ подходЯщих  событий,
чтоб не так, не зазрЯ...
     Њы даже могли бы  предположить, слегка продолжив эту игру, что чудесное
воскресение ЊаЯковского  уже  имело  место  в  советской  реальности,  столь
богатой всЯкими чудесами. Џроизошло это,  разумеетсЯ, в виде фарса и сразу в
трех  ипостасЯх. ’ри поэта: …втушенко,  ‚ознесенский, ђождественский. Љаждый
из них ЯвилсЯ пародией на какие-то стороны его поэтической личности.
     ђождественский --  это внешние данные, рост и  голос, укрупненные черты
лица, рубленые строчки стихов. Ќо при этом в глазах и в словах -- туман, а в
стихах  --  халтура,  какую  разве  лишь  в крайнем  бессилии  позволЯл себе
ЊаЯковский.

     ‚ознесенский  --  шумы  и  эффекты,  комфорт и  техника, и  игрушечнаЯ,
заводнаЯ радость, и такаЯ же злость.

     …втушенко --  самый живой  и  одаренный, несущий  всю  главную  тЯжесть
автопародии, но зато и все, что было человеческого...

     ‚се они  примерно  в одно  времЯ  прошли через  дозволенное бунтарство,
эстрадную славу, фрондерство, полпредство.  ‚се,  впрочем, в  соответствии с
собственным жанром, намного пережили возраст ЊаЯковского и, будем надеЯтьсЯ,
проживут еще долго  и  окончат жизнь без трагедий. Ќи  обостренного  чувства
слова,  ни  чувства  ритма,   ни,   тем  более,  сверхъестественной  энергии
ЊаЯковского  --  этого  им  было  ничего  не  дано.   Ќо   они  унаследовали
конструктивность, отношение к миру как к оболочке,  отношение к слову  как к
части конструкции, отношение  к правде слова  и правде факта как  к  чему-то
вполне   длЯ  стиха  постороннему.   Ћни  возродили   кое-что  из   приемов:
положительную самохарактеристику, блуждающую маску,  дидактику...  € еще  из
предыдущей своей  инкарнации  они заимствовали одну важнейшую способность: с
такой  последней,  с  такой  отчаЯнной  смелостью орать  верноподданнические
клЯтвы, как будто за них -- сейчас на эшафот, а не завтра в кассу...


     ’ак,  ведомые  логикой личности ЊаЯковского, мы становимсЯ объектом его
же пророчеств: "Џрофессора разучат до последних нот, как,  когда, где Явлен.
Ѓудет  с  кафедры  лобастый  идиот  что-то молоть  о богодьЯволе,.  ‡аметим,
однако, сходство идиота с воскрешающим химиком: тот тоже лобастый...


     Ќу конечно же,  мы не можем такой подход принЯть за серьезное  средство
анализа. € вообще спекулЯтивнаЯ  эта конструкциЯ нам хорошо и давно знакома.
Ћна ведь есть  не что иное,  как  все та же развернутаЯ метафора,  буквально
преследующаЯ нас по  пЯтам. Љрайние иррациональные понЯтиЯ используютсЯ лишь
как  прикрытие метода. € так  же  мы  поиск точного  имени заменЯем  готовым
прозвищем, кличкой.
     Ќо ведь прозвище  тоже  --  оно  подходит не  всЯкому.  ‡десь  же  есть
ощущение, что очень  подходит и даже как  будто  бы объЯснЯет.  Ќе оттого ли
это,  что   странность  судьбы  ЊаЯковского   и  впрЯмь  выходит   за  рамки
человеческой  странности,  а  его  недосказанность  как  поэта располагаетсЯ
совершенно в иной сфере, нежели то, что мы зовем поэтической тайной?..


        4

     ‡десь,   однако,    нам   следует   остановитьсЯ.    ‚се-таки   область
потустороннего  остаетсЯ  за  пределами нашей  системы  понЯтий,  а  если  и
соприкасаетсЯ  с ней,  то лишь  самым краем, той  очевидной  периферией, что
доступна любому непосвЯщенному.
     ‚ этих условиЯх смерть героЯ, даже такого бессмертного, немедленно, или
почти немедленно, обрывает
     сюжет повествованиЯ. Љонец жизни -- конец движениЯ, что  бы  там еще ни
говорилось после. € если  наш разговор не окончен,  если есть  необходимость
его  продолжить,  мы должны примиритьсЯ с тем,  что он будет статичен -- или
подчинен другому ритму, другой мелодии. ќто тем более справедливо,  что тема
посмертной судьбы  ЊаЯковского  неизбежно переходит в тему других поэтов, то
есть  в тему их  большей или меньшей причастности к тому, что составлЯло его
суть как поэта.


     ‘уществует взглЯд,  согласно которому наши самые главные желаниЯ всегда
исполнЯютсЯ.   ’олько   каждый  раз  силы   судьбы,  ловко  пользуЯсь  нашим
несовершенством: неточностью слов, несходством критериев,--  выдают  нам то,
чего мы просили, но не то, чего ждали.

     ЊаЯковский получил свое  воскресение,  но  не  в  федоровском "научном"
смысле, не путем синтеза нужных молекул и  наращиваниЯ мЯса на мертвые кости
(кстати,  сожженные в крематории -- соответствовало ли это его убеждениЯм?).
Ћн получил вожделенное свое воскресение в  той предельно осуществимой форме,
какую допускают законы  жизни  и смерти по отношению к поэту и  человеку. Ќо
при  этом выбор  инварианты, то  есть  тех  основных,  определЯющих качеств,
которые  бы  дали  возможность  говорить  не  о  воздействии,  а   именно  о
воплощении,  был   сделан  судьбой  по  собственному   ее   разумению,   без
дополнительных  вопросов  к заказчику.  Ћн  писал  прошение  на  имЯ химика:
"заполните  сами..." ‚озможно, скорый ответ из будущего не показалсЯ  бы ему
целиком положительным. Ќо  мы-то, глЯдЯ со  стороны  и отчасти уже из  этого
будущего, Ясно видим исполнение его желаний. „ругой вопрос --  насколько это
нам по душе...


     –ветаева написала  о  ЊаЯковском:  "первый  в  мире  поэт  масс".  Ћна,
конечно, повторила (или предварила) расхожий штамп. Ћднако  из  этих уст все
звучит иначе, из  этих  рук хочетсЯ  все принЯть.  ‡адумываешьсЯ: как знать,
может, и здесь  есть своЯ правда. Џоэт масс -- не обЯзательно поэт длЯ масс,
но   поэт,  отразивший  какие-то  стороны  массового  сознаниЯ,   вобравший,
сгустивший  и  сконцентрировавший  ее,  массы,   способ  отношениЯ  к  миру.
‹юбопытно, что после сигнала сверху первым  воплощением  ЊаЯковского,  пусть
формальным, но зато легко  узнаваемым, была именно  масса -- масса  пишущих.
‚недрение  его  имени в газеты и  радио, включение  произведений  в школьные
программы  привело к  быстрой  переориентации  графоманского,  или,  скажем,
любительского потока. Њасса пишущих очень  скоро обнаружила, что  писать под
ЊаЯковского"  интересней и легче, чем  под Ѓлока  или …сенина, особенно если
сатиру  и юмор и прочую  гражданскую лирику. ‚нешнЯЯ стихотворнаЯ атрибутика
была  здесь выражена  Ярче  и  четче,  вместе  с тем  неравностопный  размер
избавлЯл,  как  казалось, от  необходимости точной подгонки  строчек,  давал
ощущение   размаха  и  свободы.  Ћтсутствие  чего-то  кроме,  чего-то  сверх
чувствовалось в гораздо меньшей степени, чем в имитациЯх классического метра
и строЯ. €  вот стенгазеты  всей страны, а затем и редакции газет и журналов
заполнЯютсЯ  строчками, разбитыми  в  лесенку,  составными рифмами, звучными
суффиксами  и осторожными неологизмами. Ќарод  пишет  о несданных зачетах, о
недовыполненных обЯзательствах,  о врагах народа, о бодрости духа и о прочих
важных проблемах днЯ...
     Џолноценных, профессиональных воплощений пришлось еще дожидатьсЯ долго,
длЯ них нужна  была смена поколений. Ќо характер их  можно  было предсказать
заранее по прижизненному влиЯнию ЊаЯковского, а вернее, по прижизненному его
внедрению в творчество разных поэтов. ‚недрение это было всегда тем сильнее,
чем больше обнаруживалось совпадений, и тем губительней, чем талантливей был
поэт:
     „лЯ  Ђсеева, Љирсанова, ‘ельвинского  и  прочих близость  к ЊаЯковскому
была безусловным благом.  Ћни отточили  свое  мастерство,  они  оценили вкус
профессии, узнали во всех деталЯх, "как делать стихи".
     Љрупной дозой ЊаЯковского  в разное времЯ облучились и  большие  поэты:
Џастернак,  ‡аболоцкий. „оза,  по счастью, оказалась  не  смертельной и лишь
способствовала поэтическому иммунитету.
     Џастернак, однако долгое времЯ находилсЯ в критическом состоЯнии.


     ...что ты  не отчасти и  не между прочим ‘егоднЯ с  рабочим,-- что всею
гурьбой Њы  в боги свое  человечество прочим, ’о будет последний решительный
бой.


     ‚ этом лефовском шедевре его еще нетрудно узнать.  …сть стихи того  же,
лефовского времени, где он менее узнаваем:


     “местно  ль песнею звать содом, “своенный с  трудом ‡емлей, бросавшейсЯ
от книг Ќа пику и на штык? ("Ќо землю, которую завоевал...")


     ‹есенка здесь, признаюсь, моЯ, но стихи -- действительно Џастернака.
     ‘ейчас нам уже нелегко представить, насколько серьезной была ситуациЯ.
     "Љогда   Я   узнал   ЊаЯковского  короче,  у  нас  с  ним  обнаружились
непредвиденные технические совпадениЯ,  сходные построениЯ образов, сходство
рифмовки. џ любил красоту и удачу его движений. Њне лучшего не требовалось".
     ‹учшего не требовалось!
     Ќе  опомнись  он  вовремЯ  (а  лучше  бы раньше),  не  было  бы  у  нас
Џастернака, а было бы полтора ЊаЯковских или, скажем, 1,75, если за четверть
признать Ђсеева.
     ‘фера совпадений очерчена им  очень  точно: совпадениЯ  преимущественно
технические  и  лежат   в  области  построений.   Џастернак,  в  отличие  от
ЊаЯковского,  не  разламывал, не расчленЯл реальности, он  строил с  помощью
"бога  детали"  ее  целостный  образ.  Ќо  образ  этот  он  именно   строил,
конструировал  и  в  --  том  совпадал  с  ЊаЯковским.  ‚  этих  точках  они
зацеплЯлись  намертво,  и ЊаЯковский,  как  человек  более сильный  во  всех
зримых, внешних проЯвлениЯх, неуклонно втЯгивал в себЯ Џастернака. Њы должны
быть  по гроб жизни  благодарны Ѓрикам и  всей лефовской веселой компании за
то, что  они оттолкнули, исторгли из себЯ его чуждую душу, вместо того  чтоб
навек ее поглотить.


     ‚се изменЯетсЯ под нашим ‡одиаком, Ќо Џастернак осталсЯ Џастернаком.


     ќта  эпиграмма  Ђлександра  Ђрхангельского  звучит  сегоднЯ  как  вздох
облегчениЯ.


        5

     € был еще один большой поэт, в  одиночку получивший в полном объеме то,
что, быть  может,  причиталось  нескольким.  ќтот  не  спассЯ, не  уберегсЯ.
‚ернее, не убереглась...
     „лЯ  Њарины  –ветаевой  "ранний"  и  "зрелый"  периоды  разделЯютсЯ  не
ђеволюцией и даже не отъездом на ‡апад. ѓраница проходит в промежутке, через
стих  "ЊаЯковскому". ђазличие периодов -- принципиальное, и это при том, что
двух разных людей в ней не было. –ветаева раннЯЯ, –ветаева позднЯЯ, молодаЯ,
зрелаЯ или стареющаЯ -- это  одна и та же женщина, удивительна в ней как раз
неизменность  и  верность   себе.  ‡десь  все  всегда  на  крайнем  пределе:
предельнаЯ страсть, предельнаЯ искренность, предельнаЯ боль и горечь. Љак ни
относитьсЯ к стихам –ветаевой, она вечно останетсЯ самой трогательной, самой
больной, всем нам  болЯщей,  фигурой  в  русской поэзии.  Ћна,  в отличие от
ЊаЯковского,  всегда  подлиннаЯ, всегда  единственнаЯ,  с  открытым,  вернее
сказать, обнаженным (порой до назойливости) лицом.

     Ќо  одно  совпадение  существовало,  и  оно  оказалось  решающим.  ќто,
конечно,   роковаЯ  заданность,  изначальнаЯ  конструктивность  мышлениЯ   и
особенно -- отношениЯ к слову. ‚  ранний период конструктивный  стержень еще
перекрываетсЯ,   обволакиваетсЯ  естественным  ритмом   и  строем   речи.  ‚
дальнейшем этот стержень послужил крючком, за который из гармонических струй
ее вытащили на твердую жесткую палубу. ‘кажем, на палубу ледокола:


     ‘егоднЯ  --  смеюсь! ‘егоднЯ -- да  здравствует ‘оветский ‘оюз!  ‡а вас
каждым мускулом „ержусь и горжусь: —елюскинцы -- русские!


     Ќасколько иначе звучала эта тема  у другой, ранней  –ветаевой: "Њне имЯ
--  Њарина,  мне  дело --  измена,  Я бреннаЯ  пена  морскаЯ"!  Њежду  этими
периодами -- водораздел, он Ясно обозначен и громко назван.


     Џревыше крестов и  труб, Љрещенный в огне и дыме, Ђрхангел-- тЯжелоступ
-- ‡дорово, в веках ‚ладимир!


     ќто сильные, точные, крепкие стихи, но отчего же их всегда так грустно,
так страшно читать?  Ћттого, что  после них  --  потоп. Џосле них начинаетсЯ
совсем инаЯ –ветаева, не  столько выражающаЯ себЯ через слово, сколько слово
насилующаЯ, терзающаЯ,  чтоб оно ее, будь оно проклЯто, выразило.  ЌадоевшаЯ
ей "уступчивость речи русской" сменЯетсЯ войной не на жизнь, а на смерть.


     ‚сЯкое истинное новаторство  есть нарушение только длЯ косной традиции,
по  отношению же к законам природы, гармонии,  восприЯтиЯ, творчества -- оно
всегда лишь более точное их соблюдение. …сть одно, диктуемое этими законами,
необходимое  качество стиха, без  которого  он  распадаетсЯ: самочитаемость.
‘тих может быть  как угодно сложно устроен, но он  должен  читатьсЯ сам, без
помощи  внешних приемов, не  содержащихсЯ внутри просодии.  ’акие приемы, не
доверЯЯ стиху, всегда навЯзывают ему актеры, и то же самое бывает с поэтами,
если  их  умозрительнаЯ  установка не укладываетсЯ в гармонический строй, не
сживаетсЯ с жизнью слова.


     —тоб высказать тебе... „а нет, в рЯды € в рифмы сдавленные... ‘ердце --
шире?


     ’ак  жалуетсЯ (и не раз)  Њарина –ветаева  на стесненность стихотворной
формы, на  ограниченность  ее возможностей. ‚се эти рифмы,  строфы -- только
помеха на пути свободного изъЯвлениЯ чувств. € она права. Ћна права правотой
человека, изъЯснЯющегосЯ, а не живущего стихом.

     Ћщущение  искусственности поэтической речи,  вообще  говорЯ, не признак
слабости,  скорее даже  наоборот.  Ћно стоит  того, чтобы  быть преодоленным
гармонией.  Ќо  только  в  этом  единственном  случае  оно  имеет  право  на
существование,  вернее,  на  предшествование  творчеству.  Ћднако  в  стихах
зрелой, второй –ветаевой оно не  предшествует,  а сопутствует и почти всегда
остаетсЯ в остатке. ђационально, умозрительно построенный стих  не вмещает в
себЯ   полноты   авторских  чувств,  он  давит  их   принудительным  ритмом,
ограничивает  необходимостью рифмовки, постоЯнно идет не в  ногу с  автором.
‘амочитаемость  напрочь ему не свойственна, она длЯ  него губительна. Ѓудучи
прочтен сам по себе, он не только  не выразит того, что  надо, но не дай Ѓог
добавит еще  и  лишнего... €  вот  автор начинает  его усмирЯть, скручивать,
давить на каждое  слово, чтоб оно выражало не то, что  выражает, а подлинные
чувства и мысли.  (…ще раз заметим, что  у –ветаевой мысли и чувства  всегда
подлинные и  только стих уж так неудобно устроен...) ќто  делаетсЯ с помощью
переносов  фраз,  обрывов строки,  выделений  курсивом,  но  более  всего --
различными  знаками.  ‘тихотворение  становитсЯ  целой  пьесой  со   сложной
системой  знаков-ремарок,  число  которых  порой превышает  количество слов.
—тение превращаетсЯ в разыгрывание спектаклЯ. ќто действие, утомительное длЯ
читателЯ  и унизительное длЯ  поэта,  поглощает все силы и все  внимание, не
дает почувствовать собственно стих. Ќо не это ли и требовалось?
     —итатель ни на минуту не оставлен в покое, он должен следить, он должен
произносить, одни слова громче, другие тише, и опЯть громче, и еще громче, и
сделать паузу, и  оборвать  вовремЯ...  € все эти  сложные  внешние действиЯ
призваны или заменить недостающие, или приглушить нежелательные собственные,
внутренние свойства стиха.


     Piccicato'ми...     ђазрывом    бус!     Џаганиниевскими     "добьюсь!"
Ћпрокинутыми... Ќот, планет -- ‹ивнем! -- ‚ывезет!!! -- Љонец... Ќа-нет...


     ‚ этих  стихах, даже  разбитых  в  маЯковскую  лесенку (на сей раз  уже
автором),  ни одно слово не живет само по себе, каждое сжато  или растЯнуто,
вздернуто или приплюснуто. Ђ называютсЯ стихи всего лишь  "ђучьи".  € они  о
ручьЯх.
     ђазумеетсЯ,  и  во  втором  цветаевском  периоде  есть свои несомненные
взлеты. ‚ременами она вдруг как бы просыпаетсЯ  от  страшного сна,  где все,
как и  полагаетсЯ в страшном сне, подчинено несуществующим закономерностЯм и
изливаетсЯ в свободном, живом стихе. Ћднако  и здесь  результат стиха --  не
зримый  или  звучащий образ, а  звучнаЯ формула,  афоризм, порой  достаточно
громкий и Яркий, но не знающий эха и последействиЯ...

     Ћт  этой, выматывающей силы и нервы, неблагодарной борьбы со стихом она
с облегчением уходит в вольную  прозу. …е достижениЯ здесь  бесспорны. ‡десь
она умна, артистична, щедра и  богата. Џроза –ветаевой-- это  подвиг, вполне
достойный ее  нищей мучительной  жизни. Ќо и здесь обнаруживаетсЯ водораздел
между органическим и конструктивным, хотЯ, возможно,  и не столь  однозначно
отнесенный ко времени. Џожалуй так, что временнаЯ рамка очерчивает скорее не
момент написаниЯ, а предмет разговора: человека,  событие.  ’ам, где предмет
определен  и Ясен, то есть, как правило, в прошлом и давнем, проза –ветаевой
точна  и  насыщенна.  ’ам  же,  где  предмет  не  особенно  четок,  где  нет
необходимости,  а  есть  лишь  повод,--  там  опЯть совершаетсЯ насилие  над
словом,  там  слово  подменено  словами,   там  фразой,  абзацем,  страницей
подменЯетсЯ мысль. ‡аведеннаЯ ею пружина речи каждый раз должна раскрутитьсЯ
до конца. ‚место самочитаемости - самораскрутка, механическаЯ  ее модель. Ќи
один  период  не  может  кончитьсЯ,  пока  не  будут  перечислены  и  как-то
использованы все  однокоренные  слова или  все,  допустим,  слова  с  данной
приставкой. ’айное, глубинное  родство -- слов  и  слов, слов и  понЯтий  --
заменЯетсЯ поверхностным, механическим -- грамматическим их родством.
     ќта  лингвистическаЯ  карусель  превращает  картину  мира  в  мелькание
звуков, кружит голову, выматывает CHJpJ, ничего не дает душе.
     "ЊаЯковского  долго  читать  невыносимо от  чисто  физической растраты.
Џосле ЊаЯковского нужно долго и много есть".
     ќти точные слова  первой, богатой –ветаевой можно с  успехом отнести  к
ней же бедной, второй.

     ”ормальное  сходство  ее  стихов  этого,  второго  периода  со  стихами
ЊаЯковского бывает почти дословным.


     Џожарные!  -- душа  горит! Ќе  наш ли  дом  горит?  „о эйфелевой  рукою
Џодать!  Џодавай и лезь.  Ќе хочу  в этом коробе женских тел †дать смертного
часа! џ хочу... € т. д.


     Ќо поразительней всего это сходство  там, где  дело касаетсЯ социальной
тематики.  ‡десь  и  пафос  тот  же, и  те  же картинки,  даже  нечто  вроде
окровавленных туш.


     Џоспешайте, сержанты резвые! Џолотеры  купца зарезали.  Џолучайте, чего
не  грезили:  Џолотеры  купца  заездили. ("Ќо-жи-чком  на месте чик лю-то-го
помещика")


     € та же, не дающаЯ покоЯ,  ненависть к  сытым и толстым,  и изобличение
мещанского  быта, вплоть до многострадальных перин, и та же вечнаЯ жалоба на
бедность и обойденность. ђазница  только в том,  что  –ветаева  не  ездила в
международных вагонах, а на  самом  деле, в  реальной жизни -  была до конца
своих  дней  голодной и нищей. Ќо тем более, но именно  поэтому декоративный
нарЯд ЊаЯковского  выглЯдит на  ней  неуклюже, с  чужого плеча,  тем нелепей
звучит его суетное  обличительство.  ‘опоставление почти всегда не  в пользу
–ветаевой. €бо, отдадим должное ЊаЯковскому, он предъЯвлЯет то, что имеет, а
имеет он  только маску. “ –ветаевой же всегда из-под маски стиха выглЯдывает
подлинное ее лицо, единственно нам интересное. Ћтсюда неотвЯзное побуждение:
отодвинуть маску, отбросить стих, разглЯдеть знакомые живые черты...


     Ћна  любила  ЊаЯковского   и  Џастернака,  Џастернак  был  ей  кровным,
предельно  близким, едва ли не слившимсЯ с ней, так ей казалось, но при этом
он был слишком закрытым, герметичным и как  пример -- безопасным. ЊаЯковский
всегда оставалсЯ далеким и в то же времЯ -- на  виду,  на ладони. €  так был
велик подспудный соблазн, так Явственен путь...

     ‚ ней было достаточно много мужского, она тоже  порой  чувствовала себЯ
грубым верзилой, ломовиком,  таким же  архангелом-тЯжелоступом...  ЌельзЯ не
заметить что эти стихи -- и о ней самой.

     Џотому и не  влиЯние -- а внедрение, неотвЯзное присутствие ЊаЯковского
в чуждой ему душе другого поэта.  —уждой -- а все же в чем-то важном сходной
и родственной...

     Ћ ЊаЯковском и Џастернаке она написала в прозе -- живо, кратко и точно.
Ќо,  называЯ характерные  черты  каждого"  словно  бы  не заметила --  и  не
заметила,  и  конечно бы ни за что не признала,-- что сопоставлЯет не эпос и
лирику, а поэзию -- и  непоэзию. Џричем делает это  так энергично, что порой
хочетсЯ  вступитьсЯ   за  ЊаЯковского.  Ќо  примечательней   всего  критерий
сходства.

     "Њы подошли  к единственной мере вещей и людей в данный час века  (1932
г.--  ћ.  Љ  .):  отношению  к  ђоссии.  ‡десь  Џастернак  и  ЊаЯковский  --
единомышленники. Ћба за новый мир..."

     Ћт такого текста уже недалеко до челюскинцев, и  да здравствует, и  все
это -- путь из Џарижа в Њоскву и дальше -- в —истополь и …лабугу...


     ‚ам -- просветители пещер -- Џризывное:  ‘‘‘ђ,-- Ќе менее во тьме небес
Џризывное, чем: SOS.


     ’ак способ выражениЯ -- через конструкцию, через лозунг и декларацию --
становитсЯ способом  восприЯтиЯ  времени, способом пониманиЯ  мира (нового).
‡дорово, ‚ладимир!


        6
     € сегоднЯ,  кроме трех  пародийных поэтов,  есть  по  Љрайней мере один
серьезный -- быть может,  вообще самый серьезный , -- в  творчестве которого
по  высшему  разрЯду, на уровне, о  котором только  мечтать,  -- возродилсЯ?
воскрес? воплотилсЯ? -- живет ЊаЯковский.
     €осиф Ѓродский.
     Џервое  побуждение  при  этом  имени  --  отвергнуть  не только  прЯмую
преемственность, но вообще какое бы то ни было сходство.

     —уждый суетного самоутверждениЯ,  всегда стоЯвший  сам по себе, никогда
никому не служивший,  изгой и изгнанник -- Ѓродский по всем ориентирам жизни
и творчества уж  скорее  противоположен, чем  близок ЊаЯковскому. Љультура и
революциЯ, прошлое и будущее, человек  и государство, Ѓог и машина, наконец,
просто добро и зло -- все эти важнейшие мировые понЯтиЯ в системах Ѓродского
и ЊаЯковского имеют противоположные знаки.

     Ќо разве система  взглЯдов  определЯет поэта?  ‚ этом деле  главное  --
творческий метод, способ восприЯтиЯ мира и его воссозданиЯ.

     —то  ж,  казалось   бы,  и   тут  --  никаких  параллелей.  ’радиционно
уважительное  обращение  со словом, нерушимый классический  метр, спокойное,
без разломов,  движение,  где  самый  большой катаклизм  -- перенос  строки,
скромнаЯ, порой нарочито неточнаЯ рифма. —то общего здесь с ЊаЯковским?

     Ќо в том-то и дело, в том-то и фокус, что Ѓродский -- не подражатель, а
продолжатель,  живое  сегоднЯшнее существование. ќто  совершенно новый поэт,
столь  же  очевидно  новый длЯ  нашего  времени,  каким  длЯ  своего  ЯвилсЯ
ЊаЯковский. ЊаЯковский обозначил тенденцию,  Ѓродский -- утвердил результат.
’олько  Ѓродский,  в  отличие  от  ЊаЯковского,  занимает  не  одно, а сразу
несколько мест, потому что некому сегоднЯ занЯть остальные.

     Ѓродский  не  только  не в пример образованней, он  еще и гораздо умней
ЊаЯковского. —то же касаетсЯ его мастерства, то оно  абсолютно. Ѓродский  не
обнажает приема,  не фиксирует на нем внимание читателЯ, но  использует весь
запас  поэтических средств с  хозЯйской, порой снисходительной уверенностью.
‚се ладитсЯ у него в руках,  ничто не  выпирает, не  падает на пол, и  даже,
казалось бы, вовсе пустые строки оказываютсЯ необходимыми в  его  контексте,
несущими  свой  особый зарЯд. ‚осхищение, уважение  -- вот  первое  чувство,
возникающее во времЯ чтениЯ Ѓродского и всегда остающеесЯ при нас. ‚торое --
то, что возникает после, а вернее, то, чего после не возникает.

     ‘тихи Ѓродского,  еще более, чем  стихи ЊаЯковского,  лишены  образного
последействиЯ, и если у ЊаЯковского это хоть и  важный,  но все же  побочный
результат конструктивности, то у Ѓродского -- последовательный принцип. ‘илу
Ѓродского  постоЯнно ощущаешь  при чтении,  однако читательскаЯ  наша  душа,
жаждущаЯ сотворчества  и очищениЯ,  стремитсЯ остатьсЯ  один  на  один  не с
продиктованным,  а  со  свободным словом,  с тем образом,  который это слово
вызвало. € мы вновь и вновь перечитываем стих, пытаЯсь вызвать этот  образ к
жизни, и кажетсЯ, каждый раз  вызываем,  и все-таки каждый раз ЋстаемсЯ ни с
чем. Ќас обманывает исходно заданный уровень, который есть уровень разговора
-- но не уровень чувства и ощущениЯ.

     …сть нечто  унизительное в  этом чтении. ‘остоЯние -- как после раута в
высшем  свете. ’о  же  стыдливо-лестное чувство  приобщенности неизвестно  к
чему,  то же нервное  и физическое  утомление, та  же эмоциональнаЯ пустота.
’рудно  поверить, что после того, как  так много, умно и красиво сказано, --
так и не сказано ничего.

     Џриходилось   ли  вам   обращать   внимание,  как  тЯжело  запоминаютсЯ
эти'стихи?  Њало  кто  знает  Ѓродского  наизусть  и  только тот,  кто  учил
специально. ќто оттого, что внутреннЯЯ логика образа почти всюду подменЯетсЯ
внешней логикой синтаксиса. "—асть речи" называетсЯ книга Ѓродского и так же
-- сборник, ему посвЯщенный. ќто грамматическое название, конечно  же,  дано
не  случайно. Ќо,  быть  может,  было бы еще точнее --  "—лен  предложениЯ".
Џотому  что,  при  всем  внимании  к слову,  не слово составлЯет у Ѓродского
основу стиха, и  не строчка, и даже не строфа -- а фраза. Ќаиболее Ярко этот
принцип  проЯвлЯетсЯ  там,  где  одно  предложение  тЯнетсЯ через  несколько
искусно  построенных  строф,  но  он,  как  правило,  сохранЯетсЯ и  в самых
коротких  стихах.  Ќеизменно  соблюдаемое  расстоЯние  между  ритмическим  и
синтаксическим  строем  и  дает  мгновенное  чувство   глубины   и   объема,
пропадающее после чтениЯ. Ћттого, кстати, большие  стихи, из строфы в строфу
переносЯщие фразу, выглЯдЯт всегда значительней и  глубже.  ”раза может и не
быть формально  четко очерченной, а существовать  как некаЯ недоговореннаЯ в
строфе, никак  не  договоримаЯ мысль. Ћна переливаетсЯ, переливаетсЯ, каждый
раз сливаЯсь еще с одной каплей, вызываЯ  томительное ожидание,  что вот-вот
прорветсЯ  свободным потоком и станет Ясно, куда и  зачем. Ќо в конце  так и
остаетсЯ лежать ртутным выпуклым озерцом на дне последней строфы.
     Ћчень талантливый человек Ѓродский.
     ‘аднит в груди от его стихов.
     Ѓыть может, такие стихи писал бы  Ћнегин, когда бы преодолел  тошноту к
труду. Ќо конечно -- до того, как влюбилсЯ в ’атьЯну...

     Љстати, об Ћнегине. ‚от одно не доказательное, но любопытное совпадение
-- стиль передразниваниЯ классики, вплоть до рифмовки.
     ЊаЯковский:


     „ескать,  муж у  вас  -- дурак  и  старый  мерин,  џ люблю вас,  будьте
обЯзательно моЯ. џ сегоднЯ утром должен быть уверен... € т. д.


     Ѓродский:


     Ћднако,  человек,  майн  либе  геррен,  Ќастолько  в  сильных  чувствах
неуверен, —то поминутно лжет, как сивый мерин... € т. д.


     Њожно  выстроить и  другие  цепочки, демонстрирующие  прЯмое  сходство.
Ќапример, вот эту:


     „ней  бык  пег, Њедленна  лет  арба. Ќаш бог бег.  ‘ердце наш  барабан.
<I>ЊаЯковский</I> Љаждый  пред Ѓогом наг †алог наг  и  убог ‚  каждой музыке Ѓах  ‚
каждом  из нас Ѓог €бо вечность  -- богам. Ѓренность -- удел быков... Ѓогово
станет нам ‘умерками богов. <I>Ѓродский</I> *


     ђазличие или даже противоположность смысла не играют здесь существенной
роли. ѓораздо важнее интонациЯ, ритмика, отношение к  слову, к материи стиха
и просто -- к материи. ‚ажно то, что и на этот раз мы имеем дело с оболочкой
сути,  с  заключенной  в искусный сосуд  пустотой.  Ќо  если пустующаЯ  душа
ЊаЯковского  еще  имела  свой  болевой  центр,  времЯ  от времени  в  стихах
проЯвлЯвшийсЯ, то теперь отпала необходимость и в  этом. Ќовое времЯ,  новые
песни.  ќпоха  ЊаЯковского лишь  декларировала  отказ  от высоких и  сильных
чувств,  новаЯ  эпоха  его  осуществила.  ‘егоднЯ,  когда, совсем  наоборот,
декларируетсЯ верность нравственной  и культурной  традиции, глубина подмены
достигла  предела. Ќе только  положительные моральные ценности, но  как бы и
сама  реальность жизни становитсЯ  неким  фантомом.  €з всех жанров остаетсЯ
один только жанр: пародиЯ. ‘егоднЯ все прозаики  пишут памфлеты и фарсы, все
поэты  --  иронические  изложениЯ,  где  всЯкое подлинное  чувство  взЯто  в
кавычки.  ‚се кривлЯютсЯ, дразнЯтсЯ, даже самые серьезные держат наготове  у
кончика  носа  растопыренные  пальцы  рук. €  уже неЯсно,  что пародируетсЯ:
реальнаЯ жизнь, или та литература, котораЯ прежде  ее выражала,  или та, что
могла бы сегоднЯ  выразить... …сли раньше критерии были  сдвинуты, то теперь
они   обойдены   стороной.   €   €осиф  Ѓродский  --   сегоднЯшний   лучший,
талантливейший,  из читательских,  не из чиновничьих  рук  принимающий  свой
бесспорный титул, -- свидетельствует об этом лучше и талантливей всех.

     ‘  одинаковой серьезностью -- и несерьезностью, с той же грустью  и той
же иронией, с тонкостью, с неизменным изЯществом он пишет о смерти пойманной
бабочки,  о  смерти  женщины  (нет,  не  любимой,   просто  той,  с  которой
когда-то... неважно),  наконец, о смерти маршала †укова и еще  наконец  -- о
смерти Њарии ‘тюарт. “мно и искусно ведомаЯ фраза разветвлЯетсЯ, сходитсЯ по
всем грамматическим правилам и кончаетсЯ там, где поставлена точка.
     ‘трашно.
     Љакой там Ћнегин,  скорей  электронный мозг. "“слуг электрических покой
фешенебелен..."
     ‘ам  процесс движениЯ в пространстве и времени,  именно  как физическаЯ
категориЯ,  очень занимает Ѓродского. ‚се свои  эвклидовы  оболочки  до него
исчерпал, выскреб  ЊаЯковский. Ќо  Ѓродский  и  здесь идет  дальше  него, он
строит,  уже  вполне  сознательно,  в заведомо  искривленном  и  бесконечном
пространстве. Ћднако провозглашеннаЯ  им бесконечность лишь  снаружи кажетсЯ
таковой.  ‚зЯтаЯ  на  вкус,  на поверку  чувством,  она  обнаруживает  Явную
ограниченность. „а это и признаетсЯ порой в открытую.


     †ить в эпоху  свершений, имеЯ  возвышенный нрав, к  сожалению,  трудно.
Љрасавице платье задрав, видишь то,  что искал, а не новые дивные дивы. € не
то  чтобы здесь ‹обачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то
сужатьсЯ, и тут -- тут конец перспективы.


     Ѓесконечность   находит   предел   в   знаменательной   точке.   „альше
действительно двигатьсЯ некуда. Љонец перспективы.
     Ќеуклонный   процесс  рационализации,  отчуждениЯ  мастерства  от  души
художника происходит  сегоднЯ в новейшей русской поэзии. †ивое присутствие в
ней ЊаЯковского утверждаетсЯ  не  столько его  многотрудным  стихом, сколько
активной   жизнью  той   новой  эстетики,  которой  он   был   носителем   и
провозвестником.


        7

     Ќеуклонный  процесс  рационализации,  отчуждениЯ   мастерства  от  души
художника происходит сегоднЯ в новейшей русской поэзии.  †ивое присутствие в
ней ЊаЯковского утверждаетсЯ  не  столько его многотрудным стихом,  сколькко
активной   жизнью   той   новой  эстетики,  которой   он  был  носителем   и
провозвестником.
     €роническаЯ маска вместо самовыражениЯ, грамматическаЯ сложность вместо
образной емкости, и в  ответ с читательской стороны -- восхищение виртуозной
техникой речи вместо  сотворчества и катарсиса...  Џохоже, что этот путь  --
магистральный, и в стихах ведущих, лучших поэтов, именно лучших, быть может,
великих,  ЯркаЯ  поговорочнаЯ  точность формулы  целиком  заменит  глубинную
точность слова и образа. ЏонадеемсЯ, что этого не будет. Ѓоюсь, что будет.

     ЊаЯковский  --  как  засасывающаЯ  воронка,  всЯкое  сближение   с  ним
губительно. „аже  трагическаЯ его судьба есть  великий  соблазн и  растление
душ,  доказательство того,  что можно упорно, убежденно, талантливо  служить
подмене и при  том оставатьсЯ уЯзвленным и обделенным, то есть заслуживающим
безусловного сочувствиЯ.  Ђ  сочувствие  строгих  границ не  имеет. ‹егко ли
щедрому  читательскому сердцу заставить себЯ остановитьсЯ  вовремЯ и сменить
сочувствие на  неприЯтие?  €  вот  слова, произнесенные  когда-то на  высшем
пафосе, а  теперь годные  лишь длЯ анекдотов  --  длЯ  горьких  анекдотов  о
горьком   времени,   --   слова  эти  в  устах  современного   интеллигента,
сочувственно читающего ЊаЯковского,  вновь обретают долю былой реальности, и
уже они длЯ нас не вполне анекдот, а и пафос,  и как бы времЯ, и отчасти  --
истина...
     Ћтношение к  ЊаЯковскому  всегда  будет  двойственным,  и  каждый,  кто
захочет  облегчить себе  жизнь,  избрав  одного ЊаЯковского, будет  вынужден
переступить через другого, отделить его, вернее, отделЯть постоЯнно, никогда
не забываЯ  неблагодарной этой работы,  никогда  не  будучи уверенным  в  ее
успехе.
     Ђ тогда -- не верней ли вообще отказатьсЯ от выбора?

     ‚ладислав •одасевич  в жестоком  своем  некрологе объективно  во многом
несправедлив, но субъективно вполне может быть понЯт. Ћн писал не статью, он
произносил  заклинание, своеобразное  "чур  менЯ?".  ‚  другое  времЯ  Ѓорис
Џастернак --  по-своему, деликатнее, мЯгче, глуше, мучась совестью -- сделал
то же самое. ЏритЯжение к ЊаЯковскому рано  или поздно вызывает отталкивание
-- как естественный и очень понЯтой защитный рефлекс.
     € однако, тем более, страшной серьезности его как ЯвлениЯ  уже никто не
в силах оспорить.
     ‚   сущности,   он  совершил  невозможное.   „ейс