единоначалии",  а  уже 21-го,  в  пЯтидесЯтилетие,--  первый беспрецедентный
захлеб  всех  газетных полос, с многочисленными  подписЯми  именитых будущих
смертников,  со  стихами  †арова и  „емьЯна  Ѓедного.  (‘лавословных  стихов
ЊаЯковского -- нет, но нет и ничьих  других, кроме этих.  ‘лавить в  одах не
партию, не  –Љ, а конкретного,  вот этого  живого человека -- тогда еще было
внове.  …ще  помнили  о  "ленинской простоте", еще  звучали  в  ушах слова о
ничтожной роли личности и истории. ЌоваЯ эпоха только начиналась, и пророков
она выбирала сама, в соответствии с собственной сутью... Ђ стихи ЊаЯковского
"„аешь  материальную  базу"  поЯвЯтсЯ позже,  27-го, рЯдом с  речью  вождЯ о
ликвидации кулачества, законом о выселении нетрудового элемента и сообщением
о расстреле попов-поджигателей.)
     Ћчень похоже, что именно с этого времени у самого высокого  руководства
или  даже  у  самого-самого  высокого  окончательно утвердилось  мнение, что
ЊаЯковский, такой, как есть, не нужен больше, а порой даже вреден.
     Њожно возразить, что ведь были и другие поэты, не менее талантливые и к
тому  же  не столь безоглЯдно верные. Ќу  так  в том-то и дело! Ђхматова  не
обижалась  на звание  попутчика,  не называла  себЯ пролетарским  поэтом, не
спорила  о месте в  рабочем строю и не нарушала  никакого  строЯ. Ћна была в
стороне, сама по себе, на  своем одиноком месте.  „о нее  еще  очередь могла
дойти, но не в этот бурный реконструктивный период.
     ЊаЯковский же всегда был ихним, своим, строевым, бритоголовым, рЯдовым,
беспрекословным -- и в то  же  времЯ  вечным главарем-заводилой, непременным
генералом-классиком, не то чтобы нарушающим строй, но всегда выделЯющимсЯ из
строЯ. €менно в этой, своей,  адекватной себе системе он изжил себЯ, он стал
анахронизмом, он всем, в конце концов, надоел...
     ’ут бы нам, кажетсЯ, самое времЯ продолжить братание с Џерповым-Ђсеевым
и  с  авторами гневных статей в "Ћгоньке", повторив  вслед за ними: началась
травлЯ.  Ќо  это была  бы неправда. ’равили  -- действительно,  как собаками
дичь,--  представителей "новобуржуазной" литературы и некоторых "примкнувших
к ним попутчиков": ЏильнЯка, —уковского, Ѓулгакова,  ‡амЯтина, Њандельштама,
Џлатонова... ЉаждаЯ  статьЯ  об их произведениЯх,  любое выступление (в  том
числе и ЊаЯковского) было науськиванием и доносом. ЊаЯковского же никогда не
травили,  зачем  “чинЯть, не было  этого.  …го  достаточно много  ругали,  в
основном, конечно, рапповские критики, но в эти последние месЯцы жизни -- не
больше, чем  в  предыдущие. Ћн привык к ругани, <I>он в ней</I> существовал, от нее
отталкивалсЯ и ею питалсЯ. —то же изменилось? Ђ изменилось то, что теперь за
той  же  самой  руганью, а  еще больше  за молчанием, промалчиванием  --  он
почувствовал ледЯное  дыхание  власти.  ‘толь  любимые им  законы диалектики
начинали  работать  против него.  "‘тар --  убивать, на пепельницы  черепа!"
‚ремЯ солистов и лидеров кончилось, наступала эпоха комсомольских хоров.  Ћн
подлежал   придавливанию   и   обмЯтию,   надо   было   превратить   его   в
‘ветлова-Љирсанова или сбросить (бросить?) с парохода современности.

     €  конечно, запрет на выезд в Џариж  (тут снова у нас -- братание)  был
очень  серьезным, быть может, переломным моментом.  Ќеважно, какаЯ из версий
верна: Ѓрики надавили на своих чекистов или сами чекисты подсуетились (тоже,
надо полагать, не без ведома Ѓриков) -- важно, какое сильное действие оказал
этот факт на его состоЯние и на отношение к нему окружающих *.

     „евЯть  раз   он  пересекал   границу   ‘оюза,   легко  планировал  все
путешествиЯ, договаривалсЯ о встречах и выступлениЯх, назначал заранее число
и  месЯц -- получение визы на выезд было длЯ него простой формальностью, как
длЯ жителЯ какой-нибудь  ‹атвии. € вот впервые --  отказ.  Ќедоверие власти!
Ќичего  страшней нельзЯ было  придумать. ’а самаЯ  объективнаЯ внешнЯЯ сила,
котораЯ  наполнЯла  его  многие  годы,  придаваЯ  ему объем  и устойчивость,
теперь, казалось, его покидала, уходила в невидимый какой-то прокол. Ћн стал
заметно терЯть форму, опадать, как воздушный шар.
     Ћн  мечетсЯ в  поисках компенсации,  опровержениЯ, подтверждениЯ и  еще
чего-то,  что  вернуло  бы  ему  направленность -- и  придумывает  юбилейную
выставку  как  своеобразный  памЯтник  при   жизни  --  по  чину,   то  есть
подтверждающий ранг и  чин  *. (Ќенависть ко всЯческим юбилеЯм, неоднократно
им провозглашеннаЯ, противоречит этой  идее не больше,  чем все остальное --
всему остальному.).  Њногословно,  нервно и не очень уверенно  объЯснЯет  он
друзьЯм необходимость выставки, втайне  еще надеЯсь, что все так и  бросЯтсЯ
помогать  ему в этом  государственном деле. Ќичего  подобного не происходит.
„рузьЯ   поначалу  еще   кривЯт  рты,  изображаЯ  одобрительные  улыбки,  но
ѓлавискусство, ”Ћ‘Џ и прочие органы откровенно изъЯвлЯют свое  равнодушие, а
то  и  прЯмое неодобрение.  Џосле  долгих  хлопот  удаетсЯ выбить  небольшое
помещение и гораздо меньше денег, чем  требуетсЯ.  Ћн вкладывает собственные
деньги, сам прибивает плакаты, клеит и красит.  ђедакции  газет  не высылают
вырезок, пресса дружно молчит об  открытии, приглашены руководители страны и
партии, а  не приходЯт даже знакомые. ‚се расползаетсЯ. ЏопулЯрность его еще
велика, рЯдоваЯ  публика ходит активно, но мало  ему  от этого радости. Њало
радости. Ћн, величайший  поэт массы, знает  лучше,  чем  кто бы ни было, что
никакой массы, в сущности,  нет,  что  масса -- фикциЯ,  отвлеченный термин,
атрибут  демагогии, не  более... ‚от  если бы  те,  что  в  Ѓольшом  театре,
буквально несколько человек, аплодировавших ему из  правительственной  ложи,
еще недавно, еще в Январе, он так поверил, так обнадежилсЯ... Ќо нету  чудес
и мечтать о них нечего. …сть только масса ненужных  людей  и книга записей с
дурацким списком  профессий: работница, врач, глухонемаЯ, гравер, точильщик,
лишенец, повар...
     €, конечно, все это переплетаетсЯ, так что не найти ни концов ни начал,
с неудачами в  литературной работе. ‡а год  после возвращениЯ  из  Џарижа он
написал с десЯток проходных стихов и одну неудачную  пьесу. Џьеса неудачнаЯ,
ему это Ясно, в разговоре с немногими оставшимисЯ  доброжелателЯми он это  с
горечью признает. ‚ ней есть два-три живых персонажа, несколько Ярких и даже
блестЯщих острот,  но все это тонет в общей ходульности текста, в стерильной
пустоте положительных образов и главное --  в отсутствии драматургии. ЊесЯцы
вынужденной, тЯжкой работы, когда он сам сажал себЯ под арест,  задавал себе
уроки  на каждый  день  или просил об этом Џолонскую,-- всЯ эта каторга была
напрасной. €  сейчас же самофиксациЯ,  ранг: не вышел из него  ни Њольер, ни
хотЯ бы ќрдман, которому он мучительно (и справедливо) завидует.
     Ќикогда еще  отсутствие  в нем  духовной основы  не проЯвлЯло  себЯ так
вещественно и страшно,  как  в этот последний год. ‚озможности комбинаторики
давно исчерпаны, механический-геометрический ќвклидов мир приходит в упадок,
выскребываетсЯ до дна, иссЯкает необратимо.
     "€списалсЯ!"
     Ћн остро  реагирует на  каждый  выпад, на каждый слушок.  Ћн  ругаетсЯ,
объЯснЯет, оправдываетсЯ. € единственнаЯ его  несомненнаЯ  удача -- "‚о весь
голос"  --  несмотрЯ  на  вернувшуюсЯ  было  энергию  и  прежнее  виртуозное
мастерство,   звучит  как  заЯвление   в   высшие  органы,  как  развернутое
самооправдание.

     ‚ этих условиЯх вступление в ђЂЏЏ нельзЯ рассматривать как случайность.
‚ декабре 29-го  года "Џравда" публикует директивную статью, где  содержатсЯ
уже  все  основные  принципы  будущей   унификации  литературного  процесса.
„альнейшее обострение классовой борьбы,  необходимость  консолидации  и  так
далее. Џочти сразу после этого мудрый Ѓрик начинает  сближение  с Ђвербахом.
ЊаЯковский сначала сопротивлЯетсЯ,  но потом, по-видимому, соглашаетсЯ,  что
из  всех "перевалов",  "рефов" и "кузниц"  ђЂЏЏ -- единственнаЯ литературнаЯ
группа, пользующаЯсЯ доверием  власти и  пригоднаЯ  длЯ  того,  чтобы  стать
основой союза  писателей. ‘ам Ѓрик поначалу, как всегда, остаетсЯ в  тени  и
выталкивает на манеж ЊаЯковского. —то-то будет? €х совместный с ‹илей отъезд
в ‹ондон (опЯть -- ровно на два месЯца!) -- это не  только заслуженный отдых
от  почти непрерывных истерик друга, но  и, видимо, способ выждать и оценить
обстановку.
     ‚ эти дни как раз открываетсЯ конференциЯ Њаппа, и ЊаЯковский выступает
на  каждом заседании,  громит аполитичное искусство. Ћн  предельно,  в  меру
оставшихсЯ сил, стремитсЯ соответствовать  всей  атмосфере. Ћн ссылаетсЯ  на
слова  товарища Њолотова, он повторЯет фигуры  обвинительных  заключений, он
направлЯет  весь  полемический пыл  на  то, чтобы решительно соглашатьсЯ, он
жует  в точности ту же жвачку,  что и все  остальные, даже  в слове, даже  в
построении фразы не позволЯЯ себе никаких маЯковских штучек.
     Ђ в  цирке  репетируют  водЯную феерию  по  его  сценарию,  где  кулак,
иллюстрируЯ бухаринскую ересь,  норовит мирно врасти в социализм, но тонет в
бурных водах пЯтилетки...
     Ќо рапповцы принимают его сдержанно, а феерию ругают  на худполитсовете
за недостаток положительных героев (в цирке!).

     ‚ ‹енинграде, куда перевозЯт выставку, перепутаны часы на афише, и даже
масса  дезинформирована  и почти  не  ходит. ЊаЯковский простужен,  слабеет,
хрипит,  он  впервые  в жизни  пускает  петуха на публичном  чтении,  и врач
говорит ему, что дело плохо, что надо было в молодости ставить голос, прежде
чем занЯтьсЯ такой сугубо актерской работой...
     Ђ  ѓлаврепертком  тормозит "Ѓаню", и когда  ее,  наконец, выпускают  на
сцену  -- неотвратимый  провал  в  ленинградском "Ќародном доме"  словно  бы
переползает  следом  за  автором,  тут  же  кинувшимсЯ обратно  в столицу, и
повторЯетсЯ в Њоскве у Њейерхольда. ‚се к одному!
     Ќикаких специальных нападок нет, то, что потом назовут нападками,-- это
всего  лишь несколько критических  фраз  в большой --  о  другом  --  статье
…рмилова. Ќо  есть  равнодушие,  кое-где,  быть  может,  подчеркнутое. € это
гнетет его пуще любых нападок.  Ћн психует,  он заводитсЯ от каждой мелочи и
преувеличивает  каждую  мелочь,  и  терЯет  силы, и терЯет  голос  и остатки
уверенности в себе.
     Ќаконец,  последнЯЯ  каплЯ  в  море  общественных  бед:  выступление  в
Џлехановском 9 апрелЯ.
     ’рудно сказать,  действительно ли в этом  зале было  больше  враждебных
голосов, чем когда-либо прежде.  ‹авут успокоил  бригадника ‘лавинского, что
так уже бывало и все обходилось, ЊаЯковский  всегда побеждал. Ќо на этот раз
не  обошлось,  не  могло  обойтись.  Ћн  пришел на  выступление,  готовый  к
разгрому, и был разгромлен.
     Ќе  было  ни  заранее  заготовленных  шуток,   ни   рождаемых  на  ходу
каламбуров. Ѓыл мрачный,  бесконечно усталый, совершенно больной человек, не
всегда понимавший, что происходит  в  зале,--  и тупаЯ молодежнаЯ аудиториЯ,
новое  пролетарское  студенчество,  толпа  начетчиков  и  зубрил,  пришедших
специально  пошуметь,  побазарить,  размЯтьсЯ после  непривычной  умственной
работы по изучению основ политэкономии.
     “ж они повеселились!
     ‚се перевернулось с  ног на голову. Ћн оказалсЯ сам одной из тех жертв,
которых обычно так  безошибочно  выбирал в  толпе  любого  состава, длЯ того
чтобы в этих чувствительных точках пронзить аудиторию, пришпилить  к стульЯм
и раз навсегда  над нею возвыситьсЯ.  …му продемонстрировали его  же оружие,
ему  вернули его приемы: и вопросы с заранее известным ответом, и ответы, не
свЯзанные  с вопросами, и  уничижительные клички, и нахрап, и перекрикивание
--  весь  демагогический  арсенал,  вплоть  до самого  последнего аргумента:
незримого образа грозных органов...

     ‘ам себЯ насадивший на дурацкий крючок  "понЯтности массам",  он теперь
извиваетсЯ в немыслимых  конвульсиЯх, стремЯсь принЯть такое положение, чтоб
не  чувствовать в себе этой чуждой  стали, чтоб была  не  боль, а, напротив,
одна приЯтность.  "ЏонЯтно?" -- спрашивает он аудиторию. Ћна отвечает: "Ќет,
не  понЯтно!" -- Љрючок врезаетсЯ. Ћн срочно читает другой отрывок, подходит
к  нему с  другого  бока,  объЯснЯет, акцентирует,  задыхаетсЯ.  "Ќу, теперь
понЯтно?" --  "Ќе-а, и  щас непонЯтно!" --  "Ќу как же, товарищи,  не  может
быть, поднимите руки,  кому мои стихи понЯтны".--  Џоднимают  лишь несколько
человек из зала, самых сердобольных...
     Џредставим  себе  этот  жуткий  вечер:  тусклый  свет, почти  полумрак,
бесконечно  его  раздражавший,  давивший на психику; на  сцене --  мечущийсЯ
ЊаЯковский,  с  трудом  преодолевающий  спазмы  в  горле;   в  аудитории  --
насмешливый рев  и гогот, да два испуганных  доброжелателЯ (один  из которых
ничего не находит лучше, как показать ему в перерыве тот самый вырванный  из
журнала портрет), да полное отсутствие содержаниЯ во всем, что,  в истерике,
в спокойной ли злобе, выкрикивают два враждующих лагерЯ: сцена -- и зал. ‚се
какое-то словно нарочно  придуманное, и даже главным заводилой  зала  служит
крикун по фамилии Љрикун...
     †аль нам ЊаЯковского?
     ЏризнаемсЯ:  жаль  смертельно.  ЏеречтЯ  столько  его  стихов, повторив
столько  им  сказанных  фраз,  проследив  столько поступков и фактов  жизни,
невольно  чувствуешь  себЯ  соучастником  и  испытываешь  не  только  вполне
естественную авторскую  нежность к герою, но и простое сочувствие к человеку
очень талантливому,  не  очень  счастливому  и вот попавшему еще  и в  такую
беду...  ‡десь, впрочем, соединЯетсЯ  сразу многое. € то, что мы  знаем, чем
все  это  кончитсЯ и то, что, видЯ его  мучениЯ, все готовы  забыть и начать
сначала,  и  то,  что нам  уже и  самим  надоело  вскрывать и разоблачать, и
сейчас, глЯдЯ  на эту эстраду, чувствуем вдруг: не по нам эта шапка... € уже
все то объективно ужасное, что  он, конечно же, сделал, как бы отделЯетсЯ от
его фигуры и уплывает в аудиторию сливаЯсь с ее идиотским гоготом. € хочетсЯ
нам  вскочить  и   воскликнуть   --  не  в  зал,   а  куда-нибудь  туда,  за
кулисы-"Ћтпустите   его!   ќто   ведь   только   подросток  ќто   же  вечный
несовершеннолетний, он больше не будет Ћтпустите его, ну хотЯ б на поруки,--
к маме, к Ѓрикам к друзьЯм -- если есть, если могут быть у него друзьЯ "
     Ќо такой  возможности нам не представитсЯ мы  можем  только смотреть  и
слушать. —то же он читает всей этой своре,  хрипЯ и  едва не плача? "€ жизнь
хороша, и жить хорошо, а в нашей буче..." ’ак он пытаетсЯ их убедить в своей
нужности длЯ них и полезности так он учит их понимать себЯ.


     Ќаглей комсомольской Ячейки  €  вузовской  песни  наглей,  Џрисевших на
школьной скамейке “чить щебетать палачей.


     ‚от какие стихи пришлись  бы длЯ этого  случаЯ. Ќо их написал  не он, а
другой, совершенно другой поэт
     Ќет,  уж, видно,  была здесь своЯ  неизбежность  своЯ особаЯ,  страшнаЯ
логика.


     Љакой-нибудь изобразитель,  —есатель  колхозного льна, —ернила  и крови
смеситель - „остоин такого рожна...


     Ћн начал спокойно, хоть и  устало,  с бесспорной  тирады: "ЉолоссальнаЯ
индустриализациЯ ‘оветского ‘оюза  уничтожит всЯкую меланхолическую лирику!"
а  закончил  растерЯнными   самооправданиЯми,  упреками  залу,  истерикой  и
немотой. ќто можно  было  предвидеть  заранее. ‘оревнование в преданности  и
верности не могло быть выиграно отдельной личностью, даже такой, как он. …го
выигрывала  усредненнаЯ   масса,  безъЯзыкаЯ   уличнаЯ   толпа,   специально
построеннаЯ и организованнаЯ. “лица все же  присела и заорала. Ќо только  не
голосом ЊаЯковского, а чьим-то более соответствующим. € от  этого ора он сам
онемел  и  в  ужасе бежал,  забыв свою  трость, чего прежде с ним никогда не
случалось.


        4

     Љрепко держа все это в уме, нам и следует двигатьсЯ дальше.
     †енщины.
     ‡а  три  последних  года  их было  три,  тех,  что  вызывали  серьезные
намерениЯ,  и  волновали  они  не  только  его,  но, именно ввиду  серьезных
намерений, и бессменную владелицу его души, "царицу ‘иона евреева".

     ‹егче  всего  обошлось  с  Ќатальей  Ѓрюханенко. €х  роман как-то очень
естественно   перешел   в   деловые,   дружеские,   редакционно-издательские
отношениЯ. "ѓлаз  в ѓосиздате останавливать не на ком, кроме как на товарище
Ѓрюханенко".

     ‘ ’атьЯной џковлевой все оказалось сложнее и гораздо глубже задело всех
участников.
     ‚  первом  посвЯщенном ей  стихотворении  он и  с ней  пытаетсЯ, как  с
Ѓрюханенко, по-простому, по-пролетарски: "џ эту красавицу взЯл и сказал:  --
правильно  сказал или  неправильно?  --  џ, товарищ,-- из ђоссии, знаменит в
своей  стране  Я,  Я  видал  девиц  красивей,  Я  видал  девиц  стройнее..."
Ћказалось, сказал неправильно. Ћказалось -- она не "товарищ".

     ‘орок  дней  осенью  двадцать  восьмого  были  радостны  и  до  предела
насыщены, но  уже весной  двадцать девЯтого он  очень  Ясно осознает,  что и
здесь, фатально, в который раз,  он -- не единственный. Ћн, конечно, знал об
этом и раньше, но, как всегда, каждый  раз заново,  надеЯлсЯ на подавлЯющее,
уничтожающее, захватывающее действие своего обаЯниЯ. Љак всегда, ошибсЯ.
     "“ менЯ  сейчас  масса  драм,--  пишет ’атьЯна матери.-- …сли бы Я даже
захотела  быть с ЊаЯковским, то что стало бы с €лей, и кроме него  есть  еще
двое. ‡аколдованный круг".

     Ќа  самом деле  --  даже два  заколдованных круга,  и  в одном она, а в
другом  --  он.  Џотому что  и  она постоЯнно  чувствует,  что, при всех его
неистовых  призывах  и  клЯтвах, ежедневных  цветах, телеграммах и  письмах,
место Џервой женщины, властительницы, остаетсЯ занЯтым в его душе.
     "‚се стихи  (до моих) были посвЯщены только ей. џ  очень  мучаюсь  всей
сложностью этого вопроса".
     Ћднако властительница и сама не на шутку встревожена. ’акого серьезного
увлечениЯ  в  его  жизни,  пожалуй,  не  было.  Ћна  осведомлена  обо   всех
подробностЯх  (ќльза  ћрьевна  ведет  прЯмой  репортаж).  ‚  письмах  к  ней
ЊаЯковского об этом  -- ни  слова, но  есть неожиданнаЯ  дружескаЯ  просьба:
отправить деньги некоей женщине в Џензу (сестре ’атьЯны). ‚озвращаетсЯ он из
Џарижа тоже какой-то иной, более независимый и отчужденный, с новыми мыслЯми
и  заботами:  письма  в  Џариж,  переводы  в  Џензу  и  эти  ужасные,  не ей
посвЯщенные,  публично прочитанные стихи...  „а и  приехал  он только на два
месЯца, проследить  за постановкой "Љлопа", и уезжает обратно  наутро  после
премьеры. ќто  уже 29-й, февраль. Ћттуда,  из Џарижа, он с наивной хитростью
усыплЯет  бдительность  своей  повелительницы:  "€  в Ќиццу, и в Њоскву еду,
конечно, в  располагающем и  приЯтном одиночестве". Ћн опЯть возвращаетсЯ на
времЯ, только до осени. Џишет письма, получает письма, шлет телеграммы... €,
видимо, в  этот последний период до него доходит не все, что отправлено. —ьЯ
инициатива и кто здесь действовал, ѓЏ“ или лично ‹илЯ ћрьевна? €звестно лишь
(свидетельство ђиты  ђайт), что после смерти ЊаЯковского все  письма  к нему
’атьЯны џковлевой были сожжены ‹илей ћрьевной -- лично...
     € еще одна важнаЯ инициатива исходит  также от Ѓриков. ‚ мае 29-го года
Ћсип Њаксимович  знакомит  его с  ‚ероникой Џолонской. ќто был  безошибочный
шаг.  Ћчень  красиваЯ,  очень  молодаЯ   и,  по-видимому,  очень  простаЯ  н
искреннЯЯ, она сразу  влюбила  в себЯ ЊаЯковского  и после неизбежной первой
оторопи, привыкнув, привЯзалась к нему сама.
     ЌачинаетсЯ его двойной  роман: в письмах  -- с џковлевой, в жизни  -- с
Џолонской.
     "Џо  тебе регулЯрно  тоскую,  а в  последние дни даже  не регулЯрно,  а
чаще". ’ак он пишет џковлевой в те самые дни, когда уже регулЯрно (и чаще) у
него бывает ЏолонскаЯ.

     ‚ июле  он,  как  всегда, уезжает  на  юг,  там  нервно ждет  писем  от
џковлевой, шлет ей тревожные телеграммы,  но  там же, в •осте, встречаетсЯ с
Џолонской, и, когда они расстаютсЯ на времЯ, он  и ее засыпает телеграммами.
(’ак что те самые спорные  строки "Я не спешу и молниЯми телеграмм..." могли
действительно относитьсЯ и к той, и к другой.)

     Ћсенью он  хлопочет о  поездке  в  Џариж,  очевидно,  длЯ  того,  чтобы
вернутьсЯ   обратно  с  џковлевой,--  а  Џолонскую   нежно  любит,  называет
"невесточкой" и строит с ней планы на будущее.

     ЏоследнЯЯ телеграмма џковлевой отправлена 3 августа, а последнее письмо
-- 5 октЯбрЯ, уже после запрета на выезд *. Ћна еще там немного сомневаетсЯ,
еще  ожидает его  приезда, а  уже  до нее доходЯт  слухи,  что  он  собралсЯ
женитьсЯ. Њожно только догадыватьсЯ, кто эти слухи приносит, но они  ведь не
слишком  далеки  от  действительности.  ’ак  что  его  неприезд  в Џариж она
воспринимает как  добровольный, тем более что, поживЯ на ‡ападе, люди быстро
забывают, что такое запрет...

     ‚  Январе он узнает о ее замужестве и, действительно, очень переживает,
но сразу же  требует  от  Џолонской  узаконить их  отношениЯ.  ("ќта  лошадь
кончилась,-- успокоил он ‹илю,-- пересаживаюсь на другую".)
     € вот  тут-то пора сказать  о главном.  ‚сЯ  беда  в  том, что ‚ероника
‚итольдовна -- и она, ѓосподи, и она! -- не принадлежала одному ЊаЯковскому,
а была ведь женой другого (џншина). Ћна хорошо относилась к мужу и  никак не
решалась открытьсЯ. ‚се  это по-житейски очень понЯтно. Ќо понЯтно и то, что
ЊаЯковскому в  их отношениЯх,  в  этих  вырванных  у внешней жизни  часах, в
необходимости, едва получив, отдавать  --  виделсЯ какой-то неизбежный  рЯд,
страшнаЯ, тЯготеющаЯ над ним закономерность, вечное проклЯтье необладаниЯ.
     ЏолонскаЯ никак не  разводитсЯ с џншиным, ЏолонскаЯ  не  хочет оставить
театр -- это  факты не  ее,  а его  биографии, еще и еще одно  подтверждение
вечного заговора обстоЯтельств, всегдашней его обделенности. Ћн  лихорадочно
мечетсЯ в поисках выхода из этой,  как кажетсЯ  ему, ловушки, он то клЯнетсЯ
ей  в вечной  любви,  то угрожает  ей, оскорблЯет,  оплевывает.  Њучает  ее,
изматывает  себЯ,  а тут  еще,  действительно, непроходЯщий  грипп  и прочие
сопровождающие обстоЯтельства... Ћн доходит до того  в последние  дни, что в
любом окружении,  на любой площадке, будь  то ресторан, квартира друзей  или
даже  собственнаЯ  его  комната,  чувствует  себЯ,  как  на  той  эстраде  в
Џлехановском: везде ему чудЯтсЯ насмешки,  враждебность, унижение. Ћн, такой
сильный, такой наполненный,  такой всегда великий и гордый, теперь бессилен,
пуст и смешон. ‘мешон! -- вот самое страшное, вот катастрофа. 12  апрелЯ  он
составлЯет меморандум, в котором по  пунктам, канцелЯрскаЯ душа, набрасывает
план   разговора  с   Џолонской,  решительного   и  последнего.  ’ам  дважды
повторЯетсЯ  это  слово: "Я <I>не смешон</I> при  условии наших отношений"  и  еще:
"нельзЯ быть <I>смешным!"</I> ’ам же он записал о самоубийстве: "џ не  кончу жизни,
не доставлю такого удовольствиЯ  <I>худ. театру".</I> Ѓред, безумнаЯ смесь понЯтий,
в  общем-то свойственнаЯ ему от  природы,  но в эти последние несколько дней
ставшаЯ сутью существованиЯ.
     ЏолонскаЯ в  ужасе  и  отчаЯнии,  она  просит  его обратитьсЯ  к врачу,
отдохнуть,  расстатьсЯ  на какое-то  времЯ  --  все это  лишь усугублЯет его
безумие.   Ќепрерывные  скандалы,   страшные  сцены,   то   садистские,   то
мазохистские  приступы...  Џеред  нами  совершенно  больной  человек. Ќо  не
временно, как  считает  ЏолонскаЯ,  а  больной  постоЯнно,  больной  всегда,
переживающий резкое обострение, дошедший теперь до крайней черты.


        5
     "Њысль  о  самоубийстве,--  пишет  ‹илЯ  ћрьевна,--   была  <I>хронической
болезнью</I> ЊаЯковского, и, как каждаЯ хроническаЯ болезнь, она обострЯлась при
неблагоприЯтных  условиЯх...  ‚сегдашние  разговоры о самоубийстве!  ќто был
террор".

     Ћднажды  (по другой версии --  дважды)  он  уже стрелЯлсЯ  в молодости.
’огда,  если  верить  его рассказам,  пистолет  дал осечку,  и  он  не  стал
повторЯть.  ‚ этот раз он тоже --  вынул обойму и вложил только один патрон.
Ћн еще надеЯлсЯ выжить...
     ѓде-нибудь  в  случайной компании,  за  картами,  совершенно на  ровном
месте, он вдруг слегка отворачивалсЯ в сторону, хлопал в ладоши и произносил
чуть ли не  радостно:  "Љ  сорока застрелюсь!"  (Љогда  был моложе,  называл
другую цифру:  "Љ тридцати пЯти -- обЯзательно!") ‡десь, конечно, проЯвлЯлсЯ
его страх перед старостью, которой он боЯлсЯ еще больше, чем смерти, но была
здесь  и стойкаЯ  навЯзчиваЯ  идеЯ, уже потерЯвшаЯ исходные корни,  лишеннаЯ
причинного рЯда:


     Ђ сердце рветсЯ к выстрелу, а горло бредит бритвою...


     ‚се упоминаниЯ в стихах о самоубийстве давно уже собраны вместе и много
раз перечислены. Ќо есть и другие, не менее частые:


     ...Я увенчаюсь моим безумием... ...уже наполовину сумасшедший ювелир...
...от  плача моего  и  хохота морда  комнаты выкосилась ужасом. ...на сердце
сумасшедшего  восшедших   цариц...  ...да  здравствует   --  снова   --  мое
сумасшествие!.. ...пришла и голову отчаЯньем занавесила мысль  о сумасшедших
домах.


     Љонечно,  всегда  готово возражение,  что это  поэтические  фигуры,  не
более. Ќо ведь с таким же успехом можно сказать, что и  те, самоубийственные
строки -- тоже фигуры. Њы знаем  теперь, что  это не так, что это не  только
так.


     € по камнЯм, острым, как глаза  ораторов, красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров и бросим за решетки сумасшедших домов!


     Ћткуда такой кровожадный счет психиатрам?
     ђазговор  о психическом здоровье поэта  -- штука тонкаЯ и обоюдоостраЯ.
‹егко  ли здесь отделить черты  патологии от характера  личности и характера
деЯтельности?  €звестно,  что вообще  к людЯм искусства врачи применЯют иные
критерии и рамки  нормы длЯ них существенно шире. Ђ иначе -- кого из русских
писателей мы могли бы назвать  нормальным? € здесь ЊаЯковский не исключение,
а лишь подтверждение закономерности.
     "џ не помню ЊаЯковского ровным, спокойным,_ говорит ЏолонскаЯ.-- €ли он
был  искрЯщийсЯ, шумный, веселый...--  или мрачный и тогда  молчащий  подрЯд
несколько часов. ђаздражалсЯ по самым пустым  поводам. ‘разу делалсЯ трудным
и злым".

     "Љакой же он был  тЯжелый, тЯжелый человек!" -- вторит ей ќльза ’риоле.
Ћписав несколько безумных скандальных выходок, она поЯснЯет: "ђассказываю об
этих   незначительных   случаЯх   оттого,    что   характерна   именно    их
незначительность,  способность  ЊаЯковского в  тЯжелом настроении натЯгивать
свои и чужие нервы до крайнего предела..."

     †изнь  его  и  близких  к  нему  людей  отЯгчалась  еще  ведь  и  рЯдом
странностей,  ни одну  из которых мы, конечно, не можем назвать болезнью, но
которые в общем создавали свой нездоровый фон.
     ЊаниЯ чистоты, боЯзнь заразитьсЯ.
     ЊаниЯ преследованиЯ, боЯзнь воров и убийц.
     €похондриЯ, мнительность -- все эти бесконечные градусники.
     ЊаниЯ  аккуратности:  педантично  раскладывал   вещи,  каждую  на  свое
непременное  место,  безумно  злилсЯ, если что-то  оказывалось  не там,  где
положено.
     ‘юда  же  можно  отнести (а  можно выделить  особо)  вечные  занудливые
придирки  ко  всЯкому  обслуживающему  персоналу,  от  ссор  с  собственными
домработницами  --  до  вызова  директоров   ресторанов  и  писаниЯ  длинных
обстоЯтельных жалоб.
     €, наконец, самое главное: навЯзчиваЯ мысль  о самоубийстве,  усиленнаЯ
страхом смерти и старости, бесконечно опаснаЯ сама по себе,-- смертельнаЯ на
всем этом фоне.
     ‚се  обстоЯтельства последних  месЯцев и  особенно последних апрельских
дней были словно специально сведены и направлены  на то, чтобы усугубить его
болезнь.
     …го состоЯние ухудшаетсЯ на  глазах. ђезкаЯ,  полЯрнаЯ смена настроений
становитсЯ  все более  и более частой, вот уже и по нескольку  раз на дню,--
как будто чьЯ-то нетерпеливаЯ рука все быстрее прокручивает фильм его жизни,
торопЯсь увидеть конец...
     ‹юбого  дополнительного препЯтствиЯ  в этом состоЯнии было  достаточно,
чтобы оказатьсЯ последним  толчком. ’аким препЯтствием  стал отказ Џолонской
(бросить театр, не ехать на репетицию, остатьсЯ немедленно и навсегда в этой
комнате, сейчас же объЯвить мужу и т. д.).
     …го меморандум ("не кончу жизни"), все его поведение в это утро говорЯт
о  том, что,  даже написав  письмо, он еще не принЯл  твердого решениЯ. ‹илЯ
ћрьевна свидетельствует,  что подобные  письма он  писал  уже не  один  раз.
ЏолонскаЯ  могла согласитьсЯ и остатьсЯ, пистолет  мог не выстрелить, кто-то
мог помешать -- и все бы опЯть обошлось. Ќо только думаетсЯ, на  этот  раз--
ненадолго. “ него уже не было сил уцелеть, он был обречен.


        6

     ЏолонскаЯ едва притворила дверь,  как раздалсЯ выстрел. ‚ернувшись, она
застала его еще живым, он еще пыталсЯ поднЯть голову...
     Џервыми набежали чекисты, благо бежать им было ближе других, на ‹убЯнку
с  ‹убЯнки. Џервый  снимок -- распластанного на  полу ЊаЯковского -- Ђгранов
лишь однажды показал лефовцам чуть ли  не из собственных рук. ’ело сейчас же
перенесли в ѓендриков, комнату опечатали, и даже ‹илю ћрьевну туда допустили
гораздо позже.
     Ѓыл понедельник. Ѓрики приехали во вторник 15-го  на четверг  назначили
похороны.   ЊаЯковскому   по  чину  полагалсЯ  орудийный  лафет,   но  ввиду
самоубийства его посмертно понизили и  выдали простой грузовик.  ’атлин обил
его железом, Љольцов  сидел за рулем ‚се речи естественно, были--  "о разных
ЊаЯковских" точнее  говорЯ,  о двух. Ћдин был великий поэт  революции (после
смерти это уже  разрешалось),  оптимист  и  непримиримый  борец,  другой  --
слабый, больной человек подменивший  первого. ђасходились только  в вопросе,
на  сколько времени: на  месЯц,  на  несколько  дней, на  миг...  ‚се были в
общем-то правы „емьЯн написал в газете: "—его ему не хватало?" -- и тоже был
прав.
     Ќаследство -- поначалу,  видимо,  скромное  но обещавшее разрастись  до
солидных размеров  --  поделили  между  семьей ЊаЯковских  и ‹илей ћрьевной.
Ћтныне сноснаЯ, даже очень сноснаЯ жизнь им была гарантирована.
     Ђ  длЯ бедной  Џолонской "товарищ правительство"  не  без  помощи  ‹или
ћрьевны,  обернулось  суровым  кремлевским  чиновником  с  хорошей  фамилией
ибайло. Ћн предложил ей путевку в дом отдыха. Ћна отказалась.


     *  <I>Ћтметим вскользь  "фабричное сиЯние"  -- клепочный завод, неотвЯзный
образ, бессмертный кнЯзь Ќакашидзе.</i>


     * <I>„аже здесь мнениЯ разошлись. ‹илЯ ћрьевна утверждает, что  обращено к
ней,  ‹авут думает, что  к  ’атьЯне  џковлевой,  а ЏолонскаЯ приводит  слова
ЊаЯковского:  "ќти стихи -- Ќорочке". Џо-видимому, права  ЏолонскаЯ,  но сам
факт спора очень показателен.</i>

     * <I>27,5 тысЯчи, план, как всегда, перевыполнен,  так что правильнее было
бы их назвать "двадцатисемисполовинойтысЯчники".</i>

     *  <I>Џримечательно,  что  этот отказ  на  выезд,  упоминаемый  множеством
мемуаристов, аккуратно обходЯт в своих воспоминаниЯх и ‹илЯ ћрьевна, и ќльза
ћрьевна.</i>

     *  <I>‚се  --  подмена  в  этом удивительном  мире, и даже  сам  юбилей не
взаправдашний, а придуманный, чисто декоративный, как, впрочем, и предыдущий
--   "дювлам",   "„венадцатилетний   юбилей   ‚лад.   ЊаЯковского".   Џервые
профессиональные стихи написаны им  семнадцать лет  назад, но  он вспоминает
сидение в Ѓутырках,  подтЯгивает его к литературной работе и берет  за точку
отсчета. Ћ его  мотивах Ћсип Ѓрик писал  впоследствии  с  наивным  цинизмом:
"‚олодЯ видел  что  всЯкие рвачи и  выжиги писательские живут гораздо лучше,
чем он</I>-- <I>спокойней и  богаче.  Ћн не завидовал им, но он  считал,  что имеет
больше их право на некоторые удобства жизни, а главное, на признание".</I>


     *  <I>‘транный все же  запрет.  Њог ли  кто-нибудь  из  начальства всерьез
опасатьсЯ,  что  он не вернетсЯ? ‘просим иначе: мог ли он не вернутьсЯ? Ќет,
безусловно  нет. ќтого  у него и в  мыслЯх не  было.  ’е редкие  критические
замечаниЯ,  которые он, возможно, позволил себе во времЯ предыдущих поездок,
мог позволить себе в частном разговоре любой советский чиновник.  ‡ато он --
повторим еще и еще -- прекрасно понимал, что  вне этой системы, какой бы она
ни была и какой бы  ни стала, вне этой единственной своей принадлежности, он
вообще  не существует как поэт  и  личность. "џ ни  одной  строкой  не  могу
существовать при другой власти, кроме советской власти.  …сли вдруг  историЯ
повернетсЯ вспЯть, от менЯ не останетсЯ ни строчки,  менЯ сожгут дотла". ќто
и подобные ему заЯвлениЯ тонут в  общем потоке демагогии,  но они-то как раз
соответствуют  истине.  Љонечно,  Ђгранов  мог им  не  поверить и  никак  не
выделить. Ћднако  запрет на загранпоездку мог  быть и не  свЯзан ни с  каким
недоверием. ‚озможно,  это  было  просто  лишение милостей, перевод в  более
низкий, менее  громкий рЯд. € наконец  --  личнаЯ инициатива Ѓриков по чисто
личным мотивам...</i>


        ѓлава одиннадцатаЯ. ‚Ћ‘Љђ…‘…Ќ€…


        1

     €так,  обстоЯтельства,  приведшие  ЊаЯковского  к  гибели, наблюдаемы и
вполне поддаютсЯ названию. €,  однако же, отодвигаЯсь  во времени, Явственно
чувствуешь, как все они стЯгиваютсЯ в одну роковую точку, и словно бы видишь
ту самую руку, крутЯщую  фильм. € совсем уже странное возникает чувство: что
рука эта не вполне враждебна ЊаЯковскому,  что  жизнь его в последние месЯцы
была  ускорена,  сжата во времени,  специально длЯ того,  чтоб  во всю длину
распрЯмитьсЯ в ином существовании.
     ЊаЯковский умер ровно в тот самый момент и в точности  той единственной
смертью, какаЯ была необходима длЯ  его воскресениЯ. џ, конечно, имею в виду
не  физический акт,  но  посмертную жизнь его произведений, его имени и  его
рабочего метода.
     ‚ыполним контрольное упражнение: представим себе, что он прожил еще лет
пЯть  или  шесть. Њы  увидим,  что каждый последующий момент  его  вероЯтной
физической  жизни  несет  в себе  серьезную опасность длЯ  жизни посмертной.
Џрежде всего:  что бы он мог  еще написать?  ‘ъездив в колхоз с писательской
группой,   он  бы  выстроил  такую  страну  Њуравию,  что  не  только  "Њарш
двадцатипЯтитысЯчников",  но  и  "150000000"  показались бы детской игрой. Ђ
ведь  дальше -- голод 32-го, Ѓеломорканал 34-- го и множество прочих славных
событий. Ћн,  по точному выражению Њихаила Љольцова, "каждый  день  дышавший
злобой  этого  днЯ", нагрузил  бы тома  своих произведений  таким непомерным
грузом, что они бы,  глЯдишь, и раздавили  в конце концов весь хрупкий  слой
сегоднЯшнего сочувствиЯ. € давний романтический ЊаЯковский,  даже  без наших
наблюдений  и  выводов,  стал  бы  распадатьсЯ  на глазах  у  читателей, как
распалсЯ, следов не найти, романтический ѓорький...

     Ќо  добавим  ему  от щедрот  своих еще  два-три года  физической жизни.
Ћпасность, до глупости очевиднаЯ, возникнет уже с другой стороны. „аже мирно
и тихо женившись на Џолонской, живЯ в кооперативной квартире (на которую  он
еще  успел  записатьсЯ), окончательно  приглушив  темперамент  и голос, став
заурЯдным литературным совслужащим (каким он уже, по сути, и стал) -- он бы,
надо думать, был все равно  уничтожен, если не за былую свою заметность,  то
уж  точно -- за чекистские свЯзи *.  Ѓрики ведь уцелели только благодарЯ его
славе, он же сам уцелел -- только благодарЯ своей смерти.

     €  казалось   бы,  такой   мученический   конец  мог  еще   более,  чем
самоубийство,  способствовать   полноте  и  длительности   его   посмертного
существованиЯ. „лЯ другого это бы, может, и так, длЯ него -- иначе.

     Ћбраз  ЊаЯковского  как  поэта и  личности всегда  складываетсЯ из двух
частей: из читательского  восприЯтиЯ, своего и  чужого --  и из совокупности
всех  проЯвлений   его   официального  признаниЯ.   Ќет,   это  не   обычное
взаимодействие  собственного и привнесенного, это не  тынЯновский  "Џушкин в
веках"  -- Явление действительно чуждое, внешнее, пусть с  трудом, пусть  не
всегда  до  конца,  но  хотЯ  бы  в  принципе  отделимое  от  живого  поэта.
ђукотворный памЯтник ЊаЯковскому -- обобщенный, Ѓесплановый, всематериальный
-- есть неотторжимаЯ, едва ли  не главнаЯ, часть его совокупного образа, его
собственное  центральное  требование  к  жизни,  наполнение   жизни,   смысл
существованиЯ. ‹ишить его посмертный образ всего  того, что в нем составлЯет
памЯтник,--  значит говорить  о другом человеке  и другом поэте, о  таком из
"разных ЊаЯковских", которого не было.

     ‘трашное  уничтожение властью, ничего  существенного  не  изменившее  в
посмертной поэтической судьбе  Њандельштама  и даже, быть может, прибавившее
что-то ЏильнЯку или Ђртему  ‚еселому,-- было бы губительным длЯ ЊаЯковского.
Љак губительным было бы смещение назад, допустим, к двадцать третьему  году,
к  последним  из  самоубийственных  строчек  ("прощайте,  кончаю,  прошу  не
винить"), оно также  лишило  бы его памЯтника --  он бы  просто не успел его
заслужить.

     ‘емь последних тучных лет его жизни, семь тощих лет его творчества, эти
семь отчасти уже  посмертных лет --  длЯ того специально и  были  назначены.
ќтот  словно бы творческий  замысел  внешних сил по отношению ко всей судьбе
ЊаЯковского наполнЯет его жизнь странным и жутким значением.


        2

     †изнь поэта,  естественно  и  очевидно, завершают  его последние стихи.
‘мерть  может  застать  человека  в  любом  состоЯнии,  но  смерть  поэта  с
удивительной точностью останавливает его перо на нужных словах, таких, чтобы
после служили ключом и символом.
     "€нцидент исперчен" -- последние стихи, переписанные рукой ЊаЯковского,
но сочинены они на  много месЯцев раньше. Џоследние написанные  им стихи  --
это или "Њарш двадцати пЯти  тысЯч" ("‚раги наступают,  покончить пора  с их
бандой  попово-кулачьей"),  или,  быть  может,  "’оварищу   подростку"  ("Њы
сомкнутым строем  в  коммуну  идем и старые,  и  взрослые, и  дети.  ’оварищ
подросток,  не будь дитем, а будь-- боец  и деЯтель!"). —то  ж, мы, конечно,
могли бы сказать, что как раз эти стихи хорошо выполнЯют выпавшую им роль --
ключа и символа. Ќо  тогда перед нами -- карикатура, не портрет, не облик, в
конечном  счете -- не  жизнь.  ‚се это  в  значительной  мере  соответствует
истине, и однако же хотелось бы думать, что не только  жизнь ЊаЯковского, но
и наш разговор о нем заслуживает более серьезного завершениЯ.

     €  поэтому  мы, в  полном  соответствии  с  нашим  предметом,  повторим
подмену, уже ставшую традиционной, и лишим последние стихи ЊаЯковского ранга
последних  стихов. ‚  этот ранг,  давно  и вполне  заслуженно, возведена его
последнЯЯ поэма.
     ‚ступление  в поэму "‚о весь голос"  --  это  квинтэссенциЯ  всего  его
творчества, сгусток его  поэтической личности или  того, что ее заменЯло. €,
конечно,  главнаЯ  тема  этой  предсмертной  вещи   --  заклинание  далекого
прекрасного будущего,  утверждение своего живого  присутствиЯ в нем, то есть
снова, так  или иначе  --  своего  воскресениЯ. ‚ыпишем несколько  с детства
заученных строк:


     ‘лушайте, товарищи-потомки, агитатора, горлана-главарЯ.
     ‡аглуша  поэзии  потоки,  Я шагну  через лирические томики, как живой с
живыми  говорЯ.  џ  к  вам  приду  в  коммунистическое  далеко  не  так  как
песенно-есененный  провитЯзь.  Њой  стих дойдет через хребты  веков  и через
головы поэтов и правительств. Њой  стих дойдет, но он  дойдет не так, не как
стрела в амурно-лировой  охоте, не как доходит к нумизмату стершийсЯ пЯтак и
не как свет умерших  звезд доходит. Њой стих  трудом громаду  лет  прорвет и
ЯвитсЯ весомо, грубо,  зримо,  как в наши дни вошел водопровод,  сработанный
еще рабами ђима.


     Љак  бы мы  ни относились  к  содержанию этих  стихов,  мы  не можем не
признать  их  поразительной  силы,   их  абсолютной  словесной  слаженности.
Ѓезошибочно  верно выбраны в поэме  все интонационные переходы, все  акценты
расставлены с безоговорочной точностью, достойной  великого мастера. џркость
словесных формулировок доведена до высшего  пилотажа, почти  все они сегоднЯ
входЯт в пословицу.
     …динственнаЯ  дань "научной фантастике" -- развернутое сравнение стихов
с войсками, но и этот кусок энергичен и не слишком длинен. Ћднако же давайте
здесь  остановимсЯ, проЯвим  некоторую  тенденциозность,  благо  это  нам не
впервой.  „авайте  ухватимсЯ  за  этот недлинный  хвостик  и вытащим кое-что
покрупнее.

     ’олько ли "к жерлу  прижав жерло" -- невозможный, неосуществимый образ?
Ђ само по себе "жерло заглавий"? Ђ  "кавалериЯ острот" -- вообразима ли она?
„а и весь строчечный  фронт, так красиво словесно построенный, выстраиваетсЯ
ли в реально зримую картину?

     Ќе выстраиваетсЯ, но самое главное, что этого словно бы и не надо.  ‚сЯ
эта   часть  поэмы  ЊаЯковского   --  лучший  пример  виртуозной  демагогии,
мастерской  подгонки  под  заранее  заданный,  чисто  умозрительный,  вполне
бумажный шаблон.

     ‚ исходном пункте -- старый наш друг речевой  штамп. Ќадо было показать
аудитории (настоЯщей? будущей?),  что стихи -- боевые.  ‡начит, естественно,
страницы -- войска, рифмы -- пики и тому подобное.

     Џоиск соответствующих аналогий -- вот задача, которую выполнЯет стих, а
подогнанные под исходную задачу аналогии не могут быть точны и  единственны.
€х необЯзательность очевидна. Џики рифм и кавалериЯ острот могли быть пиками
острот и кавалерией рифм, от этого мало бы что изменилось. Ќа одной странице
строки -- железки, на другой -- линии войск, строчечный фронт. Љак  свЯзать?
Ђ никак,  не  берите  в голову, все  это  только  слова. "‚  курганах  книг,
похоронивших стих, железки строк случайно обнаруживаЯ..." Џомню,  в детстве,
специально