т через десЯть, подставив в нее другие координаты:


     где пошлость,-- везде!


     ‡десь в точности та  же самаЯ фигура используетсЯ уже в противоположном
смысле, не в страдательном, а в винительном, точнее -- в карательном. —то ж,
можно  и  так.  Ќо  теперь  она  звучит  уж  совсем  двусмысленно,  и трудно
удержатьсЯ от пародийного  вывода: был везде,  где  боль,  стал  везде,  где
пошлость...  Ќе  стоит  придавать  ему  серьезное  значение. ЊаЯковский  и в
прошлом послужил пошлости, но  и  в  будущем достаточно  мучилсЯ собственной
болью.


     ќта боль называлась,  быть может, не очень красиво: боль детской обиды,
уЯзвленного тщеславиЯ,-- но она болела  достаточно  сильно,  мы  это  знаем.
‡десь прокол в его душевной пустоте, именно здесь она и  сочитсЯ.  Њаленький
уголок души, где гнездЯтсЯ  боль  и  обида,--  вот  и  все  живое  в большом
ЊаЯковском,  остальное--  только  пустое  пространство,  заполненное внешней
энергией.  Ќо и это тоже  не мало.  ќто то, что с  ним примирЯет, что делает
возможным разговор с  ним и о нем. „ушевнаЯ боль всегда человечна, жалоба --
всегда  духовна.  †алоба  на душевную  боль,  в  конечном  счете, всегда  --
молитва, потому что кто же может помочь, как не Ѓог?


     ’ело  твое  просто  прошу, как просЯт христиане  -- "хлеб наш  насущный
даждь нам днесь".


     ‡десь цитирование прЯмого  адреса  -- лишь смущенное  прикрытие прЯмого
адреса.


        3

     ‚от что исчезло  из стихов ЊаЯковского после  революции --  жалоба. € с
нею -- всЯкаЯ возможность духовности. ’олько два-три раза возникают какие-то
всплески, но они тонут в море коллективной пошлости,  заполнЯющей теперь все
свободное  пространство его души, всю ее воспринимающую пустоту. Ћбобщенный,
мертворожденный словарь позволЯет лишь угадывать  нечто живое и личное. Ћн и
прежде  питалсЯ  общественным  восприЯтием,  но  тогда  оно  не  было  столь
однозначным, в нем было много степеней свободы, и  какое-то  из  направлений
движениЯ могло совпасть с подлинным личным мотивом.
     ’еперь  направление  оказалось  одно,  и  личный  мотив  с  ним  всегда
совпадал, так что жаловатьсЯ больше было не на что. Ќе на что -- но и нечем.
     Њногие  из  тех,  кто любил  ЊаЯковского,  кому  нравилась  "удача  его
движений",  сочли эту  перемену  изменой. Ќа самом  деле измены не  было, во
всЯком случае, с его стороны. €зменило или просто -- изменилось, как угодно,
то   общественное   наполнение,   через  которое   он   всегда   воспринимал
действительность. ‚сю, в том числе и себЯ самого.
     ‚  нас   стойко  сидит   представление   о  том,  что  дореволюционный,
романтический  ЊаЯковский  одиноко  и   мужественно  противостоЯл  силе,   а
послереволюционный -- силе служил.  Ќа самом деле этого  не было. Ћн никогда
не   противостоЯл  силе,  а  всегда  противостоЯл  слабости.  ‘илу   же   --
использовал. ‘ила застоЯвшихсЯ мышц общества была использована им с огромным
чутьем  и талантом  в  его  стратегии  и  тактике успеха. ‚се  шло в дело: и
оранжеваЯ  (желтаЯ) кофта, и  рост, и голос, и бездарность друзей, и  полнаЯ
готовность  интеллигенции,  к  тому  времени,  говорЯ  словами  незабвенного
‚енички, достигшей таких духовных высот, что ей можно было с метра плевать в
рожу, и она бы не шелохнулась.


     ђадостно плюну, плюну в лицо вам...


     ќти стихи он читал, тыча пальцем в конкретных людей в зале и даже  плюЯ
с эстрады в первые рЯды, и  все это-- при  полном доброжелательстве публики.
ѓак  что  "ѓолгофы  аудиторий"  следует   признать  поэтической  гиперболой,
выражением скорее его отношениЯ к залу, чем зала к нему.

     ‚  13-м  году,  начинающий  поэт,  он объездил с друзьЯми пол-ђоссии  и
нарвалсЯ  лишь на несколько вполне благополучных скандалов. Ћн пишет об этом
времени:  "€здатели   не  брали  нас.  Љапиталистический  нос  чуЯл  в   нас
динамитчиков. “ менЯ не покупали ни одной строчки".

     Њожно подумать, у него  их были тысЯчи. Њежду  тем  за весь тринадцатый
год он написал едва ли два десЯтка стихов, и почти все они были изданы.
     Ќо сила в то времЯ  была слишком аморфна, разлита  в атмосфере времени,
чтоб он сам мог ощущать ее направленное давление. Ќе то стало после ЋктЯбрЯ.


     ќтот вихрь,  от мысли до курка, и  постройку,  и пожара  дым  прибирала
партиЯ к рукам, направлЯла, строила в рЯды.


     ’еперь он мог использовать внешнюю силу, лишь ей служа.
     €менно по  отношению к  этой службе  постоЯнно  возникает  вопрос о его
искренности,  возникает  опЯть и  опЯть, после  всех ответов.  “дивленный  и
расстроенный Џастернак написал ему на подаренной книге:


     џ знаю, ваш  путь неподделен. Ќо как вас  могло занести Џод своды таких
богаделен Ќа искреннем вашем пути?


     ‡десь  вопросительнаЯ, недоумевающаЯ  интонациЯ  Явно  пронизывает  всю
строфу целиком и  относитсЯ не только ко второй, но и к первой и к последней
строчке. €скренен ли, неподделен ли путь?
     ‘транный все же вопрос.
     Ћтчего  он  так актуален всегда, когда речь  заходит о  ЊаЯковском?  Ќе
ЯвлЯетсЯ  ли сама его  постановка свидетельством того,  что  данное  Явление
расположено вне поэтической сферы? —то есть  поэзиЯ в конечном счете, как не
точно  выраженнаЯ  искренность?   ‘просите,  искренен  ли  Ѓаратынский?  €ли
‹ермонтов -- действительно чувствовал и думал то, что писал,  или чувствовал
одно, а писал другое, руководствуЯсь, к примеру, деловыми соображениЯми?
     Ќе будем торопитьсЯ с ответом  и выводом Џродолжим немного нашу анкету,
продвинем во времени, приблизим к ЊаЯковскому.


        4


     €ль Я не знаю, что, в потемки тычась, ‚овек не вышла б к свету темнота,
€ Я -- урод, и счастье сотен тысЯч Ќе ближе мне пустого счастьЯ ста?


     €скренний ли  поэт Ѓорис Џастернак?  „ействительно  ли он  верил в  эту
арифметику,  и  верно  ли,  что  плакатные  "сотни тысЯч"  с  их опереточным
"счастьем"  были  ближе  ему,  чем  друзьЯ и  родные,  чем  сто  знакомых  и
незнакомых,  но  конкретных  живых  людей,  которые, очевидно, приносились в
жертву, раз возникла такаЯ альтернатива: что ближе, а что не ближе?
     ’ак можно спросить не об одном Џастернаке,  да о  нем-то, быть может, в
последнюю очередь, но это и важно и страшно, что даже о нем...


     € разве Я не мерюсь пЯтилеткой, Ќе падаю, не подымаюсь с ней?


     —то за странность, чем это таким он  меритсЯ? € с каких это пор поэт  в
ђоссии стал меритьсЯ чем-то кроме стихов?
     ‘ каких... „а с тех самых пор. ‘ тех пор, как все критерии сдвинулись с
места и сераЯ муть проникла в самые стойкие, самые заполненные души.
     €, читаЯ эти стихи Џастернака, мы  не  только не торопимсЯ его уличить,
мы просто надеемсЯ,  нам хочетсЯ  думать,  что он  неискренен.  Ќам  хочетсЯ
думать, что он притворЯетсЯ, со скоморошьей буквальностью повторЯЯ привычные
штампы, только длЯ того, чтобы тут же воскликнуть:


     Ќо как  мне быть  с  моей грудною клеткой € с тем, что всЯкой  косности
косней?


     ќто  тоже  еще  немного риторика,  но уже  переход к самому главному, к
тому, длЯ чего и писались стихи:


     Ќапрасно  в дни  великого  совета,  ѓде  высшей страсти  отданы  места,
Ћставлена вакансиЯ поэта: Ћна опасна, если не пуста.


     €  даже  в этой прекрасной  строфе, полной сдержанной  силы и скромного
достоинства,  мы  оказываемсЯ  перед  неминуемым  выбором:  или  две  первые
строчки, или две последние. Ђ выбрав последние, должны принЯть, что "великий
совет"  и  "высшаЯ  страсть"  --  это  тоже  скоморошьЯ  дразнилка,  фига  в
кармане...
     ‚опрос об  искренности того или иного художника, безусловно, актуален и
в наше времЯ,  а тем более в то, легендарное. Ћднако оценка ответа не всегда
однозначна.
     ‡ощенко  написал  о  Ѓеломорканале и, говорЯт,  сделал  это  совершенно
искренне. "€ вот, Я делаю вывод: ђоттенберг благодарЯ правильному воспитанию
изменил свою психику и  перевоспитал свое сознание и при этом, конечно, учел
изменениЯ в нашей жизни. € в этом Я так же уверен, как в самом себе. €наче Я
-- <I>мечтатель, наивный человек и простофилЯ".</i>
     €нтересно, согласились бы зэки ЃеломорстроЯ с такой мЯгкой  самооценкой
автора? •орошо хоть он допускает, пусть в негативной форме, саму возможность
какого-то  "иначе".  ‡начит,  была  червоточина  в  его чистой  искренности.
’алантливый человек всегда ненадежен, вакансиЯ поэта всегда опасна...
     „а, конечно, поэзиЯ и искренность -- это в некотором роде синонимы.  Ќо
поэзиЯ  не может  быть и бесчеловечной. €  что тогда лучше  -- бесчеловечнаЯ
искренность или человеческое притворство?
     € это еще не последний выбор, здесь есть варианты.
     Џроще всего сказать  о  ЊаЯковском, что он был  неискренен.  ќто  можно
доказать многочисленными примерами, однако  это  врЯд  ли исчерпает  вопрос.
„екларативнаЯ  поэзиЯ,   если  признать  ее  существование,  не  может  быть
искренней в каждый  момент, так как руководствуетсЯ не сиюминутным чувством,
а некоторым исходным убеждением,  не концепцией,  окрашивающей восприЯтие, а
заранее  выбранной  установкой,  предопределЯющей  все,  вплоть  до  средств
выражениЯ.
     ‚спомним, однако, Ђполлона ѓригорьева: "•удожество как выражение правды
жизни  не  имеет  права  ни  на  минуту  быть неправдою:  <I>в  правде  --</I>  его
искренность, в <I>правде --</I> его нравственность, <I>в правде --</I>  его объективность"
(курсив Ђ. ѓригорьева).
     џ снимаю вопрос об  искренности ЊаЯковского не  только  потому,  что он
неразрешим до конца, но и потому, что его решение -- неплодотворно. џ снимаю
этот проклЯтый вопрос и ставлю  вместо него другой: <I>о правде.</I> Ђ  на него мы,
по сути, уже ответили


        5
     ‹еонид   ђавич,   ученик   и   поклонник,   рассказывает:   "ЊаЯковский
остановилсЯ, залюбовалсЯ детьми. Ћн стоЯл  и смотрел на  них, а Я, как будто
менЯ кто-то дернул за Язык, тихо проговорил:
     -- џ люблю смотреть, как умирают дети...
     Њы пошли дальше.
     Ћн молчал, потом вдруг сказал:
     -- Ќадо знать,  почему написано,  когда  написано,  длЯ  кого написано.
Ќеужели вы думаете, что это правда?"


     Ќеужели вы думаете, что это правда? ’ак он мог бы сказать о любой своей
строчке, о каждом стихе.
     ’рудность восприЯтиЯ его стихов есть трудность нахождениЯ соответствиЯ,
фиксации  подлинных  чувств и  оценок.  ‡адача  эта  неразрешима в принципе,
потому что на том конце стиха -- не вожделеннаЯ суть и правда, а произвольно
выбраннаЯ оболочка, то есть снова знак, а не смысл.
     ќто был неутомимый дезинформатор. Ќе  только истина в высшем смысле, но
простаЯ обыденнаЯ правда  факта не имела длЯ него никакого значениЯ. € не то
чтобы  он  всегда  специально обманывал,  но  просто  знать  не знал  такого
критериЯ.   „екларативность   и   полемический   строй   стиха   чрезвычайно
подчеркивают   это  обстоЯтельство.  Џочти  ни  одно   его   утверждение  не
выдерживает  сопоставлениЯ с реальностью -- ни  с  реальностью чувства, ни с
реальностью быта,  ни  с  реальностью,  им  же самим утвержденной в соседних
стихах или даже в соседних строчках.
     ‹юбил ли он смотреть, как умирают дети? Ћн не мог смотреть, как умирают
мухи на липкой бумаге, ему делалось дурно.
     "‚ам, берущим  с опаской  и перочинные  ножи..."  Љто  поверит, что эти
издевательские строки написал  человек, смертельно страшившийсЯ вида крови и
действительно бравший с опаской перочинный нож и даже иголку? Ђ все кровавые
водопады с "сочными кусками человечьего мЯса", как же они? „а  точно так же.
ѓрЯзь, пот, слюна, жевотина  в изобилии текут по ступенькам его строк, и это
все прекрасно уживаетсЯ с его знаменитым гуттаперчевым тазиком, питьем  кофе
через соломинку  и мытьем рук после  каждого рукопожатиЯ. ’о само по себе, а
это -- само. ’о -- реальность изделиЯ и воздействиЯ, это -- реальность жизни
и быта.  ђазные вещи. Ќадо знать, почему  написано, когда написано, длЯ кого
написано.

     Ћн живет  в удивительной  семье из  трех,  на  двусмысленном праве,  на
странном  договоре  --  и  пишет  стихи  о  неких  подонках,  "присосавшихсЯ
бесплатным приложеньем к каждой двуспальной кровати".

     "Ѓудьте  проклЯты! --  искренне кричит он  всем  сытым в 22-м  голодном
году.-- Џусть будет так,  чтоб каждый проглоченный глоток желудок  жег! —тоб
ножницами  оборачивалсЯ  бифштекс  сочный,  вспарываЯ стенки  кишок!"  ’акаЯ
изобретательность.  Ђ  на  даче  в  Џушкине  устраивает  воскресные  приемы,
многолюдные,  человек на двадцать, и  просит домработницу  наготовить "всего
побольше".
     Ћ своем личном импресарио -- ведь был же у него и такой! -- энергичном,
хватком, напористом, шумном-- он говорит: "Њне рассказывал тихий еврей..."
     Ћн  изобличает  обывательское отношение к  власти:  "Њы  обыватели, нас
обувайте  вы, и мы уже за вашу власть" -- и  буквально на следующей странице
рассказывает  о пресловутом литейщике, который убеждаетсЯ, что власть "очень
правильнаЯ", помывшись в собственной ванне. Џримеров не  счесть. Ћтношение к
правде  факта  и  правде  слова  --  вот,  быть  может,  главный  пункт  его
соответствиЯ той общественной системе, которой он столь верно служил.  ‡десь
эпоха великого словоблудиЯ встретилась со  своим великим  поэтом  и  уже  не
расстанетсЯ  с   ним  никогда.  ЃольшаЯ  общественнаЯ  неправда  отражаетсЯ,
дробитсЯ и преломлЯетсЯ в неправде и двусмысленности его личности.
     Ћн прекрасно знал в себе эту двусмысленность и достаточно рано научилсЯ
ее использовать.
     ‚  статье  "Ћ  разных  ЊаЯковских"  (каково  название!)  он  предварЯет
публикацию "Ћблака в штанах" заЯвлением, что это другой  ЊаЯковский, не тот,
что известен  публике, а если  она  подумает, что  такое-то  место  в  поэме
означает то-то и то-то, так нет, оно означает вот что... Џримечательно,  что
возможность  истолкованиЯ  и даже сильнее --  его  необходимость была задана
самим ЊаЯковским, и ведь это при том, что в поэтическом смысле стих его, как
правило, прост и логичен и, за  редким исключением,  образной расшифровки не
требует.

     ќтот камушек покатил литературоведческую лавину. ”ормирование авторской
личности  ЊаЯковского  происходило  в  значительной  мере  за пределами  его
стихов, путем присвоениЯ им  весовых множителей, путем  приданиЯ усиленного,
конкретного смысла  одним из  его конструкций и приглушениЯ, абстрагированиЯ
других.  Ќапример, "душу  на  блюде  несу"  --  конкретнаЯ  жертвенность,  а
"понедельники  и  вторники   окрасим  кровью  в  праздники"  --  абстрактный
романтический бунт.  ’аким  образом,  расплывчатость облика  работает не  во
вред,  а на  пользу. …сли все, что он говорит,--  это как бы  не всерьез, не
вполне  так  и может означать  иное или попросту  ничего не  означать,--  то
выходит  не так уж и  страшно. …сли кровожадность -- это только  поза,  если
орет,  но  никогда не вцепитсЯ  или  даже не думает того, что орет,--  так и
пусть себе, чего волноватьсЯ...
     ќто было второе важнейшее право (после права на жалобу), которое отнЯла
у него ђеволюциЯ.
     Љогда реальные окровавленные туши повисли на реальных фонарных столбах,
когда "серенький перепел"  ‘еверЯнин вынужден был  навсегда покинуть ђоссию,
опасаЯсь, чтоб  в  его  настоЯщем  черепе  не  кроилсЯ  вполне  материальный
кастет,--  угрозы  и подстрекательские призывы ЊаЯковского потерЯли право на
отвлеченность  и символизм. Ќе  столько  изменилсЯ сам  ЊаЯковский,  сколько
изменилась цена его слова.


     Ђ потом топырили глаза-тарелины в длинную  фамилий и званий тропу ‚етер
сдирает списки расстрелЯнных, рвет, закручивает и пускает в трубу.


     Љазалось  бы, чем эта наглЯднаЯ сценка страшней все тех  же лабазников?
Ћтчего мы в таком  ужасе от нее  шарахаемсЯ и  долго потом ощущаем в  сердце
мертвЯщий холод?  ‚едь  тот  же автор,  та же тема,  излюбленнаЯ,  привычнаЯ
линиЯ... Ђ разница  в  том, что теперь за  страшным словом  стоит  подлинное
страшное  действие  и более того  -- уже совершенное! €  нет теперь  никакой
возможности,  ну ни малейшей, перечислить куда-то безумный смысл этих  слов,
возвести  их  в  гиперболу, в  образ, в прием,  черт знает  куда, но  только
подальше от того единственного, что они означают...
     €  все же  мы так  сразу  не  можем  смиритьсЯ,  слишком  в  нас  силен
интеллигент и  обыватель. Њы начинаем метатьсЯ и искать  окольных  путей. Ќе
может быть, говорим мы себе, немыслимо! —тобы русский поэт... неважно какой,
нарушитель там,  разрушитель... но есть же  границы! —тоб вот  так  публично
радоватьсЯ массовым казнЯм?  €  не  сочувствиЯ  искать  длЯ расстрелЯнных, а
звонкой веселой рифмы? Љаких-то тарелин, будь они трижды неладны... Ќет, это
слишком, так не бывает...
     €  от  одной  характерной  черты  ЊаЯковского,  от  его  комплексующего
сладострастиЯ, мы кидаемсЯ  к другой --  к спасительной неоднозначности.  Њы
говорим  себе:  это он  так, несерьезно. ќто он  врет, как всегда, а  сам  в
глубине души сочувствует жертвам, как же иначе... Ќо длЯ всех этих постыдных
интеллигентских мыслишек у нас имеетсЯ только одно мгновение, отделЯющее нас
от следующей строфы. ЊаЯковский помнит о своей многоликости и,  чтоб не было
пересудов  "о разных  ЊаЯковских", в  ключевых,  политически важных  случаЯх
спешит поставить точку над i:


     ‹апа класса лежит на хищнике -- ‹убЯнскаЯ ‹апа —ека.


     ‡десь уже  четко  названы  исполнители и выражено  отношение.  Ќо  вот,
опЯть-таки  не  без  двусмысленности:  трудно   отнестись  с  безоговорочной
симпатией к  этой дважды  повторенной страшной  лапе . €  тогда,  быть может
снова что-то почувствовав он выражаетсЯ с окончательной определенностью:


     -- ‡амрите, враги! Ћтойдите, лишненькие!


     Ђ это - как будто специально нам адресовано.


     Ћбыватели! ‘мирно! “ очага!


     Ќикакого сомнениЯ -- нам!


        6
     ‘траннаЯ губительнаЯ эманациЯ  исходит  от  этого человека. ѓубительнаЯ
прежде  всего  -- длЯ правды.  Ќет  таких  воспоминаний о  нем,  нет  такого
рассказа  о  встрече с ним, где бы  это  не чувствовавалось. “ любых,  самых
различных авторов  мы обнаоуживаем одинаковое  лавирование,  ускользание  от
прЯмого выбора, потоки поспешных истолкований с Явным давлением на читателЯ.
Ђсеев,  ‡елинский, Џерцов,  ЉатанЯн...  Ѓог  с  ними  со  всеми. Ќо  другие,
достойнейшие имена  покорно становЯтсЯ в этот рЯд, как только приближаютсЯ к
нашей теме.
     ‡десь, пожалуй, примечательнее всех -- Љорней —уковский.
     Ћн  был  старше  ЊаЯковского на десЯток лет  и ко  времени  первого  их
знакомства в  14-м  году считаЯ  вполне  авторитетным критиком. € вот как  в
1940-м он рассказывает об этой встрече.
     "Ћн вышел ко мне, нахмуренный, с кием в руке и неприЯзненно спросил: --
—то вам надо?
     џ вынул из кармана его книжку и стал с горЯчностью высказывать ему свое
одобрение.  Ћн слушал  менЯ не долее минуты  и наконец,  к  моему изумлению,
сказал:
     -- џ занЯт... извините... менЯ ждут... Ђ если вам так хочетсЯ похвалить
эту книгу,  подите,  пожалуйста, в тот угол...  к тому  крайнему  столику...
видите, там сидит  старичок... в  белом галстуке...  подите  и  скажите  ему
все..."
     Ћбратите  внимание  на   многоточиЯ,  которыми  так   щедро  разбавлЯет
—уковский грубый ответ ЊаЯковского.  Ћн  поЯснЯет: "ќто было сказано учтиво,
но твердо". ‚идимо, многоточиЯ как раз и должны выражать учтивость.
     "Џри  чем  же  здесь  какой-то  старичок?"   --  растерЯнно  удивлЯетсЯ
—уковский.
     "-- џ ухаживаю за его дочерью. Ћна уже знает, что Я -- великий  поэт...
Ђ отец сомневаетсЯ. ‚от и скажите ему.

     џ хотел было обидетьсЯ, но засмеЯлсЯ и пошел к старичку".

     ‡асмеЯлсЯ и пошел. Ћтчего же не обиделсЯ? Ђ потому что он, интеллигент,
в  данный момент  разговаривал с хамом, а  интеллигенту полагалось умилЯтьсЯ
хамству, а вовсе не обижатьсЯ.
     ‘ таким же умилением  рассказывает —уковский  о  злости,  нетерпимости,
высокомерии,  каждый  раз находЯ  такие слова  или, по крайней мере, пытаЯсь
найти,  чтобы  это выглЯдело  как  достоинство. €,  конечно же, неоднократно
проговариваетсЯ.
     ‚прочем, некоторые из его проговоров только сейчас выглЯдЯт таковыми, а
в момент написаниЯ были тем, что требовалось.
     —уковский рассказывает,  например,  как  однажды  привел ЊаЯковского  к
издателю. …го сестры не понравились ЊаЯковскому, они были "зобастые, усатые,
пучеглазые".  „а  и сам хозЯин оказалсЯ "белесым и рыхлым".  Ќикаких  других
отрицательных  черт, кроме указанных внешних данных, —уковский  не приводит,
но и этих достаточно.
     "ЊаЯковский стоЯл у стола и декламировал едким фальцетом". (ђазумеетсЯ,
фальцет  в  приложении  к  ЊаЯковскому  выступает  как  чисто  положительнаЯ
характеристика.) —то декламировал? Ќу конечно:


     Ђ если сегоднЯ мне, грубому гунну...


     "‘амаЯ его поза не оставлЯла сомнений, что стоглавою вошью  называет он
именно этих людей и что все его плевки адресованы им".
     ‘транно, плевки в лицо не пришлись по душе "этим людЯм". ‚идимо, они не
были  настоЯщими интеллигентами. Ќет, они не плевались и не кричали в ответ,
все же понимали, что стихи есть стихи, но некоторые, если верить —уковскому,
тихо  вышли  из  комнаты. Љорней  €ванович,  вспоминаЯ  об этом,  ругает их,
конечно,  но  как-то  дилетантски: "засеменил", "одна  из пучеглазых"...  „о
ЊаЯковского ему далеко.
     "‘лучай  этот произошел так давно,-- признаетсЯ —уковский,-- что многие
его детали  Я  забыл. Ќо хорошо  помню главное свое  впечатление: ЊаЯковский
стоЯл  среди <I>этих людей,</I> как боец, у которого за поЯсом разрывнаЯ граната. џ
тогда почувствовал, что никакие перемириЯ,  ради каких бы то ни было  целей,
между  ним  и <I>этими людьми</I> невозможны, что в их жизни нет ни единой пылинки,
которой он не отверг бы, и что ненависть к ним и к их трухлЯвому миру -- длЯ
него <I>не стиховаЯ декларациЯ, а единственное содержание всей его жизни..."</i>

     Ќенависть -- единственное содержание жизни...  Ќет, —уковский  здесь не
продает ЊаЯковского, он ему по-прежнему льстит. Џросто надо учесть,  что это
писалось в такие годы, когда  из всех человеческих  (нечеловеческих) качеств
ненависть имела наивысшую цену.
     ‘мешно  и  неприЯтно   и  страшно  наблюдать,   как  серьезный  критик,
культурный человек неуклюже подделываетсЯ  под  эту эстетику. Ћн делает вид,
что любит  ненависть. Ћн пытаетсЯ убедить себЯ и читателЯ, что действительно
считает  сиюминутный  эффект,  бытовое,  деловое  действие стихов --  высшим
поэтическим достижением. Ћн покорно все далее идет за ЊаЯковским и вместе  с
ним  утверждает  (а  может,  притворЯетсЯ?),  что  бывают  такие  стихи   --
обращенные  к  врагам.  Ќе  формально  обращенные,   а  по  сути  --  стихи,
предполагающие враждебную аудиторию, несочувствующего читателЯ, ненавидЯщего
слушателЯ...
     ЏритворЯетсЯ -- или так и думает? €скренен ли? -- .все тот же вопрос. €
опЯть обернем его иначе: правдив ли?


     џ позволю себе привести последний большой отрывок.
     ђазговор идет об  “олте “итмене.  "Ќеплохой писатель",-- снисходительно
замечает  ЊаЯковский и начинает  выговаривать —уковскому за низкое  качество
его переводов. —уковский,  естественно, оправдываетсЯ, а затем читает  новые
переводы, сделанные, по его мнению,  именно так,  как требует ЊаЯковский. Ќо
тот опЯть недоволен.
     "-- ‘тихи занЯтные,-- сказал  он без большого  восторга.--  Џрочтите их
„авиду Ѓурлюку. (Ќе правда ли, несколько однообразнаЯ  реакциЯ: то старичку,
то Ѓурлюку.) Ќо  все же  в вашем  переводе есть  патока.  ‚от  вы, например,
говорите  в этом стихотворении: "плоть".  ’ут нужна не  "плоть",  тут  нужно
"мЯсо".-- џ не прижмусь моим мЯсом к земле, чтобы ее  мЯсо  обновило менЯ.--
“верен, что в подлиннике сказано "мЯсо".
     ќто очень удивило менЯ. ‚ подлиннике действительно было сказано "мЯсо".
Ќе  знаЯ  английского подлинника, ЊаЯковский  угадывал его так безошибочно и
говорил  о  нем с  такой твердой уверенностью,  словно сам  был автором этих
стихов.

     ’аким  образом,  начинающий   автор,  талант  которого  Я,  в  качестве
"маститого  критика",  час тому назад пыталсЯ  поощрить, не только не принЯл
моих   поощрений,  но  сделалсЯ  моим  критиком  сам.  ‚   голосе  его  была
авторитетность судьи, и Я почувствовал себЯ подсудимым".
     —то нам  в  этом отрывке?  „а  много разного.  Ќу, во-первых,  булыжное
высокомерие ЊаЯковского  даже по отношению к “олту “итмену, которому  он был
очень многим обЯзан *.
     ‚о-вторых,  детскаЯ легкость приманки  -- на что  ему еще было клюнуть,
как не на мЯсо, излюбленную стихотворную пищу? € авторитетность судьи --  не
того,  кто  выносит суждениЯ, а того, кто судит, того, кто засуживает...  €,
конечно же, радостное самоуничижение —уковского и готовность быть подсудимым
-- вполне соответствуЯ времени*.
     Ќо все это, в  тех  или иных  вариантах,  нам  было известно  и раньше.
ѓлавное  не  это.  Ђ  главное  то,  что Љорней €ванович,  большой  писатель,
серьезный человек, сообщает нам, что в подлиннике было "мЯсо", а не "плоть",
прекрасно  знаЯ (уж тут  -- никаких сомнений!),  что в  английском Языке  <I>не
существует двух разных слов</I> длЯ  обозначениЯ этих понЯтий! …сть  одно слово:
flesh -- мЯсо, оно же плоть.

     € читателю не надо знать английского подлинника и не надо угадывать его
"так безошибочно", чтоб увидеть, что ему попросту дурЯт голову.*

     Ќо зачем же так наивно, так по-детски обманывать читателЯ?
     џ думаю,  —уковский просто не мог  иначе. ‚зЯвшись писать о ЊаЯковском,
он автоматически  включалсЯ  в ту  всеобщую систему  враньЯ, котораЯ  вокруг
ЊаЯковского существовала и непрерывно подпитывалась эманацией его  личности.
Њожно даже  сказать, что  здесь не было обмана, а правдивое существование  в
системе лжи. Џотому что и читатель, взЯвшись читать о ЊаЯковском, не ждал от
автора никакой правды, а ждал очередной занЯтной легенды и заранее обещал не
замечать противоречий:


     Ђх, обмануть менЯ не трудно! џ сам обманыватьсЯ рад!


     *   <I>Љогда  на   одном  из  таких   диспутов   критик  Ћрлинский  сказал
примирительно,  что  среди  присутствующих нет  сторонников  заколачивании и
гильотины, ЊаЯковский с места выкрикнул: "…сть!.."</i>


     *  <I>Џозднее  он расплатитсЯ  с ним до  конца: "‚  тесном смокинге  стоит
“итмен, качалкой раскачивать в невиданном ритме. €меЯ наивысший американский
чин -- "заслуженный разглаживатель дамских морщин".</i>


     * <I>"‚се, что разрушал ты -- разрушалось, в каждом слове билсЯ приговор".
’ак  писала как раз тогда о ЊаЯковском Ђнна Ђхматова, живЯ тем, что осталось
от разрушениЯ, в смертельной тоске ожидаЯ приговора сыну...</i>


     *  <I>Љстати  сказать,  английский   подлинник,   так  чудесно   угаданный
ЊаЯковским,  содержит,  пожалуй,  еще больше  патоки,  чем забракованный  им
перевод,  и не  дает ни  малейших оснований  истолковывать  слово  flesh как
"мЯсо".  ‡десь “итмен  даже не говорит "прижмусь",  он  говорит "прикоснусь,
притронусь".</i>


     <I>I will not touch my flesh to the earth As to other flesh to renew me. џ
не  прикоснусь моей плотью  к земле,  Љак к другой плоти, чтоб  она обновила
менЯ.


     ‡десь скорее, быть может, уместно "тело", но никак не "мЯсо</I>


        ѓлава четвертаЯ. ЃђЂ’њџ-ђЂ‡ЃЋ‰Ќ€Љ€


        1


     ђазумеетсЯ, массовость  враньЯ о  ЊаЯковском объЯснЯетсЯ не только  его
личными свойствами. ’о была организованнаЯ сверху кампаниЯ, ее старт был дан
великой резолюцией, а финиша до сих пор не предвидитсЯ. Ќо особенность  этой
кампании в том, что объект  ее не остаетсЯ пассивным, а активно сотрудничает
с каждым участником, каждый раз оборачиваЯсь под нужным углом.
     ’ак было не всегда, и в  20-м году, когда тот же —уковский лучше помнил
детали  событий, а главное,  был  чуть  более свободен в своих суждениЯх, он
писал о ЊаЯковском несколько иначе:
     "Џорою кажетсЯ, что стихи ЊаЯковского, несмотрЯ на  буйную пестроту его
образов,  отражают  в   себе  бедный   и   однообразный  узорчик  бедного  и
однообразного мышлениЯ, вечно один и тот же, повторЯющийсЯ, точно завиток на
обоЯх...

     ‚ самых патетических  местах  он  острит, каламбурит,  играет  словами,
потому  что его  пафос --  не  из сердца, потому  что  каждый  его  крик  --
головной,  сочиненный,  потому  что  всЯ  его пламенность  --  деланнаЯ. ќто
‚езувий, изрыгающий вату". ‡десь не  только  совершенно иное отношение, но и
сам автор -- совершенно иной: легкий, резкий, остроумный -- талантливый.
     —уть  позднее  эта статьЯ  о  ЊаЯковском  вошла  в  блестЯщую  книгу  о
футуристах, лучшую и по сей  день из всего, что о них написано (и немедленно
оглоушенную бдительным ‹ефом по всем  погромным лефовским правилам). ‚  этой
книге —уковский не уничтожает ЊаЯковского,  напротив, он настойчиво выделЯет
его талант изо всей компании. Ќо делает  он это  без всЯкой скованности, еще
не застыв, не оцепенев, еще свободно рассматриваЯ все Явление в целом, а  не
глЯдЯ ‚ию прЯмо в глаза...
     ‘трого  говорЯ, уже тогда футуристы были  интересны —уковскому лишь как
окружение ЊаЯковского, как его предшествие и фон длЯ его работы. …ще не было
дистанции  восприЯтиЯ, необходимой  длЯ каких-то общих  выводов,  но главное
—уковский увидел уже тогда. Ћн увидел, что ЊаЯковский -- "плоть от их плоти.
Ќе будь их, не было бы и его".


        2
     ’рое  самых главных, самых деЯтельных и самых шумных поэтов-футуристов,
по  отдельности так  живо описанных  —уковским,  сегоднЯ представлЯютсЯ  нам
чем-то  усредненным,  чем-то  вроде почетного  караула  на  встрече великого
ЊаЯковского,  где  мелькают  лишь светлые  пЯтна  лиц и перчаток. Ђ  порой и
совсем уж  из  другой  области:  вроде урок-телохранителей  вокруг  большого
пахана...  Љто  из нас  с  сегоднЯшнего  расстоЯниЯ  отличит  Љаменского  от
Љрученых  и  обоих  вместе  --   от   Ѓурлюка?  Љто,  не  будучи  специально
уполномоченным, добровольно захочет этим  занЯтьсЯ? ‘овершенно очевидно, что
те различиЯ, которые нам  удалось бы  выЯвить,  проделав  неимоверно скучную
работу, ничего не изменили бы  в нашем отношении к этим безвозвратно забытым
авторам.
     ЋстаетсЯ •лебников.  ’итулованный  гений,  Џредседатель  ‡емного  ара,
‚озрождение ђусской ‹итературы (это тоже-- не название процесса, а титул)...
     Ћн,  конечно же,  был  одаренным человеком. ‚ его безумном, смещенном с
осей  бормотании,  то детски  наивном,  то педантично  ученом,  проскакивают
поразительно Яркие  и  точные строки,  а порой поэтический  объем доходит до
нескольких строф.  € все же он  не написал ни одного стихотворениЯ и уж  тем
более ни одной поэмы.
     ‚сЯкий  текст  •лебникова  -- это только  заЯвка, образец,  сообщение о
возможности. Ћн ни к кому не обращен, никуда  не движетсЯ  и  ни к  чему  не
приходит.  ‡наменитое  хлебниковское "и так далее...", обрывавшее чуть ли не
каждое чтение,-- это и есть итог и концовка любого стиха.
     Ћн  обладал  оригинальным  лингвистическим  чутьем,  но  в   стихе  оно
проЯвлЯлось всегда  рационально, с неуклонной болезненной конструктивностью.
‘амовитость слова, отрыв его от предмета, замена исконных чувственных свЯзей
и органических свойств восприЯтиЯ  строгими логическими законами, выводимыми
по аналогии из частного случаЯ,-- все это очень хорошо укладываетсЯ в  общую
клиническую картину.
     •лебников  был  одаренным  человеком,   может   быть,  даже  гениальным
человеком, но такого  поэта  "•лебников"  -- не было. ‚се  же есть  какаЯ-то
утилитарнаЯ значимость  в каждом читательском контакте с поэтом, длЯ чего-то
же мы читаем  стихи, что-то такое из них получаем. Ќо что, кроме запоздалого
любопытства или чисто филологического интереса, может  заставить нас сегоднЯ
читать  •лебникова?  Љакой  возможен  душевный  контакт  с   его  непрерывно
распадавшейсЯ личностью?
     "•лебников -- не поэт длЯ потребителЯ. …го  нельзЯ читать. •лебников --
поэт длЯ производителЯ". ’ак  писал о  нем  ЊаЯковский. ‡амечено удивительно
точно.  Ћсобое свойство  Языковых  открытий  •лебникова -- в  том,  что,  не
наполненные   живым   содержанием,  не  свЯзанные   движением   личности,  в
собственном контексте  они бессмысленны, в лучшем случае забавны, не  более.
Ќо   зато,   усвоенные   другими   поэтами,   переваренные,   измененные  до
неузнаваемости, как бы сами становЯтсЯ содержанием и новым особым качеством.
€ это тем верней, чем сильней и богаче личность поэта.

     Ќе было такого  поэта -- "•лебников", но Явление такое, и очень важное,
в русской литературе было и есть.

     Ћднако и такого футуриста тоже ведь не было. Ћн даже термина  самого не
мог принЯть, и предложенный им неологизм "будетлЯне", несмотрЯ на буквальное
значение корнЯ, всей своей Языковой сутью обращен не в будущее, а в прошлое.
’ак можно сказать обо всем, что он сделал.  Ѓыть может, именно потому он так
легко прошел в будущее, а футуристы остались, затерЯлись в прошлом.
     …го строки  читали с шумных эстрад, его  именем  подписывали манифесты,
печатали его на обложках сборников --  сам же  он  был  всегда в стороне или
двигалсЯ пассивно в том потоке, куда в данный момент попадал.
     •лебников  -- одно, футуристы --  другое. ќто  очень  рано почувствовал
—уковский, это Ясно понЯл ’ынЯнов.
     €  если  •лебников --  гениальный  безумец,  аналитик-изобретатель,  то
Љрученых -- уже  просто  скучный обманщик, Љаменский -- пустозвон-балагур, а
„авид  Ѓурлюк  -- еще  и хитрый  делЯга.  —то  же  свЯзывало  с  ними  всеми
ЊаЯковского?
     ‘начала попробуем ответить на вопрос, что свЯзывало их друг с другом.
     ‚ те веселые годы Ѓурлюк так выражал свое кредо:
     "‚се человеческие отношениЯ  основаны только на выгоде. ‹юбовь и дружба
-- это слова. ЋтношениЯ крепки только в том случае, если людЯм выгодно  друг
к другу хорошо относитьсЯ".

     Ѓурлюк уехал в 20-м году. ‚ 22-м умер •лебников. Љ футуристам примыкали
новые люди,  футуристы превращались в футуристов-лефовцев, взаимодействовали
с наркомпросом,  с пролеткультом, с —ека  и  с  прочими  порождениЯми нового
времени,  имевшими  столь  же  красивые  названиЯ,--  а  некий  принцип,  их
объединЯвший, оставалсЯ незыблемым, хотЯ и скрытым.
     Ѓурлюк  и  Љрученых  13-го  года,  Ѓурлюк  и  Ѓрик 16-го  года,  Ѓрик и
’ретьЯков 22-го, ’ретьЯков и —ужак 24-го... ‚ чем сходство этих людей  между
собой? ’олько в одном: в их воинствующей бездарности.
     ‘  самого начала и  до конца литературный  союз  русских футуристов был
единственным в своем роде профессиональным союзом-- это был союз графоманов.
     Ќи  один посторонний, то есть талантливый, не мог бы долго существовать
в  этой группе. Џастернак,  привлеченный личностью ЊаЯковского, которого  он
очень высоко ценил, залетел однажды на огонек, едва не сгорел, но вовремЯ (а
лучше бы раньше) спассЯ.
     Ќа   протЯжении   примерно   пЯтнадцати   лет   существованиЯ   русских
(московских) футуристов  ЊаЯковский  был и оставалсЯ лучшим, талантливейшим,
то есть попросту единственным. € это, конечно же не случайно.
     Љазалось  бы,  и прочие  литературные  группы  не  слишком  изобиловали
талантами.  “  имажинистов  тоже  был  только …сенин, все  же  остальное  --
Њариенгоф... Џоэт вообще профессиЯ  редкаЯ, и скорее следует удивлЯтьсЯ, что
было  их  слишком  много.  Ќо нет, имажинисты  --  совершенно  другое дело.-
Њариенгоф  был,   возможно,  не  талантливей,  чем  Љрученых,  но  Њариенгоф
стремилсЯ  быть   талантливым.  Ћн,  в  отличие  от  Љрученых  не   возводил
бездарность  в ранг  гениальности, не  обманывал,  не  совершал  подмены. Ћн
сочинЯл плохие стихи, но он не выворачивал вверх дном критерии, так чтоб эти
стихи считались хорошими. Ћн, быть может, тоже был графоманом,  но о нем так
и  говорить не хочетсЯ,  потому что он  не был  графоманом воинствующим. Ћн,
скажем, был просто слабым поэтом. Ћн писал в 22-м году:
     "’олько  академическое   мастерство   открывает  путь  изобретательному
моменту в искусстве. Ќоваторское искусство всегда академично... ‘амо понЯтие
движениЯ  заключает  в  себе  ранее  пройденные  этапы, то есть  преодоление
культурного наследиЯ..." Њожно подписатьсЯ под каждым словом. ‚ том же  22-м
году Ђлексей Љрученых организует выпуск специальной книжечки, где в  четырех
статьЯх  рекламируютсЯ его стихи. Ћдна из статей  называетсЯ "‘люни  черного
гениЯ". „ругаЯ, подписаннаЯ самим Ѓурлюком,-- "Ѓука русской литературы".

     "Џосле одеколона и рисовой пудры  Ѓальмонта,  после нежных кипарисового
дерева (?) вздохов Ђл. Ѓлока -- вдруг


     ЋЯзычи менЯ щедро, лЯпач!.."


     ‚от этот "лЯпач" и решил все дело. Ћн и оЯзычил и надоумил.


        3

     Џредставим  себе  молодых  энергичных  людей,  не  обладающих  никакими
особыми талантами и мечтающих о всемирной славе.
     ќтой славы, по их  наблюдениЯм,  с  минимальной затратой  сил и времени
можно  достичь в  искусстве.  Ћсмотревшись, они  убеждаютсЯ,  что  искусство
неохватно  велико и пугающе разносторонне. ‘ их способностЯми, каждый из них
это  чувствует,  можно  выскочить   разве  что  маленьким  прыщиком  на  его
бесконечной  поверхности.  ќто,  конечно, никуда  не  годитсЯ,  надо  что-то
делать, где-то  искать.  €  они находЯт. €деЯ приплывает к ним  из €талии от
благословенного ”илиппо ’омазо  Њаринетти.  ‚ его футуристическом  манифесте
содержалось  буквально все,  что требовалось, и даже кое-что сверх. Ќи  один
манифест русских футуристов  не  смог провозгласить ничего такого, чего бы в
принципе  не  было   у  Њаринетти.  €  самоценность  средств   выражениЯ,  и
конструктивность  восприЯтиЯ   мира,   и   преклонение   перед  техникой,  и
преклонение перед  силой,  и  даже  оптимизм  как  основа  мироощущениЯ.  Ќо
главное, что  подсказал Њаринетти, был единственный способ завладеть  миром:
надо  вывернуть  общественный  вкус наизнанку,  так,  чтобы  талант оказалсЯ
бездарностью,  а бездарность -- талантом. ќта формула обещала великие блага,
и  она,  никогда  не  произнесеннаЯ  в  чистом  и  обнаженном  виде, Явилась
основополагающим  руководством   ко   всей  деЯтельности   футуристов.   ‚се
дальнейшее  естественно  и   неотвратимо.   ќпатаж  общества,  дискредитациЯ
искусства (старого, то есть,  иными словами, всего), а также  всех  духовных
ценностей, на которых это искусство строилось. ‘начала все они попробовали в
живописи,  но  там  задача  оказалась сложнее. ’ам пришлось  работать  среди
мастеров. Џикассо разрушал, преодолеваЯ, а  не  обходЯ  искусство  с  левого
фланга.  ‘тихотворчество же --  дело  узконациональное и гораздо менее четко
очерченное с точки зрениЯ профессионализма.
     €так, поход на литературу...
     Џозитивный багаж  был минимален, хватало двух десЯтков стихотворений на
каждого, трех-четырех пунктов программы. ‡ато  длЯ оплевываний  и  проклЯтий
использовалось все свободное место и все вообразимые средства.
     "‚ымойте  ваши  руки,  прикасавшиесЯ  к грЯзной слизи книг,  написанных
этими  бесчисленными  ‹еонидами  Ђндреевыми.  ‚сем  этим  Љуприным,  Ѓлокам,
‘ологубам,  ђемизовым,  Ђверченкам, —ерным,  Љузминым,  Ѓуниным  и  проч.  и
проч.-- нужна лишь дача на реке. ’акую награду дает судьба портным.

     ‘ высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество".

     Ћчень  скоро,  буквально  за  год-полтора, к футуристам  пришла искомаЯ
слава.    ‘течение   обстоЯтельств   было   идеальное.   Џредвоенные   годы,
кипение-бурление,  всЯ  ђоссиЯ  разделилась  на  два  лагерЯ,  и  хотЯ  сила
формально на стороне  реакции, демократиЯ -- в подавлЯющем большинстве. ‚се,
что  заЯвлЯло  себЯ  как бунт, воспринималось  с симпатией  и  любопытством,
всЯкий  скандал  разрЯжал атмосферу и  освежал  застоЯвшийсЯ воздух.  Ќа все
выступлениЯ футуристов публики набивалось сверх  всЯкой меры, и это несмотрЯ
на  необычайно  высокие  цены,  также возбуждавшие  пересуды,  то  есть тоже
способствовавшие успеху.  Ќикаких скандалов,  по  сути,  и  не  было,  любые
эпатажные  заЯвлениЯ   встречались  весело  и   доброжелательно.  Ќе  только
символические  плевки  ЊаЯковского,  но  и  вполне  реальные   опивки   чаЯ,
выплеснутые Љрученыхом  в первые рЯды, не вызывали  никакой  обиды. ирилась
слава, росли сборы.
     "„еньги? -- сказал ЊаЯковский ‹ившицу.-- „еньги есть, мы едем  в мЯгком
вагоне, и вообще беспечальнаЯ жизнь отныне гарантирована всем футуристам".
     Ћдин  только перечень  эпатажных нарЯдов,  в которых  он  поЯвлЯлсЯ  на
выступлениЯх,  говорит  о том, что  деньги имелись: желтаЯ кофта,  полосатый
пиджак, красный смокинг,  турецкаЯ кофта, пиджак  апельсинового цвета -- это
все в течение одного вечера. (‚последствии, вспоминаЯ это  славное времЯ, он
будет рассказывать о том, как бедствовал, жил на бульварах и ел у знакомых.)

     Џосле одного из таких вечеров, на афише которого было написано "доители
изнуренных  жаб",  газеты назвали группу футуристов  "доителЯми  одураченной
публики". ќто было верно только наполовину. Ћни-то, конечно, были доителЯми,
но  публика не была  одураченной:  она  вообще таковой  не бывает, а  всегда
получает то, чего ждет.

     €горь ‘еверЯнин, "эгофутурист", познакомившись поближе с этими  "кубо",
писал с ужасом и возмущением:


     Џозор стране, поднЯвшей шумы ‚круг шарлатанов и шутов!


     € с удивительной прозорливостью добавлЯл:


     Ћни -- возможники событий, ѓде символом всех прав -- кастет...


     Ќикто  всерьез  не разделил  его опасений.  Џресса  ругалась, смеЯлась,
издевалась -- но и хвалила, выражала надежду.  € это понЯтно. “ фу