  в
повиновении  и повелевании,  в порабощении  и умении держать подчиненных  на
почтительном расстоЯнии, совершенно  не  мог бы  иметь  места  другой, более
таинственный  пафос  - стремление  к  увеличению  дистанции  в  самой  душе,
достижение  все  более возвышенных,  более  редких, более отдаленных,  более
напрЯженных  и широких состоЯний,  словом,  не  могло бы  иметь места именно
возвышение типа "человек", продолжающеесЯ "самопреодоление человека", - если
употреблЯть моральную  формулу в сверхморальном смысле. Љонечно,  не следует
поддаватьсЯ    гуманитарным    обманам    насчет    истории    возникновениЯ
аристократического  общества  (т.  е.  предусловиЯ  этого   возвышениЯ  типа
"человек" - ): истина  сурова. Ќе будем  же щадить  себЯ и скажем прЯмо, как
начиналась   до  сих  пор  всЯкаЯ   высшаЯ  культура  на  земле!  ‹юди,  еще
естественные по натуре,  варвары в самом ужасном смысле  слова, хищные люди,
обладающие  еще не  надломленной  силой воли и  жаждой власти,  бросались на
более  слабые,  более  благонравные,  более  миролюбивые  расы,  быть  может
занимавшиесЯ  торговлей  или  скотоводством,   или  на  старые,  одрЯхлевшие
культуры, в которых блестЯщим фейерверком  остроумиЯ и порчи сгорали остатки
жизненной  силы.  Љаста  знатных  была   вначале  всегда  кастой   варваров:
превосходство  ее  заключалось прежде  всего  не  в  физической  силе,  а  в
душевной, - это были более цельные  люди  (что на  всЯкой  ступени  развитиЯ
означает также и "более цельные звери" - ).
     258
     ЉоррупциЯ, как  выражение того, что внутреннему миру  инстинктов грозит
анархиЯ  и  что  потрЯсен основной  строй  аффектов,  называемый "жизнью", -
коррупциЯ,  в  зависимости  от  склада  жизни, при котором она  проЯвлЯетсЯ,
представлЯет  собою  нечто  в корне различное. …сли, например, аристократиЯ,
как  это  было  во  ”ранции  в  начале  революции,  с  каким-то  возвышенным
отвращением отрекаетсЯ от  своих привилегий и  приносит сама  себЯ  в жертву
распущенности   своего   морального  чувства,  то  это  коррупциЯ:  это  был
собственно лишь  заключительный  акт той длившейсЯ  века коррупции,  в  силу
которой она шаг за шагом уступала свои права на господство и  принизилась до
функции королевской власти (а в конце концов даже до ее нарЯда и украшениЯ).
Ќо в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она  чувствует себЯ
не функцией (всё равно, королевской власти или общества), а смыслом и высшим
оправданием существующего  строЯ - что  она  поэтому  со  спокойной совестью
принимает жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и
принижены ради неё до степени людей неполных,  до степени рабов и орудий. …ё
основнаЯ вера должна заключатьсЯ именно в том,  что  общество имеет право на
существование  не  длЯ общества,  а  лишь как фундамент  и  помост,  могущий
служить  подножием некоему  виду избранных существ длЯ  выполнениЯ их высшей
задачи  и вообще длЯ высшего бытиЯ: ее можно  сравнить с теми стремЯщимисЯ к
солнцу  вьющимисЯ  растениЯми  на џве,  -  их называют Sipo Matador, которые
охватывают своими  ветвЯми ствол дуба до тех пор,  пока не вознесутсЯ высоко
над ним, и тогда, опираЯсь на него, вволю распускают свою крону и выставлЯют
напоказ свое счастье. -
     259
     ‚заимно  воздерживатьсЯ  от  оскорблений, от  насилиЯ  и  эксплуатации,
соразмерЯть свою волю с волею другого - это можно считать в известном грубом
смысле  добронравием среди индивидуумов, если даны  нужные длЯ этого условиЯ
(именно, их  фактическое сходство по силам и достоинствам и принадлежность к
одной  корпорации). Ќо как только  мы попробуем взЯть  этот  принцип в более
широком  смысле  и  по  возможности  даже  сделать  его  основным  принципом
общества, то он  тотчас же  окажетсЯ тем, что он и есть, - волей к отрицанию
жизни,  принципом распадениЯ и гибели.  ’ут нужно  основательно  вдуматьсЯ в
самую суть дела  и  воздержатьсЯ от  всЯкой сентиментальной  слабости:  сама
жизнь по  существу своему есть присваивание,  нанесение вреда, преодолевание
чуждого  и более  слабого,  угнетение, суровость, насильственное навЯзывание
собственных форм, аннексиЯ  и по меньшей мере, по мЯгкой мере, эксплуатациЯ,
- но зачем же постоЯнно употреблЯть  именно такие слова,  на которые клевета
наложила издревле свою печать? € та корпорациЯ, отдельные члены которой, как
сказано ранее,  считают себЯ равными  - а это имеет место во всЯкой здоровой
аристократии, - должна сама, если  только она представлЯет собою живой, а не
умирающий организм, делать по отношению к другим корпорациЯм всё то, от чего
воздерживаютсЯ  её  члены  по  отношению  друг  к  другу:  она  должна  быть
воплощённой  волей  к  власти,  она  будет  стремитьсЯ  расти,  усиливатьсЯ,
присваивать, будет старатьсЯ достигнуть  преобладаниЯ, - и всё это не в силу
каких-нибудь нравственных или безнравственных принципов, а в силу того,  что
она живёт и  что жизнь и есть волЯ к власти. Ќо именно в этом пункте труднее
всего сломить общие  убеждениЯ европейцев; теперь  всюду мечтают, и даже под
прикрытием  науки,  о  будущем   состоЯнии   общества,  лишенном  "характера
эксплуатации", - это производит  на менЯ  такое впечатление,  как  будто мне
обещают  изобрести жизнь, котораЯ воздерживалась бы от  всЯких  органических
функций.  "ќксплуатациЯ"   не  ЯвлЯетсЯ  принадлежностью   испорченного  или
несовершенного и  примитивного общества: она находитсЯ в  свЯзи  с сущностью
всего  живого,  как  основнаЯ  органическаЯ  функциЯ,  она  есть   следствие
действительной воли к власти,  котораЯ именно и есть  волЯ жизни. - Џоложим,
что как теориЯ это новость, - как  реальность это изначальный факт всЯческой
истории; будем же настолько честны по отношению к себе! -
     260
     ‘транствуЯ   по  многим  областЯм  и   утонченных  и  грубых   моралей,
господствовавших  до  сих  пор  или еще  нынче  господствующих  на  земле, Я
постоЯнно наталкивалсЯ на  правильное совместное повторение и взаимную свЯзь
известных  черт  - пока наконец мне не предстали два  основных типа  и  одно
основное  различие между  ними. …сть  мораль господ  и мораль  рабов,  спешу
прибавить, что во всех высших и  смешанных культурах мы видим также  попытки
согласовать обе морали, ещё чаще видим, что они переплетаютсЯ одна с другою,
взаимно  не понимаЯ друг друга, иногда же упорно существуют бок о бок - даже
в одном и  том  же человеке, в одной душе.  ђазличениЯ  моральных  ценностей
возникли либо среди господствующей касты, котораЯ с удовлетворением  сознаёт
своё отличие от подвластных ей людей, - либо среди подвластных,  среди рабов
и  зависимых  всех  степеней.  ‚  первом  случае,  когда  понЯтие  "хороший"
устанавливаетсЯ  господствующей кастой,  отличительной чертой,  определЯющей
ранг, считаютсЯ возвышенные, гордые состоЯниЯ души. ‡натный человек отделЯет
от себЯ существ, выражающих собою  нечто противоположное таким  возвышенным,
гордым  состоЯниЯм: он презирает их.  ‘ледует  заметить, что в  этой  морали
первого рода противоположение  "хороший" и  "плохой" значит то же самое, что
"знатный"  и  "презренный",  - противоположение  "добрый" и  "злой"  другого
происхождениЯ.   Џрезрением   клеймЯт   человека  трусливого,   малодушного,
мелочного, думающего об  узкой пользе, а  также  недоверчивого, со  взглЯдом
исподлобьЯ,  унижающегосЯ,   -   собачью  породу   людей,  выносЯщую  дурное
обхождение, попрошайку-льстеца и прежде всего лжеца: все аристократы глубоко
уверены в  лживости простого  народа. "Њы, правдивые"  -  так  называли себЯ
благородные в „ревней ѓреции.  Ћчевидно,  что обозначение моральной ценности
прилагалось сначала к людЯм, и только в отвлечённом виде  и позже перенесено
на поступки, поэтому историки морали делают большую ошибку, берЯ за исходную
точку, например, вопрос: "почему восхвалЯлсЯ сострадательный поступок?" ‹юди
знатной  породы  чувствуют  себЯ  мерилом  ценностей,  они  не  нуждаютсЯ  в
одобрении, они говорЯт: "что вредно длЯ менЯ, то  вредно само по себе",  они
сознают себЯ тем, что  вообще  только и даёт достоинство вещам, они созидают
ценности.   Ћни  чтут  всё,  что   знают   в   себе,  -  такаЯ  мораль  есть
самопрославление.  ’ут мы видим  на первом плане  чувство  избытка,  чувство
мощи, бьющей через край, счастье высокого  напрЯжениЯ,  сознание  богатства,
готового  дарить и раздавать: и знатный человек  помогает несчастному, но не
или  почти не из  состраданиЯ,  а больше из побуждениЯ, вызываемого избытком
мощи. ‡натный человек чтит в себе человека мощного, а  также такого, который
властвует над самим собой, который умеет говорить и безмолвствовать, который
охотно  проЯвлЯет строгость  и  суровость  по  отношению  к  самому  себе  и
благоговеет  перед всем строгим  и суровым.  "’вёрдое  сердце вложил ‚отан в
грудь  мою", говоритсЯ в одной старой скандинавской саге; и вполне верны эти
слова.  вырвавшиесЯ из  души  гордого викинга. ’акаЯ  порода  людей гордитсЯ
именно  тем,  что  она  создана  не длЯ состраданиЯ,  - отчего герой саги  и
предостерегает: "у  кого смолоду  сердце  не  твёрдо,  у того  оно не  будет
твёрдым никогда". „умающие  так  знатные и  храбрые люди  слишком далеки  от
морали,  видЯщей  в сострадании, или  в  альтруистических  поступках, или  в
desinteressement  отличительный признак  нравственного;  вера в самого себЯ,
гордость  самим  собою,  глубокаЯ  враждебность  и  ирониЯ  по  отношению  к
"бескорыстию" столь  же несомненно  относЯтсЯ  к морали знатных, как  лёгкое
презрение и  осторожность по отношению к сочувствию и "сердечной теплоте". -
…сли кто  умеет чтить,  так это именно люди  сильные, это их  искусство, это
изобретено  ими. ѓлубокое уважение  к  древности и родовитости  - всё  право
зиждетсЯ на этом двойном уважении, - вера и предрассудки, благоприЯтствующие
предкам  и  неблагоприЯтствующие  потомкам,  есть типичное  в  морали  людей
сильных; и если, обратно, люди "современных идей" почти инстинктивно верЯт в
"прогресс" и "будущее", всё более и более терЯЯ уважение к древности, то это
уже  в достаточной  степени  свидетельствует  о незнатном происхождении этих
"идей".   Ќо  более  всего   мораль  людей  властвующих  чужда  и   тЯгостна
современному вкусу  строгостью  своего принципа,  что обЯзанности существуют
только по отношению  к  себе  подобным, что  по отношению к  существам более
низкого  ранга,   по  отношению   ко  всему  чуждому  можно   поступать   по
благоусмотрению или "по влечению сердца" и, во всЯком  случае,  находЯсь "по
ту сторону  добра  и  зла",  -  сюда  может  относитьсЯ  сострадание и  тому
подобное. ‘пособность и обЯзанность к  долгой благодарности и долгой мести -
и то и другое лишь в среде себе подобных, - изощрённость по части возмездиЯ,
утончённость понЯтиЯ дружбы, до известной степени необходимость иметь врагов
(как  бы  в качестве  отводных каналов длЯ  аффектов зависти, сварливости  и
заносчивости, - в сущности, длЯ того, чтобы  иметь возможность  быть хорошим
другом) - всё это типичные признаки морали знатных, котораЯ, как сказано, не
есть  мораль  "современных  идей",  и  оттого  нынче  её  столь  же   трудно
восчувствовать, сколь  трудно выкопать  и раскрыть. - €наче  обстоит дело со
вторым  типом морали, с  моралью  рабов.  Џоложим, что морализировать начнут
люди насилуемые, угнетённые, страдающие,  несвободные, не уверенные в  самих
себе  и  усталые, -  какова  будет их  моральнаЯ  оценка?  ‚ероЯтно,  в  ней
выразитсЯ пессимистически подозрительное отношение  ко всей участи человека,
быть  может  даже  осуждение  человека  вместе с  его  участью.  ђаб смотрит
недоброжелательно  на  добродетели  сильного: он  относитсЯ скептически  и с
недоверием, с тонким недоверием  ко всему "хорошему",  что чтитсЯ ими, - ему
хочетсЯ убедить себЯ, что само счастье их не истинное. Ќаоборот, он окружает
ореолом  и  выдвигает  на  первый план  такие качества,  которые  служат длЯ
облегчениЯ   существованиЯ  страждущих:   таким   образом   входЯт  в  честь
сострадание,  услужливаЯ,   готоваЯ  на  помощь  рука,   сердечнаЯ  теплота,
терпение, прилежание,  кротость и дружелюбие, - ибо здесь это наиполезнейшие
качества и почти  единственные  средства, дающие  возможность выносить бремЯ
существованиЯ. Њораль рабов  по существу своему  есть мораль полезности. ‚от
где источник возникновениЯ знаменитого противоположениЯ "добрый"  и "злой" -
в  категорию злого  зачислЯетсЯ всё мощное и опасное, обладающее грозностью,
хитростью и  силой, не  допускающей  презрениЯ.  ‘тало быть, согласно морали
рабов,  "злой" возбуждает страх; согласно же морали господ, именно "хороший"
человек возбуждает и стремитсЯ возбуждать страх, тогда как "плохой" вызывает
к себе презрение. Љонтраст становитсЯ особенно  резким, когда в конце концов
как необходимое следствие рабской морали  к чувству,  возбуждаемому "добрым"
человеком  в  её  духе,  примешиваетсЯ некоторое пренебрежение -  пусть даже
лёгкое и благодушное, - ибо добрый, по понЯтиЯм рабов, должен быть во всЯком
случае неопасным  человеком:  он  добродушен, легко  поддаётсЯ обману,  быть
может,  немножко  глуп,  un  bonhomme.  ‚сюду,  где  мораль  рабов  ЯвлЯетсЯ
преобладающей,  Язык  обнаруживает  склонность  к сближению слов "добрый"  и
"глупый". - Џоследнее коренное различие: стремление к свободе, инстинктивнаЯ
жажда  счастьЯ  и  наслаждений,   порождаемых  чувством  свободы,  столь  же
необходимо  свЯзана  с  рабской  моралью  и  моральностью, как  искусство  и
энтузиазм  в  благоговении  и  преданности  ЯвлЯетсЯ  регулЯрным   симптомом
аристократического образа мыслей и аристократической  оценки вещей. - Ћтсюда
понЯтно  само  собою,  отчего любовь, как  страсть  - эта  наша  европейскаЯ
специальность,  -  непременно  должна  быть   знатного  происхождениЯ:   как
известно,  она изобретена провансальскими трубадурами, этими великолепными и
изобретательными  представителЯми "gai saber", которым …вропа  обЯзана столь
многим и почти что своим собственным существованием. -
     261
     Љ вещам, быть может менее всего доступным  пониманию знатного человека,
относитсЯ тщеславие: он пытаетсЯ  отрицать его даже  там,  где люди  другого
сорта  не  сомневаютсЯ  в  его  очевидности.  „лЯ  него  ЯвлЯетсЯ  проблемой
представить  себе таких  людей,  которые стараютсЯ внушить  о  себе  хорошее
мнение,  хотЯ  сами  о  себе  его  не  имеют  -  и,  стало  быть,  также  не
"заслуживают",  - и  которые  затем сами  проникаютсЯ  верой  в это  хорошее
мнение. ќто кажетсЯ ему, с одной стороны, настолько безвкусным и недостойным
по отношению к самому себе, с другой -  настолько вычурно неразумным, что он
готов считать  тщеславие исключением и в  большинстве случаев,  когда о  нем
заходит речь,  сомневатьсЯ в его наличности. Ћн  может сказать, например: "Я
могу  ошибатьсЯ  в  своих  достоинствах и тем  не менее, с  другой  стороны,
желать, чтобы и другие признавали их именно такими, какими Я их считаю, - но
это вовсе не тщеславие (а высокое мнение о себе  или,  гораздо чаще, то, что
называетсЯ "смирением", а также "скромностью")". €ли он скажет: "Я по многим
причинам  могу радоватьсЯ хорошему о себе мнению других людей,  быть  может,
потому,  что Я уважаю и  люблю их и радуюсь каждой  радости их, быть  может,
также потому,  что их хорошее мнение санкционирует и укреплЯет во мне веру в
мое  собственное  хорошее  мнение, быть  может, потому,  что хорошее  мнение
других,  даже в случаЯх, когда  Я  не  разделЯю  его,  все-таки приносит мне
пользу или обещает  ее в  будущем,  - но  все  это не  тщеславие".  ’олько с
большим  усилием, в  особенности с  помощью истории,  может знатный  человек
сделать  доступным своему представлению тот факт, что с  незапамЯтных времен
во всех сколько-нибудь зависимых слоЯх народа заурЯдный человек  был  только
тем, чем его считали: вовсе не  привыкший сам  устанавливать цену, он и себе
не придавал  никакой  другой  цены,  кроме  назначенной  ему  его  господами
(создавать ценности  - это  истинное право  господ). Њожно,  пожалуй, видеть
следствие чудовищного атавизма в том, что обыкновенный человек и  теперь все
еще сперва ждет мнениЯ о себе  и затем инстинктивно подчинЯетсЯ ему: и вовсе
не только "хорошему" мнению, но также дурному  и несправедливому  (обратите,
например, внимание на большую часть тех самооценок и самонедооценок, которым
верующие женщины научаютсЯ от  своих духовников и вообще  верующие христиане
от  своей церкви).  ”актически  в  настоЯщее времЯ, вследствие  возникающего
мало-помалу   демократического   порЯдка   вещей    (и   его    причины    -
кровосмесительства  господ  и  рабов),  все  более  и  более  усиливаетсЯ  и
распространЯетсЯ  бывшее искони свойством людей знатных и редкое  стремление
устанавливать самому себе  цену  и "хорошо думать" о себе; но  ему постоЯнно
противодействует склонность  более  древнЯЯ,  шире распространеннаЯ и глубже
вкоренившаЯсЯ,  -  и  в   феномене  "тщеславиЯ"  эта  древнейшаЯ  склонность
побеждает позднейшую.  ’щеславный  человек радуетсЯ каждому хорошему мнению,
которое он слышит о себе  (совершенно независимо от его полезности,  а также
не обращаЯ  вниманиЯ на  его истинность или ложность), точно так же  как  от
всЯкого  дурного мнениЯ  он страдает: ибо он подчинЯетсЯ обоим, он чувствует
себЯ подвластным им в  силу того древнейшего  инстинкта подчинениЯ,  который
проЯвлЯетсЯ в  нем. -  ќто "раб"  сказываетсЯ в крови тщеславца, это остаток
лукавства раба - а сколько "рабского"  осталось, например, еще  до сих пор в
женщине! - силитсЯ соблазнить на хорошее мнение о себе, и тот же  раб падает
тотчас же ниц перед  этими мнениЯми,  как  будто  не сам  он  вызвал их. - €
говорЯ еще раз: тщеславие есть атавизм.
     262
     ‚озникновение  вида, упрочение и усиление типа совершаетсЯ под влиЯнием
долгой   борьбы  с   существенно  одинаковыми   неблагоприЯтными  условиЯми.
Ќапротив,  из опытов животноводов и  садоводов  известно, что  виды, на долю
которых достаютсЯ излишки корма и вообще много ухода и заботливости,  тотчас
же начинают обнаруживать склонность к варьированию типа и богаты диковинными
и чудовищными  отклонениЯми  (а также  и чудовищными пороками). Џосмотрим же
теперь  на  какое-нибудь  аристократическое  общество,  скажем,  на  древний
греческий  полис   или  ‚енецию,  как  на  добровольное  или  недобровольное
учреждение длЯ целей культивированиЯ  породы: мы увидим там живущих вместе и
предоставленных собственным силам  людей, которые стремЯтсЯ отстаивать  свой
вид главным образом потому, что они должны отстаивать себЯ или подвергнутьсЯ
страшной  опасности быть  истребленными. ’ут нет  тех благоприЯтных условий,
того  изобилиЯ, той защиты, которые благоприЯтствуют варьированию  типа; тут
вид необходим  себе как вид, как  нечто такое,  что именно  благодарЯ  своей
твердости,  однообразию,  простоте  формы  вообще  может  отстаивать себЯ  и
упрочить  свое  существование  при  постоЯнной   борьбе  с  соседЯми  или  с
восставшими, или  угрожающими восстанием угнетенными. ђазностороннейший опыт
учит  его,  каким своим  свойствам он главным образом  обЯзан  тем,  что еще
существует и постоЯнно одерживает верх, наперекор всем богам и людЯм, -  эти
свойства он называет добродетелЯми и только их и культивирует. Ћн делает это
с  суровостью,  он  даже  хочет суровости;  всЯкаЯ  аристократическаЯ мораль
отличаетсЯ нетерпимостью,  в воспитании ли  юношества,  в  главенстве ли над
женщиной,  в семейных ли нравах, в отношениЯх ли между старыми и молодыми, в
карающих ли  законах (обращённых только на отщепенцев): она причислЯет  даже
саму нетерпимость к  числу добродетелей  под именем "справедливость".  ’аким
образом на много поколений вперед прочно устанавливаетсЯ тип с немногими, но
сильными  чертами,   устанавливаетсЯ   вид  людей   строгих,   воинственных,
мудро-молчаливых,  живущих сплоченным  и  замкнутым  кругом (и в  силу этого
обладающих утонченным пониманием всех  чар  и nuances общества);  постоЯннаЯ
борьба  со  всегда  одинаковыми  неблагоприЯтными  условиЯми,  как  сказано,
ЯвлЯетсЯ причиной того, что тип становитсЯ  устойчивым и твердым. Ќо наконец
наступают-таки благоприЯтные обстоЯтельства, огромное напрЯжение ослабевает;
быть может, уже среди соседей  нет более врагов,  и средства к жизни, даже к
наслаждению жизнью, проЯвлЯютсЯ  в  избытке. Ћдним разом  разрываютсЯ узы, и
исчезает  гнет  старой  культивации:  она  перестает  уже  быть  необходимым
условием существованиЯ -  если бы она хотела продолжить  свое существование,
то  могла  бы  проЯвлЯтьсЯ  только  в форме роскоши,  архаизирующего  вкуса.
‚ариации, в форме ли отклонениЯ (в нечто высшее, более тонкое, более редкое)
или вырождениЯ и чудовищности, вдруг поЯвлЯютсЯ на сцене в великом множестве
и  в полном великолепии; индивид отваживаетсЯ стоЯть особнЯком и возноситьсЯ
над общим уровнем.  Ќа  этих поворотных  пунктах истории чередуютсЯ и  часто
сплетаютсЯ друг с другом  -  великолепное, многообразное,  первобытно-мощное
произрастание   и  стремление  ввысь,  что-то  вроде  тропического  темпа  в
состоЯнии  растительного  царства,  и  чудовищнаЯ гибель  и  самоуничтожение
благодарЯ свирепствующим друг  против  друга,  как бы взрывающимсЯ эгоизмам,
которые борютсЯ за "солнце и свет"  и уже не знают  никаких границ, никакого
удержа, никакой  пощады, к чему  могла  бы их обЯзывать прежнЯЯ мораль. ‚едь
сама эта мораль и способствовала столь чудовищному накоплению сил, ведь сама
она и  натЯнула столь угрожающе тетиву  лука: теперь она "отжила" свой  век,
теперь она становитсЯ отжившей. „остигнута та опаснаЯ и зловещаЯ граница, за
которую поверх старой морали  вживаетсЯ более высокаЯ, более разностороннЯЯ,
более  широкаЯ  жизнь;  увлеченный  ее потоком "индивидуум" вынужден  теперь
сделатьсЯ  своим  собственным  законодателем,  измышлЯть  разные   уловки  и
хитрости  длЯ  самосохранениЯ,  самовозвышениЯ,  самоосвобождениЯ.  ‘плошные
новые "зачем", сплошные  новые "чем" выступают на сцену,  нет  более никаких
общих формул, непонимание  и неуважение заключают тесный союз друг с другом,
гибель,  порча и высшие вожделениЯ ужасающим образом сплетаютсЯ между собой,
гений расы изливаетсЯ из  всех рогов  изобилиЯ,  „оброго  и ‡лого, наступает
роковаЯ   одновременность   весны   и  осени,   полнаЯ  новой   прелести   и
таинственности, которые  свойственны юной, еще не исчерпавшей своих сил, еще
не знающей усталости порче.  ‘нова поЯвлЯетсЯ опасность,  великаЯ опасность,
мать  морали,  - на  этот  раз она кроетсЯ в самом индивидууме, в ближнем  и
друге,  на стогнах,  в  собственном ребенке, в собственном сердце,  во  всех
самых  задушевных  и  затаенных  желаниЯх  и  устремлениЯх:  что  же  должны
проповедовать  теперь  мораль-философы,   поЯвлЯющиесЯ  в  это  времЯ?   Ћни
обнаружат,  эти проницательные  наблюдатели и  поденщики,  что  все  идет  к
близкому концу, что все вокруг них  портитсЯ  и наводит порчу, что  ничто не
устоит  до  послезавтрашнего  днЯ,  кроме   одного  вида  людей,  неизлечимо
посредственных. Ћдни  посредственные  только и имеют  шансы на продолжение и
распложение, - они люди будущего, единственные, которые переживут настоЯщее;
"будьте такими, как они! сделайтесь посредственными!"  -  вот что повелевает
единственнаЯ мораль, еще имеющаЯ смысл и находЯщаЯ еще уши. - Ќо  как трудно
проповедовать эту  мораль посредственности! -  она ведь  никогда  не посмеет
сознатьсЯ,  что  она  такое  и  чего  она  хочет!  она  должна  говорить  об
умеренности и достоинстве, об обЯзанностЯх  и любви к  ближнему, -  ей будет
трудно скрыть иронию! -
     263
     …сть   инстинкт  распознаваниЯ  ранга,  который  более  всего  ЯвлЯетсЯ
признаком высокого ранга; есть наслаждение, доставлЯемое нюансами почитаниЯ,
и  оно указывает  на  знатное  происхождение  и свЯзанные  с  ним  привычки.
“тонченность, доброкачественность и возвышенность души подвергаетсЯ опасному
испытанию, когда перед  ней проходит нечто принадлежащее к первому рангу, но
еще не защищенное возбуждающим трепет авторитетом от нахального  обращениЯ и
грубостей: когда нечто ничем не отмеченное, неразгаданное, испытующее,  быть
может умышленно скрытое и переодетое,  идет своей дорогой, как живой пробный
камень. Љто ставит себе задачей исследование душ и занимаетсЯ им, тот  будет
пользоватьсЯ  в  различных  формах именно  этим  искусством длЯ того,  чтобы
вполне определить ценность  данной души, определить неизменный, прирожденный
ей ранг: он будет подвергать ее испытанию со стороны ее инстинкта почитаниЯ.
Difference  engendre  haine:  пошлость  иной  натуры прорываетсЯ внезапно  и
брызжет,  как помои,  когда  мимо  проносЯт  какой-нибудь  свЯщенный  сосуд,
какую-нибудь драгоценность, извлеченную из запертого хранилища, какую-нибудь
книгу с  печатью  великой  судьбы; с  другой  стороны, бывает иной  раз, что
человек невольно немеет, взор  его  останавливаетсЯ  и  весь он  застывает в
неподвижности,  -  это  значит, что  душа  его  чувствует  близость  чего-то
достойного поклонениЯ. ‘пособ,  которым до сих пор  в  …вропе поддерживаетсЯ
благоговение перед Ѓиблией, есть,  быть может, лучшее в дисциплинировании  и
утончении нравов, каковыми …вропа обЯзана христианству: книги такой  глубины
и  окончательного  значениЯ  должны  быть  охранЯемы  тиранией  постороннего
авторитета, дабы просуществовать столько тысЯчелетий, сколько необходимо длЯ
исчерпаниЯ и разгадки  их  смысла.  “же  достигнуто  многое,  если  большому
количеству людей (всех сортов тупицам и быстро срабатывающим кишкам) наконец
привито это  чувство, говорЯщее  им, что они не ко всему  могут прикасатьсЯ,
что  есть свЯщенные  событиЯ, перед  которыми  они  должны  снимать обувь  и
держать подальше свои нечистые руки, - это почти высшаЯ степень, которой они
могут  достигнуть  в  сфере  человечности.  Ќапротив,  ничто  не  возбуждает
большего   отвращениЯ   к   так   называемым   интеллигентам,   исповедующим
"современные идеи",  как отсутствие у  них стыда, спокойнаЯ наглость взора и
рук, с которой они все трогают, лижут и ощупывают; и возможно, что в народе,
среди низших слоев, именно у  крестьЯн,  нынче сравнительно  гораздо  больше
благородства вкуса и такта  в почитании,  чем у читающего газеты умственного
полусвета, у образованных людей.
     264
     €з души человека нельзЯ изгладить того, что больше всего любили  делать
и чем постоЯнно занимались его предки: были  ли они, например, трудолюбивыми
скопидомами, неразлучными с письменным столом и денежным сундуком, скромными
и буржуазными  в своих вожделениЯх, скромными также и в своих  добродетелЯх;
были ли  они  привычны  повелевать  с  утра  до  вечера,  склонны  к  грубым
удовольствиЯм и  при этом, быть  может,  к еще  более грубым обЯзанностЯм  и
ответственности;  или,  наконец,   пожертвовали   ли   они  некогда   своими
привилегиЯми рождениЯ и собственности, чтобы всецело отдатьсЯ служению своей
вере  -  своему "Ѓогу" - в качестве  людей,  обладающих  неумолимой и чуткой
совестью, краснеющей от всЯкого посредничества. ‘овершенно невозможно, чтобы
человек  не  унаследовал  от  своих   родителей  и  предков  их  качеств   и
пристрастий, что бы ни говорила против этого очевидность. ‚ этом заключаетсЯ
проблема  расы. …сли мы знаем кое-что о родителЯх, то  позволительно сделать
заключение  о  детЯх:  отвратительнаЯ  невоздержанность,  затаеннаЯ зависть,
грубое   самооправдывание  -  три   качества,  служившие   во   все  времена
неотъемлемой принадлежностью плебейского  типа, - все  это должно перейти  к
детЯм столь же неизбежно, как  испорченнаЯ кровь; и с помощью самого лучшего
воспитаниЯ и образованиЯ  можно достигнуть лишь обманчивой маскировки такого
наследиЯ.  - Ђ к чему же иному стремитсЯ  нынче воспитание и образование!  ‚
наш   слишком   народный,  лучше  сказать  плебейский,  век  "воспитание"  и
"образование"  должно  быть  по  существу  своему  искусством  обманывать  -
обманывать насчет происхождениЯ, обманчиво скрывать унаследованное  душой  и
телом   плебейство.  ‚оспитатель,   который  стал  бы  теперь  прежде  всего
проповедовать правдивость и  постоЯнно взывал бы  к  своим питомцам: "будьте
правдивыми! будьте естественными, кажитесь тем, что вы есть!", - даже  такой
добродетельный и прЯмодушный осел научилсЯ бы со  временем прибегать к furca
ѓорациЯ, чтобы naturam expellere: с каким успехом? "—ернь" usque recurret -
     265
     ђискуЯ оскорбить слух  невинных,  Я  говорю:  эгоизм есть  существенное
свойство знатной души; Я подразумеваю под ним непоколебимую веру в  то,  что
существу, "подобному нам", естественно должны подчинЯтьсЯ и приносить себЯ в
жертву  другие существа.  ‡натнаЯ  душа  принимает  этот  факт  собственного
эгоизма  без  всЯкого  вопросительного  знака,  не  чувствуЯ  в  нём никакой
жестокости, никакого  насилиЯ и произвола, напротив, усматриваЯ в нём нечто,
быть может  коренЯщеесЯ  в  изначальном  законе вещей,  -  если бы она стала
подыскивать ему  имЯ,  то сказала бы,  что "это  сама  справедливость".  Ћна
признаётсЯ себе  при  случае,  хотЯ сначала и  неохотно,  что есть  существа
равноправные  с ней;  но как  только  этот  вопрос ранга  становитсЯ длЯ неё
решённым, она начинает вращатьсЯ среди  этих равных,  равноправных, соблюдаЯ
по  отношению  к ним  ту же стыдливость и  тонкую почтительность,  какую она
соблюдает по отношению  к самой себе, сообразно некой  прирождённой небесной
механике, в которой знают толк все звёзды. ќта тонкость  и самоограничение в
обращении  с себе подобными ЯвлЯетсЯ лишним проЯвлением её  эгоизма - каждаЯ
звезда представлЯет  собой такого эгоиста: она чтит  себЯ в них и  в правах,
признаваемых ею  за ними; она не сомневаетсЯ, что обмен почестЯми и  правами
также  относитсЯ к  естественному порЯдку  вещей,  ЯвлЯЯсь  сущностью всЯких
отношений. ‡натнаЯ  душа  даёт,  как  и  берёт, подчинЯЯсь  инстинктивной  и
легковозбуждаемой   страсти  возмездиЯ,  таЯщейсЯ  в  глубине  её.   ЏонЯтие
"милость" не имеет inter pares никакого смысла и  благоуханиЯ; быть может, и
есть благородный способ получать дары, как бы допускаЯ, чтобы они изливались
на нас свыше, и жадно упиватьсЯ ими, как каплЯми росы; но к такому искусству
и к такому жесту знатнаЯ душа никак не приноровлена. …ё эгоизм  препЯтствует
этому:  она  вообще неохотно  устремлЯет  взор  свой  в  "высь", предпочитаЯ
смотреть или перед собой,  горизонтально и медлительно, или сверху вниз: она
сознаёт себЯ на высоте. -
     266
     "€стинно  почитать можно лишь  того, кто не ищет  самого себЯ".  - ѓёте
советнику лоссеру.
     267
     “ китайцев  есть  поговорка,  которой  матери  учат  уже  своих  детей:
siao-sin,  "уменьши свое  сердце!".  ’акова  по сути  и основнаЯ  склонность
поздних цивилизаций  - Я  не сомненаюсь, что  античному  греку прежде  всего
бросилось бы в  глаза в нас, нынешних европейцах, самоумаление, - уже  одним
этим мы пришлись бы ему "не по вкусу". -
     268
     —то же такое  в конце  концов общность? - ‘лова суть звуковые знаки длЯ
понЯтий;  понЯтиЯ же - это более или менее определенные  образные знаки  длЯ
часто  повторЯющихсЯ  и  одновременно  проЯвлЯющихсЯ  ощущений, целых  групп
ощущений. —тобы понимать друг друга, недостаточно еще употреблЯть одинаковые
слова, - нужно также употреблЯть одинаковые  слова длЯ однородных внутренних
переживаний;  нужно  в  конце  концов  иметь  общий  опыт с другими  людьми.
Ћттого-то  люди, принадлежащие  к одному народу, понимают друг друга  лучше,
чем представители  разных народов, даже  когда  они говорЯт на одном  Языке;
или,  обратно, если  люди долго  жили вместе  при сходных условиЯх (климата,
почвы,  опасности,  потребностей,  работы),  то  из  этого  возникает  нечто
"понимающее  самого  себЯ" - народ.  ‚о  всех  душах одинаковое  число часто
повторЯющихсЯ переживаний  получает перевес над более редкими: в  этой сфере
люди начинают понимать друг друга все быстрее и быстрее - историЯ Языка есть
историЯ процесса сокращениЯ, - а это быстрое понимание порождает все более и
более тесную взаимную  свЯзь. —ем больше опасность, тем больше и потребность
быстро и легко сговоритьсЯ о необходимом; отсутствие взаимного непониманиЯ в
опасности  - вот условие, без которого  никак  не может установитьсЯ общение
между людьми.  „аже в каждой дружеской  или любовной  свЯзи испытывают  друг
друга в этом  отношении: такаЯ свЯзь не  может быть прочной,  раз становитсЯ
Ясно, что одинаковые слова производЯт разное впечатление на обоих, вызываЯ в
одном  из них иные  чувства, мысли, догадки,  желаниЯ  и  страхи,  нежели  в
другом.  (ЃоЯзнь "вечного  непониманиЯ" -  вот  тот  доброжелательный гений,
который так часто удерживает особей разного пола от слишком поспешной свЯзи,
хотЯ чувства  и сердце влекут к  ней, - а вовсе не какой-то шопенгауэровский
"гений рода" - !) ѓруппы ощущений, которые могут наиболее быстро пробудитьсЯ
в глубине  души, заговорить и давать приказаниЯ, имеют решающее значение длЯ
всей  табели  о рангах ее  ценностей и в конце концов определЯют скрижаль ее
благ. Ћценка вещей данным человеком выдает нам до некоторой степени строение
его души и то, что она считает условиЯми жизни, в чем видит подлинную нужду.
Џоложим теперь, что  нужда сближала издревле лишь таких людей, которые могли
выражать сходными знаками сходные потребности,  сходные переживаниЯ, тогда в
общем  оказываетсЯ,  что  легкаЯ   сообщаемость  нужды,  т.  е.  в  сущности
переживание только средних и  общих Явлений жизни, должна быть величайшею из
всех сил, распорЯжавшихсЯ до сих пор судьбою человека.  Ѓолее сходные, более
обыкновенные люди имели  и  всегда  имеют преимущество,  люди же  избранные,
более  утонченные,  более  необычные,  труднее  понимаемые,  легко  остаютсЯ
одинокими,   подвергаютсЯ   в   своем   разобщении   злоключениЯм  и   редко
распложаютсЯ. Ќужно  призвать  на  помощь  чудовищные обратные  силы,  чтобы
воспрепЯтствовать этому  естественному, слишком естественному  progressus in
simile, этому  постепенному преобразованию  человечества  в  нечто  сходное,
среднее, обычное, стадное - в нечто общее!
     269
     —ем более  психолог - прирожденный, неизбежный психолог и разгадчик душ
- начинает заниматьсЯ выдающимисЯ случаЯми  и людьми,  тем более грозит  ему
опасность задохнутьсЯ от состраданиЯ: ему нужна твердость сердца и веселость
больше, чем кому-либо другому. ѓибель, падение высших людей, чужеродных душ,
есть именно  правило: ужасно иметь  такое  правило постоЯнно перед  глазами.
Њногообразные мучениЯ  психолога,  который  открыл эту гибель,  который  раз
открыл и затем почти  беспрерывно снова  открывает в объеме всей истории эту
общую  внутреннюю  "неисцелимость" высшего  человека,  это  вечное  "слишком
поздно!" во  всех смыслах, может, пожалуй, в  один прекрасный день сделатьсЯ
причиной того,  что он с ожесточением восстанет на свою собственную судьбу и
сделает попытку истребить себЯ,  -  что он  сам "погибнет". Џочти у  каждого
психолога замечаетсЯ  предательское  пристрастие  и склонность к  общению  с
заурЯдными и уравновешенными людьми: этим  выдает себЯ  то, что он постоЯнно
нуждаетсЯ в исцелении, что ему нужно нечто вроде забвениЯ и бегства от того,
чем  отЯгощают  его совесть его  прозрениЯ и  разрезы,  его  "ремесло".  …му
свойственна боЯзнь собственной  памЯти. Ћн легко становитсЯ безгласным перед
суждением  других:   с  бесстрастным  лицом  внимает  он,  как  поклонЯютсЯ,
удивлЯютсЯ,  любЯт, прославлЯют  там,  где он видел, -  или он даже скрывает
свое безгласие, умышленно соглашаЯсь с  каким-нибудь поверхностным  мнением.
Ѓыть  может,  парадоксальность  его  положениЯ  доходит  до такой  ужасающей
степени, что  как раз  там, где  он научилсЯ великому состраданию и вместе с
тем великому презрению, толпа, образованные люди, мечтатели  учатсЯ великому
почитанию - почитанию "великих  людей" и  диковинных животных, ради  которых
благословлЯют и чтут отечество, землю, человеческое достоинство, самих себЯ,
- на  которых указывают юношеству, по  образцу которых  его воспитывают... €
кто знает, не случалось ли до сих пор во всех значительных случаЯх одно и то
же,  именно, что толпа поклонЯлась богу, а "бог" был лишь бедным  жертвенным
животным!  “спех всегда был величайшим  лжецом,  - а ведь и само  "творение"
есть успех;  великий  государственный муж,  завоеватель,  человек, сделавший
какое-нибудь   открытие,   все   они  замаскированы   своими  созданиЯми  до
неузнаваемости; "творение",  произведение художника  или философа,  только и
создает вымышленную  личность  того,  кто  его  создал,  кто должен  был его
создать; "великие люди" в  том  виде, как их  чтут, представлЯют собою после
этого ничтожные, плохие вымыслы; в мире  исторических ценностей господствует
фабрикациЯ  фальшивых монет. ќти великие поэты, например эти Ѓайроны, Њюссе,
Џо, ‹еопарди, Љлейсты, ѓоголи (Я не отваживаюсь назвать более великие имена,
но  подразумеваю  их),  -  если взЯть их такими, каковы  они на  самом деле,
какими  они,   пожалуй,  должны  быть,  -  люди   минуты,  экзальтированные,
чувственные,  ребЯчливые, легкомысленные  и  взбалмошные  в  недоверии  и  в
доверии; с душами, в которых обыкновенно надо  скрывать  какой-нибудь изъЯн;
часто мстЯщие своими произведениЯми за внутреннюю загаженность, часто ищущие
своими взлетами забвениЯ от слишком верной памЯти; часто заблудшие в грЯзи и
почти  влюбленные в  нее, пока  наконец  не уподобЯтсЯ  блуждающим  болотным
огнЯм,  притворЯЯсь в  то  же времЯ звездами,  -  народ начинает называть их
тогда  идеалистами;  часто  борющиесЯ   с  продолжительным  отвращением,   с
постоЯнно  возвращающимсЯ  призраком  невериЯ,  который   обдает  холодом  и
заставлЯет  их  жаждать gloria  и пожирать  "веру в  себЯ" из рук опьЯненных
льстецов. - € каким мучением ЯвлЯютсЯ эти великие художники  и вообще высшие
люди длЯ  того, кто наконец  разгадал  их! ‚полне  понЯтно, почему именно  в
женщине  -  отличающейсЯ  Ясновидением  в  мире  страданий  и, к  сожалению,
одержимой  страстью помогать  и  спасать, страстью, далеко  превосходЯщей ее
силы, - вызывают они так легко  те вспышки  безграничного и самоотверженного
состраданиЯ, которых масса, и прежде всего масса почитателей,  не понимает и
снабжает   в   изобилии  любопытными  и  самодовольными  толкованиЯми.   ќто
сострадание регулЯрно обманываетсЯ в своей силе: женщине хочетсЯ верить, что
любовь  все может,  -  таково  ее  своеверие. Ђх, сердцевед прозревает,  как
бедна, беспомощна, притЯзательна,  склонна к  ошибкам и скорее пагубна,  чем
спасительна, даже самаЯ сильнаЯ, самаЯ глубокаЯ любовь!  - ‚озможно, что под
свЯщенной  легендой  и  покровом  жизни  €исуса  скрываетсЯ  один  из  самых
болезненных случаев мученичества от  знаниЯ, что  такое любовь: мученичество
невиннейшего и глубоко страстного  сердца, которое не могло  удовлетворитьсЯ
никакой людской любовью, которое  жаждало  любви,  жаждало  быть  любимым  и
ничем,  кроме  этого,  жаждало  упорно,  безумно,  с  ужасающими   вспышками
негодованиЯ на тех, которые отказывали ему в любви;  быть может, это историЯ
бедного  не  насытившегосЯ любовью  и ненасытного в  любви человека, который
должен был изобрести ад, чтобы  послать туда тех, кто не хотел его любить, -
и  который,  наконец, познав  людскую  любовь,  должен был  изобрести  Ѓога,
представлЯющего   собой  всецело  любовь,  способность  любить,   -  который
испытывал жалость к людской любви, видЯ, как она скудна и как слепа! Љто так
чувствует, кто  так  понимает  любовь  - тот  ищет смерти. -  Ќо зачем иметь
пристрастие к таким болезненным вещам? „опустив, что этого вовсе не нужно. -
     270
     „уховное  высокомерие и брезгливость каждого  человека, который глубоко
страдал, - как глубоко могут страдать люди, это почти  определЯет их ранги -
его  ужасающаЯ  уверенность,  которой   он  насквозь   пропитан  и  окрашен,
уверенность, что благодарЯ своему страданию он знает больше, чем могут знать
самые умные и мудрые люди, что ему ведомо много далеких и страшных  миров, в
которых он некогда "жил" и о которых "вы ничего не знаете!"...  это духовное
безмолвное  высокомерие   страдальца,  эта  гордость   избранника  познаниЯ,
"посвЯщенного",  почти  принесенного  в  жертву,  нуждаетсЯ  во  всех  видах
переодеваниЯ,   чтобы   оградить   себЯ   от   прикосновениЯ   назойливых  и
сострадательных  рук  и  вообще  от  всего, что  не равно ему по  страданию.
ѓлубокое страдание облагораживает; оно обособлЯет. Ћдной из самых утонченных
форм переодеваниЯ ЯвлЯетсЯ эпикуреизм и свЯзанное с ним выставление  напоказ
известной доблести вкуса,  котораЯ легко относитсЯ  к страданию и защищаетсЯ
от   всего  печального  и  глубокого.  …сть  "веселые  люди",   пользующиесЯ
веселостью  длЯ  того,  чтобы под  ее прикрытием оставатьсЯ непонЯтыми:  они
хотЯт, чтобы  их не понимали. …сть "люди науки", пользующиесЯ наукой, потому
что  она  придает  веселый вид  и  потому что  ученость  позволЯет прийти  к
заключению, что человек поверхностен: они  хотЯт соблазнить  на такое ложное
заключение. …сть свободные дерзкие умы, которые хотЯт скрыть и отрицать, что
в груди у них  разбитое, гордое, неисцелимое сердце (цинизм ѓамлета - случай
ѓалиани), и порой даже само дурачество  служит маской злосчастному,  слишком
уверенному  знанию. -  Ћтсюда следует,  что  иметь  уважение "к  маске" и не
заниматьсЯ всуе психологией и любопытством есть дело утонченной гуманности.
     271