миленькому! ќто подарок, знак признательности...
     Ђ  Я  вот  знал,  что  этот  милый  и  сладкоречивый жрец науки выводит
удовлетворительные  отметки совершенным неучам и лодырЯм. Ќо, разумеетсЯ, не
за банки мацони или кульки лобио, а за отрезы на костюм и пачки денег...
     Џришлось  мне  несколько  раз  изгонЯть  ЯвлЯвшихсЯ  ко  мне  домой  со
скромными   свертками   студентов   -  иностранные  Языки  были  дисциплиной
второстепенной,   отметки   по  ним  всерьез  не  принимались,  а  потому  и
подношениЯ  были пустЯшными, - причем изгонЯл столь горЯчо и даже шумно, что
попытки  менЯ  одарить не возобновлЯлись. ’ак что хозЯйка моЯ была права - Я
и  в  самом  деле  мог  завести  буфет с запасцами всЯкой снеди, но как вот,
принимаЯ  зачет у студента-дарителЯ, смотреть ему в глаза? € Я жил, никак не
умеЯ свЯзать концы.
     Ѓесконечно  долго  тЯнулись  пустые  и томительные, голодные воскресные
дни.  •леб,  как  правило,  забран  вперед, иногда на десЯток дней - уломать
продавца  на большее было невозможно. ‘толоваЯ закрыта; не было и загородной
поездки  к  научникам,  где менЯ привечали химик ѓалина ”едоровна и ее мать,
из потомственных оренбургеких казаков - гостеприимные, сердечные и простые.
     ѓалина  ”едоровна была немного старше менЯ. …е в шестнадцать лет выдали
замуж  за  диковатого  есаула,  от  которогв вна сбежала через неделю, после
чего  жила  в  одиночестве.  Ћтец  ее, богатый офицер, увел своих казаков за
рубеж,  разореннаЯ  мать  осталась  с единственной дочерью. Ћна обожала свою
ѓалочку,  да  и  чувствовала,  вероЯтно,  вину  перед  ней, так что жили они
спаЯнно  и  согласно.  €  когда  дочь  горЯчо взЯлась за мой быт - то платки
подрубит,  то  скроит и сошьет сорочку "ли свЯжет носки: она была выдающейсЯ
рукодельницей,  -  стараЯ  казачка всЯчески поощрЯла ее и всегда настаивала,
чтобы  ѓалина  приводила менЯ к ним пвеле занЯтий, угощала за обедом особыми
оренбургскими  лепешками, темным сахаром и патокой, вываренными из свеклы по
рецептам дочери-химика.
     ‚се  это  давно  поглотили  годы,  и  потому  не  будет нескромна здесь
упомЯнуть,   что   Я,  как  ни  мало  присматривалсЯ  тегда  к  людЯм  из-за
поглощенности   своими   заботами,   скоро  заметил,  что  ѓалина  ”едоровна
относитсЯ  ко мне веобенно внимательно и пристрастно, но полагал, чтв в этом
-   женское  сочувствие  к  одинокому,  выбитому  из  седла  человеку.  ‹ишь
несколько  лет  спустЯ,  встретившись  с  ѓалей  в џлте, Я убедилсЯ, что был
предметом  привЯзаннвсти  более  серьезной.  Ќо  у  менЯ  еще  будет  случай
ввпомнить  эту достойную добрую женщину. Ќаде мне признатьсЯ в том, что, быв
смолоду  избалован  жиским  вниманием, сделалсЯ несколько легкомысленным по
этой части.
     ’ак  вот,  по  воскресеньЯм  ничего  этого  не  было - обедом в субботу
заканчивались  мои  трапезы  до  понедельника,  и  Я проводил времЯ, лежа на
своем  жестком  ложе  с  закрытыми  глазами,  лениво  перебираЯ  в  уме, что
следовало  бы  предпринЯть,  чтобы  добыть что-нибудь съестное, но не шевелЯ
длЯ  этого  и  пальцем. Ћвладевала мною в те часы великаЯ необоримаЯ апатиЯ.
Ѓеда  моЯ  была  еще  и  в  том,  что  после  лагерной  голодовки  Я утратил
способность  наедатьсЯ  при  случае  впрок,  про  запас и чувствовал поэтому
постоЯнную  слабость,  словно  какаЯ-то  пружина во мне сломалась. Ђ потом Я
стал хрипнуть.
     ‚рач,  к которому Я обратилсЯ, поморщилсЯ: все вы, лекторы и актеры, на
один  лад  -  горло,  горло!  —итать надо поменьше лекций, да вполголоса, не
напрЯгаЯ свЯзок, утром полоскать горло...
     €наче  на все взглЯнул мой приЯтель гинеколог, уже давно внимательно ко
мне  приглЯдывавшийсЯ.  Ћн  потребовал,  чтобы  Я  разделсЯ,  прослушал  мои
легкие.  Џосле  чего  повел,  ничего  не  объЯснЯЯ, к своему другу - старому
врачу-ларингологу.  ’от  долго  менЯ  мучил,  заставлЯЯ  тЯнуть  звук  "и" с
высунутым  Языком, обследовал своим зеркальцем недосЯгаемые глубины гортани.
ќскулапы  потолковали  между собой по-армЯнски, а на обратном пути мой милый
‘тепан  Ђкопович  объЯвил  мне,  что  у  менЯ  двусторонний дисеминированный
процесс  в  легких  и  задета  гортань, так что надо срочно ехать в Њоскву к
профессору   ‚ознесенскому  -  единственному  специалисту,  умеющему  лечить
горловую чахотку.
     џ  поверил  лишь  отчасти - горло-то не болело. „а и помнил, как ошибсЯ
лагерный  эскулап,  определив  у  менЯ  туберкулез.  Ќе  прав ли тот врач из
поликлиники?  ‚еликовата  нагрузка,  бывает - по шесть и даже восемь часов в
день.  Ќо  в  Њоскву  все-таки  написал  -  просил  похлопотать о разрешении
поселитьсЯ  за  пределами  стокилометровой  зоны  от  столицы, запретной длЯ
бывших заключенных.
     Ћтвет  - благоприЯтный - Я получил лишь летом следующего, сорок шестого
года.  ‡а  это  времЯ  мне  сделалось  хуже, хрипота усилилась, и Я с трудом
дотЯнул  до  конца  учебного  года.  Џопривыкшие  ко  мне  студенты  как  бы
сговорились  сидеть на моих лекциЯх тихо, почти не переспрашивали, хотЯ чаще
всего  менЯ  было  плохо  слышно.  „иректор,  заведующий  учебной частью, не
говорЯ  о  Љленевской,  словно не замечали моей хрипоты и даже относились ко
мне подчеркнуто бережно и внимательно.
     ‚  эту  первую  послевоенную  зиму жилось еще очень трудно, нуждались в
самом  необходимом,  но  поЯвившиесЯ  у  менЯ  друзьЯ  оградили  от лишений.
‚алькириЯ,  доктор,  ѓалина  ”едоровна,  несколько  коллег  и  студентов,  с
родителЯми  которых  Я  довольно  близко сошелсЯ, снабжали менЯ наперебой, и
если  бы  хороший  стол с мЯсом, маслом, медом, фруктами мог вылечить, Я бы,
несомненно,  поправилсЯ. ’огда-то Я окончательно избавилсЯ от отеков, окреп,
даже   сгладилась  непристойнаЯ  худоба,  но  голос  не  возвращалсЯ;  порой
овладевало  безнадежное  настроение,  и,  думаЯ  о  скором конце, Я не делал
никаких  планов  на  будущее.  ѓоревал,  что вот - не удалось оставить после
себЯ,  как мечталось, мемуаров, которые послужили бы людЯм предостережением.
џ,   признаюсь,  был  высокого  мнениЯ  о  поучительности  моего  опыта,  не
оставлЯвшего   иллюзий  по  поводу  тупиков,  куда  завел  ђоссию  премудрый
марксизм-ленинизм...
     Ќо   внимательной  ‚алькирии  или  мудрому  доктору  удавалось  нет-нет
отвлечь  менЯ  от  загробных  предчувствий,  Я  начинал  верить  в искусство
великого  мага  ‚ознесенского,  в  уготованные  длЯ  менЯ  впереди  успехи и
радости  и  тогда  бомбардировал  госбезопасность заЯвлениЯми, требованиЯми,
просьбами - пустите в ђоссию.
     ЌесмотрЯ  на  серьезный и даже грозный диагноз и солидный возраст - уже
сорок  шесть лет! - именно тогда случалось мне переживать надежды на удачи и
счастье,  на  высокий час необычайных встреч и переживаний... ’о не было еще
огоньком   возродившейсЯ  веры,  от  которой  Я  когда-то,  в  архангельской
одиночке,  отступилсЯ  в  одну ночь - Я по-прежнему не обращалсЯ к Ѓогу и не
вспоминал  полузабытых молитв - но было, вероЯтно, преддверием еще далекого,
но ожидавшего менЯ просветлениЯ.
     ‡десь   мне   придетсЯ   прервать   хронологическую  последовательность
рассказа, чтобы вернутьсЯ назад, к прожитым годам.
     ...‚  своих  воспоминаниЯх  Я  не упоминал некоторых обстоЯтельств моей
личной  жизни,  свЯзанных  с людьми, о которых мне не хотелось говорить. ќти
люди,  некогда мне близкие, сделались впоследствии настолько чужими, что как
бы  длЯ  менЯ  умерли.  €,  предчувствуЯ,  что  Я  не  могу рассказать о них
достаточно  беспристрастно,  а  на"  копившаЯсЯ  в памЯти горечь не позволит
быть  справедливым, Я почел за лучшее руководствоватьсЯ латинской поговоркой
"cie  mortem  aut  bene  aut  nihil"  [Ћ мертвых хорошее или ничего (лат.)].
ђассудил  Я  так  еще  потому,  что  все,  с  этими  подробностЯми  и людьми
свЯзанное,   выглЯдит   несущественным  в  свете  моего  намерениЯ  правдиво
рассказать  о  моем  времени  и  насколько  возможно объективно его оценить.
‹ичнаЯ  моЯ  судьба,  как  Я  полагаю, не способна привлечь внимание сама по
себе,  а  лишь как отражение общих судеб моего народа и ђоссии, поэтому и не
имеет  значениЯ,  упущу  ли  Я или нет рассказать о некоторых своих домашних
обстоЯтельствах.
     Ћднако,  приближаЯсь  к  концу рассказа о моих лагерных годах, Я стал в
растущей  степени  ощущать,  что  вовсе  умолчать  о  женщине, с которой был
прежде  свЯзан,  сберегшей  в  течение  двадцати семи лет очаг, к которому Я
имел  возможность  вернутьсЯ, помогавшей мне и вырастившей двоих детей, было
бы  не  только несправедливо, но навело бы тень на понЯтие о долге у русских
женщин.
     €так,  мне  приходитсЯ  уточнить,  что  неопределенное  выражение  "мои
родственники"  или  "близкие",  неоднократно встречавшеесЯ на страницах этих
воспоминаний, означало на самом деле мою собственную семью.
     …ще  в 1924 году, желторотым и влюбчивым молодым человеком, Я женилсЯ в
Њоскве  на  дочери  упоминавшегосЯ  мною ‚севолода ‘аввича Њамонтова, девице
‘офье.  Ѓыло  у  нас  двое  детей:  дочь  ЊариЯ,  родившаЯсЯ через год после
свадьбы,  и  сын  ‚севолод, увидевший свет в Ђрхангельске, куда была сослана
после лагерЯ его мать.
     ’аким  образом,  моЯ  оборваннаЯ  арестом  в  1928  году семейнаЯ жизнь
длилась  всего  четыре  года. ‚последствии съезжались мы с женой от случаЯ к
случаю,   чаще   всего   ненадолго.   Џричем  вмешательства  госбезопасности
неожиданно  и  грубо  зорили  наши  зыбкие очаги, какие удавалось соорудить.
Ќеволи  пришлось  отведать  и  ‘офье  ‚севолодовне, почти полностью отбывшей
пЯтилетний срок в Њариинских лагерЯх и короткую ссылку в Ђрхангельске.
     ‚нучка  русского  мецената  и железнодорожного деЯтелЯ ‘аввы Њамонтова,
правнучка  декабриста  ’рубецкого  и известного славЯнофила „. Ќ. ‘вербеева,
всеми  корнЯми  принадлежащаЯ  Њоскве,  она  была  в  высшей степени предана
понЯтию   о   долге,   внушаемому   рассудком.  ‘тав,  волею  судьбы,  женой
каторжника,  ‘офьЯ  ‚севолодввна и принЯла на себЯ все тЯготы, обЯзанности и
ореол  этого  состоЯниЯ.  ђастила детей, помогала мне сколько было возможно,
предпринимала  хлопоты,  а  когда  удавалось  -  пускалась в дальнюю дорогу,
чтобы  со  мной  повидатьсЯ.  Ќе  оставлЯла без писем. € прочно завоеваннаЯ,
заслуженнаЯ  репутациЯ  супруги,  не отвернувшейсЯ от впавшего в ничтожество
мужа, сделалась как бы опорой в ее жизни и руководила ее поступками.
     ‚ластнаЯ  и  умнаЯ,  она умела себЯ поставить, и ею, преемницей русских
женщин  Ќекрасова,  восхищались  многочисленные  родственники и друзьЯ. Ѓыть
женой  "декабриста",  человека,  пострадавшего  за справедливые цели или без
вины,  -  это  не  только  социальное  положение,  не и роль в обществе. Ћни
вознаграждали  за  то,  что  неизбежно  уносили  годы  разлуки:  привычку  к
взаимному  общению,  живое  чувство,  потребность  в близости. Ќеобходимость
распорЯжатьсЯ   собой,   детьми,   в   полной   мере  нести  одной  бремЯ  и
ответственность   "главы   семьи"  делали  бесповоротно  самостоЯтельным  ее
характер, и от природы твердый.
     „оставшиесЯ  на  долю  передрЯги,  лагерный  искус - все, что надо было
вынести  и  перетерпеть,  ‘офьЯ ‚севолодовна перенесла и вытерпела с честью,
как  полагалось  женщине  ее  круга  и  традиций. ’о был долголетний подвиг.
Џодвиг,  настолько  приучивший  к  сочувствию  и  хвале  и заполнивший жизнь
настолько,  что им удовлетворЯлись ум и сердце. Љоротенькие годы с любовью и
нежностью  сделались  далеким,  остывшим  воспоминанием,  прежний  близкий и
необходимый человек - символом.
     €  чем  меньше  становилась  надобность в его реальном присутствии, тем
педантичнее   и   скрупулезнее  выполнЯлось  то,  что  требовало  положение,
пьедестал   Џенелопы:  изыскивались  средства,  чтобы  собрать  посылку  или
перевести  деньги, поддерживалось знамЯ разъединенной, но не разбитой семьи.
„етей учили помнить отца - и никогда в нем не говорить (из осторожности!).
     ќто  отступление  следует  заключить  справкой,  освещающей  хронологию
наших  встреч  с ‘офьей ‚севолодовной со времени ареста по 1946 год, то есть
за восемнадцать дет.
     ‚  конце  лета  1928 года она вместе с ‹иной Ћсорги-ной, жеацй ѓеоргиЯ,
приезжала  на ‘оловки длЯ недельного свиданиЯ. Џока Я был в џсной ЏолЯне, не
раз  менЯ  навещала,  иногда  живала  подолгу,  но  не  порывала с Њосквой и
друзьЯми.  ѓащивала  она  и  у своего отца, на ’ульской госконюшне, в бывшем
имении  Ѓутовича  на  реке  “пе,  в  полутора  десЯтках  километров от џсной
ЏолЯны.
     ‡атем  мы  встретились  в  Ђрхангельске,  в 1935 году, после Њариинских
лагерей.  „очь жила с бабушкой в Њоскве, с нами был новорожденный сын. Џосле
моего ареста ‘офье ‚севолодовне удалось вернутьсЯ в Њоскву.
     €  потом  была  еще  короткаЯ  двухдневнаЯ  встреча  при проезде моем в
Љировабад.  ЏовзрослевшаЯ  дочь глЯдела с ужасом на "живые мощи", обрЯженные
в  жалкие  обноски,  плакала  и  дичилась. ‘офьЯ ‚севолодовна, еще в лагерЯх
начавшаЯ  работать  в больнице, а потом закончившаЯ фельдшерские курсы, была
в  то  времЯ  линейным  работником в городе ЊалоЯрославце, получила там, при
станции,  квартиру  и оттуда приезжала длЯ свиданиЯ. …стественно, что медика
не  мог расстроить вид отчаЯнного дистрофика - она их перевидала бессчетно в
сибирском лагере!
     ‚от  летом  1946  года  мне  предстоЯло  как  раз  возвращатьсЯ к ней в
ЊалоЯрославец.  „очь  работала  радисткой  в  Ђрктике, на „иксоне; там вышла
замуж  за  начальника  острова, инженера свЯзи ‚алентина €гнатченко. ‘транно
мне было, что дочь стала женой коммуниста.
     ‚  ЊалоЯрославце,  где  было  больше  высланного  народа,  чем  местных
жителей,  мое  поЯвление  не  могло привлечь к себе вниманиЯ, но с первых же
шагов  Я  ощутил  -  тут  каждый следит за каждым. € при случае, натурально,
доносит.  ‡десь  опыт  менЯ  не  обманывал,  как среди азербайджанцев, и Я с
некоторым  страхом  -  как же далеко зашло! - убеждалсЯ, что соседка, зубной
врач,  подслушивает  у  нашей  двери,  что  зашедший  сослуживец жены бегает
глазами  по  лежащим  на  столе бумагам, что за очередной пулькой все играют
молча,  а  заговорившему  красноречиво указывают глазами на дверь и окно. Ќе
потому,  что  предполагалась  возможность  рискованных  высказываний,  а  из
опасениЯ,  как  бы  кто  не  завел  речь  о  дороговизне  картофелЯ,  пустых
прилавках... Ћ жизни всемером в одной комнатенке.
     Ќа   привычные  сплетни  маленьких  городов  накладывалось  улавливание
неосторожных  слов,  наушничание;  питаемые завистью к лишней комнате соседа
доносы. †ить тут было душновато.
     ‚прочем,  Я  сколько  мог  бывал  в  Њоскве, куда влекли завЯзывавшиесЯ
первые  робкие  свЯзи  с  редакторами,  достаточно  смелыми,  чтобы снабжать
работой,  не  вдаваЯсь в обстоЯтельства моей биографии. Ќе помню, кому Я был
обЯзан  первыми  контактами в €‹е - издательстве иностранной литературы, где
мне  стали поручать переводы. Ќа первых порах помогли знакомства моей сестры
Ќатальи  ѓолицыной,  сведшей  менЯ  с  внуком  настоЯщего  ’олстого  ‘ергеем
‘ергеевичем,   публиковавшим   свои   учебники   английского  Языка  в  этом
издательстве,   и   с   вдовой   советского  ’олстого  ‹юдмилой  €льинишной,
принадлежащей   столичному   бомонду   и   соизволившей   отнестись  ко  мне
благосклонно.  “  нее, само собой, были на кончике телефонного провода самые
влиЯтельные  товарищи. Ћна входила в избранный чеки-стско-литературный салон
снохи  ѓорького  и  могла позвонить кому-либо из непосредственного окружениЯ
Ѓерии,    кремлевскому   церемониймейстеру   слинЯвшему   графу   €гнатьеву,
расшаркивающимсЯ перед ней заправилам ‘оюза писателей.
     ќта  львица  поставила  менЯ в несколько двусмысленные рамки: встреч со
мной  отнюдь  не избегала и принимала с очаровывающей приветливостью, однако
-  не  вводЯ  в кружок своих друзей и знакомцев. Њне назначались - с лестной
длЯ  менЯ  готовностью  -  часы  и  дни,  в  какие Я оказывалсЯ единственным
гостем.  ’акт  и  воспитанность  ‹юдмилы  €льинишны искусно вуалировали этот
маневр,  обусловленный  необходимостью  не  афишировать визиты столь чуждого
элите  гостЯ.  €з  длинных  "тэт-а-тэтов"  за  музейно  сервированным столом
(покойный  сталинский  лауреат, как известно, не зевал по части приобретениЯ
антиквариата!)  был  изЯщнейшим образом раз и навсегда изгнан малейший намек
на   вольные   суждениЯ:   нас   интересовали  только  вопросы  искусства  и
апробированные оценки.
     џ  понимал, по каким острым гранЯм ходишь, видаЯсь с этой женщиной, как
она  может  быть опасна и даже страшна, и все же восхищалсЯ ее светскостью и
чисто  женским  очарованием, задушевностью тона, в искренности которого было
почти  невозможно  усомнитьсЯ,  ее умением вести разговор так, чтобы не дать
ему  ни на секунду выплеснутьсЯ за пределы безопасного русла. ЊенЯ изумлЯло,
с  какой  естественностью, точно о предмете давно и незыблемо установленном,
о   котором  не  может  быть  двух  мнений,  ‹юдмила  €льинишна  говорила  о
необходимости  всем  пишущим перенимать стиль €осифа ‚иссарионовича, "четкий
и  лапидарный,  как  у  античных  мастеров". € тезис свой выдвигала так, что
гасло  намерение возразить, и Я допускал, чтобы мое молчание истолковывалось
как  признание его справедливости. ‹ишь потом, на улице, когда улетучивалось
действие  опасных  чар  обворожительной  хозЯйки, Я ужасалсЯ прочности брони
лицемериЯ,  в  какую раз и навсегда облачались те, кто составлЯл хор и свиту
диктатора,  усердную клаку, рукоплескавшую и кадившую своему идолу. ’рЯслись
от  страха  и  тЯнулись  за  милостЯми,  в погоне за ними топили друг друга.
ЌадетаЯ  личина преданного слуги и восторженного почитателЯ прирастала столь
плотно,  что становилась сущностью. ‘нЯть ее не приходило в голову и с глазу
на  глаз  с  человеком,  общение  с которым скрывалось от своего, привычного
круга.  ‚ойдЯ в него в качестве супруги купленного с потрохами, задаренного,
приближенного  к  трону  даровитого писателЯ, ‹юдмила €льинишна не помышлЯла
сбросить  маску  и  став  вдввой.  €,  женщина  образованнаЯ  и со вкусом, -
привычно  искренне  восхвалЯла  беспомощный  и  корЯвый стиль недоучившегосЯ
семинариста!  €  это  -  перед  изгоем, прошлое которого ей было известно...
•отЯ,  само  собой  разумеетсЯ, и упоминаниЯ о нем не проскальзывало в наших
разговорах.  ‰  Я  -  слаб  человек!  - не выдерживал зароков, которые давал
себе,  больше  не  показыватьсЯ  в  обставленных  старинной  ценной  мебелью
апартаментах  советской  графини,  хотЯ  и оценивал трезво, насколько тут не
"мои" и не длЯ менЯ сани.
     ‚  скором  времени  длЯ этих визитов объЯвилсЯ неоспоримый повод. Џосле
того,   как   Я   перевел  "‘лепого  музыканта"  Љороленко,  детские  сказки
Њихалкова,  еще  что-то,  издательство  €‹  уверовало  в  мои  возможности и
предложило  взЯтьсЯ  за  "Џетра  Џервого".  ‘  кем  было обсуждать блестЯщую
компилЯцию  ЂлексеЯ Ќиколаевича, как не с подругой его пвследних лет? € хотЯ
из  затеи  ничего  не  вышло  -  издательство сочло выгоднее поручить работу
переводчикам  в  Џариже,  и  несколько  переведенных  мною и одобренных глав
хранЯт  в  архивах  издательства  памЯть  о  м"их  несбывшихсЯ  надеждах  на
фантастический  заработок  и  славу,  -  мы  продолжали  видетьсЯ с ‹юдмилой
€льинишной,  по-прежнему  любезно  и  охотно  бравшейсЯ  похлопотать  о моих
делах, хотЯ надобность в этом почти миновала.
     ђабота   находилась   все  больше  уже  автоматически:  успешный  старт
предопределил  дальнейшее  благополучное  течение  событий.  “  менЯ  в  €‹е
поЯвилсЯ  влиЯтельный покровитель, возглавлЯвший ведущий отдел издательства,
-   образованнейший  эрудит  и  благожелательный  человек  €осиф  •анаанович
„ворецкий.  Ћн не только следил за тем, чтобы Я не оставалсЯ без заказов, но
и  очень  успешно устранЯл препЯтствиЯ, возникавшие из-за призрачности моего
промежуточного  состоЯниЯ  гражданина,  неспособного  предъЯвить у кассы тот
самый  "серпастый  и молоткастый" паспорт, без которого грош цена советскому
человеку.    ‚ременное   мое,   бессчетное   количество   раз   продлеваемое
удостоверение   освобожденного   из   заключениЯ   настораживало   и  самого
беспечного  кадровика  и частенько отвергалось бухгалтерами. Љак это человек
без   московской  прописки  очутилсЯ  в  стенах  столичного  издательства  и
предъЯвлЯет  какую-то  ветхую  бумажку  с  подозрительными  штампами?  €осиф
•анаанович  кому-то  что-то  объЯснЯл,  брал  на  себЯ  не  то  находил  длЯ
формальностей  подставных  лиц.  ќто был мудрый и умудренный жизнью человек,
хотЯ  и  держащийсЯ,  как все вокруг, ни в чем не сомневающимсЯ и ни над чем
не  задумывающимсЯ  придатком  власти  и  порЯдков.  Ћн  сохранил свое лицо,
достоинство и известную самостоЯтельность суждений.
     Ѓывал  Я  у  него  дома, в небольшой, заполненной книгами квартире. Ћни
словно  вдохновлЯли  своего  хозЯина:  он сбрасывал оболочку исполнительного
советского  чиновника,  оживлЯлось  его  крупное  лицо  с  высоким  лбом под
красивой  седой  львиной  гривой,  загорались темные восточные глаза. € речи
его  лились  свободно,  и  не  боЯлсЯ он выражать свои гнев и боль по поводу
взнузданных  муз и растоптанной мысли. ќто был в Њоскве тех послевоенных лет
единственный,  пожалуй,  человек,  встреченный  мною, который, умеЯ думать и
судить,  был  готов в подходЯщей обстановке высказать свое мнение, внушенное
просвещенным  сознанием и совестью. ‚прочем, Я уже упоминал о том, насколько
поражали  менЯ  по  выходе  из  заключениЯ  знакомые  моего  круга,  ставшие
попугаЯми,   затверживающими   передовицы   "Џравды",   всеобщаЯ   немота  и
придавленность.
     ђазумеетсЯ,  всЯкаЯ  отлучка  из  ЊалоЯрославца была в какой-то степени
событием  и  даже  приключением.  •отЯ  бы потому, что высланным запрещалось
бывать  в  столице  и  всегда был риск очутитьсЯ в лапах чекистов. €зредка в
вагонах  поездов  и всегда - у выхода в город выборочно проверЯли документы.
Ќаружность  моЯ  и платье, по счастью, не вызывали подозрений, и за неполных
два  года,  что  Я  прожил  в  ЊалоЯрославце  и  Љалуге, постоЯнно наезжаЯ в
Њоскву,  ко  мне  ни  разу  не подошли с леденЯщим сердце: "‚аши документы!"
€сход  бывал  разным - все зависело от случайных обстоЯтельств. €ной раз тут
же  отправлЯли  восвоЯси,  не  дав  покинуть  вокзал;  не то задерживали "до
выЯснениЯ"  -  и  тут  могло  последовать  что угодно. ЌоваЯ тюрьма, дальнЯЯ
ссылка,  лагерный  срок... Џри благоприЯтном отзыве местного отделениЯ ЊѓЃ -
"Ќи  в чем, мол, предосудительном не замечен, отмечаетсЯ исправно", - да и в
силу  всегда  непредсказуемых путей этого ведомства, можно было, истомившись
и похудев от беспокойства, вернутьсЯ к себе.
     џ  вскоре  попривык к тому, что обшаривающие толпу глаза сыщиков на мне
не  останавливаютсЯ и никакие проверки не задевают, и уже без прежних усилий
держалсЯ  независимо,  так  что  за  версту  учуивалась моЯ благонадежность.
Ќастолько,  что  Я отваживалсЯ на вовсе отчаЯнные предприЯтиЯ. ’ак, какой-то
журнал  (не  то  "Ћгонек",  не  то  "Ћхотник")  предложил мне, успевшему под
псевдонимом  опубликовать  несколько  заметок,  съездить в ‘аратов к некоему
отставному  полковнику,  стрелЯющему  волков  с  самолета. Љак решилсЯ Я без
всЯких  разрешений и документов сделатьсЯ "столичным корреспондентом", ехать
ничтоже   сумнЯшесЯ   с   моим   полковником   на   аэродром,  где  возлеего
"кукурузника"  стоЯли  засекреченные  и  строго охранЯемые первые реактивные
самолеты  (как  же  Я  струхнул,  когда  мой спутник на них указал, небрежно
назвав  "свистульками":  мне  они  померещились в зловещем свете статьи “Љ о
военном  шпионаже,  и  Я даже отвернулсЯ, чтобы впоследствии твердо заЯвить,
что  их  не  видел!), - до сих пор не знаю. Ќо все обошлось без задоринки, Я
благополучно  возвратилсЯ,  а  охотничьЯ  литература обогатилась несколькими
беглыми  описаниЯми  охоты  с воздуха, поселившей, кстати, во мне навсегда к
ней отвращение: такаЯ стрельба не длЯ охотника!
     †ил  Я  деЯтельно и даже напрЯженно. ‚тЯгиваЯсь в ремесло переводчика и
делаЯ  первые  неуверенные  попытки  печататьсЯ,  Я  стал лелеЯть куда более
широкие  и  дерзновенные  планы: посредством пера донести свой опыт, мысли и
чаЯниЯ  до  читателЯ  -  осторожно,  намеками, эзоповым Языком, - чтобы хоть
чуть-чуть,  на  микрон,  разбудить чье-то сознание, приоткрыть глаза. € хотЯ
тогда  и  помыслить было нельзЯ переслать что-либо за рубеж или напечатать у
себЯ,  Я набрасывал планы сочинений, пыталсЯ на исторической канве построить
фабулу,  котораЯ  ;бы  перекликалась  с  тем,  что  переживала ђоссиЯ. Џисал
горЯчо   и   воодушевленно,   потом  уничтожал,  задним  числом  холодеЯ  от
предчувствиЯ  провала.  “вы!  Ќевозможно  жить изо днЯ в день - годами - под
Ярмом   постоЯнного  страха,  ожиданиЯ  доноса  и  ареста,  стремлениЯ  быть
незаметным,  ничем  не  привлекать  вниманиЯ, не поддавшись повальной апатии
общества.  ‡а  колючей  проволокой,  где  не  было искушениЯ проЯвить себЯ и
жизнь  сводилась к заботе выжить, - отсутствовало и острое сознание клЯпа во
рту,  скованности,  как  не  было  надобности  подчеркивать свою преданность
власти.  ‚о  всЯком  случае,  там  можно было оставатьсЯ больше самим собой,
нежели здесь, вне зон с вышками и без конвоиров с овчарками.
     Ќыне,  спустЯ  несколько  десЯтков лет, трудно очертить свою жизнь в то
беспросветное  времЯ, с ее неизбывными заботами и однообразием, ненарушаемым
событиЯми  или  переменами течением. Ќи гроз - неизреченнаЯ милость ЃожиЯ! -
ни  Ярких  солнечных  дней,  слов,  высекающих  в  сердцах искру, окрылЯющих
сознание...  ’ак  бурлаки должны были, оглЯдываЯсь на свою жизнь, испытывать
ощущение  неизбывной  тЯжести,  вспоминать  натершую  плечо лЯмку Я длинные,
унылые версты бечевников...
     †илось  в  те годы трудно, зарабатываемых обесцененных денег никогда не
хватало,  одеты  были, несомненно, "pauvrement" (бедно), но далеко не всегда
достаточно  "proprement"  (чисто),  потому  что  мыло,  как  и  все  прочее,
распределЯлось  по  карточкам,  а  нормы  выдачи  подсказывал,  по-видимому,
властЯм  предержащим  тот  цыган  из поговорки, что приучил конЯ кормитьсЯ у
пустых   Яслей.   €менно   тогда   власть  долешгивала  образ  "правильного"
советского   человека,  слепо  перед  ней  холопствующего,  распевающего  на
голодное   брюхо   хвалы  ее  попечениЯм  и  мудрости,  уверенного  в  своем
превосходстве  перед  разными  прочими  "несоветскими"  народами и втайне им
завидующего.   ЋгромнаЯ   нациЯ   со   славным   прошлым  препоручила  кучке
властителей  за  нее  думать,  судить, определЯть ее пути и вкусы. Џозволила
исконное  свое доброжелательное и терпимое отношение к иноплеменным обратить
в   агрессивный  национализм,  во  враждебность  ко  всему  несоветскому.  €
обращеннаЯ в тощую заезженную клЯчу, повторЯла то, что велЯт и подскажут.
     „олжно   быть,  надвинувшиесЯ  потемки  вовсе  задавили  бы  жизнь,  не
находись  все  же  мужественные,  светлые  люди,  искавшие  случаЯ  помочь и
выручить,  пренебрегавшие  опасностью.  „елали  они это, не выставлЯЯсь и не
ища  не  только вознаграждениЯ, но и благодарности. ЋбстоЯтельства сложились
так,  что  Я  никогда  не  видел  принЯвшего  горЯчее  участие в моей судьбе
московского  врача  ‹азаревича, лишь знавше.го обо мне со слов сестры, детей
которой  он  лечил.  ’еперь  и  не представишь себе, на какой риск надо было
идти,  сколько  проЯвить  настойчивости,  чтобы устроить в привилегированную
больницу  -  туберкулезный  институт  -  бесправного  высланного,  лагерного
ветерана, контрабандно наезжавшего в Њоскву.
     Ќе  пришлось  мне  видеть и сопроводительную бумагу - ’у липу, что была
предъЯвлена  начальству  клиники. Ќо в некий день менЯ туда положили и потом
три  месЯца  лечили  -  наравне  с  полковниками госбезопасности, партийными
сановниками,  самим Ћтто ћльевичем мидтом! € пользовавший кремлевскую знать
профессор  ‚ознесенский  стал  самым  добросовестным  образом  врачевать мое
недужное  горлышко,  прописывать  те  же  недоступные  длЯ  простых смертных
заморские  лекарства, что и важным своим пациентам. џ иногда прогуливалсЯ по
аллеЯм  парка  со  знаменитым  полЯрником,  не  раз  пожимавшим руку вождю и
особенно  прославившимсЯ  потоплением  своего кораблЯ. ‘ ним Я еще находил о
чем  говорить - хотЯ бы об улицах Ђрхангельска или красавице ‘еверной „вине,
но  -  Ѓоже  мой!  -  как  было  общатьсЯ  с  пЯтком  гэпэушникрв  едва не в
генеральских  чинах,  чьи крики стоЯли в вбширной палате, где помещалсЯ и Я!
Џомогала  хрипота;  профессор  запретил  разговаривать.  Ќо ик беседы слышал
поневоле.  Ќе  запоминал  и не записывал, но могу свидетельствовать, что эти
люди,  евЯи  не  обсуждали  свое  лечение,  подробности  ощущений,  аппетит,
физические  отправлениЯ,  толковали  только  о продвижении пэ службе, чинах,
вакансиЯх,  завистливо  разбирали  камеру счастливчиков, у которых "рука", и
еще  -  кому  что  удалось  вывезти  из ‚осточной Џруссии в то незабываемое,
единственное  времЯ  (да  здравствует ‘талин!), когда орудиЯ еще гремели под
Ѓерлином,  а  на завоеванную неприЯтельскую землю хлынули тыловики в военной
форме  и  стали  вагонами  и  эшелонами  отправлЯть домой "трофеи"! € - само
собой  -  не иссЯкали самые грубые казарменные анекдоты, весь смак которых в
сальности выражений.
     ‡анЯтые  сверх  меры  собой,  эти  цветущие здоровЯки - они проверЯлись
"профилактически",  поскольку  состоЯщим  в  номенклатуре чинам вообще, а их
ведомству  особенно  доступно  по  нескольку  месЯцев  в году кантоватьсЯ по
клиникам  и  санаториЯм  -  на  менЯ смотрели свысока: какой-то издательский
писака.  џ  же  научен  был  не  распространЯтьсЯ о своих заслугах и говорил
неопределенно  глухо:  "переводчик, литработник". •алат больного избавлЯл от
необходимости предъЯвлЯть паспорт!
     ‘о  старой,  почти  сорокалетней  давности  фотографии  на  менЯ глЯдит
средних  лет  сухощавый,  одетый  в  летнюю  курточку  человек в парусиновых
туфлЯх,  достаточно  независимо  расположившийсЯ  с книгой на скамейке среди
едва  распустившихсЯ  кустов  и  деревьев.  ‚  верхнем  углу надпись: "џлта.
1948".  ќто - Я, хлопотами врачей отправленный на юг: приморскаЯ благодатнаЯ
раннЯЯ  теплынь  должна  доделать  то, что не поддалось лечению в клинике на
џузе:  голос  все  не  восстанавливалсЯ.  Ќо  как  бы ни шло выздоровление -
мЯгкий  ветерок  с  морЯ,  запахи распускающихсЯ деревьев, тишина и безлюдье
пустынного   живописного   южного  города,  обволакивающее  мЯгкое  ощущение
расслабленности  после  многих  напрЯженных  лет,  - все это поселило в душе
мир,  словно  с  ‘евером оставлены позади вечные заботы и страхи, дерганиЯ и
всЯ зыбкость существованиЯ.
     џ  поселилсЯ  у  сестры  доброй  моей  кировабадской ѓалины, несомненно
наказавшей  опекать  менЯ  вовсю,  и  наслаждаюсь  уютом  комнаты  с  увитым
виноградом  балконом,  в  доме,  отгороженном  от  мира  стенкой кипарисов и
густым  садом:  подлинный  "приют муз и неги", как выражались в карамзинские
времена.  џ,  правда,  стихов  не кропаю, но в прозаическом жанре упражнЯюсь
усердно.  €  не  впустую:  мне  заказана  книга  длЯ  молодежи об охоте, и Я
воскрешаю  в  памЯти  этапы  своего  посвЯщенаЯ в "немвроды", вспоминаю свои
первые  волнениЯ  на  тЯге  или  с  легашом.  Ќо  писать  надо так, чтобы не
прозвучало  ни  одной  элегической  ноты,  не было и тени грусти по каким-то
ушедшим     днЯм.     ‘    охотничьими    радостЯми    должен    знакомитьсЯ
бодрЯчок-комсомолец,  приобретающий-  в  лесу  меткость и закалку, потребные
будущему  ворошиловскому  стрелку.  Ђ  участие в волчьем окладе - исполнение
гражданского   долга   во   имЯ   целости   колхозных  барашков.  ‘ловом,  Я
впоследствии  радовалсЯ,  что  опус  этот  принадлежал  некоему Ћсугину, был
выпущен  малым  тиражом  и  заслуженно  сгинул  в  мутной  пучине советского
массового чтива.
     €з  далекого  ‡акавказьЯ приехала ѓалина ”едоровна договоритьсЯ о своем
переводе  в пригласивший ее на работу џлтинский институт виноделиЯ. ЉажетсЯ,
мне  отводитсЯ  некое  место  в ее планах свить уютное гнездо в пленительной
џлте.  ‚о  всЯком  случае,  она  намерена,  устраиваЯ  свою  половину  дома,
выделить  в  ней  комфортабельную  комнату  длЯ приезжих друзей, в том числе
склонных  к  литературным  занЯтиЯм. ЊоЯ заботливаЯ приЯтельница очень верно
учуивала  непрочность  моих  семейных  уз и предвидела их распад, но жестоко
заблуждалась  относительно  места,  какое  могла  бы  в  будущем занЯть наша
дружба.
     ЏровожаЯ  ѓалину  ”едоровну  в  обратное путешествие, Я, разумеетсЯ, не
предполагал,  что мне не суждено более встречатьсЯ с ней и что последовавшие
невдолге   свидетельства   ее   памЯти   и  сердечных  забот  завершат  наше
знакомство.  ђоль  моЯ в нем бесславна: Я податливо позволил сделать из себЯ
предмет  опеки  и  забот,  поддерживаЯ своим поведением иллюзии, без которых
был бы их лишен.
     ‘вежий  утренний  ветер  с  морЯ  слегка  знобил,  расстроеннаЯ  ѓалина
”едоровна  кивала  мне  на  прощание  с палубы отдавшего швартовы судна. џ с
мола  еще  долго  махал  ей  вслед  платком.  €,  возвращаЯсь  в  то утро по
пустынному  приморскому  бульвару,  с  горьким чувством думал, что через два
года  мне  исполнитсЯ  пЯтьдесЯт  и что не только ничего не сделано - Я живу
блеклым  пустоцветом,  -  но и "настоЯщего", захватывающего, возносЯщего над
собою  чувства  Я  так  и  не испытал, и бесплодно перегорают предчувствиЯ и
ожиданиЯ. ‘бытьсЯ им пришлось только через пЯтнадцать лет!
     Ќедовольство  и  разочарование  точили тем более, что наедине с собой Я
отвергал   скидки   на  обстоЯтельства,  считаЯ,  что  они  не  властны  над
подлинными   достоинствами,   способностЯми  и  характером.  Ѓесплодность  -
синоним  бездарности.  Ђ  Я был про себЯ честолюбив и мечтал оправдать слова
Ќатальи  Њихайловны  Џутиловой, когда-то сказавшей обо мне: "On peut l'aimer
ou  non, mais c'est quelqu'unl" - что в несколько вольном переводе означает,
что менЯ можно любить или нет, но Я все же не первый встречный!
     Џотом  элегическое  мое одиночество нарушил приезд ‘офьи ‚севолодовны с
сыном  и  моим  крестником  Ќи-колкой  ѓолицыным, и жизнь на некоторое времЯ
вошла  в  матримониальную  колею,  из  которой  столь  часто  выбивали  менЯ
приключениЯ.   џлта   с   приближением   сезона  стала  утрачивать  прелесть
малолюдства,  и  Я  не  без  удовольствиЯ стал мечтать о долгих прогулках по
грибы   в  окрестностЯх  ЊалоЯрославца,  столь  скрашивавших  жизнь  в  этом
постылом   городке.  Ћднако  вскоре  после  возвращениЯ  с  юга  последовали
событиЯ, заставившие с ним расстатьсЯ.
     ‘   переводом   главврача   поликлиники,  чрезвычайно  ценившего  ‘офью
‚севолодовну  и  ей  покровительствующего,  сложные служебные обстоЯтельства
побудили  ее  переменить  работу.  Ћна  уехала в Њоскву, мне же представилсЯ
случай  перекочевать  в  Љалугу.  Џредполагалось,  что в дальней перспективе
удастсЯ  выхлопотать  и  мое  водворение в столицу. Ќе наступит ли, наконец,
"мирное"  времЯ, когда прекратЯтсЯ репрессии, введенные, как известно, из-за
предвоенных происков врагов и нападениЯ фашистов...
     „омик  в Љалуге, где Я жил, принадлежал пожилой пенсионерке, выросшей в
помещичьем  доме  и  сохранившей  в  обхождении  повадки  прежних опрЯтных и
щепетильных  горничных,  не стершиесЯ и за последующие десЯтилетиЯ работы на
фабрике.  ЏодаваЯ  чай,  она  уставлЯла  поднос  по-старинному,  не  забываЯ
ненужных  щипчиков  длЯ сахара и салфеточку. „очь ее работала фельдшерицей в
больнице  и  вечно  выглЯдела  озабоченной  -  Я догадывалсЯ об осложнениЯх,
вызванных распутыванием старых узлов и завЯзыванием новых.
     €  не впервые в памЯтных мне обстоЯтельствах последних двух десЯтилетий
наступил   уравновешенный   период   -   с   потЯнувшимисЯ  друг  за  другом
заполненными  работой  и  незначащими происшествиЯми днЯми, одинаково тускло
окрашенными   в  благополучный  серенький  цвет.  ‘  выполненной  работой  -
переводом,  рассказиком или комментарием - Я отправлЯлсЯ в Њоскву, там шел в
ставшие  "своими"  издательства,  виделсЯ  с нужными людьми, в платежные дни
пристраивалсЯ  в очереди у касс, навещал литературных знакомых, круг которых
понемногу  рос,  затем  возвращалсЯ в калужскую свою горенку, откуда не было
почти  поводов  отлучатьсЯ. ‘ калужанами не завелось никаких свЯзей. Ћтчасти
из-за  того,  что  судьба  не  сталкивала  менЯ  с  людьми интеллигентными и
симпатичными,  отчасти  из-за  моей  необщительности  -  Я  попросту избегал
знакомств.  ‚сего  в один дом хаживал Я изредка в гости: к молодой чете, где
мне  очень понравилась совсем юнаЯ жена избалованного, прикованного болезнью
ног  к креслу одаренного дилетанта: он рисовал, играл на скрипке, штудировал
философов.  Ћна несла бремЯ нелегкого ухода за больным и хозЯйства, а всЯкую
свободную   минуту   склонЯлась  над  чертежами  и  планами  длЯ  городского
архитектора.  ‚ городе не было ни одной действующей церкви, и ей приходилось
ездить  в  подгородное  село.  €менно  вера  помогала  ей оставатьсЯ ко всем
благожелательной,  быть  светлой  духом  и приветливой. ЉостнаЯ болезнь мужа
осложнЯлась   наследственностью.   “силий  жены  не  всегда  хватало,  чтобы
удерживать   его   от   отцовского  пристрастиЯ  к  рюмке.  Ќет,  далеко  не
благополучные  лары  рассаживались  у этого очага, его мрачила тень грустных
предчувствий.  Ћба супруга отлично рисовали, и мне удавалось пристраивать их
иллюстрации у знакомых редакторов.
     ла  весна  пЯтидесЯтого года. Ќе сулЯщаЯ перемен, исполнениЯ ожиданий.
Ѓыли,  правда,  славные воспоминаниЯ о недельной отлучке: Я ездил под Њедынь
к  старому лесничему, водившему менЯ на тетеревиный ток, и постоЯл несколько
дивных  вечеров  на  тЯге  в  гремЯщем  птичьими голосами лесу, в виду Ярких
зеленей   за  опушками,  у  говорливых  в  эту  пору  ручьев.  €  что-то  от
пробуждениЯ  природы  с  его  обещаниЯми и надеждами еще не улеглось бо мне,
настроение  было приподнЯтым, и Я даже с некоторым подъемом работал за своим
столом.
     Џока  проплывшие  в  окне  две  тени не заставили вдруг насторожитьсЯ и
вскочить  со  стула.  џ  стал  напрЯженно  прислушиватьсЯ.  €  хотЯ не успел
разглЯдеть  промелькнувших  прохожих,  безошибочно  учуЯл,  что они - по мою
душу. € в самом деле, в калитку нетерпеливо застучали.
     џ   растерЯнно   уставилсЯ   на  листы  бумаги  на  столе,  лихорадочно
соображаЯ,  как  их  спрЯтать или уничтожить. ‘тук возобновилсЯ. Ќе было под
рукой  ни  спичек, чтобы их сжечь, ни времени, чтобы вынести на чердак или в
огород...  ™еколду  на воротах ничего не стоило отпереть с улицы - просунь в
щель  щепку  и  входи.  ‚  глубине  комнаты стоЯл столик с чайной посудой. џ
подсунул  под  скатерть  уличающие  листки  и  вышел  в сени. Џосетители уже
отперли  калитку  и  ринулись  к крыльцу. Њне тут же был предъЯвлен ордер на
арест, и чекисты приступили к обыску.
     ’е  исписанные  странички  не  были  найдены и снова попали ко мне: их,
вместе  с  другими  бумагами, хозЯйка передала моему племЯннику, съездившему
спустЯ некоторое времЯ после моего ареста в Љалугу за оставшимисЯ вещами.
     џ  храню  их.  Ћни  - о ‹юбе Ќовосильцевой. ’оскливые мысли о ней, о ее
печальном  лагерном  конце  менЯ преследовали. ќти строки о женском этапе на
Љемьской  пересылке Я воспроизвожу здесь, однако в переводе, так как написал
Я  их  по-французски,  тем  делаЯ их менее доступными длЯ нескромного глаза.
‚ерхний  уголок первой страницы отрезан ножницами: там было посвЯщение ‹юбе.
ЏонЯтно, почему Я его изъЯл. ‚от этот перевод:

        ‘ЉЋђЃЌ›‰ Џ“’њ

     Ќад  пыльными  улицами пригорода простерлось чистое светлое небо. Љосые
ласковые  лучи  солнца  облили  землю.  ‚се  вокруг  -  в  розовых  отсветах
закатного золота.
     —то  за  диво эти лучи! ‚се выглЯдит празднично: даже вытоптаннаЯ тощаЯ
травка  по  обочинам  дороги,  даже  вымостившие  ее  булыжники и бесконечно
длинные  заборы,  увенчанные колючей проволокой, - все в этом ласковом свете
оживает,  окрашиваЯсь  в  теплые,  и  нежные  тона...  Ќо вот из-за поворота
показываетсЯ   что-то  плотное  и  серое,  некаЯ  сплошнаЯ  масса,  медленно
вползающаЯ   на   дорогу,   освещенную   закатом.   Џо  мере  того  как  она
приближаетсЯ,  начинают  выделЯтьсЯ  плотные  рЯды  человеческих существ. Џо
мощеной  дороге  медленно  разворачиваетсЯ  длиннаЯ  лента этапа, похожаЯ на
застывающую  от  холода  змею.  Ћна еле шевелитсЯ, как скованнаЯ, движетсЯ в
полном молчании.
     €   лучи   солнца  бессильны  придать  блеску  и  оживить  эту  мертвую
процессию,  зажечь  ласковый отсвет в этой серой массе, вдохнуть жизнь в то,
что   движетсЯ,   уже  не  принадлежа  ей.  ‚  этой  веренице  привидений  -
бескровные,   изборожденные   морщинами   и  складками  лица,  потускневшие,
отражающие  все  оттенки  отчаЯниЯ  взглЯды...  ѓоловы  обернуты изорванными
платками,  неподвижные  зрачки,  бесформенные, заношенные одежды на поникших
плечах,  согбенные  спины  и  безжизненно  повисшие руки... ‚се эти существа
движутсЯ  как  автоматы, словно их охватила неодолимаЯ усталость, отнЯвшаЯ у
них силы, стершаЯ возраст, пол...
     …сли  опустить взглЯд, откроетсЯ зрелище, быть может, еще более жалкое:
тысЯчи  ног,  обутых  в  гнусную  обувь  -  в  рваных  башмаках, подвЯзанных
веревками,  в  бесформенных  калошах,  -  оберн