Яев, прохаживалсЯ молодой хозЯин гостиницы,  нЯнча подвЯзанного
ему за спину ребенка.  •озЯйка сидела на циновке  и щелкала на счетах, а два
постоЯльца, засунув  замерзшие руки  в  хибати, играли  в  Японские шахматы,
каждый раз стараЯсь передвинуть фигурки как можно скорее, чтобы снова сунуть
руки поближе к теплу.

     ‚ приготовленной длЯ нас комнате за низким Японским столиком уже сидели
госпожа Љимура и старый  архитектор. ‚ ожидании нас они пили чай  и молчали.
Њолчаливый  доктор  ‘иба при помощи двух слов, дополненных двумЯ движениЯми,
распорЯдилсЯ насчет ужина, а пока  что мы вытащили из чемоданчика оставшиесЯ
у  менЯ  полбутылки водки и, чтобы  согретьсЯ,  тут же распили ее с госпожой
Љимура и архитектором.

     Њинут десЯть мы  проболтали о  том  о сем, а больше всего о  зиме,  два
месЯца которой Японцы не столько живут, сколько перетерпливают, потому что в
домах  в это времЯ стоит такаЯ  же температура, как снаружи,  а  снаружи эта
температура  в  такую зиму, как эта, уже вторую неделю держитсЯ  возле нулЯ.
Џотом  нам снова  принесли чаю, Я  достал записную книжку,  и госпожа Љимура
начала свой  рассказ,  который  Я  сейчас восстанавливаю, пользуЯсь записЯми
того вечера.

     Ћна начала рисовать, когда ей было десЯть лет, шестьдесЯт три года тому
назад. …е отец тоже занималсЯ этим делом и,  кажетсЯ, был первым художником,
разрисовывавшим фарфор в  городе  Њаско.  „о  ее отца  в их  семье  не  было
художников. Ћтец ее училсЯ в деревенской школе и был очень ленивым учеником,
и, какой  бы ни  шел  урок, он  все равно  рисовал  во времЯ  урока. ‚ конце
концов, когда в Њаско переехала фарфороваЯ  мастерскаЯ с  юга и здесь начало
возникать производство фарфора, учитель как-то сказал ее отцу: "—ем рисовать
что-нибудь каждый день на учебнике или на парте, лучше рисуй на чашках..." €
он стал рисовать на чашках.

     ѓоспожа  Љимура начала учитьсЯ у отца, когда  он  был еще  сравнительно
молодым человеком...

     Ќа этом  месте старуха вдруг оборвала рассказ  о своем отце  и сказала,
что  те картины, которые  она сегоднЯ при нас рисовала на чашках,  она  сама
называет оконными картинами - ведь все, что она рисует,- это, в сущности, не
более как вид  через  окно. Ћна может рисовать картины, добавила она, но она
не может нарисовать  ни одного  иероглифа, даже иероглифа,  изображающего ее
собственную фамилию.

     ‚оспользовавшись паузой, Я задал ей несколько вопросов и из ее  ответов
узнал, что сейчас у нее в запасе около ста  вариантов  рисунков, которые она
наносит  на чашки и чайники.  Ћтец  передал ей только пЯтнадцать,  остальные
родились у нее самой на протЯжении  всей ее жизни. Ћна, конечно, училась и у
других мастеров, работавших в Њаско, и при этом объединЯла чужие мотивы, или
совершенствовала их, или брала из одного - одно, из другого - другое.

     Љогда  госпожа  Љимура  была  моложе, таким  же  искусством,  как  она,
занималось  здесь, в Њаско,  пЯть  человек, но сейчас осталась одна она. Ћна
усовершенствовала старые  традиции и теперь создает  вещи непохожие на  вещи
других мастеров. ‡а  шестьдесЯт  три года  работы  она так привыкла к  своим
рисункам, что может расписывать чайники даже не глЯдЯ на них, и, однако, она
никогда не портит ни одного чайника.

     “порно  молчавший  доктор  ‘иба  вставил  первое  за всю  нашу  поездку
пространное замечание.

     -  Ќужно  учесть,-  сказал он,- что  она  не  вполне сознает  себЯ  как
художник  и  не  вполне ощущает  свое  искусство  как  искусство. …е  больше
беспокоЯт технические трудности, но с  течением времени и совершенствованием
мастерства она ощущает их все меньше и  меньше. € это преодоление радует ее,
и она в первую очередь говорит именно о нем, рассказываЯ о своем искусстве.

     Џока говорил ‘иба, госпожа Љимура сохранЯла выражение лица, по которому
невозможно было догадатьсЯ - слушает ли она то, что он говорит о ней, а если
слушает,  то вполне ли понимает  сказанное.  Ћднако,  когда  она заговорила,
сразу же,  как  только ‘иба  замолчал,  мне  показалось (может быть,  только
показалось) , что она была немножко задета его словами.

     Ћна сказала,  что  самое трудное в ее искусстве - это рассчитать  нажим
кисти так,  чтобы  дать  разные оттенки одним  мазком. Ђ оттенки должны быть
разными, даже если она ведет всю линию одним и тем же цветом; и сила нажима,
и толщина штриха - все это создает разные оттенки того же самого цвета.

     Ћна привыкла писать на глине, ей гораздо труднее это  делать на бумаге;
ее иногда просили об этом приезжавшие к ней люди, и она  делала  это  и даже
принесла нам несколько листков со своими рисунками... Ћна вынула из широкого
рукава кимоно несколько листков рисовой бумаги, на которых легко и  точно, в
три краски, штрихами было набросано несколько  вариантов  тех  рисунков, что
она при нас делала на чашках.

     џ поблагодарил. ѓоспожа Љимура небрежно кивнула и продолжала с того, на
чем  она кончила,- что  она не любит писать на  бумаге, она  любит писать на
чашках.  “ нее  даже  накопилось много  бумаги,  которую ей  присылали люди,
желавшие, чтобы она нарисовала на  ней свои рисунки, но она не делает этого,
и бумага так и лежит у нее белой.

     ‘амый   простой  из  своих  рисунков  она  делает  очень  быстро.  …сли
понадобитсЯ,  она еще  и  сейчас может  сделать  в  день тысЯчу рисунков, но
только  на  чашках  и  в самом  простом варианте. Ќо  на чайниках  она любит
рисовать больше, чем на чашках. “ каждого чайника, сказала она, есть лицо  и
спина, и надо  наливать гостю, обЯзательно держа чайник так,  чтобы рисунок,
лицо этого чайника, бросалсЯ гостю в глаза.

     ‚  ответ  на  мой  вопрос, писала  ли она  когда-нибудь с  натуры,  она
ответила, что нет, и, должно  быть, понЯв мой вопрос по-своему и обидевшись,
что Я подозреваю ее в подражании, строго добавила: "’е, кто из Њаско, должны
рисовать по-своему, никому и ни в чем не подражаЯ".

     џ спросил госпожу  Љимура о ее  семье. Ћна  с  угрюмым  выражением лица
сказала, что здесь, в городе, она живет одиноко,  но  это ничего,  она может
рисовать и тогда, когда одинока. “ нее есть дочь в ’окио и есть муж  дочери,
который делает там памЯтники длЯ кладбищ. Ћна несколько раз  ездила к ним, и
когда  бывала у  них, то  не  чувствовала себЯ  одинокой.  Ђ  остальные дети
умерли.

     ‹ишь  после долгого  разговора  на семейные темы вдруг выЯснилось, что,
кроме  дочери  и мужа дочери в  ’окио, у старухи  есть собственный живой муж
здесь, в Њаско, но, очевидно, она за последние  годы настолько не привыкла с
ним считатьсЯ,  что в разговоре просто-напросто  забыла упомЯнуть о нем. …му
восемьдесЯт три года,  он дрЯхлый старик, и она уже много лет как все делает
в доме сама. Љ ее большому огорчению,  никто из ее детей не захотел занЯтьсЯ
ее  профессией,  а  если  их заставлЯть, задумчиво  объЯснила  она, тихонько
стиснув  свои  большие  сильные  руки,  которые,  казалось,  способны   были
заставить,  то из  этого ничего  бы  не  получилось, потому  что  ни  одному
человеку не дано рисовать насильно и хорошо. ‘ейчас  ее преемницей понемногу
становитсЯ ее младшаЯ внучка. „евочка уже рисует пЯтнадцать сюжетов, столько
же, сколько рисовала она сама, когда умер ее отец.

     ђазговор снова перешел на искусство госпожи Љимура. „октор ‘иба, слегка
усмехнувшись, сказал, что  хотЯ сейчас, в 1946 году, после капитулЯции, это,
пожалуй,  и не  ко  времени вспоминать,  но незадолго  перед  войной старуха
получила медаль  на Њеждународной берлинской  выставке народного  искусства.
Њедаль она получила за один из своих чайников с  тем самым рисунком, который
она днем рисовала последним, четвертым. ‘таруха кивнула головой и, порывшись
в  необъЯтных  рукавах своего кимоно,  вытащила  оттуда  фотографию,  снЯтую
восемь лет назад, когда она получила диплом. Ћна стоЯла  на  этой фотографии
такаЯ же, как сейчас,  властнаЯ, угрюмаЯ и  величественнаЯ,  держа в  правой
руке большую медаль, а в левой огромный, до пола, свиток с дипломом.

     Њы опЯть заговорили о чайниках. ‘колько же  в самом деле за свою  жизнь
она разрисовала чайников?

     ЋказываетсЯ,  что  только  таких,  на  которых есть рисунок, получивший
медаль на  выставке в Ѓерлине, только именно таких чайников она  разрисовала
несколько десЯтков  тысЯч,  а  вообще  за шестьдесЯт  три  года  работы  она
разрисовала, наверное, столько  чайников,  что их хватило бы на  пол-ђоссии.
ђаньше она вообще разрисовывала главным образом чайники, это теперь она чаще
разрисовывает чашки, чем чайники, а еще два десЯтилетиЯ тому назад  в џпонии
чайник повсюду  заменЯл бутылку; в него наливалось и в нем хранилось все то,
что в других  странах  принЯто хранить  в бутылках,  поэтому и изготовлЯлось
такое непомерное количество чайников.

     „а, наверное,  в сотнЯх тысЯч  Японских домов  сейчас живут ее чайники,
они столь же популЯрны, сколь она неизвестна.

     - Љогда она умрет,- вдруг сказал доктор ‘иба с тем довольно обычным длЯ
Японской беседы  странным равнодушием к присутствию или отсутствию человека,
о  котором идет речь,- то она умрет, так и не догадавшись о том,  что  стала
классиком Японского народного искусства.

     ‘ чаем было давно покончено, да и ужин уже подходил к  концу, когда  Я,
наконец,  перестал  утомлЯть вопросами госпожу Љимура и  подсел  поближе  ко
второму  нашему  гостю,  деревенскому архитектору  господину  €циро  ’аката,
которого доктор ‘иба еще днем коротко отрекомендовал мне как лучшего мастера
деревенской архитектуры во всей восточной џпонии.

     Ѓеседа, котораЯ у нас произошла с господином ’аката за ужином, осталась
занесенной  в мою записную книжку такой, какой она была, с перескакиванием с
одного  на  другое,  с  возвращением  к  одному  и  тому же,  с  пробелами и
отвлечениЯми в сторону, но мне не хочетсЯ приводить все это задним числом  в
слишком стройный порЯдок.

     Џредставим себе легкий,  продуваемый  зимними  ветрами  домик крошечной
провинциальной  гостиницы  в  крошечном   провинциальном  Японском  городке,
представим  себе сунутую в  горЯчую  воду глинЯную  бутылку с сакэ, ужин  из
овощей и жареного бамбука и хибати с едва-едва тлеющими углЯми, над которыми
от  времени до времени  надо  подержать  пальцы, чтобы они  окончательно  не
закостенели;  Я  сижу на холодных  циновках  на холодном  полу,  в не совсем
привычной  длЯ  русского человека позе  и,  иногда  отрываЯсь, чтоб отогреть
пальцы,  наспех записываю  в блокнот то,  что мне  говорит  господин ’аката,
сразу,  как толь-речь  зашла о его мастерстве, ставший строгим, сдержанным и
взвешивающим каждое слово, как  это и  подобает  человеку, когда речь идет о
самом главном в его жизни.

     Љогда господин ’аката начинает строить дом, он предпочитает и стараетсЯ
получить не материал  длЯ строительства, не доски  и  не бревна,  а лес. …му
нужен лес, который он может выбрать, в котором он может спилить и обработать
нужные  ему деревьЯ, те которые ему понадобЯтсЯ  и подойдут к  его  замыслу.
€менно  это  его идеал, потому что, когда он строит дом, он не  считаетсЯ со
временем.  Љонечно, бывает,  что  хозЯин сам заготовит материал. …сли хозЯин
человек  со вкусом  и  материал можно  считать  удачным,  то господин ’аката
строит дом из этого материала. Ќо если материал, на его взглЯд, неудачен, он
отказываетсЯ от этого материала или от части его и требует, чтобы он сам мог
пойти в лес и выбрать замену.

     (Ќе знаю, как это вышло, но именно в  этом  месте в мою записную книжку
вдруг врываетсЯ следующаЯ запись: "Љогда знаменитый Японский полководец XVII
века •идэеси<sup>59</sup> совершал поход в Љорею, он вместо нынешних орденов
давал своим  генералам за военные  заслуги простые корейские глинЯные чашки.
ќти чашки ничего  не стоили,  но они  были очень хрупкими, и их  нужно  было
тщательно  беречь  длЯ того,  чтобы  они не разбились и не  рассыпались.  €х
ценность была  в их бренности. ѓотовые рассыпатьсЯ каждую  минуту,  они были
обЯзаны  напоминать о подвигах,  долженствовавших остатьсЯ  в веках". ’рудно
сказать, почему Я  вдруг  записал  это.  Ѓыть может,  господин ’аката сделал
паузу  в рассказе, а доктор ‘иба по  контрасту со словами ’аката о прочности
домов,  которые  тот  строит, вспомнил об этих  хрупких чашках,- быть может,
так. Ќе помню, почему записал, а выбросить жаль!)

     ‘ейчас,  когда мы разговариваем с  ним господину ’аката шестьдесЯт пЯть
лет.  Ћн  начал строить дома  с семнадцати лет н за сорок восемь лет  работы
построил семьдесЯт домов. Ћн строил  только большие крепкие дома. Ћн никогда
в жизни  не нанимал  много рабочих,  не знающих  толка  в  деле  и  спешащих
поскорее  кончить и уйти.  Ћн  сначала сам училсЯ строить у  других, а потом
брал себе в помощники только тех, кого научил сам. Ќи на одной его постройке
их не работало больше чем семеро.

     Ћн никогда не гналсЯ за числом построенных домов, потому что хорошо то,
что хорошо, а не  то, чего много. …сли  его спросить, что лучше - десЯть иен
или пЯть иен,- то, конечно,  лучше десЯть  иен, но если его спросить просто,
что лучше - десЯть  или пЯть, то это бессмысленный вопрос, если мы не знаем,
чего десЯть и чего пЯть.

     ‚се  дерево,  которое  идет  у него  в работу,  большое, крупное, и  он
никогда  не  жалеет времени на  обработку этого дерева, потому что  человек,
желающий  построить дом, не должен считать времЯ, которое уйдет  па  отделку
столба, подпирающего этот дом.

     Ћн  считает только то  времЯ,  которое  должен  простоЯть  его  дом! Ћн
архитектор, и строить дома  надолго - это его единственнаЯ цель Ћн  не любит
современные дома, он не питает  к ним никакого интереса, ибо ему неинтересно
смотреть  на  дом, про  который он  заранее  знает,  что этот  дом может  не
пережить его, смотрЯщего на этот дом.

     ‡десь Я перебил господина ’аката, спросив его: сколько времени,  по его
мнению, будут стоЯть лучшие его дома?

     Ћн  ответил,  что,  длЯ  того,  чтобы   дома  долго  стоЯли,  их  нужно
проветривать, не допускать в них сырости, они должны быть всегда сухими.

     џ сказал: "Џредположим, это так. €х проветривают, и они стоЯт сухими".

     ’огда господин ’аката сказал, что за деревом  нужен уход,  дерево нужно
протирать, а иногда смазывать.

     џ сказал: "Џредположим, все  это тоже исправно  делаетсЯ. ‘колько тогда
будут стоЯть его лучшие дома?"

     "‚сегда",- гордо сказал господин ’аката.

     Љогда господин ’аката строит дом, он сначала кладет каменный фундамент,
а  на  нем уже  возводит дерево. ‘амые  крепкие дома в џпонии  -  это старые
крепости. Ќо  что такое, в  сущности, крепость, как не крепкое жилище?  Ќадо
только построить его как следует, не торопЯсь, от  фундамента до крыши, и не
забыть  поставить  на  крыше доску  с  фамильными  знаками,  а  по  сторонам
фамильных знаков нарисовать знаки, обозначающие воду и охранЯющие от огнЯ.

     Ћтец господина ’аката не был строителем домов, он предназначал  сына  к
другой профессии,  но  ’аката  захотел строить дома,  ушел  из дому  и  стал
строить  дома. Џравда, его отец  тоже был  человеком близкой  профессии - он
занималсЯ распилкой и отделкой дерева, которое идет на строительство.

     џ спросил господина ’аката: "Љакой из своих домов он считает лучшим?"

     “ него нет лучшего  дома, сказал он.  Ћн одинаково любил все свои дома,
потому что если он будет строить следующий дом хуже предыдущего, то зачем он
вообще будет это делать?

     Џотом он с минуту помолчал, подумал и, должно быть решив  быть до конца
честным, сказал:

     "‚се-таки  мой самый лучший  дом  стоит  недалеко  от  моей  деревни  и
недалеко отсюда.  ќто самый  обыкновенный крестьЯнский дом, но он мне удалсЯ
лучше  всех  домов.  Ќеподалеку  отсюда  до  войны  Я  построил   загородный
деревенский дом длЯ  принца ’акамацу, но  тот  дом, о котором  Я говорю, мне
нравитсЯ больше".

     џ   спросил   господина  ’аката:   "Љаков   его  главный   принцип  как
архитектора?"

     "‚о-первых,- сказал он,- это найти наилучший материал, как бы далеко от
места  постройки  он  ни  был  и как бы  долго  ни  пришлось  его  готовить.
‚о-вторых,  Я  следую  правилу, что  в архитектуре нельзЯ  делать так, чтобы
человек,  глЯдЯ на дом  с одного места,  сказал "хорошо", а глЯдЯ  с другого
места, сказал "плохо".

     Ћн училсЯ  у человека по имени Ћбо, и, еще когда он училсЯ у этого Ћбо,
он  уже  знал,  как  пользоватьсЯ строительной линейкой, при помощи  которой
можно  определить высоту дома и  угол  его крыши  относительно земли.  "Ѓыть
может,- сказал  ’аката,- это  не такаЯ  уж новость  -  линейка, но ведь Я не
училсЯ  в  школах  и,  однако,  все  правильно  определЯю  линейкой,  и  все
удивлЯютсЯ: откуда ты, неученый человек, знаешь эту штуку с линейкой".

     ‘амое трудное длЯ него,  сказал господин ’аката,  это начертить то, что
он построит. •отЯ он заранее точно знает, что и как он построит, но  заранее
начертить - это длЯ него самое трудное.

     ѓосподин  ’аката сгреб  со  стола  палочки  длЯ  еды  и  начал на столе
выкладывать этими палочками различные формы построенных им домов.

     Џотом,  отложив  палочки,  он  сердито  отозвалсЯ  о   некоторых  новых
постройках, возведенных  на  его  памЯти  за  последние годы  здесь, в  этой
префектуре.  ЉаждаЯ  из  них, по  словам  ’аката,-  позор  длЯ  мастера,  их
строившего. Ћни строЯт так, словно завтра собираютсЯ умереть. Ђ Я строю так,
чтобы не испытывать потом чувства  стыда. ‚едь если дом  плохо построен,  то
хотЯ  бы плотник  умер на  следующий день,  все  равно его будет и  в могиле
преследовать позор до тех пор, пока будет стоЯть плохо построенный им дом!

     ‘ейчас  господин ’аката  строит дом длЯ  господина  џмада,  ‘троЯт  они
втроем:  он  сам, его сын и его  старый товарищ по  работе. ‘воим  сыном  он
доволен. ‘начала,  когда  тот кончил среднюю школу,  то  заЯвил отцу, что не
желает  быть простым плотником, а пойдет учитьсЯ дальше. Ќо  господин ’аката
ответил сыну,  что  тот  не прав. “читьсЯ дальше он, конечно, должен,  но он
будет учитьсЯ у отца,  а если он  будет учитьсЯ у отца, то не  будет простым
плотником. ’о есть он, конечно, будет простым  плотником, но  ведь  есть два
слова "просто":  просто хорошо и просто плохо... € он, ’аката, надеетсЯ, что
сумеет научить своего сына разнице между этими двумЯ понЯтиЯми.

     ќто была  последнЯЯ  фраза господина ’аката, которую  Я  нашел у себЯ в
записной  книжке. …сли мне  не  изменЯет памЯть, то это  на самом деле  было
последним, что он сказал в тот вечер.

     ‚ремЯ  перешло уже  далеко  за  полночь.  ѓосподин  ’аката  поднЯлсЯ  -
высокий, прЯмой, чуть надменный, полный гордости за свое ремесло и презрениЯ
к людЯм, которые в последнее времЯ строЯт столько плохих домов.

     ‚след за ним поднЯлась и госпожа Љимура.

     џ,  доктор ‘иба  и  переводчик  простились с  ними  обоими  и, не терЯЯ
лишнего  времени,  тут  же, в  этой  же  комнате,  к ночи ставшей  абсолютно
ледЯной, улеглись  каждый  на свою  постель, состоЯщую  из четырех абсолютно
ледЯных, несгибаемо жестких футонов: двух,  на которые надо было ложитьсЯ, и
двух, которыми надо было накрыватьсЯ.

     -  џ много лет  знаю ’аката,- сказал неразговорчивый ‘иба, ворочаЯсь  в
двух  шагах от менЯ под своими ледЯными футонами,- и  что-то не помню, чтобы
он когда-нибудь  был так словоохотлив, как сегоднЯ. ‚ообще он очень гордый и
молчаливый человек.

     -  Џо-моему,  он  и   сегоднЯ  оставалсЯ   гордым,   несмотрЯ  па  свою
словоохотливость,-  возразил Я.-  Џросто, наверное, бывают в  жизни  каждого
мастера минуты,  когда ему хочетсЯ поговорить о своем мастерстве. Ќе столько
о себе, сколько о нем...


        ’…Ђ’ђ "ЉЂЃ“Љ€" ‚ ’ЋЉ€Ћ

     ЊенЯ обещали познакомить  с  одним из самых  знаменитых  актеров театра
"Љабуки",   шестидесЯтидвухлетним   Ћсава,   который,  по  словам  человека,
устраивавшего  эту  встречу,  сегоднЯ  должен  был играть восемнадцатилетнюю
девушку в знаменитой в его исполнении пьесе "„евушка-змеЯ".

     Њы проехали мимо сгоревшего во времЯ американской бомбардировки старого
зданиЯ  театра   "Љабуки"  и  остановились  на  следующем  углу  у  большого
грЯзно-серого  дома,  в  котором "Љабуки"  играл  теперь.  Ѓыл антракт.  Ќаш
провожатый  сказал, что  как  раз  сейчас  мы  имеем  возможность  накоротке
поговорить с Ћсава - он гримируетсЯ к следующей пьесе.

     Љак это  водитсЯ  в  театре, перешагиваЯ  через  декорации и бутафорию,
протискиваЯсь узкими коридорами, мы добрались до актерских уборных и, снЯв у
дверей  ботинки, зашли  в застланную  циновками  комнату,  где  гримировалсЯ
Ћсава.

     “ стены на полу стоЯло большое низкое зеркало. Ћсава сидел лицом к нему
и спиной к  нам  на корточках  посреди комнаты, а красивый  человек  в сером
кимоно,  с  полувыбритой головой,  на которой  была  сооружена  классическаЯ
самурайскаЯ прическа, быстро мелькаЯ иголкой, что-то зашивал сзади на кимоно
у Ћсава.

     Ќа доске перед зеркалом лежали щипчики, щеточки,  пуховки, гримы, банки
с пудрой и две или три пары очков с тонкими черепаховыми дужками, которые не
закладываютсЯ за уши, как у нас, а на пружинах прижимаютсЯ к вискам. ‚ таких
же очках был и сам Ћсава.

     Њы застали его как раз  в  те минуты  грима  и переодеваниЯ, когда;  он
переходил из состоЯниЯ мужчины в состоЯние  женщины. Ќа нем уже  было надето
кимоно, и руки со старческими пальцами, выпростанными из-под широких рукавов
кимоно, были  набелены так сильно, что казались  покрытыми известкой. ’акими
же белыми, как простынЯ, и густо набеленными были его лицо и обнаженнаЯ шеЯ.
†енский Ярко-красный рот  и  огромные, резкими  мазками нарисованные женские
брови  особенно выделЯлись  на этой  белой маске. Љожа на щеках  и на лбу  у
Ћсава была подтЯнута приклеенными  к  ней кусочками  тонкой  материи, и  эти
полоски, уходившие вверх, к его собственным рыжеватым, коротко подстриженным
волосам, казались пластырЯми, наложенными на раны.

     Њы  поздоровались, поклонившись друг другу, и  Ћсава  через переводчика
еще раз сообщил  нам  то, что  мы уже  знали,- что он, шестидесЯтидвухлетний
старик,  будет  исполнЯть  роль  восемнадцатилетней  девушки.  Џотом  Ћсава,
поежившись, подул на пальцы и сделал жест, понЯтный без  перевода,- в театре
стоЯл ледЯной холод.

     Џока мы разговаривали с ним, Ћсава все времЯ немножко поводил пальцами,
но не просто как человек,  который зЯбнет, а как боксер, разминающийсЯ перед
матчем. Ћн ответил на несколько моих вопросов, потом  поднЯлсЯ на полуслове,
и  человек в  сером, до этого зашивавший  кимоно,  стал  быстрыми  и точными
движениЯми накручивать вокруг поЯсницы  Ћсава тЯжелый шелковый женский поЯс,
так называемое оби.

     Љогда  оби было  завЯзано сзади традиционным  пышным бантом, похожим на
полумертвую  бабочку,  Ћсава  еще  раз  повторил,   что  он  играет  сегоднЯ
восемнадцатилетнюю  девушку,  что-то  быстро  сказал  нашему провожатому  и,
откинув полу кимоно, выставил мускулистую мужскую ногу.

     ”раза, которую он сказал, в переводе звучала так:  "Њне  шестьдесЯт два
года, но мои ноги еще крепки, как у мальчика. џ почти каждый день танцую два
спектаклЯ. Љогда-то  мы сравнивали с балериной Џавловой свои ноги, и у  менЯ
ноги крепче, чем у нее. Џощупайте мою ногу..."

     џ закивал,  даваЯ понЯть, что у менЯ нет никаких  сомнений относительно
крепости его  ног.  Ќо Ћсава в  свою  очередь  закивал,  приглашаЯ  все-таки
потрогать его ногу, и Я  принужден был  это сделать. Ќога была действительно
как железо.

     Џосле этого Ћсава снова сел и стал пудритьсЯ очень большой пуховкой. Ћн
пудрил главным  образом шею  и руки,  снова  надев  при этом  свои маленькие
странные очки, которые он перед этим снЯл. Ћн озабоченно пудрилсЯ и говорил,
что, по его мнению, в тридцатые годы в Њоскве  были не самые  лучшие артисты
"Љабуки" и что  он  хотел бы  показать в  ђоссии  настоЯщий театр  "Љабуки".
‘тарик,  кажетсЯ,  был  великим актером - потом  мы  в этом убедились,-  как
многие великие актеры, он был суетен и тщеславен в мелочах.

     Џосле  того  как  он еще несколько раз попудрил руки  и  шею, в комнату
внесли  парик.  Џарик  внесли  в комнату  так, как у  нас  вносЯт  самовар,-
осторожно держа его  перед  собой  двумЯ  руками. ќто  был огромный женский,
тщательно  продуманный  и  в высшей  степени благоустроенный  парик -  очень
большой, очень красивый, очень пышный и очень тЯжелый, как сказал нам  Ћсава
в ту  минуту, когда  к нему поднесли  парик. Џружинисто привстав на циновке,
Ћсава  изготовилсЯ, коротко  скомандовал, и его помощник  быстро опустил  на
него  сверху парик.  Ћсава  ловко поддержал и  чуть  подвинул  парик сильным
движением пальцев, и тот чрезвычайно точно и плотно въехал ему на голову.

     џ думал, что, как это  бывает у нас,  парик  начнут подклеивать, однако
здесь применЯлась совсем  другаЯ техника.  Ќадев  парик на голову  и коротко
взглЯнув на себЯ в зеркало, Ћсава больше уже не обращал на него вниманиЯ. Ћн
поднЯлсЯ на циновках во весь рост и сразу превратилсЯ в немолодую  надменную
разрЯженную  женщину.  Ќам  было  пора  идти  в  зал  смотреть  игру  Ћсава.
„оговорившись еще раз встретитьсЯ и подробно поговорить через месЯц, когда у
него  впервые будет несколько  свободных от спектаклей дней, мы простились с
Ћсава. Њы  низко поклонились ему,  а он нам,  и Я испытал странное  чувство,
когда он прощалсЯ с нами уже в качестве женщины.

     ‡рительный зал и сцена "Љабуки" поначалу непривычны  длЯ  глаза. Џортал
сцены  очень низкий,  от  этого  она  кажетсЯ необычайно  широкой.  ‡ал тоже
невысокий и очень широкий. џ насчитал в каждом рЯду более пЯтидесЯти кресел,
правда более  экономных и узких,  чем у нас. €з глубины,  от противоположной
стены до сцены через весь зал идет приподнЯтаЯ на метр над головами зрителей
узкаЯ площадка или,  если хотите, мост, как бы перекинутый над партером, так
называемаЯ "дорога цветов", о которой Я десЯтки раз читал, но сейчас впервые
увидел.  Ђртисты, вступаЯ в действие, выходЯт через двери  в противоположной
стене зала и идут по этой "дороге цветов" через весь зрительный зал к сцене.

     …два мы уселись на свои места, как действие началось.

     Ќесколько цветных полотнищ  изображали на сцене  буддийский монастырь ‘
правого краЯ сцены на возвышении за легкой  деревЯнной  решеткой, смотрЯ  по
надобности, то открывавшейсЯ, то закрывавшейсЯ, сидели оркестр и певцы.

     Џервыми  на  "дороге  цветов"  поЯвились  актеры,  игравшие  буддийских
монахов. Ћни были одеты в  легкие серые с голубым одежды. ѓоловы их казались
наголо  обритыми, но на самом деле это были  удивительно  искусно  сделанные
парики.  Њонахи  вышли на  сцену, о  чем-то поговорили  между  собой,  потом
оркестр сыграл какую-то мелодию, и мы, сидевшие в первом рЯду  бельэтажа, по
крикам  и  аплодисментам,  раздавшимсЯ  в разных  местах  зрительного  зала,
понЯли, что поЯвилсЯ Ћсава.

     Ќад нами по "дороге цветов" шла девушка-змеЯ, женственнаЯ и вкрадчиваЯ.
Ћна  двигалась типичной походкой Японской женщины, с наклоном корпуса вперед
и с вызывающей  своеобразное покачивание постановкой ноги с  пЯтки на носок.
ЋстанавливаЯсь,  оглЯдываЯсь, обмахиваЯсь веером, женщина  неторопливо дошла
до сцены, и на сцене началось действие.

     ‘уть пьесы, если изложить ее самым  кратким образом, сводилась к  тому,
что девушка, возлюбленный  которой  бежал  от  нее  и  скрылсЯ в  монастыре,
переплыла к нему через реку, превратившись длЯ этого в змею. Ћна искала его,
а он прЯталсЯ от нее  в монастырском  колоколе.  Љогда  девушка  на короткие
минуты уходила  со сцены, монахи  смеЯлись, отпускали шутки насчет женщин  и
сами  исполнЯли  разные  танцы,  большей частью  комические.  ‚ конце концов
девушка-змеЯ  обвивалась вокруг  колокола, где прЯталсЯ  ее возлюбленный, и,
конечно символически, душила его. Ќа этом пьеса кончалась.

     Ќо  прелесть была не в этом  сюжете, а в той необычной технике танца, в
той пластике, которой владел Ћсава - девушка-змеЯ. Ћн танцевал изумительно -
с  легкостью, изЯществом  и  женственностью,  о  которых трудно  рассказать,
особенно если  у  тебЯ  в  глазах  еще продолжает  стоЯть  образ  старика  в
маленьких  черепаховых  очках, гримирующегосЯ  в холодной как лед  комнате и
сердито разминающего зЯбнущие пальцы...

     ‚  Японском классическом танце на первый взглЯд как  будто не участвуют
ноги. ‚  нем нет прыжков  и пируэтов, и поэтому главной кажетсЯ работа рук и
корпуса. ђуки  работают  с веерами,  с ширмами,  с бумажными лентами, но все
изгибы  корпуса  безусловно  требуют   блестЯщей  техники  ног.   Ћбманчивое
впечатление  об  их  неподвижности  создаетсЯ   потому,  что  движениЯ   эти
незаметны. †енское  кимоно доходит  до полу и  расходитсЯ колоколом; по краю
этого  колокола в кимоно вшита толстаЯ ватнаЯ прокладка, и  ее  тЯжелый круг
все времЯ лежит на полу, не двигаЯсь, скрываЯ движениЯ ног под кимоно.

     Ћсава  переодевалсЯ  семь  раз за  времЯ  действиЯ,  из  них  пЯть  раз
мгновенно, тут же на сцене. …му  помогали два прислужника, одного из которых
мы уже видели в его актерской уборной. Ћднако уже после второго переодеваниЯ
Я перестал замечать этих людей, серый цвет кимоно которых показывал, что они
так называемые слуги сцены.  ЏринимаЯ участие в действии, они поворачивались
лицом к  публике,  а выключаЯсь из  действиЯ, не уходили со сцены,  а  лишь,
повернувшись  боком или спиной к публике, тихо и  незаметно присаживались на
пол.

     ‚ такой же  роли -  незаметных  слуг сцены - были люди, отдергивавшие и
задергивавшие занавес.  —еловек в сером, стоЯ за занавесом и  прихватив  его
руками, бежал  от центра к краю  сцены,  наворачиваЯ  занавес вокруг  своего
тела. ’о же самое, только наоборот, происходило, когда занавес задергивалсЯ.

     Џосле "„евушки-змеи" был довольно длинный антракт, почти в  полчаса. Џо
грЯзному,  зашарпанному  фойе  прогуливалась  самаЯ  разнообразнаЯ  публика.
Њногие женщины были с детьми, некоторые с совсем маленькими.

     Џо углам фойе, вынув палочки  и коробочки с завтраками, проголодавшиесЯ
зрители жевали свой скудный послевоенный паек.  Ќад буфетом стоЯл пар  - там
продавали по карточкам горЯчий суп.

     ‘ледующей,  второй   пьесой,  в  которой   снова  играл   Ћсава,   была
классическаЯ сентиментальнаЯ драма. ‚ двух актах ее рассказывалась историЯ о
том, как  один  разорившийсЯ  самурай,  ставший  пьЯницей  и  даже человеком
нечистым  на  руку,  трогательно  полюбил одну гейшу из чайного домика возле
’окио.  ‡а гейшей ухаживал  другой,  богатый самурай, однако  гейша  обещала
выйти замуж за  бедного самураЯ и даже вручила ему  бумагу, в  которой  было
записано это обещание. Џреследуемый полицией,  он не мог  женитьсЯ на ней и,
не  желаЯ обрекать ее на ту  жизнь, которой жил сам, стремилсЯ возвратить ей
бумагу с обЯзательством выйти за него замуж. Ћна не желала брать у него этой
бумаги, а богатый самурай тем временем  вносил  хозЯину чайного домика выкуп
за гейшу, хотЯ знал, что все безнадежно, что она его не любит.

     ‚сЯ  пьеса была  полна  жестокой слезливой сентиментальности.  ђоли,  и
мужские и женские, как всегда в "Љабуки", играли мужчины. ‘ам Ћсава  на этот
раз играл не главную женскую, а главную мужскую роль - роль бедного самураЯ.
‡аведомо знаЯ,  что это один  из  самых знаменитых  актеров  "Љабуки",  Я  с
пристрастием приглЯдывалсЯ ко всему, что он делал на сцене, ‘начала Я не мог
понЯть, в чем секрет обаЯниЯ его игры и почему  в  те или иные мгновениЯ она
вызывает такую  бурную  реакцию всего  зрительного зала.  ќто  было  слишком
далеко и слишком непривычно в сравнении с тем, что Я видел  в наших театрах.
‘начала Я не понимал, потом понЯл.

     Ћдно  из главных  различий в  подходе ко всему совершающемусЯ  на сцене
между нашим театром и театром "Љабуки" - это различие в мизансценах.  “ нас,
ища мизансцену, обычно ищут наибольшей внешней, подчеркнутой выразительности
в  движении, в положении героев  на сцене.  Њизансцены,  которые мы привыкли
каждый день видеть в наших театрах, чаще всего кажутсЯ  нам  обыденными,  но
если мы на минуту попытаемсЯ отказатьсЯ  от  этого уже привычного ощущениЯ и
сравним  театральные  мизансцены с жизнью, то заметим всю их подчеркнутость,
сгущенность.  ‚ основе каждой напрЯженной мизансцены  в нашем  театре обычно
лежит  гипербола - это  пЯть шагов вместо шага,  это лестница, которую у нас
так  любЯт ставить  на сцене  кстати и  некстати,  ибо  она дает возможность
взбежать, сбежать, перегнутьсЯ через перила; это дверь, в которую, колеблЯсь
- уходить ли? - сначала уходЯт, потом входЯт, потом снова уходЯт. ќто резкие
повороты  на стуле,  это  гораздо более  частые,  чем в жизни,  вставаниЯ  и
вскакиваниЯ, это почти  непременное  движение  по сцене  в  минуты волнениЯ.
‘ловом, это внешнЯЯ подчеркнутость  в выражении  психологически  оправданных
чувств,  к  которой  мы  привыкли  и  котораЯ  уже  перестала  нам  казатьсЯ
гиперболой.

     Њизансцены  в  театре "Љабуки"  в его бытовых,  сентиментальных  пьесах
подчеркнуто,  утрированно реалистичны,  Я бы  даже сказал -  натуралистичны.
џпонцы, сидЯщие на сцене, движутсЯ так же мало, как у себЯ дома. €х переходы
по  сцене  так  же  редки.  ’очно  так  же,  как  в  жизни,  придЯ в  дом  и
поздоровавшись с хозЯином, бедный  самурай  подходит к хибати, садитсЯ возле
него и  на протЯжении всей сцены не двигаетсЯ с места. ’ак же  или почти так
же поступают и остальные действующие лица.

     Њизансцены  отражают характер Японского быта,  они гораздо неподвижнее,
сдержаннее  не  только  наших театральных  мизансцен, но и,  если можно  так
выразитьсЯ, наших реальных мизансцен в реальной жизни.

     Њимика   Японских  актеров  также  необычайно   сдержанна,  Ћбычно  это
спокойствие  или маска  спокойствиЯ.  ќто однообразнаЯ  улыбка там,  где  ее
требует вежливость, и опЯть-таки улыбка там, где человек, улыбнувшийсЯ в эту
минуту, хочет скрыть свое горе или неприЯзнь.

     …сли в нашем театре сила чувств обычно подчеркиваетсЯ, с одной стороны,
мизансценами,  движениЯми и переходами, а с другой  стороны, богатой мимикой
актеров во все напрЯженные минуты действиЯ,  в  "Љабуки" мало используетсЯ и
то и другое, а  между  тем  все происходЯщее на  сцене  по-своему необычайно
выразительно.

     Љакими же средствами достигаетсЯ эта выразительность?

     ‘редства  выразительности нашего  театра  здесь, в "Љабуки", заменЯютсЯ
прежде   всего   выразительностью   жеста.   †ест  актеров  обычно   резкий,
подчеркнутый, утрированный. Ћбычно он не широк, не размашист; чаще всего это
лишь одно небольшое короткое движение, но оно очень резко, отчетливо и точно
выражает чувства.

     ‚о втором акте той пьесы, что Я видел, Ћсава приходит к своей любовнице
гейше и они всю сцену сидЯт  рЯдом возле хибати. Ћни  почти не двигаютсЯ, но
на  сцене происходит  резкаЯ смена переживаний. ѓейша испытывает невыразимое
горе:  длЯ   того   чтобы   изобразить   его,  она  вдруг  делает   какой-то
трудноуловимый быстрый  жест  рукой,  как-то вперед и вверх  откидывает этим
жестом рукав кимоно и опЯть спокойно и  покорно кладет  руку. € Я,  зритель,
чувствую, что этот жест выражает горе, доходЯщее до отчаЯниЯ.

     ‘амурай - Ћсава  принимает решение отказатьсЯ от любимой женщины: он  с
силой  складывает  руки вместе и потом резко раздвигает  их.  ђукава  кимоно
взлетают и неподвижно опускаютсЯ на колени, а руки Ћсава  плотно прижимаютсЯ
к коленЯм в каком-то особенно неподвижном молчании. €  Я, зритель, чувствую,
что  этот жест предельно Ясно выражает  его  решимость уйти, а его любовница
молча удерживает его всем выражением своего лица и тела.

     “ нас в театре  - Я говорю это без  иронии  -  в  такой  ситуации почти
неизбежно  происходило   бы   метание  по  сцене;  даже  при  самых   разных
режиссерских  трактовках  напрЯженность действиЯ в большинстве случаев почти
навернЯка    выражалась   бы    подчеркнутыми,   нервными,    взволнованными
мизансценами.

     —то же происходило на сцене "Љабуки"?

     Ћсава встал и вышел на середину комнаты. ѓейша пошла вслед за ним. ‚се,
что происходило затем,  происходило почти  в полной неподвижности, при почти
спокойных, чуть пониженных от волнениЯ голосах. ѓейша выражала свое отчаЯние
и желание удержать самураЯ не  слезами и не жалобами, а короткими  и скупыми
движениЯми и выразительными поворотами корпуса.

     ќто было одновременно  и очень формалистично  и очень точно  и реально.
‚друг  она  откидывала  корпус  назад,  и в  этой позе  было  и  отчаЯние  и
стремление удержать  возлюбленного;  а он  вдруг  закладывал  руки,  скрытые
широкими рукавами  кимоно, одну под другую  и  молча и неподвижно  держал их
так, и в этом коротком уверенном и печальном  жесте была решимость человека,
который все равно уйдет.

     ’рудно запомнить, как все это происходило. Ќевозможно  запомнить каждый
жест,  но  самый характер  выразительности  этого искусства, мне  кажетсЯ, Я
почувствовал. †есты дополнЯютсЯ тембрами голосов, темпами движениЯ.  “ Ћсава
в роли  бедного самураЯ  тембр  голоса низкий и на протЯжении всего действиЯ
одинаково  холодный. ќто  не  его  актерскаЯ  манера вообще, а тембр голоса,
избранный  длЯ этой роли,  подчеркивающий  ее  сущность,  сущность  человека
благородного,  но  опустившегосЯ  и  вынужденного  скрывать свое  невыразимо
тЯгостное положение. € этот голос, как бы голос в маске,  скрывающей трагизм
и этим подчеркивающей его, производит очень сильное впечатление.

     Ћсава  говорит холодно и  очень  медленно,  но не  растЯгиваЯ слова,  а
отрываЯ их одно от другого большими паузами. …го партнер,  играющий роль его
друга, больше  всего на  свете боЯщегосЯ полиции, говорит,  наоборот,  очень
быстро, слова его налетают  одно  на другое, и от этого по контрасту с Ћсава
создаетсЯ ощущение суетливости.

     ’о же самое подчеркиваетсЯ и жестами. Љогда Ћсава,  показываЯ, что дело
происходит зимой и ему холодно, надменно  и небрежно  подтыкает  полу своего
дырЯвого кимоно,-  он  делает  это как царь, а его  партнер повторЯет тот же
самый жест  как нищий. Ћсава  мерзнет, не желаЯ замечать  этого, его партнер
трепещет перед зимой.

     „ва  слова о  декорациЯх.  Ћни очень  просты.  „ерево, употреблЯемое на
декорации, отлично отполировано. ‘тоЯщие на сцене домики и заборы, сделанные
из этого дерева, почти натуральны, хотЯ и чуть-чуть подчеркнуто геометричны.
‚ то же времЯ снег изображен  просто-напросто несколькими брошенными  на пол
белыми простынЯми и падающими времЯ от времени сверху, из-за падуг, клочками
бумаги - не  все времЯ сыплющимсЯ, тщательно имитированным  снегом, а именно
от времени до времени одинаково падающими  условными белыми бумажками. Љогда
поворотный круг начинает двигатьсЯ, длЯ  того чтобы лежащий на полу снег, то
есть  простыни, не помешал этому, служитель сцены подбирает краЯ простынь, а
потом снова  расправлЯет их. Ћднако это не мешает ощущению зимы, а  Ћсава, с
одной  голой  ногой, с подоткнутым за поЯс кимоно и  с раскрытым над головой
зонтиком идущий по  этим простынЯм, производит впечатление путника,  идущего
по  снежной пустыне,-  со  сцены в  зрительный  зал в  эту минуту веет самым
настоЯщим холодом.


     ‚о  второй раз мы встретились с Ћсава лишь через полтора месЯца. Ћсава,
против  своих ожиданий,  не только не получил несколько свободных  дней, но,
наоборот,  срочно  выпускал  премьеру. џ  зашел  к нему на репетицию  пьесы,
рассказывавшей  о  жизни  и  страданиЯх   одного  старинного  и  знаменитого
разбойника. ђепетициЯ была  еще не генеральнаЯ, она происходила не на сцене,
но послезавтра уже выпускалась  премьера - таковы темпы, диктуемые искусству
той коммерческой компанией, которой принадлежит сейчас театр "Љабуки".

     Ќас встретили  у служебного входа в театр и  проводили  в репетиционный
зал.  ќто была  длиннаЯ комната, в длину  немного  больше,  чем  сама  сцена
"Љабуки",  а в ширину одинаковаЯ  с ней.  Џол ее  весь был устлан циновками,
хотЯ и довольно грЯзными, но ботинки все-таки пришлось снимать.

     ‚ правом углу комнаты, так же как и на сцене, сидели музыканты и певцы,
от  времени до  времени условно, вполголоса вступавшие в репетицию. ‚ центре
стоЯли  два низких  столика,  перед ними на корточках  сидели два суфлера  с
толстенными рукописными текстами старых пьес "Љабуки". ѓлавного героЯ  пьесы
- разбойника - играл сам Ћсава.

     ‘ейчас здесь, в репетиционном зале Я впервые увидел его в его настоЯщем
виде. ќто был одетый  в  черное  кимоно  благообразный,  сильно  поседевший,
коротко стриженный  старик с  властным  лицом. Ћн одновременно и репетировал
сам  и  ставил  пьесу.  ‚  сцене,  которую  Я застал,  когда  вошел  в  зал,
Ћсава-разбойник стоЯл на коленЯх в окружении стражи и разговаривал  со своим
маленьким сыном, женой и  отцом. Ћт времени до времени,  выходЯ из состоЯниЯ
заключенного,  он  делал короткие режиссерские замечаниЯ  тому или  иному из
актеров  или просто жестом руки показывал, куда и кому из  них надо перейти.
Ќа  лице  Ћсава в эти мгновениЯ Я не прочел никаких колебаний или  сомнений.
‚идимо, на репетиции все делалось традиционно, все было уже твердо и заранее
решено, и  Ћсава давал свои  указаниЯ,  не  придумываЯ  их на ходу,  а  лишь
возвращаЯ актеров к тому же намеченному плану, от которого они отходили.

     ђЯдом  с суфлером сидел человек  с  двумЯ  дощечками из сухого звонкого
дерева. Ћн  с  деревЯнным звоном  ударЯл  ими