ицу. Ќе знаю,
было ли это счастье или несчастье, но это была моЯ судьба.

     ђезультат ли это моего  недостаточного  воспитаниЯ, но когда  Я  сейчас
думаю,  то  признаюсь,  что  все  мною  записанное  тогда  в  дневнике  было
ребЯческими мыслЯми.  Ќо, может быть, так и лучше. џ переписываю все это как
было,  не исправлЯЯ. ’олько сам удивлЯюсь, каким простым Я был,  и как Я мог
терпеть эту жизнь, и как свыксЯ с нею.

     Џосле вынужденной  посадки моего самолета Я два днЯ лежал без сознаниЯ.
Љ счастью,  самолет перевернулсЯ,  но  не  загорелсЯ, и Я  был ранен  только
ударом  в  грудь и в голову и поэтому спассЯ. “даром  в грудь  мне повредило
легкие. џ плакал. Њне во что бы то ни стало хотелось вернутьсЯ в свой отрЯд.
Ќо Я уже знал от врачей, что больше не смогу служить как летчик.

     џ знал,  что смертники действуют на ”илиппинах и что близок день, когда
Я должен был выйти из школы и выполнить долг. Њне было стыдно перед родными,
и Я не могу отрицать, что моЯ жизнь была некоторое времЯ злой и отчаЯнной. €
еще - вопрос, который менЯ мучил. •отЯ Я сам и не убил  девушку ‘., но Я был
одним из тех, которые послали ее на смерть. € это постоЯнно тревожило менЯ.

     ‘коро менЯ уволили из армии, и Я вернулсЯ домой. џ вернулсЯ нигилистом,
смотрЯщим  на  все  с  сомнением.  „аже  любовь  моей  матери  казалась  мне
сомнительной. Ќо в то же времЯ Я все еще упрЯмо  не мог поверить в поражение
џпонии. ЃлагодарЯ традиционному историческому  воспитанию Я считал, что если
џпониЯ будет побеждена, то ни один Японец не будет жив. € когда  Я вспоминаю
о моей  жизни  на базе смертников флота, мне кажетсЯ, что  очень немногие из
нас пошли на смерть, имеЯ в виду только дух служениЯ стране.

     Џоследние слова,  оставленные  мне  одним  товарищем,  были:  "Љогда  Я
погибну, менЯ  назовут богом,  но  пока  Я  жил,  из менЯ так  и  не сделали
человека";  и  еще он сказал: "‚се говорЯт- смертники,  смертники... Ќо ведь
мало людей, пошедших сюда добровольно. Џросто армейскаЯ жизнь так учила, что
все равно никуда не денешьсЯ, а это нельзЯ назвать добровольным".

     €з  этих слов, Я  думаю, можно понЯть,  что ЯпонскаЯ молодежь не так уж
хотела идти на смерть.

     Ќо  само семейное воспитание учило  нас уже с  маленьких  лет, что  длЯ
родины  и  императора  нужно  с  радостью  умереть.  Ћно учило  нас рабскому
доверию, и благодарЯ этому поЯвились такие безумные дела.

     Љогда  Я выслушал  рескрипт императора о  конце войны,  Я  долго не мог
поверить, но когда Я  понЯл, что мы сможем  существовать и дальше, Я впервые
понЯл, что это и  есть правда. ЏридетсЯ терпеть стыд, но нужно  быть  живым,
думал Я.

     џ  знаю, что  неприЯтно  критиковать прошлое.  Њы родились и выросли  в
џпонии,  и когда мы вспоминаем, какое темное было  у нас прошлое, что  у нас
даже не было  сил и ума критиковать военщину, наделавшую таких преступлений,
то нам становитсЯ стыдно.

     ‘ейчас  мои чувства еще не сосредоточились  и Я не могу вам сказать все
по  порЯдку. џ сейчас нахожусь в таком настроении, что сам  себе  противен и
все человечество мне противно. € все-таки Я не могу отрицать, что Я Японец и
у менЯ еще есть патриотизм. џ знаю, что нужно опЯть вставать на ноги... Ќо Я
пока на собралсЯ со своими мыслЯми.

     ‚озрождение  Японского  народа  должно начатьсЯ  с пробуждениЯ  каждого
человека. џ верю, что нужно поднЯть уровень воспитаниЯ каждого. Ќо Я не могу
отрицать, что, несмотрЯ на  все это,  у менЯ нет сил действовать, и Я сейчас
не могу ничего делать..."


     <i>Ќе знаю  ни имени  (оно не обозначено в тексте  перевода, который делал
•идзиката), ни дальнейшей судьбы  этого бывшего  смертника. ‘удьба его могла
быть  той или  иной, и дело не  в этом, а в том, что на самой  его  исповеди
лежит неизгладимаЯ  печать 1946 года  -  года сломанных  судеб.  Џечать того
времени,  когда миллионы молодых Японцев,  ровесников  автора  этой  путаной
исповеди,  стали  каждый   по-своему  пытатьсЯ   осмыслить  свое  прошлое  и
неуверенно, то с надеждой, то со страхом, то с отвращением начинали думать о
своем будущем.</i>

     <i>‘  тем,  что  спрессовано  на  страницах  этой исповеди в  некое целое,
порознь,  по крупицам  мне  приходилось  сталкиватьсЯ  в десЯтках  и  сотнЯх
разговоров на  протЯжении всей нашей поездки в џпонию. ‚от почему Я и привел
здесь этот  человеческий документ, в  высшей степени  характерный именно длЯ
того времени и длЯ  тех обстоЯтельств в жизни џпонии, которые мы застали там
в зиму 1946 года.</i>


        ђЂ‘‘ЉЂ‡› Ћ џЏЋЌ‘ЉЋЊ €‘Љ“‘‘’‚…


        ‚ЋЉђ“ѓ Љ€Ћ’Ћ

     ’рудно  писать о  том,  о  чем  уже  сто  раз  писалось. ‘ознание этого
невольно   делает  человека  застенчивым   в  изложении  своих   собственных
впечатлений.

     Ћднако что же делать, все-таки Я видел знаменитые пригородные  дворцы и
парки Љиото своими, а не чужими глазами,  и  менЯ тЯнет записать это как бог
на душу положит, как говоритсЯ, не считаЯсь с последствиЯми.

     Џервым,   что   мы  осматривали,   объезжаЯ  окрестности   Љиото,  была
императорскаЯ дача под самым городом, построеннаЯ, как нам сказали, одним из
сегунов  [‘егун  -  титул правителей  феодальной џпонии в  1192-1867 гг. при
которых  императорскаЯ династиЯ была  лишена  реальной  власти.]  в  подарок
одному из императоров лет четыреста тому назад. ‡а эти месЯцы в џпонии Я уже
успел заметить,  что в  старых Японских постройках, так  же как Я  в  старых
парках, редко встретишь что-нибудь грандиозное или,  точнее сказать, резкое,
бьющее в глаза с первой же секунды. Ќа было этого и здесь.

     Њы свернули  с узкой  дороги на другую, еще более узкую, потом еще  раз
свернули и уже по совсем узкой дороге, почти тропинке медленно поехали между
двумЯ рЯдами нечастых и невысоких деревьев. € только когда у менЯ, все времЯ
ожидавшего увидеть дворец,  уже  окончательно сложилось  впечатление, что мы
заблудились,   машина  вдруг  остановилась,  и  переводчик  сказал,  что  мы
приехали.

     Џеред  нами  были маленькие  деревЯнные  ворота и  возле  них  широкаЯ,
вкопаннаЯ в землю стараЯ каменнаЯ плита,  на которую некогда ставили носилки
императора.  €згородь,  которую замыкали  ворота,  была  сделана  из  тонких
беззащитных жердочек, но вокруг всего парка, скрываЯ его от взглЯдов, стоЯла
живаЯ зеленаЯ стена высоченных бамбуков, насаженных,  как частокол, в десЯть
или пЯтнадцать рЯдов.

     Џереводчик сказал,  что  такие скромные ворота  в  парк  - закономерное
Явление  старого  Японского  стилЯ.  Ћбычно, когда  вы  подходите к  старому
архитектурному ансамблю, вы сразу  почти ничего не видите. Ѓольше того, вы и
не должны видеть все сразу - это противоречило бы замыслу архитектора.

     Њы вошли в ворота. „орожки в парке были выложены камнЯми.  Џо это  была
не та сплошнаЯ мощенаЯ средневековаЯ мостоваЯ, какие можно увидеть в …вропе,
а  экономнаЯ  мозаика из отдельных камней,  образующих  ломаную  причудливую
линию  и  никогда не  смыкающихсЯ вплотную.  ‚последствии  став традиционной
деталью общего  облика  старых парков, поначалу эти зигзагообразные дорожки,
как говорЯт, были предназначены  длЯ того, чтобы сбивать с толку злых духов.
ќти  духи в старину, очевидно, умели двигатьсЯ  лишь  по прЯмым линиЯм  и не
признавали ломаных.

     Џарк был удивительный.  Џожалуй, такого прекрасного,  как  он, Я еще не
видел. ‚зглЯд  охватывал сразу  как  бы  несколько ступеней парка, несколько
плоскостей его, несколько панорам, расположенных на разном удалении.  Ќо все
перспективы парка были рассчитаны так, что,  когда  вы начинали двигатьсЯ по
нему, отдельные его части,  как бы смещаЯсь и передвигаЯсь по отношению друг
к  другу,  все  времЯ  создавали  новые зрительные  эффекты,  рождали  новые
сочетаниЯ  камней, воды и деревьев, совершенно новые пейзажи,  состоЯщие все
из тех же самых элементов.

     Ќесколько  слов о слове "парк" или "сад"-  так, как его понимаем мы,  и
так, как оно понимаетсЯ в Японском искусстве.  „лЯ  нас сад - это деревьЯ, а
все  остальное  лишь  дополнение  к  этому.  ‚ џпонии  могут  сказать:  "сад
деревьев", "сад камней", "сад воды". € то, и  другое, и  третье  -  деревьЯ,
камни,  вода  -  неотъемлемые  составные  части  Японского  сада. Ќо в  саду
деревьев главное - деревьЯ; они, если говорить на Языке музыки, ведут партию
сада, они солисты, а камни и  вода - аккомпанемент. ‚ саду камней  главное -
красота  их  расположениЯ,   искусство  их  подбора,  и  эта  красота   лишь
дополнЯетсЯ  красотой деревьев,  красотой воды. ‘ад воды - это сад, где вода
предстает во  всех  обличьЯх, во  всех  поворотах своей красоты. ќто пруды и
заводи, ручьи и ключи, струйки и водопады. ‡десь вода играет первую скрипку,
на  нее  смотришь  прежде  всего,  она поражает взглЯд,  и  ее  красоту лишь
дополнЯет красота живого дерева и мертвого камнЯ.

     Џарк, который мы осматривали, делилсЯ на две части: на сад камней и сад
деревьев.  ‚  саду  камней камни  были  удивительными  не  только по  своему
собственному  цвету и форме, но и по цвету мхов,  специально  разведенных на
них,-  от  желтого, похожего  на ржавчину, до черно-багрового,  похожего  на
запекшуюсЯ кровь.

     ‚  саду  деревьев  мне  сказали, что  отдельные уголки его подобраны  с
расчетом  на разные  времена года -  одни на весну,  другие на осень, третьи
хороши  именно  сейчас,  зимой.  ‘ловом,  все  сочетаниЯ  созданы  в   парке
искусственно,  но  эта искусственнаЯ природа  прекрасна и, несмотрЯ  на свою
искусственность, не назойлива - она слишком спокойно красива длЯ этого.

     Ђрхитектура только скромно дополнЯет ее.  Ќо немногочисленные постройки
и архитектурные детали  всегда оказываютсЯ  именно там,  где они  совершенно
необходимы и где, несмотрЯ на их малую величину, без них была бы пустота. ’о
здесь, то там возникают источенные временем каменные  скамейки самой простой
формы, маленькие  деревЯнные, сделанные  из  потемневшего от  времени дерева
чайные домики, а низкие каменные фонари  растут прЯмо из  земли, как  грибы.
—аще всего они  стоЯт на поворотах тропинок, а иногда у самого краЯ воды; но
в  этом  случав они  уже не просто фонари,  а сигнальные  лампы, указывающие
плавающим ночью по озеру лодкам черту  берега.  ”онари подражают небу: в  их
толстых каменных стенках насквозь прорезаны или звезда, или луна.

     ‘амо  озеро -  с  гротами,  заводЯми,  с искусственными  перекатами,  с
почерневшими мостиками.  ѓлубина  озера  -  ровно в половину моей бамбуковой
палки,  а дно  такое плоское  и  вода так ровно  стоит  над ним,  что  почти
невозможно себе  представить, что эта  вода  пришла  в озеро стихийно,  сама
собой, откуда-то снизу или сбоку. ЉажетсЯ, что она налита  в  озеро людскими
руками, сверху, как в блюдо или тарелку.

     €, как положено в старом Японском парке, последнее,  к чему нас привели
дорожки,  был сам  императорский дворец.  ‘равнительно небольшое,  как и все
остальные, темное  от времени,  но прекрасно  сохранившеесЯ  строение  вдруг
чем-то напомнило мне свайные сооружениЯ. ќто ощущение, должно быть, родилось
потому, что  окружавший  весь дворец помост  и расположенные на уровне этого
помоста полы комнат были примерно по грудь человеку, стоЯвшему на земле.

     ѓромадные  изогнутые волнообразные  крыши дворца  и дворцовых  построек
были  как  шапка  не  по  голове,  они  казались  гораздо  мощнее  и стен  и
фундаментов, они казались  самым главным,  а все остальное начинало казатьсЯ
только  непрочными подпорками  их  тЯжелой  и  величественной  красоты.  Џри
создании этих крыш старыми мастерами  применЯлась древнЯЯ техника. ѓромадные
крыши  были сложены как стараЯ ленинградскаЯ торцоваЯ мостоваЯ, но только из
тончайших  кирпичиков  внутреннего  слоЯ  сосновой  коры.  Љакой  длины  эти
кирпичики - снизу не видно;  ширина их сантиметра  четыре, а толщина - всего
полсантиметра  при  почти  полуметровой  толщине  всей  крыши.   Њожно  себе
представить,  какаЯ  ювелирнаЯ  работа  требовалась  от делавших  эти  крыши
мастеров-кровельщиков, если  только их  можно  назвать кровельщиками,  а  не
краснодеревщиками.

     Љак  только  ты поднимаешьсЯ  на  помост дворца,  на  эту  своеобразную
окружающую  его  веранду, котораЯ, безусловно,  и  выбрана именно как лучшаЯ
точка длЯ лицезрениЯ всего парка, парк  сразу  начинает казатьсЯ очень, даже
несоразмерно большим. Ћн уже и раньше,  когда вы  ходили  по нему, много раз
казалсЯ  вам гораздо больше, чем он есть на  самом деле,  но с этой точки, с
веранды, он кажетсЯ просто громадным. ќта кажущаЯсЯ величина Японских парков
- результат большого искусства  мастеров, которые  их создавали. ‚ них очень
сложнаЯ перспектива  - с  разных точек  зрениЯ  вы  видите  несколько разных
горизонтов. ќто и создает ощущение обманчивой величины.

     ‘ейчас,  когда  Я смотрел  этот парк, мне  пришла  в голову  мысль, что
невозможно говорить о  принципах  перспективы в  старом  Японском искусстве,
видЯ только живопись и не  видЯ этих парков. €скусство созданиЯ садов - одно
из  самых  больших  искусств старой  џпонии, и тут  Японские  мастера, можно
сказать,  устраивали  целый  пир  перспективы,   как  бы  возмещаЯ  себЯ  за
сдержанность в живописи.

     €скусство созданиЯ этих старых садов как-то не хочетсЯ, да и,  пожалуй,
грешно назвать  просто садоводством. ‡десь присутствуют  и глаз живописца, и
замысел архитектора, потому что архитектор строил не только дворец, но и вот
эту  гору, на которой растут деревьЯ, и придавал ей именно  эти, а не другие
очертаниЯ, и пролагал каменные  дорожки,  которые  отсюда, с веранды дворца,
кажутсЯ нарисованными уверенной рукой художника.

     Ћн воздвигал нагромождениЯ скал, он сажал деревьЯ под нужными его глазу
углами, а  если  ему казалось  это  необходимым - брал и сгибал  их. € хотЯ,
конечно, Японцы преувеличивают, говорЯ, что из такого парка нельзЯ убрать ни
одного камнЯ и ни  одного  дерева,  не  испортив  всей  картины,  однако, по
совести, они не столь уж далеки от истины.

     Љакую роль играет гармониЯ всех составных  частей в искусстве  созданиЯ
Японских парков, Я понЯл на следующий день, когда мы заехали в один из самых
старинных  садов  Љиото,  так  называемый   сад   мхов.   ‚  этом  саду  две
достопримечательности: в  нем стоит считающийсЯ  государственным  сокровищем
самый  старый чайный  домик  в  џпонии;  ему  что-то около  пЯтисот  лет,  и
постройка его  относитсЯ ко  временам возникновениЯ чайной церемонии; другаЯ
достопримечательность  сада, породившаЯ его название,- это сами мхи. ‚  саду
их растет  около тридцати  сортов. Ћни все разные,  и  в  этом  однообразном
разнообразии есть своЯ красота. ’ут мхи желтые и розовые, красные и пестрые,
похожие на  ковер и похожие  на ржавчину, похожие на плесень и на кустарник,
на цветы и на цветочную пыль, и, наконец, Ярко-зеленые, похожие на крошечный
хвойный  лес,-  настолько  похожие,  что,  если бы  сфотографировать их  вне
соотношениЯ с остальной природой, была бы полнаЯ иллюзиЯ леса.

     ќтот  старый,  пЯтисотлетний  парк  долгое   времЯ   был  в  запущенном
состоЯнии,  за  ним не ухаживали,  и его вид  сейчас  подтвердил  мне  слова
Японцев о строгом соподчинении всех  элементов  в общей композиции парков. ‚
парке  поражало  глаз своей непривычной красотой переливавшеесЯ кругом -  не
знаю,  как  иначе  выразитьсЯ,-  разноцветное  бешенство мхов;  в парке были
прекрасны и  камни,  из которых на  склоне холма был устроен  целый каменный
водопад с потоком из камней, с  каменной  струей  и каменными  брызгами.  Ќо
деревьЯ парка нарушали  пропорции. Џарк  был  создан с  расчетом на  низкие,
растущие в ширину; деревьЯ, на  определенные сочетаниЯ пЯтен тени и света. Ђ
сейчас деревьЯ поднЯлись прЯмо  вверх, выросли  сплошной стеной,  и от этого
уже многое в парке живет не так, как сначала было задумано его создателЯми.

     €з сада мхов мы поехали в так называемый философский сад. Ћн расположен
на самой окраине  Љиото, при одном из  больших  буддийских  храмов. ‘ад  был
создан  шестьсот  лет   назад  и   предназначен  длЯ   медитации,   то  есть
самоуглублениЯ.

     Џредставьте себе гладкий, до блеска отполированный за сотни лет сотнЯми
тысЯч ног помост во внутренней  части буддийского храма. Ћставив ботинки  на
улице,  вы  босиком проходите через ледЯной зимний храм  на  этот  пригретый
солнцем  и  чуть-чуть тепловатый помост, черный и  гладкий, как  зеркало. ‚ы
садитесь  на  краю  помоста  рЯдом  со  своим спутником  -  и  вашим  глазам
открываетсЯ  философский  сад.  …го  длина  равна  длине  помоста  -  метров
двадцать, может быть, двадцать пЯть, ширина - метров десЯть. ‘ одной стороны
он  ограничен  тем  помостом,  на котором  вы сидите, с трех других сторон -
невысокой,  в человеческий рост, очень старой каменной стеной. ‚сЯ замкнутаЯ
в этот  вытЯнутый  четырехугольник площадь сада усыпана ровным слоем мелкого
песка,  который,  по  Японскому  обыкновению,  если  можно  так  выразитьсЯ,
причесан:  по нему как бы проехали  крошечной бороной, повсюду  в сантиметре
друг от  друга оставившей свои длинные и тонкие  бороздки. ’акой песок похож
на еще  не совсем  успокоившеесЯ после бури море, на котором осталась мелкаЯ
желтаЯ зыбь. Ђ среди этого морЯ в разных местах вырастают шестнадцать разной
формы  камней  или  островов. Џесок желтый,  помост,  на  котором вы сидите,
черный,  камни  - серые,  ‚ы можете сесть  на помост  по-Японски,  на  пЯтки
согнутых в коленЯх ног и, сложив руки на груди, смотреть на этот философский
сад. ‘ад пуст, кругом каменнаЯ стена, песок, камни,  торчащие из песка... Ќо
сад недаром  назван  философским,  потому что, когда посетитель  храма сидит
здесь на  помосте  и  сосредоточенно  смотрит перед  собой, у  него невольно
поЯвлЯетсЯ немало поводов длЯ философствованиЯ.

     Џрежде  всего, этот  философский сад  камней  был  создан шестьсот  лет
назад. ЊенЯлись  эпохи, века, сегуны, императоры, а в саду  не изменилась ни
одна пылинка; он и теперь  точно такой же, каким был в первые  дни. ’акие же
мелкие  волны взбороненного  желтого песка и то же самое  количество  камней
того  же самого мышиного цвета привлекают ваше внимание, как  они привлекали
внимание какого-нибудь  паломника с  острова ‘икоку  пЯтьсот  лет  назад или
какого-нибудь  самураЯ [‘амураи  <i>(Яп.  -</i>  служилые люди) - военно-феодальное
сословие  в  феодальной  џпонии. Џосле  незавершенной  буржуазной  революции
1867-1868 гг.  сословие  самураев было упразднено, как и другие сословиЯ.] с
двумЯ  мечами, приехавшего сюда из новой столицы в  старую  сто лет назад. €
разве   все   это,  вместе  взЯтое,   не   ЯвлЯетсЯ   первым   поводом   длЯ
философствованиЯ о бренности жизни и о вечности камней?

     Ђ если  отвлечьсЯ и  выключить из своего сознаниЯ и  стену и  помост  и
видеть только сад, то он так бесконечно похож на море, а камни - на острова,
что разве это не может стать вторым поводом длЯ размышлений?

     Љамней в саду всего шестнадцать -  это общеизвестно, и,  пройдЯсь вдоль
помоста, вы  можете их  сосчитать - их действительно  шестнадцать! Ћднако, с
какой  бы  точки  помоста  вы  ни  глЯдели  на  сад,  вы  увидите в  нем  не
шестнадцать, а пЯтнадцать камней. ‘колько бы вы ни считали, вы не насчитаете
их  больше пЯтнадцати. Ќа какие  бы другие  точки вы  ни пересаживались, все
равно вы одновременно не увидите больше пЯтнадцати камней  - это особенность
сада, его секрет. ѓде бы вы ни стоЯли,  где бы вы ни сидели - один из камней
всегда  не виден, он всегда заслонен  другими. Ђ  между  тем вы ведь  твердо
знаете, что их  всего  шестнадцать, и у  вас  возникает непременное  желание
увидеть  их  все сразу. ‚ы  хотите это  сделать, хотЯ совершенно  непонЯтно,
зачем вам это нужно. Ѓыть может, создатели сада вложили в  него ту идею, что
ни прошлое,  ни будущее,  ни  твоЯ,  ни чужаЯ  жизнь,  ни добро, ни зло,  ни
познание  никогда не открыты тебе полностью,  до конца, всегда  остаетсЯ еще
что-то вне полЯ твоего зрениЯ?  Ђ может  быть, они имели в виду нечто совсем
иное?  € в самом  деле, что именно они  имели в  виду,  создаваЯ этот сад из
пЯтнадцати видимых  и шестнадцати существующих  камней?  ђазве это  тоже  не
повод длЯ размышлениЯ?

     €, наконец, сам черный от времени и сиЯющий, как зеркало, помост храма,
на котором вы сидите. …му шестьсот лет, его пЯтнали и грЯзнили миллионы ног,
но именно поэтому он и стал зеркалом. ‚ы сидите на этом помосте, смотрите на
камни  сада,  смотрите  на  собственное лицо,  отраженное, как в  зеркале, в
старом черном шестисотлетнем дереве, и кто станет отрицать, что это еще один
повод длЯ размышлениЯ?!

     €  самое последнее  -  это растЯнувшеесЯ  перед вами пустынное песчаное
море с островами камней,  разве  оно не  символ  пустоты?!  Љогда пустота не
заполнена  чем-то материальным, человек склонен заполнить ее своими мыслЯми.
€ в этом, пожалуй, один из секретов  и старой Японской философии,  и старого
Японского  искусства,  и,  в  частности,  этого странного сада камней, равно
обЯзанного своим происхождением и философии, и искусству.

     ‚  этот и  на  следующий  день  мы были  еще в  нескольких  парках,  на
нескольких  старых  дачах  императоров  и  сегунов,  в  храмах и павильонах.
Ћписывать все это подробно  - безнадежнаЯ  задача,  но о самом запомнившемсЯ
все-таки хочетсЯ сказать хоть по нескольку слов.

     ‘начала мы побывали в  прекрасном золотом павильоне - летней резиденции
сегунов,  куда  они   приезжали  на  день,  на  два  повеселитьсЯ  вместе  с
придворными дамами. ќто -  построенное в  китайском стиле, хороших пропорций
трехэтажное пагодообразное здание. ‡олотым павильоном оно называетсЯ потому,
что некогда все было покрыто  чистым золотом. ‘ейчас  это золото  облетело и
сохранилось только кое-где на стенах и  потолках  верхнего, третьего  этажа.
‡олото очень старое,  потускневшее, от  него веет стариной. Ќа полуистлевшем
балконе третьего этажа можно как  завороженному стоЯть часами и глЯдеть, как
по озеру, окружающему павильон,  изредка  проплывают огромные, как столетние
щуки, золотые, начавшие зеленеть от старости рыбы.

     ‘ верхнего балкона  павильона видны каждый уголок парка и каждаЯ заводь
озера. ’ретий  этаж очень ветхий, и внизу  висит  объЯвление, где говоритсЯ,
что  туда можно  входить  только  по особому разрешению длЯ  научной работы.
Њожно получить особое разрешение, можно просто дать несколько иен сторожу  -
это  все  равно.   ЋбъЯвление  очень  длинное,  написанное  очень  красивыми
иероглифами;  сторож  высокий, седой и красивый, с длинной  бородой, как  на
старинных Японских и китайских картинах.

     ‚округ  павильона различные мемориальные  места:  беседка, где  отдыхал
сегун,  домик,  где он пил чай, умывальник, где  он  мылсЯ, беседка,  где он
спал. € все это носит длинные и красивые названиЯ: "цветок осеннего лотоса",
или  "весеннЯЯ вишнЯ  в  цвету",  или  "бамбук,  растущий  на  солнце",  или
что-нибудь еще такое же длинное и красивое. џпонцы любЯт такие названиЯ. Ќаш
переводчик  говорит,  что,  если он не ошибаетсЯ,  он видел один  миноносец,
который  называлсЯ "розовой вишней, цветущей в конце апрелЯ"... Џри этом  он
улыбаетсЯ,  но Я  вовсе не убежден, что  он шутит.  ‚о-первых, он не  всегда
улыбаетсЯ,  когда  шутит,  и  наоборот,  а  во-вторых,  эта  шутка  все-таки
отдаленно похожа на правду.

     €з золотого  павильона мы попадаем в серебрЯный. Ћн еще более обветшал.
‚озле  него насыпана  целаЯ  площадка совершенно  белого песка; она  покрыта
такими  же маленькими волнами,  как  философский  сад; а на  одном  краю  ее
возвышаетсЯ большой камень, похожий на прибрежную скалу.

     ‘еребрЯный павильон  назван  серебрЯным потому, что  серебро и  лупа  -
синонимы.  ‚ Ясные  ночи,  при  полной  луне,  когда ее свет  падает  на эту
площадку белого песка, камень кажетсЯ прибрежной скалой, а площадка - лунным
морем  с  мелкой  зыбью  на  нем. € как  в  философском саду,  если сесть на
корточки на помост старого серебрЯного павильона, то можно думать о том, что
это вовсе не песок и камень, а море и скала...

     €з серебрЯного павильона мы поехали сначала  в буддийский,  а  потом  в
синтоистский  храм. “ входа в  буддийский храм рЯдом  с деревом,  на  ветвЯх
которого висели издали похожие на вишневый цвет  белые узкие бумажки молитв,
стоЯл    старый   крупнокалиберный   снарЯд,   должно   быть,   еще   времен
русско-Японской  войны. џ  спросил  у  свЯщенника,  откуда этот снарЯд и что
должно означать его присутствие здесь.

     - Ќе знаю,- сказал он.

     -  Њожет  быть, его принес в жертву  храму кто-нибудь  из молЯщихсЯ?  -
спросил Я.

     - Њожет быть,- сказал он, не менЯЯ выражениЯ лица.

     ‡атем мы побывали в  старом  синтоистском храме, самом большом в Љиото,
довольно давно построенном, потом заброшенном  и снова реставрированном. ќто
целаЯ  грЯда  невысоких  строений, мощных,  с  изогнутыми  тЯжелыми крышами,
сделанными  из кубиков  сосновой коры. Ђ  рЯдом  с храмами по обеим сторонам
идущей вдоль  них дороги, в каменных будках, похожих на будки часовых, стоЯт
мощные  каменные  и бронзовые свЯщенные быки.  Ћдна из будок сделана  в виде
конского стойла,  и в ней  стоит очень похожаЯ на настоЯщую, очень дешеваЯ и
очень безвкуснаЯ, натуральных размеров белаЯ гипсоваЯ лошадь.

     џ спросил что это такое. Ћказалось, что лошадь, как свЯщенное животное,
в принципе  должна находитьсЯ  в каждом  большом храме, но  лошади в  џпонии
дороги и редки,  верующие не всегда достаточно богаты,  чтобы  купить  храму
лошадь, а свЯщенники не всегда располагают временем  и желанием ее содержать
и  с ней  возитьсЯ.  €  вот верующие делают гипсовую  лошадь  и  ставЯт эту,
похожую на  настоЯщую, лошадь в  похожую  на  настоЯщую  конюшню,  а  храм с
благодарностью принимает это похожее на настоЯщее подношение.

     Ќадо заметить, что это вообще характернаЯ черточка длЯ определениЯ того
места, которое религиЯ занимает в жизни Японского народа. ђелигиЯ здесь - не
столько религиЯ, сколько  традициЯ. Љак  традициЯ она сильна,  а  как вера -
слаба, ибо народ сам по  себе вовсе не  так уж религиозен,  как  это принЯто
считать издали.

     “же вечером, перед  самой темнотой, мы побывали в верхнем императорском
парке, на холмах, окружающих Љиото. ќтот превосходный парк был  создан около
двухсот лет тому назад, в расцвете бурной эпохи ’окугавы. Љ парку вела ровно
и тихо шуршавшаЯ мелким гравием аллеЯ из  разлапистых, широких карликовых, в
человеческий  рост, темно-зеленых Японских сосен. Ќам отворил ворота и долго
водил  нас  по  парку  тихий, неторопливый, ко всему равнодушный полицейский
офицер.  Ѓыло  удивительно  тепло  и  тихо. Њы  шли  мимо прекрасных  озер и
полукруглых,  словно  по  циркулю  построенных,  мостиков,  втораЯ  половина
которых, замыкаЯ кольцо, висела в глубине неподвижной воды.

     €мператор, по  словам полицейского офицера, был здесь в  последний  раз
сто лет назад; один из наследных принцев был сорок лет назад, а никто другой
не имел права  здесь бывать. ‘тарились и умирали поколениЯ охраны, поступали
на службу новые охранники, а чайные домики и павильоны стоЯли у тихой  воды,
аккуратно подметаемые каждый день и никем не посещаемые.

     Љогда мы вышли  из  парка,  нас провожала все  та же совсем не  зимнЯЯ,
теплаЯ, прекраснаЯ и унылаЯ тишина.

     ‘амым последним в Љиото мы посетили то,  что первым бросаетсЯ  в глаза,
когда  въезжаешь  в него,-  киотский  императорский  дворец.  ќто  обширное,
пожалуй  даже огромное, сооружение, занимающее много кварталов и  окруженное
сплошной  низкой  белой стеной  с  острыми  углами,  покрытыми иссинЯ-черной
черепицей.  ‡а  стеной,  внутри,- бесконечное  количество  дворцовых зданий,
может  быть,  два,  может  быть,  даже  три  десЯтка.  ‡десь  и  апартаменты
императора,  и  апартаменты  императрицы, и  приемные залы, и  коронационные
залы, и прочее. Ђмериканцы, беспощадно уничтожаЯ с воздуха город за городом,
превратив  в  руины  ’окио, демонстративно  оставили в  покое тихий музейный
Љиото.  Ћднако  это было трудно предвидеть,  и, чтобы  в  случае  бомбежки и
пожара киотский  дворец не  сгорел  весь сразу,  как он уже  один  раз горел
девЯносто  лет  назад,  в разгар войны  в нем  были снесены  до  фундаментов
некоторые переходы и промежуточные зданиЯ.

     Њы ходили  по внутренним дворам дворца, в нескольких местах поднимались
на  помосты  и  заглЯдывали  внутрь  зданий. Ћгромные  залы,  которые  могут
делатьсЯ еще более  огромными, если  разъединить  соединЯющие  их раздвижные
двери-стены, ЯркаЯ и довольно безвкуснаЯ роспись этих дверей - все от начала
до конца и снаружи и внутри  ЯвлЯло собой образец падениЯ искусства  в эпоху
бесславных попыток заменить прекрасное громадным...

     Ћт  всех  дворцовых  зданий,  вместе  взЯтых, несмотрЯ на  то  что  как
материал в них использовано дерево, было ощущение чего-то тЯжкого, грузного,
вросшего в землю. Љак ни странно и на первый взглЯд несхоже, но это вдруг на
минуту  напомнило  мне  берлинскую  официальную   архитектуру   предвоенного
десЯтилетиЯ  -  рейхсканцелЯрию  или  министерство  авиации.  ‡десь,  в этом
дворце, было что-то такое же низкое, тЯжеловесное и угрожающее.

     ‘пустЯ  несколько  дней  корреспондент  одной правой  Японской  газеты,
осведомлЯЯсь о моих впечатлениЯх, спросил:

     - ‘кажите, вам понравилсЯ дворец императора?

     -  Ќет,- сказал Я,- это как раз то, что мне  меньше всего понравилось в
Љиото.

     - Џочему?

     џ постаралсЯ объЯснить почему.

     -  Ђ  скажите,-  помолчав, спросил менЯ корреспондент,- как, по-вашему,
такаЯ  грубость и простота, которые есть в этом дворце,  чем они, по-вашему,
объЯснЯютсЯ:  нежеланием   императора  обременЯть  лишними  налогами   своих
подданных  или  просто  бедностью  страны  и  отсутствием  у  нее  природных
богатств?

     џ  улыбнулсЯ  этой  наивной провокации  и сказал,  что,  по-моему,  это
объЯснЯетсЯ плохим вкусом  тех, кто строил этот дворец, и  что  это особенно
бросаетсЯ в глаза в џпонии,  стране, котораЯ, если говорить о  ней  в целом,
страна удивительно тонкого и высокого вкуса.


        ‚ЂЃ€-‘ЂЃ€

     ‚  начале тридцатых годов четверо  любителей  искусства, людей не очень
богатых, но  состоЯтельных, на собственные  и  собранные средства создали  в
’окио небольшой музей Японского народного искусства. €з этих четверых  людей
один был  профессором,  другой врачом-психиатром, а  двое - специалистами по
фарфору,  одновременно  и  художниками,  и   мелкими  фабрикантами  изделий,
выполненных  при их участии по их  собственным образцам. „вое  из этих людей
ездили после первой мировой  войны в …вропу и  отдали дань  входившему в  то
времЯ в моду  преклонению перед примитивизмом. „вое других  учились дома,  в
џпонии; общаЯ любовь к народному мастерству свЯзала вместе этих разных людей
и положила начало их общей деЯтельности.

     ’аково  краткое,  но  необходимое  предисловие  к  тому,  что   Я  хочу
рассказать  дальше  о  своих  встречах с  одним из  этих  четверых  людей, с
господином Љавасэ, перед  домом которого Я сейчас стою рЯдом с переводчиком,
тихонько постукивающим молотком по двери.

     ѓосподин  Љавасэ  живет  в  том районе Љиото, где вообще  живут  мелкие
фабриканты  и кустари,  производЯщие фарфор. ’ут  же неподалеку  за домиками
находЯтсЯ и печи, в  которых обжигают глину, а вдоль длинного оврага тЯнутсЯ
десЯтки  маленьких  лавок,  в  которых можно  найти  любые изделиЯ  местного
производства - и действительно народные и псевдонародные.

     Ќа постукивание молотка  по лестнице  спускаютсЯ господин  Љавасэ,  его
жена и дочь.  Љавасэ - человек среднего роста, уже немолодой, лет пЯтидесЯти
пЯти,  коротко  стриженный,  седой,  с худым подвижным  темным лицом и очень
быстрыми движениЯми. Ћн одет в своеобразное кимоно-комбинезон  из коричневой
холщовой домотканой крестьЯнской ткани. „о поЯса - это кимоно, а  ниже поЯса
нечто вроде штанов с большими накладными карманами  и грубой строчкой; такие
штаны носЯт докеры в портовых городах …вропы.

     †ена  и  дочь  господина  Љавасэ тоже  одеты  в  кимоно  из  домотканой
крестьЯнской ткани, впрочем, как это сразу можно заметить, с большим тщанием
сшитые.

     Љавасэ приглашает нас в дом, и едва мы  входим  в него,  как становитсЯ
понЯтна  домотканаЯ одежда хозЯев: она принципиальна, она  тоже часть  этого
дома,  где все, начинаЯ от молотка  у дверей и кончаЯ чашкой,  в которую вам
наливают  чай,-  производство  старой  Японской   деревни,  все  -  народное
искусство, народное мастерство!

     ‘амый дом, который Љавасэ построил здесь двенадцать лет назад, и  нов и
не нов. Ћн нов,  потому что он здесь не стоЯл  раньше, но он не  нов, потому
что целиком построен из старого дерева, свезенного сюда из купленных на слом
нескольких старых деревЯнных  домов в северо-восточной џпонии, где постройки
по традиции  особенно  мощны и  крепки. Љомнаты  в доме большие, просторные,
облицованные  старым  красновато-черным  деревом,  с  той наивысшей  красоты
полировкой, длЯ  которой нужно столетие, и  не просто столетие,  а  столетие
постоЯнного  ухода.  „ом заслуживает подробного  описаниЯ по  той причине, о
которой Я уже сказал,- это своего рода частный музей народного искусства.  ‚
стены врезаны стенные шкафы древней работы, с прекрасной резьбой, с черными,
вручную  кованными  железными  петлЯми  и   замками.  Џол  устлан   простыми
крестьЯнскими циновками; вместо сидений  длЯ  гостей  стоЯт большие круглые,
тщательно отполированные на срезах обрубки деревьев. Џосреди комнаты большой
деревенский очаг, из тех, что Я уже видел, когда ездил по глухим деревнЯм на
севере •онсю. Ќа гигантском деревЯнном крюке, спускающемсЯ  с потолка, висит
большой  старинный  чугунный чайник. Ћгромное  котацу  застлано  деревенской
грубой  ручной  тканью.  Ќа котацу лежат  большие  старые  медные  трубки  и
простые, грубой  работы, удобные  деревЯнные табачницы. “ стен стоЯт тЯжелые
черные  деревенские сундуки и сундучки. ‘амый маленький из них сделан в виде
деревЯнного  кота, очень  похожего на тех,  какие и сейчас еще можно найти в
провинциальных лавках. Џо традиции такие деревЯнные коты молчаливо исполнЯют
роль зазывал, своим присутствием привлекаЯ в лавку покупателей.

     —ашки,  в  которых  нам подают  чай, глинЯные, неровные,  со  старинным
традиционным рисунком  на дне. Ќекогда, в давно прошедшие времена,  рисунок,
безусловно,  изображал  что-то  реальное,  но,  из  века  в  век механически
передаваЯсь по традиции и  оставаЯсь традиционным, он  в результате  сотен и
сотен мелких изменений в конце концов стал совершенно непонЯтным.

     ‚  углу  низкой комнаты  сложены  странные хитросплетениЯ  из  бамбука.
Љаждое из  них,  если взЯть его  в отдельности и покачать, дает определенный
звук,  а все они  вместе, если их возьмут  в руки  разные  люди  и  покачают
одновременно,  составЯт  гамму.  ќто  тоже  народное мастерство -  старинные
инструменты,  еще  и сейчас используемые в  далеких уголках џпонии  во времЯ
деревенских праздников.

     Ќа  верхний этаж дома ведет  крутаЯ  лестница,  над ней  вместо перил с
потолка  свешиваютсЯ   громадные  деревЯнные  четки  -  можно   подниматьсЯ,
перехватываЯсь за них рукой. Ќа втором этаже снова стоит  стол с табуретками
вокруг него, но, как выЯснЯетсЯ, это не  стол, а просто перевернутаЯ колода,
в  которой  в  старину  месили  тесто;   ее  дно,  теперь  служащее  столом,
отполировано самим временем так, словно над ним работали лучшие полировщики.

     Ќаши  шлЯпы  и  пальто  кладутсЯ в  какой-то  странный  черный,  гладко
отполированный, длинный предмет, напоминающий  собой очень  узкое и  длинное
корыто. ЋказываетсЯ, это и на самом деле старинное деревенское корыто.

     „ом господина Љавасэ, конечно, не деревенский дом; он не похож  даже на
те  старинные  деревенские  дома северо-восточной џпонии, из  старого дерева
которых он собран. „лЯ  того чтобы  быть похожим  на  деревенский дом, он  и
слишком велик, и слишком много всЯческой  деревенской старины свезено в него
долгими тщаниЯми  хозЯина. Ќо  дом этот дышит любовью  к народному искусству
своей страны, и это располагает к  самому хозЯину, подвижному, нервному и на
первых  порах слегка озадаченному  - зачем сейчас, всего через пЯть  месЯцев
после капитулЯции, в  раздираемой политическими страстЯми џпонии, журналист,
представитель  одной  из держав-победительниц вдруг постучалсЯ  именно в его
дом.

     Њы садимсЯ  за  стол,  и примерно  час уходит на  то,  чтобы постепенно
убедить господина Љавасэ,  что хотЯ мне  далеко не чуждо все, что свЯзано  с
политическими страстЯми,  раздирающими  сейчас џпонию, но что касаетсЯ моего
визита  к  нему,  то как  раз этот  визит имеет  отношение  исключительно  к
народному  искусству.  Ћно  менЯ  интересует  и оно  послужило  единственной
причиной того, что Я постучалсЯ в его дом.

     Џервый час - не из легких. Ќо в начале второго господин Љавасэ, наконец
уверЯсь  в том,  в чем Я его хотел уверить, по-прежнему оставаЯсь подвижным,
вдруг перестает быть суетливым, у  него исчезает  и  опасливаЯ напрЯженность
позы,  и  напрЯженность лица. Џередо  мной спокойно  сидит  старый  человек,
рассказывающий о своем любимом деле.

     Ћн говорит  о том, что обычно делает выставку  своих произведений раз в
год в Љиото, в магазине ’акасимаЯ,  что изделиЯ длЯ  обжига подготавливаютсЯ
постепенно,  а обжиг производитсЯ сразу. ђаньше это делалось несколько раз в
год, а в прошлом году и, очевидно, в этом придетсЯ зажигать печь только один
раз, из-за трудностей с топливом. …му необходима ель; некоторые считают, что
это  безразлично, но он думает, что дерево, которое используетсЯ при обжиге,
влиЯет  на  качество фарфора. ’а  система обжига, по  которой построена  его
печь,  существует уже две тысЯчи лет. Ћна  завезена в џпонию из  ЉитаЯ через
Љорею. Ћн занимаетсЯ фарфоровым делом  двадцать семь лет из своих пЯтидесЯти
пЯти, но, к сожалению, может показать сейчас очень мало своих работ.

     -  Џочему? -  спрашиваю  Я.- ђазве он  не оставлЯет каждый  год  лучшие
работы длЯ коллекции?

     „а, он оставлЯет  их на некоторое  времЯ,  но он не любит, чтобы старые
вещи, сделанные им очень давно,  стоЯли кругом него и напоминали ему о себе.
ќто мешает ему стремитьсЯ к новым работам.

     џ спрашиваю его, ЯвлЯетсЯ ли его искусство наследственным.

     Ћн качает головой.  Ќет, отец его был врачом, а он кончил в ’окио школу
прикладного искусства1  котораЯ готовит людей длЯ фарфоровой промышленности.
Ќо он  не  пошел в промышленность, а стал любителем. Џравда,  года три после
окончаниЯ школы он работал в Љиото в фарфоровой лаборатории, эта работа была
свЯзана с химией, но потом его потЯнуло в искусство.

     -  ‚идите ли,-  говорит оп,-  если взЯть сукиЯки... ‚ы ели когда-нибудь
сукиЯки?

     џ подтверждаю, что да, Я  уже не однажды ел  это традиционное  Японское
блюдо.

     -  ’ак вот,- говорит Љавасэ,- если взЯть сукиЯки и изучить  его научным
методом, то есть  выЯснить,  сколько там мЯса, сколько луку, сколько сахару,
воды  и  сои,  помноженных  на  израсходованное  топливо,  то  в  результате
действительно получитсЯ  формула сукиЯки. Ќо Я  испытывал неудовольствие при
таком истолковании  принципов  созданиЯ  фарфора, Я  чувствовал в себе нечто
кроме этого, нечто новое. “ченые не хотЯт дотрагиватьсЯ до этого нового, а Я
хотел  искать это  новое,  не  отрываЯсь  от науки. ’ак  Я  из техника  стал
фарфоровым мастером и начал жить искусством.

     Ћн  долго  говорит  на тему  "наука и искусство".  ‚идимо, тема эта уже
давно волнует его, и он, говорЯ о противопоставлении машины и ручного труда,
замечает, что не согласен  с ощущением машины  как  чего-то отторженного  от
человека. „лЯ него машины - это продолжение его собственного  тела или, если
хотите,  это  мое  новое  тело,-  добавлЯет он.- ќто мои новые ноги, это мои
новые руки, благодарЯ которым Я передвигаюсь, еду или лечу. ’ак Я ощущаю это
внутренне,  и это  мне помогает  думать  о будущем близкого мне искусства  -
машины  будут  вторгатьсЯ в  производство предметов искусства, но  искусство
останетсЯ при этом искусством, если  человек будет  ощущать эти  машины  как
продолжение собственного  тела,  своих  собственных рук мастера.  Ђ если  он
утерЯет это чувство - тогда плохо!

     -  ‚ народном искусстве Я ценю целесообразность,- говорит  он,  берЯ  в
руки  очень старую, очень  простую Японскую табачницу.- ‚от  смотрите,  наша
стараЯ табачница, а  вот,- он берет в другую руку трубку,- стараЯ английскаЯ
трубка. Ћни  не были  согласованы между  собой при их производстве,  они  не
знали друг о друге,  но, так  как  они  обе  просты и целесообразны, так как
народное искусство  и  опыт отвергли в них обеих все лишнее, Я кладу их одну
рЯдом  с  другой,-  он  кладет трубку рЯдом  с табачницей,-  и они прекрасно
уживаютсЯ вместе, хотЯ  впервые увидели друг  друга.  џ бы даже сказал, что,
положенные рЯдом, они еще красивее, чем когда они лежали по отдельности...

     -  Ђ эта  вот трубка...- он берет со стола  простую  пЯтидесЯтицентовую
американскую трубку, сделанную из маленького  початка  кукурузы, с  палочкой
тростника вместо мундштука,- эта дешеваЯ трубка тоже прекрасно ложитсЯ рЯдом
с теми двумЯ вещами; она тоже проста и целесообразна, красива по-своему и не
мешает чужой соседней красоте.

     џ   не  согласен  с  тем   влиЯнием  европейского   искусства,  которое
уст