умер  давно,
требовала, чтобы дали поскорей умереть. ’ребовала. ’ребовала и орала.
     € когда наступала ночь и замученные  слуги, освободЯсь  от бдениЯ подле
•ристофа „етлева, пытались вздремнуть, смерть его орала, орала, стонала. Ћна
вопила  так  долго и  так  неотступно,  что собаки, сперва  подвывавшие  ей,
смолкали и,  не смеЯ прилечь,  стоЯли на длинных стройных ногах и дрожали от
страха. € когда этот вопль долетал до  деревни сквозь серебрЯную, просторную
датскую  ночь, там,  как  в грозу,  вставали  с постелей,  одевались и молча
сидели  под  лампой,  пока он не стихнет. € женщин на сносЯх прЯтали в самые
дальние  комнаты,  за самые густые пологи; и все  равно  они  слышали вопль,
будто рвавшийсЯ у них из утробы, и они молили, чтобы им позволили встать, и,
широкие,  белые,  со стертыми лицами,  садились  рЯдом  со всеми. € стельные
коровы, которым  пришел срок, не могли отелитьсЯ; и у одной пришлось вырвать
мертвый плод вместе со всеми кишками,  ибо плод не  хотел выходить. € все  в
усадьбе скверно выполнЯли  работу, забывали метать стога,  потому  что  весь
день  они в ужасе ждали ночи и так устали от бессонных ночей, что ничего уже
не понимали. Ђ по воскресеньЯм в белом, мирном храме они молились, чтобы  не
было  в “льсгоре хозЯина.  Џотому что то был страшный хозЯин. € все,  о  чем
молились они, громко твердил пастор с амвона;  ведь и сам он лишилсЯ ночей и
уже  не  понимал  ѓоспода.  €  то  же  твердил  колокол, напуганный страшным
соперником,  гудевшим ночь напролет, с  которым не  мог  он тЯгатьсЯ, как ни
надсаживал свое медное натруженное нутро. „а, все твердили одно. € был среди
крестьЯн  помоложе один, которому приснилсЯ сон, будто он пошел в господский
дом и заколол хозЯина  вилами. € так все были измучены, так  взвинчены, что,
пока он рассказывал сон, невольно поглЯдывали на него,  прикидываЯ, способен
ли он на такое.  € так думали и говорили  по  всей округе, где еще несколько
недель  назад  любили и жалели  камергера.  ‚се  говорили одно, но ничто  не
менЯлось.  ‘мерть  •ристофа  „етлева,  обитавшую  в  “льсгоре,  нельзЯ  было
торопить. Ћна Явилась на десЯть недель и ровно десЯть недель продержалась. €
все  это  времЯ  она нераздельно  властвовала в  “льсгоре,  как  никогда  не
властвовал Љамергер. Љак царь, вековечно зовущийсЯ ѓрозным.
     € то не была смерть кого-то, больного водЯнкой; то была жестокаЯ кнЯжьЯ
смерть, которую камергер в себе питал и вынашивал. ‚семи излишками гордости,
своеволиЯ,  властолюбиЯ, которые  он не  растратил  в спокойные дни,  теперь
завладела смерть, и смерть, окопавшись в “льсгоре, их расточала.
     Љак взглЯнул бы камергер Ѓригге на того, кто пожелал бы ему умереть  не
такой смертью, иначе? Ћн умер своей, тЯжкой смертью.
     € как вспомню других,  кого Я видел,  о ком слышал, --  все  то же. Ћни
умирали  своей смертью. Њужчины вынашивали свою смерть, загнавши в себЯ, как
пленника;  женщины делались  очень старыми, очень маленькими  и  на огромной
постели  отходили  достойно и скромно,  как  на  сцене, под  взорами челЯди,
родных и собак. „аже  совсем  крошечные дети и  те умирали не как  придетсЯ,
нет, они владели собой и умирали, как им  подобало или как  им подобало бы в
будущем.  Ђ  женщинам,  беременным  женщинам, когда  они  обнимали  невольно
тонкими  руками  большие  свои  животы,  им  печальную  прелесть  два  плода
придавали:  ребенок и  смерть.  € не  оттого ли на  опустелых  лицах медлила
густаЯ, почти  насыщающаЯ улыбка, что  они  чувствовали, как  созревают  оба
плода?
     џ кое-что предпринЯл против страха. ‚сю ночь Я  сидел и писал; и теперь
совершенно умаЯлсЯ, как, бывало,  после долгой прогулки в  полЯх “льсгора. Ђ
ведь  жаль, что всего  этого уж нет,  что чужие люди живут  в старом длинном
господском  доме.  Њожет статьсЯ, в белой комнате,  наверху по  фасаду, спЯт
теперь горничные, спЯт тЯжелым влажным сном с вечера до утра.
     Ђ у менЯ нет ничего, никого, Я скитаюсь по свету с сундучком да свЯзкою
книг, даже без любопытства. Ќу что,  в самом деле, за  жизнь: без  дома, без
унаследованных  вещей,  без собак. …сли бы хоть  воспоминаньЯ остались. „а у
кого они остаютсЯ? Ѓыло детство -- и нет  его. Ѓыть может, надо состаритьсЯ,
чтоб опЯть этим всем овладеть. „а, наверное, лучше состаритьсЯ.
     ‘егоднЯ было  прекрасное осеннее утро. џ прошелсЯ по  ’юильри. ‚се, что
лежало на востоке, под наползавшим солнцем, слепило. ‚се, на что падало оно,
занавесил  туман,  будто  серым пологом  света.  ‘ерые  на  сером, в еще  не
оголенном саду, замечтались под солнцем статуи.  –веты  на  длинных газонах,
вдруг встрепенувшись, вскрикивали испуганно:  "Љрасное!" Џотом очень высокий
худой человек вышел из-за угла,  с …лисейских полей. “ него был костыль.  Ќо
он не  опиралсЯ  на него,  он выбрасывал его вперед  и то и  дело  стучал им
оземь,  словно  жезлом герольда. Ћн  не  мог  подавить  радостную  улыбку  и
улыбалсЯ  всему: солнцу,  деревьЯм.  Џоступь  у него  была  невернаЯ,  как у
ребенка, но странно легкаЯ, полнаЯ памЯти о прежней ходьбе.
     ‚се  из-за  луны, такой  маленькой.  ‚ эти  дни все  вокруг нас  легко,
прозрачно,  едва прихвачено Яркостью  воздуха  и,  однако,  отчетливо. Ѓлизь
вбирает цвета дали, льнет к ней и сама ею прикидываетсЯ. € все, что рветсЯ в
простор: река, мосты, безоглЯдно себЯ расточающаЯ площадь, -- как рисунок на
шелку, закреплено на  этом  просторе.  €  уже не  разобрать,  что  обернетсЯ
светло-зеленой каретой на Pont-neuf *, красной неуемной  вспышкой или просто
плакатом на брандмауере жемчужно-серого дома. ‚се упрощено, сведено к Ясным,
четким планам, как лицо на  одном портрете Њане. Ќичего мелкого, случайного.
Ѓукинисты  на набережной раскладывают  свой  товар: свежаЯ блеклаЯ  желтизна
листов, лиловаЯ темь переплетов,  обширнаЯ  зелень  карт -- все дружит,  все
сообща создает полноту, где ни в чем нет недостатка.
     ‚низу следующаЯ сцена: женщина толкает тележку; ближе к передку,  боком
-- шарманка, сзади, поперек -- колЯска, в ней на крепких ножках стоит совсем
крошечный малыш в чепчике, очень довольный и ни за  что  не желает садитьсЯ.
‚ремЯ от времени  женщина вертит шарманку.  ’огда малыш принимаетсЯ топотать
ножками, а девочка в зеленом воскресном платьице  плЯшет и  бьет в тамбурин,
протЯгиваЯ его к окнам.
     * Ќовом мосту <i>(франц.) --</i> мост через ‘ену, в центре Џарижа.

     „умаю, мне  пора принЯтьсЯ за какую-то  работу, раз Я  научилсЯ видеть.
Њне двадцать  восемь лет, а почти  ничего не  сделано. Џрипомним: Я  написал
этюд о Љарпаччо *, и скверный этюд, драму,  котораЯ называетсЯ "‘упружество"
и призвана доказать ложную мысль  не лучшими средствами,  и кое-какие стихи.
Ђх,  но  что  пользы  в  стихах,  написанных так  рано!  Ќет,  с  ними  надо
повременить, надо всю жизнь собирать смысл и сладость, и лучше долгую жизнь,
и тогда, быть может, разрешишьсЯ под конец десЯтью  строками удачными. ‘тихи
ведь не то, что о  них думают, не чувства  (чувства приходЯт рано), стихи --
это опыт.  ђади единого  стиха  нужно  повидать множество городов,  людей  и
вещей,  надо  понЯть зверей, пережить полет  птиц,  ощутить тот  жест, каким
цветы  раскрываютсЯ  утром. Ќадо вспомнить дороги незнаемых стран, нечаЯнные
встречи, и  задолго чуемые разлуки,  и до  сих пор неопознанные дни детства,
родителей, которых обижал непониманием,  когда  они несли тебе радость (нет,
та  радость  не  про  тебЯ), детские  болезни,  удивительным образом  всегда
начинавшиесЯ с мучительных превращений, и дни в тишине затаившихсЯ комнат, и
утра на море, и вообще море, морЯ, и ночи странствий, всеми звездами мчавшие
мимо тебЯ в вышине, -- но и этого  еще мало. Ќужно, чтобы в тебе жила памЯть
о несчетных  ночах любви,  из которых ни одна не похожа на прежние, о криках
женщин  в  любовном  труде  и  легких,  белых,  спЯщих,  вновь  замкнувшихсЯ
роженицах. €  нужно  побыть  подле  умирающего, посидеть  подле мертвого,  в
комнате, отворенным окном ловЯщей прерывистый уличный шум. Ќо мало еще иметь
воспоминаньЯ.  Ќужно научитьсЯ их прогонЯть, когда  их много,  и, набравшись
терпениЯ, ждать, когда они  снова  придут. ‘ами воспоминаниЯ  ведь мало чего
стоЯт. ‚от когда  они станут  в тебе  кровью,  взглЯдом  и жестом, безымЯнно
срастутсЯ с тобой, вот тогда в некий редкостный час встанет среди них первое
слово стиха и от них отойдет.
     * ‚итторе Љарпаччо (ок. 1455 -- ок. 1525) -- венецианский художник.

     Њои же стихи все  получались иначе, стало быть, и не  стихи.  Ђ когда Я
писал драму -- куда менЯ занесло? ѓлупец  Я или слепой подражатель --  зачем
мне  понадобилсЯ третий,  чтобы  рассказать  о судьбе двоих, терзающих  друг
друга?  „а, легко Я  попалсЯ на удочку.  Ђ мне бы знать,  что  этот  третий,
заполонивший нашу жизнь  и  нашу литературу, этот призрак того, чего не было
никогда,  --  совершенно лишний и пора от него  отделатьсЯ.  Ћн  --  одна из
уловок природы, вечно старающейсЯ нас отвлечь от своих  глубочайших тайн. Ћн
-- ширма,  за  которой разворачиваетсЯ драма. Ћн -- шум у  входа в безмолвие
подлинных  перипетий.  Ќадо  полагать,  всем  до  сих  пор казалось чересчур
мучительно говорить о тех двоих, в которых суть; с третьим же, именно в силу
его выдуманности, куда как легко, с ним справитсЯ всЯкий.  € с самого начала
в драмах проглЯдывает нетерпение, там ждут не дождутсЯ третьего. Ћн ЯвлЯетсЯ
-- и все идет как по маслу.  Ќо до чего же томительно, когда он запаздывает,
без него ничего решительно не происходит, все запинаетсЯ, стопоритсЯ, стоит.
Ђ   ну  как   продлилсЯ  бы  этот  застой?  —то,  господин  драматург,  что,
поднаторевшаЯ публика, что,  если б он  провалилсЯ в тартарары, твой любимый
светский   хлыщ  или  юный  проказник,   как  отмычка,  взламывающий   любое
супружество?  —то,  если б  его, к  примеру,  черт побрал?  ‚от предположим.
’отчас обнаруживаютсЯ  противоестественные пустоты  театров, их огораживают,
точно  опасные  люки,  и  только моль ссыпаетсЯ с  барьеров  лож  в пропасть
партера. „раматурги уже не благоденствуют в роскошных кварталах. ‚се сыскные
агентства ищут длЯ них незаменимого, без которого не быть действию.
     Ђ меж тем они живут ведь среди нас, не эти "третьи", но двое, о которых
небывало многое бы можно сказать, и, однако ж, ничего до сих пор не сказано,
хотЯ они мучатсЯ, совершают поступки, все больше запутываютсЯ.
     ‘мешно. ‚от сижу Я в своей каморке, Я, Ѓригге, которому двадцать восемь
лет и о котором ровно никто не знает. џ здесь сижу, и Я  -- ничто. €, однако
же, это ничто начинает думать у  себЯ, на пЯтом  этаже,  в  серый  парижский
денек, и додумываетсЯ до такого:
     ‚озможно ли, думает оно, что все существенное и  нужное еще не увидено,
не опознано  и не сказано? —то тысЯчелетьЯ, которые были отпущены нам на то,
чтоб смотреть, размышлЯть  и  записывать, промелькнули школьной  переменкой,
когда едва успеваешь проглотить бутерброд и Яблоко?
     „а, возможно.
     ‚озможно ли, что,  невзираЯ на прогресс  и открытиЯ, культуру, религию,
философию, мы застрЯли на житейской поверхности? —то даже и поверхность эту,
котораЯ хоть что-то да могла собой выражать, мы затЯнули  такой непереносимо
скучной материей, что она  смотрит гостиной мебелью, когда хозЯева уехали на
лето?
     „а, возможно.
     ‚озможно  ли, что  всЯ историЯ человечества ложно истолкована? —то  все
прошедшее искажено, ибо нам вечно толкуют о массах, тогда как дело совсем не
в  толпе, а в  том единственном, вкруг кого она теснилась, потому что он был
ей чужд и он умирал?
     „а, возможно.
     ‚озможно  ли,  что мы вообразили,  будто  нам  следует наверстать  все,
случившеесЯ  до   нашего  рождениЯ?  —то  каждому  вдалбливают,  что  он  --
продолжение всех, кто был до него, и  обЯзан это помнить, и ни-ни  не давать
себЯ переубедить тем; кто считает иначе?
     „а, возможно.
     ‚озможно  ли,  что  люди  до  мелочей   знают  прошлое,  какого  и   не
существовало? —то  действительность  ничего не значит длЯ них, что  жизнь их
идет, не сообразуЯсь ни с чем, как в пустой комнате часы?
     „а, возможно.
     ‚озможно ли,  что мы  ничего  не знаем о девушках, а они живут ведь  на
свете? —то  мы  говорим "женщины",  и  мы  говорим  "дети",  "мальчики",  не
подозреваЯ  (при всей  нашей образованности  не  подозреваЯ), что  слова эти
давно затерЯли свое множественное число в несчетной россыпи единиц?
     „а, возможно.
     ‚озможно ли, что есть люди,  которые, говорЯ о Ѓоге, разумеют одно и то
же?  ‚ообразите двух  школьников. Ћдин покупает перочинный ножик, и приЯтель
его в  тот же  день  покупает  точно такой  же.  —ерез неделю они эти ножики
сравнивают,  и выЯснЯетсЯ, что  они  почти непохожи, -- так разно  сложилась
судьба их в разных руках. (Ђ то как же, скажет мать  одного, вечно вам сразу
все пустить в дело...) ‚от оно что... Ќо возможно ли предположить, что, имеЯ
Ѓога, ты к нему не прибегнешь?
     „а, возможно.
     Ќо если все это и впрЯмь возможно, если тут есть хоть тень возможности,
нельзЯ же, чтоб так оставалось! € первый, кого ошарашила  эта мысль,  должен
попытатьсЯ  что-нибудь предпринЯть, пусть даже он и не наиболее подходит длЯ
этой цели: другого-то нет под рукою. € молодой неприметный иностранец Ѓригге
должен усестьсЯ за стол у себЯ на пЯтом этаже и писать день и ночь напролет,
да, надо писать, вот и все.
     Ѓыло  мне тогда лет двенадцать, никак  не больше  тринадцати. Ћтец взЯл
менЯ с собою в “рнеклостер. “ж не знаю, зачем понадобилось  ему наведатьсЯ к
тестю.  Ћни не видались давно, с самой смерти моей матери, и отец не бывал в
старом замке,  куда лишь незадолго  до того  удалилсЯ  от света старый  граф
Ѓрае. џ никогда потом уж не видел удивительного дома, который по смерти деда
перешел в чужие руки. „етское воображение не вверило его моей памЯти цельной
постройкой.  Ћн  весь  раздробилсЯ во  мне; там  комната, там  другаЯ, а там
отрывок коридора, но коридор этот не свЯзывает двух комнат,  но остаетсЯ сам
по  себе,  отдельным  фрагментом. €  так  разъединено во  мне  все --  залы,
степенный спуск  ступеней и  другие,  юркие  вьющиесЯ  лесенки, которые, как
кровь по  жилам, гонЯт тебЯ во тьме; башенные покои и повисающие над высотой
галереи, нежданные террасы, на которые  тебЯ швырЯют вдруг маленькие дверцы,
-- все это до сих пор во мне и будет  во мне всегда. Ѓудто образ дома упал с
безмерной высоты на дно моей души и там разбилсЯ.
     –елой удержалась в моем сердце, кажетсЯ, только столоваЯ,  в которой мы
каждый вечер в семь часов сходились обедать. џ ни разу не  видел ее днем, не
помню  даже, были ли там окна и куда они выходили; когда ЯвлЯлась семьЯ, уже
неизменно горели свечи в  тЯжелых шандалах, и тотчас забывалось времЯ  днЯ и
все виденное снаружи.  ќтот высокий и,  вероЯтно, сводчатый зал был  сильнее
всего; сумрачной  своей высотой, затененными  углами он вымогал у  тебЯ  все
образы,  ничего  точно очерченного  не  предлагаЯ  взамен.  ’ы будто  в  нем
растворЯлсЯ,  оставалсЯ без  воли,  разума и  желаний,  без  защиты. „елалсЯ
пустым местом. ЏомнитсЯ, сперва от этой  моей отмененности менЯ мучила почти
дурнота, нечто вроде морской  болезни, которую Я превозмогал, вытЯгиваЯ ногу
и  касаЯсь  колена сидевшего напротив отца. ‹ишь позже пришло  мне в голову,
что  он  понимал или  по  крайней  мере  терпел  мой  странный  маневр, хотЯ
отношениЯ  наши  были  скорее прохладны и,  казалось, не допускали  подобных
выходок.  ’ак  или   иначе,  это  тихое  соприкосновение   давало  мне  силы
выдерживать долгие трапезы. € через  несколько недель судорожного терпеньЯ с
почти  непостижимой  детской  гибкостью  Я  так  приноровилсЯ  к  жути  этих
собраний, что  почти без труда высиживал  за  столом два часа; они проходили
даже сравнительно быстро, ибо Я занималсЯ тем, что наблюдал присутствующих.
     Њой дед называл их "семьЯ", и другие, Я слышал, тоже пользовались  этим
обозначеньем,  впрочем,  вполне  произвольным.  €бо,  хоть   и  находЯсь   в
отдаленном  родстве, четверо за столом  мало имели общего. „Ядюшка, сидевший
со  мною рЯдом, был  старик с жестким и смуглым лицом  в черных отметинах --
следствие, как потом Я узнал, порохового взрыва; хмурый, всегда недовольный,
он вышел в отставку  майором и теперь  занималсЯ алхимией где-то в неведомых
мне покоЯх замка и, как узнал Я от слуг, был в сношеньЯх с острогом,  откуда
раза два  в году ему  поставлЯли трупы,  и он просиживал  тогда  дни и ночи,
препарируЯ  их  таинственным образом  так,  чтоб  они  не давались  распаду.
Ќапротив  него помещалась  фрейлейн  Њатильда  Ѓрае. ’о  было  безвозрастное
созданье, дальнЯЯ родственница моей матери, примечательнаЯ лишь тем, что она
состоЯла в усердной переписке с неким австрийским спиритом, именовавшим себЯ
барон  Ќольде, и подчинЯлась ему во всем,  ничего решительно не предпринимаЯ
без  его  совета или, верней, своего рода благословениЯ. Љ тому  времени она
ужасно раздалась,  и рыхлаЯ, лениваЯ ее полнота небрежно вливалась в широкие
Яркие платьЯ; жесты  у нее были вЯлы и невыразительны, и постоЯнно слезились
глаза. € однако, что-то в ней напоминало о  хрупкой,  стройной  моей матери.
—ем дольше Я ее  наблюдал, тем больше различал тонкие, тихие  черты, которых
не мог хорошенько вспомнить  после смерти maman,  и  лишь после  того, как Я
ежедневно  разглЯдывал  Њатильду  Ѓрае,  Я наконец  вспомнил,  как выглЯдела
умершаЯ; может быть, даже впервые узнал. ‹ишь тогда сотни и сотни частностей
в образе покойной слились во  мне  в тот  образ,  с  которым Я не расстаюсь.
Џотом Я понЯл, что  в  лице  фрейлейн Ѓрае совмещались те частности, которые
определЯли дорогие мне черты,  только меж ними словно втиснулось чужое лицо,
и они сместились, разъехались и уже не составлЯли целого.
     Џодле этой дамы сидел  сын какой-то кузины, мальчик почти одних со мною
лет, но тщедушней и меньше ростом. ЃелаЯ тонкаЯ шеЯ его вылезала из плоеного
ворота и прЯталась  под вытЯнутым  подбородком. ѓубы  были  узкие  и  плотно
сжаты,  ноздри  тихонько  подрагивали,  а  из  прекрасных  темно-карих  глаз
поворачивалсЯ  только один.  —астенько  он поглЯдывал  на  менЯ  через  стол
спокойно и грустно, тогда как другой был неподвижно уставлен в  угол,  будто
списанный и забытый.
     ‚о главе стола стоЯло огромное  кресло деда,  которое слуга, не имевший
иных  обЯзанностей, пододвигал  длЯ  него  и  в  котором совершенно терЯлась
маленькаЯ фигурка графа. Ѓыли  люди, величавшие тугоухого  и крутого  барина
превосходительством и гофмаршалом, другие называли его генералом. € он,  вне
сомненьЯ, был носителем всех этих почестей, но так давно отошел  от дел, что
обращениЯ  казались   почти   непонЯтны.  Њне   вообще  представлЯлось,  что
мгновеньЯми   Ярко   проглЯдывавшаЯ   и   тотчас   вновь  туманившаЯсЯ   его
индивидуальность  не  покрывалась  никакими  наименованиЯми.  џ  не  решалсЯ
называть его дедушкой, хоть  подчас он бывал благосклонен ко мне, а иной раз
даже к  себе  подзывал,  норовЯ шутливо  выговаривать мое имЯ.  ‚прочем, всЯ
семьЯ  относилась  к графу с почтением,  приправленным  робостью,  и  только
маленький ќрик  пользовалсЯ,  кажетсЯ,  доверенностью дрЯхлого хозЯина дома;
подвижный его глаз бросал ему, случалось, быстрый заговорщический взглЯд, на
который  дед   отвечал   с   таким   же  проворством;  нередко  в  медленные
послеполуденные  часы  их  наблюдали  в  дальнем  конце  галереи,  где   они
прогуливались рука об руку мимо темных старых портретов и молчали, бог весть
каким способом сообщаЯсь.
     џ же чуть не целыми днЯми пропадал в парке, а то в буковой роще или  на
лугу; к счастью, в  “рнеклостере были  собаки,  они сопровождали  менЯ; то и
дело Я  набредал  на ферму  или  мызу, там подкреплЯлсЯ хлебом,  фруктами  и
молоком и, кажетсЯ, беспечно наслаждалсЯ свободой, не даваЯсь  жутким мыслЯм
о  вечерних сходках, по  крайней мере  в первые недели. џ почти ни с кем  не
разговаривал,  и  одиночество было  моей отрадой; только  с собаками  вел  Я
немногословные беседы,  и мы превосходно понимали  друг друга. Њолчаливость,
пожалуй, наша семейнаЯ черта. џ привык  к молчанью отца, и менЯ не удивлЯло,
что за столом здесь не ведутсЯ беседы.
     ‚  первые  дни по нашем  приезде Њатильда  Ѓрае,  впрочем,  была весьма
словоохотлива.  Ћна  расспрашивала отца  о  старых  знакомых  в  городах  за
границей,  предавалась давним воспоминаниЯм и  трогала  самое себЯ до  слез,
вызываЯ образы покойных подруг и некоего молодого человека, который, как она
намекала,  ее любил,  но  она  не  сумела ответить на его верные безнадежные
чувства. Ћтец  слушал  учтиво,  иногда понимающе склонЯл  голову  и  отвечал
только  при  крайней  необходимости.  ѓраф  во  главе  стола  не  переставал
улыбатьсЯ горестным ртом, и лицо его казалось больше обыкновенного, будто на
него надели маску. ‚ремЯ  от  времени он вставлЯл свое  слово, и ни к кому в
отдельности  не обращенный голос его, хоть и тихий, отдавалсЯ по всему залу;
он был размерен и  равнодушен, как ход  часов;  на  него отзывались  провалы
тишины -- равные после каждого слога.
     ѓраф  Ѓрае почитал  особой любезностью  говорить  с  моим  отцом о  его
покойной супруге, моей матери. Ћн называл ее графиней ‘ибиллой, и каждаЯ его
фраза заканчивалась  как бы  вопросом о  ней.  “ж не  знаю  почему,  но  мне
казалось, что речь идет о совсем юной девочке в белом, котораЯ вот-вот среди
нас  объЯвитсЯ.  ‚  том  же  тоне  говорил он  при  мне о  "нашей  маленькой
Ђнне-‘офи".  € когда Я однажды спросил,  кто эта фрейлейн, которую, кажетсЯ,
так  любит  дедушка, мне объЯснили,  что он разумеет дочь  ‚еликого Љанцлера
Љонрада ђевентлова, некогда морганатическую супругу  ”ридриха —етвертого  *,
уже полтора столетиЯ покоЯщуюсЯ в ђоскилле **. •ронологиЯ длЯ него не играла
ровно никакой роли, смерть  была безделицей, которой  он  не  замечал, люди,
которых однажды он включил в свою памЯть, продолжали существовать, и кончина
их решительно  ничего не менЯла. ‘пустЯ несколько лет, уже после его смерти,
рассказывали, что с тем же упорством он и будущее считал настоЯщим. ѓоворЯт,
он беседовал с некоей молодой дамой о ее сыновьЯх и особенно распространЯлсЯ
о  путешествиЯх одного из них, покуда молодаЯ особа на третьем месЯце первой
беременности чуть не в обмороке, сама не своЯ от ужаса слушала неумолкавшего
старика.
     * ”ридрих IV -- датский король (1699--1730).
     **  ђоскилле  --  собор  XIII  века, где  находитсЯ  усыпальница членов
датской королевской фамилии.

     Ќо тогда началось  с того, что Я рассмеЯлсЯ.  „а, Я громко хохотал и не
мог  с  собой сладить.  Ћднажды  вечером  Њатильды Ѓрае  не  было за столом.
„рЯхлый,  почти совсем  ослепший  лакей,  подойдЯ  к  ее  месту, однако  же,
протЯнул блюдо к пустому прибору. ’ак он  постоЯл немного; затем, достойно и
важно, будто  все в  совершенном порЯдке, он  двинулсЯ дальше.  џ  видел эту
сцену,  и  покуда  Я ее  наблюдал, она мне  вовсе не казалась комической. Ќо
позже, когда  Я  уже сидел с набитым ртом, менЯ внезапно так  разобрал смех,
что Я поперхнулсЯ и наделал шуму. € как  Я  ни терзалсЯ, как ни настраивалсЯ
изо  всех сил на серьезный  лад,  менЯ  трЯсло  от  смеха и Я  ничего не мог
поделать.
     Ћтец,  очевидно прикрываЯ  мою невоспитанность,  спросил  своим четким,
глуховатым голосом:  "—то  Њатильда  -- больна?"  „едушка усмехнулсЯ обычной
своей усмешкой и ответил фразой, которой тогда, занЯтый собой,  Я  не придал
значениЯ и котораЯ звучала приблизительно так: "Ќет,  она попросту не желает
встречатьсЯ с  Љристиной".  Ќе свЯзал Я  этих слов  и с тем,  что темнолицый
майор, мой сосед, вскочил, что-то пробормотал  себе в оправданье, поклонилсЯ
графу  и выбежал  из  столовой. џ  удивилсЯ  только, когда  уже  в дверЯх он
повернулсЯ  и  за  спиной  у хозЯина  дома  стал  кивать  ќрику,  а потом, к
совершенному  моему недоумению,  даже и  мне, как бы  приглашаЯ  нас за  ним
следовать. ’ут Я до того изумилсЯ, что смех менЯ отпустил. ‚прочем, Я тотчас
забыл  про майора;  он мне не  нравилсЯ, и к  тому же Я  замечал, что его не
жалует маленький ќрик.
     ’рапеза влеклась как всегда,  и мы добрались до десерта, когда  взглЯды
мои  привлекло и  приковало  то, что происходило в полутьме, в дальнем  углу
столовой.  ’ам постепенно  отворЯлась  вечно  закрытаЯ и, как мне  говорили,
ведущаЯ на антресоли дверь, отворЯлась, пока Я  на нее смотрел  с  прежде не
изведанным чувством ошеломленного любопытства, отворилась наконец, и во тьму
проема ступила  стройнаЯ дама в светлом и  двинулась прЯмо на нас. Ќе  знаю,
дернулсЯ Я, издал ли какой-нибудь  звук; лишь грохот упавшего стула заставил
менЯ оторвать взглЯд от странной фигуры, и  Я увидел отца --  он  вскочил и,
бледный как смерть, уронив вдоль тела сжатые в  кулаки  руки, двинулсЯ  даме
навстречу. Ћна меж тем, ничего не замечаЯ, приближалась к нам  шаг за шагом,
почти подошла уже к графу, и тут он поднЯлсЯ рывком, схватил  отца  за руку,
пригнул  к столу и так  держал, покуда незнакомаЯ дама медленно и безучастно
продвигалась  сквозь  освобожденное  пространство,  шаг  за   шагом,  сквозь
неописуемую тишину, в которой звЯкал, трЯсЯсь, бокал, и скрылась за дверью в
противоположном  конце  столовой.  €  тогда Я  увидел,  как  маленький ќрик,
склонЯсь в глубоком поклоне, притворЯет за ней эту дверь.
     џ единственный осталсЯ сидеть за столом; менЯ словно придавило к стулу,
Я вообще  уж не чаЯл с него поднЯтьсЯ. Ќа какой-то миг Я будто ослеп. Ќо вот
Я снова увидел отца.  ‹ицо его  было  теперь злое, налилось кровью. Ђ старик
все не отпускал его руку,  как белые  когти,  вонзив  в  нее свои  пальцы  и
усмехаЯсь всегдашней маскоподобной усмешкой. Џотом Я услышал, как он говорил
что-то, и Я  различал каждый слог, но не понимал  смысла  сказанного. Ћднако
слова его, верно, прочно легли мне на душу, потому что года два тому назад Я
отрыл их в памЯти и узнал. ‘лова были:
     --  ’ы  горЯч, камергер, и неучтив. ‡ачем мешать человеку  идти  по его
надобностЯм?
     -- Љто это? -- выкрикнул отец.
     -- Љое-кто, кому и надлежит здесь быть. Ќе чужаЯ. Љристина Ѓрае.
     € опЯть в странно тонкой тишине забило дрожью бокал. ’ут мой отец резко
рванулсЯ и бросилсЯ прочь из столовой.
     ‚сю ночь Я слышал,  как он мерил шагами комнату; Я и сам не мог уснуть.
Ќо  под утро  Я  вдруг  очнулсЯ от странной полудремы, и  менЯ  парализовало
ужасом  что-то  белое,  присевшее  на  краю  постели.  Ќаконец,  в  отчаЯнии
набравшись сил, Я уткнулсЯ в одеЯло и тогда уж разрыдалсЯ от беспомощности и
страха.  ‚друг на мои плачущие  глаза повеЯло чем-то прохладным и светлым; и
чтоб ничего не  видеть, Я сомкнул их  в слезах.  Ќо  голос, теперь уж совсем
близкий, тихонько и сладковато дохнул мне в лицо,  и  Я  узнал  его:  то был
голос фрейлейн Њатильды.  ’отчас Я  успокоилсЯ, но тем не менее  давал  себЯ
успокаивать дальше; чувствуЯ рыхлость и вЯлость этой доброты,  Я, однако,  с
наслаждением ей предавалсЯ, почему-то уверенный, что ее заслужил.
     -- ’етЯ, --  сказал Я наконец, пытаЯсь  собрать по ее растекшемусЯ лицу
черты maman, -- тетЯ, кто была эта дама?
     -- Ђх, -- отвечала  фрейлейн Ѓрае со вздохом, показавшимсЯ мне смешным,
-- это одна несчастнаЯ, мальчик, одна несчастнаЯ.
     Ќаутро Я заметил, что слуги в дальней комнате укладывают вещи. џ решил,
что мы уезжаем, мне  казалось  совершенно естественным, что теперь мы уедем.
’аково,  верно,  и  было  сперва  намерение  отца.  џ  никогда не узнал, что
побудило его остатьсЯ  после того вечера в “рнеклостере. Ќо мы не уехали. Њы
еще  почти два месЯца оставались в этом доме, терпЯ  гнет его странностей, и
мы еще трижды видели Љристину Ѓрае.
     џ тогда  ничего не  знал об ее истории. џ не знал,  что она давно-давно
умерла вторыми родами, оставив ребенка,  сына, его страшней и темной судьбе,
-- Я не  знал, что она мертваЯ. Ќо отец это знал. ђешилсЯ ли он,  сочетавший
страстный нрав  со стремлением к логике и Ясности, решилсЯ ли он с терпеньем
и без прекословии подвергнутьсЯ испытанию? џ видел, не понимаЯ,  как он себЯ
перебарывал, Я почувствовал, не осознав, как он себЯ победил.
     ‚  тот  вечер мы  в последний  раз  видели  Љристину  Ѓрае.  Ќа сей раз
фрейлейн  Њатильда тоже Явилась к  столу; но  она была сама не  своЯ. Љак  в
первые дни по нашем приезде, она болтала  без умолку, без  свЯзи, то и  дело
сбиваЯсь,  и какое-то  физическое  беспокойство  заставлЯло  ее  непрестанно
поправлЯть то платье, то  прическу, и  вдруг  с тонким, жалобным  криком она
вскочила и убежала.
     ‚ тот  же  миг  глаза мои невольно повернулись  к  известной двери, и в
самом  деле: вошла  Љристина Ѓрае.  Њой сосед майор быстро,  резко дернулсЯ,
так,  что это  передалось  мне,  но у него, верно, недостало силы поднЯтьсЯ.
’емное, старое, испЯтнанное лицо поворачивалось от одного к другому, рот был
разинут и за испорченными зубами дергалсЯ Язык; потом лицо вдруг исчезло,  и
на столе лежала седаЯ, сераЯ голова, над ней  и под ней, будто переломанные,
лежали  руки,  и откуда-то  тЯнулась вверх и  трЯслась  испЯтнаннаЯ  завЯлаЯ
кисть.
     Ђ Љристина Ѓрае  медленно, как  больнаЯ, проходила  сквозь  неописуемую
тишину, в которую  вторгалсЯ  один-единственный звук -- поскуливанье старого
пса. Ќо вот  слева  от  большого, наполненного нарциссами серебрЯного лебедЯ
поднЯлась большаЯ  маска  старика с  серой усмешкой.  Ћн потЯнулсЯ бокалом к
отцу. €  Я  увидел,  как мой  отец в тот  самый  миг,  когда  Љристина  Ѓрае
проходила у него за стулом, схватил свой бокал  и, как тЯжесть,  еле оторвал
от стола.
     ‚ ту же ночь мы уехали.
     <i>Bibliotheque Nationale</i>
     џ сижу  и читаю поэта. ‚ зале много людей, но их не замечаешь. Ћни -- в
своих  книгах. ‚ремЯ от времени они пошевеливаютсЯ между страниц, как спЯщий
между  двух снов  поворачиваетсЯ  во  сне.  Ђх,  как  же  хорошо  быть среди
читающих. Ћтчего люди всегда не такие? Џодойди к кому-нибудь, тронь за плечо
-- он ничего не заметит. Ђ если,  вставаЯ, ты заденешь соседа  и извинишьсЯ,
он кивнет в сторону твоего голоса, обратит к тебе невидЯщее лицо, и волосы у
него -- как волосы спЯщего. Љак же от этого хорошо на душе. €  Я здесь сижу,
и у менЯ -- мой поэт. ‚от судьба.  ‚ зале сейчас человек триста читающих; но
мыслимо ли, чтобы у каждого был свой поэт? (ѓосподь ведает, что там у них  у
каждого.)  ’рехсот поэтов и  не наберетсЯ. Џодумайте, какаЯ судьба. џ, может
быть, самый жалкий из этих читающих, иностранец,  и у менЯ -- мой поэт. •оть
Я  беден.  •оть  на костюме,  который Я  бессменно  таскаю,  кой-какие места
подозрительны, хоть  против моих  башмаков можно кое-что возразить.  Џравда,
воротник у менЯ чистый и белье,  и в таком виде Я могу зайти в любую кофейню
даже  и  на больших  Boulevards  *,  преспокойно  запустить  руку в блюдо  с
пирожными  и угоститьсЯ.  €  в этом не усмотрЯт  ничего необычного,  менЯ не
обругают, не выставЯт вон, потому что рука эта -- все  еще  рука человека из
приличного общества,  рука,  которую моют четыре-пЯть  раз  на дню.  „а, под
ногтЯми чисто, не испачкан  чернилами  средний  палец и, главное, безупречны
запЯстьЯ. ЃеднЯки не  моют  рук так высоко,  это  дело  известное. Љое-какие
выводы можно сделать из безупречности этих  запЯстий. €х и делают.  „елают в
лавках.  Ќо есть  две-три личности на Boulevard Saint-Michel **, например, и
на  rue Racine ***, которых  не проведешь, которым плевать  на мои запЯстьЯ.
Ћни смотрЯт на  менЯ  и все понимают. Ћни понимают, что  Я --  свой и только
разыгрываю комедию.  Ќедаром  ведь  масленица.  €м и не  хочетсЯ портить мне
музыку.  Ћни  ухмылЯютсЯ  и  подмигивают.  ‘овсем  незаметно. ‚ообще же  они
обращаютсЯ  со мною как  с барином. Ђ когда  кто-то  случитсЯ  поблизости, и
вовсе делаютсЯ подобострастны. ‚едут себЯ так, будто на плечах у  менЯ меха,
а рЯдом медлит собственный экипаж. €ной раз Я  подаю  им два су и дрожу, как
бы  они  не  отказались принЯть; но  они принимают. € все б  ничего,  если б
только они  не ухмылЯлись и не  подмигивали. Љто они? —его им  от менЯ надо?
Њожет  быть,  они менЯ  подстерегают? € почему узнают? Џравда, борода у менЯ
немного запущеннаЯ и  чуть-чуть, самую малость, напоминает их хилые, старые,
блеклые бороды, всегда огорчающие менЯ. Ќо разве Я не вправе забыть о  своей
бороде? Њногие занЯтые люди  забывают о своей бороде, и, однако ж, никому не
приходит в голову из-за этого зачислЯть их в отребье. Њне ведь Ясно, что это
отребье, не просто нищие; да они и не нищие вовсе, тут надо делать различие.
Ћни -- отбросы, кожура человеческаЯ, сплюснутаЯ судьбой. Њокрые от ее слюны,
они  липнут к  фонарЯм  и стенам, к афишным тумбам или  медленно стекают  по
улице, оставлЯЯ темный,  грЯзный след. ѓосподи, ну что  понадобилось от менЯ
той старухе,  котораЯ выволокла из какой-то  дыры  свой несусветный  лоток с
пуговицами  и иголками? ‡ачем она пошла рЯдом, не спускаЯ с менЯ глаз? Ѓудто
силЯсь менЯ опознать гноЯщимисЯ глазами  в  багровых веках, как  заплеванных
чахоточной зеленой мокротой?  € зачем та седаЯ маленькаЯ простоЯла со мной у
витрины   битых  четверть  часа,  показываЯ  мне  старый  длинный  карандаш,
бесконечно медленно выползавший из гадких, скрюченных пальцев? џ прикинулсЯ,
будто разглЯдываю разложенные  в  витрине  товары  и  ничего не  заметил. Ќо
она-то знала,  что Я заметил ее, знала, что Я стою и ломаю голову  над  тем,
что она  такое выделывает. Џотому  что  Я  прекрасно  понЯл,  что суть  не в
карандаше:  Я  чувствовал,  что  это  какой-то  знак,  известный  отребью; Я
подозревал, что  она манит менЯ куда-то, на что-то толкает. € самое странное
-- Я догадывалсЯ о действенности договора, определившего этот знак, и не мог
отделатьсЯ от ощущениЯ, что тут нечему удивлЯтьсЯ.
     * бульварах <i>(франц.).</i>
     ** бульваре ‘ен-Њишель <i>(франц.)</i> -- в Џариже.
     *** улице ђасина <i>(франц.)</i> -- в Џариже.

     ќто  было две недели тому назад. Ђ  теперь днЯ  почти  не  проходит без
такого  подвоха. € не то что в сумерках  -- среди бела  днЯ, на самых людных
улицах поЯвлЯетсЯ вдруг маленький человечек  или старуха, кивает, что-то мне
показывает и вновь  исчезает,  будто  сделав свое дело.  Љогда-нибудь им еще
взбредет ввалитьсЯ ко мне в комнату, они ведь знают, конечно, где Я живу, им
ничего не стоит подольститьсЯ к консьержу. Ќо здесь, голубчики, здесь вам до
менЯ не  добратьсЯ. Ќадо иметь особый пропуск, чтоб сюда проникнуть. ‚от мое
преимущество  -- пропуск.  Ќесколько боЯзливо, естественно, Я  пробираюсь по
улицам, но  наконец Я стою у стеклЯнной двери, Я толкаю ее, как у себЯ дома,
у второй двери  показываю свой пропуск  (в  точности как  вы мне показываете
свои вещи,  но  с той разницей, что  менЯ-то сразу  можно  понЯть, не  ломаЯ
голову) -- и вот  Я  уже среди этих книг, Я у  вас отнЯт, как умер, Я сижу и
читаю поэта.
     ‚ы  не  знаете,  что  такое  --  поэт?  ‚ерлен...  Ќичего  не  говорит?
ђешительно не  припомните?  Ќет. ‚ы не выделили его  среди тех,  кого знали?
‚ыделЯть вы не умеете, это известно. Ќо Я читаю другого поэта, который и  не
в Џариже живет, совсем, совсем другого поэта  *. Љоторый звенит, как колокол
в чистый  день. ‘частливого поэта, который рассказывает про свое окно и  про
стекла книжных шкафов,  задумчиво повторЯющие милые одинокие дали. ‚от каким
поэтом  мне хотелось бы стать; он так много  знает о девушках, и Я тоже знал
бы о девушках  много. Ћн знает  о девушках, которые  жили сто  лет назад;  и
неважно,  что  они  умерли,  раз  он  все  о  них  знает.  ќто  главное.  Ћн
выговаривает их  имена, тихие имена, стройно выписанные  длинными,  старинно
петлистыми  буквами, и  повзрослевшие  имена их  старших подруг,  в  которых
звенит легкий призвук судьбы,  легкий  призвук беды и смерти. Ѓыть может,  в
бюро красного  дерева  хранЯтсЯ у него их пожелтелые  письма  и разрозненные
листочки  из дневников, где описаны дни рожденьЯ,  пикники, дни рожденьЯ.  €
кто знает,  нет  ли  в пузатом комоде у него в  спальне Ящика, где  лежат их
весенние платьЯ;  белые  платьЯ, обновленные на  Џасху, кисейные,  в мушках,
собственно,  летние, но  терпеньЯ не было  дожидатьсЯ.  ‘частливаЯ судьба --
сидеть в тихой комнате, в наследственном доме,  среди оседлых, ручных вещей,
слушать  синиц, пробующих  голоса в зеленой прохладе сада, и бой деревенских
часов вдалеке. ‘идеть, разглЯдывать карминную полоску заката, многое знать о
минувших девушках --  быть поэтом. €  подумать:  Я тоже бы мог стать поэтом,
найдись  у  менЯ  жилье,  хоть где-то, в заколоченной  забытой  усадьбе. Њне
хватило б одной-единственной комнаты (светлой комнаты в мезонине). ’ам Я жил
бы со своими старинными вещами, семейными портретами, книгами. “ менЯ было б
кресло,  и собаки, и  крепкаЯ палка длЯ кремнистых путей.  € больше  ничего.
Ќет, еще одна тетрадь в кожаном, желтоватом, как слоноваЯ кость, переплете с
цветистой изнанкой: в ней бы Я писал.  џ писал бы много  -- у  менЯ  было бы
много мыслей  и воспоминаний. Ќо вышло  иначе. ѓосподь ведает -- почему. ЊоЯ
стариннаЯ  мебель гниет в сарае, куда  мне позволили ее свалить, а  сам Я --
да,  боже ты  господи, у  менЯ нет крыши над головой,  и  дождь капает мне в
глаза.
     *  €меетсЯ в виду французский  поэт ”рансис †амм  (1868--1938), большую
часть жизни проведший в своих родных ЏиренеЯх.

     Ѓывает, Я  прохожу  мимо лавчонок, на  rue de Sein * например. ’орговцы
древностЯми, старыми книгами,  гравюрами,  загромождающими  витрины.  Љ  ним
никто не заходит, видно, они прогорают. Ќо заглЯните вовнутрь, и вы увидите,
как они сидЯт и преспокойно читают; не пекутсЯ о завтрашнем дне, об удаче, и
пес уютно  расположилсЯ рЯдом, у  ног, а кот крадетсЯ  вдоль книжных  рЯдов,
будто намереваЯсь стереть с корешков имена.
     * улице ‘ены -- в Џариже.

     „овольствоватьсЯ бы этим. џ, бывает, мечтаю купить вот такую заваленную
витрину и в ней просидеть двадцать лет со своим псом.
     •орошо, конечно,  сказать вслух: "Ќичего  страшного". €  снова: "Ќичего
страшного". Ќо что толку?
     —то печь у менЯ чадит и пришлось выйти на  улицу -- и впрЯмь  небольшаЯ
беда. —то  Я устал и продрог -- совершенный пустЯк. ‘ам  виноват,  что  весь
день  плутал  по  улицам.  Џрекрасно  мог отсидетьсЯ  в ‹увре.  Ќо нет,  это
невозможно.  …сть  люди,  которые  именно  ходЯт  туда  погретьсЯ.  ‘идЯт на
бархатных  скамеечках, и  ноги, как  пустые  сапоги, в  рЯд стоЯт на решетке
отоплениЯ.  —резвычайно скромные  люди.  Ћни благодарны  служителЯм в темных
мундирах и блЯхах  за  то, что они их не гонЯт.  Ќо  стоит войти  мне -- они
ухмылЯютсЯ.  “хмылЯютсЯ и подмигивают. € когда  Я прохаживаюсь вдоль картин,
они не спускают с менЯ взглЯда,  слитного, переболтанного взглЯда. € хорошо,
что Я не пошел  в ‹увр. џ  все бродил. ѓосподи, где Я только  не  побывал, в
каких городах, деревнЯх, на каких  мостах, переездах, заставах! ѓде-то видел
Я  человека,  который толкал  перед собой  тележку  с  зеленью.  Ћн  кричал:
"Chou-fleur, chou-fleur" *, и в этом "fleur" "eu" было странно безрадостное.
‘  ним  шла  угловатаЯ страшнаЯ  женщина, она  его то и  дело  подталкивала.
’олкнет --  и тогда  он  кричит. €ногда  он и  сам по себе  кричал,  но  все
невпопад, и сразу ему приходилось кричать снова, потому что рЯдом оказывалсЯ
дом покупателЯ. џ  сказал уже, что он был слепой? ’ак вот -- он  был слепой.
Ќу да, он был  слепой, и он  кричал.  Ќо  Я привираю,  когда  так говорю,  Я
сбрасываю со счетов  тележку,  которую  он  толкал,  Я  делаю  вид, будто не
обратил вниманиЯ на то, что  он выкликал цветную капусту. Ќо  так  ли уж это
важно? Ђ если и важно, то не из-за того ли, что значило длЯ менЯ все вместе?
џ видел старика, он был слепой, и он кричал. ‚от что Я видел. ‚идел.
     * –ветнаЯ капуста <i>(франц.).</i>

     Џоверит ли кто, что бывают такие дома? Ќет, скажут,  Я говорю неправду.
Ќо  на сей  раз  все правда,  ничего  не  опущено и, уж конечно,  ничего  не
присочинено.  „а и  откуда  бы Я  их взЯл? џ  же беден. €звестно -- Я беден.
„ома? Ќо если быть совсем  точным, это были  дома, которых уже нет.  Љоторые
снесли, снесли  до основаниЯ.  Ђ были другие дома, те,  что  рЯдом, высокие,
соседние. €м,  очевидно, грозило рухнуть, раз  все рЯдом  снесли. Џотому что
целые леса  из длинных  осмоленных  мачтовых досок,  кренЯсь над  загаженным
пустырем, подпирали оголенную стену. Ќе помню, говорил Я уже или нет, что за
стену. ’ак вот, это была,  так сказать, не перваЯ стена наличных  домов (как
можно подумать), а последнЯЯ стена бывших. Ѓыла видна ее внутреннЯЯ сторона.
…ще различались на разных  этажах стены комнат,  еще держались обои, кое-где
-- уступ пола или потолка. ‚доль  обоев, по всей  стене снизу доверху серела
грЯзнаЯ полоса, и по ней невыразимо мерзко, змеино, пищеварительно корчилась
голаЯ  ржаваЯ труба длЯ стока нечистот.  ‘ерые пыльные следы от газовых труб
ползли по краЯм перекрытий и, резко вильнув, вдруг перебирались на цветистую
стену и  нырЯли в черную нерЯшливую  дыру. Ќо больше всего запомнились  сами
стены. ‘тойкаЯ  жизнь комнат упрЯмо не желала сдаватьсЯ. Ћна не уходила, она
цеплЯлась за уцелевшие гвозди, жалась к узким краЯм полов, устраивала засады
в углах,  стерегших бывшее комнатное  пространство. Ћна  держалась за цвета,
которые год от году она менЯла: голубой на  плесневелую зелень, зелень -- на
серый, а желтый -- на стоЯлую, протухшую белизну.  Ћна томилась в квадратах,
оставленных зеркалами, шкафами,  картинами, потому что, тщательно и  ревниво
огораживаЯ их контуры снова и снова, и в эт