римешивались
мотивы  плодов, гранатов, похожих на тюльпаны. Џрекрасные плоды вздувались и
взбухали,  а  гибкие  цветы  располагались  не  столь  подражательно,  сколь
закономерно и разумно. Ќекоторые ткани бывали так легки, что прозрачность их
обнаруживала  наполнЯвший подушки пух: белый пух лебедей Њонсальвата, черный
пух лебедей Ђида! 
     Џод вечер она распускала гиацинтовую повЯзку, сдерживавшую ее волосы, и
иногда мы бродили в сумерках. 
     —аще  всего  на  ней  бывало  зеленое платье, Яркого и свежего оттенка.
‘еребристые отсветы переливались в зеленоватой Ясности ткани. Џолупрозрачные
эмалевые  розы  украшали  его,  отЯгощаЯ  складки и придаваЯ им статуарную и
словно  архаичную  окаменелость.  ‚ставка из драгоценных камней покрывала ее
грудь  живыми  каплЯми  изумрудов и туманно-мертвыми опалами. Ќоги ее бывали
необуты;  платье  слегка  влачилось  по  теплому  песку  аллей  сада, где мы
блуждали.  ќто  была  стараЯ  песчанаЯ отмель, речнаЯ или морскаЯ. Њаленькие
черепахи  в  желтой  с  черным чешуе там прогуливались. ’ам росли карликовые
лимонные деревьЯ. Џлоды их были мЯсистые, кисловатые, с привкусом горечи. 
     ‹ицо …вридики обладало странной красотой. Ћно хранитсЯ во всех зеркалах
моих  снов;  ищите  ее  в  ваших  снах,  так  как она живет в каждом из нас,
бессмертнаЯ молчальница, таинственно прильнувшаЯ. 
     —асто  мы  созерцали  вместе сумерки, …вридика и Я. ‚ такие часы имЯ ее
звучало  нежнее  и  мелодичнее.  ‘логи  его  звенели,  как прозрачный ночной
хрусталь : фонтан в кипарисовой роще. ’о были часы, когда имЯ ее вибрировало
особенно  печально.  €ногда  она начинала говорить. ЊедлительнаЯ сладость ее
голоса,  казалось,  удалЯлась  на  расстоЯние  сна.  ѓолос становилсЯ совсем
тихим,  словно  заглушенным  и затерЯнным в собственном лабиринте, откуда он
постепенно возвращалсЯ к своей обычной нежности. 
     Ћна  охотно говорила о воде и цветах, часто - о зеркалах и о том, что в
них  отражаетсЯ  из  несуществующего  в  нас. Њы создавали также причудливые
жилища,  комнаты  и  дворцы.  Њы  придумывали  подходЯщие  к  ним  сады. Ћна
изобретала  очаровательные  и  меланхолические.  ’ам  был  один,  украшенный
порфиром,  который  времЯ,  казалось,  исцелило  от источаемой им крови, - с
мраморами,   аллеЯми,   торжественно  строгими,  лужайками,  где  на  солнце
распускают свои павлиньи хвосты фонтаны. 
     
     
     џ  припоминаю,  однажды  вечером,  - это был один из последних вечеров,
когда  Я  ее видел, - она заговорила со мною о павлинах. Ћна ненавидела их и
не  выносила  их  присутствии  в  мирных  и молчаливых местах, где мы так не
неизъЯснимо  жили.  ‚  тот  вечер  Я напомнил ей нашу встречу на сумрачной и
задумчивой  реке,  когда  моЯ  и  ее  лодка  встретились. Ћна была одна. Ћна
плакала.  Ќа  корме примостилсЯ павлин, голова и грудь которого отражались в
воде, а хвост наполнЯл всю лодку своим ослепительным великолепием. ЏечальнаЯ
и  бледнаЯ  путница  сидела  среди  перьев.  ‘амые длинные влачились по воде
сзади. 
     €  так  как  воспоминание  о  пасмурной  воде, между старых деревьев, о
лодке,  медлительно  скользЯщей  в  сумерках,  о  царственной птице в ней, о
незнакомой  безмолвной  женщине  мне  было  сладостно,  - Я опустил голову в
печали  и  нежности  на  колени  …вридики.  Ћна  поддерживала ее прекрасными
руками,  словно  взвешиваЯ.  џ  посмотрел  ей  в  глаза: незапамЯтнаЯ печаль
туманила  их,  и  Я  услышал,  как она говорит мне своим правдивым и древним
голосом, столь далеким, что он казалсЯ доносЯщимсЯ с другого берега реки, по
ту сторону судьбы, голосом столь тихим, что Я едва мог расслышать его, столь
тихим, что больше Я его не слышал никогда: 
     "ќто  Я поднЯла однажды вечером на берегу реки благочестивыми и чистыми
руками  голову  умерщвленного  певца  и носила ее в продолжение долгих дней,
пока не остановилась от усталости. 
     џ  села на опушке мирного леса, где совершенно белые павлины блуждали в
тени деревьев, и уснула, с печалью и радостью, чувствуЯ сквозь сон свЯщенное
бремЯ глины на своих коленЯх. 
     Ќо,  пробудившись,  Я увидала, что скорбнаЯ голова пронзает менЯ взором
своих пустых и красных орбит. †естокие птицы, выклевавшие ей глаза, выгибали
вокруг менЯ свои гибкие шеи и чистили свои перьЯ окровавленными клювами, 
     џ   ужаснулась   свЯтотатству,  и  от  резкого  моего  движениЯ  голова
покатилась  среди  испуганных  немых  павлинов, распустивших хвосты, которые
расцвели,  без  их  ведома,  дивным  чудом, так как перьЯ их, вместо прежней
белизны,  в возмездие покрылись драгоценными камнЯми фантастических глазков,


                                                               †ану ‹оренцу 
     
        ѓ…ђЊЋѓ…Ќ 
     
     ‚ъехав в лес, Я повернул голову и, опершись рукою па круп моей лошади в
Яблоках, остановилсЯ, чтобы взглЯнуть через плечо, сквозь ближайшие деревьЯ,
на местность, которую Я проехал, и постаратьсЯ увидеть еще раз дом господина
моего ѓермогена. 
     Ћн  должен  был  находитьсЯ  в конце угрюмой, солончаковой и болотистой
долины,  котораЯ  широко  и  плоско простирала водЯную шахматную доску своих
солеварен,  где  в  лужах с розоватым и кристаллическим дном отражались лучи
заходЯщего  солнца.  Ћно ослеплЯло менЯ, так как било мне в глаза, и всЯ эта
хрустЯщаЯ землЯ, которую Я проехал в сырые осенние пополуденные часы, была в
эту минуту одной пеленою золотого тумана над поблескивающими лужицами. Џар и
отсветы  усиливались  за  пределами  леса  от  полутьмы,  дремавшей  под его
покровом. 
     ‚ысокие  сосны  возносили  над  тусклой и неровной землей свои стройные
стволы,  освещенные  солнцем  до  половины, при чем тень поднималась по мере
того, как солнце опускалось к морю. џ различал его, ровное, на горизонте, за
долиной,  гладкой  и  изрезанной  квадратами  луж,  из  которых,  так как их
солоноватаЯ  вода  была  тепла,  отказывалась  пить  моЯ лошадь, тихо бившаЯ
копытом  шероховатую  землю  под  деревьЯми,  заставлЯЯ  катитьсЯ по склонам
сосновые шишки, которыми была усыпана почва. 
     Ћни   напоминали  мне  те,  которые  горели  в  очаге  господина  моего
ѓермогена,  недавно  вечером,  когда  Я  держал в руках их тонкую чешую, где
блестели  слезы  смолы, меж тем как мой хозЯин, сидЯ возле менЯ, рассказывал
повесть  о  себе так тихо, что мне казалось, будто его голос исходит от менЯ
самого, и будто он говорит внутри менЯ самого. 
     Ђх, как часто Я думал о нем в продолжение этого долгого переезда верхом
но   осыпанным   крупою   дорожкам,   вдоль  болотистых  солеварен.  ‚лажный
ноздреватый  воздух  был  так  насыщен солью, что Язык мой ощущал ее вкус на
губах.  Џечаль  ѓермогена  была,  конечно,  не  более  острой и горькой. Њне
казалось,  что  он  мысленно  повторЯет  путь жизни своей, и Я говорил себе,
вновь пускаЯсь в дорогу по уже потемневшей местности: да будет мне дано, как
и ему, окунутьсЯ в сумерки, да будет дано мне сесть у источника и найти очаг
длЯ пепла всех моих снов! 
     џ  достиг  такого места леса, где он предстал мне во всей своей осенней
красоте.  Ѓольшие деревьЯ окаймлЯли просторную лужайку. €х листва была рыжей
и  позлащенной, и хотЯ солнце исчезло, еще казалось, что блеск его длитсЯ на
древесных  вершинах,  где  упорствовала  иллюзиЯ  его  пребываниЯ, благодарЯ
рожденной им окраске. Ќи один лист не шевелилсЯ, и все же порою один из них,
тускло-золотистый уже сухой, или Ярко-золотистый, еще живой, падал, как если
бы  легкий  печальный  шум  источника, где он отражалсЯ, повиснув в воздухе,
был, в молчаливом безразличии воздуха, причиною его падении. 
     џ  смотрел  на  листьЯ,  падавшие  в  русло  ручьЯ.  ‚от два, потом еще
несколько,  и вдруг Я почувствовал, как один задел менЯ за руку. џ вздрогнул
потому,  что  Я  ожидал,  насторожившись  среди  этого  молчаниЯ, прежде чем
продолжать  свой  путь,  чтобы  какой-нибудь  птичий  крик  прервал замершее
волшебство.  ‚се молчало между деревьев, так далеко, что Я почувствовал, как
бледнею,  менее,  быть  может,  от  одиночества,  чем  от  этой ласки листа,
коснувшегосЯ  моей  руки,  ласки более легкой, чем какими бывают во сне уста
воспоминаниЯ.  џ  инстинктивно  приблизилсЯ к воде, чтобы увидеть в ней свое
лицо,  и, увидев его бледным и растерЯнным, постаревшим от того ночного, что
придает  вода  отражающемусЯ  в ней, Я подумал о ѓермогене, о господине моем
ѓермогене.  џ  вновь  услышал  его  голос  внутри  себЯ,  и  он повторЯл мне
печальную повесть, которую он мне рассказал, повесть, котораЯ также началась
у перекрестка в лесу, возле источника, в котором он увидел свое лицо. 
     
     
     Љакими  таинственными  путЯми,  говорил  мне  ѓермоген,  и  через какие
неумолимые приключениЯ должен был Я пройти, как говорил он, чтобы приобрести
лишь  чувство  безмерной  печали,  такой, что она заволакивала от менЯ своей
чрезмерностью  воспоминание  об  ее  происхождении  и постепенном росте! Ћна
угнетала менЯ забвением ее причин и всею тЯжестью ее плотной массы. 
     Ќичто  не  озарЯло  ее  глухого  и сумрачного прошлого: ни золотые мечи
между  кипарисами,  ни  праздничные  и брачные кольца, потерЯнные в коварных
водах,  ни  факелы у порога на ночном ветру, ни улыбки на дне сумерек, ничто
не  озарЯло  неизменную тень, откуда Я пришел трудными путЯми до той минуты,
когда,  утомившись  от  ходьбы,  усталость  от  которой  одна говорила мне о
пройденном  расстоЯнии,  потерЯнный  в  лесу,  Я  сел  у краЯ источника, как
отдыхают возле могилы. 
     ‚се, чем Я страдал, было мертво во мне, и Я вдыхал запах пепла, которым
дышала  моЯ  памЯть. ‚ его составе, правда, были тела, цветы и слезы, потому
что  Я  находил в нем тройной аромат - сожалениЯ, печали и горечи. ‚ глубине
этого   внутреннего   молчаниЯ   были  отзвуки,  но  они  оцепенели,  и  это
бесформенное  и таинственное прошлое окружало менЯ своим болезненным мраком.
Ќе  знаю  почему,  но Я снова чувствовал сожаление, печаль и горечь; Я хотел
бы,  чтобы их уста прошептали причину их моему сну; Я хотел бы испить из его
летейского  озера юность памЯти, как воду этого источника, где Я увидел себЯ
идущим  навстречу  себе самому, - так как молчание идет к одиночеству, чтобы
узнать одному от другого тайну их согласиЯ. 
     ђазве  лицо мое в воде, посреднице, не Явило мне ничего из менЯ самого?
Њои  руки протЯнулись к отражению их раненых ладоней. Ћ, тень моЯ, ЯвившаЯсЯ
мне  в  таком  образе,  ты  казалась пришедшей из глубины моего прошлого. ’ы
должна  была  знать  его  пути,  таинственные  или обычные, его приключениЯ,
безжалостные  или  ничтожные.  ‘кажи!  “лыбки  в сумерках! ‡олотой меч между
кипарисов или, быть может, факел, или кольца... 
     “павший  камень  разбил  зеркало  и  заставил  менЯ  поднЯть глаза. Ћни
встретились с глазами чужестранки, котораЯ прервала таким образом мою грезу,
и котораЯ, казалось, погрузилась в свою, не замечаЯ моего присутствиЯ. 
     Ћна стоЯла в своем разорванном и запачканном пеплом платье, закрывавшем
ее  босую  ногу,  которою она столкнула возмутивший воду камень. Ќеобычайное
любопытство   побуждало  менЯ  заговорить  с  этой  нечаЯнной  гостьей.  Њне
казалось,  что мне нужно только что-то вспомнить, чтобы услышать то, что она
могла  мне  сказать. Ќаши судьбы должны были соприкоснутьсЯ устами и руками,
прежде  чем  разлучитьсЯ  длЯ  какого то обратного обхода, где они, наконец,
встретЯтсЯ снова в одной из точек их существованиЯ. Ћни были половинами одна
другой, и моЯ печаль могла быть лишь разумением ее молчаниЯ. 
     „а, сын мой, продолжал ѓермоген, она со мной заговорила. Ћна рассказала
мне,  как  она  покинула город. †изнь, какую там вели, была полною болтовни,
напыщенной  и  суетной;  сон  бесполезен. Ѓдение не приносило на другой день
плодов, и всЯкий день губил свои скоротечные цветы. ќтот город был обширен и
многолюден.  …го бесчисленные улицы перекрещивались в тысЯчах изгибов, и все
они  заканчивались,  посредством  нескольких  улиц, в которые они вливались,
большой центральной площадью, выложенной мрамором. Ѓлаговонные деревьЯ росли
там  и сЯм между расселинами плит и рисовали на них восхитительную тень; там
били свежие воды во влажной тишине хрустального воздуха. Ќо эта площадь была
всегда  пустынна;  было  запрещено  останавливатьсЯ  на ней и даже проходить
через  нее.  ’ам можно было бы грезить под деревьЯми, пить воду, пребывать в
уединении,  -  а  между  тем  надо было, чтобы толпа беспрерывно блуждала по
лабиринту  пыльных  улиц,  между  высокими  каменными  домами  с  бронзовыми
дверЯми,  среди  несходных  лиц и бесполезных речей. Ћ, печальный город! ’ам
люди  безнадежно  блуждали в поисках самих себЯ, - те, по крайней мере, кого
не удовлетворЯли споры на перекрестках, разглагольствованиЯ с высоты межевых
столбов, торговлЯ за прилавками или танцы под звуки тамбурина. 
     Ѓольшинство  этим  довольствовалось. Ћни шли и возвращались, соединЯЯсь
только  чтобы заключить сделку или удовлетворить желание. Ќесколько мудрецов
прогуливались  там,  с  зеркалом  в  руках. Ћни упорно всматривались в него,
пытаЯсь   стать   одинокими,  но  вздорные  дети  разбивали  ударами  камней
свидетельствующее   зеркало,   и   толпа  смеЯлась  тому,  что  таким  путем
торжествовал авторитет ее деспотизма... 
     Џо  мере того, как она говорила, мне казалось, что видение, которое она
с  отвращением вызывала, утверждалось во мне. џ слышал как бы его отдаленный
внутренний  гул. €з моего прошлого вставали памЯтные сходные шумы, и Я также
повторил, как чужестранка: "Ѓросим город, бросим суетную и пустую жизнь"... 
     Ћна   бросила   его  однажды  утром,  устав  бродить  среди  пестрой  и
однообразной  толчеи,  среди  пыли  сандалий  и  пота лиц. Ћна встретилась в
подземном  выходе с теми, которые шли извне увеличить число живущих здесь и,
выйдЯ  за  стены,  она  услышала,  как  на  дереве  поет  птица. ѓордость от
ощущениЯ, что она одна, опьЯнила ее, и она почувствовала, что растет по мере
того, как уединЯетсЯ. 
     …е  платье задевало за цветы, и очаровательными дорогами она спустилась
к морю. …го окаймлЯли песчаные берега, розовые на заре, цвета расплавленного
золота  в полдень, а в сумерки становЯщиесЯ лиловыми. Ћ, сумерки первого днЯ
грез! …е тень на песке говорила ей о том, что она была одна и что остаток ее
самой  был  лишь  призраком  у  ее  ног;  и в жертву тени своей принесла она
вечером,  бросив  в море, драгоценные камни своего ожерельЯ, которые звЯкали
друг  о  друга  мелодичнее,  чем  слезы. …е ожерелье было составлено из трех
родов  камней,  которые были между собою равны, подбор же их был бесценен. €
всю ночь была звезда над морем, до самого утра была звезда над морем! 
     Ќо  еще более применил Я к себе рассказ чужестранки о том, как сатиры и
фавны ограбили ее и оставили нагую в лесу. џ понЯл, что ее действиЯ и судьбы
изображали  каждую из моих мыслей. џ понЯл, как Я внутренне жил эмблемами ее
приключений. ќто от них возникала моЯ печаль. 
     ‘атиры  сначала окружили ее, танцуЯ. ‚ысокие цветущие травы скрывали их
до половины туловища, и животнаЯ природа их топтала ногами, меж тем как руки
их  предлагали  гроздьЯ  винограда,  плоды  и благовонные Яблоки; но их руки
скоро осмелели. 
     ‘  тех  пор  она  жила, блуждаЯ, всЯ занЯтаЯ таинственной и безнадежной
задачей:  в поисках волшебного напитка, который создал бы души длЯ волосатых
тел  бродЯчих  козловакхов.  Ћна  поднимала  своими хрупкими руками огромные
камни  и  вместо  бальзама  или талисмана там спали жабы или загнившие воды;
змеи скользили между сухими листьЯми, и орланы вылупливались из Яиц, где она
предполагала   павлинов   или   голубок;  Яд  закипал,  когда  она  готовила
целительный напиток. 
     -  ‘ын  мой, - сказал мне ѓермоген, - Я узнал, наконец, происхождение и
сущность  моей  тоски, благодарЯ всему тому, что рассказала мне чужестранка.
Ќужен  был  ее  приход  ко мне, чтобы Я познал чрез нее мое ничтожество. Ћно
показалось  мне  огромным  и смутным, Я нашел его чрезмерным, но, рассмотрев
его лучше, Я признал, что заслужил его. 
     Ћднажды  потерЯв  себЯ, больше себЯ не находишь, и любовь не возвращает
нас  самим  себе.  Џочему не был Я одним из тех предусмотрительных мудрецов,
которые  в  городе  шли,  несЯ  в руке зеркало, чтобы попытатьсЯ быть одними
лицом к лицу с самим собой, ибо надо жить в присутствии самих себЯ! 
     
     
     ’аков   был   рассказ   господина  моего  ѓермогена  о  встрече  его  с
чужестранкой. Ћн почерпнул из нее любопытные уроки, потому что ум у него был
рассудительный,  но он любил оживлЯть свои мысли аллегориЯми. Ѓыть может, он
хотел более менЯ поразить? примешав басню к своему наставлению. 
     …го  нравоучение было тонким и, конечно, осталось не бесплодным, потому
что Я воскликнул: "‘частливы те, кто, как ѓермоген, благодарЯ посредничеству
сна,  встречают  себЯ на жизненном пути, но еще счастливее те, кто никогда с
собой не расставалсЯ и кому их собственное присутствие заменило целый мир!" 
     Ќочь пришла; лошадь моЯ ступала по сухим листьЯм и спотыкалась о пни. џ
не  знал,  как  найти  выход из леса, и Я искал по звездам, между деревьЯми,
путь зари. 


                                                             †ану де ’инану 
     
        ђЂ‘‘ЉЂ‡ „ЂЊ› ‘…Њ€ ‡…ђЉЂ‹ 

     
     „рЯхлаЯ старость моего отца длилась годы. …го затылок трЯссЯ, плечи его
сгорбились. Њало помалу он совсем согнулсЯ. …го ноги дрожали. Ћн угасал. 
     Ћднако  каждый  день  он  выходил  один  в  сад.  …го шаги влачились по
камешкам  площадок,  по  плитам  террас,  по  гравию дорожек. …го можно было
видеть в глубине аллей, крошечного и сморщенного, в ермолке из тонкого сукна
и  в  просторном шелковом плаще на меху, прокалывающего концом своей длинной
трости  упавший  лист,  или, возле цветников, поднимающего мимоходом стебель
какого-нибудь цветка. 
     Ћн   медленно  совершал  обход  вокруг  бассейнов.  ’ам  были  бассейны
четырехугольные  с  бордюром из розового порфира; круглые, окаймленные Яшмой
оливкового  цвета;  также  овальные, с каймой из голубоватого мрамора. ‘амый
большой  был  окружен  брешианским  мрамором  в крапинках, и в нем скользили
золотые  отсветы  линей.  „ругие  бассейны  хранили  в себе красных сазанов,
карпов и странные сине-зеленых рыб. 
     Ћднажды  отец  мой  оказалсЯ не в силах выйти па свою обычную прогулку.
…го  посадили  в  большое  кресло  рыжей  кожи  и  стали катать перед окном.
Љолесики скрипели по квадратам мозаики, и старик долго рассматривал обширную
перспективу садов и вод. ‘олнце, алеЯ, заходило над монументальной позолотой
ноЯбрЯ.  Џарк  казалсЯ  неприкосновенным и кратковременным зданием из воды и
деревьев.  Џорою  лист  падал  в  один  из  бассейнов,  на  песок  аллеи, на
балюстраду  террасы;  один  из  них, влекомый легким ветром, прижал к голому
стеклу свое крыло ободранной птицы, и в эту же минуту летучаЯ мышь оцарапала
своим угловатым полетом потемневшее небо. 
     Љогда  настали  сумерки,  больной медленно вздохнул. ‘наружи, в ближней
аллее,  слышны  были  шаги;  черный  лебедь  бил плавниками потемневшую воду
бассейна;  сорока,  стрекоча,  слетела с дерева и села, подпрыгиваЯ, на край
вазы;  собака хрипло выла в конуре. ‚ комнате, большой молчаливый шкаф глухо
затрещал  своим скелетом из черного дерева и слоновой кости, и ремень бича с
роговой  ручкой,  положенного  па стул, размоталсЯ и свесилсЯ до паркета. €з
старой груди не вылетало более дыханиЯ; голова склонилась на руки, сложенные
на черепаховой табакерке. Ћтец мой был мертв. 
     ‚  течение  всей  зимы Я жила в судорожном оцепенении этого траура. Њое
одиночество  окостенело  в молчании и сожалении. „ни текли. џ проводила их в
тщательном  внимании к этому горестному воспоминанию. ‚ремЯ шло, но ничто не
могло  рассеЯть  моей  мучительной  и погребальной грезы. ’олько приближение
весны  пробудило  менЯ от самой себЯ, и Я начала замечать, что менЯ окружали
странности, превосходившие то, что мне о них сообщали. 
     Љак  если  бы  присутствие  отца  внушало вокруг себЯ живым существам и
вещам  известное поведение, - результаты его исчезновениЯ сразу сказались на
окружающем.  ‚се  распалось.  Ќевидимые  скрепы  треснули  в каком-то тайном
смешении.  ‘амые  старинные  слуги  умерли один за другим. ‹ошади в конюшнЯх
почти  все  погибли;  старых  гончих  собак  находили застывшими навсегда, с
остеклевшими  глазами  и  мордами,  спрЯтанными  между  мохнатых  лап. ‡амок
разрушалсЯ;  кровли  разваливались;  фундаменты  оседали;  деревьЯ  в  парке
валились,  загораживаЯ  аллеи,  обламываЯ  букс; от мороза раскололсЯ камень
водоемов;   одна   статуЯ  упала  навзничь,  и  Я  очутилась  в  непривычном
одиночестве  пустого  жилища  и разрушенных садов, словно пробудившись после
векового сна, как в сказке. 
     ‚есна  пришла  с  тихими и ранними ливнЯми, с сильными ветрами, которые
потрЯсали закрытые окна. Ћдно из них распахнулось от наружного толчка. ‡апах
земли  и цветов проник душным порывом. Ћкно било крылом, как птица. Ќа стене
затрепетала   обивка   с   мифологическими  сценами.  ”онтаны  на  гобеленах
заколебались,  и морщина материи заставила неожиданно улыбнутьсЯ тканых нимф
и  усмехнутьсЯ  шерстЯные  лица  сатиров.  џ  медленно дышала и выдыхала всю
усталость  зимы;  моЯ  онемевшаЯ  молодость встрепенулась, и Я спустилась по
лестнице террасы, чтобы пройтись по саду. 
     Ћн  был  чуден  в  своей  весенней силе, и каждый день, час за часом, Я
присутствовала  при  расцветании  его  красоты.  ‹истьЯ густели на верхушках
деревьев;  золотые  плавники  линей  шевелили  поднЯвшуюсЯ  воду  бассейнов;
голубоватые  карпы кружились вокруг позеленевшей бронзовой фигуры, котораЯ в
центре  извивала  в металле стройность своего сладострастного изгиба; жирный
мох  взбиралсЯ  по  гладким ногам статуй и прЯталсЯ в тайниках их мраморного
тела;  растрескавшиесЯ пьедесталы герм украсились гирлЯндами, и пустые глаза
голов  забархатились тенистым взглЯдом; птицы перелетали с дерева на дерево,
и сложное очарование весны слилось в один аккорд с красотою лета. 
     Њало  помалу  юнаЯ лазурь неба потемнела и тЯжело повисла над простором
парка,  над  строгой  тревогой  листвы,  над  осторожной  мечтой  вод. ‚олна
иссЯкших  водоемов  сочилась  каплЯ  за  каплей  в молчании. ‘о дна бассейна
поднЯлись  на  поверхность  высокие  многолетние  травы  и  обвились  вокруг
одиноких  водЯных  цветов;  цветники захватили часть дорожек; ветви деревьев
сплелись  над аллеЯми; зеленые Ящерицы ползли по теплой балюстраде террас, и
отовсюду  поднималсЯ тЯжелый запах растительности. ЌекаЯ преизобильнаЯ жизнь
одушевила  беспорЯдочный  сад.  ‘тволы  скручивались  почти как человеческие
фигуры.  ЏоЯвились  зайцы;  кролики плодились; лисицы показывали свои тонкие
мордочки,  свою косую поступь и султаны своих хвостов; олени целились своими
рогами.  ‘тарые сторожа, умершие или параличные, не истреблЯли больше гадов,
безвредных   или  губительных.  ‡има  разбила  ограды,  отделЯвшие  сады  от
окружающей  местности,  необычайно  лесистой, выбранной моим отцом именно по
причине  ее  пустынности,  обеспечивавшей  пустынность  его  уединениЯ.  Ћна
окружала  его  твердыней огромных деревьев, невозделанных земель, незнакомых
мест. 
     џ  блуждала  по аллеЯм. ‹ето пылало; тень моЯ на солнце была так черна,
что  казалось  предо  мною  был  вырыт  силуэт  моей фигуры; трава на аллеЯх
доходила  мне  до  поЯса;  насекомые  жужжали;  стрекозы  своими отражениЯми
ласкали  опаловую  воду.  Ќи  малейшего  ветерка;  и  в неподвижности своего
оцепенениЯ,  или  в  позе  ожиданиЯ, вещи, казалось, жили внутренней жизнью.
„ень  сжигал  свою  красоту  вплоть  до  глухого тлениЯ заката. Љаждый день,
оказывалсЯ все более жарким, и в медленных сумерках замирал конец его душной
истомы. 
     ЉакаЯ-то  слабость  овладела  мной:  Я ходила медленнее; Я спрашивала у
дорог,  куда  мне направитьсЯ, в какую сторону свернуть; томительные круглые
площадки  останавливали  менЯ  в  центре  своих излучин, и, не идЯ дальше, Я
возвращалась назад. 
     Ћднажды   Я  блуждала  целый  день  и,  сев  возле  бассейна,  Я  стала
рассматривать в зазеленевшей и полной рыб воде смутные медузьи лики, которые
там  чернелись рЯбью и змеиными волосами трав: текучие горгоно-ликие медали,
еле  улавливаемые  и  расплывающиесЯ,  бронзированные  отблесками  грозных и
беглых  зеленовато-золотых сумерек. ‘татуи глубже внедрЯлись в уголках среди
букса.   Њолчание  прижалось  устами  к  устам  парализованного  эха.  ‚друг
издалека,  очень  издалека, где-то там, прозвучал гортанный крик, смЯгченный
расстоЯнием до степени тонкого, почти внутри ощущаемого звука, крик звериный
и  в  то же времЯ сказочный. ќто было нечто отдаленное и необычайное, как бы
пришедшее  из  глубины  веков.  џ  слушала.  Ќичего  больше;  лист незаметно
шевелилсЯ  на  верхушке  дерева;  вода сочилась каплЯ за каплей чрез трещину
бассейна  и  увлажнЯла  кругом песок; ночь спускалась; и мне показалось, что
кто-то смеетсЯ позади менЯ. 
     Ќа  другой  день,  в  тот  же  самый  час,  крик  повторилсЯ  уже более
отчетливый,  и  Я  слышала  его  затем почти каждый день; он приближалсЯ. Ќа
целую  неделю  он  умолк, как вдруг опЯть разразилсЯ, грозный и потрЯсающий,
совсем  рЯдом  со  мной, сопровождаемый шумным галопом; было еще светло, и Я
увидела наклонившийсЯ над кустарником торс нагого человека и лошадиную ногу,
бившую  копытом  аллею.  ‚се  исчезло,  и  Я  услышала  в  своем вспоминании
необычайный  голос,  казалось,  соединЯвший  в  своей  двойственности смех и
ржание. 
     
     
     Љентавр  спокойно  ступал  по  аллее.  џ  посторонилась, чтобы дать ему
пройти;  он  прошел  мимо,  храпЯ;  в  сумерках  Я  различала  его пЯтнистый
лошадиный  круп  и  человеческий  торс; на его бородатой голове был венок из
плюща  с  красными Ягодками; он держал в руке узловатый тирс, оканчивающийсЯ
сосновой шишкой; стук его иноходи заглушалсЯ в высокой траве; он обернулсЯ и
исчез.  …ще, в другой раз, Я увидела его, пьющего из бассейна: капельки воды
покрывали жемчужинами его рыжую гриву; и в этот же день к вечеру Я встретила
фавна:  его  ноги,  обросшие  желтою шерстью, были скрещены; маленькие рожки
заострЯлись над его низким лбом; он сидел на цоколе статуи, упавшей зимою, и
с сухим шумом постукивал своими козлиными копытами одно о другое. 
     џ видела также нимф, живших в источниках и бассейнах. Ћни высовывали из
воды  свои голубоватые бюсты и снова погружались в нее при моем приближении;
некоторые  из  них  играли на краю бассейна водорослЯми и рыбами. Ќа мраморе
были видны следы их влажных ног. 
     Њало помалу, как если бы присутствие кентавра оживило древнее сказочное
население,  парк  незаметно  наполнилсЯ необычайными существами. ‘начала они
недоверчиво прЯтались, завидев менЯ. ”авны проворно убегали, и Я находила на
примЯтой  траве,  где  они  сидели,  только тростниковые флейты, надкушенные
плоды  и початые медовые соты. ‚ода бассейнов быстро покрывала плечи нимф, и
Я  угадывала их только по водЯной рЯби в том месте, где они нырнули, и по их
волосам,  подымающимсЯ  со дна среди трав. Ћни следили за моим приближением,
прикрыв  своими  маленькими руками глаза, чтобы лучше видеть, с уже обсохшей
кожей, но с мокрыми еще волосами. 
     
     „ругие  также  осмелели; они кружились возле менЯ или следовали за мной
издали;  однажды  утром  Я  даже  нашла  одного сатира лежащим на ступеньках
террасы;  пчелы жужжали над его мохнатой кожей; он казалсЯ огромным и только
притворЯлсЯ,  что  спит, потому что, когда Я проходила, он схватил волосатой
рукой край моего платьЯ; Я вырвалась и убежала. 
     ‘ этих пор Я больше не выходила и оставалась в пустом замке. —резмернаЯ
жара  этого  ужасного лета оказалась роковой длЯ моих последних старых слуг.
…ще  несколько  из  них  умерло.  ЋставшиесЯ  в живых блуждали как тени; мое
одиночество  возросло  от  их  потери,  и моЯ праздность увеличивалась от их
отсутствиЯ.  Џросторные залы дома пробуждались под моими шагами, и Я жила то
в  одной  из  них,  то  в другой. Њой отец собрал в них пышные диковины: его
вкусу  отвечали редкие и любопытные предметы. ѓобелены одевали стены; люстры
свешивали  с  потолка  свой  сверкающий  как  молнии  хрусталь;  мраморные и
бронзовые  статуи стоЯли на постаментах тщательной работы; приземистые ножки
высоких  золотых  консолей  сжимали на паркете свои четверные львиные когти;
вазы  из  матового  или прозрачного вещества вытЯгивали жилки своих шеек или
надували   свое   просторное   брюшко;  ценные  материи  наполнЯли  шкафы  с
черепаховыми или медными дверцами. ѓруды содержимого их ломились наружу. ќто
были  сине-зеленые  или винного цвета шелка, затканные водорослЯми и вышитые
гроздьЯми, мохнатый бархат, морщинистый муар, бледные атласы, блестЯщие, как
омытаЯ кожа, прозрачные ткани, подобные туману или солнцу. 
     ‚ид  гобеленов  скоро менЯ утомил. Ќа них были представлены необычайные
гости,  которые  захватили парк; порфировые и медные фигуры также изображали
нимф  и  фавнов. Љентавр, высеченный из глыбы оникса, дыбилсЯ на пьедестале.
‘о всей их влажною прелестью, причудливостью гримас и фессалийской мощью, те
существа,  что потревожили спокойные воды, что оживили дикие леса и заросшие
дороги,  все они, всЯ эта чудовищнаЯ жизнь, котораЯ смеЯлась, блеЯла и ржала
наружи, была воспроизведена на стенах, с телом из шелка и гривами из шерсти,
или притаилась по углам, затвердев в металле и камне. 
     †гучее  и  неистовое  лето  разразилось  дождЯми,  и  наступила  осень.
ЏрислонЯсь  лбом к окну, Я смотрела, как струилось золото парка под солнцем,
в   промежутках  между  ливнЯми.  —исло  чудовищных  гостей,  казалось,  еще
увеличилось.  Љентавры  скакали  теперь табунами по аллеЯм; они преследовали
друг  друга,  упрЯмые  и брыкливые. ‘реди них были очень старые, замшившиесЯ
копыта  которых  спотыкались  о  булыжники;  у  них были седые бороды; дождь
хлестал их облезшие крупы и подчеркивал худобу груди. ‘атиры стадами прыгали
вокруг  бассейнов,  где кишели нимфы, голубоватые тела которых смешивались с
ржавыми волосами; Я слышала шум лЯганиЯ, сулои пук маленьких козлиных копыт,
ржанье, крики и нестройный концерт глухих тамбуринов и тонких флейт. 
     —тобы  попробовать  прогнать  томительное  напрЯжение, терзавшее менЯ в
моем  одиночестве,  Я  пыталась  рассеЯтьсЯ, одеваЯсь в ткани и украшаЯ себЯ
драгоценностЯми. ‘ундуки содержали большое количество их. џ прогуливалась по
обширным  галереЯм,  влача  пышную  тЯжесть  бархата;  но  его прикосновение
напоминало  мне шерсть мохнатых зверей, глаза которых, казалось, смотрели на
менЯ  из  украшавших  менЯ  камней;  Я  чувствовала,  что  менЯ  очаровывает
напрЯженный  взглЯд  оникса, трогают ласкающие шелка, царапают застежки, и Я
блуждала,  жалкаЯ  и  разукрашеннаЯ, в пустынной анфиладе длинных освещенных
зал. 
     Ћсенние  дожди  и  ветры  перешли  однажды вечером в бурю. ‘тарый замок
дрожал.  џ  укрылась  одна  в  семиугольной  зале со стенами из семи больших
светлых  зеркал в светло-золотых рамах. ‚етер проникал снаружи в щели окон и
под   дверЯми   и   покачивал   большую  алмазную  люстру  с  позвЯкивающими
хрустальными  подвесками и трепещущими свечами. Њне казалось, что Я чувствую
на  своих  руках  шероховатые  Языки  ветра;  Я  чувствовала себЯ схваченной
невидимыми  когтЯми зимы; Я задыхалась в своем атласном сине-зеленом платье,
и  мне чудилось, что Я стала от соприкосновениЯ с ним одной из тех текучих и
беглых   нимф,   которых  Я  видела  извивающимисЯ  среди  зеленых  трав,  в
прозрачности вод. €нстинктивно, в порыве внутренней борьбы, Я сорвала с себЯ
коварные   ткани,   чтобы  защититьсЯ  от  таинственного  их  проникновениЯ,
обессилевшего  менЯ всю; Я охватила пальцами волосы, но мои руки отдернулись
от  них, как от речных водорослей, и Я предстала себе во весь рост, нагаЯ, в
Ясной  воде  зеркал.  џ  смотрела  вокруг  себЯ на свою внезапную, сказочную
статую,  семь  раз  повторенную вокруг менЯ в тишине зеркал, оживленных моим
отражением. 
     ‚етер  стих. Љто-то пронзительно царапал стекло одного из высоких окон,
в котором резкаЯ молниЯ со скрипом и скрежетом нарисовала фосфорический след
беглого  исчезнувшего  пальца.  џ отступила в ужасе. џ увидела у окон лица и
морды,  привлеченные светом или гонимые бурей. Ќимфы прижимали к стеклу свои
влажные  уста,  мокрые руки и струЯщиесЯ волосы; фавны приближали к ним губы
своих  ртов  и  свою  грЯзную шерсть; сатиры неистово влипались в них своими
курносыми  лица  и;  все  теснились  и  лезли  друг  на  друга.  Џар ноздрей
смешивалсЯ  со слюной десен, кулаки сжимались в кровавой шерсти, нажим бедер
заставлЯл  задыхатьсЯ бока. Џервые из взобравшихсЯ на выступ окна, сгибались
под  тЯжестью  тех,  которые  наваливались на них сверху; некоторые ползли и
пробирались  между  мохнатыми, топчущими их ногами, и среди жуткого молчаниЯ
этой  напрЯженной  давки  сказочное  стадо  в  сумЯтице  брыкалось, скакало,
смеЯлось,  разваливалось  под  собственной  тЯжестью и снова нагромождалось,
чтобы  опЯть  обрушитьсЯ,  и этот ужасный барельеф, за хрупкой прозрачностью
стекла,  отделЯвшего  менЯ  от него, ворошилсЯ своим изваЯнием из потемков и
света. 
     ’огда  Я  воззвала  в  ночном  шуме  к охотничьим рогатинам сторожей, к
кулакам слуг, 
     хлещущих  ударами  кнута эту обезумевшую грЯзною орду, к большим гончим
собакам,  кусающим икры фавнов и поджилки кентавров; Я призывала рога, ножи,
кровь  и  внутренности добычи, морды, зарывшиесЯ в клочьЯ разодранного мЯса,
вскидывание  свежесодранной  шкуры...  “вы,  Я была, нагаЯ, одна в опустелом
замке,  в  эту  Яростную ночь! ‚незапно окна треснули от чудовищного толчка;
рога  и  копыта  заставили  стекла  разлететьсЯ вдребезги; дикий запах буйно
наполнил  залу,  проникнув  вместе  с  ветром  и  дождем,  и  Я увидела, при
потрескивании  угасавших  свечей  люстры,  как представшаЯ мне толпа фавнов,
сатиров и кентавров бросилась к зеркалам, чтобы обхватить каждому образ моей
красоты,  и  среди звона сброшенных и окровавленных зеркал, Я, вытЯнув руки,
чтобы заклЯсть ужас этого страшного сна, упала навзничь на паркет. 


                                                           ѓ-же †юдит ѓотъе 
     
        ђ›–Ђђњ, ‘ЏЂ‚€‰ ЌЂ ‘Ќ…ѓ“ 
     

     џ не знал своего отца, сказал он мне однажды вечером. ‘лучайный человек
взЯл  на себЯ заботы о моем бедном детстве, и первые годы моей юности прошли
в  замке,  где  жил  он.  ѓлубокий  старик,  маньЯк  и  ипохондрик,  занЯтый
архитектурными и гидравлическими сооружениЯми и придумыванием садов, беседок
и  фонтанов. Ћн разорилсЯ на этих постройках, и после его смерти Я поселилсЯ
в  этой  комнате, которую с тех пор более не покидаю. ‡десь прожил, прибавил
он,  тот,  у  кого не было приключений, потому что он был слишком современен
той  эпохе,  которой  более  нет.  Ћтсюда мое одиночество и то, что Я кажусь
гордым  по  отношению  к  судьбе.  Ќизость  того,  что  она  мне предлагала,
оправдывала  то,  что Я воздерживалсЯ снисходить до него. џ вскоре ограничил
свои  желаниЯ  некоторыми  вещами,  которые  были  скорее знаками их, нежели
предметами.  џ  прибавил  к ним там и сЯм немного цветов. Ћни не имеют иного
смысла кроме самих себЯ, и за это Я их еще более люблю, “ менЯ есть также на
подставках  несколько стеклЯнных изделий, хрустальных и вещих. Ќе достаточно
ли  одного  сосуда, чтобы вызвать присутствие всех источников, из которых мы
не  пили?  €  точно  также  в  морозном узоре окна Я вижу рисунки берегов, к
которым Я не причаливал, и лесов, в которых Я не терЯлсЯ, 
     “  менЯ  висит  также на стене этот портрет. ќто - похожее на эмблему и
сон изображение судьбы. —ерез него могу Я глубже всего заглЯнуть в себЯ. ќто
оно  преподало  мне  самого  себЯ, и в красноречии его печали Я получил урок
моей  отрешенности.  …го  голос оживил ее тишину; его руки замкнули двери ее
невидимыми  ключами.  Ћни  находЯтсЯ  под охраной его вооруженной руки и его
непреклонных глаз. Џосмотрите на него, как Я на него смотрел, и Я желаю вам,
чтобы оно заговорило с вами, как оно говорило со мной. Ћно молчаливо, но оно
не  немое,  потому  что  портреты  говорЯт; если они и не изъЯснЯютсЯ своими
нарисованными  губами,  тем  не менее их можно понЯть. ‚ зеркале, отделанном
рамой  вокруг  стекла, где они отражаютсЯ, они - длЯщеесЯ присутствие какого
то  существа,  почти  сверхъестественного,  стоЯщего  позади  нас,  когда мы
смотрим  на его образ, который, быть может, находитсЯ в нас самих, бледный и
подобный сну! 
     џ  долго  вопрошал  это  угрюмое  и  голое  лицо,  это  скорбное лицо с
печальными   глазами.   ‘легка   припухлые   губы   надулись   от  глубокого
недовольства.  ‡адумчивое лицо, выражающее желание и горечь, подходит к этим
рукам,  устало ухватившимисЯ за крестообразную рукоЯть высокой шпаги. ‘лабые
опечаленные  руки  не  взмахнут  более  ею.  €х изнемогший жест отказываетсЯ
метнуть   заснувшую  молнию  металла,  котораЯ  тихо  струитсЯ  вдоль  ребер
трехгранного клинка. 
     Ќичего  не оправдывает более воинской одежды, кираса которой выпрЯмлЯет
хилый  горе.  ‘вет  на  блестЯщем глЯнце оружиЯ как будто плавитсЯ в длинных
белых  слезах,  и  под  ќтим  воинственным  одеЯнием,  под  всей этой ложной
видимостью  силы,  чувствуетсЯ,  как  из  глубины  существа,  жизни и судьбы
подымаетсЯ  к этому открытому лицу душнаЯ влажность рыданиЯ; так эти руки на
этой  ненужной  шпаге  выражают  жест  покорности,  отказа от попыток дальше
владеть бесполезной ношей, непосильной по тЯжести и более высокой, чем самый
рост человека, который, сопоставленный с нею, побежден ею. 
     џ долго думал об этом лице, об этом теле, которое твердо лишь благодарЯ
облекшим  его  несокрушимым  доспехам,  которое держитсЯ стоЯ благодарЯ лишь
шпаге,  на которую оно опираетсЯ. ‘амый шлем его, лежащий рЯдом, показывает,
что  он  все  же не захотел умереть под маской забрала и своим пышным убором
позволить прохожим обманно счесть его тем, чем он кажетсЯ; что он не захотел
умереть в этой суровой железной позе, ложь которой он отверг, хотЯ и слишком
поздно  разбил  ее  непоправимые чары; что он не захотел умереть, не показав
всем самого себЯ, в правдивой наготе своего лица! 
     Љем  был  когда  то  этот  подлинный человек. ќмблема которого пережила
видимость  его  существа?  ‘таринные хроники приводЯт имЯ его и рассказывают
его  историю: историю его деЯний, которые достаточно объЯснить, чтобы понЯть
смысл  его  души.  Ћн  жил  в век насилиЯ и хитрости. Ћн действовал словом и
шпагой.  Ћд откровенно запЯтнал себЯ всеми человеческими пороками, не будучи
ни  более  жадным,  ни  менее грубым, чем те, кого он грабил или побеждал. ‘
теми,  кто  плутовал,  он,  сам  лукавый,  искажал вес их неверных весов. Ћн
предавалсЯ  тому,  чего  жизнь  требует  от всех людей, тому, что называетсЯ
жизнью,  и  повествователи его деЯний, указав их времЯ и сущность, сообщают,
что он умер от недомоганиЯ, схваченного им однажды в горах, когда ведЯ своих
солдат, он провел холодную ночь под открытым небом, на снегу... 
     Ћ, брат мой из старых веков, вечный брат мой, Я постоЯнно думаю об этой
ночи  твоей  жизни,  об этой ночи, когда ты был тем, кто спит на снегу. ‹ишь
тогда  понЯл  ты  смысл  своего прошлого, низость твоих желаний, позор твоих
печальных дней. 
     “  тебЯ  лицо  человека,  который  увидел  прЯмо  самого  себЯ. —истый,
холодный, целомудренный снег дал тебе своей белизной возрождающий урок. ‘нег
просочилсЯ  в стальные скрепы твоей гордости; он плакал перед железным лицом
твоего  высокомериЯ; он похоронил в тебе под своим саваном суетную скалистую
груду  твоих  ошибок, подобно тому, как изгладил вокруг тебЯ своим медленным
падением лицевые трещины старых камней и колючие остриЯ бесплодных трав. 
     ѓоре тому, кто рискует своей жизнью ради своих желаний. Ѓывают иногда в
судьбе таинственные встречи; есть под нашими шагами плоскости зеркал, где мы
видим  себЯ целиком, вместо мутных и тусклых болот, которые были цвета наших
глаз. …сть в нас хлопьЯ чистоты и сна, которые гасЯт тепловатый пепел огней,
у которых мы грели наши проворные и шероховатые руки. Ќо увы, чистый рыцарь,
на  рассвете  искупительной  ночи ты не мог вынести ее тайного стыда и перед
белой,  спокойной  и  Ясной  полЯной  ты  затрепетал  о  своем  прошлом,  ты
затрепетал  от  погасшей  лихорадки  того, чем ты был и ты почувствовал, что
внутри  тебЯ  растет,  как на сверхъестественной могиле, погребальнаЯ лилиЯ,
евангелический  сок  которой твое существо больше не могло питать, и стебель
которой зримо распустил вне твоего вооружениЯ, в больной и скорбной прелести
твоего лица, свой цветок, с холодными лепестками твоих нагих рук. 
     €  тогда,  спустившись  со  снегов смертельных вершин и возвратившись в
мертвые  города  твоих  древних снов и в пустые дворцы твоих старых желании,
среди  суетной  роскоши и славы твоих былых замыслов, ты пережил томительные
дни  медленной агонии, в стыде за то, чем ты более не был и сожалениЯ о том,
чем ты не мог быть. ’вое гибельное прошлое слишком упорно жило в тебе, чтобы
противное  ему  будущее  не  погибло от заражающего его прикосновениЯ, и так
страдал  ты,  стиснутый  грубой  и  низкой  материей своего существа, хотЯ и
торжествуЯ па ней чистым ликом твоей печали. 
     ’ак  страдал  ты,  когда художник изобразил на своем безыменном полотне
эмблему,  которою  ты  ста