   девушек укачало.
     Џоднимают упрЯжки
     вихрем синее пламЯ
     и друзей обнимаЯ
     люди не знают сами,
     на небесах эта встреча
     или под небесами.

     ‘олнце жаркие стрелы
     мечет, не задеваЯ
     бабочек. …сли их ловЯт,
     бьетсЯ сеть, как живаЯ,
     синими брызгами света
     руки нам омываЯ.

     ’о, что Я рассказала,
     вовсе не небылица.
     Џод колумбийским небом
     чудо вновь повторитсЯ.
     Ђ у менЯ от рассказа
     стали синим дыханье
     и одежда, а сын мой
     дремлет в синем тумане.

     Џеревод ….•ованович


     81. Ђнанас


     Њать-природа подарила
     ананасу листьЯ-шпаги.
     ‚ поле долгими ночами
     придают они отваги.

     ’олько ты, сынок, не бойсЯ:
     блещет нож, клинки срубаЯ,
     и спиралью вьетсЯ шкурка,
     словно юбка золотаЯ.

     ќто шлейф царицы ‘авской,
     обезглавленной царицы,
     истекаЯ терпким соком,
     на тарелки к нам ложитсЯ.

     Ѓезоружна амазонка,
     всЯ изжевана жестоко.
     Ќож серебрЯный и руки
     стали липкими от сока.

     Џеревод ….•ованович


     Џочти школьные


     82. ђучки


     ђучки, детские руки,
     вас зовут -- попрошайки,
     а ведь дольнего мира
     вы -- хозЯйки.

     ђучки, детские руки -
     у садовой ограды;
     а плоды только вам
     были б рады;

     и длЯ вас так прозрачна
     в сотах сладость густаЯ...
     Ђ люди проходЯт,
     не понимаЯ!

     ђучки, белые руки,
     за чужими межами
     низко клонитсЯ колос
     перед вами.

     Ќо не требуют, просЯт
     руки бедных и нищих.
     Ѓлагословен не будет,
     кто даст вам пищу!

     Ѓлагословен, кто,
     слыша крики рук бессловесных,
     в мире вам возвращает
     ваше место!

     Џеревод Ћ.‘авича


     83. Ѓелые облака

     - Ѓелые нежные овцы из дальней дали,
     с легким, как тюль, руном,
     вы с любопытством девичьим встали
     над голубым холмом.

     ЉажетсЯ, с небом советуетесь о погоде,
     бури страшась;
     или, чтоб двинутьсЯ дальше, приказа вы ждете?
     …сть ли пастух у вас?

     -- Љак же иначе? Љонечно, есть:
     ветер -- бродЯга земной и морской.
     Ќежно он гладит порой нашу шерсть,
     рвет на куски порой.

     ѓонит на север и гонит на юг,
     гонит, и надо идти...
     Ќо в синеве, где лежит бесконечный луг,
     знает он все пути.

     -- …сть ли хозЯин у вашего клада,
     овцы с шерстью, как снег и пух?
     …сли б он мне поручил свое стадо,
     был бы вам мил такой пастух?

     -- …сть ли хозЯин у нашей отары:
     там, где ведут хоровод,
     там, где дрожат золотые ‘тожары,
     он, говорЯт, живет.

     ‘ нами ходить по долине подлунной
     хватит ли сил твоих?
     € у твоих овец тоже тонкие руна, --
     что ж, ты покинешь их?

     Џеревод Ћ.‘авича


     84. €дет снег


     ‹ожитсЯ снег, чтоб завести знакомство
     с большой землей моей.
     ‹ожитсЯ снег, далеких звезд товарищ.
     Ѓежим к нему скорей!

     ‹етит бесшумно он, боЯсь как будто,
     что людЯм повредит.
     ‹уна и сны вот так же к нам приходЯт.
     ‘мотри, как он летит!

     Ћн чист. Ћн вышивает по долине,
     как по холсту, цветы,
     и пальцы легкие, едва касаЯсь,
     закутали кусты.

     Љрасив он. ђазве он -- не дар прекрасный
     создателЯ небес?
     Ћн из-за звезд свой пух лебЯжий сыплет
     на поле и на лес.

     Ќе шевелись, чтоб он цветком свой росчерк
     на лбу оставить мог.
     Љто знает, не принес ли он посланьЯ,
     что пишет людЯм Ѓог?

     Џеревод Ћ.‘авича


     85. ‘ажаЯ дерево

     Њы нежную землю взрыхлЯем
     с любовью, с любовью большой;
     из таинств другого не знаем,
     столь властного над душой.

     Њы с песнею ждем, чтоб корень
     нашел материнскую грудь,
     а свет, широк и просторен,
     открыл ему к небу путь.

     ђосток отдадим без спора
     мы доброй ‚оде и вам,
     о ‘олнце, и вам, сеньора
     ‡емлЯ, и Ѓожьим рукам.

     Љак лучших людей -- и лучше -
     ѓосподь воспитает его
     спокойным под бурей и тучей,
     защитником всех и всего.

     ’ы встало. Њое ты. ЉлЯнусь Я,
     не будет страдать кора
     от холода и от гнуса,
     от шквала и топора.

     Ѓеречь твою жизнь Я буду
     и буду любить всегда.
     Ќо как мне приблизитьсЯ к чуду
     цветениЯ и плода?

     Џеревод Ћ.‘авича


     86. Њольба о гнезде


     ‡а брата возношу мольбу мою:
     за беззащитное гнездо молю!

     ‡десь трели, оперЯЯсь, льютсЯ,
     здесь начинаютсЯ полеты;
     а песни -- Ѓожьими зовутсЯ,
     в крыле -- небесные расчеты.

     Џусть бриз его качает нежно,
     и серебрит любовно месЯц,
     и, не сгибаЯсь, ветка держит,
     и ничего роса не весит.

     Џусть этой раковины полой,
     вплетенной в веточки живые,
     не тронут ни стекольщик-холод,
     ни злые космы дождевые,

     ни ветер, буйный на просторах, -
     он может смЯть его, ласкаЯ, -
     ни взглЯды жадные, в которых
     таитсЯ алчность воровскаЯ.

     “родуешь ты пыткой дикой
     твои же лучшие созданьЯ:
     ты посылаешь тлен гвоздике
     и легкой розе -- увЯданье;
     за то, что голос чист и звонок,
     не трогай птиц в лесу, о Ѓоже!
     „рожа под ветром, как ребенок,
     гнездо на сердце так похоже!

     Џеревод Ћ.‘авича


     87. „оньЯ ‚есна


     Љак белое чудо --
     доньЯ ‚есна.
     ‚ цветенье лимона
     одета она.

     Ђ вместо сандалий -
     широкие листьЯ,
     и алые фуксии
     вместо монистов.

     Ќавстречу к ней выйдем
     по дымчатой прели -
     к безумной от солнца,
     к безумной от трелей.

     „охнет -- и цветенье
     все выше и шире:
     смеетсЯ над всеми
     печалЯми в мире.

     Ќе верит, что в мире есть
     зло и рутина.
     € как ей понЯть их
     в цветенье жасмина?

     € как ей понЯть их,
     когда без заботы
     искрЯтсЯ на солнце,
     звенЯт водометы?

     Ќа землю больную,
     на щели без дерна
     кладет она роды,
     кладет она зерна.

     Џотом кружевами,
     зеленой резьбою
     печальные камни
     надгробий покроет...

     Ћ, сделай, ‚есна,
     чтоб и мы без усилий
     летели по жизни
     и розы дарили.

     ’о розы восторга,
     прощеньЯ, любви,
     самоотреченьЯ --
     как розы твои.

     Џеревод Ћ.‘авича


     88. ѓимн дереву


     Ѓрат дерево, когтЯми бурыми
     впилсЯ ты в землю, в сон природный,
     а лоб, пренебрегаЯ бурЯми,
     в упрЯмой жажде неба поднЯл.

     “чи менЯ чтить всеми силами
     ил и песок -- мою природу,
     но чтоб при этом не забыла Я
     про синий край, откуда родом.

     ’ы посылаешь проезжающим
     издалека предупрежденье
     широкой тенью освежающей
     и кроной -- знаком возрожденьЯ.

     ’ак о моем существовании
     в пустыне, на море, на суше
     пусть говорит мое влиЯние
     на человеческие души.

     Ћдень менЯ листвой большою,
     какою -- скажут без труда
     те, кто в лесу людском и с бою
     не взЯли ветки длЯ гнезда.

     ‹юбых широт свободный житель,
     свершаешь вечно тот же труд,
     как слабых сильный покровитель
     и обездоленных приют.

     „уша моЯ, под каждым ветром
     сквозь детство, старость, радость, боль
     будь на любовь такой же щедрой,
     и нужной, и простой, как соль.

     ’ы -- созидатель без конца:
     ты -- слив и Яблок набуханье,
     ты -- лес строителЯ-творца,
     ты -- ветерка благоуханье,

     листва -- защитница певца,
     свирели нежное дыханье;
     ты -- прирученнаЯ камедь,
     смолы чудесное теченье,
     костер и крыша, пух и медь
     и мелодическое пенье.

     Ћ, дай мне силу плодотворную,
     чтоб раздавать свое богатство,
     чтоб мысль и сердце непокорные
     вместили мир, вступив с ним в братство;

     чтоб не были мне утомительны
     работа, труд, концы, начала,
     чтоб никакаЯ расточительность
     менЯ вовек не истощала.

     ‚ тебе Я слышу лишь украдкой
     сердцебиенье бытии, -
     смотри, как в светской лихорадке
     остаток сил терЯю Я.

     „ай мне покой, и равновесье,
     и мужественный идеал,
     что в мрамор эллинский и в песню
     дыханье божества вдыхал.

     Ќет о тебе вернее слова:
     ты женской силы торжество, -
     любаЯ ветвь качать готова
     в гнезде живое существо.

     Џеревод Ћ.‘авича


     89. ђождественскаЯ песенка


     Ќочь стоЯла сиро,
     путь далеко вилсЯ,
     посредине мира
     мальчик народилсЯ.

     ѓде, в каком жилище?
     ‡а каким порогом?
     Њы его отыщем
     по любым дорогам.

     ‚друг его забыли
     в скошеной пшенице?
     Ќа охапке лилий
     вдруг ему не спитсЯ?

     Ќет, не в чистом поле,
     Ђ любимый всеми,
     он уснул, счастливый,
     в дальнем ‚ифлееме.

     Њать его ЊариЯ
     нынче разрешает -
     пусть любой захожий
     первенца качает.

     Љ мальчику ‹усиЯ
     наклонилась низко,
     рЯдом с ней •уана
     и ‘вЯтой ”ранциско.

     Њы пойдем долиной,
     поспешим верхами,
     этой ночью длинной
     станет пастухами.

     ‚ыйдем за звездою,
     нас, идущих, много:
     от людей живою
     кажетсЯ дорога.

     –арствие господне
     со звездою новой!
     ‚се уснем сегоднЯ
     на груди •ристовой.

     Џеревод Ќ.‚анханен


     €з книги "ђубка леса"


     Ќа смерть матери


     90. Ќоктюрн поражениЯ


     џ истинным ’воим не стала Џавлом:
     он так уверовал, что -- не утратить веры:
     она и свет и огнь, своим накалом
     пронзает с головы до пЯт. ‘удьба
     апостола мне сердце потрЯсает,
     но Я ее не стою, Я -- слаба:

     Я жар в своих руках несла недолго --
     покуда пламЯ не лизнуло кожу,
     Я вспыхнуть не сумела, словно смолка,
     чтобы разжечь молитвой всю сосну,
     и ветер не пришел мне на подмогу --
     погибну прежде, чем навек усну.

     Ћт милосердьЯ моего, что розы
     не больше, видишь ‘ам, дышу надсадно.
     Њне ближнего прощать -- десЯтидневный
     тЯжелый труд с утра и до темна.
     ЉультЯ моей души -- моЯ надежда,
     как ни верчу -- не движетсЯ она.

     Ќе стала Я ’воим ‘вЯтым ”ранциском:
     согбенный, как зари весенней гребень,
     он крепко свЯзывает землю с небом --
     и пыль земли до горней высоты
     сама ступеньками по заревым ступенЯм
     взбираетсЯ -- там слушать любишь ’ы
     и голос горлицы и зов оленЯ.

     ‡емлЯ, чьи существа неисчислимы,
     с менЯ счищала грЯзь, как с кобры кожу.
     ‡емлЯ, подобно матери родимой,
     менЯ качала на своей груди,
     разбухшей от пылающего млека
     и от всего, что будет впереди.

     џ и ‚иккентием ’воим не стала,
     не исповедывала узников галеры,
     несчастной паствы той не целовала.
     ‚иккентиЯ люблю всем существом,
     сильней души своей -- он мне примером
     был и опорой на пути моем.

     Ќо не способна Я без содроганьЯ
     касатьсЯ ран. Ѓрезгливо отвожу
     Я очи собственного состраданьЯ
     от ‹азарЯ, когда он -- смрадный прах.
     ‚се Язвы бинтовала Я наощупь, --
     коль видишь Язвы, нет любви в руках.

     „о свЯтости не доросла Я духом,
     чтоб столько зла выслушивать впотьмах
     безгрешным ухом ЂвелЯ спокойно.
     Ќет, не сумела жизнь прожить бесстрашно,
     чтоб сердце было так бесперебойно,
     как солнце на божественных горах.

     џ вышла из истерзанного тела
     €зраилЯ, из рода Њаккавеев.
     џ в медовуху превращать умела
     пчелиный мед. “мела Я, мой Ѓог,
     так петь, так прошивать вершины криком,
     чтоб голосом ’воих коснутьсЯ ног.

     ЏоверженнаЯ, возношу Я вопли,
     хоть совестно молить ’ебЯ, чтоб ’ы
     склонилсЯ ликом к гибнущему полю
     и к наготе моей столь откровенной
     прижал бы всепрощающе персты.

     ’ы, разбивавший камень надмогильный,
     Љак скорлупу, о, сжальсЯ надо мною!
     џ не воскресну никогда с ’обою,
     а буду гнить, мой смешан будет прах
     с лишайником и горечавкой пыльной,
     со всем, сгоревшим в желчи и в солЯх,
     со всем, в чем нет •риста, что не омылось
     …го благовестительным законом.

     џ потерпела пораженье: милость
     мне не дана под небом посрамленным -
     и в том мое виновно пораженье.
     ђаспЯтый, но живой, Ћн в униженье -
     ведь с ног до головы Ћн попран мной -
     во всем мое виновно пораженье!
     ђога у благородного оленЯ
     от моего облезли пораженьЯ.

     Џеревод €.‹иснЯнской


     91. ‘нЯтие с креста. Ќоктюрн

     ‚ горах за городом -- "•ристос распЯтый".
     џ к статуе пришла с мольбой о теле
     Њоем больном, перевожу глаза
     ‘ ’ебЯ, страдальца, за себЯ, больную,
     ‘тыжусь: моЯ-то кровь лишь струйка в речке,
     ’воЯ восходит влагой пред плотиной.
     …сть у менЯ опора в этом мире,
     Ђ ’ы висишь без четырех гвоздей.
     —тоб кровь твою собрать, к тебе пришла Я,
     ‘воей груди иссохшей Я коснусь
     ђуками, чтобы право обрести
     ЋбнЯть твои израненные ноги,
     ‘очащиесЯ каплЯми свЯтыми.

     ‚се горести свои теперь забыла:
     “сталость, долгий, трудный путь, недуги,
     ‘тыжусь, что с просьбою, как попрошайка,
     Љ ’ебе пришла, что в этот поздний вечер
     Џеред тобой, поверженным, стою
     џ, грешница, здесь, на горе, а ты
     ‚се падаешь, все падаешь: впервые
     ’вои мне муки страшные открылись,
     Ћтвесно падаЯ, разбилось тело
     ’вое, подобно скорлупе плода:
     “пала грудь, колени и упала
     ‘ твоей поникшей шеи голова.

     •ристос, найди приют в моих руках,
     Ѓожественную тЯжесть, боль свою
     ‚ручи мне, потому что оказалась
     џ здесь одна, и то, что вижу Я,
     Ќикто не догадаетсЯ о том,
     —то каждой ночью происходит здесь,
     Ќе видит из твоих детей никто
     ’вое паденье, чтоб скорей твою
     Џлоть окровавленную подхватить,
     ‡атем, что одиночество безмерно
     ѓоры, где ты висишь, где мало света,
     ѓде падает он косо в час вечерний
     Ќа гору безымЯнную ‡емли.

     Џеревод €.‹иснЯнской


     ЏомрачениЯ


     92. „ва ангела


     „ва ангела, как на г'оре,
     всю жизнь стоЯт за плечами,
     баюкают, точно море,
     покуда не укачали.

     Ћдин трепещет крылами,
     другой недвижно витает.
     Ћдин приходит с дарами,
     другой дары отбирает.

     Љоторый пребудет с нами?
     Љоторый канет в былое?
     Ћдин опалит, как пламЯ,
     другой осыплет золою.
     Ђ Я им душу вверЯю --
     стелюсь покорной волною.

     ‹ишь раз в едином усилье
     согласно они запели,
     смыкаЯ белые крыльЯ
     любви и крестной купели.

     ‹ишь раз друг с другом в союзе
     забыли разлад старинный,
     и жизнь завЯзала узел
     со смертью неразделимый.

     Џеревод Ќ.‚анханен


            Њатерии


     93. ‚оздух


     ‚ поле, где шалфей и мЯта,
     где землЯ в цветах, как в звездах,
     словно ждал, менЯ встречает
     ‚оздух.

     Љруглый, вертитсЯ, как голый
     расшалившийсЯ проказник,
     словно с матерью играет,
     утит, дразнит.

     ’о берет менЯ в объЯтьЯ
     с ласковой своей сноровкой,
     то закручивает платье,
     как веревку.

     Љак змеЯ, шипит на ветках,
     листьЯ в чаще отрЯхает
     или у менЯ дыханье
     отнимает.

     Џапоротникам и крыльЯм
     не дает он запылитьсЯ;
     у него свои растеньЯ,
     птицы.

     џ тЯнусь к нему руками,
     и ловлю, и догонЯю;
     он менЯ мельканьем быстрым
     ослеплЯет.

     € касаюсь, не касаЯсь,
     и ловлю -- рука пустаЯ;
     он смеетсЯ, новой шуткой
     одарЯЯ.

     џ иду назад по рощам,
     по дубовой, по сосновой,
     гонитсЯ за мною ‚оздух
     снова.

     ‚ дом свои каменный вхожу Я,
     от волос прохладой веет:
     как хмельные, как чужие,
     тЯжелеют.

     Ќепокорные, не могут
     на подушке поместитьсЯ;
     чтоб уснуть, должна Я с ними
     повозитьсЯ.

     „олжен он прилечь сначала
     великаном-альбатросом
     или снастью, что спустили
     трос за тросом.

     …сли волосы утихнут,
     засыпаю утром, поздно:
     так измучил мать ребенок -
     ‚оздух.

     Џеревод Ћ.‘авича


               Ђмерика


     94. ѓимн тропическому солнцу


     Ћ солнце инков, солнце майЯ,
     ты плод американский, спелый,
     кечуа, майЯ обожали
     твое сиЯющее тело;
     и кожу старых аймара
     ты выкрасило красным мелом;
     фазаном красным ты встаешь,
     уходишь ты фазаном белым;
     художник и татуировщик
     из рода тигров и людей,
     ты -- солнце гор, равнин, пустыни,
     ты -- солнце рек, теснин, полей.
     ’ы нас ведешь, и ты идешь
     за нами гончей золотою,
     ты на земле и в море -- знамЯ,
     длЯ братьев всех моих свЯтое.
     Њы затерЯемсЯ -- ищите
     в низинах -- раскаленных Ямах,
     на родине деревьев хлебных
     и перуанского бальзама.

     Ѓелеешь в Љуско над пустыней;
     ты -- Њексики большаЯ песнЯ,
     что в небе над ЊайЯбом бродит,
     ты -- огненный маис чудесный, -
     его повсюду жаждут губы,
     как манны жаждали небесной.
     Ѓежишь бегом ты по лазури,
     летишь над полем голубым,
     олень то белый, то кровавый, -
     он ранен, но недостижим.

     Ћ солнце Ђндов, ты -- эмблема
     людей Ђмерики, их сторож,
     ты -- пастырь пламенного стада,
     земли горЯщаЯ опора;
     не плавишьсЯ и нас не плавишь
     в жаре сжигающего горна;
     кецаль, весь белый от огнЯ,
     создав народы, ты их кормишь;
     огонь -- на всех путЯх вожатый
     огней блуждающих нагорных.

     Ќебесный корень, ты -- целитель
     индейцев, исходЯщих кровью;
     с любовью ты спасаешь их
     и убиваешь их с любовью.
     Љецалькоатль, отец ремесел
     с миндалевидными глазами,
     индиго мелешь, скромный хлопок
     возделываешь ты руками;
     ты красишь прЯжу индианок
     колибри Яркими цветами,
     ты головы их вырезаешь,
     как будто греческий орнамент:
     ты -- птица ђок, и твой птенец --
     безумный ветер над морЯми.
     ’ы кроткий повелитель наш,
     так не ЯвлЯлись даже боги;
     ты стаей горлинок белеешь,
     каскадом мчишьсЯ быстроногим.
     Ђ что же сделали мы сами
     и почему преобразились?
     ‚ угодьЯ, залитые солнцем,
     болота наши превратились,
     и мы, принЯв их во владенье,
     огню и солнцу поклонились.

     ’ебе доверила Я мертвых, --
     как на углЯх, они горели,
     и спЯт семьею саламандр,
     и видЯт сны, как на постели;
     иль в сумерки они уходЯт,
     как дрока заросли, пылаЯ,
     на ‡ападе желтеЯ вдруг,
     топазами вдали сгораЯ.
     € если в эти сорок лет менЯ
     ты не вписало в памЯть,
     взглЯни, признай менЯ, как манго,
     как пирамиды-тезки камень,
     как на заре полет фламинго,
     как поле с Яркими цветами.

     Љак наш магей, как наша юкка
     и как кувшины перуанца,
     как тыквенный сосуд индейца,
     как флейта древнЯЯ и танцы,
     тобой дышу, в тебе одном
     и раскрываюсь и купаюсь.
     ‹епи менЯ, как ты лепил их,
     свое дыханье в них вливаЯ;
     дай мне средь них и с ними жить,
     быть изумленной, изумлЯЯ.

     џ шла по чужеземной почве,
     плоды чужие покупала;
     там стол так тверд, бокал не звонок,
     там жидок мед, вино устало;
     Я гимны пела мне чужие,
     молитвы смерти повторЯла,
     спала под мертвою звездою,
     драконов мертвых Я видала.

     ‚ернулась Я, и ты верни мне
     мой облик, данный от рожденьЯ.
     Ћбдай менЯ фонтаном алым
     и вывари в своем кипенье.
     ’ы выбели и вычерни менЯ
     в твоих растворах едких.

     ‚о мне тупые страхи выжги,
     грЯзь высуши, мечты проветри
     и прокали слова и речь,
     жги рот, и песню, и дыханье,
     очисти слух, омой глаза
     и сделай тонким осЯзанье.

     € новой -- кровь, и новым -- мозг,
     и слезы новыми ты сделай.
     Џот высуши и вылечи
     менЯ от ран души и тела.
     € снова ты менЯ возьми
     в те хороводы, что танцуют
     по всей Ђмерике огромной
     и славЯт мощь твою свЯтую.

     Њы, люди кечуа и майЯ,
     мы прежней клЯтвою клЯнемсЯ.
     ’ы -- вечно; к ‚ремени уйдЯ,
     мы к ‚ечности опЯть вернемсЯ.
     Ћпав, как золотые листьЯ,
     как красного руна шерстинки,
     к тебе вернемсЯ после смерти,
     как говорили маги-инки.

     Џридем, как гроздьЯ к виноделу,
     бессмертье возвратитсЯ с нами;
     так золотой косЯк всплывает
     по воле морЯ над волнами;
     и так гиганты-анаконды
     встают по свисту над кустами.

     Џеревод Ћ.‘авича


               ‡емлЯ —или


     95. ‚одопад на ‹ахе


     Џороги на ‹ахе -- грохот,
     индейских стрел клокотанье,
     прыжки обезьЯн серебристых
     и двух берегов расставанье.

     Џроветриваешь ты скалы
     и воду, алмазы терЯЯ;
     и между жизнью и смертью
     индейцем в пучину нырЯешь;

     и, падаЯ, пасть не может
     твое слепЯщее чудо:
     летит за тобою участь
     Ђраукании трудной.

     ’ы падаешь самоубийцей,
     а ставка -- душа и тело;
     летЯт за тобою времЯ,
     и радость, и боль без предела,
     и смертные муки индейцев,
     и жизнь моЯ в пене белой.

     ‚олков обдаешь ты пеной
     и зайцев слепишь туманом!
     Ђ мне твои белые вспышки
     наносЯт все новые раны.

     € слышат тебЯ лесорубы,
     и путники, и старожилы,
     и мертвые, и живые,
     и люди душевной силы --
     шахтеры и те, кто в запрудах
     охотЯтсЯ за шиншиллой.

     ‹юбовь побежденнаЯ мчитсЯ,
     и радуЯ, и калеча,
     со стоном матери бедной,
     летЯщей детЯм навстречу.

     ЏонЯтен и непонЯтен
     твой гул, водопад на ‹ахе,
     дорога древних рыданий,
     восторгов, что ныне -- во прахе.

     ‚ода с истерзанной грудью
     похожа на Ђнтигону:
     так рушитсЯ мир без взрыва,
     так падает мать без стона.
     “йду Я с ‹ахой-рекою,
     с безумными змеЯми пены,
     уйду на равнины —или
     с печалью своей неизменной;
     а ставка -- и кровь, и чувства,
     и сдамсЯ разбитой, забвенной...

     Џеревод Ћ.‘авича


     96. ‚улкан Ћсорно


     Ћсорно, камни пращой
     в себЯ самого ты кидаешь.
     ’ы -- старший пастух на равнине,
     глава и рода и краЯ.

     ’ы словно в прыжке застыл,
     морозом скованный сразу, --
     огонь, слепивший индейца,
     в снегах олень белоглазый.

     ‚улкан, покровитель ћга,
     чужаЯ, твоей Я стала,
     чужой, ты мне стал родным
     в долине, где свет Я узнала.

     ’еперь ты везде предо мною,
     владеешь душой и телом;
     хожу вкруг тебЯ дозором,
     пингвин мой, тюлень мой белый.

     Ќа наших глазах ты сгораешь,
     как звезды падучие, светел,
     и вот водой ‹ьЯнкиуэ
     твои причащаютсЯ дети.

     Њы знаем, что добр огонь,
     он в нас, как в тебе, пылает;
     огонь индейской земли,
     рождаЯсь, мы получаем.

     •рани этот древний край,
     спасай свой народ от горЯ,
     дай сил лесорубам-индейцам,
     указывай путь тем, кто в море.

     “казывай путь пастухам,
     Ћсорно, старик величавый;
     расправь своим женщинам плечи,
     покрой детей своих славой!

     Џогонщик белых быков,
     расти Ячмень и пшеницу,
     учи своей щедрости землю!
     Џусть голод тебЯ страшитсЯ!

     Ћгнем раскуй нашу волю
     и холод сердец растопи,
     сожги поражений отраву,
     а то, что мы ждем, -- торопи!

     Ћсорно, каменный выкрик
     и окаменевший стих,
     гони былое несчастье
     и смерть от детей своих!

     Џеревод Ћ.‘авича


            Saudade


     97. Љрай безвестный


     Љрай мой небывалый,
     которого нет,
     ангелок усталый,
     невиданный свет,
     полон лебедой,
     полон мертвой водой -
     дом на сотни лет,
     неразлучный с бедой.

     ‚ том краю жасмина
     не встретите вы.
     Ќебо там пустынно,
     озера мертвы.
     ѓде тот край, не знаю,
     от вас не таю --
     просто умираю
     в безвестном краю.

     Ќи паром, ни барка
     не возЯт туда,
     там мостов не видно,
     не ходЯт суда:
     не ищи мой остров -
     не стоит труда.

     Ћн похож на сказку,
     похож на игру,
     он, как вещий сон,
     что растаЯл к утру --
     мой безвестный край,
     где живу и умру.

     Ћн на свет ЯвилсЯ
     не сразу, поверь --
     по частЯм сложилсЯ
     из многих потерь:
     милое былое,
     отрада моЯ,
     все, что было мною,
     а нынче -- не Я.

     ѓорные породы,
     нагие хребты,
     чудо-огороды
     и чудо-цветы,
     охра да индиго
     такой красоты!
     €з былого вести
     сошлись надо мной,
     заклубились вместе
     и стали страной!

     Ћблачные зданьЯ --
     воздушный обман,
     свежее дыханье
     ушедших в туман --
     все вокруг вбираю
     в отчизну мою:
     здесь Я умираю --
     в безвестном краю.

     Џеревод Ќ.‚анханен


     98.           —ужестранка


     Ћна говорит с чужеродным акцентом своих морей,
     чьи мысли и водоросли, и пески чужезвучны.
     ‚сегда, как пред гибелью, Ѓогу молитвы творит,
     € Ѓог ее нам не понЯтен -- без облика он и без веса.

     ”руктовый наш сад она очужеземила, -- сад
     весь в кактусах густоволосых и в травах когтистых.
     € дышит дыханьем пустыни пылающей, где
     любила она с добела раскаленною страстью.

     Ќи тайны своей никому не раскроет, ни карт,
     раскрыла б -- осталась бы картой звезды неизвестной,
     и если лет восемьдесЯт проживет среди нас,
     останетсЯ прежней пришелицей, заговорившей
     на стонущем, на задыхающемсЯ Языке,
     и понимают его только дебри и звери.

     “мрет среди нас, не найдЯ в этой жизни покоЯ,
     смерть станет подушкой судьбы,
     хоть умрет она смертью чужою.

     Џеревод €.‹иснЯнской


     99.        Џить


     џ помню каждое движенье
     тех рук, что воду мне давали.

     ѓде над лощиной ђио-Ѓланко
     отроги Ђконкагуа встали,
     Я подошла, Я прикоснулась
     к хлысту тЯжелого каскада;
     он мчалсЯ, шумный, пенногривый,
     и, коченеЯ, белый, падал.
     џ прикоснулась ртом к кипенью
     и обожглась, и, словно рана,
     три днЯ кровоточил мой рот,
     глотнув свЯтой воды вулкана.

     Ќедалеко от Њитлы, в день
     цикад, хожденьЯ, суховеЯ,
     склонилась над колодцем Я,
     и поддержал менЯ индеец;
     и голова моЯ, как плод,
     была его рукой укрыта.
     Ћдна вода поила нас,
     в ней были наши лица слиты,
     и молнией пришло сознанье:
     мой род, он -- плоть от плоти Њитлы.

     Ќа острове Џуэрто-ђико,
     полна покоем, синевою,
     у вольных волн лежу, а пальмы,
     как матери, над головою;
     и девочка орех разбила
     прелестной маленькой рукою.
     € пальмы-матери подарок,
     как дочь, пила Я, не дыша.
     Ќет, слаще ничего не знали
     вовек ни тело, ни душа!

     Њне в доме детства мать всегда
     в кувшине воду приносила,
     и от глотка и до глотка
     с нее Я взглЯда не сводила.
     ѓлаза Я выше поднимала,
     и отходил кувшин назад.
     € до сих пор со мною жажда,
     лощина, материнский взглЯд.
     „а, вечность в том, что мы такие,
     какими раньше мы бывали.

     џ помню каждое движенье
     тех рук, что воду мне давали.

     Џеревод Ћ. ‘авича


     100. Њы будем королевами


     Њы выйдем в королевы
     четырех держав вчетвером:
     ђосалиЯ с ‹усилой, ‘ ќфихенией ‘оледад.

     ‚ долине, в ќльки милой,
     затЯнутой сотней гор
     шафрановых и алых,
     вели вчетвером разговор,

     что выйдем в королевы
     и к синему морю придем.
     Џо семь годочков было
     мечтательницам четырем.

     Њы с лентами в косичках,
     в перкалевых платьЯх своих
     гонЯлись за дроздами
     под сенью смоковниц родных.

     ‘омнений наше детство
     не ведало, как Љоран:
     четыре королевства
     направЯт флоты в океан.

     Њы с четырьмЯ царЯми
     пойдем под четыре венца,
     мужьЯ будут певцами,
     как царь иудейский „авид.

     € в четырех державах
     всего у нас будет с лихвой, -
     морские звезды, травы
     и дивнаЯ птица фазан.

     „ары земли и морЯ!
     ‚ долине хлебных дерев
     не будем ведать горЯ,
     и грызть мы не будем металл.

     Њы выйдем в королевы --
     и полною станет казна.
     Ќе вышла в королевы
     из нас четырех ни одна.

     ЊорЯк лобзал ђосалью,
     но был он обвенчан с волной --
     за эти поцелуи
     его утопила волна.

     ‘емь братьев и сестричек
     растила в нужде ‘оледад,
     забыв и сон о море,
     глаза, как две ночи, глЯдЯт,

     а нынче в Њонтегранде
     пасет виноградник чужой, --
     чужих малюток нЯнчит,
     своих не придетсЯ уже.

     € только у ‹усилы
     идут превосходно дела,
     в безумье полнолуньЯ
     она свой престол обрела:

     супругов видит в реках,
     а десЯть детей -- в облаках,
     в грозе -- свою корону,
     а жезл -- в солЯных рудниках.

     € все ж в долине ќльки,
     в стиснутой сотней гор,
     поют и в нашем веке,
     споют и в веке другом:

     мы выйдем в королевы
     и выйдем за королей,
     раздвинем эти горы
     до самых до синих морей.

     Џеревод €.‹иснЯнской


            ‘ущества


     101. €гроки


     Ќам жизнь однажды дали
     и не подарЯт двух.
     Ђ мы на жизнь сыграли
     и проигрались в пух.

     Ћна была, как взгорье,
     а сделалась, увы,
     как высохшее море,
     дракон без головы.

     Њы счет вели нестрого,
     задаром кровь лилась,
     и как просить у Ѓога,
     чтоб воскресили нас?

     „ругие любЯт кости,
     бирюльки, домино,
     а мы -- лихие гости,
     и в голове одно:

     угару и азарту
     нельзЯ без куража --
     поставим все на карту,
     собой не дорожа.

     Љусок на редкость лаком -
     чет-нечет -- выбирай!
     € что нам стоит на кон
     поставить ад и рай?

     ѓреховности образчик,
     дурнаЯ голова.
     Ќе вспомнит о пропащих
     ни песнЯ, ни молва.

     Ђ коли возвратитьсЯ
     нам суждено судьбой,
     так зверем или птицей,
     но только не собой.

     € если бросЯт в дело
     опЯть через века,
     то где ты, где ты,
     тело шального игрока?!

     Џеревод Ќ.‚анханен


     102.      ‘таруха


     …й сто двадцать, ей порЯдочно за сто!
     € лицо ее, морщинистей земли,
     вроде нищенской рогожи, а не то --
     точно пыльные порожние кули.

     ‡алегли морщины вдоль и поперек,
     как песчаные разводы на мели,
     и на дюны наметаемый песок,
     и несметные чешуйки чешуи.

     ‘мерть, по слухам, всех нас помнит без труда -
     нет такого, чтобы в срок не унесло --
     а ее, видать, забыла навсегда,
     как Язык или какое ремесло.

     Џо утрам ей рис приносЯт и питье,
     тешат сказочкой, что дитЯтке подстать,
     юность дарит ей дыхание свое
     и густых волос отрезанную прЯдь.

     Ќа менЯ ее надежда -- на одну.
     џ одна ей обещаю забытье.
     џ к щеке ее старательно прильну,
     ни на шаг не отступаЯ от нее.

     “верЯЯ: "‘мерть -- отчизна и приют", -
     смерть подам ей, как понюшку табака.
     ’о сирены Ћдиссею не поют,
     что про смерть Я заведу издалека.

     "‘мерть", -- шепну Я, подаваЯ ей еду.
     "‘мерть, -- скажу, -- и только смерть, куда ни кинь".
     € ее к черте последней подведу,
     повторЯЯ это слово, как "аминь".

     € она протЯнет руку в свой черед
     и шагнет, куда указываю Я,
     и запекшиесЯ губы разомкнет,
     и доверчиво хлебнет небытиЯ.

     €, счастливаЯ, обмЯкнет навсегда,
     и с улыбкой затерЯетсЯ вдали,
     как рожденные с ней вместе города,
     окрещенные с ней вместе корабли.

     € тогда Я унесу на край земли
     и посею, словно зерна дорогие,
     эти кости там, где некогда легли
     несравненные, нетленные, другие.

     —ьих седин давным-давно простыл и след,
     затерЯлсЯ в глубине земного среза -
     те старухи, длЯ которых смерти нет:
     ‘айта Љлара, Љатерина и ’ереза.

     Џеревод Ќ.‚анханен


     103.    Џоэт


     "‘частливых рыбок танец
     поверг менЯ в смЯтенье,
     в том танце мировое
     увидел Я свеченье, -
     Я так с ожившей ртутью
     играл в самозабвенье,
     но стоило застыть мне
     от света в отдаленье, -
     бледнели пуще смерти
     сверкающие рыбки,
     но рЯдом с буйством света
     вновь делалсЯ безумным".

     "‚ сети, чье имЯ -- Џолночь,
     и в светлЯках полночных,
     в лучах-узлах медведиц
     Я испытал мученье.
     ђисталища любил Я,
     мечей и звезд боренье,
     покуда не постигнул,
     что, сеть раскинув, бездна
     живой добычи алчет".

     "€ собственною плотью
     Я тоже был изранен,
     и вырвалсЯ на волю
     мой первый плач из сердца,
     свое рассек Я тело,
     чтоб все мои стенаньЯ
     нашли освобожденье".
     "‚се то, чего касалсЯ,
     мне нанесло раненье,
     мне птицами морскими
     казались эти раны,
     Я в странах света слышал
     мои четыре бреда..."
     "Њне крупных звезд ЏлеЯды
     не удалось плененье,
     лишь гол о во круженье -
     улов мой темносиний".

     "џ жил на острых гранЯх
     души, чье отраженье --
     в ножах, в сверканье лезвий,
     в любви осатанелой
     и в Яростном порыве
     в безудержной надежде
     и в безнадежной скуке,
     так отдавал Я душу
     химерам во владенье".

     "€ вот теперь из морЯ, -
     из моего забвеньЯ,
     мне знаменье Явилось
     •риста, чье воскрешенье, -
     как будто в чудной сказке
     открылось напоследок,
     узлы пеньки и сети
     менЯ теперь не ранЯт".

     "џ предаюсь отныне
     ‚севышнему ‚ладыке,
     и вслед ему иду Я,
     как вслед реке и ветру,
     сильнее, чем в объЯтье,
     менЯ прижал Ћн к сердцу,
     даруЯ вдохновенье,
     ведет менЯ с ‘обою,
     и Я твержу в волненье:
     "Ћтец!" -- и замолкаю,
     "‘ын!" -- и молчу Я снова".

     Џеревод €.‹иснЯнской


     104.    ѓолуби


     Џлоскую полдневную крышу
     солнце раскалЯет веками,
     Я сквозь сон полуденный слышу
     горлицы стучат коготками.

     Ѓелый день и дом -- тихий омут,
     плачет чьЯ-то хвораЯ дочка,
     и жильцам не слышно из комнат --
     горлицы стучат коготочком.

     „ар мой материнский, глубинный
     сыплет им зерно потаенно,
     и глухой возней голубиной
     полнитсЯ поющее лоно.

     ’ри голубки бьютсЯ в подоле,
     раздувают крыльЯми юбку.
     „ве -- пусть погулЯют на воле,
     а одну оставлю голубку.

     џ не слышу слов и рыданий,
     зной не надо мною клубитсЯ:
     мой подол омыт в €ордани,
     горлица моЯ, голубица!

     Џеревод Ќ.‚анханен


               ЏосланиЯ


     105. Џослание к рождению девочки в —или


     „руг написал мне: "„очка у нас родилась".
     Ѓыло письмо разбухшим от первого крика
     девочки. ‚от Я открыла письмо и лицом
     к этому жаркому крику приникла.

     „очка у них родилась, и глаза ее так же прекрасны,
     как у родителей в день, когда в их глазах
     счастье. €, может быть, шейка ее, как у мамы,
     очень похожа на шею викуньи.

     Ќочью она родилась, внезапно, -
     так раскрываетсЯ листик платана.
     Њать не имела пеленок, и полотно,
     первый услышав крик, на куски разрывала.

     ’ак же, как €исус-младенец, ночью
     и под покровом Январского ‡одиака,
     целый час малютка дышала
     голеньким тельцем, порами всеми своими,
     их Ѓлизнецы вылизывали, ђак и ‹ев.

     ‚от приложили ее к материнской груди,
     новорожденную, и возраст ее -
     час, только час, а ее глаза
     слиплись от серы.

     ќтому тельцу мать говорила слова
     ласковые, те самые, что говорила
     возле телЯт ЊариЯ, ЊариЯ возле козлЯт:
     "‡айчик пугливый, крикуша моЯ золотаЯ".
     „евочка не умолкала: "Ќазад Я хочу,
     где неизвестны четыре времени года!"

     ’олько она открыла глаза, как ее
     поцеловали две подоспевшие ведьмы:
     тетЯ ђоза, нЯнЯ •уана склонились,
     словно высокие, мыльные деревьЯ
     над куропаткой от роду двух часов.

     Љрошка же плакать давай, чтобы соседи
     разом проснулись, всей сообщаЯ округе
     столь же тревожную весть, как о флоте английском,
     не унималась, пока не узнали, в чем дело.

     „евочке дали имЯ мое,
     чтобы, как Я, на фрукты она налегала,
     чтоб, отдыхаЯ, траву она мЯла, как Я,
     чтобы на мир смотрела, как Я, по-свойски,
     будто сама и во благо его сотворила.

     ’ут же добавили к своим пожеланьЯм,
     чтобы, как Я, не страдала она безрассудством,
     чтобы не вздумала медом кормить медведей,
     или кнутом стегать бурю.

     Ќынче Я вспоминаю о том, что мне
     снилось в ту ночь, когда она родилась:
     там, на прогалине Љордильеры,
     в ќльки смоковница мне приснилась,
     чье молоко на щеки мои стекало,
     а кругом только сушь, одни только камни,
     жажда мучит менЯ, какаЯ уж тут сиеста!

     ’олько проснулась, как сразу мой сон мне сказал:
     "„обрую весть услышишь ты скоро".

     ‚от и пишу Я друзьЯм наказы:
     ‘тЯгивать грудку не надо лентой широкой,
     девочку вы отнесите на луг зеленый
     у Ђконкагуа: вроде ее Я нашла случайно
     там под акацией, в шерстЯных отрепьЯх.

     Љатышки сохраните в ее волосках,
     так как первой хочу ее причесать,
     вылизать, как стараЯ волчица.
     Ќадо ее вам укачивать без песен,
     только пусть музыка слышитсЯ древних звезд,

     заговорит пусть попозже; растет не быстро,
     словно ромашечка -- в самый раз.
     Џусть роженица поручит ее заботам
     Њарфы или ’ересы,
     помните: Њарфа хлебы пекла,
     правила кармелитками ’ереса
     словно пчелами -- ”абр, энтомолог.

     џ, наверное, вернусь на Џасху,
     в пору зрелой индейской смоквы, когда
     Ящерок Ярче витражи церквей,
     сильно страдаю от холода Я в ‹ионе,
     а согреваюсь, как вспомню солнце ‚икуньи.

     ‚ы мне позвольте несколько ночей
     спать рЯдом с нею: теперь Я не знаю
     страшных кошмаров, три месЯца нынче
     сплю, горностаем свернувшись.

     ‚от и засну, устами уткнувшись
     в маленькое ушко ее:
     так дыханье ‘ивиллы в нее войдет,
     Ќам о пантере поведал Љиплинг:
     крепко спала, вдыхаЯ запах кусочка
     мирры, что к лапе ее прилип.

     “шко ее к лицу моему прижметсЯ,
     чтобы она почувствовала, когда умирать
     стану: Я так одинока,
     что удивлЯетсЯ насмешливое небо:
     о, какаЯ одинокаЯ женщина есть на свете!
     € ‡одиак остановитсЯ на скаку,
     чтобы узнать: это Явь или сказка --
     женщина так одинока, а все же заснула!

     Џеревод €.‹иснЯнской


         €з книги "„авильнЯ"


          Ѓезумные женщины


     106. „ругаЯ


     …е в себе Я убила:
     ведь Я ее не любила.

     Ѓыла она -- кактус в горах,
     цветущий пламенем алым;
     была лишь огонь и сухость;
     что значит свежесть, не знала.

     Љамень и небо лежали
     в ногах у нее, за спиною;
     она никогда не склонЯлась
     к глазам воды за водою.

     ’ам, где она отдыхала,
     травы вокруг поникали, --
     так жарко было дыханье,
     так щеки ее пылали.

     ‘молою быстро твердела
     ее речь в любую погоду,
     чтоб только другим не казатьсЯ
     отпущенной на свободу.

     –веток, на горах растущий,
     сгибатьсЯ она не умела,
     и рЯдом с ней приходилось
     сгибатьсЯ мне то и дело...

     Ќа смерть ее обрекла Я,
     украв у нее мою сущность.
     Ћна умерла орлицей,
     лишенной пищи насущной.

     ‘ложила крыльЯ, согнулась,
     слабеЯ внезапно и быстро,
     и на руку мне упали
     уже погасшие искры.

     Ќо сестры мои и поныне
     все стонут по ней и скучают,
     и пепел огнЯ былого
     они у менЯ вырывают.

     Ђ Я, проходЯ, говорю им: -
     ‚ ущельЯ вам надо спуститьсЯ
     и сделать из глины другую,
     пылающую орлицу.

     Ђ если не можете, -- значит,
     и сердце помнить не может.
     …е в себе Я убила.
     “бейте вы ее тоже!

     Џеревод Ћ.‘авича


     107.    Ќабожность


     џ к сторожу на маЯке
     хочу поднЯтьсЯ тропкой тесной,
     узнать, как солона волна,
     в глазах его увидеть бездну.
     Љ нему дойду Я, если жив он,
     старик просоленный, железный.

     Љак говорЯт, глЯдит отшельник
     лишь на ‚осток, -- но бесполезно.
     ‡агорожу его от морЯ,
     пусть взглЯнет на менЯ, не в бездну.

     Ћн знает все про эту ночь -
     мою дорогу без названьЯ.
     Ћн знает спрутов, и буруны,
     и крик, лишающий сознаньЯ.

     Џрилив покрыл его плевками,
     но все ж он выситсЯ над плЯжем.
     Ћсвистан чайками и бел,
     как раненый солдат на страже,
     он нем, отсутствует, недвижен,
     как будто не родилсЯ даже.

     Ќо к башне маЯка упрЯмо
     иду обрывистой тропою.
     Џусть мне старик откроет
     все божественное и земное.
     …му кувшинчик молока,
     глоток вина несу с собою...

     Ђ он все слушает на башне
     морей самовлюбленных пенье.
     Ђ если ничего не слышит,
     покрытый солью и забвеньем?

     Џеревод Ћ.‘авича


     108.   ’анцовщица


     ’анцовщица сейчас танцует танец
     непоправимой роковой потери.
     Ѓросает все, что было у нее:
     родных и братьев, сад и луговину,
     и шум своей реки, и все дороги,
     рассказы очага и детства игры,
     черты лица, глаза и даже имЯ,
     как человек, который тЯжесть сбросил
     и со спины, и с головы, и с сердца.

     ЏронизаннаЯ светом днЯ и солнцем,
     смеЯсь, она танцует на обломках.
     ‚есь мир проветривают эти руки:
     любовь и зло. улыбку и убийство,
     и землю, залитую жатвой крови,
     бессонницу пресыщенных и гордых,
     и жажду, и тоску, и сон бездомных.

     Ѓез имени, без нации, без веры,
     от всех и от себЯ самой свободна,
     полетом ног за жизнь и душу платит.
     „рожа тростинкою под ураганом,
     она -- его свидетельство живое.

     Ќе альбатросов взлет она танцует,
     обрызганный игрою волн и солью;
     не сахарного тростника восстанье,
     сраженное кнутами и ножами;
     не ветер -- подстрекатель парусов -
     и не улыбку трав вы