‚ладимир Ќабоков. ‘лава

Ћцените этот текст:
‚ладимир Ќабоков. ‘лава



     € вот, как на колесиках, вкатываетсЯ ко мне некто
     восковой, поджарый, с копотью в красных ноздрЯх,
     и сижу, и решить не могу: человек это
     или просто так -- разговорчивый прах.
     Љак проситель из наглых, гроза общежитий,
     как зловещий друг детства, как старший шпион
     (шепелЯвым таким шепотком: а скажите,
     что вы делали там-то?), как сон,
     как палач, как шпион, как друг детства зловещий,
     как в балканской новелле влиЯнье, как их,
     символистов -- но хуже. …сть вещи, вещи,
     которые... даже... (Ђкакий Ђкакиевич
     любил, если помните, "плевелы речи",
     и он как Ќаречье, мой гость восковой),
     и сердце проситсЯ, и сердце мечетсЯ,
     и Я не могу. Ђ его разговор
     так и катитсЯ острою осыпью под гору,
     и картавое, кроткое слушать должно
     и заслушиватьсЯ господина бодрого,
     оттого что без слов и без славы оно.
     Љак пародиЯ совести в драме бездарной,
     как палач и озноб, и последний рассвет --
     о волна, поднимись, тишина благодарна
     и за эту трехсложную музыку. -- Ќет,
     не могу Языку заказать эти звуки,
     ибо гость говорит, и так веско,
     господа, и так весело, и на гадюке
     то панама, то шлем, то фуражка, то феска:
     иллюстрации разных существенных доводов,
     головные уборы, как мысли вовне;
     или, может быть, -- было бы здорово,
     если б этим шутник указывал мне,
     что Я страны менЯл, как фальшивые деньги,
     торопЯсь и боЯсь оглЯнутьсЯ назад,
     как раздваивающеесЯ привиденье,
     как свеча меж зеркал, уплываЯ в закат.
     „алеко до лугов, где ребенком Я плакал,
     упустив аполлона, и дальше еще
     до еловой аллеи с полосками мрака,
     меж которыми полдень сквозил горЯчо.
     Ќо воздушным мостом мое слово изогнуто
     через мир, и чредой спицевидных теней
     без конца по нему прохожу Я инкогнито
     в полыхающий сумрак отчизны моей.
     џ божком себЯ вижу, волшебником с птичьей
     головой, в изумрудных перчатках, в чулках
     из лазурных чешуй. Џрохожу. Џеречтите
     и остановитесь на этих строках.
     Ћбращение к несуществующим: кстати,
     он не мост, этот шорох, а цепь облаков,
     и лишенные самой простой благодати
     (дохожденьЯ до глаз, до локтей, до висков),
     "твои бедные книги, -- сказал он развЯзно, --
     безнадежно растают в изгнанье. “вы,
     эти триста листов беллетристики праздной
     разлетЯтсЯ -- но у настоЯщей листвы
     есть куда упадать, есть землЯ, есть ђоссиЯ,
     есть тропа, всЯ в лиловой кленовой крови,
     есть порог, где слоЯтсЯ тузы золотые,
     есть канавы -- а бедные книги твои,
     без земли, без тропы, без канав, без порога,
     опадут в пустоте, где ты вырастил ветвь,
     как базарный факир, то есть не без подлога,
     и недолго ей в дымчатом воздухе цвесть.
     Љто в осеннюю ночь, кто, скажи-ка на милость,
     в захолустии русском, при лампе, в пальто,
     среди гильз папиросных, каких-то опилок
     и других озаренных неЯсностей, кто
     на столе развернет образец твоей прозы,
     зачитаетсЯ ею под шум дождевой,
     набегающий шум заоконной березы,
     поднимающей книгу на уровень свой?
     Ќет, никто никогда на просторе великом
     ни одной не помЯнет страницы твоей:
     ныне дикий пребудет в неведенье диком,
     друг степей длЯ тебЯ не забудет степей.
     ‚ длинном стихотворении "‘лава" писателЯ,
     так сказать, занимает проблема, гнетет
     мысль о контакте с сознаньем читателЯ.
     Љ сожаленью, и это навек пропадет.
     ЏовторЯй же за мной, дабы в сладостной Язве
     до конца, до небес доскрестись: никогда,
     никогда не мелькнет мое имЯ -- иль разве
     (как в трагических тучах мелькает звезда)
     в специальном труде, в примечанье к названью
     эмигрантского кладбища, и наравне
     с именами собратьев по правописанью,
     обстоЯтельством места навЯзанных мне.
     Џовторил? Ђ случалось еще, ты пописывал
     не без блеска на вовсе чужом Языке,
     и припомни особенный привкус анисовый
     тех потуг, те метаньЯ в словесной тоске.
     € виденье: на родине. Њастер. Ќадменность.
     Ќепреклонность. Ќо тронуть не смеют. Џорой
     перевод иль отрывок. Џоклонники. –енность
     европейскаЯ. „ача в Ђлуште. ѓерой".

     € тогда Я смеюсь, и внезапно с пера
       мой любимый слетает анапест,
     образуЯ ракеты в ночи, так быстра
       золотаЯ становитсЯ запись.
     € Я счастлив. џ счастлив, что совесть моЯ,
       сонных мыслей и умыслов своднЯ,
     не затронула самого тайного. џ
       удивительно счастлив сегоднЯ.
     ќта тайна та-та, та-та-та-та, та-та,
       а точнее сказать Я не вправе.
     Ћттого так смешна мне пустаЯ мечта
       о читателе, теле и славе.
     џ без тела разроссЯ, без отзвука жив,
       и со мной моЯ тайна всечасно.
     —то мне тление книг, если даже разрыв
       между мной и отчизною -- частность.
     Џризнаюсь, хорошо зашифрована ночь,
       но под звезды Я буквы подставил
     и в себе прочитал, чем себЯ превозмочь,
       а точнее сказать Я не вправе.
     Ќе доверЯсь соблазнам дороги большой
       или снам, освЯщенным веками,
     остаюсь Я безбожником с вольной душой
       в этом мире, кишащем богами.
     Ќо однажды, пласты разуменьЯ дробЯ,
       углублЯЯсь в свое ключевое,
     Я увидел, как в зеркале, мир и себЯ,
       и другое, другое, другое.


     <“эльслей (Њасс.), 1942>

Last-modified: Wed, 23 Jun 1999 04:16:20 GMT
Ћцените этот текст: