то „олгомостьев едва
удержалсЯ, чтобы не прыснуть: порыв его страсти прошел давно, в первую же
минуту монолога, и пришлось срочно перестраивать себЯ, чтоб не обидеть ђээт и
не упустить момент, а потом бегать-<i>дополучать</i>. ‚от какаЯ приключилась в
свое времЯ историЯ.<p>
Ќо теперь, в купе, следовало сначала что-то сдвинуть, переменить в атмосфере.
‘ледовало, очевидно, продемонстрировать себЯ <i>хорошим и несчастным</i>. Ќет,
не то что бы „олгомостьев так точно и цинично обо всем об этом подумал, но
нечто подобное, вероЯтно, промелькнуло, потому что он тут же полез в карман,
извлек небольшой пакет и протЯнул ђээт: вот. ’ебе. ђээт развернула бумагу и
чуть-чуть („олгомостьев, однако, заметил) покраснела: шесть спичечных
коробков&nbsp;-- Японский, два американских, фээргэшный и испаноЯзычные, точнее
пока не разобрала,&nbsp;-- таких в ее коллекции не было. ’ри коробка полные, ни
одного штришка на терках, два пустые, но в очень приличном состоЯнии, а от
Японской пачки оторвано всего четыре картонные спичинки. ђээт еще со школы
собирала спичечные коробки, но никому о своем увлечении не рассказывала:
стеснЯлась. „аже муж, даже ‚елло не знали. Ђ перед „олгомостьевым раскрыласьѕ
ђээт взглЯнула на „олгомостьева&nbsp;-- не смеетсЯ ли над нею?&nbsp;-- нет,
глаза любовника казались нежными и серьезными. ’огда ђээт полезла под сиденье,
достала чемоданчик, нешироко, чтоб „олгомостьев не увидел интимного
содержимого, приоткрыла на коленЯх, порылась и вытащила блок «”илипп-Њорриса».
’ебеѕ Ќет, ты не думай. џ действительно покупала тебе. (Џокупала-то она, может,
и „олгомостьеву, но не позавчера ли еще решила отдать сигареты ‚елло, а
сегоднЯ&nbsp;-- отправить их ‚елло с передачею?) „олгомостьев, впрочем, и не
подумал бы ничего, не проговорись ђээт, ты не думай. Ќу, а в чем же тогда дело?
начал он свой <i>уговор</i>, пользуЯсь благоприЯтным психологическим моментом.
—то такое стрЯслось, что ты <i>больше никогда менЯ не поцелуешь</i>? —ем Я
обидел тебЯ, оскорбил? —ем вдруг стал так плох?<p>
„верь отъехала в сторону, в проеме остановилась проводница. ЋстанкинскаЯ башнЯ
медленно плыла за ее спиною. Џроводница произнесла по-эстонски короткую фразу,
включающую знакомое, интернациональное слово pilet, и когда ђээт сказала в
ответ palun (что <i>палун</i> это <i>пожалуйста</i>&nbsp;-- это уж „олгомостьев
не интернационально знал&nbsp;-- выучил) и протЯнула картонный прЯмоугольник,
вошла в купе, присела на край диванчика, раскрыла на коленЯх коричневый
коленкоровый складень. ‘ тою же, включающей <i>pilet</i>, фразою обратилась и к
„олгомостьеву. ђээт что-то по-эстонски пролопотала за него, и проводница ушла.
Ќет, пожалуй, не помешала; не разрушила атмосферы, оценил „олгомостьев. ‘корее
наоборот: заставила ђээт взЯть его под свое покровительство, как бывало всегда,
когда они в ’аллине ходили в кафе или в театр. ‚идишь ли, начала ђээт
объЯснЯтьсЯ. ’ы скоро закончишь съемки и вернешьсЯ к себе. “ тебЯ жена. “ тебЯ
дом. ’олько не говори, что разведешьсЯ&nbsp;-- даже если это и правда, Я
никогда не соглашусь строить семью на несчастии другого человека. Ќо ты любишь
менЯ? чуть слышно, потупЯсь, возопил „олгомостьев. ‹юбишь или нет? ‚ данном
случае, уронила ђээт, это не имеет значениЯ.<p>
„олгомостьев замолчал. Џаузой он набирал разбег длЯ решающего монолога. Џоезд
прогрохотал по мосту&nbsp;-- они въезжали в Њосковскую область. „олгомостьев
выхватил взглЯдом знакомую крышу за окном, показала ђээт: видишь? во-он желтый
дом, изогнутый. €нститут Љультуры. џ училсЯ там лет десЯть назад, еще до ‚ѓ€Ља.
ќто пока тоже не был монолог. €нтерлюдиЯ. ‘воеобразное продление паузы. …ще
одно средство уточнить атмосферу. Њонолог началсЯ где-то в районе ‘ходни.<p>
ѓоворил „олгомостьев не хуже, чем всегда, даже, возможно, несколько лучше, это
смотрЯ с какой стороны смотреть, с позиций какой актерской школы оценивать:
страсти в нем прибавилось против обычного, и страсти самой искренней, но
исполнение от этого стало несколько менее филигранным. ‚ окне промелькнуло
Љрюково, за ним ЏодсолнечнаЯ, за нею Џокровка, а „олгомостьев все говорил. ђээт
недвижно сидела, плотно сжав губы и колени и сфокусировав прозрачные глаза на
бесконечность. ‚прочем, „олгомостьев плохо видел ђээт: монолог отнимал все
внимание, да и в купе начало темнеть&nbsp;-- солнце ушло за лес, в низины под
железнодорожным полотном натекло плотного тумана,&nbsp;-- тк она, во всЯком
случае, сидела минут сорок назад, и „олгомостьеву, поглощенному собственной
речью, казалось, что ничего не изменилось. ’ут бы ему побольше бы
наблюдательности и объективности, в собственных же интересах побольше
б!&nbsp;-- но откуда взЯтьсЯ замечательным сиим качествам в столь увлеченном,
столь заинтересованном собою человеке?&nbsp;-- тогда б не пропустил он момент,
когда ђээт сломалась, и только одни губы ее, теперь уже вовсе не так плотно
сжатые, как прежде, беззвучно складывались времЯ от времени в автоматическое
<i>ei</i>&nbsp;-- <i>нет</i>, и не решил прежде срока, что пора остановитьсЯ,
что дальше будет уже смешно, что надо либо уходить, либо менЯть что-то в
способе воздействиЯ на слушательницу.<p>
Ќо он решил, а уйти не мог никак. …ще у Љрюково мог, еще у Џодсолнечной, а
теперь&nbsp;-- нет. € уже не из страха потерЯть ђээт (об этом чуть ли и не
забылось): просто слишком много энергии вложил „олгомостьев в монолог,&nbsp;--
даже слезы просвечивали в голосе,&nbsp;-- чтоб отступить без ущерба длЯ
самоуважениЯ. € тут вдруг, непрошено, пришел на подмогу Ља'гтавый, просвистел в
ухо кое-какую мелодию, а потом шепнул, что в оп'геделенные моменты женщина
п'госто ждет от мужчины немножко насилиЯ, что насилие&nbsp;-- это, в сущности,
повивальнаЯ бабка любви,&nbsp;-- и тогда „олгомостьев встал, вылез из-за
столика и двинулсЯ на ђээт, чтобы обнЯть ее, хочет она того или <i>пока</i> не
хочет.<p>
Ђ она, совсем уже было <i>готоваЯ</i>, снова схлопнулась, собралась,
задеревенела. Ќе исключено, что эпизод в ‚Яану-‰ыэсуу, красочное описание
которого „олгомостьевым сломало ее несколько минут назад, в это мгновение
повернулсЯ перед ђээт обратной стороною.<p>
‚ ‚Яану-‰ыэсуу ђээт встретила шесть последних дней рождениЯ. „вадцать
девЯть&nbsp;-- это был рубеж, до которого ђээт еще позволЯла себе приглашать
друзей по такому, в общем-то, грустному поводу; потом, как раненый зверь,
забивалась в свой день в нору&nbsp;-- в микроскопический фанерный садовый
домик, который предоставлЯла коллежанка, и там в одиночестве выпивала
полбутылочки глицеринового «Vana Tallinn»а, полола грЯдки, думала, слегка
поплакивала, рано ложилась спать, а утром, искупавшись в море, в прозрачном
устье ‚Яану-‰ыэсуу, отправлЯлась на автобус и ЯвлЯлась на службу как ни в чем
не бывало. „аже ‚елло на эти грустные одинокие праздники не был допущен ни
разу.<p>
Ђ „олгомостьева ђээт позвала.<p>
Ќа консольном столике, покрытом крахмальной салфеткою, стоЯли стограммоваЯ
бутылочка коньЯку, миниатюрнаЯ рюмка, круглый домашний пирог, так плотно
утыканный желтыми свечечками, что сам был едва за ними виден, и тарелка с
десЯтком Ягод крупной клубники. Љ пирогу прислонена была открытка. ђээт взЯла
ее; прочла, чуть пришевеливаЯ губами, коллежанкино поздравление и не удержала
подступивших слез: хоть в каждый из шести этих последних лет коллежанка
устраивала ей стандартные сюрпризы, ђээт привыкнуть все не могла и
сентиментально растрагивалась. Ћна не знала, что „олгомостьеву при взглЯде на
неприхотливое убранство стола пришел на памЯть могильный холмик в сороковины
или что-то в этом роде, особенно когда ђээт положила на салфетку подаренные
„олгомостьевым цветы.<p>
‡десь, в ‚Яану-‰ыэсуу, ђээт не сопротивлЯлась: и сразу, едва выгрузили из сумок
выпивку и еду, и потом, после именинного обеда, и еще раз, после прогулки с
купаньем; ђээт было не так, как обычно бывало с мужчинами: не
брезгливо-безразлично, а почти хорошо, но она чувствовала, что нехорошо
„олгомостьеву, и на сей раз это ее неприЯтно беспокоило. Ћна не могла понЯть, в
чем дело, и спросить стеснЯлась, а потом догадалась, кажетсЯ, что „олгомостьев
ждет от нее каких-то особых реакций (ей рассказывали): крика, чуть ли не потери
сознаниЯ,&nbsp;-- и ђээт попробовала издать что-то нечленораздельное, хотЯ
прекрасно могла обойтись, как обходилась всю жизнь,&nbsp;-- и, заметив, как
понравилось это партнеру, начала смелее, смелее, смелее, еще смелее. Ђ там
стала и пощипывать, покусывать его, однако, все боЯлась, что он разглЯдит
подделку и обидитсЯ; но нет&nbsp;-- „олгомостьев ликовал. Ћн больше не
спрашивал: тебе что, разве плохо со мною? —то ж, ђээт была рада, что сумела
наконец доставить ему удовольствие, тем более, что оказалось это совсем не
сложно. ‚едь <i>такое</i> с тобою случилось в первый раз? напористо спросил
„олгомостьев минуту спустЯ, скажи, в первый?! ‚ первый, скромно потупила ђээт
прозрачные глаза: чего ради было ей огорчать счастливого любовника? „а и
действительно ведь&nbsp;-- в первый.<p>
„олгомостьев весь как-то сразу переменилсЯ: сделалсЯ спокойнее, увереннее,
нотки превосходства поЯвились в голосе, и ђээт, усталаЯ, убаюканнаЯ, не знаЯ,
что это голос уже не столько „олгомостьева, сколько Ља'гтавого, слушала с
благодушием, не слишком вдаваЯсь в смысл. Ќо это до поры до времени. Љогда
слова «ќстониЯ» и «<sup>'</sup>ѓоссиЯ» стали повторЯтьсЯ слишком уж часто, ђээт
насторожилась, и уже не лень стало ей переводить, а Ља'гтавый, оказываетсЯ,
говорил черт-те что: про то, что да, конечно, п'гаво на независимость&nbsp;--
п'гаво свЯщенное, но как все ж п'гиЯтно сознавать, что п'гинадлежишь к могучей
де'гжаве, к €мпе'гии, и что, на его взглЯд, коль уж ст'гана твоЯ не способна,
не в силах стать великою, так, может, лучше и п'гимкнуть к великому соседу? Ђ
что ќстониЯ? —то она, сама по себе, дала когда-нибудь ми'гу, цивилизации?
Љалевипоэг? Ќеудачника Ље'геса? Џусть 'ѓээт сходит в симфонический конце'гт:
эстонцы же <i>немузыкальны</i> (Ља'гтавый так и выделил это слово, как
обозначающее особое, стыдное какое-то преступление.) Ђ Язык? Њожет ли 'ѓээт
назвать эстонского поэта, п'гозаика, д'гамату'гга с ми'говым именем? Ќу
вооб'гази себе, говорил Ља'гтавый, вооб'гази, что вы снова независимы. —то вас
тогда ждет? ‹енивое, сытое, полусонное существование, п'ги кото'гом мечта
каждого школьника&nbsp;-- стать дантистом, потому что дантисты за'габатывают
больше д'гугих в ст'гане, где все так заботЯтсЯ о довольной улыбке? Ћн, мол,
бывал в частных 'гайонах Џи'гита, видел эти двухэтажные коттеджи с саунами,
га'гажами и кате'гами на к'гышах, с к'гуглыми оконцами и злыми собаками, с
забо'гами, чуть не колючей п'говолокой обтЯнутыми. —то? ќто цель? ќто идеал?
Џосмот'ги на шведов, на датчан! џ уж не гово'гю о финнах. Ђ как же иначе! Џусть
в €мпе'гии голодно, пусть мало свободы, пусть полицейское давление, но ведь
только под гнетом и выковываетсЯ истинно высокий духѕ ђээт привстала с лежанки,
натЯнула одеЯло: стыдно показалось быть сейчас голой. ѓлаза похолодели. ’ы что?
сказала. ’ы <i>думаешь</i>, чт говоришь? ’ы понимаешь, с км разговариваешь? ’ы
знаешь, за чт погиб мой отец?!<p>
„олгомостьев словно очнулсЯ от какого-то не то сна, не то морока. Ќе слишком
ли, действительно, дал он волю Ља'гтавому? ’ут не в том даже суть, что не
стоило говорить все это эстонке&nbsp;-- не просто не стоило, а недопустимо
было, глупо, опрометчиво!&nbsp;-- а в том, что сам „олгомостьев никогда так не
думал! Њыслей таких в голове не держал! Ќачни подобное проповедовать кто-нибудь
в его обществе, „олгомостьев бы пресек, из дома публично бы выгнал, а тут н
тебе! ‘воими устами! Ќеужто коньЯк разбудил Ља'гтавого? Ќеужто только что
испытанное „олгомостьевым ощущение власти над женщиною открыло Ља'гтавому
власть над ним самим, над „олгомостьевым? Ќет, ничего ни на кого он сваливать
не собираетсЯ, но одно дело, если бы он где-то там, в глубине души, скрывал
подобные мыслиѕ Ђ ведь их-то у него и не было никогда! Ќе-бы-ло! ‘лучалось,
правда, раз-другой пожалеть об упущенных ЂлЯске и Ђрарате, о проигранных позже
Џольше и ”инлЯндии, но эта жалость была какаЯ-то такаЯѕ метафизическаЯ и если б
всерьез спросили его мнениЯ: не вернуть ли, дескать, эти территории назад, в
€мперию? „олгомостьев непременно ответил бы, что не вернуть и даже тех
выпустить, кому хочетсЯ, хоть бы и туркменов.<p>
‚от об этом и стал говорить „олгомостьев, и были в его голосе искренность и
раскаЯние, но, главное, ђээт так не хотелось ради своей&nbsp;-- как в
самой-самой глубине души она чувствовала&nbsp;-- <i>надуманной</i> обиды
разрушать интимно-праздничную атмосферу, настоенную на запахе растопленного
воска именинных свечей, так, в сущности, жаль было терЯть „олгомостьева, что
ђээт поверила и даже поклЯлась, что поверила, потому что он требовал этой
клЯтвы.<p>
Ђ сейчас, в темном купе, когда Ља'гтавый под мЯгкий перестук колес просвистел
музыкальную фразу, а потом и <i>уговорил</i> „олгомостьева двинутьсЯ на
ђээт,&nbsp;-- сейчас она, за секунду до того готоваЯ пойти навстречу,
схлопнулась, собралась, задеревенела: на нее, <i>эстонку</i>, шел настоЯщий
<i>русский</i>. Њожет быть, даже русский с автоматом наперевес.<p>
„олгомостьев взЯл ђээт за плечи, попыталсЯ притЯнуть, поцеловать, и руки его
оказались точь-в-точь как в недавнем ее сне, когда не пускал ее „олгомостьев в
колонну, под сине-черно-белые флаги, и ђээт стала вырыватьсЯ, но было тесно,
неудобно: столик, ваза, лавка, незастегнутый чемодан, а „олгомостьев уже
наваливалсЯ всею своей нехорошей тЯжестью, и вот ђээт перестала сопротивлЯтьсЯ,
обмЯкла, и он торопливой рукоюѕ Ќу, словом, он <i>овладел</i> ђээт.<p>
Ћна лежала, бесчувственнаЯ, а Ља'гтавый пришептывал: ничего, мы 'гасшевелим ее!
Ћна еще к'гичать будет от восто'гга! Ћна еще губы п'гокусит насквозь! Ќо
почему-то так не получалось, а физиологиЯ, желание, обычно столь легко
управлЯемые, не хотели сдерживатьсЯ, и „олгомостьев, чтобы отвлечьсЯ, чтобы
обмануть их, стал механически, без выражениЯ, считать полувслух свои
качк&nbsp;-- или как это по-научному? фрикции? свершающиесЯ в такт пошатыванию
вагона. „олгомостьев считал по-эстонски (ђээт выучила его): <tt>ь</tt>ks, kaks,
kolmѕ нет, кажетсЯ, не удастсЯ сегоднЯ сдержатьсЯѕ neli, viis, kuusѕ еще и
‚ероника Ђндреевна завела, с-сука!.. seitse, kaheksa, <tt>ь</tt>heksaѕ<p>
K<tt>ь</tt>mme! выдохнул „олгомостьев. „есЯть. „альше по-эстонски он не знал,
да и знал бы&nbsp;-- не было повода применить.<p>
ђээт, как лежала безразличнаЯ, так и лежала, и глаза ее были закрыты, и дыханиЯ
не слышно. „олгомостьев понЯл, что сломил ее сопротивление (он не это, не
физическое сопротивление имел в виду&nbsp;-- психологическое: возможно, они и
поругаютсЯ сейчас, но больше ђээт никогда его не оттолкнет, „олгомостьев
чувствовал: никогда!), но было как-то неудобно, скверно, и, словно извинЯЯсь,
кивнул „олгомостьев на окно, мимо которого проносились неЯркие желтые фонари:
Љлинѕ ’ут —айковский жил, Џетр €льичѕ €, как будто длЯ доказательства, пропел
из «Џиковой дамы»: <i>что наша жи-и-изнь? €граѕ</i> ’ы знаешь —айковского?<p>
ђээт молчала. „олгомостьеву показалось неладное: слишком неподвижно лежала она,
слишком тихо. Ћн бросилсЯ к ней,&nbsp;-- что-то хрупнуло под ногою. ‚азаѕ
цветыѕ ђээт была без чувств. „олгомостьев собралсЯ было позвать проводницу, но
вотѕ сейчасѕ сначала расстегнуть кофточкуѕ лифчикѕ тот самый, любимый ееѕ
польскийѕ с прЯжкою впередиѕ «анжелика»ѕ Ђ где же сердце? ѓде, собственно,
сердце?!<p>
„олгомостьев не понЯл еще ничего толком, но уже испугалсЯ: вскочил, задернул
занавеску, щелкнул замочком купе и вдобавок металлическую пластинку на двери
отложил с клацем и только тогда зажег свет. Ќе верхний, а маленький, боковой,
над полкою. ‘разу бросились в глаза смЯтые белые трусики на красном ковре,
рЯдом с осколками стекла, с цветами в папильотках. ђЯдом с большим мокрым
пЯтном. ‚исок ђээт вздулсЯ огромным темно-синим желваком. ѓематома. ‚от,
значит, почему перестала ђээт сопротивлЯтьсЯ: виском об угол идиотского
столика! Ќо „олгомостьев не хотел этого! не хотел!! ќто получилось нечаЯнно.
ќто Ља'гтавый попутал&nbsp;-- применить силу. Ђ сам „олгомостьев&nbsp;--
не-хо-тел!<p>
Ћн опустилсЯ на колени, тронул темное пЯтно и вздохнул облегченно: вода. €з-под
цветов.<p>
‚ дверь постучали. ‡анЯто! крикнул он с колен. ‡анЯто! ‘тук повторилсЯ.
„олгомостьев схватил трусики, механически сунул в карман и поднЯлсЯ. ЋглЯделсЯ
кругом, все ли в порЯдке, кроме роз. ‘тук повторилсЯ снова. …сли ты не
отк'гоешь, будет еще хуже, шепнул Ља'гтавый, и „олгомостьев оправил на ђээт
юбку, погасил свет и, щелкнув замком, приотворил дверь на щелочку, на которую
позволила металлическаЯ пластина. ‚ щелочке увиделась проводница с чайным
подносом. Ait<tt>д</tt>h! сказал „олгомостьев. T<tt>д</tt>nan! ‘па-си-бо!
‘егоднЯ мы не будем пить чайѕ<p>
Ћн закрыл и запер дверь, включил свет, теперь уже верхний, но перепутал
выключатели, и загорелсЯ синий. Ѓрр-р-рѕ<p>
ѓде-то когда-то „олгомостьев читал про <i>зеркальце</i>. €ли видел в кино. Ћн
раскрыл сумочку ђээт, и там, в маленькой, резинкою придержанной пазушке сразу,
безошибочно нашел его. Џотер о рубаху&nbsp;-- чтоб чище было, чтоб не вышло
конфуза. Џоднес ко рту ђээт. Ќе мутилосьѕ<p>
ќто „олгомостьев так проверЯл, длЯ порЯдка, на всЯкий случайѕ<p>
Ђ душа ђээт, не в силах покуда отлететь от еще теплого тела далеко, не
привыкшаЯ еще думать о себе тела <i>вне</i>, наблюдала сверху за суетой
„олгомостьева и ни длЯ кого в этом мире не слышно бормотала: что же Я хотела
ему сказать?.. —то Я хотела?.. Ђх, да: беременнаѕ —то Я&nbsp;-- беременнаѕ<p>
’еперь предстоЯло решить, что делать дальше; тут требовалась ЯснаЯ голова, а
„олгомостьева как назло стало мутить, каздалевские вырезка и клубника со
сливками подступили к горлу: „олгомостьев был брезглив и мертвецов на дух не
переносил, даже мыслей о мертвецах. Ћн в свое времЯ и мать-то не поехал
хоронить не потому только, что не мог оторватьсЯ от съемок «ЏоцелуЯ», не имел
права рисковать первой <i>фактически своей</i> картиною, тем более, что мать
все равно не узнала бы, был сын на похоронах или нет,&nbsp;-- а и по этой вот
самой брезгливости. ‡акрыв глаза и больно прикусив нижнюю губу, боролсЯ
„олгомостьев с позывами к рвоте, а времЯ шло, уже до Љалинина оставалось
каких-нибудь минут двадцать, а там могли войти пассажиры с местами именно в
данное купе: действительно, билет-то из четырех продан всего один. Piletѕ<p>
’ошнота сделалась невыносимой, „олгомостьев судорожно ухватилсЯ за скобу
оконной рамы, и та, слава Ѓогу, не запертаЯ, плавно пошла вниз и остановилась у
упора. ‘квозь образовавшуюсЯ форточку ворвалсЯ черный ночной воздух и на
мгновенье освежил „олгомостьева, но, увы, лишь на мгновенье, по истечении
которого стало совсем уж невмоготу, и одна только возможность&nbsp;--
проблеватьсЯ&nbsp;-- оставалась длЯ облегчениЯ.<p>
„олгомостьев боком, затылком к ветру, чтоб не забрызгатьсЯ, просунул в форточку
голову, и минуты полторы из него хлестало, как из помойки. ’ошнота
прекратилась; остались холодный пот и кусочки полупереваренной желудочной
пакости между зубов.<p>
—то делать теперь? ЏопытатьсЯ проскользнуть в свой вагон, в свое купе, а ђээт
оставить? Ќо тут т было дурно, что проводница видела „олгомостьева здесь, так
что, обнаружив мертвое тело, сразу понЯла бы, что к чему. Ѓольше того,
проскользнуть в свой вагон было сейчас и невозможно, то есть проскользнуть
незаметно, без свидетелей, потому что по коридору, очень вероЯтно, шастали
пассажиры, курили, трепались черт-те о чем, проводница носила чай, пустые
стаканы и все такое прочее. Ќо приближалсЯ Љалинин! „олгомостьев глЯнул в
черный провал форточки: действительно, <i>другого варианта просто не
существовало</i>. ’олько надо взЯть себЯ в руки, отнестись к предстоЯщему
<i>технологично</i>, чтобы снова не вывернуло наизнанку.<p>
„олгомостьев погасил свет (не дай Ѓог, не увидел бы кто снаружи), решительно
взЯлсЯ за труп&nbsp;-- противно было неимоверно!&nbsp;-- и так замер, привыкаЯ,
на несколько секунд. ‚от ведь смешно: никакое разложение начатьсЯ еще не могло,
одно только знание, что тело уже не живое,&nbsp;-- откуда ж эти дурнота, рвота,
омерзение? „аже запах трупный назойливо лезет в нос. ’рупный запах, смешанный с
запахом половых секретов.<p>
ЏосеревшаЯ в темноте щель казалась узка, однако, коль „олгомостьеву удалось
просунуть в нее свою голову, должна пройти и голова ђээт, а это&nbsp;-- самое
главное, он читал где-то: если, мол, прошла головаѕ ђээт, едва „олгомостьев ее
приподнЯл, представилась слишком, несоразмерно тЯжелою, но и об этом
„олгомостьев где-то не то читал, не то видел в кино. “жасно раздражало, что,
когда он, опершись коленЯми на потрескивающий под тЯжестью двух тел, живого и
мертвого, столик, подтЯгивал труп головою впритык к форточке и нужно было
повернуть голову боком, чтобы ее как-нибудь там закусило, заклинило, и тогда
уж, опустившись на пол, взЯть ђээт за ноги, приподнЯть их вровень с головою и
пытатьсЯ пропихивать дальше,&nbsp;-- в этот самый момент труп сползал и
приходилось начинать по новой.<p>
‘ловом, не длЯ одного дело, длЯ двоих.<p>
‡а работою тошнота утихла совсем, забылась, и „олгомостьев не сомневалсЯ, что
справитсЯ, в конце концов, и один, но Љалинин был чересчур близко, так что
времени на пробы и упражнениЯ практически не оставалось&nbsp;-- от этого все
больше завладевала „олгомостьевым нервозность, котораЯ, естественно, только
мешала.<p>
€ вот, когда с шестой попытки удалось ему кое-как закрепить голову в форточке и
он принЯлсЯ пропихивать остальное, поезд резко замедлил ход, и в окне
засветились сквозь занавеску городские фонари и редкие неоновые рекламы с
выпасшими буквами. „олгомостьев потЯнул труп за ноги, чтобы вернуть in statu
quo: пассажиры то ли войдут, то ли еще нет, а мертваЯ голова в окне&nbsp;--
гибель вернаЯ!&nbsp;-- но голова за что-то там зацепилась&nbsp;-- подбородком,
вероЯтно, за верхний срез приспущенной рамы, и никаких долгомостьевских сил,
изрЯдно к тому же в последние полчаса поистраченных, не хватило, чтоб сдвинуть
труп хоть на три сантиметра.<p>
’огда „олгомостьев сел на лавку и принЯлсЯ ждать неизбежного, но Ља'гтавый тут
же зашептал на ухо эдаким бодрЯчком: ничего! не боись! и не из таких пе'геделок
люди выскакивали! ѓлавное&nbsp;-- будь тве'гд и неп'геклонен!<p>
Џоезд протащилсЯ еще немного и стал. ‘тал удачно: к перрону другим боком, не
тем, с которого торчала голова ђээт. ‚ечерний шум большой станции,
складывающийсЯ из перестука молотков смазчиков, сложносоставного дребезжаниЯ
сцепок тележек с почтою, покрикиваниЯ водителей каров, неразборчивого бубнениЯ
репродукторов, военных команд (мертваЯ голова), прощальных слов и
смеха,&nbsp;-- вечерний шум этот, которому шарк подошв по асфальту придавал
особую высокочастотность, словно в зале перезаписи полностью введена на микшере
ручка тембра (мертваЯ голова), а присутствие углЯ, кокса, смазочных
масел&nbsp;-- неповторимый железнодорожный запах,&nbsp;-- вечерний шум этот,
который с раннего детства осталсЯ длЯ „олгомостьева цельной радостной симфонией
дальних странствий, сегоднЯ разлагалсЯ (мертваЯ голова) внимательным его ухом
на составлЯющие, чтобы по ним можно было понЯть, догадатьсЯ, когда ж завершитсЯ
бесконечнаЯ стоЯнка и, лЯзгнув буферами, уплывет состав в темные безопасные
полЯ и лесозащитные полоски.<p>
ѓде-то заиграли позывные «ЊаЯка», едва различимые, но навЯзчивые, отвлекаЯ от
перрона, принуждаЯ выпевать мысленно:
<i>не-слы-шныв-са-ду-у-да-же-шо-а-ра-а-хи</i>, но не пускаЯ дальше, на вторую
строчку, а снова повторЯЯ первую (мертваЯ голова), от каждого повтора все более
бессмысленную, и навЯзчивостью своею даже перекрывшие желанный лЯзг крышки над
вагонными ступенЯми, но потом позывные смолкли, далекое радио шестикратно
пискнуло и этими писками как бы дало поезду позволение покинуть, наконец,
опасный перрон.<p>
Ќеужто не соврал Ља'гтавый? подумал „олгомостьев. Ќеужто пронесло? € вот как
раз в этот миг, когда так подумал, кто-то шумно пошел по коридору. ’Яжелый,
неудобный (на звук) чемодан билсЯ окованными углами о переборки. ЋстановилсЯ
чемодан у самой долгомостьевской двери. —уть дернулась ручка купе, но, запертаЯ
на защелку, не поддалась. <i>Ќе-слы-шныв-са-ду-у-да-же-шо-а-ра-а-хи</i>, снова
пропел про себЯ „олгомостьев, и только когда проводница на ломаном русском
сказала за стенкою: здиээсь, риаадоом, йээст миээстоо, и поехала по рельсам
дверь купе следующего, пропустив тЯжелый чемодан вслед владельцу, который сразу
забубнил что-то неразборчивое, заздоровалсЯ,&nbsp;-- только тогда решил
„олгомостьев окончательно: пронеслоѕ<p>
Љалининские огоньки отодвинулись, уменьшились, слились в общее марево, но вот и
оно погасло не то за поворотом, не то по дальности, и „олгомостьев продолжил.
‘ейчас дело пошло на редкость споро, и через какие-то десЯть минут тело ђээт
вывалилось вовне, вниз, на соседний путь. ‚ последние мгновениЯ „олгомостьев
все побаивалсЯ стоЯка светофора или столба электропередачи, но и тут как-то
обошлось, и почти сразу прогрохотал мимо встречный товарнЯк, тЯжелый и
длинный.<p>
Ќу вот, подумал „олгомостьев. Љончено.
<i>‚сез-десь-за-ме'г-ла-а-да-ут-'га-аѕ</i><p>
’еперь можно было снова зажечь свет. Ќигде: ни на углу металлической полосою
обведенного столика, о который ударилась ђээт, ни на полу под ним, ни на лавке
не было ни капельки крови, разве где-нибудь на площади мокрого пЯтна,
незаметно. Џолураскрытый чемодан лежал на коврике, и из него выпали и
перемешались с обернутыми в бумажки цветами и осколками вазы полиэтиленовые
пакеты, трЯпки, колготы, ватаѕ ’ут же, рЯдом, валЯлись сумка, чуть примЯтый
блок сигарет, заграничные спичечные коробки; „олгомостьев все собрал в чемодан,
даже осколки, одну только розочку развернул и бросил в темноту, за окно. Љак на
море&nbsp;-- вслед за трупом кидают венок. Љакую-то хронику недавно смотрелѕ
или игровую картину? ЊолниЯ на чемодане, который, конечно же, следовало взЯть с
собою, чтобы не навести проводницу на подозрение, задернулась с трудом.<p>
€нтересно, что сказала ђээт проводнице, что та решила оберегать мой покой?
„олжно быть, считает: мы тут любовью занимаемсЯ. € навернЯка ждет чаевых. Љ
тому же ваза разбиласьѕ € „олгомостьев выложил на столик червонец, подумал
минутку и выложил еще один.<p>
€ в коридоре, и за боковыми стенками у соседей все, кажетсЯ, стихло, все, так
сказать, заме'гло до ут'га. „олгомостьев снова погасил свет и, осторожно
щелкнув замочком, приоткрыл дверь. ‚зглЯнул направо, налево: никого. ЏоднЯл
чемодан, задержалсЯ на миг и второй червонец все-таки забрал: и одного за
глаза!&nbsp;-- и, затворив за собою купе, чуть покачиваЯсь в такт поезду,
двинулсЯ быстрым деловитым шагом в сторону, противоположную служебному
отделению. ЏриостановилсЯ на мгновенье у расписаниЯ: до Ѓологого&nbsp;-- чуть
более двух часов.<p>
‘нова стало нехорошо, снова подступила тошнота к горлу, и „олгомостьев, пройдЯ
насквозь не то два, не то три вагона, завернул в туалет, где прополоскал рот и
глотку, а потом долго-долго, едва на нет небольшой кусочек мыла не сведЯ, тер
под струею воды руки одну об другую.<p>
ЋставшеесЯ до остановки времЯ „олгомостьев провел в тамбуре, еще вагона через
четыре, и теперь, когда руки стали чистыми (они, впрочем, и прежде ничем
особенно запачканы не были, разве фигурально) и тошнота, несмотрЯ на навЯзчивый
запах половых секретов, почти прошла, поЯвилось новое неприЯтное чувство:
напрЯженно, спиною, все ждал „олгомостьев, что, точно как там, в ‹енинграде,
возле автобуса, подойдет к нему капитан Љукк и властной рукою возьмет за
плечо.<p>
Ћднако, колеса выстукивали занудную, но успокаивающую песенку; вагон
покачивало, словно колыбель; холодное стекло периодически остужало воспаленный
лоб&nbsp;-- так что острота ожиданиЯ от минуты к минуте спадала, и, когда сзади
возник человек, „олгомостьев обернулсЯ невозмутимо и независимо.
ђаазърьеешьиитьее, с сильным эстонским акцентом сказал человек, оказавшийсЯ
проводницею, другой проводницею, и, щелкнув замочком, открыл наружную дверь,
принЯлсЯ протирать поручни. Џрохладный ночной воздух заполнил тесную железную
клетушку, поезд сбавлЯл ход, между косЯком и тощим телом проводницы поплыло в
свете фонарей бесконечное трехэтажное здание канареечной окраски с высокими,
полукругло завершенными окнами первого старорежимного этажа, с огромной черной
надписью «ЃЋ‹ЋѓЋ…» на фронтоне, здание, овальное по краЯм, вроде как склеенные
кормовые половинки двух пароходов, и за правой кормою тускло поблескивали
бронзовые каски, штыки и знамена. ‘транное дело: „олгомостьев проезжал эту
станцию бессчетное количество раз, но в момент проезда всегда сладко спал и
зданиЯ не видел,&nbsp;-- сейчас же рассматривал, словно нечистую свою совесть,
и считал окна. Ћказалось двадцать восемь штук.<p>
„олгомостьев поднЯлсЯ на виадук, спустилсЯ, отыскал автоматическую камеру
хранениЯ и поставил чемодан в свободную Ячейку. ‘бил кодовые колечки и совсем
было собралсЯ уходить, как вспомнил: кончились сигареты. ‘игађќќ’ыѕ „остал из
чемодана блок «”илипп-Њорриса», распихал по карманам пачки четыре и торопливо
захлопнул дверцу, не взглЯнув даже на циферки внутренней стороны: какой
набралсЯ шифр. ‡ахлопнул&nbsp;-- и похолодел: следовало вытащить и документы
ђээт, вытащить и уничтожить. —ерез три днЯ Ячейку вскроют, и тогда&nbsp;--
<i>всё!</i><p>
„олгомостьев медленно повернулсЯ к металлической дверце шкафика и принЯлсЯ
наугад крутить шифровальные колечки. Ќет, так дело не пойдет, понЯл через
мгновение, надо попытатьсЯ припомнить, что там были за цифры. Ќо откуда ж
припомнишь, когда не смотрел? ‚от если б сознательно запирал, помнил бы всегда
и навернЯка, потому что добрые уже двадцать лет с хвостиком один только шифр
выставлЯл в таких случаЯх: 34-84 (старый таллинский номер телефона, номер
<i>той</i> ђээт), а тут ведь бессознательноѕ € все ж попробовал набрать четыре
эти циферки: ан&nbsp;-- счастье, ан&nbsp;-- повезет, но, конечно же, нет, и
снова, лихорадочно, наугад,&nbsp;-- а из угла камеры хранениЯ уже поглЯдывал на
„олгомостьева подозревающий глаз грЯзной старухи, еще минуту назад вроде бы
спавшей беспробудно на полу, на узлах своих и авоськах. ‘таруха вдруг
показалась похожей на ту, лысую, из дуловского, молотовского тож, двора, из
ленинградского автобуса&nbsp;-- даже мысленно не хотелось произносить зловещую,
мерзкую ее фамилию,&nbsp;-- и „олгомостьеву снова стало так страшно, что он, не
думаЯ уже ни о документах, ни о естественности собственного поведениЯ, пошел,
едва не побежал от нехорошего взглЯда.<p>
Ќа улице было свежо. Џоезд ушел. ‚далеке, за путЯми, темнели деревьЯ.
„олгомостьев снова поднЯлсЯ на виадук и побрел дальше. „еревьЯ росли,
оказываетсЯ, в школьном дворе, и под ними нашлась&nbsp;-- с двумЯ выломанными
брусьЯми&nbsp;-- скамейка. Њожет, и не вскроют через три днЯ, подумал с
надеждою „олгомостьев. Њожет, чемодан и полную неделю там пролежит, а то и две.
Ђвтоматики-то у них нету, а кто ж в этой стране относитсЯ к служебным
обЯзанностЯм пунктуально? €спуг от старухина взглЯда стал проходить, да и в
самом деле: что за глупые, необоснованные истерики?! Ђ если даже и вскроют, что
с того? Ќу, отправЯт по месту прописки. Ђ скорее всего&nbsp;-- просто заберут
себе. “крадутѕ ‘пиздЯтѕ ‘ловом, ничего страшного.<p>
„олгомостьев сидел на неудобной скамье и смотрел на слабо, кусками освещенную
станцию, маленькую издалека, и хоть, кроме размеров, ничем не напоминала она
те, дуловские, хоть бронзовые штыки и каски мало имели общего с гипсовыми,
покрашенными под серебро сталинми, мысли были о „улове, о его железной дороге,
о том, что вагончики на ней и паровозики&nbsp;-- все такие точно, какие ходили
тут в сороковых&nbsp;-- начале пЯтидесЯтых, и что, стало быть, дуловское хобби
не одним маразмом объЯснЯетсЯ, а и, цитируЯ Ќемировича-„анченко, тоскою по
лучшей жизни. ‚далеке времЯ от времени громыхали товарнЯки. Џодполз, постоЯл и
пошел дальше медленный какой-то пассажирский. <i>„линный, зеленый, колбасой
пахнет</i><a href="redsquar_fn.html#fn5">[14, припомнилась „олгомостьеву
либеральнаЯ шутка-загадка. ѓде-то над путЯми неразборчиво бубнила по радио
ночнаЯ диспетчерша.<p>
Џредутреннее времЯ натЯнуло холоду, и „олгомостьев обнЯл себЯ руками, надеЯсь
согретьсЯ. —то-то тревожило, какаЯ-то мысль, и он никак не мог поймать ее,
сколько ни силилсЯ. Ћн наморщил лоб, но мысль ускользала и только тогда всплыла
в памЯти, когда махнул „олгомостьев на нее рукою. Ќаденька! Ќаденька загремела
в сумасшедший домѕ ‚от уж действительно странное событие: Ќаденька&nbsp;-- в
сумасшедший дом. ‘умасшедший дом. ќтого „олгомостьев не мог ожидать от нее
никак. ‡ачем ]</a><i>ей</i>&nbsp;-- в сумасшедший дом? Ћна, конечно, и вправду
была нервнаЯ, впечатлительнаЯ&nbsp;-- настоЯщаЯ актриса,&nbsp;-- но в первую
голову&nbsp;-- дочка дипломата, девочка из элиты. Ђ разве из элиты в
сумасшедшие дома попадают?..<p>
‚ той самой картине, с которой началась карьера „олгомостьева, в дуловской
«‹юбви и свободе», Ќаденька играла <i>Ќаденьку</i>. Џолгода сидели они с
„олгомостьевым в гримерках за соседними столиками, полгода выходили на одну
съемочную площадку, и случалось им по сценарию и целоватьсЯ (вырезано при
монтаже редактурой), и даже где-то в ‘ибири, на берегу …нисеЯ, в старой
деревЯнной церковке обвенчал их актер …пифанов, и обменЯлись они реквизитными,
самоварного золота, кольцами. Ќо, обычно падкий на женщин, причем ни к чему не
обЯзывающим, легким свЯзЯм всегда предпочитавший <i>романтические
влюбленности</i>, хоть и с самым банальным содержанием, твердо постановил себе
„олгомостьев: к Ќаденьке даже и <i>не подступатьсЯ</i>, и тем более твердо
постановил, что с первой же встречи, с первого взглЯда очень она „олгомостьеву
понравилась. Ћн, утвержденный на роль, ко времени этого взглЯда уже не тем
мальчишкою, не тем провинциальным соплЯком себЯ чувствовал, что при знакомстве
с ‚ероникой Ђндреевною, <i>комплекса Њерилин Њонро</i> уже не было в
„олгомостьеве, а все-таки постановил, потому что знал: как бы высоко ни занесла
его судьба впоследствии (во что верил „олгомостьев всегда), какими бы
лауреатскими дипломами и почетными званиЯми ни наградила, хоть бы даже и
звездочкою ѓероЯ соцтруда,&nbsp;-- все равно в <i>этот</i> круг элиты, в
наденькин, ему не попасть. Ђ ведь как бы мы там к кому ни относились, как бы
кого ни ненавидели или там <i>презирали</i>, а сильные мира сего&nbsp;-- каста
загадочнаЯ, таинственнаЯ, <i>высшаЯ</i>, и, коль уж мы дорожим знакомством с ее
представителЯми и не желаем получить по носу, всЯчески должны избегать
фамильЯрности, держать соответствующую дистанцию.<p>
Ђ через некоторое времЯ узналось еще обстоЯтельство, и „олгомостьеву особенно
захотелось оберечь счастливое знакомство и по-видимому хорошее к себе
отношение: оказалось, будто Ќаденька не кто инаЯ, как внучка одновременно
ѓорького и ЃериЯ, будто какаЯ-то между этими последними существовала в свое
времЯ семейнаЯ свЯзь. ’о есть, что бы там „олгомостьев ни думал про, например,
‘талина, и думал бы искренне, с натуральнейшим, самым горЯчим, презрением, а
получись так, что была б у него фотографиЯ, где ‘талин его, пионера, на руках
держит (это длЯ примера только, потому что на деле такой фотографии у
„олгомостьева не было и быть не могло), так уж навернЯка хранил бы ее как
зеницу глаза, никакой Ђлевтине изорвать не позволил бы и всем на свете
показывал, даже ђээт, хоть и выставлЯЯ при этом забавным курьезом. —то отец
служил в свое времЯ в Ћрганах&nbsp;-- скрывал, а фотографию показывал бы
непременно. ’о же почти&nbsp;-- и внучка ЃериЯ.<p>
€ „олгомостьев дистанцию держал. ‡накомство, правда, от этого не укрепилось и,
едва картина закончилась, фактически прервалось. Ќо упоминать Ќаденьку в
качестве приЯтельницы (что времЯ от времени и делал, прибавлЯЯ всегда сведениЯ
о ее родословной и нынешнем положении) „олгомостьев мог с легкой совестью, не
опасаЯсь, что его схватЯт за руку.<p>
’о есть, разумеетсЯ, таких правильных воспоминаний и размышлений не было сейчас
в голове нечаЯнного убийцы, но именно о Ќаденьке он думал, и ни о ком другом,
за это точно можно поручитьсЯ, и так Ќаденька завладела им, что он едва не
пропустил «‘трелу» на ‹енинград, которую, как сейчас понЯл, собственно, и
дожидалсЯ: не в ’аллин же было ехать и не в Њоскву возвращатьсЯ. ‹учше бы,
конечно, всего&nbsp;-- в эмиг'гацию, но поди эмиг'ги'гуй п'ги нынешних
по'гЯдках! Љогда „олгомостьев очнулсЯ, «‘трела» достаивала у платформы
последние свои полминуточки. Ћн едва успел и впрыгнул в первый попавшийсЯ
тамбур: Ља'гтавый снова выполз и подсказал, что, как ни 'гассчитывай, всегда
'гассчитаешь хуже, чем если случайно,&nbsp;-- впрыгнул и сунул проводнице
двадцать пЯть рублей.<p>
„олгомостьев отдавал себе отчет, что мог бы доехать до ‹енинграда и за десЯтку,
но и здесь была хитраЯ арифметика Ља'гтавого: если п'говодница возьмет двадцать
пЯть, она никому не 'гасскажет п'го ночного пассажи'га, хоть бы и специально
'гассп'гашивали, потому что и у самой&nbsp;-- 'гыльце в пушку, и если
'гасстатьсЯ с че'гвонцем&nbsp;-- дело длЯ нее неп'гиЯтное, но все же возможное,
то двадцати-то пЯти 'гублей, кото'гые, если 'гассказывать, п'гидетсЯ, пожалуй,
сдать,&nbsp;-- двадцати-то пЯти 'гублей жалко ей станет точно.<p>
Џроводница поместила „олгомостьева в свободном купе&nbsp;-- менЯет Ћлимпиада
отечественные порЯдки! Ћн полез в карман за сигаретами, но пачка зацепилась за
что-то, за носовой, что ли, платок, и „олгомостьев раздраженно рванул ее из
кармана: нет, не за платок&nbsp;-- за трусики ђээт. Џроводница, увидав их,
хихикнула, ладно, сказала, отдыхайте, и закрыла дверь.<p>
„олгомостьев погасил электричество, и окно из черного сразу сделалось серым:
начиналсЯ рассвет. …сли б €ван ‚асильевич замерил Японским своим сверхточным
экспонометром лицо „олгомостьева, когда они с ђээт проезжали Џокровку, а потом
то же лицо замерил бы сейчас и сравнил&nbsp;-- показаниЯ, вероЯтно, совпали б;
но не все берет экспонометр, даже Японский: на самом деле световой режим в купе
был не тот: сырее, чище, <i>ознобнее</i>. „олгомостьев думал, что едва
лЯжет&nbsp;-- заснет: таким усталым, вымотанным чувствовал себЯ на скамейке в
Ѓологом,&nbsp;-- но колеса вымерили первую сотню стыков, и третью, и пЯтую, а
сон все не шел.<p>
’огда „олгомостьев повернулсЯ на спину и стал смотреть в потолок. Џроводница,
подумал он. Љак мерзенько хихикнула она на трусики. Џальцем только
шевельни&nbsp;-- и осталась бы. €&nbsp;-- все что вам угодно. ‘ этими трусиками
в кармане Я длЯ нее&nbsp;-- натуральный половой бандит или извращенец, а что
может быть привлекательнееѕ<p>
…му было, кажетсЯ, лет семьѕ Ќу да, именно семь, он только пошел в школу, и еще
оценок не ставили и уроков не задавали,&nbsp;-- словом, еще не начались заботы
и неприЯтности, обычные заботы и неприЯтности человеческой жизни. Ћни должны
были начатьсЯ вот-вот, через неделю-другую, но „олгомостьев тогда этого не знал
и был безмЯтежен.<p>
Ђ день выдалсЯ невероЯтный: начало ноЯбрЯ, а небо безоблачное, солнце горЯчее,
и листьЯ пока облетели не все. € еще праздник завтра: общий, всенародный, и
радио с вечера играет красивые, серебрЯные и бархатистые марши, бодрые, но с
какой-то грустинкой внутри, и пахнет горЯчим пирогом, который бабушка поставила
в духовку, а мать достает из шкафа парадный отцовский мундир с подшитыми
ватными плечиками, с золотыми тЯжелыми погонами, с красной звездочкою ордена и
колодкой медалей. Ћтец мелом и суконкою чистит сквозь фанерную планку пуговицы
и вешает китель в столовой на стул, и широкие погоны искрЯтсЯ под абажуром.
„олгомостьев спрашивает отца: можно ли? и целых, наверное, полчаса стоит рЯдом
со стулом и легонько трогает пальцем, позваниваЯ ими друг о друга, золотые эти,
тЯжелые и холодные круглЯшки с портретами в профиль, стоит, покуда мать не
прогонЯет в постель. Џотом, раздев и уложив „олгомостьева, мать шепчет ему по
секрету (только не проговорись отцу, что Я сказала!), что отец берет его завтра
с собою. “ „олгомостьева холодеет в груди, слезы подступают к глазам, и он
закрывает их, чтобы мама ушла скорее и можно было переживать счастье одному.<p>
‚ “. тоже была своЯ ЉраснаЯ площадь: улица ‹енина, широкаЯ и короткаЯ,
наискосок от огромного, пЯтиэтажного, самого большого в городе дома, где
работал отец. ‡а несколько дней до демонстрации плотники построили трибуну,
обтЯнули алой материей, а накануне&nbsp;-- установили посередине цветной
портрет дедушки ‘талина: в погонах, таких, как у отца, только без голубых
продольных полосок и с гербами вместо звездочек, и в золоченой, много красивее
отцовской, фуражке. ‚от туда, на эту трибуну, и вел „олгомостьева отец.<p>
Џовсюду попадались вычищенные, умытые к празднику солдатики и милиционеры, и
все они расступались перед отцом, улыбались ему, лихо вскидываЯ руки к
козырькам. Ќа трибуне стоЯло много веселых дЯдей, украшенных кумачовыми
ленточками и розетками, и отец знакомил дЯдей с „олгомостьевым. Ќевдалеке, на
другой стороне площади, сиЯл трубами оркестр, и „олгомостьев все ждал, когда,
наконец, заиграет музыка.<p>
€ вот грЯнул марш, самый бодрый и самый грустный из тех, что слышал
„олгомостьев накануне, и отец, наклонившись, шепнул: «Џрощание славЯнки», а
внизу, под ними, пошли люди. ‹юдей было очень-очень много, и все они казались
страшно веселыми и счастливыми, кричали «ура» и махали руками „олгомостьеву,
отцу и дЯдЯм на трибуне, и те тоже улыбались и махали в ответ. ‹юди несли
знамена, портреты и гигантские, каких не бывает, бумажные цветы, и д