—асть втораЯ
‚…—…ђ € ЏЋ‹ЌЋ—њ.
€Ќ’…‹‹…Љ’“Ђ‹њЌЋ… ЏЋ„ЏЋ‹њ…

 теперь нацелен ваш компас?</i> Љак там дальше?
<i>Ќе пощадили бури...</i> подсказал ћра. ‚от именно, подтвердил Ђрсений, <i>не
пощадили бури наших парусных флотилий, =разбились в щепки наши корабли...</i>
‚прочем, слишком романтично. Џо мне, мы скорее ЯвлЯем эдакое кладбище с
покосившимисЯ крестами и надписью над воротами: <i>здесь зарыты собаки.</i>
Љстати, как поживает ѓалка? ’ы знаешь, Ђрсений, ответил ћра, ѓалЯ не поживает.
ѓалЯ умерла. „ве недели назад. Ћт рака... €, словно в подтверждение сказанному,
показал рукою на тарелку, полную красной шелухи. ‚ этом-то все и дело. Ђ стихи
у тебЯ, конечно, хорошие. Ђрсению стало ужасно неудобно. Ћн не знал, что ему
делать, как вести себЯ, о чем говорить. <i>€ в землю закопал?</i> чуть не
вырвалось из него. Ћркестр, как назло, шебуршал нотами, никак не мог начать
новый номер, и над столом висела тишина. Ђрсений снова поглЯдел на ударницу,
та, кажетсЯ, и действительно очень походила на покойную ћрину жену. ‘колько ж
ей лет было? выдумал, наконец, Ђрсений вопрос. ’ридцать? „вадцать девЯть... с
половиной... —-черт! Ђ Я думал: раком заболевают только после сорока! выругалсЯ
Ђрсений и тоже покосилсЯ на тарелку. ‚ общем, так оно и есть... но... видишь
вот... ћра уже почти плакал. ’ы извини, сказал Ђрсений, что Я тебе стихи
дурацкие читал, про сборник рассказывал. Ќикакие они не дурацкие, брось
напрашиватьсЯ на комплимент! ответил ћра и заплакал уже Явственно. Ђрсений
налил коньЯку в рюмки: выпьем? ‚ид плачущего ћры был просто невыносим. •отелось
не то убежать, не то зареветь самому. „авай, вытер слезы ћра. ‡а ѓалю? ‡а
упокой души рабы Ѓожией ѓалины... ’ы что, веруешь? Ђ что мне остаетсЯ еще?<p>
‚ыпили. ‡акусили. Џомолчали. Ђ рак чего? поинтересовалсЯ Ђрсений, словно это не
все равно. ѓруди. Њолочной железы, ответил ћра. ѓалЯ тут, в Њоскве, полгода
лежала. Ћперировали. џ почти все времЯ рЯдом просидел. —то же менЯ не разыскал?
обиженно выступил Ђрсений. ‡наешь, не очень до того было. € потом... как бы
тебе объЯснить? Ќе хотелось, что ли. Љазалось, если мы с ѓалей сами,
вдвоем,&nbsp;-- она выкарабкаетсЯ. Џотом ее выписали, вернулись домой. Џочти до
конца ходила на работу. Ђ вела себЯ как! ‚се понимала, но держалась. џ даже
верить стал, что как-нибудь уладитсЯ. € только за две недели слегла. ЏрЯмо на
глазах начала таЯть. Ќо все улыбалась. Ќакануне смерти почувствовала себЯ
лучше. џ подумал&nbsp;-- перелом какой, кризис. Ђ она взЯла и...<p>
Џодошел официант с киевскими котлетами, стал передвигать посуду. Ђрсений не
смел уже ни оглЯдыватьсЯ на оркестр, который как раз заиграл что-то
веселенькое, ни смотреть на ћру: уткнув глаза в тарелку, ощущал себЯ все
неудобнее. џ первые дни у мамы жил, перекрикиваЯ музыку, продолжил ћра, а потом
чувствую: вообще не могу в Њ-ске. Џошел к директору, говорю: как, мол,
хотите&nbsp;-- давайте отпуск. Ђ то просто уеду, и все. „иректор менЯ в Њоскву
и отправил, на курсы повышениЯ. ќто даже лучше, а то б не знал, куда себЯ
пристроить... Ђ так хожу, слушаю чего-то... „а-а... в который раз повторил
Ђрсений. „а... ‘колько ж вы прожили? џ помню, свадьбу играли... в каком? џ еще
в политехе училсЯ... ‚ шестьдесЯт седьмом, кажетсЯ? ‚ шестьдесЯт седьмом...
рассеЯнно подтвердил ћра и тут же спохватилсЯ. —то? Ќет, в шестьдесЯт восьмом.
—етырех дней не дожили до десЯти лет. ’ы ведь знаешь, мы даже детей не завели:
не хотелось отвлекатьсЯ друг от друга. Ђ сейчас&nbsp;-- какое-то ужасно глупое
ощущение: квартира новаЯ: две комнаты, изолированные, мебель, ѓалЯ сама
выбирала, обставлЯла. Љонечно, смешно звучит, но в ѓале заключалось длЯ менЯ
все. Љак-то ни работа не держала, ничего. Ђ сейчас просто не знаю, куда
деватьсЯ, что делать дальше. ‚от когда бы ребенка! ‚прочем, тоже черт его
знает: рос бы сиротою... „а... снова сказал Ђрсений и украдкою глЯнул на часы.
‡наешь, ћрка, двинули-ка все же в ту компанию! ’ам ничего, интересно. Љритик
этот должен прийти, ну, помнишь, Я говорил?.. ‚ладимирский. € девочка...
ђазвеешьсЯ, а? Ќет, ЂсЯ. ’ы извини. Њне видеть никого не хочетсЯ. џ уж лучше в
кино посижу, что ли. „а ты иди, иди, не стеснЯйсЯ. џ еще долго в Њоскве&nbsp;--
увидимсЯ. Ќет, ћрка, правда! џ обещал, там ждать будут. Ќеудобно! „а иди-иди,
все нормально, улыбнулсЯ ћра. Њне просто не хочетсЯ. Ђ знаешь что? нашелсЯ
Ђрсений. “ менЯ одна знакомаЯ в <i>зале —айковского</i> работает&nbsp;--
программы объЯвлЯет. Ђртисткой когда-то была. •очешь, Я сейчас позвоню, узнаю,
что там у них сегоднЯ? •очешь? Ќе суетись, ЂсЯ, снова улыбнулсЯ ћра. ‚се
нормально. Ќет, подожди!&nbsp;-- Ђрсений рад был хоть как угодно вырватьсЯ из
атмосферы дикой неловкости. џ сейчас позвоню! “ тебЯ двушки нету? ћра выгреб
мелочь: вот, по копейке. “строит?<p>
Ђрсений пошел звонить. ћра налил в фужер остатки коньЯка, перекрестилсЯ и
выпил. ЏоковырЯл вилкой котлету, и из нее тонкой струйкою брызнул расплавленный
жир. Џодпер голову рукою. ‚зглЯд его был направлен в сторону оркестра. ‡вучала
музыка. “дарница с лицом мадонны равнодушно колотила палочками по своей
установке.
<h3>
<a name="RTFToC100">86.</a></h3>
Ђ назвать книгу надо будет так:<p>
<i>„’Џ</i><p>
<i>комический роман</i><p>
<i>о дорожно-транспортном происшествии,</i><p>
<i>не случившемсЯ с человеком,</i><p>
<i>который всю жизнь думал, что страдает за правду,</i><p>
<i>а на самом деле</i><p>
<i>стоЯл в очереди на автомобиль</i><p>
<i></i>€ предпослать ей эпиграф из московской телефонной книги&nbsp;-- Ђрсений
давно его заприметил:<p>
<i>справки</i><p>
<i>о несчастных случаЯх	294-54-92</i><p>
<i>о заблудившихсЯ детЯх	235-07-08</i><p>
<i>о забытых вещах	233-00-18</i><p>
<i></i>‹учше бы, конечно, о <i>заблудших детЯх, об утраченных вещах&nbsp;--</i>
но тут уж ничего не поделаешь: документальность.
<h3>
<a name="RTFToC101">87.
6.56&nbsp;-- 18.25
</a></h3>
Џроводив так и не обернувшегосЯ ЂрсениЯ взглЯдом до угла, ‹ика слезла с
подоконника и отчаЯнно&nbsp;-- едва не вылетело стекло&nbsp;-- захлопнула
форточку. Џоходила по квартире из угла в угол. Ќаткнулась взглЯдом на Ђрсениеву
зажигалку. ‚зЯла в руки, повертела, пока металл не стал теплым. ‚ыкурила
сигарету. ЏринЯла душ. ‘нова походила по квартире. Ћткинула теплое, душное
пуховое одеЯло и&nbsp;-- зажигалка в кулачке&nbsp;-- забралась под него. ’оска
на душе стоЯла страшнаЯ, и прогнать ее существовал единственный на свете
способ: выпить. Ќо если ‹ика сделает это сейчас, она уже не сумеет остановитьсЯ
несколько дней, пожалуй что и неделю,&nbsp;-- а вечером надо на службу; а
послезавтра прилетает †енЯ, и хватит ли ‹ике сил вынести вид опрокинутого его
лица? Ђ вдруг позвонит и Ђрсений и, если почувствует&nbsp;-- а он
почувствует!&nbsp;-- что она пьЯна, тут же бросит трубку и не перезвонит уже
долго, может, даже <i>никогда.</i><p>
<i></i>‹ика больше часа ворочалась под одеЯлом; желание выпить, предчувствие
того, как сразу изменитсЯ, расцветет мир, как тысЯчи увлекательных возможностей
откроютсЯ перед нею, как хорошо будет поехать куда-нибудь к <i>старым
друзьЯм,</i> как исчезнут с души непереносимаЯ усталость, обида,
раздражение,&nbsp;-- желание выпить не давало заснуть, сверлило, свербело,
заманивало, и уже непонЯтно было, чем занЯть себЯ, на что отвлечьсЯ, чтобы ноги
сами не понесли вниз, через двор, через дорогу к заветному прилавку. ‹ика снЯла
трубку, набрала номер матери, хотела поговорить с Ћлечкою&nbsp;-- но мать
начала, по обыкновению, читать мораль, и ‹ика, что-то раздраженно буркнув,
трубку повесила. ‚от если бы позвонил Ђрсений... ‹ика набрала три первые цифры
служебного Ђрсениева телефона, но тут же прижала рычаг: нет уж, не дождетсЯ,
сама она звонить не собираетсЯ.<p>
‘нова походила из угла в угол, снова покурила, снова постоЯла под душем.
Ћткрыла холодильник, перебрала продукты: все вызывало одинаковую тошноту, есть
не хотелось совершенно. “держатьсЯ, конечно, надо бы, но подскажите: как? Ђ
чего она в самом деле?!&nbsp;-- ‹ика со злостью швырнула Ђрсениеву зажигалку
куда-то в угол.&nbsp;-- Ћлечку забрала мать и не подпускает; †енька мотаетсЯ
черт-те где&nbsp;-- тоже мне, <i>любит!</i> Ђрсений устраивает пакостные
сцены... ђади кого, собственно, удерживатьсЯ? Џлевать она на них хотела! ђади
зала —айковского? …й, <i>†анне д'Ђрк?!</i> ‹ика лихорадочно оделась и совсем
было выбежала из дому, как зазвонил телефон. Ђле, Ђрсений? крикнула в трубку с
надеждою, но это, конечно, оказалсЯ никакой не Ђрсений, а администраторша со
службы. Ќе знаЯ, что и сказать, администраторша молола чушь: чутко, ненавЯзчиво
проверЯла, в форме ли ‹ика. Ћх уж эта ей <i>чуткость! </i>‘просила бы лучше
прЯмо! ’резваЯ Я, трезваЯ! заорала ‹ика в микрофон. Ќе доверЯете? ’ак вот же
вам! €, обрываЯ пуговицы, расшвыриваЯ вещи, разделась догола, бросилась под
одеЯло. ‡аплакала. € незаметно пришел сон без сновидений.<p>
Ќовый телефонный звонок разбудил ‹ику. ЏробегаЯ к трубке, взглЯнула на часы:
опаздывает; не телефон&nbsp;-- проспала бы. Ќа сей раз&nbsp;-- все же Ђрсений:
слушай, у менЯ тут неприЯтность!&nbsp;-- и словом не обмолвилсЯ об утренней
сцене; это, конечно, хорошо: можно считать, что помирились; но вот так вот,
небрежно, походЯ, без извинений, без хотЯ бы упреков,&nbsp;-- обидно... Џриехал
старый друг, институтский еще, м-ский. ћрка ‘едых. Џомнишь, Я рассказывал? €з
нашего театрика. ђазумеетсЯ, ‹ика не помнила. Ћна ничего не хотела помнить. Ћна
предпочла бы, чтобы памЯть у нее парализовало навсегда! •орошо, не важно.
Љороче, у него две недели назад умерла жена. ‹ика опаздывала, катастрофически
опаздывала: надо еще погладить платье! Џонимаешь? —то Я должна понимать?!<p>
Џочувствовав, что ‹ика сильно обижена, Ђрсений зажурчал, замурлыкал в
трубку,&nbsp;-- его, оказываетсЯ, интересовало, какаЯ сегоднЯ программа. ‘ейчас
посмотрю. ‹ика полезла в сумку за книжечкою: спрашивает про программу&nbsp;--
может, придет? Ќашла, долистала до нужной странички, прочла в трубку. Ќу вот,
прЯмо на заказ. Џровести сможешь? ђазумеетсЯ, не менЯ&nbsp;-- его! џ&nbsp;--
никак. “ менЯ ‹€’Ћ. Ќе <i>бабы,</i> а <i>‚ладимирский</i>. Љритик такой
известный. Њогла б и знать.<p>
‹ике стало обидно до слез&nbsp;-- какое он право имеет кричать на нее?!&nbsp;--
но смолчала и принЯлась покорно выслушивать приметы Ђрсениева друга, черт его
побери совсем, и где и когда он ее будет ждать. †ена, вишь, у него
умерла&nbsp;-- а ей-то, а ‹ике-то что за дело?! Њожет, Ђрсений просто хочет
менЯ сбагрить? мелькнуло в голове, и глаза сузило ожесточение. Ђ вот возьму да
напьюсь! —то? переспросила. ЉакаЯ зажигалка? Ђх, зажигалка! Џошарила взглЯдом
по углам, вспоминаЯ, в который зашвырнула Ђрсениеву вещицу. ‡десь твоЯ
зажигалка, здесь! Ќе пропадет! Ќикуда не денетсЯ! Ќе пропью Я ее, успокойсЯ,
пожалуйста! закричала на ЂрсениЯ, и голос его, как по команде, снова сделалсЯ
мЯгким, бархатистым, обволакивающим, и у ‹ики снова, как оно бывало и всегда,
не нашлось сил сопротивлЯтьсЯ. •орошо. ‡ахвачу Я твою <i>зажигалочку.</i>
Џередам. <i>(Џауза.)</i> Ђ когда мы с тобой увидимсЯ? решившись, спросила
робко, с надеждою. ‚едь послезавтра прилетает †енЯ. †енЯ&nbsp;-- это твои
проблемы,&nbsp;-- голос ЂрсениЯ мгновенно пожесточел, стал резким, неприЯтным.
‘ама с ним и разбирайсЯ. Ђ Я освобожусь&nbsp;-- позвоню. ‚се. Ќекогда. ‘пасибо.
–елую. Џока.<p>
‚ трубке запищало. Ћн менЯ целует! криво усмехнулась ‹ика и полезла в угол
выуживать зажигалку. ‚ыудила. ‘ела. ’упо уставилась в заоконье. Џодкладываешь
под приЯтелЯ? ђади Ѓога! џ не гордаЯ! џ уже не гордаЯ. Џодкладываешь&nbsp;--
лЯгу.
<a name="_Toc365466510">
<h1>
<a name="RTFToC102">—асть
втораЯ<BR>‚…—…ђ € ЏЋ‹ЌЋ—њ.<BR>€Ќ’…‹‹…Љ’“Ђ‹њЌЋ… ЏЋ„ЏЋ‹њ…</a>
</a></h1>
<i>
<a name="_Toc365466511"></i>
<h2>
<a name="RTFToC103">ѓлава
девЯтаЯ<br>†€’€… ‹€Љ€</a>
</a></h2>
Ћтцы пустынники и жены непорочны...<p>
<i>Ђ. Џушкин</i>
<h3>
<a name="RTFToC104">88.</a></h3>
†итие ‹ики было тридцать три года и окончилось успением в щели между беленым
железобетонным забором и стеной трансформаторной будки. ‡а успением не
последовало ни воскресениЯ, ни вознесениЯ на небо, ни причтениЯ к сонму свЯтых
и великомучеников, но будничнаЯ жизнь с дочерью, мужем и любовником,
обремененнаЯ заботами об обеде и чистоте постельного бельЯ, препирательствами с
сантехником †ќЉа, ежедневным стоЯнием в магазинных очередЯх и многим другим, о
чем писать скучно, ибо слишком знакомо всем. Ђ начало житиЯ случилось за
несколько дней до вступлениЯ страны, где Ѓог судил ‹ике родитьсЯ, во вторую
мировую войну.<p>
…ще в середине маЯ ‹икин отец, которого она впервые увидела четырнадцать лет
спустЯ, отправил свою семнадцатилетнюю беременную жену в џрославль, к тетке, и,
надо думать, не столько из предчувствиЯ грЯдущей на Њоскву тьмы, сколько из
нежеланиЯ отЯгощать себЯ излишними хлопотами. †ребий, вытащенный отцом месЯц
спустЯ из жестЯного короба почтового Ящика, не был отмечен ни черным крестом,
ни разноцветными нашивками за ранениЯ, ни муаровыми колодками орденов и
медалей, а содержал название забытого Ѓогом казахского городка, куда
эвакуировали завод. Џервое письмо, которому предшествовала лишь посланнаЯ почти
с недельным опозданием и изобличавшаЯ вкус отца телеграмма: ЏЋ‡„ђЂ‚‹џћ ‡Џ’
ЌЂ‡Ћ‚€ ‹…ЋЉЂ„€…‰ ’—Љ ‘’…ЏЂЌ ’—Љ, пришло уже оттуда и определило первоначальное
направление вихрю рабства, что зовут женской любовью. ‚ихрь этот, закрутив, на
четырнадцать лет оторвал мать от дочери, понес через Њоскву, на восток, бил
головою о войсковые кордоны, мотал по бесконечным казахским пространствам, с
размаху, со всею жестокостью, сталкивал с семипалатинскими женою и детьми
<i>законного и единственного</i> и давал силы быть к ним безжалостною, снова
забрасывал на Њаросейку, но в конце концов бережно опустил на обетованную
землю, которою неожиданно оказалась ѓерманиЯ, поверженнаЯ к тому времени во
прах. Ћбосновавшись сравнительно прочно в покоренной с его лишь косвенным
участием стране, ‹икин отец словно впервые увидел суженую и родил с нею двоих
мальчиков, обозначив таким образом, с опозданием на добрый десЯток лет,
действительное начало своего супружества.<p>
‚се это, разумеетсЯ, осталось за скобками Ярославской жизни, и неизвестно
существующаЯ ли ѓерманиЯ вошла в ‹икины сознание и памЯть лишь пЯтнистой
немецкой шубкою (запах нафталина), в которую&nbsp;-- вот она, пожелтевшаЯ от
времени фотографиЯ&nbsp;-- навечно одета маленькаЯ девочка с тонкими, нервными,
удивительно приспособленными к страданию губами, да потом, позже, двумЯ
незнакомыми упитанными карапузами, которых и братьЯми-то назвать не
поворачивалсЯ Язык, и заграничным пианино красного дерева с консолЯми бронзовых
подсвечников, на котором с тех пор, как оно оказалось в ђоссии, никто и никогда
не играл, со спЯщими на верхней крышке раскрашенными фарфоровыми зверЯми.
‚нутри же скобок находились каменный двухэтажный дом дореволюционной постройки
(запах промороженных дров свежего бельЯ и горЯчих пирогов с картошкою и луком);
лопушиный дворик, обнесенный посеревшим от снегов и дождей деревЯнным забором,
о доски которого пьЯный сосед, инвалид-фронтовик, колотил, взЯв за худые
плечики&nbsp;-- затылком&nbsp;-- трехлетнего выблЯдка, ибо сроки поЯвлениЯ сына
на свет никак не укладывались в соседову арифметику; чернильные номера очередей
за капустою на ладошках детей и старух; тюрьма (запах карболки), где то и дело
сидел бабкин племЯнник-вор, бывший <i>первый парень</i> и гармонист,
вернувшийсЯ с войны без руки; городскаЯ банЯ (запах березовых веников), которую
топил раскулаченный ‹икин дед, да любимаЯ кукла, похожаЯ лицом, пока оно не
облупилось окончательно, на киноартистку ‹юбовь Ћрлову.<p>
’ридцать лет спустЯ, в случайном паломничестве к месту рождениЯ и детства, ‹ика
увидела ту же баньку, тот же дом, те же лопухи под тем же забором и, возможно,
умилилась бы, если б не встреча с выросшим тем пацаном&nbsp;-- красивым
идиотом, что целыми днЯми сидел на земле в углу уютного дворика и мычал, пускал
пузыри из слюней; если б не те же чернильные номера очередей за тою же капустою
на ладошках тех же девочек, выросших в женщин и даже успевших состаритьсЯ; если
бы, наконец, не тюрьма.<p>
…ще внутри скобок притулилась церковка (запах ладана и растопленного воска),
которой, в числе прочих, вышло в войну послабление от перетрусившего
семинариста-недоучки,&nbsp;-- туда почти каждый день водила ‹ику бабка, не
умевшаЯ толком ничего объЯснить про Ѓога, про которого толком ничего объЯснить
и невозможно.
<h3>
<a name="RTFToC105">89.</a></h3>
’еатр был похож на церковь. ЊаленькаЯ&nbsp;-- сверху и издалека&nbsp;--
коробочка сцены, озареннаЯ теплым пламенем прожекторов,&nbsp;-- когда-то потом,
позже, синим морозным вечером последнего днЯ ее житиЯ, ‹ика надолго замрет
перед обтЯнутыми полиэтиленом кубиками-оранжерейками, внутри которых, согреваЯ
и рекламируЯ грузинские розы, таким же теплым пламенем засиЯют, замерцают
фитили стеариновых свечей,&nbsp;-- сцена казалась таинственной почти как
алтарь, и по ее полу тоже ступали необычно, часто даже и в парчу, одетые люди и
необычным голосом произносили необычные слова&nbsp;-- вот именно не
<i>двигались,</i> а <i>ступали,</i> не <i>говорили, </i>а
<i>произносили&nbsp;--</i> и чем слова оказывались непонЯтнее, тем важнее и
необходимее представлЯлсЯ магический их смысл, и, когда ‹ика долго не слышала
их, ей чего-то существенного начинало недоставать, совсем как в дни, когда
бабка болела, и они не ходили в церковь. Џравда, люди сцены несли в себе меньше
сосредоточенности, тайны, надежды, чем люди алтарЯ,&nbsp;-- потому, возможно,
что те, кто сидел с ‹икою рЯдом, по ею сторону рампы, в уютной полутьме зала,
сосредоточенности, тайны, надежды вовсе и не жаждали, а, развалЯсь в креслах,
лениво и снисходительно поглощали происходЯщее,&nbsp;-- это было обидно ‹ике,
но самое, наверное, обидное&nbsp;-- в театре никогда не пахло ладаном. ‹егкий
запах серы,&nbsp;-- да, он порою сопровождал поЯвление на подмостках злых,
нехороших людей,&nbsp;-- только разве способна сера заменить ладан?&nbsp;-- да
и та, кажетсЯ, курилась не в самом театрике из детства, а только в поздних, на
бред похожих воспоминаниЯх о театрике и, стало быть, просто привносилась в ‹ику
маленькую ‹икою взрослой.<p>
€так, хотЯ театр и походил на церковь, присутствовал все-таки в нем какой-то
изъЯн&nbsp;-- поэтому, если бы ходить в церковь в государстве, где жила ‹ика,
было так же просто, как ходить в театр, перваЯ, надо думать, одержала бы в
‹икиной душе верх над последним, однако атмосфера негласного запрета и гласного
осуждениЯ, в самом раннем, дошкольном, допионерском, детстве ‹икою не
замеченнаЯ, зато потом почувствованнаЯ вдвойне, втройне остро, стала между
героинею житиЯ и высокими коваными вратами невидимой, но прочной стеною раньше
того возраста, когда, по особому устройству своей души, уже из-за одного
существованиЯ этого запрета, ‹ика пошла бы ему наперекор. Џереезд же в Њоскву,
на Њаросейку, в коммуналку, где ‹ику так неосмотрительно зачали, к родителЯм,
вернувшимсЯ из мало что покоренной&nbsp;-- уже и прирученной, ласкающейсЯ
ѓермании, вывел церковь за пределы ‹икиного обихода лет на двадцать, до самого
днЯ отпеваниЯ единственной подруги, котораЯ&nbsp;-- факт самоубийства скрывалсЯ
со всею старательностью&nbsp;-- покончила собою от безысходности в морозную
новогоднюю ночь. Ќе знающаЯ обрЯда ‹ика поцеловала труп прЯмо в мЯгкие и теплые
губы, не сумев, да, собственно, и не пожелав объЯснить их податливость слишком
далеко зашедшим разложением плоти, принЯла тепло их гниениЯ за некий знак, зов
оттуда и, словно очнувшись от четвертьвекового сна, снова увидела церковь. ‚
тот же день&nbsp;-- спустЯ короткое времЯ&nbsp;-- Явились ей и дары грузинских
волхвов: розы, согреваемые свечами.<p>
Ќо губы и розы будут потом! Џока же&nbsp;-- не столько отчужденнаЯ от
родителей, сколько незнакомаЯ с ними; никем не отлученнаЯ от церкви, но с нею
разлученнаЯ; гонимаЯ из тесной комнаты коммуналки ором и драками младших
братьев, которые годились ей скорее в сыновьЯ, ‹ика жила одним театром,
которому обучало ее в небольшой вечерней студийке несколько апостолов
‘таниславского, самих по себе бездарных, как и положено быть апостолам.
Ќезаметно окончилась школа, а неделю спустЯ ‹ику пригласили работать в театр.
‘тудиЯ поневоле обходилась без сцены и зала, даже самых маленьких, игрушечных,
и потому еще и к этому моменту театр оставалсЯ длЯ ‹ики чудесным Ярмарочным
вертепчиком, и не ожидалось в нем ни гулЯющих за кулисами сквознЯков; ни
изрытого гвоздЯми занозистого пола сцены; ни режиссеровых жен, из спектаклЯ в
спектакль, независимо от возраста и таланта играющих все главные женские роли;
ни ночных пьЯнок до разврата и тошноты; ни пахнущих потом и табаком, как
солдатские казармы, гримерок на двенадцать человек; ни&#132; ‘ловом, не
ожидалось ничего такого, что, вероЯтно, существует в любой закулисной жизни,
даже в закулисной жизни самой церкви. Џока сиЯло чистое счастье, выразившеесЯ в
ощущении растерЯнности: как это вчерашнюю школьницу вдруг причислили к
содружеству жрецов-чудодеев? какое она <i>имеет право?&nbsp;--</i> ведь от
получениЯ свидетельства об окончании студии, заведениЯ трудовой книжки да
поЯвлениЯ приказа на доске в коридоре театра в самой ‹ике никаких перемен вроде
бы не произошло!&nbsp;-- растерЯнности сродни той, что, надо полагать,
испытывают все нерасчетливые люди, когда над ними свершаетсЯ мистический обрЯд:
рукоположение ли в сан, пострижение ли в монахи, посвЯщение в рыцари,&nbsp;--
хоть на ‹икино посвЯщение поэзии и тайны и пришлось значительно меньше.<p>
‘ловно наполненный всклЯнь горЯчим чаем, обжигающий пальцы столовский стакан,
понесла ‹ика новость домой, но незнакомый отец, оказываетсЯ, вовсе не собиралсЯ
иметь <i>дoчь-noблЯдушку,</i> какой только, само собой разумеетсЯ, и может быть
любаЯ актерка,&nbsp;-- поэтому вместо поздравлений или, на худой конец, ругани
наградил ‹ику сначала молчаливым ударом в лицо, свалившим ее на пол,
затем&nbsp;-- серией ударов в низ живота, которые, по извечной россиЯнской
парадоксальности, словно бы и имели целью превратить свежеиспеченную актрису в
блЯдь:&#132; лишить ее навсегда возможности понести во чреве. ‘ полчаса
отлежавшись. ‹ика надела линЯлый, выцветший&nbsp;-- подкладка в мелкую
клеточку&nbsp;-- брезентовый плащик, что купили ей еще к восьмому классу, и, не
взЯв с собою ничего, руки в карманах, вышла на улицу с тем, чтобы вернутьсЯ в
родительский дом только много лет спустЯ, и то&nbsp;-- не более чем гостьею:
страшнее всего ‹ике показалась полнаЯ трезвость отца: будь он, по обыкновению,
пьЯн, ‹ика, следуЯ той же парадоксальности, возможно, когда-нибудь и простила б
его.<p>
Ќочь ‹ика провела в театре, куда пустила ее сердобольнаЯ сторожиха. ’еатр был
пуст, темен, неуютен, пах пылью. ‘пать на кожаном диване в коридоре оказалось
жестко и холодно. Ќазавтра ‹ику за какие-то полтора часа ввели в спектакль,
разумеетсЯ, на незначительный, первый в многочисленной их цепи, эпизодик,
впрочем, куда более интересный, чем так и не сыгранный <i>‡айчик (без
слов)&nbsp;--</i> венец ее актерской карьеры,&nbsp;-- и ‹ика, уже принЯвшаЯ
постриг, впервые узнала, что зал&nbsp;-- отнюдь не уютное полутемное помещение
с таинственной, чудесной коробочкою на дальнем конце, но враждебный&nbsp;--
какими бы аплодисментами ни награждал&nbsp;-- черный провал, подобный небытию;
что прожектора не теплы, а обжигающе горЯчи; что они больно бьют по глазам и
раздевают артистку, выводЯт голую на народ, а в отношении плоти ‹ика была в ту
пору болезненно целомудренна.<p>
Ћднако стыднее этого естественного, телесного стыда казалсЯ иной, духовный,
возникавший, когда ‹ика вдруг ощущала жажду зайти в церковь и перекреститьсЯ
или в трудную минуту произнести беззвучными губами имЯ Ѓога: чаще всего больше
не к кому получалось обратитьсЯ, некому доверитьсЯ, и никто другой не был так
малотребователен к словам, все равно неспособным передать ее смЯтение, как
Ћн,&nbsp;-- и чем ‹ика становилась взрослее, тем стыднее становилось ей за этот
последний стыд, и уже недоставало сил его выносить, а перестать его чувствовать
‹ика так и не научилась&nbsp;-- только пыталась перебить бесстыдными
выведениЯми на сцену своего маленького, удивительно соразмерного тела,&nbsp;--
и они мало-помалу стали длЯ ‹ики наркотической, неистребимой потребностью,
которую&nbsp;-- за гранью житиЯ&nbsp;-- так и не сумели утолить ежевечерние
поЯвлениЯ в открытом платье на полукруглой эстраде равномерно освещенного
концертного зала: не хватало резких прожекторов в глаза и черноты под ногами.
‹ика отдавала должное наивному благородству побуждений последнего мужа, †ени,
пытающегосЯ своим подарком&nbsp;-- несчастным этим <i>залом
—айковского&nbsp;--</i> успокоить ее тоску, однако сегоднЯшние выходы на
эстраду напоминали выходы на сцену не более, чем загробные блужданиЯ могут
напомнить живую жизнь.<p>
’а же сердобольнаЯ сторожиха приютила на первое времЯ ‹ику у себЯ, в углу
кишащей клопами коммунальной комнатки, отгородив раскладушку старым, прожженным
в двух местах утюгом байковым одеЯлом. ђаскладушка в углу стоила ‹ике двухсот
ежемесЯчных рублей, так что на удовлетворение прочих потребностей оставалось от
зарплаты еще двести двадцать. „лЯ масштаба следует заметить, что самые
простенькие туфельки стоили тоже не меньше двухсот.<p>
Њожет быть, Я чрезмерно здоров,<p>
может, слишком охальник и циник,<p>
чтобы веровать в свет этих синих<p>
и оранжевых прожекторов,&nbsp;--<p>
написал однажды Ђрсений. ‹ика пока веровала.
<h3>
<a name="RTFToC106">90.</a></h3>
•отЯ душа ‹ики несомненно была врожденно музыкальною, слух и памЯть до времени
упражнЯлись одними, как бы мы сказали сегоднЯ, шлЯгерами, и когда подруга, над
гробом которой много лет спустЯ столь прозрачно прозвучит пахнущее ладаном
многоголосие, пригласила ‹ику в концерт двух выпускников Љонсерватории&nbsp;--
скрипачки и виолончелиста (скрипачка приходилась подруге двоюродной сестрою),
‹ика согласилась без охоты, искренне убежденнаЯ, что так называемаЯ
<i>серьезнаЯ</i> музыка, подобно высшей математике или там астрономии,&nbsp;--
достоЯние одних специалистов. Ћсвещенный ровным светом, тускло поблескивающий
трубами органа зал не вызвал в ‹ике рокового предчувствиЯ собственной судьбы,
однако небудничной своей строгостью и тихой сосредоточенностью публики привел в
возбуждение, которое при поЯвлении на эстраде юной скрипачки в красивом,
оставлЯющем открытыми шею и плечи темном платье до полу, и даже при первых
звуках, сложившихсЯ во вступление и экспозицию бетховенской сонаты, только
усилилось, но, мало-помалу усыпленное труднодоступной неискушенному уху логикой
разработки, все же сменилось ожиданной скукою, каковую в перерыве едва ли
удалось скрыть от в ту пору еще Ясного и внимательного к жизни взора подруги.
’ем более поразил ‹ику в нехитрых мелодиЯх, избранных длЯ своей программы
‚иолончелистом, внЯтный голос Ѓога--и горний свет, зажженный этим голосом, не
погас в ‹икиных глазах и после концерта, когда, предводительствуемаЯ подругою,
она оказалась в задней комнате за эстрадой, почти до слез жалеЯ, что пришла без
цветов. ЊЯгкие белые хлопьЯ, совсем непохожие на колючие иглы последнего
‹икиного ђождества, лениво опускались на землю, а в восхитительно красивом
‚иолончелисте,&nbsp;-- Явившись из неведомого, иного мира, словно спустившись с
небес, он властно взЯл ‹ику за руку и под аккомпанемент причудливых мелодий,
невероЯтных рассказов, изысканных стихов, невиданной жестикулЯции пешком довел
по засыпающему городу до сторожихиного подъезда,&nbsp;-- в этом уверенном
победителе жизни только самое испорченное, самое черное воображение сумело бы
провидеть пьЯного, издерганного человека, который тЯжелой, негнущейсЯ ногою, с
извращенной силою калеки, станет избивать ту, что, полнаЯ надежд, шла сейчас
рЯдом с ним.<p>
‚иолончелист&nbsp;-- мальчик с улицы ѓорького, избалованный женским вниманием
еще в школе, стилЯга, как это называлось в те времена, единственный сын
дирижера и некогда знаменитой певицы, стал Џервым ‚озлюбленным ‹ики,
вернее&nbsp;-- милостиво позволил маленькой серой провинциалочке считать себЯ
таковым. ЋбуЯнные гордынею, родители Џервого ‚озлюбленного&nbsp;-- и в них
невозможно было провидеть сломленных, умолЯющих ‹ику не покидать их сына,
остатьсЯ в доме, стариков&nbsp;-- не изъЯвлЯли ни малейшего желаниЯ
познакомитьсЯ с очередною избранницей сына, котораЯ если и выделЯлась из
длинного рЯда прежних увлечений, так только в негативном смысле, и едва кивали
в ответ на приветствиЯ, когда ‹ика, сопровождаемаЯ стилЯгою, проходила
паркетным лабиринтом огромной, не то пЯти=, не то шестикомнатной квартиры
(запах мастики) в неприкосновенные владениЯ ‚озлюбленного; пожалуй,
единственным проЯвлением вниманиЯ к ‹ике со стороны хозЯев квартиры оказалась
срочнаЯ и тайнаЯ организациЯ и оплата квалифицированного аборта.<p>
‹ика, хоть и сильно увлеченнаЯ, хоть и сбиваемаЯ с толку,&nbsp;-- он времЯ от
времени пел длЯ нее одной&nbsp;-- бархатным баритоном виолончели, уже готова
была, не дожидаЯсь, пока ее опередЯт, оставить Џервого ‚озлюбленного, которому
так унизительно <i>не подходила,</i> когда вдруг, с Ясного неба столь надежно,
казалось, укрывающего респектабельный мир квартиры на улице ѓорького, грЯнул
гром: повестка призывала младшего члена семьи в славные рЯды ‘оветской Ђрмии,
<i>ограниченный контингент</i> которой только что победоносно вернулсЯ из-за
границ братской ‚енгрии. ‘вЯзи отца подействовали на строптивого генерала из
Њинистерства обороны обратным порЯдком, и вместо музвзвода, куда Џервый
‚озлюбленный скорее всего попал бы, происходи призыв своим чередом, пришлось
загреметь в одну из сибирских танковых частей. Љроме обычных прелестей
армейской жизни, о которых писать стоит особо и в другом месте и с которыми,
надо думать, ‚иолончелист в конце концов справилсЯ бы, судьба почти сразу
обрушила на него сорвавшуюсЯ с полиспастов танковую коробку передач, вмиг и
подчистую обрубив безымЯнный палец левой руки, и сопроводила крушение
сочувственной фразою слабо в музыкальном отношении образованного ‡Љ’— роты:
<i>хорошо, что не праваЯ.</i> ЌавалившеесЯ одновременно с болью отчаЯние,
ощущение краха распланированной по музыке жизни бросило ‚иолончелиста тут же,
по дороге в медчасть, под траки гусеницы проходЯщего мимо танка. ђука
механика-водителЯ, такого же зеленого, как сам ‚иолончелист, салаги, длЯ
которого это был чуть ли не первый самостоЯтельный выезд, лихорадочно дернула
рычаг левого планетарного механизма поворота; танк развернулсЯ на щиколотке
Џервого ‚озлюбленного, прошел по его ноге, задел по пути и таз; таз хрустнул от
сорокатонной тЯжести, а танк под острым углом к изначально ему заданной,
пыльной, накатанной колее двинулсЯ в поле.<p>
‚есьма настороженнаЯ из гордости, готоваЯ в любой момент исчезнуть с дороги
‚озлюбленного, ‹ика, едва на того навалилась беда, не раздумываЯ, рванулась на
помощь и, когда провисевшего больше года на растЯжках в окружном госпитале, где
‹ика, дважды навещаЯ его, вдыхала печальный запах лекарств, Ѓывшего
‚иолончелиста, наконец, доставили в Њоскву, вошла вместе с ним в дом его вдруг
постаревших родителей. •отЯ переносить то иронические, то истеричные, отчаЯнные
до грубости сетованиЯ ‚озлюбленного по поводу невозвратимой утраты
мужественности и того&nbsp;-- из аборта&nbsp;-- ребенка, едва хватало ‹ике сил,
хотЯ всей ее душе претила подобострастнаЯ ласковость столь прежде высокомерных
хозЯев квартиры на ѓорького, ‹ика казалась терпелива и добра, и в один
прекрасный день, с осторожностью усадив калеку в отцовский ‡€Њ (честно сказать,
калека к тому времени оправилсЯ уже настолько, что вполне мог бы забратьсЯ в
машину и сам)&nbsp;-- всЯ семьЯ двинулась к районному ‡Ђѓ‘у&nbsp;-- подавать
заЯвление, срок которого&nbsp;-- три месЯца,&nbsp;-- ‹ика даже не попыталась
сократить. Ќа другой день Ѓывший ‚иолончелист без чьей бы то ни было помощи
исчез из дому и вернулсЯ заполночь пьЯным. Џодобные экспедиции, которые ‹ика,
уже взвалившаЯ крест, вынуждала себЯ теперь терпеть, стали повторЯтьсЯ все чаще
и чаще, и одна из них закончилась жестоким избиением невесты, причину которого
легко вскрыл бы самый посредственный психоаналитик. Ќаутро Џервый ‚озлюбленный
ползал перед ‹икою на коленЯх, целовал руки, плакал и умолЯл простить его и не
бросать. ‹ика простила, но вовсе не из любви, которой&nbsp;-- пусть мы и
продолжаем по инерции называть калеку ‚озлюбленным&nbsp;-- к тому времени в ней
уже не осталось, а потому лишь, что знала, как избалованный калека несчастен и
одинок, да еще из особой требовательности к своим поступкам. ‚ынесла ‹ика и
второе, и третье избиение, во вкус которых, попробовав однажды, калека вошел,
но после четвертого позволила себе уйти: не оглЯнувшись, руки в карманах
плаща.<p>
‘ тех пор&nbsp;-- если не считать беспробудных пьЯнок, синЯки, ушибы и ссадины
после которых объЯснЯть просто не стоило, ‹ику ударили только однажды: лет
двенадцать спустЯ неизвестный человек в густой предвечерней толпе улицы
ѓорького, поравнЯвшись с ‹икою, свалил ее в сугроб сильным, почти механическим
по безэмоциональности ударом кулака и растворилсЯ в сумерках среди
прохожих,&nbsp;-- те так и не заметили маленького происшествиЯ. •оть ‹ика и
готова была поклЯстьсЯ, что ни до, ни после удара она со своим неожиданным
обидчиком не встречалась, ей почему-то казалось, будто удар&nbsp;-- напоминание
о Џервом ‚озлюбленном, которого, разлюбив, не слишком ли поторопилась она
оставить? ‚едь повод, если нам чего-нибудь очень хочетсЯ или очень не
хочетсЯ,&nbsp;-- повод удаетсЯ отыскать всегда.
<h3>
<a name="RTFToC107">91.</a></h3>
“же несколько лет выходила ‹ика на освещенные прожекторами подмостки, и
ощущениЯ, сопровождающие эти выходы, постепенно начали терЯть остроту и
уступать место пока еще робким догадкам, что служит ‹ика вовсе не Ѓогу, а
идолам: идолу €деологии, идолу Ѓездарности, идолу •алтуры. Ќа поверхности
огромного бестолкового города, который волновалсЯ вокруг ‹ики, то здесь, то там
выступали островки €стины, Љрасоты, €скусства, впрочем, ко времени ‹икиного
успениЯ затопленные уже необратимо,&nbsp;-- но особенно ‹ика отмечала спектакли
некоего ђежиссера: они отличались даже от самых лучших спектаклей других
режиссеров простотою и Ясностью мысли, не требовавшей себе в помощь ни
эффектных декораций, ни разноцветного света, ни автоматически трогающей зрителЯ
музыки, ни участиЯ звезд. Љазалось, ђежиссер знает секрет прЯмого разговора с
Ѓогом,&nbsp;-- поэтому спектакли его хотелось перенести с профессиональных и
самодеЯтельных, где они исполнЯлись, площадок на луг или в городской дворик:
спектакли только расцвели бы. ‹ика мечтала научитьсЯ играть так же, как играли
артисты в спектаклЯх ђежиссера (странно: по другим их работам можно было
подумать, будто артисты эти посредственны или бездарны!)&nbsp;-- но разгадать
ђежиссеров секрет в одиночку оказывалось не под силу. ’еатр довольно давно
распалсЯ в ‹икином сознании на два: на тот, из детства&nbsp;-- и теперь в нем
царствовал ее ђежиссер, в которого, хоть и не видела его никогда, ‹ика была
капельку влюблена,&nbsp;-- и другой, с маленькой буквы, который, как
получалось, не имел к детству никакого отношениЯ и в котором она
работала,&nbsp;-- и ‘удьба позволила, чтобы на микроскопический срок, по
счастию, совпавший с расцветом ‹икиных сил, эти два театра соединились в
один.<p>
„олжно быть, никто в труппе так не обрадовалсЯ приходу нового <i>главного,</i>
как ‹ика, но никто и не испытал столь скорого и болезненного удара: просмотрев
текущий репертуар и прогон готовЯщегосЯ к выпуску спектаклЯ, в котором, кстати
сказать, ‹ике досталась весьма заметнаЯ роль, ђежиссер выступил на худсовете со
страстной иеремиадой по поводу&nbsp;-- <i>если ее можно так
назвать!</i>&nbsp;-- эстетики вверенного ему театра, а в качестве примера
наиболее Яркого выражениЯ этой эстетики&nbsp;-- что поделать! на сцене ‹ика
всегда жила предельно Ярко!&nbsp;-- привел актерские работы как раз нашей
героини. Њир не без добрых людей, и уже час спустЯ ‹ику поставили в курс устной
рецензии ђежиссера. ЏрошедшаЯ в слезах чернаЯ ночь показалась актрисе моделью
ее будущей жизни с тем разве отличием от последней, что все-таки разрешилась
утром. Џрежде чем навсегда покинуть ’еатр, ‹ика положила испить чашу горечи до
дна&nbsp;-- так, во всЯком случае, был определен этот поступок длЯ ‘удьбы,
чтобы, не дай Ѓог, не выдать ей Ќадежду,&nbsp;-- и пошла услышать приговор
непосредственно из уст кумира, которого до тех пор так и не увидела изблизи ни
разу. Љабинет, куда стечение обстоЯтельств приводило ее иногда и раньше,
показалсЯ ‹ике незнакомым оттого только, что на дальнем его конце, за
канцелЯрским столом с исцарапанными тумбами, стройно сидел небольшого роста
изЯщный, в светлом в талию костюме, человек с гривою чуть серебрЯщихсЯ,
спадающих на плечи    la page волос. ’олстые, выпуклые стекла сильных очков не
позволЯли разглЯдеть глаза хозЯина кабинета, и это обстоЯтельство помогло ‹ике
нарушить слишком уж затЯнувшуюсЯ паузу: то, что вы говорили обо мне на
худсовете&nbsp;-- правда? —то говорили? Ћткуда ей это известно? Џо какому праву
задает она свой вопрос?&nbsp;-- ђежиссер имел сотню возможностей перевести
беседу на обычные длЯ подобных бесед рельсы, но недаром же ђежиссер не держалсЯ
подолгу ни в одном театре: да,&nbsp;-- и утвердительный кивок. ‚прочем, ‹ика
знала это и так. € вы считаете, что мне вообще следует уйти из ’еатра?&nbsp;--
слово ’еатр ‹ика произнесла с большой буквы, и ђежиссер это понЯл&nbsp;--
потому замешкалсЯ на секунду&nbsp;-- вот она, Ќадежда!&nbsp;-- перед таким же
сухим, как и первый, ответом: да. ‹ика не поверила бы никому на свете. Љроме
него. ‘пасибо. (Џауза.) „о свиданьЯ. Џовернулась и пошла. „о дверей кабинета
она шла долго&nbsp;-- всю свою предыдущую жизнь,&nbsp;-- поэтому голос
ђежиссера успел догнать ‹ику, даже проникнуть в сознание: минуточку.&nbsp;--
?&nbsp;-- џ попробую порепетировать с ‚ами. ‘пасибо и до свиданьЯ были сказаны
раньше. Ћсталось взЯтьсЯ полусогнутыми пальцами за латунное, коренастое, с
выступающей по краЯм перекладиною, «Џ» дверной ручки, потЯнуть его на себЯ,
переступить порог, потом дотЯнуть до упора другое, зеркальное, «Џ»,&nbsp;-- и
бессильно, с закрытыми глазами, прислонитьсЯ к холодной стене, окрашенной в
уровень ‹икиного роста серой маслЯной краскою, ощупываЯ мыслью задержавшую над
пропастью едва заметную, но прочную ниточку: не могло же, в конце-то концов,
статьсЯ, чтобы ѓолос, столь настойчиво призывавший некогда в ’еатр, оказалсЯ
лживым!<p>
‹ика еще не знала, что в ее стране существуют силы, способные заглушить любой
ѓолос или заставить поступать ему наперекор, что силы эти в очень скором
времени скрутЯт ее ђежиссера, вытащат из-за старенького исцарапанного стола,
пропустЯт через мЯсорубку следствиЯ, закрытого суда и пересылок и бросЯт в
забытый Ѓогом вЯтский лагерь, где следы ђежиссера затерЯютсЯ навсегда&nbsp;--
за одно только то, что любил он не по канонам, определенным этими силами, что
мужское тело казалось ему более привлекательным, чем женское. ‚о всЯком случае,
ничего иного официально ђежиссеру не инкриминировали.
<h3>
<a name="RTFToC108">92.</a></h3>
<i>Љак бы могущественны ни стали мы со временем и в какой бы форме это
могущество ни проЯвлЯлось, как бы ни давила €деЯ всею своей тЯжестью на людей,
какой бы жестокой, четкой и изощренной ни была ее организациЯ и полициЯ, всегда
пребудет охота за человеком, который ускользает от наших сетей, которого мы,
наконец, изловим, которого убьем и который еще раз унизит €дею, достигшую
высоты и могущества, унизит просто тем, что скажет «нет» и не потупит глаз;
пока останетсЯ хоть один несломленный человек, €дее, если даже она господствует
надо всем и уже перемолола всех остальных,&nbsp;-- все равно €дее угрожает
гибель...&nbsp;--</i> на эти слова, столь остро анализирующие, столь адекватно,
столь законченно определЯющие ситуацию ‹икиного всегдашнего, с самого,
казалось, рождениЯ, существованиЯ, но которые своей точностью, своей
<i>сказанностью&nbsp;--</i> хоть и произносил их толстенький добрЯк-алкоголик,
бывший студийный ‹икин педагог, не склонный ни <i>к</i> анализу, ни к мышлению
вообще,&nbsp;-- производили впечатление ужаса,&nbsp;-- на эти слова так
естественно, так нормально, так единственно возможно казалось&nbsp;-- сколько
бы раз их ни слышать,-- отвечать из самой глубины души: <i>Ѓейте сплеча&nbsp;--
это ваше право. Ђ мое право&nbsp;-- продолжать верить и говорить вам «нет».</i>
‚ ежесекундной правде и искренности сценического существованиЯ и заключалсЯ,
оказываетсЯ, секрет ђежиссера, а тот детский, волшебный театрик с непонЯтными
словами на поверку получалсЯ бутафорским, вырезанным из картона и фольги, ибо
вокруг него стоЯли за капустою люди с чернильными номерами на ладошках. ‚
ђежиссеровом же ’еатре&nbsp;-- на церковь он, правда, не походил вовсе, но, тем
не менее, вполне ‹ике церковь заменЯл,&nbsp;-- в ђежиссеровом ’еатре непонЯтных
слов не существовало: предельно простые и отчетливые, они выражали только то,
что ‹ика&nbsp;-- несколько, правда, смутно&nbsp;-- всегда думала и без этой
пьесы: <i>Ќе затем,</i> думала ‹ика, <i>ЯвилсЯ Ѓог, чтобы все уладить. Ћн
пришел затем, чтобы все стало еще труднее. Ћн не требует от человека чего-то
необыкновенного. Ќадо только доверитьсЯ тому, что в тебе есть, поверить в ту
маленькую частичку самого себЯ, котораЯ и есть Ѓог. ’олько чуть-чуть поднЯтьсЯ
над собой. Ђ уж все остальное Ћн берет на себЯ. € не с теми Ѓог, кто сильнее.
Ћн с теми, кто храбрее. Ђ это вещи разны