уть  -- объЯвить во
всем равенство. Ќе знаю, можно ли это соблюдать там, где у каждого есть своЯ
собственность.  Ћттого  что  когда  кто-нибудь, основываЯсь на  определенном
праве, присваивает себе, сколько может, то, как бы ни было велико богатство,
его целиком поделЯт между  собой немногие. Ћстальным же оставлЯют они в удел
бедность; и  почти  всегда  бывает,  что одни гораздо более  достойны участи
других, ибо первые -- хищные, бесчестные и ни на  что не годЯтсЯ, вторые же,
напротив, --  мужи  скромные, простые,  и  повседневным  усердием  своим они
приносЯт обществу добра более, чем самим себе.
     Џоэтому  Я  полностью  убежден,  что  распределить  все  поровну  и  по
справедливости, а также счастливо управлЯть делами  человеческими невозможно
иначе,  как  вовсе  уничтожив собственность. …сли  же  она останетсЯ,  то  у
наибольшей и  самой  лучшей части  людей навсегда останетсЯ страх,  а  также
неизбежное  бремЯ  нищеты  и  забот.  џ признаю,  что  его  можно  несколько
облегчить, однако настаиваю,  что полностью устранить этот страх невозможно.
Љонечно, если  установить, чтобы ни у  кого  не было земли свыше назначенной
нормы,  и  если  у  каждого  сумма  денег  будет  определена  законом,  если
какие-нибудь законы будут остерегать королЯ от чрезмерной власти, а народ --
отчрезмерной дерзости;  чтобы должности не выпрашивались, чтобы  не давались
они  за  мзду, чтобы не надо было непременно за них платить,  иначе найдетсЯ
повод  возместить  эти  деньги  обманом  и  грабежами, ЯвитсЯ  необходимость
исполнЯть  эти  обЯзанности  людЯм  богатым,  меж  тем  как  гораздо   лучше
управлЯлись бы  с ними  люди умные. ’акие, говорю,  законы могут облегчить и
смЯгчить  эти  беды,  подобно  тому  как постоЯнными  припарками обыкновенно
подкреплЯют немощное тело безнадежно  больного. Ћднако, пока  есть у каждого
своЯ  собственность, нет  вовсе никакой надежды излечитьсЯ и  воротить  свое
здоровье.   €  пока  ты  печешьсЯ  о  благополучии   одной  части  тела,  ты
растравлЯешь рану в  других.  ’ак  попеременно из  лечениЯ  одного рождаетсЯ
болезнь другого, оттого  что  ничего невозможно  прибавить одному, не  отнЯв
этого же у другого".
     "Ђ мне, -- говорю, -- кажетсЯ, напротив: никогда не будет возможно жить
благополучно  там,  где  все общее.  €бо как получитсЯ  всего  вдоволь, если
каждый станет увертыватьсЯ от труда? ‚едь у него  нет расчета на собственную
выгоду, а уверенность в  чужом усердии сделает  его ленивым. Ђ  когда  будет
подстрекать нужда  и никакой  закон не сможет оборонить того, что добыл себе
каждый,  не  станут  ли  люди  неизбежно страдать  от  постоЯнных  убийств и
мЯтежей? Ћсобенно, если уничтожены будут власть должностных лиц и почтение к
ним; станут  ли с этим  считатьсЯ те люди, длЯ которых ни в чем  нет никакой
разницы, -- этого Я не могу себе даже представить". -- "ЊенЯ не удивлЯет, --
говорит он, -- что тебе так кажетсЯ, ибо ты  не  представлЯешь себе дела или
же представлЯешь  его ошибочно.  ‚от если бы ты  побывал со мной в “топии  и
увидел,  будучи  там,  их  нравы и установлениЯ,  как  это сделал Я, который
прожил там более пЯти лет и никогда  не пожелал бы оттуда уехать, если бы не
захотел  рассказать об  этом  новом мире, ты бы, конечно, признал, что нигде
больше не видал ты никогда народа, который имеет столь правильные устои". --
"Љонечно, -- говорит  Џетр ќгидий, -- тебе трудно будет убедить  менЯ в том,
что народ с лучшими устоЯми находитсЯ в новом мире, а не в этом, который нам
известен. ‚едь и в нем умы не хуже, и государства, думаю, древнее, чем в том
мире, и долгий опыт научил нас многим удобствам в жизни;  не стану упоминать
о  некоторых наших случайных находках,  длЯ измышлениЯ которых  не могло  бы
достать никакого ума".
     "—то касаетсЯ  древности  их государств, -- говорит  ђафаэль,  -- то ты
рассудил  бы правильнее,  если бы прочитал  историю их  мира. …сли должно ей
верить, то города у них существовали еще до  того, как у нас поЯвились люди.
„алее, то, что до сих пор изобрел человеческий ум или же что нашли случайно,
могло поЯвитьсЯ и там, и  здесь. ‚прочем, Я определенно полагаю, что умом мы
их превосходим, однако усердием  и рвением  своим они  оставлЯют  нас далеко
позади себЯ. €бо, как  говорЯт их хроники,  до  того, как мы туда причалили,
они никогда ничего не слыхали  о наших  делах. ‡овут они нас "живущими по ту
сторону  равноденствиЯ".  •отЯ  некогда,  более  тысЯчи двухсот лет  назад у
острова “топиЯ  погиб от  кораблекрушениЯ какой-то корабль, который  занесло
туда  бурей. Ќа  берег  были  выброшены какие-то римлЯне, а  также египтЯне,
которые после никогда оттуда не ушли. Џосмотри, сколь удачно воспользовалось
этим случаем рвение утопийцев! ‚ ђимской империи не оказалось ничего,  в чем
могла  быть  длЯ них  какаЯ-нибудь  польза  и чему  бы  они не выучились  от
выброшенных к  ним чужестранцев. €ли же, получив лишь намек  длЯ разысканиЯ,
открывали они  все  сами, столь благодетельным  оказалось  длЯ  них то,  что
однажды  к ним  от нас попало несколько  человек. …сли же ранее какой-нибудь
подобный  случай  пригонЯл  кого-нибудь оттуда  сюда, то  это забылось,  как
запамЯтуют, вероЯтно, потомки и то, что Я был там когда-то. €  насколько они
тотчас, после  одной  лишь встречи,  усвоили все,  что  мы ловко  придумали,
настолько,  полагаю Я,  долго еще  мы не переймем тех  установлений, которые
лучше наших.  „умаю, что длЯ этого главным образом  существует одна причина:
то, что, хотЯ  ни ум, ни средства у нас не  хуже, чем у них, государство их,
однако, управлЯетсЯ разумнее нашего и процветает весьма счастливо". <...>
     ‚ы  уже видите, насколько нет  там никакой  возможности  длЯ  безделиЯ,
никакого предлога длЯ  лени, нет ни одной винной лавки, ни одной пивной, где
нет лупанара. Ќикакого  повода длЯ  подкупа,  ни одного притона,  ни  одного
тайного места длЯ встреч, но пребывание на виду у всех создает необходимость
заниматьсЯ привычным трудом или же благопристойно отдыхать.
     €з  этого  обыкновениЯ  необходимо  следует  у этого народа изобилие во
всем. € оттого, что оно равно простираетсЯ на всех, получаетсЯ, конечно, что
никто не может стать бедным или нищим.  Ђмауротский сенат (в который, как  Я
сказал,  ежегодно  входЯт  по три  человека от  каждого города), как  только
установит,  что и  в каком месте имеетсЯ в изобилии  и,  напротив, чего  где
уродилось  меньше, тут же восполнЯет  недостаток одного изобилием другого. €
делают они это бесплатно,  ничего  в свою очередь не  получаЯ от  тех,  кому
дарЯт.  Ћднако то, что они отдали  какому-нибудь  городу, ничего от него  не
требуЯ в ответ, они получают, кода нуждаютсЯ, от другого, которому ничего не
давали. ’ак, ведь остров -- как бы единаЯ семьЯ.
     € после того как они уже вдоволь запасут длЯ  самих себЯ  (они считают,
что это происходит не раньше,  чем когда будет у  них припасено на два года,
оттого что они заботЯтсЯ  об  урожае следующего года), тогда из того, что  у
них  осталось, они вывозЯт в другие  страны большое количество зерна,  меда,
шерсти, льна, леса, пурпурных тканей и одежд, воска, сала, кожи вдобавок еще
скота. €зо всего этого  седьмую часть  дают они  в дар бедным в тех странах,
прочее -- продают по умеренной цене. ‘ помощью такой торговли они привозЯт к
себе на родину  не только те  товары,  в которых есть у них дома  нужда (ибо
ничего такого  почти  нет,  кроме  железа),  но,  кроме этого, также большое
количество серебра и золота. ’ак повелось издавна, и у них это есть в  столь
великом изобилии, что невозможно поверить.  Џоэтому ныне они мало озабочены,
продавать ли  им  за наличные деньги  или получать эти  деньги в назначенный
срок, и гораздо  большую  часть они отдают взаймы; заключаЯ сделку,  однако,
они  по завершении  обычного  порЯдка  никогда  не домогаютсЯ поручительства
частных  лиц, но  только всего города. Љогда  подходит  день  уплаты,  город
требует  с  частных  должников ссуду и вносит  в казну,  а также  пользуетсЯ
начислением  на  эти  деньги, пока утопийцы  не  потребуют их  назад. Ћни же
большую  часть  денег никогда не требуют. €бо они считают, что несправедливо
отнимать  нисколько не нужную им вещь у тех, кому  эта  вещь нужна. ‚прочем,
они  требуют деньги только тогда, когда  этого требует дело,  чтобы какую-то
часть дать в долг другому народу, или же  когда надобности вести  войну. ќто
единственно, длЯ чего они все свои сокровища хранЯт дома, чтобы стали они им
защитой на случай крайней или внезапной опасности. Џреимущественно длЯ того,
чтобы  за  любую  цену  нанЯть  иноземных  солдат,  которых  они  подвергают
опасности охотнее, чем своих граждан. “топийцы знают, что за  большие деньги
большей  частью продаютсЯ  и  сами  враги,  которые готовы  предать или даже
сразитьсЯ друг  с другом  открыто. Џоэтому они хранЯт  неоценимое сокровище,
однако не как  сокровище, а обходЯтсЯ с ним так, что мне даже стыдно об этом
рассказать, и Я боюсь, что  словам моим не будет веры; и тем более  Я  этого
опасаюсь, что весьма сознаю: если бы не видел Я сам, то нелегко было бы менЯ
убедить, чтобы Я поверил другому рассказчику. €бо ведь почти неизбежно:  чем
более  что-нибудь  чуждо обычаЯм  слушателей,  тем дальше они от того, чтобы
этому поверить. •отЯ разумный ценитель,  возможно, удивитьсЯ меньше,  оттого
что и прочие их установлениЯ весьма сильно отличаютсЯ от наших: употребление
серебра,  а  также  золота  соответствует  скорее  их  обычаЯм,  чем  нашим.
„ействительно, они сами не  пользуютсЯ деньгами, но хранЯт их на тот случай,
который может либо произойти, либо нет.
     Њежду  тем с  золотом и серебром, из которого делают деньги,  поступают
они так,  что никто не ценит их более, чем заслуживает того сама их природа;
а кому не видно, насколько хуже они,  чем  железо? ‚едь без  железа, честное
слово, смертные могут жить не более, чем без огнЯ или воды, тогда как золоту
и серебру природа не дала никакого применениЯ, без которого нам нелегко было
бы обойтись, если бы человеческаЯ глупость не наделила бы их ценностью из-за
редкости,  ‘другой  стороны,  словно  лучшаЯ,  наиснисходительнейшаЯ   мать,
положила  природа все лучшее, как,  например,  воздух,  воду и  самую землю,
открыто, а пустое и  ничуть не полезное отодвинула она как можно дальше. —то
если  эти  металлы  утопийцы запрЯчут в какой-нибудь башне?  Ќа правителЯ  и
сенат может  пасть подозрение (у глупой толпы на это ума достанет), что они,
обманув плутовством народ, сами  получат от этого какую-нибудь выгоду. Ѓолее
того,  если умело изготовЯт они отчеканенные чаши  и еще что-нибудь в  таком
роде  и если возникнет  надобность  снова их расплавить и выплатить солдатам
жалованье, то, разумеетсЯ, можно  представить,  что  они  с трудом  дозволЯт
оторвать от себЯ то, что однажды они уже посчитали своей забавой.
     „лЯ  противодействиЯ  таким  вещам  утопийцы  придумали  некий  способ,
согласующийсЯ с  прочими их установлениЯми, но чрезвычайно далекий от нас, у
которых  золото в такой цене и  которые так  тщательно его  охранЯют; только
знающие этот способ мне и  поверЯт. €бо  утопийцы  едЯт и пьют из глинЯной и
стеклЯнной посуды, весьма тонкой работы, однако дешевой. €з золота и серебра
не только  в общих дворцах, ни в частных домах -- повсюду  делают они ночные
горки и всЯкие сосуды  длЯ  нечистот.  Љ  тому же утопийцы из этих  металлов
изготовлЯют  цепи  и  тЯжелые оковы,  которые надевают  на рабов. Ќаконец, у
каждого,  кто  опозорил  себЯ  каким-нибудь  преступлением, с  ушей  свисают
золотые  кольца, золото охватывает пальцы, золотое ожерелье окружает шею, и,
наконец,  золото  обвивает  его голову.  ’ак они  всеми способами стараютсЯ,
чтобы золото и  серебро были у них в бесславии: и выходит так, что утопийцы,
кажетсЯ,  не  ощутили  бы  никакого  ущерба,  если бы  однажды  им  пришлось
израсходовать целиком  те металлы, которые другие народы тратЯт с не меньшей
болью, чем если бы терзали они свою собственную утробу, у утопийцев, если бы
однажды и потребовалось  израсходовать их целиком, никто, кажетсЯ, не ощутил
бы длЯ себЯ никакого ущерба.
     Љроме того,  они  собирают  на  берегах  жемчуг,  а на разных скалах --
алмазы и рубины, однако не ищут их, а шлифуют попавшиесЯ  случайно. €ми  они
украшают  детей, которые  в раннем возрасте похвалЯютсЯ такими украшениЯми и
гордЯтсЯ ими; когда же  войдут немного в возраст и заметЯт, что  такого рода
забавы  есть  только  разве  у одних  детей,  они  безо  всЯкого напоминаниЯ
родителей, сами по себе со стыдом откладывают их  в сторону. Ќе  иначе,  чем
наши дети, когда, подрастаЯ,  бросают они орехи, шарики и  куклы. ќти, столь
сильно  отличающиесЯ от  прочих  народов,  установлениЯ  порождают столь  же
отличающеесЯ умонастроение -- ничто не проЯснило мне этого более, чем случай
с анемолийскими послами.
     Џриехали они в Ђмаурот (когда Я сам там был) и оттого, что приехали они
обсудить важные  дела, перед  их прибытием  приехали  по  три  гражданина из
каждого города; однако  все  послы  соседних  народов,  которых раньше  туда
отправлЯли, которым были хорошо известны обычаи утопийцев, которые понимали,
что  очень  дорогаЯ одежда  у  тех нисколько  не  в  почете, что  шелком они
пренебрегают,  а золото  даже считают позорным,  обычно приезжали в возможно
более  скромном  платье.  Ќо анемолийцы, оттого что жили они очень далеко  и
имели мало с ними дела, когда узнали, что утопийцы носЯт одну и ту же грубую
одежду, подумали, что те  совсем  не имеют того, чем не пользуютсЯ; сами же,
более  высокомерные, чем  мудрые, решили длЯ  большего великолепиЯ предстать
какими-то богами и  ослепить  глаза бедных  утопийцев блеском своего нарЯда.
’ак вступили  три  посла в сопровождении  ста  спутников  все в разноцветном
платье, большинство в шелку, сами послы (ибо у себЯ дома они  были  знатными
людьми) -- в золотых  плащах,  с большими  ожерельЯми и золотыми серьгами, к
тому же на руках у них были золотые кольца, сверх того шлЯпы их были увешаны
бусами, сверкающими  жемчугом и драгоценными  камнЯми -- в конце  концов они
были украшены всем тем, что у утопийцев служило или длЯ наказаниЯ рабов, или
было  знаком  бесславиЯ, или  же  забавой  длЯ детей. Џоэтому  стоило  труда
посмотреть,  как  петушились анемолий-цы,  когда  сравнивали  свой  нарЯд  с
одеждой утопийцев (ибо на площадь высыпал  народ). €, напротив, с не меньшим
удовольствием можно  было наблюдать, сколь сильно  обманулись  они  в  своих
надеждах  и  ожиданиЯх, сколь далеки  они  были  от  того уважениЯ,  которое
полагали обрести. € впрЯмь, на  взглЯд всех утопийцев, за исключением совсем
немногих, которые по какому-нибудь удобному  поводу посещали другие  народы,
весь  этот  блестЯщий  нарЯд  казалсЯ  весьма  постыдным,   и,   почтительно
приветствуЯ  вместо  господ   каждого   незнатного,   самих   послов   из-за
употреблениЯ  ими  золотых  цепей  посчитали они за рабов и пропустили  безо
всЯкого почета.
     ’ы мог бы также увидеть детей,  которые бросали прочь драгоценные камни
и жемчуг;  когда они замечали, что такие же прикреплены у послов на  шлЯпах,
толкали материй и говорил им:  "‚от, мать, какой большой бездельник, до  сих
пор носит  жемчуг  да  камушки,  будто  он  мальчишка!" €  родительница тоже
серьезно отвечала:  "‘ынок, Я  думаю, это  кто-нибудь из посольских  шутов".
„ругие осуждали те самые золотые  цепи, говорили, что от  них никакого толка
-- они  настолько тонки,  что  раб легко их разорвет, и опЯть  же  настолько
просторны, что, захотев, он может легко их стрЯхнуть и убежать, куда угодно,
раскованный  и  свободный.  Џосле  того  же как послы пробыли в этом  городе
день-другой,  они заметили, что там весьма много золота и стоит  оно  весьма
дешево, и увидали,  что утопийцы не  менее его презирают, чем  сами они  его
почитают; к  тому же на цепи и оковы одного беглого раба шло больше золота и
серебра, чем стоил весь их нарЯд длЯ троих; опустив крыльЯ, устыдЯсь, убрали
они  все,  чем  столь  надменно  похвалЯлись. Ћсобенно же  после  того,  как
дружески побеседовали  с утопийцами, изучили их  обычаи и  мнениЯ:  утопийцы
удивлЯютсЯ,  если  какой-нибудь   смертный,  которому  дозволено   созерцать
какую-нибудь  звезду и даже,  наконец, само солнце, находит  удовольствие  в
неверном  блеске маленькой  жемчужины или камешка;  неужели  возможен  такой
безумец,  который кажетсЯ самому себе более знатным из-за нитки более тонкой
шерсти;  если эту самую шерсть, как ни  тонки ее нити, носила некогда овца и
была она в то времЯ, однако,  не чем другим, как овцой.  “дивлЯет утопийцев,
что золото, по  самой природе своей столь никчемное, ныне  у всех  народов в
такой большой  цене,  что сам человек из-за которого  и  длЯ пользы которого
приобрело оно эту цену, стоит  гораздо дешевле, чем золотой, вплоть до того,
что какому-нибудь  глупому чурбану,  в  котором  дарований не  более,  чем в
колоде, услуживает, однако, много умных и добрых людей только  лишь  оттого,
что ему досталась  большаЯ куча золотых монет; если же какой-либо случай или
какой-нибудь выверт закона (который не хуже самого  случаЯ может переместить
все вверх  дном) перенесет эти монеты  от господина к  наипрезреннейшему изо
всей его челЯди шалопаю, получитсЯ, что, немного погодЯ, господин перейдет в
услужение к  рабу своему  как  довесок  или добавление  к деньгам.  ‚прочем,
гораздо более удивлЯет и отвращает утопийцев  безумие людей, которые воздают
только что не божеские почести тем богатым, которым они ничего не должны, ни
в чем не подвластны и которых  не за  что почитать, кроме как за то, что они
богаты.  € при  этом  они знают, что  те  столь низки и скаредны, что вернее
верного разумеют: из всей этой кучи денег при жизни богатых не достанетсЯ им
никогда ни единой монетки.
     ќти мнениЯ  и подобные им утопийцы частично усвоили  из воспитаниЯ. Ћни
были воспитаны в государстве, установлениЯ которого находЯтсЯ далее всего от
такого рода глупостей. —астично же -- из чтениЯ и изучениЯ книг. €бо, хотЯ в
каждом городе немного тех,  кто  освобожден от прочих трудов  и приставлен к
одному  только  учению  (это  как  раз  те,  в ком  с  детства  обнаружились
выдающиесЯ способности, отменное дарование  и склонность к полезным наукам),
однако учатсЯ все дети, и большаЯ часть народа, мужчины и женщины, всю жизнь
--  те часы,  которые, как  мы  сказали, свободны от  трудов,  -- тратЯт  на
учение. Ќауки они изучают на своем Языке. €бо он не скуден словами, и не без
приЯтности длЯ слуха  и не лживей другого передает мысли. Џочти тот  же Язык
распространен в большей  части  того  мира  (разве только  повсюду  он более
испорчен -- где как). „о нашего приезда туда не доходило даже никакого слуха
обо всех тех философах,  имена  которых весьма  знамениты в  этом, известном
нам, мире;  и,  однако,  в  музыке,  диалектике,  а  также в науке  счета  и
измерениЯ утопийцы  изобрели  почти все то  же  самое, что  и  наши древние.
‚прочем,  насколько  они  во всем  почти равны жившим  в старину,  настолько
далеко  не могут  они сравнитьсЯ с изобретениЯми новых диалектиков.  €бо  не
изобрели они ни одного-единственного, проницательнейшим образом продуманного
правила  об ограничениЯх, расширениЯх и  подстановках, которые повсюду здесь
учат дети в "Њалой  логике". ‡атем "‚торые интенции" -- так далеки они у них
от  достаточного  исследованиЯ,  что  никто   из  них  не  мог  увидать  так
называемого "самого человека вообще", хотЯ он, как  вы  знаете, столь велик,
что больше любого гиганта, -- мы можем на него даже пальцем указать.  Ћднако
утопийцы весьма сведующи  в полете  и движении небесных тел. Ѓолее того, они
искусно  придумали  орудиЯ разного вида, с помощью которых наилучшим образом
улавливают  они  движение  ‘олнца  и ‹уны, а  также и прочих светил, которые
видны  на  их небосводе. ‚прочем о дружбе и раздорах планет и,  наконец, обо
всем этом  обмане лживых прорицаний по  звездам они не помышлЯют и  во  сне.
„ожди, ветры  и  прочие  перемены  погоды  они  предугадывают  по  некоторым
приметам, хорошо известным из долгого опыта. Ќо о причинах всех этих вещей и
о приливах морЯ, его  солености,  вообще о  происхождении и  природе  неба и
мирозданиЯ  они  отчасти  рассуждают,  как  наши  древние; они,  как  и  те,
расходЯтсЯ  друг  с  другом  и,  когда  приводЯт новые доводы,  не  во  всем
соглашаютсЯ и не полностью сходЯтсЯ.
     ‚ той части философии, в которой речь идет о  нравственности, они судЯт
подобно  нам;  они  исследуют благо духовное,  телесное,  внешнее,  потом --
приличествует ли  наименование  блага всему  этому  или  только достоинствам
духа. Ћни рассуждают о добродетели и удовольствии. Ћднако первый  изо всех и
главный у них спор о том, в чем состоит человеческое счастье -- в чем-нибудь
одном  или  же  во  многом. €  в  этом деле,  кажетсЯ,  более,  чем надобно,
склонЯютсЯ они в сторону группы, защищающей удовольствие, в котором, считают
они, заключено длЯ людей все счастье или же его важнейшаЯ долЯ.
     …ще  более  тебЯ  удивит,  что  они  длЯ этого  приЯтного  мнениЯ  ищут
покровительства религии, котораЯ сурова  и строга  и обыкновенно печальна  и
непоколебима. ‚едь никогда они не  говорЯт о счастье,  чтобы не  соединить с
ним  некоторые  начала, взЯтые  из религии, а  также философии, использующей
доводы  разума,  --  без  этого,  они  полагаю,  само  по  себе исследование
истинного  счастьЯ  будет слабым  и бессильным. ќти начала такого рода. „уша
бессмертна и по благости Ѓожией рождена длЯ счастьЯ, за добродетель и добрые
дела назначена после этой жизни  нам награда,  а за гнустности -- кара. •отЯ
это относитсЯ  к религии, однако они  считают, что к тому, чтобы поверить  в
это и признать, приведет разум.
     Ћни  безо  всЯкого  колебаниЯ  провозглашают,  что  если устранить  эти
начала, то не сыскать такого глупца, который не понЯл бы, что всеми правдами
и неправдами  надобно стремитьсЯ к удовольствию;  одного только следует  ему
опасатьсЯ: как бы меньшее удовольствие не помешало  большему, и не стремилсЯ
бы  он  к  тому,  за что расплачиваютсЯ страданиЯми. €бо они  говорЯт, что в
высшей  степени безумно  стремитьсЯ к  суровой,  нелегкой  добродетели и  не
только гнать от  себЯ сладость жизни, но и  по своей воле терпеть страдание,
от которого не дождешьсЯ  никакой пользы (ведь какаЯ может быть польза, если
после смерти ты ничего не получишь, а всю эту  жизнь проведешь бессладостно,
то есть несчастно).
     Ќыне  же  они  полагают,   что  счастье   заключаетсЯ   не  во   всЯком
удовольствии,  но  в честном и  добропорЯдочном. €бо к  нему, как к  высшему
благу,  влечет нашу  природу  сама  добродетель, в  которой  одной  только и
полагает счастье противоположнаЯ группа. ‚едь они определЯют добродетель как
жизнь в  соответствии с  природой, и к этому  нас предназначил Ѓог. ‚ том, к
чему надлежит  стремитьсЯ и чего избегать,  надобно следовать  тому влечению
природы, которое повинуетсЯ разуму.
     ‘  другой стороны,  разум  возжигает  у  смертных, во-первых, любовь  и
почитание величиЯ Ѓожьего, которому мы обЯзаны и тем, что существуем, и тем,
что  способны обладать счастьем;  во-вторых, он наставлЯет нас и  побуждает,
чтобы и сами мы жили в наименьшей тревоге  и  наибольшей  радости,  и прочим
всем помогали по природному с ними братству достичь того же. ‚едь никогда не
было  ни   одного  столь   сурового  и  строгого   поборника  добродетели  и
ненавистника  удовольствиЯ, который указывал  бы тебе  на  труды,  бдениЯ  и
скорбь и не повелевал бы также посильно  облегчать бедность и тЯготы других.
€ он  считал бы достойным похвалы за человечность то,  что человеку надлежит
заботитьсЯ  о  благе  и  утешении человека,  если  человечнее всего смЯгчать
горести других и, одолев печаль, возвращать их к приЯтности жизни, то есть к
удовольствиЯм (нет никакой добродетели, свойственной человеку  более  этой).
…сли  так, то почему природа не побуждает, чтобы каждый делал то же длЯ себЯ
самого?  €бо  или же  приЯтнаЯ  жизнь  дурна, то есть та, котораЯ доставлЯет
удовольствие; если так, то ты не только не должен никому  помогать в ней, но
изо  всех  сил должен  отнимать ее у всех как вредную и смертоносную; или же
тебе не  только можно, но и  должно склонЯть  других  к  этой  жизни  как  к
хорошей; тогда почему бы не склонить тебе к этому прежде самого себЯ?
     ’ебе следует быть не менее милостивым к себе, чем к  другим. ‚едь когда
природа внушает тебе быть добрым к другим, не велит она тебе, напротив, быть
суровым и беспощадным к себе самому.
     ‘ледовательно,  говорЯт  они, приЯтную жизнь,  то есть удовольствие как
предел  всех  наших  деЯний,  предписывает  нам  сама природа.  †ить  по  ее
предписанию -- так определЯют они добродетель.
     € так как природа  приглашает смертных  помогать друг другу, чтобы жить
веселее (это она делает совершенно справедливо, ибо никто не возвышаетсЯ над
участью  рода  человеческого  настолько, чтобы природа  пеклась  лишь о  нем
одном; она  равно  благоволит  ко  всем,  объединенным  общим  видом),  она,
разумеетсЯ,  даже  велит  тебе  следить,  чтобы  не  пренебрегал  ты  своими
выгодами, как не причинЯешь ты невыгод другим.
     Џоэтому  они  считают,   что  надобно  соблюдать  не  только  договоры,
заключенные между частными лицами, но и законы общества, которые опубликовал
добрый  правитель  или же утвердил с общего  согласиЯ  народ, не  угнетенный
тиранией и не обманутый хитростью законов о распределении жизненных удобств,
то есть  основы удовольствиЯ. ‘облюдать эти законы, заботЯсь о своей выгоде,
--  дело благоразумиЯ; думать,  кроме того,  о  выгоде  общества --  признак
благочестиЯ.  Ћднако  похищать  чужое  удовольствие,  гонЯЯсь за  своим,  --
несправедливо.  €, напротив,  отнЯть что-нибудь  у самого себЯ и  отдать это
другим -- как раз долг человечности и доброты; этот долг никогда не забирает
у нас столько,  сколько возвращает нам назад. €бо он вознаграждаетсЯ обменом
благодеЯний,   и  само  сознание  благодеЯниЯ  и   воспоминание  о  любви  и
благорасположении  тех,   кому  ты   сделал  добро,  приносит   душе   более
удовольствиЯ, чем было бы то телесное удовольствие от которого ты удержалсЯ.
     Ќаконец  (в  этом  легко  убеждает  нас,  охотно соглашающихсЯ с  этим,
религиЯ), за краткое и малое удовольствие Ѓог отплачивает огромной и никогда
не преходЯщей радостью. Џоэтому, тщательно это обдумав  и  взвесив, утопийцы
считают,  что   все  наши  деЯниЯ,  среди  них  даже  и   сами  добродетели,
предполагают, что в конце ожидает их удовольствие и счастье.
     “довольствием они называют  всЯкое движение и  состоЯние тела  и  души,
пребываЯ в которых под водительством природы,  человек наслаждаетсЯ.  Ћни не
случайно добавлЯют о  природной  склонности.  €бо по природе принЯто  все, к
чему  устремлЯетсЯ  человек без посредства  несправедливости, из-за чего  не
утрачиваетсЯ иное, более  приЯтное, то,  за  чем не следует страдание,  чего
домогаетсЯ  не только чувство,  но и здравый смысл.  ‘уществует удовольствие
наперекор природе;  смертные  в суетном единодушии своем воображают, что эти
удовольствиЯ  сладостны  (будто  сами люди способны изменЯть предметы, равно
как и  их  названиЯ); утопийцы  полагают, что все это  нисколько  не ведет к
счастью  и  чаще  всего  даже  препЯтствует  ему.  Ћттого  что,  в  ком  эти
удовольствиЯ однажды  укоренились, у  того не  остаетсЯ никакого  места  длЯ
истинной и подлинной радости, а  душа  его целиком  занЯта ложным пониманием
удовольствиЯ. ‚едь существует очень  много такого, что по  собственной своей
природе не  содержит ничего сладостного,  и, напротив, в  значительной части
чего есть много горечи, однако нечестивые желаниЯ соблазнЯют  считать это не
только   наивысшим   удовольствием,  но  даже  числить  среди   наипервейших
достоинств жизни.
     ќтот род подложных удовольствий испытывают, по мнению утопийцев, те,  о
ком Я упомЯнул прежде: люди, которым кажетсЯ, что, чем лучше  на них платье,
тем лучше они сами.  ‚  этом  одном они  допускают две ошибки. €бо не  менее
заблуждаютсЯ  они, полагаЯ, что их платье лучше, чем они сами. …сли думать о
полезности одежды, то почему шерсть из  более тонкой прЯжи превосходит более
толстую? Ћднако же люди так  вскидывают хохолок, будто они правы по природе,
а не заблуждаютсЯ, и уверены, что  их собственнаЯ  цена от  этого становитсЯ
выше.  Ћттого  они --  словно  более нарЯдное  платье  дает  им  правоту  --
домогаютсЯ почета, на который, одетые хуже, они не дерзнули бы и  надеЯтьсЯ;
если же на них не обращают вниманиЯ, они негодуют.
     €  еще: не  указывает  ли  на  ту  же  глупость стремление  к пустым  и
никчемным почестЯм? €бо какое естественное и подлинное удовольствие доставит
тебе кто-либо, если  он  обнажит  голову  или  преклонит  колени?  ђазве это
излечит боль  в твоих  коленЯх? €ли избавит твою  голову от безумиЯ? ЏонимаЯ
так поддельное удовольствие, на удивление  сладостно сумасбродствуют те, кто
похвалЯетсЯ  и кичитсЯ сознанием своей знатности,  оттого  что  выпало им на
долю  родитьсЯ  от предков,  длинный  рЯд которых считалсЯ богатым, особенно
землей (ведь только в этом  ныне  и заключаетсЯ знатность); и не кажетсЯ им,
что они хоть на  волос станут менее  знатными, даже если предки ничего им не
оставЯт или сами они растратЯт оставленное.
     ‘юда же  утопийцы  причислЯют  тех,  которых,  как  Я  сказал,  пленЯют
драгоценности и  камушки,  которым кажетсЯ, что они чуть  ли не  боги,  если
получат  они какой-нибудь отменный камень,  особенно такого рода, который  в
это времЯ в этой стране  больше  всего  стоит, ибо ведь  не у  всех и не  во
всЯкое времЯ ценЯт одно  и  то  же. Ќо они  покупают  его  только вынутым из
золота, без  оправы,  и не раньше, чем  продавец  поклЯнетсЯ и заверит,  что
жемчуг и камень настоЯщие:  так они тревожатсЯ, чтобы не  обманули их зрение
поддельными  вместо  настоЯщих.  Ќо  почему  тебе будет  меньше  радости  от
поддельного  камнЯ,  чем  от  настоЯщего,  если  твой глаз их не  различает?
—естное слово, оба они должны быть тебе так же дороги, как и слепцу.
     €  те, которые  хранЯт излишние богатства,  нисколько не пользуЯсь всей
грудой, но  только наслаждаЯсь  созерцанием  ее,  --  получают они настоЯщее
удовольствие  или  скорее тешат себЯ ложным удовольствием? €ли  же те,  кто,
страдаЯ   противоположным   пороком,  прЯчет  золото,  которым   никогда  не
воспользуетсЯ и которое, возможно, никогда более не увидит? ЃоЯсь, как бы не
потерЯть, они его терЯют.  €бо разве это  не так,  если, лишив себЯ, а может
быть, и  всех смертных пользованиЯ золотом,  ты предаешь его  земле? Ћднако,
зарыв сокровище, ты, успокоившись,  ликуешь от  радости. …сли  же кто-нибудь
украдет  его, и  ты, не знаЯ о краже,  через десЯть лет умрешь,  то  все это
десЯтилетие,  которое ты прожил после того, как  деньги утащили, какое  тебе
было дело до того, своровали их или же они целы?
     Љ этим столь нелепым  утехам утопийцы добавлЯют игру  в  кости (об этом
безумстве  они  знают по  слуху,  а  не  из  опыта),  кроме  того,  охоту  и
птицеловство. Ћни спрашивают,  в чем  заключаетсЯ удовольствие бросать кости
на доску. ’ы  делал  это столько  раз, что если  и было  в этом какое-нибудь
удовольствие, то от частого повторениЯ мог бы  насытитьсЯ.  €ли какаЯ  может
быть сладость в слушании того, как лают и воют собаки? ‘корее уж отвращение.
€ли чувство удовольствиЯ больше, когда собака гонитсЯ  за зайцем, чем  когда
собака -- за собакой? ‚едь в обоих случаЯх происходит одно и то же -- бегут,
если радует тебЯ бег.
     …сли притЯгивает  тебЯ надежда  на убийство, ожидание  травли,  котораЯ
произойдет  на твоих  глазах,  то  вид того, как собака  раздирает зайчонка,
слабого  --  более  сильный,  трусливого  и робкого  --  свирепый,  наконец,
невинного -- жестокий, вид этого скорее должен вызывать сострадание. Џоэтому
все это  занЯтие  охотой как  дело, не  достойное  свободных людей, утопийцы
перебросили мЯсникам (выше мы уже  сказали, что это ремесло  возложено у них
на рабов).  “топийцы полагают,  что охота -- это  самаЯ  низкаЯ  часть  дела
мЯсников, прочие части  этого занЯтиЯ  почетнее и  полезнее,  поскольку  они
гораздо  более выгодны и губЯт животных только в силу необходимости; охотник
же  ищет  в  убийстве  и  травле  несчастного зверька  исключительно  только
удовольствие. “топийцы считают, что  неодолимое желание  видеть смерть, хотЯ
бы  даже зверей, возникает от жестокости души или при постоЯнном испытывании
этого свирепого удовольствиЯ, что в конце концов приводит к ожесточению.
     ЌесмотрЯ  на  то что  это  и  все такого рода вещи,  а  их неисчислимое
множество, обычно  люди считают удовольствием, утопийцы, однако, разумеетсЯ,
полагают, что так как по природе в этом нет ничего приЯтного, то к истинному
удовольствию  это не  имеет никакого  отношениЯ.  €бо  то,  что в  общем это
наполнЯет  чувства  приЯтностью  (это  люди  и принимают  за  удовольствие),
нисколько не понуждает утопийцев отступитьсЯ от своего  мнениЯ.  €бо причина
этого не в природе самого дела, а в извращенной привычке  людей. €з-за этого
порока получаетсЯ, что горькое люди принимают за сладкое.  Џодобно тому, как
беременные женщины по испорченному своему вкусу  полагают, что  смола и сало
слаще  меда. Ќичье, однако, суждение,  искаженное болезнью или привычкой, не
может изменить ни природу других вещей, ни природу удовольствиЯ.
     “топийцы считают, что  существуют различные виды  удовольствий, которые
они и признают истинными. Ћдними они наделЯют дух, другими -- тело. „уху они
приписывают понимание и ту  сладость,  которую порождает  созерцание истины.
‘юда  же относитсЯ  приЯтнаЯ  памЯть о хорошо  прожитой  жизни и несомненнаЯ
надежда на будущее благо.
     ’елесные удовольствиЯ  они  делЯт  на два  рода, из которых первый тот,
который   наполнЯет   чувство   заметной   приЯтностью,   что   бывает   при
восстановлении  тех частей, которые исчерпал пребывающий  внутри нас жар.  €
это возмещаетсЯ  едой и питьем; другой  род удовольствиЯ -- в удалении того,
чем  тело  переполнено  в избытке.  ќто случаетсЯ,  когда  мы очищаем утробу
испражнениЯми,  когда  прилагаютсЯ  усилиЯ  длЯ  рождениЯ  детей  или когда,
потираЯ и почесываЯ, мы успокаиваем зуд какой-нибудь части тела.
     €ногда же удовольствие возникает, не даваЯ того, что желают наши члены,
не избавлЯет их от страданиЯ; однако это удовольствие щекочет и трогает наши
чувства, привлекает к  себе какой-то скрытой силой, но  заметным  действием.
’акое удовольствие люди получают от музыки.
     „ругой   род  телесного  удовольствиЯ,   считают   они,  тот,   который
заключаетсЯ в спокойном и безмЯтежном состоЯнии тела, то есть у каждого это,
конечно, здоровье,  не  испорченное  никакой  болезнью.  „ействительно, если
человека не одолевает никакое  страдание, то  здоровье радует само  по себе,
даже если и не  присутствует здесь  никакое удовольствие,  полученное извне.
•отЯ это менее заметно и менее дает  чувству, чем ненасытимое желание есть и
пить,  однако  тем  не  менее многие  считают, что  здоровье  --  величайшее
удовольствие;  почти все утопийцы полагают, что это -- великое удовольствие,
а также как бы основание и опора всего,  что только могут  дать  спокойные и
желанные  условиЯ жизни;  когда  же  нет  здоровьЯ,  то  не остаетсЯ  совсем
никакого места  длЯ какого бы то ни было  удовольствиЯ. €бо отсутствие боли,
если  при  этом  нет  здоровьЯ,  они   называют  скорее  оцепенением,  а  не
удовольствием.
     “же давно утопийцы после усердного обсуждениЯ отвергли мнение  тех, кто
не считал, что надобно видеть удовольствие  в  прочном и нерушимом здоровье;
они  говорили,  что  если  это   удовольствие   существует,   то  его  можно
почувствовать  только  разве  при  каком-нибудь  движении  извне.  Ќыне  же,
напротив,  почти  все утопийцы сошлись на том, что здоровье длЯ удовольствиЯ
важнее всего. Ћни говорЯт, что если болезни присуще страдание, которое столь
же непримиримо враждебно удовольствию,  сколь,  наоборот, болезнь  враждебна
здоровью,  то почему  в  свой черед нерушимое здоровье не может  содержать в
себе удовольствиЯ? Ћни полагают, что здесь совсем не важно сказать, ЯвлЯетсЯ
ли  болезнь страданием  или  страдание  присуще  болезни -- в  обоих случаЯх
получаетсЯ  одно и то же.  ‚едь  если здоровье и  есть само удовольствие или
если оно необходимым  образом порождает удовольствие, как огонь создает жар,
то,  конечно,  в   обоих  случаЯх  получаетсЯ,  что  удовольствие  не  может
отсутствовать у тех, кто обладает крепким здоровьем.
     Љроме того, утопийцы  говорЯт: что иное  происходит во времЯ нашей еды,
как не  борьба  здоровьЯ, которое начинает ухудшатьсЯ,  против  голода? (Џри
этом  пища  здесь  --  соратник по орудию.)  Џока  здоровье  в  этой  борьбе
понемногу  становитсЯ   крепче,  этот   успех  доводит   до   обычной   силы
удовольствие, которое  так нас  ободрЯет.  Ќеужели здоровье, которое веселит
борьба, не станет радоватьсЯ, одержав победу? ђазве оно оцепенеет, счастливо
обретЯ  прежнюю силу,  которой одной только оно  и домогалось на  протЯжении
всей борьбы?  ђазве не познает  оно своих  благ, не оценит их? €бо  утопийцы
думают, что высказывание, будто здоровье нельзЯ  почувствовать, очень далеко
от истины. Љто,  спрашивают они, бодрствуЯ, не чувствует себЯ здоровым, если
он и впрЯмь здоров? Ќа кого оцепенение или летаргиЯ действуют так, что он не
признает, сколь  сладостно и приЯтно ему здоровье? € что  есть сладость, как
не иное название удовольствиЯ?
     „уховные  удовольствиЯ  утопийцы ценЯт более (они считают их первыми  и
самыми главными). ‚ажнейшаЯ часть их, полагают они, происходит из упражнений
в  добродетели  и из  сознаниЯ благой жизни.  €з  тех удовольствий,  которые
доставлЯет тело, пальму первенства они  отдают здоровью. €бо к радостЯм еды,
питьЯ  --  всего, что только  может таким образом порадовать,  полагают они,
надобно стремитьсЯ, но только длЯ здоровьЯ.  €бо все это  приЯтно не само по
себе, но оттого, что оно противостоит тайком  подкрадывающемусЯ недугу.  Љак
мудрецу  более приличествует  избегать болезней, чем  желать  иметь  от  них
снадобьЯ, скорее надобно прогонЯть  страданиЯ, чем искать облегчениЯ от них,
так  и  утопийцы думают, что предпочтительнее  не нуждатьсЯ  в удовольствиЯх
такого рода, чем утешатьсЯ ими.
     …сли кто-нибудь полагает, что он испытывает подобное блаженство, то ему
необходимо  признать, что он лишь тогда обретает  наибольшее  счастье, когда
выпадает ему на  долю проводить жизнь в постоЯнном голоде, жажде, зуде, еде,
питии, чесании и потираний. Љто, однако, не видит, что такаЯ жизнь не только
отвратительна,   но  и  жалка?  Љонечно,  эти  удовольствиЯ,   как  наименее
подлинные, изо  всех  самые низкие,  и они никогда  не поЯвлЯютсЯ иначе, как
вкупе с противоположными  страданиЯми.  €бо  с  удовольствием  от еды свЯзан
голод,  да   и  не  в  равной  мере.  €бо  страдание  как   сильнее,  так  и
продолжительнее.  ‚озникает оно прежде  удовольствиЯ и  не  исчезает до  той
поры, пока не умрет вместе с ним и удовольствие.
     ’ак вот утопийцы  полагают, что  подобного рода удовольствиЯ не надобно
высоко ставить, если только не вынудит к ним  необходимость. Ћднако утопийцы
радуютсЯ  им и с благодарностью признают  милость  матери-природы, котораЯ с
наинежнейшей  сладостью  склонЯет  свое потомство  даже к тому,  что надобно
делать по  необходимости и постоЯнно. ‚едь  с каким  отвращением пришлось бы
жить, если  как и прочие хвори, которые беспокоЯт нас реже, так и ежедневные
недомоганиЯ из-за  голода  и жажды  надобно было  бы  нам прогонЯть Ядами  и
горькими снадобьЯми?
     “топийцы охотно  сохранЯют красоту,  силу, проворство  --  эти особые и
приЯтные дары природы. Ѓолее того, те удовольствиЯ, которые воспринимаютсЯ с
помощью  ушей, глаз,  носа, которые природа  пожелала дать  человеку как его
свойства и особенности (ибо нет другого рода живых существ,  которых трогает
вид и красота мира или же волнуют запахи -- у прочих это бывает только разве
длЯ  того, чтобы распознать пищу; и не ведают они отличиЯ  созвучных  друг с
другом или разных звуков),  -- все это, говорю Я, утопийцы признают за некую
приЯтную приправу жизни. ‚о всем этом у них есть такое ограничение:  меньшее
удовольствие  не  должно  мешать  большему, а  также порождать  когда-нибудь
страдание,  которое -- они считают -- неизбежно  наступит, если удовольствие
бесчестно.
     €  они  полагают,  что  презирать  красоту,  ослаблЯть  силы,  обращать
проворство  в  лень,  истощать  тело  постами,  причинЯть  вред  здоровью  и
отвергать прочие благодеЯниЯ  природы  в высшей степени безумно,  жестоко по
отношению  к  себе  и чрезвычайно неблагодарно по  отношению к природе.  ќто
значит отвергать свои обЯзательства перед ней, отклонЯть  все ее дары. ђазве
только кто-нибудь, пренебрегаЯ своими выгодами, станет более  пылко печьсЯ о
других  людЯх  и  об  обществе, ожидаЯ  взамен этого  своего труда  от  Ѓога
большего удовольствиЯ. ‚ ином случае это значит сокрушать самого  себЯ из-за
пустого  призрака добродетели безо всЯкой пользы длЯ кого-либо или длЯ того,
чтобы  быть  в  силах менее  тЯгостно  переносить  беды, которые,  возможно,
никогда не произойдут.
     ’аково их суждение о добродетели и удовольствии. Ћни  верЯт,  что  если
религиЯ, ниспосланнаЯ с небес, не внушит  человеку чего-ли