        Њихаил ќпштейн. Џосле карнавала, или вечный ‚еничка

     <i>ЏечатаетсЯ по публикации из журнала "‡олотой век". 1993 г. No 4.</i>
     <i>€здательство "•. ѓ. ‘.", Њ., 1997</i>
     OCR: Ђ.Ќоздрачев (nozdrachev.narod.ru) і http://nozdrachev.narod.ru
     ---------------------------------------------------------------

     —то  такое  конец  века: календарнаЯ  дата?  историческаЯ  веха?  сумма
свершений? мудрость  прожитого?  …сли поверить  глубокомысленному  каламбуру
ЂндреЯ Ѓелого: "человек есть чело века", то конец века есть образ людей, его
завершающих, олицетворЯющих этот конец. Љонец 19 века - это Ќицше и ‚ладимир
‘оловьев, которые в лицах выразили итог своего  века и  его  напутствие веку
грЯдущему. Њного было  идей и  суждений,  подводивших итог  19 веку, но  кто
помнит о них? ЏомнЯтсЯ  личности,  которые запечатлели свой век  не просто в
словах, но в выражении лиц, в складе судьбы, в жестах и интонациЯх.
     €сториЯ,  разрушаЯ  древнюю  мифологию, непрестанно творит новые  мифы,
которые представлЯют в лицах ее основные  идеи.  …сть  мифы большие и малые,
всемирные  и  местные, столичные  и  провинциальные...  Ќо и  в  малых мифах
выступает целостность лица, из которого  нельзЯ  убрать ни  единой черточки,
настолько  полно  в нем воплотилась идеЯ. …е  нельзЯ выразить отвлеченно и в
сотне  трактатов  -  но  можно  увидеть  в  недавнем современнике,  которого
потомство спешит зачислить "в разрЯд преданий молодых".
     €так, чтобы понЯть идею времени,  мы должны  посмотреть ему в лицо. —ье
лицо на исходе 20  века останавливает наш взглЯд? —ьЯ личность перерастает в
миф? Ћ живых не скажем ни слова - их историЯ еще впереди.

        1
     ‹юбой  миф, как  считает  наука,  есть попытка разрешить  противоречие,
примирить  крайности, свести концы с концами [1]. “же не вызывает  сомнений,
что ‚енедикт  …рофеев  (1938-1990), автор поэмы  "Њосква  -  Џетушки", после
своей  преждевременной смерти становитсЯ  на наших  глазах мифом [2].  Њожет
быть,  это последний литературный  миф  советской  эпохи, котораЯ так  легко
завершилась  вскоре после  ‚ениной кончины.  Ќо  какую же загадку  разрешает
‚енЯ? Љакие крайности примирЯет?
     ђусскаЯ литература изобилует мифами,  поскольку в общественном сознании
почти и не существует ничего,  кроме литературы  и ее производных. Џри  этом
мифологическаЯ  значимость  писателЯ   не   обЯзательно   соответствует  его
литературным достоинствам.  „остоевский вот  не стал  мифом, а  Ќадсон стал,
…сенин стал. Ќо и Џушкин стал, а вот ѓрибоедов не стал. Љакие нужны условиЯ,
чтобы писатель стал мифом? Џрежде всего нужно,  чтобы он успел воплотитьсЯ в
какого-то  персонажа,   желательно  лирического.   Џоэты,  как  правило,   и
становЯтсЯ мифами, потому что они создают свой собственный  образ, в котором
вымысел  и  реальность сплавлЯютсЯ  воедино.  ”рансуа ‚ийон,  Ѓайрон, ђембо,
Ѓлок... € в этом смысле "Њосква - Џетушки" не просто по названию поэма, но и
вполне  лирическое  произведение,  поскольку автор воссоздает  в  нем самого
себЯ, ‚еничку, так что ‚еничка жизни и ‚еничка поэмы становЯтсЯ одним лицом,
а это уже начало мифа.
     Ќо в то же  времЯ и нужно, чтобы писатель не успел до конца воплотитьсЯ
в своих произведениЯх,  чтобы народнаЯ молва подхватила и дальше понесла то,
что он не успел или не захотел о себе рассказать. …сли бы ‚енЯ написал сорок
томов  полного собраниЯ сочинений, а  не одну тоненькую книжечку, то  у него
поЯвились бы комментаторы, архивисты и биографы, но народнаЯ фантазиЯ увЯзла
бы в этих  томах и не стала бы ничего домысливать, поскольку все необходимое
и достаточное длЯ одного человека он уже сам бы  о себе поведал. Њифу о ‹ьве
’олстом очень мешает девЯностотомное собрание,  с черновиками и  вариантами.
Џотому что миф не любит лгать, не любит уклонЯтьсЯ от прЯмой стези правды, и
лишь когда  факты  отсутствуют или  противоречат  друг  другу,  тогда-то  он
беретсЯ  за дело. Њиф очень чувствителен,  даже обидчив: если ему показывают
на гору материалов, он говорит - ну что ж, верьте материалам, отворачиваетсЯ
и замолкает навсегда.
     ‹учшее   начало  длЯ  мифа  -  безвременный   конец,  когда  еще  долго
сохранЯютсЯ  живые  свидетели,  настолько  долго,  что  их  памЯть  успевает
состаритьсЯ,  перейти в быль,  а  там  и  в  легенду. ’о,  что в человеке не
разрешилось,  все его резко оборванные противоречиЯ -  теперь миф разрешает.
Џочти все  наши мифы,  от Џушкина  до ‚ысоцкого,  - о  людЯх,  "что ушли, не
долюбив, не  докурив последней папиросы" [3].  €менно "надо" и  обнаруживает
возможность  мифа как  некоей  идеи, котораЯ  не успела стать реальностью  и
потому брезжит вечным символом.  Џисатель становитсЯ мифом,  потому  что  не
дожил, не дописал, недовыразил себЯ, - так, во всЯком случае, мы чувствуем о
нем  и за  него. "“мер  -  и  унес свою  загадку  с собой,  а  нам ее теперь
разгадывать". Ћттого-то нарЯду  с  Џушкиным  мы имеем еще миф о  Џушкине: то
пушкинское, что не воплотилось  в самом Џушкине, живет теперь и  вне  самого
Џушкина.  Ћно не  свершилось  в  одной  биографии, зато свершаетсЯ  во  всей
последующей русской  культуре,  свершаетсЯ  с ‹ермонтовым  и „остоевским,  с
Ђхматовой  и Ќабоковым, со всеми  нами. ’о,  что не  успело  развернутьсЯ во
времени, сгущаетсЯ в вечный прообраз.
     ‚ культуре можно различить два рЯда: актуальностей и потенций.  ’о, что
реализовалось, становитсЯ историей  культуры. Ђ то, что не реализовалось, но
как-то заЯвило о себе, оформилось хотЯ бы  зачаточно, становитсЯ ее мифом. €
неизвестно, чего в культуре больше и что длЯ нее важнее. ‚ русской культуре,
при всей значимости ее истории, все-таки очень велик удельный вес мифов. Њиф
-  воздаЯние за недожитое... Џризрак  выходит  из ранней  могилы  и посещает
своих потомков.
     Љонечно, дело не в физическом возрасте.  ЏЯтидесЯти  двух лет, прожитых
…рофеевым,  вполне  хватило  бы  другому  писателю  на  монументальный  свод
сочинений, включаЯ письма и  текстологический комментарий. Ќо …рофеев  никак
не мог и не хотел воплощатьсЯ.  Ћн себЯ разрушал, скорее всего, сознательно.
Ћн разрушал  себЯ как автора  - и  это отзывалось в погибающем персонаже. Ћн
разрушал себЯ  как  персонажа  - и  это  отзывалось в погибающем авторе.  Ћн
закончил поэму о себе: "Ћни вонзили мне шило в самое горло... ‘ тех пор Я не
приходил в  сознание и  никогда не приду" [4]. …сли  бы не легкость ‚ениного
саморазрушениЯ,  как  посмел бы он  так  пророчить о  себе?  "...Ќикогда  не
приду". € ведь в  самом  деле, прожив после такого конца  двадцать лет, ‚енЯ
так  больше и не  приходил в полноту  творческого сознаниЯ.  ‚спышками в нем
что-то  мелькало и угасало  -  агониЯ  дара. Џоследней строкой "Џетушков" он
убил и героЯ, и себЯ. Џисатель, желающий свое творчество продолжать, никогда
так не закончит из суеверного ужаса.
     € если ‚енЯ чего-то и не успел в своей жизни, то именно разрушить себЯ.
Ћсталась  его  поэма,  драма,  эссе,  все в  единственном  числе -  но этого
оказалось  достаточно, чтобы  возник миф  о …рофееве. Ћн остаетсЯ не столько
автором  своих  произведений,  сколько  их  персонажем,  о  котором  сказано
достаточно,  чтобы  вызвать  интерес -  но недостаточно, чтобы его  утолить.
…рофеев  успел  сказать  о  себе  ровно  столько,  чтобы  навсегда  остатьсЯ
недосказанным. "Љонечно, …рофеев был больше  своих  произведений"  (‚ладимир
Њуравьев);  "...џ  думаю,  что  (‚енЯ)  реализовалсЯ хорошо,  если  на  один
процент" (Ђлександр ‹еонтович); "‚енЯ сам  был значительнее своих сочинений"
(Ћльга ‘едакова) [5]. ‚от этот избыток сочинителЯ над сочинениЯми и образует
зачаток мифа.  "Ѓыл  больше, чем сделал  и  сотворил". Њиф-сочинитель -  его
сочинениЯ.
     €  теперь,  чтобы восполнить эту разницу,  к образу ‚енички, созданному
самим …рофеевым, присоединЯютсЯ образы, создаваемые его друзьЯми,  которые и
сами попадают в поле мифа. ‚от они,  восседающие на этом  вечном пиру вокруг
героЯ  "ироикомической" поэмы:  ‚еничкин шут  - ’ихонов,  ‚еничкин  мудрец -
‘орокин, ‚еничкина "безумнаЯ поэтесса" - ‘едакова и т. д.

        2
     —то  же такого уникального в ‚еничке,  что миф о нем  входит  в тесноту
наших литературных преданий и может занЯть среди них особое место? …сть ведь
есенинский  миф,  есть  миф  о  ‚ысоцком, есть менее популЯрные,  но  близко
стоЯщие мифы,  например,  о пьЯном,  растерЯвшем  свои метафоры  ћрии Ћлеше,
которого  чуть  не  сбила с ног  бежавшаЯ мимо мышь. € все  эти  мифы сводЯт
воедино, опосредуют  две крайности, столь характерные длЯ "модели" художника
в советскую эпоху: дар - гонимый, дух - задушенный, судьба - искалеченнаЯ.
     ЏопытаемсЯ  вникнуть  в слагаемые ‚ениного  мифа. Љонечно,  перед  нами
герой  -  высокий,  гибкий,  статный,  которым зачаровывались буквально  все
женщины.  € он позволЯл им преклонЯтьсЯ перед собой, окружал себЯ "жрицами",
которые усыпали цветами его  ложе.  € еще одно  свойство героЯ - пил, но  не
пьЯнел,  изо  всех   поединков  с   другими  испытанными  пьЯницами  выходил
победителем:  они  валЯютсЯ под столом и лыка  не вЯжут, у него  ни  в одном
глазу,   чист   как  стеклышко  [6].   ‚нутреннЯЯ   тонкость,  деликатность,
опрЯтность. € конечно, талант, умница, эрудит, который помнил наизусть сотни
дат и стихов, острее всех был на Язык и всемирно прославилсЯ своей поэмой.
     Ђ  с  другой  стороны  -  нищета   и  неустройство,  изгнание  из  всех
университетов,  где  он  так  блестЯще  начинал,  работа  на рытье  канав  и
прокладке   кабелей,  скитальчество,  неумение   чего-то  достичь  в  жизни,
беспробудное пьЯнство, отсутствие нижнего бельЯ, потерЯ рукописей, паспорта,
издевательства над самыми близкими людьми, рак горла. € творческое бессилие:
та поэма, написаннаЯ вроде как длЯ потехи в кругу друзей, так и осталась его
лебединой песней.
     ‚от эти-то противоречиЯ и  заострЯют в нас потребность мифа, потому что
рационально  их нельзЯ  разрешить.  …сли  талант, то  почему не писал?  …сли
умница, то почему идею "скинутьсЯ на бутылку" предпочитал всем прочим идеЯм?
…сли гордилсЯ ђоссией,  то почему  мало интересовалсЯ  ею  и терпеть не  мог
патриотов? …сли так любил всЯкую  систематизацию,  почему беспорЯдочно  жил?
…сли был опрЯтен, то почему обтрепалсЯ? …сли был нежен, то почему грубил?
     €  тогда  между этих крайностей  проскальзывает  первый  набросок мифа:
юродивый.  ‘хема  очень привлекательнаЯ,  знакомый  российский выверт, когда
свЯтость не  возноситсЯ  над миром в  белых ризах, а  спускаетсЯ  по  склону
пинком-кувырком  - до  самой  неприличной канавы, чтобы  утопить  в ней  все
прелести мира сего. ‚от  ведь пишет ближайший  его друг Њуравьев: "“ ‚енички
было ощущение, что благополучнаЯ,  обыденнаЯ жизнь  -  это подмена настоЯщей
жизни, он разрушал  ее, и его  разрушительство  отчасти действительно  имело
религиозный оттенок" [7]. €менно •риста ради юродивый разрушает свою жизнь и
подвергает испытанию чужую.
     ѓалина …рофеева, вдова  ‚енедикта, отмечает, что  "религиЯ в нем всегда
была. Ќаверно, нельзЯ так говорить, но Я думаю, что он подражал •ристу" [8].
ќтому не  противоречит замечание ‚ладимира Њуравьева: "...несмотрЯ  на  свой
религиозный потенциал, ‚еничка совершенно не стремилсЯ жить  по христианским
законам" [9].
     ‚  том-то  и дело, что юродивый  стремитсЯ  жить  в духе  христианского
беззакониЯ, "похаб сЯ творЯ" [10].  ‚еничка не имеет  где преклонить голову,
спит  "на  гноище", совершает "парадоксию  подвига" - глумитсЯ над чувствами
близких и над самим собою, вызываЯ в ответ град насмешек и оскорблений - все
в соответствии с канонами русского житиЯ [11]. ‚ыражаЯсь образно, он швырЯет
камни в дома добродетельных людей и целует углы домов, где творЯтсЯ "кощуны"
[12]. Џочти  как ‚асилий Ѓлаженный, только  тому собор  на  Љрасной  площади
стоит, а блаженный  ‚еничка за всю жизнь до Љрасной  площади так и не  сумел
добратьсЯ - заносило куда-то в сторону [13]. ‹юмпенизациЯ русской свЯтости -
от Ѓлаженного до …рофеева.
     €  даже изумительное ‚енино пьЯнство было вроде как добровольные вериги
и постничество,  поскольку не доставлЯло  ему никакой услады, даже вкус вина
он не  ценил  и  всЯкое смакование считал  пошлостью.  €  вообще,  как тонко
замечает  ‘едакова, "чувствовалось, что  этот образ жизни  - не  тривиальное
пьЯнство,  а  какаЯ-то  служба... ЊучениЯ и  труда  в  ней  было несравненно
больше,  чем  удовольствиЯ... џ вообще  не  встречала  более Яростного врага
любого общеизвестного  "удовольствиЯ",  чем ‚еничка. Џолучать  удовольствие,
искать удовольствий - гаже вещи длЯ него, наверное, не было" [14].
     Ќо это относитсЯ не только к ‚ене -  известно, что в ђоссии, в отличие,
скажем,  от  ”ранции  или  ѓрузии, предпочитают именно горькую, заливают  ею
какое-то невнЯтное горе, клин вышибают  клином, чтобы сильнее  саднила душа.
‘ластен    очень   мало    в   народе,   а    если   и   попадаютсЯ,   вроде
Ѓрюсова-Ѓальмонта-‘еверЯнина, то  мифы слагаютсЯ  не  о них, а  о  тех,  кто
припадал к горькой чаше, кто пил без всЯкого  упоениЯ, кто растравлЯл свою и
чужую боль, как …сенин или ‚ысоцкий.
     —то же это за ‚енино горе, с которым он  носилсЯ, но никогда никому  не
объЯснЯл его  причины? ‚рЯд ли был бы он признателен мемуаристке  за попытку
объЯснить его горе "кошмаром коммунистической эпохи" [15] - скорее,  счел бы
провидческой пошлостью из  будущего школьного курса русской  литературы. “же
доказывалось, что из Ћнегина при  советской жизни получилсЯ  бы не лишний, а
вполне даже полезный член общества, филолог или агроном; в тот же рЯд встают
и душеспасительные предположениЯ, что под властью конституционных демократов
или  правых эсеров ‚енЯ развеЯл бы свое горе, бросил  пить горькую и разумно
заседал  бы  на ученых  коллегиЯх, делЯсь  своими  обширными  познаниЯми  из
метеорологии и грибоведениЯ.  Љак будто  то  же  самое  горе  не  стоЯло над
ђоссией  при всех  ветрах  и  поветриЯх,  и  так  же  не  запивали его  и не
занюхивали горькими, кислыми, солеными, только не сладкими вещами!

        3
     Њиф  о  ‚ене  постепенно  проЯснЯетсЯ,  но  все  еще  совпадает  общими
очертаниЯми   с  "есенинским",   "высоцким"   и   даже  совсем   неудавшимсЯ
"рубцовским"  мифом.  ‘жигали  себЯ, растрачивали,  доводили до  помрачениЯ,
чтобы  во  мраке узреть последний спасительный свет, как и положено на путЯх
восточного  "отрицательного" богословиЯ, где Ѓог представлен в образе  "не":
несвета, нечести, нечистоты, недостоинства, немудрости, недоброты, поскольку
все  эти  добродетели  уже   захвачены  обывателЯми  и  служат  их  мерзкому
нехристианскому благополучию в христианском  мире.  € только юродивый идет к
Ѓогу, совлекаЯсь от всЯких приличий, от верхних, а порой и от нижних одежд.
     Ќо  было  что-то  в  ‚еничке,  что  никак  не  укладываетсЯ  в  массово
почитаемые мифы о "‘ереже" или "‚олоде".  „а вот хотЯ бы это имЯ ‚еничка, им
самим о  себе увековеченное, - кто еще посмел  бы  о  себе  сказать  в  наше
глумливое времЯ? Љто бы смог выставить себЯ под уменьшительно-ласкательным в
кругу  пьЯниц, дебоширов  и  ерников - да еще  и  прослыть у них героем? ќто
потом  уже, по живому  следу, другой автор стал проталкивать миф о  себе под
чужой  интонацией: "ќто Я,  ќдичка" [16]. Ќо  первенцем столь кроткой манеры
себЯ называть был он, ‚еничка.
     Ћн вообще  не  любил гипербол,  предпочитал литоты,  а  ведь  отношение
писателЯ  к  слову начинаетсЯ с  отношениЯ к  собственному  имени,  в данном
случае  -  с  застенчивой попытки  его приуменьшить и  приласкать.  ‚от ‚енЯ
пишет: "были птички", "было два мужичка", или пристегивает к своему любимому
питью эпитеты "красненькое", "холодненькое" [17]... Њожно, конечно,  списать
литоту на пьЯную умильность,  котораЯ пробуждает и к  предметам  застольного
культа отношение, как  к родным деточкам: "стопочка", "водочка".  Ќо в такой
умилительной форме  разгул  у нас  авторски  и не  выражалсЯ, а все больше в
гиперболах: "эх!", "ах!", "раздайсЯ!".
     —то  юродивый,  что  его поэтический  наместник рвут  рубашку с  груди,
потому что тесно покровам на их горЯчей искренней душе. Ђ ‚енЯ ворот рубашки
придерживал  на  себе  от стыдливости, чтобы горло не  обнажалось? "...ѓорло
свое он, будучи млад и прекрасен, всегда стыдливо прикрывал,  стЯгиваЯ ворог
рубашки без  пуговиц" [18]. "Ђ если верхнЯЯ пуговица и расстегнута, то  ‚енЯ
воротничок  придерживал  рукой,  чтобы  он  не  распахнулсЯ.  ќто  был   его
характерный жест" [19]. Љак не похоже это на ‘ережу и на ‚олодю - они-то как
раз рвали на себе ворот. ‡агонЯли своих коней до пены и рвали на  них  узду.
—то-то  было  в них  от лихой  гулЯнки  начала века,  от  сверхчеловеческого
надрыва  и  желаниЯ  поскорее струну  натЯнуть и  резче оборвать.  ’олько  в
последнее  времЯ  у  ‚ысоцкого  послышалось: "—уть  помедленнее,  кони, чуть
помедленнее" - но все равно голос  срывалсЯ в надсадный крик, будто он одной
рукой их придерживал, а другой настегивал.
     Ђ вот у  ‚енички уже и впрЯмь ощущение медленности. Џри полном сознании
неправильности.  "‚се на  свете должно происходить  медленно и  неправильно,
чтобы не сумел  загордитьсЯ  человек, чтобы человек  был грустен и  растерЯн
[20]. …сли кто уверен  в  своей  правильности,  то  он  и стараетсЯ  рвануть
побыстрее, и  это есть героическаЯ удача  и молодецкий порыв. Ђ у ‚ени уже и
следа не  остаетсЯ от героизма, даже того перевернутого, упадочного, который
обычно  в одну  эпоху действует с героизмом  прЯмым и  поучительным. ‚еничка
равно далек  и от  ѓорького, которого  не любил, и  от ‘еверЯнина,  которого
любил. „алек от упоеньЯ  высЯми и безднами. „алек  от Ѓлока и  …сенина, с их
высЯми и  безднами пополам.  „алек от писателей-праведников и певцов-буЯнов.
‹юбаЯ  правильность ему  внутренне  мешает, он  бежит  от трезвости,  но  не
впадает  в  обратный  соблазн,  в  героизм   упадочности  -  бурного  хаоса,
пламенного  чада.  ‘пиваетсЯ,  но  не  впадает  в  пьЯный  раж,  экзальтацию
любви-дружбы  и   опасного   хриплого   мужества.  Ћн   пьет   больше  своих
предшественников,  но уже не пьЯнеет,  и  этим  напоминает трезвого,  только
трезвого  уже  с  другого  конца,  не  до, а  после.  Ќе  самоуверенного,  а
притихшего, печального, кроткого.
     €  в  других  он  ценит  больше  всего  именно  эту  кротость,  котораЯ
по-настоЯщему  доступна уже  выпившему  человеку  [21].  “же похмелЯющемусЯ.
‚енино  коронное  состоЯние -  не  запой, а именно  похмелье,  деликатный  и
щепетильный  отчет за все предыдущие запои, свои и чужие. €  всЯкое  упоенье
вокруг,  хмельные  экстазы,  захлеб  и  надорванный  ворот  захватывают  его
немногим  больше,  чем  подвиги  ‡ои  ЉосмодемьЯнской   [22].  ‚  диалектике
трезвости и пьЯнства высшаЯ ступень - похмелье: отрицание отрицаниЯ.
     ‚никнем  в  стадии  этой  диалектики, неумолимо  ведущей от  гордыни  к
кротости. ‚ыпивка - это способ сбить спесь с трезвого,  который крепко стоит
на  ногах,  говорит внЯтно и мерно, живет так, будто  он телом и душой своей
вполне владеет. Ђ ну-ка, выпей, дружок,  и увидишь,  что не так уж  все тебе
покорно,  напрасно  ты  кичилсЯ  своими  привилегиЯми  в  этом  мире:  землю
попирать, смыслом владеть. ‘ходит гордынЯ трезвости.
     Ќо остаетсЯ  еще  в  запасе  гордынЯ  пьЯности.  ’еперь дружку море  по
колено,  и  уста  его  горЯт  от  собственного  остроумиЯ, взглЯд  горит  от
собственной обольстительности,  и опЯть весь мир стелетсЯ  перед ним, на сей
раз  волнистой  дорожкой.  ’еперь он чувствует себЯ легко и уверенно  именно
оттого, что собой не владеет.
     Џосле чего  начинаетсЯ  протрезвленье, и,  "с  отвращением читаЯ  жизнь
мою..."  Љакие уж там  остроты и взглЯды -  пьЯнаЯ икота  и перемаргиванье с
окосевшей девицей! ЋпьЯненье сбило спесь с трезвого, а протрезвленье сбивает
спесь  с  пьЯного, и теперь,  сквозь  муки  стыда, открываетсЯ третьЯ стадиЯ
великого  синтеза -  похмелье. ѓорькое и мудрое. ‘кучное и просветлЯющее.  ‚
похмелье человек  только и делает, что вздыхает. Ћсвежает себЯ  воздухом, не
осквернЯЯ воздух собою. "...џ вздохнул, вздохнул  так глубоко,  что  чуть не
вывихнул все, что имею" [23].
     ’акова эта  хитраЯ диалектика. ‚енЯ сбивает  и  с себЯ,  и с окружающих
сначала трезвую  спесь,  потом пьЯную  спесь  [24].  Ћн  сбивает обе  спеси,
трезвую и  пьЯную, добираЯсь наконец  до  похмельЯ  как состоЯниЯ предельной
кротости. Џотому  что похмелЯющийсЯ брезглив к  себе  и  оттого все  прощает
ближнему. ЏохмелЯющийсЯ никого не обидит, наоборот, его, как ребенка, всЯкий
обидит. Ћн  настолько расслаблен, что в нем даже  поЯвлЯетсЯ нечто девичье -
щекотливость и нервнаЯ чувствительность к малейшим прикосновениЯм.
     ‚от,  например,  ‚енЯ  -  ужасный недотрога,  он  больше  всего  боитсЯ
щекотки. "“  менЯ  очень много  щиколоток  и подмышек.  Ћни у  менЯ повсюду.
—естный человек должен иметь много  щиколоток и подмышек и боЯтьсЯ  щекотки"
[25].  Љто еще в  ђоссии был  таким щекотливым  и так по-девичьи,  хохоча  и
отбрыкиваЯсь, защищал свою  честь? Ќи ‹ермонтов, ни Ѓлок, ни  ѓумилев, самые
возвышенные  из поэтов,  и то не были  так щекотливы. Ћни создавали  мифы  о
вечно  женственном, а вот в самих себе даже ничего  девичьего не имели. ‚енЯ
же, боЯщийсЯ самых легких касаний, вздрагивающий и хохочущий, - он весь, как
девица [26].
     €  в этом  он  причастен к "вечно бабьему" в русской душе, только в нем
оно  уже  перестало  быть  бабьим  и опЯть  стало  девичьим.  ђазнежилось  и
утончилось  настолько, что  весь мир  теперь кажетсЯ грубым этому  существу,
состоЯщему сплошь из  подмышек и  щиколоток. Љто еще  так хрупок  и уЯзвим с
похмельЯ?
     "Ћтчего они все так грубы? Ђ?  € грубы-то ведь, подчеркнуто  грубы в те
самые мгновениЯ, когда нельзЯ быть  грубым, когда у человека с  похмельЯ все
нервы навыпуск, когда он малодушен и тих? Џочему так?!" [27]
     ‘транное дело  -  не только ‚енЯ чувствует грубость  окружающих,  но  и
окружающие, самые тонкие  их  них, как, например,  поэтесса  Ћльга ‘едакова,
чувствуют свою  грубость рЯдом  с  ‚еней. "...ђЯдом  с  ним нельзЯ  было  не
почувствовать собственной грубости: контраст был впечатлЯющим" [28].
     Ќадо сказать,  что  оба типичных ‚ениных состоЯниЯ,  "напившись  или  с
похмелюги", не  отнимали  у него трезвости.  Џо сути, это было  одно  долгое
состоЯние, единое в  трех составлЯющих - пить, трезветь и  опохмелЯтьсЯ. "џ,
вкусивший в этом мире  столько,  что терЯю счет и  последовательность,  -  Я
трезвее всех в  этом мире; на менЯ просто туго действует..." [29] "‚енЯ  сам
никогда  не  пьЯнел. Ћн не позволЯл себе  этого.  Ќа  глупение,  бормотание,
приставание он смотрел как на невоспитанность, как на  хамство.  ...Ћдной из
добродетелей нашего круга друзей было непьЯнение..." [30]
     Ћтсюда и  начинаетсЯ  собственно  миф о  ‚еничке  -  миф о  непьЯности,
которую никак нельзЯ смешивать с простой  непричастной трезвостью. ’резвость
-  до, а непьЯность - после.  ’резвость  гордынна  и учительна, а непьЯность
кротка и понура. ’резвость может еще сама собою упиватьсЯ, а непьЯность  уже
ничем  не упиваетсЯ.  € это есть высшее  состоЯние души,  когда у нее меньше
всего претензий и вообще воодушевленности мало - малодушие.
     "Ћ, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как Я сейчас, тих и
боЯзлив и  был так  же ни в чем неуверен: ни в себе, ни в серьезности своего
места под небом - как  хорошо бы!  Ќикаких  энтузиастов,  никаких  подвигов,
никакой  одержимости! - всеобщее малодушие. џ  согласилсЯ бы жить  на  земле
целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место
подвигу. "‚сеобщее  малодушие"  -  да ведь это  спасение  от  всех  бед, это
панацеЯ, это предикат величайшего совершенства!" [31]
     Њалодушие не так  плохо, как кажетсЯ,  и вообще не следует его путать с
трусостью.  ’рус боитсЯ только за себЯ, а малодушный - за все на свете. „уша
у него просто в пЯтки уходит, когда он касаетсЯ хрупкой вазы или встречаетсЯ
с  умным человеком  - как бы чего не напороть, не  задеть,  не  напортачить.
Њалодушный человек  деликатен, потому что  больше  всего боитсЯ  кого-нибудь
обидеть. “  него души не  хватает, чтобы брать  на  себЯ ответственность или
иметь такое поползновение.

        4
     ‚ центре  ‚ениного мифа - именно деликатность, редчайшее и еще почти не
обозначенное свойство в русской культуре [32]. Њного в ней свЯтости и греха,
просветлениЯ и мрака, высей и  бездн, но вот деликатность... Џопробуй скажи,
что  ’олстой или  „остоевский  деликатны:  ведь  это  смешно,  длЯ  таких-то
провидцев и великанов! „еликатность в них, может, и была, но на каком-нибудь
сорок  шестом месте.  € еще  понЯтно, когда деликатны —ехов  или  ’имирЯзев,
ученый  или  врач,  которые  просто  не  могут  быть  другими  в  деликатных
обстоЯтельствах своего времени и профессии.
     Ќо когда деликатен ‚еничка, который пьет и закусывает в тамбуре оттого,
что  стеснЯетсЯ пассажиров, то  это  уже совсем  другое  свойство. Љогда  он
горько вздыхает о пошлЯках: "сердца необрезанные" [33] ... Љогда он скрывает
от собутыльников свои выходы по  нужде, не дерзаЯ облечь в слова сокровенные
желаниЯ...  ‚еничка деликатен со  всех сторон, деликатен настолько,  что  не
объЯвлЯет  своим товарищам  о  намерении  пойти  в  туалет,  -  и  даже  еще
деликатнее: соглашаетсЯ  пойти в туалет  только  длЯ того,  чтобы не слишком
подавлЯть своей деликатностью [34].
     ‚ такой деликатности человека, который по всем признакам не должен и не
может  быть  деликатным,  уже есть  нечто феноменальное и  одновременно, как
выразилсЯ  бы  ‚енЯ,  нечто   ноуменальное.  ќто   феномен  какой-то   новой
деликатности, превращающей ‚еню в  героЯ  совсем неделикатной среды. …сли бы
эта  деликатность  исходила откуда-то  извне,  из сфер  авторитета и высокой
морали,  ее  бы  просто осмеЯли...  Ќо  тут  она  исходит  из  самого центра
"разночинства,  дебоша  и хованщины", от ‚енички,  уже  вкусившего и  "‘лезу
комсомолки",  и "Џоцелуй  тети  Љлавы",  и  прочие  коктейли,  настоенные на
шампуне, денатурате,  тормозной  жидкости  и  средстве  от  потливости  ног.
„еликатность в  таком существе -  это не дань  традиции,  семье, воспитанию,
общественным  нормам.  Ћна  не  может  быть устаревшей.  Ћна  не  может быть
назидательной.  Ћна потустороннЯ.  "‘  моей потусторонней точки зрениЯ..." -
любил говорить ‚енЯ [35].
     „аже  в словах  "младенец",  "ангелы", "скорбь" или "вздох", когда  они
исходЯт от ‚ени, нет  никакой старинности и напыщенности.  "...‚ечно живущие
ангелы  и умирающие  дети..." [36] Љто в советское времЯ называл своего сына
"младенцем" [37], а  свои внутренние голоса "ангелами"?  -  и  слов таких  в
обиходе уже  не было со времен  то ли †уковского, то ли  Љлюева. „о ‚ени эти
слова   добрались  через  преграду   такой   скверны,   словесного  гноЯ   и
приблатненности, что в  них невольно  звучит ирониЯ - но ‚енЯ употреблЯет их
не длЯ иронии.  €рониЯ в этих чистых словах подразумеваетсЯ ровно настолько,
что воспринЯть их только как иронию было бы пошлостью.
     ’ут очень подходит термин "противоирониЯ", предложенный другом …рофеева
филологом   Њуравьевым  [38].   …сли  ирониЯ  выворачивает  смысл   прЯмого,
серьезного  слова,  то   противоирониЯ  выворачивает  смысл  самой   иронии,
восстанавливаЯ  серьезность  - но уже  без  прЯмоты  и  однозначности.  ‚от,
например, диалог между ‚еничкой и ѓосподом:
     "џ вынул из чемоданчика все, что имею, и все  ощупал: от  бутерброда до
розового крепкого за рупь тридцать семь. Ћщупал - и вдруг затомилсЯ. …ще раз
ощупал - и поблек... ѓосподь, вот ты видишь, чем Я обладаю. Ќо разве это мне
нужно?  ђазве по этому  тоскует моЯ душа? ‚от что дали мне люди взамен того,
по  чему тоскует  душа! Ђ если  б они мне  дали того, разве  нуждалсЯ бы Я в
этом? ‘мотри, ѓосподи, вот: розовое крепкое за рупь тридцать семь...
     €, весь в синих молниЯх, ѓосподь мне ответил:
     - Ђ длЯ чего нужны  стигматы свЯтой ’ерезе? Ћни ведь ей тоже  не нужны.
Ќо они ей желанны.
     - ‚от-вот! - отвечал  Я в  восторге. - ‚от и мне,  и мне тоже - желанно
мне это, но ничуть не нужно!
     "Ќу, раз  желанно, ‚еничка, так и пей",  - тихо  подумал  Я, но все еще
медлил. ‘кажет мне ѓосподь еще что-нибудь или не скажет?
     ѓосподь молчал" [39].
     Џри желании можно найти в этом  отрывке массу иронии. ђозовое крепкое и
стигматы свЯтой ’ерезы настолько неравноценны, что нельзЯ их сравнивать  без
насмешки. Ќо  если  вдуматьсЯ, над чем  же это насмешка, о  чем ирониЯ?  Ќад
розовым  крепким - было бы глупо.  Ќад свЯтой ’ерезой  - еще глупее.  €рониЯ
вроде  бы  подразумеваетсЯ,  но  она  есть  только  тень  противоиронии,  ее
выразительный оттенок. ЏротивоирониЯ так же работает с иронией, как ирониЯ -
с серьезностью, придаваЯ  ей иной смысл.  Џервоначальный серьезный  подтекст
читалсЯ  так:  о,  свЯтаЯ ’ереза! фу, ничтожный  ‚еничка!  €рониЯ перемещает
акценты: у каждого есть свое розовое крепкое, у одного  - розовое крепкое, у
другого - стигматы.  ЏротивоирониЯ еще раз  смещает  акценты: у каждого есть
свои стигматы, у  одного - стигматы,  у другого  -  розовое  крепкое. ЌельзЯ
сказать, что в результате противоиронии восстанавливаетсЯ та же серьезность,
котораЯ  предшествовала иронии. Ќаоборот, противоирониЯ отказываетсЯ сразу и
от  плоского серьеза,  и от  пошлой  иронии,  даваЯ новую точку зрениЯ - "от
Ѓога": что человеку не нужно, то ему  и желанно; в промежутке между нужным и
желанным  помещаетсЯ  и свЯтость, и  пьЯнство;  величайший человек не больше
этого промежутка, и ничтожнейший - не меньше его.
     €  весь  ‚енин  стиль  есть  такаЯ  противоирониЯ,  котораЯ работает  с
готовыми ироническими  шаблонами, осевшими в общественном сознании столь  же
весомо,  как  и патетические  шаблоны.  ‘огласно одному  шаблону, при  слове
"родина" или "советскаЯ власть" надо было встать навытЯжку, согласно другому
-  прыснуть  в  кулак. Ђ  вот  ‚енЯ  придает  этим  словам  какую-то  другую
интонацию, не серьезную и не ироническую, а, хочетсЯ сказать, загробную:
     "- …рофеев, а  роднаЯ советскаЯ власть - насколько она  тебЯ  полюбила,
когда твоЯ слава стала всемирной?
     - Ћна  решительно не обращала  на менЯ никакого  вниманиЯ. џ  люблю мою
власть.
     - ‡а что же особенно ты ее любишь?
     - ‡а все.
     - ‡а то, что она тебЯ не трогала и не сажала в тюрьму?
     -  ‡а  это в особенности люблю.  џ  мою  власть  готов любить  за  все.
&lt;...&gt;
     - Ћтчего же у вас невзаимнаЯ любовь?
     - Џо-моему, взаимнаЯ, сколько Я мог заметить. џ надеюсь,  что взаимнаЯ,
иначе зачем мне жить?" [40]
     ќто из интервью журналу "Љонтинент", еще в те далекие времена, когда он
издавалсЯ в  Џариже. €нтервьюер всЯчески стараетсЯ "расхохмить" ‚еню, а ‚енЯ
не  поддаетсЯ на соблазн  дешевой  иронии,  как и на соблазн  патриотической
гордости - боли. Ћн отвечает на нелепые вопросы примерно так же, как духи на
спиритическом  сеансе,  его   интонации   нельзЯ  ангажировать.  ќто  именно
противоирониЯ,  котораЯ  оставлЯет  длЯ иронии  ровно  столько  места, чтобы
обозначить ее неуместность.

        5
     ЏротивоирониЯ  -  новое  качество  ‚ениного  мифа. €  свЯзанного с  ним
ритуального действа. ‹юбой миф, как  считают  ученые, есть  словеснаЯ запись
некоего обрЯда. € в этом миф о ‚еничке обозначает  новый путь  инициации длЯ
юношества.  €нициациЯ - обрЯд  посвЯщениЯ, приобщениЯ к зрелости. „ворЯнские
юноши 19-го века, выходЯ  из домашней  тепличной среды  и  вступаЯ  на  путь
мужеской  инициации,  старались  стать  как можно  грубее, хлестали водку  и
ездили к  девкам  (вспомним  Џьера  Ѓезухова в  первом томе "‚ойны и мира").
ћношество  поздней  советской поры  хлестало  водку  уже  с младых ногтей, а
ездить и вовсе никуда  не нужно было, все было рЯдом, в  общежитии (вспомним
этот  быт,  описанный  ‚еней  и  его  друзьЯми  [41]).  ‚еничкина  инициациЯ
начинаетсЯ  ровно  оттуда,  где   заканчивалась   инициациЯ  героев  русской
классики, а именно с кабака-бардака, общежитиЯ-публичного дома. Ќо оставаЯсь
внутри этого фамильЯрного пространства, ‚енЯ так переворачивает его изнутри,
что вдруг из  чада и  буйства нам мелькают черты усадебного юноши. Љак будто
нас приглашают обратно, в сентиментальный карамзинско-радищевский век. „а-с,
господа,  и  забубенные  личности  чувствовать  умеют.  "‚едь  если  у  кого
щепетильное сердце..." [42]
     ’огда, в конце 1960-х - 1970-е, типичнаЯ юношескаЯ инициациЯ называлась
"раблезианством" и  оправдывалась теорией карнавала, приобщениЯ к телесным и
смеховым  низам  народной  культуры.   ‚се  отверстиЯ  в  теле  должны  быть
раскупорены  и  вбирать-извергать потоки  вселенского  круговорота  веществ.
ЏьЯнство лишь скромнаЯ метафора этого хлещущего изобилиЯ,  к которому Ѓахтин
в  своей  книге-мифе  о  ђабле относит также  блевание,  плевание,  потение,
сморкание, чихание, обжорство, совокупление, испражнение, пуканье и пр. [43]
     Ђ вот ‚енЯ всего этого  ужасно  стыдилсЯ.  "Ћн был невероЯтно застенчив
даже перед  собой" [44]. € говорил,  что самой большой  нежности заслуживает
"тот, кто  при всех  опысалсЯ" [45].  “ ‚ени  ценности,  раньше  карнавально
перевернутые, стали опЯть медленно переворачиватьсЯ.  Љарнавал  это оценил и
одобрил,  как бы и не заметив, что карнавал вокруг  ‚ени  уже перестает быть
карнавалом.  ‡астенчивость,  котораЯ  изгонЯлась  взрывом   непристойностей,
теперь распространЯетсЯ на самое непристойность.  "Ќежность к опысавшемусЯ".
ЏонЯтно, это не то же самое,  что нежность к веточке сирени, - это нежность,
ушедшаЯ  от  сентиментальности ровно на длину карнавала. Ќо это уже и не сам
карнавал, а его  послебытие: все  прежние свойства,  опрокинутые карнавалом,
теперь  восстанавливаютсЯ  в  каком-то новом, "ноуменальном"  измерении. ќти
нежность   и  скорбь,  плач   и  застенчивость,   одиночество  и  скука  уже
трансцендентные, освобожденные от привЯзанности к прежним объектам.
     ‚от, например, печаль -  о чем печалитсЯ …рофеев? Ћн  знает, что каждаЯ
тварь после соитиЯ бывает печальной,  этот естественный закон наблюдалсЯ еще
Ђристотелем,  а вот  ‚енЯ,  вопреки  Ђристотелю,  "постоЯнно печален,  и  до
соитиЯ, и после" [46]. €ли, например, человек обычно воодушевлЯетсЯ, когда к
нему  приходит  много  мыслей.  Ђ  вот  у ‚ени вырываетсЯ  признание: "Њысли
роились - так роились, что Я затосковал..." [47]
     ‘ловно все  предметы прежних  чувств от ‚ени уже отторгнуты  дистанцией
исторического  размера,  и обЯзательность  в соответствии чувств и предметов
отменена. —увства возрождаютсЯ после смерти чувств, и  душа  еще не знает, к
чему их применить. Љ чему применить скорбь - к слезинке ребенка или к "‘лезе
комсомолки"? ‚енЯ,  не  желаЯ промахнутьсЯ,  скорбит  обо всем сразу.  Ќо от
того,  что  его печаль применЯетсЯ и к  печальным, и к  вовсе  не  печальным
вещам, она не перестает быть  печалью,  пусть даже уже потусторонней. Ћна по
ту  сторону  прежних  чувств, притупленных, отрезанных,  исторгнутых.  Љакие
чувства возможны  после  Љатастрофы,  после  ђеволюции,  после  Ћсвенцима  и
Љолымы, какаЯ  там  еще печаль? Ќо вот печаль открывает "два огромных глаза"
(Ћ. Њандельштам)  и оглЯдываетсЯ в  поисках  своего  предмета, о котором еще
ничего  не знает.  Љто сказал,  что между предметом и чувством  должно  быть
строгое соответствие,  как в классицизме? —то это за классицизм чувств? „аже
в   обычном   Языке   этого   не   бывает,   любой   знак,   по  определению
лингвиста-основоположника ”ердинанда  де ‘оссюра,  произволен,  любое  слово
может  обозначать любой  предмет. Џочему же печаль  не может  относитьсЯ и к
веселому предмету,  и к скучному предмету, и к  смешному предмету, и к вовсе
безразличному предмету; разве не печально, если он так же безразличен? ђазве
не  печально, если он так уж  смешон?  Џочему скорбь не  может  относитьсЯ к
вину, а веселье  -  к  стигматам? Ќичего  тут  нет карнавального. ќто просто
другой уровень чувств.
     Њожет быть,  и сам ‚енЯ  этого  нового  посткарнавального  извода своих
чувств не заметил -  заметил Ѓахтин, чрезвычайно чуткий на все карнавальное.
Ћн восхитилсЯ  ерофеевской поэмой, найдЯ в ней подтверждение своих теорий  и
выражение  чистейшего  пантагрюэлизма. ‚енЯ в поэме вроде  только занЯт тем,
что прополаскивает  горло, - чем не Џантагрюэль, и не только  в собственном,
но и нарицательном значении этого слова. Џрежде чем дать имЯ  раблезианскому
герою, слово "Џантагрюэль" было названием горловой болезни - потери голоса в
результате перепоЯ  (болезнь  пьЯниц) [48]. …сли бы  Ѓахтин  знал,  в  какой
степени это имЯ-прогноз подтвердитсЯ в судьбе самого …рофеева, к концу жизни
потерЯвшего голос, пережившего несколько операций и умершего  от рака горла!
‘ущность пангагрюэлизма  вроде бы сбылась  дословно и до последней жизненной
черты. Ќо  в  такой  обреченности  гротескному  есть  что-то уже  не  совсем
гротескное, какаЯ-то покорность и тишина, умолкание имени-метафоры именно по
причине  буквального   ее   исполнениЯ.   ”еномен   ‚енички,   вырастаЯ   из
пантагрюэлизма, перерастает его, карнавал сам становитсЯ объектом карнавала,
выводЯщим в область новой, странной серьезности.
     €  знаменательно,  что,  восхитившись  поэмой,  Ѓахтин  не  одобрил  ее
развЯзки,  потому  что   герой   ее  вроде  бы  умирает  всерьез,  допускает
"энтропию", а какой же серьез в  карнавале [49]? € какаЯ же энтропиЯ посреди
карнавального всплеска ранее скованных энергией? Ќо ведь  и задолго до конца
поэмы у ‚ени можно заметить энтропию, погашение энергий. ђазве не энтропиЯ -
Ѓенина тихость посреди  карнавального буйства? ‚енЯ опоэтизировал не разгул,
а  "человека  с  похмельЯ... когда он  малодушен и тих",  и  даже  "всеобщее
малодушие", которое, с карнавальной  точки зрениЯ, есть  сплошнаЯ  энтропиЯ.
‚от это и почувствовал, хотЯ и  недооценил великий  ученый.  Џочувствовал  в
…рофееве свое, которое уже  становитсЯ чужим. Џочувствовал карнавал, который
перестает быть карнавалом [50].
     Љритик Ђндрей ‡орин верно заметил, что, вопреки карнавальным законам, у
…рофеева "стихиЯ  народного  смеха  в конце  концов  обманывает  и исторгает
героЯ.  ‘обственно  говорЯ,  такой исход был предначертан с  самого  начала"
[51]. …ще вернее  сказать, что сам  автор  от начала и до конца обманывает и
гонит от себЯ народную стихию.  Ђ поскольку автор и герой одно лицо,  то они
это  делают вместе.  ѓерой  уединЯетсЯ от  этой стихии  в тамбур, автор  - в
литоте, и вместе они уединЯютсЯ от нее в  имени "‚еничка", в камерной грусти
и лирической растерЯнности. ‘тихиЯ народного  смеха,  как и  народного спеха
[52]  - всЯкаЯ  народнаЯ  стихиЯ,  в образе ли ’еркина,  ЉосмодемьЯнской или
‘таханова, равно далека ‚еничке, который любит медленность и неправильность.
€ вообще - чем плоха энтропиЯ?

        6
     ‘толетиЯми  во  всем  мире прославлЯлась  энергиЯ,  в самых  разных  ее
проЯвлениЯх: кинетическаЯ  и  потенциальнаЯ,  энергиЯ  души  и энергиЯ тела,
энергиЯ  коллектива и энергиЯ индивида, энергиЯ подвига и  энергиЯ смирениЯ,
энергиЯ  космическаЯ   и  энергиЯ   политическаЯ,   энергиЯ   творческаЯ   и
нравственнаЯ... ќнергию прославлЯли ѓалилей и ѓете,  ѓегель и ’олстой, Њаркс
и Ќицше,  ”арадей и ”рейд,  Ѓальзак  и „арвин, Џушкин и  ќдисон, ќйнштейн  и
‘артр, ”орд и Ѓахтин. ‚ ђоссии, из-за ее природной вЯлости, энергиЯ ценилась
особенно  высоко  и  разрЯжалась  взрывами  подвигов и  революций.  Ђ  когда
революции уступали место застою, он в свою очередь разрЯжалсЯ взрывами смеха
и карнавала.  ‚  любом  случае  энергиЯ делала  свое  большое  дело: кружила
планеты, расщеплЯла  атом,  толкала  конвейеры,  производила  сексуальную  и
научно-техническую  революцию, кружила головы и сердца, обольщала девочек  и
старцев. ‡везды кино, властители умов,  акулы бизнеса, секс-бомбы, восточные
гуру и  спортивные чемпионы -  все источали энергию и  обаЯние. ‘ама энергиЯ
была обаЯтельна,  в чем бы  она ни проЯвлЯлась. ќнергиЯ распада и  декаданса
тоже была обаЯтельна.
     € вдруг ‚енЯ сделал  обаЯтельной  убыль энергии.  ќнтропиЯ  в  его лице
приобрела милые сердцу  черты: медленность и малодушие. ‚ообще-то говорЯ, он
не ошибсЯ. ‚ его времЯ, к концу 20 века, энтропии уже не стоило боЯтьсЯ. ќто
в  конце  19  века  мир  вдруг  испугалсЯ энтропии.  …ю  грозил второй закон
термодинамики, по которому неизбежна тепловаЯ смерть ‚селенной. „ескать, все
смешаетсЯ, уравнЯетсЯ, станет одинаково, ни холодно,  ни  горЯчо, и тогда...
‘олнце погаснет, землЯ застынет - таким виделсЯ тогда конец мира [53].
     Ќо  страхи  эти после двух  мировых войн  и  еще  не сосчитанного числа
революций   уже   устарели.   ЉажетсЯ,  ‚селенную  нашу  распирает  какаЯ-то
непонЯтного свойства энергиЯ, пучит ее всЯкими катаклизмами и безумиЯми. € к
концу  20  века человечество  стало  опасатьсЯ  именно энергии,  до  которой
коснулось по  неведению руками Ядерщиков - так дернуло, что чуть весь мир не
взорвало.  Ќо  ведь  стыдно было признатьсЯ, что та самаЯ  энергиЯ,  котораЯ
столь  привлекательно  играет  в  лице  властителЯ  дум,  любимого политика,
писателЯ или  актера,  -  она же играет уже менее привлекательно  на Ядерных
полигонах. ‚оенные стали жертвой общественного предрассудка, будто энергиЯ в
их  руках опаснее, чем в  лице  энергичных  людей,  активно восторгавших все
прогрессивное  человечество.  Њирные демонстрации  обрушились  на  один  род
энергии, вовсе не подозреваЯ, ч