ловеке наиболее истинно, то, в чем  он больше
всего  ЯвлЯетсЯ  ‘амим ‘обой,  есть его  <i>возможное</i>  -- которое его  ис­ториЯ
вскрывает лишь выборочно.
     ’о, что с  ним происходит, может не выЯвить  в нем  того, чего он сам о
себе не знает.
     Њедь не издаст без удара своего основного -- неповторимого -- звука.
     ‚от  почему  Я  пыталсЯ на  свой лад представить  и  обрисовать  скорее
<i>‚озможное  определенного  ‹еонардо,</i>  нежели  того  ‹еонардо,  которого   нам
изображает €сториЯ.
     <sup>5</sup>*  ‘уществуют авторы,  причем известные,  чьи  произведениЯ
суть не что иное, как выделенные</i> эмоции.
     Ћни  могут трогать,</i>  но они  неспособны обогатить</i> тех, кто  их  создает
<sup>4</sup>. ђождаЯсь на свет, они не открывают этим последним возможностей
творить то, чего они прежде  не знали, и  усваивать качества, которых прежде
они не имели.
     <sup>6</sup>*  ‚олЯ  способна действовать  <i>в  разуме</i>  и  <i>на разум</i>  лишь
кос­венно -- посредством <i>тела.</i> Ћна  может  <i>повторЯть,  чтобы овладе­вать,</i> --
но, пожалуй, и только.
     <sup>7</sup>*  Ќаша  мысль  не  может  быть  ни  чрезмерно  сложной, ни
чрезмерно простой.
     €бо  реальность, которую хочет она  уловить, может быть лишь бесконечно
сложной -- неисчерпаемой,</i> тогда как, с другой стороны,  она может овладевать
и  пользоватьсЯ  добычей лишь  в  том случае,  ежели заключает ее в какой-то
<i>несложный</i> образ.
     <sup>8</sup>* ‘татистическаЯ гипотеза.
     <sup>9</sup>*  ќта фраза  вызвала настоЯщий  скандал. Ќо что стало бы с
человечеством, если бы все умы, равноценные этому, поступали так же, как он?
     <sup>10</sup>* ‡наниЯ людей античности были достаточно невелики, что­бы
эти люди могли не зависеть от своих умственных позиций.
     <sup>11</sup>*  ќтот   весьма  холодный   взглЯд   на  механику   любви
пред­ставлЯетсЯ мне уникальным в истории мысли.
     Љогда любовь столь бесстрастно анализируетсЯ, на ум прихо­дит множество
странных идей. Љакие нужны околичности, какое многообразие средств длЯ того,
чтобы  совершить  зачатие!  —увст­ва,  идеалы,  <i>красота</i> выступают здесь  как
условиЯ раздражениЯ оп­ределенного мускула.
     ‘ущность  функции  становитсЯ  чем-то  необычным,  а ее  осуще­ствление
страшит, прикрываетсЯ...
     Ќичто так  наглЯдно  не  обнаруживает  величайшую  опосредст­вованность
естества</i> <sup>5</sup>.
     <sup>12</sup>*  ‚  конце  концов,  только чувства длЯ  нас существенны.
ђа­зум (деление школЯрское  --  пусть  так!), по сути, важен  длЯ нас лишь в
свЯзи со всЯкого рода воздействиЯми на нашу чувстви­тельность.
     Ђ  между тем эта последнЯЯ может  достаточно  долго отсутст­вовать,  не
вызываЯ, однако, смерти. Љак сказал бы теолог, <i>душа</i> в этом случае отнюдь нас
не  покидает. Ќо наше  "џ" полностью на  это времЯ  утрачиваетсЯ. ’о,  в чем
выражаетсЯ  наше тождество по отношению к  нам самим, исчезает  бесследно, и
возможность  его restitiitio in integrum * зависит от  малейшей случайности.
ќто -- все, что мы знаем определенно: <i>мы можем</i> -- <i>не быть.</i>
     * –елостного восстановлениЯ (латин. ).</i>


        ‚…—…ђ ‘ ѓЋ‘ЏЋ„€ЌЋЊ ’ќ‘’ЋЊ

     Vita Cartesii est simplissima... *


     * †изнь ЉартезиЯ предельно проста... <i>(латин. ).</i>


     Џо части глупости  Я  не очень силен.  џ  видел  много лю­дей,  посетил
несколько стран, в известной  мере участво­вал в различных затеЯх, без любви
к  ним,  ел  почти  каж­дый день, сходилсЯ с  женщинами. џ вспоминаю  теперь
несколько сот  лиц, два-три больших событиЯ и, может быть, сущность двадцати
книг. џ не удержал ни луч­шее, ни худшее из всего этого: сохранилось то, что
могло.
     ќта арифметика избавлЯет менЯ от  удивлениЯ перед тем, что Я старею.  џ
мог бы также подсчитать побед­ные мгновеньЯ  моего ума и представить их себе
объеди­ненными и спаЯнными,  образующими счастливую</i> жизнь... Ќо, думаетсЯ, Я
всегда знал  себе  истинную це­ну.  џ редко терЯл себЯ из  виду; Я ненавидел
себЯ, обо­жал себЯ -- потом мы вместе состарились.
     Ќе раз мне казалось, что все длЯ менЯ кончено, и Я прилагал все усилиЯ,
чтобы  завершить  себЯ,  тревожно  стремЯсь  исчерпать  до  конца,  осветить
какое-либо тЯ­желое положение <sup>1</sup>.  ќто  позволило мне познать, что
мы расцениваем нашу собственную мысль больше всего по тому, как она <i>выражена</i>
другими. ‘ тех пор миллиарды слов, прожужжавшие в моих ушах, редко потрЯсали
менЯ  тем,  что хотели заставить их выразить; и  все те слова, которые сам Я
говорил другим, Я чувствовал от­личными от моей  собственной мысли,  --  ибо
они стано­вились неизменными.</i>
     …сли бы  Я  судил,  как большинство  людей, то не толь­ко чувствовал бы
себЯ выше их,  но  и казалсЯ  бы таким. Ќо Я  предпочел  себЯ.  ’о,  что они
называют высшим су­ществом, есть лишь существо, которое  ошиблось. —тобы ему
изумлЯтьсЯ,  надобно его увидеть, -- а чтобы его уви­деть,  нужно, чтобы оно
показало себЯ.  € оно показыва­ет мне, что оно одержимо глупой манией своего
имени.  ’ак любой  великий  человек запЯтнан ошибкой. Љаждый ум, считающийсЯ
могущественным,   начинает   с  ошибки,   котораЯ   делает   его   известным
<sup>2</sup>. ‚ обмен на  обществен­ную  взЯтку он дает времЯ, нужное, чтобы
сделатьсЯ зна­менитым,  расточаЯ энергию, дабы установить общение с  собой и
подготовить чужое удовлетворение. Ћн унижает­сЯ  до  того,  что бесформенную
игру  славы  отождествлЯет  с радостью  чувствовать  себЯ  единственным,  --
страсть своеобразнаЯ и великаЯ.
     Њне   представлЯлось  тогда,   что   самыми  сильными  умами,  наиболее
прозорливыми  изобретателЯми, наибо­лее точными знатоками человеческой мысли
должны  быть  незнакомцы,  скупцы,  --  люди,   умирающие  не   объЯ­вившись
<sup>3</sup>. Ћ существовании их Я догадывалсЯ по жизни блистательных людей,
несколько менее <i>стойких.</i>
     €ндукциЯ была  так  легка,  что  Я ежеминутно подме­чал  их  поЯвление.
„остаточно  длЯ  этого было себе представить обыкновенных  великих людей, не
испорчен­ных  своей  первичной ошибкой, или же  воспользоватьсЯ  этой  самой
ошибкой,  чтобы представить  себе более вы­сокую степень самосознаниЯ, менее
грубое  чувство свободомыслиЯ.  ’акаЯ простаЯ операциЯ  открыла пере­до мной
любопытную  ширь,  как будто Я погружалсЯ в  море.  —увствуЯ себЯ потерЯнным
среди   блеска  обнаро­дованных  открытий,   по  и  ощущаЯ  рЯдом  с   собой
непризванные  изобретениЯ,  которые  торгашество,  страх,  без­различие  или
случайность  совершают каждодневно,  --  Я  думал,  что  прозреваю  какие-то
внутренние шедевры.  џ забавлЯлсЯ тем,  что  погребал общеизвестную исто­рию
под анналами анонимов <sup>4</sup>.
     ’о были  невидимые  в  прозрачности  своих  жизней  одиночки,  успевшие
познать раньше  других. Њне  пред­ставлЯлось, что они удваивали,  утраивали,
умножали в неизвестности  своей  каждую знаменитую личность, -- презрительно
не  желаЯ раскрыть  свои  возможности  и  своеобразные  достижениЯ.  Ћни  не
согласились бы, ду­малось мне, признать себЯ никем другим, как "кое-кем".
     ќти мысли пришли мне в голову  в октЯбре девЯно­сто третьего года, в те
минуты досуга, когда мысль до­вольствуетсЯ одним лишь своим бытием.
     џ перестал было уже об этом думать, когда неожи­данно познакомилсЯ с г.
’эстом.  (џ  размышлЯю  сейчас  о тех  следах, которые  оставлЯет человек  в
маленьком пространстве,  где  он вращаетсЯ. ) …ще до сближениЯ  с г.  ’эстом
менЯ привлекло своеобразие  его  манер.  џ  изу­чил  его глаза, его  одежду,
малейшие глухие слова, обра­щенные к гарсону ресторана, где Я  его встречал.
џ  спрашивал себЯ, чувствует ли он, что за ним наблю­дают.  џ быстро отводил
от него  взглЯд, но в  свой черед  ловил его  взор на  себе. џ брал  газеты,
которые он  толь­ко что  читал;  Я  мысленно повторЯл  сдержанные движе­ниЯ,
которые он делал. џ заметил, что никто не обра­щал на него вниманиЯ.
     Њне  уже  нечего  было  изучать  в  этой  области,  когда  мы  завЯзали
знакомство. џ встречал его только по но­чам: однажды -- в каком-то публичном
доме;  часто  --  в  театре.  Њне   говорили,  что  он  живет  еженедельными
незначительными операциЯми на бирже. Ћн столовалсЯ в  небольшом ресторане на
улице ‚ивьен.  ’ам  он  ел,  как  принимают  слабительное,  --  с  такой  же
готовностью.
     €зредка он  позволЯл себе где-нибудь  в ином месте рос­кошь медленной и
тонкой трапезы.
     ѓ-ну ’эсту  было примерно лет сорок. ђечь  его была необычайно  быстра,
голос  глух.  ‚се  в нем  было  стер­то  -- глаза,  руки. Ќо плечи он держал
по-военному,  а шаг его изумлЯл размеренностью. Љогда он говорил, он никогда
не подымал ни руки, ни пальца: он убил в себе марионетку.</i> Ћн не улыбалсЯ, не
говорил ни  "здрав­ствуйте",  ни  "прощайте"  и,  казалось,  не  слыхал "как
поживаете?"
     …го памЯть заставлЯла менЯ часто задумыватьсЯ. —ерты,  по которым Я мог
о ней судить,  вызывали во мне представление о  некой умственной гимнастике,
не  имеющей подобиЯ. ’о была  не  какаЯ-нибудь  редкаЯ спо­собность,  --  но
способность воспитаннаЯ или  перерабо­таннаЯ. ‚от  его слова: "“же  двадцать
лет, как  у менЯ больше нет книг. џ сжег также и  свои бумаги, Я вы­черкиваю
живое... џ сохранЯю лишь  то, что хочу.  Ќо трудность не в этом. <i>’рудность в
сохранении того, что мне захочетсЯ завтра.</i> џ искал механическое решето... "
     Џо мере размышлениЯ Я пришел к заключению, что г. ’эсту удалось открыть
умственные законы, которых мы не знаем. Ќесомненно,  он должен был посвЯтить
годы этим изысканиЯм: еще более  несомненно, что по­надобились годы,  и  еще
много лет,  длЯ  того, чтобы  дать  его открытиЯм созреть и превратить  их в
инстинкты. Ќайти -- ничто. ’рудно впитать в себЯ найденное.
     ’онкое искусство длительности -- времЯ, его распре­деление и режим, его
затраты на взыскательно отобран­ные вещи, дабы  специально  вскормить их, --
было  одним  из  важных  изысканий  г.   ’эста.   Ћн  настойчиво  следил  за
повторностью некоторых идей; он орошал их числен­ностью. ќто позволЯло ему в
итоге сделать механиче­ским  применение своих  сознательных исследований. Ћн
пыталсЯ даже резюмировать эту работу. Ћн повторЯл часто: "Maturare!.. " *.

     * ‘озревать (букв, латин. ).</i>


     Ќесомненно, его своеобразнаЯ памЯть должна была  почти  одна  сохранЯть
ему  ту часть наших восприЯтий, которую воображение наше бессильно  постичь.
…сли мы захотим  представить себе полет  на воздушном шаре, то мы  сможем  с
проницательностью и  силой создать много вероЯтных переживаний аэронавта: но
всегда останетсЯ нечто индивидуальное  в действительном полете, чье от­личие
от нашего мечтательства выразит ценность мето­дов ќдмона ’эста.
     ќтот  человек  рано  познал значение того, что  можно  было бы  назвать
человеческой <i>гибкостью.</i> Ћн  пыталсЯ найти  ее границы и механизм.  Љак много
при этом дол­жен был он думать о собственной своей неподатливости!
     џ  подмечал в нем чувства,  которые  бросали менЯ в дрожь, --  страшное
упорство   в  опьЯнЯющих  опытах.  ќто  было  существо,  поглощенное   своей
многогранностью, су­щество, ставшее собственной своей системой, -- существо,
целиком отдавшеесЯ устрашающей  дисциплине свобод­ного ума и  умерщвлЯвшее в
себе  одни  радости другими: более  слабую -- более сильной, более приЯтную,
прехо­дЯщую, мимолетную и едва начавшуюсЯ -- радостью ос­новной, -- надеждой
на основную.
     € Я  чувствовал,  что он --  хозЯин  своей мысли <sup>5</sup>. џ  пи­шу
здесь этот абсурд. ‚ыражение чувства всегда аб­сурдно.
     “ ’эста  не было  убеждений. џ думаю, что  он увле­калсЯ  тогда,  когда
считал это нужным, и ради достиже­ниЯ определенной  цели.  —то  сделал он со
своей лично­стью? Љаким  видел он себЯ?..  Ћн  никогда  не смеЯлсЯ,  никогда
печати уныниЯ не было на его лице. Ћн ненави­дел меланхолию <sup>6</sup>.
     Ћн говорил, и вы ощущали себЯ внутри его идеи, растворенным в вещах; вы
ощущали  себЯ   отодвинутым,   смешанным   с   домами,   с   протЯженностЯми
пространства,  с зыбким  колоритом улицы, с  ее углами... € у него вне­запно
поЯвлЯлись слова самые верные по своей трога­тельности, -- те самые, которые
делают  нам  их  автора  ближе  всЯкого другого человека, которые заставлЯют
верить, будто  рушитсЯ  наконец  вечнаЯ стена между  ума­ми  людскими...  Ћн
прекрасно сознавал, что они могли бы тронуть <i>любого человека.</i> Ћн говорил, и,
не знаЯ точно, чем обусловлены  причины и размеры запрета, вы устанавливали,
что  большое  количество  слов  было из­гнано из  его  речи. ’е, которыми он
пользовалсЯ, были порою так любопытно окрашены его голосом или осве­щены его
фразой,  что их  вес менЯлсЯ, их  ценность  при­бавлЯлась. Џодчас они терЯли
весь свой смысл, они, ка­залось, заполнЯли только пустое место, длЯ которого
намеченное   обозначение   представлЯлось    еще   сомнитель­ным   или    не
предусмотренным речью. Њне доводилось слышать, как он определЯл ту или  иную
материальную вещь целой группой абстрактных слов и собственных имен.
     Ћтвечать на  то,  что он  говорил,  было  нечего.  Ћн  уби­вал вежливое
согласие. ђазговор продолжалсЯ скачка­ми, которые его не удивлЯли.
     …сли бы этот человек переменил объект своих  скры­тых размышлений, если
бы он повернул к миру строгое могущество своего ума, -- ничто не  устоЯло бы
перед  ним. џ сожалею, что говорю о нем так, как  говорЯт  о тех, из которых
создают памЯтники. џ Ясно чувствую, что между "гением" и им  лежит некоторое
количество слабостей. Ћн,  такой  подлинный, такой  новый, такой  далекий от
всЯкого обмана  и всЯких  чудес, -- такой упорныйЊой  собственный  энтузиазм
портит мне его...
     Ќо  как  не  увлечьсЯ  человеком,  который никогда  не  говорил  ничего
<i>туманного,</i> который  спокойно заЯвлЯл: "џ  ценю в  любой вещи только <i>легкость</i>
или  <i>трудность</i> ее  постижениЯ,  ее  выполнениЯ.  џ с крайней  тщательно­стью
измерЯю их степень и удерживаю себЯ от увлече­ниЯ ими... € какое мне дело до
того, что Я уже доста­точно знаю?.. "
     Љак не отдатьсЯ существу, которого  ум,  казалось, претворЯл  длЯ  себЯ
одного все существующее и  кото­рый  умел <i>решать</i> все,  что ему предлагали? џ
угадывал  этот  умственный  склад, ворошащий, смешивающий,  ви­доизменЯющий,
приводЯщий в  свЯзь,  умеющий в широ­ком поле  своего познаниЯ  отрезывать и
сбивать с пути, освещать, охлаждать одно, согревать другое,  пускать ко дну,
возносить ввысь, давать имЯ  тому, у чего  имени  нет, забывать то, что  ему
хочетсЯ, -- усыплЯть или окраши­вать одно и другое...
     џ грубо упрощаю непроницаемые  качества.  џ не смею выразить всего, что
внушает мне мой объект. ‹о­гика останавливает менЯ. Ќо во мне  самом, каждый
раз когда встает проблема ’эста, возникают любопыт­ные образованиЯ.
     Ѓывают  дни,  когда  Я  вижу   его  очень  Ясно.   Ћн  пред­стает  моим
воспоминаниЯм рЯдом со мной.  џ вдыхаю дым  наших  сигар,  Я  слушаю его,  Я
опасливо насторажи­</i>ваюсь.</i>  ‚ременами  чтение газеты  сталкивает менЯ  с  его
мыслью, когда какое-нибудь  событие оправдывает ее.  €  Я пытаюсь произвести
еще несколько  иллюзорных его опытов, которые  менЯ развлекали в эпоху наших
вечеров.  €наче  говорЯ,  Я воображаю  его делающим то, чего он  при мне  не
делал.  —то  происходит  с г.  ’эстом,  когда  он болен?  Љак рассуждает он,
влюбившись? Њо­жет ли он быть грустным? —то могло бы нагнать на него  страх?
—то  заставило бы его затрепетать?..  -- џ ис­кал.  џ берег  в целости образ
сурового человека,  Я пыталсЯ добитьсЯ  ответа  на  мои  вопросы.  …го образ
ис­кажалсЯ.
     Ћн любит, он страдает, он скучает. ‚се подражают друг другу. Ќо Я хотел
бы, чтобы к простейшему вздо­ху, стону он примешал законы и построение всего
своего ума.
     Ќынче вечером исполнЯетсЯ ровно два года и три месЯца с тех пор, как мы
были с  ним в  театре, -- в  бес­платной ложе. Ћб  этом Я думал сегоднЯ весь
день.
     џ  мысленно вижу,  как стоЯт  они  -- он и  золотаЯ  ко­лонна Ћперы, --
рЯдом.
     Ћн смотрел только в зал. Ћн вдыхал в себЯ великий накал воздуха, у краЯ
пустоты. Ћн был красен.
     ЋгромнаЯ  меднаЯ дева  отделЯла  нас  от рокочущей группы  людей, по ту
сторону  сиЯниЯ. ‚  глубине тума­на  блистал оголенный кусок женского  тела,
гладкий, как камень. Њного независимых вееров колыхалось над мрачным и Ясным
миром,  подымаЯсь  пеной до  огней  на­верху.  Њой взглЯд  перебирал  тысЯчи
маленьких  обли­ков, падал  на чью-либо мрачную голову, бегал по  ру­кам, по
людЯм и, наконец, сжигал себЯ.
     Љаждый  был на  своем месте,  свободный лишь в  ма­леньком движении.  џ
восхищалсЯ системой  классифика­ции, почти теоретической простотой собраниЯ,
его  соци­альным  строем.  “  менЯ  было сладостное ощущение  то­го, что все
дышащее в этом клубе будет  поступать со­гласно предписанным ему законам, --
загоратьсЯ смехом огромными кругами, умилЯтьсЯ пластами, <i>массами</i> пере­живать
интимные, единственные</i>  вещи,  тайные  движе­ниЯ  души.  --  подниматьсЯ  до
состоЯний,  в  которых  не признаютсЯ. џ блуждал  по этим людским этажам, из
рЯда в рЯд, по кругам, с  фантастическим намерением мысленно соединить между
собой  тех,  у  которых  одинаковый недуг, одинаковаЯ теориЯ или  одинаковый
порок... ЉакаЯ-то  музыка волновала  нас всех, затоплЯла,  затем становилась
еле слышной.
     Ћна  умолкла. ’эст шептал:  "Ѓыть <i>прекрасным,</i> быть необыкновенным можно
только длЯ других. <i>ќто</i> пожи­раетсЯ другими".
     Џоследнее слово вынырнуло  из тишины,  которую  соз­дал  оркестр.  ’эст
вздохнул.
     …го разгоревшеесЯ лицо, пылавшее жаром и цветом, его широкие плечи, его
черное существо, отливающее теплым светом,  форма всего его одетого массива,
под­держанного большой колонной, менЯ захватили. Ћн не терЯл ни одного атома
из  всего, что  ежемгновенно ста­новилось ощутимым в этом величии красного и
золота.
     џ рассматривал этот череп, который касалсЯ  углов  капители, эту правую
руку,  искавшую прохлады в  по­золоте, и его большие ноги в пурпуровой тени.
Ћт далей зала его  глаза обратились ко мне: рот его произнес: "„исциплина не
плоха... ќто уже кое-какое начало... " <sup>7</sup>.
     џ не знал, что ответить. Ћн сказал скороговоркой своим глухим  голосом:
"Џусть наслаждаютсЯ и подчи­нЯютсЯ".
     Ћн  долго  рассматривал  какого-то молодого человека, стоЯвшего  против
нас, потом даму,  потом группу на  верхней галерее, котораЯ выступала  из-за
балкона пЯтью-шестью разгорЯченными лицами, а потом всех вместе, весь театр,
переполненный,  как небеса, воспла­мененный, очарованный сценой,  которой мы
не   видели.  ѓлупое  оцепенение  всех  вокруг  подсказывало  нам,  что  там
происходит нечто возвышенное. Њы  смотрели, как  умирает свет, отраженный на
лицах зрителей. € когда он почти потух, когда уже не было  лучей, --  в зале
не осталось ничего, кроме широкой фосфоресценции этих тысЯч лиц. џ испытывал
чувство, будто этот сумрак обезволил все существа. €х возрастающее  внимание
и  возрастающаЯ  темнота  образовали  длительное  равно­весие.  џ  сам  стал
<i>невольно</i> внимателен ко всему этому вниманию.
     ѓ-н ’эст сказал:
     -- ‚ысшее их</i>  упрощает.  ђучаюсь,  что у  всех них  мысли  все  упорнее
устремлЯютсЯ к одной и той же ве­щи. Ћни станут равными перед общим кризисом
или об­щей  гранью.  ‚прочем, закон не так  уж прост... если  он не включает
менЯ; а ведь и Я здесь.
     Ћн прибавил:
     ‘вет ими владеет. џ сказал, смеЯсь:
     ‚ами также? Ћн ответил:
     ‚ами также.
     Љакой  драматург  вышел бы  из  вас! -- сказал Я  ему.  -- ‚ы словно бы
наблюдаете  за  неким опытом, созданным  у  последней  черты всех наук.  Њне
хотелось бы видеть театр, который вдохновлЯлсЯ бы вашими раз­мышлениЯми.
     Ћн сказал:
     -- Ќикто не размышлЯет.
     Ђплодисменты  и   вспыхнувший  свет  заставили  нас   уйти.  Њы   пошли
коридорами;  мы сошли вниз. Џрохожие  казались на  свободе. ѓ-н ’эст  слегка
пожаловалсЯ на полуночную прохладу. Ћн намекал на застарелые боли.
     Њы шли, и  он ронЯл фразы, почти бессвЯзные. Ќе­смотрЯ на все усилиЯ, Я
с большим трудом мог  уследить за его словами,  ограничившись в конце концов
тем, что стал запоминать  их. ЃессвЯзность иной речи зависит лишь  от  того,
кто ее слушает. —еловеческий ум пред­ставлЯетсЯ мне так построенным,  что не
может быть бес­свЯзным длЯ себЯ самого. Џоэтому Я воздержалсЯ от причислениЯ
’эста  к сумасшедшим.  ‚прочем,  Я смутно  улавливал свЯзь  его  идей,  Я не
замечал в них  какого-либо противоречиЯ; кроме  того,  Я боЯлсЯ  бы  слишком
простого решениЯ.
     Њы шли по улицам, успокоенным мраком, повора­чивали за углы, в пустоту,
инстинктивно находЯ  доро­гу -- то более широкую, то  более узкую, то  более
широ­кую. …го военный шаг подчинЯл себе мои шаги...
     -- Ђ между тем, -- <i>ответил</i> Я, -- как не поддатьсЯ та­кой величественной
музыке? €  длЯ чего? џ нахожу в ней своеобразное опьЯнение, --  почему же  Я
должен пре­небречь им? џ нахожу в ней иллюзию огромного труда, который вдруг
может стать  длЯ менЯ осуществимым...  Ћна  дает  мне  <i>абстрактные ощущениЯ,</i>
обаЯтельные  обра­зы   всего,   что   Я   люблю,   --   перемены,  движениЯ,
разнооб­разиЯ, потока, превращениЯ... ‘танете ли вы отрицать, что существуют
вещи усыплЯющие,  --  деревьЯ,  которые нас  опьЯнЯют, мужчины, которые дают
силу, женщины, которые парализуют, небеса, которые обрывают речь?
     ѓ-н ’эст заговорил довольно громко:
     Ђх, милостивый государь, какое мне дело до "та­лантов" ваших деревьев и
всего  прочего...  џ --  у  себЯ;</i> Я  говорю на  своем  Языке <sup>8</sup>; Я
презираю  исключительные  вещи.  Ћни  ЯвлЯютсЯ  потребностью  слабых  духом.
Џо­верьте точности моих слов: гениальность легка, божест­</i>венность легка...</i> џ
хочу просто сказать, что Я знаю, как это постигаетсЯ. ќто легко.</i>
     Љогда-то --  лет  двадцать  назад --  каждаЯ  вещь,  чуть выходЯщаЯ  за
пределы обыкновенного и достигну­таЯ  другим  человеком, воспринималась мною
как лич­ное поражение. ‚ прошлом Я видел лишь украденные у менЯ мысли. ЉакаЯ
глупость!..  Џодумать  только,  что  мы  не  можем относитьсЯ  безучастно  к
собственному нашему  облику. ‚  воображаемой борьбе мы  обращаемсЯ с ним или
<i>слишком хорошо,</i> или <i>слишком плохо...</i>
     Ћн кашлЯнул. Ћн  сказал себе: "—то в силах челове­ческих?.. —то в силах
человеческих?.. " Ћн сказал мне:
     -- ‚ы знакомы с человеком, знающим, что он не знает, что говорит.
     Њы были у его двери. Ћн попросил менЯ поднЯтьсЯ выкурить с ним сигару.
     Ќа верхнем этаже мы вошли в очень  маленькую "ме­блированную" квартиру.
џ  не заметил ни одной книги. Ќичто не указывало на  традиционную  работу за
столом,  при лампе, среди бумаг и перьев.  ‚ зеленоватой комна­те, в которой
пахло  мЯтой,  вокруг  единственной  свечи,  не было  ничего, кроме  суровой
абстрактной  обстанов­ки:  кровати,  стенных часов,  зеркального шкафа, двух
кресел -- в качестве насущных  вещей.  Ќа камине -- не­сколько газет, дюжина
визитных карточек,  исписанных  цифрами, и  аптечный пузырек.  џ никогда  не
испытывал  более  сильного  впечатлениЯ   <i>безличиЯ</i>  <sup>9</sup>.  ’о   было
безлич­ное жилище,  подобное  некоему  безличию теорем, --  и,  быть  может,
одинаковой  с ними  полезности. џ думал о часах, которые он проводил  в этом
кресле.  џ  чувство­вал  страх  перед  бесконечной  скукой, возможной в этом
чистом и банальном месте. Њне приходилось  жить в та­ких комнатах; Я никогда
без ужаса не мог думать, что останусь в них навсегда.
     ѓ-н  ’эст говорил о деньгах.  џ не могу воспроизвести  его специального
красноречиЯ:  оно  показалось мне менее  четким, нежели  обычно.  “сталость,
тишина,  возраставшаЯ  вместе  с  поздним временем, горькие  сигары,  ночное
за­пустение,  казалось, овладели им.  џ слушал его пони­женный и замедленный
голос, заставлЯвший танцевать пламЯ единственной горевшей между  нами свечи,
по мере того как он устало произносил очень большие цифры.
     ‚осемьсот десЯть миллионов семьдесЯт пЯть тысЯч пЯтьсот  пЯтьдесЯт... џ
слушал эту  неслыханную музыку, не следЯ за  вычислениЯми.  Ћн заражал  менЯ
биржевой  горЯчкой,  и длинные  перечни произносимых чисел охва­тывали менЯ,
как  поэзиЯ.  Ћн  сопоставлЯл  событиЯ,  про­мышленные ЯвлениЯ, общественные
вкусы и страсти. € снова числа, одни за другими. Ћн говорил:
     -- ‡олото -- это  как бы дух общества. ‚друг он  умолк. Ћн почувствовал
боль.
     —тобы не смотреть на него, Я стал снова разглЯды­вать холодную комнату,
жалкую обстановку. Ћн взЯл пузырек и выпил. џ поднЯлсЯ, чтобы уйти.
     --  Џосидите еще,  --  сказал он, -- вам не скучно? џ  лЯгу в  постель.
—ерез несколько минут Я засну. —то­бы сойти вниз, вы возьмете свечу.
     Ћн  спокойно  разделсЯ.  …го  худое  тело  окунулось в  простыни, и  он
притворилсЯ мертвым. Џотом он повер­нулсЯ и еще глубже погрузилсЯ в короткую
кровать.
     Ћн сказал мне, улыбаЯсь:
     -- џ плыву на спине. џ покачиваюсь. џ  чувствую под  собой чуть слышный
рокот, -- не бесконечное ли движение? џ, так обожающий  это ночное плавание,
Я  сплю час-два  -- не  больше. —асто Я уже не отличаю мыслей,  пришедших до
сна.  џ  не знаю, спал ли  Я. Љогда-то,  засыпаЯ,  Я думал о  всем том,  что
доставлЯло мне удовольствие: о  лицах, вещах, мгновениЯх. џ вызывал их, дабы
мысль моЯ была возможно приЯтнее, -- легкой, как  постель. џ стар... џ  могу
доказать  вам, что  Я стар... Џрипомните,  в детском  возрасте мы  открываем</i>
себЯ: мы  медленно открываем пространство  своего  тела, выЯв­лЯем, думаетсЯ
мне, рЯдом усилий особенности нашего существа. Њы изгибаемсЯ и находим себЯ,
или вновь себЯ обретаем  -- и чувствуем удивление! Њы трогаем пЯтку, хватаем
левой рукой правую  ногу,  кладем холод­ную ногу в горЯчую ладонь!.. Ќынче Я
знаю  себЯ наи­зусть. ‡наю Я и свое сердце...  Ћ!  ‚сЯ землЯ перемечена, всЯ
территориЯ  покрыта  флагами...  ЋстаетсЯ  одна  моЯ постель... џ люблю  это
течение сна  и бельЯ -- этого бельЯ, которое  вытЯгиваетсЯ и  сжимаетсЯ, или
мнетсЯ, которое  спускаетсЯ на  менЯ  песком, когда  Я  притворЯюсь мертвым,
которое  сворачиваетсЯ  вокруг  менЯ,  когда  Я  сплю...  ќто очень  сложнаЯ
механика. ‚ смысле же утка или основы -- это лишь небольшое смещение... Ћй!
     Ћн почувствовал боль. -- Ћднако  что с вами? --  сказал Я ему. -- џ мог
бы...
     -- ‘о мной?.. -- сказал он. -- Ќичего особенного. …сть... такаЯ десЯтаЯ
секунды, котораЯ вдруг открыва­етсЯ... Џогодите... Ѓывают  минуты, когда все
мое тело  освещаетсЯ. ќто весьма любопытно. џ  вдруг  вижу себЯ изнутри... џ
различаю глубину пластов моего тела; Я чувствую поЯса боли -- кольца, точки,
пучки боли. ‚ам видны эти живые фигуры? ќта геометриЯ моих страда­ний? ‚ них
есть такие вспышки, которые совсем похожи на идеи. Ћни заставлЯют постигать:
отсюда  -- досюда...  Ђ  между  тем  они  оставлЯют  во  мне  <i>неуверенность.</i>
"Ќе­уверенность"  -- не то слово.  Љогда  <i>это</i> приходит, Я вижу в себе  нечто
запутанное   или  рассеЯнное.   ‚  моем   суще­стве   образуютсЯ  кое-где...
туманности; есть какие-то места, вызывающие их.  ’огда Я  отыскиваю в  своей
па­мЯти какой-нибудь вопрос, какую-либо проблему... џ по­гружаюсь  в  нее. џ
считаю  песочные крупинки...  и  пока  Я их  вижу... ЊоЯ  усиливающаЯсЯ боль
заставлЯет  менЯ  следить за  собой.  џ  думаю  о  ней! џ  жду  лишь  своего
вскрика...  €  как  только Я его  слышу,  предмет  --  ужас­ный  <i>предмет!</i> --
делаетсЯ все меньше и меньше, ускольза­ет от моего внутреннего зрениЯ... —то
в силах человече­ских? џ  борюсь со всем, -- кроме страданий моего  тела, за
пределами известного напрЯжениЯ их <sup>10</sup>. Ђ между тем именно на этом
должен был Я сосредоточить свое внима­ние. €бо  страдать -- значит оказывать
чему-либо выс­шее внимание, --  Я же в некотором роде человек внима­тельный.
‡найте, что Я предвидел будущую свою болезнь. џ  со всей точностью размышлЯл
о том, в чем уверен каждый человек. џ думаю,  что такой взглЯд на Явственную
частицу нашего будущего должен был бы составить часть нашего воспитаниЯ. „а,
Я предвидел то,  что сейчас начинаетсЯ. Ќо тогда это  была мысль,  как любаЯ
другаЯ. ’аким образом, Я мог за ней следить...
     Ћн успокоилсЯ.
     Ћн повернулсЯ,  скорчившись, на  бок, закрыл гла­за;  спустЯ  минуту он
заговорил  опЯть.  Ћн  начинал  бре­дить.  ѓолос  его  отдавалсЯ еле слышным
шепотом в по­душку. …го краснеющаЯ рука уже спала.
     Ћн сказал еще:
     -- џ думаю,  -- и  это  никому не  мешает.  џ одинок.  Љак  одиночество
удобно! Ќикакой соблазн менЯ не тЯ­готит. ‡десь у менЯ такие же мечты, как в
каюте  паро­хода,  как в кафе ‹амбер... ђуки какой-нибудь Ѓерты,  получи они
хотЯ бы  некоторую  значимость,  могли  бы  похитить  менЯ, --  как  боль...
—еловек,  разговаривающий  со   мной,  ничего  не  доказываЯ,  --  враг.   џ
предпочитаю  блеск мельчайшего,  но действительного событиЯ.  џ есмь сущий и
видЯщий себЯ: видЯщий  себЯ видЯщим, и  так далее... <sup>11</sup>. Џодумаем
вплотную об  этом. -- ЋЊож­но заснуть  на любой мысли. ‘он  продолжает любую
идею...
     Ћн тихо храпел. …ще тише Я взЯл свечу и вышел не­слышными шагами.

        Љђ€‡€‘ „“•Ђ
     Њы, цивилизации, --  мы  знаем теперь, что мы смерт­ны <sup>1</sup>. Њы
слыхали рассказы  о  лицах, бесследно исчезнув­ших, об империЯх, пошедших ко
дну со  всем своим че­ловечеством и техникой, опустившихсЯ  в  непроницаемую
глубь столетий,  со своими божествами и законами,  со  своими академиками  и
науками, чистыми и  прикладны­ми, со своими грамматиками,  своими словарЯми,
свои­ми  классиками,  своими романтиками и символистами, своими критиками  и
критиками  критиков.  Њы хорошо знаем, что всЯ видимаЯ землЯ  образована  из
пепла и что у  пепла есть  значимость.  Њы  различали  сквозь толщу  истории
призраки  огромных судов, осевших под  грузом богатств и ума.  Њы  не  умели
исчислить их. Ќо эти кру­шениЯ, в сущности, нас не задевали.
     <i>ќлам, ЌиневиЯ, ‚авилон</i> были прекрасно-смутными именами, и полный распад
их миров был длЯ нас столь  же мало значим, как и самое их существование. Ќо
<i>”ранциЯ,  ЂнглиЯ, ђоссиЯ...</i>  ќто  тоже можно бы счесть прекрасными  именами.
<i>‹узитаниЯ</i> -- тоже  прекрасное имЯ. € вот ныне  мы видим, что бездна  истории
доста­точно  вместительна длЯ всех. Њы чувствуем,  что циви­лизациЯ наделена
такой  же  хрупкостью,  как жизнь.  ЋбстоЯтельства,  которые могут заставить
творениЯ Љит­са  и Ѓодлера разделить участь творений  Њенандра, ме­нее всего
непостижимы: смотри любую газету.
     ќто  еще  не все. †гучий  урок преподан полнее. Ња­ло  того,  что  наше
поколение па собственном опыте по­знало, как могут  от случаЯ</i> погибать вещи,
наиболее  прекрасные,  и  наиболее  древние,  и  наиболее  внушитель­ные,  и
наилучше организованные; оно видело, как в  об­ласти разума, здравого смысла
и чувств стали проЯв­лЯть  себЯ необычайные феномены, внезапные  воплоще­ниЯ
парадоксов, грубые нарушениЯ очевидностей.
     џ  приведу  лишь  один  пример:  великие  качества гер­манских  народов
принесли  больше зла, нежели  когда-либо родила пороков леность.  Њы  видели
собственными нашими  глазами, как  истовый  труд,  глубочайшее обра­зование,
внушительнейшаЯ дисциплина и прилежание были направлены на страшные замыслы.
     ‚се эти ужасы были  бы немыслимы  без  стольких же качеств.  Ќужно было
несомненно много знаний, чтобы убить столько людей, разметать столько добра,
уничто­жить столько  городов в такую  малую  толику  времени; но и не меньше
нужно было нравственных качеств.</i> ‡на­ние и „олг -- вот и вы на подозрении!
     ’ак  духовный  Џерсеполис  оказалсЯ  столь  же  опу­стошенным,   что  и
материальные  ‘узы.  Ќе  все  подверг­лось  гибели, но  все  познало чувство
уничтожениЯ.
     Ќеобычайный трепет пробежал по мозгу …вропы. ‚семи своими мыслительными
узлами она почувствова­ла,  что уже не узнает себЯ  более, что уже перестала
на себЯ походить, что ей грозит потерЯ  самосознаниЯ, -- то­го самосознаниЯ,
которое  было  приобретено веками  выстраданных  злосчастий,  тысЯчами людей
первейшей   значимости,   обстоЯтельствами   географическими,  этниче­скими,
историческими, -- каковых не исчислить.
     ’огда-то, словно бы  длЯ безнадежной  защиты  свое­го  физиологического
бытиЯ и склада, к ней стала смут­но возвращатьсЯ всЯ памЯть. …е великие люди
и ее ве­ликие книги вновь вперемежку поднЯлись к ней. Ќиког­да не читали так
много, ни так страстно,  как  во времЯ  войны: об  этом  скажут  вам книжные
лавки. Ќикогда не молились  так много, ни так ревностно, -- об  этом ска­жет
вам   духовенство.   Ѓыл   брошен  клич   всем   свЯтите­лЯм,   основателЯм,
покровителЯм,   мученикам,   героЯм,  от­цам   отечества,  свЯтым  героинЯм,
национальным поэтам...
     €  в  том  же   умственном  разброде,  под  давлением  того  же  страха
цивилизованнаЯ  …вропа  увидела  быст­рое возрождение  бесчисленных  обликов
своей  мысли: догм, философий, противоречивых  идеалов:  трех сотен способов
объЯснить  мир,   тысЯчи  и   одного  оттенков  хри­стианства,  двух   дюжин
позитивизмов,  --  весь  спектр ин­теллектуального  света раскинулсЯ  своими
несовмести­мыми  цветами,  озарЯЯ  странным и  противоречивым  лу­чом агонию
европейской души.  ‚  то самое времЯ, как изобретатели лихорадочно  искали в
чертежах,   в   летопи­сЯх   былых   войн   способы   одолевать  проволочные
заграж­дениЯ,   выводить   из  строЯ  субмарины  или  обезвреживать   налеты
аэропланов, --  душа  прибегала  разом  ко  всем колдованиЯм,  какие  знала,
серьезно  взвешивала  стран­нейшие  пророчества;  она искала убежищ,  благих
при­мет,  утешений,  --  вдоль  всего  перечнЯ воспоминаний, прежних деЯний,
праотеческих поступков. ќто --  обыч­ные проЯвлениЯ беспокойства, бессвЯзные
метаниЯ моз­га, бегущего от действительности к кошмару и возвра­щающегосЯ от
кошмара к действительности, обезумев, как крыса, попавшаЯ в западню.
     Љризис  военный, быть может, уже  на исходе.  Љризис экономический  еще
Явствен во  всей своей  силе; но кри­зис интеллектуальный, более тонкий и по
самой при­роде принимающий наиболее  обманчивую  видимость,  ибо  место  его
действиЯ -- законнаЯ область притвор­ства, -- этот кризис с трудом позволЯет
распознать свою подлинную ступень, свою фазу.
     Ќикому  не дано  сказать,  что  окажетсЯ  завтра  живым  или  мертвым в
литературе, в философии, в эстетике.
     …ще  никому не  ведомо,  какие идеи  и какие способы их выражениЯ будут
занесены  в список утрат, какие  нов­шества  будут вынесены на свет. Џравда,
надежда живет и пост вполголоса:
     Et cum vorandi vicerit libidinem
     Late triumphet imperator spiritus *.

     * €, победив прожорливую похоть,
     Џовсеместно восторжествует полководец духа <i>(латин. ).</i>


     Ћднако  надежда  есть  только  недоверие   живого  су­щества  к  точным
предвидениЯм   своего   рассудка.   Ћна   внушает,  что  всЯкое  заключение,
неблагоприЯтное длЯ данного существа,  должно быть</i> ошибкой  его рассудка. Ќо
факты Явственны и  безжалостны:  вот  тысЯчи  моло­дых  писателей  и молодых
художников, которые умерли;  вот потерЯннаЯ  иллюзиЯ  европейской культуры и
оче­видное  бессилие  что-либо  спасти; вот  наука,  смертельно  раненнаЯ  в
нравственные  свои  притЯзаниЯ  и  как  бы  обесчещеннаЯ  жестокостью своего
использованиЯ;   вот  идеализм,   едва  ли  вышедший  победителем,   глубоко
опу­стошенный,  ответственный  за  свои   мечты;  реализм,  разо­чарованный,
побитый,   подавленный    преступлениЯми   и   ошибками;   стЯжательство   и
самоотречение, равно осме­Янные; верованиЯ, перемешавшиесЯ во всех  странах,
-- крест против  креста, полумесЯц против  полумесЯца;  вот,  наконец,  даже
скептики, выбитые из  колеи событиЯми, такими внезапными, такими неистовыми,
такими вол­нующими, тешащимисЯ нашими мыслЯми, как кошка мышью, -- скептики,
утратившие  свои  сомнениЯ,   снова  нашедшие  их  и   опЯть   потерЯвшие  и
разучившиесЯ поль­зоватьсЯ силами своего рассудка.
     Љачка  на  корабле  была  так  сильна, что  даже  наибо­лее  расчетливо
подвешенные светильники в конце кон­цов опрокинулись.
     —то дает кризису  духа глубину и  значительность,  это --  состоЯние, в
котором он застиг больного.
     “  менЯ нет  ни времени,  ни сил, чтобы  обрисовать ду­ховное состоЯние
…вропы в 1914 году. „а и кто решилсЯ бы начертать картину  этого  состоЯниЯ?
’ема  огромна:   она   требует   знаний   всЯческого   рода,   беспредельной
осве­домленности.  ‚  самом  деле,   когда  речь  идет  о  комплек­се  такой
сложности,   --  трудность  восстановлениЯ   прош­лого,  даже   только   что
отошедшего,  совершенно такова же, как трудность  построениЯ  будущего, даже
ближай­шего: или, вернее, трудность та же. Џророк сидит в той же  Яме, что и
историк. Џусть сидЯт!
     Њне же  нужно нынче  лишь  смутное  и общее воспо­минание о том, о  чем
думалось в кануны войны, об ис­каниЯх, которые шли, о произведениЯх, которые
выпус­кались в свет.
     € вот ежели Я  миную  какие  бы  то ни  было  детали и ограничиваю себЯ
убыстренными  впечатлениЯми  и   той  <i>естественной  целокупностью,</i>   котораЯ
создаетсЯ  мгно­венным восприЯтием, Я не вижу ничего! <i>Ќичего,</i> -- хотЯ бы это
ничто и было бесконечно богато.
     ”изики  учат  нас,  что, ежели бы наш  глаз  мог выне­сти  пребывание в
раскаленной добела печи, он не  уви­дел бы ничего. Ќикаких световых различий
нет  в ней, которые позволили  бы отличить точки пространства. ќто огромнаЯ,
окованнаЯ энергиЯ ведет к невидимости, к неощутимому равенству. Ќо равенство
подобного рода есть не что  иное, как беспорЯдок, пребывающий в со­вершенном
состоЯнии.
     ‚ чем же состоЯл этот беспорЯдок нашей духовной …вропы?
     ‚ свободном  сосуществовании  во всех образованных умах  самых несхожих
идей, самых противоречивых принципов жизни и познаниЯ.  ’акова отличительнаЯ
черта <i>модерна.</i>
     џ  отнюдь  не отвожу  от  себЯ задачи  обобщить  понЯ­тие  "модерна"  и
применить его к известному складу бытиЯ,  -- вместо того  чтобы пользоватьсЯ
им в качестве чистого  синонима "современности".</i> ‘уществуют в исто­рии эпохи
и места, куда мы можем ввести себЯ, <i>мы</i> -- <i>люди модерна,</i> без боЯзни чрезмерно
нарушить  гармо­нию  тех  времен, не  получаЯ  облика  предметов  чрезмер­но
забавных, чрезмерно  заметных, -- оскорбительных,  чужеродных, нерастворимых
существ.
     ’ам,  где  наше поЯвление вызвало бы  наименьшую сен­сацию,  -- там  мы
оказались  бы почти  как дома. џвно, что ђим ’раЯна  и ЂлександриЯ Џтолемеев
принЯли  бы нас в себЯ  легче,  нежели рЯд  местностей, менее  отдаленных по
времени, но более обособленных по  типу  своих нра­вов  и  целиком  отданных
какой-либо одной расе, одной культуре и одной жизненной системе.
     —то же! …вропа 1914 года дошла, пожалуй, до пре­делов этого модернизма.
‹юбой мозг известной  высоты служил перекрестком длЯ  всех видов мнений; что
ни мыслитель,  то  всемирнаЯ  выставка идей! Ѓыли  произве­дениЯ,  до  такой
степени обильные контрастами и проти­воречивыми побуждениЯми, что напоминали
собой эф­фекты неистового освещениЯ столиц в ту пору: глаза чувствовали резь
и тоску. ‘колько материалов, сколь­ко  трудов, расчетов,  ограбленных веков,
затраченных чужеродных жизней  понадобилось  длЯ того,  чтобы этот  карнавал
стал возможен и  был  вознесен в качестве фор­мы высшей  мудрости  и триумфа
человечества?
     ‚ некой  книге того времени -- и отнюдь  не  худшей-- можно  найти безо
всЯкого  усилиЯ: влиЯние русских  ба­летов, крупицу  темного  стилЯ ЏаскалЯ,
изрЯдную толи­ку впечатлений гонкуровского  типа, кое-что от Ќицше,  кое-что
от ђембо, кое-какие эффекты, обусловленные посещениЯми  художника, и кое-где
тон научных  тру­дов, -- все  это сдобренное запахом  чего-то, так  сказать,
британского, трудно дозируемого!.. Ћтметим мимоходом, что в каждой составной
части  этой  микстуры  можно  было  бы найти достаточно  всЯких  других <i>тел.</i>
Ѓеспо­лезно искать  их: это  значило бы вновь  повторить то, что было только
что  мною сказано относительно модер­низма, и написать всю духовную  историю
…вропы.
     €  вот на огромной террасе  ќльсинора,  тЯнущейсЯ  от ЃазелЯ к  Љельну,
раскинувшейсЯ  до  песков  Ќьюпорта, до  болот  ‘оммы,  до меловых отложений
ампани, до гранитов  ќльзаса, --  европейский  ѓамлет  глЯдит на  мил­лионы
призраков.
     Ќо  этот ѓамлет  --  интеллектуалист.  Ћн размышлЯет  о жизни  и смерти
истин. …му служат  привидениЯми  все  предметы наших распрей,  а угрызениЯми
совести  -- все основы  нашей  славы;  он  гнетсЯ  под тЯжестью  открытий  и
познаний, не в силах вырвать себЯ из этого не знаю­щего границ действованиЯ.
Ћн думает о том, что скуч­но сызнова  начинать  минувшее,  что безумно вечно
стре­митьсЯ к  обновлению.  Ћн  колеблетсЯ  между  двумЯ  безднами, ибо  две
опасности не перестанут угрожать миру: порЯдок и беспорЯдок.
     Ћн поднимает череп; этот череп знаменит. -- Whose was it? * -- Љогда-то
он был <i>‹еонардо.</i> Ћн изобрел лета­ющего человека, но летающий человек не стал
в  точно­сти  выполнЯть  замыслы   изобретателЯ:  мы  знаем,  что  летающему
человеку, воссевшему на своего большого ле­бедЯ (il grande uccello sopra del
dosso del suo magnio cecero), даны в наши дни другие задачи, нежели собирать
снег на вершинах гор, дабы кидать его в жаркие дни на стогна городов...

     * —ей он был? (англ. ).</i>


     Ђ вот этот другой  череп -- <