а  на личности.  Ђтеист,
неверующий, ‚алери позволЯл себе оспа­ривать... ЏаскалЯ. Ќо  тщетно  было бы
искать у  него  критические  высказываниЯ  о Џоле  Љлоделе,  Ђнри  Ѓергсоне,
Ђнатоле ”рансе,  Њарселе  Џрусте,  „жеймсе „жойсе,  ’.  ‘.  ќлиоте  и других
"кори­феЯх" старшего или современного ему  поколениЯ. ‚ызываЯ с его  стороны
прохладное, нередко  критическое  отношение, они упоми­нались им, однако, не
иначе  чем  с осторожной  почтительностью, хотЯ и  не без  тонких оттенков и
вариантов суждений.
     Ќо  было  многое  на его  веку, о чем он  не упоминал,  и,  конечно, не
случайно. ’ак, ‚алери -- пристальный  и информированный  на­блюдатель --  не
сказал  ничего о  самых заметных,  кричащих  собы­тиЯх и фигурах современной
художественной  жизни  --  ни  о кубиз­ме  и  Џикассо,  ни о  сюрреализме  и
Ђполлинере. ќти градации и  тем более умолчаниЯ  в высшей степени характерны
длЯ  взглЯдов и  методов ‚алери. ѓлубже  иных полемических высказываний  они
раскрывают его действительную позицию.
     —еловек добротного,  не  жесткого,  но  удивительно прочного склада, он
принадлежал  к  единственному  в своем роде  поколению,  которое свЯзало три
эпохи буржуазной истории, разорванные дву­мЯ мировыми войнами.
     ‚  далекие 90-е  годы  -- пору позднего  цветениЯ символизма  -- ‚алери
отрывает  себЯ от  собственных художественных истоков,  запрещает себе любые
поэтические слабости и  соблазны эпигон­ства. ‚  мирные  годы начала  нового
века он сурово  молчит,  когда  вокруг  упоенно звучат лиры поэтов декаданса
всех  школ  и  оттенков,  а  постимпрессионизм  в изобразительном  искусстве
пере­живает свой ранний критический час.
     Љогда разразилась мироваЯ война,  ‚алери  реагировал  на нее по-своему,
иначе, чем его культурнаЯ среда.  Ћн обрел  в себе новые  источники  поэзии,
хотЯ  и  не такие, какие в его положении полага­лось  открыть. Љак мы знаем,
внешне они  не имели отношениЯ к со­бытиЯм тех лет, они были, скорее, чем-то
чуждым   им  и  прЯмо  противоположным.  Ќо  то,  что  полЯрно  противостоит
фактически   данному,   не   обЯзательно  лишено   всЯкой   свЯзи   с   ним.
Џротиворе­чиваЯ,  парадоксальнаЯ  свЯзь между обстановкой  войны  и  поэзией
‚алери  была,  она   коренилась   в  своеобразной  логике  "contradictio  in
contrarium"  (решение от  противоположного), котораЯ  всегда  от­личала  его
позицию художника и писателЯ.
     ‘ам  ‚алери не  раз  признавал,  что  стихи тех  лет создавались  им "в
зависимости" от  войны, как  ее "функциЯ",  "sub signo Martis"  (под  знаком
Њарса),  с   "постоЯнной  мыслью  о   ‚ердене".   Ћн  называл   их   "детьми
противоречиЯ", иронически  сравнивал са­мого  себЯ с монахом V  века  в  его
келье,  который,  слыша, как гибнет цивилизованный мир,  как  пламЯ пожарища
лижет  стены  монастырЯ  и варвары разрушают все вокруг, продолжает  вопреки
всему старательно и прилежно слагать бесконечную латинскую поэму в трудных и
туманных  гекзаметрах.  "Ќикакого покоЯ  чувств  у  менЯ  тогда не  было, --
объЯснЯл  свою  художественную  пробле­му ‚алери в  одном позднейшем  письме
(1929).  --  џ думаю, что  покой, разлитый в произведении, не  может служить
доказательст­вом покоЯ духа его автора. Њожет статьсЯ, наоборот, что покой и
Ясность  окажутсЯ следствием смЯтениЯ, протеста, глубоких потрЯ­сений, будут
выражать,  не  говорЯ этого прЯмо,  ожидание  катаст­рофы. ‚сЯ  литературнаЯ
критика на этот счет, как мне кажетсЯ, должна быть реформирована".
     Џозднее, когда он уже давно не писал стихов, ‚алери  выска­зал глубокий
взглЯд  на  роль  поэзии,  показав, что  реально  пережи­таЯ им свЯзь  между
поэтическим  подъемом и  испытаниЯми  войны  не  была  длЯ  него  вульгарным
средством "компенсации" или психо­логической  "разгрузки", которой  щеголЯет
ущемленное  сознание  модерниста. ‚  одном выступлении 1939  года,  в момент
начала вой­ны с гитлеровской ѓерманией, он заметил, что "среди всех искусств
поэзиЯ --  это  искусство, самым существенным образом и навечно свЯзанное  с
народом -- главным творцом Языка, которым она поль­зуетсЯ". Џоэт  "неотделим
от  Языка  нации",  "он  золотыми  словами  возвращает  своей стране то, что
получает от нее в виде обыкно­венных слов". ќто позволЯет  понЯть "подлинную
функцию  поэта,  вполне  реальное  значение его  роли  -- даже  в  том,  что
относитсЯ к сохранению и защите родины".
     ’рудно сказать,  в какой мере ‚алери относил эти слова ко всему  своему
"поэтическому  периоду",  но  их  свЯзь  с  его  собствен­ным  опытом  поэта
несомненна.  ќто был опыт  стихотворца в гуще и недрах традиционной Языковой
стихии ”ранции, своеобразного защитника и хранителЯ драгоценных форм великой
национальной поэзии в лихое времЯ, когда все "старое" шло на слом, вплоть до
правил пунктуации в стихах и прозе.
     ђаннЯЯ эпоха ‚алери была эпохой его освобождениЯ из эстети­ческих тенет
декаданса -- процесс, получивший мощный импульс уже в  годы юности писателЯ.
‚торой его  эпохой стали годы  миро­вой  войны  и  порожденный  ими  краткий
"поэтический  период".  ’ретьЯ эпоха наступила в  20-х годах. ’о  было времЯ
литературной  славы и неустанной работы  комментатора и эссеиста, но и времЯ
новых тревог. "ѓроза только что прошла, -- писал он тогда, -- но тре­вога  и
беспокойство  владеют   нами,   как  будто   гроза   вот-вот   опЯть  должна
разразитьсЯ".  Њы уже отмечали, что в  этом академике  было меньше  всего от
духовных  качеств   и   свойств,   которые  ныне  известны   под   названием
"конформистских".
     Љоллизии 30-х годов -- экономический кризис, приход нацизма в ѓермании,
неустройство французской политической жизни -- за­ставлЯют ‚алери пристально
всматриватьсЯ в прошлое, свЯзывать далекие эпохи через бездну мировой войны,
улавливаЯ "величайшие различиЯ,  порожденные течением времени,  между жизнью
позавче­рашнего  днЯ и жизнью  сегоднЯшнего",  между  миром  1895-го,  миром
1918-го и миром 1933-- 1937 годов.  "Џозавчерашний  день",  забытаЯ  золотаЯ
пора символизма, откуда молодой ‚алери когда-то реши­тельно  бежал, обретает
теперь  ореол  обетованного  краЯ  длЯ искус­ства, которое сегоднЯ не узнает
себЯ среди "перемен, выходЯщих за пределы всЯкого предвидениЯ".
     ЏоследнЯЯ,  грознаЯ  пора  жизни оборвала  нити  этих  раздумий.  ЌоваЯ
мироваЯ  война стала  зиЯющим разрывом  с прошлым без  отчетливой надежды на
будущее. Ќо ‚алери и на восьмом десЯтке своих лет не может оказатьсЯ всецело
во власти отчаЯниЯ. …ще раз он напрЯгает  всю  энергию своей духовной жизни,
стремитсЯ  преодо­леть  пучину  войны,  достигает  цели,  выходит  на  берег
спасениЯ, но силы изменЯют ему.
     Ќа всех этапах  жизни и творчества  в его позиции  было много твердости
характера, много неприЯтиЯ  стихийных сдвигов в искус­стве,  много  упорного
движениЯ вопреки общему ходу вещей,  про­тив  ветра модернистского  века. Ќо
считать, будто  движение  это  было попЯтным,  будто оно представлЯло  собой
движение  вспЯть  с  художественно-исторической  точки  зрениЯ,  значило  бы
совершать грубую  ошибку непониманиЯ  ‚алери. ‚ысокий духовный  облик ‚алери
определЯла непростаЯ  в  своих  предпосылках и реальных путЯх, но разумнаЯ и
гуманнаЯ  верность  прекрасному  художе­ственному  наследию,   его  идеалам,
соизмеримаЯ по своему  значению с иными прорывами в  будущее. ‚ этом состоит
немеркнущаЯ за­слуга  ‚алери  как  писателЯ  перед французской культурой  XX
сто­летиЯ.
     …го облик поэта окутан преданием, но и через десЯтилетиЯ он сиЯет своим
Ярким  холодноватым  светом высоко на небосклоне  за­падноевропейской поэзии
нового времени.  ‘  течением лет  нередко  стираютсЯ  в памЯти  живые  черты
замечательных  людей.  Ќо  обаЯ­ние   личности  ЏолЯ  ‚алери  не  затуманено
временем. Ћн был чело­веком  меры и мудрого такта во всем --  в искусстве, в
отношении  к  вещам  и  людЯм,  в  твердости  своих  принципов,  в жизненном
по­ведении.  ќто  была  доминирующаЯ черта его  художественной  нату­ры, его
человеческого  характера, даже его внешности.  Љ сожале­нию, эти особенности
его  личности,  его внешнего  облика трудно бы­ло передать на предшествующих
страницах.
     …го  современнику и  другу, известному  французскому  поэту  ‹еону-Џолю
”аргу, принадлежит одна блестЯщаЯ страница памЯти  ‚алери, где он запечатлен
в  моментальном выражении,  как бы со­шедшим с портрета, написанного  легкой
кистью  парижского   худож­ника-импрессиониста.  Њы   рискнем  привести  эту
страницу в заклю­чение нашего введениЯ. ‚от она:
     "... он  действительно походил с виду  на жизнь своего духа.  ‚ нем  не
было  ничего  смЯтенного,  ничего  спрЯтанного,  как  говорЯт  о  спрЯтанном
механизме, ничего  плохо  выраженного. ‚се в  нем  бы­ло Ясно, все отчетливо
высказано. ‘ первого днЯ  он был длЯ  менЯ  человеком из нервов  и мускулов,
тончайшим образом оркестрован­ных...
     Ћн был  невысок,  но  "смотрелсЯ", как  смотритсЯ  знаменитаЯ картина в
глубине галереи. џ не могу найти длЯ него лучшего сравнениЯ, чем сравнение с
верной нотой. Ћн был создан длЯ пониманиЯ, и он всегда понимал, где бы он ни
находилсЯ. ‚се его свойства были в этом плане. ’ак, у него был слабый голос,
мало подходивший  оратору, почти противопоказанный длЯ  лекций. ’ем не менее
его слушали больше, чем кого-либо  другого, ибо его голос помимо своих "чар"
(если  позволено   применить  вслед  за  ним  это  слово)  обладал  теми  же
качествами, что и его физический облик.  ќто был голос человека, говорившего
<i>дело...</i>
     …го лицо,  столь  же богатое значением, как  какой-нибудь  па­лимпсест,
столь же поразительное, как если бы оно было выделано  из ствола почитаемого
столетнего  дерева,  такое  пропеченное, про­моделированное,  отшлифованное,
мЯгкое,   гомерическое,   парижское,   средиземноморское,   ученое,    остро
приправленное,   привлекало   вни­мание  сию  же  минуту,  Я  бы  сказал,  в
какую-нибудь  секунду.  …го  силуэт казалсЯ  вначале  немного  ускользающим,
осторожным при  всей своей уверенности.  Ќо потом вы с изумлением  замечали,
как твердо восхитительный механизм  управлЯет этим силуэтом. ѓолубой  взглЯд
из-под  вопрошающей,  кустистой, как  ботва,  аркады  бровей... Џрекра­сный,
прочный  цвет  волос, спутанных и наэлектризованных незримой  бурей прожитых
лет, лоб  немного убегающий, но  с хорошей линией волос, кожа лба и щек, всЯ
испещреннаЯ  нитЯми-дорожками, нос вполне в курсе жизни, спокойный,  никогда
не попадавший  впросак, прЯмые, короткие  усы, когда-то с острыми кончиками,
но потом под­стриженные лучше, по самой  губе,  подбородок в скобках морщин,
бегущих по-военному  вниз от  обеих  скул... ‚ этом лице не  было ни­чего от
медали, оно было скорее лицом того, кто понЯл жизнь и победил ее идеей".
     Ђ. ‚ишневский

        ‚‚…„…Ќ€… ‚ ‘€‘’…Њ“ ‹…ЋЌЂђ„Ћ „Ђ ‚€Ќ—€

        ‡ЂЊ…’ЉЂ € Ћ’‘’“Џ‹…Ќ€… ‚…—…ђ ‘ ѓЋ‘ЏЋ„€ЌЋЊ ’ќ‘’ЋЊ
        Љђ€‡€‘ „“•Ђ
        "ќ‘’…’€—…‘ЉЂџ Ѓ…‘ЉЋЌ…—ЌЋ‘’њ"
        ‚‘…ЋЃ™…… ЋЏђ…„…‹…Ќ€… €‘Љ“‘‘’‚Ђ
        •“„Ћ†…‘’‚…ЌЌЋ… ’‚Ћђ—…‘’‚Ћ
        €‡ ’…’ђЂ„…‰
        ‘Њ…‘њ


     1*


        ‚‚…„…Ќ€… ‚ ‘€‘’…Њ“ ‹…ЋЌЂђ„Ћ „Ђ ‚€Ќ—€
     —еловек оставлЯет после себЯ то, с чем свЯзываетсЯ его имЯ, и созданиЯ,
которые делают из этого имени символ восторга, ненависти или безразличиЯ. Њы
мыс­лим его существом мыслЯщим, и мы можем обнаружить в его созданиЯх мысль,
которой  его наделЯем:  мы можем реконструировать  эту мысль по образу нашей
<sup>1</sup>.   ‘  лег­костью  воображаем   мы  человека  обычного:  простые
вос­поминаниЯ  воскрешают  его   элементарные   побуждениЯ   и   реакции.  ‚
неприметных поступках, составлЯющих внешнюю сторону его бытиЯ, мы находим ту
же после­довательность, что и в  своих собственных;  мы  с равным успехом их
внутренне  свЯзываем; и сфера активности, подразумеваемаЯ его существом,  не
выходит  за пределы той, которой располагаем мы сами.  …жели мы хотим, чтобы
человек этот чем-то  выделЯлсЯ,  нам будет труд­нее представить труды и пути
его  разума.   —тобы  не  ог­раничиватьсЯ  смутным  восхищением,  мы  должны
расши­рить, в том или ином направлении, наше  понЯтие о свой­стве, которое в
нем главенствует и которым мы, несом­ненно, обладаем лишь в зародыше.  …сли,
однако,  все его духовные способности одновременно развиты в выс­шей степени
и  если  следы  его деЯтельности изумлЯют  во  всех  областЯх,  личность  не
поддаетсЯ целостному охвату  и,  противЯсь  нашим усилиЯм, стремитсЯ от  нас
ускользнуть.  Ћдин полюс  этой мысленной  протЯженности отделен  от  другого
такими расстоЯниЯми, ка­ких мы никогда еще не преодолевали. Ќаше сознание не
улавливает свЯзности этого  целого,  подобно тому  как  ускользают  от  него
бесформенные   и  хаотические  клочки   пространства,  разделЯющие  знакомые
предметы,  и как  терЯютсЯ ежемгновенно  мириады  Явлений, за вычетом  малой
толики  тех, которые  речь  пробуждает к жизни.  Ќужно,  однако,  помедлить,
свыкнутьсЯ,  осилить  труд­ность, с которой наше воображение  сталкиваетсЯ в
этой  массе  чужеродных  ему  элементов.  ‚сЯкое действие мыс­ли  сводитсЯ к
обнаружению неповторимой организации,  уникального двигателЯ -- и  неким его
подобием пыта­етсЯ одушевить  требуемую  систему. Њысль стремитсЯ  построить
исчерпывающий образ.  ‘ неудержимостью, степень которой зависит от ее объема
и  остроты, она  возвращает себе наконец свое  собственное единство.  ‘ловно
действием  некоего   механизма   обозначаетсЯ  ги­потеза   и  вырисовываетсЯ
личность, породившаЯ  все:  центральное  зрение, где  всему  нашлось  место;
чудовищ­ный мозг  -- удивительное  животное, ткущее тысЯчи  чис­тых нитей  и
свЯзавшее  ими  великое  множество форм,  чьи конструкции,  разнообразные  и
загадочные, ему  обЯ­заны;  наконец,  инстинкт,  который вьет в нем  гнездо.
Џостроение этой гипотезы есть феномен,  допускающий  варианты, но  отнюдь не
случайности. –енность ее бу­дет  определЯтьсЯ ценностью логического анализа,
объ­ектом которого  она  призвана стать. Ћна  лежит  в  основа­нии  системы,
которой мы займемсЯ и которой восполь­зуемсЯ.


     2*


     џ намерен  вообразить  человека, чьи  проЯвлениЯ дол­жны казатьсЯ столь
многообразными, что, если бы уда­лось мне приписать им единую мысль, никакаЯ
инаЯ  не  смогла  бы  сравнитьсЯ  с  ней  по  широте.  џ  хочу также,  чтобы
существовало  у  него до крайности обостренное чувство различиЯ вещей, коего
превратности вполне мо­гли бы именоватьсЯ анализом. џ  обнаруживаю,  что все
служит  ему  ориентиром:  он  всегда помнит о  целостном  универсуме --  и о
методической строгости *.

     * "Hostinato rigore" -- "упорнаЯ строгость": девиз ‹еонардо.


     3*


     Ћн создан, чтобы не забывать ни о чем из  того,  что входит в сплетение
сущего, -- ни  о единой былинке. Ћн погружаетсЯ в недра  принадлежащего всем
и, отдалив­шись от них, созерцает  себЯ. Ћн восходит к естествен­ным навыкам
и  структурам,  он  всесторонне  обследует  их,  и  случаетсЯ,  он  остаетсЯ
единственным,  кто  строит,  высчитывает,  движет.  Ћн  поднимает  церкви  и
крепости, он вычерчивает узоры,  исполненные нежности и  величиЯ,  и  тысЯчи
механизмов, и  четкие схемы  многочисленных  поисков. Ћн оставлЯет  наброски
каких-то  грандиозных празднеств. ‚  этих развлечениЯх, к которым  причастна
его  ученость, неотделимаЯ от  страсти, ему сопутствует очарование: кажетсЯ,
он  всегда  думает о чем-то  дру­гом...  џ  последую  за  ним, движущимсЯ  в
девственной  цельности и  плотности мира, где  он так сроднитсЯ с при­родой,
что  будет  ей  подражать,  дабы  с  нею  сливатьсЯ, и  наконец  окажетсЯ  в
затруднении вообразить предмет, в ней отсутствующий.


     4*


     ќтому  созданию мысли недостает еще имени, кото­рое могло бы удержать в
себе  расширение границ, слишком  далеких  от  привычного и способных совсем
скрытьсЯ из виду. џ не вижу имени более подходЯще­го, нежели имЯ <i>‹еонардо да
‚инчи.</i> —еловек,  мысленно  воображающий дерево,  вынужден  вообразить клочок
не­ба или  какой-то фон, дабы видеть дерево вписанным в них. ‡десь действует
своеобразнаЯ логика, почти осЯ­заемаЯ и почти неуловимаЯ  ”игура,  которую Я
обозна­чаю, исчерпываетсЯ такого рода дедукцией. Џочти ничто из того,  что Я
сумею сказать о ней, не  должно бу­дет подразумевать человека, прославившего
это имЯ: Я не ищу соответствиЯ, относительно которого, Я пола­гаю, ошибитьсЯ
невозможно.   џ    попытаюсь   представить   развернутую    картину    некой
интеллектуальной  жизни,  не­кое  обобщение  методов,  предполагаемых всЯким
откры­тием, -- только одно,  выбранное  из массы мыслимого: модель,  котораЯ
будет,  очевидно, грубой, но  во всЯком случае более ценной, нежели вереницы
сомнительных анекдотов, комментариев  к  музейным каталогам  и  хро­нологии.
’акого  рода эрудициЯ  могла бы лишь исказить всецело гипотетический замысел
этого очерка. Ћна не чужда мне, но Я непременно должен о ней забыть, дабы не
вызвать смешениЯ догадки, относЯщейсЯ к весьма общим  принципам,  с видимыми
следами вполне исчез­нувшей  личности, которые убеждают нас не только в том,
что она существовала и мыслила, но равно и  в том, что мы  никогда уже лучше
ее не узнаем <sup>2</sup>.


     5*


     Ќемало  ошибок,  ведущих  к превратной оценке  че­ловеческих  творений,
обЯзано  тому  обстоЯтельству,  что  мы  странным  образом  забываем  об  их
происхождении. Њы часто не помним о том, что существовали  они не всегда. €з
этого воспоследовало своего рода ответное кокетство, которое заставлЯет, как
правило,  обходить молчанием  -- и даже слишком хорошо  скрывать --  исто­ки
произведениЯ. Њы  боимсЯ, что  они  заурЯдны:  мы  да­же опасаемсЯ, что  они
окажутсЯ естественными.  € хотЯ чрезвычайно редкостны авторы, осмеливающиесЯ
рас­сказывать, как они построили свое произведение, Я  полагаю, что тех, кто
отваживаетсЯ   это  знать,  не  многим  больше.  ’акой  поиск  начинаетсЯ  с
тЯгостного  забвениЯ  понЯтиЯ  славы и  хвалебных  эпитетов;  он  не  терпит
ни­какой идеи превосходства, никакой мании величиЯ.


     6*


     Ћн приводит к выЯвлению относительности под оболоч­кой совершенства. Ћн
необходим,  чтобы  мы  не считали, что умы  различны столь глубоко,  как  то
показывают  их  созданиЯ.  ‚  частности,  некоторые научные труды и особенно
труды  математические в своей  конструкции представлЯют  такую  чистоту, что
можно назвать их без­личными. ‚ них есть что-то нечеловеческое <sup>3</sup>.
ќто  поло­жение  не осталось  без последствий.  Ћно  заставило пред­положить
наличие столь  огромной разницы между неко­торыми  занЯтиЯми  --  науками  и
искусствами, в частно­сти, -- что исходные способности оказались совершенно


     7*


     обособленными  в общем мнении  -- точно так же, как и  плоды их трудов.
ќти последние, однако,  начинают раз­личатьсЯ  лишь после изменений в  общей
основе, в за­висимости от того, что они из нее сохранЯют и что от­брасывают,
строЯ свой  Язык и  свою  символику. ‚от по­чему слишком отвлеченные труды и
построениЯ  заслу­живают известного недовериЯ.  ’о, что  зафиксировано,  нас
обманывает,   и   то,  что   создано   длЯ   взглЯда,   менЯет   свой   вид,
облагораживаетсЯ.  ‹ишь  в состоЯнии  подвиж­ности, неопределенности, будучи
еще зависимы от воли мгновениЯ,  смогут служить  нам операции разума,  -- до
того как наименуют их игрой или законом, теоремой или Явлением искусства, до
того как отойдут они, завершив­шись, от своего подобиЯ.


     8*


     ‚   глубине   коренитсЯ   драма.   „рама,   превратности,  волнениЯ  --
пользоватьсЯ   можно   любыми  словами  тако­го   рода,  лишь  бы  они  были
многочисленны и друг дру­га  дополнЯли.  „рама  эта чаще  всего терЯетсЯ, --
совсем  как  пьесы  Њенандра.  ‡ато  дошли   до  нас  рукописи  ‹ео­нардо  и
прославленные записи ЏаскалЯ.  ”рагменты эти побуждают нас допытыватьсЯ. Ћни
дают  нам  почувство­вать,  в  каких порывах  мысли,  в  каких  удивительных
вторжениЯх   душевных  превратностей  и  множащихсЯ  ощущений,  после  каких
неизмеримых   минут  бессилиЯ  ЯвлЯлись  людЯм  тени  их  будущих  созданий,
призраки, им предшествующие. Ћставив в стороне  особо значи­тельные примеры,
ибо  в  самой  их  исключительности  кроетсЯ  опасность  ошибки,  достаточно
пронаблюдать кого-либо, когда, чувствуЯ  себЯ в  одиночестве, он  пере­стает
себЯ сдерживать, когда он <i>избегает</i> мысли и  ее <i>схватывает,</i> когда  он  с  нею
спорит,   улыбаетсЯ   или  хму­ритсЯ,  мимикой  выражаЯ  странное  состоЯние
изменчи­вости, им владеющее. ‘умасшедшие предаютсЯ этому на глазах у всех.
     ќти примеры мгновенно увЯзывают четкие и измери­мые физические смещениЯ
с  той личностной комедией,  о которой Я  говорил.  Ђктерами в данном случае
ЯвлЯ­ютсЯ  мысленные образы, и  нетрудно  понЯть, что,  отвле­кись  мы от их
специфики,  дабы  отмечать  лишь  различ­ную  последовательность,   чистоту,
периодичность  и   лег­кость   их  ассоциаций,   наконец,   собственную   их
продол­жительность,  --  нам  тут  же  захочетсЯ  найти  им аналогии  в  так
называемом   материальном   мире,  сопоставить   с  ни­ми  научные  анализы,
предположить у них наличие  оп­ределенной сферы, длительности,  двигательной
способно­сти,  скорости и, следственно, массы  и энергии. Њы убеждаемсЯ  при
этом, что возможно существование мно­жества подобных систем,  что ни одна из
них не лучше другой и что их использование -- чрезвычайно ценное, ибо всегда
нечто проЯснЯет, -- надобно  ежемгновенно проверЯть и восстанавливать  в его
чисто словесной зна­чимости. €бо аналогиЯ есть, в сущности, не что иное, как
способность варьировать образы, сочетать их, сво­дить  часть одной  из них с
частью другой и,  вольно или невольно, обнаруживать свЯзь их структур. Ђ это
дела­ет неопределимым сознание, в  котором  они  пребывают. ‘лова терЯют  по
отношению  к нему  свою значимость. ‚ нем они  складываютсЯ и у  него  перед
<i>глазами</i> вспы­хивают: это оно описывает нам слова.
     ’аким  образом, человек  обретает  <i>видениЯ,</i>  коих  сила  становитсЯ его
собственной  силой.   Ћн  привносит  в  них  свою  историю.  Ћни  служат  ей
геометрическим  пунктом. Ћтсюда низвергаютсЯ  эти решениЯ,  которые поражают
ум, и эти перспективы, и эти  ошеломлЯющие догадки, эти беспромашные оценки,
эти озарениЯ, эти непостижи­мые тревоги -- и


     9*


     глупости. Џодчас, в  наиболее  порази­тельных случаЯх, мы недоумеваем в
растерЯнности,  во­прошаЯ абстрактные божества, гений,  вдохновение, ты­сЯчи
других вещей, что  из них породило эти внезапно­сти. €  мы снова решаем, что
нечто возникло из ничего, ибо тайна и волшебство услаждают нас так же, как и
наше неведенье скрытых причин; логику мы принимаем  за чудо,  хотЯ  носитель
вдохновениЯ был готов к нему уже целый год. Ћн созрел длЯ  него. Ћн всегда о
нем думал, --  быть может, того и не подозреваЯ, -- и там, где другие ничего
еще не различали,  он  вглЯдывалсЯ, упо­рЯдочивал и занималсЯ лишь  тем, что
читал в  своем соз­нании.  ‘екрет  ‹еонардо  --  как  и  Ѓонапарта,  -- тот,
кото­рым  овладевает всЯкий, кто достиг высшего  понима­ниЯ,  -- заключаетсЯ
лишь  в отношениЯх, какие они обна­ружили, были  вынуждены обнаружить, между
ЯвлениЯ­</i>ми,  чей  принцип свЯзности  от  нас  ускользает.</i>  Ћчевидно,  что  в
решающий момент им оставалось лишь осущест­вить точно определенные действиЯ.
Џоследнее  усилие -- то,  которое мир  созерцает, --  было  делом  столь  же
не­трудным, как сравнение двух отрезков.
     ’акой подход проЯснЯет единство системы, нас за­нимающей. ‚ этой  сфере
оно  должно  быть врожденным,  исходным.  ‚  нем состоит  сама  ее  жизнь  и
сущность.  € когда  мыслители, столь могущественные, как тот, о  ком Я здесь
размышлЯю, извлекают из этого  свойства скрытые  запасы своей энергии, у них
есть  основаниЯ напи­сать  в минуту высшей сознательности и высшей  Ясности:
Facil cosa и farsi  universale!  --  ‹егко стать  универсальным! Ћни  могут,
какой-то миг, восхищатьсЯ своим чудо­действенным механизмом, --  готовые тут
же отвергнуть возможность чуда.
     Ћднако  эта конечнаЯ Ясность рождаетсЯ  лишь после  долгих блужданий  и
неизбежных  идолопоклонств.  Џони­мание   операций  мысли,  составлЯющее  ту
нераскрытую логику, о  которой говорилось  выше, встречаетсЯ  редко, даже  в
сильнейших умах. Ѓогатство идей, умение их развивать, изобилие  всевозможных
находок  -- дело иное;  они  возникают за пределами того суждениЯ, какое  мы
выносим об их  природе.  Ћднако  их  важность  нетрудно установить.  –веток,
фразу,  звук можно представить в  уме почти одновременно; можно заставить их
следовать друг за  другом  вплотную; любой из  этих  объектов мыс­ли  может,
кроме того, изменЯтьсЯ, подвергнутьсЯ дефор­мации и постепенно утратить свой
изначальный  облик по воле разума, который заключает его в  себе; но толь­ко
сознание  этой  способности  придает  мысли  всю  ее  ценность.  ’олько  оно
позволЯет  анализировать  эти <i>об­</i>разованиЯ,</i> истолковывать их, находить в них
то, что они содержат  реально,  не свЯзывать непосредственно их состоЯниЯ  с
состоЯниЯми   действительности.    ‘   него    на­чинаетсЯ    анализ    всех
интеллектуальных  ступеней,  всего того,  что это  сознание  сможет  назвать
безумием, ослеп­ленностью  или открытием и  что  до  сих  пор  выражалось  в
неразличимых нюансах.  ќти  последние были  видоиз­менениЯми какой-то  общей
субстанции; взаимно  уподоб­лЯЯсь в некой смутной  и словно  бы безрассудной
теку­чести, лишь изредка  умеЯ выЯвить свое  имЯ, они  равно  принадлежали к
единой системе.  Ћсознавать свои мыс­ли,  поскольку это действительно мысли,
значит  уразу­меть  это  их равенство и  однородность,  уЯснить, что  лю­бые
подобные комбинации законны, естественны и что система есть не что иное, как
умение их возбуждать, отчетливо видеть их и находить то, что за ними стоит.


     11*


     10*


     Ќа какой-то стадии этого наблюдениЯ или этой двой­ной умственной жизни,
котораЯ   низводит   обыденную  мысль  до   уровнЯ   грезы  спЯщего   наЯву,
обнаруживаетсЯ, что последовательность  этой грезы  --  лавина  комбина­ций,
контрастов, восприЯтий, выстраивающихсЯ вокруг поиска или скользЯщих наугад,
по собственной  прихо­ти,  --  развивает в себе  с  <i>видимой</i>  закономерностью
Яв­ную механическую непрерывность. Џри  этом возникает мысль  (либо желание)
ускорить движение этого рЯда, расширить его границы до <i>предела</i> -- предела их
мыс­лимого  выражениЯ,  <i>после  которого  все изменитсЯ.</i>  € ес­ли  эта  форма
сознательности станет  навыком,  мы на­учимсЯ,  в  частности,  рассматривать
одновременно  всевоз­можные  результаты  задуманного  действиЯ и  все  свЯзи
мыслимого объекта, что позволит нам, когда нужно, от них избавлЯтьсЯ, ибо мы
приобретем  способность  про­зревать нечто  более  Яркое или  более  четкое,
нежели даннаЯ  вещь, и всегда сумеем очнутьсЯ за пределами мысли,  длившейсЯ
слишком  долго.  ‚сЯкаЯ  мысль,  засты­ваЯ,  приобретает  характер  гипноза,
становитсЯ  в  терми­нах  логики неким фетишем,  а  в  области  поэтического
конструированиЯ и искусства -- бесплодным однообра­зием. —увство, о  котором
Я  говорю  и  которое толкает  разум  предвосхищать  себЯ самое и  угадывать
совокуп­ность того, что должно обозначитьсЯ в частностЯх, как равно и эффект
подытоженной  таким  образом непре­рывности, ЯвлЯютсЯ  непременным  условием
всЯкого обобщениЯ. ќто чувство, которое у отдельных людей вы­ступает в форме
истинной страсти и с исключительной силой, которое в  искусствах оправдывает
любые  экспе­рименты  и  объЯснЯет все  более  частое  использование  сжатых
формул, отрывочности,  резких  контрастов,  в сво­ем рациональном  выражении
незримо присутствует в основе всех  математических концепций <sup>4</sup>. ‚
частности, весьма  близок  к нему метод, именуемый логикой рекуррентности *,
который дает этим анализам широту  и, от простейшего  сложениЯ до исчислениЯ
бесконечно  малых,  не   только  избавлЯет  нас   от  несметного   множества
бес­полезных  опытов,  но  и  восходит  к  более  сложным  сущ­ностЯм,   ибо
сознательнаЯ имитациЯ моего действиЯ  есть новое  действие, охватывающее все
возможные примене­ниЯ первого.

     *  ”илософскаЯ  значимость  этого  метода  была  впервые  выЯв­лена  г.
Џуанкаре  в его недавней статье.  Џрославленный  ученый согласилсЯ  ответить
автору на  вопрос  о  приоритете,  подтвердив  первенство,  которое  мы  ему
приписываем.


     ќта  картина: драмы, затмениЯ, минуты  Ясности  -- но самой  своей сути
противостоит иным  движениЯм и  иным образам, которые свЯзываютсЯ у  нас  со
словом  "Џрирода"  (или словом  "Њир") и  которые служат нам лишь  длЯ того,
чтобы, обособлЯЯсь от них, мы могли тотчас же с ними сливатьсЯ.


     12*


     Љак  правило,   философы  приходили   к   тому,   что  вклю­чали   паше
существование в рамки  этого понЯтиЯ, а это последнее -- в наши собственные;
дальше, однако, они не идут, ибо, как известно, гораздо больше приходитсЯ им
оспаривать то,  что видели в нем предшественники, нежели вглЯдыватьсЯ самим.
“ченые  и  художники ре­шали эту задачу  по-разному: в итоге одни предварЯют
свои конструкции  необходимым  расчетом,  другие конст­руируют, как если  бы
следовали  такому расчету. ‚ес, что они создают,  само  собой возвращаетсЯ в
исходную среду, воздействует на нее, обогащает  ее  новыми фор­мами, которые
были  приданы материалу,  ее  составлЯ­ющему. Ќо прежде чем абстрагировать и
строить,  мы  наблюдаем:  индивидуальный  характер  чувств,  различ­наЯ   их
восприимчивость  распознают,  выбирают в  массе  представленных  свойств те,
которые  будут  удержа­ны  и  развиты  личностью.   ‘начала  это   осознание
пас­сивно, почти  безмысленно, -- мы чувствуем, что в  нас  нечто вливаетсЯ,
ощущаем  в себе  медлительное, как бы благостное  циркулирование;  затем  мы
исподволь  про­никаемсЯ  интересом  и  наделЯем  предметы,   которые   бы­ли
замкнутыми,  неприступными,  новыми качествами; мы достраиваем это целое, мы
все  более  наслаждаемсЯ  частностЯми,  и мы  выражаем  их  длЯ себЯ,  --  в
резуль­тате  чего   происходит  своеобразное  восстановление   той   энергии
<sup>5</sup>,  какаЯ  получена  была  чувствами;  скоро  она  в  свой  черед
преобразит среду, используЯ длЯ этой цели осознанную мысль индивида.
     “ниверсальнаЯ  личность  тоже начинает с простого созерцаниЯ и в  конце
концов  всегда черпает силы в вос­приЯтии зримого.  Ћна возвращаетсЯ к  тому
упоению индивидуального инстинкта и к  тому  переживанию,  ко­торые вызывает
любаЯ, даже  самаЯ  неразличимаЯ  сущ­ность, когда мы  наблюдаем  ее с  ними
вместе,  когда мы  видим, как прекрасно укрыты они в своей качественно­сти и
сколько таЯт в себе всевозможных эффектов.


     14*


     13*


     Ѓольшинство людей гораздо чаще  видит рассудком, нежели глазами. ‚место
цветовых  поверхностей  они  раз­личают  понЯтиЯ.  ’ЯнущаЯсЯ  ввысь  белесаЯ
кубическаЯ  форма, испещреннаЯ бликами  стекол, моментально ста­новитсЯ  длЯ
них  зданием: <i>‡данием!</i> —то значит  сложной  идеей,  своего  рода комбинацией
абстрактных   свойств.  …сли   они   движутсЯ,   смещение   оконных   рЯдов,
разверты­вание поверхностей, непрерывно преображающие их вос­приЯтие, от них
ускользают  -- ибо  понЯтие  не менЯетсЯ. ‚оспринимать им свойственно скорее
посредством слов, нежели  с помощью сетчатки, и так неумело  они подхо­дЯт к
предметам, так смутно представлЯют радости и страданиЯ разборчивого взглЯда,
что  они придумали <i>красивые ландшафты.</i>  Џрочее  им неведомо. ‡ато здесь  они
упиваютсЯ   понЯтием,  необычайно  щедрым  на  сло­ва  <sup>6</sup>.  (Ћбщим
правилом этого дефекта, коим отмечены все сферы познаниЯ, как раз и ЯвлЯетсЯ
выбор  <i>очевид­ных</i>  мест,  привЯзанность к  законченным системам,  ко­  торые
облегчают, делают  доступным...  Њожно  поэтому  сказать,  что  произведение
искусства  всегда более или  менее дидактично. ) ‘ами  по себе  эти красивые
ланд­шафты  достаточно длЯ них непроницаемы. Ќикакие трансформации,  которые
вынашиваютсЯ неторопливым  шагом, освещением, насыщенностью взглЯда,  их  не
за­трагивают.  Ћни ничего не создают и ничего не разруша­ют в их восприЯтии.
‡наЯ,  что при затишье линиЯ  воды  горизонтальна, они  не  замечают, что  в
глубине перспек­тивы море стоит;</i> и если кончик носа, краешек  плеча  или два
пальца  случайно окунутсЯ в  лучи света, которые вы­делЯт  их,  ни за что не
сумеют они увидеть  внезапно не­ведомую жемчужину,  обогащающую  их  взглЯд.
†ем­чужина эта есть часть некой  личности, котораЯ одна только и существует,
одна только им знакома. €  по­скольку  они начисто отвергают все, что лишено
имени, число их восприЯтий оказываетсЯ наперед строго огра­ниченным! *.

     *  ‘м. в "’рактате  о живописи" положение CCLXXI: "Impossibile ehe  una
memoria possa  riserbare  tutti  gli aspetti o mutationi d'alcun  membro  di
qualunque  animal  si sia... E perchй ogni quantitй continua и divisibile in
infinite...  "  -- "ЌикакаЯ памЯть  не  в состоЯнии  вместить  все  свойства
какого-либо органа животного". ѓеометрическое дока­зательство  со ссылкой на
делимость до бесконечности постоЯнной величины.


     ’о,  что  Я  говорил  о  зрении,  относитсЯ  и  к  другим  чувствам.  џ
остановилсЯ  на  нем,  поскольку  оно представлЯетсЯ  мне чувством  наиболее
интеллектуальным.</i> ‚  сознании зрительные образы пре­обладают. Ќа них-то чаще
всего и  направлено действие ассоциа­тивных способностей. Ќижний предел этих
способностей, выража­ющийсЯ в сопоставлении двух объектов, может даже  иметь
источ­ником ошибку в  оценке,  сопровождающей неЯсное  ощущение.  ѓлавенство
формы и цвета предмета столь очевидно, что  они вхо­дЯт в понимание качества
этого  предмета,  основывающегосЯ  на другом  чувстве.  …сли  мы  говорим  о
твердости железа, зритель­ный образ возникает почти всегда, а образ слуховой
-- не часто.


     15*


     €спользование  противоположной  способности ведет к подлинному анализу.
ЌельзЯ  сказать,  что  она  реали­зуетсЯ  в  <i>природе.</i> ќто  понЯтие,  которое
представлЯетсЯ всеобъемлющим и, по-видимому, заключает в себе лю­бые опытные
возможности,   всегда   конкретно.  Ћно  ас­социируетсЯ  с   индивидуальными
образами, характери­зующими памЯть или историю данной личности.  —аще  всего
оно   вызывает   в   представлении   картину   некоего   зе­леного  кипениЯ,
неразличимого и  безостановочного, не­кой  великой  стихийной  деЯтельности,
противоположной началу  человеческому,  некой  однообразной массы,  ко­торой
предстоит  поглотить нас, чего-то сплетающегосЯ  и  рвущегосЯ,  дремлющего и
нижущего  все  новые узо­ры, чего-то такого, что сильнее  нас  и чему поэты,
пер­сонифицировав  его,  приписали  жестокость,  доброту  и  множество  иных
наклонностей. ‘ледовательно, того,  кто наблюдает и способен  хорошо видеть,
надобно помес­тить в <i>какой-либо</i> уголок сущего.


     17*


     16*


     Ќаблюдатель заключен  в некоей сфере, котораЯ  ни­когда не разрушаетсЯ,
котораЯ обнаруживает различиЯ, призванные стать движениЯми  или предметами и
по­верхность которой пребывает закрытой, хотЯ все ее час­ти обновлЯютсЯ и не
стоЯт на месте. ‘перва  наблюда­тель  есть лишь состоЯние этой  ограниченной
протЯжен­ности: он равен ей всЯкую минуту... Ќикакое  воспоми­нание, никакаЯ
возможность не потревожат его, пока он уподоблЯетсЯ тому, что видит. € ежели
Я сумею вообразить  его  пребывающим  в этом состоЯний, Я обнару­жу, что его
впечатлениЯ  менее всего  отличны от  тех,  ка­кие  он получает  во сне.  Ћн
ощущает приЯтность, тЯгост­ность или спокойствие, которые приносЯт ему * все
эти произвольные  формы, включающие и собственное его тело. € вот постепенно
одни из них начинают забывать­сЯ,  становЯтсЯ  едва  различимыми,  тогда как
другие  прорисовываютсЯ   именно   там,   где  находились   всегда.   „олжно
обозначитьсЯ  чрезвычайно  глубокое  смешение  трансформаций, порождаемых во
взглЯде  его продолжи­тельностью  и  усталостью,  с  теми,  которые  обЯзаны
обыч­ным  движениЯм.  Ћтдельные  места  в пределах этого  взглЯда  выступают
утрированно  --  подобно  больному  органу,  который кажетсЯ  увеличенным  и
исполнЯет  на­ше представление о нем той значительности, которую придает ему
боль.  ‘оздаетсЯ  впечатление, что  эти Яр­кие точки  лучше  запоминаютсЯ  и
приЯтнее выглЯдЯт. €менно  отсюда восходит наблюдатель  к воображению,  и он
сумеет теперь  распространЯть на  все более много­численные предметы  особые
свойства,  заимствованные  у  предметов  исходных  и  лучше  известных.   Ћн
совершен­ствует наличную протЯженность, вспоминаЯ  о предше­ствующей. ‡атем,
в  зависимости  от  желаниЯ, он  упорЯ­дочивает  или  рассеивает  дальнейшие
впечатлениЯ. —ув­ству  его доступны странные комбинации: некой целост­ной  и
неразложимой сущностью видит он массу цветов или людей, руку и щеку, которые
обособлЯет, световое пЯтно на стене, беспорЯдочно смешавшихсЯ животных.

     *  Ќе  касаЯсь  физиологических проблем,  Я  сошлюсь лишь  па  случай с
человеком,  подверженным  депрессии,  которого  Я  видел  в  больнице.  ќтот
больной,  находившийсЯ  в   состоЯнии  <i>заторможен­</i>ности,</i>  узнавал   предметы
необычайно медленно. ЋщущениЯ  воспри­нимал он со значительным опозданием. ‚
нем  не  чувствовалось  никаких потребностей.  ќта форма,  именуемаЯ  иногда
состоЯнием оцепенениЯ, встречаетсЯ до крайности редко.


     18*


     “ него возникает желание нарисовать себе те незримые целокупности, коих
части  ему  даны.  Ћн угадывает раз­резы, которые  на лету  совершает птица,
кривую,  по  ко­торой  скользит  брошенный  камень,  поверхности,   кото­рые
очерчивают наши жесты, и те диковинные щели, ползучие арабески, бесформенные
Ячейки,   которые  в  этой   всепроникающей  сети  строЯт  жесткие  царапины
громоздЯщихсЯ насекомых, покачивание деревьев, коле­са, человеческаЯ улыбка,
прилив и отлив. ‘леды того, что он воображает,  могут иногда  отыскатьсЯ  на
песке или водной глади; иногда же самой его сетчатке уда­етсЯ сопоставить во
времени предмет с формой его под­вижности.


     20*


     19*


     ‘уществует  переход от форм, порожденных движе­нием, к тем движениЯм, в
которые превращаютсЯ  фор­мы  посредством  простого изменениЯ  длительности.
…сли  дождеваЯ каплЯ предстает  нам  как  линиЯ,  тысЯчи коле­баний  --  как
непрерывный звук, а шероховатости этой страницы -- как гладкаЯ поверхность и
если здесь дейст­вует одна  только продолжительность восприЯтиЯ, устой­чиваЯ
форма может быть  заменена надлежащею скоро­стью  при периодическом смещении
соответственной ве­щи (либо частицы). ѓеометры смогут ввести в исследо­вание
форм  времЯ  и скорость,  равно  как и обходитьсЯ  без них  при исследовании
движений;  и речь заставит  мол тЯнутьсЯ,</i> гору  -- <i>возноситьсЯ</i> и  статую  --
<i>выситьсЯ.</i> ѓоловокружительность ассоциаций, логика непрерывно­сти доводЯт эти
ЯвлениЯ до  пределов  направленности,  „о  невозможности  остановитьсЯ.  ‚се
движетсЯ в  вооб­ражении ступень за  ступенью.  € поскольку Я даю этой мысли
длитьсЯ  без  помех,  в моей комнате предметы <i>дей­</i>ствуют,</i>  как пламЯ  лампы:
кресло  расточает  себЯ на  мес­те,  стол  очерчивает себЯ так  быстро,  что
остаетсЯ  не­подвижным, гардины плывут бесконечно  и безостано­вочно. ’акова
беспредельнаЯ усложненность; и, чтобы вернутьсЯ к себе  от этой  подвижности
тел,  от кругово­рота контуров  и  спутанности  узлов,  от этих  траекторий,
спадов, вихрей, смешавшихсЯ скоростей, надобно при­бегнуть  к  нашей великой
способности  методического  забвениЯ, -- и тогда, не разрушаЯ  приобретенной
идеи, мы вводим понЯтие отвлеченное: понЯтие порЯдка ве­личин.


     21*


     ’ак в разрастании "данного"  проходит опьЯнение единичными  сущностЯми,
"науки" которых  не сущест­вует. …жели долго их  созерцать, сознаваЯ, что их
созер­цаешь, они  изменЯютсЯ;  если  же этого сознаниЯ нет, мы оказываемсЯ в
оцепенении, которое держитсЯ, не рассеи­ваЯсь, подобно тихому забытью, когда
мы устремлЯем  невидЯщий взглЯд  на  угол стола  или  тень на бумаге,  чтобы
очнутьсЯ, как только  мы их различим <sup>7</sup>.  Ќекото­рые люди особенно
чувствительны к наслаждению,  за­ложенному в  <i>индивидуальности</i>  предметов. ‘
радостью избирают они в той или иной вещи качество неповто­римости, присущее
и всем прочим. Џристрастие это, ко­торое предельное свое выражение находит в
литератур­ной фантазии и театральных искусствах, на этом выс­шем уровне было
названо   <i>способностью   идентифика­</i>ции   *.</i>  Ќет  ничего  более  неописуемо
абсурдного,  нежели  это  безрассудство  личности,   утверждающей,  что  она
сливаетсЯ с  определенным объектом  и что она  воспринимает его ощущениЯ  --
даже если это объект матери­альный **. Ќет в  жизни воображениЯ ничего столь
мо­гущественного. €збранный  предмет становитсЯ как  бы  центром этой жизни,
центром   все  более  многочислен­ных  ассоциаций,  обусловленных   степенью
сложности этого предмета. ‘пособность эта не может быть, в сущ­ности,  ничем
иным, как  средством, призванным  наращи­вать силу воображениЯ и преображать
потенциальную энергию в энергию действительную -- до того момента, когда она
становитсЯ   патологическим   признаком   и   чудо­вищно   господствует  над
возрастающим слабоумием утрачиваемого рассудка.

     * ќдгар Џо "Ћ експире" (маргиналии).
     **  …сли  мы  выЯсним,  почему  идентификациЯ  с  материальным объектом
<i>представлЯетсЯ</i>  более  нелепой, нежели отождествлен