еревеневшие ноги, он подымалсЯ, такой высокий и  гибкий, не в силах скрыть
восторга  и  торжества,  выкрикиваЯ  какие-то  подробности,  прикрикиваЯ  на
бегущих вокруг  него, тонущих в снегу и выпрыгивающих из снега собак, собак,
лижущих  капающую  кровь,  вертЯщихсЯ возле него  и, иногда,  взвизгиваЯ  от
восторга, пытающихсЯ дотЯнутьсЯ то до его лица, то до его добычи.
     --  Џошли  вон! „а  что  вы на самом  деле!  -- прикрикивал  он на них,
пытаЯсь  вызвать  в  голосе  гневное  удивление,  но  гневного  удивлениЯ не
получалось, а  получалсЯ восторг,  упоение, которое  он испытывал всем своим
существом и  которое  чувствовали собаки  и потому,  не слушаЯ его  окриков,
продолжали бесноватьсЯ, выпрыгиваЯ из снежных заносов, визжа и клубЯсь возле
него.
     ’аким  его  видела ’али в толпе женщин и  детей,  стоЯ у краЯ котловины
‘абида, откуда он, бороздЯ глубокий снег, подымалсЯ к ним, весь распахнутый,
растерзанный, мокрый от  снега,  со  струйками пота, стекающими  по лицу,  с
глазами, полыхающими горЯчим  голубым  огнем, с  рукой, то и  дело хватающей
снег  и одним движением запихивающей, даже, скорее, жадно вмазывающей  его в
рот.
     Ђ потом здесь, в этой же кухне, у сильно разожженного гонЯ, освежевываЯ
тушу, подвешенную на веревке к балке, он  рассказывал, как  случайно заметил
ее со двора и, не верЯ самому  себе  от счастьЯ, все-таки так близко  к дому
они никогда раньше не подходили, он одним выстрелом уложил ее.
     Ђ  потом побежал вниз,  в  котловину, и, когда подошел и схватил ее  за
ногу, она вдруг рванулась с такой силой, что он отлетел на несколько метров,
а  косулЯ,  несмотрЯ  на тЯжелую  рану, вскочила на ноги  и побежала,  а  он
все-таки успел приложитьсЯ  и выстрелить  (он  как  бы настаивал на том, что
успел приложитьсЯ,  то  есть не случайно  и  второй раз попал в нее),  и она
снова упала, и он снова подбежал к ней,  уже уверенный, что она  убита,  но,
когда он снова схватил ее за ногу, она  дернулась с неимоверной силой, но он
и второй  рукой успел уцепитьсЯ за  ту же ногу,  и все-таки она, несмотрЯ на
две полученные пули, проволокла его по глубокому снегу метров десЯть, но тут
выбилась  из  сил  и  рухнула.  Ќо и после этого  они  еще  несколько  минут
барахтались в снегу, пока он не изловчилсЯ и не всадил в ее горло нож, и тут
она наконец притихла.
     ѓудел  огромный костер, над  которым уже был подвешен большой котел длЯ
варки  мЯса,  а он  рассказывал, освежевываЯ тушу,  то  стЯгиваЯ  с  хрустом
отделЯвшуюсЯ от туши  шкуру,  то осторожно,  чтобы не испортить ее, надрезаЯ
все  тем же ножом цепкую  пленку,  как бы склеивающую шкуру  с тушей, иногда
оттЯгиваЯ  одной  рукой  сырую эластичную  шкуру, а кулаком другой  времЯ от
времени протискиваЯсь под шкуру, чтобы облегчить ее отделение.
     ѓудел  костер, похрустывала шкура, и всЯ его мокраЯ одежда  дымилась, и
под  ней легко угадывалась  гибкаЯ  мощь  юного здорового тела.  Ђ  потом за
длинным низким столиком дети ели вареное мЯсо с мамалыгой,  да еще разносили
по своим домам соседские  паи Я  рассказ о том, как их брат убил дикую козу.
’ак неужели это он сидит сейчас, сгорбившись  своим опустелым телом, и тЯнет
среди лета к огню свои зЯбнущие руки?
     —ерез  несколько  минут  сестра  молча поставила  перед Ђдгуром  низкий
столик,  наложила ему  из котла порцию мамалыги и,  кивнув на другую сторону
костра, где она поставила столик длЯ себЯ, спросила у ’али:
     -- Џообедаешь со мной?
     -- џ здесь, -- сказала ’али.
     ’а, ничего ей не отвечаЯ  и нисколько не  удивлЯЯсь ее словам, вытащила
из  котла еще  одну порцию  мамалыги и выложила рЯдом  с порцией брата -- не
слишком далеко, не слишком близко.
     ’ак же молча она поставила между ними тарелочку с нарезанным сыром, две
тарелки с фасолью  и прЯмо  положила на стол несколько ломтей мокрой соленой
капусты. Џосле этого  она  поставила уже в  уголок рЯдом  с  братом  банку с
каким-то лекарственным жиром.
     Њолча проделываЯ все это, она как бы говорила ’али: "’ы можешь играть в
благородство,  это  -- твое личное дело. Ќо Я знаю, что  это такое  и сделаю
все, чтобы не умереть".
     Ђдгур  стал  вытаскивать из банки  куски  жира. Ћн это делал  неприЯтно
позвЯкивающей металлической ложкой, котораЯ воспринималась ’али как какой-то
больничный  инструмент.  —егемцы пользовались только деревЯнными и костЯными
ложками.
     Џодав все сразу -- ’али понЯла,  она это сделал а, чтобы лишний раз  не
подходить к  столу, -- ‡арифа молча вышла  из кухни,  прикрикнула на собаку,
стоЯщую в открытых дверЯх, и, усевшись на перильца кухонной веранды, молча и
равнодушно оттуда смотрела на них.
     Ћна сидела на перилах веранды, озареннаЯ солнцем, сильнаЯ девушка, и ни
капли не скрывала своего намерениЯ во что бы то ни стало выжить.
     €ногда  клубы дыма от  костра  относило к  дверному  проему, и тогда на
мгновенье  исчезала  девушка,  сидевшаЯ  на  перилах.  Ќо  потом  она  снова
поЯвлЯлась там в той же  позе,  и  эта  неизменность  ее  неподвижной  позы,
казалось, тоже подчеркивала решительность ее намерениЯ выжить.
     ’али не осуждала ее за намерение выжить, но она чувствовала, что грубаЯ
откровенность  этого  желаниЯ  означает  уверенность,  что  брат  ее  должен
умереть. € вот с этой уверенностью она никак не могла примиритьсЯ...
     Ћн  сделал своей ужасной  металлической ложкой  углубление  в мамалыге,
вложил туда куски этого жира из банки, и жир, теперь  растаЯв, растекалсЯ по
мамалыге.  Ћн  ел фасоль,  макал  мамалыгу  в  это тающее масло  и с хрустом
разрезал зубами скрипЯщую и капающую соком капусту.
     ќнергиЯ, с которой  он ел,  ’али это чувствовала, говорила не столько о
его аппетите, сколько о  его Яростном нежелании сдаватьсЯ. Ћн словно посылал
подкрепление своим слабеющим силам. €  каждый раз, когда  глоток проходил по
его страшно исхудавшему горлу, она это видела боковым зрением и  чувствовала
всей кожей усилиЯ его воли, с  которой он проталкивал каждый глоток,  как бы
повторЯЯ "€ ты помоги мне... € ты помоги мне..."
     „евочка есть не хотела, но все-таки старалась есть как обычно, ничем не
выдаваЯ  своего  состоЯниЯ.  Ќеожиданно  он  закашлЯлсЯ  и   долго  не   мог
остановитьсЯ, и, продолжаЯ кашлЯть, он стал что-то  показывать рукой, а ’али
сначала никак не могла понЯть, что он хочет этим сказать,  и вдруг понЯла, и
он тотчас понЯл,  что она понЯла, потому что она ему в знак согласиЯ кивнула
головой,  и  он  сквозь  кашель  просиЯл,  обрадовалсЯ  ее  пониманию.  ’али
догадалась, что знаки, которые он делал руками, означали, что  он закашлЯлсЯ
не из-за своей болезни, а оттого, что очень уж дымит костер.
     Ћн  продолжал  кашлЯть,  в горле у  него  что-то мучительно  хлюпало  и
хлюпало, и она вдруг ощутила капельку слюны, выбрызнувшей из его клокочущего
горла  и вколовшейсЯ ей в лицо чуть повыше верхней  губы. „евочка, похолодев
от ужаса, подумала, что теперь конец, что теперь она, конечно, умрет, и в то
же времЯ чувство стыда и даже позора за свое  малодушие,  если она  даст ему
заметить свой страх,  было настолько сильным, что она удержала себЯ в руках,
и  только  мгновение  спустЯ  утерла  рукавом  место,  почему-то  мучительно
чесавшеесЯ, куда вкололась капелька его слюны.
     ‘естра  его продолжала  сидеть  на  перилах  и за  все  времЯ кашлЯ  не
изменила ни  своей неподвижной позы, ни выражениЯ окаменевшего равнодушиЯ на
лице.
     Ћни доели и встали из-за столика. ’али набрала воду в кубышку черпака и
поливала ему, когда они вышли на веранду  Ћн вымыл руки и особенно тщательно
споласкивал рот  и пальцем  промывал крепкие скрипучие зубы  Љазалось,  зубы
свои он особенно  любил  за то,  что  это  единственнаЯ часть его организма,
нисколько  не пострадавшаЯ за времЯ  его болезни. Ќо  длЯ постороннего глаза
ничто так не  напоминало о страшном разрушительном действии болезни, как его
крепкие,  здоровые  зубы  в  невольном  сопоставлении  с изможденным  лицом,
судорожной шеей и опустившимисЯ плечами.
     Љуры,  пока  он  споласкивал  рот,  осторожно подходили  и  выклевывали
крошки, которые он выплескивал изо рта.
     Љак только  они вышли мыть руки, сестра его  обвЯзала  рот и нос черным
шарфом,  наверно выделенным  длЯ этой  цели: он висел на веранде,  как  знак
траура.  €  вот  она, надев его  на  лицо,  вынесла  столик, за  которым Ћни
обедали. ЏриподнЯв  его  за один  конец, она  стрЯхнула  с него остатки еды,
которые тут же, рЯвкнув на кур, подхватила собака и  съела. Џотом она облила
его кипЯтком из кувшина, который все  это  времЯ стоЯл у огнЯ, потом  той же
водой из кувшина вымыла тарелки, убрала столик, снЯла шарф и, повесив его на
гвоздик, сама тщательно вымыла руки и вошла в кухню.
     ’ам она в одиночестве пообедала, времЯ от времени без всЯкого выражениЯ
поглЯдываЯ на них сквозь открытые двери кухни. ’али сидела с ним на кухонной
веранде,  и он рассказывал ей о каком-то чудодейственном  средстве,  которое
готовит одна женщина, живущаЯ в „онбассе,  куда  он собираетсЯ  поехать, как
только немного окрепнет,  если к тому  времени  его черствые родственники не
догадаютсЯ сами туда  поехать.  ќто была довольно обычнаЯ  ворчнЯ  и обычный
рассказ долго болеющих людей.
     ‚нимание,   с  которым  ’али  слушала  его   рассказ,  делало  слова  о
чудодейственном  средстве  более  убедительными,  словно кто-то  со  стороны
подтверждал,  что все  это  правда. ‚озбужденный надеждами на выздоровление,
отчасти  подтвержденными  вниманием, с  которым его юнаЯ сестричка  слушала,
отчасти самим ее приходом сюда, он и в самом деле взбодрилсЯ и повеселел.
     Љогда она уходила, он  смотрел на ее стройную босоногую фигуру, на  ее,
еще угловатые, но уже смЯгченные намеком на женственность движениЯ и думал с
каким-то умилением: "ЉакаЯ девочка у нас растет!" ‡а времЯ болезни, кажетсЯ,
впервые он подумал о том и  восхитилсЯ тем, что не имело прЯмого отношениЯ к
его здоровью. Ћщущение свежести, безотносительности к  своим интересам этого
наблюдениЯ обрадовало его, хотЯ и снова возвратило к мыслЯм о своей болезни.
Ћн подумал, что это состоЯние его  объЯснЯетсЯ началом  его выздоровлениЯ. €
еще он подумал, что все-таки болезнь сделала его слишком подозрительным: вот
он решил, что  родственники запретили  детЯм  ходить к нему  в гости, а ’али
пришла, и даже пообедала с ним.
     ‚ечером, когда девочка у себЯ в кухне, сидЯ перед огнем, мыла в  тазике
ноги, на нее напал кашель.
     -- Ќе бегай  босиком  по росе!  --  затараторила  тетЯ  ЉатЯ, ничего не
знавшаЯ о  ее посещении дома чахоточного брата. Ђ  ’али почувствовала, что у
нее внутри все помертвело: значит, она заразилась...
     “же  в  постели  на  нее  еще  несколько  раз  находил  кашель,  и  она
окончательно уверилась, что теперь ее ничто не спасет. ‘ какой-то сладостной
жалостью  она видела  себЯ умирающей,  и  даже  мертвой,  и  страшно  жалела
дедушку, и все-таки, вспоминаЯ этот день и посещение брата, она чувствовала,
что и  сейчас  нисколько не раскаиваетсЯ в этом.  Ћна  не  могла бы  сказать
почему, она  только  знала,  что  нельзЯ  человека  с таким  горем оставлЯть
одного, и это было  сильнее всЯких доводов, и тут  она сама ничего  не могла
объЯснить.  Ћна  смутно чувствовала, что то доверие  к  миру и  к  людЯм, та
счастливаЯ  способность извлекать  постоЯнную легкость и радость  из  самого
воздуха жизни как-то  свЯзаны  с тем, что у нее за душой  не  было ни одного
движениЯ, запахивающего, прЯчущего свою выгоду, свою  добычу.  €  так  как в
этой  распахнутости, открытости, доброжелательности ко всему окружающему был
залог  ее  окрыленного  счастливого  состоЯниЯ,  она  заранее бессознательно
знала,  что  ей  никак  нельзЯ  запахиватьсЯ,  даже  если  распахнутость  ее
когда-нибудь станет смертельно опасной.
     ...“тром, проснувшись, она прислушалась к себе и с радостным удивлением
почувствовала, что здорова и что с ней никогда ничего не может случитьсЯ.
     ‘олнце уже встало  и  било  искоса в  окно  сквозь  ветви  Яблони. ’ень
ласточки,  трепетавшей у  гнезда  на веранде, сейчас  трепетала на занавеске
окна, под которым  спала  ’али.  ’али,  шутЯ,  стала  раскачивать занавеску,
удивлЯЯсь, что трепещущаЯ тень ласточки никак не сходит с нее.
     ѓлупаЯ Я, подумала ’али, окончательно просыпаЯсь, ласточка же не видит,
что Я раскачиваю  ее тень,  как же  она  может испугатьсЯ? Ђ раз ласточка не
боитсЯ, значит,  и тень ее так  и будет трепетать на занавеске. ђассмеЯвшись
над  своей наивностью,  она вскочила с постели и стала одеватьсЯ, чувствуЯ в
себе ту сладостную неутоленность золотистым, еще не надкушенным летним днем,
тот аппетит к жизни перед началом жизни, который и есть настоЯщее счастье.

        ___

     ’али было двенадцать лет, когда сын мельника, весь в кудрЯвых завитках,
чем, видно, и покорил ее,  одним словом,  парень ненамного старше ее, хотЯ и
намного глупей, уговорил ее сбежать с ним из дому.
     ЏользуЯсь  тем,  что  дедушка  уехал  в  город  продавать  свиней,  она
согласилась  и,  прихватив  гитару,  пришла  к  молельному  дереву,  где они
условились встретитьсЯ.
     Љ  счастью,  с самого  начала их  преследовали неудачи. ЏерваЯ  неудача
заключалась в  том, что сын  мельника достал,  и то с большим трудом, только
одну лошадь, которую одолжил ему сосед.
     ’ак как ’али не согласилась  садитьсЯ с ним в одно седло,  ему пришлось
подсадить ее в седло, а самому усестьсЯ сзади на спину лошади, что лошади  с
самого начала  не  понравилось. Љроме  того,  ей не понравилсЯ вид странного
предмета,  который девочка держала в  одной руке,  то вытЯгиваЯ  его поперек
лошадиного крупа, то вздымаЯ его над собой.
     Ќе  успели  они  почувствовать себЯ  влюбленными  беглецами, как лошадь
свернула  с  намеченного пути  и раздраженно зарысила в сторону своего дома.
’али никак  не могла  удержать поводьЯми сильную голову животного,  и лошадь
все быстрее и быстрее мчалась в сторону своего  дома, что никак не входило в
расчеты беглецов -- ведь умыкатель  сразу никогда не привозит  свою пленницу
домой.
     ’ем  временем  лошадь, окончательно  раздраженнаЯ гитарой, которую ’али
теперь приподнЯла, боЯсь разбить ее о круп лошади, помчалась во весь опор.
     -- Ѓросай гитару!  -- кричал  сын  мельника  и,  одной рукой держась за
заднюю луку седла, другой пыталсЯ дотЯнутьсЯ до гитары.
     --  Ќи  за  что!  --  отвечала  ’али,  оттЯгиваЯ  руку  с гитарой,  что
заставлЯло лошадь выкашивать бешеный глаз на этот гулкий предмет и мчатьсЯ с
еще большей быстротой.
     ’ак они  проделали километра три,  пока сын мельника во времЯ  одной из
попыток дотЯнутьсЯ до  гитары не упал с  лошади. Љак только он  упал, лошадь
остановилась, словно решив примиритьсЯ с одним из неудобств при условии, что
ее избавЯт от второго.
     “бедившись, что сын мельника цел, ’али стала доказывать ему, что гитара
тут ни при  чем, что вот она сидит на лошади  с гитарой, а лошадь стоит себе
на месте.
     ЏотираЯ ушибленное бедро, сын мельника  подошел  к лошади и схватил  ее
под уздцы.  ‚ ответ на ее слова он стал ее ругать,  говорЯ, что, если мул ее
деда разрешает ковырЯть гитарой у себЯ в ушах, то это не значит, что хорошаЯ
лошадь будет терпеть такое.
     ’ут ’али, не слишком стеснЯЯсь в словах,  стала  излагать свое мнение о
напскальских  лошадЯх и их кучерЯвых  наездниках. ‚ это времЯ  на тропе, где
они стоЯли и спорили, поЯвилсЯ •абуг. Ћн подымалсЯ по тропе, ведЯ за поводьЯ
навьюченного городскими покупками мула.
     …сли б они вдвоем сидели на лошади,  или  будь ’али без гитары, или, по
крайней мере, не ругайсЯ они, старик, может быть,  о  чем-нибудь и догадалсЯ
бы. Ќо тут он только удивилсЯ.
     -- ’ы  куда  это  на  ночь глЯдЯ волочишь гитару?  -- останавливаЯ мула
рЯдом с лошадью и на  мгновение  одним  взглЯдом  (не удостаивающим  видовым
различием) окидываЯ парнЯ, держащего лошадь, и самую лошадь.
     -- Ќа мельницу, -- сказала ’али, уже разочарованнаЯ в  своем  женихе и,
может быть, окончательно убитаЯ этим взглЯдом.
     -- Ќа мельнице и без тебЯ шуму хватает, -- сказал дедушка и, не обращаЯ
вниманиЯ  на  сына  мельника, который,  набычившись,  стоЯл, держа под уздцы
лошадь, бросил поводьЯ мула и протЯнул руки своей внучке.
     Ћн  подхватил привычно потЯнувшуюсЯ к нему ’али, и та, обнЯв его за шею
и хлопнув гитарой по  спине, повисла на нем,  как сотни раз повисала, когда,
вымыв на кухне ноги и сидЯ  с ногами  на скамье, она цеплЯлась за его шею, и
он нес ее из кухни через длинную веранду в горницу.
     --  Љакой ты все-таки,  дедушка, -- только  и сказала  она, опустившись
между мешком и корзиной, оправлЯЯ юбку и укладываЯ на коленЯх гитару.
     -- „ай-ка  мне  свою  дрыну, --  сказал •абуг и, взЯв  у нее  гитару  и
перебросив ее через  плечо, как  топорик,  подхватил поводьЯ  и пошел.  ’али
оглЯнулась на своего  неудачливого  жениха.  ’от  все  еще держал лошадь под
уздцы  и,  еще больше набычившись, теперь смотрел  в сторону  ’али, взглЯдом
упрекаЯ ее  в великом предательстве. ’али пожала  плечами в том смысле,  что
она  вроде и не виновата в случившемсЯ, но тот, еще больше  набычившись, дал
знать, что именно ее считает виновной во всем.
     -- Ђ зачем ты  сверзилсЯ?  --  обидевшись на это, ответила ему ’али  и,
последний раз пожав плечами, повернулась к нему спиной.
     ЋказываетсЯ,  их  переглЯдываниЯ, а может  быть,  последние слова  ’али
вызвали  у старого  •абуга смутные  подозрениЯ. —ем больше он об этом думал,
шагаЯ впереди своего мула, тем неподвижней становилсЯ его затылок  и походка
приобретала свирепую быстроту.
     Њул едва поспевал за своим хозЯином, когда они подошли к дому.
     -- Љакого  черта?! -- крикнул наконец старый  •абуг,  открываЯ ворота и
оборачиваЯсь к  внучке. ‚идно, к  этому времени  подозрениЯ его окончательно
созрели.
     -- ’ы чего?! -- ’али обернулась к деду.
     -- Љакого черта?! ’ам, на лошади?! -- сказал старик,  терЯЯ дар речи от
возмущениЯ и, притЯнув ворота, изо всех сил хлопнул ими.
     --  Ќу что ты, дедушка,  --  сказала ’али и,  распахнувшись  в  улыбке,
протЯнула к нему руки.  € точно так же, как она,  когда  он  протЯнул руки к
лошади, по привычке обнЯла его за шею, так и он сейчас, хоть и был сердит на
внучку, но, увидев протЯнутые руки ее, подхватил ее и ссадил с мула.
     ‚се же  среди  чегемцев  стали  распространЯтьсЯ слухи о том,  что ’али
пыталась бежать с сыном мельника и это не удалось только благодарЯ тому, что
мул  старого •абуга  догнал  беглецов, или,  по  другой  версии, сам мул, на
котором  они Якобы бежали, выбрав удобное место, сбросил  умыкателЯ, так что
тот до самой мельницы катилсЯ по крутому склону.
     Њать ’али неустанно отрицала эти слухи так же, как и жена мельника.
     Џо этому поводу обе матери  обменЯлись заочными любезностЯми. ’етЯ ЉатЯ
сказала, что  ’али не какаЯ-нибудь  там беднаЯ сиротка, чтобы выходить замуж
за сына мельника, у которого от глухоты паутина в ушах проросла.
     ќто было, конечно, не совсем верно,  потому что сын мельника хотЯ и  не
отличалсЯ большим умом, но слышал вполне сносно. Џравда, отец его  от долгой
работы  на мельнице был  и  в  самом деле глуховат,  но  сын мельника слышал
хорошо,  хотЯ  по глупости иногда  кое-что и переспрашивал.  ‚от тетЯ ЉатЯ и
решила, что у них наследственнаЯ глухота.
     “читываЯ,  что сама  она хоть  и  добраЯ женщина,  но, по  словам  дЯди
‘андро, тоже недостаточно отличалась выдающимсЯ  умом, так что  легко  могла
перепутать  одно  с  другим,  при  этом,  если иметь в  виду, что  она  была
оскорблена всеми  этими  слухами,  да к тому же  с глупыми,  как  с глухими,
разговаривают громче  обычного,  что ж тут удивлЯтьсЯ, что она решила, что у
этого парнЯ с самого рождениЯ уши заложены мучной пылью.
     †ена  мельника,  в  свою  очередь,  говорила,  что сын  ее  никогда  не
собиралсЯ женитьсЯ на ’али. —ем  женитьсЯ на  ’али,  говорила  она, уж лучше
сразу женитьсЯ  на  ее гитаре, по крайней мере,  будет за что ущипнуть.  Џри
этом  она разъЯснЯла, что если  ее сын и  любезничал  с  ’али, то он  просто
подбиралсЯ к  ее двоюродной сестре  ”ирузе, старшей  дочери многодетной тети
Њаши.
     ‚ самом деле, скоро сын мельника женилсЯ на могучей ”ирузе.  —егемцы по
этому  поводу говорили,  что жена мельника  решила  во  что бы  то ни  стало
доказать, что сын ее вполне достоин чегемской девушки.
     (Џодобно  московской   милиции,   котораЯ  считает,  что   человечество
разделЯетсЯ  на две части: на  ту, котораЯ уже  прописалась в  Њоскве, и ту,
котораЯ еще мечтает  это  сделать,  чегемцы  были уверены,  что  всЯ ЂбхазиЯ
мечтает  с  ними  породнитьсЯ. Ќе  говорЯ об  эндурцах, которые  мечтают  не
столько породнитьсЯ с чегемцами, сколько покорить их и  даже не покорить,  а
просто извести, превратить в пустошь цветущее село, а потом и самим убратьсЯ
восвоЯси, чтобы повсюду говорить, что, собственно  говорЯ,  никакого  —егема
никогда  не  было,  что  это  выдумка,  виденье  в  усталых глазах пастухов,
пробиравшихсЯ на альпийские луга и делавших в этих местах привал.
     Ќесколько эндурских  семей,  издавна  живших  в —егеме, находились  под
постоЯнным  тайным  наблюдением чегемцев.  ‚о  времЯ  тревожных  слухов  или
стихийных бедствий они  неизменно  обращали свои взоры  на  эндурцев, с  тем
чтобы выЯснить их позицию по этому поводу.
     -- €нтересно, что ќти  говорЯт? -- спрашивали они друг у  друга в таких
случаЯх, и любой ответ воспринималсЯ как коварнаЯ,  но вместе с тем и глупаЯ
попытка  скрыть их  истинное, Якобы чаще всего злорадное отношение ко всему,
что тревожило чегемцев.
     ‚се это не мешало  им в обычных  условиЯх вполне  дружески относитьсЯ к
своим эндурским чужеродцам, но в трудную минуту чегемцы начинали подозревать
эндурцев в тайных кознЯх.
     ‘кажем, лето,  засуха.  Њимо кукурузного  полЯ,  где  мотыжит  чегемец,
проходит какой-нибудь из местных эндурцев.
     -- ‘кажи-ка, землЯк, -- обращаетсЯ тот, кто  мотыжит кукурузу, -- дождь
будет?
     -- Ђ  кто  его знает, --  отвечает эндурец,  мельком взглЯнув в небо, и
идет дальше своей дорогой. —егемец снова беретсЯ за мотыгу и некоторое времЯ
молча работает. € вдруг, усмехнувшись, он говорит сам себе, из чего следует,
что все это времЯ он напрЯженно обдумывал ответ эндурца...
     -- "Ђ  кто его  знает",  --  повторЯет он с какой-то смиренной  иронией
ответ эндурца, -- дай бог нам столько хорошего, сколько вы всЯкого скрываете
от нас...)
     Ћднако, так или иначе, а  сын мельника и в самом деле женилсЯ на дочери
тети Њаши.  ’али  подарила  своей  двоюродной  сестре  материал  на  платье,
привезенный дедушкой  как  раз в день ее неудачного побега.  ‚  день отъезда
невесты  она принимала  такое  деЯтельное,  такое праздничное  участие,  что
просто никому  не  могло прийти в голову,  что  она  сама еще полгода  назад
собиралась бежать с ним из дому.
     --  Ћн хороший,  --  говорила  она с  удовольствием,  причесываЯ  перед
зеркалом свою двоюродную сестру, -- а то, что он с лошади сверзилсЯ, так это
ничего, правда, тетЯ Њаша?
     -- “мница,  -- соглашалась тетЯ  Њаша, размашисто, как  и все,  что она
делала,  дошиваЯ  нехитрое платье  длЯ  своей  дочки, --  глазное,  с  сыном
мельника  никогда  голодной  не  будешь...  Ђ  ну, подойди-ка  сюда,  дылда,
примерим, -- добавлЯла она, перекусываЯ нитку и оглЯдываЯ свою работу.
     ѓде бы ни поЯвлЯлась  ’али, повсюду она вносила  тот  избыток жизненных
сил,  которыми   ее  наградила  природа.   „аже  на  похоронах  какой-нибудь
троюродной бабушки, которую она  и при жизни-то ни разу не видела, она вдруг
заливалась  такими  рыданиЯми,  что  ее начинали успокаивать  более  близкие
родственники, говорЯ, что ничего не поделаешь, старуха свое отжила.
     -- ‚се равно жалко, -- обливаЯсь слезами, говорила она сквозь рыданьЯ.
     —ерез  полчаса  она  же,  полыхаЯ своим дышащим  личиком,  рассказывала
что-то сверстницам,  и вокруг  нее  начинали  искритьсЯ  глаза,  раздаватьсЯ
смешки, как бы особенно веселые от сдавленности.
     -- ’али!  ’ы  все-таки  не  на  свадьбу приехала! --  раздавалсЯ  голос
кого-нибудь из близких.
     Ѓольше  всего  в  людЯх  в  те  годы  ’али  не  любила  медлительность,
угрюмость,  неулыбчивость.  Ѓывало, влетит  в  табачный сарай,  где усталые,
приунывшие женщины молча нижут табак, и закричит:
     -- Џоднимите ваши дважды протухшие, трижды прокисшие лица!
     •лопнетсЯ  возле матери или  возле  одной из своих  двоюродных  сестер,
вырвет  у  нее  иглу  и  защелкает  табачными  листьЯми.   †енщины  оживают,
встрЯхиваютсЯ,  их  освеженный  мозг  вспоминает   совершенно   неожиданного
человека, чьи косточки они, оказываетсЯ, забыли перемыть.
     ‚ четырнадцать лет она имела свою трудовую  книжку и считалась одной из
лучших низальщиц —егема, а через  год  (наконец мы добрались до того  днЯ, с
которого начали  рассказ) она  стала  единственной соперницей  другой лучшей
низальщицы табака взрослой девушки –ицы.
     “знав, что одной из  двух лучших низальщиц оказалась  дочь дЯди ‘андро,
председатель колхоза был неприЯтно удивлен.
     -- Ќеужели это та вертихвостка, что зимой на муле приезжает в школу? --
спросил он у Њихи, просматриваЯ сводки.
     -- Ћна самаЯ, -- с удовольствием кивнул Њиха, -- молниЯ, а не девочка.
     --  ‹адно,  --  угрюмо  согласилсЯ   председатель  и,  отложив  сводку,
задумалсЯ.
     ‚ последнее времЯ он все чаще и чаще чувствовал в себе это угрюмство от
какого-то ехидного несоответствиЯ течениЯ жизни Ясным указаниЯм пролетарской
науки Њаркса.
     ‚от и  сейчас, почему лучшей низальщицей  колхозного табака должна была
оказатьсЯ внучка бывшего кулака  •абуга?  Ќу, а кто ей хотЯ бы противостоит?
–ица?  Ђ   она   кто  такаЯ?  ‚нучка   этого   старого  бездельника,   этого
охотника-мракобеса ’ендела!
     Џозже,  когда   председатель   ’имур  †ванба   стал  на   путь  прЯмого
мошенничества,  на не  слишком  громкие  укоры  своей  совести  он,  бывало,
злорадно отвечал, что у Њаркса тоже кое-какие несоответствиЯ имеютсЯ, словно
учение Њаркса придумал не Њаркс, а его беднаЯ совесть.
     €  без  того  обездоленнаЯ  слухами  о  своем классовом  происхождении,
совесть его окончательно замолкла и  в распрЯх его страстей уже не принимала
никакого   участиЯ,   как   беднаЯ   родственница,  лишний  рот,   незаметно
устраивалась где-нибудь  в уголке, чтобы  не слишком попадатьсЯ на глаза, не
раздражать своей сексуальной никчемностью главу марксистской духовной семьи,
волосатого самца по имени Ќенависть.
     €так, было объЯвлено, что патефон будет разыгран между двумЯ девушками,
–ицей и ’али, больше всех нанизавшими к этому времени табака.
     ‘ам патефон вместе с пластинками находилсЯ у тети Њаши, потому  что она
считалась  первой  активисткой  села  —егем.  „ом  ее   и  раньше  напоминал
молодежный клуб, отчасти благодарЯ обилию дочерей (пЯть девушек и ни  одного
мальчика), отчасти благодарЯ ее собственному  общительному характеру. ’еперь
после поЯвлениЯ  патефона сюда стали  захаживать и пожилые  и старые чегемцы
послушать,  как  вождь  говорит  своим  глуховатым  (на  Языке  чегемцев  --
гниловатым) голосом.
     —егемцы знали,  что в  городе  продают  и  другие пластинки с  записЯми
русских, грузинских и даже абхазских  песен, но  до —егема они еще не дошли,
потому  что  до  сих пор не было  ни  у  кого  патефона.  ‚се  ждали,  чтобы
кто-нибудь   другой,  особенно   из  местных  эндурцев,  его   купил,  чтобы
посмотреть, не приводит ли голос человека, отделенный от самого  человека, к
порче скота или осыпанию винограда.
     ’ак  что  чегемцам   после  поЯвлениЯ  призового  патефона  приходилось
тешитьсЯ только этими пластинками. ‡ато их они очень хорошо изучили в смысле
особенностей модулЯций голоса, запинаний, точного знаниЯ мест, где раздаютсЯ
аплодисменты, и что особенно поразило чегемцев в этой исторической речи, так
это места, где вождь наливает себе воду, а потом, выпив ее, стукает стаканом
о стол, на который, как довольно правильно полагали чегемцы, он его ставит.
     ЌеугомоннаЯ ’али придумала  сопровождать  речь вождЯ игрой на  гитаре с
паузами в тех местах, где начинались аплодисменты или раздавалось отчетливое
журчание боржома, льющегосЯ в стакан.
     -- ’ы смотри, воду пьет, -- говорили чегемцы, услышав этот звук, каждый
раз поражавший их мистикой своей естественности.
     -- ’ут  бы  его  и  уложить,  --  однажды  неожиданно  добавил  ’ендел,
почему-то решив, что именно  это место, где он пьет  воду, удобнее всего длЯ
таких  нехороших дел. „огадавшись, что  в  словах старого охотника сказалась
многолетнЯЯ привычка свЯзывать водопой с засадой, чегемцы стали смеЯтьсЯ над
его темнотой, говорЯ, что вождь, если захочет напитьсЯ, не станет спускатьсЯ
к водопою, как какой-нибудь пастух, а просто мигнет, и ему  поднесут  лучший
из лимонадов страны. --  Ђ Я  знаю,  как он там пьет, --  добродушно отвечал
старый охотник.
     ’ак как чегемцы,  за исключением дЯди  ‘андро, которому еще во  времена
революционных  митингов  в  городах  и  низинных   селах  удалось   услышать
аплодисменты  в  качестве   одобрениЯ  ораторской  речи,   слышали   и  сами
неоднократно били в  ладоши только во времЯ пиршественных плЯсок,  они долго
не понимали, почему  во времЯ аплодисментов никто не выскакивает на  сцену и
не начинает плЯсать.
     Ќу,  вождь,  конечно, рассуждали чегемцы,  не выскочит  на  сцену и  не
закружитсЯ в лезгинке, на то он и вождь. Ќу, русские,  рассуждали чегемцы, и
не  умеют плЯсать, на то  они и  русские. Ќу, а  ЊикоЯн-то  чего стеснЯетсЯ?
‚се-таки армЯнин, все-таки на нашей земле вырос, знает вкус нашей хлеб-соли?
     Џостепенно чегемцы свыклись  с тем, что  после  аплодисментов ничего не
будет, и только, если поЯвлЯлсЯ новичок и, услышав знакомое битье в  ладоши,
радостно настораживалсЯ, они, махнув рукой в сторону пластинки, говорили:
     -- Ќе... Ќе... ќти попусту хлопают...
     Ћдним  словом,  на зеленом дворике  тети  Њаши  в  эти  дни  собиралось
особенно много односельчан.
     ‘ама  тетЯ  Њаша, слегка дороднаЯ  (редкое и потому ценное длЯ  горЯнки
сложение), сидЯ в тени лавровишни на большой турьей шкуре, мерно покручивала
ручку патефона. Ћбычно при этом  у  нее изо  рта торчал надкушенный  персик,
который она таким образом  придерживала, пока накручивала пружину патефона и
ставила пластинку на крутЯщийсЯ диск, после чего обламывала своими  крепкими
зубами надкус и, оглЯдываЯ окружающих, давала им насладитьсЯ голосом вождЯ и
всеми сопровождающими его речь звуковыми эффектами.
     Ћкружающие  тоже  строгали и ели  персики,  которые  времЯ  от  времени
приносила в  подоле какаЯ-нибудь  из дочерей  тети Њаши  и сыпала тут же  на
траву в  тени лавровишни. ќтими персиковыми деревьЯми был  обсажен весь двор
тети Њаши, но  можно  было  поклЯстьсЯ, что ни один  человек  никогда  их не
пробовал в спелом виде  -- все подчистую подъедали многочисленные посетители
ее дома еще до того, как персики созреют.
     Њуж тети  Њаши, которого она отчасти презирала за то, что  у него никак
не мог родитьсЯ мальчик,  дома бывал редко,  потому что работал на колхозной
ферме пастухом.  Џочти все лето он проводил на альпийских лугах, куда угонЯл
скот, а  в остальное времЯ тоже редко бывал дома, потому  что  и  ферма была
расположена в нескольких километрах  от дома, да  и  сам он  за многие  годы
пастушества  до  того  отвык от  людей,  что  у  него,  по его  собственному
признанию, начинала  кружитьсЯ  голова, когда  он  видел  вместе  пЯть-шесть
человек,  особенно  если  они  проЯвлЯли  во  времЯ разговора  склонность  к
излишней жестикулЯции. ‚от  он и  предпочитал оставатьсЯ на ферме со  своими
козами.
     ‚озвращаЯсь  домой на несколько  дней,  он  выполнЯл кое-какие  мужские
работы:  ну,  там, плетень  приподнЯть и  обновить, настругать  подпорки длЯ
фасоли, свалить дерево на дрова и тому  подобное. Џриезжал он обычно страшно
обросший,  но  тетЯ  Њаша в тот  же день нагревала  котел  воды  и брила его
собственноручно.  Џосле  бритьЯ   лицо  его  как   бы  выражало  мучительное
раздражение  своей постыдной оголенностью, и несколько дней это выражение не
сходило  с  его  лица,  пока он  занималсЯ своим  хозЯйством, покрикиваЯ  на
дочерей и то и дело путаЯсь в их именах.
     -- ќй,  ”ируза, или  как там тебЯ,  -- кричал он  откуда-нибудь с крыши
сараЯ.
     -- Џапа, Я  не  ”ируза,  Я ’ата, -- отвечала дочка. -- ”ируза в прошлом
году замуж вышла...
     -- ‡наю  без  тебЯ! --  огрызалсЯ он и добавлЯл, постукиваЯ  топориком,
что-нибудь вроде этого: -- ’ам у менЯ за домом возле точильного камнЯ должен
лежать большой гвоздь... так вот принеси-ка мне его  сюда, если дружки твоей
мамаши еще не пустили его в расход...
     —ерез несколько  дней,  переделав  мужские  дела (по его разумению, как
Язвительно уточнЯла тетЯ Њаша), он с видимым облегчением, в сущности, даже с
тайным  ликованием,  отправлЯлсЯ к  своим козам.  Џо  наблюдениЯм  чегемцев,
каждый раз он  после длительной  отлучки возвращалсЯ домой,  накопив угрюмую
Яростную мечту зачать  мальчика, и  снова уходил к своим козам,  уже издали,
как  бы с  недоверчивым угрюмством, с дурным  предчувствием  прислушиваЯсь к
процессу беременности своей жены.
     †ена в  очередной раз с неслыханной легкостью рожала ему девочку, и все
начиналось сначала. Џо уверению  чегемцев, рожала она  так. Њотыжит кукурузу
вместе  с колхозницами  или  ломает  на  поле  табак  и  вдруг  разогнулась,
приподнЯла голову, разинула рот и чего-то слушает, слушает.
     --  а, девки!  --  бывало, прикрикнет  на  молодежь,  чтобы не  мешали
слушать.
     -- —его это вы, тетЯ Њаша? -- спрашивают самые глупые.
     -- ЉажетсЯ, рожать буду, -- говорит она и, бросив мотыгу, идет в кусты.
-- Њужиков не допускайте...
     Ќе то чтобы за повивальной  бабкой сбегать, еще и опомнитьсЯ не успеют,
а  некоторые,  работающие  подальше от нее, толком и не расслышали, чего это
она там  сказала, а потом, бросив мотыгу, ушла в кусты, как оттуда, говорЯт,
раздаетсЯ мЯуканье очередного младенца.
     •отЯ  тетЯ  Њаша и в самом  деле рожала  легко,  тут чегемцы,  конечно,
напреувеличивали. „а они, остроЯзыкие, благодарЯ свободе умственных сил и не
такое нарасскажут.  ’ак рассказывают они, что Якобы  один человек,  узнав  о
приезде мужа  тети  Њаши  после  долгой отлучки, нарочно спрЯталсЯ у них под
домом и, оказываетсЯ, вот что он услышал.
     -- Ќу  и  что? Ќу  и что? ‚се равно мальчик не получитсЯ, -- по  словам
этого таинственного человека, всю ночь раздавалсЯ голос тети Њаши.
     Ќо что и интересно и легко было заметить даже без указаниЯ чегемцев, --
все девочки рождались миловидными и даже отчасти  склонными к полноте, как и
тетЯ Њаша, но главное не это. ѓлавное, что каждаЯ девочка рождалась здоровее
предыдущей, и, уже начинаЯ с третьей, они напоминали добродушных великанш, а
самаЯ  младшаЯ,  еще совсем  малютка,  когда ее забывали  в  люльке,  а  это
случалось частенько при общественной направленности интересов тети Њаши, так
вот, когда ребенка клали  в люльку и забывали в тени под лавровишней, а тень
отходила, то ребенок, говорЯт, вставал из люльки и, крЯхтЯ, сам перетаскивал
ее в тень, после чего снова ложилсЯ в люльку, если ему была охота лежать.
     Џо  мнению   чегемцев,  возрастающее  могущество  дочерей  Њахаза  было
следствием все тех же его стараний добитьсЯ мальчика,  но так как в жене его
действовала одна  только  чадотворЯщаЯ форма,  а именно  форма  женщины,  то
стараниЯ Њахаза, хоть и отражались  в виде возрастающего  могущества мужской
силы  в его  дочерЯх, все-таки  видоизменить  единственную, данную  ей богом
форму он никак не мог.
     —егемцы  считали, что  женщине даютсЯ  от рождениЯ чадотворЯщие  формы.
Ѓольшинству  обе формы даютсЯ,  и  мужскаЯ, и  женскаЯ,  а  некоторым даетсЯ
только одна, и тут, сколько ни старайсЯ, ничего не получитсЯ. ќто все равно,
что вливать вино в графин и требовать, чтобы вино принимало форму бутылки.
     ’о ли оттого, что у тети Њаши муж был нелюдим, то ли это было свойством
ее  собственной  натуры,  но тетЯ  Њаша  любила  бывать на  людЯх.  Ђ ничто,
особенно  абхазской женщине,  не дает такой естественной возможности быть на
людЯх, как колхоз. Џоэтому тетЯ  Њаша была одной  из лучших колхозниц,  и со
стороны руководства она всегда ставилась в пример.
     Ћна  была в  те  времена  чуть  ли  не единственной  женщиной,  котораЯ
посещала колхозные собраниЯ, и притом вполне добровольно.
     Ѓывало, принарЯдитсЯ, выйдет на верхнечегемскую дорогу, поджидаЯ идущих
сзади или,  наоборот,  громко окликаЯ идущих впереди, чтобы ее  подождали, а
другие  чегемские  женщины смотрЯт на нее со  дворов  и  бормочут что-нибудь
вроде того что: "€ди, иди... ’ам тебе сделают мальчика..."
     ’ак жила тетЯ  Њаша со своими богатырскими дочерЯми --  бедно,  вольно,
нерЯшливо.  „ети и сама  она питались  чем попало,  но могучаЯ природа брала
свое, и все они выглЯдели румЯными, сильными, довольными.
     € каждый день,  особенно  в  плохую  погоду, в затЯнувшийсЯ  полуденный
перерыв  во дворе играл патефон,  доедали последние персики и  начинали есть
первую вареную кукурузу.
     Џастушеский  волкодав,  оставленный хозЯином  дома в  качестве  мужской
защиты,  после  поЯвлениЯ  патефона  сбитый  с  толку  обилием  приходЯщих и
уходЯщих людей, вообще перестал лаЯть и почти  целыми днЯми сидел под домом,
стоЯвшим на  высоких сваЯх,  и  тоскливо  следил оттуда за  происходЯщим  во
дворе.
     Њежду прочим, собака  эта так и не смогла привыкнуть к патефону. Џервый
раз,  услышав голос Ѓольшеусого,  она вдруг зарычала  и  приблизилась к тени
лавровишни, где  стоЯл патефон.  Ћна несколько раз недоуменно полаЯла на его
голос и тут, словно понЯв, кому этот голос принадлежит, на глазах у всех она
поджала  хвост  и,  словно  огрызаЯсь  на  ходу,  повернулась  и  убежала  в
кукурузник. Ћттуда она долго продолжала лаЯть и  возвратилась домой только к
вечеру, когда все разошлись.
     -- ‡нает, кого боЯтьсЯ, чувствует времЯ,  в котором стоим, --  говорили
чегемцы,  цокаЯ Языками и  поглЯдываЯ друг  на  друга  с  намеком  на  вещие
способности животного.
     ("ќх,  времЯ,  в котором стоим",  -- вообще любЯт  говорить  чегемцы по
всЯкому поводу, и выражение это, в зависимости от того, как его произносить,
имеет множество  оттенков, выражающих разную степень безнадежности. Џри всех
оттенках  само времЯ неизменно  рассматриваетсЯ, вернее сказать,  ощущаетсЯ,
как  стихиЯ текучаЯ, но не  подвластнаЯ нам, и не в нашей воле  войти в него
или выйти, мы  можем в  нем, как в потоке, стоЯть и ждать  --  то  ли  поток
усилитсЯ и покроет нас с головой, то ли вдруг исчезнет под подошвами ног.)
     ‘о  временем собака  попривыкла к голосу патефона и уже обычно  даже не
лаЯла и  не рычала  на  него, а просто, если  он заставал ее во дворе,  тихо
вставала и уходила под дом.
     ‘мешнаЯ тонкость ее поведениЯ (разумеетсЯ, не  оставшаЯсЯ  незамеченной
чегемцами)  заключалась  в  том,  что она  уходила  не тогда, когда  патефон
выносили из дому и  устраивались  с ним в тени лавровишни, и  даже не тогда,
когда  ставили пластинку, а лишь тогда, когда, поставив пластинку,  начинали
крутить ручку.  ’ут она лениво вставала, брела под дом и там,  брЯкнувшись в
прохладную  пыль,  с  сонной  скорбью  следила  за  тем,  что происходит под
лавровишней.
     ‚ то лето в доме у тети Њаши стал поЯвлЯтьсЯ молодой парень из соседней
деревни.  ‡вали  его  Ѓаграт.  Ѓыл  он  по  происхождению   наполовину  лаз,
наполовину абхазец. Њногими  чегемцами было замечено, что парень этот своими
глубоко запавшими  глазами и большими  часами кировского  завода на  широком
запЯстье, носимыми поверх рукава рубахи, сильно смущает девушек округи.
     —асов  тогда в —егеме ни у кого  не было,  ни стенных  (солнце заменЯло
стенные часы), ни ручных. ђучные часы были только у председателей колхоза  и
сельсовета, и, бывало,  во времЯ  затЯнувшегосЯ собраниЯ они вдруг  начинали
сверЯть  часы,  подгонЯЯ  вперед  или,  наоборот, отгонЯЯ  назад  стрелки на
циферблате,  при  этом   переговариваЯсь  почему-то  всегда  по-русски,  что
придавало их словам и действиЯм  некий  кабалистический  оттенок  и  еще раз
убеждало чегемцев,  что эти люди как раз и  держат в своих  руках  то  самое
времЯ, в котором стоим.
     Љстати говорЯ, кроме часов в те годы, как знак власти, начинали входить
в моду чесучовые кителЯ. ’ак что некоторые чегемцы, как и жители других сел,
стали шить себе эти  самые кителЯ, чтобы на свадьбах или  похоронах  в чужих
селах длЯ  незнакомых  людей сходить за незнакомого  начальника  и тем самым
занимать лучшие места за свадебными и поминальными столами.
     ‚ первое  времЯ, когда стали поЯвлЯтьсЯ эти кителЯ-самозванцы с липовой
идеологической  подкладкой, истинные  начальники  то  и  дело  окидывали  их
недоуменно-подозрительными взглЯдами,  которые  вскоре  сменились  взглЯдами
презрительными,  что  нисколько  не  смущало чесучовых самозванцев.  ‚ самом
деле,  запретить было невозможно,  потому  что чесучовые кителЯ были  только
неофициальным признаком официального положениЯ.
     ‚ конце  концов, как говоритсЯ, жизнь учит всему. €стинные начальники в
истинных чесучовых кителЯх придумали приходить или приезжать к поминальным и
праздничным пиршествам с хорошим опозданием и этим сдвигом, солидной паузой,
очистительным  пробелом  во  времени  отгораживатьсЯ   от  своих   несносных
двойников.
     Џравда, уже в