акатьсЯ да глаза потаращить, Я понЯла,
что никто, ни один человек, включаЯ в первую очередь его семейку уродов,  не
могли понЯть главное в нем, только мне он открыл это главное:  эту безмерную
муку  за людей, ему  так  хотелось, чтобы жили они побогаче! Ђ …гор,  как он
умер, говорит: ничего, дескать, он не хотел, хитрожопый! € забудут, мол, его
через день,  на сороковины не соберутсЯ, а если соберутсЯ, то чтобы  пожрать
на дармовщинку, потому что покойник любил пожрать.
     ќто верно.  ‹юбили мы  с ним  пожрать, и благоговели официанты от наших
заказов, понимаЯ,  что перед ними не безденежный  человек,  не фитиль, а сам
‚ладимир ‘ергеевич,  который в еде шуток не  допускал, жрали много и вкусно,
кто еще мог сравнитьсЯ с ним в этом искусстве пожрать!  и от этой обильной и
щедрой пищи так прекрасно сралось, словно это поэма!
     Ќикто  его  не  понЯл и не  простил,  только  все порывались плюнуть на
свежевыкопанную  могилу, потому что неправда, что любЯт у  нас покойников, а
любЯт у нас только тех покойников, которых не любЯт при жизни, а которых при
жизни  любЯт,  после  смерти  --  пуговица  отрезаннаЯ.  €  если бы  ‡инаида
‚асильевна пригласила менЯ на поминки, Я простила бы все! все! -- Я  была бы
ей первой заступницей, первой подругой, Я бы с ней вспоминала  его выражениЯ
глаз, его мысли и руки, пахнущие дорогой  заграничной  кожей, и  клеветники,
недостойные его ногтЯ, были  бы  публично посрамлены, но случилось обратное,
выпал  мне  жребий перейти  в  их  стан, потому  что  наступил  конец  моему
вековечному долготерпению, потому что замыслили менЯ вытолкать без извинений
из зала, где он, не дали принести в скромный дар мои белоголовые каллы, нет,
не знала смирениЯ подлаЯ душа ‡инаиды! € осталась Я при своих воспоминаниЯх,
при его криках, когда ему  некому  было, как только мне, искричатьсЯ,  зарыв
под подушку телефон, на который  всегда смотрел с подозрением,  и радовалсЯ,
что нашла Я длЯ него подходЯщее слово: падла! --  да, Я падла! --  радовалсЯ
он.  --  Џадла!  Џадла!  --  Љто  еще   посмеет   так  о  себе,  это  ли  не
по-христиански? € теперь как дочь  православной  церкви свидетельствую, стоЯ
над  пропастью  своего решениЯ родить  рокового моего херувима: -- ’ак никто
еще себЯ не поносил! -- „а,  Я видела всЯких деЯтелей, которые рвали на себе
волосы, отдаваЯсь минутному мутному покаЯнию, но что их слова по сравнению с
кнутом  и  нагайкой  моего ‹еонардика,  родившегосЯ  не  в том  веке,  когда
искусства цветут вокруг полных возрожденческих ног Њонны ‹изы, близ чертогов
любви  и  весенних  грез?  Ђ  его  последнЯЯ   задумка,  насчет  полковника,
пристрелившего,  как  ’ютчев,  свою незаконную свЯзь,  разве здесь  нет того
глухого отзвука катастрофы? разве здесь не бродит его тоска?!
     „а, он любил, и  если  ‡инаида ‚асильевна, выживши из ума, угрожала ему
самоубийством, на которое  не  было способно ее  ожиревшее тело,  так он был
просто  свЯтой, кто еще мог бы  терпеть  весь  этот  скрипучий корабль своей
дачи,  всех этих паразитов и  приживалок,  глубоко неверных  людей,  посреди
которых мне было противно находитьсЯ, и не случайно  менЯ  вывели из душного
прощального  зала,  хотЯ  Я  ничего  не  сказала и ни на  что решительно  не
посЯгнула, Я хотела пройти незаметно, как проходит чистаЯ любовь, а они менЯ
за руки и -- поволокли, и вдобавок называли менЯ хулиганкой, и дедулЯ, попав
с ними в заговор, ничего мне об этом не сказал. ’ак почему  мне  печалитьсЯ,
если он умер, испугавшись менЯ, как заразы, и  бежавший туда,  где футболист
играет, а времЯ стоит? € околевай себе на больничной койке, ’ихон Њакарович,
хотЯ по-христиански Я не против того,  чтобы  ты вылечилсЯ  и продолжал свою
мелкую жизнь старпера, потому что не  девочка Я  и жизнь моЯ -- не малина! џ
надела  убогое,  нищее  платье, Я  не мазалась,  не  причесывалась,  Я  была
красивее всех  в этот скорбный день моего унижениЯ! Ќо не дали почувствовать
превосходства. ’есен мир. € уже ‚иктор •аритоныч, мой давнишний  и преданный
покровитель, нахмурил козлиное свое личико, готовЯ  дурное дело расправы,  и
заерзала  от  нетерпениЯ  сорвать  с  менЯ  покрывало, залезть с головой под
простыню,  подышать  воздухом  моей  несчастной  любви  Џолина  Ќиканоровна,
растлительница  иллюзий.  “ж она  постараетсЯ навести на менЯ напраслину! уж
она порадуетсЯ моим слезам, приготовЯ весь этот  позор, а •аритоныч? Ќу, что
•аритоныч?  Ћн понуро  отведет  глаза в  сторону  и  начнет заседание,  и Я,
неподготовленнаЯ,  в  пестром  летнем  платьице,  вдруг узнаю  о себе  много
нового,  вдруг распустЯт  про менЯ  ползучие  слухи, и  собрание  под тишину
унижениЯ будет  исключать менЯ из мира живых людей и туда гнать, куда поезда
ходЯт  пустые, ненагруженные, в логово моего одноглазого папочки, что совсем
уже утратил  дар разумной речи, в логово неотесанного родителЯ, променЯвшего
жизнь на затишье, похожее на пожизненную смерть.
     Ќо прилетит из ”онтенбло птица-Љсюша, доступнаЯ глубокому удовольствию,
тЯжелому кайфу,  и предложит мне выход и дерзкую выходку,  и  Я соглашусь, и
она  позвонит  X.,   делавшему  только   ради  нее  отступление  от   своего
благородного пристрастиЯ  к  расе мужчин,  чтобы  он взЯл с  собой все  свои
принадлежности и примчалсЯ бы к нам, и при этом сказала: -- ‚ этом особенном
чувстве X. ты найдешь  длЯ себЯ удачу.  Ћн  заснимет все  так, что останутсЯ
одни кружева художества, а  от  вульгарности ты ускользнешь! -- €  была  она
права, моЯ мудраЯ Љсюша, и не мне жалеть, хотЯ предчувствую, что перешла тот
порог, когда люди понимают людей, а все почему?  -- потому  что мой  сад был
прекраснее многих, и повадились в него  ходить многие, и многие подозревали,
что  топчут его еще  слишком  многие, и не доверЯли друг другу, и  не верили
моей искренности, слишком прекрасный  был сад, слишком сладостные были в нем
плоды, и осталась Я  со своими плодами надкушенными, и стали они гнить то  с
одного бочка, то с другого, потому что красавице жизнь посреди  уродов тоже,
знаете  ли,  не  радость!  € когда подоспел симпатичный фотограф X.,  тонкий
мастер и  друг петербургской  элиты, да только нечувствительный к  женщинам,
что менЯ, однако, заинтриговало, потому что, кроме  Ђндрюшки, на которого  Я
могла смело положитьсЯ и  даже спать вместе,  как спЯт  с  новорожденным, не
доверЯла  Я этим  нечувствительным  мужчинам, видЯ в  них  смутную  длЯ себЯ
обиду, то есть как это так! € не верила им, полагаЯ,  что просто не могут, а
они, оказалось, могли, но совсем не  хотели, и мы были у них, как  на  голой
ладони,   и   приехал  тогда   X.   со   своей  новомодной  аппаратурой,   с
принадлежностЯми  почти что диковинными,  будто  длЯ подводной охоты, весь в
вельвете, ногти  овальные, полный старинной нежности к нашей Љсюше, несмотрЯ
на  причуды,  и  Љсюше  нравилось,  она  подчеркивала  и  не  скрывала,  как
победительница,  и Љсюша ему говорит: -- ’ак  вот и так. ‘можешь сделать? --
X. подумал и отвечает: -- Џопробуем!


<b>12</b>


     Ќо  любовник  --  не  тот, с  кем  спишь,  а  тот, с  кем утром  сладко
проснутьсЯ,  и ‚иктор •аритоныч знал  это и  не мог  мне простить,  а  когда
‡инаида  ‚асильевна,  ронЯЯ  вдовью   росу,  заграбастала  жирную  пенсию  и
нажаловалась  на  менЯ, чтобы  обелить своего  погубленного супруга, который
прожил  со мной с  лишком  два года  и  был счастлив, как  цуцик,  и умер  с
достойным криком,  когда  ‡инаида  ‚асильевна сделала  свое  черное  дело, Я
пребывала  в  полнейшем  неведении,  Я  оплакивала  пропажу  и  перечитывала
некролог  в  свое утешение,  и  дедулЯ,  ’ихон  Њакарович,  жил  бок  о  бок
незаметной жизнью стахановца и  помалкивал, словно  он  непричастен, а когда
‚иктор •аритоныч радушно, с интимными  вибрациЯми пригласил менЯ заглЯнуть к
себе  в  кабинет,  то  даже  смутного подозрениЯ  у менЯ  не промелькнуло, а
подумала Я, что никак он не может угомонитьсЯ, и, видать, настал час платить
за  вольготную  жизнь, только зрЯ он, подумала Я, афиширует наши сношениЯ  и
тщеславитсЯ мной на глазах коллектива и Џолины  Ќиканоровны,  котораЯ всегда
считала,  что женщина  без лифчика все  равно  что  не  женщина, а последнЯЯ
тварь,  так  как  бюст  у  Џолины  Ќиканоровны давно вышел из повиновениЯ, и
никогда  нам не понЯть друг друга,  хоть пуд соли съедим за общим столом  во
времЯ  поездок  по Ярмаркам  и  балаганам,  где  в  автобус,  куда нас ведут
переодеватьсЯ, ломЯтсЯ, как  за мЯсом, а Ќаташа,  божиЯ сыроедка,  говорила,
суча быстрыми руками  прЯжу отвлеченных слов, что  мЯснаЯ  философиЯ  правит
миром и сквозь  мЯсо плохо виден  Ѓог и вопросы вечности, и когда  она  шла,
отвергаЯ мЯсо, она видела состав воздуха и улыбалась  ему,  и даже  микробов
видела, а ‚ероника хвалила ее и кормила своего  ’имофеЯ мЯсом, чтобы он  был
сильный и злой, а когда ‚иктор •аритоныч, козлинаЯ голова, пригласил менЯ на
свидание, Я, конечно, почуЯла  недоброе, нюх у  менЯ слава Ѓогу! -- и решила
отклонить  приглашение, да он настаивал,  да  так  усердно  и  нежно,  что Я
решила,  что ему невтерпеж,  или что  прослышал и хочет  выведать, любил  он
всегда, чтобы  Я  ему порассказывала, посравнивала достоинства, у кого что и
как, хлебом не корми, только расскажи про  достоинства и отклонениЯ, и Я его
развлекала тем, что  рассказывала, и ему очень нравилось, что  министр не то
чтобы тЯжелой, но и не  легкой промышленности, человек удивительных качеств,
был  обижен  на  менЯ  за  то,  что  сидела на званом пикнике  у Њосква-реки
по-турецки,  снЯв мокрую трЯпочку купальника, подаренного  все той же Љсюшей
Њочульской,  котораЯ  мЯсную  философию  тоже  критиковала  и  тоже,  как та
сыроедка,  Ядовито высказывалась о засилии  времени, да только Я знала такую
вечность, где не только глубины, но и благости нет: то есть одна непролазнаЯ
топь,  в  которой  гибнут  самосвалы   и  любопытный  соседский  мальчик  на
корточках, и менЯ он обжег,  этот трос,  по щеке поцарапав,  и глубинки  мне
этой,  спасибо, не  надо, а Љсюша, взращеннаЯ на вырезке и детских  девичьих
шалостЯх, неполнаЯ девЯтиклассница, с подругой обменивалась поцелуЯми, а мой
одноглазый папаша стерег менЯ и держал в черном теле  не совсем бескорыстно,
и Я все мимо ушей: насчет
     Ѓога,  которого  плохо,  мол, видно сквозь  мЯсо,  спасибо  большое!  а
‚иктор,  значит, •аритоныч  получал удовольствие  от затруднений министра  и
дивилсЯ  его  легкомыслию,  потому  что тот верил,  что  Я  воспитываю детей
дошкольного возраста, такое занЯтие, и от души хохотал хриплым басом,  а как
села  посреди пикника  по-турецки, лицом к Њосква-реке, ощутил неудобство  и
нарушение этикета, потому что был не  один, а с  компанией, у которой шашлык
встал поперек горла, если не сказать  большего, а мне плевать: Я сижу, и мне
весело,  а  министр  вскорости  умирает  от  рака,  но  перед этим  со  мной
примирилсЯ  и  даже познакомил со своей  престарелой мамой, это, мол, €ра, о
которой тебе рассказывал, а  был он, что характерно, вдовец,  и маме Я очень
понравилась, только он умер, сгорел от болезни, Я ему еще передачи носила, у
него в палате цветной телевизор стоЯл, а доктор мне говорил: даже если он на
ноги встанет, все равно мужчиной ему не бывать, а Я говорю: ну, и не надо! а
доктор мне на это: вы -- благороднейшаЯ женщина!
     ’ак сказал мне этот доктор, а  министр тут взЯл да умер, не  вылечилсЯ,
несмотрЯ на больницу, сгорел в месЯц, полное невезение, а если бы вылечилсЯ,
то обЯзательно женилсЯ Ђлександр Џрокофьевич, замечательный светлый человек,
только  строгий, и никогда не  мог  простить, что  сидела по-турецки, и  все
спрашивал с  мукой: ну почему  ты сидела по-турецки?  зачем? -- а Я уже,  --
главное! -- маме его  престарелой была представлена, чин чинарем,  и мы даже
втроем  обедали  на  белой  крахмальной  скатерти,  и  вазы  хрустальные,  и
очень-очень Я ей понравилась, старушке, и ‚иктор  •аритоныч, уважавший чины,
радовалсЯ за  менЯ и  еще  пуще воодушевлЯлсЯ и  обещал непременно перевести
менЯ в королевы на сцену,  а вместо этого ничего не получилось, и написал он
цидулку  моим  покровительницам,  где  оправдывалсЯ,   что  Я,  мол,  --  по
собственному желанию,  ввиду большой  утраты, и ‡инаида  ‚асильевна смахнула
слезу и осталась  ни с чем, потому что прославили мою любовь, публично о ней
возвестили в туманных  выражениЯх, но кому надо, тот поймет, а пока вызывает
он менЯ  вкрадчивым  голосом  и ни о чем  не  предупреждает, на  одиннадцать
часов, так что Я тепленькаЯ, прЯмо с постели еду, удивленнаЯ его желанием, и
приезжаю. ‘мотрю: волнение, и все смотрЯт в  мою сторону, думала -- на бусы,
бусы надела латиноамериканские, аметистовые, от Љарлоса, чтобы этому ублюдку
приглЯнутьсЯ, а смотрю -- все смотрЯт, и его секретарша менЯ проводит в зал,
где у  нас демонстрации, и накрыт зеленый стол, только не длЯ банкета,  и за
ним уже ‚иктор •аритоныч  и другие представители, и Ќина —иж. џ хорошо знала
Ќину —иж. Ћна любила трубочки с заварным  кремом и не знала, из какого точно
места мы писаем, и когда  у нее случилсЯ цистит, она  менЯ  спрашивала, и  Я
поделилась, а так  мы были не очень  близки,  и  Џолина тоже сидит и на менЯ
смотрит с  неисчерпаемым торжеством, и ‘ема ќпштейн тоже тут как тут, ‚иктор
•аритоныч глаза  отводит  и  говорит,  что, мол, давно назрела необходимость
обсудить  и пришла пора, и передает слово  Џолине-суке-Ќиканоровне, котораЯ,
ЯвлЯЯсь  моей  непосредственной  начальницей,  должна,  мол,  выразить общее
мнение, и  вскакивает  с  места  Џолина Ќиканоровна и  бежит на  самодельную
трибуну  к микрофону, будто комментировать мой нарЯд, и все будут пЯлитьсЯ и
шушукать,  а  Я еще ничего не понимаю, но думаю, чего это все пришли, и даже
из дверей высовываютсЯ закройщики в дубленых  жилетах и с булавками в зубах,
и разного возраста швеи-мотористки в легких полупрозрачных блузках, чего это
все  повылезали из своих  нор? никогда  еще  не  было  столько шума  в нашей
конторе с  тех пор,  как загорелсЯ  архив в отделе кадров, а  Я села нога на
ногу,  а  Џолина  как  закричит на  менЯ,  что  не  следует, мол, и что бусы
нацепила, а  незнакомый мне человек,  на  которого, вижу,  ‚иктор  •аритоныч
всеми силами оглЯдываетсЯ и подражает, тоже говорит, что непорЯдок и сЯдьте,
наконец, как  положено! ну, Я  села, и Џолина начинает  про то и про се, про
дисциплину и  облик, внешний и  внутренний, что, мол,  внешний мы  и так уже
только что видели, бусы всЯкие, а что внутренний такой же, если  не хуже, а,
стало  быть,  интересно  спросить,  что,  мол,  ’араканова  думает,  на  что
надеетсЯ,  только  вроде  уже  поздно  спрашивать,  потому  что  раз,   мол,
спрашивали,  не  раз  призывали  и  беседовали,  и она сама,  и  вот  ‚иктор
•аритоныч тоже, были  такие, мол, беседы, про облик, а  только все хуже дело
шло, и дисциплина хромала  из рук вон,  и это  пагубно отражалось, а  работа
специфическаЯ, глаз  да  глаз,  и  если досуг отличаетсЯ безобразием, то это
влиЯет на всех, а не просто личное дело,  и вот оказываетсЯ, что отличаетсЯ,
что,  мол,  поступали всЯкие  сигналы, со  всех концов,  да и Я сама не  раз
видела, когда в поездках со сложным заданием случались непозволительные вещи
в виде мужчин, а также алкоголЯ, причем вплоть до спирта, и ставилось это на
вид,  особенно мужчины,  которые  буквально облеплЯли,  как  пчелы, да  мед,
простите  за  выражение, прогорклый! не наш!  и отсутствие дисциплины, о чем
всенародно объЯвлено, и мы обращали внимание, да только  это завуалированное
тунеЯдство, скажем прЯмо, и незнакомый человек, на которого ‚иктор •аритоныч
стойку делает,  поддакивает, и зал, то есть мои, значит, товарки, внимает, и
Џолина  сообщает,  что  кончилось,  что называетсЯ, терпение, и  пора,  мол,
решать, и  бусы мне не помогут, и нечего  ими  размахивать, да  и  порЯдок в
одежде известен, а что у нее бюст живет самостоЯтельной жизнью и свешиваетсЯ
при купании, она  не затронула,  но на менЯ свалила и это,  а  Я все  сижу и
хлопаю глазами, еще не совсем проснувшимисЯ, потому что, как Љсюша,  сном не
пренебрегала и невыспавшейсЯ жить не любила, а  тут Ќина —иж, что трубочки с
заварным  кремом  любила, покраснела  от волнениЯ  речи и лепечет, что, мол,
ладно бы, если курение и мужчины, которые, как пчелы, да только иное тоже и,
дескать,  нам это в корне чуждо  и непонЯтно, откуда только такие берутсЯ, а
‘ема  ќпштейн, что заранее  выступил,  сообщает, что  всегда  сомневалсЯ, да
только окружена,  мол, была нездоровым климатом,  даже -- как бы сказать? --
преклонениЯ, да  что, мол, перед  кем, дескать, удивлЯлись, не перед обманом
ли оптическим, потому что климат такой нездоровый, как бы  бросает  камень в
огород  ‚иктора •аритоныча,  да  только  тот  и  в  ус  не  дует,  а  сидит,
возмущаетсЯ и ведет собрание, а  закройщики со шпильками в  зубах  из дверей
выглЯдывают, и Я чувствую: дело-то как оборачиваетсЯ! и тут ни с того, ни  с
сего  выбегает Ќина —иж, тоже мне представительница, ну, ладно, ќпштейн, ему
что,  он  по  заграницам  ездок  и  местный  законодатель,  а  Ќина-то  —иж,
представительница несложившейсЯ судьбы, которую Я из жалости водила смотреть
на оркестр в  ресторане, где ее никто не  пригласил, пока мы по Ќечерноземью
путешествовали, и она ни с того ни с сего сообщает, что, случись вдруг война
с китайцами, записалась бы €рина  ’араканова в  добровольцы и бусы снЯла бы?
‚опрос,  мол,  --  серьезный,  особенно в  свете  событий,  а  Џолина спешит
добавить, что, глЯдишь, -- ’араканова записалась бы  не в  добровольцы, а  в
любовницы к пресловутому генералу  ‚ласову, такаЯ бы вышла накладка, а мы ее
держим, и не  полное ли кощунство,  что она  служит рекламой  нашего  с вами
образа  и  подобиЯ,  походки  и  даже,  если  хотите,  прически,  а  с кого,
собственно, брать  пример? ќпштейн кричит: не с  Џольши ведь! Ђ Я кричу: ну,
это слишком! Ђ сама думаю, на что, мол, они намекают, на  какого ‚ласова, то
есть Я  знала,  не  дура, но он-то при  чем? ‚сколыхнулсЯ  мой  патриотизм и
кричу: -- Ќеправда! ќто слишком! -- Ђ они мне в ответ, что не слишком, а все
правильно, и что мне, мол, молчать пора, а не бусами трЯсти, а Я ими трЯсу и
людей  ставлю  в  понЯтное  недоумение,   за  что   и  держите  ответ  перед
собравшимисЯ мужчинами и женщинами, и что мне на это, мол, нечего возразить,
потому что и так все  Ясно, а  Ќина —иж еще  объЯвлЯет,  что  ладно бы, если
мужчины и алкоголь и в  гостинице постель взъерошеннаЯ, а  вот если замешаны
тут и женщины, да  не с  лучшей,  прЯмо-таки сказать, стороны, то вот  здесь
совсем облик проступает зловещий  и угрожающий, и  ‘ема ќпштейн говорит, что
пощады не будет,  а незнакомый человек по фамилии „угарин даже  весь налилсЯ
кровью  и так  выразительно  на  менЯ посмотрел, что  Я  присмирела  и  даже
отказыватьсЯ от клеветы не решаюсь, а мне  говорЯт, что это также  и  в моих
интересах послушать, как будто мои поступки  не слишком скромны и красивы, а
им ли судить? да Я промолчала и слушаю тихо.
     €  потЯнулась их тогда полнаЯ череда, один красивее другого, и все менЯ
сватают в любовницы  пресловутого генерала и  обнаруживают  во мне все новые
недостатки, и критикуют, и  даже закройщики с недошитыми нарЯдами выступают,
и превозносЯт свои изделиЯ, и просЯт, чтобы Я эти изделиЯ своими ухищрениЯми
не позорила и не надевала, а Я  и не слишком  хотела, тоже мне дерьма пирог,
но  все-таки  странно  мне  слышать,  а ‚иктор  •аритоныч  все возмущаетсЯ и
отводит  глаза,  а  Џолина  Ќиканоровна  не   выдержала  и  расплакалась  от
накопившейсЯ нелюбви ко мне, не выдержала, и тогда Ќина —иж стала ее утешать
и предлагать трубочки  с  заварным кремом,  и они стали  прожорливо  есть на
глазах у всей публики,  как  будто  в булочной, а  мне  даже бусами  не дает
пошевелить,  слетелись на менЯ,  вши лобковые, а  Я  сижу  и  не  отбиваюсь,
прислушиваюсь, и уже  отшумел  ‘ема ќпштейн, и уже  померк в  своем неуемном
гневе  неизвестный  человек  по  фамилии  „угарин, тоже  приведший некоторые
примеры моих опасных влиЯний  на  коллектив,  что проглЯдели вы  ее  и даже,
может  быть, перехвалили,  позарЯсь на внешность  и  недооценив  внутреннего
содержаниЯ,  и подумала Я, что дело клонитсЯ  к концу, стихает стихиЯ, да не
тут-то  было: выпархивает на арену мой ангел-хранитель, мой защитник частных
интересов,  ‘танислав  Ђльбертович  ”лавицкий,  и  говорит,  прикартавливаЯ,
сладким голосом.
     ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚  Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€—. џ только с  виду чужой, а по  настроению  очень
отчетливый,  и Я,  дорогие мои пациенты,  неоднократным  образом делал €рине
‚ладимировне аборты  и  сбилсЯ  со  счета. Ќе берусь подсчитать, потому  что
сбилсЯ со  счета и  точной цифры не помню, хотЯ медицинскаЯ тайна перед вами
не играет большого значениЯ, потому что вы волЯ пославшего вас тред-юниона.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Ќесомненно.
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ <i>(плачет)</i>. “-у-у-у-у!!!!!
     Ќ€ЌЂ —€†. Ѓом-бом-бом!
     „“ѓЂђ€Ќ. „альше.
     ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚ Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€— <i>(с воодушевлением)</i>. € всЯкий раз поражалсЯ!
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Џравильно!
     ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚ Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€—.  џ не  похож на €рину ‚ладимировну ’араканову ни
сном, ни духом, но  хорошо  припоминаю ее слова  о  нежелании рожать детей в
неволе, хотЯ как доктор не желаю зла, а желаю, чтобы одумалась.
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ќе одумаетсЯ!
     ѓ…Ќ…ђЂ‹ ‚‹Ђ‘Ћ‚. Ћна была моей спутницей свЯзи.
     ‘…ЊЂ ќЏ’…‰Ќ. Џреступница! ’авра на тебе нету!
     ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚ Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€—.
     Њы люди в белых халатах
     Њы гневно осуждаем бабушку русского аборта
     Њы люди в белых халатах
     Ѓабушку русского аборта не пустим в свой дом!
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. џ -- Џолина Ќиканоровна.
     ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚ Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€—. Ћчень несказанно рад!
     ‡Ђ‹. „ружба. „ружбааааа!!!!!љ
     ‡ЂЉђЋ‰™€Љ€. ѓлЯди, ребЯта, генерал!љ
     ѓ…Ќ…ђЂ‹ ‚‹Ђ‘Ћ‚ <i>(в кандалах, по щиколотки в воде, весь  в мышах)</i>.  ‚семи
преступными помыслами  обЯзан  €рине ‚ладимировне  ’аракановой,  итальЯнской
проходимке, сожительнице Њуссолини.љ
     ‡ЂЉђЋ‰™€Љ€ <i>(плачут и поют)</i>.
     ’аракан и паукљ
     ‚ нашем доме живут.љ
     Љандидаты наукљ
     ’аракан и паукљ
     Џедерасты!!!
     Ќ€ЌЂ —€†. Ѓом-бом-бом!
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ и ‘’ЂЌ€‘‹Ђ‚ Ђ‹њЃ…ђ’Ћ‚€— целуютсЯ у всех на глазах.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(Яростно аплодирует)</i>. ‚от это -- дело!
     џ <i>(с криком)</i>. € ты, дедулЯ!!!
     („…„“‹џ,  <i>не  останавливаЯсь,  проходит мимо менЯ,  сверкаЯ  медалЯми и
очками.  Ћн чистил медали зубным порошком. Ћн  не признавал зубной пасты как
вредного  и опасного нововведениЯ,  вводЯщего  народ в  заблуждение.  „…„“‹џ
поднимаетсЯ на трибуну.)</i>


<b>‚›‘’“Џ‹…Ќ€… „…„“‹€</b>


     „орогие товарищи! ЊоЯ роднаЯ внучка, €рина ‚ладимировна ’араканова
     ..........................................
     ..........................................
     ............................ <i>(молчит)</i>.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. —его замолчал?
     „…„“‹џ <i>(молчит)</i>.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. “ вас есть текст.
     „…„“‹џ. Ћн у менЯ выпал.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(совещаетсЯ)</i>. Ћн у него выпал.
     „…„“‹џ. Њожно Я так скажу? Ѓез затей.
     „“ѓЂђ€Ќ. ѓовори, старый стахановец!
     „…„“‹џ. Ќу, начать с того, что, когда из дому выходит, свет  никогда не
погасит и газовый  рожок тоже  в ванне  оставлЯет  гореть, а от  этого пожар
может вспыхнуть  и все сгорит к чертЯм  собачьим,  а Я  погорельцем  быть не
желаю,  не  длЯ  того, можно  сказать,  жил,  чтобы  в  старости погорельцем
остатьсЯ, а то, что в Японском халате кимоно по квартире разгуливает, мне не
жалко, разгуливай, коли совести нету, а  как вдруг из кровати или из другого
какого  угла  выскочит и давай по  телефону разговаривать, это <i>(к „“ѓЂђ€Ќ“)</i>,
сынок,  другое дело, это менЯ как больного человека травмирует, и ночевать у
нее в  комнате  остаютсЯ, хохочут  и брызгаютсЯ, будто другого  места нет, и
опЯть же вода даже в  коридор выливаетсЯ,  и при этом  курит в постели,  а Я
волнуйсЯ, не спи, обидно все-таки, если погорельцем на старости лет, или еще
другое:  однажды, не совру, видел у нее в  кровати целую  лужу  крови, хотел
было  спросить,  но честно скажу,  побоЯлсЯ, все-таки  мало ли что, но  лужа
была, а что в Японском халате, кимоно ходит -- претензий не имею, потому что
халат хороший, хотЯ и мерзость, конечно...
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Љакие отсюда делаешь выводы, ’ихон Њакарович?
     „…„“‹џ <i>(вздыхает)</i>. Љакие уж тут выводы...љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Ќу, насчет того, можно ли проживать совместно?
     „…„“‹џ.  Ђ,  это!.. Ќу, начать с того, что  проживать  совместно  ввиду
угрозы пожара мне как  уважаемому  человеку совсем  вроде  бы не  к лицу.  €
никакой ее опеки мне не нужно! Љ чертЯм собачьим! <i>(’опает ногами.)</i>
     ‡Ђ‹. “-у-у-у-у-у-у-у-у!!!!!
     ђаздаетсЯ выстрел. —то это? ќто застрелилсЯ ѓ…Ќ…ђЂ‹ ‚‹Ђ‘Ћ‚.
     ‡ЂЉђЋ‰™€Љ€ <i>(скандируют)</i>. ѓерой-с-дырой! ѓерой-с-дырой! ѓерой-с-дырой!
     ‚…џ ‚  Ѓ…‹Ћ‰ Ѓ‹“‡Љ….  „евчата!  „авайте вырвем у нее  волосы!  ‚ыколем
булавками глаза!љ
     „…‚—Ђ’Ђ. „авайте!
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(строго)</i>. Ќу-ну! Ќе хулиганить!љ
     Ќ€ЌЂ —€† <i>(ликуЯ)</i>. Ѓом-бом-бом!љ
     ‘…ЊЂ ќЏ’…‰Ќ. Џочему застрелилсЯ труп генерала ‚ласова?
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ <i>(нежно)</i>. Љто ж его знает?љ
     ’ђ“Џ ѓ…Ќ…ђЂ‹Ђ ‚‹Ђ‘Ћ‚Ђ <i>(с южнорусским акцентом)</i>. џ не застрелилсЯ.  ‚сем
поганым во мне Я обЯзан €рине ’аракановой!
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(ко мне)</i>. Ќу-с, что скажешь? <i>(‘мотрит с ненавистью.)</i>
     џ  <i>(стоЯ  на трибуне)</i>.  џ  никогда  не любила  этого  <i>(в  сторону ’ђ“ЏЂ
ѓ…Ќ…ђЂ‹Ђ ‚‹Ђ‘Ћ‚Ђ)</i> человека. џ любила другого. џ очень! ќто все из-за него!!!
џ... Я... Я... <i>(Џадаю в обморок.)</i>
     Ќаступает вечер. Џо-прежнему  лежу без сознаниЯ. Љо мне  склонЯютсЯ два
знакомых лица.  ќто ‚€Љ’Ћђ  •Ђђ€’ЋЌ›—  и  его  подруга,  ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ.
Ќаступает вечер того же днЯ.
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(ЏЋ‹€Ќ… Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚Ќ…, смЯгчаЯсь)</i>. ќх ты, сука!
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. €звини.љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. ‘терва.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ќу, и что?љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Ђ ничего! ‘тараЯ проститутка!
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Љто? џ?љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. ’ы.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. ‘волочь!љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. €звини.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. ѓад!љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. €звини.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. €зверг!љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. €звини.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ќе извиню.љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Ќет, извинишь!љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ќет.љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. ‘ука!љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ќе извиню.љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. ‘терва!љ
     ЏЋ‹€ЌЂ  Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ.  Њолчи.  џ  ж  тебЯ...  џ ж  тебЯ  стоЯчей сиськой
ухайдакаю!
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. ’акого не бывает.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. Ѓывает!љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(неуверенно)</i>. Ќе бывает.љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ <i>(делает угрожающий жест)</i>. Ѓывает!
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. “йди! “бью!!!љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. €звини.љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. Ќе извиню!љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. ‚итЯ!љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›—. —то ‚итЯ?љ
     ЏЋ‹€ЌЂ Ќ€ЉЂЌЋђЋ‚ЌЂ. ‚итЯ...љ
     ‚€Љ’Ћђ •Ђђ€’ЋЌ›— <i>(смЯгчаЯсь)</i>. ќх ты, сука!љ
     € как потЯнулись они друг к другу,  пошли на  сближение, зашевелилась Я
на  директорском  диванчике,   даваЯ  понЯть,  что  очнулась  и  сознательно
присутствую при  их внутренних  испражнениЯх,  так они  уставились на менЯ и
видЯт, что Я  оживаю, а Џолина Ќиканоровна, довольнаЯ моим выздоровлением по
собственным причинам,  объЯснЯет ‚иктору  •аритонычу,  что, мол, напрасно он
волновалсЯ и ничего они не  переборщили, а поступили согласно расписанию,  и
‚иктор •аритоныч  тоже подтЯнулсЯ и  стал  выглЯдеть молодцом,  а  Я  говорю
слабым голосом, что хочу отправитьсЯ восвоЯси, а они не перечат и смотрЯт на
менЯ   радостно,  как  на  свершившийсЯ  факт,  и  ‚иктор  •аритоныч  совсем
успокаиваетсЯ  и  с  Џолиной больше не  бранитсЯ,  а очень  галантно  с  ней
разговаривает  и  очень  собою   доволен,   потому  что  все  идет  согласно
расписанию, никаких  уклонов  и перегибов,  а Я облизываю  засохшие  губы, и
волком глЯжу на Џолину, и говорю, что, может быть, она нас оставит и что мне
хотелось бы тет-а-тет с ‚иктором •аритонычем, но ‚иктор •аритоныч  смущаетсЯ
от моей просьбы и, ссылаЯсь на поздний час, предлагает найти длЯ менЯ машину
и транспортировать по  месту жительства, и сам прЯчетсЯ за Џолину, а  Џолина
смотрит на менЯ,  как на раздавленное животное, с некоторой брезгливостью, а
Я  лежу, ослабевшаЯ от потери сознаниЯ, и плохо соображаю, однако  знаю, что
‚иктор •аритоныч, в сущности, неплохой человек и что  был вынужден, а она бы
-- сама, и даже больше! то  есть  даже бы убила, но  он тоже доволен, потому
что все прошло как по маслу, ну, Я встала, оправилась и, не сказав им худого
слова,   вышла,   ловЯ  такси,  а  на   улице  теплый  дождь,  вечер,  народ
прогуливаетсЯ почти что счастливый, и, оглЯдевшись по сторонам, подходит  ко
мне  незаметной походкой  ‘танислав Ђльбертович, скрывавшийсЯ  где-нибудь  в
магазине  или под  аркой,  где  перекупщики  почтовых  марок  свили  гнездо,
подходит,  прикрывшись  черным  зонтом, и  предлагает вступить  в  выЯснение
отношений, а  памЯть моЯ  чувствует, что он говорил обо мне компрометирующие
речи  и  даже  махал кулаком, что  ему не совсем шло как человеку  врачебной
профессии, а он все просит его не то чтобы понЯть, но выслушать, и намекает,
что менЯ дождалсЯ, потому что все-таки не очень это трусливое дело дождатьсЯ
менЯ и предложить  взЯть под руку и  отвести домой, когда тень  нависла надо
мною  и  мне  плохо,  и  даже  покачивает,  а  он  объЯснЯет,  что  попал  в
исключительные обстоЯтельства и  просит его понЯть, а если не понЯть, то, по
крайней мере, отметить его беспокойство,  и  Я ничего не возражаю, но только
мне не  до него, чувствую, что  наступают решительные перемены и, как сказал
‚иктор •аритоныч, судьбоносные дни, а куда мне прикажете ехать, не к  дедуле
же, который, однако, исчез в этом дожде, и куда  мне  детьсЯ, и Я  не слушаю
разговора  ‘танислава Ђльбертовича, а сажусь в  такси и  называю свой адрес,
оставлЯЯ ”лавицкого под черным зонтом  на скользкой брусчатке, на  полуслове
его признаний, а что  мне они,  да Я не против, только он не поможет, но кто
же заступитсЯ? ‚от что  менЯ занимало,  пока Я ехала через  город,  слабеЯ и
оживаЯ,  то  в  поту,  то  в ознобе,  потому что сколько  времени провела  в
беспамЯтстве,  не помню,  и  где оно  началось,  затруднЯюсь сказать,  да  и
кончилось  ли? Џотому что навалилось на менЯ чувство беспамЯтства  от мысли,
что менЯ ненавидЯт, так как с ненавистью жить --  дело новое,  нет, конечно,
бывало  и  раньше, но  чтобы все вместе  и аплодировали,  когда  Я  падала в
обморок, и Ќина —иж раздавала всем ванильные трубочки, а мне не дала, только
куда  Я  еду?  €  все-таки Я  ехала  домой,  потому что  с  дедулей, ’ихоном
Њакаровичем, хотела в первую голову разобратьсЯ и понЯть, куда все клонитсЯ,
а  уже  потом  хлопнуть дверью, но думать  пока не  хотелось,  потому что от
неожиданности очень устала,  и руки  не слушались, а в мозгу звон и странные
крики доносЯтсЯ, и почему они менЯ на свидание позвали, понимаю, но все-таки
могли бы предупредить по-хорошему, а то получилось неловко, неподготовленно,
ну, позвал  бы  менЯ  ‚иктор  •аритоныч и сказал бы, что  мы тебЯ  пожурим и
уволим,  а  ты  порыдай  и  пострадай у всех  на  глазах,  как  положено, --
пожалуйста,  Я готова,  Я бы порыдала и тут же призналась, но  они не хотели
даже выслушать, а сразу закричали со всех сторон, и полезли незнакомые лица,
и даже этот самый генерал, как будто  у менЯ с ним были дела, а  ведь ничего
не  было,  и он обожал позу  собачьей покорности,  и мне  бы  ему  объЯснить
ситуацию, только  б добратьсЯ  до  дома, и тут отмечаю,  впервые  все как-то
нетвердо и шатко, и отделить невозможно такси от обиды, шепот закройщиков от
собственных рук  и волос, и  отказалась Я решать этот серьезный вопрос,  эти
выдумки генеральского сорта, а приехала к дедуле, отперла дверь и думаю: вот
сейчас напоследок ему  задам, а он стоит на кухне, при  плите,  в  фартуке в
красный  горошек и жарит треску, а как увидел  менЯ, весь  обрадовалсЯ  и ко
мне,  а  Я  ему  сухо отвечаю,  что  этих нежностей не понимаю, а что  лучше
поменьше бы  он радовалсЯ, потому что все-таки родственник, а он мне на это,
что радуетсЯ не  понапрасну, а рад  менЯ  видеть живой и  здоровой,  значит,
подтвердились его прогнозы и  вышло по его велению, а то  он было  несколько
приуныл, потому как час поздний, а Я все не шла и не шла, а Я  ему говорю --
что же ты менЯ оставил? и какие  еще прогнозы?  а он мне отвечает, что давай
лучше, €рунЯ, выпьем на радостЯх, и лезет в холодильник, и вынимает поллитру
кубанской   с  винтом,   и  ставит  на  стол,   а   на   столе  закуска   --
огурчики-помидорчики,  шпроты,  сервелат,  и  треска шипит  на плите, Я  ему
говорю, ты в своем умишке, старый хрен? какаЯ радость?  менЯ отсюда вышибают
со страшной силой, и Я лечу вверх тормашками в  свою глубинку куковать, а он
мне на это:  стоит ли печалитьсЯ? разве  в этом счастье?  ведь  все обошлось
по-хорошему! -- Ќичего себе!  -- ЊилаЯ моЯ, отвечает, будто Я жизни не знаю,
а Я тоже будто не знаю! только мы по-разному знаем, и он всЯческий пессимизм
разводит, и глЯдит  на менЯ  то с  дрожью, то с уважением,  и намекает, что,
мол,  в курсе последних  событий и  причина  некролога  ему проЯснилась, и в
свете такого проЯснениЯ странно ему менЯ видеть в печали, а Я говорю: что же
мне  радоватьсЯ,  коли  мой  дедулЯ  менЯ  так  отменно  закладывает,  а  он
удивлЯетсЯ: это  Я-то  тебЯ закладывал,  когда Я  тебЯ  каждым словом  своим
выгораживал! --  а Я  ему: а чего же ты, стараЯ дрЯнь, заранее мне ничего не
сказал? хотЯ бы с утра, чтобы Я приготовилась и немного иначе Явилась,  хотЯ
бы без  бус  и  не в  Љсюшином платье, а  как-нибудь, как  монашенка,  а  он
говорит: так нужно было! -- кому? -- как кому?! -- не понимаю его, продолжаю
выпытывать: почему сделал подлость? -- он не понимает, говорит, что от всего
сердца,  и сразу  потребовал  огородить  менЯ  от  посЯгательств,  на  том и
сторговались,  потому  и пошел, потому  все  так славно  и  кончилось, хотЯ,
говорит,  Я  заметно  поотстал от современной  жизни и не могу в толк взЯть,
почто тебе такаЯ поблажка вышла, и не все слова понимал, хотЯ  и старалсЯ, а
Я говорю: почему же ты выступил?! -- а он: а как же мне не выступить, если Я
сознательный человек и жить-поживать хочу, не желаЯ тебе зла, а докладик-то,
говорит, Я в сортир спустил, как тебе нравитсЯ? -- не нравитсЯ, говорю, -- а
зрЯ,  отвечает,  там  были  похлеще  формулировочки,  пообиднее,  и  мне  не
понравилось,  Я,  значит,  подумал-подумал  и в канализацию  спускаю сегоднЯ
утром,  а  сам дурачком обернулсЯ, ну вроде  как маразматик, а  длЯ большего
веса медали и значки надел, чтобы знали, что и Я --  человек! -- Џлевать они
хотели на твои  ржавые медали! -- говорю Я.  -- ’ы мне объЯсни, почему полез
выступать,  а менЯ  заранее  не  уведомил?  --  Ќу, говорит,  ничего  ты  не
понимаешь, давай лучше выпьем  --  ну, думаю,  выпьет, расскажет,  -- а сама
думаю: он менЯ, говорит, не закладывал, а сам что говорил! про какую-то лужу
крови! а? это  не закладывал?! -- он говорит: про лужу со страху присочинил,
а то они все на менЯ смотрЯт и ждут, а Я говорю  какие-то легкие  частности,
еще, чего доброго,  рассерчают на менЯ за нарушение пакта, и оба пострадаем,
а   так,  мол,   пожалуйста,  приезжай,  когда   хочешь,   они   понаблюдают
годик-другой,  а потом надоест,  примелькаешьсЯ,  а то, что  тебЯ  с  работы
уволили... -- как уволили?! -- а то как же? -- нет, говорю, Я не в  курсе, Я
со  слабостью  и  дурнотою боролась,  ну, вот,  говорит, малахольнаЯ, а  еще
пускаешьсЯ в разные приключениЯ, не  зрЯ  Я тебЯ не хотел брать к себе, а ты
клЯлась  здоровьем  родителей,  так  и  знал,  худо  кончитсЯ  дело,  вот  и
кончилось,  хотЯ  ты,  конечно, высоко  взлетела,  если правда  все это  про
‚ладимира ‘ергеевича, который, доложу тебе, однажды  мне руку пожал на слете
ударников, когда  Я был еще необразованным человеком и не знал, как измерить
градусником температуру тела и раздавил его в койке, попав от перевыполнениЯ
плана в больницу,  а когда  выздоровел, узнаю, что  Я  норму ста  пЯтидесЯти
негритЯнских землекопов  один выполнил, вот  и  надорвалсЯ, а  все шумЯт  от
восторга,  выступают  на  митинге,  одобрЯют  договор   между   Њолотовым  и
ђиббентропом,  а  как поздравлЯть  стали,  ‚ладимир ‘ергеевич тоже  мне руку
пожал как почетный гость, а ты, стало быть, тоже его знала...
     џ выпила полстаканчика водки, чтобы согретьсЯ, но  рассказывать  ничего
не  пожелала, да он и  не настаивал, а напротив,  захмелел  и сам пустилсЯ в
историю, но сказал, что от продолжениЯ  карьеры поуберегсЯ, оттого и осталсЯ
жить, потому что всегда довольствовалсЯ малым и, слава Ѓогу, жизнь прожил не
то что  некоторые,  которые  высоко  поднимались и больно падали, а он  жил,
ровно  дышал и никогда не был обиженным  человеком, и что, пока суд да дело,
могу у  него  несколько  деньков еще  побыть,  а  уж  потом, конечно,  нужно
сматывать удочки,  такой  у  них пакт,  а  пока сиди и  кушай,  вон грибочки
маринованные бери,  специально открыл, он налил: --  выпьем! --  он  выпил и
совсем  закосел. ‘волочь ты  все-таки, --  сказала Я ему усталым голосом. --
ќто Я  сволочь? --  оживилсЯ после  водки дедулЯ.  -- ќто они сволочи,  они,
родненькие, мерзавцы, хотЯ не нам, грешным, судить, но все-таки сволочи, ох,
сволочи,  хотЯ  не совсем... Ќу, выгнали -- ну, подумаешь, с работы выгнали!
џ, милаЯ моЯ,  их сразу спросил: что вы с ней  собираетесь делать?  -- ’ак и
так, отвечают, с работы уволим. -- ќто правильно, говорю, а дальше? -- Ђ они
говорЯт: других  намерений не  имеем.  Љак, сомневаюсь, только выгоните? „а,
отвечают, но вы нам тоже  помогите, чтобы  в Њоскве  ее духа  не было!.. Ќу,
тогда,  отвечаю, помогу, гоните  ее  в  шею ради  светлой  памЯти  ‚ладимира
‘ергеевича, который мне однажды руку пожал в  Љолонном зале и которого с тех
пор  уважаю, а ее гоните, с  работы гоните и  из Њосквы, нечего ей в  Њоскве
делать,  гоните! Ђ сам  думаю: вот до  чего дожили!  ‚редительницу с  работы
увольнЯют! --  „едулЯ пьЯновато  рассмеЯлсЯ. -- “вольнЯют и не трогают,  как
будто  при  Ќиколае!  ‚от,  думаю, дела,  но  все-таки  не  верил,  грибочки
открываю,  а  сам  думаю: час-то  поздний... Љак  то  есть  не  трогают!  --
закричала  Я  слабым,  но  дурным  голосом.  --  Љак  не трогают! €з  Њосквы
высылают!  -- ѓлупаЯ! -- хохочет дедулЯ и сверкает  весело очками.  -- ђазве
это  трогают? ќто, €рунь, несерьезный разговор!  -- машет он в  мою  сторону
вилкой с наколотым на нее крепким грибком. -- ќто ты мне даже не говори!
     Њы снова выпили, и оба уже тепленькие, и  дедулЯ,  сверкающий  стеклами
своих допотопных роговых очков, и Я, немного уставшаЯ от всей этой  истории,
но  --  подожди!  --  сказала  Я дедуле. --  џ этому  ‚иктору •аритонычу еще
покажу!  -- Ќо  дедулЯ  не  слышал,  потому что  он  сам  хотел  говорить  и
вспоминать, а вспоминал  он всегда одно и то же, как выполнил за смену норму
ста пЯтидесЯти негритЯнских землекопов, как попал  после этого в  больницу и
не  знал, куда вставить градусник, и он его раздавил под одеЯлом от большого
смущениЯ, и  ловил руками лужицу ртути, и как однажды он положил мороженое в
карман парусиновых брюк, когда с бабушкой они пошли в зоопарк, и  как эскимо
растаЯло в кармане,  а он не заметил -- да  как же ты не заметил?! -- всегда
удивлЯлась Я,  -- а вот  так, увлексЯ  разными животными... а бабушка  потом
менЯ обругала.  --  ‘тервознаЯ, что ли,  была? -- спрашивала Я,  потому  что
всегда не  любила стервозных и  истерических  женщин, которые любЯт  порЯдок
наводить и сатанеют, стираЯ белье  и  гладЯ. --  ‚сЯко бывало, --  уклончиво
соглашалсЯ  дедулЯ, но возвращалсЯ к событиЯм Љолонного зала. -- џ  тебе вот
что доложу, сказал  дедулЯ, мне твой ‚ладимир ‘ергеевич, честно  сказать, не
понравилсЯ, когда он мне руку жал как почетный гость. Ђ не понравилсЯ и все!
-- продолжал дедулЯ. -- €  Я ему пожал  руку  без всЯкого удовольствиЯ, хотЯ
человек, конечно,  незаурЯдный  и  руку он мне первый  протЯнул. --  Ќу,  не
понравилсЯ и не надо! -- сказала Я  миролюбиво, ослабев от водки, потому что
мы усидели бутылку,  а Я была с обморока, и мне  было  нехорошо, и мы с  ним
выпили за  то,  чтобы  землЯ ‚ладимиру  ‘ергеевичу стала  пухом, а  Я видела
мужчин, в том числе и  ‚иктора •аритоныча,  в  самом беззащитном  состоЯнии,
потому что  проникла  в  историю  через заднюю  дверь,  и  мне  всегда  было
интересно, что  бы  случилось, если  бы Я вдруг взЯла  и  стиснула зубы.  Ќо
дедулЯ считал, что все они, знаменитости, горькие  пьЯницы и  развратники, а
разврат у него начиналсЯ с посещениЯ  ресторана, и искал этому подтверждениЯ
в моих словах,  но  Я была немного выпившаЯ и не стала  спорить, и все-таки,
сказал  он, Я отстал от современного  времени  и хотЯ  все понЯл, когда тебЯ
разоблачали,  одного не понЯл: лесбиЯнка... ќто что  еще за новый  Ярлык  на
людей стали вешать?
     џ не стала ему объЯснЯть, отмахнулась: мол, тоже  липа, поскорее ушла к
себе. „едулЯ  не убедил. џ не хотела уезжать из Њосквы! џ обожаю Њоскву!!! џ
опрокинулась на кровать и заснула.


<b>13</b>


     Њой  мальчик стучит у менЯ под сердцем. Џульсирует. џ  привыкаю к нему.
Ќотабене: подумать о гигроскоп