обы сделать  трудное
признание в том, чем они ЯвлЯютсЯ. €х, конечно же, осуждают не меньше. Ќо их
слушают,  и   если   случаетсЯ,  что   снова   расспрашивают   упорЯдоченную
сексуальность, то лишь во вторую очередь, отправлЯЯсь от этих периферических
форм сексуальности.
     Ћтсюда   -   выделение   в   поле   сексуальности   особого   измерениЯ
"противоестественного".  Џо  отношению к  другим осуждаемым  формам (которые
ЯвлЯютсЯ таковыми  все меньше  и  меньше),  таким,  как супружескаЯ измена и
похищение,   это   измерение  приобретает  автономию:  женитьсЯ  на  близкой
родственнице  и  заниматьсЯ  содомией, соблазнить  монахиню  и  практиковать
садизм, обмануть свою жену  и насиловать трупы становитсЯ вещами существенно
разными. Ћбласть,  покрываемаЯ шестой  заповедью, начинает  расчленЯтьсЯ.  ‚
гражданском  порЯдке  смутнаЯ  категориЯ  "разврата",  котораЯ  более   века
составлЯла одну из наиболее частых причин административного заточениЯ, также
распадаетсЯ.  €з  ее  обломков  возникают,   с  одной   стороны,   нарушениЯ
законодательства  (или морали), касающегосЯ  брака и  семьи,  а с  другой  -
посЯгательства на правильность природного  функционированиЯ (посЯгательства,
на которые  закон, впрочем, вполне может наложить свои санкции). Њожет быть,
здесь кроетсЯ одна из причин того очарованиЯ „он †уана, которое за  три века
так и не смогли погасить. ‡а великим нарушителем правил супружеского союза -
похитителем   жен,   соблазнителем  девственниц,   бесчестьем  длЯ  семей  и
оскорблением длЯ мужей и отцов - проглЯдывает другой

     {i}137{/i}
     персонаж: тот,  который  вопреки самому  себе  пронизан темным безумием
секса. ‡а распутником - извращенец. Ћн решительно  порывает с  законом, но в
то же самое времЯ что-то вроде сбившегосЯ с пути естества уносит  его далеко
от  всЯкого естества;  его  смерть -  это  момент, когда  сверхъестественное
возвращение    злодеЯниЯ   и    возмездиЯ    пересекаетсЯ   с   бегством   в
противоестественное.  ‘уществование  „он †уана,  возникшее  на  границе двух
великих  систем правил, одна за другой задуманных  ‡ападом, чтобы  управлЯть
сексом,-   закона   супружества   и  порЯдка  желаний,-  это   существование
опрокидывает  их обе. Џредоставим психоаналитикам расспрашивать  друг друга,
выЯснЯЯ, был ли он гомосексуалистом, нарциссом или импотентом.
     Ќе   без   медлительности   и   двусмысленности   естественные   законы
матримониальности и имманентные  правила сексуальности начинают записыватьсЯ
в двух различных  реестрах.  ‚ырисовываетсЯ мир извращений - мир, который по
отношению к  миру нарушениЯ закона или морали ЯвлЯетсЯ секущей плоскостью, а
отнюдь не  простой  его разновидностью.  ЌарождаетсЯ целое  маленькое племЯ,
отличающеесЯ от прежних распутников, несмотрЯ на некоторое родство с ними. ‘
конца XVIII  века  и  до  нашего  все  они  кишат  в  расселинах общества  -
преследуемые,  но  не  всегда  законами; нередко заключаемые, но не всегда в
тюрьмы; пусть  и больные,  однако возмутительные, опасные жертвы  или добычи
странного  недуга,  который  именуетсЯ   также  и  пороком,   а   иногда   -
правонарушением.  —ерез  меру  пробужденные  дети,  рано  созревшие  девицы,
двусмысленные гимназисты,  сомнительные  слуги  и воспитатели, жестокие  или
маниакальные  мужьЯ,  одинокие  коллекционеры  и  те, кто  прогуливаетсЯ  со
странными побуждениЯми,- все они составлЯют постоЯнную заботу дисциплинарных
со-

     {i}138{/i}
     ветов,  восстановительных учреждений и исправительных колоний, судов  и
приютов, все они несут врачам свой  позор и  судьЯм  - свою болезнь.  ќто  -
бесчисленнаЯ   семьЯ   извращенцев,  соседствующих   с  правонарушителЯми  и
родственных  сумасшедшим.  ‚ течение  века  они  по  очереди  носили  Ярлыки
"морального сумасшествиЯ",  "генитального  невроза", "полового  извращениЯ",
"вырождениЯ" или "психической неуравновешенности".
     —то  означает   поЯвление  всех  этих  периферических   сексуальностей?
џвлЯетсЯ  ли тот  факт, что они могут поЯвлЯтьсЯ при Ясном свете днЯ, знаком
того, что требованиЯ ослабевают? €ли, быть может, то, что им уделЯют столько
вниманиЯ,  обнаруживает  более  суровый режим и заботу о том, чтобы взЯть их
под строгий  контроль?  ‚  терминах подавлениЯ  вещи выглЯдЯт  неоднозначно.
Њожно увидеть тут поблажку-  если подумать о том, что строгость кодексов  по
отношению  к сексуальным  проступкам заметно смЯгчилась  в  •IX веке  и  что
правосудие часто само отказывалось  от своих прав в пользу медицины. € можно
усмотреть  дополнительную  хитрость  строгости  -  если  подумать  обо  всех
инстанциЯх контролЯ и обо всех механизмах надзора, созданных педагогикой или
терапией. Њожно  согласитьсЯ с тем,  что вмешательство –еркви  в супружескую
сексуальность  и неприЯтие  ею любого "мошенничества" вокруг деторождениЯ за
последние 200 лет много  потерЯли в  своей  настойчивости.  Ќо зато медицина
набрала  силу в том,  что касаетсЯ удовольствий  пары:  она  изобрела  целую
органическую,  функциональную  или  психическую  патологию,  котораЯ   Якобы
рождаетсЯ из "неполных"  сексуальных практик; она тщательно классифицировала
все  формы  побочных удовольствий; она интегрировала их  в "развитие"  или в
"расстройства" инстинкта; она принЯлась руководить ими.

     {i}139{/i}

     ‚ажным, быть может, ЯвлЯетсЯ  не уровень поблажки или  мера подавлениЯ,
но  форма  реализующейсЯ   власти.  Љогда  дают  имена   всей  этой  поросли
разрозненных сексуальностей будто бы длЯ того,  чтобы  ее  устранить,- разве
идет тут речь о ее исключении из реальности? Ћчень похоже, что реализующаЯсЯ
здесь функциЯ власти -  это не функциЯ  запрета. € что речь  шла  о  четырех
операциЯх, весьма отличных от простого запрета.
     1. ‚озьмем древние запреты  браков между родственниками по крови (сколь
бы многочисленными  и сложными они ни были) или осуждение супружеской измены
(с  ее  неизбежной  частотой);  возьмем,  с  другой  стороны, не  так  давно
установившиесЯ  формы  контролЯ,  которыми,  начинаЯ  с  XIX века,  окружили
сексуальность  детей и  с  помощью которых стали преследовать их "уединенные
привычки". Ћчевидно,  что речь  здесь идет не об одном  и том  же  механизме
власти. Ќе только потому, что тут речь - о медицине, а там - о законе; тут -
о дрессуре,  там  -  об  уголовном  наказании; но  и  потому,  что  различна
применЯемаЯ  тактика.  Ќа первый взглЯд кажетсЯ,  что  в обоих  случаЯх речь
действительно идет  о  задаче  исключениЯ,  обреченной  всегда на неудачу  и
вынужденной  всЯкий раз  начинать  сначала. Ќо  запрет  "инцеста"  стремитсЯ
достичь своей цели путем  асимптотического уменьшениЯ того, что он осуждает;
контроль   же  за  детской   сексуальностью   пытаетсЯ  достичь  цели  через
распространение одновременно  как своей собственной  власти,  так и объекта,
над которым он эту власть осуществлЯет. Ћн действует  в соответствии  с этим
двойным бесконечным  ростом.  Џедагоги и  врачи  действительно  сражались  с
онанизмом детей как с настоЯщей  эпидемией, которую хотели погасить. Ќа деле
же в течение этой вековой кампании, мобилизовавшей взрослый мир вокруг секса
детей, речь шла о том, чтобы оперетьсЯ на

     {i}140{/i}
     неуловимые удовольствиЯ, чтобы конституировать их в качестве тайных (т.
е. заставить их прЯтатьсЯ, чтобы позволить себе  их обнаруживать), поднЯтьсЯ
к их истокам, проследить их затем от истоков до последствий, устроить облаву
на  все,  что может  их вызывать или  только допускать.  ‚сюду, где возникал
риск,  что  они  могут  себЯ  обнаружить, были  установлены диспозити-вы длЯ
надзора,  расставлены  ловушки, чтобы  принудить  к  признаниЯм,  предписаны
неиссЯкающие корректирующие дискурсы; по  тревоге  были  поднЯты родители  и
воспитатели, в них  было посеЯно подозрение,  что все дети виновны, и страх,
что они  сами будут виновны, если не станут достаточно их подозревать; им не
позволЯли   терЯть   бдительность   перед  лицом  опасности  рецидивов;   им
предписали,  как  себЯ  вести,  и   заново  переписали  их  педагогику;   на
пространстве    семьи    разместили     средства    захвата    длЯ    целого
медико-сексуального режима.  "Џорок"  ребенка - это не столько враг, сколько
опора;  сколько бы  на  него  ни  указывали как  на  зло,  которое  подлежит
искоренению,   но  неизбежное   поражение,  чрезмерное  усердие  в  довольно
безнадежной  задаче  заставлЯют  подозревать,  что  от  него  требуют скорее
продолжатьсЯ,  размножатьсЯ до  пределов видимого и невидимого,- скорее это,
чем  навсегда исчезнуть. ‚ласть перемещаетсЯ вдоль всей  этой опоры, умножаЯ
свои  промежуточные  пункты  и  свои  действиЯ,  в  то  времЯ  как  ее  цель
расширЯетсЯ, разделЯетсЯ и разветвлЯетсЯ, продвигаЯсь вглубь реального  теми
же шагами, что  и  сама власть.  Ќа первый взглЯд,  речь  идет  о  некотором
заградительном диспозитиве; на самом же деле вокруг ребенка {i}соорудили{/i}
линии бесконечного {i}внедрениЯ.{/i}
     2.  ќта  новаЯ  охота на периферическую сексуальность влечет  за  собой
{i}во-площение извращений{/i} и {i}новую спецификацию индивидов.{/i} ‘одомиЯ
- какой она была в древнем гражданском и каноническом праве -

     {i}141{/i}
     ЯвлЯлась определенным типом запрещенных действий;  виновник ее был лишь
юридическим  лицом.  ѓомосексуалист  XX  века  стал  особым  персонажем:   с
соответствующими  прошлым, историей  и детством,  характером,  формой жизни,
равно как и морфологией, включаЯ нескромную анатомию, а также, быть может, с
загадочной  физиологией.  Ќичто  из  того,  чем  он  ЯвлЯетсЯ  в  целом,  не
ускользает от его  сексуальности. Ћна присутствует в  нем повсюду,  ЯвлЯетсЯ
подкладкой  всего  его  поведениЯ,  поскольку она  ЯвлЯетсЯ  его  скрытым  и
бесконечно активным принципом; она бесстыдно написана на его лице и на теле,
поскольку она - тайна, котораЯ все  времЯ себЯ  выдает.  Ћна присуща  ему не
столько  как греховнаЯ привычка, сколько как его особаЯ  природа.  Ќе  нужно
забывать,  что   психологическаЯ,   психиатрическаЯ,  медицинскаЯ  категориЯ
"гомосексуальности" конституировалась в тот день, когда  ее охарактеризовали
не  столько через  тип  сексуальных  отношений,  сколько  через определенное
качество сексуальной чувствительности, определенный  способ менЯть местами в
самом себе  мужское и женское  (в качестве даты рождениЯ можно рассматривать
знаменитую   статью   ‚естфалЯ  1870  года   об   "извращенных   сексуальных
ощущениЯх"1). ѓомосексуальность  поЯвилась как одна из фигур  сексуальности,
когда ее отделили от содомии и свЯзали с некой внутренней андрогинией, неким
гермафродитизмом души.  ‘одомит был  отступником  от  закона, гомосексуалист
ЯвлЯетсЯ теперь видом.
     Љак ЯвлЯютсЯ видами и все мелкие извращенцы, которых психиатры XIX века
энтомологизировали,   даваЯ   им   прихотливые   крещальные    имена:   есть
эксгибиционисты ‹азега, фетишисты Ѓине, зоофилы и
     _______
     1 {i}Westphal.Archlv fur Neuralogie,{/i} 1870.

     {i}142{/i}
     зооэрасты Љрафт-ќбинга,  ауто-моносексуалисты ђоледера, поЯвЯтсЯ  еще и
миксоскопофилы, гинекомасты,  пресбиофилы,  сексоэстетические  извращенцы  и
диспарейные  женщины. ќти  красивые  имена ересей  отсылают к некой природе,
котораЯ  вроде  бы  забывает  о  себе  настолько,  что преступает закон,  но
достаточно помнит о себе, чтобы продуцировать  все новые виды даже там,  где
уже нет  порЯдка.  Њеханика  власти,  котораЯ настойчиво преследует  всю эту
разномастность, настаивает на  том, что ее  можно уничтожить лишь придав  ей
постоЯнную и видимую аналитическую реальность: она погружает ее  в тела, она
подкладывает ее под  поведение, она делает из  нее  принцип  классификации и
интеллигибельности,  она  конституирует  ее  как  условие  существованиЯ   и
естественный  порЯдок  беспорЯдка.  —то  же  -  исключение  всей  этой  тьмы
отклонЯющихсЯ  сексуальностей?  Ћтнюдь  -  лишь  спецификациЯ,  региональное
отвердевание каждой из них. ђечь идет о том, чтобы, рассеиваЯ их, посеЯть их
в реальности, во-плотить их в индивиде.
     3. —тобы  эта  форма  власти  осуществлЯлась,  она  в  гораздо  большей
степени,  чем  старые  запреты,  требует  постоЯнных,  внимательных  и  даже
любопытствующих  присутствий; она предполагает  разного  рода близости;  она
действует через обследованиЯ и постоЯнные наблюдениЯ; она нуждаетсЯ в обмене
дискурсами  через вопросы,  вымогающие  признаниЯ,  и  через  откровенности,
выходЯщие за пределы вопросов. Ћна подразумевает  физический  подход и  игру
интенсивных  ощущений.  ЊедикализациЯ  необычного  сексуального  оказываетсЯ
одновременно и последствием и инструментом этого. ‚недренные в тело, ставшие
глубинным  характером  индивидов, причуды секса релевантны некой  технологии
здоровьЯ  и  патологии.  €,  напротив,  с  того  момента  как  сексуальность
становитсЯ чем-то медицинским или чем-то, допус-

     {i}143{/i}
     кающим медикализацию, е± - точно так же,  как и повреждение, дисфункцию
или симптом  - нужно отправлЯтьсЯ подстерегать в глубине  организма,  или на
поверхности кожи,  или среди любых знаков поведениЯ. ‚ласть,  таким образом,
взЯв на себЯ заботу  о сексуальности, берет на  себЯ обЯзательство входить в
соприкосновение  с  телами;  она  ласкает  их  глазами;  она интенсифицирует
определенные  их области;  она  электризует  поверхности;  она драматизирует
беспокоЯщие моменты. Ћна берет  сексуальное тело в  охапку. ќто, несомненно,
повышение эффективности  и расширение контролируемой  области. Ќо это  также
сенсуализациЯ  власти  и  выгода  длЯ удовольствиЯ. —то  производит  двойной
эффект:  власть получает импульс от  самого  своего осуществлениЯ;  волнение
вознаграждает  надзирающий   контроль  и  несет  его  дальше;  интенсивность
признаниЯ дает новый толчок любопытству опросника; обнаруженное удовольствие
приливает к  окружающей его  власти.  Ќо  ведь  столько назойливых  вопросов
обособлЯет  удовольствиЯ  того,  кто  должен отвечать;  взглЯд их фиксирует,
внимание выделЯет их и оживлЯет. ‚ласть функционирует как призывный механизм
- она  притЯгивает,  она извлекает те странности,  за которыми сама неусыпно
следит.  “довольствие  распространЯетсЯ  на преследующую его власть;  власть
закреплЯет удовольствие, которое она только что выгнала из его логова.
     Њедицинский осмотр, психиатрическое обследование, педагогический отчет,
семейный контроль  вполне могут  иметь в качестве своей общей и  зримой цели
говорить "нет" всем  заблудшим и бесплодным формам сексуальности  - на самом
деле все они осуществлЯютсЯ под  действием двойного импульса: удовольствиЯ и
власти. “довольствиЯ - отправлЯть  власть, котораЯ расспрашивает, надзирает,
выслеживает, шпионит, обыскивает, ощупывает, извлекает на свет; а с другой

     {i}144{/i}
     стороны - удовольствиЯ, которое разгораетсЯ от того, что ему приходитсЯ
ускользать от этой власти, от нее убегать, ее обманывать или ее маскировать.
‚ласти - котораЯ позволЯет пленЯть себЯ  как  раз тем удовольствиЯм, которые
она  преследует; и нарЯду с ней - власти, утверждающей  себЯ  в удовольствии
себЯ демонстрировать, в удовольствии соблазнЯть или сопротивлЯтьсЯ. Џленение
и соблазнение; столкновение и взаимное усиление: родители и дети, взрослый и
подросток,  воспитатель  и  ученики,  врачи   и  больные,  психиатр  с   его
истерическими пациентами  и извращенцами,- все эти персонажи, начинаЯ с  •IX
века,  беспрерывно  разыгрывали этот сценарий. ќти призывы и  эти умолчаниЯ,
эти  круговые  побуждениЯ  оборудовали  вокруг  секса  и  тела  не  какие-то
непроходимые границы, но {i}нескончаемые спирали{/i} власти и удовольствиЯ.
     4.   Ћтсюда-  эти  {i}диспозитивы  сексуального  насыщениЯ,{/i}   столь
характерные длЯ социального пространства и ритуалов XIX века. —асто говорЯт,
что  современное  общество попыталось  редуцировать  сексуальность к паре  -
гетеросексуальной и, насколько возможно,- легитимной. Ќо точно так же  можно
было бы сказать, что оно если и не  изобрело, то  по крайней  мере тщательно
оборудовало и заставило размножатьсЯ группы с многочисленными элементами и с
циркулирующей сексуальностью: дистрибуциЯ точек власти, иерархи-рованных или
приходЯщих в  столкновение; "преследуемые" удовольствиЯ -  удовольствиЯ,  за
которыми охотЯтсЯ  и  которые желают; частичные формы сексуальности, которые
терпЯт и  поддерживают; формы  близости, которые  выдают  себЯ за  процедуры
надзора и которые осуществлЯютсЯ как механизмы  интенсификации; индуцирующие
контакты.
     ’ак обстоит дело  с  семьей, или скорее,  быть может, с  домочадцами: с
родителЯми, детьми, в некоторых {i}случаЯх. -{/i} со слугами. ‘емьЯ XIX века
- действитель-

     {i}145{/i}

     но ли это Ячейка моногамной супружеской жизни? Ѓыть может, до известной
степени  это и так. Ќо  точно  так  {i}же{/i}  ЯвлЯетсЯ она  и  некой  сетью
удовольствий-властей,  сочлененных соответственно  точкам,  многочисленным и
находЯщимсЯ в  доступных  трансформации  отношениЯх.  ђазделение взрослых  и
детей,  полЯрное   разведение  спален  длЯ  родителей  и  детей   (что  было
канонизировано в этом веке вместе с возникновением массовых форм застройки),
до  известной  степени  разделение  мальчиков  и  девочек,   неукоснительные
предписаниЯ  по   уходу  за  грудными   младенцами  (правила   вскармливаниЯ
материнским   молоком,   гигиена),   настороженное   внимание    к   детской
сексуальности,  предположительно  опасные  последствиЯ  мастурбации,  особое
значение, придаваемое периоду полового созреваниЯ, методы надзора, внушаемые
родителЯм,  увещеваниЯ, секреты и страхи, одновременно и важное и вызывающее
опасениЯ присутствие слуг,- все это делает из  семьи, даже сведенной к своим
минимальным  размерам,  сложную  сеть,  насыщенную  многочисленными  формами
сексуальности,   фрагментарными   и  подвижными.   ‘ведение  всего  этого  к
супружеским  отношениЯм,  даже если и  проецировать их в  форме запрещенного
желаниЯ также и на детей, конечно же, не ведет к пониманию этого диспозитива
семьи, который ЯвлЯетсЯ по отношению к  сексуальностЯм  не столько принципом
запрета,   сколько   механизмом   побуждениЯ  и  умножениЯ.   кольные   или
психиатрические заведениЯ с их многочисленным  населением, их иерархией,  их
пространственным устройством, их  системой  надзора конституируют, нарЯду  с
семьей,  некий  иной  способ  распределЯть   игру  разных   форм  власти   и
удовольствиЯ; но и  эти  заведениЯ очерчивают  своего  рода области высокого
насыщениЯ  сексуальным  -  с привилегированными пространствами и  ритуалами,
такими, как класснаЯ комната, спальнЯ, визит или кон-

     {i}146{/i}
     сультациЯ. …сли  что здесь и запрашиваетсЯ  и устанавливаетсЯ,  так это
формы сексуальности - не супружеской, не гетеросексуальной, не моногамной.
     "Ѓуржуазное" общество XIX века,  как впрочем, без сомнениЯ, еще и наше,
ЯвлЯетсЯ обществом извращениЯ - извращениЯ взрывающегосЯ и разлетевшегосЯ во
все стороны.  € это отнюдь не в  смысле  лицемериЯ, ибо  ничто не было более
Явным  и более многословным,  ничто  не стало  более Явно  предметом заботь!
дискурсов  и  институций. Ќе потому вовсе, что, пожелав воздвигнуть  слишком
строгий и слишком  общий барьер против сексуальности, общество Якобы вопреки
себе дало повод длЯ настоЯщего расцвета извращений и длЯ  обширной патологии
сексуальных инстинктов.  ђечь тут  идет скорее о  типе  власти,  которую это
общество заставило функционировать на теле и на сексе.  ќта власть выступает
как  раз  отнюдь  не в  форме  закона  или  в  качестве последствиЯ действиЯ
какого-то  определенного запрета.  Ќапротив, она осуществлЯет  свое действие
через умножение отдельных форм  сексуальности.  Ћна не фиксирует границу длЯ
сексуальности,  но она распространЯет  различные формы сексуальности, следуЯ
за ними по линиЯм бесконечного внедрениЯ. ‚ласть не исключает сексуальность,
но включает ее в тело как способ спецификации индивидов. ‚ласть не стараетсЯ
избежать сексуальности, но притЯгивает ее вариации посредством спиралей, где
удовольствие  и  власть друг друга усиливают;  не  устанавливает барьеры, но
оборудует  места  максимального   насыщениЯ.  Ћна  производит  и   фиксирует
сексуальную  разнородность. ‘овременное общество  ЯвлЯетсЯ извращенным вовсе
не  вопреки своему  пуританству  и  не  в силу  отраженного действиЯ  своего
лицемериЯ,- оно ЯвлЯетсЯ извращенным на самом деле и прЯмо: -на  самом деле,
ибо многообразные сексуальности-те, что поЯвлЯютсЯ соответственно различным

     {i}147{/i}
     возрастам  (сексуальность  младенца  или  сексуальность  ребенка  более
старшего  возраста), те, что поселЯютсЯ внутри  особого рода пристрастий или
эротических практик (сексуальность гомосексуалиста,  ге-ронтофила, фетишиста
и  др.),  те, которые диффузным  образом делают вклады в различные отношениЯ
(сексуальный  характер отношений  между  врачом  и  пациентом,  педагогом  и
учеником,  психиатром  и   душевнобольным),  те,  что  обитают  в  различных
пространствах  (сексуальность  дома,  школы,  тюрьмы),-  все  они   ЯвлЯютсЯ
коррелЯтами вполне определенных процедур  власти. Ќе следует думать, что все
эти вещи, до поры до времени терпимые, привлекли к  себе внимание и получили
уничижительную оценку тогда,  когда  ролью  регулЯтива захотели наделить тот
один-единственный тип сексуальности, который способен воспроизводить рабочую
силу и форму семьи. ќти многообразные поведениЯ на самом деле были извлечены
из человеческих тел  и из их удовольствий; или, скорее, они в них отвердели;
с помощью многообразных диспозитивов власти  они были призваны, извлечены на
свет, обособлены,  усилены и воплощены.  ђост  извращений не  есть  тема длЯ
морализации,  тема,  котораЯ Якобы  неотступно преследовала щепетильные  умы
викторианцев. ќто есть реальный  продукт наложениЯ некоторого типа власти на
тела и  их  удовольствиЯ. Њожет  статьсЯ,  что  ‡апад  оказалсЯ  неспособным
изобрести  новые  удовольствиЯ  и,  уж  конечно,  он не  открыл  неизвестных
пороков.  Ќо он определил  новые  правила игры  власти и удовольствиЯ. ‚ ней
проступил  застывший   лик  извращений;   -   прЯмо,  ибо   эта  имплантациЯ
множественных перверсий не ЯвлЯетсЯ  насмешкой сексуальности,  котораЯ мстит
власти, предписавшей ей  чрезмерно подавлЯющий закон. ’очно так  же  речь не
идет о парадоксальных формах удовольствиЯ, которые обраща-

     {i}148{/i}
     ютсЯ  на  власть, чтобы  сделать в  нее вклады  в  форме "удовольствиЯ,
которое    должно    испытать".    €мплантациЯ    перверсий    есть    некий
эффект-инструмент:
     именно  благодарЯ  обособлению,  усилению и  укреплению  периферических
сексуальностей эти отношениЯ власти к сексу и к удовольствию разветвлЯютсЯ и
размножаютсЯ,   размежевывают  тело  и  пропитывают  собой  различные  формы
поведениЯ.  Ќа  этой  передовой  линии  власти  и  обосновываютсЯ  различные
сексуальности, рассредоточенные и  прикрепленные к тому или иному  возрасту,
месту,   пристрастию,   к   тому  или   иному  типу   практик.   ђазмножение
сексуальностей  через  расширение  власти;  повышение цены  власти,  которой
каждаЯ  из  этих  региональных  сексуальностей  предоставлЯет  плацдарм  длЯ
интервенции:  это сцепление,  особенно начинаЯ  с XIX века, обеспечиваетсЯ и
воспроизводитсЯ  посредством   бесчисленных  экономических   выгод,  которые
благодарЯ  посредничеству медицины, психиатрии,  проституции  и  порнографии
оказываютсЯ   подключенными   одновременно   как  к   этому   аналитическому
приумножению удовольствиЯ, так и  к  этому повышению цены контролирующей его
власти. “довольствие и  власть не упразднЯют друг друга; они не противостоЯт
друг другу; они следуют друг за другом, чередуютсЯ друг с другом и усиливают
друг друга. Ћни сцеплены друг с другом соответственно  сложным и  позитивным
механизмам возбуждениЯ и побуждениЯ.
     ‘ледует, стало быть, отбросить гипотезу, что современные индустриальные
общества  открыли эпоху возрастающего  подавлениЯ секса. Њы присутствуем  не
просто при взрыве еретичных форм сексуальности. Ќо главным образом при том -
и это чрезвычай-, но важнаЯ точка,- что некий диспозитив, весьма отличный от
закона,  даже  если  он   локально  и  опираетсЯ  на  процедуры  запрещениЯ,
обеспечивает - с по-

     {i}149{/i}
     мощью  целой сети сцепленных  друг с другом  механизмов  -  размножение
специфических  удовольствий,  умножение разнородных сексуальностей.  Ќи одно
другое общество,  говорЯт, не  было Якобы столь преувеличенно  стыдливым,  и
никогда инстанции власти не вкладывали столько заботы  в  то,  чтобы сделать
вид, будто они не ведают  о  том, что они  запрещают,-  как  если бы они  не
хотели  иметь  с  этим  ничего  общего.  ‚ыЯснЯетсЯ,   однако,  нечто  прЯмо
противоположное, по крайней  мере при  самом общем  обзоре: никогда не  было
большего  числа  центров  власти;  никогда  не  было  так  много  Явного   и
многословного вниманиЯ; никогда не  было больше контактов и круговых свЯзей;
никогда  не  было  большего  количества  очагов,  где  разгораютсЯ  -  чтобы
распространЯтьсЯ  затем  дальше  и  дальше  - интенсивность  удовольствиЯ  и
настойчивость власти.


     III. Scientia sexualis

     Џолагаю, мне уступЯт первые  два пункта; думаю, согласЯтсЯ считать, что
в  течение   вот   уже   трех  веков  дискурс  о   сексе  оказывалсЯ  скорее
приумноженным, нежели разреженным; и  что  если  он и нес с  собой запреты и
ограничениЯ, то при  этом -  и неким гораздо более фундаментальным образом -
он   обеспечивал   уплотнение  и   имплантацию   всего   этого  сексуального
многообразиЯ.  ’ем  не  менее кажетсЯ,  что все это играло  главным  образом
защитную   роль.  ‘только  о  нем   говорить,  находить  его   размноженным,
расчлененным  и специфицированным именно там, куда  его  вставили,-  по сути
дела,  это  будто  бы   и  значит   пытатьсЯ   просто   замаскировать  секс:
дискурс-экран, дисперсиЯ-избегание. €, по крайней  мере до ”рейда, дискурс о
сексе - дискурс  ученых и теоретиков -  никогда Якобы  не прекращал скрывать
то,  о  чем он  говорил. Њожно было бы принЯть  все эти сказанные вещи,  эти
скрупулезные предос-

     {i}150{/i}
     торожности   и   детальные   анализы   за   многочисленные   процедуры,
предназначенные длЯ того,  чтобы избежать эту невыносимую, слишком гибельную
истину о  сексе.  €  самый факт, что притЯзали говорить о нем с  очищенной и
нейтральной   точки   зрениЯ  науки,   ЯвлЯетсЯ  весьма  показательным.  ќто
действительно была наука, построеннаЯ  на умолчаниЯх, поскольку, обнаруживаЯ
свою неспособность или  нежелание говорить о сексе как таковом, она касалась
главным   образом   его  отклонений,  перверсий,   причудливых   исключений,
патологических упразднений или болезненных обострений. ќто была также наука,
подчиненнаЯ  императивам некой  морали, разделениЯ  которой она повторила  в
форме разновидностей  медицинской  нормы. Џод предлогом  говорить истину она
повсюду разжигала страхи;  малейшим колебаниЯм сексуальности она приписывала
целую  воображаемую  династию   несчастий,  которым   суждено  отзыватьсЯ  в
поколениЯх;  она объЯвила  опасными длЯ  общества  в  целом  тайные привычки
застенчивых и  маленькие пристрастиЯ,  самые  что  ни  на есть уединенные; в
конце  необычных удовольствий она поставила ни больше ни меньше как смерть -
смерть индивидов, поколений и рода.
     Ћна, таким образом, оказалась свЯзанной с  некой медицинской практикой,
настойчивой  и  нескромной, скороговоркой оповещающей о  своих  отвращениЯх,
скорой  на то,  чтобы бежать на помощь закону и общественному мнению, скорее
угодливой перед  силами порЯдка, нежели  послушной  требованиЯм истинного. ‚
лучшем  случае  непроизвольно  наивнаЯ,  но  чаще  всего  намеренно  лживаЯ,
пособница того, что она изобличает, надменнаЯ и задиристаЯ,- она  установила
настоЯщее распутство патологического, характерное длЯ кончающегосЯ XIX века.
’акие  врачи,  как  ѓарнье,  Џуйе,  ‹адусет   были  во  ”ранции  бесславными
живо-писателЯми этого, как ђолина - его певцом. Ќо - по

     {i}151{/i}
     ту сторону этих удовольствий-расстройств - эта наука требовала длЯ себЯ
и  других властных  полномочий; она  выставлЯла  себЯ  в качестве  верховной
инстанции в том,  что касаетсЯ  требований гигиены, соединЯЯ  древние страхи
венерической болезни с новыми темами асептики, великие эволюционистские мифы
с новыми институтами  общественного здоровьЯ; она  претендовала на то, чтобы
обеспечить физическую  крепость и моральную  чистоту  социального  тела; она
обещала  устранить  неполноценных  индивидов,  всЯкого  рода  дегенератов  и
вырождающиесЯ популЯции. ‚о имЯ биологической и исторической настоЯтельности
она  оправдывала  различные формы  государственного расизма, в таком  случае
неизбежного. Ћна обосновывала расизм как "истину".
     …сли сравнить эти дискурсы о человеческой сексуальности с тем, чем была
в то же самое времЯ  физиологиЯ размножениЯ животных и растений, различие не
может не поражать. ‘лабость их содержаниЯ - Я даже не говорю о научности, но
об элементарной рациональности - ставит их особнЯком в истории  знаниЯ.  Ћни
образуют  странную  смешанную  зону. Ќа протЯжении  •IX  века  секс  кажетсЯ
вписанным в  два  весьма  различных  регистра  знаниЯ: биологии размножениЯ,
котораЯ   непрерывно   развивалась    в   соответствии   с   общей   научной
нормативностью,  и  медицины  секса,  котораЯ  подчинЯлась  совершенно  иным
правилам  формированиЯ.  Њежду  ними  не  было  никакого  реального  обмена,
никакого взаимного структурированиЯ. ЏерваЯ сыграла по  отношению  ко второй
роль более чем отдаленной и к  тому же весьма фиктивной гарантии: глобальное
поручительство, под прикрытием которого моральные препЯтствиЯ, экономические
или политические предпочтениЯ, традиционные страхи  могли  быть переписаны в
наукообразном словаре. ‚се происходит так, как если бы некое фундаментальное
сопро-

     {i}152{/i}
     тивление противостоЯло тому, чтобы о человеческом сексе, его коррелЯтах
и его  эффектах  держать речь в рациональной форме.  ’акой  сдвиг  указывает
вроде  бы на то, что  подобного рода дискурс преследует цель  не высказывать
истину,  но  лишь  во  что  бы  то  ни стало помешать  этой истине  там себЯ
обнаруживать.  ‡а различием физиологии размножениЯ и  медицины сексуальности
следовало бы  видеть  нечто большее,  нежели  только  неравномерный  научный
прогресс  или  перепад форм рациональности:  как если бы  одна  находилась в
ведении  безмерной  воли к знанию,  котораЯ  поддерживала институт  научного
дискурса  на  ‡ападе,  тогда  как  другаЯ принадлежала  бы  упорной  воле  к
незнанию.
     Ќеоспоримо:  научный дискурс о сексе,  который строили  в XIX веке, был
пронизан не имеющими  возраста  легковериЯми, но  также  и  систематическими
ослеплениЯми: отказом видеть  и  слышать; однако -  и  это-то, безусловно, и
есть  критический  момент,- отказом,  который  касалсЯ  именно того,  что  и
заставлЯли  обнаружитьсЯ  или к формулированию  чего настоЯтельно побуждали.
Џоскольку: неведение может существовать не  иначе  как  на основе некоторого
фундаментального  отношениЯ  к  истине. €збежать ее,  преградить ей  доступ,
замаскировать  ее -  столько различных локальных тактик, которые посредством
наложениЯ одних на  другие и  в конечном счете благодарЯ  обходному  маневру
дают  парадоксальную  форму  некоторому  сущностному  прошению о  знании. Ќе
хотеть узнать - это  еще одно приключение  воли  к истине. Џусть ‘альпетриер
эпохи арко будет тут примером: это был громадный аппарат наблюдениЯ - с его
обследованиЯми, опросами, экспериментами, но это была также  некаЯ машинериЯ
побуждениЯ  -  с ее  публичными  представлениЯми,  с ее  театром  ритуальных
припадков, тщательно подготовленных с помощью эфира или амилнитрата, с ее

     {i}153{/i}
     игрой диалогов, пальпаций, наложениЯ рук, поз,  которые врачи с помощью
определенного  жеста  или  слова вызывают  или  устранЯют,  с  ее  иерархией
персонала, который выслеживает, организует, провоцирует, записывает, доносит
и который накапливает гигантскую пирамиду наблюдений и досье. € вот на  фоне
этого непрерывного побуждениЯ  к дискурсу и  к истине и начинают действовать
собственные механизмы  неведениЯ:  таков  жест арко, прерывающий  публичную
консультацию, как только  вопрос слишком Явно  начинает  касатьсЯ "этого"; и
таково же - более частое - прогрессирующее стирание из историй болезни того,
что о  сексе было сказано и показано больными,  но  также-увидено, призвано,
вызвано  самими врачами,  и что опубликованные  наблюдениЯ  почти  полностью
опускают1.  ‚ажно  в этой истории не  то, что закрыли себе  глаза и заткнули
уши, и  не то, что произошла ошибка, но прежде всего то,  что вокруг секса и
по  поводу него построили необъЯтный  аппарат длЯ производства истины, пусть
даже и  маскируемой  в  последний  момент. ‚ажно то, что  секс был предметом
заботы не  только  ощущениЯ и удовольствиЯ,  закона или запрета, но  также -
истинного и ложного; важно,  что истина секса стала  чем-то  существенным  -
полезным  или опасным, ценным или угрожающим,- короче: важно,  что  секс был
конституирован как ставка истины. ‡десь, стало быть,
     ___________
     1‘р.,     например,     Bourneville,     {i}Iconografie      de      la
Salpetriere,{/i}pp.110 и след. Ќеизданные материалы о лекциЯх арко, которые
до сих пор еще можно найти в ‘альпетриер, ЯвлЯютсЯ в этом отношении даже еще
более  недвусмысленными,  чем   то,   что  было   опубликовано.  €гры  между
побуждением  и  выпадением  прочитываютсЯ там  весьма  Явно. Ћдна из записей
сообщает о  сеансе 25 ноЯбрЯ  1877 года.  Џациентка предъЯвлЯет истерические
спазмы;  арко  приостанавливает приступ, накладываЯ сначала  руки, а  затем
конец  палки   на   Яичники  женщины.   Љогда  он  убирает  палку,   приступ
возобновлЯетсЯ, и тогда  арко  ускорЯет его ингалЯцией амилнитрата. ЃольнаЯ
требует тогда эту секс-палку  в словах, которые свободны  от  каких бы то ни
было метафор. "Џациентку уводЯт при том, что ее исступление продолжаетсЯ".

     {i}154{/i}
     следует  установить  не  порог  некой  новой  рациональности,  открытие
которой  маркировалось  бы ”рейдом  или кем-нибудь еще,  но  прогрессирующее
образование  (и также - преобразование) этой "игры истины  и секса", которую
завещал  нам XIX век  и относительно которой ничто  не доказывает, что мы от
нее освободились,  даже если мы  ее  и изменили.  Ќежелание  знать, увертки,
умолчаниЯ  были возможны  и  имели  свои  последствиЯ только  на  фоне этого
странного предприЯтиЯ:  говорить  истину о  сексе.  ЏредприЯтиЯ, которое  не
датируетсЯ  XIX  веком, даже  если  именно тогда проект  некоторой "науки" и
предоставил  ему  эту  своеобразную   форму.  ЏредприЯтие   это  и  ЯвлЯетсЯ
основанием  длЯ всех отклонЯющихсЯ, наивных  или  хитрых  дискурсов, где так
долго, кажетсЯ, блуждало знание о сексе.
     * * *
     ‚ истории известны две важнейшие процедуры производства истины о сексе.
     ‘ одной стороны, известны общества - и они весьма многочисленны: Љитай,
џпониЯ,  €ндиЯ, ђим, ара-бо-мусульманские общества,-  которые оснастили себЯ
некой  {i}ars erotica.{/i}  ‚ этом искусстве эротики истина  извлекаетсЯ  из
удовольствиЯ как такового, которое беретсЯ как некаЯ практика и собираетсЯ в
виде некоего  опыта; удовольствие рассматриваетсЯ не в отношении к какому-то
абсолютному  закону  дозволенного  и запрещенного  и вовсе не в  отношении к
критерию полезности, но, главным образом и прежде всего, в отношении к  нему
самому;  оно  здесь  должно  познаватьсЯ  как удовольствие, а  стало  быть -
соответственно  его интенсивности, его особому  качеству, его  длительности,
его отражениЯм  в теле  и  в  душе.  Ѓолее  того:  это  знание  должно  быть
постепенно возвращено в саму сексуальную практику, дабы прорабатывать ее как
бы изнутри и усиливать ее эффекты.

     {i}155{/i}
     ’аким  вот образом конституируетсЯ знание,  которое  должно  оставатьсЯ
секретным  -  совсем не потому,  что неким  бесстыдством  Якобы отмечен  его
объект,  но  в  силу  необходимости  держать его  в  строжайшей  резервации,
поскольку-  согласно  традиции,- будучи разглашено, оно потерЯло бы  в своей
эффективности и в своей силе. ’аким образом, отношение к учителю - держателю
секретов -  ЯвлЯетсЯ  здесь фундаментальным; только он может передавать  это
знание  эзотерическим  способом,   в  качестве  завершениЯ  некоторого  пути
посвЯщениЯ,  по   которому  он  направлЯет   продвижение  своего  ученика  с
неизменными знанием  и  строгостью. ќффекты этого  искусства  наставлениЯ  -
гораздо  более  обильные, чем  это  можно  было  бы  предполагать  исходЯ из
скудности его  рецептов,-должны преобразовать того, на кого оно обращает эти
исключительные преимущества: абсолютное владение телом, единственное в своем
роде  наслаждение, забвение времени и  всЯческих  пределов,  эликсир  долгой
жизни, изгнание смерти и ее угроз.
     Ќаша  цивилизациЯ, по крайней мере на  первый взглЯд, не имеет  никакой
{i}ars erotica.{/i} ‡ато это, несомненно, единственнаЯ цивилизациЯ,  котораЯ
практикует своего рода {i}scientia sexualis.{/i}  €ли, скорее,  единственнаЯ
цивилизациЯ, котораЯ длЯ того,  чтобы говорить истину о сексе, развернула на
протЯжении столетий процедуры, упорЯдоченные главным  образом  особой формой
власти-знаниЯ,   прЯмо   противоположной  искусству  посвЯщений  и  хранимой
учителем тайне: речь идет о признании.
     ЌачинаЯ по крайней  мере  со средних веков, западные общества поместили
признание  среди  самых  важных ритуалов,  от  которых ожидают  производство
истины: регламентациЯ таинства  покаЯниЯ ‹атеранским  ‘обором  в  1215 году;
воспоследовавшее из этого развертывание техник исповеди; отход обвини-

     {i}156{/i}
     тельных   процедур  в  уголовное   правосудие;  исчезновение  испытаний
виновности  (клЯтвы, поединки, апеллЯции к суду  Ѓога)  и  развитие  методов
допроса и  дознаниЯ; растущаЯ долЯ королевской администрации в преследовании
нарушений,  и  это  в  ущерб  способам  приведениЯ  к  частному  соглашению;
учреждение  судов  инквизиции,- все это способствовало  тому, чтобы  придать
признанию  центральную роль  в порЯдке  гражданской  и  религиозной  власти.
ќволюциЯ слова "признание" и правовой функции, им обозначаемой, сама по себе
показательна: от "признаниЯ" как  гарантии статуса, идентичности и ценности,
придаваемой одному лицу  другим, перешли к "признанию" как признанию кого-то
в своих собственных действиЯх  и мыслЯх. „олгое времЯ аутентичность индивида
устанавливалась через удостоверение другими и через манифестацию его свЯзи с
другими    (семьЯ,   вассальнаЯ    зависимость,   покровительство);    затем
аутентичность стала устанавливатьсЯ через  истинный дискурс, который индивид
был способен  или  был  обЯзан произносить  о  себе  самом. Џризнание истины
вписалось в самое сердце процедур индивидуализации, осуществлЯемых властью.
     ‚о   всЯком   случае,   нарЯду   с   ритуалами  испытаниЯ,   нарЯду   с
поручительствами,   которые   даютсЯ   авторитетом   традиции,   нарЯду   со
свидетельскими  показаниЯми,  но  точно так  {i}же{/i} и  нарЯду  с  учеными
процедурами наблюдениЯ и демонстрации, признание  стало на  ‡ападе одной  из
наиболее высоко ценимых техник длЯ  производства истинного. Њы стали с  этих
пор  обществом  в  исключительной  степени  признающимсЯ.  Џризнание  далеко
распространило  свои эффекты:  в правосудие,  в  медицину, в  педагогику,  в
семейные  отношениЯ, в любовные свЯзи, в  самый обыденный  порЯдок и в самые
торжественные ритуалы; признаютсЯ в своих преступлениЯх, признаютсЯ в  своих
грехах,

     {i}157{/i}
     признаютсЯ  в своих  мыслЯх  и  в своих желаниЯх,  признаютсЯ  в  своем
прошлом и в своих снах, делают признаниЯ о своем детстве; признаютсЯ в своих
болезнЯх и  бедах;  стараютсЯ с величайшей точностью сказать  о  том,  о чем
сказать как раз труднее всего; признаютсЯ публично и  частным образом, своим
родителЯм, своим воспитателЯм, своему врачу, тем, кого любЯт;
     самим себе,  в радости и в  горе, делают признаниЯ,  которые невозможно
сделать никому другому, признаниЯ, из которых потом делают книги. ЏризнаютсЯ
- или вынуждаютсЯ к  признанию. Љогда признание  не ЯвлЯетсЯ спонтанным  или
предписанным неким  внутренним императивом, оно вымогаетсЯ; его выколачивают
из души или вырывают у  тела.  ЌачинаЯ со средних веков, пытка  сопровождает
его  как  тень  и  поощрЯет  его,  когда  оно пытаетсЯ  ускользнуть:  черные
близнецы'.  € самаЯ безоружнаЯ нежность, и  самые кровавые проЯвлениЯ власти
равно нуждаютсЯ в исповеди. —еловек на ‡ападе стал признающимсЯ животным.
     Ћтсюда,  несомненно, и  метаморфоза,  происходЯщаЯ  с  литературой:  от
удовольствиЯ  рассказывать  и  слушать,  центрированном  на  героическом или
чудесном  повествовании об  "испытаниЯх" храбрости  или свЯтости, перешли  к
литературе, упорЯдоченной в  соответствии с  бесконечной  задачей  заставить
поднЯтьсЯ из глубины  самого себЯ, поверх слов некую истину,  которую  самаЯ
форма признаниЯ заставлЯет мерцать  как нечто недоступное. Ћтсюда также  эта
другаЯ манера философствовать:  искать фундаментальное отношение к истинному
и не просто  в  самом  себе  -  в каком-нибудь  забытом знании или в  некоем
врожденном отпечатке,- но в исследовании самого себЯ, ко-
     ___________
     1 “же греческое право совокупило пытку  и признание,  по крайней мере в
отн