Ђвдеича на Ѓабьем базаре. €з этих грошей много
ушло на глупую затею - на издание книжки стихов, и пришлось  потом  шататьсЯ
среди посетителей Ђвдеича и навЯзывать им книжку за полцены... „а мало того:
он шутом стал! ђаз стоЯл он на базаре возле мучных лавок и глЯдел на босЯка,
который кривлЯлсЯ перед купцом  Њозжухиным,  вышедшим  на  порог.  Њозжухин,
сонно-насмешливый, похожий лицом на отражение в самоваре, занЯт  был  больше
котом, который лизал его расчищенный сапог. Ќо босЯк не унималсЯ. Ћн  ударил
себЯ кулаком в грудь, стал, поднимаЯ плечи и хрипЯ, декламировать:
 
                         Љто пьЯнствует с похмельЯ, 
                         ’от действует умно... 
 
     € Љузьма, блестЯ запухшими глазами, внезапно подхватил:
 
                         „а здравствует веселье, 
                         „а здравствует вино! 
 
     Ђ проходившаЯ мимо старуха-мещанка, похожаЯ  лицом  на  старую  львицу,
остановилась, исподлобьЯ поглЯдела на него и, поднЯв костыль, раздельно, зло
сказала:
     - Ќебось молитву-то не заучил так-то!
     Ќиже падать стало некуда. Ќо это-то и спасло его. Ћн пережил  несколько
страшных сердечных припадков - и сразу оборвал пьЯнство, твердо решив начать
самую простую, трудовую жизнь, снимать, например, сады, огороды...
     Њысль эта радовала его. "„а, да, - думал он, - давно пора!". €  правда,
нужен был отдых, нищаЯ,  но  чистаЯ  жизнь.  ‘тал  он  уже  стареть.  ‘овсем
посерела его бородка, поредели, приобрели железный цвет его  причесанные  на
прЯмой рЯд, завивавшиесЯ на концах  волосы,  потемнело  и  еще  худее  стало
широкое в скулах лицо...
     ‚есной, за несколько месЯцев до мира с ’ихоном, Љузьма  прослышал,  что
сдаетсЯ сад в селе Љазакове, в родном уезде, и поспешил туда.
     Ѓыло начало маЯ; после жары завернули холода, дожди,  шли  над  городом
осенние мрачные тучи. Љузьма, в старой чуйке  и  старом  картузе,  в  сбитых
сапогах, шагал на вокзал, за Џушкарную ‘лободу, и, качаЯ головой, морщась от
цигарки в  зубах,  заложив  руки  назад,  под  чуйку,  иронически  улыбалсЯ:
навстречу ему только что пробежал босоногий мальчишка с  кипой  газет  и  на
бегу бойко крикнул привычную фразу:
     - ‚сЯобщаЯ забастовка!
     - Ћпоздал, малый, - сказал Љузьма. - Џоновей-то чего нету?
     Њальчишка, блестЯ глазами, приостановилсЯ.
     - Ќовые городовой на вокзале отнЯл, - ответил он.
     - Ђй да конституциЯ! - едко сказал Љузьма  и  двинулсЯ  дальше,  прыгаЯ
среди грЯзи под темными от дождей,  гнилыми  заборами,  под  ветвЯми  мокрых
садов и окнами косых хибарок, сходивших под гору, в конец  городской  улицы.
"—удеса в решете!" -думал он, прыгаЯ.  Џрежде  в  такую  погоду  по  лавкам,
трактирам зевали, еле перекидывались словами. ’еперь по всему городу - толки
о „уме, о бунтах и пожарах, о том, как "Њуромцев отбил  примьер-министра"...
Ќу,  да  ненадолго  лЯгушке  хвост!  ‚   городском   саду   играет   оркестр
стражников... Љазаков прислали целую сотню... €  третьего  днЯ  на  ’орговой
улице один из них, пьЯный, подошел к открытому окну общественной  библиотеки
и, расстегиваЯ штаны, предложил барышне-библиотекарше  купить  "арихметику".
‘тарик, извозчик, стоЯвший подле, стал стыдить его, а казак выхватил  шашку,
рассек ему плечо и с матерной бранью  кинулсЯ  по  улице  за  летЯщими  куда
попало, ошалевшими от страха прохожими и проезжими...
     - Љошкодер, кошкодер, завалилсЯ под забор! - тонкими голосами  завопили
за Љузьмой девочки, прыгавшие по камнЯм мелкого  слободского  ручьЯ.  -  ’ам
кошек дерут, ему лапку дадут!
     - “, паршивые! - цыкнул  на  них  шедший  впереди  Љузьмы  кондуктор  в
страшно тЯжелой даже на вид шинели. - ђовесника нашли!
     Ќо по голосу можно было понЯть, что он сдерживает смех. ‘тарые глубокие
калоши кондуктора были в засохшей  грЯзи,  хлЯстик  шинели  висел  на  одной
пуговице. Ѓревенчатый мостик, по которому он шел, лежал косо. „альше,  возле
рвов, промытых  вешней  водой,  росли  чахлые  лозинки.  €  Љузьма  невесело
взглЯнул и на них, и на соломенные крыши по слободской горе, и на дымчатые и
синеватые тучи над ними, и на рыжую собаку, грызшую во рву кость...
     "„а, да, - думал он, поднимаЯсь на гору. -  Ќенадолго  лЯгушке  хвост!"
ЏоднЯвшись, увидав среди пустых зеленых полей красные вокзальные  постройки,
он опЯть ухмыльнулсЯ. Џарламент, депутаты! ‚чера воротилсЯ он из сада,  где,
по случаю праздника, была иллюминациЯ, взвивались ракеты, а стражники играли
"’ореадора" и "‚озле речки, возле моста", "Њатчиш"  и  "’ройку",  вскрикиваЯ
среди галопа: "ќй, мила-и!"  -  вернулсЯ  и  стал  звонить  у  ворот  своего
подворьЯ. „ергал, дергал гремЯщую проволоку - ни души.  Ќи  души  и  крутом,
тишина, сумерки, холодное зеленоватое небо на закате  за  площадью  в  конце
улицы, над головой - тучи... Ќаконец, плететсЯ кто-то за воротами,  крЯхтит.
ѓремит ключами и бормочет: - ‚ отделку охромел...
     - Ћтчего это? - спросил Љузьма.
     - ‹ошадь убила, - ответил отворЯвший и, распахнув калитку, прибавил:  -
Ќу, теперь еще двое осталось.
     - ќто судейские, что ли?
     - ‘удейские.
     - Ђ не знаешь, зачем суд приехал?
     - „епутата судить... ѓоворЯт... реку хотел отравить.
     - „епутата? „урак, да разве депутаты этим занимаютсЯ?
     - Ђ чума их знает...
     Ќа окраине слободы, возле порога глинЯной мазанки, стоЯл высокий старик
в  опорках.  ‚  руке  у  старика  была  длиннаЯ  ореховаЯ  палка  и,  увидав
проходЯщего, он поспешил притворитьсЯ гораздо более старым, чем был, -  взЯл
палку в обе руки,  поднЯл  плечи,  сделал  усталое,  грустное  лицо.  ‘ерый,
холодный ветер, дувший с полЯ,  трепал  космы  его  серых  волос.  €  Љузьма
вспомнил отца, детство... "ђусь, ђусь! Људа мчишьсЯ  ты?"  -  пришло  ему  в
голову восклицание ѓоголЯ. - "ђусь, ђусь!.. Ђх, пустоболты, пропасти на  вас
нету! ‚от это будет почище - "депутат хотел реку отравить"... „а, но с  кого
и взыскивать-то? Ќесчастный народ, прежде всего  -  несчастный!..  -  "€  на
маленькие зеленые глаза Љузьмы навернулись слезы - внезапно, как  это  стало
часто случатьсЯ с ним последнее времЯ. ‡абрел он недавно в  трактир  Ђвдеича
на Ѓабьем базаре. ‚ошел во двор, утопаЯ по  щиколку  в  грЯзи,  и  со  двора
поднЯлсЯ во второй этаж  по  такой  вонючей,  насквозь  сгнившей  деревЯнной
лестнице, что даже  его,  человека,  видавшего  виды,  затошнило;  с  трудом
отворил тЯжелую, сальную дверь в клоках войлока, в  рваных  ветошках  вместо
обивки, с блоком из веревки и кирпича, - и ослеп от табачного дыма, оглох от
звона посуды на стойке, от топота бегущих во все стороны половых и гнусавого
крика граммофона. ‡атем прошел в дальнюю комнату, где народу  было,  меньше,
сел  за  столик,  спросил  бутылку  меду.  Џод  ногами,  на  затоптанном   и
заплеванном полу - ломтики высосанного лимона, ЯичнаЯ скорлупа, окурки...  Ђ
у стены напротив сидит длинный мужик в лаптЯх и блаженно  улыбаетсЯ,  мотает
лохматой головой, прислушаваЯсь к кричащему  граммофону.  Ќа  столике  сотка
водки, стаканчик, крендели. Ќо мужик  не  пьет,  а  только  мотает  головой,
смотрит себе на лапти и вдруг, почувствовав ни себе взглЯд Љузьмы, открывает
радостные глаза, поднимает чудесное доброе лицо  в  рыжей  вьющейсЯ  бороде.
"Ќу, залетел!" - восклицает он радостно и изумленно. € спешит добавить  -  в
оправдание: "“  менЯ,  господин,  брат  тут  служа...  Ѓрат  родной...".  €,
сморгнув слезы, Љузьма стиснул зубы. “, анафемы, до чего  затоптали,  забили
народ! "‡алетел"! ќто к Ђвдеичу-то! „а мало того: когда  Љузьма  поднЯлсЯ  и
сказал: - "Ќу, прощай!" - поспешно поднЯлсЯ и мужик и от полноты счастливого
сердца, с глубокой благодарностью и за роскошь  обстановки,  и  за  то,  что
поговорили с ним по-человечески, поспешно ответил: "Ќе прогневайтесь..."
     ‚ вагонах прежде разговаривали только о дождЯх и засухах,  о  том,  что
"цены на хлеб бог строит". ’еперь у многих в руках шуршали газетные листы, а
толк шел опЯть-таки о „уме, о свободах,  отчуждении  земель  -  никто  и  не
замечал проливного дождЯ, шумевшего по крышам, хотЯ ехал народ все жадный до
весенних дождей - хлеботорговцы, мужики, мещане с  хуторов.  Џрошел  молодой
солдат с отрезанной ногой, в желтухе, с черными печальными глазами, ковылЯЯ,
стуча деревЯшкой, снимаЯ манджурскую  папаху  и,  как  нищий,  крестЯсь  при
каждом подаЯнии. € поднЯлсЯ  шумный  негодующий  говор  о  правительстве,  о
министре „урново и каком-то казенном овсе... €здеваЯсь,  вспомнили  то,  чем
прежде  восхищались:  как  "‚итЯ",  чтобы  напугать  Японцев  в   Џортсмуте,
приказывал  свой  чемоданы  увЯзывать...  ‘идевший  против  Љузьмы   молодой
человек, стриженный бобриком, покраснел, заволновалсЯ и поспешил вмешатьсЯ:
     - Џозвольте,  господа!  ‚от  вы  говорите  -  свобода...  ‚от  Я  служу
письмоводителем у  податного  инспектора  и  посылаю  статейки  в  столичные
газеты... ђазве это его касаетсЯ? Ћн уверЯет, что  он  тоже  за  свободу,  а
между тем узнал, что Я написал о ненормальной  постановке  нашего  пожарного
дела, призывает менЯ и говорит; "…сли  ты  будешь,  сукин  сын,  писать  эти
штуки, Я тебе голову отмотаю!" Џозвольте: если мои взглЯды левее его...
     - ‚зглЯды? - альтом карлика  вдруг  крикнул  сосед  молодого  человека,
толстый скопец в сапогах бутылками, ручник —ернЯев, все  времЯ  косивший  на
него свиными глазками. €, не дав ему опомнитьсЯ, завопил!
     - ‚зглЯды? ќто у тебЯ-то взглЯды? ќто ты-то левее? „а Я  тебЯ  еще  без
порток видал! „а ты о голоду околевал, ре хуже отца своего, побирушки! ’ы  у
инспектора-то ноги должен мыть да юшку пить!
     - Љон-сти-ту-у-циЯ, - тонким голосом, перебиваЯ скопца, запел Љузьма и,
поднЯвшись с места, задеваЯ колени сидЯщих, пошел по вагону к дверЯм.
     ‘тупни у скопца были маленькие, полные и противные, как у  какой-нибудь
старой ключницы, лицо тоже бабье, большое, желтое, плотное,  губы  тонкие...
„а хорош был и Џолозов, - учитель прогимназии, тот, что  так  ласково  кивал
головой, слушаЯ скопца и опираЯсь на  трость,  коренастый  человек  в  серой
шлЯпе и серой крылатке,  Ясноглазый,  с  круглым  носом  и  роскошной  русой
бородой во всю грудь... Ћтворив дверь на площадку вагона, Љузьма  с  отрадой
вздохнул холодной и душистой дождевой свежестью. „ождь глухо гудел по навесу
над площадкой, лил с него ручьЯми,  летел  брызгами.  ‚агоны,  раскачиваЯсь,
грохотали  среди  шума  дождЯ,  навстречу,  опускаЯсь  и  подымаЯсь,   плыли
проволоки телеграфа, по бокам бежали густые свеже-зеленые  опушки  орешника.
ЏестраЯ куча  мальчишек  вдруг  выскочила  из-под  насыпи  и  звонко,  хором
закричала что-то. Љузьма  умиленно  улыбнулсЯ,  и  все  лицо  его  покрылось
мелкими морщинами. Ђ поднЯв глаза, он  увидел  на  противоположной  площадке
странника: доброе, измученное крестьЯнское лицо, седую  бороду,  широкополую
шлЯпу, драповое пальто, подпоЯсанное веревкой, мешок и  жестЯной  чайник  за
плечами, на тонких ногах - бахилки. € крикнул сквозь грохот и шум!
     - ‘ богомольЯ?
     - €з ‚оронежа, - с милой готовностью ответил слабым криком странник.
     - †гут там помещиков?
     - †гут...
     - € чудесно!
     - Ђсь?
     - —удесно, говорю! - крикнул Љузьма.
     €, отвернувшись, дрожащими руками, смаргиваЯ набежавшие слезы умилениЯ,
стал свертывать цигарку... Ќо мысли опЯть спутались. "‘транник  -  народ,  а
скопец и учитель - не народ? ђабство отменили всего сорок пЯть лет назад,  -
что ж и взыскивать с этого народа? „ат но кто виноват в этом? ‘ам же народ!"
€ лицо Љузьмы опЯть потемнело и осунулось.
     Ќа четвертой станции он слез и нанЯл подводу. Њужики-извозчики  просили
сперва семь рублей - до Љазакова было  двенадцать  верст,  -  потом  пЯть  с
полтиной. Ќаконец, один сказал: "’роЯк отдашь - повезу, а то и Язык  трепать
нечего. Ќынче вам не прежнее..." Ќо не выдержал тона  и  прибавил  привычную
фразу:  "ЋпЯть  же  корма  дорогие..."  €  повез  за  полтора.  ѓрЯзь   была
непролазнаЯ, телега маленькаЯ, еле живаЯ, лошаденка  -  ушастаЯ,  как  осел,
слабосильнаЯ. Њедленно потЯнулись  со  двора  станции,  мужик,  сидевший  на
грЯдке, стал томитьсЯ, дергаЯ веревочные вожжи,  как  бы  желаЯ  всем  своим
существом помочь лошади. Ћн на станции хвасталсЯ, что ее  "не  удержишь",  и
теперь, видимо, стыдилсЯ. Ќо что было хуже всего, так это он  сам.  Њолодой,
огромный, полный, в лаптЯх и белых онучах, в коротком чекмене,  подпоЯсанный
оборкой, и в старом картузе на прЯмых, желтых волосах. Џахнет курной  избой,
коноплей, - пахарь времен царЯ  ѓороха!  -  лицо  белое,  безусое,  а  горло
распухшее, голос сиплый.
     - Љак тебЯ зовут? - спросил Љузьма.
     ‡вали Ђхванасьем...
     "Ђхванасьем!" - подумал Љузьма с сердцем.
     - Ђ дальше?
     - Њеньшов.... Ќ-но, анчихрнст!
     - „урнаЯ, что ль? - кивнул Љузьма на горло.
     - Ќу, уж и дурнаЯ, - пробормотал Њеньшов, отводЯ  глаза  в  сторону.  -
Љвасу холодного напилсЯ.
     - „а глотать-то больно?
     - ѓлотать - нет, не больно...
     -  Ќу,  значит,  и  не  болтай  попусту,  -  сказал  Љузьма  строго.  -
Ќалаживай-ка лучше в больницу поскорее. †енатый небось?
     - †енатый...
     - Ќу, вот видишь; Џойдут дети - и наградишь ты их всех в лучшем виде.
     - “ж это как пить дать, - согласилсЯ Њеньшов.
     €,  томЯсь,  стал  дергать  вожжи.  "Ќе-но...  ‘ладу  с   тобой   нету,
анчихрист!" Ќаконец бросил  это  бесполезное  занЯтие  и  успокоилсЯ.  „олго
молчал и вдруг спросил:
     - ‘обрали, купец, „уму-то ай нет?
     - ‘обрали.
     - Ђ Њакаров-то, говорЯт, жив, - только не велел сказывать...
     Љузьма даже плечами вздернул: черт знает что в этих степных головах! "Ђ
богатство-то какое!" - думал он, мучительно сидЯ  с  поднЯтыми  коленЯми  на
голом дне телеги, на клоке  соломы,  крытом  веретьем,  и  оглЯдываЯ  улицу.
—ернозем-то какой! ѓрЯзь на дорогах - синЯЯ, жирнаЯ зелень  деревьев,  трав,
огородов - темнаЯ, густаЯ... Ќо избы  -  глинЯные,  маленькие,  с  навозными
крышами.  ‚озле  изб  -  рассохшиесЯ  водовозки.  ‚ода  в  них,  конечно,  с
головастиками... ‚от богатый двор. ‘тараЯ рига на гумне. ‚арок, ворота, изба
- все под одной крышей, под старновкой в начес. €зба кирпичнаЯ, в две свЯзи,
простенки разрисованы мелом: на одном - палочка и по ней вверх - рогульки, -
елка, на другом  что-то  вроде  петуха;  окошечки  тоже  окаймлены  мелом  -
зубцами. "’ворчество! - ухмыльнулсЯ Љузьма. - Џещерные времена, накажи  бог,
пещерные!" Ќа дверЯх пунек - кресты, написанные углем, у крыльца  -  большой
могильный камень, - видно, дед или бабка про смерть приготовили... „а,  двор
богатый. Ќо грЯзь кругом по колено, на  крыльце  лежит  свиньЯ.  Ћкошечки  -
крохотные, и в жилой половине избы небось темнота, - вечнаЯ теснота: полати,
ткацкий стан, здоровеннаЯ печь, лохань с помоЯми... Ђ семьЯ  большаЯ,  детей
много, зимой - ЯгнЯта, телЯта... € сырость,  угар  такой,  что  зеленый  пар
стоит. Ђ дети хнычут - и орут, получаЯ подзатыльники;  невестки  ругаютсЯ  -
"чтоб  тебЯ  громом  расшибло,  сука  подворотнаЯ!"  -  желают  друг   другу
"подавитьсЯ куском на ‚елик  день";  старушонка-свекровь  поминутно  швырЯет
ухваты, миски,  кидаетсЯ  на  невесток,  засучиваЯ  темные,  жилистые  руки,
надрываетсЯ от визгливой брани, брызжет слюной и проклЯтиЯми то на одну,  то
на другую... ‡ол, болен и старик, изнурил всех наставлениЯми...
     „альше повернули на выгон. Ќа выгоне налаживалась Ярмарка. “же  кое-где
торчали остовы палаток, навалены  были  колеса,  глинЯнаЯ  посуда;  дымилась
смазаннаЯ на живую руку печь, пахло оладьЯми; серела походнаЯ кибитка цыган,
и возле колес ее сидели овчарки на целЯх. „альше,  возле  казенного  кабака,
стоЯла теснаЯ толпа девок, мужиков, и раздавались вскрикиваньЯ.
     - ѓулЯет народ, - задумчиво сказал Њеньшов.
     - ќто с какой радости? - спросил Љузьма.
     - ЌадеетсЯ...
     - Ќа что?
     - €звестно, на что... Ќа домового!
     - €-их! - крикнул кто-то в толпе под крепкий глухой топот:
 
                          Ќе пахать, не косить, - 
                          „евкам жамки носить! 
     € невысокий мужик, стоЯвший сзади толпы, вдруг взмахнул руками. ‚се  на
нем было домовито, чисто, прочно - и лапти, и онучи, и новые тЯжелые портки,
и очень коротко, кургузо подрезаннаЯ сборчатаЯ  юбка  поддевки  из  толстого
сивого сукна. Ћн вдруг мЯгко и ловко топнул лаптем, взмахнул руками, тенором
крикнул: "ђасступись, дай купцу глЯнуть!"  -  и,  вскочив  в  разомкнувшийсЯ
круг, отчаЯнно затрЯс портками перед молодым высоким малым, который, склонив
картуз, дьЯвольски вывертывал сапогами и, вывертываЯ, сбрасывал  с  себЯ,  с
новой ситцевой рубахи, черную поддевку. ‹ицо малого было  мрачно,  бледно  и
потно.
     - ‘ынок! †еланный! - вопила, среди гама и дробного топота,  старушка  в
поневе, протЯгиваЯ руки. - ЃудЯ  тебе  за  ради  •риста!  †еланный,  будЯ  -
помрешь!
     € сынок вдруг вскинул голову, сжал кулаки и зубы и с Яростным  лицом  и
топотом выкрикнул:
 
                          –цыц, бабка, не кукуй... 
 
     - Ђ она и так последние холсты длЯ него  продала,  -  говорил  Њеньшов,
тащась по выгону. - ‹юбит она его без памЯти, - дело вдовье, - а он  почесть
кажный день мордует ее, пьЯный... ‡нать, того стоит.
     - ќто каким же манером - "того стоит"? - спросил Љузьма.
     - Ђ таким... Ќе потакай...
     “ одной избы сидел на скамейке длинный мужик -  краше  в  гроб  кладут:
ноги стоЯт в валенках, как палки, большие мертвые руки ровно лежат на острых
коленЯх, на протертых портках. Ќа лоб по-стариковски надвинута шапка,  глаза
замученные, просЯщие, нечеловечески-худое  лицо  вытЯнуто,  губы  пепельные,
полураскрытые...
     - ќто —учень, - сказал Њеньшов, киваЯ на больного. - Ћт  живота  второй
год помирает.
     - —учень? ќто что ж - прозвище?
     - Џрозвишша...
     - ѓлупо! - сказал Љузьма.
     € отвернулсЯ, чтобы не  видеть  девчонки  возле  следующей  избы:  она,
перевалившись назад, держала на руках ребенка в чепчике, пристально  глазела
на проезжих и, высовываЯ Язык, нажевывала, готовила  длЯ  ребенка  соску  из
черного хлеба... Ђ на крайнем  гумне  гудели  от  ветра  лозинки,  трепалось
покосившеесЯ пугало пустыми рукавами. ѓумно, что  выходит  в  степь,  всегда
неуютно, скучно, а тут еще это пугало, осенние тучки, от  которых  лежит  на
всем синеватый тон, и гудит ветер с полЯ, раздувает хвосты кур, бродЯщих  по
току, заросшему лебедой и чернобылинником, возле риги с раскрытым хребтом...
     ‹есок, синевший на горизонте, - две длинных лощины, заросших  дубнЯком,
- называлсЯ Џорточками. € около  этих  Џорточек  захватил  Љузьму  проливной
дождь с градом до самого Љазакова. ‹ошаденку Њеньшов гнал под селом  вскачь,
а Љузьма, зажмурЯсь, сидел под мокрым холодным веретьем. ђуки  костенели  от
стужи, за ворот чуйки текли ледЯные струйки, отЯжелевшее под дождем  веретье
вонЯло прелым закромом. ‚ голову стучали градины, летели  лепешки  грЯзи,  в
колеЯх, дод колесами, шумела вода, где-то блеЯли ЯгнЯта... Ќаконец стало так
душно, что Љузьма отшвырнул веретье с головы назад. „ождь  редел,  вечерело,
мимо телеги по зеленому выгону бежало к избам стадо. ’онконогаЯ чернаЯ  овца
отбилась в сторону, и за  ней  гонЯлась,  накрывшись  мокрой  юбкой,  блестЯ
белыми икрами, босаЯ баба. Ќа западе, за селом,  светлело,  на  востоке,  на
сизо-пыльной туче, над хлебами, стоЯли две зелено-фиолетовые дуги.  ѓусто  и
влажно пахло зеленью полей и тепло - жильем.
     - ѓде тут господский двор? - крикнул  Љузьма  плечистой  бабе  в  белой
рубахе и красной шерстЯной юбке.
     Ѓаба стоЯла на каменном  пороге  избы  и  держала  за  руку  голосившую
девочку. „евочка голосила с невероЯтной пронзительностью.
     - „вор? - повторила баба. - —ей?
     - ѓосподский.
     - —ей? Ќичего не слыхать... Ђ, да захлебнись ты, родимец те расшиби!  -
крикнула баба, дернув девочку за руку так сильно, что та перевернулась.
     ђасспросили в другом дворе. Џроехали широкую улицу, взЯли влево,  потом
вправо Я мимо чьей-то старосветской усадьбы с забитым  наглухо  домом  стали
спускатьсЯ под крутую гору, к мосту через речку. ‘ лица, с волос, с  чекменЯ
Њеньшова падали капли. “мытое толстое лицо его с белыми  крупными  ресницами
казалось еще тупее. Ћн с любопытством заглЯдывал куда-то  вперед.  ѓлЯнул  и
Љузьма. Ќа том боку, на покатом выгоне, - темный  казаковский  сад,  широкий
двор, обнесенный разрушающимисЯ  службами  и  развалинами  каменной  ограды;
среди двора, за тремЯ засохшими  елками,  -  обшитый  серым  тесом  дом  под
ржаво-красной крышей. ‚низу, у моста, - кучка мужиков. Ђ впереди, на  крутой
размытой дороге, бьетсЯ в грЯзи, вытЯгиваетсЯ  вверх  тройка  худых  рабочих
лошадей, запрЯженных в тарантас. Ћборванный, но красивый батрак, бледный,  с
красноватой бородкой, с умными глазами, стоЯл возле тройки, дергал вожжи  и,
надсаживаЯсь,  кричал:  "Ќ-но!  Ќ-но-о!"  Ђ  мужики  с  гоготом  и   свистом
подхватывали: "’пру! ’пру!" € отчаЯнно простирала  вперед  руки  сидевшаЯ  в
тарантасе молодаЯ женщина в трауре, с крупными слезами на длинных  ресницах.
ЋтчаЯние было и в бирюзовых глазах толстого рыжеусого человека, сидевшего  с
ней рЯдом.  Ћбручальное  кольцо  блестело  на  его  правой  руке,  сжимавшей
револьвер; левой он все махал, и, верно, ему было очень жарко  в  верблюжьей
поддевке и суконном картузе, съехавшем на затылок.  Ђ  со  скамеечки  против
сиденьЯ с кротким любопытством озирались дети - мальчик и девочка,  бледные,
закутанные в шали.
     - ќто Њишка ‘иверский, - громко и сипло сказал Њеньшов, объезжаЯ тройку
и равнодушно глЯдЯ на детей. - …го сожгли вчерась... ‚идно, стоит того.
     „елами господ  Љазаковых  правил  староста,  бывший  солдат-кавалерист,
человек рослый и грубый. Љ нему, в людскую,  и  надо  было  обратитьсЯ,  как
сказал Љузьме работник, въезжавший на двор в  телеге  с  накошенной  крупной
мокро-зеленой травой. “ старосты случилось в  этот  день  несчастье  -  умер
ребенок, - и встречен был Љузьма неласково. Љогда он,  оставив  Њеньшова  за
воротами, подошел к людской, заплаканнаЯ, серьезнаЯ старостиха несла от сада
рЯбую курицу, смирно сидевшую у нее под  мышкой.  ‘реди  колонок  на  ветхом
крыльце  стоЯл  высокий  молодой  человек  в  высоких  сапогах  и   ситцевой
косоворотке и, увидав старостиху, крикнул:
     - ЂгафьЯ, куда-й-то ты ее несешь?
     - ђезать, - ответила старостиха серьезно и печально.
     - „ай-ка Я зарежу.
     € молодой человек направилсЯ к леднику, не обращаЯ вниманиЯ  на  дождь,
снова начавший накрапывать с насупившегосЯ неба. Ћтворив дверь  ледника,  он
взЯл с порога топор - и через минуту раздалсЯ короткий  стук,  и  безголоваЯ
курица,  с  красным  обрубочном  шеи,  побежала  по  траве,  спотыкнулась  и
завертелась, трепыхаЯ крыльЯми и разбрасываЯ во все стороны перьЯ  и  брызги
крови. Њолодой человек кинул топор и направилсЯ к саду, а старостиха, поймав
курицу, подошла к Љузьме:
     - ’ебе что?
     - Ќасчет сада, - сказал Љузьма.
     - ”едор €ваныча подожди.
     - Ђ где он?
     - ‘ейчас с полЯ приедет.
     € Љузьма стал ждать у открытого окна людской. Ћн заглЯнул туда,  увидел
в полутьме печь, нары, стол, корытце на лавке у окна - гробик корытцем,  где
лежал  мертвый  ребенок  с  большой,  почти  голой  головкой,  с   синеватым
личиком... ‡а столом сидела толстаЯ слепаЯ девка и большой деревЯнной ложкой
ловила из миски молоко с кусками хлеба. Њухи, как пчелы в улье,  гудели  над
ней, ползали по мертвому личику, потом падали  в  молоко,  но  слепаЯ,  сидЯ
прЯмо, как истукан, и уставив в сумрак  бельма,  ела  и  ела.  Љузьме  стало
страшно, и он отвернулсЯ. Џорывами дул холодный ветер,  от  туч  становилось
все  темнее.  ‘реди  двора  возвышались  два  столба  с   перекладиной,   на
перекладине, как икона, висела большаЯ  чугуннаЯ  доска:  значит,  но  ночам
боЯлись, били в нее. Џо двору валЯлись  худые  борзые  собаки.  Њальчик  лет
восьми бегал среди них, возил на тележке белоголового бурдастого братишку  в
большом черном картузе - и тележка неистово визжала. „ом был сер, грузен  и,
должно быть, чертовски скучен в эти  сумерки.  "•оть  бы  огонь  зажгли!"  -
подумал Љузьма. Ћн смертельно устал, ему казалось, что он выехал  из  города
чуть не год тому назад...
     Ђ вечер и ночь он провел в  саду.  ‘тароста,  приехав  верхом  с  полЯ,
сердито сказал, что "сад давно сдаден", а на просьбу о ночлеге только  нагло
изумилсЯ: "Ћднако ты умен! - крикнул он. - ЏостоЯлый двор какой нашел! Њного
вас теперь таких шатаетсЯ..." Ќо смилостивилсЯ - разрешил ночевать в саду, в
бане. Љузьма расчелсЯ с Њеньшовым и пошел мимо дома к воротам липовой  аллеи
€з темных раскрытых  окон,  из-за  железных  сеток  от  мух,  гремел  роЯль,
покрываемый великолепным  голосом,  затейливыми  вокализами,  совершенно  не
идущими ни к вечеру, ни к усадьбе. Џо грЯзному песку покатой аллеи, в  конце
которой, как на краю света, тускло белело облачное небо, не  спеша  двигалсЯ
навстречу Љузьме темно-рыжий мужичок с  ведром  в  руке,  распоЯсанный,  без
шапки и в тЯжелых сапогах.
     - €шь, ишь! -  насмешливо  говорил  он,  на  ходу,  при*  слушиваЯсь  к
вокализам. - €шь, раздолеваетсЯ!
     -  Љто  раздолеваетсЯ?  -  спросил  Љузьма.  Њужичок  поднЯл  голову  и
приостановилсЯ.
     - „а барчук-то, - весело сказал он, сильно картавЯ.  -  ѓоворЯт,  семой
год так-то!
     - ќто какой же - что курицу рубил? - Ќ-нет, другой... „а это  еще  что!
€ной раз как приметсЯ кричать: "Ќонче ты, завтра Я" - прЯмо бЯда-а!
     - “читсЯ, верно?
     - •ороша ученье!
     ‚се это было рассказано как будто небрежно, вскользь, с передышками, но
с такой едкой усмешкой и  картавостью,  что  Љузьма  внимательно  глЯнул  на
встречного. Џохож на дурачка.  ‚олосы  прЯмые,  в  скобку.  ‹ицо  небольшое,
незначительное, старинно-русское, суздальское. ‘апоги огромные, тело тощее и
какое-то деревЯнное. ѓлаза под большими сонными веками - Ястребиные. Ћпустит
веки - обыкновенный дурачок, поднимет - даже жутко немного,
     - ’ы в саду сидишь? - спросил Љузьма.
     - ‚ саду. Ђ то где же?
     - Ђ как тебЯ зовут?
     - ЊенЯ-то? Ђким... Ђ тебЯ?
     - џ сад хотел снЯть, хватилсЯ!
     € Ђким, насмешливо мотнув головой, пошел своей дорогой.
     ‚етер дул все порывистее, сыплЯ  брызги  с  Ярко-зеленых  деревьев,  за
садом, где-то низко, гремел тугой гром,  -  бледно-голубые  сполохи  озарЯли
аллею, и повсюду пели соловьи. ‘овершенно непонЯтно было, как могут они  так
старательно, в таком упорном забытьи, так сладко и сильно цокать, щелкать  и
рассыпатьсЯ под этим тЯжким свинцово-облачным небом, среди гнущихсЯ от ветра
деревьев, в густых мокрых кустах.  Ќо  еще  непонЯтнее  было,  как  проводЯт
караульщики на этом ветру ночи, как спЯт они на  сырой  соломе  под  навесом
гнилого шалаша!
     €х было трое. € все были больны. Ћдин молодой,  бывший  пекарь,  теперь
босЯк, жаловалсЯ на лихорадку;  у  другого,  Њитрофана,  тоже  босЯка,  была
чахотка, хоть он говорил, что ему ничего, "только промеж  крыльев  холодит";
Ђким страдал "куриной слепотой" -  от  худосочиЯ  плохо  видел  в  сумерках.
Џекарь, бледный и ласковый, сидел, когда подошел  Љузьма,  возле  шалаша  на
корточках и, засучив на худых, слабых руках рукава ватной кофты, промывал  в
деревЯнной чашке  пшено.  —ахоточный  Њитрофан,  человек  небольшого  роста,
широкий и темнолицый, весь в мокром отрепье и опорках, сбитых и жестких, как
старое  лошадиное  копыто,  стоЯл  возле  пекарЯ  и,  поднЯв  плечи,  карими
блестЯщими глазами, расширенными и ничего  не  выражающими,  глЯдел  на  его
работу. Ђким притащил ведро и разводил, поддувал в землЯной  печурке  против
шалаша огонь. Ћн входил в шалаш, выбирал там пуки соломы посуше и опЯть  шел
к пахуче дымившему под чугуном костру, все бормоча что-то, дыша со свистом и
насмешливо-загадочно, небрежно улыбаЯсь на подтруниваньЯ сотоварищей, зло  и
ловко срезаЯ их порою. Ђ Љузьма закрывал глаза  и  слушал  то  разговор,  то
соловьев, сидЯ на сырой скамейке возле шалаша, осыпаемой ледЯными  брызгами,
когда по аллее под сумрачным, вздрагивавшим от бледных  зарниц  и  рокочущим
небом проносилсЯ сырой ветер. Џод ложечкой сосало от голода и тютюна. Љулеш,
казалось, никогда не поспеет, из головы не выходила  мысль,  что,  может,  и
самому придетсЯ жить такой же звериной  жизнью,  как  эти  караульщики...  €
раздражали порывы ветра, дальний однообразный гром, соловьи и  медлительнаЯ,
небрежно-едкаЯ картавость Ђкима, его скрипучий голос.
     - ’ы бы, Ђкимушка, хотЯ поЯсок-то  купил,  -  притворно-просто  говорил
пекарь, трунЯ и поглЯдываЯ на Љузьму, - приглашаЯ и его послушать Ђкима.
     - ‚от погоди,  -  рассеЯнно-насмешливо  отвечал  Ђким,  снимаЯ  длинной
ложкой из закипевшего котелка пенистую жижу. - ‚от отживем у хозЯина лето  -
сапоги тебе со скрипом куплю.
     - "‘о скггипом"! „а Я у тебЯ не прошу.
     - Ђ сам в опорках!
     € Ђким стал заботливо пробовать с ложки жижу.
     Џекарь смутилсЯ и вздохнул:
     - “ж где нам сапоги носить!
     - „а будет вам, - сказал Љузьма, - вы вот лучше  скажите,  как  вы  тут
коштуетесь. Ќебось каждый день все кулеш да кулеш?
     - Ђ тебе что ж  -  рыбки,  ветчинки  захотелось?  -  спросил  Ђким,  не
оборачиваЯсь и облизываЯ ложку. - Ћна бы ничего  так-то:  водочки  осьмушку,
сомовинки хунтика три, хвостик ветчинки, чайку хруктового... Ђ это не кулеш,
а называетсЯ реденькаЯ кашка.
     - Ђ щи, похлебку варите?
     - “ нас, брат, были они, щи-то, да какие  еще!  Ќа  кобелЯ  плеснешь  -
шерсть соскочит!
     Љузьма покачал головой:
     - Ђ ведь это ты от болезни так зол! ЏолечилсЯ бы, что ли, маленько...
     Ђким не  ответил.  Ћгонь  уже  потухал,  под  чугунком  краснела  горка
угольков; сад  темнел  и  темнел,  и  голубые  сполохи  при  порывах  ветра,
раздувавших рубаху Ђкима, стали бледно озарЯть лица. Њитрофан сидел рЯдом  с
Љузьмой, опершись на палку, пекарь - на пне  под  липой.  “слыхав  последние
слова Љузьмы, пекарь стал серьезен.
     - Ђ Я так полагаю, - сказал он покорно и грустно, - что не  иначе,  как
все господь. Ќе даст господь здоровьЯ, так никакие доктора тебе не  помогут.
‚он Ђким правду говорит: раньше смерти не помрешь.
     - „октора! - подхватил Ђким, глЯдЯ на угли и особенно едко  выговариваЯ
это слово: дохтогга!.. -  „октора,  брат,  свой  карман  блюдут.  џ  б  ему,
доктору-то энтому, кишки за его дела выпустил!
     - Ќе все блюдут, - сказал Љузьма.
     - џ всех не видал.
     - Ќу, и не бреши, если не видал, - строго сказал Њитрофан,
     Ќо тут насмешливое спокойствие внезапно покинуло Ђкима. €, выкатив свои
Ястребиные глаза, он вдруг вскочил и закричал с запальчивостью идиота:
     - —то? ќто Я-то не бреши? ’ы был в больнице-то? Ѓыл? Ђ Я был! џ  в  ней
семь ден сидел, - много он мне булок-то давал, дохтор-то твой? Њного?
     - „а дурак, - перебил Њитрофан, - булки не всем же полагаютсЯ:  это  по
болезни.
     - Ђ! Џо болезни! Ќу, и подавись он ими, пузо его лопни! - крикнул Ђким.
     €, бешено озираЯсь, шваркнул длинную ложку в "реденькую кашку" и  пошел
в шалаш.
     ’ам он, со свистом дыша, зажег лампочку, и в шалаше стало уютно.  Џотом
достал откуда-то из-под крыши ложки, кинул их на стол  и  крикнул:  "Ќесите,
что ль, кулеш-то!" Џекарь встал и пошел за чугунчиком. "Њилости  просим",  -
сказал он, проходЯ мимо Љузьмы. Ќо Љузьма попросил только хлеба, посолил его
и, с наслаждением жуЯ,  опЯть  вернулсЯ  к  скамейке.  ‘тало  совсем  темно.
Ѓледно-голубой свет все шире, быстрее и Ярче озарЯл шумЯщие  деревьЯ,  точно
раздуваемый  ветром,  и  при   каждом   сполохе   мертвенно-зеленаЯ   листва
становилась  на  мгновение  видна,  как  днем,  после  чего  все  заливалось
могильной чернотою. ‘оловьи смолкли, - складно и сильно цокал  и  рассыпалсЯ
только один - над самым шалашом. "„аже и не спросили, кто Я, откуда? - думал
Љузьма. - Ќарод, пропади он пропадом!" € шутливо крикнул в шалаш:
     - Ђким! Ђ ты и не спросил даже: кто Я,  откуда?  -  Ђ  на  что  ты  мне
нужен-то? - ответил Ђким.
     - џ вот его о другом спрашиваю, - послышалсЯ голос пекарЯ, - сколько он
от „умы земли чает получить? Љак думаешь, Ђкимушка? Ђ?
     - џ не письменный, - сказал Ђким. - ’ебе из навозу, видней.
     € пекарь, должно быть, опЯть смутилсЯ: на минуту наступило молчание.
     - ќто он насчет нашего брата, - заговорил  Њитрофан.  -  џ  рассказывал
как-то, что в ђостове бедный народ, пролетариат  то  есть,  зимой  в  навозе
спасаетсЯ...
     - ‚ыйдет за город, - радостно подхватил Ђким, - и в навоз! ‡ароетсЯ, не
хуже свиньи, и горЯ мало.
     - „урак! - отрезал Њитрофан. -  —его  гогочешь?  ‡астигнет  бедность  -
зароешьсЯ!
     Ђким, опустив ложку, сонно посмотрел  на  него.  €  снова  с  внезапной
запальчивостью раскрыл свои пустые Ястребиные глаза и бешено крикнул:
     - Ђ-а! Ѓедность! Џо часам захотел работать?
     - Ђ как же? - бешено крикнул  и  Њитрофан,  раздуваЯ  свои  дагомейские
ноздри и в упор глЯдЯ на Ђкима  блестЯщими  глазами.  -  „вадцать  часов  за
двугривенный?
     - Ђ-а! Ђ тебе бы час за целковый? „юже жаден, пузо твое лопни!
     Ќо ссора столь же быстро  и  потухла,  как  разгорелась.  —ерез  минуту
Њитрофан уже спокойно говорил, обжигаЯсь кулешом:
     - ќто он-то не жаден!  „а  он,  дьЯвол  слепой,  за  копейку  в  алтаре
удавитсЯ. ‚ерите ли - жену за пЯтиалтынный продал! …й-богу, не шучу.  ’ам  у
нас  в  ‹ипецке  есть  такой  старичок,  Џанков  прозываетсЯ,  тоже   прежде
садовничаЯ, ну, а теперь на покое и очень любит это дело...
     - Ђким, значит, тоже липецкий? - спросил Љузьма.
     - €з деревни ‘туденки, - равнодушно сказал Ђким, точно и  не  про  него
шел толк.
     - Џри брате живет, -  подтвердил  Њитрофан.  -  ‡емлей,  двором  сообча
владеет с ним, но только все-таки вроде как заместо дурачка, и жена от него,
конечо, уж сбежала;  а  отчего  сбежала  -  как  раз  от  этого  от  самого:
сторговалсЯ с Ќанковым за пЯтиалтынный,  чтоб  пустить  его,  заместо  себЯ,
ночью в клеть - и пустил.
     Ђким молчал, постукиваЯ ложкой по столу и глЯдЯ  на  лампочку.  Ћн  уже
наелсЯ, утерсЯ и теперь что-то думал.
     - Ѓрехать, малый, не пахать, - сказал он наконец. - Ђ хоть бы и пустил:
ай она слинЯет?
     €, прислушиваЯсь, осклабилсЯ, поднЯл брови, и  его  суздальское  личико
стало радостно-грустно, покрылось крупными деревЯнными морщинами;
     - ‚от бы из ружьЯ-то его! - сказал он особенно скрипуче  и  картаво.  -
’ак бы и кувыркнулсЯ!
     - ќто ты про кого же? - спросил Љузьма.
     - „а про соловьЯ-то этого...
     Љузьма сжал зубы и, подумав, сказал:
     - Ђ стерва ты мужик. ‡верь.
     - Џоцелуй менЯ в ж... теперь, - отозвалсЯ Ђким. €, икнув, поднЯлсЯ:
     - Ќу, что ж даггом огонь-то жечь?
     Њитрофан стал завертывать цигарку, пекарь - убирать ложки, а  он  вылез
из-за стола, повернулсЯ к лампочке спиной и,  поспешно  перекрестившись  три
раза, с размаху  поклонилсЯ  в  темный  угол  шалаша,  встрЯхнул  мочальными
прЯмыми волосами и, поднЯв лицо, зашептал молитву. Ћт него пала на  какие-то
тесовые Ящики и переломилась большаЯ тень. Ћн опЯть торопливо  перекрестилсЯ
и опЯть с размаху поклонилсЯ - и Љузьма уже с ненавистью взглЯнул  на  него.
‚от Ђким молитсЯ - и попробуй-ка спросить его, верит ли он в бога! €з  орбит
выскочат его Ястребиные глаза! ђазве он татарин какой!
     Љазалось, что год тому назад выехал  он  из  города  и  что  никогда-то
теперь не доберешьсЯ до него. ’Яготил мокрый  картуз,  ныли  холодные  ноги,
сжатые грЯзными сапогами. ‹ицо за день обветрилось,  горело.  ЏоднЯвшись  со
скамьи, Љузьма пошел навстречу сырому ветру, к воротам  в  поле,  к  пустоши
давно упраздненного погоста. €з шалаша падал на грЯзь слабый свет,  но,  как
только Љузьма отошел, Ђким дунул на лампочку, свет исчез, и сразу  наступила
ночь. ѓолубоватаЯ зарница блеснула смелее, неожиданней, раскрыла  все  небо,
всю глубину сада до самых отдаленных елок, где стоЯла банЯ, и  вдруг  залила
все такой чернотой, что закружилась голова. € опЯть  где-то  низко  загремел
дальний гром. ЏостоЯв и различив тусклый просвет в воротах, Љузьма вышел  на
дорогу, пролегавшую вдоль вала, мимо шумЯщих старых лип  и  кленов,  и  стал
медленно ходить взад и вперед. Ќа картуз, на руки опЯть посыпалсЯ  дождь.  €
опЯть глубоко  распахнулась  чернаЯ  тьма,  засверкали  капли  дождЯ,  и  на
пустоши, в  мертвенно-голубом  свете,  вырезалась  фигура  мокрой  тонкошеей
лошади. Ѓледное, металлически-зеленое поле овсов мелькнуло  за  пустошью  на
чернильном фоне, а лошадь поднЯла голову - и Љузьме стало жутко. Ћн повернул
назад, к воротам. Љогда же ощупью добралсЯ  до  бани,  стоЯвшей  в  ельнике,
дождь обрушилсЯ на землю с такой силой, что, как в детстве,  стали  мелькать
страшные мысли о потопе.  Ћн  дернул  спичкой,  увидал  широкие  нары  возле
окошечка и, свернув чуйку, кинул ее в изголовье. ‚ темноте влез на нары и  с
глубоким вздохом растЯнулсЯ на них, лег по-стариковски, на спину,  и  закрыл
усталые глаза. Ѓоже мой, какаЯ нелепаЯ и тЯжкаЯ поездка! € как это он  попал
сюда? ‚ барском  доме  теперь  тоже  тьма,  и  зарницы,  на  лету,  украдкой
отражаютсЯ в зеркалах... ‚ шалаше, под проливным дождем, спит Ђким... ‚от  в
этой бане не раз, конечно, видали чертей: верит ли Ђким  хоть  в  черта  как
следует? Ќет.  Ђ  все-таки  с  уверенностью  рассказывает  о  том,  как  его
покойник-дед - непременно дед и непременно покойник - пошел раз  в  ригу  за
хоботьем, а черт  сидит  себе  на  водиле,  ножки  переплел,  лохматый,  как
собака... €, выставив одно колено, Љузьма положил кисть руки на лоб и  стал,
вздыхаЯ и тоскуЯ, задремывать...
     ‹ето он провел в ожидании места. Њечты о садах оказались  очень  глупы.
‚озвратЯсь в город и хорошенько обдумав  свое  положение,  начал  он  искать
место приказчика, конторщика; потом стал соглашатьсЯ на любое - лишь бы  был
кусок хлеба. Ќо поиски,  хлопоты,  просьбы  пропадали  даром.  ‚  городе  он
давным-давно слыл за большого чудака. ЏьЯнство и безделье превратили  его  в
посмешище.  †изнь  его  сперва  изумлЯла   город,   потом   стала   казатьсЯ
подозрительной. „а и правда: где это видано, чтобы мещанин в его годы жил на
подворье, был холост и нищ, как шарманщик: всего  имущества  -  сундучок  да
тЯжелый старый зонт! € Љузьма стал посматривать в зеркало: что это, в  самом
деле,  за  человек  перед  ним?  Ќочует  в  "общем  номере",  среди   чужих,
приезжающих и уезжающих людей, утром плететсЯ по жаре на базар, в  трактиры,
где ловит слухи о местах; после обеда спит, потом сидит  у  окна  и  читает,
глЯдит на пыльную белую улицу и бледно-голубое от жары небо...  „лЯ  кого  и
длЯ чего живет на свете этот худой и уже  седой  от  голода  и  строгих  дум
мещанин, называющий себЯ анархистом  и  не  умеющий  толком  объЯснить,  что
значит - анархист? ‘идит, читает; вздохнет, пройдетсЯ по комнате;  опуститсЯ
на корточки, отомкнет  свой  сундучок;  переложит  поаккуратнее  истрепанные
книжки и рукописи, две-три линючих косоворотки, старый  длиннополый  сюртук,
жилетку, истершеесЯ метрическое свидетельство... Ђ что дальше делать?
     € лето тЯнулось бесконечно долго. ’еперь в городе стоЯла  адскаЯ  сушь.
“гловой дом подворьЯ жарилсЯ на солнце. Џо ночам от духоты кровь  стучала  в
голову, и будил каждый звук за открытыми окнами. Ђ на сеновале  нельзЯ  было
спать от блох, крика петухов и вони навозного двора. ‚се  лето  не  покидала
Љузьму мечта съездить в ‚оронеж. •оть бы до поезда побродить по  воронежским
улицам,  посмотреть  на  знакомые  тополЯ,  на  тот  голубенький  домик  за.
городом... „а зачем? €стратить десЯть, пЯтнадцать рублей, а потом отказывать
себе  в  свечке,  в  булке?  „а  и  стыдпо  старику   предаватьсЯ   любовным
воспоминаниЯм. Ђ что до Љлаши, так его ли еще дочь-то она? ‚идел он ее  года
два тому назад: сидит у окна, плетет кружево, облик  милый  и  скромный,  но
похожа только на мать...
     Љ осени Љузьма убедилсЯ, что необходимо или по свЯтым  местам  уйти,  в
монастырь какой-нибудь, или - прости дернуть  по  горлу  бритвой.  Ќаступала
осень. “же пахло на базаре Яблоками,  сливами.  Ќавезли  гимназистов.  ‘тало
солнце садитьсЯ за ™епной площадью: выйдешь из  ‚орот  вечером  и,  переходЯ
перекресток, ослепнешь: налево  всЯ  улица,  упирающаЯсЯ  вдали  в  площадь,
залита низким скучным блеском. ‘ады за заборами  -  в  пыли,  паутине.  €дет
Џолозов навстречу - на нем крылатка, но шлЯпу уже сменил картуз с  кокардой.
‚ городском саду ни души.  ‡абита  раковина  музыкантов,  забит  киоск,  где
продавали летом кумыс и лимонад, закрыт дощатый буфет. € однажды, сидЯ возле
этой  раковины,  Љузьма  так  затосковал,  что  уже  не  шутЯ  задумалсЯ   о
самоубийстве. ‘олнце садилось,  свет  его  был  красноватый,  летела  мелкаЯ
розоваЯ листва до аллее, дул холодный ветер. ‚ соборе звонили ко  всенощной,
и под этот мерный, густой звон, уездный, субботний,  душа  ныла  нестерпимо.
‚друг под раковиной послышалсЯ  кашель,  крЯхтенье...  "Њотька",  -  подумал
Љузьма. € правда: вылез из-под лестницы ЊотЯ-“тинаЯ-ѓоловка. Ѓыл он в  рыжих
солдатских сапогах, в очень длинном гимназическом мундире, обсыпанном мукой,
- видно, базар позабавилсЯ, - ив соломенной шлЯпе, много раз попадавшей  под
колеса. Ќе раскрываЯ глаз, отплевываЯсь и  шатаЯсь  с  похмельЯ,  он  прошел
мимо. Љузьма, сдерживаЯ слезы, сам окликнул его:
     - Њоть! €ди потолкуем, покурим...
     € ЊотЯ вернулсЯ, сел на скамью, стал сонно, шевелЯ бровЯми, завертывать
цигарку, но, кажетсЯ, плохо соображал, кто