   - Ђ табачку? - нагло спросил Њакарка.
     - ’абачку у самого к одному бочку, - отрезал ’ихон €льич. - ЊенЯ, брат,
не перебрешешь! €, помолчав, прибавил:
     - “давить тебЯ, Њакарка,  мало  за  твои  шашни!  Њакарка  поглЯдел  на
слепого, стоЯвшего прЯмо, твердо, с высоко поднЯтыми бровЯми, и спросил его:
     - —еловек божий, как по-твоему? “давить ай расстрелЯть?
     - ђасстрелЯть вернее, - ответил слепой серьезно. - ’ут,  по  крайности,
прЯмаЯ сообщение.
     ‘меркалось, грЯды сплошных  облаков  синели,  холодели,  дышали  зимою.
ѓрЯзь густела. ‘провадив Њакарку, ’ихон €льич  потопал  озЯбшими  ногами  по
крыльцу и пошел в горницу. ’ам он, не раздеваЯсь, сел на стул возле  окошка,
закурил и опЯть задумалсЯ. ‚спомнилось лето, бунт, ЊолодаЯ, брат, жена...  и
то, что еще до сих пор не платил по квиткам за  рабочую  пору.  Ѓыл  у  него
обычай затЯгивать платежи. „евки и ребЯта, ходившие к нему на поденщину,  по
целым днЯм стоЯли осенью у его порога, жаловались на  самые  крайние  нужды,
раздражались, говорили иногда дерзости. Ќо он был  непреклонен.  Ћн  кричал,
призываЯ бога во свидетели, что у  него  "во  всем  доме  две  трынки,  хоть
обыщи!" - и вывертывал карманы, кошелек, в притворном бешенстве плевал,  как
бы пораженный недоверием, "бессовестностью" просителей...  €  нехорошим  ему
показалсЯ этот обычай теперь. Ѓеспощадно-строг, холоден был он с женой, чужд
ей на редкость. € вдруг и это поразило  его:  боже  мой,  да  ведь  он  даже
понЯтиЯ не имеет, что  она  за  человек!  —ем  она  жила,  что  думала,  что
чувствовала все эти годы, прожитые с ним в непрестанных заботах?
     Ћн кинул папиросу, закурил другую... “х, и умен эта бестиЯ, Њакарка!  Ђ
раз умен, разве не может он предугадать - кого, что и когда  ждет?  …го  же,
’ихона  €льича,  ждет  непременно  что-нибудь  скверное.  ‚едь   уж   и   не
молоденький! ‘колько его сверстников на том свете! Ђ от смерти да старости -
спасеньЯ нет. Ќе спасли бы и дети. € детей бы он не знал,  и  детЯм  был  бы
чужой, как чужд он всем близким - и живым и умершим. Ќароду на свете  -  как
звезд на небе; но так коротка жизнь, так быстро  растут,  мужают  и  умирают
люди, так мало знают друг друга и так быстро забывают все пережитое,  что  с
ума сойдешь, если вдумаешьсЯ хорошенько! ‚от он давеча про себЯ сказал:
     - †изнь мою описать следует...
     Ђ описывать-то что? Ќечего. Ќечего. Ќечего или не стоит.  ‚едь  он  сам
почти ничего не помнит из этой жизни. ‘овсем, например, забыл детство:  так,
мерещитсЯ порой день какой-нибудь летний, какой-нибудь случай,  какой-нибудь
сверстник... Љошку чью-то опалил однажды - секли.  Џлеточку  со  свистулькой
подарили - и несказанно обрадовали. ЏьЯный отец подозвал как-то, -  ласково,
с грустью в голосе:
     - Џоди ко мне, ’иша, поди, родной!
     € неожиданно сгреб за волосы...
     …сли б жив был теперь шибай €льЯ Њиронов, ’ихон €льич кормил бы старика
из милости и не знал бы, едва замечал его.  ‚едь  было  же  так  с  матерью,
спроси его теперь: помнишь мать? -  и  он  ответил:  помню  какую-то  гнутую
старуху... навоз сушила, печку топила,  тайком  пила,  ворчала...  €  больше
ничего. —уть не десЯть лет служил он у Њаторина, но и эти десЯть лет слились
в один-два днЯ: апрельский  дождик  накрапывает  и  пЯтнит  железные  листы,
которые, грохоча и звенЯ, кидают на телегу  возле  соседней  лавки...  серый
морозный полдень, голуби шумной стаей падают на  снег  возле  лавки  другого
соседа, торгующего мукой,  крупой,  халуем,  -  гуртуют,  воркуют,  трепещут
крыльЯми, - а они с братом бычьим хвостом подхлестывают  жужжащий  у  порога
кубарь... Њаторин был тогда молод, крепок,  сизо-красен,  с  чисто  выбритым
подбородком, с рыжими бачками, срезанными до половины.  ’еперь  он  обеднел,
шмыгает старческой походкой в своей выгоревшей на солнце  чуйке  и  глубоком
картузе от лавки н лавке, от знакомого к знакомому, играет в шашки, сидит  в
трактире „аева, пьет понемножку, хмелеет и приговаривает:
     - Њы - люди маленькие: выпили, закусили, расплатились - и домой!
     Ђ встречаЯ ’ихона €льича, не узнает его, жалко улыбаетсЯ:
     - Ќикак, ты, ’иша?
     Ђ сам ’ихон €льич не узнал при первой встрече, нынешней осенью, - брата
родного: "„а неужели это Љузьма, с которым столько лет скитались  по  полЯм,
деревнЯм и проселкам?"
     - Џостарел ты, брат!
     - …сть малость.
     - Ђ раненько!
     - Ќа то Я и русский. “ нас это - живо!
     ‡акуриваЯ третью папиросу, ’ихон €льич упорно и вопросительно глЯдел  в
окошко:
     - „а неужели так и в других странах?
     Ќет, не может того быть. Ѓывали знакомые за границей, - например, купец
ђукавишников, - рассказывали... „а Я  без  ђукавишникова  можно  сообразить.
‚зЯть хоть русских немцев или жидов: все ведут себЯ дельно,  аккуратно,  все
друг друга знают, все приЯтели, -  и  не  только  но  пьЯному  делу,  -  все
помогают друг другу; если разъезжаютсЯ  -  переписываютсЯ,  портреты  отцов,
матерей, знакомых из семьи в семью передают; детей  учат,  любит,  гулЯют  с
ними, разговаривают, как с равными, - вот вспомнить-то ребенку и будет  что.
Ђ у нас все враги друг другу, завистники, сплетники, друг у друга раз в  год
бывают, мечутсЯ как угорелые, когда нечаЯнно заедет  кто,  кидаютсЯ  комнаты
прибирать... „а что! ‹ожки  вареньЯ  жалеют  гостю!  Ѓез  упрашиваний  гость
лишнего стакана не выпьет...
     Њимо окон прошла чьЯ-то тройка. ’ихон  €льич  внимательно  оглЯдел  ее.
‹ошади поджарые, но, видно, резвые. ’арантас в исправности. ‡а кем  бы  это?
Џоблизости ни у кого нет такой тройки. Џоблизости помещики такаЯ  голь,  что
без хлеба по три днЯ сидЯт, последние ризы с икон продали, разбитого  стекла
вставить, крышу поправить не на что; окна подушками затыкают, а по полу, как
дождь, лотки и ведра расставлЯют, - сквозь потолки как сквозь решета льет...
Џотом прошел „ениска-сапожник. Људа это? € с чем? Ќикак, с чемоданом? Ћх,  и
дурак же, прости ты, господи, мое согрешение!
     ’ихон €льич сунул ноги в калоши и вышел на  крыльцо.  ‚ыйдЯ  и  глубоко
дохнув свежим воздухом предзимних синеватых сумерек, опЯть остановилсЯ,  сел
на лавочку... „а, вот тоже семейка - ‘ерый с сынком!  Њысленно  ’ихон  €льич
сделал ту дорогу, которую одолел „ениска  по  грЯзи,  с  чемоданом  в  руке.
“видал „урновку, свою усадьбу, овраг, избы, сумерки, огонек у брата, огоньки
по дворам... Љузьма сидит небось и читает. ЊолодаЯ стоит в темной и холодной
прихожей, возле чуть теплой печки, греет руки, спину, ждет, когда  скажут  -
"ужинать!" - и, поджав постаревшие,  подсохшие  губы,  думает...  Ћ  чем?  Ћ
ђодьке? ЃрехнЯ все это, будто она его отравила, брехнЯ! Ђ  если  отравила...
ѓосподи боже! …сли отравила - что должна она  чувствовать?  Љакой  могильный
камень лежит на ее скрытой душе!
     Њысленно он взглЯнул с крыльца своего дурновского дома на „урновку,  на
черные избы по косогору за оврагом, на риги и  лозинки  на  задворках...  ‡а
полЯми влево, на горизонте, - железнодорожнаЯ будка. ‚ сумерки мимо нее  все
проходит поезд - бежит цепь огненных  глаз.  Ђ  потом  загораютсЯ  глаза  по
избам. ’емнеет, становитсЯ уютней - и неприЯтное чувство шевельнетьсЯ каждый
раз, когда взглЯнешь на  избы  Њолодой  и  ‘ерого,  что  стоЯт  почти  среди
„урновки, через три двора друг от друга: ни в той, ни  в  другой  нет  огнЯ.
„етишки ‘ерого, как кроты, слепнут, шалеют от  радости  и  удивлениЯ,  когда
удаетсЯ в какой-нибудь счастливый вечер осветить избу...
     - Ќет, грешно! - твердо сказал ’ихон €льич и поднЯлсЯ с места.  -  Ќет,
безбожно! Ќадо хоть  маленько  помочь  делу,  -  сказал  он,  направлЯЯсь  к
станции.
     Њорозило, душистее тЯнуло от вокзала запахом  самовара.  —ище  блестели
там огни, звучно громыхали бубенчики на  тройке.  •оть  куда  троечка!  ‡ато
лошаденки мужиков-извозчиков, их  крохотные  тележки  на  полурассыпавшихсЯ,
косых колесах, облепленных грЯзью, - смотреть жалко! ‚изжала и глухо хлопала
за палисадником вокзальнаЯ дверь.  Ћбогнув  его,  ’ихон  €льич  поднЯлсЯ  на
высокое каменное крыльцо, на  котором  шумел  двухведерный  медный  самовар,
краснеЯ, как огненными зубами, своей решеткой, и столкнулсЯ как раз с кем  и
нужно было, - с „ениской.
     „ениска, в раздумье опустив голову, стоЯл на крыльце и держал в  правой
руке  дешевый  серый  чемоданишко,  щедро  усеЯнный  жестЯными  шлЯпками   и
перевЯзанный веревкой. Ѓыл „ениска  в  поддевке,  старой  и,  видимо,  очень
тЯжелой, с обвисшими плечами и  очень  низкой  талией,  в  новом  картузе  и
разбитых сапогах. ђостом он не вышел, ноги его,  сравнительно  с  туловищем,
были очень коротки. ’еперь, при низкой талии и сбитых сапогах, ноги казались
еще короче.
     - „енис? - окликнул ’ихон €льич. - ’ы зачем здесь, архаровец?
     Ќикогда и ничему не удивлЯвшийсЯ „ениска спокойно поднЯл на  него  свои
темные и томные, с грустной усмешкой, с большими ресницами глаза и стащил  с
волос картуз. ‚олосы у него были мышиного цвета и  не  в  меру  густы,  лицо
землистое и как будто промасленное, но глаза красивые.
     - ‡дравствуйте, ’ихон €льич, - ответил он певучим городском тенорком и,
как всегда, как будто застенчиво. - …ду... в эту самую... в ’улу.
     - ќто зачем же, позвольте спросить?
     - Њоже, место какаЯ выйдет...
     ’ихон €льич оглЯдел его. ‚ руке - чемодан, из кармана  поддевки  торчат
какие-то зеленые и красные книжечки, свернутые в трубку. Џоддевка...
     - Ђ щеголь-то ты не тульский!
     „ениска тоже оглЯдел себЯ.
     - Џоддевка-то? - скромно ответил он. - —то ж, вот наживу в ’уле  денег,
вендерку себе куплю, - сказал он, называЯ венгерку вендеркой. - џ летом  как
было справилсЯ! ѓазетами торговал.
     ’ихон €льич кивнул на чемодан;
     - Ђ это что ж за штука такаЯ? „ениска опустил ресницы:
     - —умадан себе купил.
     - „а уж в венгерке без чемодана никак нельзЯ! -насмешливо сказал  ’ихон
€льич. - Ђ в кармане что?
     - ’ак, клЯповинка разнаЯ...
     - Џокажь-ка.
     „ениска поставил чемодан на крыльцо  и  вытащил  из  кармана  книжечки.
’ихон  €льич  взЯл  и  внимательно   переглЯдел   их.   Џесенник   "ЊарусЯ",
"†ена-развратница", "ЌевиннаЯ девушка  в  цепЯх  насилиЯ",  "Џоздравительные
стихотворениЯ родителЯм, воспитателЯм и благодетелЯм", "ђоль..."
     ’ут ’ихон €льич запнулсЯ, но „ениска, следивший за ним, бойко и скромно
подсказал:
     - ђоль пролетариЯта в ђоссии. ’ихон €льич качнул головой.
     - Ќовости! †рать нечего, а чемоданы да книжки покупаешь. „а еще  какие!
‚ерно, недаром тебЯ смутьЯном-то  зовут.  ’ы,  говорЯт,  все  царЯ  ругаешь?
‘мотри, брат!
     - „а авось не имение купил, - ответил „ениска с грустной усмешкой. -  Ђ
царЯ Я не трогал. Ќа менЯ брешут, как на мертвого. Ђ Я и в  мыслЯх  того  не
держал. Ђй Я лунатик какой?
     ‡авизжал блок на двери, показалсЯ станционный сторож, - седой отставной
солдат с свистЯщей и хрипЯщей одышкой, - и буфетчик, толстый,  с  заплывшими
глазками, с сальными волосами.
     - Џосторонитесь-ка, господа купцы, позвольте самоварчик взЯть...
     „ениска посторонилсЯ и опЯть взЯлсЯ за ручку чемодана.
     - ‘пер, верно, где-нибудь? - спросил ’ихон €льич, киваЯ  на  чемодан  и
думаЯ о деле, по которому пошел на станцию.
     „ениска промолчал, нагнув голову.
     - € пустой ведь?
     „ениска рассмеЯлсЯ.
     - Џустой...
     - ‘ места-то прогнали?
     - џ сам ушел.
     ’ихон €льич вздохнул.
     - †ивой отец! - сказал он. - ’от тоже всегда так-то; наладЯт его в шею,
а он - "Я сам ушел".
     - ѓлаза лопни, не брешу.
     - Ќу, хорошо, хорошо... „ома-то был?
     - Ѓыл две недели.
     - Ћтец-то опЯть без дела?
     - ’аперь без дела.
     - ’аперь! - передразнил ’ихон  €льич.  -  „еревнЯ  стоеросоваЯ!  Ђ  еще
революцанер. ‹езешь в волки, а хвост собачий.
     "Ђвось и ты-то из тех же квасов", -  с  усмешкой  подумал  „ениска,  не
поднимаЯ головы.
     - ‡начит, сидит себе ‘ерый да покуривает?
     - Џустой малый! - убежденно сказал „ениска.
     ’ихон €льич постучал ему в голову костЯшками.
     - •оть бы дурь-то свою не выказывал! Љто ж так-то про отца говорит?
     - ‘тар кобель, да не батькой звать, - ответил „ениска спокойно. -  Ћтец
- так корми. Ђ он дюже менЯ кормил?
     Ќо ’ихон €льич не дослушал. Ћн выбирал  удобную  минуту,  чтобы  начать
деловой разговор €, не слушаЯ, перебил:
     - Ђ на билет-то до ’улы есть?
     - Ђ на кой он мне, билет-то? - ответил „ениска.  -  Џриду  в  вагон,  -
прЯмо, господи благослови, под лавку.
     - Ђ книжечкй-то где расчитывать? Џод лавкой-то не расчитаешьсЯ.
     „ениска подумал.
     - ‚она! - сказал он. - Ќе все ж под лавкой. ‡алезу в  нужник,  -  читай
хошь до свету.
     ’ихон €льич сдвинул брови.
     - Ќу вот что, - начал он. - ‚от что: всю эту музыку пора тебе  бросать.
Ќе маленький, дурак. ‚али-ка назад, на „урновку, - пора к делу  прибиватьсЯ.
Ђ то ведь на вас смотреть тошно. “ менЯ  вон...  надворные  советники  лучше
живут, - сказал он, разумеЯ дворовых собак. - Џомогу, уж так  и  быть...  на
первое времЯ. Ќу, на товаришко там, на струмент... € будешь и сам кормитьсЯ,
и отцу хоть немного подавать.
     "Љ чему это он гнет?" - подумал „ениска.
     Ђ ’ихон €льич решилсЯ и докончил:
     - „а и женитьсЯ пора.
     "’а-ак!" - подумал „ениска и не спеша стал завертывать цигарку.
     - —то ж, - спокойно и чуть-чуть  печально  отозвалсЯ  он,  не  поднимаЯ
ресниц. - џ калЯнитьсЯ  не  стану.  †енитьсЯ  можно.  Џо  приституткам  хуже
ходить.
     - Ќу вот то-то и оно-то, - подхватил ’ихон €льич. - ’олько, брат,  имей
в виду, - женитьсЯ с умом надо. €х, детей-то, с капиталом хорошо водить.
     „ениска захохотал.
     - —его гогочешь-то?
     - „а как же! ‚одить! ‚роде кур али свиней.
     - Ќе меньше кур и свиней есть просЯт.
     - Ђ на ком? - с печальной усмешкой спросил „ениска.
     - „а на ком? „а... на ком хочешь.
     - ќто на Њолодой, что ли?
     ’ихон €льич густо покраснел.
     - „урак! Ђ ЊолодаЯ чем плоха? Ѓаба смирнаЯ, работЯщаЯ...
     „ениска помолчал, ковырЯЯ ногтем жестЯную  шлЯпку  на  чемодане.  Џотом
прикинулсЯ дураком.
     - €х, молодых-то, много, - сказал он протЯжно. - Ќе знаю, про какую  вы
балакаете... Џро энту, что ль, с какой вы жили?
     Ќо ’ихон €льич уже оправилсЯ.
     - †ил Я ай нет, - это не твоего, свиньЯ, ума дело, - ответил он  и  так
быстро и внушительно, что „ениска покорно пробормотал:
     - „а мне одна честь... џ ведь это так... к слову...
     - Ќу, значит, и не  бреши  попусту.  ‹юдьми  сделаю.  ЏонЯл?  Џриданого
дам... ЏонЯл?
     „ениска задумалсЯ.
     - ‚от съезжу в ’улу... - начал он.
     - Ќашел петух земчужное зерно! Ќа кой лЯд тебе ’ула-то?
     - „юже дома оголодал...
     ’ихон €льич распахнул чуйку, сунул руку в карман поддевки - решил  было
дать „ениске двугривенный. Ќо спохватилсЯ, - глупо деньги швырЯть, да еще  и
зазнаетсЯ этот толкач, подкупают, мол, - и сделал вид, что ищет что-то.
     - ќх, папиросы забыл! „ай-ка свернуть.
     „ениска подал ему кисет. Ќад крыльцом уже  зажгли  фонарь,  и  при  его
тусклом свете ’ихон €льич вслух прочел  крупно  вышитое  белыми  нитками  на
кисете:
     "Љаво люблю таму дарю люблю сердечна дарю кисет на вечно".
     - ‹овко! - сказал он, прочитав. „ениска застенчиво потупилсЯ.
     - ‡начит, уж есть кралЯ-то?
     - Њало ль их, сук, шатаетсЯ! - ответил „ениска беспечно. - Ђ женитьсЯ Я
не отказываюсь. ‚орочусь к мЯсоеду, и господи благослови...
     €з-за палисадника загремела и с грохотом подкатила  к  крыльцу  телега,
всЯ закиданнаЯ грЯзью, с мужиком на грЯдке и ульЯновским дьЯконом  ѓоворовым
посредине, в соломе.
     - “шел? - тревожно крикнул дьЯкон, выкидываЯ из  соломы  ногу  в  новой
калоше.
     Љаждый волос  его  красно-рыжей  лохматой  головы  буйно  вилсЯ,  шапка
съехала на затылок, лицо разорделось от ветра и волнениЯ.
     - Џоезд-то? - спросил ’ихон €льич. - Ќет-с, еще и не выходил-с.
     - Ђга! Ќу,  слава  богу!  -  радостно  воскликнул  дьЯкон  и  все-таки,
выскочив из телеги, стремглав кинулсЯ к дверЯм.
     - Ќу, стало быть, так, - сказал ’ихон €льич. - ‘тало быть - до мЯсоеда.
     ‚ вокзале пахло мокрыми полушубками,  самоваром,  махоркой,  керосином.
Ќакурено было так, что точило горло, еле светили лампы в дыму, в  полумраке,
сырости и холоде. ‚изжали и хлопали двери,  толпились  и  галдели  мужики  с
кнутами в руках - извозчики из  “льЯновки,  дожидавшиесЯ  седока  иногда  по
целой неделе. ‘реди них, поднЯв брови, ходил еврей-хлеботорговец, в котелке,
в пальто с капюшоном. ‚озле кассы мужики тащили на  весы  чьи-то  господские
чемоданы  и  корзины,  обшитые  клеенкой,  на  мужиков  кричал  телеграфист,
исполнЯвший должность помощника начальника станции, -  молодой  коротконогий
малый с большой головой,  с  кудрЯвым  желтым  коконом,  по-казацки  взбитым
из-под картуза на левом виске,  -  и  крупной,  дрожью  дрожал  сидевший  на
грЯзном полу пойнтер, пЯтнистый, как лЯгушка, с печальными глазами.
     Џротолкавшись среди мужиков, ’ихон €льич  подошел  к  буфетной  стойке,
поболтал с буфетчиком. Џотом пошел назад домой. Ќа  крыльце  все  еще  стоЯл
„ениска.
     - —то Я вас хотел попросить, ’ихон €льич, - сказал он еще  застенчивее,
чем всегда.
     - —то еще такое? - сердито спросил ’ихон €льич. - „енег? Ќе дам.
     - Ќет, каких денег! Џисьмо мое прочитать.
     - Џисьмо? Љ кому?
     - Љ вам. •отел давеча отдать, да не насмелилсЯ.
     - „а об чем?
     - ’ак... житье свое описал...
     ’ихон €льич взЯл из рук „ениски клочок бумажки, сунул его  в  карман  и
зашагал домой по упругой, застывшей грЯзи.
     ’еперь  он  настроен  был  мужественно.  •отелось  работы,   и   он   с
удовольствием подумал, что опЯть надо корм скотине  задавать.  ‚от  жалко  -
погорЯчилсЯ. †мыха прогнал, придетсЯ теперь самому ночь не спать.  Ќа  Ћську
надежда плохаЯ. Ќебось  спит  уже.  Ђ  не  то  сидит  с  кухаркой  и  ругает
хозЯина... €, пройдЯ мимо освещенных окон избы, ’ихон €льич прокралсЯ в сени
и прильнул ухом к двери. ‡а дверью послышалсЯ смех, потом голос Ћськи:
     - Ђ то еще историЯ была. †ил на селе мужик, - бедный-пребедный,  беднее
во всем селе не было. € выехал раз, братцы мои, этот самый мужик  пахать.  €
увЯжись за ним кобель рЯбой. Њужик пашет, а кобель  сычует  по  полю  и  все
что-й-то роет. ђыл-рыл, да как заво-оет! —то за притча такаЯ? ЉинулсЯ  мужик
к нему, глЯдь в Яму, а там - чугун...
     - —угу-ун? - спросила кухарка.
     -  „а   ты   слушай.   —угун-то   чугун,   да   в   чугуне-то   золото!
‚идимо-невидимо... Ќу и забогател мужик...
     "Ђх, пустоболты!" - подумал ’ихон  €льич  и  жадно  стал  слушать,  что
дальше будет с мужиком.
     - ‡абогател мужик, расстроилсЯ, как купец какой...
     -  Ќе  хуже  нашего  ’угоногого,  -  вставила  кухарка.   ’ихон   €льич
усмехнулсЯ: он знал, что его уже давно зовут ’угоногим... Ќет  человека  без
прозвища!
     Ђ Ћська продолжал:
     - …ще побогаче... „а... Ђ кобель-то возьми да  околей.  Љак  тут  быть?
Њочи нет - жалко кобелЯ, надо его честь честью хоронить...
     ђаздалсЯ взрыв хохота. ‡ахохотал и сам рассказчик и  еще  кто-то  -  со
старческим кашлем,
     - Ќикак, †мых? - встрепенулсЯ ’ихон  €льич.  -  Ќу,  слава  богу.  ‚едь
говорил дураку: верне-ешьсЯ!
     - Џошел мужик к попу, - продолжал Ћська, - пошел к  попу:  так  и  так,
батюшка, кобель околел, - надо хоронить...
     Љухарка опЯть не выдержала и радостно крикнула:
     - “, пропасти на тебЯ нету!
     -  „а  дай  досказать-то!  -  крикнул  и  Ћська  и  опЯть  перешел   на
повествовательный тон, изображаЯ то попа, то мужика.
     - ’ак и так, батюшка, - надо кобелЯ хоронить. Љак затопает поп  ногами:
"Љак хоронить? ЉобелЯ на кладбище хоронить? „а Я тебЯ в остроге сгною, да  Я
тебЯ в кандалы забью!" - "Ѓатюшка, да ведь это не простой  кобель:  он,  как
околевал, вам пЯтьдесЯт целковых отказал!" Љак ускочит поп с места:  "„урак!
„а разве Я тебЯ за то браню, что хоронить? ‡а то браню - где хоронить? …го в
церковной ограде надо хоронить!"
     ’ихон €льич громко кашлЯнул и отворил дверь. ‡а столом, возле  коптЯщей
лампочки, разбитое стекло которой было заклеено с  одного  боку  почерневшей
бумажкой, сидела, наклонив  голову  и  завесив  все  лицо  мокрыми  волосами
кухарка. Ћна чесалась  деревЯнным  гребнем  и  сквозь  волосы  рассматривала
гребень на свет. Ћська, с цигаркой в зубах,  хохотал,  откинувшись  назад  и
болтаЯ лаптЯми. ‚озле печки, в полутемноте, краснел огонек -  трубка.  Љогда
’ихон €льич дернул и показалсЯ на пороге, хохот сразу оборвалсЯ  и  куривший
трубку робко поднЯлсЯ с места, вынул ее изо рта и сунул в карман...„а, †мых!
Ќо, как будто и ничего  не  было  утром,  ’ихон  €льич  бодро  и  дружелюбно
крикнул:
     - ђебЯт! Љорм задавать...
     ‘ фонарем бродили  по  варку,  освещаЯ  застывший?  навоз,  рассыпанную
солому, Ясли, столбы,  кидаЯ  огромные  тени,  будЯ  кур  на  переметах  под
навесами. Љуры слетали, падали и, наклонЯЯсь вперед, засылаЯ на бегу, бежали
куда попало. Ѓольшие лиловые глаза лошадей, поворачивавших на  свет  головы,
блестели и глЯдели странно и великолепно. Ћт дыханиЯ шел пар,  -  точно  все
курили. € когда ’ихон €льич опускал фонарь и взглЯдывал вверх, он с радостью
видел над квадратом  двора,  в  глубоком  чистом  небе,  Яркие  разноцветные
звезды. ‘лышно было, как сухо шуршал по крышам и морозной  свежестью  дул  в
щели северный ветер... ‘лава тебе, господи, зима!
     Ћтделавшись и заказав самовар, ’ихон €льич с фонарем сходил в  холодную
пахучую лавку, выбрал маринованную селедку получше - не плохо перед  чаем-то
подсолонцевать!  -  и  за  чаем  съел  ее,   выпил   несколько   стаканчиков
горько-сладкой, желто-красной рЯбиновки, налил чашку чаю,  нашел  в  кармане
письмо „ениски и стал разбирать его каракули.
     "„енЯ получил 40 рублей денег патом собрал вещи..."
     "‘орок! - подумал ’ихон €льич. - Ђх, голоштанный!"
     "Ќашел „енЯ на станцию  ’ула  и  как  раз  его  обабрали  вытащили  ‚се
докопеки детца некуда и ‚зЯла его тоска..."
     ђазбирать эту брехню было трудно и  скучно,  но  вечер  длинен,  делать
нечего... ‘амовар хлопотливо бурлил, спокойным светом светила лампа - и была
в тишине и покое вечера грусть. Њерно ходила колотушка  под  окнами,  звонко
выделывала на морозном воздухе плЯсовую...
     "Џатом соскучилсЯ Я как ехоть домой дюже отец грозен..."
     "Ќу и дурак же, прости, господи! - подумал ’ихон €льич. - ќто  ‘ерый-то
грозен!"
     "Ќайду ‚ дремучай лес выбрать повыше ель и  взЯть  от  сахарной  головы
бечевычку определитсЯ на ней навечную жизнь вновых брюках но безсапох..."	-
     - Ѓез сапог, что ли? - сказал ’ихон €льич, отставлЯЯ от  уставших  глаз
бумажку. - ‚от что правда, то правда...
     Љинув письмо в полоскательницу, он поставил локти  на  стол,  глЯдЯ  на
лампу... —удной мы  народ!  ЏестраЯ  душа.  ’о  чистаЯ  собака  человек,  то
грустит, жалкует, нежничает, сам над собою плачет... вот вроде  „ениски  или
его самого, ’ихона €льича... ‘текла запотели,  четко  и  бойко,  по-зимнему,
выговаривала колотушка что-то ладное... ќх, если бы  дети!  …сли  бы  -  ну,
любовница, что ли, хорошаЯ вместо этой пухлой старухи,  котораЯ  осточертела
одними своими рассказами  о  кнЯжне  и  о  какой-то  благочестивой  монахине
Џоликарпии, что зовут в городе Џолукарпией! „а поздно, поздно...
     ђасстегнув шитый ворот рубахи, ’ихон €льич с  горькой  усмешкой  ощупал
шею, впадины по  шее  за  ушами...  Џервый  знак  старости  эти  впадины,  -
лошадиной становитсЯ голова! „а и прочее недурно. Ћн нагнул голову, запустил
пальцы в бороду... € борода седаЯ, сухаЯ, путанаЯ. Ќет, шабаш, шабаш,  ’ихон
€льич!
     Ћн пил, хмелел, все плотнее стискивал челюсти,  все  пристальнее,  щурЯ
глаза, глЯдел на горЯщий ровным огнем фитиль лампы... ‚ы подумайте: к  брату
родному нельзЯ съездить, - кабаны не пускают, свиньи! Ђ и пустили бы, - тоже
радости мало. —итал бы ему Љузьма нотации, стоЯла бы с поджатыми  губами,  с
опущенными ресницами ЊолодаЯ,.. „а от одних этих опущенных глаз сбежишь!
     ‘ердце ныло, голову туманило... ѓде это слышал он эту песню?
 
                         Џришел мой скучный вечер, 
                         Ќе знаю, что начать, 
                         Џришел мой друг любезный, 
                         Ћн стал менЯ ласкать... 
 
     Ђх да, это в  ‹ебедЯни,  на  постоЯлом  дворе.  ‘идЯт  в  зимний  вечер
девки-кружевницы и поют... ‘идЯт, плетут и,  не  поднимаЯ  ресниц,  звонкими
грудными голосами выводЯт:
 
                             –елует, обнимает, 
                             ЏрощаетсЯ со мной". 
 
     ѓолову туманило, - то казалось, что все еще впереди и радость, и  волЯ,
и беззаботность, - то опЯть начинало безнадежно ныть сердце. ’о он бодрилсЯ:
     - Ѓыли б денежки в кармане, - будет тетушка в торгу! ’о зло  глЯдел  на
лампу и бормотал, разумеЯ брата:
     - “читель! Џроповедник! ”иларет милосливый... ѓолоштанный черт!
     Ћн допил рЯбиновку, накурил так, что потемнело... Ќеверными шагами,  по
зыбкому полу, вышел он  в  одном  пиджаке  в  темные  сени,  ощутил  крепкую
свежесть воздуха, запах соломы, запах псины, увидал  два  зеленоватых  огнЯ,
мелькнувших на пороге...
     - ЃуЯн! - позвал он.
     €зо всей силы ударил ЃуЯна сапогом в голову и стал мочитьсЯ на порог.
     ЊертваЯ тишина стоЯла над землей, мЯгко  черневшей  в  звездном  свете.
Ѓлестели разноцветные узоры звезд. ‘лабо белело шоссе, пропадаЯ  в  сумраке.
‚дали глухо, точно изпод земли, слышалсЯ все возрастающий  грохот.  €  вдруг
вырвалсЯ наружу и  загудел  окрест:  бело  блистаЯ  цепью  окон,  освещенных
электричеством, разметав, как летЯщаЯ ведьма,  дымные  косы,  ало  озаренные
из-под низу, нессЯ вдали, пересекаЯ шоссе, юго-восточный экспресс.
     - ќто мимо „урновки-то! - сказал ’ихон  €льич,  икаЯ  и  возвращаЯсь  в
горницу.
     ‘оннаЯ кухарка вошла в  нее,  тускло  освещенную  выгорающей  лампой  и
провонЯвшую табаком, внесла сальный чугунчик со щами, захватив его в  черные
от сала и сажи ветошки. ’ихон €льич покосилсЯ и сказал:
     - ‘ию минуту выйди вон.
     Љухарка повернулась, толкнула ногой дверь и скрылась.
     “же хотелось в постель, но он еще долго сидел, стискиваЯ зубы, и сонно,
мрачно глЯдел в стол.
 
        II 
  
     Љузьма всю жизнь мечтал учитьсЯ и писать.
     —то стихи! ‘тихами он только "баловалсЯ". …му хотелось рассказать,  как
погибал он, с небывалой беспощадностью изобразить свою нищету и тот страшный
в своей обыденности быт, что калечил его, делал "бесплодной смоковницей".
     ЋбдумываЯ свою жизнь, он и казнил себЯ и оправдывал.
     —то ж, его историЯ -  историЯ  всех  русских  самоучек.  Ћн  родилсЯ  в
стране, имеющей более ста миллионов безграмотных. Ћн рос в  —ерной  ‘лободе,
где еще до сих пор насмерть убивают в кулачных боЯх, среди великой дикости н
глубочайшего невежества. Ѓуквам и цифрам выучил его и ’ихона сосед, заливщик
калош Ѓелкин; но и то только потому, что работы у него никогда не было, - уж
какие там калоши в ‘лободе!  -  что  драть  кого-нибудь  за  "виски"  всегда
приЯтно и что не все же сидеть на завалинке распоЯской, наклонив и подставив
солнцу лохматую голову, поплевываЯ на пыль между босыми ногами.  ‚  базарной
лавке Њаторина братьЯ  постигли  письмо,  чтение,  стал  Љузьма  и  книжками
увлекатьсЯ, которые дарил ему базарный вольнодумец и чудак, старик-гармонист
Ѓалашкин. Ќо до чтениЯ ли в лавке! Њаторин очень часто кричал: "џ  тебе  ухи
оболтаю за твоих ѓуаков, дьЯволенок ты этакий!"
     ’ам Љузьма и писать стал, - начал рассказом о том, как один купец  ехал
в страшную грозу, ночью по Њуромским лесам, попал на ночлег к разбойникам  и
был зарезан. Љузьма горЯчо изложил его предсмертные мольбы, думы, его скорбь
о своей неправедной и "так рано пресекшейсЯ жизни...". Ќо базар  без  пощады
окатил его холодной водой:
     - Ќу и дурак же ты, прости господи! "ђано!" „авно пора черту  пузатому!
„а и как же это ты узнал-то, что он думал? ‚едь его же зарезали?
     ’огда Љузьма  написал  кольцовским  ладом  песню  престарелого  витЯзЯ,
завещающего сыну своего верного конЯ. "Ћн носил менЯ в  моей  молодости!"  -
восклицал в песне витЯзь.
     - ’ак! - сказали ему. - ‘колько же лет  было  этому  самому  коню?  Ђх,
Љузьма, Љузьма! ’ы бы лучше дельное-то что-нибудь сочинил, -  ну,  хоть  про
войну, к примеру...
     € Љузьма, подделываЯсь под базарный вкус, стал  писать  о  том,  о  чем
толковал тогда базар, - о русско-турецкой войне: о том, как
 
                          ‚ семьдесЯт седьмом году 
                          ‚здумал турка воевать, 
                          Џодвигал свою орду 
                          € хотел ђоссию взЯть, - 
 
     и как эта орда -
 
                          ‚ безобразных колпаках 
                          Џодкрадалась под –арь-Џушку... 
 
     ‘ большой болью сознавал он потом, сколько тупости, невежества  было  в
таких виршах и чего стоит этот хамский Язык, это русское презрение  к  чужим
колпакам!
     Ѓросив лавку и продав, что осталось после  умершей  матери,  стали  они
торгашить. ‚ родном городе бывать случалось часто,  и  с  Ѓалашкиным  Љузьма
дружил по-прежнему, книги, которые ему давал или  указывал  Ѓалашкин;  читал
жадно. Ћднако, беседуЯ с Ѓалашкиным о иллере, страстно мечтал он  в  то  же
времЯ выпросить у него в долг "ливенку". ‚осторгаЯсь  "„ымом",  он,  однако,
твердил, что "кто умен, да не учен, в том без ученьЯ много  света".  Џобывав
на могиле Љольцова, с восхищением записал безграмотную надпись на плите  ее:
"Џодсим памЯтником погребено  тело  мещанина  и  поэта  воронежского  алесеЯ
василевича Љалцова награжденного монаршаю милостию просвещеннаго  _без  наук
природою_..."
     ‘тарый, огромный, худой, зиму и лето не снимавший позеленевшей чуйки  и
теплого картуза, большелицый,  бритый  и  косоротый,  Ѓалашкин  бывал  почти
страшен своими злыми речами,  своим  глубоким  стариковским  басом,  колючей
серебристой щетиной на серых  щеках  и  зеленым  левым  глазом,  выпученным,
сверкавшим и косившим в ту ‘торону, куда был скошен и рот его. € как рЯвкнул
он однажды, выслушав речь Љузьмы "о просвещении без наук", как сверкнул этим
глазом, отшвырнув цигарку, которую  насыпал  махоркой  над  коробкой  из-под
килек!
     - ЋслинаЯ челюсть! —то мелешь? Ћбдумал ли, что  значит  это  наше  "без
наук просвещение"?
     € опЯть схватил цигарку и стал глухо реветь:
     - Ѓоже милостливый! Џушкина убили, ‹ермонтова убили, Џисарева  утопили,
ђылеева удавили... „остоевского к расстрелу таскали, ѓоголЯ с ума свели... Ђ
евченко? Ђ Џолежаев! ‘кажешь, - правительство виновато? „а ведь по холопу и
барин, по ‘еньке и шапка. Ћх, да есть ли еще такаЯ  сторона  в  мире,  такой
народ, будь он трижды проклЯт?
     ’ревожно теребЯ пуговицы  длиннополого  сюртука,  то  застегиваЯсь,  то
расстегиваЯсь, хмурЯсь и ухмылЯЯсь, смущенный Љузьма сказал в ответ:
     - ’акой народ! ‚еличайший народ, а не "такой", позвольте вам заметить.
     - Ќе смей призы раздавать! - опЯть крикнул Ѓалашкин.
     - Ќет-с, посмею! ‚едь писатели-то эти - дети этого самого народа!
     -  Ђ  почему  же  не  …рошка,  почему  не  ‹укашка?  џ,   брат,   ежели
литературу-то захочу трЯхнуть, всем богам по сапогам найду! Џочему Љаратаев,
а не ђазуваев, с Љолупаевым,  не  мироед-паук,  не  поп-лиходимец,  не  дьЯк
продажный, не ‘алтычиха какаЯ-нибудь, не Љарамазов с Ћбломовым, не •лестаков
с Ќоздревым али, чтобы не далеко ходить, не твой негодЯй-братец?
     - Џлатон Љаратаев....
     - ‚ши съели твоего Љаратаева! Ќе вижу тут идеала!
     - Ђ русские  мученики,  подвижники,  угодники,  •риста  ради  юродивые,
раскольники?
     -  —то-о?  Ђ  Љолизей,  хрестовые  походы,  войны  леригиозные,   секты
несметные? ‹ютер, наконец того? Ќот, шаЯишь! Њне-то, сразу клык не сломишь!
     „а, нужно было одно - учитьсЯ. Ќо когда, где?
     –елых пЯть лет торгашества - и это в самую лучшую пору  жизни!  ‚еликим
счастием казалсЯ даже приезд в  город.  Ћтдых,  знакомые,  запах  пекарен  и
железных крыш, мостоваЯ на торговой улице, чай, булки и  персидский  марш  в
трактире "Љарс"... Џолитые  из  чайников  полы  в  лавках,  бой  знаменитого
перепела  у  дверей  ђудакова,  запах  рыбного  рЯда,  укропа,   романовской
махорки... „обраЯ и страшнаЯ улыбка Ѓалашкина при виде проходЯщего Љузьмы...
Џотом  -  громы  и  проклЯтиЯ  славЯнофилам,  Ѓелинский  и  сквернаЯ  брань,
бессвЯзное и страстное забрасывание друг друга именами, цитатами... €  самые
безнадежные выводы - в конце концов. "’еперь-то уж и впрЯмь шабаш, - во весь
дух ломим назад, в Ђзию! - гудел старик и вдруг, понижаЯ голос, озиралсЯ:  -
‘лышал? ‘алтыков, говорЯт,  помирает.  Џоследний!  Ћтравили,  говорЯт..."  Ђ
наутро - опЯть телега, степь, зной или грЯзь, напрЯженно-мучительное  чтение
под толчки бегущих колес... „олгое созерцание степной дали, сладко-тоскливый
напев стихов в  душе,  перебиваемый  думами  о  выручке  или  перебранкой  с
’ихоном... ‚олнующий запах дороги - пыли и дегтЯ... ‡апах мЯтных прЯников  и
удушливаЯ вонь кошачьих шкур из тележного  Ящика...  Џоистине  изнурили  эти
годы, - по две недели не снимаемые рубахи, еда всухомЯтку, хромота от кривых
сапог, от сбитых в кровь пЯтен, ночевки в чужих избах и сенцах!
     ироко перекрестилсЯ Љузьма, когда наконец выскочил из этой кабалы.  Ќо
опЯть нужно было добывать как-нибудь кусок хлеба. Џослужив без году неделю у
гуртовщика под …льцом, подалсЯ он на ‚оронеж. ‚ ‚оронеже  давно  началась  у
него любовь, свЯзь с чужой  женой  туда  и  потЯнуло.  €  почти  десЯть  лет
околачивалсЯ он в ‚оронеже - возле ссыпки хлеба, маклерствуЯ и  пописываЯ  в
газетах статейки по хлебному  делу,  отводЯ  или,  вернее,  растравлЯЯ  душу
статьЯми ’олстого, сатирами ™едрина. € все томилсЯ  неотступной  думой,  что
пропадает, пропала его жизнь.
     ‚ начале девЯностых годов умер от грыжи Ѓалашкин, а незадолго  до  того
видел его Љузьма в последний раз. € что это за свидание было!
     - Џисать надо, - хмуро и зло жаловалсЯ один.  -  ‚Янешь,  как  лопух  в
поле...
     - „а, да, - гудел другой, уже сонно косЯ своим помертвевшим  глазом,  с
трудом ворочаЯ челюстью и не попадаЯ махоркой в цигарку. -  ‘казано:  каждый
час учись, кажный час мысли... глЯди кругом-то  -на  все  беды  и  убожества
наши...
     Џотом застенчиво ухмыльнулсЯ, отложил цигарку и полез в столик.
     - ‚от, - забормотал он, роЯсь  в  пачке  каких-то  истершихсЯ  бумаг  и
вырезок из газет. - ‚от  тут,  друг,  куча  добра...  џ  все  почитывал,  да
вырезывал, да записывал... Џомру, - годитсЯ тебе, матерьЯл о  русской  жизни
дьЯвольский. „а вот постой, Я тебе найду сейчас одну историйку...
     Ќо рылсЯ, рылсЯ - и не нашел, стал искать очки, стал тревожно шарить по
карманам - и махнул рукой. €, махнув, насупилсЯ и замотал головой:
     - „а нет, нет, - этого  ты  пока  и  касатьсЯ  не  смей.  ’ы  еще  неуч
слабоумный. ђуби древо по себе. Ќа энту  тему,  что  давал-то  Я  тебе,  про
‘ухоносова-то, написал? Ќет еще? Ќу, и вышел ослинаЯ челюсть. ЉакаЯ тема-то!
     - Џро деревню бы надо, про народ, -  сказал  Љузьма.  -  ‚от,  сами  же
говорите: ђоссиЯ, ђоссиЯ...
     - Ђ ‘ухоносый не народ, не ђоссиЯ? _„а  она  всЯ  -  деревнЯ,  на  носу
заруби себе это!_ ѓлЯнь кругом-то: город это, по-твоему? ‘тадо кажный  вечер
по улицам прет - от пыли соседа не видать... Ђ ты - "город"!
     ‘ухоноеый... Њного  лет  не  выходил  из  головы  Љузьмы  этот  гнусный
слободской старик, все имущество которого заключалось в  загаженном  клопами
тюфЯке и съеденном молью салопе, - в наследстве после  жены.  Ћн  побиралсЯ,
болел, голодал, ютилсЯ за полтинник в месЯц в углу у торговки из  "обжорного
рЯда" и, по мнению ее, мог отлично поправить  свои  обстоЯтельства  продажей
наследства. Ќо он дорожил им как зеницей ока - и, конечно, совсем не в  силу
нежных чувств к покойной: оно давало ему сознание, что у  него  есть,  не  в
пример прочим, имущество. …му казалось, что  стоит  оно  дьЯвольски  дорого:
"Ќынче таких салопов-то уже нетути!" Ћн не прочь был продать его.  Ќо  ломил
такие нелепые цены, что в столбнЯк приводил покупателей...  €  Љузьма  очень
хорошо понимал эту слободскую трагедию. Ќо, начинаЯ обдумывать, как изложить
ее,  начинал  жить  всем  сложным  бытом  слободы,  воспоминаниЯми  детства,
молодости - и запутывалсЯ, топил  ‘ухоносова  в  обилии  картин,  осаждавших
воображение,  опускал  руки,   подавленный   потребностью   высказать   свою
собственную душу, выложить все, что калечило его собственную жизнь. Ђ в этой
жизни страшней всего  было  то,  что  она  проста,  обыденна,  с  непонЯтной
быстротой размениваетсЯ на мелочи...
     ‘ тех  пор  прошло  еще  немало  бесплодных  лет.  Ћн  маклерствовал  в
‚оронеже, потом, когда умерла в родильной горЯчке женщина, с которой он жил,
маклерствовал в …льце, торговал в свечной лавке в ‹ипецке, был конторщиком в
экономии Љасаткина. ‘тал он было страстным приверженцем ’олстого: с  год  не
курил, в рот не брал водки, не ел мЯса, не расставалсЯ с "€споведью",  хотел
переселитьсЯ на Љавказ, к духоборам... Ќо вот поручили ему побывать по делам
в Љиеве. Ѓыл Ясный конец сентЯбрЯ, все  было  весело,  прекрасно:  и  чистый
воздух, и нежаркое солнце, и бег поезда, и открытые окна, и цветистые  леса,
мелькавшие вдоль них... ‚друг, на остановке в Ќежине, увидел Љузьма  большую
толпу у дверей вокзала"  ’олпа  окружала  кого-то  и  кричала,  волновалась,
спорила. “ Љузьмы застучало сердце, и он побежал к ней. Ѓыстро протолкалсЯ -
и увидел красную фуражку начальника станции и серую шинель рослого жандарма,
который распекаЯ трех  покорно,  но  упрЯмо  стоЯвших  перед  ним  хохлов  в
коротких толстых свитках, в  несокрушимых  сапогах,  в  коричневых  бараньих
шапках. апки эти едва держались на чем-то страшном -  на  круглых  головах,
увЯзанных жесткой от засохшей сукровицы марлей, над запухшими  глазами,  над
вздутыми и остекленевшими лицами в зелено-желтых кровоподтеках, в запекшихсЯ
и почерневших ранах: хохлы были искусаны бешеным волком, отправлены в Љиев в
лечебницу и по суткам сидели чуть не на каждой большой станции без  хлеба  и
без копейки денег. €, узнав, что их не пускают  теперь  только  потому,  что
поезд  называетсЯ  скорым,  Љузьма  внезапно  пришел   в   Ярость   и,   йод
одобрительные крики евреев из толпы, заорал, затопал ногами на жандарма. …го
задержали, составили протокол, и, ожидаЯ следующего поезда,  напилсЯ  он  до
беспамЯтства.
     •охлы были из —ерниговской губернии. ‚сегда она  представлЯлась  глухим
краем, с тусклой, пасмурной синью над лесами. Ћ временах ‚ладимира, о давней
жизни, боровой, древне-мужицкой, напомнили эти люди,  испытавшие  рукопашную
схватку с бешеным зверем. €,  напиваЯсь,  наливаЯ  рюмку  трЯсущимисЯ  после
скандала руками.
     Љузьма восторгалсЯ: "Ђх, и времЯ же было!" Ћн задохнулсЯ от злобы и  на
жандарма, и на этих покорных  скотов  в  свитках.  ’упые,  дикие,  будь  они
проклЯты... Ќо -  ђусь,  древнЯЯ  ђусь!  €  слезы  пьЯной  радости  и  силы,
искажающей всЯкую картину до противоестественных размеров,  застилали  глаза
Љузьмы. "Ђ непротивление?" - вспоминал он порою и качал головой,  ухмылЯЯсь.
‘пиной к нему, за общим столом,  обедал  молоденький  чистенький  офицер;  и
Љузьма ласково-нагло смотрел на его белый китель, такой  короткий,  с  такой
высокой талией, что хотелось подойти, одернуть  его.  "€  подойду!  -  думал
Љузьма. - Ђ вскочит, крикнет - в рыло! ‚от тебе  и  непротивление..."  ‡атем
поехал в Љиев и, махнув рукой на дела, три днЯ проходил, хмельной и радостно
возбужденный, по городу, по обрывам над „непром. € в  ‘офийском  соборе,  за
обедней, многие с  удивлением  оглЯдывали  худого  кацапа,  стоЯвшего  перед
саркофагом џрослава. ‚ид имел он странный: обеднЯ кончилась, народ  выходил,
сторожа тушили свечи, он же, сжав зубы, опустив  на  грудь  редкую  сереющую
бородку и страдальчески-счастливо закрыв запавшие глаза, слушал звон, певуче
и глухо гудевший над собором... Ђ вечером видели его у лавры. Ћн сидел возле
калеки-мальчишки, с мутной и грустной усмешкой глЯдЯ на ее белые  стены,  на
золото мелких куполов в осеннем небе. Њальчишка был без  шапки,  с  холщовой
сумой через плечо, в грЯзной рвани на тощем теле, в  одной  руке  держал  он
деревЯнную чашечку, с копейкой на дне, а другой все перекладывал, как чужую,
как  вещь,  свою  уродливую,  обнаженную  до  колена  правую  ногу,   вЯлую,
неестественно-тонкую,  дочерна  загорелую  и  поросшую  золотистой  шерстью.
Ќикого не было кругом, но, сонно и болезненно откинув стриженую, жесткую  от
солнца и пыли голову, показываЯ тонкие детские ключицы и не обращаЯ вниманиЯ
на мух, точивших его сопли, мальчишка непрестанно тЯнул:
 
                   ‚зглЯните, мамаши, 
                   какие мы есть  несчастные, страдащие! 
                   Ђх, не дай господь, мамаши, 
                   ’аким страдащим быть! 
 
     € Љузьма поддакивал: "’ак, так! Џравильно!" ‚ Љиеве он Ясно понЯл,  что
у Љасаткина держатьсЯ ему осталось теперь недолго, и что впереди  -  нищета,
потерЯ лика человеческого. ’ак и случилось.  ЏродержалсЯ  он  еще  некоторое
времЯ,  но  в  положении  очень  постыдном  и  тЯжком:   вечно   полупьЯный,
неопрЯтный, охрипший, насквозь пропитанный махоркой, через  силу  скрывающий
свою непригодность к делу... ‡атем пал еще ниже: вернулсЯ  в  родной  город,
проживал последние гроши; ночевал целую зиму  в  общем  номере  на  подворье
•одова, дни убивал в трактире