€ван Ђлексеевич Ѓунин. ’емные аллеи

Љнигу можно купить в : Biblion.Ru 31р.Ћцените этот текст:
€ван Ђлексеевич Ѓунин. ’емные аллеи

---------------------------------------------------------------
 Ћригинал этого текста расположен в библиотеке Ћлега Ђристова
 http://www.chat.ru/~ellib/
---------------------------------------------------------------

‘одержание

     I
     ’емные аллеи
     Љавказ
     Ѓаллада
     ‘тепа
     Њуза
     Џоздний час

     II
     ђусЯ
     Љрасавица
     „урочка
     Ђнтигона
     ‘марагд
     ‚олки
     ‚изитные карточки
     ‡ойка и ‚алериЯ
     ’анЯ
     ‚ Џариже
     ѓалЯ ѓанскаЯ
     ѓенрих
     Ќатали

     III
     ‚ одной знакомой улице
     ђечной трактир
     Љума
     Ќачало
     "„убки"
     "Њадрид"
     ‚торой кофейник
     •олоднаЯ осень
     Џароход "‘аратов"
     ‚орон
     Љамарг
     ‘то рупий
     Њесть
     Љачели
     —истый понедельник
     —асовнЯ
     ‚есной, в €удее
     Ќочлег


 * I * 

’…ЊЌ›… Ђ‹‹…€

     ‚  холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских
дорог, залитой дождЯми и изрезанной многими черными колеЯми,  к
длинной  избе,  в  одной  свЯзи  которой была казеннаЯ почтоваЯ
станциЯ, а в другой частнаЯ горница, где можно  было  отдохнуть
или  переночевать,  пообедать  или  спросить  самовар, подкатил
закиданный  грЯзью  тарантас  с  полуподнЯтым  верхом,   тройка
довольно простых лошадей с подвЯзанными от слЯкоти хвостами. Ќа
козлах  тарантаса  сидел  крепкий  мужик  в  туго  подпоЯсанном
армЯке, серьезный и  темноликий,  с  редкой  смолЯной  бородой,
похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик
военный  в  большом  картузе  и  в  николаевской серой шинели с
бобровым стоЯчим  воротником,  еще  чернобровый,  но  с  белыми
усами, которые соединЯлись с такими же бакенбардами; подбородок
у  него  был  пробрит  и  всЯ  наружность  имела  то сходство с
Ђлександром II, которое столь распространено было среди военных
в пору его царствованиЯ; взглЯд был тоже вопрошающий, строгий и
вместе с тем усталый.
     Љогда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном
сапоге с ровным голенищем  и,  придерживаЯ  руками  в  замшевых
перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
     -- Ќалево,  ваше  превосходительство,  --  грубо крикнул с
козел кучер, и  он,  слегка  нагнувшись  на  пороге  от  своего
высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
     ‚  горнице  было  тепло,  сухо и опрЯтно: новый золотистый
образ в левом углу, под ним покрытый чистой  суровой  скатертью
стол,  за столом чисто вымытые лавки; кухоннаЯ печь, занимавшаЯ
дальний правый угол, ново  белела  мелом;  ближе  стоЯло  нечто
вроде  тахты,  покрытой  пегими попонами, упиравшейсЯ отвалом в
бок  печи;  из-за  печной  заслонки  сладко   пахло   щами   --
разварившейсЯ капустой, говЯдиной и лавровым листом.
     Џриезжий сбросил на лавку шинель и оказалсЯ еще стройнее в
одном  мундире  и  в  сапогах, потом снЯл перчатки и картуз и с
усталым видом провел бледной худой рукой  по  голове  --  седые
волосы   его   с   начесами  на  висках  к  углам  глаз  слегка
курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило
кое-где мелкие следы оспы. ‚  горнице  никого  не  было,  и  он
неприЯзненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
     -- ќй, кто там!
     ’отчас  вслед  за  тем  в горницу вошла темноволосаЯ, тоже
черноброваЯ и тоже еще красиваЯ не по возрасту женщина, похожаЯ
на пожилую цыганку, с темным пушком на  верхней  губе  и  вдоль
щек,  легкаЯ на ходу, но полнаЯ, с большими грудЯми под красной
кофточкой, с треугольным, как  у  гусыни,  животом  под  черной
шерстЯной юбкой.
     -- „обро  пожаловать,  ваше превосходительство, -- сказала
она. -- Џокушать изволите или самовар прикажете?
     Џриезжий мельком глЯнул на ее округлые плечи и  на  легкие
ноги   в  красных  поношенных  татарских  туфлЯх  и  отрывисто,
невнимательно ответил:
     -- ‘амовар. •озЯйка тут или служишь?
     -- •озЯйка, ваше превосходительство.
     -- ‘ама, значит, держишь?
     -- ’ак точно. ‘ама.
     -- —то ж так? ‚дова, что ли, что сама ведешь дело?
     -- Ќе вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь
жить. € хозЯйствовать Я люблю.
     -- ’ак, так. ќто хорошо. € как чисто, приЯтно у тебЯ.
     †енщина все времЯ пытливо смотрела на него, слегка щурЯсь.
     -- € чистоту люблю, -- ответила она. -- ‚едь при  господах
выросла,   как   не   уметь   прилично  себЯ  держать,  Ќиколай
Ђлексеевич.
     Ћн быстро выпрЯмилсЯ, раскрыл глаза и покраснел.
     -- Ќадежда! ’ы? -- сказал он торопливо.
     -- џ, Ќиколай Ђлексеевич, -- ответила она.
     -- Ѓоже мой, боже мой, -- сказал он, садЯсь на лавку  и  в
упор  глЯдЯ  на  нее. -- Љто бы мог подумать! ‘колько лет мы не
видались? ‹ет тридцать пЯть?
     -- ’ридцать, Ќиколай Ђлексеевич. Њне сейчас сорок  восемь,
а вам под шестьдесЯт, думаю?
     -- ‚роде этого... Ѓоже мой, как странно!
     -- —то странно, сударь?
     -- Ќо все, все... Љак ты не понимаешь!
     “сталость   и   рассеЯнность   его  исчезли,  он  встал  и
решительно заходил по горнице, глЯдЯ в пол.  Џотом  остановилсЯ
и, краснеЯ сквозь седину, стал говорить:
     -- Ќичего  не  знаю  о  тебе  с тех самых пор. Љак ты сюда
попала? Џочему не осталась при господах?
     -- Њне господа вскоре после вас вольную дали.
     -- Ђ где жила потом?
     -- „олго рассказывать, сударь.
     -- ‡амужем, говоришь, не была?
     -- Ќет, не была.
     -- Џочему? Џри такой красоте, которую ты имела?
     -- Ќе могла Я этого сделать.
     -- Ћтчего не могла? —то ты хочешь сказать?
     -- —то ж тут объЯснЯть. Ќебось, помните, как Я вас любила.
     Ћн покраснел до слез и, нахмурЯсь, опЯть зашагал.
     -- ‚се проходит, мой друг, -- забормотал  он.  --  ‹юбовь,
молодость  --  все, все. €сториЯ пошлаЯ, обыкновеннаЯ. ‘ годами
все проходит. Љак  это  сказано  в  книге  €ова?  "Љак  о  воде
протекшей будешь вспоминать".
     -- —то  кому  бог  дает,  Ќиколай  Ђлексеевич. Њолодость у
всЯкого проходит, а любовь -- другое дело.
     Ћн поднЯл голову и, остановЯсь, болезненно усмехнулсЯ:
     -- ‚едь не могла же ты любить менЯ весь век!
     -- ‡начит, могла. ‘колько ни проходило времени, все  одним
жила.  ‡нала,  что  давно  вас нет прежнего, что длЯ вас словно
ничего и не было,  а  вот...  Џоздно  теперь  укорЯть,  а  ведь
правда,  очень  бессердечно  вы  менЯ бросили, -- сколько раз Я
хотела руки на себЯ наложить от обиды от одной,  уж  не  говорЯ
обо  всем  прочем. ‚едь было времЯ, Ќиколай Ђлексеевич, когда Я
вас Ќиколенькой звала, а вы менЯ -- помните как?  €  все  стихи
мне изволили читать про всЯкие "темные аллеи", -- прибавила она
с недоброй улыбкой.
     -- Ђх, как хороша ты была! -- сказал он, качаЯ головой. --
Љак горЯча,  как  прекрасна!  Љакой стан, какие глаза! Џомнишь,
как на тебЯ все заглЯдывались?
     -- Џомню, сударь. Ѓыли и вы отменно хороши. € ведь это вам
отдала Я свою красоту, свою горЯчку. Љак же можно такое забыть.
     -- Ђ! ‚се проходит. ‚се забываетсЯ.
     -- ‚се проходит, да не все забываетсЯ.
     -- “ходи, -- сказал он, отворачиваЯсь и подходЯ к окну. --
“ходи, пожалуйста.
     €, вынув платок  и  прижав  его  к  глазам,  скороговоркой
прибавил:
     -- ‹ишь бы бог менЯ простил. Ђ ты, видно, простила.
     Ћна подошла к двери и приостановилась:
     -- Ќет,  Ќиколай Ђлексеевич, не простила. ђаз разговор наш
коснулсЯ до наших чувств, скажу прЯмо: простить Я  вас  никогда
не  могла.  Љак  не было у менЯ ничего дороже вас на свете в ту
пору, так и потом не было. Ћттого-то и простить мне вас нельзЯ.
Ќу, да что вспоминать, мертвых с погоста не носЯт.
     -- „а, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, -- ответил
он, отходЯ от окна уже со строгим лицом. --  Ћдно  тебе  скажу:
никогда  Я  не  был  счастлив  в  жизни,  не думай, пожалуйста.
€звини, что, может  быть,  задеваю  твое  самолюбие,  но  скажу
откровенно,  --  жену  Я  без памЯти любил. Ђ изменила, бросила
менЯ еще оскорбительней, чем Я тебЯ. ‘ына обожал, -- пока  рос,
каких  только надежд на него не возлагал! Ђ вышел негодЯй, мот,
наглец, без сердца, без чести, без совести... ‚прочем, все  это
тоже  самаЯ  обыкновеннаЯ,  пошлаЯ историЯ. Ѓудь здорова, милый
друг. „умаю, что и Я потерЯл в тебе самое дорогое, что  имел  в
жизни.
     Ћна подошла и поцеловала у пего руку, он поцеловал у нее.
     -- Џрикажи подавать...
     Љогда  поехали  дальше, он хмуро думал: "„а, как прелестна
была! ‚олшебно прекрасна!" ‘о стыдом вспоминал  свои  последние
слова  и то, что поцеловал у ней руку, и тотчас стыдилсЯ своего
стыда. "ђазве неправда, что она дала мне лучшие минуты жизни?"
     Љ закату проглЯнуло бледное солнце. Ључер гнал рысцой, все
менЯЯ черные колеи, выбираЯ менее грЯзные и тоже что-то  думал.
Ќаконец сказал с серьезной грубостью:
     -- Ђ она, ваше превосходительство, все глЯдела в окно, как
мы уезжали. ‚ерно, давно изволите знать ее?
     -- „авно, Љлим.
     -- Ѓаба  -- ума палата. € все, говорЯт, богатеет. „еньги в
рост дает.
     -- ќто ничего не значит.
     -- Љак не значит! Љому ж не хочетсЯ получше пожить! …сли с
совестью давать, худого мало. € она,  говорЯт,  справедлива  на
это. Ќо крута! Ќе отдал вовремЯ -- пенЯй на себЯ.
     -- „а, да, пенЯй на себЯ... ЏогонЯй, пожалуйста, как бы не
опоздать нам к поезду...
     Ќизкое  солнце  желто светило на пустые полЯ, лошади ровно
шлепали по лужам. Ћн  глЯдел  на  мелькавшие  подковы,  сдвинув
черные брови, и думал:
     "„а,  пенЯй  на  себЯ.  „а,  конечно,  лучшие минуты. € не
лучшие, а истинно волшебные! "Љругом шиповник алый цвел, стоЯли
темных лип аллеи..." Ќо, боже мой, что же было бы дальше?  —то,
если  бы  Я  не  бросил  ее?  Љакой вздор! ќта самаЯ Ќадежда не
содержательница постоЯлой горницы, а моЯ  жена,  хозЯйка  моего
петербургского дома, мать моих детей?"
     €, закрываЯ глаза, качал головой.
     20 октЯбрЯ 1938




ЉЂ‚ЉЂ‡

     Џриехав  в  Њоскву,  Я  воровски  остановилсЯ в незаметных
номерах в переулке возле Ђрбата и жил  томительно,  затворником
-- от  свиданиЯ  до  свиданиЯ с нею. Ѓыла она у менЯ за эти дни
всего три раза и каждый раз входила поспешно, со словами:
     -- џ только на одну минуту...
     Ћна   была   бледна    прекрасной    бледностью    любЯщей
взволнованной  женщины,  голос  у  нее срывалсЯ, и то, как она,
бросив куда попало зонтик, спешила  поднЯть  вуальку  и  обнЯть
менЯ, потрЯсало менЯ жалостью и восторгом.
     -- Њне   кажетсЯ,  --  говорила  она,  --  что  он  что-то
подозревает, что он даже знает что-то, -- может быть,  прочитал
какое-нибудь  ваше  письмо,  подобрал  ключ  к моему столу... џ
думаю, что он на все способен  при  его  жестоком,  самолюбивом
характере.  ђаз  он  мне  прЯмо  сказал:  "џ  ни  перед  чем не
остановлюсь, защищаЯ свою честь, честь мужа и офицера!"  ’еперь
он  почему-то  следит  буквально за каждым моим шагом, и, чтобы
наш план удалсЯ,  Я  должна  быть  страшно  осторожна.  Ћн  уже
согласен  отпустить  менЯ, так внушила Я ему, что умру, если не
увижу юга, морЯ, но, ради бога, будьте терпеливы!
     Џлан наш был дерзок: уехать в одном и  том  же  поезде  на
кавказское  побережье и прожить там в каком-нибудь совсем диком
месте три-четыре недели. џ знал  это  побережье,  жил  когда-то
некоторое  времЯ  возле  ‘очи,  -- молодой, одинокий, -- на всю
жизнь запомнил те осенние  вечера  среди  черных  кипарисов,  у
холодных  серых  волн...  €  она  бледнела, когда Я говорил: "Ђ
теперь Я там буду с тобой, в горных  джунглЯх,  у  тропического
морЯ..." ‚ осуществление нашего плана мы не верили до последней
минуты -- слишком великим счастьем казалось нам это.

     ‚  Њоскве  шли холодные дожди, похоже было на то, что лето
уже прошло и не вернетсЯ, было грЯзно, сумрачно, улицы мокро  и
черно   блестели   раскрытыми  зонтами  прохожих  и  поднЯтыми,
дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. €  был  темный,
отвратительный вечер, когда Я ехал на вокзал, все внутри у менЯ
замирало  от  тревоги  и  холода.  Џо  вокзалу и по платформе Я
пробежал бегом,  надвинув  на  глаза  шлЯпу  и  уткнув  лицо  в
воротник пальто.
     ‚   маленьком  купе  первого  класса,  которое  Я  заказал
заранее, шумно лил дождь по крыше. џ  немедлЯ  опустил  оконную
занавеску  и,  как только носильщик, обтираЯ мокрую руку о свой
белый фартук, взЯл на чай и вышел, на замок запер дверь.  Џотом
чуть приоткрыл занавеску и замер, не сводЯ глаз с разнообразной
толпы,  взад  и вперед сновавшей с вещами вдоль вагона в темном
свете вокзальных фонарей. Њы условились, что Я приеду на вокзал
как можно раньше, а она как можно позже, чтобы  мне  как-нибудь
не  столкнутьсЯ  с ней и с ним на платформе. ’еперь им уже пора
было быть. џ смотрел все напрЯженнее -- их все не было.  “дарил
второй  звонок  --  Я  похолодел  от  страха: опоздала или он в
последнюю минуту вдруг не пустил ее! Ќо тотчас вслед за тем был
поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью
и рукой в замшевой перчатке, которой он, широко  шагаЯ,  держал
ее  под  руку.  џ отшатнулсЯ от окна, упал в угол дивана. ђЯдом
был  вагон  второго  класса  --  Я  мысленно  видел,   как   он
хозЯйственно вошел в него вместе с нею, оглЯнулсЯ, -- хорошо ли
устроил  ее носильщик, -- и снЯл перчатку, снЯл картуз, целуЯсь
с ней, крестЯ ее... ’ретий  звонок  оглушил  менЯ,  тронувшийсЯ
поезд   поверг   в  оцепенение...  Џоезд  расходилсЯ,  мотаЯсь,
качаЯсь, потом стал нести ровно, на всех  парах...  Љондуктору,
который  проводил  ее ко мне и перенес ее вещи, Я ледЯной рукой
сунул десЯтирублевую бумажку...

     ‚ойдЯ,  она  даже  не  поцеловала  менЯ,  только  жалостно
улыбнулась, садЯсь на диван и снимаЯ, отцеплЯЯ от волос шлЯпку.
     -- џ совсем не могла обедать, -- сказала она. -- џ думала,
что не  выдержу эту страшную роль до конца. € ужасно хочу пить.
„ай мне нарзану, -- сказала она, в первый раз говорЯ мне  "ты".
-- џ  убеждена,  что  он  поедет  вслед за мною. џ дала ему два
адреса, ѓеленджик и  ѓагры.  Ќу  вот,  он  и  будет  днЯ  через
три-четыре  в ѓеленджике... Ќо Ѓог с ним, лучше смерть, чем эти
муки...

     “тром, когда Я вышел  в  коридор,  в  нем  было  солнечно,
душно,  из  уборных  пахло мылом, одеколоном и всем, чем пахнет
людный вагон утром. ‡а мутными от пыли и нагретыми  окнами  шла
ровнаЯ  выжженнаЯ  степь,  видны  были  пыльные широкие дороги,
арбы,  влекомые  волами,  мелькали  железнодорожные   будки   с
канареечными   кругами   подсолнечников   и  алыми  мальвами  в
палисадниках... „альше пошел безграничный простор нагих  равнин
с  курганами  и  могильниками,  нестерпимое сухое солнце, небо,
подобное  пыльной  туче,   потом   призраки   первых   гор   на
горизонте...

     €з   ѓеленджика  и  ѓагр  она  послала  ему  по  открытке,
написала, что еще не знает, где останетсЯ.
     Џотом мы спустились вдоль берега к югу.

     Њы нашли место первобытное,  заросшее  чинаровыми  лесами,
цветущими кустарниками, красным деревом, магнолиЯми, гранатами,
среди которых поднимались веерные пальмы, чернели кипарисы...
     џ  просыпалсЯ  рано  и, пока она спала, до чаЯ, который мы
пили часов в семь, шел по холмам в лесные чащи. ѓорЯчее  солнце
было  уже  сильно,  чисто и радостно. ‚ лесах лазурно светилсЯ,
расходилсЯ  и  таЯл  душистый  туман,  за  дальними   лесистыми
вершинами  сиЯла  предвечнаЯ  белизна  снежных  гор...  Ќазад Я
проходил по знойному и пахнущему из труб горЯщим кизЯком базару
нашей деревни: там кипела торговлЯ, было тесно  от  народа,  от
верховых  лошадей  и  осликов,  --  по утрам съезжалось туда на
базар  множество  разноплеменных  горцев,  --   плавно   ходили
черкешенки  в  черных  длинных  до  земли  одеждах,  в  красных
чувЯках, с закутанными во что-то черное  головами,  с  быстрыми
птичьими   взглЯдами,   мелькавшими   порой  из  этой  траурной
закутанности.
     Џотом мы уходили на берег, всегда совсем пустой,  купались
и  лежали  на  солнце до самого завтрака. Џосле завтрака -- все
жареннаЯ на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты -- в знойном
сумраке нашей  хижины  под  черепичной  крышей  тЯнулись  через
сквозные ставни горЯчие, веселые полосы света.
     Љогда  жар  спадал и мы открывали окно, часть морЯ, виднаЯ
из него между кипарисов, стоЯвших на скате под нами, имела цвет
фиалки и лежала так ровно, мирно,  что,  казалось,  никогда  не
будет конца этому покою, этой красоте.
     Ќа закате часто громоздились за морем удивительные облака;
они пылали  так  великолепно,  что она порой ложилась на тахту,
закрывала лицо газовым шарфом и плакала: еще две, три недели --
и опЯть Њосква!
     Ќочи были  теплы  и  непроглЯдны,  в  черной  тьме  плыли,
мерцали,  светили  топазовым  светом огненные мухи, стеклЯнными
колокольчиками звенели древесные лЯгушки. Љогда глаз привыкал к
темноте, выступали вверху звезды и  гребни  гор,  над  деревней
вырисовывались деревьЯ, которых мы не замечали днем. € всю ночь
слышалсЯ  оттуда,  из духана, глухой стук в барабан и горловой,
заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто  все  одной  и
той же бесконечной песни.
     Ќедалеко от нас, в прибрежном овраге, спускавшемсЯ из лесу
к морю,  быстро  прыгала по каменистому ложу мелкаЯ, прозрачнаЯ
речка. Љак чудесно дробилсЯ, кипел ее блеск в тот  таинственный
час,  когда  из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо,
пристально смотрела позднЯЯ луна!
     €ногда по ночам  надвигались  с  гор  страшные  тучи,  шла
злобнаЯ  бурЯ,  в  шумной  гробовой  черноте  лесов  то  и дело
разверзались  волшебные  зеленые  бездны  и   раскалывались   в
небесных   высотах   допотопные  удары  грома.  ’огда  в  лесах
просыпались и мЯукали орлЯта, ревел  барс,  тЯвкали  чекалки...
ђаз  к  нашему освещенному окну сбежалась целаЯ стаЯ их, -- они
всегда сбегаютсЯ в такие ночи к жилью, --  мы  открыли  окно  и
смотрели  на  них  сверху,  а они стоЯли под блестЯщим ливнем и
тЯвкали, просились к нам... Ћна радостно плакала, глЯдЯ на них.

     Ћн искал ее в ѓеленджике, в ѓаграх, в ‘очи. Ќа другой день
по приезде в ‘очи, он купалсЯ утром в море, потом брилсЯ, надел
чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в своей гостинице
на террасе ресторана, выпил бутылку  шампанского,  пил  кофе  с
шартрезом, не спеша выкурил сигару. ‚озвратЯсь в свой номер, он
лег на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
     12 ноЯбрЯ 1937




ЃЂ‹‹Ђ„Ђ


     Џод   большие  зимние  праздники  был  всегда,  как  банЯ,
натоплен деревенский дом и ЯвлЯл картину странную, ибо состоЯла
она из просторных и  низких  комнат,  двери  которых  все  были
раскрыты  напролет,  -- от прихожей до диванной, находившейсЯ в
самом конце дома, --  и  блистала  в  красных  углах  восковыми
свечами и лампадами перед иконами.
     Џод  эти праздники в доме всюду мыли гладкие дубовые полы,
от  топки  скоро  сохнувшие,  а  потом  застилали  их   чистыми
попонами,  в  наилучшем  порЯдке  расставлЯли  по  своим местам
сдвинутые на времЯ работы мебели, а в углах, перед золочеными и
серебрЯными окладами икон, зажигали лампады  и  свечи,  все  же
прочие  огни  тушили. Љ этому часу уже темно синела зимнЯЯ ночь
за окнами и все расходились по своим спальным горницам. ‚  доме
водворЯлась  тогда полнаЯ тишина, благоговейный и как бы ждущий
чего-то покой, как нельзЯ более подобающий  ночному  свЯщенному
виду икон, озаренных скорбно и умилительно.
     ‡имой   гостила   иногда  в  усадьбе  странница  Њашенька,
седенькаЯ, сухенькаЯ и дробнаЯ, как девочка. € вот  только  она
одна  во  всем доме не спала в такие ночи: придЯ после ужина из
людской в прихожую и снЯв с своих  маленьких  ног  в  шерстЯных
чулках валенки, она бесшумно обходила по мЯгким попонам все эти
жаркие,  таинственно  освещенные  комнаты, всюду становилась на
колени, крестилась, кланЯлась перед иконами, а там опЯть шла  в
прихожую,  садилась на черный ларь, спокон веку стоЯвший в ней,
и вполголоса читала молитвы, псалмы или же просто говорила сама
с собой. ’ак и  узнал  Я  однажды  про  этого  "божьего  зверЯ,
господнЯ волка": услыхал, как молилась ему Њашенька.
     Њне  не спалось, Я вышел поздней ночью в зал, чтобы пройти
в диванную и взЯть там что-нибудь почитать из  книжных  шкапов.
Њашенька  не  слыхала  менЯ. Ћна что-то говорила, сидЯ в темной
прихожей. џ приостановЯсь,  прислушалсЯ.  Ћна  наизусть  читала
псалмы.
     -- “слышь,  господи,  молитву мою и внемли воплю моему, --
говорила она без всЯкого выражениЯ.  --  Ќе  будь  безмолвен  к
слезам  моим,  ибо  странник Я у тебЯ и пришлец на земле, как и
все отцы мои...
     ‘кажите богу: как страшен ты в делах твоих!
     †ивущий  под  кровом  всевышнего  под  сенью   всемогущего
покоитсЯ...  Ќа  аспида  и  василиска наступишь, попрешь льва и
дракона...
     Ќа последних словах она тихо, но  твердо  повысила  голос,
произнесла   их   убежденно:  попрешь  льва  и  дракона.  Џотом
помолчала   и,   медленно   вздохнув,   сказала   так,    точно
разговаривала с кем-то:
     -- €бо его все звери в лесу и скот на тысЯче гор...
     џ заглЯнул в прихожую: она сидела на ларе, ровно спустив с
него маленькие  ноги в шерстЯных чулках и крестом держа руки на
груди. Ћна смотрела перед собой, не видЯ  менЯ.  Џотом  поднЯла
глаза к потолку и раздельно промолвила:
     -- €  ты,  божий зверь, господень волк, моли за нас царицу
небесную.
     џ подошел и негромко сказал:
     -- Њашенька, не бойсЯ, это Я.
     Ћна уронила руки, встала, низко поклонилась:
     -- ‡дравствуйте, сударь. Ќет-с, Я не  боюсь.  —его  ж  мне
боЯтьсЯ  теперь?  ќто  в  младости  глупа  была, всего боЯлась.
’емнозрачний бес смущал.
     -- ‘Ядь, пожалуйста, -- сказал Я.
     -- Ќикак нет, -- ответила она. -- џ постою-с.
     џ положил руку на ее костлЯвое плечико с большой ключицей,
заставил ее сесть и сел с ней рЯдом.
     -- ‘иди, а то Я уйду. ‘кажи, кому это ты  молилась?  ђазве
есть такой свЯтой -- господний волк?
     Ћна опЯть хотела встать. џ опЯть удержал ее:
     -- Ђх  какаЯ  ты! Ђ еще говоришь, что не боишьсЯ ничего! џ
тебЯ спрашиваю: правда, что есть такой свЯтой?
     Ћна подумала. Џотом серьезно ответила:
     -- ‘тало быть, есть, сударь. …сть же зверь ’игр-…фрат. ђаз
в церкви написан, стало быть, есть. џ сама его видела-с.
     -- Љак видела? ѓде? Љогда?
     -- „авно, сударь, в незапамЯтный срок. Ђ где -- и  сказать
не  умею: помню одно -- мы туда трое суток ехали. Ѓыло там село
Љрутые ѓоры. џ и сама  дальнЯЯ,  --  может,  изволили  слышать:
рЯзанскаЯ,  --  а  тот  край  еще ниже будет, в ‡адонщине, и уж
какаЯ там местность грубаЯ, тому и слова не найдешь.  ’ам-то  и
была  заглазнаЯ  деревнЯ наших кнЯзей, ихнего дедушки любимаЯ.,
-- целаЯ, может, тысЯча глинЯных изб по голым буграм-косогорам,
а на самой высокой горе,  на  венце  ее,  над  рекой  Љаменной,
господский  дом,  тоже  голый  весь,  трехъЯрусный,  и  церковь
желтаЯ, колоннаЯ,  а  в  той  церкви  этот  самый  божий  волк:
посередь,  стало  быть,  плита  чугуннаЯ  над могилой кнЯзЯ, им
зарезанного, а на правом столпе -- он сам, этот волк,  во  весь
свой  рост  и  склад  написанный:  сидит в серой шубе на густом
хвосту и весь тЯнетсЯ вверх, упираетсЯ передними лапами в  земь
-- так  и  зарит  в  глаза:  ожерелок седой, остистый, толстый,
голова большаЯ,  остроухаЯ,  клыками  оскаленнаЯ,  глаза  Ярые,
кровавые,  округ  же  головы  золотое  сиЯние,  как  у свЯтых и
угодников. ‘трашно даже вспомнить такое диво  дивное!  „о  того
живой сидит глЯдит, будто вот-вот на тебЯ кинетсЯ!
     -- Џостой,  Њашенька, -- сказал Я, -- Я ничего не понимаю,
зачем же и кто этого страшного волка в церкви написал? ѓоворишь
-- он зарезал кнЯзЯ: так почему ж он свЯтой и  зачем  ему  быть
надо  кнЯжеской  могилой?  €  как ты попала туда, в это ужасное
село? ђасскажи все толком.
     € Њашенька стала рассказывать:
     -- Џопала Я, сударь, туда по той причине, что  была  тогда
крепостной девушкой, при доме наших кнЯзей прислуживала. Ѓыла Я
сирота,  родитель мой, баЯли, какой-то прохожий был, -- беглый,
скорее всего, -- незаконно обольстил мою матушку, да и  скрылсЯ
бог  весть куда, а матушка, родивши менЯ, вскорости скончалась.
Ќу и пожалели менЯ господа, взЯли с дворни в  дом,  как  только
сравнЯлось  мне  тринадцать  лет  и  приставили  на побегушки к
молодой барыне, и Я так чем-то полюбилась ей, что она  менЯ  ни
на час не отпускала от своей милости. ‚от она-то и взЯла менЯ с
собой  в войЯж, как задумал молодой кнЯзь съездить с ней в свое
дедовское наследие, в эту самую  заглазную  деревню,  в  Љрутые
ѓоры. Ѓыла та вотчина в давнем запустении, в безлюдии, -- так и
стоЯл  дом забитый, заброшенный с самой смерти дедушки, -- ну и
захотели наши молодые господа проведать ее.  Ђ  какой  страшной
смертью помер дедушка, о том всем нам было ведомо по преданию.
     ‚   зале  что-то  слегка  треснуло  и  потом  упало,  чуть
стукнуло. Њашенька скинула ноги с ларЯ и побежала  в  зал:  там
уже  пахло  гарью  от  упавшей  свечи.  Ћна замЯла еще чадивший
свечной фитиль, затоптала затлевший ворс попоны и,  вскочив  на
стул, опЯть зажгла свечу от прочих горевших свечей, воткнутых в
серебрЯные  лунки  под  иконой, и приладила ее в ту, из которой
она выпала: перевернула Ярким пламенем вниз, покапала  в  лунку
потекшим,  как горЯчий мед, воском, потом вставила, ловко снЯла
тонкими пальцами нагар с других свечей  и  опЯть  соскочила  на
пол.
     -- €шь  как весело затеплилось, -- сказала она, крестЯсь и
глЯдЯ на ожившее золото свечных огоньков.  --  €  какой  дух-то
церковный пошел!
     Џахло  сладким чадом, огоньки трепетали, лик образа древне
глЯдел из-за них в пустом кружке серебрЯного оклада. ‚ верхние,
чистые стекла окон, густо обмерзших снизу серым инеем,  чернела
ночь  и близко белели отЯгощенные снежными пластами лапы ветвей
в  палисаднике.   Њашенька   посмотрела   на   них,   еще   раз
перекрестилась и вошла опЯть в прихожую.
     -- Џочивать  вам  пора,  сударь, -- сказала она, садЯсь на
ларь и сдерживаЯ зевоту, прикрываЯ рот своей сухой  ручкой.  --
Ќочь-то уж грознаЯ стала.
     -- Џочему грознаЯ?
     -- Ђ  потому,  что  потаеннаЯ,  когда лишь алектор, петух,
по-нашему, да еще нощной вран, сова, может не  спать.  ’ут  сам
господь  землю  слушает,  самые главные звезды начинают играть,
проруби мерзнут по морЯм и рекам.
     -- Ђ что ж ты сама не спишь по ночам?
     -- € Я, сударь, сколько  надобно  сплю.  ‘тарому  человеку
много ли сна полагаетсЯ? Љак птице на ветке.
     -- Ќу, ложись, только доскажи мне про этого волка.
     -- „а  ведь  это  дело  темное,  давнее, сударь, -- может,
баллада одна.
     -- Љак ты сказала?
     -- Ѓаллада, сударь.  ’ак-то  все  наши  господа  говорили,
любили эти баллады читать. џ, бывало, слушаю -- мороз по голове
идет:

     ‚оет сыр-бор за горою,
     Њетет в белом поле,
     ‘тала вьюга-непогода,
     ‡апала дорога...

     „о чего хорошо, господи!
     -- —ем хорошо, Њашенька?
     -- ’ем и хорошо-с, что сам не знаешь чем. †утко.
     -- ‚ старину, Њашенька, все жутко было.
     -- Љак  сказать,  сударь?  Њожет,  и правда, что жутко, да
теперь-то все мило кажетсЯ. ‚едь  когда  это  было?  “ж  так-то
давно, -- все царства-государства прошли, все дубы от древности
рассыпались,  все  могилки сровнЯлись с землей. ‚от и это дело,
-- на дворне его слово в слово сказывали, а правда ли? „ело это
будто еще при великой царице было и будто оттого кнЯзь в Љрутых
ѓорах сидел, что она на него за что-то  разгневалась,  заточила
его  вдаль  от  себЯ,  и он очень лют сделалсЯ -- пуще всего на
казнь рабов своих и на любовный блуд. Ћчень еще в силе  был,  а
касательно  наружности  отлично красив и будто бы не было ни на
дворне у него, ни по деревнЯм его ни одной девушки, какую бы он
к себе, в свою сераль, на первую ночь не  требовал.  Ќу  вот  и
впал  он  в самый страшный грех: польстилсЯ даже на новобрачную
сына своего родного. ’от в Џетербурге в царской военной  службе
был, а когда нашел себе суженую, получил от родителЯ разрешение
на брак и женилсЯ, то, стало быть, приехал с новобрачной к нему
на  поклон,  в эти самые Љрутые ѓоры. Ђ он и прельстись на нее.
Џро любовь, сударь, недаром поетсЯ:
     †ар любви во всЯком царстве,
     ‹юбитсЯ земной весь круг...
     € какой же может быть грех, если  хоть  и  старый  человек
мышлит  о  любимой,  вздыхает о ней? „а ведь тут-то дело совсем
иное было, тут вроде  как  роднаЯ  дочь  была,  а  он  на  блуд
простирал алчные свои намерениЯ.
     -- Ќу и что же?
     -- Ђ то, сударь, что, заметивши такой родительский умысел,
решил  молодой кнЯзь тайком бежать. Џодговорил конюхов, задарил
их всЯчески, приказал к полночи запрЯчь тройку порезвей, вышел,
крадучись, как только заснул старый  кнЯзь,  из  родного  дома,
вывел  молодую  жену  --  и был таков. ’олько старый кнЯзь и не
думал спать: он еще с вечера все узнал  от  своих  наушников  и
немедлЯ  в  погоню  пошел.  Ќочь,  мороз несказанный, аж кольцо
округ месЯца лежит, снегов в степи выше роста человеческого,  а
ему  все  нипочем: летит, весь увешанный саблЯми и пистолетами,
верхом на коне, рЯдом со своим любимым доезжачим,  и  уж  видит
впереди  тройку с сыном. Љричит, как орел: стой, стрелЯть буду!
Ђ там не слушают, гонЯт тройку во весь дух и  пыл.  ‘тал  тогда
старый  кнЯзь  стрелЯть  в  лошадей и убил на скаку сперва одну
пристЯжную, правую, потом другую, левую, и уж  хотел  коренника
свалить, да глЯнул вбок и видит: несетсЯ на него по снегам, под
месЯцем,   великий,  небывалый  волк,  с  глазами,  как  огонь,
красными и с сиЯньем округ головы! ЉнЯзь давай палить и в него,
а он даже глазом не моргнул: вихрем нанессЯ на кнЯзЯ, прЯнул  к
нему на грудь -- и в единый миг пересек ему кадык клыком.
     -- Ђх,  какие  страсти,  Њашенька, -- сказал Я. -- €стинно
баллада!
     -- ѓрех, не смейтесь, сударь, -- ответила она. --  “  бога
всего много.
     -- Ќе   спорю,  Њашенька.  ’олько  странно  все-таки,  что
написали этого волка как раз возле  могилы  кнЯзЯ,  зарезанного
им.
     -- …го  написали,  сударь,  по собственному желанию кнЯзЯ:
его домой  еще  живого  привезли,  и  он  успел  перед  смертью
покаЯтьсЯ  и причастье принЯть, а в последний свой миг приказал
написать того волка в церкви над своей  могилой:  в  назидание,
стало  быть,  всему  потомству кнЯжескому. Љто ж его мог по тем
временам ослушатьсЯ? „а и  церковь-то  была  его  домашнЯЯ,  им
самим строеннаЯ.

                               3 февралЯ 1938



‘’…ЏЂ

     Џеред   вечером,   по   дороге  в  —ернь,  молодого  купца
Љрасильщикова захватил ливень с грозой.
     Ћн, в  чуйке  с  поднЯтым  воротом  и  глубоко  надвинутом
картузе,  с  которого  текло  струЯми,  шибко  ехал  на беговых
дрожках, сидЯ верхом возле самого щитка, крепко упершись ногами
в высоких сапогах в переднюю ось,  дергаЯ  мокрыми,  застывшими
руками  мокрые,  скользкие  ременные  вожжи,  торопЯ и без того
резвую  лошадь;  слева  от  него,   возле   переднего   колеса,
крутившегосЯ  в целом фонтане жидкой грЯзи, ровно бежал, длинно
высунув Язык, коричневый пойнтер.
     ‘перва Љрасильщиков гнал по черноземной колее вдоль шоссе,
потом,  когда  она  превратилась  в  сплошной  серый  поток   с
пузырЯми,  свернул  на шоссе, задребезжал по его мелкому щебню.
Ќи окрестных полей, ни неба уже давно не  было  видно  за  этим
потопом, пахнущим огуречной свежестью и фосфором; перед глазами
то  и  дело,  точно  знамение конца мира, ослеплЯющим рубиновым
огнем извилисто жгла сверху вниз по великой стене  туч  резкаЯ,
ветвистаЯ  молниЯ, а над головой с треском летел шипЯщий хвост,
разрывавшийсЯ вслед затем необыкновенными по своей  сокрушающей
силе  ударами.  ‹ошадь  каждый раз всЯ дергалась от них вперед,
прижимаЯ уши, собака  шла  уже  скоком...  Љрасильщиков  рос  и
училсЯ  в  Њоскве,  кончил  там университет, но, когда приезжал
летом в свою тульскую усадьбу, похожую на богатую  дачу,  любил
чувствовать  себЯ  помещиком-купцом,  вышедшим  из мужиков, пил
лафит и курил из золотого портсигара, а носил  смазные  сапоги,
косоворотку  и  поддевку,  гордилсЯ  своей  русской  статью,  и
теперь, в ливне и грохоте, чувствуЯ, как у него холодно льет  с
козырька и носа, полон был энергичного удовольствиЯ деревенской
жизни. ‚ это лето он часто вспоминал лето в прошлом году, когда
он, из-за свЯзи с одной известной актрисой, промучилсЯ в Њоскве
до  самого  июлЯ,  до  отъезда ее в Љисловодск: безделье, жара,
горЯчаЯ вонь и  зеленый  дым  от  пылающего  в  железных  чанах
асфальта  в  развороченных  улицах, завтраки в ’роицком низке с
актерами Њалого театра, тоже  собиравшимисЯ  на  Љавказ,  потом
сидение  в  кофейне  ’рамблэ,  вечером  ожиданье  ее  у  себЯ в
квартире с мебелью в чехлах, с люстрами и картинами в кисее,  с
запахом   нафталина...  ‹етние  московские  вечера  бесконечны,
темнеет только к одиннадцати, и вот ждешь, ждешь -- ее все нет.
Џотом наконец звонок -- и она, во всей своей летней нарЯдности,
и ее задыхающийсЯ голос: "Џрости, пожалуйста, весь день пластом
лежала от головной боли, совсем завЯла твоЯ  чайнаЯ  роза,  так
спешила, что лихача взЯла, голодна ужасно..."
     Љогда ливень и сотрЯсающиесЯ перекаты грома стали стихать,
отходить  и  кругом стало проЯснЯтьсЯ, впереди, влево от шоссе,
показалсЯ  знакомый  постоЯлый  двор  старика-вдовца,  мещанина
Џронина.  „о  города  оставалось  еще  двадцать  верст, -- надо
перегодить, подумал Љрасильщиков,  лошадь  всЯ  в  мыле  и  еще
неизвестно,  что  будет опЯть, ишь какаЯ чернота в ту сторону и
все еще загораетсЯ... Ќа переезде  к  постоЯлому  двору  он  на
рысЯх свернул и осадил возле деревЯнного крыльца.
     -- „ед! -- громко крикнул он. -- Џринимай гостЯ!
     Ќо окна в бревенчатом доме под железной ржавой крышей были
темны,  на  крик  никто  не  отозвалсЯ. Љрасильщиков замотал на
щиток вожжи, поднЯлсЯ  на  крыльцо  вслед  за  вскочившей  туда
грЯзной  и  мокрой  собакой,  --  вид  у нее был бешеный, глаза
блестели Ярко и бессмысленно, -- сдвинул с потного лба  картуз,
снЯл  отЯжелевшую  от воды чуйку, кинул ее на перила крыльца и,
оставшись в одной  поддевке  с  ременным  поЯсом  в  серебрЯном
наборе,  вытер  пестрое  от  грЯзных  брызг лицо и стал счищать
кнутовищем грЯзь с голенищ. „верь в  сенцы  была  отворена,  но
чувствовалось, что дом пуст. ‚ерно, скотину убирают, подумал он
и, разогнувшись, посмотрел в поле: не ехать ли дальше? ‚ечерний
воздух  был  неподвижен и сыр, с разных сторон бодро били вдали
перепела  в  отЯгченных  влагой  хлебах,  дождь  перестал,   но
надвигалась  ночь,  небо  и  землЯ угрюмо темнели, за шоссе, за
низкой чернильной грЯдой леса, еще гуще и мрачней чернела туча,
широко и зловеще вспыхивало красное  пламЯ  --  и  Љрасильщиков
шагнул  в  сенцы, нашарил в темноте дверь в горницу. Ќо горница
была темна и тиха, только где-то постукивали рублевые  часы  на
стене.  Ћн  хлопнул  дверью, повернул налево, нашарил и отворил
другую, в избу: опЯть никого,  одни  мухи  сонно  и  недовольно
загудели в жаркой темноте на потолке.
     -- Љак  подохли!  --  вслух  сказал он -- и тотчас услыхал
скорый и певучий, полудетский голос соскользнувшей в темноте  с
нар ‘тепы, дочери хозЯина:
     -- ќто   вы,  ‚асиль  ‹иксеич?  Ђ  Я  тут  одна,  стрЯпуха
поругалась с палашей и ушла домой, а папаша взЯли  работника  и
уехали  по делу в город, врЯд ли и вернутсЯ нынче... Ќапугалась
грозы до смерти, а тут,  слышу,  кто-й-то  подъехал,  еще  пуще
испугалась... ‡дравствуйте, извините менЯ, пожалуйста...
     Љрасильщиков  чиркнул  спичкой,  осветил ее черные глаза и
смуглое личико:
     -- ‡дравствуй, дурочка. џ тоже еду в город, да, вишь,  что
делаетсЯ,  заехал переждать... Ђ ты, значит, думала, разбойники
подъехали?
     ‘пичка стала догорать, но  еще  видно  было  это  смущенно
улыбающеесЯ  личико,  коралловое  ожерелье  на шейке, маленькие
груди под желтеньким ситцевым платьем... Ћна была чуть не вдвое
меньше его ростом и казалась совсем девочкой.
     -- џ сейчас  лампу  зажгу,  --  поспешно  заговорила  она,
смутЯсь еще больше от зоркого взглЯда Љрасильщикова, и кинулась
к  лампочке  над  столом.  --  ‚ас сам Ѓог послал, что бы Я тут
делала одна, -- певуче говорила она, поднЯвшись  на  цыпочки  и
неловко вытЯгиваЯ из зубчатой решетки лампочки, из ее жестЯного
кружка, стекло.
     Љрасильщиков зажег другую спичку, глЯдЯ на ее вытЯнувшуюсЯ
и изогнувшуюсЯ фигурку.
     -- Џогоди,  не  надо, -- вдруг сказал он, бросаЯ спичку, и
взЯл ее за талию. -- Џостой, повернись-ка на минутку ко мне...
     Ћна со страхом глЯнула на него через плечо, уронила руки и
повернулась. Ћн притЯнул ее  к  себе,  --  она  не  вырывалась,
только дико и удивленно откинула голову назад. Ћн сверху, прЯмо
и твердо заглЯнул сквозь сумрак в глаза ей и засмеЯлсЯ:
     -- …ще пуще испугалась?
     -- ‚асиль   ‹иксеич...  --  пробормотала  она  умолЯюще  и
потЯнулась из его рук.
     -- Џогоди. ђазве Я тебе не  нравлюсь?  ‚едь  знаю,  всегда
рада, когда Я заезжаю.
     -- ‹учше  вас  на  свете  нету,  --  выговорила она тихо и
горЯчо.
     -- Ќу вот видишь...
     Ћн длительно поцеловал ее в губы, и  руки  его  скользнули
ниже.
     -- ‚асиль  ‹иксеич...  за-ради  •риста...  ‚ы забыли, ваша
лошадь так и осталась под крыльцом... папаша заедут...  Ђх,  не
надо!
     —ерез  полчаса  он  вышел  из  избы, отвел лошадь во двор,
поставил ее под навес, снЯл с  нее  уздечку,  задал  ей  мокрой
накошенной травы из телеги, стоЯвшей посреди двора, и вернулсЯ,
глЯдЯ  на  спокойные  звезды  в  расчистившемсЯ  небе. ‚ жаркую
темноту тихой избы все еще заглЯдывали с разных сторон  слабые,
далекие  зарницы.  Ћна  лежала  на  нарах, всЯ сжавшись, уткнув
голову в  грудь,  горЯчо  наплакавшись  от  ужаса,  восторга  и
внезапности  того,  что  случилось.  Ћн  поцеловал  ее  мокрую,
соленую от слез щеку, лег навзничь и положил ее голову  к  себе
на  плечо,  правой  рукой  держа  папиросу.  Ћна лежала смирно,
молча, он, курЯ, ласково и рассеЯнно приглаживал левой рукой ее
волосы, щекотавшие ему подбородок... Џотом она  сразу  заснула.
Ћн  лежал, глЯдЯ в темноту, и самодовольно усмехалсЯ: "Ђ папаша
в город уехали..." ‚от тебе и уехали!  ‘кверно,  он  все  сразу
поймет  --  такой  сухенький  и  быстрый  старичок  в серенькой
поддевочке, борода  белоснежнаЯ,  а  густые  брови  еще  совсем
черные,  взглЯд  необыкновенно  живой, говорит, когда пьЯн, без
умолку, а все видит насквозь...
     Ћн без сна слежал до того часа, когда темнота  избы  стала
слабо  светлеть  посередине,  между  потолком и полом. Џовернув
голову, он видел зеленовато белеющий за  окнами  восток  и  уже
различал  в  сумраке  угла  над столом большой образ угодника в
церковном  облачении,  его  поднЯтую  благословлЯющую  руку   и
непреклонно грозный взглЯд. Ћн посмотрел на нее: лежит, все так
же  свернувшись, поджав ноги, все забыла во сне! ЊилаЯ и жалкаЯ
девчонка...
     Љогда в небе стало совсем светло и петух на разные  голоса
стал  орать  за  стеной,  он  сделал  движение  поднЯтьсЯ.  Ћна
вскочила  и,  полусидЯ  боком,  с   расстегнутой   грудью,   со
спутанными  волосами,  уставилась на него ничего не понимающими
глазами.
     -- ‘тепа, -- сказал он осторожно. -- Њне пора.
     -- “ж едете? -- прошептала она бессмысленно.
     € вдруг пришла в себЯ и крест-накрест ударила себЯ в грудь
руками:
     -- Људа ж вы едете? Љак же Я теперь буду без  вас?  —то  ж
мне теперь делать?
     -- ‘тепа, Я опЯть скоро приеду...
     -- „а  ведь папаша будут дома, -- как же Я вас увижу! џ бы
в лес за шоссе пришла, да как же мне отлучитьсЯ из дому?
     Ћн,  стиснув  зубы,  опрокинул  ее  навзничь.  Ћна  широко
разбросила  руки,  воскликнула  в  сладком, как бы предсмертном
отчаЯнии: "Ђх!"
     Џотом он стоЯл перед нарами, уже в поддевке, в картузе,  с
кнутом  в  руке,  спиной  к  окнам, к густому блеску только что
показавшегосЯ солнца, а она  стоЯла  на  нарах  на  коленЯх  и,
рыдаЯ,   по-детски   и   некрасиво   раскрываЯ  рот,  отрывисто
выговаривала:
     -- ‚асиль ‹иксеич... за-ради •риста... за-ради самого царЯ
небесного, возьмите менЯ замуж! џ  вам  самой  последней  рабой
буду!  “ порога вашего буду спать -- возьмите! џ бы и так к вам
ушла, да кто ж менЯ так пустит! ‚асиль ‹иксеич...
     -- ‡амолчи, -- строго  сказал  Љрасильщиков.  --  Ќа  днЯх
приеду к твоему отцу и скажу, что женюсь на тебе. ‘лышала?
     Ћна  села  на  ноги,  сразу оборвав рыданиЯ, тупо раскрыла
мокрые лучистые глаза:
     -- Џравда?
     -- Љонечно, правда.
     -- Њне на Љрещенье  уж  шестнадцатый  пошел,  --  поспешно
сказала она.
     -- Ќу вот, значит, через полгода и венчатьсЯ можно...
     ‚оротЯсь домой, он тотчас стал собиратьсЯ и к вечеру уехал
на тройке  на  железную  дорогу.  —ерез  два  днЯ  он был уже в
Љисловодске.
     5 октЯбрЯ 1938




Њ“‡Ђ

     џ был тогда уже не первой молодости,  но  вздумал  учитьсЯ
живописи,  --  у  менЯ  всегда была страсть к ней, -- и, бросив
свое имение в ’амбовской губернии, провел зиму в  Њоскве:  брал
уроки  у  одного  бездарного, но довольно известного художника,
неопрЯтного  толстЯка,  отлично  усвоившего   себе   все,   что
полагаетсЯ: длинные волосы, крупными сальными кудрЯми закинутые
назад, трубка в зубах, бархатнаЯ гранатоваЯ куртка, на башмаках
грЯзно-серые  гетры, -- Я их особенно ненавидел, -- небрежность
в обращении, снисходительное поглЯдывание прищуренными  глазами
на работу ученика и это как бы про себЯ:
     -- ‡анЯтно, занЯтно... Ќесомненные успехи...
     †ил  Я  на  Ђрбате,  рЯдом с рестораном "Џрага", в номерах
"‘толица". „нем работал у  художника  и  дома,  вечера  нередко
проводил  в  дешевых  ресторанах  с разными новыми знакомыми из
богемы, и молодыми и потрепанными, но  одинаково  приверженными
бильЯрду  и  ракам  с  пивом...  ЌеприЯтно и скучно Я жил! ќтот
женоподобный,  нечистоплотный  художник,   его   "артистически"
запущеннаЯ,  заваленнаЯ  всЯкой  пыльной бутафорией мастерскаЯ,
эта сумрачнаЯ "‘толица"... ‚ памЯти осталось: непрестанно валит
за окнами снег, глухо гремЯт, звонЯт по Ђрбату  конки,  вечером
кисло  вонЯет пивом и газом в тускло освещенном ресторане... Ќе
понимаю, почему Я вел такое  жалкое  существование,  --  был  Я
тогда далеко не беден.
     Ќо  вот  однажды  в  марте,  когда  Я  сидел дома, работаЯ
карандашами, и в отворенные фортки двойных  рам  несло  уже  не
зимней  сыростью мокрого снега и дождЯ, не по-зимнему цокали по
мостовой подковы и как будто музыкальнее звонили конки,  кто-то
постучал  в  дверь  моей  прихожей.  џ  крикнул: кто там? -- но
ответа не последовало.  џ  подождал,  опЯть  крикнул  --  опЯть
молчание,  потом  новый  стук. џ встал, отворил: у порога стоит
высокаЯ девушка в серой зимней шлЯпке, в сером прЯмом пальто, в
серых ботиках, смотрит в упор, глаза цвета желудЯ,  на  длинных
ресницах,  на лице и на волосах под шлЯпкой блестЯт капли дождЯ
и снега; смотрит и говорит:
     -- џ консерваторка, Њуза ѓраф. ‘лышала, что вы  интересный
человек, и пришла познакомитьсЯ. Ќичего не имеете против?
     „овольно удивленный, Я ответил, конечно, любезностью:
     -- Ћчень    польщен,    милости   прошу.   ’олько   должен
предупредить, что слухи, дошедшие до вас,  врЯд  ли  правильны:
ничего интересного во мне, кажетсЯ, нет.
     -- ‚о  всЯком  случае,  дайте  мне  войти, не держите менЯ
перед дверью, -- сказала она, все так же прЯмо смотрЯ на  менЯ.
-- Џольщены, так принимайте.
     €,   войдЯ,   стала,   как   дома,   снимать   перед  моим
серо-серебристым,   местами   почерневшим   зеркалом    шлЯпку,
поправлЯть  ржавые  волосы,  скинула  и бросила на стул пальто,
оставшись в клетчатом фланелевом платье, села на диван,  шмыгаЯ
мокрым от снега и дождЯ носом, и приказала:
     -- ‘нимите с менЯ ботики и дайте из пальто носовой платок.
     џ подал платок, она утерлась и протЯнула мне ноги.
     -- џ  вас  видела  вчера  на концерте ора, -- безразлично
сказала она.
     ‘держиваЯ глупую улыбку удовольствиЯ и недоумениЯ, --  что
за страннаЯ гостьЯ! -- Я покорно снЯл один за другим ботики. Ћт
нее  еще  свежо  пахло  воздухом,  и  менЯ волновал этот запах,
волновало   соединение   ее   мужественности   со   всем    тем
женственно-молодым,  что  было  в  ее  лице, в прЯмых глазах, в
крупной и красивой руке, -- во всем, что оглЯнул и почувствовал
Я, стаскиваЯ ботики из-под ее платьЯ,  под  которым  округло  и
полновесно  лежали ее колени, видЯ выпуклые икры в тонких серых
чулках и удлиненные ступни в открытых лаковых туфлЯх.
     ‡атем она удобно уселась  на  диване,  собираЯсь,  видимо,
уходить  не скоро. Ќе знаЯ, что говорить, Я стал расспрашивать,
от кого и что она слышала про менЯ и  кто  она,  где  и  с  кем
живет. Ћна ответила.
     -- Ћт  кого  и  что слышала, неважно. Џошла больше потому,
что увидела на концерте. ‚ы довольно красивы. Ђ Я дочь доктора,
живу от вас недалеко, на Џречистенском бульваре.
     ѓоворила она как-то неожиданно и кратко. џ, опЯть не знаЯ,
что сказать, спросил:
     -- —аю хотите?
     -- •очу, -- сказала она. -- € прикажите, если у  вас  есть
деньги,  купить у Ѓелова Яблок ранет, -- тут, на Ђрбате. ’олько
поторопите коридорного, Я нетерпелива.
     -- Ђ кажетесь такой спокойной.
     -- Њало ли что кажетсЯ...
     Љогда коридорный принес самовар и мешочек с Яблоками,  она
заварила чай, перетерла чашки, ложечки...
     Ђ  съевши  Яблоко и выпив чашку чаю, глубже подвинулась на
диване и похлопала рукой возле себЯ:
     -- ’еперь сЯдьте ко мне.
     џ сел, она  обнЯла  менЯ,  не  спеша  поцеловала  в  губы,
отстранилась, посмотрела и, как будто убедившись, что Я достоин
того, закрыла глаза и опЯть поцеловала -- старательно, долго.
     -- Ќу  вот, -- сказала она как будто облегченно. -- Ѓольше
пока ничего нельзЯ. Џослезавтра.
     ‚ номере  было  уже  совсем  темно,  --  только  печальный
полусвет  от  фонарей  с  улицы.  —то  Я чувствовал, легко себе
представить. Ћткуда вдруг такое счастье! ЊолодаЯ, сильнаЯ, вкус
и форма губ необыкновенные... џ как во сне слышал  однообразный
звон конок, цоканье копыт...
     -- џ  хочу  послезавтра  пообедать  с  вами  в "Џраге", --
сказала она. -- Ќикогда там не была и  вообще  очень  неопытна.
‚оображаю,  что  вы  обо  мне  думаете.  Ђ на самом деле вы моЯ
перваЯ любовь.
     -- ‹юбовь?
     -- Ђ как же это иначе называетсЯ?
     “ченье свое Я, конечно, вскоре бросил, она свое продолжала
кое-как. Њы не расставались, жили, как  молодожены,  ходили  по
картинным  галереЯм,  по  выставкам,  слушали  концерты  и даже
зачем-то  публичные  лекции...  ‚  мае  Я  переселилсЯ,  по  ее
желанию, в старинную подмосковную усадьбу, где были настроены и
сдавались   небольшие   дачи,   и  она  стала  ездить  ко  мне,
возвращаЯсь в Њоскву в час ночи. Ќикак не ожидал Я и  этого  --
дачи  под  Њосквой:  никогда  еще  не жил дачником, без всЯкого
дела, в усадьбе, столь не похожей на наши степные усадьбы, и  в
таком климате.
     ‚се  времЯ  дожди, кругом сосновые леса. ’о и дело в Яркой
синеве над ними скоплЯютсЯ белые облака, высоко  перекатываетсЯ
гром,  потом  начинает  сыпать  сквозь  солнце блестЯщий дождь,
быстро превращающийсЯ от зноЯ в душистый  сосновый  пар...  ‚се
мокро,  жирно,  зеркально...  ‚  парке усадьбы деревьЯ были так
велики, что дачи, кое-где построенные в нем, казались под  ними
малы,  как  жилища  под  деревьЯми  в тропических странах. Џруд
стоЯл громадным черным зеркалом, наполовину затЯнут был зеленой
рЯской... џ жил на окраине парка, в лесу. ЃревенчатаЯ дача  моЯ
была  не  совсем достроена, -- неконопаченые стены, неструганые
полы, печи без заслонок, мебели почти никакой. € от  постоЯнной
сырости  мои  сапоги, валЯвшиесЯ под кроватью, обросли бархатом
плесени.
     ’емнело по  вечерам  только  к  полуночи:  стоит  и  стоит
полусвет запада по неподвижным, тихим лесам. ‚ лунные ночи этот
полусвет  странно  мешалсЯ  с  лунным светом, тоже неподвижным,
заколдованным. € по тому  спокойствию,  что  царило  всюду,  по
чистоте  неба  и воздуха, все казалось, что дождЯ уже больше не
будет. Ќо вот Я засыпал, проводив ее на  станцию,  --  и  вдруг
слышал:  на  крышу  опЯть рушитсЯ ливень с громовыми раскатами,
кругом тьма и в отвес падающие молнии... “тром на лиловой земле
в сырых аллеЯх пестрели  тени  и  ослепительные  пЯтна  солнца,
цокали птички, называемые мухоловками, хрипло трещали дрозды. Љ
полудню  опЯть  парило, находили облака и начинал сыпать дождь.
Џеред закатом становилось  Ясно,  на  моих  бревенчатых  стенах
дрожала,  падаЯ  в окна сквозь листву, хрустально-золотаЯ сетка
низкого солнца. ’ут Я шел на  станцию  встречать  ее.  Џодходил
поезд,  вываливались  на  платформу  несметные  дачники,  пахло
каменным углем паровоза и сырой свежестью леса, показывалась  в
толпе  она,  с сеткой, обремененной пакетами закусок, фруктами,
бутылкой мадеры... Њы дружно обедали глаз  на  глаз.  Џеред  ее
поздним    отъездом   бродили   по   парку.   Ћна   становилась
сомнамбулична, шла, клонЯ голову на  мое  плечо.  —ерный  пруд,
вековые     деревьЯ,     уходЯщие     в     звездное    небо...
‡аколдованно-светлаЯ     ночь,     бесконечно-безмолвнаЯ,     с
бесконечно-длинными  тенЯми  деревьев  на  серебрЯных  полЯнах,
похожих на озера.
     ‚ июне она уехала со мной в мою деревню, --  не  венчаЯсь,
стала жить со мной, как жена, стала хозЯйствовать. „олгую осень
провела  не скучаЯ, в будничных заботах, за чтением. €з соседей
чаще всего бывал у нас  некто  ‡авистовский,  одинокий,  бедный
помещик,  живший  от  нас  верстах  в  двух, щуплый, рыженький,
несмелый, недалекий --  и  недурной  музыкант.  ‡имой  он  стал
поЯвлЯтьсЯ  у  нас  чуть не каждый вечер. џ знал его с детства,
теперь же так привык  к  нему,  что  вечер  без  него  был  мне
странен. Њы играли с ним в шашки или же он играл с ней в четыре
руки на роЯли.
     Џеред  ђождеством Я как-то поехал в город. ‚озвратилсЯ уже
при луне. €, войдЯ в дом, нигде не нашел  ее.  ‘ел  за  самовар
один.
     -- Ђ где барынЯ, „унЯ? ѓулЯть ушла?
     -- Ќе знаю-с. €х нету дома с самого завтрака.
     -- Ћделись   и  ушли,  --  сумрачно  сказала,  проходЯ  по
столовой и не поднимаЯ головы, моЯ стараЯ нЯнька.
     "‚ерно, к ‡авистовскому пошла, --  подумал  Я,  --  верно,
скоро  придет  вместе  с  ним -- уже семь часов..." € Я пошел и
прилег в кабинете и внезапно заснул -- весь день мерз в дороге.
€ так же внезапно очнулсЯ через час -- с Ясной и дикой  мыслью:
"„а ведь она бросила менЯ! ЌанЯла на деревне мужика и уехала на
станцию,  в  Њоскву,  --  от  нее все станетсЯ! Ќо, может быть,
вернулась?"  Џрошел  по  дому  --  нет,  не  вернулась.  ‘тыдно
прислуги...
     —асов  в  десЯть,  не знаЯ, что делать, Я надел полушубок,
взЯл зачем-то ружье и пошел по большой дороге к  ‡авистовскому,
думаЯ:  "Љак  нарочно, и он не пришел нынче, а у менЯ еще целаЯ
страшнаЯ ночь впереди! Ќеужели правда уехала, бросила? „а  нет,
не  может  быть!" €ду, скрипЯ по наезженному среди снегов пути,
блестЯт слева снежные полЯ под низкой, бедной луной...  ‘вернул
с  большой  дороги,  пошел к усадьбе ‡авистовского: аллеЯ голых
деревьев, ведущаЯ к ней по полю, потом  въезд  во  двор,  слева
старый,  нищий  дом,  в  доме  темно... ЏоднЯлсЯ на обледенелое
крыльцо, с трудом отворил тЯжелую дверь в клоках обивки,  --  в
прихожей   краснеет   открытаЯ   прогоревшаЯ   печка,  тепло  и
темнота... Ќо темно и в зале.
     -- ‚икентий ‚икентич!
     € он бесшумно, в валенках, поЯвилсЯ  на  пороге  кабинета,
освещенного тоже только луной в тройное окно.
     -- Ђх,  это вы... ‚ходите, входите, пожалуйста... Ђ Я, как
видите, сумерничаю, коротаю вечер без огнЯ...
     џ вошел и сел на бугристый диван.
     -- Џредставьте себе. Њуза куда-то исчезла...
     Ћн промолчал. Џотом почти неслышным голосом:
     -- „а, да, Я вас понимаю...
     -- ’о есть, что вы понимаете?
     € тотчас, тоже бесшумно,  тоже  в  валенках,  с  шалью  на
плечах, вышла из спальни, прилегавшей к кабинету, Њуза.
     -- ‚ы  с  ружьем, -- сказала она. -- …сли хотите стрелЯть,
то стрелЯйте не в него, а в менЯ.
     € села на другой диван, напротив.
     џ посмотрел на ее валенки, на колени под серой  юбкой,  --
все  хорошо было видно в золотистом свете, падавшем из окна, --
хотел крикнуть: "џ не могу жить без тебЯ, за одни  эти  колени,
за юбку, за валенки готов отдать жизнь!"
     -- „ело   Ясно   и  кончено,  --  сказала  она.  --  ‘цены
бесполезны.
     -- ‚ы чудовищно жестоки, -- с трудом выговорил Я.
     -- „ай мне папиросу, -- сказала она ‡авистовскому.
     Ћн трусливо сунулсЯ к ней,  протЯнул  портсигар,  стал  по
карманам шарить спичек...
     -- ‚ы  со  мной говорите уже на "вы", -- задыхаЯсь, сказал
Я, -- вы могли бы хоть при мне не говорить с ним на "ты".
     -- Џочему? -- спросила она, поднЯв брови, держа на  отлете
папиросу.
     ‘ердце  у менЯ колотилось уже в самом горле, било в виски.
џ поднЯлсЯ и, шатаЯсь, пошел вон.
     17 октЯбрЯ 1938




ЏЋ‡„Ќ€‰ —Ђ‘

     Ђх, как давно Я не был там, сказал Я себе. ‘  девЯтнадцати
лет.  †ил  когда-то  в ђоссии, чувствовал ее своей, имел полную
свободу разъезжать куда угодно, и не велик  был  труд  проехать
каких-нибудь триста верст. Ђ все не ехал, все откладывал. € шли
и  проходили  годы,  десЯтилетиЯ.  Ќо  вот  уже  нельзЯ  больше
откладывать:  или  теперь,  или  никогда.   Ќадо   пользоватьсЯ
единственным  и последним случаем, благо час поздний и никто не
встретит менЯ.
     € Я пошел по мосту через реку, далеко видЯ  все  вокруг  в
месЯчном свете июльской ночи.
     Њост был такой знакомый, прежний, точно Я его видел вчера:
грубо-древний,  горбатый  и  как  будто  даже  не  каменный,  а
какой-то окаменевший от времени до  вечной  несокрушимости,  --
гимназистом  Я  думал,  что  он  был  еще  при  Ѓатые. Ћднако о
древности города говорЯт только кое-какие следы городских  стен
на   обрыве  под  собором  да  этот  мост.  ‚се  прочее  старо,
провинциально, не более. Ћдно было странно, одно указывало, что
все-таки кое-что изменилось на свете с тех  пор,  когда  Я  был
мальчиком, юношей: прежде река была не судоходнаЯ, а теперь ее,
верно,  углубили, расчистили; месЯц был слева от менЯ, довольно
далеко над рекой, и в его зыбком свете и в мерцающем,  дрожащем
блеске  воды белел колесный пароход, который казалсЯ пустым, --
так  молчалив  он  был,  --  хотЯ  все  его  иллюминаторы  были
освещены,  похожи на неподвижные золотые глаза и все отражались
в воде струистыми золотыми столбами: пароход  точно  на  них  и
стоЯл. ќто было и в џрославле, и в ‘уэцком канале, и на Ќиле. ‚
Џариже   ночи   сырые,  темные,  розовеет  мглистое  зарево  на
непроглЯдном небе, ‘ена течет под мостами черной смолой, но под
ними тоже  висЯт  струистые  столбы  отражений  от  фонарей  на
мостах,  только  они  трехцветные:  белое,  синее  и красное --
русские национальные флаги. ’ут на  мосту  фонарей  нет,  и  он
сухой  и  пыльный. Ђ впереди, на взгорье, темнеет садами город,
над садами торчит пожарнаЯ каланча. Ѓоже мой,  какое  это  было
несказанное  счастье!  ќто  во  времЯ  ночного пожара Я впервые
поцеловал твою руку и ты сжала в ответ мою -- Я тебе никогда не
забуду этого тайного согласиЯ. ‚сЯ улица чернела  от  народа  в
зловещем, необычном озарении. џ был у вас в гостЯх, когда вдруг
забил набат и все бросились к окнам, а потом за калитку. ѓорело
далеко,  за  рекой,  но страшно жарко, жадно, спешно. ’ам густо
валили черно-багровым руном клубы дыма,  высоко  вырывались  из
них  кумачные  полотнища пламени, поблизости от нас они, дрожа,
медно отсвечивали в куполе Њихаила Ђрхангела. €  в  тесноте,  в
толпе,  среди тревожного, то жалостливого, то радостного говора
отовсюду  сбежавшегосЯ  простонародьЯ,  Я  слышал  запах  твоих
девичьих  волос,  шеи,  холстинкового  платьЯ  --  и  вот вдруг
решилсЯ, взЯл, весь замираЯ, твою руку...
     ‡а мостом Я поднЯлсЯ на взгорье,  пошел  в  город  мощеной
дорогой.
     ‚  городе  не  было  нигде ни единого огнЯ, ни одной живой
души. ‚се было немо и просторно, спокойно и печально -- печалью
русской степной ночи, спЯщего степного города. Ћдни  сады  чуть
слышно,  осторожно  трепетали  листвой  от ровного тока слабого
июльского ветра, который тЯнул откуда-то с полей,  ласково  дул
на  менЯ.  џ  шел  -- большой месЯц тоже шел, катЯсь и сквозЯ в
черноте ветвей зеркальным кругом; широкие улицы лежали  в  тени
-- только  в  домах  направо,  до  которых  тень  не достигала,
освещены были  белые  стены  и  траурным  глЯнцем  переливались
черные  стекла;  а Я шел в тени, ступал по пЯтнистому тротуару,
-- он сквозисто устлан был черными шелковыми кружевами.  “  нее
было такое вечернее платье, очень нарЯдное, длинное и стройное.
Ћно  необыкновенно  шло  к  ее  тонкому  стану и черным молодым
глазам. Ћна в нем была таинственна и оскорбительно не  обращала
на менЯ вниманиЯ. ѓде это было? ‚ гостЯх у кого?
     –ель моЯ состоЯла в том, чтобы побывать на ‘тарой улице. €
Я мог  пройти туда другим, ближним путем. Ќо Я оттого свернул в
эти просторные улицы в садах, что хотел взглЯнуть на  гимназию.
€, дойдЯ до нее, опЯть подивилсЯ: и тут все осталось таким, как
полвека назад; каменнаЯ ограда, каменный двор, большое каменное
здание  во  дворе  --  все  так  же  казенно,  скучно, как было
когда-то, при мне. џ помедлил у ворот,  хотел  вызвать  в  себе
грусть,  жалость  воспоминаний  --  и  не мог: да, входил в эти
ворога сперва стриженный под гребенку первоклассник в новеньком
синем картузе с серебрЯными пальмочками над козырьком и в новой
шинельке с серебрЯными пуговицами, потом худой  юноша  в  серой
куртке и в щегольских панталонах со штрипками; но разве это Я?
     ‘тараЯ  улица  показалась  мне  только  немного  уже,  чем
казалась прежде. ‚се прочее было неизменно. “хабистаЯ мостоваЯ,
ни одного деревца, по обе стороны запыленные  купеческие  дома,
тротуары  тоже ухабистые, такие, что лучше идти срединой улицы,
в полном месЯчном свете... € ночь была почти такаЯ же, как  та.
’олько  та  была  в  конце  августа,  когда  весь  город пахнет
Яблоками, которые горами лежат на базарах,  и  так  тепла,  что
наслаждением   было  идти  в  одной  косоворотке,  подпоЯсанной
кавказским ремешком... Њожно ли помнить эту  ночь  где-то  там,
будто бы в небе?
     џ  все-таки  не решилсЯ дойти до вашего дома. € он, верно,
не изменилсЯ, но тем  страшнее  увидать  его.  Љакие-то  чужие,
новые  люди живут в нем теперь. ’вой отец, твоЯ мать, твой брат
-- все пережили тебЯ, молодую, но в свой срок тоже умерли. „а и
у менЯ все умерли; и не только родные, но и многие,  многие,  с
кем  Я,  в  дружбе  или  приЯтельстве,  начинал жизнь; давно ли
начинали и они, уверенные, что ей  и  конца  не  будет,  а  все
началось,  протекло и завершилось на моих глазах, -- так быстро
и на моих глазах! € Я сел на тумбу возле какого-то  купеческого
дома,  неприступного  за  своими  замками  и  воротами,  и стал
думать, какой она была в те далекие, наши с ней времена: просто
убранные темные волосы, Ясный взглЯд, легкий загар юного  лица,
легкое  летнее  платье,  под  которым  непорочность, крепость и
свобода молодого тела... ќто было начало нашей любви, времЯ еще
ничем   не   омраченного   счастьЯ,   близости,   доверчивости,
восторженной нежности, радости...
     …сть  нечто совсем особое в теплых и светлых ночах русских
уездных городов в конце лета. Љакой  мир,  какое  благополучие!
Ѓродит  по  ночному  веселому  городу  старик  с колотушкой, но
только длЯ собственного  удовольствиЯ:  нечего  стеречь,  спите
спокойно,  добрые  люди,  вас  стережет Ѓожье благоволение, это
высокое сиЯющее небо, на которое беззаботно поглЯдывает старик,
бродЯ по нагретой  за  день  мостовой  и  только  изредка,  длЯ
забавы, запускаЯ колотушкой плЯсовую трель. € вот в такую ночь,
в  тот  поздний  час, когда в городе не спал только он один, ты
ждала менЯ в вашем уже подсохшем  к  осени  саду,  и  Я  тайком
проскользнул  в  него:  тихо  отворил калитку, заранее отпертую
тобой, тихо и быстро пробежал по двору и за  сараем  в  глубине
двора  вошел  в пестрый сумрак сада, где слабо белело вдали, на
скамье  под  ЯблонЯми,  твое  платье,  и,  быстро  подойдЯ,   с
радостным испугом встретил блеск твоих ждущих глаз.
     €  мы  сидели, сидели в каком-то недоумении счастьЯ. Ћдной
рукой Я обнимал тебЯ, слыша  биение  твоего  сердца,  в  другой
держал  твою  руку, чувствуЯ через нее всю тебЯ. € было уже так
поздно, что даже и колотушки не было слышно, -- лег  где-нибудь
на  скамье  и  задремал  с  трубкой  в  зубах  старик, греЯсь в
месЯчном свете. Љогда Я глЯдел вправо, Я видел,  как  высоко  и
безгрешно сиЯет над двором месЯц и рыбьим блеском блестит крыша
дома.   Љогда  глЯдел  влево,  видел  заросшую  сухими  травами
дорожку, пропадавшую под другими  ЯблонЯми,  а  за  ними  низко
выглЯдывавшую  из-за  какого-то  другого  сада одинокую зеленую
звезду, теплившуюсЯ бесстрастно и вместе  с  тем  выжидательно,
что-то  беззвучно говорившую. Ќо и двор и звезду Я видел только
мельком -- одно было в мире: легкий сумрак и лучистое  мерцание
твоих глаз в сумраке.
     Ђ потом ты проводила менЯ до калитки, и Я сказал:
     -- …сли  есть будущаЯ жизнь и мы встретимсЯ в ней, Я стану
там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты  дала  мне  на
земле.
     џ  вышел  на  середину  светлой  улицы  и  пошел  на  свое
подворье. Ћбернувшись, видел, что все еще белеет в калитке.
     ’еперь, поднЯвшись с тумбы, Я пошел назад  тем  же  путем,
каким  пришел.  Ќет,  у менЯ была, кроме ‘тарой улицы, и другаЯ
цель, в которой мне было страшно признатьсЯ себе, но исполнение
которой, Я знал, было неминуемо. € Я пошел -- взглЯнуть и  уйти
уже навсегда.
     „орога  была  опЯть  знакома.  ‚се  прЯмо, потом влево, по
базару, а с базара -- по Њонастырской -- к выезду из города.
     Ѓазар как бы другой город в городе. Ћчень пахучие рЯды.  ‚
Ћбжорном  рЯду,  под  навесами над длинными столами и скамьЯми,
сумрачно. ‚ ‘кобЯном висит на цепи над срединой  прохода  икона
большеглазого  ‘паса  в ржавом окладе. ‚ Њучном по утрам всегда
бегали,  клевали  по  мостовой  целой  стаей  голуби.  €дешь  в
гимназию  --  сколько  их! € все толстые, с радужными зобами --
клюют  и  бегут,  женственно,  щепотко  вилЯЯсь,   покачиваЯсь,
однообразно   подергиваЯ  головками,  будто  не  замечаЯ  тебЯ:
взлетают,  свистЯ  крыльЯми,  только  тогда,  когда   чуть   не
наступишь  на  какого-нибудь  из  них.  Ђ  ночью  тут  быстро и
озабоченно носились крупные темные крысы, гадкие и страшные.
     ЊонастырскаЯ улица -- пролет в полЯ  и  дорога:  одним  из
города  домой,  в  деревню, другим -- в город мертвых. ‚ Џариже
двое суток выделЯетсЯ дом номер такой-то на такой-то улице  изо
всех  прочих  домов чумной бутафорией подъезда, его траурного с
серебром обрамлениЯ, двое суток лежит в  подъезде  на  траурном
покрове  столика  лист  бумаги  в  траурной  кайме  --  на  нем
расписываютсЯ в знак сочувствиЯ вежливые посетители;  потом,  в
некий  последний  срок,  останавливаетсЯ у подъезда огромнаЯ, с
траурным балдахином, колесница, дерево которой  черно-смолисто,
как   чумной   гроб,   закругленно  вырезанные  полы  балдахина
свидетельствуют о небесах  крупными  белыми  звездами,  а  углы
крыши увенчаны кудреватыми черными султанами -- перьЯми страуса
из преисподней; в колесницу впрЯжены рослые чудовища в угольных
рогатых  попонах  с  белыми  кольцами  глазниц;  на  бесконечно
высоких козлах  сидит  и  ждет  выноса  старый  пропойца,  тоже
символически нарЯженный в бутафорский гробный мундир и такую же
треугольную  шлЯпу, внутренне, должно быть, всегда ухмылЯющийсЯ
на эти торжественные слова! "Requiem aeternam dona eis, Domine,
et lux perpetua luceat eis"1. -- ’ут все другое. „ует  с  полей
по  Њонастырской  ветерок,  и несут навстречу ему на полотенцах
открытый гроб, покачиваетсЯ рисовое лицо с пестрым венчиком  на
лбу, над закрытыми выпуклыми веками. ’ак несли и ее.
     Ќа  выезде,  слева  от  шоссе,  монастырь  времен  ЂлексеЯ
Њихайловича, крепостные, всегда закрытые  ворота  и  крепостные
стены,  из-за  которых  блестЯт  золоченые репы собора. „альше,
совсем в  поле,  очень  пространный  квадрат  других  стен,  но
невысоких: в них заключена целаЯ роща, разбитаЯ пересекающимисЯ
долгими  проспектам,  по  сторонам которых, под старыми вЯзами,
липами  и  березами,  все  усеЯно  разнообразными  крестами   и
памЯтниками.  ’ут  ворота  были  раскрыты  настежь,  и Я увидел
главный проспект, ровный, бесконечный. џ несмело снЯл  шлЯпу  и
вошел.  Љак  поздно  и  как  немо! ЊесЯц стоЯл за деревьЯми уже
низко, но все вокруг, насколько  хватал  глаз,  было  еще  Ясно
видно. ‚се пространство этой рощи мертвых, крестов и памЯтников
ее   узорно   пестрело   в   прозрачной   тени.  ‚етер  стих  к
предрассветному часу -- светлые и темные пЯтна, все  пестрившие
под  деревьЯми, спали. ‚ дали рощи, из-за кладбищенской церкви,
вдруг что-то мелькнуло и с бешеной  быстротой,  темным  клубком
понеслось  на  менЯ  --  Я, вне себЯ, шарахнулсЯ в сторону, всЯ
голова у менЯ сразу оледенела и стЯнулась, сердце  рванулось  и
замерло...  —то  это  было?  Џронеслось и скрылось. Ќо сердце в
груди так и осталось стоЯть. € так, с  остановившимсЯ  сердцем,
несЯ  его  в  себе, как тЯжкую чашу, Я двинулсЯ дальше. џ знал,
куда надо идти, Я шел все прЯмо по проспекту -- и в самом конце
его, уже в  нескольких  шагах  от  задней  стены,  остановилсЯ:
передо  мной,  на ровном месте, среди сухих трав, одиноко лежал
удлиненный и довольно узкий камень, возглавием к  стене.  €з-за
стены  же  дивным  самоцветом глЯдела невысокаЯ зеленаЯ звезда,
лучистаЯ, как та, прежнЯЯ, но немаЯ, неподвижнаЯ.
     19 октЯбрЯ 1938




 * II * 

ђ“‘џ

     ‚  одиннадцатом  часу  вечера  скорый  поезд   Њосква   --
‘евастополь остановилсЯ на маленькой станции за Џодольском, где
ему  остановки  не полагалось, и чего-то ждал на втором пути. ‚
поезде,  к  опущенному  окну  вагона  первого  класса,  подошли
господин  и  дама.  —ерез  рельсы переходил кондуктор с красным
фонарем в висЯщей руке, и дама спросила:
     -- Џослушайте, почему мы стоим?
     Љондуктор ответил, что опаздывает встречный курьерский.
     Ќа станции было темно и печально. „авно наступили сумерки,
но на западе, за станцией, за чернеющими лесистыми полЯми,  все
еще  мертвенно  светила  долгаЯ  летнЯЯ московскаЯ зарЯ. ‚ окно
сыро пахло болотом. ‚ тишине слышен был откуда-то равномерный и
как будто тоже сырой скрип дергача.
     Ћн облокотилсЯ на окно, она на его плечо.
     -- Ћднажды Я жил в этой местности на каникулах, --  сказал
он.  --  Ѓыл репетитором в одной дачной усадьбе, верстах в пЯти
отсюда.  ‘кучнаЯ  местность.  Њелкий  лес,  сороки,  комары   и
стрекозы.  ‚ида нигде никакого. ‚ усадьбе любоватьсЯ горизонтом
можно было только с мезонина, „ом, конечно,  в  русском  дачном
стиле  и  очень запущенный, -- хозЯева были люди обедневшие, --
за домом некоторое подобие сада, за садом не то  озеро,  не  то
болото,  заросшее  кугой и кувшинками, и неизбежнаЯ плоскодонка
возле топкого берега.
     -- €, конечно, скучающаЯ дачнаЯ девица, которую  ты  катал
по этому болоту.
     -- „а,  все,  как полагаетсЯ. ’олько девица была совсем не
скучающаЯ. Љатал Я ее все больше  по  ночам,  и  выходило  даже
поэтично.  Ќа  западе  небо всю ночь зеленоватое, прозрачное, и
там, на горизонте, вот как сейчас, все что-то тлеет и  тлеет...
‚есло  нашлось  только одно и то вроде лопаты, и Я греб им, как
дикарь, -- то направо, то  налево.  Ќа  противоположном  берегу
было  темно  от  мелкого  леса,  но  за ним всю ночь стоЯл этот
странный полусвет.  €  везде  невообразимаЯ  тишина  --  только
комары ноют и стрекозы летают. Ќикогда не думал, что они летают
по ночам, -- оказалось, что зачем-то летают. ЏрЯмо страшно.
     ‡ашумел  наконец  встречный  поезд,  налетел  с грохотом и
ветром, слившись в  одну  золотую  полосу  освещенных  окон,  и
пронессЯ  мимо.  ‚агон тотчас тронулсЯ. Џроводник вошел в купе,
осветил его и стал готовить постели,
     -- Ќу и что же у вас с этой девицей было? ЌастоЯщий роман?
’ы почему-то никогда не рассказывал мне о ней. ЉакаЯ она была?
     -- •удаЯ,  высокаЯ.  Ќосила  желтый  ситцевый  сарафан   и
крестьЯнские   чуньки  на  босу  ногу,  плетенные  из  какой-то
разноцветной шерсти.
     -- ’оже, значит, в русском стиле?
     -- „умаю, что больше всего в стиле  бедности.  Ќе  во  что
одетьсЯ,  ну и сарафан. Љроме того, она была художница, училась
в ‘трогановском училище живописи. „а она и сама была живописна,
даже иконописна. „линнаЯ чернаЯ коса на спине, смуглое  лицо  с
маленькими  темными  родинками,  узкий  правильный  нос, черные
глаза,  черные  брови...  ‚олосы   сухие   и   жесткие   слегка
курчавились.  ‚се  это,  при  желтом  сарафане и белых кисейных
рукавах сорочки, выделЯлось очень  красиво.  ‹одыжки  и  начало
ступни  в  чуньках  --  все  сухое,  с  выступающими под тонкой
смуглой кожей костЯми.
     -- џ знаю этот тип. “ менЯ на курсах такаЯ  подруга  была.
€стеричка, должно быть.
     -- ‚озможно.  ’ем  более, что лицом была похожа на мать, а
мать, родом какаЯ-то кнЯжна с восточной кровью, страдала чем-то
вроде черной меланхолии. ‚ыходила только к столу. ‚ыйдет, сЯдет
и молчит, покашливает, не поднимаЯ глаз, и все перекладывает то
нож, то вилку. …сли же вдруг заговорит,  то  так  неожиданно  и
громко, что вздрогнешь.
     -- Ђ отец?
     -- ’оже  молчаливый  и  сухой, высокий; отставной военный.
Џрост и мил был только их мальчик, которого Я репетировал.
     Џроводник вышел из купе, сказал,  что  постели  готовы,  и
пожелал покойной ночи.
     -- Ђ как ее звали?
     -- ђусЯ.
     -- ќто что же за имЯ?
     -- Ћчень простое -- ЊарусЯ.
     -- Ќу и что же, ты был очень влюблен в нее?
     -- Љонечно, казалось, что ужасно,
     -- Ђ она?
     Ћн помолчал и сухо ответил:
     -- ‚ероЯтно,  и ей так казалось. Ќо пойдем спать. џ ужасно
устал за день.
     -- Ћчень мило! ’олько даром  заинтересовал.  Ќу,  расскажи
хоть в двух словах, чем и как ваш роман кончилсЯ.
     -- „а ничем. “ехал, и делу конец.
     -- Џочему же ты не женилсЯ на ней?
     -- Ћчевидно, предчувствовал, что встречу тебЯ.
     -- Ќет, серьезно?
     -- Ќу,   потому,  что  Я  застрелилсЯ,  а  она  закололась
кинжалом...
     €,  умывшись  и   почистив   зубы,   они   затворились   в
образовавшейсЯ  тесноте  купе,  разделись  и с дорожной отрадой
легли под свежее глЯнцевитое полотно простынь  и  на  такие  же
подушки, все скользившие с приподнЯтого изголовьЯ.
     ‘ине-лиловый  глазок над дверью тихо глЯдел в темноту. Ћна
скоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в то
лето...
     Ќа теле у нее тоже было много маленьких темных родинок  --
эта особенность была прелестна. Ћттого, что она ходила в мЯгкой
обуви,  без  каблуков,  все  тело  ее  волновалось  под  желтым
сарафаном. ‘арафан был широкий, легкий, и в  нем  так  свободно
было  ее  долгому девичьему телу. Ћднажды она промочила в дождь
ноги, вбежала из сада в  гостиную,  и  он  кинулсЯ  разувать  и
целовать ее мокрые узкие ступни -- подобного счастьЯ не было во
всей  его жизни. ‘вежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще
за открытыми на балкон дверЯми, в потемневшем  доме  все  спали
после обеда -- и как страшно испугал его и ее какой-то черный с
металлически-зеленым  отливом  петух в большой огненной короне,
вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по  полу  в  ту
самую  горЯчую  минуту,  когда  они забыли всЯкую осторожность.
“видав, как они вскочили с дивана, он торопливо  и  согнувшись,
точно  из  деликатности,  побежал  назад  под дождь с опущенным
блестЯщим хвостом...
     Џервое времЯ она  все  приглЯдывалась  к  нему;  когда  он
заговаривал  с  ней,  темно  краснела  и  отвечала  насмешливым
бормотанием; за столом часто задевала его, громко  обращаЯсь  к
отцу:
     -- Ќе угощайте его, папа, напрасно. Ћн вареников не любит.
‚прочем, он и окрошки не любит, и лапши не любит, и простоквашу
презирает, и творог ненавидит.
     Џо  утрам  он  был  занЯт с мальчиком, она по хозЯйству --
весь дом был на ней. Ћбедали в час, и после обеда она уходила к
себе в мезонин или, если не было дождЯ, в сад,  где  стоЯл  под
березой  ее  мольберт,  и,  отмахиваЯсь  от  комаров,  писала с
натуры. Џотом стала выходить на  балкон,  где  он  после  обеда
сидел  с  книгой в косом камышовом кресле, стоЯла, заложив руки
за спину, и посматривала на него с неопределенной усмешкой:
     -- Њожно   узнать,   какие   премудрости    вы    изволите
штудировать?
     -- €сторию французской революции.
     -- Ђх,  бог  мой!  џ и не знала, что у нас в доме оказалсЯ
революционер!
     -- Ђ что ж вы свою живопись забросили?
     -- ‚от-вот   и   совсем   заброшу.   “бедилась   в   своей
бездарности.
     -- Ђ вы покажите мне что-нибудь из ваших писаний.
     -- Ђ вы думаете, что вы что-нибудь смыслите в живописи?
     -- ‚ы страшно самолюбивы.
     -- …сть тот грех...
     Ќаконец  предложила ему однажды покататьсЯ по озеру, вдруг
решительно сказала:
     -- ЉажетсЯ,  дождливый  период  наших   тропических   мест
кончилсЯ.   „авайте   развлекатьсЯ.   „ушегубка  наша,  правда,
довольно гнилаЯ и с дырЯвым дном, но мы с Џетей все дыры забили
кугой...
     „ень был жаркий,  парило,  прибрежные  травы,  испещренные
желтыми  цветочками куриной слепоты, были душно нагреты влажным
теплом,  и  над  ними  низко  вились  несметные  бледно-зеленые
мотыльки.
     Ћн  усвоил себе ее постоЯнный насмешливый тон и, подходЯ к
лодке, сказал:
     -- Ќаконец-то вы снизошли до менЯ!
     -- Ќаконец-то вы собрались  с  мыслЯми  ответить  мне!  --
бойко  ответила  она и прыгнула на нос лодки, распугав лЯгушек,
со всех сторон зашлепавших в воду, но вдруг дико  взвизгнула  и
подхватила сарафан до самых колен, топаЯ ногами:
     -- “ж! “ж!
     Ћн  мельком  увидал  блестЯщую  смуглость  ее  голых  ног,
схватил с носа весло, стукнул им извивавшегосЯ по дну лодки ужа
и, поддев его, далеко отбросил в воду.
     Ћна была бледна какой-то индусской бледностью, родинки  на
ее  лице  стали  темней,  чернота  волос  и  глаз как будто еще
чернее. Ћна облегченно передохнула:
     -- Ћх, какаЯ гадость. Ќедаром  слово  ужас  происходит  от
ужа.  Ћни  у  нас тут повсюду, и в саду, и под домом... € ЏетЯ,
представьте, берет их в руки!
     ‚первые заговорила она с ним просто, и  впервые  взглЯнули
они друг другу в глаза прЯмо.
     -- Ќо какой вы молодец! Љак вы его здорово стукнули!
     Ћна  совсем  пришла в себЯ, улыбнулась и, перебежав с носа
на  корму,  весело  села.  ‚  своем  испуге  она  поразила  его
красотой,  сейчас  он  с  нежностью подумал: да, она совсем еще
девчонка! Ќо, сделав равнодушный вид, озабоченно  перешагнул  в
лодку,  и,  упираЯ веслом в студенистое дно, повернул ее вперед
носом и потЯнул по спутанной гуще  подводных  трав  на  зеленые
щетки   куги  и  цветущие  кувшинки,  все  впереди  покрывавшие
сплошным слоем своей толстой, круглой листвы, вывел ее на  воду
и сел на лавочку посередине, гребЯ направо и налево.
     -- Џравда, хорошо? -- крикнула она.
     -- Ћчень! -- ответил он, снимаЯ картуз, и обернулсЯ к ней:
-- Ѓудьте  добры  кинуть  возле  себЯ,  а то Я смахну его в это
корыто, которое, извините, все-таки протекает и полно пьЯвок.
     Ћна положила картуз к себе на колени.
     -- „а не беспокойтесь, киньте куда попало.
     Ћна прижала картуз к груди:
     -- Ќет, Я его буду беречь!
     “ него опЯть нежно дрогнуло сердце, но он опЯть отвернулсЯ
и стал усиленно запускать  весло  в  блестевшую  среди  куги  и
кувшинок воду.
     Љ  лицу  и  рукам  липли комары, кругом все слепило теплым
серебром:  парной  воздух,  зыбкий  солнечный  свет,   курчаваЯ
белизна облаков, мЯгко сиЯвших в небе и в прогалинах воды среди
островов  из  куги  и кувшинок; везде было так мелко, что видно
было дно с подводными травами, но  оно  как-то  не  мешало  той
бездонной   глубине,   в  которую  уходило  отраженное  небо  с
облаками. ‚друг она опЯть взвизгнула -- и лодка  повалилась  на
бок: она сунула с кормы руку в воду и, поймав стебель кувшинки,
так  рванула  его  к себе, что завалилась вместе с лодкой -- он
едва успел вскочить и поймать ее подмышки.  Ћна  захохотала  и,
упав на корму спиной, брызнула с мокрой руки прЯмо ему в глаза.
’огда  он опЯть схватил ее и, не понимаЯ, что делает, поцеловал
в хохочущие губы. Ћна  быстро  обнЯла  его  за  шею  и  неловко
поцеловала в щеку...
     ‘  тех  пор они стали плавать по ночам. Ќа другой день она
вызвала его после обеда в сад и спросила:
     -- ’ы менЯ любишь?
     Ћн горЯчо ответил, помнЯ вчерашние поцелуи в лодке:
     -- ‘ первого днЯ нашей встречи!
     -- € Я, -- сказала она. -- Ќет, сначала ненавидела --  мне
казалось,  что ты совсем не замечаешь менЯ. Ќо, слава богу, все
это уже прошлое. Ќынче вечером, как все улЯгутсЯ, ступай  опЯть
туда  и  жди менЯ. ’олько выйди из дому как можно осторожнее --
мама за каждым шагом моим следит, ревнива до безумиЯ.
     Ќочью она пришла на берег с пледом на руке. Ћт радости  он
встретил ее растерЯнно, только спросил:
     -- Ђ плед зачем?
     -- Љакой глупый. Ќам же будет холодно. Ќу, скорей садись и
греби к тому берегу...
     ‚сю  дорогу  они  молчали.  Љогда  подплыли  к лесу на той
стороне, она сказала:
     -- Ќу вот. ’еперь иди ко мне. ѓде плед? Ђх, он подо  мной.
Џрикрой менЯ, Я озЯбла, и садись. ‚от так... Ќет, погоди, вчера
мы  целовались как-то бестолково, теперь Я сначала сама поцелую
тебЯ, только тихо, тихо. Ђ ты обними менЯ... везде...
     Џод сарафаном у нее была только сорочка. Ћна  нежно,  едва
касаЯсь,  целовала  его в краЯ губ. Ћн, с помутившейсЯ головой,
кинул ее на корму. Ћна исступленно обнЯла его...
     Џолежав  в  изнеможении,  она  приподнЯлась  и  с  улыбкой
счастливой усталости и еще не утихшей боли сказала:
     -- ’еперь  мы  муж  с  женой.  Њама  говорит,  что  она не
переживет моего  замужества,  но  Я  сейчас  не  хочу  об  этом
думать... ‡наешь, Я хочу искупатьсЯ, страшно люблю по ночам...
     —ерез  голову она разделась, забелела в сумраке всем своим
долгим телом и стала  обвЯзывать  голову  косой,  поднЯв  руки,
показываЯ  темные  мышки  и поднЯвшиесЯ груди, не стыдЯсь своей
наготы и темного мыска под животом. ЋбвЯзав, быстро  поцеловала
его,  вскочила  на  ноги,  плашмЯ упала в воду, закинула голову
назад и шумно заколотила ногами.
     Џотом он, спеша, помог ей одетьсЯ и закутатьсЯ в  плед.  ‚
сумраке  сказочно  были  видны ее черные глаза и черные волосы,
обвЯзанные косой. Ћн больше не смел касатьсЯ ее, только целовал
ее руки и молчал от нестерпимого  счастьЯ.  ‚се  казалось,  что
кто-то  есть в темноте прибрежного леса, молча тлеющего кое-где
светлЯками, -- стоит и слушает.  €ногда  там  что-то  осторожно
шуршало. Ћна поднимала голову:
     -- Џостой, что это?
     -- Ќе  бойсЯ,  это, верно, лЯгушка выползает на берег. €ли
еж в лесу...
     -- Ђ если козерог?
     -- Љакой козерог?
     -- џ не знаю.  Ќо  ты  только  подумай:  выходит  из  лесу
какой-то  козерог,  стоит  и  смотрит...  Њне  так  хорошо, мне
хочетсЯ болтать страшные глупости!
     € он опЯть прижимал к губам ее  руки,  иногда  как  что-то
свЯщенное  целовал холодную грудь. Љаким совсем новым существом
стала она длЯ него! € стоЯл и не гас за чернотой  низкого  леса
зеленоватый полусвет, слабо отражавшийсЯ в плоско белеющей воде
вдали,  резко,  сельдереем, пахли росистые прибрежные растениЯ,
таинственно, просительно ныли невидимые  комары  --  и  летали,
летали с тихим треском над лодкой и дальше, над этой по-ночному
светЯщейсЯ  водой,  страшные,  бессонные стрекозы. € все где-то
что-то шуршало, ползло, пробиралось...
     —ерез неделю он был безобразно,  с  позором,  ошеломленный
ужасом совершенно внезапной разлуки, выгнан из дому.
     Љак-то  после  обеда  они  сидели  в  гостиной  и, касаЯсь
головами, смотрели картинки в старых номерах "Ќивы".
     -- ’ы менЯ еще не разлюбила? -- тихо спрашивал  он,  делаЯ
вид, что внимательно смотрит.
     -- ѓлупый. “жасно глупый! -- шептала она.
     ‚друг послышались мЯгко бегущие шаги -- и на пороге встала
в черном  шелковом  истрепанном  халате  и  истертых сафьЯновых
туфлЯх ее полоумнаЯ мать. —ерные глаза ее трагически  сверкали.
Ћна вбежала, как на сцену, и крикнула:
     -- џ  все понЯла! џ чувствовала, Я следила! ЌегодЯй, ей не
быть твоею!
     €, вскинув руку в длинном рукаве, оглушительно  выстрелила
из  старинного  пистолета, которым ЏетЯ пугал воробьев, зарЯжаЯ
его только порохом. Ћн, в дыму,  бросилсЯ  к  ней,  схватил  ее
цепкую  руку.  Ћна  вырвалась,  ударила его пистолетом в лоб, в
кровь рассекла ему бровь, швырнула им в него и, слыша,  что  по
дому  бегут  на  крик и выстрел, стала кричать с пеной на сизых
губах еще театральнее:
     -- ’олько через мой  труп  перешагнет  она  к  тебе!  …сли
сбежит  с  тобой,  в  тот  же  день  повешусь, брошусь с крыши!
ЌегодЯй, вон из моего дома! ЊарьЯ ‚икторовна,  выбирайте:  мать
или он!
     Ћна прошептала:
     -- ‚ы, вы, мама...
     Ћн   очнулсЯ,  открыл  глаза  --  все  так  же  неуклонно,
загадочно,  могильно  смотрел  на  него   из   черной   темноты
сине-лиловый  глазок  над  дверью,  и  все  с  той же неуклонно
рвущейсЯ вперед быстротой нессЯ, пружинЯ, качаЯсь,  вагон.  “же
далеко,  далеко  осталсЯ  тот  печальный полустанок. € уж целых
двадцать лет тому назад было  все  это  --  перелески,  сороки,
болота,  кувшинки, ужи, журавли... „а, ведь были еще журавли --
как же он забыл о них! ‚се было странно в то удивительное лето,
странна и пара  каких-то  журавлей,  откуда-то  прилетавших  от
времени до времени на прибрежье болота, и то, что они только ее
одну  подпускали  к себе и, выгибаЯ тонкие, длинные шеи с очень
строгим, но благосклонным любопытством смотрели на нее  сверху,
когда   она,   мЯгко   и  легко  разбежавшись  к  ним  в  своих
разноцветных чуньках, вдруг садилась перед  ними  на  корточки,
распустивши  на  влажной  и теплой зелени прибрежьЯ свой желтый
сарафан, и с детским задором  заглЯдывала  в  их  прекрасные  и
грозные  черные  зрачки,  узко  схваченные кольцом темно-серого
райка. Ћн смотрел на нее и на них издали, в  бинокль,  и  четко
видел  их  маленькие  блестЯщие  головки,  --  даже их костЯные
ноздри, скважины крепких, больших клювов, которыми они с одного
удара убивали ужей. Љургузые туловища их  с  пушистыми  пучками
хвостов были туго покрыты стальным опереньем, чешуйчатые трости
ног  не  в  меру  длинны  и  тонки -- у одного совсем черные, у
другого зеленоватые. €ногда они оба  целыми  часами  стоЯли  на
одной  ноге  в  непонЯтной неподвижности, иногда ни с того ни с
сего подпрыгивали, раскрываЯ огромные крыльЯ;  а  не  то  важно
прогуливались,  выступали  медленно,  мерно,  поднимали лапы, в
комок сжимаЯ  три  их  пальца,  а  ставили  разлато,  раздвигаЯ
пальцы,  как  хищные  когти,  и  все  времЯ качали головками...
‚прочем, когда она подбегала к ним, он уже ни о чем не думал  и
ничего  не  видел  --  видел  только ее распустившийсЯ сарафан,
смертной истомой содрогаЯсь при мысли о  ее  смуглом  теле  под
ним,  о темных родинках на нем. Ђ в тот последний их день, в то
последнее их сидение рЯдом в  гостиной  на  диване,  над  томом
старой  "Ќивы",  она тоже держала в руках его картуз, прижимала
его к груди, как тогда, в лодке, и говорила, блестЯ ему в глаза
радостными черно-зеркальными глазами:
     -- Ђ Я так люблю тебЯ теперь, что  мне  нет  ничего  милее
даже  вот  этого  запаха  внутри картуза, запаха твоей головы и
твоего гадкого одеколона!

     ‡а Љурском, в вагоне-ресторане, когда  после  завтрака  он
пил кофе с коньЯком, жена сказала ему:
     -- —то это ты столько пьешь? ќто уже, кажетсЯ пЯтаЯ рюмка.
‚се еще  грустишь,  вспоминаешь свою дачную девицу с костлЯвыми
ступнЯми?
     -- ѓрущу, грущу, -- ответил он,  неприЯтно  усмехаЯсь.  --
„ачнаЯ девица... Amata nobis quantum arnabitur nulla!2
     -- ќто по-латыни? —то это значит?
     -- ќтого тебе не нужно знать.
     -- Љак ты груб, -- сказала она, небрежно вздохнув, и стала
смотреть в солнечное окно.
     27 сентЯбрЯ 1940




ЉђЂ‘Ђ‚€–Ђ

     —иновник  казенной  палаты,  вдовец,  пожилой,  женилсЯ на
молоденькой, на красавице, дочери воинского начальника. Ћн  был
молчалив  и  скромен,  а  она  знала  себе  цену. Ћн был худой,
высокий, чахоточного сложениЯ носил очки  цвета  йода,  говорил
несколько  сипло  и,  если  хотел  сказать что-нибудь погромче,
срывалсЯ в фистулу. Ђ  она  была  невелика,  отлично  и  крепко
сложена,  всегда хорошо одета, очень внимательна и хозЯйственна
по дому, взглЯд имела зоркий. Ћн казалсЯ столь  же  неинтересен
во  всех  отношениЯх, как множество губернских чиновников, но и
первым браком был женат  на  красавице  --  все  только  руками
разводили: за что и почему шли за него такие?
     €   вот   втораЯ   красавица  спокойно  возненавидела  его
семилетнего мальчика от первой, сделала вид, что совершенно  не
замечает   его.  ’огда  и  отец,  от  страха  перед  ней,  тоже
притворилсЯ, будто у  него  нет  и  никогда  не  было  сына.  €
мальчик,  от  природы  живой,  ласковый,  стал в их присутствии
боЯтьсЯ слово сказать, а там и совсем затаилсЯ, сделалсЯ как бы
несуществующим в доме.
     ’отчас после  свадьбы  его  перевели  спать  из  отцовской
спальни   на  диванчик  в  гостиную,  небольшую  комнату  возле
столовой, убранную синей бархатной мебелью. Ќо сон у  него  был
беспокойный,  он каждую ночь сбивал простыню и одеЯло на пол. €
вскоре красавица сказала горничной:
     -- ќто безобразие,  он  весь  бархат  на  диване  изотрет.
‘телите  ему,  ЌастЯ, на полу, на том тюфЯчке, который Я велела
вам спрЯтать в большой сундук покойной барыни в коридоре.
     € мальчик, в своем  круглом  одиночестве  на  всем  свете,
зажил  совершенно  самостоЯтельной,  совершенно обособленной от
всего дома жизнью, -- неслышной, незаметной, одинаковой изо днЯ
в день: смиренно  сидит  себе  в  уголке  гостиной,  рисует  на
грифельной  доске домики или шепотом читает по складам все одну
и ту же книжечку с картинками, купленную еще при покойной маме,
смотрит в окна... ‘пит он на полу  между  диваном  и  кадкой  с
пальмой.  Ћн  сам  стелет себе постельку вечером и сам прилежно
убирает, свертывает ее утром и уносит в коридор в мамин сундук.
’ам спрЯтано и все остальное добришко его.
     28 сентЯбрЯ 1940




„“ђЋ—ЉЂ

     „ьЯконов сын, семинарист, приехавший в село к родителЯм на
каникулы, проснулсЯ однажды в темную жаркую ночь  от  жестокого
телесного  возбуждениЯ  и,  полежав,  распалил  себЯ еще больше
воображением: днем, перед обедом, подсматривал  из  прибрежного
лознЯка над заводью речки, как приходили туда с работы девки и,
сбрасываЯ  с  потных  белых тел через голову рубашки, с шумом и
хохотом,  задираЯ  лица,  выгибаЯ  спины,  кидались  в   горЯчо
блестевшую  воду;  потом,  не  владеЯ собой, встал, прокралсЯ в
темноте через сенцы в кухню, где было  черно  и  жарко,  как  в
топленой  печи,  нашарил,  протЯгиваЯ  вперед  руки,  нары,  на
которых  спала  кухарка,  нищаЯ,   безроднаЯ   девка,   слывшаЯ
дурочкой,  и  она,  от страха, даже не крикнула. †ил он с ней с
тех пор все лето и прижил мальчика, который и  стал  расти  при
матери  в кухне. „ьЯкон, дьЯконица, сам батюшка и весь его дом,
всЯ семьЯ лавочника и урЯдник с женой, все знали, от кого  этот
мальчик,  и семинарист, приезжаЯ на каникулы, видеть не мог его
от злобного стыда за свою прошлое: жил с дурочкой!
     Љогда он кончил курс, -- "блестЯще!", как всем рассказывал
дьЯкон,  --  и  опЯть  приехал  к  родителЯм  на   лето   перед
поступлением в академию, они в первый же праздник назвали к чаю
гостей,  чтобы погордитьсЯ перед ними будущим академиком. ѓости
тоже говорили о его блестЯщей будущности, пили чай, ели  разные
вареньЯ,  и  счастливый дьЯкон завел среди их оживленной беседы
зашипевший и потом громко закричавший граммофон.
     ‚се  смолкли  и  с  улыбками  удовольствиЯ  стали  слушать
подмывающие  звуки  "Џо  улице  мостовой",  как вдруг в комнату
влетел и неловко, не в лад заплЯсал, затопал кухаркин  мальчик,
которому  мать,  думаЯ  всех  умилить им, сдуру шепнула: "Ѓеги,
поплЯши, деточка". ‚се растерЯлись от неожиданности, а дьЯконов
сын, побагровев, кинулсЯ на него подобно тигру и с такой  силой
швырнул  вон  из  комнаты,  что  мальчик  кубарем  покатилсЯ  в
прихожую.
     Ќа другой день дьЯкон  и  дьЯконица,  по  его  требованию,
кухарку  прогнали.  Ћни  были  люди добрые и жалостливые, очень
привыкли к ней, полюбили ее за ее безответность,  послушание  и
всЯчески   просили   сына   смилостивитьсЯ.   Ќо   он   осталсЯ
непреклонен, и его не посмели  ослушатьсЯ.  Љ  вечеру  кухарка,
тихо  плача  и держа в одной руке свой узелок, а в другой ручку
мальчика, ушла со двора.
     ‚се лето после того она ходила с ним по деревнЯм и  селам,
побираЯсь •риста ради. Ћна обносилась, обтрепалась, спеклась на
ветру  и  на  солнце,  исхудала  до  костей  и  кожи,  но  была
неутомима.  Ћна  шла  босаЯ,  с  дерюжной  сумой  через  плечо,
подпираЯсь высокой палкой, и в деревнЯх и селах молча кланЯлась
перед  каждой  избой.  Њальчик  шел за ней сзади, тоже с мешком
через плечико в старых башмаках ее,  разбитых  и  затвердевших,
как те опорки, что валЯютсЯ где-нибудь в овраге.
     Ћн  был урод. “ него было большое, плоское темЯ в кабаньей
красной  шерстке,  носик  расплющенный,  с  широкими  ноздрЯми,
глазки ореховые и очень блестЯщие. Ќо когда он улыбалсЯ, он был
очень мил.
     28 сентЯбрЯ 1940




ЂЌ’€ѓЋЌЂ

     ‚ июне, из имениЯ матери, студент поехал к дЯде и тете, --
нужно было проведать их, узнать, как они поживают, как здоровье
дЯди,  лишившегосЯ ног генерала. ‘тудент отбывал эту повинность
каждое лето и теперь ехал с  покорным  спокойствием,  не  спеша
читал в вагоне второго класса, положив молодую круглую лЯжку на
отвал дивана, новую книжку Ђверченки, рассеЯнно смотрел в окно,
как   опускались  и  подымались  телеграфные  столбы  с  белыми
фарфоровыми  чашечками  в  виде  ландышей.  Ћн  похож  был   на
молоденького  офицера -- только белый картуз с голубым околышем
был у него студенческий, все прочее на военный  образец:  белый
китель, зеленоватые рейтузы, сапоги с лакированными голенищами,
портсигар с зажигательным оранжевым жгутом.
     „ЯдЯ  и  тетЯ  были  богаты.  Љогда  он приезжал из Њосквы
домой, за  ним  высылали  на  станцию  тЯжелый  тарантас,  пару
рабочих  лошадей и не кучера, а работника. Ђ на станции дЯди он
всегда вступал на  некоторое  времЯ  в  жизнь  совсем  иную,  в
удовольствие   большого   достатка,  начинал  чувствовать  себЯ
красивым, бодрым, манерным. ’ак было и теперь. Ћн  с  невольным
фатовством  сел в легкую колЯску на резиновом ходу, запрЯженную
резвой караковой тройкой, которой правил молодой кучер в  синей
поддевке-безрукавке и шелковой желтой рубахе.
     —ерез  четверть  часа тройка влетела, мЯгко играЯ россыпью
бубенчиков и шипЯ по песку вокруг цветника шинами,  на  круглый
двор  обширной усадьбы, к перрону просторного нового дома в два
этажа. Ќа перрон вышел взЯть вещи рослый слуга в полубачках,  в
красном  с  черными полосами жилете и штиблетах. ‘тудент сделал
ловкий и невероЯтно  широкий  прыжок  из  колЯски:  улыбаЯсь  и
раскачиваЯсь  на  ходу,  на пороге вестибюлЯ показалась тетЯ --
широкий чесучовый балахон  на  большом  дрЯблом  теле,  крупное
обвисшее  лицо,  нос  Якорем  и  под коричневыми глазами желтые
подпалины.  Ћна  родственно  расцеловала  его  в  щеки,  он   с
притворной  радостью  припал  к  ее  мЯгкой темной руке, быстро
подумав: целых три днЯ врать вот так, а в  свободное  времЯ  не
знать,  что  с собой делать! Џритворно и поспешно отвечаЯ на ее
притворно-заботливые расспросы  о  маме,  он  вошел  за  ней  в
большой  вестибюль,  с веселой ненавистью взглЯнул на несколько
сгорбленное чучело  бурого  медведЯ  с  блестЯщими  стеклЯнными
глазами,  косолапо  стоЯвшего  во  весь рост у входа на широкую
лестницу в верхний этаж  и  услужливо  державшего  в  когтистых
передних  лапах  бронзовое блюдо длЯ визитных карточек, и вдруг
даже приостановилсЯ от отрадного удивлениЯ:  кресло  с  полным,
бледным,  голубоглазым  генералом ровно катила навстречу к нему
высокаЯ, статнаЯ красавица в сером холстинковом платье, в белом
переднике и белой  косынке,  с  большими  серыми  глазами,  всЯ
сиЯющаЯ  молодостью,  крепостью, чистотой, блеском холеных рук,
матовой белизной лица. –елуЯ руку дЯди, он успел  взглЯнуть  на
необыкновенную стройность ее платьЯ, ног. ѓенерал пошутил:
     -- Ђ  вот  это  моЯ Ђнтигона, моЯ добраЯ путеводительница,
хотЯ Я и не слеп, как ќдип, и особенно на  хорошеньких  женщин.
Џознакомьтесь, молодые люди.
     Ћна  слегка улыбнулась, только поклоном ответила на поклон
студента.
     ђослый слуга в полубачках и в красном  жилете  провел  его
мимо медведЯ наверх, по блестЯщей темно-желтым деревом лестнице
с  красным  ковром  посредине  и  по такому же коридору, ввел в
большую спальню с мраморной туалетной комнатой рЯдом -- на этот
раз в какую-то другую, чем прежде, и окнами в  парк,  а  не  во
двор.  Ќо  он  шел,  ничего не видЯ. ‚ голове все еще вертелась
веселаЯ чепуха, с которой он въехал в  усадьбу,  --  "мой  дЯдЯ
самых  честных  правил",  --  но  стоЯло  уже и другое: вот так
женщина!
     ЌапеваЯ, он стал бритьсЯ, мытьсЯ  и  переодеватьсЯ,  надел
штаны со штрипками, думаЯ:
     "Ѓывают  же  такие  женщины!  € что можно отдать за любовь
такой женщины! € как же это при такой красоте катать стариков и
старух в креслах на колесиках!"
     € в голову шли нелепые мысли: вот взЯть и остатьсЯ тут  на
месЯц,  на  два,  втайне  ото  всех  войти  с  ней  в дружбу, в
близость, вызвать ее любовь, потом сказать: будьте моей  женой,
Я  весь  и  навеки ваш. Њама, тетЯ, дЯдЯ, их изумление, когда Я
заЯвлю им о нашей любви и нашем решении соединить  наши  жизни,
их негодование, потом уговоры, крики, слезы, проклЯтиЯ, лишение
наследства -- все длЯ менЯ ничто ради вас...
     ‘бегаЯ  с  лестницы к тете и дЯде, -- их покои были внизу,
-- он думал:
     "Љакой, однако, вздор лезет мне в голову! ЋстатьсЯ тут под
каким-нибудь  предлогом,  разумеетсЯ,  можно...  можно   начать
незаметно   ухаживать,  прикинутьсЯ  безумно  влюбленным...  Ќо
добьешьсЯ ли чего-нибудь? Ђ если и добьешьсЯ, что  дальше?  Љак
развЯзатьсЯ с этой историей? Џравда, что ли, женитьсЯ?"
     ‘  час  он сидел с тетей и дЯдей в его огромном кабинете с
огромным  письменным  столом,  с  огромной   тахтой,   покрытой
туркестанскими   тканЯми,   с   ковром   на   стене   над  ней,
крест-накрест увешанным восточным оружием, с  инкрустированными
столиками  длЯ  курениЯ,  а на камине с большим фотографическим
портретом  в  палисандровой  рамке  под  золотой  коронкой,  на
котором был собственноручный вольный росчерк: Ђлександр.
     -- Љак  Я  рад, дЯдЯ и тетЯ, что Я опЯть с вами, -- сказал
он под конец, думаЯ о сестре. --  €  как  тут  чудесно  у  вас!
“жасно будет жаль уезжать.
     -- Ђ  кто  ж  тебЯ  гонит?  --  ответил дЯдЯ. -- Људа тебе
спешить? †иви себе, покуда не наскучит.
     -- ђазумеетсЯ, -- сказала тетЯ рассеЯнно.
     ‘идЯ и беседуЯ, он непрестанно ждал: вот-вот войдет она --
объЯвит горничнаЯ, что готов  чай  в  столовой,  и  она  придет
катить  дЯдю.  Ќо  чай  подали  в  кабинет  --  вкатили  стол с
серебрЯным чайником на спиртовке, и тетЯ разливала сама.  Џотом
он  все  надеЯлсЯ,  что  она  принесет  какое-нибудь  лекарство
дЯде... Ќо она так и не пришла.
     -- Ќу и черт с ней, -- подумал  он,  выходЯ  из  кабинета,
вошел  в  столовую,  где  прислуга  спускала  шторы  на высоких
солнечных окнах, заглЯнул зачем-то направо, в двери зала, где в
предвечернем свете отсвечивали в паркете стеклЯнные  стаканчики
на  ножках  роЯлЯ,  потом прошел налево, в гостиную, за которой
была  диваннаЯ;  из  гостиной  вышел  на  балкон,  спустилсЯ  к
разноцветноЯркому  цветнику,  обошел  его  и  побрел по высокой
тенистой  аллее...  Ќа  солнце  было  еще  жарко,  и  до  обеда
оставалось еще два часа.
     ‚ семь с половиной в вестибюле завыл гонг. Ћн первый вошел
в празднично  сверкающую люстрой столовую, где уже стоЯли возле
столика  у  стены  жирный  бритый  повар  во   всем   белом   и
подкрахмаленном,  худощекий  лакей  во  фраке  и  белых вЯзаных
перчатках  и  маленькаЯ  горничнаЯ,  по-французски  субтильнаЯ.
—ерез минуту молочно-седой королевой, покачиваЯсь, вошла тетЯ в
палевом  шелковом  платье с кремовыми кружевами, с наплывами на
щиколках, над тесными шелковыми туфлЯми, и наконец-то она.  Ќо,
подкатив  дЯдю  к  столу,  она  тотчас, не оборачиваЯсь, плавно
вышла, -- студент успел только заметить странность ее глаз: они
не моргали.  „ЯдЯ  покрестил  грудь  светло-серой  генеральской
тужурки    мелкими    крестиками,   тетЯ   и   студент   истово
перекрестились стоЯ, потом именинно сели, развернули  блестЯщие
салфетки.  ђазмытый,  бледный,  с  причесанными мокрыми жидкими
волосами,  дЯдЯ  особенно  Явно  показывал   свою   безнадежную
болезнь,  но  говорил  и ел много и со вкусом, пожимал плечами,
говорЯ о войне, -- это было  времЯ  русско-Японской  войны:  за
коим     чертом     мы     затеЯли     ее!     ‹акей     служил
оскорбительно-безучастно,  горничнаЯ,  помогаЯ  ему,   семенила
изЯщными  ножками,  повар  отпускал блюда с важностью истукана.
…ли горЯчую, как огонь, налимью уху, кровавый ростбиф,  молодой
картофель,  посыпанный укропом. Џили белое и красное вино кнЯзЯ
ѓолицына,  старого  друга  дЯди.  ‘тудент   говорил,   отвечал,
поддакивал  с веселыми улыбками, но, как попугай, с тем вздором
в голове, с  которым  давеча  переодевалсЯ,  думал:  а  где  же
обедает  она,  неужели  с  прислугой?  и ждал минуты, когда она
опЯть придет, увезет дЯдю и потом где-нибудь встретитсЯ с  ним,
и он перекинетсЯ с ней хоть несколькими словами. Ќо она пришла,
укатила кресло и опЯть где-то скрылась.
     Ќочью  осторожно  и  старательно  пели  в  парке  соловьи,
входила в  открытые  окна  спальни  свежесть  воздуха,  росы  и
политых   на   клумбам   цветов,   холодило   постельное  белье
голландского полотна. ‘тудент полежал в  темноте  и  уже  решил
перевернутьсЯ  к  стене  и  заснуть,  но  вдруг  поднЯл голову,
привстал: раздеваЯсь, он увидал в  стене  у  изголовьЯ  кровати
небольшую  дверь, из любопытства повернул в ней ключ и нашел за
ней вторую,  попробовал  ее,  но  оказалось,  что  она  заперта
снаружи;  теперь  за  этими  дверЯми кто-то мЯгко ходил, что-то
таинственно делал; и он затаил дыхание, соскользнул с  кровати,
отворил  первую  дверь,  прислушалсЯ:  что-то тихо зазвенело на
полу за второй дверью... Ћн похолодел: неужели это ее  комната!
Ћн  приник  к  замочной скважине, -- ключа в ней, к счастью, не
было, -- увидал свет, край  туалетного  женского  стола,  потом
что-то   белое,   вдруг   вставшее   и  все  закрывшее...  Ѓыло
несомненно, что это ее комната, -- чьЯ же иначе? Ќе поместЯт же
тут горничную, а ЊарьЯ €льинишна, стараЯ горничнаЯ  тети,  спит
внизу возле тетиной спальни. € он точно заболел сразу ее ночной
близостью  вот тут, за стеною, и ее недоступностью. Ћн долго не
спал, проснулсЯ поздно и тотчас  опЯть  почувствовал,  мысленно
увидал,  представил  себе  ее  ночную прозрачную сорочку, босые
ноги в туфлЯх...
     "‚пору нынче же уехать!" -- подумал он,  закуриваЯ.  “тром
пили  кофе  каждый у себЯ. Ћн пил, сидЯ в широкой ночной рубахе
дЯди,  в  его  шелковом  халате,  и  с  грустью   бесполезности
рассматривал себЯ, распахнув халат.
     ‡а  завтраком  в  столовой  было  сумрачно  и  скучно.  Ћн
завтракал только с тетей, погода  была  плохаЯ,  --  за  окнами
мотались от ветра деревьЯ, над ними сгущались облака и тучи...
     -- Ќу,  милый,  Я тебЯ покидаю, -- сказала тетЯ, вставаЯ и
крестЯсь. -- ђазвлекайсЯ, как можешь, а менЯ и дЯдю  уж  извини
по  нашим немощам, мы до чаю сидим по своим углам. ‚ерно, дождь
будет, а то бы ты мог прокатитьсЯ верхом...
     Ћн бодро ответил:
     -- Ќе беспокойтесь, тетЯ, Я займусь чтением...
     € пошел в диванную, где все стены были в полках с книгами.
     ЏройдЯ туда по гостиной,  он  подумал,  что,  может  быть,
все-таки  следует  приказать  оседлать  лошадь.  Ќо в окна были
видны разнообразные дождевые облака и неприЯтнаЯ  металлическаЯ
лазурь  среди лиловатых туч над качающимисЯ вершинами деревьев.
Ћн вошел в уютную, пахнущую сигарным дымом  диванную,  где  под
полками  с  книгами  кожаные  диваны  занимали целых три стены,
посмотрел некоторые корешки чудесно  переплетенных  книг  --  и
беспомощно  сел,  утонул  в  диване.  „а,  адова скука. •оть бы
просто так увидать ее, поболтать с ней... узнать, какой  у  ней
голос,  какой  характер, глупа ли она или, напротив, очень себе
на уме, скромно ведет свою роль до  какой-нибудь  благоприЯтной
поры. ‚ероЯтно, очень блюдущаЯ себЯ и знающаЯ себе цену стерва.
€  скорее  всего  глупа...  Ќо до чего хороша! € опЯть ночевать
рЯдом с ней! -- Ћн встал, отворил стеклЯнную дверь на  каменные
ступени  в парк, услыхал щелканье соловьев за его шумом, но тут
так понесло прохладным  ветром  по  каким-то  молодым  деревьЯм
влево, что он вскочил в комнату. Љомната потемнела, ветер летел
по  этим  деревьЯм,  пригнув их свежую зелень, и стекла двери и
окон заискрились острыми брызгами мелкого дождЯ.
     -- Ђ  им  все  нипочем!  --  громко  сказал   он,   слушаЯ
долетающее  со  всех  сторон  из-за  ветра,  то  отдаленное, то
близкое, щелканье соловьев. € в ту  же  минуту  услыхал  ровный
голос:
     -- „обыли день.
     Ћн взглЯнул и оторопел: в комнате стоЯла она.
     -- Џришла  обменЯть  книгу,  --  сказала она с приветливым
бесстрастием. -- ’олько и радости, что книги, -- прибавила  она
с легкой улыбкой и подошла к полкам.
     Ћн пробормотал:
     -- „обрый день. џ и не слыхал, как вы вошли...
     -- Ћчень мЯгкие ковры, -- ответила она и, обернувшись, уже
длительно   посмотрела   на  него  своими  неморгающими  серыми
глазами.
     -- Ђ что вы любите читать? -- спросил он,  немного  смелее
встречаЯ ее взглЯд.
     -- ‘ейчас читаю Њопассана, Ћктава Њирбо...
     -- Ќу  да, это понЯтно. Њопассан всем женщинам нравитсЯ. “
него все о любви.
     -- Ђ что же может быть лучше любви?
     ѓолос ее был скромен, глаза тихо улыбались.
     -- ‹юбовь,  любовь!  --  сказал  он,  вздыхаЯ.  --  Ѓывают
удивительные встречи, но... ‚аше имЯ-отчество, сестра?
     -- Љатерина Ќиколаевна. Ђ ваше?
     -- ‡овите  менЯ  просто  Џавлик, -- ответил он, все больше
смелеЯ.
     -- ‚ы думаете, что Я вам тоже в тети гожусь?
     -- „орого бы Я дал иметь такую тетю!  Џока  Я  только  ваш
несчастный сосед.
     -- Ќеужели это несчастие?
     -- џ  слышал  вас  нынче ночью. ‚аша комната, оказываетсЯ,
рЯдом с моей.
     Ћна безразлично засмеЯлась:
     -- € Я вас слышала. Ќехорошо подслушивать и подсматривать.
     -- Љак вы непозволительно красивы! -- сказал  он,  в  упор
рассматриваЯ  серую  пестроту  ее  глаз, матовую белизну лица и
лоск темных волос под белой косынкой.
     -- ‚ы находите? € хотите не позволить мне быть такой?
     -- „а. Ћдни ваши руки могут с ума свести...
     € он с веселой дерзостью схватил  левой  рукой  ее  правую
руку.  Ћна,  стоЯ  спиной к полкам, взглЯнула через его плечо в
гостиную и не отнЯла руки, глЯдЯ на него со странной  усмешкой,
точно ожидаЯ: ну, а дальше что? Ћн, не выпускаЯ ее руки, крепко
сжал ее, оттЯгиваЯ книзу, правой рукой охватил ее поЯсницу. Ћна
опЯть  взглЯнула  через его плечо и слегка откинула голову, как
бы защищаЯ лицо  от  поцелуЯ,  но  прижалась  к  нему  выгнутым
станом.   Ћн,   с  трудом  переводЯ  дыхание,  потЯнулсЯ  к  ее
полураскрытым губам и  двинул  ее  к  дивану.  Ћна,  нахмурЯсь,
закачала  головой,  шепча: "Ќет, нет, нельзЯ, лежа мы ничего не
увидим и не услышим..." -- и с потускневшими  глазами  медленно
раздвинула  ноги...  —ерез минуту он упал лицом к ее плечу. Ћна
еще постоЯла, стиснув зубы, потом тихо освободилась от  него  и
стройно  пошла по гостиной, громко и безразлично говорЯ под шум
дождЯ:
     -- Ћ, какой дождь! Ђ наверху все окна открыты...
     Ќа  другое  утро  он  проснулсЯ  в  ее  постели   --   она
повернулась  в  нагретом  за  ночь,  сбитом постельном белье на
спину, закинув голую руку за голову. Ћн открыл глаза и радостно
встретил ее неморгающий взглЯд,  с  обморочным  головокружением
почувствовал терпкий запах ее подмышки...
     ‚ дверь кто-то торопливо постучалсЯ.
     -- Љто там? -- спокойно спросила она, не отстранЯЯ его. --
ќто вы, ЊарьЯ €льинишна?
     -- џ, Љатерина Ќиколаевна.
     -- ‚ чем дело?
     -- Џозвольте   войти,   боюсь,  кто-нибудь  менЯ  услышит,
побежит и напугает генеральшу...
     Љогда он выскочил в свою комнату, она не  спеша  повернула
ключ в замке.
     -- …го  превосходительству  что-то  нехорошо, надо, думаю,
пикюр сделать, -- зашептала, входЯ, ЊарьЯ €льинишна,  --  слава
Ѓогу, генеральша еще спит, идите скорее...
     ѓлаза  Њарьи €льинишны уже круглились, как у змеи: говорЯ,
она вдруг увидала  возле  кровати  мужские  туфли,  --  студент
убежал  босиком.  €  она  тоже  увидала  туфли  и  глаза  Њарьи
€льинишны.
     Џеред завтраком она пошла  к  генеральше  и  сказала,  что
должна  внезапно  уехать:  стала  спокойно  врать, что получила
письмо от отца,  --  известие,  что  ее  брат  тЯжело  ранен  в
Њаньчжурии,  что  отец, по своему вдовству, совсем один в таком
горе...
     -- Ђх, как Я понимаю вас! -- сказала генеральша,  уже  все
знавшаЯ  от  Њарьи  €льинишны.  --  Ќу что ж делать, поезжайте.
’олько пошлите со станции депешу  доктору  Љривцову,  чтобы  он
немедленно  приехал  и  побыл  у  нас,  пока  мы  найдем другую
сестру...
     Џотом она постучалась к студенту и сунула  ему  записочку:
"‚се  пропало,  Я  уезжаю.  ‘таруха  увидала возле кровати ваши
туфли. Ќе поминайте лихом".
     ‡а  завтраком  тетЯ  была  только  немного  печальна,   но
говорила с ним как ни в чем не бывало.
     -- ’ы  слышал?  ‘естра  уезжает  к  отцу, он один, брат ее
страшно ранен...
     -- ‘лышал, тетЯ. ‚от несчастье  эта  война,  сколько  горЯ
повсюду. Ђ что все-таки было с дЯдей?
     -- Ђх,  слава Ѓогу, ничего серьезного. Ћн ужасно мнителен.
‘ердце будто, но все это от желудка...
     ‚ три часа Ђнтигону увезли на тройке на  станцию.  Ћн,  не
поднимаЯ  глаз,  простилсЯ  с  ней  на  перроне, будто случайно
выбежав, чтобы велеть оседлать лошадь. Ћн готов был кричать  от
отчаЯниЯ.  Ћна помахала ему из колЯски перчаткой, сидЯ уже не в
косынке, а в хорошенькой шлЯпке.
     2 октЯбрЯ 1940




‘ЊЂђЂѓ„

     ЌочнаЯ синЯЯ чернота неба в тихо плывущих  облаках,  везде
белых,  а возле высокой луны голубых. ЏриглЯдишьсЯ -- не облака
плывут -- луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льетсЯ золотаЯ
слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет  дна,  и
уносит с собой все выше и выше звезду.
     Ћна боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив
голову,  смотрит  вверх  --  голова  у  нее немного кружитсЯ от
движениЯ неба. Ћн стоит у ее колен.
     -- Љакой это цвет? Ќе могу определить! Ђ вы, ’олЯ, можете?
     -- –вет чего, Љиса?
     -- Ќе зовите менЯ так, Я уж тысЯчу раз говорила вам...
     -- ‘лушаю-с, ЉсениЯ Ђндреевна.
     -- џ говорю про это небо среди облаков. Љакой дивный цвет!
€ страшный и дивный. ‚от уже правда небесный,  на  земле  таких
нет. ‘марагд какой-то.
     -- ђаз  он  в  небе, так, конечно, небесный. ’олько почему
смарагд? € что такое смарагд? џ его в жизни никогда  не  видал.
‚ам просто это слово нравитсЯ.
     -- „а.  Ќу,  Я  не  знаю, -- может, не смарагд, а Яхонт...
’олько такой, что, верно, только в раю бывает. € когда вот  так
смотришь  на  все  это, как же не верить, что есть рай, ангелы.
Ѓожий престол...
     -- € золотые груши на вербе...
     -- Љакой  вы  испорченный.  ’олЯ.  Џравду  говорит   ЊарьЯ
‘ергеевна,  что  самаЯ  дурнаЯ  девушка  все-таки лучше всЯкого
молодого человека.
     -- ‘ама истина глаголет ее устами. Љиса.
     Џлатьице на ней ситцевое, рЯбенькое, башмаки дешевые; икры
и колени полные, девичьи, круглаЯ  головка  с  небольшой  косой
вокруг  нее  так  мило  откинута  назад... Ћн кладет руку на ее
колено, другой  обнимает  ее  за  плечи  и  полушутЯ  целует  в
приоткрытые  губы.  Ћна  тихо освобождаетсЯ, снимает его руку с
колена.
     -- —то такое? Њы обиделись?
     Ћна прижимаетсЯ затылком к косЯку окна, и  он  видит,  что
она, прикусив губу, удерживает слезы.
     -- „а в чем дело?
     -- Ђх, оставьте менЯ...
     -- „а что случилось?
     Ћна шепчет:
     -- Ќичего...
     €, соскочив с подоконника, убегает.
     Ћн пожимает плечами:
     -- ѓлупа до свЯтости!
     3 октЯбрЯ 1940




‚Ћ‹Љ€

     ’ьма  теплой  августовской ночи, еле видны тусклые звезды,
кое-где  мерцающие  в  облачном  небе.  ЊЯгкаЯ,  неслышнаЯ   от
глубокой пыли дорога в поле, по которой катитсЯ тележка с двумЯ
молодыми   седоками   --   мелкопоместной   барышней  и  юношей
гимназистом.  Џасмурные  зарницы  освещают  иногда  пару  ровно
бегущих  рабочих  лошадей  со  спутанными  гривами,  в  простой
упрЯжи, и картуз и плечи малого в замашной рубахе на козлах, на
мгновение открывают  впереди  полЯ,  опустевшие  после  рабочей
поры,  и  дальний печальный лесок. ‚чера вечером на деревне был
шум,  крик,  трусливый  лай  и  визг  собак:   с   удивительной
дерзостью,  когда  по  избам  уже ужинали, волк зарезал в одном
дворе овцу и едва не унес ее -- вовремЯ  выскочили  на  собачий
гам мужики с дубинами и отбили ее, уже околевшую, с разорванным
боком.  ’еперь  барышнЯ  нервно  хохочет,  зажигает и бросает в
темноту спички, весело крича:
     -- ‚олков боюсь!
     ‘пички освещают удлиненное, грубоватое  лицо  юноши  и  ее
возбужденное  широкоскулое  личико.  Ћна кругло, по-малорусски,
повЯзана красным платочком, свободный вырез красного  ситцевого
платьЯ  открывает  ее  круглую,  крепкую  шею.  ЉачаЯсь на бегу
тележки, она жжет и бросает в темноту спички, будто не замечаЯ,
что гимназист обнимает ее и целует то в шею, то в щеку, ищет ее
губы. Ћна отодвигает его локтем, он намерение громко и  просто,
имеЯ в виду малого на козлах, говорит ей:
     -- Ћтдайте спички. Њне закурить нечем будет.
     -- ‘ейчас,  сейчас!  --  кричит  она,  и  опЯть вспыхивает
спичка, потом зарница, и тьма еще гуще слепит теплой  чернотой,
в  которой  все кажетсЯ, что тележка катитсЯ назад. Ќаконец она
уступает ему долгим поцелуем в губы, как вдруг, толчком  мотнув
их  обоих,  тележка  точно  натыкаетсЯ на что-то -- малый круто
осаживает лошадей.
     -- ‚олки! -- вскрикивает он.
     ‚ глаза бьет зарево пожара вдали  направо.  ’ележка  стоит
против того леска, что открывалсЯ при зарницах. ‹есок от зарева
стал  теперь  черным и весь зыбко дрожит, как дрожит и все поле
перед ним в сумрачно-красном трепете от того жадно несущегосЯ в
небе пламени, которое, несмотрЯ на даль, полыхает с бегущими  в
нем  тенЯми  дыма  точно  в  версте от тележки, разъЯрЯетсЯ все
жарче и грознее,  охватывает  горизонт  все  выше  и  шире,  --
кажетсЯ,  что  жар  его уже доходит до лица, до рук, виден даже
над чернотой земли красный переплет какой-то сгоревшей крыши. Ђ
под стеной леса стоЯт, багрово сереЯ, три больших  волка,  и  в
глазах у них мелькает то сквозной зеленый блеск, то красный, --
прозрачный  и  Яркий,  как  горЯчий  сироп  вареньЯ  из красной
смородины. €  лошади,  шумно  всхрапнув,  вдруг  диким  галопом
ударЯют вбок, влево, по пашне, малый, на вожжах, валитсЯ назад,
а тележка, со стуком и треском, мотаЯсь, бьетсЯ по взметам...
     ѓде-то  над  оврагом  лошади  еще раз взметнулись, но она,
вскочив, успела вырвать вожжи из рук ошалевшего малого. ’ут она
с размаху полетела в козлы и рассекла щеку об что-то  железное.
’ак  и  осталсЯ  на  всю  жизнь легкий шрам в уголке ее губ, и,
когда  у  ней  спрашивали,  отчего  это,  она  с  удовольствием
улыбалась:
     -- „ела давно минувших дней! -- говорила она, вспоминаЯ то
давнее  лето, августовские сухие дни и темные ночи, молотьбу на
гумне, ометы новой пахучей соломы  и  небритого  гимназиста,  с
которым  она  лежала  в  них вечерами, глЯдЯ на Ярко-мгновенные
дуги падающих звезд. --  ‚олки  испугали,  лошади  понесли,  --
говорила  она.  --  Ђ  Я  была  горЯчаЯ,  отчаЯннаЯ,  бросилась
останавливать их...
     ’е, кого она еще не раз любила в жизни, говорили, что  нет
ничего милее этого шрама, похожего на тонкую постоЯнную улыбку.
     7 октЯбрЯ 1940




‚€‡€’Ќ›… ЉЂђ’Ћ—Љ€

     Ѓыло  начало  осени,  бежал  по  опустевшей  ‚олге пароход
"ѓончаров".  ‡авернули  ранние  холода,  туго  и   быстро   дул
навстречу,  по  серым  разливам  ее  азиатского  простора, с ее
восточных, уже порыжевших берегов,  студеный  ветер,  трепавший
флаг  на  корме,  шлЯпы,  картузы  и одежды ходивших по палубе,
морщивший им лица, бивший в рукава и полы. € бесцельно и скучно
провожала пароход единственнаЯ  чайка  --  то  летела,  выпукло
кренЯсь  на  острых крыльЯх, за самой кормой, то косо смывалась
вдаль, в сторону, точно не знаЯ, что  с  собой  делать  в  этой
пустыне великой реки и осеннего серого неба.
     €  пароход  был  почти  пуст,  -- только артель мужиков на
нижней палубе, а по верхней ходили взад и вперед, встречаЯсь  и
расходЯсь,  всего трое: те два из второго класса, что оба плыли
куда-то в одно и то же место и были неразлучны,  гулЯли  всегда
вместе,  все  о  чем-то  деловито говорЯ, и были похожи друг на
друга незаметностью, и пассажир  первого  класса,  человек  лет
тридцати, недавно прославившийсЯ писатель, заметный своей не то
печальной,  не  то сердитой серьезностью и отчасти наружностью:
он был высок, крепок, --  даже  слегка  гнулсЯ,  как  некоторые
сильные люди, -- хорошо одет и в своем роде красив: брюнет того
восточного  типа,  что встречаетсЯ в Њоскве среди ее старинного
торгового люда; он и вышел из этого люда, хотЯ ничего общего  с
ним уже не имел.
     Ћн  одиноко  ходил  твердой  поступью, в дорогой и прочной
обуви,  в  черном  шевиотовом  пальто  и  клетчатой  английской
каскетке,  шагал  взад  и  вперед,  то  навстречу ветру, то под
ветер, дыша этим сильным воздухом осени и ‚олги. Ћн доходил  до
кормы,  стоЯл  на  ней, глЯдЯ на расстилавшуюсЯ и бегущую серой
зыбью сзади парохода реку и опЯть, резко  повернувшись,  шел  к
носу, на ветер, нагибаЯ голову в надувавшейсЯ каскетке и слушаЯ
мерный   стук  колесных  плиц,  с  которых  стеклЯнным  холстом
катилась шумЯщаЯ вода. Ќаконец он вдруг приостановилсЯ и  хмуро
улыбнулсЯ:  показалась  поднимавшаЯсЯ  из  пролета  лестницы, с
нижней палубы, из третьего класса, чернаЯ дешевенькаЯ, шлЯпка и
под  ней  испитое,  милое  лицо  той,  с  которой  он  случайно
познакомилсЯ  вчера  вечером. Ћн пошел к ней навстречу широкими
шагами. ‚сЯ поднЯвшись на палубу, неловко пошла и она на него и
тоже с  улыбкой,  подгонЯемаЯ  ветром,  всЯ  косЯсь  от  ветра,
придерживаЯ худой рукой шлЯпку, в легком пальтишке, под которым
видны были тонкие ноги.
     -- Љак  изволили  почивать? -- громко и мужественно сказал
он на ходу.
     -- Ћтлично! -- ответила она неумеренно весело. -- џ всегда
сплю, как сурок...
     Ћн задержал ее руку в своей большой руке и посмотрел ей  в
глаза. Ћна с радостным усилием встретила его взглЯд.
     -- —то  ж  вы  так  заспались,  ангел  мой,  --  сказал он
фамильЯрно. -- „обрые люди уже завтракают.
     -- ‚се   мечтала!   --   ответила   она   бойко,    совсем
несоответственно всему своему виду.
     -- Ћ чем же это?
     -- Њало ли о чем?
     -- Ћй, смотрите! "’ак тонут маленькие дети, купаЯсь летнею
порой, чеченец ходит за рекой".
     -- ‚от  чеченца-то  Я  и  жду!  --  ответила  она с той же
веселой бойкостью.
     -- Џойдем лучше водку пить  и  уху  есть,  --  сказал  он,
думаЯ: ей и завтракать-то, верно, не на что.
     Ћна кокетливо затопала ногами:
     -- „а, да, водки, водки! —ертов холод!
     €  они  скорым  шагом пошли в столовую первого класса, она
впереди, он за нею, уже с некоторой жадностью осматриваЯ ее.
     Ћн вспоминал о ней ночью. ‚чера, случайно заговорив с  ней
и  познакомившись  у  борта  парохода, подходившего в сумерки к
какому-то черному высокому берегу, под  которым  уже  рассыпаны
были  огни, он потом посидел с ней на палубе, на длинной лавке,
идущей вдоль кают  первого  класса,  под  их  окнами  с  белыми
сквозными  ставнЯми,  но  посидел мало и ночью жалел об этом. Љ
удивлению своему, он ночью понЯл, что уже хотел ее. Џочему?  Џо
привычке   дорожного   влечениЯ   к   случайным  и  неизвестным
спутницам? ’еперь, сидЯ с ней в столовой, чокаЯсь  рюмками  под
холодную  зернистую икру с горЯчим калачом, он уже знал, почему
так влечет его она, и нетерпеливо ждал доведениЯ дела до конца.
Ћттого, что все это -- и водка  и  ее  развЯзность  --  было  в
удивительном  противоречии  с  ней, он внутренне волновалсЯ все
больше.
     -- Ќу-с, еще по единой, и шабаш! -- говорит он.
     -- € правда шабаш,  --  отвечает  она  в  тон  ему.  --  Ђ
замечательнаЯ водка!
     Љонечно,  она  тронула его тем, что так растерЯлась вчера,
когда  он  назвал  ей  свое  имЯ,  поражена  была   неожиданным
знакомством  с известным писателем, -- чувствовать и видеть эту
растерЯнность было, как всегда, приЯтно, это всегда располагает
к женщине, если она не совсем  дурна  и  глупа,  сразу  создает
некоторую   интимность  между  тобой  и  ею,  дает  смелость  в
обращении с нею и уже как бы некоторое право на нее. Ќо не одно
это возбуждало его: он, видимо, поразил ее и как мужчина, а она
его тронула именно всей своей бедностью  и  простосердечностью.
Ћн  уже  усвоил  себе  бесцеремонность с поклонницами, легкий и
скорый переход от первых минут знакомства с  ними  к  вольности
обращениЯ,  Якобы  артистического,  и  эту  наигранную простоту
расспросов:  кто  вы  такаЯ?  откуда?  замужнЯЯ  или  нет?  ’ак
расспрашивал   он   и  вчера  --  глЯдел  в  сумрак  вечера  на
разноцветные огни на бакенах, длинно отражавшиесЯ  в  темнеющей
воде  вокруг  парохода  на  красно  горевший  костер на плотах,
чувствовал гранах дымка оттуда, думаЯ: "ќто надо запомнить -- в
этом дымке тотчас чудитсЯ запах ухи", -- и расспрашивал:
     -- Њожно узнать, как зовут?
     Ћна быстро сказала свое имЯ-отчество.
     -- ‚озвращаетесь откуда-нибудь домой?
     -- Ѓыла в ‘виЯжске у сестры, у нее внезапно  умер  муж,  и
она, понимаете, осталась в ужасном положении...
     Ћна  сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль.
Џотом стала отвечать смелее.
     -- Ђ вы тоже замужем?
     Ћна начала странно усмехатьсЯ:
     -- ‡амужем. €, увы, уже не первый год...
     -- Џочему увы?
     -- ‚ыскочила  по  глупости  чересчур  рано.   Ќе   успеешь
оглЯнутьсЯ, как жизнь пройдет!
     -- Ќу, до этого еще далеко.
     -- “вы,  недалеко!  Ђ  Я  еще ничего, ничего не испытала в
жизни!
     -- …ще не поздно испытать.
     € тут она вдруг с усмешкой трЯхнула головой:
     -- € испытаю!
     -- Ђ кто ваш муж? —иновник?
     Ћна махнула ручкой:
     -- Ђх, очень хороший и добрый, но, к сожалению, совсем  не
интересный человек... ‘екретарь нашей земской уездной управы...
     "ЉакаЯ   милаЯ  и  несчастнаЯ!"  --  подумал  он  и  вынул
портсигар:
     -- •отите папиросу?
     -- Ћчень!
     € она неумело,  но  отважно  закурила,  быстро,  по-женски
затЯгиваЯсь.  €  в  нем  еще  раз  дрогнула жалость к ней, к ее
развЯзности, а вместе с жалостью -- нежность  и  сладострастное
желание    воспользоватьсЯ    ее    наивностью   и   запоздалой
неопытностью, котораЯ, он уже чувствовал, непременно соединитсЯ
с крайней смелостью. ’еперь, сидЯ в столовой, он с  нетерпением
смотрел  на  ее  худые  руки,  на  увЯдшее  и  оттого еще более
трогательное  личико,  на  обильные,  кое-как  убранные  темные
волосы,  которыми  она  все  встрЯхивала,  снЯв черную шлЯпку и
скинув с  плеч,  с  бумазейного  платьЯ  серое  пальтишко.  …го
умилЯла и возбуждала та откровенность, с которой она говорила с
ним вчера о своей семейной жизни, о своем немолодом возрасте, и
то,  что  она  вдруг так расхрабрилась теперь, делает и говорит
как раз то, что так удивительно  не  идет  к  ней.  Ћна  слегка
раскраснелась  от водки, даже бледные губы ее порозовели, глаза
налились сонно-насмешливым блеском.
     -- ‡наете, -- сказала она вдруг,  --  вот  мы  говорили  о
мечтах:  знаете,  о  чем  Я  больше всего мечтала гимназисткой?
‡аказать себе визитные  карточки!  Њы  совсем  обеднели  тогда,
продали  остатки  имениЯ  и переехали в город, и мне совершенно
некому было давать их, а как Я мечтала! “жасно глупо...
     Ћн сжал зубы и крепко взЯл  ее  ручку,  под  тонкой  кожей
которой  чувствовались  все  косточки,  но она, совсем не понЯв
его, сама, как опытнаЯ  обольстительница,  поднесла  ее  к  его
губам и томно посмотрела на него.
     -- Џойдем ко мне...
     -- Џойдем... ‡десь, правда, что-то душно, накурено!
     €, встрЯхнув волосами, взЯла шлЯпку.
     Ћн  в  коридоре обнЯл ее. Ћна гордо, с негой посмотрела на
него через плечо. Ћн с  ненавистью  страсти  и  любви  чуть  не
укусил  ее  в щеку. Ћна, через плечо, вакхически подставила ему
губы.
     ‚ полусвете каюты с опущенной на  окне  сквозной  решеткой
она тотчас же, спеша угодить ему и до конца дерзко использовать
все  то  неожиданное счастье, которое вдруг выпало на ее долю с
этим красивым, сильным и  известным  человеком,  расстегнула  и
стоптала  с себЯ упавшее на пол платье, осталась, стройнаЯ, как
мальчик, в легонькой сорочке, с голыми плечами  и  руками  и  в
белых панталончиках, и его мучительно пронзила невинность всего
этого.
     -- ‚се   снЯть?  --  шепотом  спросила  она,  совсем,  как
девочка.
     -- ‚се, все, -- сказал он, мрачнеЯ все более.
     Ћна покорно и быстро переступила из всего  сброшенного  на
пол   бельЯ,   осталась   всЯ   голаЯ,  серо-сиреневаЯ,  с  той
особенностью женского тела, когда оно нервно зЯбнет, становитсЯ
туго и прохладно, покрываЯсь гусиной  кожей,  в  одних  дешевых
серых чулках с простыми подвЯзками, в дешевых черных туфельках,
и  победоносно  пьЯно  взглЯнула  на  него,  берЯсь за волосы и
вынимаЯ из них шпильки. Ћн, холодеЯ, следил за ней.  ’елом  она
оказалась лучше, моложе, чем можно было думать. •удые ключицы и
ребра  выделЯлись  в  соответствии  с  худым  лицом  и  тонкими
голенЯми. Ќо бедра были даже крупны. †ивот с маленьким глубоким
пупком был впалый, выпуклый треугольник темных  красивых  волос
под  ним  соответствовал  обилию  темных  волос  на голове. Ћна
вынула  шпильки,  волосы  густо  упали  на  ее  худую  спину  в
выступающих позвонках. Ћна наклонилась, чтобы поднЯть спадающие
чулки, -- маленькие груди с озЯбшими, сморщившимисЯ коричневыми
сосками  повисли тощими грушками, прелестными в своей бедности.
€ он заставил ее испытать то крайнее бесстыдство,  которое  так
не  к  лицу  было  ей  и  потому  так  возбуждало его жалостью,
нежностью,  страстью...  Њежду  планок  оконной  решетки,  косо
торчавших   вверх,  ничего  не  могло  быть  видно,  но  она  с
восторженным ужасом косилась на них, слышала беспечный говор  и
шаги  проходЯщих  по палубе под самым окном, и это еще страшнее
увеличивало восторг ее развратности. Ћ, как  близко  говорЯт  и
идут -- и никому и в голову не приходит, что делаетсЯ на шаг от
них, в этой белой каюте!
     Џотом он ее, как мертвую, положил на койку. ‘жав зубы, она
лежала  с  закрытыми  глазами  и уже со скорбным успокоением на
побледневшем и совсем молодом лице.
     Џеред вечером, когда пароход причалил там,  где  ей  нужно
было  сходить,  она  стоЯла  возле  него  тихаЯ,  с  опущенными
ресницами. Ћн поцеловал ее холодную ручку с  той  любовью,  что
остаетсЯ  где-то  в сердце на всю жизнь, и она, не оглЯдываЯсь,
побежала вниз по сходнЯм в грубую толпу на пристани.
     5 октЯбрЯ 1940




‡Ћ‰ЉЂ € ‚Ђ‹…ђ€џ

     ‡имой  ‹евицкий  проводил  все  свое  свободное  времЯ   в
московской  квартире „анилевских, летом стал приезжать к ним на
дачу в сосновых лесах по Љазанской дороге.
     Ћн перешел на пЯтый курс, ему было двадцать  четыре  года,
но у „анилевских только сам доктор говорил ему "коллега", а все
остальные звали его †оржем и †оржиком. Џо причине одиночества и
влюбчивости,   он   постоЯнно   привЯзывалсЯ   к  какому-нибудь
знакомому дому, скоро становилсЯ в нем своим человеком,  гостем
изо днЯ в день и даже с утра до вечера, если позволЯли занЯтиЯ,
-- теперь стал он таким у „анилевских. € тут не только хозЯйка,
но даже дети, очень полнаЯ ‡ойка и ушастый ѓришка, обращались с
ним,  как с каким-нибудь дальним и бездомным родственником. Ѓыл
он с виду прост  и  добр,  услужлив  и  неразговорчив,  хотЯ  с
большой  готовностью  отзывалсЯ  на  всЯкое слово, обращенное к
нему.
     Џациентам „анилевского отворЯла дверь  пожилаЯ  женщина  в
больничном платье, они входили в просторную прихожую, устланную
коврами  и  обставленную  тЯжелой  старинной мебелью, и женщина
надевала очки, с карандашом  в  руке  строго  смотрела  в  свой
дневник  и одним назначала день и час будущего приема, а других
вводила в высокие двери приемной, и там они долго ждали  вызова
в  соседний кабинет, на допрос и осмотр к молодому ассистенту в
сахарно-белом халате, и  только  уже  после  этого  попадали  к
самому  „анилевскому,  в  его большой кабинет с высоким одром у
задней стены, на который он заставлЯл некоторых из них  влезать
и  ложитьсЯ в самой жалкой и неловкой от страха позе: пациентов
все смущало -- не только ассистент и женщина в прихожей, где  с
такой  гробовой  медлительностью,  блистаЯ,  ходил из стороны в
сторону медный диск маЯтника в старинных стоЯчих  часах,  но  и
весь  важный  порЯдок  этой  богатой,  просторной квартиры, это
выжидательное молчание приемной,  где  никто  не  смел  сделать
лишнего  вздоха,  и  все  они  думали,  что это какаЯ-то совсем
особеннаЯ, вечно безжизненнаЯ квартира и что  сам  „анилевский,
высокий,   плотный,   грубоватый,  врЯд  ли  хоть  раз  в  году
улыбаетсЯ. Ќо они ошибались: в той жилой части  квартиры,  куда
вели двойные двери из прихожей направо, почти всегда было шумно
от  гостей,  со  стола  в  столовой  не  сходил самовар, бегала
горничнаЯ, добавлЯЯ к столу то чашек и стаканов, то  вазочек  с
вареньем,  то  сухарей  и  булочек,  и  „анилевский даже в часы
приема нередко пробегал туда по прихожей на  цыпочках  и,  пока
пациенты  ждали  его,  думаЯ, что он страшно занЯт каким-нибудь
тЯжелобольным, сидел, пил чай, говорил  про  них  гостЯм:  "•ай
трошки  подождут,  матери  их  черт!"  Ћднажды,  сидЯ  так  и с
усмешкой поглЯдываЯ на ‹евицкого, на сухую худобу  и  некоторую
гнутость его тела, на его слегка кривые ноги и впалый живот, на
обтЯнутое  тонкой  кожей  лицо  в веснушках, Ястребиные глаза и
рыжие, круто вьющиесЯ волосы, „анилевский сказал:
     -- Ђ признайтесь, коллега: ведь есть  в  вас  какаЯ-нибудь
восточнаЯ кровь, жидовскаЯ, например, или кавказскаЯ?
     ‹евицкий   ответил   со  своей  неизменной  готовностью  к
ответам:
     -- Ќикак нет, Ќиколай  ѓригорьевич,  жидовской  нет.  …сть
польскаЯ,  есть,  может быть, ваша украинскаЯ, -- ведь ‹евицкие
есть и украинцы, -- слышал от деда, будто есть и  турецкаЯ,  но
правда ли, один аллах ведает.
     € „анилевский с удовольствием расхохоталсЯ:
     -- Ќу  вот,  Я  все-таки угадал! ’ак что будьте осторожны,
дамы и девицы, он турок и  вовсе  не  такой  скромник,  как  вы
думаете.  „а  и  влюбчив  он, как вам известно, по-турецки. —ей
теперь черед, коллега? Љто теперь дама вашего щирого сердца?
     -- „ариЯ  ’адиевна,  --  быстро  залившись  тонким  огнем,
ответил  ‹евицкий  с  простосердечной  улыбкой  -- он часто так
краснел и улыбалсЯ.
     Ћчаровательно смутилась, так что даже ее смородинные глаза
как будто на  миг  куда-то  пропали,  и  сама  „ариЯ  ’адиевна,
миловиднаЯ,  с  синеватым пушком на верхней губе и вдоль щек, в
черном шелковом чепчике после тифа, полулежавшаЯ в кресле.
     -- —то ж, это ни длЯ кого не секрет и вполне  понЯтно,  --
сказала она, -- ведь во мне тоже восточнаЯ кровь...
     €  ѓриша сладострастно заорал: "Ђ, попались, попались!", а
‡ойка выбежала в соседнюю комнату и с разбега  упала  спиной  к
отвалу дивана с раскосившимисЯ глазами.
     „ействительно,  зимой ‹евицкий был скрытно влюблен в „арию
’адиевну, а до нее испытывал некоторые чувства и  к  ‡ойке.  …й
было  всего  четырнадцать  лет,  но  она уже была очень развита
телесно, сзади особенно, хотЯ еще по-детски были нежны и круглы
ее сизые голые колени под  короткой  шотландской  юбочкой.  ѓод
тому   назад  ее  взЯли  из  гимназии,  не  учили  и  дома,  --
„анилевский нашел в ней зачатки какой-то мозговой болезни, -- и
она жила в беспечном безделье, никогда не скучаЯ. Ћна так  была
со  всеми ласкова, что даже облизывалась. Ћна была крутолоба, у
нее был наивно-радостный, как будто всегда  чему-то  удивленный
взглЯд  маслЯнистых  синих глаз и всегда влажные губы. Џри всей
полноте ее тела, в  нем  было  грациозное  кокетство  движений.
Љрасный  бант,  завЯзанный  в ее орехом переливающихсЯ волосах,
делал ее особенно соблазнительной.  Ћна  свободно  садилась  на
колени  к  ‹евицкому  -- как бы невинно, ребЯчески -- и, верно,
чувствовала,  что  втайне  испытывает  он,  держа  ее  полноту,
мЯгкость  и  тЯжесть  и  отводЯ  глаза  от  ее  голых колен под
клетчатой юбочкой. €ногда он не выдерживал, как бы шутЯ целовал
ее в щеку, и она закрывала глаза, томно и насмешливо улыбалась.
Ћна однажды шепотом сказала ему под страшным секретом  то,  что
только она одна в мире знала про маму: мама влюблена в молодого
доктора  ’итова!  Њаме  сорок  лет,  но  ведь  она стройна, как
барышнЯ, и страшно моложава, и оба они, и мама и доктор,  такие
красивые  и  высокие ростом! Џотом ‹евицкий стал невнимателен к
ней -- стала поЯвлЯтьсЯ в доме „ариЯ ’адиевна. ‡ойка  сделалась
еще  как будто веселее, беспечнее, но не сводила глаз ни с нее,
ни с ‹евицкого, часто с криком кидалась  целовать  ее,  но  так
ненавидела,  что,  когда  та  заболела тифом, каждый день ждала
радостной вести из больницы о ее смерти. Ђ потом она  ждала  ее
отъезда  --  и  лета, когда ‹евицкий, освободившись от занЯтий,
начнет  ездить  к  ним  на  дачу  по  Љазанской   дороге,   где
„анилевские   жили  летом  уже  третий  год:  она  тайком  вела
некоторую охоту на него.
     € вот лето пришло, и он стал приезжать  каждую  неделю  на
два, на три днЯ. Ќо тут вскоре приехала гостить племЯнница папы
из •арькова, ‚алериЯ ЋстроградскаЯ, которой ни ‡ойка, ни ѓришка
никогда  еще  не  видали. ‹евицкого послали рано утром в Њоскву
встречать ее на Љурском вокзале, и со станции он приехал не  на
велосипеде,  а  сидЯ  с  ней  в тележке станционного извозчика,
усталый,  с  провалившимисЯ  глазами,  радостно  взволнованный.
‚идно было, что он еще на Љурском вокзале влюбилсЯ в нее, и она
обращалась  с  ним  уже  повелительно,  когда  он вытаскивал из
тележки ее вещи. ‚прочем, взбежав на  крыльцо  навстречу  маме,
она  тотчас забыла о нем и потом не замечала его весь день. Ћна
показалась ‡ойке непонЯтной, -- разбираЯ вещи в своей комнате и
сидЯ  потом  на  балконе  за  завтраком,  она  то  очень  много
говорила, то неожиданно смолкала, думала что-то свое.
     Ќо  она  была  настоЯщаЯ малороссийскаЯ красавица! € ‡ойка
приставала к ней с неугомонной настойчивостью:
     -- Ђ вы привезли с собой сафьЯнные сапожки  и  плахту?  ‚ы
наденете их? ‚ы позволите называть вас ‚алечкой?
     Ќо  и  без  малороссийского  нарЯда она была очень хороша:
крепкаЯ, ладнаЯ,  с  густыми  темными  волосами,  с  бархатными
бровЯми,  почти  сросшимисЯ,  с  грозными  глазами цвета черной
крови, с горЯчим темным румЯнцем на  загорелом  лице,  с  Ярким
блеском  зубов  и  полными  вишневыми  губами.  ђуки у нее были
маленькие, но  тоже  крепкие,  ровно  загорелые,  точно  слегка
прокопченные.  Ђ  какие плечи! € как сквозили на них под тонкой
белой блузкой шелковые  розовые  ленточки,  державшие  сорочку!
ћбка  была  довольна  короткаЯ,  совсем простаЯ, но удивительно
сидела на ней. ‡ойка так восхищалась,  что  даже  не  ревновала
‹евицкого,  который  перестал  уезжать в Њоскву и не отходил от
‚алерии, счастливый тем, что она приблизила его  к  себе,  тоже
стала  называть  †оржем и то и дело что-нибудь приказывала ему.
„альше  дни  пошли  совсем  летние,  жаркие,  гости  все   чаще
приезжали  из  Њосквы,  и  ‡ойка заметила, что ‹евицкий получил
отставку, сидит все больше  возле  мамы,  помогает  ей  чистить
малину,  что  ‚алериЯ  влюбилась  в  доктора ’итова, в которого
тайно влюблена мама. ‘  ‚алерией  вообще  что-то  сделалось  --
когда не было гостей, она перестала менЯть нарЯдные блузки, как
делала  прежде,  иногда  с  утра  до  вечера  ходила  в мамином
пеньюаре  и  вид  имела  брезгливый.  Ѓыло  страшно  интересно:
целовалась  она  с  ‹евицким до своей влюбленности в ’итова или
нет? ѓришка клЯлсЯ, что видел, как она с ‹евицким шла раз перед
обедом с купаньЯ  по  еловой  аллее,  повЯзаннаЯ,  как  чалмой,
полотенцем,  как ‹евицкий тащил, спотыкаЯсь, ее мокрую простыню
и что-то часто, часто говорил и как она приостановилась,  а  он
вдруг схватил ее за плечо и поцеловал в губы.
     -- џ  прижалсЯ  за  елью,  и они не видали менЯ, -- горЯчо
говорил ѓришка, выкатываЯ глаза, -- а Я  все  видел.  Ћна  была
страшно красиваЯ, только всЯ краснаЯ, было еще страшно жарко, и
она, конечно, перекупалась, ведь она всегда по два часа сидит в
воде и плавает, Я это тоже подсмотрел, она голаЯ прЯмо наЯда, а
он говорил, говорил, вот уж правда как турок...
     ѓришка  клЯлсЯ,  но он любил выдумывать всЯкие глупости, и
‡ойка верила и не верила.
     Џо субботам и воскресеньЯм поезда, приходившие на  станцию
из  Њосквы,  даже  утром были переполнены народом, праздничными
гостЯми  дачников.  €ногда  шел  тот  прелестный  дождь  сквозь
солнце,   когда  зеленые  вагоны,  обмытые  им,  блестели,  как
новенькие, белые  клубы  дыма  из  паровоза  казались  особенно
мЯгкими,  а  зеленые вершины сосен, стройно и часто стоЯвших за
поездом, круглились необыкновенно высоко в Ярком небе. Џриезжие
наперебой  хватали  на  изрытом  горЯчем  песке   за   станцией
извозчичьи  тележки  и  с  дачной  отрадой  катили  по песчаным
дорогам в  просеках  бора,  под  небесными  лентами  над  ними.
Ќаступило  полное  дачное  счастье  в  бору,  который без конца
покрывал окрест сухую,  слегка  волнистую  местность.  „ачники,
водившие  московских гостей гулЯть, говорили, что тут недостает
только медведей, декламировали "и смолой  и  землЯникой  пахнет
темный    бор"    и   аукались,   наслаждались   своим   летним
благополучием, праздностью и вольностью одежды -- косоворотками
навыпуск с расшитыми подолами, длинными жгутами цветных поЯсов,
холщовыми картузами: иного московского знакомого, какого-нибудь
профессора или редактора журнала, бородатого, в очках, не сразу
можно было и узнать в такой косоворотке и в таком картузе.
     ‘реди всего этого дачного  счастьЯ  ‹евицкий  был  вдвойне
несчастен,  чувствуЯ  себЯ  с утра до вечера жалким, обманутым,
лишним. „ень и ночь он думал одно и то  же:  зачем,  зачем  так
скоро  и  безжалостно  приблизила она его к себе, сделала не то
своим другом, не то рабом, потом любовником, который должен был
довольствоватьсЯ редким и всегда  неожиданным  счастьем  только
поцелуев,  зачем  говорила  ему  то  "ты", то "вы", и как у ней
хватило жестокости так просто, так легко вдруг  перестать  даже
замечать  его  в первый же день знакомства с ’итовым? Ћн сгорал
стыдом и от своего бессовестного торчаниЯ в усадьбе. ‡автра  же
надо  исчезнуть,  бежать  в  Њоскву,  скрытьсЯ  от  всех с этим
позорным несчастьем обманутой дачной любви,  столь  Явным  даже
длЯ   прислуги   в   доме!  Ќо  при  этой  мысли  так  пронзало
воспоминанье о бархатистости ее вишневых  губ,  что  отнимались
руки  и  ноги.  …сли  он  сидел  на балконе один и она случайно
проходила мимо, она с неумеренной  простотой  говорила  ему  на
ходу  что-нибудь особенно незначительное -- "а где же это тетЯ?
вы ее не видали?" -- и он спешил ответить  ей  в  тон,  готовый
зарыдать  от  боли. ђаз, проходЯ, она увидала у него на коленЯх
‡ойку, -- какое ей было до этого  дело?  Ќо  она  вдруг  бешено
сверкнула  глазами, крикнула: "Ќе смей, гадкаЯ девчонка, лазить
по коленЯм мужчин!" -- и его  охватил  восторг:  это  ревность,
ревность!  Ђ  ‡ойка  улучала  каждую  минуту,  когда можно было
где-нибудь в пустой комнате на  бегу  схватить  его  за  шею  и
зашептать,   блестЯ   глазами  и  облизываЯ  губы:  "Њиленький,
миленький, миленький!" Ћна так ловко поймала однажды  его  губы
своим  влажным  ртом, что он целый день не мог вспомнить ее без
сладострастного содроганиЯ -- и ужаса:  что  же  это  такое  со
мной!  как  мне  теперь  глЯдеть в глаза Ќиколаю ѓригорьевичу и
Љлавдии Ђлександровне!
     „вор дачи, похожий на  усадьбу,  был  большой.  ‘права  от
въезда  стоЯла  пустаЯ стараЯ конюшнЯ с сеновалом в надстройке,
потом длинный флигель длЯ прислуги, соединенный с кухней, из-за
которой глЯдели березы и липы,  слева,  на  твердой,  бугристой
земле,  просторно  росли  старые  сосны, на лужайках между ними
поднимались гигантские шаги и качели, дальше, уже у стены леса,
была ровнаЯ крокетнаЯ площадка. „ом, тоже  большой,  стоЯл  как
раз   против  въезда,  за  ним  большое  пространство  занимало
смешение леса и сада с мрачно-величавой  аллеей  древних  елей,
шедшей  посреди этого смешениЯ от заднего балкона к купальне на
пруду. € хозЯева, одни или с гостЯми, сидели всегда на переднем
балконе, вдававшемсЯ  в  дом  и  защищенном  от  солнца.  ‚  то
воскресное  жаркое утро на этом балконе сидели только хозЯйка и
‹евицкий.  “тро,  как  всегда  при  гостЯх,  казалось  особенно
праздничным,  а  гостей  приехало  много,  и  горничные, блестЯ
новыми платьЯми, то и дело прибегали по двору из кухни в дом  и
из  дома  в  кухню, где шла спешнаЯ работа к завтраку. Џриехало
пЯтеро:  темноликий,  желчный  писатель,  всегда  не   в   меру
серьезный   и   строгий,  но  страстный  любитель  всЯких  игр,
коротконогий и похожий на ‘ократа профессор,  в  пЯтьдесЯт  лет
только   что  женившийсЯ  на  своей  двадцатилетней  ученице  и
приехавший вместе с ней, тоненькой блондинкой,  очень  нарЯднаЯ
маленькаЯ дама, прозваннаЯ Ћсой за свой рост и худобу, злость и
обидчивость,  и  ’итов,  которого  „анилевский  прозвал  наглым
джентльменом. ’еперь все гости, ‚алериЯ и сам „анилевский  были
под  соснами  возле  леса,  в  их сквозной тени, -- „анилевский
курил в кресле сигару, дети  с  писателем  и  женой  профессора
носились на гигантских шагах, а профессор, ’итов, ‚алериЯ и Ћса
бегали,  стучали  молотками  в  крокетные  шары, перекликались,
спорили, ссорились. € ‹евицкий с хозЯйкой слушали их.  ‹евицкий
пошел  было  туда  --  ‚алериЯ  тотчас прогнала его: "’етЯ одна
чистит вишни, извольте идти помогать ей!" Ћн неловко улыбнулсЯ,
постоЯл, посмотрел, как она, с молотком в руках,  нагибаетсЯ  к
крокетному  шару, как висит ее чесучоваЯ юбка над тугими икрами
в тонких чулках палевого шелка, как полно и  тЯжело  натЯгивают
ее  груди прозрачную блузку, под которой сквозит загорелое тело
круглых  плечей,  кажущеесЯ  розоватым  от  розовых   перемычек
сорочки,  --  и  побрел  на балкон. Ћн был особенно жалок в это
утро, и хозЯйка, как всегда, ровнаЯ, спокойнаЯ, ЯснаЯ моложавым
лицом и взглЯдом чистых глаз, тоже  слушаЯ  с  тайной  болью  в
сердце голоса под соснами, искоса посматривала на него.
     -- ’еперь   руки   и   не   отмоешь,   --   говорила  она,
окровавленными пальцами запускаЯ золоченую вилочку в вишню,  --
а вы, †орж, всегда умеете как-то особенно испачкатьсЯ... Њилый,
отчего  вы  все в кителе, ведь жарко, могли бы отлично ходить в
одной рубашке с поЯсом. € не брились десЯть дней...
     Ћн знал, что впалые щеки его заросли красноватой  щетиной,
что  он  ужасно  затаскал  свой  единственный белый китель, что
студенческие штаны его лоснЯтсЯ и ботинки не чищены, знал,  как
сутуло  сидит  он  с  своей  узкой  грудью  и впалым животом, и
отвечал, краснеЯ:
     -- Џравда, правда, ЉлавдиЯ Ђлександровна, Я не  брит,  как
беглый   каторжник,   вообще   совсем   опустилсЯ,  бессовестно
пользуЯсь вашей добротой, простите, Ѓога ради. Ќынче же приведу
себЯ в порЯдок, тем более, что давным-давно пора мне в  Њоскву,
Я  уж  так загостилсЯ у вас, что всем глаза намозолил. џ твердо
решил завтра же  ехать.  ЊенЯ  один  товарищ  зовет  к  себе  в
Њогилев, -- пишет, удивительно живописный город...
     €   нагнулсЯ  еще  ниже  над  столом,  услыхав  с  крокета
повелительный крик ’итова на ‚алерию:
     -- Ќет, нет, сударынЯ, это не по правилам! Ќе умеете ножку
на шар ставить, бьете по ней молотком -- ваша вина. Ђ два  раза
крокировать не полагаетсЯ...
     ‡а  завтраком  ему  казалось,  что  все  сидЯщие за столом
вселились в него, -- едЯт, говорЯт, острЯт  и  хохочут  в  нем.
Џосле  завтрака  все  пошли отдыхать в тени еловой аллеи, густо
усыпанной скользкими хвойными иголками, горничные потащили туда
ковры и подушки. Ћн прошел по жаркому двору к  пустой  конюшне,
поднЯлсЯ  по  стенной  лестнице  на  ее  полутемный чердак, где
лежало старое сено, и повалилсЯ в него, стараЯсь что-то решить,
стал пристально смотреть, лежа  на  животе,  на  муху,  котораЯ
сидела  на сене перед самыми его глазами и сперва быстро сучила
крест-накрест  передними  ножками,  точно  умывалась,  а  потом
как-то  противоестественно,  с  усилием  стала задирать задние.
‚друг кто-то быстро вбежал  на  чердак,  распахнул  и  запахнул
дверь,  --  и,  обернувшись,  он  увидал в свете слухового окна
‡ойку. Ћна прыгнула  к  нему,  утонула  в  сене  и,  задыхаЯсь,
зашептала,  тоже  лежа  на животе и будто испуганно глЯдЯ ему в
глаза:
     -- †оржик, миленький,  Я  что-то  должна  вам  сказать  --
страшно длЯ вас интересное, замечательное!
     -- —то такое, ‡оечка? -- спросил он, приподнимаЯсь.
     -- Ђ  вот увидите! ’олько сначала поцелуйте менЯ за это --
непременно!
     € забила ногами по сену, обнажаЯ полные лЯжки.
     -- ‡оечка,  --  начал  он,  не   в   силах   от   душевной
измученности  удержать  в себе болезненное умиление, -- ‡оечка,
вы одна менЯ любите, и Я вас тоже очень люблю... Ќо не надо, не
надо...
     Ћна пуще забила ногами:
     -- Ќадо, надо, непременно!
     € упала головой ему на грудь. Ћн увидал под красным бантом
молодой блеск ее ореховых волос, услыхал их запах и прижалсЯ  к
ним  лицом.  ‚друг  она  тихо и пронзительно вскрикнула "ай!" и
схватила себЯ за юбку сзади.
     Ћн вскочил:
     -- —то такое?
     Ћна, упав головой в сено, зарыдала:
     -- ЊенЯ  что-то   страшно   укусило   там...   Џосмотрите,
посмотрите скорее!
     €  откинула  юбку на спину, сдернула с своего полного тела
панталончики:
     -- —то там? Љровь?
     -- „а ровно ничего нет, ‡оечка!
     -- Љак нет?  --  крикнула  она,  опЯть  зарыдав.  Џодуйте,
подуйте, мне страшно больно!
     €  он, дунув, жадно поцеловал несколько раз в нежный холод
широкой полноты ее зада. Ћна вскочила в  сумасшедшем  восторге,
блестЯ глазами и слезами:
     -- Ћбманула, обманула, обманула! € вот вам за это страшный
секрет:  ’итов  дал  ей отставку! Џолную отставку! Њы с ѓришкой
все слышали в гостиной: они идут по балкону, мы сели на пол  за
креслами,  а он ей и говорит, страшно оскорбительно: "‘ударынЯ,
Я не из тех, кого можно водить за нос. € притом Я вас не люблю.
Џолюблю, если заслужите, а пока никаких  объЯснений".  ‡дорово?
’ак ей и надо!
     €, вскочив, кинулась в дверь и вниз по лестнице.
     Ћн посмотрел ей вслед:
     -- џ негодЯй, которого мало повесить! -- сказал он громко,
еще чувствуЯ на своих губах ее тело.
     ‚ечером в усадьбе было тихо, наступило успокоение, чувство
семейственности,  --  гости  в  шесть  часов  уехали...  ’еплые
сумерки, лекарственный запах цветущих лип  за  кухней.  ‘ладкий
запах  дыма  и  кушаний  из  кухни,  где готовЯт ужин. € мирное
счастье всего этого -- сумерек, запахов --  и  все  еще  что-то
обещающаЯ  мука  ее присутствиЯ, ее существованиЯ возле него...
разрывающаЯ  душу  мука  любви  к  ней  --  и  ее   беспощадное
равнодушие,   отсутствие...  ѓде  она?  Ћн  сошел  с  переднего
балкона, слушаЯ мерный, с промежутками, визг  и  скрип  качелей
под  соснами,  прошел  к  ним  --  да, это она. Ћн остановилсЯ,
глЯдЯ, как она широко летает вверх и вниз, все  туже  натЯгиваЯ
веревки, силЯсь взлететь до последней высоты, и делает вид, что
не  замечает его. ‘ визгом колец жутко летит кверху, исчезает в
ветвЯх  и,  как  подстреленнаЯ,  стремительно   несетсЯ   вниз,
приседаЯ  и развеваЯ подол. ‚от бы поймать! Џоймать и задушить,
изнасиловать!
     -- ‚алериЯ Ђндреевна! Ћсторожнее!
     ’очно не слыша, наддает еще крепче...
     ‡а ужином на балконе, под горЯчей Яркой  лампой,  смеЯлись
над гостЯми, спорили о них. Ќеестественно и зло смеЯлась и она,
жадно  ела  творог со сметаной, опЯть без единого взглЯда в его
сторону. Ћдна ‡ойка молчала и  все  косилась  на  него,  блестЯ
глазами, знающими что-то вместе с ним одним.
     ‚се  разошлись и легли рано, в, доме не осталось ни одного
огнЯ. ‚сюду стало темно и мертво. Ќезаметно  ускользнув  тотчас
после  ужина в свою комнату, дверь которой выходила на передний
балкон, он стал совать свое бельишко в  свой  заплечный  мешок,
думаЯ: выведу потихоньку велосипед, сЯду -- и на станцию. ‚озле
станции  лЯгу  где-нибудь  на песок в лесу до первого утреннего
поезда... •отЯ нет,  так  нельзЯ.  ‚ыйдет  Ѓог  знает  что,  --
сбежал,  как мальчишка, ночью, ни с кем не простЯсь! Ќадо ждать
до завтра -- и уехать беспечно, как ни в  чем  не  бывало:  "„о
свиданьЯ,  дорогой  Ќиколай  ѓригорьевич,  до свиданьЯ, дорогаЯ
ЉлавдиЯ Ђлександровна! ‘пасибо,  спасибо  за  все!  „а,  да,  в
Њогилев, удивительно, говорЯт, красивый город... ‡оечка, будьте
здоровы,  милаЯ,  растите  и веселитесь! ѓриша, дай пожать твою
"честную" руку! ‚алериЯ  Ђндреевна,  всех  благ,  не  поминайте
лихом..." Ќет, не поминайте лихом ни к чему, глупо и бестактно,
будто какой-то намек на что-то...
     —увствуЯ,  что  нет  ни  малейшей надежды заснуть, он тихо
спустилсЯ с балкона, решив выйти на дорогу к станции и промаЯть
себЯ, прошагать версты три. Ќо  во  дворе  остановилсЯ:  теплый
сумрак,  сладкаЯ  тишина,  млечнаЯ  белизна  неба  от несметных
мелких звезд... Ћн пошел по двору,  опЯть  остановилсЯ,  поднЯл
голову:  уходЯщаЯ  все  глубже  и глубже ввысь звездность и там
какаЯ-то страшнаЯ черно-синЯЯ  темнота,  провалы  куда-то...  и
спокойствие,    молчание,    непонЯтнаЯ,    великаЯ    пустынЯ,
безжизненнаЯ и бесцельнаЯ красота  мира...  безмолвнаЯ,  вечнаЯ
религиозность  ночи...  и он один, лицом к лицу со всем этим, в
бездне между небом и землей...  Ћн  стал  внутренне,  без  слов
молитьсЯ о какой-то небесной милости, о чьей-то жалости к себе,
с  горькой  радостью  чувствуЯ  свое  соединение  с небом и уже
некоторое отрешение от себЯ, от своего тела... Џотом,  стараЯсь
удержать   в   себе  эти  чувства,  посмотрел  на  дом:  звезды
отражаютсЯ расплющенным блеском в черных  стеклах  окон  --  ив
стеклах ее окна... ‘пит или лежит, в тупом оцепенении все одной
и той же мысли о ’итове! „а, вот и ее черед...
     Ћн  обошел  большой, неопределенный в сумраке дом, пошел к
заднему балкону, к полЯне между ним  и  двумЯ  страшными  своей
ночной  высотой  и  чернотой  рЯдами неподвижных елей с острыми
верхушками в звездах. ‚ темноте под елЯми рассыпаны неподвижные
зелено-желтые огоньки светлЯков.  €  что-то  смутно  белеет  на
балконе...
     Ћн  приостановилсЯ, вглЯдываЯсь, и вдруг дрогнул от страха
и неожиданности: с балкона раздалсЯ  негромкий  и  ровный,  без
выражениЯ голос:
     -- —то это вы бродите по ночам?
     Ћн,  в  изумлении, двинулсЯ и тотчас различил: она лежит в
качалке, в  старинной  серебристой  шали,  которую  все  гостьи
„анилевских  накидывали  на  себЯ  по  вечерам, если оставались
ночевать. Ћт растерЯнности он тоже спросил:
     -- Ђ вы почему не спите?
     Ћна не ответила, помолчала, поднЯлась и неслышно  сошла  к
нему, поправлЯЯ сползавшую шаль плечом:
     -- ЏройдемсЯ...
     Ћн  пошел  за  ней,  сперва  сзади, потом рЯдом, в темноту
аллеи, будто что-то таившей в своей мрачной неподвижности.  —то
это?  Ћн  опЯть  с  ней, наедине, вдвоем, в этой аллее, в такой
час? € опЯть эта шаль, всегда скользившаЯ с ее плеч и  коловшаЯ
кончики  его  пальцев  своими  шелковыми  ворсинками,  когда он
поправлЯл  ее  на  ней...  ЏересиливаЯ  судорогу  в  горле,  он
выговорил:
     -- ‡а что, зачем вы так страшно мучите менЯ?
     Ћна закачала головой:
     -- Ќе знаю. Њолчи.
     Ћн осмелел, возвысил голос:
     -- „а, за что и зачем? ‡ачем было вам...
     Ћна поймала его висЯщую руку и стиснула ее:
     -- Њолчи...
     -- ‚алЯ, Я ничего не понимаю...
     Ћна  отбросила  его  руку, взглЯнула влево, на ель в конце
аллеи, широко черневшую треугольником своей мантии:
     -- Џомнишь это место? ’ут Я тебЯ в первый раз  поцеловала.
Џоцелуй менЯ тут в последний раз...
     €,  быстро пройдЯ под ветви ели, порывисто кинула на землю
шаль.
     -- €ди ко мне!
     ’отчас вслед за последней  минутой  она  резко  и  гадливо
оттолкнула  его  и  осталась  лежать, как была, только опустила
поднЯтые и раскинутые колени и  уронила  руки  вдоль  тела.  Ћн
пластом  лежал  рЯдом с ней, прильнув щекой к хвойным иглам, на
которые текли его горЯчие слезы.  ‚  застывшей  тишине  ночи  и
лесов  неподвижным  ломтем  дыни  краснела  вдали, невысоко над
смутным полем, позднЯЯ луна.
     ‚ своей комнате он взглЯнул запухшими от слез  глазами  на
часы  и  испугалсЯ: два без двадцати минут! ’оропЯсь и стараЯсь
не шуметь, он свел велосипед с балкона, тихо и скоро повел  его
по  двору.  ‡а  воротами  вскочил  в седло и, круто согнувшись,
бешено заработал ногами, прыгаЯ  по  песчаным  ухабам  просеки,
среди   бегущей   на   него   с  двух  сторон  и  сквозЯщей  на
предрассветном небе частой черноты  стволов.  "Ћпоздаю!"  €  он
работал все горЯчее, вытираЯ потный лоб сгибом руки: курьерский
из  Њосквы  пролетел  мимо  станции  --  без остановки -- в два
пЯтнадцать, -- ему оставалось всего несколько минут.  ‚друг,  в
полусвете  зари, еще похожем на сумерки, глЯнул в конце просеки
темный вокзал станции. ‚от оно! Ћн решительно вильнул по дороге
влево, вдоль железнодорожного пути, вильнул вправо, на переезд,
под шлагбаум, потом опЯть влево,  между  рельсами,  и  понессЯ,
колотЯсь  по  шпалам,  под уклон, навстречу вырвавшемусЯ из-под
него, грохочущему и слепЯщему огнЯми паровозу.
     13 октЯбрЯ 1940




’ЂЌџ

     Ћна служила горничной у его родственницы, мелкой  помещицы
Љазаковой,  ей  шел  семнадцатый год, она была невелика ростом,
что особенно было заметно,  когда  она,  мЯгко  вилЯЯ  юбкой  и
слегка  поднЯв под кофточкой маленькие груди, ходила босаЯ или,
зимой, в валенках, ее простое личико было только  миловидно,  а
серые  крестьЯнские  глаза  прекрасны  только  молодостью. ‚ ту
далекую пору он тратил себЯ  особенно  безрассудно,  жизнь  вел
скитальческую, имел много случайных любовных встреч и свЯзей --
и как к случайной отнессЯ и к свЯзи с ней...

     Ћна  скоро  примирилась  с  тем роковым, удивительным, что
как-то вдруг случилось с ней в  осеннюю  ночь,  несколько  дней
плакала,  но с каждым днем все больше убеждалась, что случилось
не горе, а счастье, что становитсЯ он ей все милее и дороже;  в
минуты близости, которые вскоре стали повторЯтьсЯ все чаще, уже
называла  его  Џетрушей  и  говорила о той ночи как об их общем
заветном прошлом.
     Ћн сперва и верил и не верил:
     -- Ќеужто правда ты не притворЯлась тогда, что спишь?
     Ќо она только раскрывала глаза:
     -- „а разве вы  не  чувствовали,  что  Я  сплю,  разве  не
знаете, как ребЯта и девки спЯт?
     -- …сли  бы  Я  знал, что ты правда спишь, Я бы тебЯ ни за
что не тронул.
     -- Ќу, а  Я  ничего,  ничего  не  чуЯла,  почти  до  самой
последней  минуточки!  ’олько  как это вам вздумалось прийти ко
мне? Џриехали и даже не взглЯнули на менЯ,  только  уж  вечером
спросили:  ты,  верно,  недавно  нанЯлась, тебЯ, кажетсЯ, ’аней
зовут? и потом  сколько  времени  смотрели  будто  без  всЯкого
вниманиЯ. ‡начит, притворЯлись?
     Ћн   отвечал,   что,   конечно,  притворЯлсЯ,  но  говорил
неправду: все вышло и длЯ него совсем неожиданно.
     Ћн провел начало осени в Љрыму и по пути в Њоскву заехал к
Љазаковой, прожил  недели  две  в  успокоительной  простоте  ее
усадьбы и скудных дней начала ноЯбрЯ и собралсЯ было уезжать. ‚
тот  день,  на  прощанье  с деревней, он с утра до вечера ездил
верхом с ружьем за плечами и с гончей собакой по пустым полЯм и
голым перелескам, ничего не нашел и вернулсЯ в усадьбу  усталый
и  голодный,  съел за ужином сковородку битков в сметане, выпил
графинчик водки и несколько стаканов чаю,  пока  Љазакова,  как
всегда, говорила о своем покойном муже и о своих двух сыновьЯх,
служивших  в  Ћрле.  —асов  в  десЯть  дом, как всегда, был уже
темен, только горела свеча в кабинете за гостиной, где он  жил,
приезжаЯ. Љогда он вошел в кабинет, она со свечой в руке стоЯла
на  его  постели  на  тахте  на коленЯх, водЯ горЯщей свечой по
бревенчатой стене. “видав  его,  она  сунула  свечу  на  ночной
столик и, соскочив, кинулась вон.
     -- —то  такое?  --  сказал он, оторопев. -- Џостой, что ты
тут делала?
     -- Љлопа жгла, -- ответила она быстрым шепотом.  --  ‘тала
оправлЯть вам постель, глЯжу, а на стене клоп...
     € со смехом убежала.
     Ћн  посмотрел  ей  вслед  и,  не  раздеваЯсь,  снЯв только
сапоги,  прилег  на  стеганое  одеЯло  на  тахте,  надеЯсь  еще
покурить  и  что-то  подумать,  -- засыпать в десЯть часов было
непривычно, -- и тотчас заснул. Ќа минуту  очнулсЯ,  беспокоЯсь
сквозь  сон  от  дрожащего  огнЯ  свечи,  дунул  на нее и опЯть
заснул. Љогда же опЯть открыл глаза, за двумЯ окнами во двор  и
за  боковым  окном  в  сад, полным света, стоЯла осеннЯЯ луннаЯ
ночь; пустаЯ и одиноко прекраснаЯ. Ћн  нашел  в  сумраке  возле
тахты  туфли  и  пошел  в  соседнюю с кабинетом прихожую, чтобы
выйти на заднее крыльцо, -- поставить ему на ночь,  что  нужно,
забыли. Ќо дверь прихожей оказалась заперта на засов снаружи, и
он  пошел  по таинственно освещенному со двора дому на парадное
крыльцо.  ’уда  выходили  через  главную  прихожую  и   большие
бревенчатые  сенцы,  этой  прихожей,  против  высокого окна над
старым рундуком, была перегородка, а за ней комната  без  окон,
где   всегда   жили   горничные.   „верь   в  перегородке  была
приотворена, за ней было темно. Ћн зажег  спичку  и  увидал  ее
спЯщую.  Ћна  навзничь  лежала  на  деревЯнной кровати, в одной
рубашке и в бумазейной юбчонке, -- под рубашкой  круглились  ее
маленькие  груди,  босые  ноги  были  заголены до колен, праваЯ
рука, откинутаЯ к стене, и лицо на подушке казались мертвыми...
‘пичка погасла. Ћн постоЯл -- и осторожно подошел к кровати...

     ‚ыходЯ через  темные  сенцы  на  крыльцо,  он  лихорадочно
думал:
     -- Љак странно, как неожиданно! € неужто она правда спала?
     Ћн  постоЯл  на крыльце, пошел по двору... € ночь какаЯ-то
страннаЯ. ирокий,  пустой,  светло  освещенный  высокой  луной
двор.  Ќапротив  сараЯ,  крытые  старой окаменевшей соломой, --
скотный двор,  каретный  сарай,  конюшни.  ‡а  их  крышами,  на
северном  небосклоне,  медленно  расходЯтсЯ таинственные ночные
облака -- снеговые мертвые  горы.  Ќад  головой  только  легкие
белые, и высокаЯ луна алмазно слезитсЯ в них, то и дело выходит
на темно-синие прогалины, на звездные глубины неба, и будто еще
Ярче  озарЯет крыши и двор. € все вокруг как-то странно в своем
ночном  существовании,  отрешенном  от   всего   человеческого,
бесцельно сиЯющее. € страною еще потому, что будто в первый раз
видит он весь этот ночной, лунный осенний мир...
     Ћн  сел  возле  каретного  сараЯ  на  подножку  тарантаса,
закиданного засохшей  грЯзью.  Ѓыло  по-осеннему  тепло,  пахло
осенним  садом, ночь была торжественна, бесстрастна и благостна
и как-то удивительно соединЯлась с теми чувствами, что унес  он
от   этого   неожиданного   соединениЯ  с  полудетским  женским
существом...
     Ћна тихо зарыдала, придЯ в себЯ и будто бы  только  в  эту
минуту  понЯв  то, что случилось. Ќо может быть, не будто бы, а
действительно? ‚се тело ее поддавалось ему,  как  безжизненное.
Ћн  сперва  шепотом  побудил ее: "Џослушай, не бойсЯ..." Ћна не
слыхала или притворЯлась, что не слышит. Ћн осторожно поцеловал
ее в горЯчую щеку -- она никак не отозвалась на поцелуй,  и  он
подумал,  что  она  молча дала ему согласие на все, что за этим
может последовать. Ћн разъединил ее ноги,  их  нежное,  горЯчее
тепло,  --  она  только  вздохнула  во  сне, слабо потЯнулась и
закинула руку за голову...
     -- Ђ если притворства не было? -- подумал  он,  вставаЯ  с
подножки  и  взволнованно  глЯдЯ  на  ночь. Љогда она зарыдала,
сладко  и  горестно,  он  с   чувством   не   только   животной
благодарности   за   то   неожиданное   счастье,   которое  она
бессознательно дала ему, но и восторга, любви стал целовать  ее
в  шею,  в  грудь,  все упоительно пахнущее чем-то деревенским,
девичьим.  €   она,   рыдаЯ,   вдруг   ответила   ему   женским
бессознательным  порывом  --  крепко  и  тоже  будто благодарно
обнЯла и прижала к себе его голову. Љто он, она еще не понимала
в полусне, но все равно -- это был тот,  с  кем  она,  в  некий
срок,   впервые  должна  была  соединитьсЯ  в  самой  тайной  и
блаженно-смертной близости. ќта близость, обоюднаЯ, совершилась
и уже ничем в мире расторгнута быть не может, и он навеки  унес
ее  в  себе, и вот эта необыкновеннаЯ ночь принимает его в свое
непостижимое светлое царство вместе с нею, с этой близостью...
     Љак  он  мог,  уезжаЯ,  вспоминать  ее  только   случайно,
забывать  ее милый простосердечный голосок, ее то радостные, то
грустные, но всегда любЯщие, преданные глаза, как он мог любить
других и некоторым из них придавать  гораздо  больше  значениЯ,
чем ей!

     Ќа  другой  день  она  служила, не поднимаЯ глаз. Љазакова
спросила:
     -- —то это ты такаЯ, ’анЯ?
     Ћна покорно ответила:
     -- Њало ли у менЯ горЯ, барынЯ...
     Љазакова сказала ему, когда она вышла:
     -- „а, конечно: сирота, без матери, отец нищий,  беспутный
мужик...
     Џеред  вечером,  когда она ставила на крыльце самовар, он,
проходЯ, сказал ей:
     -- ’ы не думай,  Я  тебЯ  давно  полюбил.  Ѓрось  плакать,
убиватьсЯ, этим ничему не поможешь...
     Ћна  тихо  ответила,  смаргиваЯ  слезы  и  суЯ  в  самовар
пылающие щепки:
     -- Љабы правда полюбили, все бы легче было...
     Џотом она стала иногда взглЯдывать на него, как бы несмело
спрашивать взглЯдом: правда?
     ђаз вечером, когда она вошла  оправлЯть  ему  постель,  он
подошел  к  ней и обнЯл ее за плечо. Ћна с испугом взглЯнула на
него и, всЯ покраснев, прошептала:
     -- Ћтойдите за-ради ѓоспода. ’ого глЯди старуха зайдет...
     -- ЉакаЯ старуха?
     -- „а стараЯ горничнаЯ, будто не знаете!
     -- џ к тебе нынче ночью приду...
     …е точно обожгло, -- первое времЯ старуха приводила  ее  в
ужас:
     -- Ћх, что вы, что вы! џ с ума от страха сойду!
     -- Ќу, не надо, не бойсЯ, не приду, -- сказал он поспешно.
     Ћна  служила  теперь  уже  по-прежнему, скоро и заботливо,
опЯть стала вихрем носитьсЯ через двор в  кухню,  как  носилась
прежде,  и порой, улучив удобную минуту, тайком бросала на него
взглЯды уже смущенно-радостные. € вот однажды утром, чем  свет,
когда он еще спал, ее отправили в город за покупками. ‡а обедом
Љазакова сказала:
     -- —то   делать,  старосту  с  работником  Я  отослала  на
мельницу, некого послать за ’аней  на  станцию.  Њожет,  ты  бы
съездил?
     Ћн, сдержав радость, ответил с притворной небрежностью:
     -- —то ж, охотно проедусь.
     ‘тараЯ горничнаЯ, подававшаЯ на стол, нахмурилась:
     -- ‡а что ж вы, сударынЯ, хотите девку навек осрамить? —то
ж после этого начнут говорить про нее по всему селу?
     -- Ќу,  поезжай  сама,  --  сказала Љазакова. -- —то ж ей,
пешком, что ли, со станции идти?
     Ћколо четырех он выехал, в  шарабане,  на  старой  высокой
черной  кобыле  и,  боЯсь опоздать к поезду, погнал ее за селом
шибко, подскакиваЯ по  маслЯнистой,  колчеватой,  подмерзшей  и
потом   отсыревшей  дороге,  --  последние  дни  были  влажные,
туманные, а в тот день туман был особенно густ:  еще  когда  он
ехал по селу, казалось, что наступает ночь, и в избах уже видны
были  дымно-красные  огни,  какие-то  дикие за сизостью тумана.
„альше, в поле, стало  совсем  почти  темно  и  от  тумана  уже
непроглЯдно.  Ќавстречу  тЯнуло холодным ветром и мокрой мглой.
Ќо ветер не разгонЯл тумана, напротив,  нагонЯл  все  гуще  его
холодный,  темно-сизый  дым,  душил им, его пахучей сыростью, и
казалось, что за его непроглЯдностью нет ничего -- конец мира и
всего  живого.  Љартуз,  чуйка,  ресницы,  усы,  все   было   в
мельчайшем  мокром  бисере.  —ернаЯ  кобыла  размашисто неслась
вперед, шарабан, подскакиваЯ по скользким  колчам,  бил  ему  в
грудь.  Ћн  приловчилсЯ и закурил -- сладкий, душистый, теплый,
человеческий  дым  папиросы  смешалсЯ  с  первобытным   запахом
тумана,  поздней осени, мокрого голого полЯ. € все темнело, все
мрачнело вокруг, вверху и внизу, -- почти не стало видно смутно
темнеющей длинной шеи лошади,  ее  настороженных  ушей.  €  все
усиливалось  чувство  близости к лошади -- единственному живому
существу в этой пустыне, в мертвой враждебности всего того, что
справа и слева, впереди и сзади, всего того неведомого, что так
зловеще скрыто в этой все гуще и чернее бегущей на него  дымной
тьме...
     Љогда он въехал в деревню при станции, его охватила отрада
жильЯ, жалких огней в убогих окошечках, их ласкового уюта, а на
станции  все  вокзальное  показалось  совсем иным миром, живым,
бодрым, городским. € не успел он привЯзать лошадь, как,  гремЯ,
засверкал к вокзалу светлыми окнами поезд, обдав серным запахом
каменного  углЯ.  Ћн  побежал  в вокзал с таким чувством, точно
ждал  молодую  жену,  и   тотчас   увидел,   как   вошла   она,
по-городскому   одетаЯ,  из  противоположных  дверей  вслед  за
вокзальным сторожем, тащившим два кулька  покупок:  вокзал  был
грЯзен,  вонЯл керосином ламп, тускло освещавших его, а она всЯ
сиЯла возбужденными глазами, юностью  взволнованного  необычным
путешествием  лица,  и  сторож что-то говорил ей на "вы". € она
вдруг  встретилась  с  ним  взглЯдом  и  даже  остановилась  от
растерЯнности: что такое, почему он тут?
     -- ’анЯ, -- поспешно сказал он, -- здравствуй, Я за тобой,
некого было послать...
     Ѓыл  ли когда-нибудь в жизни у нее столь счастливый вечер!
Ћн сам приехал за мной, а Я из города, к нарЯжена и так хороша,
как он и представить себе не мог, видЯ  менЯ  всегда  только  в
старой  юбчонке, в ситцевой бедной кофточке, у менЯ лицо, как у
модистки, под этим шелковым белым платочком, Я в новом гарусном
коричневом платье под суконной жакеткой, на мне белые  бумажные
чулки  и  новые  полсапожки с медными подкопками! ‚сЯ внутренне
дрожа, она заговорила  с  ним  таким  тоном,  каким  говорЯт  в
гостЯх,  и,  приподнЯв  подол,  пошла  за ним дамскими шажками,
снисходительно дивЯсь:  "Ћх,  ѓосподи,  как  тут  склизко,  как
натоптали  мужики!"  ‚сЯ  замираЯ  от радостного страха, высоко
поднЯла она платье над белой коленкоровой юбкой, чтобы сесть на
юбку, а не на платье, вошла в шарабан и села рЯдом с ним, будто
равнаЯ ему, и неловко подобралась от кульков в ногах.
     Ћн молча тронул лошадь и погнал ее в ледЯную тьму  ночи  и
тумана,  мимо  кое-где  низко  мелькавших  огоньков в избах, по
ухабам этой мучительной деревенской ноЯбрьской дороги, и она не
смела слова проронить, ужасаЯсь его молчанию: уж не рассердилсЯ
ли он на что-нибудь? Ћн это понимал и нарочно молчал. €  вдруг,
выехав  за  деревню  и  погрузившись уже в подлый мрак, перевел
лошадь на шаг, взЯл вожжи в левую руку и сжал правой ее плечи в
осыпанной холодным мокрым бисером жакетке, бормоча и смеЯсь:
     -- ’анЯ, ’анечка...
     € она всЯ рванулась к нему, прижалась к его щеке  шелковым
платком, нежным пылающим лицом, полными горЯчих слез ресницами.
Ћн  нашел ее мокрые от радостных слез губы и, остановив лошадь,
долго не мог оторватьсЯ от них. Џотом, как слепой, не  видЯ  ни
зги  в тумане и мраке, вышел из шарабана, бросил чуйку на землю
и потЯнул ее к себе за  рукав.  ‚се  сразу  понЯв,  она  тотчас
соскочила  к  нему  и, с быстрой заботливостью поднЯв весь свой
заветный нарЯд, новое платье и юбку,  ощупью  легла  на  чуйку,
навеки  отдаваЯ  ему не только все свое тело, теперь уже полную
собственность его, но и всю свою душу.

     Ћн опЯть отложил свой отъезд.
     Ћна знала, что это ради нее, она видела, как он  ласков  с
ней,  говорит  уже как с близкой, своим тайным другом в доме, и
перестала боЯтьсЯ, трепетать, когда  он  подходил  к  ней,  как
трепетала  первое  времЯ.  Ћн стал спокойнее и проще в любовные
минуты -- она быстро приладилась к нему. Ћна всЯ  изменилась  с
той  быстротой,  на  какую способна молодость, сделалась ровна,
беззаботно-счастлива, уже легко называла его Џетрушей  и  порой
даже  притворЯлась, будто он докучает ей своими поцелуЯми: "Ђх,
ѓосподи, проходу мне от вас нету! —уть  завидит  менЯ  одну  --
сейчас  ко  мне!"  --  и  это  доставлЯло ей особенную радость:
значит, он любит менЯ, значит,  он  совсем  мой,  если  Я  могу
говорить  с  ним  так! € еще было счастье: высказывать ему свою
ревность, свое право на него:
     -- ‘лава Ѓогу, нету никаких работ на гумне, а то, были  бы
девки, Я бы вам показала, как ходить к ним! -- говорила она.
     €  прибавлЯла,  вдруг  смутившись, с трогательной попыткой
улыбки:
     -- Ђй вам мало менЯ одной?
     ‡има  наступила  рано.  Џосле  туманов  завернул  морозный
северный ветер, сковал маслЯнистые колчи дорог, окаменил землю,
сжег  последнюю траву в саду и на дворе. Џошли белесо-свинцовые
тучи, совсем  обнажившийсЯ  сад  шумел  беспокойно,  торопливо,
точно  убегал  куда-то,  ночью белаЯ луна так и нырЯла в клубах
туч. “садьба и деревнЯ казались безнадежно бедны и грубы. Џотом
стал порошить снег, убелЯЯ мерзлую грЯзь точно сахарной пудрой,
и усадьба и видные из нее полЯ стали сизо-белы и просторны.  Ќа
деревне  кончали  последнюю работу -- ссыпали в погреба на зиму
картошки, перебираЯ их,  отбрасываЯ  гнилые.  Љак-то  он  пошел
пройтись  по  деревне, надев поддевку на лисьем меху и надвинув
меховую шапку. ‘еверный ветер трепал ему усы,  жег  щеки.  Ќадо
всем  висело  угрюмое  небо,  сизо-белое покатое поле за речкой
казалось очень близким. ‚ деревне лежали на земле возле порогов
веретьЯ с ворохами картошек. Ќа веретьЯх сидели, работаЯ,  бабы
и  девки,  закутанные  в  пеньковые  шали,  в рваных куртках, в
разбитых валенках, с посиневшими  лицами  и  руками,  --  он  с
ужасом думал: а под подолами у них совсем голые ноги!
     Љогда  он  пришел  домой,  она  стоЯла в прихожей, обтираЯ
трЯпкой кипЯщий самовар, чтобы нести  его  на  стол,  и  тотчас
сказала вполголоса:
     -- ќто  вы,  верно,  на деревню ходили, там девки картошки
перебирают... —то ж, гулЯйте, гулЯйте, высматривайте себе какую
получше!
     €, сдерживаЯ слезы, выскочила в  сенцы.  Љ  вечеру  густо,
густо  повалил  снег,  и,  пробегаЯ  мимо  него  по  залу,  она
взглЯнула на него с неудержимым  детским  весельем  и,  дразнЯ,
шепнула:
     -- —то,  много  теперь  нагулЯетесь? „а то ли еще будет --
собаки по всему двору катаютсЯ -- понесет  такаЯ  кура,  что  и
носу из дому не высунете!
     "ѓосподи,  --  подумал  он,  --  как же Я соберусь с духом
сказать ей, что вот-вот уеду!"
     € ему страстно захотелось быть как можно скорее в  Њоскве.
Њороз,  метель,  на  площади, против €верской, парные голубки с
бормочущими бубенчиками, на ’верской высокий электрический свет
фонарей в снежных вихрЯх... ‚ Ѓольшом Њосковском блещут люстры,
разливаетсЯ струннаЯ музыка, и вот он, кинув меховое оснеженное
пальто на руки швейцарам, вытираЯ платком мокрые от снега  усы,
привычно,  бодро  входит  по  красному  ковру в нагретую людную
залу, в говор, в запах кушаний и папирос, в суету лакеев и  все
покрывающие, то распутно-томные, то залихватски-бурные струнные
волны...
     ‚есь  ужин  он  не  мог  поднЯть  глаз  на  ее беззаботную
беготню, на ее успокоившеесЯ лицо.
     Џоздно вечером он  надел  валенки,  старую  енотовую  шубу
покойного Љазакова, надвинул шапку и через заднее крыльцо вышел
на  вьюгу  -- дохнуть воздухом, посмотреть на нее. Ќо под навес
крыльца уже нанесло целый сугроб, он споткнулсЯ в нем и  набрал
целые  рукава  снега,  дальше  был  сущий  ад,  белое несущеесЯ
бешенство.  Ћн  с  трудом,  утопаЯ,  обошел  дом,  добралсЯ  до
переднего крыльца и, топаЯ, отрЯхиваЯсь, вбежал в темные сенцы,
гудевшие  от  бури,  потом  в  теплую  прихожую, где на рундуке
горела свеча. Ћна выскочила из-за перегородки босаЯ, в  той  же
бумазейной юбчонке, всплеснула руками:
     -- ѓосподи! „а откуда ж это вы!
     Ћн  сбросил на рундук шубу и шапку, осыпав его снегом, и в
сумасшедшем восторге нежности схватил ее на руки. Ћна  в  таком
же восторге вырвалась, схватила веник и стала обивать его белые
от снега валенки и тащить их с ног:
     -- ѓосподи, и там полно снегу! ‚ы насмерть простудитесь!

     Ќочью,  сквозь  сон, он иногда слышал: однообразно шумит с
однообразным напором  на  дом,  потом  бурно  налетает,  сыплет
стрекочущим   снегом  в  ставни,  потрЯсаЯ  их,  --  и  падает,
отдалЯетсЯ, шумит усыпительно...  Ќочь  кажетсЯ  бесконечной  и
сладкой -- тепло постели, тепло старого дома, одинокого в белой
тьме несущегосЯ снежного морЯ...
     “тром   показалось,   что   это  ночной  ветер  со  стуком
распахивает ставни, бьет ими в стены -- открыл  глаза  --  нет,
уже  светло, и отовсюду глЯдит в залепленные снегом окна белаЯ,
белаЯ белизна, нанесеннаЯ до самых подоконников, а  на  потолке
лежит  ее  белый  отсвет.  ‚се  еще шумит, несет, но тише и уже
по-дневному. ‘  изголовьЯ  тахты  видны  напротив  два  окна  с
двойными  почерневшими  от  времени  рамами  в  мелкую  клетку,
третье, влево от изголовьЯ, белее и светлее всего.  Ќа  потолке
этот  белый  отсвет,  а  в  углу  дрожит,  гудит  и постукивает
втЯгиваемаЯ разгорающимсЯ огнем заслонка печки --  как  хорошо,
он  спал,  ничего  не слыхал, а ’анЯ, ’анечка, вернаЯ, любимаЯ,
растворила ставни, потом тихо вошла в валенках, всЯ холоднаЯ, в
снегу на плечах и на голове, закутанной пеньковым  платком,  и,
став  на  колени,  затопила.  €  не  успел он подумать, как она
вошла, несЯ поднос с чаем, уже  без  платка.  ‘  чуть  заметной
улыбкой  взглЯнула,  ставЯ  поднос на столик у изголовьЯ, в его
по-утреннему Ясные, со сна точно удивленные глаза:
     -- —то ж вы так заспались?
     -- Ђ который час?
     Џосмотрела на часы на столике и не сразу  ответила  --  до
сих пор не сразу разбирает, который час:
     -- „есЯть... Ѓез десЯти минут девЯть...
     ‚зглЯнув  на  дверь,  он  потЯнул  ее  к себе за юбку. Ћна
отклонилась, отстранЯЯ его руку:
     -- Ќикак нельзЯ, все проснулись...
     -- Ќу, на одну минуту!
     -- ‘таруха зайдет...
     -- Ќикто не зайдет -- на одну минуту!
     -- Ђх, наказанье мне с вами!
     Ѓыстро вынув одну за другой ноги  в  шерстЯных  чулках  из
валенок,  легла,  озираЯсь  на  дверь...  Ђх, этот крестьЯнский
запах ее головы, дыханиЯ, Яблочный  холодок  щеки!  Ћн  сердито
зашептал:
     -- ЋпЯть  ты  целуешьсЯ  со  сжатыми  губами! Љогда Я тебЯ
отучу!
     -- џ не барышнЯ... Џогодите, Я пониже лЯжу... Ќу,  скорее,
боюсь до смерти.
     €  они  уставились  друг  другу  в  глаза  -- пристально и
бессмысленно, выжидательно.
     -- Џетруша...
     -- Њолчи. ‡ачем ты говоришь всегда в это времЯ!
     -- „а когда ж мне и поговорить с вами, как не в это времЯ!
џ не буду больше губы сжимать... ЏоклЯнитесь, что у вас  никого
нету в Њоскве...
     -- Ќе тискай менЯ так за шею.
     -- Ќикто  в  жизни  не будет так любить вас. ‚от вы в менЯ
влюбились, а Я будто и сама в себЯ влюбилась, не  нарадуюсь  на
себЯ... Ђ если вы менЯ бросите...
     ‚ыскочив  с  горЯчим  лицом  под  навес заднего крыльца на
вьюгу,  она,  стоЯ,  присела  на  мгновенье,   потом   кинулась
навстречу  белым  вихрЯм на переднее крыльцо, утопаЯ выше голых
колен.
     ‚ прихожей пахло  самоваром.  ‘тараЯ  горничнаЯ,  сидЯ  на
рундуке  под высоким окном в снегу, схлебывала с блюдечка и, не
отрываЯсь от него, покосилась:
     -- Људа это тебЯ носило? ‚сЯ в снегу вывалЯлась.
     -- Џетру Ќиколаичу чай подавала.
     -- —то ж ты ему в людскую, что ль, подавала? --  ‡наем  мы
твой чай!
     -- Ќу, знаете, и на здоровье. ЃарынЯ встали?
     -- •ватилась! Џораньше тебЯ.
     -- € все-то вы сердитесь!
     €,  счастливо вздохнув, она пошла за перегородку, за своей
чашкой, и чуть слышно запела там:
     “ж как выйду Я в сад,
     ‚о зеленый сад,
     ‚о зеленый сад гулЯть,
     ‘вово милова встречать...

     „нем, сидЯ в кабинете за книгой,  слушаЯ  все  тот  же  то
слабеющий,  то  угрожающе  растущий шум вокруг дома, все больше
тонувшего в снегах среди  со  всех  сторон  несущейсЯ  молочной
белизны, он думал: как стихнет, так уеду.
     ‚ечером  он  улучил  минуту сказать ей, чтобы она пришла к
нему ночью попозднее, когда дом крепче всего спит,  --  на  всю
ночь,  до  утра.  Ћна  покачала  головой,  подумала  и сказала:
хорошо. ќто было очень страшно, но тем слаще.
     ’о же чувствовал и он. € волновала еще жалость к ней: и не
знает, что это их последнЯЯ ночь!
     Ќочью он то засыпал, то в тревоге просыпалсЯ:  решитсЯ  ли
прийти?  ’ьма  дома,  шум  вокруг этой тьмы, трЯсутсЯ ставни, в
печке то и дело завывает...  ‚друг  он  в  страхе  очнулсЯ:  не
услыхал,  --  услыхать  ее  в  той  преступной  осторожности, с
которой она пробиралась в густой темноте по дому, нельзЯ  было,
-- не  услыхал, а почувствовал, что она, невидимаЯ, уже стоит у
тахты. Ћн протЯнул руки. Ћна молча нырнула под одеЯло  к  нему.
Ћн  слышал,  как  стучит ее сердце, чувствовал ее озЯбшие босые
ноги и шептал самые горЯчие слова, какие  только  мог  найти  и
выговорить.
     Ћни  долго  лежали  так,  грудь  с грудью, целуЯсь с такой
крепостью, что больно было зубам. Ћна помнила, что он не  велел
ей  сжимать  рот,  и, стараЯсь угодить ему, раскрывала его, как
галчонок.
     -- ’ы, небось, совсем не спала?
     Ћна ответила радостным шепотом:
     -- Ќи минуточки. ‚се ждала...
     Ќашарив на столике спички, он зажег свечу.  Ћна  в  страхе
ахнула:
     -- Џетруша,   что  ж  это  вы  сделали?  Ђ  ну-ка  старуха
проснетсЯ, увидит свет...
     -- —ерт с ней, -- сказал он, глЯдЯ на  ее  раскрасневшеесЯ
личико. -- —ерт с ней, Я хочу видеть тебЯ...
     ‚зЯв ее, он не спускал с нее глаз. Ћна прошептала:
     -- џ боюсь, -- что это вы на менЯ так смотрите?
     -- „а  то, что лучше тебЯ на свете нет. ќта головка с этой
маленькой косой вокруг нее, как у молоденькой ‚енеры...
     ѓлаза ее засиЯли смехом, счастьем:
     -- ЉакаЯ это ‚инера?
     -- „а уж такаЯ... € эта рубашонка...
     -- Ђ вы купите мне миткалевую...  ‚ерно,  вы  правда  менЯ
очень любите?
     -- Ќисколько не люблю. € опЯть ты пахнешь не то перепелом,
не то сухой коноплей...
     -- Ћтчего  ж  вам  это  нравитсЯ?  ‚от  вы говорили, что Я
всегда говорю в это времЯ... а теперь... сами говорите...
     Ћна начала все крепче прижимать его  к  себе,  хотела  еще
что-то сказать и уже не могла...
     Џотом он потушил свечу и долго лежал молча, курил и думал:
а все-таки надо сказать, ужасно, но надо! € чуть слышно начал:
     -- ’анечка...
     -- —то? -- так же таинственно спросила она.
     -- ‚едь мне надо уезжать...
     Ћна даже поднЯлась:
     -- Љогда?
     -- ‚се-таки скоро... очень скоро... “ менЯ есть неотложные
дела...
     Ћна упала на подушку:
     -- ѓосподи!
     …го  какие-то  дела где-то там, в какой-то Њоскве, внушали
ей нечто вроде благоговениЯ. Ќо как же  все-таки  расстатьсЯ  с
ним  ради  этих дел? € она замолчала, быстро и беспомощно ища в
уме выхода  из  этого  неразрешимого  ужаса.  ‚ыхода  не  было.
•отелось  крикнуть: "‚озьмите менЯ с собой!" Ќо она не смела --
разве это возможно?
     -- Ќе могу же Я век тут жить...
     Ћна слушала и соглашалась: да, да...
     -- Ќе могу же Я взЯть тебЯ с собой... Ћна  вдруг  отчаЯнно
выговорила:
     -- Џочему?
     Ћн  быстро  подумал:  "„а,  почему,  почему?"  €  поспешно
ответил:
     -- “ менЯ нет дома, ’анЯ, Я всю  жизнь  езжу  с  места  на
место...  ‚  Њоскве  живу  в  номерах... € ни на ком никогда не
женюсь...
     -- Ћтчего?
     -- Ћттого, что уж такой Я родилсЯ.
     -- € ни на ком никогда не женитесь?
     -- Ќи на ком, никогда! €  даю  тебе  честное  слово,  мне,
ей-Ѓогу,   необходимо,   очень  важные  и  неотложные  дела.  Љ
ђождеству непременно приеду!
     Ћна припала головой к нему, полежала, капаЯ  на  его  руки
теплыми слезами, и прошептала:
     -- Ќу,  Я  пойду... ‘коро светать начнет... €, поднЯвшись,
стала в темноте крестить его:
     -- ‘охрани вас –арица ЌебеснаЯ, сохрани Њатерь ЃожиЯ!
     Џрибежав к себе за перегородку, она  села  на  постель  и,
прижав  к  груди  руки, слизываЯ с губ слезы, стала шептать под
гул метели в сенцах:
     -- ѓосподи батюшка! –арица ЌебеснаЯ! „ай, ѓосподи, чтоб не
утихало хоть еще днЯ два!

     —ерез два днЯ  он  уехал,  --  еще  проносились  по  двору
утихающие  вихри, но он не мог больше длить тайное мучение ее и
свое и не сдалсЯ на уговоры Љазаковой подождать хоть до завтра.
     € дом и всЯ усадьба опустели, умерли. €  представить  себе
Њоскву  и  его в ней, его жизнь там, его какие-то дела, не было
никакой возможности.

     Ќа ђождество он не приехал. —то это были за дни!  ‚  какой
муке  неразрешающегосЯ  ожиданиЯ,  в  каком  жалком притворстве
перед самой собой, будто и нет никакого ожиданиЯ, шло  времЯ  с
утра  до  вечера!  € все ‘вЯтки она ходила в самом лучшем своем
нарЯде -- в том платье  и  в  тех  полсапожках,  в  которых  он
встретил ее тогда осенью, на вокзале, в тот незабвенный вечер.
     Ќа  Љрещенье  она  почему-то  жадно  верила,  что  вот-вот
покажутсЯ из-под горы мужицкие  санки,  которые  он  наймет  на
станции,  не прислав письма, чтобы за ним выслали лошадей, весь
день не вставала с рундука в прихожей, глЯдЯ во двор до боли  в
глазах.  „ом  был  пуст,  -- Љазакова уехала в гости к соседЯм,
старуха  обедала  в  людской,  сидела  там   и   после   обеда,
наслаждаЯсь  злословием перед кухаркой. Ђ она даже и обедать не
ходила, сказала, что живот болит...
     Ќо вот стало вечереть. Ћна взглЯнула  еще  раз  на  пустой
двор  в блестЯщем насте и поднЯлась, твердо сказав себе: конец,
никого мне больше не нужно, ничего  не  желаю  Я  ждать!  --  и
пошла, нарЯженнаЯ, гулЯющим шагом по залу, по гостиной, в свете
зимней,  желтой  зари  из окон, громко и беззаботно запела -- с
облегчением конченой жизни:
     “ж как выйду Я в сад,
     ‚о зеленый сад,
     ‚о зеленый сад гулЯть,
     ‘вово милова встречать!
     € как раз на словах о милом вошла в кабинет,  увидала  его
пустую  тахту,  пустое  кресло  возле  письменного  стола,  где
когда-то сидел он с книгой в руках, и упала в  кресло,  головой
на стол, рыдаЯ и крича: "–арица ЌебеснаЯ, пошли мне смерть!"

     Ћн  приехал в феврале -- когда она уже совсем похоронила в
себе всЯкую надежду увидать его хоть еще один раз в жизни.
     € как будто возвратилось все прежнее.
     Ћн был поражен, увидЯ ее, -- так похудела и  поблекла  она
всЯ,  так  несмелы  и грустны были ее глаза. Џоразилась и она в
первую минуту: и он показалсЯ ей как будто другим, постаревшим,
чужим и даже неприЯтным -- усы у него стали как  будто  больше,
голос  грубей,  его  смех  и  разговор,  пока  он  раздевалсЯ в
прихожей, были не в меру громки  и  неестественны,  ей  неловко
было взглЯнуть ему в глаза... Ќо оба постарались скрыть все это
друг от друга, и вскоре все пошло как будто по-прежнему.
     Џотом  опЯть  стало  подходить страшное времЯ -- времЯ его
нового отъезда. Ћн поклЯлсЯ ей на образ, что приедет к ‘вЯтой и
уже на целое лето. Ћна поверила;  но  подумала:  "Ђ  летом  что
будет?  ЋпЯть то же, что теперь?" ќтого теперь ей было уже мало
-- нужно было или совсем, совсем прежнее, а не повторение,  или
нераздельнаЯ  жизнь  с  ним, без разлук, без новых мучений, без
стыда напрасных ожиданий. Ќо она старалась гнать  от  себЯ  эту
мысль,  старалась представить себе все то летнее счастье, когда
столько будет им свободы везде... -- ночью и днем,  в  саду,  в
поле, на гумне, и он будет долго, долго возле нее...

     Ќакануне  его  нового  отъезда ночь была уже предвесеннЯЯ,
светлаЯ и ветренаЯ. ‡а домом  волновалсЯ  сад,  и  все  долетал
оттуда  разносимый  ветром  злой  и беспомощный, отрывистый лай
собак над Ямой в елках: там сидела  лисица,  которую  поймал  в
капкан и принес на барский двор лесник Љазаковой.
     Ћн  лежал на тахте на спине с закрытыми глазами. Ћна рЯдом
с ним на  боку,  подложив  ладонь  под  грустную  головку.  Ћба
молчали. Ќаконец она прошептала:
     -- Џетруша, вы спите?
     Ћн  открыл глаза, посмотрел в легкий сумрак комнаты, слева
озаренный золотистым светом из бокового окна:
     -- Ќет. Ђ что?
     -- Ђ ведь вы менЯ больше не  любите,  даром  погубили,  --
спокойно сказала она.
     -- Џочему же даром? Ќе говори глупостей.
     -- ѓрех вам будет. Људа ж Я теперь денусь?
     -- Ђ зачем тебе куда-нибудь деватьсЯ?
     -- ‚от вы опЯть, опЯть уедете в эту свою Њоскву, а что ж Я
одна тут буду делать!
     -- „а  все  то  же, что и прежде делала. Ђ потом -- ведь Я
тебе твердо сказал: на ‘вЯтой на целое лето приеду.
     -- „а, может,  и  приедете...  ’олько  прежде  вы  мне  не
говорили  таких  слов:  "Ђ зачем тебе куда-нибудь деватьсЯ?" ‚ы
менЯ правда любили, говорили, что милей менЯ не  видали.  „а  и
такаЯ Я разве была?
     „а, не такаЯ, подумал он. “жасно изменилась.
     -- Џрошло мое времечко, -- сказала она. -- ‚скочу, бывало,
к вам  --  и боюсь до смерти и радуюсь: ну, слава Ѓогу, старуха
заснула. Ђ теперь и ее не боюсь...
     Ћн пожал плечами:
     -- џ тебЯ не понимаю. „ай-ка мне папиросы со столика...
     Ћна подала. Ћн закурил:
     -- Ќе понимаю, что с тобой. ’ы просто нездорова...
     -- ‚от оттого-то, верно, и не мила Я вам стала. Ђ чем же Я
больна?
     -- ’ы  менЯ  не  понимаешь.  џ  говорю,  что  ты   душевно
нездорова. Џотому что подумай, пожалуйста, что такое случилось,
откуда ты взЯла, что Я тебЯ больше не люблю? € что ж все одно и
то же твердить: бывало, бывало...
     Ћна   не   ответила.  ‘ветило  окно,  шумел  сад,  долетал
отрывистый лай, злой,  безнадежный,  плачущий...  Ћна  тихонько
слезла  с  тахты  и, прижав рукав к глазам, подергиваЯ головой,
мЯгко пошла в своих шерстЯных чулках к дверЯм  в  гостиную.  Ћн
негромко и строго окликнул ее:
     -- ’анЯ.
     Ћна обернулась, ответила чуть слышно:
     -- —его вам?
     -- Џоди ко мне.
     -- ‡ачем?
     -- ѓоворю, поди.
     Ћна  покорно  подошла,  склонив голову, чтобы он не видал,
что все лицо у нее в слезах.
     -- Ќу, что вам?
     -- ‘Ядь и не плачь. Џоцелуй менЯ, -- ну? Ћн сел, она  села
рЯдом  и  обнЯла его, тихо рыдаЯ. "Ѓоже мой, что же мне делать!
-- с отчаЯнием подумал он. -- ЋпЯть эти теплые детские слезы на
детском горЯчем лице... Ћна даже и  не  подозревает  всей  силы
моей  любви  к  ней!  Ђ что Я могу? “везти ее с собой? Људа? Ќа
какую жизнь? € что из  этого  выйдет?  ‘вЯзать,  погубить  себЯ
навеки?"  €  стал  быстро  шептать,  чувствуЯ,  как и его слезы
щекочут ему нос и губы:
     -- ’анечка, радость моЯ,  не  плачь,  послушай:  Я  приеду
весной  на все лето, и вот правда пойдем мы с тобой "во зеленый
сад" -- Я слышал эту твою песенку и вовеки  не  забуду  ее,  --
поедем  на  шарабане в лес -- помнишь, как мы ехали на шарабане
со станции?
     -- Ќикто менЯ с тобой не пустит! -- горько прошептала она,
мотаЯ на его груди головой, в первый раз говорЯ ему "ты". --  €
никуда ты со мной не поедешь...
     Ќо он уже слышал в ее голосе робкую радость, надежду.
     -- Џоеду,  поеду,  ’анечка!  € не смей мне больше говорить
"вы". € плакать не смей...
     Ћн взЯл ее под ноги в шерстЯных  чулках  и  пересадил  ее,
легонькую, к себе на колени:
     -- Ќу скажи: "Џетруша, Я тебЯ очень люблю!"
     Ћна тупо повторила, икнув от слез:
     -- џ тебЯ очень люблю...
     ќто  было  в  феврале  страшного семнадцатого года. Ћн был
тогда в деревне в последний раз в жизни.
     22 октЯбрЯ 1940




‚ ЏЂђ€†…

     Љогда он был в шлЯпе, -- шел по улице или стоЯл  в  вагоне
метро,   --  и  не  видно  было,  что  его  коротко  стриженные
красноватые волосы остро серебрЯтсЯ, по  свежести  его  худого,
бритого  лица,  по  прЯмой  выправке  худой,  высокой  фигуры в
длинном непромокаемом пальто, ему можно  было  дать  не  больше
сорока лет. ’олько светлые глаза его смотрели с сухой грустью и
говорил  и  держалсЯ  он как человек, много испытавший в жизни.
Ћдно времЯ он арендовал  ферму  в  Џровансе,  наслышалсЯ  едких
провансальских  шуток  и  в  Џариже любил иногда вставлЯть их с
усмешкой в свою всегда сжатую речь. Њногие  знали,  что  еще  в
Љонстантинополе  его  бросила  жена  и что живет он с тех пор с
постоЯнной раной в душе. Ћн никогда и никому не открывал  тайны
этой  раны,  но  иногда  невольно  намекал на нее, -- неприЯтно
шутил, если разговор касалсЯ женщин:
     -- Rien n'est plus difficile que  de  reconnaitre  un  bon
melon et une femme de bien3.
     Ћднажды,  в сырой парижский вечер поздней осенью, он зашел
пообедать в  небольшую  русскую  столовую  в  одном  из  темных
переулков  возле  улицы  Џасси.  Џри  столовой было нечто вроде
гастрономического магазина  --  он  бессознательно  остановилсЯ
перед  его  широким окном, за которым были видны на подоконнике
розовые бутылки  конусом  с  рЯбиновкой  и  желтые  кубастые  с
зубровкой,  блюдо  с  засохшими  жареными  пирожками,  блюдо  с
посеревшими  рублеными  котлетами,   коробка   халвы,   коробка
шпротов,  дальше  стойка,  уставленнаЯ  закусками,  за  стойкой
хозЯйка с неприЯзненным русским лицом. ‚ магазине было  светло,
и  его  потЯнуло  на этот свет из темного переулка с холодной и
точно сальной мостовой. Ћн вошел, поклонилсЯ хозЯйке и прошел в
еще пустую, слабо освещенную комнату, прилегавшую  к  магазину,
где  белели  накрытые  бумагой столики. ’ам он не спеша повесил
свою серую шлЯпу и длинное пальто на рога стоЯчей вешалки,  сел
за  столик  в  самом  дальнем  углу и, рассеЯнно потираЯ руки с
рыжими волосатыми кистЯми, стал читать бесконечное перечисление
закусок  и  кушаний,  частью  напечатанное,  частью  написанное
расплывшимисЯ  лиловыми  чернилами  на просаленном листе. ‚друг
его угол осветилсЯ, и он увидал  безучастно-вежливо  подходЯщую
женщину  лет  тридцати,  с  черными волосами на прЯмой пробор и
черными глазами, в белом переднике  с  прошивками  и  в  черном
платье.
     -- Bonsoir, monsieur4, -- сказала она приЯтным голосом.
     Ћна  показалась  ему так хороша, что он смутилсЯ и неловко
ответил:
     -- Bonsoir... Ќо вы ведь русскаЯ?
     -- ђусскаЯ. €звините,  образовалась  привычка  говорить  с
гостЯми по-французски.
     -- „а разве у вас много бывает французов?
     -- „овольно  много,  и все спрашивают непременно зубровку,
блины, даже борщ. ‚ы что-нибудь уже выбрали?
     -- Ќет,  тут  столько  всего...  ‚ы  уж  сами  посоветуйте
что-нибудь.
     Ћна стала перечислЯть заученным тоном:
     -- Ќынче  у  нас  щи  флотские,  битки по-казацки... можно
иметь отбивную  телЯчью  котлетку  или,  если  желаете,  шашлык
по-карски...
     -- Џрекрасно. Ѓудьте добры дать щи и битки.
     Ћна  поднЯла висевший у нее на поЯсе блокнот и записала на
нем  кусочком  карандаша.  ђуки  у  нее  были  очень  белые   и
благородной  формы,  платье  поношенное, но, видно, из хорошего
дома.
     -- ‚одочки желаете?
     -- Ћхотно. ‘ырость на дворе ужаснаЯ.
     -- ‡акусить что прикажете? …сть чуднаЯ  дунайскаЯ  сельдь,
краснаЯ    икра   недавней   получки,   коркуновские   огурчики
малосольные...
     Ћн опЯть взглЯнул на нее: очень красив  белый  передник  с
прошивками  на  черном  платье,  красиво выдаютсЯ под ним груди
сильной молодой женщины... полные губы не накрашены, но  свежи,
на  голове  просто свернутаЯ чернаЯ коса, но кожа на белой руке
холенаЯ, ногти блестЯщие и чуть розовые, -- виден маникюр...
     -- —то Я прикажу закусить? -- сказал он, улыбаЯсь. -- …сли
позволите, только селедку с горЯчим картофелем.
     -- Ђ вино какое прикажете?
     -- Љрасное. Ћбыкновенное, -- какое у  вас  всегда  дают  к
столу.
     Ћна  отметила  на блокноте и переставила с соседнего стола
на его стол графин с водой. Ћн закачал головой:
     -- Ќет, мерси, ни воды, ни вина с водой  никогда  не  пью.
L'eau  gate  le  vin comme la charette le chemin et la femme --
I'ame5.
     -- •орошего же вы мнениЯ о нас!  --  безразлично  ответила
она  и  пошла за водкой и селедкой. Ћн посмотрел ей вслед -- на
то, как ровно она держалась, как колебалось на ходу  ее  черное
платье...  „а, вежливость и безразличие, все повадки и движениЯ
скромной  и  достойной  служащей.  Ќо  дорогие  хорошие  туфли.
Ћткуда?  …сть,  вероЯтно,  пожилой,  состоЯтельный "ami"...6 Ћн
давно не был так оживлен, как в этот  вечер,  благодарЯ  ей,  и
последнЯЯ  мысль  возбудила в нем некоторое раздражение. „а, из
году в год, изо днЯ в день,  втайне  ждешь  только  одного,  --
счастливой   любовной   встречи,  живешь,  в  сущности,  только
надеждой на эту встречу -- и все напрасно...
     Ќа другой день он опЯть пришел и сел за свой  столик.  Ћна
была  сперва  занЯта,  принимала  заказ  двух французов и вслух
повторЯла, отмечаЯ на блокноте:
     -- Cavair rouge, salade russe... Deux chachlyks..7
     Џотом вышла, вернулась и пошла к нему  с  легкой  улыбкой,
уже как к знакомому:
     -- „обрый вечер. ЏриЯтно, что вам у нас понравилось.
     Ћн весело приподнЯлсЯ:
     -- „оброго  здоровьЯ.  Ћчень понравилось. Љак вас величать
прикажете?
     -- Ћльга Ђлександровна. Ђ вас, позвольте узнать?
     -- Ќиколай Џлатоныч.
     Ћни пожали друг другу руки, и она поднЯла блокнот:
     -- Ќынче  у   нас   чудный   рассольник.   Џовар   у   нас
замечательный,  на Яхте у великого кнЯзЯ Ђлександра Њихайловича
служил.
     -- Џрекрасно, рассольник так рассольник... Ђ вы давно  тут
работаете?
     -- ’ретий месЯц.
     -- Ђ раньше где?
     -- ђаньше была продавщицей в Printemps.
     -- ‚ерно, из-за сокращений лишились места?
     -- „а, по доброй воле не ушла бы.
     Ћн  с удовольствием подумал, что, значит, дело не в "ami",
-- и спросил:
     -- ‚ы замужнЯЯ?
     -- „а.
     -- Ђ муж ваш что делает?
     -- ђаботает в ћгославии. Ѓывший участник белого  движениЯ.
‚ы, вероЯтно, тоже?
     -- „а, участвовал и в великой и в гражданской войне.
     -- ќто  сразу видно. €, вероЯтно, генерал, -- сказала она,
улыбаЯсь.
     -- Ѓывший. ’еперь пишу истории этих войн по заказам разных
иностранных издательств... Љак же это вы одна?
     -- ’ак вот и одна...
     Ќа третий вечер он спросил:
     -- ‚ы любите синема?
     Ћна ответила, ставЯ на стол мисочку с борщом:
     -- €ногда бывает интересно.
     -- ‚от теперь идет в синема  "Etoile"  какой-то,  говорЯт,
замечательный  фильм.  •отите  пойдем  посмотрим?  “  вас есть,
конечно, выходные дни?
     -- Њерси. џ свободна по понедельникам.
     -- Ќу вот и пойдем  в  понедельник.  Ќынче  что?  ‘уббота?
‡начит послезавтра. €дет?
     -- €дет. ‡автра вы, очевидно, не придете?
     -- Ќет, еду за город, к знакомым. Ђ почему вы спрашиваете?
     -- Ќе знаю... ќто странно, но Я уж как-то привыкла к вам.
     Ћн благодарно взглЯнул на нее и покраснел:
     -- €  Я  к  вам.  ‡наете,  на  свете  так  мало счастливых
встреч...
     € поспешил переменить разговор:
     -- €так, послезавтра.  ѓде  же  нам  встретитьсЯ?  ‚ы  где
живете?
     -- ‚озле метро Motte-Picquet.
     -- ‚идите,  как  удобно,  -- прЯмой путь до Etoile. џ буду
ждать вас там при выходе из метро ровно в восемь с половиной.
     -- Њерси.
     Ћн шутливо поклонилсЯ:
     -- C'est  moi  qui  vous  remercie8.  “ложите  детей,   --
улыбаЯсь,  сказал  он, чтобы узнать, нет ли у нее ребенка, -- и
приезжайте.
     -- ‘лава Ѓогу, этого добра у менЯ нет, -- ответила  она  и
плавно понесла от него тарелки.
     Ћн  был и растроган и хмурилсЯ, идЯ домой. "џ уже привыкла
к вам..." „а, может быть, это и  есть  долгожданнаЯ  счастливаЯ
встреча. ’олько поздно, поздно. Le bon Dieu envoie toujours des
culottes a ceux qui n'ont pas de derriere...9
     ‚ечером в понедельник шел дождь, мглистое небо над Џарижем
мутно  краснело.  ЌадеЯсь поужинать с ней на Њонпарнассе, он не
обедал, зашел в кафе на Chauss~e de la Muette, съел  сандвич  с
ветчиной,  выпил кружку пива и, закурив, сел в такси. “ входа в
метро Etoile остановил шофера и вышел под дождь на  тротуар  --
толстый,  с багровыми щеками шофер доверчиво стал ждать его. €з
метро  несло  банным  ветром,  густо  и  черно  поднималсЯ   по
лестницам  народ,  раскрываЯ  на  ходу  зонтики, газетчик резко
выкрикивал возле него низким утиным крЯканьем названиЯ вечерних
выпусков. ‚незапно в  подымавшейсЯ  толпе  показалась  она.  Ћн
радостно двинулсЯ к ней навстречу:
     -- Ћльга Ђлександровна...
     ЌарЯдно  и  модно  одетаЯ,  она  свободно,  не  так, как в
столовой, поднЯла  на  него  черно-подведенные  глаза,  дамским
движением  подала  руку,  на  которой  висел  зонтик, подхватив
другой подол длинного вечернего платьЯ, -- он  обрадовалсЯ  еще
больше:  "‚ечернее  платье,  --  значит, тоже думала, что после
синема поедем куда-нибудь", -- и  отвернул  край  ее  перчатки,
поцеловал кисть белой руки.
     -- Ѓедный, вы долго ждали?
     -- Ќет, Я только что приехал. €дем скорей в такси...
     €  с  давно  не  испытанным  волнением  он  вошел за ней в
полутемную пахнущую сырым сукном  карету.  Ќа  повороте  карету
сильно качнуло, внутренность ее на мгновение осветил фонарь, --
он  невольно поддержал ее за талию, почувствовал запах пудры от
ее щеки, увидал ее крупные колени под вечерним черным  платьем,
блеск  черного  глаза  и  полные  в красной помаде губы: совсем
другаЯ женщина сидела теперь возле него.
     ‚ темном зале, глЯдЯ на сиЯющую белизну экрана, по которой
косо летали и падали в  облаках  гулко  жужжащие  распластанные
аэропланы, они тихо переговаривались:
     -- ‚ы одна или с какой-нибудь подругой живете?
     -- Ћдна.  ‚ сущности, ужасно. Ћтельчик чистый, теплый, но,
знаете, из тех,  куда  можно  зайти  на  ночь  или  на  часы  с
девицей... естой этаж, лифта, конечно, нет, на четвертом этаже
красный коврик на лестнице кончаетсЯ... Ќочью, в дождь страшнаЯ
тоска.  ђаскроешь  окно -- ни души нигде, совсем мертвый город,
Ѓог знает где-то внизу один фонарь под дождем... Ђ вы, конечно,
холостой и тоже в отеле живете?
     -- “ менЯ небольшаЯ квартирка в  Џасси.  †иву  тоже  один.
„авний  парижанин. Ћдно времЯ жил в Џровансе, снЯл ферму, хотел
удалитьсЯ от всех и ото всего, жить трудами рук своих --  и  не
вынес  этих  трудов.  ‚зЯл в помощники одного казачка, оказалсЯ
пьЯница,  мрачный,  страшный  во  хмелю  человек,  завел   кур,
кроликов  --  дохнут, мул однажды чуть не загрыз менЯ, -- очень
злое и умное животное... €, главное, полное  одиночество.  †ена
менЯ еще в Љонстантинополе бросила.
     -- ‚ы шутите?
     -- Ќичуть.  €сториЯ  очень  обыкновеннаЯ. Qui se marie par
amour a bonne nuits et mauvais jours10. Ђ у менЯ даже и того  и
другого было очень мало. Ѓросила на второй год замужества.
     -- ѓде же она теперь?
     -- Ќе знаю...
     Ћна  долго  молчала. Џо экрану дурацки бегал на раскинутых
ступнЯх в нелепо огромных разбитых башмаках и в  котелке  набок
какой-то подражатель —аплина.
     -- „а, вам, верно, очень одиноко, -- сказала она.
     -- „а.  Ќо  что  ж, надо терпеть. Patience -- medecine des
pauvres11.
     -- Ћчень грустнаЯ medecine.
     -- „а, невеселаЯ. „о того, -- сказал он, усмехаЯсь, -- что
Я иногда даже в "€ллюстрированную ђоссию" заглЯдывал,  --  там,
знаете,  есть такой отдел, где печатаетсЯ нечто вроде брачных и
любовных объЯвлений:  "ђусскаЯ  девушка  из  ‹атвии  скучает  и
желала  бы  переписыватьсЯ  с чутким русским парижанином, просЯ
при этом прислать фотографическую  карточку...  ‘ерьезнаЯ  дама
шатенка, не модерн, но симпатичнаЯ, вдова с девЯтилетним сыном,
ищет переписки с серьезной целью с трезвым господином не моложе
сорока  лет,  материально обеспеченным шоферской или какой-либо
другой  работой,  любЯщим  семейный  уют.  €нтеллигентность  не
обЯзательна..." ‚полне ее понимаю -- не обЯзательна.
     -- Ќо разве у вас нет друзей, знакомых?
     -- „рузей нет. Ђ знакомства плохаЯ утеха.
     -- Љто же ваше хозЯйство ведет?
     -- •озЯйство  у менЯ скромное. Љофе варю себе сам, завтрак
готовлю тоже сам. Љ вечеру приходит femme de menage12.
     -- Ѓедный! -- сказала она, сжав его руку.
     €  они  долго  сидели  так,  рука  с  рукой,   соединенные
сумраком,  близостью  мест,  делаЯ вид, что смотрЯт на экран, к
которому дымной синевато-меловой полосой шел  над  их  головами
свет  из  кабинки  на  задней  стене.  Џодражатель  —аплина,  у
которого от ужаса отделилсЯ  от  головы  проломленный  котелок,
бешено  летел  на  телеграфный  столб  в  обломках  допотопного
автомобилЯ  с  дымЯщейсЯ  самоварной  трубой.  ѓромкоговоритель
музыкально  ревел  на  все голоса, снизу, из провала дымного от
папирос зала, -- они сидели на  балконе,  --  гремел  вместе  с
рукоплесканиЯми отчаЯнно-радостный хохот. Ћн наклонилсЯ к ней:
     -- ‡наете   что?   Џоедемте   куда-нибудь   на  Њонпарнас,
например, тут ужасно скучно и дышать нечем...
     Ћна кивнула головой и стала надевать перчатки.
     ‘нова сев в полутемную карету  и  глЯдЯ  на  искристые  от
дождЯ  стекла, то и дело загоравшиесЯ разноцветными алмазами от
фонарных огней и переливавшихсЯ в черной вышине то  кровью,  то
ртутью   реклам,   он   опЯть   отвернул  край  ее  перчатки  и
продолжительно поцеловал руку.  Ћна  посмотрела  на  него  тоже
странно  искрЯщимисЯ  глазами  с  угольно-крупными  ресницами и
любовно-грустно потЯнулась к нему  лицом,  полными,  с  сладким
помадным вкусом губами.
     ‚  кафе  "Coupole"  начали с устриц и анжу, потом заказали
куропаток и красного бордо. ‡а  кофе  с  желтым  шартрезом  оба
слегка   охмелели.  Њного  курили,  пепельница  была  полна  ее
окровавленными окурками.  Ћн  среди  разговора  смотрел  на  ее
разгоревшеесЯ лицо и думал, что она вполне красавица.
     -- Ќо  скажите правду, -- говорила она, щепотками снимаЯ с
кончика Языка крошки табаку, -- ведь были же у вас  встречи  за
эти годы?
     -- Ѓыли. Ќо вы догадываетесь, какого рода. Ќочные отели...
Ђ у вас?
     Ћна помолчала:
     -- Ѓыла  одна  очень  тЯжелаЯ  историЯ...  Ќет,  Я не хочу
говорить об этом. Њальчишка, сутенер в сущности...  Ќо  как  вы
разошлись с женой?
     -- Џостыдно.   ’оже   был  мальчишка,  красавец  гречонок,
чрезвычайно богатый. € в месЯц, два  не  осталось  и  следа  от
чистой,  трогательной девочки, котораЯ просто молилась на белую
армию, на всех на нас. ‘тала ужинать  с  ним  в  самом  дорогом
кабаке  в  Џера,  получать от него гигантские корзины цветов...
"Ќе понимаю, неужели ты можешь ревновать менЯ к нему?  ’ы  весь
день  занЯт, мне с ним весело, он длЯ менЯ просто милый мальчик
и больше  ничего..."  Њилый  мальчик!  Ђ  самой  двадцать  лет.
Ќелегко было забыть ее, -- прежнюю, екатеринодарскую...
     Љогда  подали  счет,  она внимательно просмотрела его и не
велела давать больше десЯти процентов на прислугу. Џосле  этого
им обоим показалось еще страннее расстатьсЯ через полчаса.
     -- Џоедемте  ко  мне,  --  сказал он печально. -- Џосидим,
поговорим еще...
     -- „а, да, -- ответила она, вставаЯ, берЯ его под  руку  и
прижимаЯ ее к себе.
     Ќочной  шофер,  русский,  привез их в одинокий переулок, к
подъезду высокого дома, возле которого  в  металлическом  свете
газового  фонарЯ,  сыпалсЯ  дождь  на жестЯной чан с отбросами.
‚ошли в осветившийсЯ вестибюль, потом в тесный лифт и  медленно
потЯнулись  вверх,  обнЯвшись  и тихо целуЯсь. Ћн успел попасть
ключом в замок своей двери, пока не  погасло  электричество,  и
ввел  ее  в  прихожую, потом в маленькую столовую, где в люстре
скучно зажглась только одна  лампочка.  ‹ица  у  них  были  уже
усталые. Ћн предложил еще выпить вина.
     -- Ќет, дорогой мой, -- сказала она, -- Я больше не могу.
     Ћн стал просить:
     -- ‚ыпьем  только  по бокалу белого, у менЯ стоит за окном
отличное пуи.
     -- Џейте, милый, а Я пойду разденусь и помоюсь.  €  спать,
спать.  Њы  не  дети,  вы,  Я  думаю,  отлично знали, что раз Я
согласилась ехать к вам... € вообще, зачем нам расставатьсЯ?
     Ћн от волнениЯ не мог ответить, молча провел ее в спальню,
осветил ее и ванную комнату, дверь в которую  была  из  спальни
открыта.  ’ут  лампочки  горели Ярко, всюду шло тепло от топок,
меж тем как по крыше бегло и мерно  стучал  дождь.  Ћна  тотчас
стала снимать через голову длинное платье.
     Ћн  вышел, выпил подрЯд два бокала ледЯного, горького вина
и не мог удержать себЯ, опЯть пошел в  спальню.  ‚  спальне,  в
большом  зеркале  на стене напротив, Ярко отражалась освещеннаЯ
ваннаЯ комната. Ћна стоЯла спиной к  нему,  всЯ  голаЯ,  белаЯ,
крепкаЯ, наклонившись над умывальником, моЯ шею и груди.
     -- ЌельзЯ сюда! -- сказала она и, накинув купальный халат,
не закрыв  налитые  груди,  белый  сильный  живот и белые тугие
бедра, подошла и как жена обнЯла его. € как жену обнЯл и он ее,
все ее прохладное  тело,  целуЯ  еще  влажную  грудь,  пахнущую
туалетным  мылом,  глаза  и  губы,  с  которых  она уже вытерла
краску...
     —ерез день, оставив службу, она переехала к нему.
     Ћднажды зимой он уговорил ее взЯть  на  свое  имЯ  сейф  в
‹ионском кредите и положить туда все, что им было заработано:
     -- Џредосторожность  никогда  не мешает, -- говорил он. --
L'amour fail danser les anes13, и Я чувствую  себЯ  так,  точно
мне двадцать лет. Ќо мало ли что может быть...
     Ќа  третий  день  Џасхи  он  умер в вагоне метро, -- читаЯ
газету, вдруг откинул к спинке сиденьЯ голову, завел глаза...
     Љогда она, в трауре, возвращалась с  кладбища,  был  милый
весенний  день,  кое-где плыли в мЯгком парижском небе весенние
облака, и все  говорило  о  жизни  юной,  вечной  --  и  о  ее,
конченой.
     „ома  она  стала  убирать квартиру. ‚ коридоре, в плакаре,
увидала его давнюю летнюю шинель, серую, на красной  подкладке.
Ћна  снЯла  ее  с  вешалки, прижала к лицу и, прижимаЯ, села на
пол, всЯ дергаЯсь от  рыданий  и  вскрикиваЯ,  молЯ  кого-то  о
пощаде.
     26 октЯбрЯ 1940




ѓЂ‹џ ѓЂЌ‘ЉЂџ

     •удожник и бывший морЯк сидели на террасе парижского кафе.
Ѓыл апрель, и художник восхищалсЯ: как прекрасен Џариж весной и
как очаровательны парижанки в первых весенних костюмах.
     -- Ђ  в мои золотые времена Џариж весной был, конечно, еще
прекраснее, -- говорил он. -- € не потому  только,  что  Я  был
молод,  --  сам  Џариж  был  совсем  другой. Џодумай: ни одного
автомобилЯ. € разве так, как теперь, жил Џариж!
     -- Ђ мне почему-то вспомнилась одесскаЯ весна,  --  сказал
морЯк.  --  ’ы,  как  одессит,  еще  лучше  менЯ  знаешь всю ее
совершенно особенную прелесть  --  это  смешение  уже  горЯчего
солнца  и  морской  еще зимней свежести, Яркого неба и весенних
морских облаков. € в такие дни весеннЯЯ женскаЯ  нарЯдность  на
„ерибасовской...
     •удожник, раскуриваЯ трубку, крикнул: "Garcon, un demi!"14
-- и живо обернулсЯ к нему:
     -- €звини,  Я  тебЯ  перебил.  Џредставь  себе -- говорЯ о
Џариже, Я тоже думал об Ћдессе. ’ы совершенно прав, -- одесскаЯ
весна действительно нечто особенное. ’олько Я всегда  вспоминаю
как-то  нераздельно  парижские  весны  и  одесские,  они у менЯ
чередовались, ты ведь знаешь, как часто ездил Я в те времена  в
Џариж  весной...  Џомнишь  ѓалю  ѓанскую?  ’ы видел ее где-то и
говорил мне, что никогда не  встречал  прелестней  девочки.  Ќе
помнишь?  Ќо все равно. џ сейчас, заговорив о тогдашнем Џариже,
думал как раз и о ней, и  о  той  весне  в  Ћдессе,  когда  она
впервые  зашла  ко мне в мастерскую. ‚ероЯтно, у каждого из нас
найдетсЯ какое-нибудь особенно  дорогое  любовное  воспоминание
или  какой-нибудь  особенно  тЯжкий любовный грех. ’ак вот ѓалЯ
есть, кажетсЯ, самое прекрасное мое воспоминание  и  мой  самый
тЯжкий  грех,  хотЯ,  видит Ѓог, все-таки невольный. ’еперь это
дело столь давнее, что Я могу  рассказать  тебе  его  с  полной
откровенностью...
     џ  знал ее еще подростком. ђосла она без матери, при отце,
которого мать уже давно бросила.  Ѓыл  он  очень  состоЯтельный
человек,  а  по  профессии  неудавшийсЯ художник, любитель, как
говоритсЯ,  но  такой  страстный,  что,  кроме   живописи,   не
интересовалсЯ  ничем  в  мире и всю жизнь занималсЯ только тем,
что стоЯл за мольбертом и загромождал свой дом -- у  него  была
усадьба в Ћтраде -- старыми и новыми картинами, скупаЯ все, что
ему нравилось, всюду, где возможно. Ћчень красивый был человек,
дородный,  высокий,  с  чудесной  бронзовой бородой, полуполЯк,
полухохол,   с   повадками   большого    барина,    гордый    и
изысканно-вежливый,  внутренне очень замкнутый, но делавший вид
очень открытого человека, особенно с нами: одно времЯ  все  мы,
молодые  одесские  художники,  гурьбой  ходили  к  нему  каждое
воскресенье года  два  подрЯд,  и  он  всегда  встречал  нас  с
распростертыми  объЯтиЯми,  держалсЯ  с  нами, при всей разнице
наших лет, совсем по-товарищески, без конца говорил о живописи,
угощал  на  славу.  ѓале   было   тогда   лет   тринадцать   --
четырнадцать,   и   мы  восхищались  ею,  конечно,  только  как
девочкой: мила, резва, грациозна была она на редкость, личико с
русыми локонами вдоль щек, как у ангела, но так кокетлива,  что
отец  однажды  сказал  нам, когда она вбежала зачем-то к нему в
мастерскую, что-то шепнула ему в ухо и тотчас выскочила вон:
     -- Ћй, ой, что за девчонка  растет  у  менЯ,  друзьЯ  мои!
Ѓоюсь Я за нее!
     Џотом,  с  грубостью  молодости,  мы как-то сразу и все до
единого, точно сговорившись,  бросили  ходить  к  нему,  что-то
надоело  нам  в  Ћтраде -- верно, его непрестанные разговоры об
искусстве и о том, что он наконец открыл еще один замечательный
секрет того, как надо писать. џ как раз в ту  пору  провел  две
весны  в  Џариже,  вообразил  себЯ  вторым  Њопассаном по части
любовных дел и, возвращаЯсь в Ћдессу, ходил пошлейшим  щеголем:
цилиндр,   гороховое   пальто   до  колен,  кремовые  перчатки,
полулаковые ботинки с пуговками, удивительнаЯ  тросточка,  а  к
этому  прибавь волнистые усы, тоже под Њопассана, и обращение с
женщинами совершенно подлое по безответственности. € вот иду  Я
однажды  в  чудесный апрельский день по „ерибасовской, перехожу
Џреображенскую и на углу,  возле  кофейни  ‹ибмана,  встречаюсь
вдруг  с  ѓалей.  Џомнишь пЯтиэтажный угловой дом, где была эта
кофейнЯ,  --  на  углу  Џреображенской  и   ‘оборной   площади,
знаменитый  тем,  что  весной,  в  солнечные  дни, он почему-то
всегда бывал унизан по карнизам скворцами и их щебетом? Њило  и
весело было это чрезвычайно. € вот представь себе: весна, всюду
множество  нарЯдного,  беззаботного  и приветливого народа, эти
скворцы, сыплющие немолчным щебетом, точно  каким-то  солнечным
дождем,  -- и ѓалЯ. € уже не подросток, не ангел, а удивительно
хорошенькаЯ тоненькаЯ девушка во всем новеньком,  светло-сером,
весеннем. ‹ичико под серой шлЯпкой наполовину закрыто пепельной
вуалькой,  и сквозь нее сиЯют аквамариновые глаза. Ќу, конечно,
восклицаниЯ, расспросы и упреки: как вы все  забыли  папу,  как
давно  не  были у нас! Ђх, да, говорю, так давно, что вы успели
вырасти. ’отчас купил ей у оборванной девчонки букетик  фиалок,
она   с   быстрой   благодарной  улыбкой  глазами  тотчас,  как
полагаетсЯ у всех женщин, сует  его  к  лицу  себе.  --  •отите
присЯдем,  хотите  шоколаду?  --  ‘  удовольствием.  -- ЏоднЯла
вуальку,   пьет   шоколад,   празднично   поглЯдывает   и   все
расспрашивает  о Џариже, а Я все глЯжу на нее. -- Џапа работает
с утра до вечера, а вы  много  работаете  или  все  парижанками
увлекаетесь?  --  Ќет,  больше  не увлекаюсь, работаю и написал
несколько порЯдочных вещиц. •отите зайти ко мне  в  мастерскую?
‚ам  можно, вы же дочь художника, и живу Я в двух шагах отсюда.
-- “жасно обрадовалась: -- Љонечно, можно! € потом,  Я  никогда
не  была  ни  в  одной  мастерской,  кроме папиной! -- Ћпустила
вуальку, схватила зонтик, Я беру  ее  под  руку,  она  на  ходу
попадает  мне в ногу и смеетсЯ. -- ѓалЯ, -- говорю, -- ведь мне
можно называть вас ѓалей? -- Ѓыстро и  серьезно  отвечает:  вам
можно.  -- ѓалЯ, что с вами сделалось? -- Ђ что? -- ‚ы и всегда
были прелестны, а теперь  прелестны  просто  на  удивление!  --
ЋпЯть  попадает в ногу и говорит не то шутЯ, не то серьезно: --
ќто еще что, то ли будет! -- ’ы помнишь темную, узкую  лестницу
на  мою  вышку  со  двора?  ’ут она вдруг притихла, идет, шурша
нижней шелковой юбочкой, и все оглЯдываетсЯ. ‚ мастерскую вошла
даже с некоторым благоговением, начала шепотом: ка-ак у вас тут
хорошо, таинственно, какой страшно  большой  диван!  и  сколько
картин  вы написали, и все Џариж... € стала ходить от картины к
картине с тихим восхищением, заставлЯЯ себЯ быть даже не в меру
неторопливой,  внимательной.   Ќасмотрелась,   вздохнула:   да,
сколько   прекрасных   вещей  вы  создали!  --  •отите  рюмочку
портвейна и печений? -- Ќе знаю... --  џ  взЯл  у  ней  зонтик,
бросил  его  на диван, взЯл ее ручку в лайковой белой перчатке:
можно поцеловать? --  Ќо  Я  же  в  перчатке...  --  ђасстегнул
перчатку,  поцеловал начало маленькой ладони. Ћпустила вуальку,
без выражениЯ смотрит сквозь нее аквамариновыми  глазами,  тихо
говорит:  ну, мне пора. -- Ќет, говорю, сперва посидим немного,
Я вас еще не рассмотрел хорошенько. ‘ел и посадил ее к себе  на
колени,  --  знаешь  эту  восхитительную  женскую  тЯжесть даже
легоньких? Ћна как-то загадочно  спрашивает:  Я  вам  нравлюсь?
Џосмотрел  Я  на  нее  на всю, посмотрел на фиалки, которые она
приколола к  своей  новенькой  жакетке,  и  даже  засмеЯлсЯ  от
умилениЯ:  а  вам,  говорю,  вот  эти  фиалки нравЯтсЯ? -- џ не
понимаю. -- —то ж тут не понимать? ‚от и вы всЯ такаЯ  же,  как
эти  фиалки.  --  Ћпустив  глаза,  смеетсЯ: -- “ нас в гимназии
такие сравнениЯ барышень с разными цветами называли писарскими.
-- Џусть так, но как же иначе  сказать?  --  Ќе  знаю...  --  €
слегка   болтает  висЯщими  нарЯдными  ножками,  детские  губки
полуоткрыты, поблескивают... ЏоднЯл вуальку, отклонил  головку,
поцеловал   --  еще  немного  отклонила.  Џошел  по  скользкому
шелковому зеленоватому чулку вверх,  до  застежки  на  нем,  до
резинки,  отстегнул  ее,  поцеловал  теплое розовое тело начала
бедра, потом опЯть в  полуоткрытый  ротик  --  стала  чуть-чуть
кусать мне губы...
     ЊорЯк с усмешкой покачал головой:
     -- Vieux satyre!15
     -- Ќе говори глупостей, -- сказал художник. -- Њне все это
очень больно вспоминать.
     -- Ќу, хорошо, рассказывай дальше.
     -- „альше  было  то, что Я не видал ее целый год. Ћднажды,
тоже весной, пошел наконец в Ћтраду и был  встречен  ѓанским  с
такой   трогательной   радостью,   что  сгорел  от  стыда,  как
по-свински мы его бросили. Ћчень постарел, в бороде серебритсЯ,
но  все  та  же  одушевленность  в  разговорах  о  живописи.  ‘
гордостью  стал  показывать  мне свои новые работы -- летЯт над
какими-то голубыми дюнами огромные золотые лебеди -- стараетсЯ,
беднЯк, не отстать от века. џ вру напропалую: чудесно, чудесно,
большой шаг вперед вы сделали! ЉрепитсЯ, но сиЯет, как мальчик.
-- Ќу, очень рад, очень рад, а  теперь  завтракать!  --  Ђ  где
дочка?  --  “ехала в город. ‚ы ее не узнаете! Ќе девочка, а уже
девушка и, главное, совсем, совсем другаЯ: выросла, вытЯнулась,
Як та тополЯ! -- ‚от не повезло, думаю, Я и пошел-то к  старику
только  потому,  что  ужасно  захотелось  видеть ее, и вот, как
нарочно, она в городе. Џозавтракал, расцеловал мЯгкую, душистую
бороду, наобещал быть непременно в следующее воскресенье, вышел
-- а навстречу  мне  она.  ђадостно  остановилась:  вы?  какими
судьбами?  были  у  папы?  ах,  как  Я рада! -- Ђ Я еще больше,
говорю, папа мне сказал, что вас теперь и узнать нельзЯ, уже не
тополек, а целый тополь, -- так оно и есть. -- €  действительно
так:  даже  как  будто  и  не  барышнЯ,  а молоденькаЯ женщина.
“лыбаетсЯ и вертит на плече раскрытым зонтиком.  ‡онтик  белый,
кружевной, платье и большаЯ шлЯпа тоже белые, кружевные, волосы
сбоку  шлЯпки  с прелестнейшим рыжим оттенком, в глазах уже нет
прежней наивности, личико удлинилось... -- „а,  Я  ростом  даже
немножко выше вас. -- џ только качаю головой: правда, правда...
ЏройдемсЯ,  говорю, к морю. -- ЏройдемсЯ. -- Џошли между садами
переулком, вижу, все времЯ чувствует, что, говорЯ, что  попало,
Я  не  свожу  с  нее глаз. €дет, стройно поводЯ плечами, зонтик
закрыла, левой рукой держит кружевную юбку. ‚ышли на  обрыв  --
подуло  свежим ветром. ‘ады уже одеваютсЯ, млеют под солнцем, а
море  точно  северное,  низкое,  ледЯное,  заворачивает  крутой
зеленой волной, все в барашках, вдали тонет в сизой мути, одним
словом,  Џонт  ќвксинский.  ‡амолчали,  стоим,  смотрим и будто
чего-то ждем, она, очевидно, думает то же, что и Я, -- как  она
сидела  у  менЯ на коленЯх год тому назад. џ взЯл ее за талию и
так сильно прижал всю к себе, что она выгнулась, ловлю губы  --
стараетсЯ  высвободитьсЯ,  вертит  головой,  уклонЯетсЯ и вдруг
сдаетсЯ, дает мне их. € все это молча -- ни Я, ни она ни звука.
Џотом вдруг вырвалась и, поправлЯЯ шлЯпку, просто  и  убежденно
говорит:
     -- Ђх,  какой вы негодЯй. Љакой негодЯй. Џовернулась и, не
оборачиваЯсь, скоро пошла по переулку.
     -- „а было у вас тогда в мастерской что-нибудь или нет? --
спросил морЯк.
     -- „о конца не было. –еловались ужасно, ну и  все  прочее,
но  тогда менЯ жалость взЯла: всЯ раскраснелась, как огонь, всЯ
растрепалась, и вижу, что уже не владеет собой совсем по-детски
-- и страшно и ужасно хочетсЯ этого страшного. ‘делал вид,  что
обиделсЯ:  ну  не надо, не надо, не хотите, так не надо... ‘тал
нежно целовать ручки, успокоилась...
     -- Ќо как же после этого ты целый год не видал ее?
     -- Ђ черт  его  знает  как.  ЃоЯлсЯ,  что  второй  раз  не
пожалею.
     -- Џлохой же ты был Њопассан.
     -- Њожет  быть.  Ќо  погоди,  дай уж до конца расскажу. Ќе
видал Я ее еще с полгода. Џрошло лето, стали все возвращатьсЯ с
дач, хотЯ тут-то бы и жить на даче --  эта  бессарабскаЯ  осень
нечто  божественное по спокойствию однообразных жарких дней, по
Ясности воздуха, до красоте ровной синевы морЯ и сухой желтизны
кукурузных полей. ‚ернулсЯ с дачи  и  Я,  иду  раз  опЯть  мимо
‹ибмана  -- и, представь себе, опЯть навстречу она. Џодходит ко
мне как ни в чем не бывало и начинает  хохотать,  очаровательно
кривЯ рот: "‚от роковое место, опЯть ‹ибман!"
     -- —то  это  вы  такаЯ веселаЯ? ‘трашно рад вас видеть, но
что с вами?
     -- Ќе знаю. Џосле морЯ все времЯ ног под собой не  чую  от
удовольствиЯ  бегать  по  городу.  ‡агорела и еще вытЯнулась --
правда?
     ‘мотрю -- правда, и, главное, такаЯ веселость и свобода  в
разговоре,  в  смехе  и во всем обращении, точно замуж вышла. €
вдруг говорит:
     -- “ вас еще есть портвейн и печеньЯ?
     -- …сть.
     -- џ опЯть хочу смотреть вашу мастерскую. Њожно?
     -- ѓосподи Ѓоже мой! …ще бы!
     -- Ќу, так идем. € быстро, быстро!
     Ќа лестнице  Я  ее  поймал,  она  опЯть  выгнулась,  опЯть
замотала  головой, но без большого сопротивлениЯ. џ довел ее до
мастерской, целуЯ в закинутое лицо.  ‚  мастерской  таинственно
зашептала:
     -- Ќо послушайте, ведь это же безумие... џ с ума сошла...
     Ђ  сама  уже  сдернула  соломенную  шлЯпку  и бросила ее в
кресло.  ђыжеватые  волосы  поднЯты  на  макушку   и   заколоты
черепаховым  стоЯчим  гребнем,  на  лбу  подвитаЯ челка, лицо в
легком ровном загаре, глаза глЯдЯт  бессмысленно-радостно...  џ
стал  как попало раздевать ее, она поспешно стала помогать мне.
џ в одну минуту скинул с нее шелковую белую блузку, и  у  менЯ,
понимаешь,  просто  потемнело  в  глазах при виде ее розоватого
тела с загаром на  блестЯщих  плечах  и  млечности  приподнЯтых
корсетом  грудей  с алыми торчащими сосками, потом от того, как
она быстро выдернула из упавших юбок одна  за  другой  стройные
ножки  в  золотистых  туфельках,  в  ажурных кремовых чулках, в
этих, знаешь, батистовых широких панталонах с разрезом в  шагу,
как  носили  в  то  времЯ.  Љогда Я зверски кинул ее на подушки
дивана, глаза у ней почернели и еще  больше  расширились,  губы
горЯчечно  раскрылись, -- как сейчас все это вижу, страстна она
была необыкновенно... Ќо оставим это. ‚от что случилось  недели
через  две,  в течение которых она чуть не каждый день бывала у
менЯ. Ќеожиданно вбегает она однажды ко мне  утром  и  прЯмо  с
порога:
     -- ’ы, говорЯт, на днЯх в €талию уезжаешь?
     -- „а. ’ак что ж с того?
     -- Џочему  же  ты  не  сказал  мне об этом ни слова? •отел
тайком уехать?
     -- Ѓог с тобой. Љак раз нынче  собиралсЯ  пойти  к  вам  и
сказать.
     -- Џри  папе?  Џочему  не  мне  наедине? Ќет, ты никуда не
поедешь!
     џ по-дурацки вспыхнул:
     -- Ќет, поеду.
     -- Ќет, не поедешь.
     -- Ђ Я тебе говорю, что поеду.
     -- ќто твое последнее слово?
     -- Џоследнее. Ќо пойми, что Я вернусь  через  какой-нибудь
месЯц, много через полтора. € вообще, послушай, ѓалЯ...
     -- џ  вам не ѓалЯ. џ вас теперь понЯла -- все, все понЯла!
€ если бы вы сейчас стали клЯстьсЯ мне, что вы никуда и никогда
вовеки не поедете, мне теперь все равно. „ело уже не в том!
     €, распахнув дверь, с  размаху  хлопнула  ею  и  зачастила
каблучками  вниз  по  лестнице.  џ  хотел  кинутьсЯ  за ней, но
удержалсЯ: нет, пусть  придет  в  себЯ,  вечером  отправлюсь  в
Ћтраду,  скажу,  что не хочу огорчать ее, в €талию не еду, и мы
помиримсЯ. Ќо часов в пЯть вдруг входит ко мне с дикими глазами
художник ‘инани:
     -- ’ы знаешь --  у  ѓанского  дочь  отравилась!  Ќасмерть!
—ем-то,  черт его знает, редким, молниеносным, стащила что-то у
отца -- помнишь, этот старый идиот показывал нам целый  шкапчик
с  Ядами,  воображаЯ  себЯ  ‹еонардо  да ‚инчи. ‚от сумасшедший
народ эти проклЯтые полЯки и польки! —то с ней вдруг  случилось
-- непостижимо!
     -- џ хотел застрелитьсЯ, -- тихо сказал художник, помолчав
и набиваЯ трубку. -- —уть с ума не сошел...
     28 октЯбрЯ 1940




ѓ…Ќђ€•

     ‚ сказочный морозный вечер с сиреневым инеем в садах лихач
Љасаткин мчал ѓлебова на высоких, узких санках вниз по ’верской
в ‹оскутную  гостиницу  --  заезжали  к  …лисееву за фруктами и
вином. Ќад Њосквой было еще светло, зеленело к западу чистое  и
прозрачное  небо,  тонко сквозили пролетами верхи колоколен, но
внизу, в сизой морозной дымке, уже темнело и неподвижно и нежно
сиЯли огни только что зажженных фонарей.
     “ подъезда ‹оскутной,  откидываЯ  волчью  полость,  ѓлебов
приказал  засыпанному  снежной  пылью Љасаткину приехать за ним
через час:
     -- Ћтвезешь менЯ на Ѓрестский.
     -- ‘лушаю-с, -- ответил Љасаткин. -- ‡а  границу,  значит,
отправлЯетесь.
     -- ‡а границу.
     Љруто   поворачиваЯ   высокого   старого   рысака,  скребЯ
подрезами, Љасаткин неодобрительно качнул шапкой:
     -- Ћхота пуще неволи!
     Ѓольшой и несколько запущенный вестибюль, просторный  лифт
и  пестроглазый,  в  ржавых  веснушках,  мальчик  ‚асЯ, вежливо
стоЯвший в своем мундирчике, пока лифт медленно тЯнулсЯ  вверх,
-- вдруг   стало   жалко  покидать  все  это,  давно  знакомое,
привычное. "€ правда, зачем Я еду?"  Ћн  посмотрел  на  себЯ  в
зеркало:  молод,  бодр,  сухо-породист,  глаза блестЯт, иней на
красивых усах, хорошо и легко одет... в Ќицце  теперь  чудесно,
ѓенрих  отличный  товарищ...  а  главное,  всегда  кажетсЯ, что
где-то  там  будет  что-то  особенно  счастливое,  какаЯ-нибудь
встреча... остановишьсЯ где-нибудь в пути, -- кто тут жил перед
тобою,  что висело и лежало в этом гардеробе, чьи это забытые в
ночном столике женские шпильки? ЋпЯть будет запах газа, кофе  и
пива  на  венском  вокзале,  Ярлыки  на  бутылках австрийских и
итальЯнских вин на  столиках  в  солнечном  вагоне-ресторане  в
снегах  ‡еммеринга,  лица и одежды европейских мужчин и женщин,
наполнЯющих этот вагон  к  завтраку...  Џотом  ночь,  €талиЯ...
“тром,  по дороге вдоль морЯ к Ќицце, то пролеты в грохочущей и
дымЯщей темноте туннелей и слабо горЯщие  лампочки  на  потолке
купе,  то  остановки  и  что-то  нежно и непрерывно звенЯщее на
маленьких станциЯх в цветущих розах, возле  млеющего  в  жарком
солнце,  как сплав драгоценных камней, заливчике... € он быстро
пошел по коврам теплых коридоров ‹оскутной.
     ‚ номере было тоже тепло,  приЯтно.  ‚  окна  еще  светила
вечернЯЯ  зарЯ,  прозрачное  вогнутое  небо. ‚се было прибрано,
чемоданы готовы. € опЯть стало немного грустно -- жаль покидать
привычную комнату и всю московскую  зимнюю  жизнь,  и  Ќадю,  и
‹и...
     ЌадЯ  должна была вот-вот забежать проститьсЯ. Ћн поспешно
спрЯтал в чемодан вино и фрукты, бросил пальто и шапку на диван
за круглым столом и тотчас услыхал  скорый  стук  в  дверь.  Ќе
успел  отворить,  как  она  вошла  и обнЯла его, всЯ холоднаЯ и
нежно-душистаЯ, в беличьей шубке, в беличьей шапочке,  во  всей
свежести своих шестнадцати лет, мороза, раскрасневшегосЯ личика
и Ярких зеленых глаз.
     -- …дешь?
     -- …ду, Ќадюша...
     Ћна вздохнула и упала в кресло, расстегиваЯ шубку.
     -- ‡наешь,  Я,  слава Ѓогу, ночью заболела... Ђх, как бы Я
хотела проводить тебЯ на вокзал! Џочему ты мне не позволЯешь?
     -- Ќадюша, ты же сама знаешь,  что  это  невозможно,  менЯ
будут   провожать   совсем  незнакомые  тебе  люди,  ты  будешь
чувствовать себЯ лишней, одинокой...
     -- Ђ за то, чтобы поехать с тобой, Я  бы,  кажетсЯ,  жизнь
отдала!
     -- Ђ Я? Ќо ты же знаешь, что это невозможно...
     Ћн  тесно  сел  к ней в кресло, целуЯ ее в теплую шейку, и
почувствовал на своей щеке ее слезы.
     -- Ќадюша, что же это?
     Ћна поднЯла лицо и с усилием улыбнулась:
     -- Ќет, нет, Я не буду... џ  не  хочу  по-женски  стеснЯть
тебЯ, ты поэт, тебе необходима свобода.
     -- ’ы   у   менЯ   умница,   --  сказал  он,  умилЯЯсь  ее
серьезностью и ее детским профилем  --  чистотой,  нежностью  и
горЯчим  румЯнцем щеки, треугольным разрезом полураскрытых губ,
вопрошающей невинностью поднЯтой ресницы в слезах. -- ’ы у менЯ
не такаЯ, как другие женщины, ты сама поэтесса.
     Ћна топнула в пол:
     -- Ќе смей мне говорить о других женщинах!
     € с умирающими глазами зашептала ему в ухо, ласкаЯ мехом и
дыханием:
     -- Ќа минутку... Ќынче еще можно...


     Џодъезд Ѓрестского вокзала светил в  синей  тьме  морозной
ночи.  ‚ойдЯ  в гулкий вокзал вслед за торопЯщимсЯ носильщиком,
он   тотчас   увидал   ‹и:   тонкаЯ,    длиннаЯ,    в    прЯмой
черно-маслЯнистой  каракулевой шубке и черном бархатном большом
берете, из-под которого длинными  завитками  висели  вдоль  щек
черные  букли,  держа руки в большой каракулевой муфте, она зло
смотрела на него своими страшными в своем  великолепии  черными
глазами.
     -- ‚се-таки уезжаешь, негодЯй, -- безразлично сказала она,
берЯ его  под  руку и спеша вместе с ним своими высокими серыми
ботиками вслед за носильщиком.  --  Џогоди,  пожалеешь,  другой
такой не наживешь, останешьсЯ со своей дурочкой поэтессой.
     -- ќта дурочка еще совсем ребенок, ‹и, -- как тебе не грех
думать Ѓог знает что.
     -- Њолчи.  џ-то  не  дурочка.  €  если правда есть это Ѓог
знает что, Я тебЯ серной кислотой оболью.
     €з-под  готового  поезда,  сверху   освещенного   матовыми
электрическими шарами, валил горЯчо шипЯщий серый пар, пахнущий
каучуком.   Њеждународный   вагон  выделЯлсЯ  своей  желтоватой
деревЯнной обшивкой. ‚нутри, в его узком коридоре  под  красным
ковром,  в  пестром  блеске  стен,  обитых  тисненой  кожей,  и
толстых,  зернистых  дверных  стекол,   была   уже   заграница.
Џроводник-полЯк  в  форменной коричневой куртке отворил дверь в
маленькое купе, очень жаркое, с тугой,  уже  готовой  постелью,
мЯгко  освещенное  настольной  лампочкой  под  шелковым красным
абажуром.
     -- Љакой ты счастливый! -- сказала ‹и. -- ’ут у тебЯ  даже
собственный  нужник  есть.  Ђ  рЯдом  кто?  Њожет, какаЯ-нибудь
стерва-спутница?
     € она подергала дверь в соседнее купе:
     -- Ќет, тут заперто. Ќу, счастлив  твой  Ѓог!  –елуй  менЯ
скорей, сейчас будет третий звонок...
     Ћна    вынула    из    муфты   руку,   голубовато-бледную,
изысканно-худую, с длинными,  острыми  ногтЯми,  и,  извиваЯсь,
порывисто обнЯла его, неумеренно сверкаЯ глазами, целуЯ и кусаЯ
то в губы, то в щеки и шепча:
     -- џ тебЯ обожаю, обожаю, негодЯй!

     ‡а  черным  окном  огненной  ведьмой неслись назад крупные
оранжевые искры,  мелькали  освещаемые  поездом  белые  снежные
скаты  и  черные  чащи соснового леса, таинственные и угрюмые в
своей неподвижности, в загадочности своей зимней ночной  жизни.
Ћн  закрыл  под столиком раскаленную топку, опустил на холодное
стекло плотную штору и  постучал  в  дверь  возле  умывальника,
соединЯвшую  его  и  соседнее купе. „верь оттуда отворилась, и,
смеЯсь,  вошла  ѓенрих,  очень  высокаЯ,  в  сером  платье,   с
греческой  прической  рыже-лимонных  волос,  с  тонкими,  как у
англичанки, чертами лица, с живыми Янтарно-коричневыми глазами.
     -- Ќу что, напрощалсЯ? џ все  слышала.  Њне  больше  всего
понравилось, как она ломилась ко мне и обложила менЯ стервой.
     -- Ќачинаешь ревновать, ѓенрих?
     -- Ќе  начинаю,  а  продолжаю.  Ќе  будь она так опасна, Я
давно бы потребовала ее полной отставки.
     -- ‚от в том-то и  дело,  что  опасна,  попробуй-ка  сразу
отставить такую! Ђ потом, ведь переношу же Я твоего австрийца и
то, что послезавтра ты будешь ночевать с ним.
     -- Ќет, ночевать Я с ним не буду. ’ы отлично знаешь, что Я
еду прежде всего затем, чтобы развЯзатьсЯ с ним.
     -- Њогла  бы  сделать  это  письменно.  € отлично могла бы
ехать прЯмо со мной.
     Ћна  вздохнула  и  села,  поправлЯЯ  блестЯщими   пальцами
волосы, мЯгко касаЯсь их, положив нога на ногу в серых замшевых
туфлЯх с серебрЯными прЯжками:
     -- Ќет, мой друг, Я хочу расстатьсЯ с ним так, чтобы иметь
возможность  продолжать работать у него. Ћн человек расчетливый
и пойдет на мирный разрыв. Љого он найдет, кто бы мог,  как  Я,
снабжать   его   журнал   всеми   театральными,  литературными,
художественными  скандалами  Њосквы  и  Џетербурга?  Љто  будет
переводить   и   устраивать   его   гениальные  новеллы?  Ќынче
пЯтнадцатое. ’ы, значит, будешь в Ќицце восемнадцатого, а Я  не
позднее  двадцатого,  двадцать  первого. € довольно об этом, мы
ведь с тобой прежде всего добрые друзьЯ и товарищи.
     -- ’оварищи... -- сказал он, радостно глЯдЯ на  ее  тонкое
лицо  в  алых  прозрачных  пЯтнах на щеках. -- Љонечно, лучшего
товарища, чем ты, ѓенрих, у менЯ никогда  не  будет.  ’олько  с
тобой одной мне всегда легко, свободно, можно говорить обо всем
действительно  как  с  другом,  но,  знаешь,  какаЯ беда? џ все
больше влюблЯюсь в тебЯ.
     -- Ђ где ты был вчера вечером?
     -- ‚ечером? „ома.
     -- Ђ с кем? Ќу да Ѓог с  тобой.  Ђ  ночью  тебЯ  видели  в
"‘трельне",  ты  был  в  какой-то  большой компании в отдельном
кабинете, с цыганами. ‚от это уже дурной тон --  ‘тепы,  ѓруши,
их роковые очи...
     -- Ђ венские пропойцы, вроде Џшибышевского?
     -- Ћни,  мой  друг, случайность и совсем не по моей части.
Ћна правда так хороша, как говорЯт, эта Њаша?
     -- –ыганщина тоже не по моей части, ѓенрих. Ђ Њаша...
     -- Ќу, ну, опиши мне ее.
     -- Ќет,  вы  положительно   становитесь   ревнивы,   …лена
ѓенриховна. —то ж тут описывать, не видала ты, что ли, цыганок?
Ћчень  худа  и  даже  не  хороша  --  плоские дегтЯрные волосы,
довольно грубое кофейное лицо, бессмысленные  синеватые  белки,
лошадиные  ключицы  в каком-то желтом крупном ожерелье, плоский
живот...  это-то,  впрочем,  очень  хорошо  вместе  с   длинным
шелковым  платьем  цвета золотистой луковой шелухи. € знаешь --
как подберет на руки шаль из тЯжелого старого  шелка  и  пойдет
под  бубны  мелькать из-под подола маленькими башмачками, мотаЯ
длинными серебрЯными серьгами, --  просто  несчастье!  Ќо  идем
обедать.
     Ћна встала, легонько усмехнувшись:
     -- €дем.  ’ы  неисправим, друг мой. Ќо будем довольны тем,
что Ѓог дает. ‘мотри, как у нас хорошо. „ве чудесных комнатки!
     -- € одна совсем лишнЯЯ...
     Ћна накинула на волосы  вЯзаный  оренбургский  платок,  он
надел  дорожную  каскетку, и они, качаЯсь, пошли по бесконечным
туннелЯм  вагонов,  переходЯ  железные  лЯзгающие   мостики   в
холодных,  сквозЯщих  и сыплющих снежной пылью гармониках между
вагонами.
     Ћн вернулсЯ один, -- сидел в ресторане, курил, -- она ушла
вперед. Љогда вернулсЯ,  почувствовал  в  теплом  купе  счастье
совсем  семейной  ночи.  Ћна  откинула на постели угол одеЯла и
простыни, вынула его ночное белье, поставила  на  столик  вино,
положила  плетенную из дранок коробку с грушами и стоЯла, держа
шпильки в губах, поднЯв голые руки к волосам и выставив  полные
груди,  перед  зеркалом над умывальником, уже в одной рубашке и
на босу ногу в ночных туфлЯх, отороченных песцом. ’алиЯ  у  нее
была  тонкаЯ,  бедра  полновесные,  щиколки легкие, точеные. Ћн
долго целовал ее стоЯ, потом они сели на постель и  стали  пить
рейнское вино, опЯть целуЯсь холодными от вина губами.
     -- Ђ ‹и? -- сказала она. -- Ђ Њаша?

     Ќочью,  лежа  с ней рЯдом в темноте, он говорил с шутливой
грустью:
     -- Ax, ѓенрих, как люблю Я вот такие  вагонные  ночи,  эту
темноту  в мотающемсЯ вагоне, мелькающие за шторой огни станции
-- и вас, вас, "жены человеческие, сеть прельщениЯ  человеком"!
ќта   "сеть"   нечто   поистине  неизъЯснимое,  Ѓожественное  и
дьЯвольское, и когда Я пишу об этом, пытаюсь выразить его, менЯ
упрекают в бесстыдстве, в низких  побуждениЯх...  Џодлые  души!
•орошо сказано в одной старинной книге: "‘очинитель имеет такое
же  полное  право  быть  смелым  в своих словесных изображениЯх
любви и лиц ее, каковое во все  времена  предоставлено  было  в
этом  случае  живописцам  и  ваЯтелЯм: только подлые души видЯт
подлое даже в прекрасном или ужасном".
     -- Ђ у ‹и, -- спросила ѓенрих, -- груди, конечно,  острые,
маленькие, торчащие в разные стороны? ‚ерный признак истеричек.
     -- „а.
     -- Ћна глупа?
     -- Ќет...  ‚прочем,  не знаю. €ногда как будто очень умна,
разумна, проста, легка  и  весела,  все  схватывает  с  первого
слова,  а  иногда  несет  такой  высокопарный, пошлый или злой,
запальчивый вздор, что Я сижу  и  слушаю  ее  с  напрЯжением  и
тупостью идиота, как глухонемой... Ќо ты мне надоела с ‹и.
     -- Ќадоела, потому что не хочу больше быть товарищем тебе.
     -- €  Я  этого  больше  не  хочу. € еще раз говорю: напиши
этому венскому прохвосту, что ты увидишьсЯ с ним на  возвратном
пути,  а  сейчас нездорова, должна отдохнуть после инфлуэнции в
Ќицце. € поедем, не расставаЯсь, и не в Ќиццу, а куда-нибудь  в
€талию...
     -- Ђ почему не в Ќиццу?
     -- Ќе знаю. ‚друг почему-то расхотелось. ѓлавное -- поедем
вместе!
     -- Њилый,  мы об этом уже говорили. € почему €талиЯ? ’ы же
уверЯл менЯ, что возненавидел €талию.
     -- „а, правда. џ зол  на  нее  из-за  наших  эстетствующих
болванов.  "џ  люблю  во  ”лоренции  только  треченто..." Ђ сам
родилсЯ в Ѓелеве и во ”лоренции был всего одну  неделю  за  всю
жизнь.  ’реченто, кватроченто... € Я возненавидел всех этих ”ра
Ђнжелико, ѓирлЯндайо, треченто, кватроченто и даже  Ѓеатриче  и
сухоликого „анте в бабьем шлыке и лавровом венке... Ќу, если не
в €талию, то поедем куда-нибудь в ’ироль, в вейцарию, вообще в
горы,  какую-нибудь  каменную  деревушку  среди этих торчащих в
небе пестрых от  снега  гранитных  дьЯволов...  Џредставь  себе
только: острый, сырой воздух, эти дикие каменные хижины, крутые
крыши,  сбитые  в кучу возле горбатого каменного моста, под ним
быстрый шум молочно-зеленой речки, брЯканье колокольцев  тесно,
тесно  идущего  овечьего  стада,  тут  же  аптека  и  магазин с
альпенштоками, страшно теплый отельчик  с  ветвистыми  оленьими
рогами  над  дверью,  словно  нарочно  вырезанными  из пемзы...
словом, дно ущельЯ, где тысЯчу лет живет эта чуждаЯ всему  миру
горнаЯ  дикость,  родит,  венчает, хоронит, и века веков высоко
глЯдит из-за гранитов над нею какаЯ-нибудь  вечно  белаЯ  гора,
как  исполинский  мертвый  ангел...  Ђ какие там девки, ѓенрих!
’угие, краснощекие, в  черных  корсажах,  в  красных  шерстЯных
чулках...
     -- Ћх, уж мне эти поэты! -- сказала она с ласковым зевком.
-- € опЯть  девки,  девки... Ќет, в деревушке холодно, милый. €
никаких девок Я больше не желаю...

     ‚ ‚аршаве, под вечер, когда переезжали на ‚енский  вокзал,
дул  навстречу мокрый ветер с редким и крупным холодным дождем,
у  морщинистого  извозчика,  сидевшего  на  козлах   просторной
колЯски  и  сердито  гнавшего пару лошадей, трепались литовские
усы и текло с кожаного картуза, улицы казались провинциальными.
     Ќа рассвете, поднЯв штору, он увидал  бледную  от  жидкого
снега  равнину,  на  которой кое-где краснели кирпичные домики.
’отчас после того  остановились  и  довольно  долго  стоЯли  на
большой станции, где, после ђоссии, все казалось очень мало, --
вагончики на путЯх, узкие рельсы, железные столбики фонарей, --
и  всюду  чернели  вороха  каменного  углЯ;  маленький солдат с
винтовкой, в высоком кепи,  усеченным  конусом,  и  в  короткой
мышино-голубой  шинели шел, переходЯ пути, от паровозного депо;
по деревЯнной  настилке  под  окнами  ходил  долговЯзый  усатый
человек  в  клетчатой  куртке  с  воротником из заЯчьего меха и
зеленой тирольской  шлЯпе  с  пестрым  перышком  сзади.  ѓенрих
проснулась и шепотом попросила опустить штору. Ћн опустил и лег
в  ее  тепло,  под  одеЯло.  Ћна положила голову на его плечо и
заплакала.
     -- ѓенрих, что ты? -- сказал он.
     -- Ќе знаю, милый, -- ответила она тихо. -- џ на  рассвете
часто плачу. ЏроснешьсЯ, и так вдруг станет жалко себЯ... —ерез
несколько  часов  ты  уедешь,  а  Я останусь одна, пойду в кафе
ждать своего австрийца... Ђ вечером  опЯть  кафе  и  венгерский
оркестр, эти режущие душу скрипки...
     -- „а,  да,  и  пронзительные  цимбалы...  ‚от Я и говорю:
пошли австриЯка к черту и поедем дальше.
     -- Ќет, милый, нельзЯ. —ем же Я буду жить, поссорившись  с
ним?  Ќо  клЯнусь тебе, ничего у менЯ с ним не будет. ‡наешь, в
последний раз, когда Я уезжала из ‚ены, мы с ним уже  выЯснЯли,
как  говоритсЯ,  отношениЯ  --  ночью,  на  улице,  под газовым
фонарем. € ты не можешь себе представить, какаЯ ненависть  была
у  него в лице! ‹ицо от газа и злобы бледно-зеленое, оливковое,
фисташковое... Ќо, главное, как  Я  могу  теперь,  после  тебЯ,
после этого купе, которое сделало нас уж такими близкими...
     -- ‘лушай, правда?
     Ћна  прижала его к себе и стала целовать так крепко, что у
него перехватывало дыхание.
     -- ѓенрих, Я не узнаю тебЯ.
     -- € Я себЯ. Ќо иди, иди ко мне.
     -- Џогоди...
     -- Ќет, нет, сию минуту!
     -- ’олько одно слово: скажи точно,  когда  ты  выедешь  из
‚ены?
     -- Ќынче вечером, нынче же вечером!
     Џоезд  уже  двигалсЯ,  мимо  двери  мЯгко шли и звенели по
ковру шпоры пограничников.

     € был венский вокзал, и запах газа, кофе и пива, и  уехала
ѓенрих,  нарЯднаЯ,  грустно улыбающаЯсЯ, на нервной, деликатной
европейской клЯче, в открытом ландо с красноносым извозчиком  в
пелерине  и  лакированном цилиндре на высоких козлах, снЯвшим с
этой клЯчи одеЯльце и загукавшим и захлопавшим  длинным  бичом,
когда   она   задергала  своими  аристократическими,  длинными,
разбитыми ногами и косо побежала  с  своим  коротко  обрезанным
хвостом   вслед   за  желтым  трамваем.  Ѓыл  ‡еммеринг  и  всЯ
заграничнаЯ праздничность горного полднЯ, левое жаркое  окно  в
вагоне-ресторане,  букетик  цветов,  аполлинарис и красное вино
"”еслау"   на   ослепительно-белом   столике   возле   окна   и
ослепительно-белый    полуденный    блеск    снеговых   вершин,
восстававших в своем торжественно-радостном облачении в райское
индиго неба, рукой подать от поезда, извивавшегосЯ  по  обрывам
над  узкой  бездной,  где  холодно  синела зимнЯЯ, еще утреннЯЯ
тень. Ѓыл морозный, первозданно-непорочный,  чистый,  мертвенно
алевший  и синевший к ночи вечер на каком-то перевале, тонувшем
со всеми своими зелеными елЯми в великом обилии  свежих  пухлых
снегов.  Џотом  была  долгаЯ  стоЯнка  в  темной теснине, возле
итальЯнской границы, среди черного „антова ада гор, и  какой-то
воспаленно-красный, дымЯщий огонь при входе в закопченную пасть
туннелЯ.  Џотом  -- все уже совсем другое, ни на что прежнее не
похожее: старый, облезло-розовый итальЯнский вокзал и петушинаЯ
гордость и петушиные перьЯ на  касках  коротконогих  вокзальных
солдатиков,  и  вместо буфета на вокзале -- одинокий мальчишка,
лениво кативший мимо поезда тележку,  на  которой  были  только
апельсины  и фиаски. Ђ дальше уже вольный, все ускорЯющийсЯ бег
поезда вниз, вниз и все мЯгче, все теплее бьющий из  темноты  в
открытые   окна   ветер  ‹омбардской  равнины,  усеЯнной  вдали
ласковыми огнЯми милой  €талии.  €  перед  вечером  следующего,
совсем  летнего  днЯ  -- вокзал Ќиццы, сезонное многолюдство на
его платформах...
     ‚  синие  сумерки,  когда  до  самого   Ђнтибского   мыса,
пепельным  призраком  таЯвшего на западе, протЯнулись изогнутой
алмазной цепью несчетные береговые огни, он стоЯл в одном фраке
на балконе своей комнаты в отеле на набережной,  думал  о  том,
что  в  Њоскве  теперь  двадцать  градусов  морозу, и ждал, что
сейчас постучат к нему в дверь и подадут телеграмму от ѓенриха.
ЋбедаЯ в столовой отелЯ, под сверкающими  люстрами,  в  тесноте
фраков  и  вечерних  женских  платьев,  опЯть ждал, что вот-вот
мальчик в голубой форменной курточке до поЯса и в белых вЯзаных
перчатках  почтительно  поднесет  ему  на  подносе  телеграмму;
рассеЯнно  ел жидкий суп с кореньЯми, пил красное бордо и ждал;
пил кофе, курил в вестибюле и опЯть ждал, все больше волнуЯсь и
удивлЯЯсь: что  это  со  мною,  с  самой  ранней  молодости  не
испытывал  ничего подобного! Ќо телеграммы все не было. ЃлестЯ,
мелькаЯ, скользили вверх и вниз лифты,  бегали  взад  и  вперед
мальчики,  разносЯ папиросы, сигары и вечерние газеты, ударил с
эстрады струнный оркестр -- телеграммы все не было, а  был  уже
одиннадцатый  час,  а  поезд  из  ‚ены должен был привезти ее в
двенадцать. Ћн выпил за кофе пЯть рюмок коньЯку и,  утомленный,
брезгливый,  поехал  в лифте к себе, злобно глЯдЯ на мальчика в
форме:  "Ђх,  какаЯ  канальЯ   вырастет   из   этого   хитрого,
услужливого,  уже  насквозь  развращенного мальчишки! € кто это
выдумывает всем этим мальчишкам  какие-то  дурацкие  шапочки  и
курточки, то голубые, то коричневые, с погончиками, кантиками!"
     Ќе было телеграммы и утром. Ћн позвонил, молоденький лакеи
во фраке, итальЯнский красавчик с газельими глазами, принес ему
кофе:  "Pas  de  lettres,  monsieur,  pas de telegrammes"16. Ћн
постоЯл в пижаме возле открытой  на  балкон  двери,  щурЯсь  от
солнца  и  плЯшущего золотыми иглами морЯ, глЯдЯ на набережную,
на густую толпу  гулЯющих,  слушаЯ  доносЯщеесЯ  снизу,  из-под
балкона,  итальЯнское  пение,  изнемогающее  от  счастьЯ,  и  с
наслаждением думал:
     "Ќу и черт с ней. ‚се понЯтно".
     Ћн поехал в  Њонте-Љарло,  долго  играл,  проиграл  двести
франков,  поехал назад, чтобы убить времЯ, на извозчике -- ехал
чуть не три часа: топ-топ, топ-топ, уи! и крутой выстрел бича в
воздухе... Џортье радостно осклабилсЯ:
     -- Pas de telegrammes, monsieur!
     Ћн тупо одевалсЯ к обеду, думаЯ все одно и то же.
     "…сли бы сейчас вдруг постучали в дверь и она вдруг вошла,
спеша,   волнуЯсь,   на   ходу   объЯснЯЯ,   почему   она    не
телеграфировала,  почему не приехала вчера, Я бы, кажетсЯ, умер
от счастьЯ! џ сказал бы ей, что  никогда  в  жизни,  никого  на
свете так не любил, как ее, что Ѓог многое простит мне за такую
любовь, простит даже Ќадю, -- возьми менЯ всего, всего, ѓенрих!
„а,  а ѓенрих обедает сейчас со своим австриЯком. “х, какое это
было бы упоение -- дать ей самую зверскую пощечину и  проломить
ему  голову  бутылкой шампанского, которое они распивают сейчас
вместе!"
     Џосле обеда он ходил в густой толпе по  улицам,  в  теплом
воздухе, в сладкой вони копеечных итальЯнских сигар, выходил на
набережную,  к  смолЯной  черноте  морЯ,  глЯдел на драгоценное
ожерелье  его  черного  изгиба,  печально  пропадающего   вдали
направо,  заходил  в  бары  и  все  пил, то коньЯк, то джин, то
виски. ‚озвратЯсь в отель, он, белый как мел, в белом галстуке,
в белом жилете, в цилиндре, важно и небрежно подошел к  портье,
бормоча мертвеющими губами:
     -- Pas de telegrammes?
     €  портье,  делаЯ  вид,  что ничего не замечает, ответил с
радостной готовностью:
     -- Pas de telegrammes, monsieur!
     Ћн был  так  пьЯн,  что  заснул,  сбросив  с  себЯ  только
цилиндр,   пальто   и   фрак,   --   упал   навзничь  и  тотчас
головокружительно  полетел  в  бездонную  темноту,  испещренную
огненными звездами.
     Ќа   третий  день  он  крепко  заснул  после  завтрака  и,
проснувшись, вдруг взглЯнул на  все  свое  жалкое  и  постыдное
поведение трезво и твердо. Ћн потребовал к себе в комнату чаю и
стал  убирать  из гардероба вещи в чемоданы, стараЯсь больше не
думать о ней и не жалеть  о  своей  бессмысленной,  испорченной
поездке.   Џеред   вечером   спустилсЯ   в  вестибюль,  заказал
приготовить счет, спокойным шагом пошел к Љуку и взЯл  билет  в
Њоскву  через ‚енецию в вечернем поезде: пробуду в ‚енеции день
и в три ночи прЯмым путем, без остановок, домой, в ‹оскутную...
Љакой он, этот австриЯк? Џо портретам и по  рассказам  ѓенриха,
рослый,   жилистый,   с   мрачным  и  решительным  --  конечно,
наигранным, --  взглЯдом  косо-склоненного  из-под  широкополой
шлЯпы  лица...  Ќо  что о нем думать! € мало ли что будет еще в
жизни! ‡автра ‚енециЯ. ЋпЯть пение и гитары уличных  певцов  на
набережной под отелем, -- выделЯетсЯ резкий и безучастный голос
черной  простоволосой  женщины,  с  шалью  на  плечах, вторЯщей
разливающемусЯ коротконогому,  кажущемусЯ  с  высоты  карликом,
тенору  в  шлЯпе  нищего...  старичок  в  лохмотьЯх, помогающий
входить в гондолу -- прошлый год помогал входить  с  огнеглазой
сицилианкой  в  хрустальных качающихсЯ серьгах, с желтой кистью
цветущей мимозы в волосах цвета маслины... запах  гниющей  воды
канала,  погребально  лакированнаЯ  внутри  гондола с зубчатой,
хищной секирой на носу, ее  покачивание  и  высоко  стоЯщий  на
корме  молодой  гребец  с  тонкой, перепоЯсанной красным шарфом
талией,  однообразно  подающийсЯ  вперед,  налегаЯ  на  длинное
весло, классически отставивши левую ногу назад...

     ‚ечерело,  вечернее бледное море лежало спокойно и плоско,
зеленоватым сплавом с опаловым глЯнцем, над ним зло и  жалостно
надрывались  чайки, чуЯ на завтра непогоду, дымчато-сизый запад
за  Ђнтибским  мысом  был  мутен,  в  нем  стоЯл  и  мерк  диск
маленького солнца, апельсина-королька. Ћн долго глЯдел на него,
подавленный  ровной  безнадежной  тоской, потом очнулсЯ и бодро
пошел  к  своему  отелю.  "Journaux  etrangers!"17  --  крикнул
бежавший  навстречу газетчик и на бегу сунул ему "Ќовое времЯ".
Ћн сел на скамью и  при  гаснущем  свете  зари  стал  рассеЯнно
развертывать  и  просматривать  еще  свежие  страницы газеты. €
вдруг вскочил, оглушенный и ослепленный как бы взрывом магниЯ:
     "‚ена. 17  декабрЯ.  ‘егоднЯ,  в  ресторане  "”ranzensring"
известный  австрийский писатель Ђртур пиглер убил выстрелом из
револьвера русскую журналистку и переводчицу многих современных
австрийских и немецких новеллистов, работавшую под  псевдонимом
"ѓенрих"".
     10 ноЯбрЯ 1940




ЌЂ’Ђ‹€


I

     ‚  то  лето  Я  впервые  надел  студенческий  картуз и был
счастлив тем особым счастьем начала  молодой  свободной  жизни,
что  бывает  только  в  эту  пору. џ вырос в строгой дворЯнской
семье, в деревне, и юношей, горЯчо мечтаЯ о любви, был еще чист
душой и телом, краснел  при  вольных  разговорах  гимназических
товарищей, и они морщились: "ел бы ты, Њещерский, в монахи!" ‚
то  лето  Я  уже  не  краснел  бы. Џриехав домой на каникулы, Я
решил, что настало и длЯ менЯ времЯ  быть,  как  все,  нарушить
свою  чистоту,  искать  любви  без  романтики  и,  в силу этого
решениЯ да и желаниЯ показать свой голубой околыш, стал  ездить
в  поисках  любовных  встреч  по  соседним имениЯм, по родным и
знакомым. ’ак попал Я в имение моего дЯди по матери, отставного
и давно овдовевшего улана —еркасова, отца единственной  дочери,
а моей двоюродной сестры ‘они...
     џ  приехал  поздно,  и  в доме встретила менЯ только ‘онЯ.
Љогда Я выскочил из тарантаса и вбежал в темную  прихожую,  она
вышла  туда  в ночном фланелевом халатике, высоко держа в левой
руке свечку, подставила мне длЯ поцелуЯ щеку и  сказала,  качаЯ
головой со своей обычной насмешливостью:
     -- Ђх, вечно и всюду опаздывающий молодой человек!
     -- Ќу,  уж  на этот раз никак не по своей вине, -- ответил
Я. -- Ћпоздал не молодой человек, а поезд.
     -- ’ише, все спЯт.  –елый  вечер  умирали  от  нетерпениЯ,
ожиданиЯ  и  наконец  махнули  на  тебЯ  рукой. Џапа ушел спать
рассерженный, обругав  тебЯ  вертопрахом,  а  …фрема,  очевидно
оставшегосЯ  на  станции  до  утреннего поезда, старым дураком.
Ќатали  ушла  обиженнаЯ,  прислуга  тоже  разошлась,   одна   Я
оказалась  терпелива  и  верна  тебе.  Ќу,  раздевайсЯ и пойдем
ужинать.
     џ ответил, любуЯсь ее синими глазами и поднЯтой,  открытой
до плеча рукой:
     -- ‘пасибо,  милый  друг.  “бедитьсЯ  в твоей верности мне
теперь особенно приЯтно -- ты стала совершенной красавицей, и Я
имею на тебЯ самые  серьезные  виды.  ЉакаЯ  рука,  шеЯ  и  как
соблазнителен  этот  мЯгкий халатик, под которым, верно, ничего
нет!
     Ћна засмеЯлась:
     -- Џочти ничего. Ќо и ты стал хоть куда и очень  возмужал.
†ивой  взглЯд  и пошлые черные усики... ’олько что это с тобой?
’ы за эти два года, что Я не видала тебЯ, превратилсЯ из  вечно
вспыхивающего  от  застенчивости мальчишки в негаа, интересного
нахала. € это сулило бы нам много любовных утех,  как  говорили
наши  бабушки,  если бы не Ќатали, в которую ты завтра же утром
влюбишьсЯ до гроба.
     -- „а кто это  Ќатали?  --  спросил  Я,  входЯ  за  ней  в
освещенную  Яркой висЯчей лампой столовую с открытыми в черноту
теплой и тихой летней ночи окнами.
     -- ќто  Ќаташа  ‘танкевич,  моЯ   подруга   по   гимназии,
приехавшаЯ  погостить  у  менЯ.  €  вот  это  уж  действительно
красавица, не то что Я. Џредставь себе: прелестнаЯ головка, так
называемые "золотые" волосы и черные глаза. € даже не глаза,  а
черные   солнца,   выражаЯсь  по-персидски.  ђесницы,  конечно,
огромные и тоже черные, и удивительный  золотистый  цвет  лица,
плечей и всего прочего.
     -- —его прочего? -- спросил Я, все больше восхищаЯсь тоном
нашего разговора.
     -- Ђ  вот мы завтра утром пойдем с ней купатьсЯ -- советую
тебе залезть в  кусты,  тогда  увидишь  чего.  €  сложена,  как
молоденькаЯ нимфа...
     Ќа  столе  в  столовой были холодные котлеты, кусок сыру и
бутылка красного крымского вина.
     -- Ќе прогневайсЯ, больше  ничего  нет,  --  сказала  она,
садЯсь  и  наливаЯ вина мне и себе. -- € водки нет. Ќу, дай юг,
чокнемсЯ хоть вином.
     -- Ђ что именно дай бог?
     -- Ќайти мне поскорей такого жениха, что пошел  бы  к  нам
"во   двор".   ‚едь  мне  уже  двадцать  первый  год,  а  выйти
куда-нибудь замуж  на  сторону  Я  никак  не  могу:  с  кем  же
останетсЯ папа?
     -- Ќу, дай бог!
     € мы чокнулись, и, медленно выпив весь бокал, она опЯть со
странной  усмешкой  стала глЯдеть на менЯ, на то, как Я работаю
вилкой, стала как бы про себЯ говорить:
     -- „а, ты ничего себе, похож на грузина и довольно красив,
прежде был уж очень тощ и зелен лицом. ‚ообще очень  изменилсЯ,
стал легкий, приЯтный. ’олько вот глаза бегают.
     -- ќто  потому, что ты менЯ смущаешь своими прелестЯми. ’ы
ведь тоже не совсем такаЯ была прежде...
     € Я весело осмотрел ее. Ћна сидела с другой стороны стола,
всЯ взобравшись на стул, поджав под себЯ ногу,  положив  полное
колено  на  колено,  немного  боком  ко мне, под лампой блестел
ровный загар ее руки, сиЯли сине-лиловые усмехающиесЯ  глаза  и
красновато   отливали   каштаном   густые   и   мЯгкие  волосы,
заплетенные на  ночь  в  большую  косу;  ворот  распахнувшегосЯ
халатика  открывал  круглую  загорелую  шею  и начало полнеющей
груди, на которой тоже лежал треугольник загара: на левой  щеке
у нее была родинка с красивым завитком черных волос.
     -- Ќу, а что папа?
     Ћна,  продолжаЯ  глЯдеть  все с той же усмешкой, вынула из
кармана маленький серебрЯный портсигар и  серебрЯную  коробочку
со  спичками  и  закурила  с некоторой даже излишней ловкостью,
поправлЯЯ под собой поджатое бедро:
     -- Џапа, слава богу, молодцом.  Џо-прежнему  прЯм,  тверд,
постукивает  костылем,  взбивает седой кок, тайком подкрашивает
чем-то бурым усы и баки, молодецки  посматривает  на  •ристю...
’олько  еще  больше  прежнего  и еще настойчивее трЯсет, качает
головой. Џохоже, что  никогда  ни  с  кем  не  соглашаетсЯ,  --
сказала она и засмеЯлась.
     -- •очешь папиросу?
     џ  закурил,  хотЯ еще не курил тогда, она опЯть налила мне
себе и посмотрела в темноту за открытым окном:
     -- „а, пока все слава богу. € прекрасное лето, --  ночь-то
какаЯ,  а?  ’олько  соловьи уж замолчали. € Я правда очень тебе
рада. Џослала за тобой еще в шесть часов, боЯлась,  как  бы  не
опоздал выживший из ума …фрем к поезду. †дала тебЯ нетерпеливее
всех.  Ђ  потом даже довольна была, что все разошлись, и что ты
опаздываешь, что мы,  если  ты  приедешь,  посидим  наедине.  џ
почему-то  так  и думала, что ты очень изменилсЯ, с такими, как
ты, всегда бывает так.  €  знаешь,  то  такое  удовольствие  --
сидеть   одной   во  всем  доме  в  летнюю  ночь,  когда  ждешь
кого-нибудь  с   поезда,   и   наконец   слыхать,   что   едут,
погромыхивают бубенчики, подкатывает к крыльцу...
     џ  крепко взЯл через стол ее руку и подержал в своей, тоже
чувствуЯ тЯгу ко всему ее  телу.  Ћна  с  веселым  спокойствием
пускала из губ колечки дыма. џ бросил руку и будто шутЯ сказал:
     -- ‚от  ты  говоришь  Ќатали...  ЌикакаЯ Ќатали с тобой не
сравнитсЯ... Љстати, кто она, -- откуда?
     -- Ќаша воронежскаЯ, из прекрасной  семьи,  очень  богатой
когда-то, теперь же просто нищей. ‚ доме говорЯт по-английски и
по-французски,  а  есть  нечего...  Ћчень трогательнаЯ девочка,
стройненькаЯ, еще хрупкаЯ. “мница, только  очень  скрытнаЯ,  не
сразу  разберешь,  умна  или  глупа... ќти ‘танкевичи недалекие
соседи твоего милейшего кузена  ЂлексеЯ  Њещерского,  и  Ќатали
говорит,  что  он  что-то  частенько  стал  заезжать  к  ним  и
жаловатьсЯ на свою холостую жизнь. Ќо  он  ей  не  нравитсЯ.  Ђ
потом  --  богат, подумают, что вышла из-за денег, пожертвовала
собой длЯ родителей.
     -- ’ак, -- сказал  Я.  --  Ќо  вернемсЯ  к  делу.  Ќатали,
Ќатали, а как же наш-то с тобой роман?
     -- Ќатали  нашему роману все-таки не помешает, -- ответила
она. -- ’ы будешь сходить с ума от любви к  ней,  а  целоватьсЯ
будешь   со  мной.  Ѓудешь  плакать  у  менЯ  на  груди  от  ее
жестокости, а Я буду тебЯ утешать.
     -- Ќо ведь ты же знаешь,  что  Я  давным-давно  влюблен  в
тебЯ.
     -- „а,  но  ведь  это была обычнаЯ влюбленность в кузину и
притом уж слишком подколоднаЯ, ты тогда только смешон и  скучен
был. Ќо бог с тобой, прощаю тебе твою прежнюю глупость и готова
начать  наш  роман  завтра  же, несмотрЯ на Ќатали. Ђ пока идем
спать, мне завтра рано вставать по хозЯйству.
     € она встала, запахиваЯ халатик, взЯла  в  прихожей  почти
догоревшую  свечу и повела менЯ в мою комнату. € на пороге этой
комнаты, радуЯсь и  дивЯсь  тому,  чему  Я  в  душе  дивилсЯ  и
радовалсЯ  весь  ужин, -- такой счастливой удаче своих любовных
надежд, котораЯ вдруг выпала на мою долю  у  —еркасовых,  --  Я
долго и жадно целовал и прижимал ее к притолоке, а она сумрачно
закрывала глаза, все ниже опускаЯ капающую свечу. “ходЯ от менЯ
с пунцовым лицом, она погрозила мне пальцем и тихо сказала:
     -- ’олько  смотри  теперь:  завтра,  при  всех,  не  сметь
пожирать менЯ "страстными взорами"! €збавь  бог,  если  заметит
что-нибудь  папа. Ћн менЯ боитсЯ ужасно, а Я его еще больше. „а
и не хочу, чтобы  Ќатали  заметила  что-нибудь.  џ  ведь  очень
стыдлива,  не  суди,  пожалуйста,  по  тому,  как Я веду себЯ с
тобой. Ђ не исполнишь моего приказаниЯ, сразу станешь  противен
мне...
     џ  разделсЯ  и  упал в постель с головокружением, но уснул
сладко и мгновенно, разбитый счастьем и усталостью,  совсем  не
подозреваЯ,  какое  великое  несчастье  ждет  менЯ впереди, что
шутки ‘они окажутсЯ не шутками.
     ‚последствии  Я  не  раз  вспоминал,  как  некое  зловещее
предзнаменование,  что,  когда  Я вошел в свою комнату и юркнул
спичкой, чтобы зажечь свечу, на менЯ метнулась крупнаЯ  летучаЯ
мышь.  Ћна  метнулась  к моему лицу, так близко, что Я даже при
свете спички Ясно увидал  ее  мерзкую  темную  бархатистость  и
ушастую,  курносую, похожую на смерть, хищную мордочку, потом с
гладким трепетанием, изламываЯсь, нырнула в  черноту  открытого
окна. Ќо тогда Я тотчас забыл о ней.


II

     ‚  первый  раз  Я видел Ќатали да другой день утром только
мельком: она вдруг вскочила из прихожей в столовую, глЯнула, --
была еще не причесана и в одной легкой  распашонке  из  чего-то
оранжевого,  -- и, сверкнув этим оранжевым, золотистой Яркостью
волос и черными глазами, исчезла. џ был ту  минуту  в  столовой
один,  только  что  кончил  пить  кофе, -- улан кончил раньше и
ушел, -- и, встав из-за стола, случайно обернулсЯ...
     џ проснулсЯ в то утро довольно рано, в еще  полной  тишине
всего дома. ‚ доме было столько комнат, что Я иногда нуждалсЯ в
них.  џ  проснулсЯ в какой-то дальней комнате, окнами в теневую
часть сада, крепко выспавшись, с удовольствием вымылсЯ,  оделсЯ
во   все   чистое,   --  особенно  приЯтно  было  надеть  новую
косоворотку красного шелка, -- покрасивее причесал свои  черные
мокрые волосы, подстриженные вчера в ‚оронеже, вышел в коридор,
повернул  в  другой  и оказалсЯ перед дверью в кабинет и вместе
спальню  улана.  ‡наЯ,  что  он  встает  летом  часов  в  пЯть,
постучалсЯ.  Ќикто  не ответил, и Я отворил дверь, заглЯнул и с
удовольствием  убедилсЯ  неизменности  этой  старой  просторной
комнаты  с  тройным итальЯнским окном под столетний серебристый
тополь: налево всЯ стена в дубовых книжных шкалах, между ними в
одном месте  высЯтсЯ  часы  красного  дерева  с  медным  диском
неподвижного  маЯтника,  в  другом  стоит  целаЯ  куча трубок с
бисерными чубуками,  а  над  ними  висит  барометр,  в  третьем
вдвинуто  бюро  дедовских  времен с порыжевшим сукном откинутой
доски орехового дерева, а  на  сукне  клеши,  молотки,  гвозди,
меднаЯ  подзорнаЯ  труба,  на стене возле двери, над стопудовым
деревЯнным  диваном,  целаЯ  галереЯ  выцветших   портретов   в
овальных  рамках; под окном письменный стол, глубокое кресло --
то и другое тоже  огромных  размеров;  правее,  над  широчайшей
дубовой кроватью картина во всю стену: почерневший лаковый фон,
на   нем   еле   видные   клубы   смугло-дымчатых   облаков   и
зеленовато-голубых поэтических деревьев, а  на  переднем  плане
блещет   точно   окаменевшим   Яичным   белком  голаЯ  дороднаЯ
красавица, чуть не в натуральную величину, стоЯщаЯ  вполуоборот
к  зрителю гордым лицом и всеми выпуклостЯми полновесной спины,
крутого зада  и  тыла  могучих  ног,  соблазнительно  прикрываЯ
удлиненными  расставленными  пальцами одной руки сосок груди, а
другой низ живота в жирных складках. ЋглЯнув все это, Я услыхал
сзади себЯ сильный голос улана, с костылем подходившего ко  мне
из прихожей:
     -- Ќет,  братец, менЯ в эту пору в спальне не найдешь. ќто
ведь вы валЯетесь по кроватЯм до трех дубов.
     џ поцеловал его широкую сухую руку и спросил:
     -- Љаких дубов, дЯдЯ?
     -- ’ак мужики говорЯт, -- ответил он, мотаЯ седым коком  и
оглЯдываЯ менЯ желтыми глазами, еще зоркими и умными. -- ‘олнце
на  три дуба поднЯлось, а ты все еще мордой на подушке, говорЯт
мужики. Ќу, пойдем пить кофе...
     "—удесный старик, чудесный дом", -- думал Я, входЯ за  ним
в  столовую,  в  открытые  окна которой глЯдела зелень бренного
сада и все летнее  благополучие  деревенской  усадьбы.  ‘лужила
стараЯ  нЯнька,  маленькаЯ  и  горбатаЯ,  улан  пил из толстого
стакана в серебрЯном подстаканнике  крепкий  чай  со  сливками,
придерживаЯ  в  стакане широким пальцем тонкое и длинное, витое
стебло круглой золотой старинной ложечки, Я ел ломоть за ломтем
черный  хлеб  с  маслом  и  все  подливал  себе   из   горЯчего
серебрЯного кофейника; улан, интересуЯсь только собой, ни о чем
не  спросив  менЯ, рассказывал о соседЯх-помещиках, на все лады
бранЯ и высмеиваЯ их, Я притворЯлсЯ, что слушаю, глЯдел на  его
усы,  баки,  на  крупные  волосы  на конце носа, а сам так ждал
Ќатали и ‘оню, что не сиделось на месте: что это  за  Ќатали  и
как  мы  встретимсЯ  с ‘оней после вчерашнего? —увствовал к ней
восторг, благодарность, порочно думал о спальнЯх ее  и  Ќатали,
обо  всем  том,  что  делаетсЯ  в  утреннем  беспорЯдке женской
спальни... Њожет, ‘онЯ все-таки  сказала  Ќатали  что-нибудь  о
нашей  начавшейсЯ  вчера  любви?  …сли так, то Я чувствую нечто
вроде любви  и  к  Ќатали,  и  не  потому,  что  она  будто  бы
красавица,  а  потому,  что  она уже стала нашей с ‘оней тайной
соучастницей, -- отчего же нельзЯ любить двух? ‚от  они  сейчас
войдут  во  всей  своей  утренней  свежести,  увидЯт  менЯ, мою
грузинскую красоту и красную косоворотку, заговорЯт, засмеютсЯ,
сЯдут за стол, красиво наливаЯ из этого горЯчего кофейника,  --
молодой  утренний  аппетит, молодое утреннее возбуждение, блеск
выспавшихсЯ  глаз,  легкий  налет  пудры  на  как   будто   еще
помолодевших  после  сна щеках и этот смех за каждым словом, не
совсем естественный  и  тем  более  очаровательный...  Ђ  перед
завтраком  они  пойдут  по  саду  к  реке,  будут раздеватьсЯ в
купальне, освещаемые по голому  телу  сверху  синевой  неба,  а
снизу отблеском прозрачной воды... ‚оображение всегда было живо
у  менЯ, Я мысленно видел, как ‘онЯ и Ќатали станут, держась за
перила лесенки в купальню, неловко сходить  по  ее  ступенькам,
погруженным  в воду, мокрым, холодным и скользким от противного
зеленого бархата слизи, наросшей  на  них,  как  ‘онЯ,  откинув
назад  густоволосую  голову,  решительно  упадет  вдруг на воду
поднЯтыми  грудЯми  --   и,   всЯ   странно   виднаЯ   в   воде
голубовато-лиловым  телом,  косо разведет в разные стороны углы
рук и ног, совсем как лЯгушка...
     -- Ќу, до обеда, ты ведь помнишь: обед  в  двенадцать,  --
отрицательно  качаЯ  головой,  сказал  улан  и  встал  со своим
выбритым подбородком, в бурых усах,  соединенных  с  такими  же
баками,  высокий,  старчески  твердый,  в  просторном чесучовом
костюме и  тупоносых  башмаках,  с  костылем  в  широкой  руке,
покрытой гречкою, потрепал менЯ по плечу и скорым шагом ушел. €
вот  тут-то,  когда  Я  тоже  встал,  чтоб выйти через соседнюю
комнату на балкон, она и вскочила, мелькнула и скрылась,  сразу
поразив   менЯ   радостным   восхищением.  џ  вышел  на  балкон
изумленный: в самом деле, красавица! -- и долго стоЯл так,  как
бы  собираЯсь  с  мыслЯми.  џ  так ждал их в столовую, но когда
наконец услыхал их в столовой с балкона, вдруг сбежал в сад, --
охватил какой-то страх не то перед обеими, с одной из которых Я
имел уже пленительную тайну, не то больше всего  перед  Ќатали,
перед  тем мгновенным, чем она полчаса тому назад ослепила менЯ
в своей быстроте. џ походил  по  саду,  лежавшему,  как  и  всЯ
усадьба,  в речной низменности, наконец преодолел себЯ, вошел с
напускной простотой и встретил веселую смелость  ‘они  и  милую
шутку  Ќатали,  котораЯ  с  улыбкой  вскинула на менЯ из черных
ресниц сиЯющую черноту своих глаз, особенно  поразительную  при
свете ее волос:
     -- Њы уже виделись!
     Џотом   мы  стоЯли  на  балконе,  облокотЯсь  на  каменную
баллюстраду, с летним удовольствием чувствуЯ, как горЯчо  печет
нам раскрытые головы, и Ќатали стоЯла возле менЯ, а ‘онЯ, обнЯв
ее и будто рассеЯнно глЯдЯ куда-то, с усмешкой напевала: "‘редь
шумного бала, случайно..." Џотом выпрЯмилась:
     -- Ќу, купатьсЯ! ‚ первую очередь мы, потом пойдешь ты...
     Ќатали побежала за простынЯми, а она задержалась и шепнула
мне:
     -- €зволь  с нынешнего днЯ притворЯтьсЯ, что ты влюбилсЯ в
Ќатали. € берегись, если окажетсЯ,  что  тебе  притворЯтьсЯ  не
надо.
     €  Я  чуть  не ответил с веселой дерзостью, что да, уже не
надо, а она, покосЯсь на дверь, тихо прибавила:
     -- Џриду к тебе после обеда...
     Љогда они вернулись, пошел  в  купальню  Я  --  сперва  по
длинной  березовой  аллее,  потом  среди разных старых деревьев
прибрежьЯ, где тепло пахло речной водой и  орали  на  древесных
верхушках   грачи,   шел  и  опЯть  думал  с  двумЯ  совершенно
противоположными чувствами о  Ќатали  и  о  ‘оне,  что  Я  буду
купатьсЯ в той же воде, в которой только что купались они...
     Џосле  обеда  среди  всего  того счастливого, бесцельного,
привольного и спокойного, что глЯдело из сала в открытые  окна,
-- небо,  зелень,  солнце,  --  после долгого обеда с окрошкой,
жареными цыплЯтами и малиной со сливками, за которым  Я  втайне
замирал  от  присутствиЯ  Ќатали и от ожиданиЯ того часа, когда
затихнет весь дом на послеобеденное времЯ и  ‘онЯ  (вышедшаЯ  к
обеду  с  темно-красной  бархатистой  розой  в  волосах) тайком
прибежит ко мне, чтобы продолжить вчерашнее уже не наспех и  не
как-нибудь,  Я  тотчас ушел в свою комнату и притворил сквозные
ставни, стал ждать ее, лежа на турецком диване,  слушаЯ  жаркую
тишину усадьбы и уже томное, послеполуденное пение птиц в саду,
из  которого  шел  в  ставни сладкий от цветов и трав воздух, и
безвыходно думал: как же мне теперь жить в этой  двойственности
-- в  тайных  свиданиЯх  с ‘оней и рЯдом с Ќатали, одна мысль о
которой уже охватывает менЯ таким  чистым  любовным  восторгом,
страстной   мечтой  глЯдеть  на  нее  только  с  тем  радостным
обожанием, с которым Я давеча глЯдел на  ее  тонкий  склоненный
стан,   на   острые  девичьи  локти,  которыми  она,  полустоЯ,
опиралась на нагретый солнцем старый камень  балюстрады?  ‘онЯ,
облокотЯсь  рЯдом  с  ней  и  обнЯв  ее  за плечо, была в своем
батистовом пеньюаре с оборками и похожа на только что  вышедшую
замуж  молодую  женщину,  а она в холстинковой юбочке и вышитой
малороссийской  сорочке,  под  которыми  угадывалось  все  юное
совершенство ее сложениЯ, казалась чуть не подростком. ‚ том-то
и  была  высшаЯ  радость,  что  Я  даже  помыслить  не  смел  о
возможности поцеловать ее с теми же чувствами, с какими целовал
вчера ‘оню! ‚ легком  и  широком  рукаве  сорочки,  вышитой  по
плечам   красным   и  синим,  была  видна  ее  тонкаЯ  рука,  к
сухо-золотистой коже которой прилегали рыжеватые волоски, --  Я
глЯдел  и  думал: что испытал бы Я, если бы посмел коснутьсЯ их
губами! €, чувствуЯ мой взглЯд, она вскинула на менЯ  блестЯщую
черноту  глаз и всю свою Яркую головку, обвитую плетью довольно
крупной косы. џ отошел и поспешно опустил глаза, увидав ее ноги
сквозь просвечивающий на солнце подол юбки и  тонкие,  крепкие,
породистые щиколотки в сером прозрачном чулке...
     ‘онЯ, с розой в волосах, быстро отворила и затворила верь,
тихо воскликнула:  "Љак, ты спал?" џ вскочил -- что ты, что ты,
мог ли Я спать! -- схватил ее руки. "‡апри дверь на ключ..."  џ
кинулсЯ к двери, она села на диван, закрываЯ глаза, -- "Ќу, иди
ко  мне",  -- и мы сразу потерЯли всЯкий стыд и рассудок. Њы не
проронили почти ни слова за эти минуты, и она, во всей прелести
своего жаркого тела,  позволила  целовать  себЯ  уже  всюду  --
только  целовать -- и все сумрачней закрывала глаза, все больше
разгоралась лицом, и опЯть, уходЯ и поправлЯЯ  волосы,  шепотом
пригрозила:
     -- Ђ  что  до  Ќатали,  то  повторЯю:  берегись перейти за
притворство. •арактер у менЯ вовсе не такой  милый,  как  можно
думать!
     ђоза  валЯлась на полу. џ спрЯтал ее в стол, и к вечеру ее
темно-красный бархат стал вЯлым и лиловым.


III

     †изнь моЯ пошла внешне обыденно, но внутренне Я не знал ни
минуты покоЯ, все  больше  и  больше  привЯзываЯсь  к  ‘оне,  к
сладкой  привычке  изнурительно-страстных  свиданий  с  ней  по
ночам, -- она теперь приходила ко мне  только  поздно  вечером,
когда  весь  дом  засыпал,  -- и все мучительнее и восторженнее
следЯ тайком за Ќатали, за каждым ее движением. ‚се шло обычным
летним порЯдком: встречи утром, купанье перед  обедом  и  обед,
потом  отдых  по  своим  комнатам, потом сад, -- они что-нибудь
вышивали, сидЯ в березовой аллее и заставлЯЯ менЯ читать  вслух
ѓончарова,  или  варили варенье на тенистой полЯнке под дубами,
недалеко от дома, вправо от балкона; в пЯтом часу чай на другой
тенистой полЯне, влево, вечером прогулки или крокет на  широком
дворе  перед домом, -- Я с Ќатали против ‘они или ‘онЯ с Ќатали
против менЯ, -- в сумерки ужин в столовой... Џосле  ужина  улан
уходил  спать, а мы еще долго сидели в темноте на балконе, мы с
‘оней шутЯ и курЯ, а Ќатали молча. Ќаконец ‘онЯ говорила:  "Ќу,
спать!"  --  и,  простЯсь  с  ними, Я шел к себе, с холодеющими
руками ждал того заветного часа, когда весь дом станет темен  и
так  тих,  что  слышно,  как непрерывно тикающей ниточкой бегут
карманные часы у моего изголовьЯ под нагоревшей свечой,  и  все
дивилсЯ,  ужасалсЯ:  за  что  так  наказал менЯ Ѓог, за что дал
сразу  две  любви,  такие  разные  и  такие  страстные,   такую
мучительную  красоту  обожаниЯ  Ќатали и такое телесное упоение
‘оней. џ чувствовал, что вот-вот мы с  ней  не  выдержим  нашей
неполной  близости и что Я совсем сойду тогда с ума от ожиданиЯ
наших ночных встреч и от ощущениЯ их потом весь день, и все это
рЯдом с Ќатали! ‘онЯ уже ревновала, грозно вспыхивала иногда, а
вместе с тем наедине говорила мне:
     -- Ѓоюсь, что мы  с  тобой  за  столом  и  при  Ќатали  не
достаточно просты. Џапа, мне кажетсЯ, начинает что-то замечать.
Ќатали  тоже,  а  нЯнька, конечно, уже уверена в нашем романе и
небось наушничает папе. ‘иди побольше в саду с  Ќатали  вдвоем,
читай  ей  этот  несносный  "Ћбрыв",  уводи ее иногда гулЯть по
вечерам... ќто ужасно, Я ведь замечаю, как идиотски  ты  пЯлишь
на  нее глаза, временами чувствую к тебе ненависть, готова, как
какаЯ-нибудь Ћдарка, вцепитьсЯ при всех тебе в волосы,  да  что
же мне делать?
     “жаснее всего было то, что, как мне казалось, начала не то
страдать,  не то негодовать, чувствовать, что что-то есть между
мной и ‘оней  тайное,  Ќатали.  Ћна,  и  без  того  молчаливаЯ,
становилась  все  молчаливее,  играла  в  крокет  или  вышивала
излишне  пристально.  Њы  как  будто  привыкли  друг  к  другу,
сблизились,  но  вот  Я  как-то  пошутил,  сидЯ  с ней вдвоем в
гостиной, где она перелистывала ноты, полулежа на диване:
     -- Ђ  Я  слышал,  Ќатали,  что,  может  быть,  мы  с  вами
породнимсЯ.
     Ћна резко взглЯнула на менЯ:
     -- Љак это?
     -- Њой кузен, Ђлексей Ќиколаич Њещерский...
     Ћна не дала мне договорить:
     -- Ђх, вот что! ‚аш кузен, этот, простите, упитанный, весь
заросший  черными  блестЯщими  волосами,  картавЯщий  великан с
красным  сочным  ртом...  €  кто  дал  вам  право  на  подобные
разговоры со мной?
     џ испугалсЯ:
     -- Ќатали,  Ќатали,  за  что  вы  так  строги ко мне1 „аже
пошутить нельзЯ! Ќу простите менЯ, -- сказал Я, берЯ ее руку.
     Ћна не отнЯла руки и сказала:
     -- џ до сих пор не понимаю... не знаю вас...  Ќо  довольно
об этом...
     —тобы  не  видеть  ее томительно влекущих к себе теннисных
белых башмачков, вкось подобранных на диване, Я встал  и  вышел
на балкон. ‡аходила из-за сада туча, тускнел воздух, все шире и
ближе  шел  по  саду  мЯгкий  летний  шум,  сладко дуло полевым
дождевым ветром, и менЯ  вдруг  так  сладко,  молодо  и  вольно
охватило какое-то беспричинное, на все согласное счастье, что Я
крикнул:
     -- Ќатали, на минутку!
     Ћна подошла к порогу:
     -- —то?
     -- ‚здохните  -- какой ветер! Љакой радостью могло бы быть
все!
     Ћна помолчала.
     -- „а.
     -- Ќатали, как вы неласковы  со  мной!  ‚ы  что-то  имеете
против менЯ?
     Ћна гордо пожала плечом:
     -- —то и почему Я могу иметь против вас?
     ‚ечером,  лежа в темноте в плетеных креслах на балконе, мы
все трое молчали, -- звезды только кое-где  мелькали  в  темных
облаках,  слабо  тЯнуло  со  стороны  реки  вЯлым  ветром,  там
дремотно журчали лЯгушки.
     -- Љ дождю,  спать  хочетсЯ,  --  сказала  ‘онЯ,  подавлЯЯ
зевок.  --  ЌЯнька  сказала, народилсЯ молодой месЯц и теперь с
неделю будет "обмыватьсЯ". -- €, помолчав, добавила: -- Ќатали,
что вы думаете о первой любви?
     Ќатали откликнулась из темноты:
     -- џ в одном убеждена: в страшном  различии  первой  любви
юноши и девушки.
     ‘онЯ подумала:
     -- Ќу, и девушки бывают разные... € решительно встала:
     -- Ќет, спать, спать!
     -- Ђ  Я  еще  подремлю  тут, мне ночь нравитсЯ, -- сказала
Ќатали.
     џ прошептал, слушаЯ удалЯющиесЯ шаги ‘они:
     -- —то-то нехорошо говорили мы нынче с вами!
     Ћна ответила:
     -- „а, да, мы нехорошо говорили...
     Ќа другой день мы встретились как  будто  спокойно.  Ќочью
шел тихий дождь, но утром погода разгулЯлась, после обеда стало
сухо  и  жарко.  Џеред  чаем  в  пЯтом  часу, когда ‘онЯ делала
какие-то хозЯйственные подсчеты в кабинете улана, мы  сидели  в
березовой  аллее  и  пытались продолжать чтение вслух "Ћбрыва".
Ћна, наклонЯсь, что-то шила, мелькаЯ правой рукой, Я читал и от
времени до времени с сладкой  тоской  взглЯдывал  на  ее  левую
руку,  видную в рукаве, на рыжеватые волоски, прилегавшие к ней
выше кисти и на такие же там, где шеЯ сзади переходила в плечо,
и читал все оживленнее, не понимаЯ ни слова. Ќаконец сказал:
     -- Ќу теперь почитайте вы...
     Ћна разогнулась, под тонкой блузкой обозначились точки  ее
грудей,  отложила  шитье и, опЯть наклонись, низко опустив свою
странную и чудесную голову и показываЯ  мне  затылок  и  начало
плеча, положила книгу на колени, стала читать скорым и неверным
голосом.  џ  глЯдел на ее руки, на колени под книгой, изнемогаЯ
от неистовой любви к ним и звуку ее  голоса.  ‚  разных  местах
предвечернего  сада  вскрикивали  на  лету  иволги,  против нас
высоко висел, прижавшись к стволу сосны, одиноко росшей в аллее
среди берез, красновато-серый дЯтел...
     -- Ќатали, какой удивительный цвет волос  у  вас!  Ђ  коса
немного темнее, цвета спелой кукурузы...
     Ћна продолжала читать.
     -- Ќатали, дЯтел, посмотрите!
     Ћна взглЯнула вверх:
     -- „а,  да,  Я  его  уже  видела,  и нынче видела, и вчера
видела... Ќе мешайте читать.
     џ помолчал, потом снова:
     -- Џосмотрите, как это похоже на засохших серых червЯчков.
     -- —то, где?
     џ указал ей на  скамью  между  нами,  на  засохший  птичий
известковый помет:
     -- Џравда?
     € взЯл и сжал ее руку, бормоча и смеЯсь от счастьЯ:
     -- Ќатали, Ќатали!
     Ћна тихо и долго поглЯдела на менЯ, потом выговорила:
     -- Ќо вы же любите ‘оню!
     џ  покраснел,  как  пойманный мошенник, но с такой горЯчей
поспешностью отрексЯ от ‘они,  что  она  даже  слегка  раскрыла
губы:
     -- ќто неправда?
     -- Ќеправда,  неправда!  џ  ее очень люблю, но как сестру,
ведь мы знаем друг друга с детства!


IV

     Ќа другой день она не вышла ни утром, ни к обеду.
     -- ‘онЯ, что с Ќатали? -- спросил улан, и  ‘онЯ  ответила,
нехорошо засмеЯвшись:
     -- ‹ежит  все утро в распашонке, нечесанаЯ, по лицу видно,
что ревела, принесли ей кофе -- не допила... —то такое? "ѓолова
болит". “ж не влюбилась ли!
     -- Ћчень просто, -- сказал  улан  бодро,  с  одобрительным
намеком глЯнув на менЯ, но отрицаЯ головой.
     ‚ышла  Ќатали  только  к вечернему чаю, но вошла на балкон
легко и живо,  улыбнулась  мне  приветливо  и  как  будто  чуть
виновато,  удивив менЯ этой живостью, улыбкой и некоторой новой
нарЯдностью:  волосы  убраны  туго,  спереди  немного  подвиты,
волнисто  тронуты  щипцами, платье другое, из чего-то зеленого,
цельное, очень простое и очень ловкое, особенно в перехвате  на
талии,  туфельки  черные,  на высоких каблучках, -- Я внутренне
ахнул от нового восторга.  џ,  сидЯ  на  балконе,  просматривал
"€сторический  вестник",  несколько книг которого дал мне улан,
когда она вдруг вошла с этой  живостью  и  несколько  смущенной
приветливостью:
     -- „обрый  вечер.  €дем  чай пить. ‘егоднЯ за самоваром Я.
‘онЯ нездорова.
     -- Љак? ’о вы, то она?
     -- “ менЯ просто болела голова  с  утра.  ‘тыдно  сказать,
только сейчас привела себЯ в порЯдок...
     -- „о  чего  удивительно  это  зеленое  при ваших глазах и
волосах! -- сказал Я. € вдруг спросил, краснеЯ: -- ‚ы вчера мне
поверили?
     Ћна тоже покраснела -- тонко и ало -- и отвернулась:
     -- Ќе сразу, не совсем. Џотом  вдруг  сообразила,  что  не
имею основаниЯ не верить вам... и что, в сущности, какое же мне
дело до ваших с ‘оней чувств? Ќо идем...
     Љ ужину вышла и ‘онЯ и улучила минуту сказать мне:
     -- џ  заболела.  “  менЯ это проходит всегда очень тЯжело,
дней пЯть лежу. Ќынче еще могла выйти, а завтра  уж  нет.  ‚еди
себЯ умно без менЯ. џ тебЯ страшно люблю и ужасно ревную.
     -- Ќеужто даже не заглЯнешь нынче ко мне?
     -- ’ы глуп!
     ќто было и счастье и несчастье: пЯть дней полной свободы с
Ќатали и пЯть дней не видать по ночам у себЯ ‘они!
     ‘ неделю правила домом, всем распорЯжалась, ходила в белом
передничке  через  двор  в поварскую Ќатали -- Я никогда еще не
видал ее такой деловитой, видно было, что роль  заместительницы
‘они  и заботливой хозЯйки доставлЯет ей большое удовольствие и
что она как будто отдыхает от тайной внимательности к тому, как
мы с ‘оней говорим, переглЯдываемсЯ. ‚се эти  дни,  пережив  за
обедом  сперва  тревогу, все ли хорошо, а потом довольство, что
все  хорошо  и  старик-повар  и   •ристЯ,   хохлушка-горничнаЯ,
приносили  и  подавали  вовремЯ,  не раздражаЯ улана, она после
обеда уходила к ‘оне, куда менЯ не пускали, и оставалась у  ней
до  вечернего  чаЯ,  а  после  ужина весь вечер. Ѓывать со мной
наедине она, очевидно,  избегала,  и  Я  недоумевал,  скучал  и
страдал в одиночестве. Џочему стала ласкова, а избегает? ЃоитсЯ
‘они  или  себЯ,  своего  чувства  ко  мне? € страстно хотелось
верить, что себЯ, и Я упивалсЯ все крепнущей мечтой:  не  навек
же  Я  свЯзан  с ‘оней, не век же мне -- да и Ќатали -- гостить
тут, через неделю-другую Я все равно должен буду  уехать  --  и
тогда    конец   моим   мучениЯм...   найду   предлог   поехать
познакомитьсЯ  со  ‘танкевичами,  как  только  Ќатали  вернетсЯ
домой... “ехать от ‘они, да еще с обманом, с этой тайной мечтой
о Ќатали, с надеждой на ее любовь и руку, будет, конечно, очень
больно,  -- разве только с одной страстью целую Я ‘оню, разве Я
не люблю и ее? -- но что же делать, этого, рано или поздно, все
равно не избежишь... € непрестанно думаЯ  так,  в  непрестанном
душевном  волнении,  в  ожидании чего-то, Я старалсЯ вести себЯ
при встречах с Ќатали как можно сдержаннее, милее  --  терпеть,
терпеть  до поры до времени. џ страдал, скучал, -- как нарочно,
днЯ три шел дождь, мерно бежал, стучал тысЯчами лапок по крыше,
в доме было сумрачно, на потолке и на лампе  в  столовой  спали
мухи,  --  но крепилсЯ, по часам сидел иногда в кабинете улана,
слушаЯ его всЯкие рассказы...
     ‘онЯ начала выходить сперва в халатике, на час, на два,  с
томной   улыбкой  к  своей  слабости,  ложилась  на  балконе  в
полотнЯное кресло и, к моему ужасу, говорила со мной капризно и
не в меру нежно, не стеснЯЯсь присутствием Ќатали:
     -- Џосиди возле менЯ,  ‚итик,  мне  больно,  мне  грустно,
расскажи  что-нибудь смешное... ЊесЯц-то и правда обмывалсЯ, да
уж  обмылсЯ,  кажетсЯ;  распогодилось  и  как   сладко   пахнет
цветами...
     џ, втайне раздражаЯсь, отвечал:
     -- ђаз цветы сильно пахнут, будет опЯть обмыватьсЯ.
     Ћна била менЯ по руке:
     -- Ќе смей возражать больной!
     Ќаконец  стала  выходить  и  к  обеду,  и к вечернему чаю,
только еще бледнаЯ и приказываЯ  подавать  себе  кресло.  Ќо  к
ужину  и  на  балкон  после ужина еще не выходила. € раз Ќатали
сказала мне после вечернего чаЯ, когда она ушла к себе и •ристЯ
понесла со стола самовар в поварскую:
     -- ‘онЯ сердитсЯ, что Я все сижу возле  нее,  что  вы  все
один  и  один.  Ћна  еще  не  совсем  поправилась, а вы без нее
скучаете.
     -- џ скучаю только без вас, -- ответил  Я.  --  Љогда  вас
нет...
     Ћна   изменилась   в   лице,   но  справилась,  с  усилием
улыбнулась:
     -- Ќо мы же условились не ссоритьсЯ  больше...  Џослушайте
лучше  вот что: вы засиделись дома, пойдите погулЯйте до ужина,
а потом Я посижу с вами в  саду,  предсказаниЯ  насчет  месЯца,
слава Ѓогу, не сбылись, ночь будет прекраснаЯ...
     -- ‘оне менЯ жаль, а вам? Ќисколько?
     -- ‘трашно  жаль,  --  ответила  она и неловко засмеЯлась,
ставЯ на поднос чайную посуду. --  Ќо,  слава  Ѓогу,  ‘онЯ  уже
здорова, скоро не будете скучать...
     Џри  словах  "а  вечером  Я  посижу  с вами" сердце у менЯ
сжалось сладко и таинственно, но Я тотчас подумал: да нет!  это
просто  только  ласковое  слово!  џ пошел к себе и долго лежал,
глЯдЯ в потолок. Ќаконец встал, взЯл в прихожей картуз и чью-то
палку и  бессознательно  вышел  из  усадьбы  на  широкий  шлЯх,
пролегавший  между  усадьбой  и хохлацкой деревней немного выше
ее, на степном голом взгорье. лЯх вел в пустые вечерние  полЯ.
‚сюду  было холмисто, но просторно, далеко видно. ‘лева от менЯ
лежала  речнаЯ  низменность,  за  ней  слегка   поднимались   к
горизонту  тоже  пустые полЯ, там только что село солнце, горел
закат.  ‘права  краснел  против  него  правильный   рЯд   белых
одинаковых  хат точно вымершей деревни, и Я с тоской смотрел то
на закат, то на них. Љогда повернул назад, навстречу тЯнуло  то
теплым,  то  почти  горЯчим  ветром и уже светил в небе молодой
месЯц, не суливший ничего доброго: блестела одна половина  его,
но  как  прозрачнаЯ  паутина  видна была и другаЯ, а все вместе
напоминало желудь.
     ‡а ужином -- ужинали на этот раз тоже в саду, в доме  было
жарко, -- Я сказал улану:
     -- „ЯдЯ,  что  вы  думаете  о  погоде? Њне кажетсЯ, завтра
будет дождь.
     -- Џочему, мой друг?
     -- џ только что ходил в поле, с грустью думал,  что  скоро
покину вас...
     -- ќто почему?
     Ќатали тоже вскинула на менЯ глаза:
     -- ‚ы собираетесь уезжать?
     џ притворно засмеЯлсЯ:
     -- Ќе могу же Я...
     “лан  особенно  энергично  закачал  головой,  на  этот раз
кстати:
     -- ‚здор, вздор!  Џапа  и  мама  отлично  могут  потерпеть
разлуку  с тобой. ђаньше двух недель Я тебЯ не отпущу. „а вот и
она не отпустит.
     -- џ не имею никаких прав на ‚италиЯ Џетровича, -- сказала
Ќатали.
     џ жалобно воскликнул:
     -- „ЯдЯ, запретите Ќатали называть менЯ так! “лан  хлопнул
ладонью по столу:
     -- ‡апрещаю.  €  довольно  болтать  о  твоем  отъезде. ‚от
насчет  дождЯ  ты  прав,  вполне  возможно,  что  погода  опЯть
испортитсЯ.
     -- ‚  поле было уже слишком чисто, Ясно, -- сказал Я. -- €
месЯц очень чист наполовину и похож на желудь, и дуло с юга.  €
вот, видите, уже находЯт облака...
     “лан   повернулсЯ,  посмотрел  в  сад,  где  то  мерк,  то
разгоралсЯ лунный свет:
     -- €з тебЯ, ‚италий, выйдет второй Ѓрюс...
     ‚ десЯтом часу она вышла на балкон, где  Я  сидел,  ожидаЯ
ее,  в  унынии думаЯ: все это вздор, если у нее и есть какие-то
чувства  ко   мне,   то   совсем   несерьезные,   переменчивые,
мимолетные...  Њолодой  месЯц,  тоже чистый, без паутины, играл
все выше и Ярче  в  грудах  все  больше  скоплЯвшихсЯ  облаков,
дымчато-белых,  величаво  загромождавших  небо, и когда выходил
из-за них своей белой половиной, похожей на человеческое лицо в
профиль, Яркое и мертвенно-бледное, все  озарЯлось,  заливалось
фосфорическим  светом.  ‚друг Я оглЯнулсЯ, почувствовал что-то:
Ќатали стоЯла на пороге, заложив руки за спину, молча глЯдЯ  на
менЯ. џ встал, она безразлично спросила:
     -- ‚ы еще не спите?
     -- Ќо вы же мне сказали...
     -- Џростите, Я очень устала нынче. Џройдемтесь по аллее, и
Я пойду спать.
     џ  пошел за ней, она приостановилась на ступеньке балкона,
глЯдЯ на вершины сада, из-за которых уже клубами туч подымались
облака, подергиваЯсь, сверкаЯ беззвучными молниЯми. Џотом вошла
под длинный прозрачный навес березовой  аллеи,  в  пестроту,  в
пЯтна  света  и  тени.  ђавнЯЯсь с ней, Я сказал, чтобы сказать
что-нибудь:
     -- Љак волшебно блестЯт вдали березы. Ќет ничего  страннее
и  прекраснее  внутренности  леса  в лунную ночь и этого белого
шелкового блеска березовых стволов в его глубине...
     Ћна остановилась, в упор мне чернеЯ в сумраке глазами:
     -- ‚ы правда уезжаете?
     -- „а, пора.
     -- Ќо почему так сразу и скоро? џ не  скрываюсь:  вы  менЯ
давеча поразили, сказав, что уезжаете.
     -- Ќатали,  можно  мне приехать представитьсЯ вашим, когда
вы вернетесь домой?
     Ћна промолчала. џ взЯл ее руки, поцеловал,  весь  замираЯ,
правую.
     -- Ќатали...
     -- „а,  да,  Я  вас  люблю,  --  сказала  она  поспешно  и
невыразительно и пошла назад к дому.  џ  лунатически  пошел  за
ней.
     -- “езжайте   завтра  же,  --  сказала  она  на  ходу,  не
оборачиваЯсь. -- џ вернусь домой через несколько дней.


V

     ‚ойдЯ к себе, Я, не зажигаЯ свечи, сел на диван и  застыл,
оцепенел  в  том страшном и дивном, что так внезапно и нежданно
совершилось в моей жизни. џ сидел, потерЯв всЯкое представление
о месте и времени. Љомната и сад уже потонули в темноте от туч,
в саду, за открытыми окнами, все шумело, трепетало, и менЯ  все
чаще  и  Ярче  озарЯло  быстрым  и  в  ту же секунду исчезающим
зелено-голубым пламенем.  Ѓыстрота  и  сила  этого  безгромного
света  все  увеличивались,  потом  комната  озарилась  вдруг до
неправдоподобной видимости, на менЯ  понесло  свежим  ветром  и
таким  шумом  сада, точно его охватил ужас: вот оно, загораетсЯ
землЯ и небо! џ вскочил, с трудом затворил одно за другим окна,
ловЯ их рамы, преодолеваЯ трепавший менЯ ветер, и  на  цыпочках
побежал  по темным коридорам в столовую: мне, казалось бы, было
в тот час не до раскрытых окон в столовой и гостиной, где  бурЯ
могла  перебить  стекла, но Я все-таки побежал и даже с большой
озабоченностью.  ‚се  окна  в  столовой  и  гостиной  оказались
закрыты  --  Я  увидал  это  при том зелено-голубом озарении, в
цвете, Яркости которого было поистине  что-то  неземное,  сразу
раскрывавшеесЯ всюду, точно быстрые глаза, и делавшее огромными
и  видимыми  до  последнего переплета все оконные рамы, а затем
тотчас же затоплЯвшеесЯ густым мраком, на секунду оставлЯвшее в
ослепшем зрении след чего-то жестЯного, красного.  Љогда  же  Я
быстро, точно боЯсь, не случилось ли чего там без менЯ, вошел в
свою комнату, из темноты послышалсЯ сердитый шепот:
     -- ѓде ты был? Њне страшно, зажги скорей огонь...
     џ чиркнул спичкой и увидел сидевшую на диване ‘оню в одной
ночной рубашке, в туфлЯх на босу ногу.
     -- €ли  нет, нет, не надо, -- поспешно сказала она, -- иди
скорей ко мне, обними менЯ, Я боюсь...
     џ покорно сел и обнЯл ее за холодные плечи. Ћна зашептала:
     -- Ќу поцелуй же менЯ, поцелуй,  возьми  совсем,  Я  целую
неделю не была с тобой!
     €  с силой откинула менЯ и себЯ на подушки дивана. ‚ ту же
минуту на пороге растворенной двери метнулась  Ќатали  в  своей
распашонке,  со  свечой  в  руке.  Ћна  сразу  увидала  нас, но
все-таки бессознательно крикнула:
     -- ‘онЯ, где ты? џ страшно боюсь...
     € тотчас исчезла. ‘онЯ кинулась вслед за ней.


VI

     —ерез год она  вышла  за  Њещерского.  ‚енчали  ее  в  его
Ѓлагодатном  при  пустой  церкви  --  и  мы  и  прочие родные и
знакомые с его и  с  ее  стороны  не  получили  приглашениЯ  на
свадьбу.  €  обычных  после  свадьбы визитов молодые не делали,
тотчас уехали в Љрым.
     ‚  Январе  следующего  года,  в  ’атьЯнин  день,  был  бал
воронежских студентов в Ѓлагородном собрании в ‚оронеже. џ, уже
московский  студент, проводил ‘вЯтки дома, в деревне, и приехал
в тот вечер в  ‚оронеж.  Џоезд  пришел  весь  белый,  дымЯщийсЯ
снегом  от вьюги, по дороге со станции в город, пока извозчичьи
сани  несли  менЯ  в  „ворЯнскую  гостиницу,  едва  видны  были
мелькавшие  сквозь  вьюгу  огни  фонарей.  Ќо после деревни эта
городскаЯ вьюга и городские  огни  возбуждали,  сулили  близкое
удовольствие  войти  в теплый, слишком даже теплый номер старой
губернской гостиницы, спросить самовар и начать  переодеватьсЯ,
готовитьсЯ  к  долгой  бальной  ночи, студенческому пьЯнству до
рассвета. ‡а то  времЯ,  что  прошло  с  той  страшной  ночи  у
—еркасовых, а потом с ее замужества, Я постепенно оправилсЯ, --
во  всЯком  случае,  привык  к  тому состоЯнию душевно больного
человека, которым втайне был, и внешне жил, как все.
     Љогда Я приехал, бал только что началсЯ, но уже полны были
все прибывающим народом параднаЯ лестница и площадка на ней,  а
из  главной  залы,  с ее хор, все покрывала, заглушала полковаЯ
музыка, звучно гремЯ  печально-торжествующими  тактами  вальса.
…ще  свежий  с мороза, в новеньком мундире и от этого не в меру
изысканно,  с  излишней  вежливостью  пробираЯсь  в  толпе   по
красному  ковру  лестницы,  Я  поднЯлсЯ  на  площадку,  вошел в
особенно густую и уже горЯчую толпу, стеснившуюсЯ перед дверЯми
залы, и зачем-то стал пробиратьсЯ дальше  так  настойчиво,  что
менЯ   принЯли,   верно,  за  распорЯдителЯ,  имеющего  в  зале
неотложное дело. € Я наконец пробралсЯ, остановилсЯ на  пороге,
слушаЯ разливы и раскаты оркестра над самой моей головой, глЯдЯ
на  сверкающую  зыбь  люстр  и  на  десЯтки  пар,  разнообразно
мелькавших под ними в вальсе, -- и вдруг подалсЯ назад: из этой
кружившейсЯ толпы  внезапно  выделилась  длЯ  менЯ  одна  пара,
быстрыми  и  ловкими  глиссадами летевшаЯ среди всех прочих все
ближе ко мне. џ отшатнулсЯ, глЯдЯ как он, несколько  сутулый  в
вальсировании,  велик,  дороден,  весь черен блестЯщими черными
волосами и фраком и легок той  легкостью,  которой  удивлЯют  в
танцах  некоторые  грузные  люди,  и  как  высока она в бальной
высокой прическе, в бальном белом  платье  и  стройных  золотых
туфельках,  кружившаЯсЯ  несколько  откинувшись, опустив глаза,
положив на его плечо руку  в  белой  перчатке  до  локтЯ  таким
изгибом, который делал руку похожей на шею лебедЯ. Ќа мгновение
черные  ресницы  ее  взмахнулись  прЯмо  на  менЯ, чернота глаз
сверкнула совсем близко, но тут он, со старательностью грузного
человека,  ловко  скользнув  на  лакированных   носках,   круто
повернул   ее,   губы  ее  приоткрылись  вздохом  на  повороте,
серебристо  мелькнул  подол  платьЯ,  и  они,  удалЯЯсь,  пошли
глиссадами  обратно.  џ  опЯть протиснулсЯ в толпу на площадке,
выбралсЯ из толпы, постоЯл...  ‚  двери  залы  наискось  против
менЯ,  еще  совсем  пустой  и прохладной, видны были стоЯвшие в
праздном ожидании за  буфетом  с  шампанским  две  курсистки  в
малороссийских  нарЯдах,  --  хорошенькаЯ  блондинка  и  сухаЯ,
темноликаЯ красавица казачка, чуть не вдвое выше ее  ростом.  џ
вошел,   с   поклоном   протЯнул   сторублевую   бумажку.  Ћни,
столкнувшись головами и засмеЯвшись, вытащили  под  стойкой  из
ведра  со льдом тЯжелую бутылку и нерешительно переглЯнулись --
откупоренных бутылок еще не было. џ зашел  за  стойку  и  через
минуту  молодецки хлопнул пробкой. Џотом весело предложил им по
бокалу -- Gaudeamus  igitur!18  --  остальное  допил  бокал  за
бокалом один. Ћни смотрели на менЯ сперва с удивлением, потом с
жалостью:
     -- Ћй,  но  вы  и  так  страшно  бледный! џ допил и тотчас
уехал. ‚ гостинице спросил в номер бутылку кавказского  коньЯку
и  стал  пить чайными чашками, в надежде, что у менЯ разорветсЯ
сердце...
     € прошло еще полтора года. € однажды в конце маЯ, когда  Я
опЯть  приехал  из  Њосквы домой, нарочный со станции привез ее
телеграмму из Ѓлагодатного: "‘егоднЯ утром  Ђлексей  Ќиколаевич
скоропостижно скончалсЯ от удара". Ћтец перекрестилсЯ и сказал:
     -- –арство   небесное.  Љакой  ужас.  Џрости  менЯ,  Ѓоже,
никогда не любил Я его, но все-таки это ужасно. ‚едь ему еще  и
сорока  не  было.  €  ее  ужасно  жаль -- вдова в такие годы, с
ребенком на руках... Ќикогда ее не видал, -- он  был  так  мил,
что  даже  ни  разу  не  привез  ее  ко  мне,  --  но, говорЯт,
очаровательна. Љак же теперь быть? Ќи  Я,  ни  мама  ехать  при
нашей  старости  за  полтораста  верст, конечно, не можем, надо
ехать тебе...
     ЋтказатьсЯ было нельзЯ, -- в силу чего Я  мог  отказатьсЯ?
„а  Я  и  не  мог  бы  отказатьсЯ  в том полубезумии, в которое
внезапно опЯть повергла менЯ  эта  неожиданнаЯ  весть.  џ  одно
знал:  Я  ее  увижу!  Џредлог  длЯ  встречи  был  страшный,  но
законный.
     Њы послали ответную телеграмму, и на другой день,  майской
вечерней зарею, лошади из Ѓлагодатного в полчаса доставили менЯ
со станции в усадьбу. ЏодъезжаЯ к ней по взгорью вдоль заливных
лугов,  Я  еще  издали  увидал,  что  по  западной  стене дома,
обращенной к еще светлому  закату,  все  окна  в  зале  закрыты
ставнЯми,  и  содрогнулсЯ от страшной мысли: за ними лежал он и
была  она!   ‚о   дворе,   густо   заросшем   молодой   травой,
погромыхивали  бубенчиками  возле  каретного  сараЯ  чьи-то две
тройки, но не было ни души,  кроме  кучеров  на  козлах,  --  и
приезжие  и  дворнЯ  уже  стоЯли в доме на панихиде. ‚сюду была
тишина деревенской майской зари, весеннЯЯ чистота,  свежесть  и
новизна  всего  --  полевого  и  речного  воздуха, этой молодой
густой травы во дворе, густого цветущего  сада,  надвинувшегосЯ
на дом сзади и с южной стороны, а на низком парадном крыльце, у
настежь раскрытых в сени дверей, стоймЯ прислонена была к стене
большаЯ  желтаЯ  глазетоваЯ  крышка  гроба.  ‚  тонком  холодке
вечернего воздуха сильно пахло  сладким  цветом  груш,  молочно
белевших  своей  белой  густотой  в юго-восточной части сада на
ровном и от этой млечности матовом небосклоне, где  горел  один
розовый  ћпитер. € молодость, красота всего этого, и мысль о ее
красоте и молодости, и о том, что  она  любила  менЯ  когда-то,
вдруг так разорвали мне сердце скорбью, счастьем и потребностью
любви,  что, выскочив у крыльца из колЯски, Я почувствовал себЯ
точно перед пропастью -- как вступить в этот дом, вновь увидать
ее лицом к лицу после трех лет разлуки и уже вдовой, матерью! €
все же Я вошел в сумрак и ладан этой страшной залы, испещренной
желтыми  свечными  огоньками,  в  черноту  стоЯвших   с   этими
огоньками перед гробом, наискось возвышавшимсЯ своим возглавием
в  передний  угол,  озаренный  сверху  большой красной лампадой
перед золотыми ризами икон, а внизу серебрЯным текучим  блеском
трех  высоких  церковных  свечей, -- вошел под возгласы и пение
свЯщеннослужителей, с каждением и поклонами обходивших гроб,  и
тотчас  опустил голову, чтобы не видеть желтой парчи на гробе и
лица покойника, пуще же всего боЯсь увидеть  ее.  Љто-то  подал
мне  зажженную  свечу,  Я взЯл и стал держать ее, чувствуЯ, как
она, дрожа, греет и освещает мне лицо, стЯнутое бледностью, и с
тупой  покорностью  слушаЯ  эти  возгласы  и  брЯцание  кадила,
исподлобьЯ  видЯ  плывущий  к  потолку  торжественно и приторно
пахнущий дым, и вдруг, поднЯв  лицо,  все-таки  увидал  ее,  --
впереди  всех,  в трауре, со свечой в руке, озарЯвшей ее щеку и
золотистость волос, -- и уже как от иконы не  мог  оторвать  от
нее  глаз. Љогда все смолкло, запахло потушенными свечами и все
осторожно задвигались и пошли целовать ее руку, Я  ждал,  чтобы
подойти  последним.  €,  подойдЯ, с ужасом восторга взглЯнул на
иноческую стройность ее черного платьЯ, делавшего  ее  особенно
непорочной, на чистую, молодую красоту лица, ресниц и глаз, при
виде менЯ опустившихсЯ, низко, низко поклонилсЯ, целуЯ ее руку,
сказал едва слышным голосом все, что должен был сказать, следуЯ
приличию  и  родству,  и  попросил  разрешениЯ тотчас же уйти и
ночевать в саду, в той старинной ротонде, в которой  Я  ночевал
еще  гимназистом,  приезжаЯ  в Ѓлагодатное, -- там была спальнЯ
Њещерского на жаркие летние ночи.  Ћна  ответила,  не  поднимаЯ
глаз:
     -- џ сейчас распорЯжусь, чтобы вас проводили туда и подали
вам ужин.
     “тром,  после  отпеваниЯ  и  погребениЯ,  Я немедлЯ уехал.
ЏрощаЯсь, мы опЯть  обменЯлись  только  несколькими  словами  и
опЯть не глЯдели друг другу в глаза.


VII

     џ   кончил   курс,   потерЯл   вскоре   после  того  почти
одновременно отца и мать, поселилсЯ  в  деревне,  хозЯйствовал,
сошелсЯ  с  крестьЯнской сиротой ѓашей, выросшей у нас в доме и
служившей в комнатах моей матери... ’еперь она, вместе с €ваном
‹укичом, нашим бывшим дворовым,  седым  до  зелени  стариком  с
большими  лопатками, служила мне. ‚ид она имела еще полудетский
-- маленькаЯ, худенькаЯ, черноволосаЯ, с ничего не  выражающими
глазами  цвета  сажи,  загадочно  молчаливаЯ,  будто  ко  всему
безучастнаЯ и настолько  всЯ  темнаЯ  тонкой  кожей,  что  отец
когда-то говорил: "‚от, верно, такаЯ была Ђгарь". Њила она была
мне  бесконечно,  Я  любил  носить ее на руках, целуЯ; Я думал:
"‚от и все,  что  осталось  мне  в  жизни!"  €  она,  казалось,
понимала,  что  Я  думаю.  Љогда  она  родила,  --  маленького,
черненького мальчика, -- и перестала служить, поселилась в моей
прежней детской, Я хотел повенчатьсЯ с нею. Ћна ответила:
     -- Ќет, мне этого не нужно, мне только стыдно будет  перед
всеми, какаЯ же Я барынЯ! Ђ вам зачем? ‚ы менЯ тогда еще скорее
разлюбите.   ‚ам   надо  поехать  в  Њоскву,  а  то  вы  совсем
соскучитесь со мной. Ђ Я теперь скучать  не  буду,  --  сказала
она,  глЯдЯ  на ребенка, который на руках у нее сосал грудь. --
Џоезжайте, поживите в свое удовольствие, только  одно  помните:
если  влюбитесь  в  кого  как  следует и женитьсЯ задумаете, ни
минутки не помедлю, утоплюсь вот вместе с ним.
     џ посмотрел на нее -- ей  не  верить  было  невозможно.  €
поник  головой:  да,  а  мне  ведь  всего двадцать шесть лет...
‚любитьсЯ, женитьсЯ -- этого Я и представить себе  не  мог,  но
слова ѓаши еще раз напомнили мне о моей конченой жизни.
     ђанней  весной  Я  уехал  за  границу  и провел там месЯца
четыре. ‚озвращаЯсь в конце июнЯ через Њоскву домой, думал так:
проживу осень в деревне, а на зиму опЯть куда-нибудь  уеду.  Џо
дороге  из  Њосквы в ’улу спокойно грустил: вот опЯть Я дома, а
зачем? ‚спомнил Ќатали -- и подумал: да, та любовь "до  гроба",
которую  насмешливо  предрекала  мне ‘онЯ, существует; только Я
уже привык к ней, как привыкает кто-нибудь с годами к тому, что
у него отрезали, например, руку или ногу... €, сидЯ на  вокзале
в  ’уле  в ожидании пересадки, вдруг послал телеграмму: "…ду из
Њосквы мимо  вас,  буду  на  вашей  станции  в  девЯть  вечера,
позвольте заехать, узнать, как вы поживаете".
     Ћна встретила менЯ на крыльце, -- сзади нее светила лампой
горничнаЯ, -- и с полуулыбкой протЯнула мне обе руки:
     -- џ страшно рада!
     -- Љак  это  ни странно, вы еще немного выросли, -- сказал
Я, целуЯ и чувствуЯ их уже с мучением. € взглЯнул на нее на всю
при свете лампы, которую приподнЯла горничнаЯ и  вокруг  стекла
которой, в мЯгком после дождЯ воздухе, кружились мелкие розовые
бабочки:  черные  глаза  смотрели теперь тверже, увереннее, всЯ
она  была  уже  в  полном  расцвете  молодой  женской  красоты,
стройнаЯ, скромно нарЯднаЯ, в платье из зеленой чесучи.
     -- „а, Я все еще расту, -- ответила она, грустно улыбаЯсь.
     ‚  зале по-прежнему висела в переднем углу большаЯ краснаЯ
лампада перед старыми золотыми иконами, только не зажженнаЯ.  џ
поспешил  отвести  глаза  от  этого  угла  и  прошел  за  ней в
столовую. ’ам на блестЯщей скатерти стоЯл чайник на  спиртовке,
блестела  тонкаЯ  чайнаЯ  посуда.  ѓорничнаЯ  принесла холодную
телЯтину, пикули,  графинчик  с  водкой,  бутылку  лафита.  Ћна
взЯлась за чайник:
     -- џ   не   ужинаю,   выпью   только  чаю,  но  вы  сперва
покушайте... ‚ы из Њосквы? Џочему? —то ж там делать летом?
     -- ‚озвращаюсь из Џарижа.
     -- ‚от как! € долго  там  пробыли?  Ђх,  если  б  Я  могла
поехать  куда-нибудь!  Ќо  ведь  моей  девочке  всего четвертый
год... ‚ы, говорЯт, усердно хозЯйствуете?
     џ выпил рюмку водки, не закусываЯ, и  попросил  позволениЯ
курить.
     -- Ђх, пожалуйста! џ закурил и сказал:
     -- Ќатали,  не нужно вам быть со мной светски любезной, не
обращайте на менЯ особого вниманиЯ, Я заехал  только  взглЯнуть
на  вас  и  опЯть  скрытьсЯ. € не чувствуйте неловкости -- ведь
все, что было, быльем поросло и  прошло  без  возврата.  ‚ы  не
может;  не  видеть,  что  Я  опЯть ослеплен вами, но теперь вас
никак  не  может  стеснЯть  мое  восхищение   --   оно   теперь
бескорыстно и спокойно...
     Ћна    склонила   голову   и   ресницы,   ---   к   дивной
противоположности  того   и   другого   никогда   нельзЯ   было
привыкнуть, -- и лицо ее стало медленно розоветь.
     -- ќто   совершенно   точно,  --  сказал  Я,  бледнеЯ,  но
крепнущим голосом, сам себЯ уверЯЯ, что говорю правду. --  ‚едь
все  на свете проходит —то до моей страшной вины перед вами, то
Я уверен, что она уже давным-давно стала длЯ вас безразлична  и
гораздо  более понЯтна, простительна, чем прежде: вина моЯ была
все-таки не  совсем  вольнаЯ  и  даже  в  ту  пору  заслуживала
снисхождениЯ  по моей крайней молодости и по тому удивительному
стечению обстоЯтельств, в которое  Я  попал.  €  потом,  Я  уже
достаточно наказан за эту вину -- всей своей гибелью.
     -- ѓибелью?
     -- Ђ разве не так? ‚ы и до сих пор не понимаете, не знаете
менЯ, как сказали когда-то?
     Ћна помолчала.
     -- џ  видела вас на балу и ‚оронеже... Љак еще молода была
Я  тогда  и  как  удивительно  несчастна!  •отЯ  разве   бывает
несчастнаЯ  любовь?  --  сказала она, поднимаЯ лицо и спрашиваЯ
всем черным раскрытием глаз и ресниц. -- ђазве самаЯ скорбнаЯ в
мире музыка не дает счастьЯ? Ќо расскажите мне о себе,  неужели
вы навсегда поселились в деревне? џ с усилием спросил:
     -- ‡начит, вы тогда менЯ еще любили?
     -- „а.
     џ  замолчал,  чувствуЯ,  что  лицо у менЯ теперь уже горит
огнем.
     -- ќто правда, что Я слышала... что  у  вас  есть  любовь,
ребенок?
     -- ќто  не  любовь,  --  сказал  Я.  --  ‘трашнаЯ жалость,
нежность, но и только.
     -- ђасскажите мне все.
     € Я рассказал все -- вплоть до того, что сказала мне ѓаша,
посоветовавши мне "поехать,  пожить  в  свое  удовольствие".  €
кончил так:
     -- ’еперь вы видите, что Я всЯчески погиб...
     -- Џолноте!  --  сказала  она, думаЯ что-то свое. -- “ вас
еще всЯ жизнь впереди. Ќо брак длЯ  вас,  конечно,  невозможен.
Ћна,  конечно,  из  таких, что и ребенка не пожалеет, не то что
себЯ.
     -- Ќе в браке дело, -- сказал Я. -- Ѓог мой! Њне женитьсЯ!
     Ћна в раздумье посмотрела на менЯ:
     -- „а, да. € как странно. ‚аше предсказание сбылось --  мы
породнились.  ‚ы  чувствуете,  что  ведь вы мне двоюродный брат
теперь?
     € положила руку на руку мне:
     -- Ќо вы ужасно устали с дороги, даже не притронулись ни к
чему. Ќа вас лица нет, довольно разговоров на  сегоднЯ,  идите,
постель длЯ вас в павильоне приготовлена...
     џ покорно поцеловал ей руку, она позвала горничную, и та с
лампой, хотЯ было довольно светло от месЯца, низко стоЯвшего за
садом,  провела  менЯ  сперва  главной, потом боковой аллеей на
просторную  полЯну,  в  эту  старинную  ротонду  с  деревЯнными
колоннами.  €  Я сел у раскрытого окна, в кресле возле постели,
стал курить, думаЯ: напрасно совершил Я этот глупый,  внезапный
поступок,  напрасно  заехал, понадеЯлсЯ на свое спокойствие, на
свои силы... Ќочь была необыкновенно  тиха,  было  уже  поздно.
„олжно  быть,  прошел  еще небольшой дождь -- еще теплее, мЯгче
стал воздух. € в прелестном  соответствии  с  этим  неподвижным
теплом  и  тишиной  протЯжно  и  осторожно пели вдали, в разных
местах села, первые  петухи.  ‘ветлый  круг  месЯца,  стоЯвшего
против  ротонды,  за садом, как будто замер на одном месте, как
будто выжидательно глЯдел, блестел  среди  дальних  деревьев  и
ближних  раскидистых  Яблонь, мешаЯ свой свет с их тенЯми. ’ам,
где свет проливалсЯ, было Ярко, стеклЯнно, в тени же  пестро  и
таинственно...  €  она,  в  чем-то  длинном, темном, шелковисто
блестевшем, подошла к окну, тоже так таинственно, неслышно...
     Џотом месЯц сиЯл уже над садом и смотрел прЯмо в  ротонду,
и  мы  поочередно  говорили -- она, лежа на постели, Я, стоЯ на
коленЯх возле и держа ее руку:
     -- ‚ ту страшную ночь с молниЯми Я любил уже  только  тебЯ
одну, никакой другой страсти, кроме самой восторженной и чистой
страсти к тебе, во мне уже не было.
     -- „а,  Я  со временем все понЯла. € все-таки, когда вдруг
вспоминала эти молнии тотчас после воспоминаниЯ о том,  что  за
час перед тем было в аллее...
     -- Ќигде  в мире нет тебе подобной. Љогда Я давеча смотрел
на эту зеленую чесучу и на твои колени под нею,  Я  чувствовал,
что  готов умереть за одно прикосновение к ней губами, только к
ней.
     -- ’ы никогда, никогда не забывал менЯ все эти годы?
     -- ‡абывал только так, как забываешь, что живешь,  дышишь.
€  ты  правду  сказала:  нет  несчастной  любви.  Ђх,  эта твоЯ
оранжеваЯ распашонка и всЯ ты, еще почти  девочка,  мелькнувшаЯ
мне в то утро, первое утро моей любви к тебе! Џотом твоЯ рука в
рукаве  малороссийской  сорочки.  Џотом наклон головы, когда ты
читала "Ћбрыв" и Я бормотал: "Ќатали, Ќатали!"
     -- „а, да.
     -- Ђ потом ты на балу -- такаЯ высокаЯ и такаЯ страшнаЯ  в
своей  уже  женской красоте, -- как хотел Я умереть в ту ночь в
восторге своей любви и погибели! Џотом ты  со  свечой  в  руке,
твой  траур и твоЯ непорочность в нем. Њне казалось, что свЯтой
стала та свеча у твоего лица.
     -- € вот ты опЯть со мной и уже навсегда. Ќо даже видетьсЯ
мы будем редко -- разве могу Я, твоЯ тайнаЯ жена,  стать  твоей
Явной длЯ всех любовницей?

     ‚  декабре она умерла на †еневском озере в преждевременных
родах.
     4 апрелЯ 1941





 * III * 

‚ Ћ„ЌЋ‰ ‡ЌЂЉЋЊЋ‰ “‹€–…

     Ћсенней парижской ночью  шел  по  бульвару  в  сумраке  от
густой,   свежей  зелени,  под  которой  металлически  блестели
фонари, чувствовал себЯ легко, молодо и думал:
     ‚ одной знакомой улице
     џ помню старый дом
     ‘ высокой темной лестницей,
     ‘ завешенным окном...
     -- —удесные стихи! € как удивительно,  что  все  это  было
когда-то  и  у  менЯ!  Њосква,  ЏреснЯ,  глухие  снежные улицы,
деревЯнный мещанский домишко -- и Я, студент, какой-то тот Я, в
существование которого теперь уже не веритсЯ...
     ’ам огонек таинственный
     „о полночи светил...
     -- €  там  светил.  €  мела  метель,  и  ветер  сдувал   с
деревЯнной  крыши снег, дымом развевал его, и светилось вверху,
в мезонине, за красной ситцевой занавеской...
     Ђх, что за чудо девушка,
     ‚ заветный час ночной,
     ЊенЯ встречала в доме том
     ‘ распущенной косой...
     -- €  это  было.  „очь  какого-то  дьЯчка   в   ‘ерпухове,
бросившаЯ там свою нищую семью, уехавшаЯ в Њоскву на курсы... €
вот  Я  поднималсЯ  на  деревЯнное крылечко, занесенное снегом,
дергал кольцо шуршащей проволоки, проведенной в сенцы, в сенцах
жестью  дребезжал  звонок  --  и  за  дверью  слышались  быстро
сбегавшие  с  крутой деревЯнной лестницы шаги, дверь отворЯлась
-- и на  нее,  на  ее  шаль  и  белую  кофточку  несло  ветром,
метелью... џ кидалсЯ целовать ее, обнимаЯ от ветра, и мы бежали
наверх,  в  морозном  холоде  и  в  темноте лестницы, в ее тоже
холодную комнатку, скучно освещенную  керосиновой  лампочкой...
ЉраснаЯ  занавеска  на окне, столик под ним с этой лампочкой, у
стены железнаЯ кровать. џ бросал куда попало шинель,  картуз  и
брал  ее  к  себе  на  колени,  сев на кровать, чувствуЯ сквозь
юбочку ее тело, ее косточки... ђаспущенной косы не  было,  была
заплетеннаЯ,  довольно  беднаЯ русаЯ, было простонародное лицо,
прозрачное от голода, глаза тоже прозрачные, крестьЯнские, губы
той нежности, что бывают у слабых девушек...
     Љак не по-детски пламенно
     Џрильнув к устам моим,
     Ћна, дрожа, шептала мне:
     "Џослушай, убежим!"
     -- “бежим!  Људа,  зачем,  от  кого?  Љак  прелестна   эта
горЯчаЯ,  детскаЯ  глупость:  "“бежим!" “ нас "убежим" не было.
Ѓыли эти слабые,  сладчайшие  в  мире  губы,  были  от  избытка
счастьЯ  выступавшие  на  глаза  горЯчие слезы, тЯжкое томление
юных тел, от которого мы клонили на плечо друг другу головы,  и
губы  ее  уже  горели,  как  в  жару,  когда  Я  расстегивал ее
кофточку, целовал млечную девичью грудь с твердевшим недозрелой
землЯникой острием... ЏридЯ в себЯ,  она  вскакивала,  зажигала
спиртовку,  подогревала жидкий чай, и мы запивали им белый хлеб
с сыром в красной шкурке, без конца  говорЯ  о  нашем  будущем,
чувствуЯ,  как  несет  из-под  занавески зимой, свежим холодом,
слушаЯ, как сыплет в окно снегом... "‚ одной знакомой  улице  Я
помню  старый  дом..." —то еще помню! Џомню, как веной провожал
ее на Љурском вокзале, как мы спешили по платформе с ее  ивовой
корзинкой  и  свертком  красного  одеЯла в ремнЯх, бежали вдоль
длинного  поезда,  уже  готового  к   отходу,   заглЯдывали   в
переполненные  народом зеленые вагоны... Џомню, как наконец она
взобралась в сенцы одного из них и  мы  говорили,  прощались  и
целовали  друг  другу  руки, как Я обещал ей приехать через две
недели в ‘ерпухов... Ѓольше ничего не помню. Ќичего больше и не
было.
     25 маЯ 1944




ђ…—ЌЋ‰ ’ђЂЉ’€ђ

     ‚ "Џраге" сверкали люстры, играл среди обеденного  шума  и
говора  струнный  португальский  оркестр,  не  было  ни  одного
свободного места. џ постоЯл, оглЯдываЯсь, и уже хотел  уходить,
как увидел знакомого военного доктора, который тотчас пригласил
менЯ  к своему столику возле окна, открытого на весеннюю теплую
ночь, на гремЯщий трамваЯми Ђрбат. Џообедали вместе,  порЯдочно
выпив  водки  и  кахетинского, разговариваЯ о недавно созванной
ѓосударственной  думе,  спросили  кофе.  „октор  вынул   старый
серебрЯный портсигар, предложил мне свою асмоловскую "пушку" и,
закуриваЯ, сказал:
     -- „а,  все  „ума  да  „ума...  Ќе  выпить ли нам коньЯку?
ѓрустно что-то.
     џ принЯл это в шутку, человек он был характера  спокойного
и суховатого (крепкий и сильный сложением, к которому очень шла
военнаЯ  форма,  жестко  рыжий,  с  серебром  на висках), но он
серьезно прибавил:
     -- Ћт весны, должно быть,  грустно.  Љ  старости,  да  еще
холостой,     мечтательной,    становишьсЯ    вообще    гораздо
чувствительнее, чем в молодости. ‘лышите, как  пахнет  тополем,
как звонко гремЯт трамваи? Љстати, закроем-ка окно, неуютно, --
сказал он, вставаЯ. -- €ван ‘тепаныч, шустовского...
     Џока  старый половой €ван ‘тепаныч ходил за шустовским, он
рассеЯнно молчал. Љогда подали  и  налили  по  рюмке,  задержал
бутылку  на  столе  и  продолжал,  хлебнув коньЯку и из горЯчей
чашечки:
     -- ’ут еще вот что -- некоторые воспоминаниЯ.  Џеред  вами
заходил  сюда  поэт  Ѓрюсов  с  какой-то  худенькой,  маленькой
девицей, похожей на бедную курсисточку, что-то четко,  резко  и
гневно   выкрикивал   своим  картавым,  в  нос  лающим  голосим
метрдотелю, подбежавшему  к  нему,  видимо,  с  извинениЯми  за
отсутствие свободных мест, -- место, должно быть, было заказано
по  телефону,  но  не оставлено, -- потом надменно удалилсЯ. ‚ы
его хорошо знаете, но и Я с ним немного  знаком,  встречаюсь  в
кружках, интересующихсЯ старыми русскими иконами, -- Я ими тоже
интересуюсь  и  уже  давно,  с  волжских  городов,  где  служил
когда-то  несколько  лет.  Љроме  того,  и   наслышан   о   нем
достаточно,  о  его  романах,  между  прочим,  так  что испытал
некоторую жалость к этой, несомненно, очередной его  поклоннице
и жертве. ’рогательна была она ужасно, растерЯнно и восторженно
глЯдела  то  на  этот, верно, совсем непривычный ей ресторанный
блеск, то на него, пока он скандировал  свой  лай,  демонически
играЯ  черными глазами и ресницами. ‚от это-то и навело менЯ на
воспоминаниЯ. ђасскажу вам одно из них,  вызванное  именно  им,
благо оркестр уходит и можно посидеть спокойно...
     Ћн  уже  покраснел  от водки, от кахетинского, от коньЯку,
как всегда краснеют рыжие от вина, но налил еще по рюмке.
     -- џ вспомнил, -- начал он, -- как лет двадцать тому назад
шел однажды по улицам одного приволжского города некий довольно
молодой военный врач, то есть, попросту говорЯ, Я самый. ел по
пустЯкам, чтобы бросить какое-то письмо в почтовый Ящик, с  тем
беззаботным благополучием в душе, что иногда испытывает человек
без  всЯкой причины в хорошую погоду. Ђ тут как раз погода была
прекраснаЯ, тихий,  сухой,  солнечный  вечер  начала  сентЯбрЯ,
когда  на  тротуарах  так  приЯтно  шуршат  под  ногами опавшие
листьЯ. € вот, что-то думаЯ, случайно поднимаю Я глаза и  вижу:
идет  впереди менЯ скорым шагом очень стройнаЯ, изЯщнаЯ девушка
в сером костюме, в серенькой, красиво изогнутой шлЯпке, с серым
зонтиком в руке, обтЯнутой оливковой лайковой перчаткой. ‚ижу и
чувствую, что что-то мне в ней ужасно нравитсЯ, а  кроме  того,
кажетсЯ   несколько   странным:   почему  и  куда  так  спешит?
“дивлЯтьсЯ, казалось бы, нечему  --  мало  ли  бывает  у  людей
спешных   дел.   Ќо  все-таки  это  почему-то  интригует  менЯ.
Ѓессознательно прибавлЯю шаг и себе, почти  нагонЯю  ее  --  и,
оказываетсЯ,  не  напрасно.  ‚переди,  на  углу,  стараЯ низкаЯ
церковь, и Я вижу, что она направлЯетсЯ прЯмо к ней, хотЯ  день
будничный и такой час, когда никакой службы по церквам еще нет.
’ам она взбегает на паперть, с трудом отворЯет тЯжелую дверь, а
Я  опЯть  за  ней  и,  войдЯ, останавливаюсь у порога. ‚ церкви
пусто, и она, не видЯ  менЯ,  скорым  и  легким  шагом  идет  к
амвону,  креститсЯ  и  гибко  опускаетсЯ  на колени, закидывает
голову, прижимает руки к груди, уронив зонтик на пол, и смотрит
на алтарь тем, как видно по всему, настойчиво молЯщим взглЯдом,
каким люди просЯт Ѓожьей помощи в большом горе  или  в  горЯчем
желании  чего-нибудь. ‚ узкое с железной решеткой окно слева от
менЯ светит желтоватый вечерний свет, спокойный  и  будто  тоже
старинный,  задумчивый,  а  впереди,  в сводчатой и приземистой
глубине церкви, уже сумрачно, только мерцает золото кованных  с
чудесной  древней  грубостью  риз  на образах алтарной стены, и
она, на коленЯх, не сводит с них глаз. ’онкаЯ талиЯ, лира зада,
каблучки уткнувшейсЯ носками в  пол  легкой,  изЯщной  обуви...
Џотом несколько раз прижимает платочек к глазам, быстро берет с
полу  зонтик,  точно решившись на что-то, гибко встает, бежит к
выходу, внезапно видит мое лицо -- и менЯ просто поражает своей
красотой ужаснейший испуг, вдруг  мелькнувший  в  ее  блестЯщих
слезами глазах...
     ‚  соседней  зале потухла люстра, -- ресторан уже опустел,
-- и доктор взглЯнул на часы.
     -- Ќет, еще не поздно, -- сказал он. -- ‚сего  десЯть.  ‚ы
никуда  не  спешите?  Ќу так посидим еще немного, Я доскажу вам
эту довольно странную историю. ‘транно было в ней прежде  всего
то,  что  в  тот  же  вечер, то есть, вернее, поздно вечером, Я
опЯть встретил  ее.  Њне  вдруг  вздумалось  поехать  в  летний
трактир на ‚олге, где Я был всего два-три раза за все лето да и
то только затем, чтобы посидеть на речном воздухе после жаркого
днЯ  в  городе. Џочему Я поехал именно в этот уже свежий вечер,
Ѓог ведает: словно  руководило  мною  что-то.  Њожно,  конечно,
сказать,  что  вышла  простаЯ  случайность:  поехал  человек от
нечего делать, и нет ничего  удивительного  в  новой  случайной
встрече.  ђазумеетсЯ,  все это вполне справедливо. Ќо почему же
вышло и другое, то есть то, что Я встретил ее черт знает где  и
что  вдруг оправдались какие-то смутные догадки и предчувствиЯ,
испытанные  мной,  когда  Я  в  первый  раз  увидал  ее,  и  ту
сосредоточенность,  какую-то  тайную  тревожную цель, с которой
она шла в церковь и там так напрЯженно и молча, то есть  чем-то
самым главным, самым подлинным, что есть в нас, молила о чем-то
Ѓога? Џриехав и совсем забыв о ней, Я долго и скучно сидел один
в  этом речном кабаке, очень дорогом, кстати сказать, известном
своими купеческими ночными кутежами, нередко тысЯчными,  и  без
всЯкого  вкуса  глотал  от времени до времени жигулевское пиво,
вспоминаЯ ђейн и швейцарские озера,  на  которых  был  летом  в
прошлом  году,  и думаЯ о том, как вульгарны все провинциальные
русские   места   загородных   развлечений,   в   частности   и
приволжские.  ‚ы  бывали  в  приволжских  городах  и в подобных
трактирах на воде, на сваЯх?
     џ ответил, что ‚олгу знаю мало, на поплавках там не бывал,
но легко представлЯю себе их.
     -- Ќу, конечно, -- сказал он. -- ђусскаЯ  провинциЯ  везде
довольно одинакова. Ћдно только там ни на что не похоже -- сама
‚олга.   ‘   ранней   весны  и  до  зимы  она  всегда  и  всюду
необыкновенна, во всЯкую погоду, и что днем, что  ночью.  Ќочью
сидишь, например, в таком трактире, смотришь в окна, из которых
состоЯт три его стены, а когда в летнюю ночь они все открыты на
воздух,  смотришь  прЯмо  в  темноту,  в черноту ночи, и как-то
особенно чувствуешь все это дикое величие водных пространств за
ними: видишь тысЯчи  рассыпанных  разноцветных  огней,  слышишь
плеск  идущих  мимо  плотов, перекличку мужицких голосов на них
или на баржах, на белЯнах, предостерегающие друг  друга  крики,
разнотонную  музыку  то  гулких,  то низких пароходных гудков и
сливающиесЯ с ними терции  каких-нибудь  шибко  бегущих  речных
паровичков,  вспоминаешь  все эти разбойничьи и татарские слова
-- Ѓалахна, ‚асильсурск, —ебоксары, †игули,  Ѓатраки,  •валынск
-- и  страшные  орды  грузчиков  на  их  пристанЯх,  потом  всю
несравненную  красоту  старых  волжских  церквей  --  и  только
головой  качаешь: до чего в самом деле ни с чем не сравнима эта
самаЯ наша ђусь! Ђ посмотришь вокруг --  что  это,  собственно,
такое,  этот  трактир?  ‘вайнаЯ  постройка, бревенчатый сарай с
окнами в топорных рамах, уставленный  столами  под  белыми,  но
нечистыми  скатертЯми  с  тЯжелыми  дешевыми  приборами,  где в
солонках соль перемешана  с  перцем  и  салфетки  пахнут  серым
мылом,   дощатый   помост,   то  есть  балаганнаЯ  эстрада  длЯ
балалаечников, гармонистов  и  арфЯнок,  освещеннаЯ  по  задней
стене   керосиновыми   лампочками  с  ослепительными  жестЯными
рефлекторами,  желтоволосые  половые,  хозЯин  из   мужиков   с
толстыми волосами, с медвежьими глазками -- и как соединить все
это  с  тем,  что  тут  то  и дело выпиваетсЯ за ночь на тысЯчу
рублей мумму и редерсру! ‚се это, знаете, тоже  ђусь...  Ќо  не
надоел ли Я вам?
     -- Џомилуйте! -- сказал Я,
     -- Ќу  так  позвольте  кончить.  џ все это клоню к тому, в
каком похабном месте вдруг опЯть  встретил  Я  ее  во  всей  ее
чистой,  благородной  прелести  и  с каким спутником! Љ полночи
трактир  стал  оживать  и  наполнЯтьсЯ:  зажгли  под   потолком
огромную  и  страшно жаркую лампу, лампы по стенам, лампочки на
стене за помостом, вышел целый  полк  половых,  повалила  толпа
гостей:   конечно,  купеческие  сынки,  чиновники,  подрЯдчики,
пароходные  капитаны,  труппа   актеров,   гастролировавших   в
городе... половые, развратно изгибаЯсь, забегали с подносами, в
компаниЯх  за столами пошел галдеж, хохот, поплыл табачный дым,
на помост вышли и в два рЯда сели по его бокам  балалаечники  в
оперно-крестьЯнских  рубахах,  в  чистеньких онучах и новеньких
лаптЯх, за  ними  вышел  и  фронтом  стал  хор  нарумЯненных  и
набеленных  блЯдчонок,  одинаково  заложивших  руки  за спину и
резкими голосами, с ничего не выражающими  лицами  подхвативших
под   зазвеневшие  балалайки  жалостную,  протЯжную  песню  про
какого-то несчастного "воина", будто бы вернувшегосЯ из долгого
турецкого  плена:  "€вво  рад-ныи-и  ни  узнали-и,  спроси-и-ли
воин-а,  кто ты-ты..." Џотом вышел с огромной гармоньей в руках
какой-то "знаменитый €ван ѓрачев", сел на стул  у  самого  краЯ
помоста  и  трЯхнул  густыми, хамски разобранными на прЯмой рЯд
белобрысыми  волосами:  морда  полотера,  желтаЯ   косоворотка,
расшитаЯ  по  высокому  вороту  и  подолу  красным шелком, жгут
красного поЯса  с  длинно  висЯщими  махрами,  новые  сапоги  с
лакированными   голенищами...   ’рЯхнул   волосами,  уложил  на
поднЯтое колено гармонию-трехрЯдку в черных  с  золотом  мехах,
устремил  оловЯнные  глаза  куда-то  вверх, сделал залихватский
перебор на ладах -- и зарычал,  запел  ими,  ломаЯ,  извиваЯ  и
растЯгиваЯ   меха   толстой   змеей,   перебираЯ   по  ладам  с
удивительнейшими выкрутасами,  да  все  громче,  решительнее  и
разнообразнее,  потом  вскинул  морду,  закрыл  глаза и залилсЯ
женским голосом:  "џ  вечор  в  лужках  гулЯла,  грусть  хотела
разогнать..."  ‚от  в  эту-то  самую  минуту  и увидал Я ее, и,
конечно, не одну: как раз  в  то  времЯ  встал,  чтобы  позвать
полового  в  заплатить  за  пиво,  да и так и ахнул: отворилась
снаружи  дверь  за  помостом,  и  поЯвилась  она,  в   каком-то
картузике  цвета  хаки,  в непромокаемом пальто того же цвета с
поЯсом, -- правда, хороша она была во  всем  этом  удивительно,
похожа  на  высокого мальчика, -- а за нею, держа ее за локоть,
некто небольшого роста, в  поддевке  и  в  дворЯнском  картузе,
темноликий  и  уже морщинистый, с черными беспокойными глазами.
€, понимаете, Я, что называетсЯ,  света  Ѓожьего  невзвидел!  џ
узнал  в  нем  одного моего знакомого, промотавшегосЯ помещика,
пьЯницу, развратника, бывшего гусарского  поручика,  выгнанного
из  полка,  и,  ничего  не  соображаЯ, не думаЯ, кинулсЯ вперед
между столами так стремительно, что настиг его и ее  почти  при
входе, -- €ван ѓрачев еще кричал: "џ цветочек там искала, чтобы
милому  послать..."  Љогда  Я  подбежал  к ним, он, взглЯнув на
менЯ, успел весело крикнуть: "Ђ, доктор,  здравствуйте",  в  то
времЯ как она побледнела до гробовой синевы, но Я оттолкнул его
и  бешено  зашептал  ей:  "‚ы,  в  этом  кабаке!  ‚  полночь, с
развратным пьЯницей, шулером, известным всему уезду и  городу!"
џ  схватил  ее  за  руку,  грозЯ изувечить его, если она сию же
минуту не выйдет со мной отсюда вон. Ћн оцепенел --  что  ж  он
мог,  знаЯ,  что  Я  могу  вот этими руками подковы ломать! Ћна
повернулась и, наклонив голову, пошла к выходу. џ догнал ее под
первым фонарем на булыжной набережной, взЯл под руку, -- она не
поднЯла головы, не освободила руку. ‡а  вторым  фонарем,  возле
скамьи,  она  остановилась  и,  уткнувшись в менЯ, задрожала от
слез. џ посадил ее на скамью, одной рукой держа  ее  мокрую  от
слез,  милую, тонкую девичью руку, другой обнимаЯ за плечо. Ћна
несвЯзно выговаривала: "Ќет, неправда, неправда, он  хороший...
он  несчастный,  но  он добрый, великодушный, беззаботный..." џ
молчал,   --   возражать   было   бесполезно.   Џотом   кликнул
проезжавшего  мимо  извозчика.  Ћна  стихла,  и  мы  в молчании
поднЯлись в город. Ќа площади она тихо сказала: "’еперь пустите
менЯ, Я дойду пешком, Я не хочу, чтобы вы знали, где  Я  живу",
-- и,  вдруг  поцеловав  мне руку, соскочила и, не оглЯдываЯсь,
неловко пошла вкось по площади... Ѓольше Я никогда не видел  ее
и так и не знаю до сих пор, кто она, что она...
     Љогда мы расплатились, оделись внизу и вышли, доктор дошел
со мной до угла Ђрбата, и мы приостановились, чтобы проститьсЯ.
Ѓыло пусто и тихо -- до нового оживлениЯ к полночи, до разъезда
из театров  и ужинов по ресторанам, в городе и за городом. Ќебо
было черно, чисто блестели фонари под молодой, нарЯдной зеленью
на  Џречистенском  бульваре,  мЯгко  пахло   весенним   дождем,
помочившим мостовые, пока мы сидели в "Џраге".
     -- Ђ знаете, -- сказал доктор, поглЯдев кругом, -- Я жалел
потом,  что, так сказать, спас ее. Ѓыли со мной и другие случаи
в этом роде... Ђ зачем, позвольте спросить,  Я  вмешивалсЯ!  Ќе
все  ли равно, чем и как счастлив человек! ЏоследствиЯ? „а ведь
все равно они всегда существуют: ведь ото всего остаютсЯ в душе
жестокие следы, то есть воспоминаниЯ, которые особенно жестоки,
мучительны, если вспоминаетсЯ что-нибудь счастливое...  Ќу,  до
свиданиЯ, очень рад был встретитьсЯ с вами...
     27 октЯбрЯ 1943




Љ“ЊЂ

     „ачи  в сосновых лесах под Њосквой. Њелкое озеро, купальни
возле топких берегов.
     Ћдна из  самых  дорогих  дач  недалеко  от  озера:  дом  в
шведском  стиле, прекрасные старые сосны и Яркие цветники перед
обширной террасой.
     •озЯйка весь день в легком нарЯдном  матинэ  с  кружевами,
сиЯющаЯ   тридцатилетней   купеческой   красотой   и  спокойным
довольством летней жизни. Њуж уезжает  в  контору  в  Њоскву  в
девЯть  утра,  возвращаетсЯ  в  шесть вечера, сильный, усталый,
голодный, и тотчас идет купатьсЯ перед  обедом,  с  облегчением
раздеваетсЯ  в  нагретой  за  день  купальне  и пахнет здоровым
потом, крепким простонародным телом...
     ‚ечер в конце июнЯ. ‘о  стола  на  террасе  еще  не  убран
самовар. •озЯйка чистит на варенье Ягоды. „руг мужа, приехавший
на  дачу  в  гости  на  несколько  дней,  курит и смотрит на ее
обнаженные до локтей холеные круглые руки. (‡наток и собиратель
древних русских икон,  изЯщный  и  сухой  сложением  человек  с
небольшими  подстриженными  усами, с живым взглЯдом, одетый как
длЯ тенниса.) ‘мотрит и говорит:
     -- Љума, можно поцеловать руку? Ќе могу спокойно смотреть.
     ђуки в соку, -- подставлЯет блестЯщий локоть.
     —уть коснувшись его губами, говорит с запинкой:
     -- Љума...
     -- —то, кум?
     -- ‡наете, какаЯ историЯ: у одного человека сердце ушло из
рук и он сказал уму: прощай!
     -- Љак это сердце ушло из рук?
     -- ќто из ‘аади, кума. Ѓыл такой персидский поэт.
     -- ‡наю. Ќо что значит сердце ушло из рук?
     -- Ђ это значит, что человек влюбилсЯ. ‚от как Я ч вас.
     -- Џохоже, что и вы сказали уму: прощай.
     -- „а, кума, сказал.
     “лыбаетсЯ рассеЯнно, будто занЯтаЯ только своим делом:
     -- ‘ чем вас и поздравлЯю.
     -- џ серьезно.
     -- Ќа здоровье.
     -- ќто не здоровье, кума, а очень тЯжелаЯ болезнь.
     -- Ѓедный. Ќадо лечитьсЯ. € давно это с вами?
     -- „авно, кума. ‡наете, с каких пор? ‘ того днЯ, когда  мы
с  вами  ни  с  того  ни  с  сего  крестили у ‘авельевых, -- не
понимаю, какаЯ нелегкаЯ дернула их позвать крестить именно  нас
с  вами...  Џомните,  какаЯ  метель  была  в тот день, и как вы
приехали всЯ в снегу, возбужденнаЯ быстрой ездой и метелью, как
Я сам снЯл с вас соболью шубку, и вы вошли в  залу  в  скромном
белом  шелковом платье с жемчужным крестиком на слегка открытой
груди,  а  потом  держали  ребенка  на  руках   с   завернутыми
рукавчиками,  стоЯли со мной у купели, глЯдЯ на менЯ с какой-то
смущенной полуулыбкой... ’ут-то и началось  между  нами  что-то
тайное,  какаЯ-то греховнаЯ близость, наше как бы уже родство и
оттого особенное вожделение.
     -- Parlez pour vous...19
     -- Ђ потом мы рЯдом сидели за завтраком, и Я не понимал --
то ли это от гиацинтов на  столе  так  чудесно,  молодо,  свежо
пахнет или от вас... ‚от с тех пор Я и заболел. € вылечить менЯ
можете только вы.
     Џосмотрела исподлобьЯ:
     -- „а,  Я  этот  день  хорошо  помню. Ђ что до леченьЯ, то
жаль, что „митрий Ќиколаевич нынче ночует в Њоскве, ---  он  бы
вам тотчас посоветовал настоЯщего доктора.
     -- Ђ почему он ночует в Њоскве?
     -- ‘казал  утром,  уходЯ  на  станцию,  что  нынче  у  них
заседание пайщиков, перед разъездом. ‚се разъезжаютсЯ -- кто  в
Љисловодск, кто за границу.
     -- Ќо он мог бы с двенадцатичасовым вернутьсЯ.
     -- Ђ прощальное пьЯнство после заседаниЯ в "Њавритании"?
     ‡а обедом он грустно молчал, неожиданно пошутил:
     -- Ђ   не   закатитьсЯ   ли   и   мне   в  "Њавританию"  с
десЯтичасовым, вдребезги напитьсЯ там, выпить на  брудершафт  с
метрдотелем?
     Ћна посмотрела длительно:
     -- ‡акатитьсЯ  и  менЯ одну оставить в пустом доме? ’ак-то
вы помните гиацинты!
     € тихо, будто задумавшись, положила ладонь на его лежавшую
на столе руку...
     ‚о втором часу ночи, в одном шлафроке, он прокралсЯ из  ее
спальни  по  темному,  тихому  дому,  под  четкий  стук часов в
столовой, в свою комнату, в сумраке которой светилсЯ в открытые
на садовый  балкон  окна  дальний  неживой  свет  всю  ночь  не
гаснущей   зари  и  пахло  ночной  лесной  свежестью.  Ѓлаженно
повалилсЯ навзничь на постель, нашарил на ночном столике спички
и  портсигар,  жадно  закурил   и   закрыл   глаза,   вспоминаЯ
подробности своего неожиданного счастьЯ.
     “тром  в  окна  тЯнуло  сыростью  тихого дождЯ, по балкону
ровно стучали  его  капли.  Ћн  открыл  глаза,  с  наслаждением
почувствовал  сладкую простоту будничной жизни, подумал: "Ќынче
уеду в Њоскву, а послезавтра в ’ироль или на озеро ѓарда", -- и
опЯть заснул.
     ‚ыйдЯ к завтраку, почтительно поцеловал ее руку и  скромно
сел за стол, развернул салфетку...
     -- Ќе  взыщите,  --  сказала  она, стараЯсь быть как можно
проще, -- только холоднаЯ курица и простокваша. ‘аша, принесите
красного вина, вы опЯть забыли...
     Џотом, не поднимаЯ глаз:
     -- Џожалуйста,  уезжайте   нынче   же.   ‘кажите   „митрию
Ќиколаевичу,  что  вам  тоже страшно захотелось в Љисловодск. џ
приеду туда недели через две, а ею отправлю в Љрым к родителЯм,
там у них  чуднаЯ  дача  в  Њисхоре...  --  ‘пасибо,  ‘аша.  ‚ы
простокваши   не  любите,  --  хотите  сыру?  ‘аша,  принесите,
пожалуйста, сыр...
     -- "‚ы любите ли сыр, спросили раз ханжу", --  сказал  он,
неловко смеЯсь. -- Љума...
     -- •ороша кума!
     Ћн взЯл через стол и сжал ее руку, тихо говорЯ:
     -- Џравда приедете?
     Ћна  ответила  ровным  голосом,  глЯдЯ  на  него  с легкой
усмешкой:
     -- Ђ как ты думаешь? Ћбману?
     -- Љак мне благодарить тебЯ!
     € тотчас  подумал:  "Ђ  там  Я  ее,  в  этих  лакированных
сапожках,  в  амазонке  и  в  котелке, вероЯтно, тотчас же люто
возненавижу!"
     25 сентЯбрЯ 1943




ЌЂ—Ђ‹Ћ

     -- Ђ Я, господа,  в  первый  раз  влюбилсЯ,  или,  вернее,
потерЯл  невинность,  лет двенадцати. Ѓыл Я тогда гимназистом и
ехал из города домой, в деревню, на рождественские каникулы,  в
один из тех теплых серых дней, что так часто бывают на ‘вЯтках.
Џоезд  шел среди сосновых лесов в глубоких снегах, Я был детски
счастлив и спокоен, чувствуЯ этот мЯгкий зимний день, эти снега
и сосны, мечтаЯ о лыжах, ожидавших менЯ  дома,  и  совсем  один
сидел    в   жарко   натопленном   первом   классе   старинного
вагона-микст, состоЯвшего всего из двух отделений, то  есть  из
четырех  красных  бархатных  диванов с высокими спинками, -- от
этого бархата было как будто еще жарче и душнее, --  и  четырех
таких  же  бархатных  диванчиков возле окон с другой стороны, с
проходом между ними и диванами. ’ам беззаботно, мирно и одиноко
провел Я больше часа. Ќо на второй от города станции отворилась
дверь из сеней вагона, отрадно запахло зимним  воздухом,  вошел
носильщик  с  двумЯ  чемоданами  в  чехлах  и  с  портпледом из
шотландской материи, за ним очень бледнаЯ  черноглазаЯ  молодаЯ
дама в черном атласном капоре и в каракулевой шубке, а за дамой
рослый  барин  с  желтыми  совиными  глазами, в оленьей шапке с
поднЯтыми наушниками, в  поЯрковых  валенках  выше  колен  и  в
блестЯщей  оленьей  дохе.  џ,  как воспитанный мальчик, тотчас,
конечно, встал и с большого дивана возле двери в сенцы  пересел
во второе отделение, но не на другой диван, а на диванчик возле
окна,  лицом  к  первому  отделению,  чтобы  иметь  возможность
наблюдать  за  вошедшими:  ведь  дети  так  же  внимательны   и
любопытны к новым лицам, как собаки к незнакомым собакам. € вот
тут-то,   на  этом  диване  и  погибла  моЯ  невинность.  Љогда
носильщик поклал вещи в сетку над диваном, на котором Я  только
что  сидел, сказал барину, сунувшему в руку ему бумажный рубль,
"счастливого пути, ваше сиЯтельство!"  и  уже  на  ходу  поезда
выбежал  из  вагона,  дама  тотчас  легла навзничь на диван под
сеткой, затылком на его бархатный валик, а  барин  неловко,  не
привычными  ни к какому делу руками, стащил с сетки портплед на
противоположный диван, выдернул из него белую подушечку  и,  не
глЯдЯ,  подал  ей. Ћна тихо сказала: "Ѓлагодарствуй, мой друг",
-- и, подсунув ее под голову, закрыла  глаза,  он  же,  сбросив
доху   на  портплед,  стал  у  окна  между  диванчиками  своего
отделениЯ и закурил толстую  папиросу,  густо  распространив  в
духоте  вагона  ее  ароматический  запах. Ћн стоЯл во весь свой
мощный рост, с торчащими вверх  наушниками  оленьей  шапки,  и,
казалось,  не спускал глаз с бегущих назад сосен, а Я сперва не
спускал глаз  с  него  и  чувствовал  только  одно  --  ужасную
ненависть  к  нему  за  то,  что он совершенно не заметил моего
присутствиЯ, ни разу даже не взглЯнул на менЯ, точно Я и не был
в вагоне, а в силу этого  и  за  все  прочее:  за  его  барское
спокойствие,  за  кнЯжески-мужицкую  величину,  хищные  круглые
глаза, небрежно запущенные каштановые усы и бороду  и  даже  за
плотный  и  просторный коричневый костюм, за легкие бархатистые
валенки, натЯнутые выше колен. Ќо не прошло и минуты, как Я уже
забыл о нем: Я вдруг  вспомнил  ту  мертвенную,  но  прекрасную
бледность,  которой  несознательно  поражен был при входе дамы,
лежавшей теперь навзничь на диване против менЯ, перевел  взглЯд
на  нее  --  и  уже ничего более, кроме нее, ее лица и тела, не
видел до следующей станции, где  мне  надо  было  сходить.  Ћна
вздохнула  и  легла  поудобнее, пониже, распахнула, не открываЯ
глаз, шубку на фланелевом платье, скинула нога об ногу  на  пол
теплые  ботики  с  открытых  замшевых ботинок, снЯла с головы и
уронила  возле  себЯ  атласный  капор,  --  черные  волосы   ее
оказались,  к  моему великому удивлению, по-мальчишески коротко
стриженными, -- потом  справа  и  слева  отстегнула  что-то  от
шелковых  серых чулок, поднимаЯ платье до голого тела между ним
и чулками,  и,  оправив  подол,  задремала:  гелиотроповые,  но
женски-молодые   губы   с   темным   пушком   над  ними  слегка
приоткрылись, бледное до прозрачной белизны лицо с очень Явными
на нем черными бровЯми и ресницами потерЯло всЯкое выражение...
‘он женщины, желанной вам, все ваше существо влекущей  к  себе,
-- вы  знаете,  что  это  такое!  €  вот Я в первый раз в жизни
увидал и почувствовал его,  --  до  того  Я  видел  только  сон
сестры,   матери,  --  и  все  глЯдел,  глЯдел  остановившимисЯ
глазами, с пересохшим ртом на  эту  мальчишески-женскую  черную
голову,  на  неподвижное  лицо,  на чистой белизне которого так
дивно  выделЯлись  тонкие  черные  брови  и  черные   сомкнутые
ресницы,  на темный пушок над полураскрытыми губами, совершенно
мучительными в своей, притЯгательности, уже постигал и поглощал
все то непередаваемое, что  есть  в  лежащем  женском  теле,  в
полноте бедер и тонкости щиколок, и с страшной Яркостью все еще
видел  мысленно  тот  ни  с  чем  не  сравнимый женский, нежный
телесный  цвет,  который  она  нечаЯнно  показала  мне,  что-то
отстегиваЯ  от  чулок  под фланелевым платьем. Љогда неожиданно
привел менЯ в себЯ толчок остановившегосЯ перед нашей  станцией
поезда, Я вышел из вагона на сладкий зимний воздух, шатаЯсь. ‡а
деревЯнным  вокзалом  стоЯли  троечные  сани, запрЯженные серой
парой, гремевшей бубенцами; с енотовой шубой в руках ждал возле
саней наш старый кучер, неприветливо сказавший мне:
     -- Њамаша приказали беспременно надеть...
     € Я покорно влез в эту пахучую мехом  и  зимней  свежестью
дедовскую  шубу с огромным уже желтым и длинноостистым воротом,
утонул  в  мЯгких  и  просторных  санЯх  и  под  глухое,  полое
бормотанье  бубенцов закачалсЯ по глубокой и беззвучной снежной
дороге в сосновой просеке, закрываЯ глаза и  все  еще  млеЯ  от
только  что пережитого, смутно и горестно-сладко думаЯ только о
нем, а не о том прежнем, милом, что ждало менЯ  дома  вместе  с
лыжами  и  волчонком, взЯтым на охоте в августе в логове убитой
волчицы и теперь сидевшим у нас в Яме в саду,  из  которой  еще
осенью,  когда  Я  приезжал домой на два днЯ на Џокров, уже так
дико и чудесно вонЯло зверем.
     23 октЯбрЯ 1943




"„“ЃЉ€"

     ел мне тогда, друзьЯ мои, всего двадцать третий  год,  --
дело,  как  видите,  давнее,  еще дней блаженной памЯти ЌиколаЯ
Џавловича, -- только что произведен Я был  в  чин  гвардейского
корнета,  уволен  зимой  в  том  „лЯ  менЯ достопамЯтном году в
двухнедельный отпуск в свою рЯзанскую вотчину, где, по  кончине
родителЯ,  одиноко  жила  моЯ  матушка,  и,  приехав, вскорости
жестоко  влюбилсЯ:  заглЯнул  однажды   в   давно   пустовавшую
дедовскую  усадьбу  при  некоем сельце Џетровском, по соседству
нашей, да и стал под всЯкими предлогами  заглЯдывать  туда  все
чаще и чаще. „ика и поныне русскаЯ деревнЯ, зимой пуще всего, а
что  ж было в мои времена! ’аково дико было и Џетровское с этой
пустовавшей усадьбой на его окраине, называвшейсЯ "„убки",  ибо
при въезде в нее росло несколько дубов, в мою пору уже древних,
могучих.  Џод  теми  дубами стоЯла стараЯ грубаЯ изба, за избой
разрушенные временем службы, еще  дальше  пустыри  вырубленного
сада,  занесенного снегами, и развалина барского дома с темными
провалами окон без рам. € вот  в  этой-то  избе  под  дубами  и
сиживал   Я  чуть  не  каждый  день,  болтаЯ  всЯкий  будто  бы
хозЯйственный вздор жившему в ней нашему старосте  ‹авру,  даже
низко  ища его дружества и тайком бросаЯ горестные взоры на его
молчаливую жену Ђнфису, схожую скорее с испанкой, чем с простою
русскою дворовой, бывшую чуть не вдвое  моложе  ‹авра,  рослого
мужика  с  кирпичным  лицом в темно-красной бороде, из которого
легко мог бы выйти атаман шайки муромских разбойников. ‘ утра Я
без раэбору читал что попадет под руку, бренчал на  фортепьЯно,
подпеваЯ  с томлением: "Љогда, душа, просилась ты погибнуть иль
любить", -- а пообедав, уезжал до вечера в "„убки", невзираЯ на
жгучие ветры и вьюги, неустанно летевшие к нам  из  саратовских
степей.  ’ак прошли ‘вЯтки и приблизилсЯ срок моего возвращениЯ
к  должности,  о  чем  Я  и  осведомил  однажды  с   притворной
непринужденностью  ‹авра  и Ђнфису. ‹авр резонно заметил на то,
что служба царскаЯ, вестимо, первое  всего,  и  тут  за  чем-то
вышел  из  избы, Ђнфиса же, сидевшаЯ с шитьем в руках, опустила
вдруг  шитье  на   колени,   посмотрела   вслед   мужу   своими
кастильскими  очами  и,  лишь только захлопнулась дверь за ним,
стремительно-страстно блеснула ими в  менЯ  и  сказала  горЯчим
шепотом:
     -- Ѓарин,  завтра  он уедет с ночевкой в город, приезжайте
ко мне скоротать вечерок  на  прощанье.  ’аилась  Я,  а  теперь
скажу: горько мне будет расставатьсЯ с вами!
     џ,  конечно,  был сражен таковым признанием и только успел
головой кивнуть в знак согласиЯ -- ‹авр воротилсЯ в избу.
     Џосле того  Я,  как  понимаете,  не  чаЯл  в  неизъЯснимом
нетерпении и дожить до завтрашнего вечера, не знал, что с собой
делать,  думаЯ  только  одно:  пренебрегу  всем своим карьером,
брошу полк, останусь навеки в деревне, соединю  судьбу  свою  с
нею  по смерти ‹авра -- и прочее подобное... "‚едь он уже стар,
-- думал Я, невзираЯ на то, что ‹авру еще и пЯтидесЯти не было,
-- он должен скоро умереть..." Ќаконец прошла  ночь,  --  Я  до
самого  утра то трубку курил, то ром пил, нимало не пьЯнеЯ, все
разгораЯсь в своих безрассудных мечтах, --  прошел  и  короткий
зимний  день,  стало  темнеть, а на дворе -- прежестокий буран.
Љак тут уехать из дому, что сказать матушке? ’ерЯюсь, не  знаю,
как  быть, как вдруг простаЯ мысль: да съезжу тайком, вот и всЯ
недолга! ‘казалсЯ недомоганием, не буду, мол, ужинать, пойду  в
постель,  а  как только матушка откушала и удалилась к себе, --
наступила уже раннЯЯ зимнЯЯ ночь,  --  с  великою  поспешностью
оделсЯ,  побежал  в  избу к конюхам, приказал запречь легонькие
санки и был таков. Ќа дворе зги  не  видно  в  белой  метельной
тьме,  но дорога лошади знакомаЯ, пустил ее наугад, и не прошло
и полчаса, как зачернели в этой тьме гудЯщие дубы над  заветной
избой,  засветилось  сквозь снег ее окошко. ЏривЯзал Я лошадь к
дубу, бросил на нее попону -- и,  вне  себЯ,  через  сугроб,  в
темные  сенцы!  Ќашарил  дверь  избы, шагнул за порог, а она уж
нарЯжена, набелена, нарумЯнена, сидит в блеске и  красном  дыму
лучины  на  лавке  близ  стола,  уставленного по белой скатерти
угощением, во все глаза ждет менЯ. ‚се маЯчит,  дрожит  в  этом
блеске, в дыму, но глаза и сквозь них видны -- столь они широки
и  пристальны! ‹учина в светце на припечном столбе, над лоханью
с водой,  трещит,  слепит  быстрым  багровым  пламенем,  ронЯет
огненные  искры,  шипЯщие  в воде, на столе тарелки с орехами и
мЯтными жамками, штоф с наливкою, два стаканчика, а  она,  близ
стола,  спиной  к  белому  от  снега  окошку,  сидит в шелковом
лиловом сарафане, в миткалевой сорочке с распашными рукавами, в
коралловом ожерелье -- смолЯнаЯ  головка,  сделавшаЯ  бы  честь
любой  светской красавице, гладко причесана на прЯмой пробор, в
ушах висЯт серебрЯные серьги... “видав  менЯ,  вскочила,  мигом
скинула  с  менЯ  оснеженную  шапку, лисью поддевку, толкнула к
лавке, -- все как в  исступлении,  вопреки  всем  моим  прежним
мыслЯм  о  ее  гордой неприступности, -- бросилась на колени ко
мне, обнЯла, прижимаЯ к моему лицу свои жаркие ланиты...
     -- —то ж ты таилась, -- говорю, --  дождалась  до  разлуки
нашей!
     Ћтвечает отчаЯнно:
     -- Ђх,  что ж Я могла! ‘ердце заходилось, как ты приезжал,
видела твое мучение, да Я крепка, не выдавала себЯ!  „а  и  где
могла  открытьсЯ  тебе?  ‚едь  ни минуты не была глаз на глаз с
тобой, а при нем даже взглЯдом не откроешьсЯ, зорок, как  орел,
заметит что -- убьет, рука не дрогнет!
     €  опЯть  обнимает, жмет мою робкую руку, кладет на колени
себе... —увствую ее тело на своих ногах сквозь легкий сарафан и
уж  не  владею  собой,  как  вдруг  она  всЯ   чутко   и   дико
выпрЯмлЯетсЯ, вскакивает, глЯдЯ на менЯ глазами Џифии:
     -- ‘лышишь?
     ‘лушаю  --  и ничего не слышу, кроме шума снега за стеной:
что, мол, такое?
     -- Џодъехал кто-то! ‹ошадь заржала! Ћн!
     €, забежав и сев  за  стол,  превозмогаЯ  тЯжкое  дыхание,
громко  говорит  простым  голосом,  наливаЯ  дрожащей  рукой из
штофа:
     -- ‚ыкушайте, сударь, наливочки. Џоедете -- озЯбнете...
     ‚от тут он и взошел, весь косматый от  снега,  в  бараньем
треухе  и  тулупе,  глЯнул,  молвил: "‡дравствуйте, сударь", --
усердно положил тулуп на хоры, снЯл, отрЯхнул треух и,  вытираЯ
полой полушубка мокрое лицо и бороду, не спеша заговорил:
     -- Ќу  и  погодка!  „обилсЯ  кое-как до Ѓольших „воров, --
нет, думаю, пропадешь, не доедешь, -- въехал на  заезжий  двор,
поставил кобылу под навес в затишье, задал корму, а сам в избу,
за щи, -- попал как раз в обед, -- да так и просидел почесть до
вечера.  Ђ  потом  думаю  -- э, была не была, поеду-ка Я домой,
авось Ѓог донесет, -- не до города, не до дел в этакую страсть!
‚от и доехал, слава Ѓогу...
     Њы   молчим,   сидим   в    оцепенении,    в    ужаснейшем
замешательстве,  понимаем,  что  он  сразу  понЯл  все,  она не
подымает ресниц, Я изредка  на  него  взглЯдываю...  Џризнаюсь,
живописен  он  был!  ‚елик,  плечист,  туго  подпоЯсан  зеленой
подпоЯской  по  короткому  полушубку  с   цветными   татарскими
разводами,  крепко  обут  в  казанские  валенки, кирпичное лицо
горит с ветру, борода блестит тающим снегом, глаза  --  грозным
умом...  ЏодойдЯ  к  светцу, запалил новую лучину, потом сел за
стол, взЯл штоф  толстыми  пальцами,  налил,  выпил  до  дна  и
говорит в сторону:
     -- “ж  и  не  знаю, сударь, как вы теперь доедете. Ђ ехать
вам давно пора, лошадь вашу всю снегом занесло,  всЯ  согнулась
стоит...  “ж  не  гневайтесь,  что не выйду провожать -- больно
намаЯлсЯ за день, да и жену весь день не видал, а есть у менЯ о
чем с ней побеседовать...
     џ, без слова в ответ, поднЯлсЯ, оделсЯ и вышел...
     Ђ наутро, чем свет, верховой из  Џетровского:  ночью  ‹авр
удавил  жену  своей  зеленой  подпоЯской  на  железном  крюку в
дверной притолке, а утром пошел в Џетровское, заЯвил мужикам:
     -- “ менЯ,  соседи,  горе.  †ена  удавилась  --  видно,  с
расстройства  ума.  ЏроснулсЯ  на  рассвете, а она висит уж всЯ
синЯЯ с лица, голова на грудь свалилась.  ЌарЯдилась  зачем-то,
нарумЯнилась   --  и  висит,  малость  не  достает  до  полу...
Џрисвидетельствуйте, православные.
     ’е посмотрели на него и говорЯт:
     -- €шь ты, что с собою наделала!  Ђ  что  ж  это  у  тебЯ,
староста,  всЯ  борода  клоками вырвана, все лицо сверху донизу
когтЯми изрезано, глаз кровью течет? ‚Яжи его, ребЯта!
     Ѓыл он бит плетьми и отправлен в ‘ибирь, в рудники.
     30 октЯбрЯ 1943




"ЊЂ„ђ€„"

     Џоздним вечером шел в месЯчном свете  вверх  по  ’верскому
бульвару,  а  она навстречу: идет гулЯющим шагом, держит руки в
маленькой муфте и, поводЯ каракулевой шапочкой, надетой  слегка
набекрень, что-то напевает. ЏодойдЯ, приостановилась:
     -- Ќе хочете ли разделить компанию?
     Ћн    посмотрел:    небольшаЯ,    курносенькаЯ,   немножко
широкоскулаЯ, глаза в ночном полусвете блестЯт,  улыбка  милаЯ,
несмелаЯ, голосок в тишине, в морозном воздухе чистый...
     -- Ћтчего же нет? ‘ удовольствием.
     -- Ђ вы сколько дадите?
     -- ђубль за любовь, рубль на булавки.
     Ћна подумала.
     -- Ђ  вы далеко живете? Ќедалеко, так пойду, после вас еще
успею походить.
     -- „ва шага. ’ут, на ’верской, номера "Њадрид".
     -- Ђ, знаю! џ там раз пЯть  была.  ЊенЯ  туда  один  шулер
водил. …врей, а ужасно добрый.
     -- џ тоже добрый.
     -- џ   так   и   подумала.   ‚ы   симпатичный,  сразу  мне
понравились...
     -- ’огда, значит, пошли.
     Џо дороге, все поглЯдываЯ на нес,  --  на  редкость  милаЯ
девчонка! -- стал расспрашивать:
     -- —то ж ты это одна?
     -- џ  не одна, мы завсегда втроем выходим: Я, Њур и ЂнелЯ.
Њы и живем вместе. ’олько нынче суббота, их приказчики взЯли. Ђ
менЯ никто за весь вечер не взЯл. ЊенЯ не  очень  берут,  любЯт
больше  полных  или  уж  чтобы  как  ЂнелЯ.  Ћна  хоть худаЯ, а
высокаЯ, дерзкаЯ. Џьет -- страсть и по-цыгански умеет петь. Ћна
и Њур мужчин терпеть не можут, влюблены друг в друга ужас  как,
живут как муж с женой...
     -- ’ак,  так... Њур... Ђ тебЯ как зовут? ’олько не ври, не
выдумывай.
     -- ЊенЯ Ќина.
     -- ‚от и врешь. ‘кажи правду.
     -- Ќу, вам скажу, ЏолЯ.
     -- ѓулЯешь, должно быть, недавно?
     -- Ќет, уж давно, с самой весны. „а что все расспрашивать!
„айте лучше папиросочку. “ вас, верно, очень хорошие, ишь какой
на вас клош и шлЯпа!
     -- „ам, когда придем. Ќа морозе вредно курить.
     -- Ќу, как хочете,  а  мы  завсегда  на  морозе  курим,  и
ничего.  ‚от Ђнели вредно, у ней чахотка... Ђ отчего вы бритый?
Ћн тоже был бритый...
     -- ќто ты все про шулера? Ћднако запомнилсЯ он тебе!
     -- џ его до сих пор помню. “ него тоже  чахотка,  а  курит
ужас  как.  ѓлаза  горЯт,  губы  сухие, грудь провалилась, щеки
провалились, темные...
     -- Ђ кисти волосатые, страшные...
     -- Џравда, правда! Ђй вы его знаете?
     -- Ќу вот, откуда же Я могу его знать!
     -- Џотом он в Љиев уехал. џ его на ЃрЯнский вокзал  ходила
провожать, а он и не знал, что приду. Џришла, а поезд уж пошел.
Џобежала  за вагонами, а он как раз из окошка высунулсЯ, увидал
менЯ, замахал рукой, стал кричать, что скоро  опЯть  приедет  и
киевского сухого вареньЯ мне привезет.
     -- € не приехал?
     -- Ќет, его, верно, поймали.
     -- Ђ откуда же ты узнала, что он шулер?
     -- Ћн  сам  сказал.  ЌапилсЯ  портвейну,  стал  грустный и
сказал. џ, говорит, шулер,  все  равно,  что  вор,  да  что  же
делать, волка ноги кормЯт... Ђ вы, может, актер?
     -- ‚роде этого. Ќу, пришли...
     ‡а входной дверью горела над конторкой маленькаЯ лампочка,
никого  не  было.  Ќа  доске  на стене висели ключи от номеров.
Љогда он снЯл свой, она зашептала:
     -- Љак же это вы оставлЯете? Ћбворуют!
     Ћн посмотрел на нее, все больше веселеЯ:
     -- Ћбворуют  --  в  ‘ибирь  пойдут.  Ќо  что  за  прелесть
мордашка у тебЯ!
     Ћна смутилась:
     -- ‚се  смеетесь...  Џойдемте  за  ради  Ѓога скорей, ведь
все-таки это не дозволЯетсЯ водить к себе так поздно...
     -- Ќичего, не бойсЯ, Я тебЯ под  кровать  спрЯчу.  ‘колько
тебе лет? ‚осемнадцать?
     -- —удной вы! ‚се знаете! ‚осемнадцатый.
     ЏоднЯлись   по  крутой  лестнице,  по  истертому  коврику,
повернули в узкий, слабо освещенный, очень душный  коридор,  он
остановилсЯ,  всовываЯ ключ в дверь, она поднЯлась на цыпочки и
посмотрела, какой номер:
     -- ЏЯтый! Ђ он стоЯл в пЯтнадцатом в третьем этаже...
     -- …сли ты мне про него еще хоть  слово  скажешь,  Я  тебЯ
убью.
     ѓубы  у  нее  сморщились  довольной  улыбкой,  она, слегка
покачиваЯсь, вошла  в  прихожую  освещенного  номера,  на  ходу
расстегиваЯ пальтецо с каракулевым воротничком:
     -- Ђ вы ушли и забыли свет погасить...
     -- Ќе беда. ѓде у тебЯ носовой платочек?
     -- Ќа что вам?
     -- ђаскраснелась, а все-таки нос озЯб...
     Ћна  понЯла,  поспешно  вынула  из  муфты  комочек платка,
утерлась. Ћн поцеловал ее холодную щечку и потрепал  по  спине.
Ћна  снЯла  шапочку, трЯхнула волосами и стоЯ стала стЯгивать с
ноги ботик. Ѓотик не поддавалсЯ, она, сделав  усилие,  чуть  не
упала, схватилась за его плечо и звонко засмеЯлась:
     -- Ћй, чуть не полетела!
     Ћн снЯл пальтецо с ее черного платьица, пахнущего материей
и теплым телом, легонько толкнул ее в номер, к дивану:
     -- ‘Ядь и давай ногу.
     -- „а нет, Я сама...
     -- ‘Ядь, тебе говорЯт.
     Ћна села и протЯнула правую ногу. Ћн встал на одно колено,
ногу положил  на  другое, она стыдливо одернула подол на черный
чулок:
     -- ‚от какой вы, ей-Ѓогу!  Ћни,  правда,  у  менЯ  страсть
тесные...
     -- Њолчи.
     €,  быстро  стащив ботики один за другим вместе с туфлЯми,
откинул подол с ноги, крепко поцеловал в голое тело выше колена
и встал с красным лицом:
     -- Ќу, скорей... Ќе могу...
     -- —то  не  можете?  --  спросила  она,  стоЯ   на   ковре
маленькими  ногами  в  одних чулках, трогательно уменьшившись в
росте.
     -- ‘овсем дурочка! †дать не могу, -- понЯла?
     -- ђаздеватьсЯ?
     -- Ќет, одеватьсЯ!
     €, отвернувшись, подошел к окну и  торопливо  закурил.  ‡а
двойными  стеклами, снизу замерзшими, бледно светили в месЯчном
свете фонари, слышно было, как, гремЯ, неслись мимо,  вверх  по
’верской,  бубенцы  на "голубках"... —ерез минуту она окликнула
его:
     -- џ уж лежу.
     Ћн потушил свет и, как попало раздевшись, лег  к  ней  под
одеЯло.  Ћна, всЯ дрожа, прижалась к нему и зашептала с мелким,
счастливым смехом:
     -- ’олько за ради Ѓога не дуйте мне в  шею,  на  весь  дом
закричу, страсть боюсь щекотки...
     ‘  час  после  того она крепко спала. ‹ежа рЯдом с ней, он
глЯдел в полутьму, смешанную с мутным светом с улицы,  думаЯ  с
неразрешающимсЯ  недоумением:  как  это может быть, что она под
утро куда-то  уйдет?  Људа?  †ивет  с  какими-то  стервами  над
какой-нибудь  прачечной,  каждый  вечер  выходит  с ними как на
службу, чтобы заработать под каким-нибудь скотом  два  целковых
-- и  какаЯ  детскаЯ беспечность, простосердечнаЯ идиотичность!
џ, мне кажетсЯ, тоже "на весь дом закричу",  когда  она  завтра
соберетсЯ уходить...
     -- ЏолЯ, -- сказал он, садЯсь и трогаЯ ее за голое плечо.
     Ћна испуганно очнулась:
     -- Ћх,  батюшки!  €звините,  пожалуйста,  совсем  нечаЯнно
заснула... џ сичас, сичас...
     -- —то сейчас?
     -- ‘ичас встану, оденусь...
     -- „а нет, давай ужинать. Ќикуда Я тебЯ не пущу до утра.
     -- —то вы, что вы! Ђ полициЯ?
     -- ѓлупости. Ђ мадера у  менЯ  ничуть  не  хуже  портвейна
твоего шулера.
     -- —то ж вы мне все попрекаете им?
     Ћн  внезапно  зажег  свет, резко ударивший ей в глаза, она
сунула голову в подушку. Ћн сдернул с нее одеЯло, стал целовать
в затылок, она радостно забила ногами:
     -- Ћй, не щекотите!
     Ћн принес с подоконника  бумажный  мешочек  с  Яблоками  и
бутылку  крымской  мадеры,  взЯл с умывальника два стакана, сел
опЯть на постель и сказал:
     -- ‚от, ешь и пей. Ђ то убью.
     Ћна крепко надкусила Яблоко и стала есть, запиваЯ  мадерой
и рассудительно говорЯ:
     -- Ђ  что  ж  вы  думаете?  Њожет,  кто и убьет. Ќаше дело
такое. €дешь неизвестно куда,  неизвестно  с  кем,  а  он  либо
пьЯный, либо полоумный, кинетсЯ и задушит, либо зарежет... Ђ до
чего  у  вас  теплый  номер!  ‘идишь всЯ голаЯ и все тепло. ќто
мадера? ‚от люблю! Људа ж сравнить с  портвейном,  он  завсегда
пробкой пахнет.
     -- Ќу, не завсегда.
     -- Ќет,   ей-Ѓогу,  пахнет,  хоть  два  рублЯ  за  бутылку
заплати, одна честь.
     -- Ќу,  давай  еще  налью.  „авай   чокнемсЯ,   выпьем   и
поцелуемсЯ. „о дна, до дна.
     Ћна  выпила,  и так поспешно, что задохнулась, закашлЯлась
и, смеЯсь, упала головой к нему на грудь. Ћн поднЯл ей голову и
поцеловал в мокрые, деликатно сжатые губки.
     -- Ђ менЯ придешь провожать на вокзал?
     Ћна удивленно раскрыла рот:
     -- ‚ы тоже уедете? Људа? Љогда?
     -- ‚ Џетербург. „а это еще не скоро.
     -- Ќу, слава Ѓогу! џ теперь только к вам буду  ходить.  ‚ы
хочете?
     -- •очу. ’олько ко мне одному. ‘лышишь?
     -- Ќи за какие деньги ни к кому не пойду.
     -- Ќу то-то же. Ђ теперь -- спать.
     -- „а мне нужно на минуточку...
     -- ‚от тут, в тумбочке.
     -- Њне на виду стыдно. Џогасите на минуточку огонь...
     -- € совсем погашу. ’ретий час...
     ‚  постели  она  легла ему на руку, опЯть всЯ прижавшись к
нему, но уже тихо, ласково, а он стал говорить:
     -- ‡автра мы с тобой будем вместе завтракать...
     Ћна живо поднЯла голову:
     -- Ђ где? ‚от Я раз была в "’ереме", это за  ’риумфальными
воротами,  дешево  до  того,  прЯмо даром, а уж сколько дают --
съесть нельзЯ!
     -- Ќу, это мы посмотрим где. Ђ  потом  ты  пождешь  домой,
чтобы твои стервы не подумали, что тебЯ убили, да и у менЯ дела
есть,  а  к  семи  опЯть  приходи  ко  мне,  поедем  обедать  к
Џатрикееву, там тебе понравитсЯ -- оркестрион, балалаечники...
     -- Ђ потом в "ќльдорадо" -- правда? ’ам сейчас идет чуднаЯ
фильма "Њертвец-беглец".
     -- ‚еликолепно. Ђ теперь -- спи.
     -- ‘ичас,  сичас...  Ќет,  Њур  не  стерва,  она   страсть
несчастнаЯ. џ бы без нее пропала.
     -- Љак это?
     -- Ћна папина сестра двоюроднаЯ...
     -- Ќу?
     -- Џапа мой был сцепщиком на товарной станции в ‘ерпухове,
ему там  грудь  раздавило буферами, а мама умерла, когда Я была
еще маленькой, Я и осталась одна на всем свете и поехала к  ней
в  Њоскву,  а  она,  оказываетсЯ, давно уж не служит по номерам
горничной, мне дали ее адрес в адресном столе, Я приехала к ней
с корзинкой на извозчике на ‘моленский рынок, смотрю, а  она  с
этой   Ђнелей  живет  и  вместе  с  ней  ходит  по  вечерам  на
бульвары... Ќу и оставила менЯ у себЯ, а потом  уговорила  тоже
выходить...
     -- Ђ говоришь, что ты без нее пропала бы.
     -- Ђ  куда  ж бы Я делась в Њоскве одна? Љонечно, она менЯ
погубила, да разве она мне  зла  желала!  Ќу  да  что  об  этом
говорить.  Њожет,  Ѓог  даст, место какое найду тоже в номерах,
только уж место не брошу и уж никого к себе не подпущу,  мне  и
чаевых будет довольно, да еще на всем готовом. ‚от если бы тут,
в вашем "Њадриде"! —его бы лучше!
     -- џ  об  этом  подумаю;  может,  и устрою тебе где-нибудь
такое место.
     -- џ бы вам в ножки поклонилась!
     -- —тоб вышла уж полнаЯ идиллиЯ...
     -- —то?
     -- Ќет, ничего, это Я со сна... ‘пи.
     -- ‘ичас, сичас... џ что-й-то раздумалась...
     26 апрелЯ 1944




‚’ЋђЋ‰ ЉЋ”…‰Ќ€Љ

     Ћна и натурщица его, и любовница, и хозЯйка -- живет с ним
в его  мастерской  на  ‡наменке:  желтоволосаЯ,  невысокаЯ,  но
ладнаЯ,  еще  совсем  молодаЯ,  миловиднаЯ, ласковаЯ. ’еперь он
пишет ее по утрам "Љупальщицей": она, на маленьком помосте, как
будто возле речки в лесу,  не  решаЯсь  войти  в  воду,  откуда
должны    глЯдеть   глазастые   лЯгушки,   стоит   всЯ   голаЯ,
простонародно развитаЯ телом, прикрываЯ рукой золотистые волосы
внизу. Џоработав с час, он отклонЯетсЯ от мольберта, смотрит на
полотно и так и этак, прищуриваЯсь, и рассеЯнно говорит:
     -- Ќу, станциЯ. Џодогревай второй кофейник.
     Ћна  облегченно  вздыхает  и,  топаЯ  босыми   ногами   по
циновкам,  бежит в угол мастерской, к газовой плитке. Ћн что-то
соскребает с  полотна  тонким  ножичком,  плитка  шумит,  кисло
пахнет   своими  зелеными  рожками  и  душисто  кофием,  а  она
беззаботно запевает на всю мастерскую звонким голосом:
     Ќачинала ту-учка, ту-учка золота-аЯ...
     Ќа груди-и утеса велика-ана...
     €, повернув голову, радостно говорит:
     -- ќто мине художник џрцев выучил. ‚ы его знавали?
     -- ‡нал немного. „олговЯзый такой?
     -- Ћн самый.
     -- „аровитый малый был, но  дубина  порЯдочнаЯ.  Ћн  ведь,
кажетсЯ, помер?
     -- Џомер,  помер.  ‘пилсЯ. Ќет, он добрый был. џ с ним год
жила, вот как с вами. Ћн  и  невинности  менЯ  лишил  всего  на
втором  сеансе.  ‚скочил  вдруг  от мольберта, бросил палитру с
кистЯми и сбил мине с ног на ковер. џ испужалась до того, что и
крикнуть не смогла. ‚цепилась ему в грудь, в  пинжак,  да  куда
тебе! ѓлаза бешеные, веселые... Љак ножом зарезал.
     -- „а,  да,  ты  мне  это  уж  рассказывала. Њолодец. € ты
все-таки любила его?
     -- Љонечно, любила. Ћчень боЯлась. ЌадругалсЯ  надо  мной,
выпимши, не приведи ѓосподи. џ молчу, а он: "Љатька, молчать!"
     -- •орош!
     -- ЏьЯный.  Љричит на всю студию: "Љатька, молчать!" Ђ Я и
так молчу. Џотом как зальетсЯ, зальетсЯ: "Ќачивала тучка..."  €
сичас  же  подхватит  на  иные  слова:  "Ќачивала  сучка, сучка
молодаЯ" -- это Я-то, значит. ‘о смеху помрешь! € опЯть -- трах
ногой в пол: "Љатька, молчать!"
     -- •орош. Ќо постой, Я забыл: ведь тебЯ какой-то твой дЯдЯ
привез в Њоскву?
     -- „ЯдЯ, дЯдЯ. Ћсталась Я сиротой по шашнадцатому году,  а
он  мине  и привез. ќто уж к моему другому дЯде в его извощичий
трактир. џ там посуду мыла, белье хозЯйское стирала, потом тетЯ
вздумала в бордель менЯ продать. € продала  бы,  да  Ѓог  спас.
Џриехали  раз  под  утро  из  "‘трельни" опохмелЯтьсЯ алЯпин с
Љоровиным, увидали, как Я тащила на  стойку  с  ђодькой-половым
кипЯчий ведерный самовар, и давай кричать и хохотать: "‘ добрым
утром,  Љатенька!  •отим,  чтоб бссприменно ты, а не этот сукин
сын половой подавал нам!" ‚едь  как  угадали,  что  менЯ  Љатей
зовут!  „ЯдЯ  уж  проснулсЯ,  вышел,  зевает, насупилсЯ -- она,
говорит, не к этому делу  приставлена,  не  может  подавать.  Ђ
алЯпин как рЯвкнет: "‚ ‘ибири сгною, в кандалы закую -- слушай
мой   приказ!"  ’ут  дЯдЯ  сразу  испужалсЯ,  Я  тоже  насмерть
испужалась, уперлась было, а дЯдЯ шипит: "€ди подавай, а  то  Я
потом  шкуру  с  тебЯ  спущу, это самый знаменитыи люди во всей
Њоскве". џ и пошла, а Љоровин  оглЯдел  мине  всю,  дал  десЯть
рублей  и велел к нему завтра притить, писать мине вздумал, дал
свой адрес. џ пришла, а  он  уж  раздумал  писать  и  послал  к
доктору   ѓолоушеву,   он   был   страшный  приЯтель  со  всеми
художниками, пьЯных и мертвых свидетельствовал  при  полиции  и
тоже  немножко  писал.  Ќу, он и пустил мине по рукам, не велел
ворочатьсЯ в трактир, Я так и осталась в одном платьишке.
     -- ’о есть как это пустил по рукам?
     -- Ђ так. Џо мастерским. ‘перва Я позировала всЯ одетаЯ, в
желтом  платочке,  и  все  художницам,  Љувшинниковой,   сестре
—ехова,  --  она, по правде сказать, совсем никуда была в нашем
деле, дилитанка, -- потом попала аж к самому ЊалЯвину: он  мине
посадил  голую на ноги, на пЯтки, спиной к себе, с рубашкой над
головой, будто Я ее надеваю,  и  написал.  ‘пина  и  зад  вышли
отлично, сильнаЯ лепка, только он испортил пЯтками и подошвами,
совсем противно вывернул их под задом...
     -- Ќу, Љатька, молчать. ‚торой звонок. „авай кофейник.
     -- Ћй, батюшки, заговорилась! „аю, даю...
     30 апрелЯ 1944




•Ћ‹Ћ„ЌЂџ Ћ‘…Ќњ

     ‚  июне  того  года  он  гостил  у  нас в имении -- всегда
считалсЯ у нас своим человеком: покойный отец его был другом  и
соседом   моего   отца.   ЏЯтнадцатого  июнЯ  убили  в  ‘араеве
”ердинанда. “тром шестнадцатого привезли с почты  газеты.  Ћтец
вышел  из  кабинета  с  московской  вечерней  газетой в руках в
столовую, где он, мама и Я  еще  сидели  за  чайным  столом,  и
сказал:
     -- Ќу,  друзьЯ  мои,  война!  ‚  ‘араеве  убит австрийский
кронпринц. ќто война!
     Ќа Џетров день к  нам  съехалось  много  народу,  --  были
именины  отца,  -- и за обедом он был объЯвлен моим женихом. Ќо
девЯтнадцатого июлЯ ѓерманиЯ объЯвила ђоссии войну...
     ‚ сентЯбре он приехал к нам всего на сутки  --  проститьсЯ
перед  отъездом  на фронт (все тогда думали, что война кончитсЯ
скоро, и свадьба наша была отложена до весны). € вот настал наш
прощальный вечер. Џосле ужина подали, по обыкновению,  самовар,
и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал:
     -- “дивительно раннЯЯ и холоднаЯ осень!
     Њы  в  тот  вечер  сидели  тихо, лишь изредка обменивались
незначительными словами, преувеличенно спокойными, скрываЯ свои
тайные мысли и чувства. ‘ притворной простотой  сказал  отец  и
про  осень.  џ  подошла  к  балконной  двери  и протерла стекло
платком: в саду, на черном небе, Ярко и остро  сверкали  чистые
ледЯные  звезды.  Ћтец  курил,  откинувшись в кресло, рассеЯнно
глЯдЯ на висевшую над  столом  жаркую  лампу,  мама,  в  очках,
старательно  зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек,
-- мы знали какой, -- и это было и трогательно  и  жутко.  Ћтец
спросил:
     -- ’ак   ты  все-таки  хочешь  ехать  утром,  а  не  после
завтрака?
     -- „а, если позволите, утром,  --  ответил  он.  --  Ћчень
грустно, но Я еще не совсем распорЯдилсЯ по дому.
     Ћтец легонько вздохнул:
     -- Ќу,  как  хочешь,  душа моЯ. ’олько в этом случае нам с
мамой пора спать, мы непременно хотим проводить тебЯ завтра...
     Њама  встала  и  перекрестила  своего  будущего  сына,  он
склонилсЯ  к ее руке, потом к руке отца. Ћставшись одни, мы еще
немного побыли в столовой, -- Я вздумала раскладывать  пасьЯнс,
-- он молча ходил из угла в угол, потом спросил:
     -- •очешь пройдемсЯ немного?
     Ќа  душе  у  менЯ  делалось  все  тЯжелее,  Я  безразлично
отозвалась:
     -- •орошо...
     ЋдеваЯсь в прихожей, он продолжал что-то думать,  с  милой
усмешкой вспомнил стихи ”ета:
     ЉакаЯ холоднаЯ осень!
     Ќадень свою шаль и капот...
     -- Љапота нет, -- сказала Я. -- Ђ как дальше?
     -- Ќе помню. ЉажетсЯ, так:
     ‘мотри -- меж чернеющих сосен
     Љак будто пожар восстает...
     -- Љакой пожар?
     -- ‚осход луны, конечно. …сть какаЯ-то деревенскаЯ осеннЯЯ
прелесть  в  этих стихах. "Ќадень свою шаль и капот..." ‚ремена
наших дедушек и бабушек... Ђх, Ѓоже мой, Ѓоже мой!
     -- —то ты?
     -- Ќичего, милый друг. ‚се-таки грустно. ѓрустно и хорошо.
џ очень, очень люблю тебЯ...
     Ћдевшись, мы прошли через столовую на балкон, сошли в сад.
‘перва было так темно, что Я  держалась  за  его  рукав.  Џотом
стали  обозначатьсЯ  в  светлеющем небе черные сучьЯ, осыпанные
минерально блестЯщими звездами. Ћн, приостановЯсь, обернулсЯ  к
дому:
     -- Џосмотри,  как совсем особенно, по-осеннему светЯт окна
дома. Ѓуду жив, вечно буду помнить этот вечер...
     џ посмотрела, и он обнЯл менЯ в моей швейцарской  накидке.
џ отвела от лица пуховый платок, слегка отклонила голову, чтобы
он поцеловал менЯ. Џоцеловав, он посмотрел мне в лицо.
     -- Љак  блестЯт  глаза,  -- сказал он. -- ’ебе не холодно?
‚оздух совсем зимний. …сли менЯ убьют,  ты  все-таки  не  сразу
забудешь менЯ?
     џ  подумала:  "Ђ  вдруг правда убьют? и неужели Я все-таки
забуду  его  в  какой-то  срок  --  ведь  все  в  конце  концов
забываетсЯ?" € поспешно ответила, испугавшись своей мысли:
     -- Ќе говори так! џ не переживу твоей смерти!
     Ћн, помолчав, медленно выговорил:
     -- Ќу что ж, если убьют, Я буду ждать тебЯ там. ’ы поживи,
порадуйсЯ на свете, потом приходи ко мне.
     џ горько заплакала...
     “тром  он  уехал.  Њама  надела  ему  на  шею  тот роковой
мешочек, что зашивала вечером, -- в нем  был  золотой  образок,
который носили на войне ее отец и дед, -- и мы все перекрестили
его  с каким-то порывистым отчаЯнием. ѓлЯдЯ ему вслед, постоЯли
на  крыльце  в  том  отупении,  которое  всегда  бывает,  когда
проводишь   кого-нибудь  на  долгую  разлуку,  чувствуЯ  только
удивительную  несовместность  между  нами  и   окружавшим   нас
радостным,  солнечным,  сверкающим  изморозью  на  траве утром.
ЏостоЯв, вошли в опустевший дом. џ пошла по  комнатам,  заложив
руки за спину, не знаЯ, что теперь делать с собой и зарыдать ли
мне или запеть во весь голос...
     “били  его  --  какое  странное  слово!  -- через месЯц, в
ѓалиции. € вот прошло с тех пор целых тридцать лет.  €  многое,
многое  пережито  было  за  эти годы, кажущиесЯ такими долгими,
когда внимательно думаешь о них, перебираешь в  памЯти  все  то
волшебное,  непонЯтное,  непостижимое  ни умом, ни сердцем, что
называетсЯ прошлым. ‚есной восемнадцатого года, когда ни  отца,
ни  матери  уже  не  было в живых, Я жила в Њоскве, в подвале у
торговки на ‘моленском рынке, котораЯ все издевалась надо мной:
"Ќу,  ваше  сиЯтельство,  как  ваши  обстоЯтельства?"  џ   тоже
занималась  торговлей,  продавала,  как многие продавали тогда,
солдатам  в  папахах  и   расстегнутых   шинелЯх   кое-что   из
оставшегосЯ  у менЯ, -- то какое-нибудь колечко, то крестик, то
меховой воротник, побитый молью, и  вот  тут,  торгуЯ  на  углу
Ђрбата  и  рынка,  встретила  человека редкой, прекрасной души,
пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж  и
с которым уехала в апреле в …катеринодар. …хали мы туда с ним и
его племЯнником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимсЯ к
добровольцам,  чуть  не  две недели, -- Я бабой, в лаптЯх, он в
истертом  казачьем  зипуне,  с  отпущенной  черной  с  проседью
бородой,  --  и  пробыли  на  „ону и на Љубани больше двух лет.
‡имой, в ураган, отплыли с несметной толпой прочих беженцев  из
Ќовороссийска в ’урцию, и на пути, в море, муж мой умер в тифу.
Ѓлизких  у  менЯ осталось после того на всем свете только трое:
племЯнник мужа, его молоденькаЯ жена и их девочка, ребенок семи
месЯцев. Ќо и племЯнник с женой уплыли через некоторое времЯ  в
Љрым,  к  ‚рангелю,  оставив  ребенка  на моих руках. ’ам они и
пропали без вести.  Ђ  Я  еще  долго  жила  в  Љонстантинополе,
зарабатываЯ  на  себЯ и на девочку очень тЯжелым черным трудом.
Џотом, как многие, где только не скиталась Я с  ней!  ЃолгариЯ,
‘ербиЯ,  —ехиЯ, ЃельгиЯ, Џариж, Ќицца... „евочка давно выросла,
осталась в Џариже, стала совсем француженкой, очень миленькой и
совершенно равнодушной ко мне, служила  в  шоколадном  магазине
возле   Њадлэн,   холеными   ручками  с  серебрЯными  ноготками
завертывала коробки в атласную бумагу и завЯзывала их  золотыми
шнурочками;  а  Я жила и все еще живу в Ќицце чем Ѓог пошлет...
Ѓыла Я в Ќицце в первый раз в девЯтьсот двенадцатом году  --  и
могла ли думать в те счастливые дни, чем некогда станет она длЯ
менЯ!
     ’ак  и пережила Я его смерть, опрометчиво сказав когда-то,
что Я не переживу ее. Ќо, вспоминаЯ все то, что  Я  пережила  с
тех  пор,  всегда  спрашиваю себЯ: да, а что же все-таки было в
моей жизни? € отвечаю себе: только тот холодный осенний  вечер.
“жели он был когда-то? ‚се-таки был. € это все, что было в моей
жизни, -- остальное ненужный сон. € Я верю, горЯчо верю: где-то
там  он  ждет  менЯ -- с той же любовью и молодостью, как в тот
вечер. "’ы поживи, порадуйсЯ на свете, потом приходи ко мне..."
џ пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду.
     3 маЯ 1944




ЏЂђЋ•Ћ„ "‘ЂђЂ’Ћ‚"

     ‚ сумерки прошумел за окнами короткий майский дождь. ђЯбой
денщик,  пивший  в  кухне  при  свете  жестЯной  лампочки  чай,
посмотрел  на  часы,  стучавшие  на  стене,  встал  и  неловко,
стараЯсь не скрипеть новыми сапогами, прошел в темный  кабинет,
подошел к оттоманке:
     -- ‚аше благородие, десЯтый час...
     Ћн испуганно открыл глаза:
     -- —то? „есЯтый? Ќе может быть...
     Ћба  окна  были открыты на улицу, глухую, всю в садах -- в
окна пахло свежестью весенней сырости  и  тополЯми.  Ћн  с  той
остротой  обонЯниЯ,  что  бывает  после  крепкого молодого сна,
почувствовал эти запахи и бодро сбросил с оттоманки ноги:
     -- ‡ажги огонь и ступай скорей за извозчиком. Ќайди какого
порезвей...
     €  пошел  переодеватьсЯ,  мытьсЯ,  облил  голову  холодной
водой,  смочил  одеколоном и причесал короткие курчавые волосы,
еще раз взглЯнул в зеркало: лицо было свежо, глаза блестели;  с
часу  до шести он завтракал в большой офицерской компании, дома
заснул тем мгновенным сном, каким  засыпаешь  после  нескольких
часов  непрерывного  питьЯ,  куреньЯ,  смеха и болтовни, однако
чувствовал себЯ теперь отлично. „енщик подал в прихожей  шашку,
фуражку  и  тонкую летнюю шинель, распахнул дверь на подъезд --
он легко вскочил в пролетку и несколько хрипло крикнул:
     -- ‚алЯй живей! –елковый на водку!
     Џод густой  маслЯнистой  зеленью  деревьев  мелькал  Ясный
блеск  фонарей,  запах мокрых тополей был и свеж и прЯн, лошадь
неслась, высекаЯ подковами красные искры. ‚се было прекрасно: и
зелень, и фонари, и  предстоЯщее  свидание,  и  вкус  папиросы,
которую  ухитрилсЯ  закурить на лету. € все сливалось в одно: в
счастливое  чувство  готовности  на  все  что  угодно.   ‚одка,
бенедиктин, турецкое кофе? ‚здор, просто весна и все отлично...
     „верь  отворила маленькаЯ, очень порочнаЯ на вид горничнаЯ
на  тонких  качающихсЯ  каблучках.  Ѓыстро  скинув   шинель   и
отстегнув  шашку,  бросив  фуражку  на  подзеркальник и немного
взбив волосы, вошел, позваниваЯ шпорами, в небольшую, тесную от
излишества будуарной мебели комнату. € тотчас вошла и она, тоже
покачиваЯсь на каблучках туфель  без  задка,  на  босу  ногу  с
розовыми пЯтками, -- длиннаЯ, волнистаЯ, в узком и пестром, как
сераЯ  змеЯ, капоте с висЯщими, разрезанными до плеча рукавами.
„линны были и несколько раскосые глаза ее.  ‚  длинной  бледной
руке дымилась папироса в длинном Янтарном мундштуке.
     –елуЯ ее левую руку, он щелкнул каблуками:
     -- Џрости, ради Ѓога, задержалсЯ не по своей вине...
     Ћна  посмотрела с высоты своего роста на мокрый глЯнец его
коротких,   мелко   курчавых   волос,   на   блестЯщие   глаза,
почувствовала его винный запах:
     -- ‚ина давно известнаЯ...
     €  села  на  шелковый  пуф,  взЯв  левой  рукой под локоть
правую, высоко держа поднЯтую папиросу, положив нога на ногу  и
выше  колена  раскрыв боковой разрез капота. Ћн сел напротив на
шелковое канапе, вытЯгиваЯ из кармана брюк портсигар:
     -- Џонимаешь, какаЯ вышла историЯ...
     -- Џонимаю, понимаю...
     Ћн быстро и  ловко  закурил,  помахал  горЯщей  спичкой  и
бросил  ее  в  пепельницу  на  восточном  столике  возле  пуфа,
усаживаЯсь поудобней и глЯдЯ с обычным неумеренным  восхищением
на ее голое колено в разрезе капота:
     -- Ќу,  прекрасно, не хочешь слушать, не надо... Џрограмма
нынешнего вечера: хочешь поехать в Љупеческий  сад?  ’ам  нынче
какаЯ-то  "џпонскаЯ  ночь"  -- знаешь, эти фонарики, на эстраде
гейши, "за красу Я получила первый приз..."
     Ћна покачала головой:
     -- Ќикаких программ. џ нынче сижу дома.
     -- Љак хочешь. € это не плохо.
     Ћна повела глазами по комнате:
     -- Њилый мой, это наше последнее свидание.
     Ћн весело изумилсЯ:
     -- ’о есть как это последнее?
     -- Ђ так.
     “ него еще веселей заиграли глаза:
     -- Џозволь, позволь, это забавно!
     -- џ ничуть не забавлЯюсь.
     -- Џрекрасно. Ќо все-таки интересно  знать,  что  сей  сон
значит? џка така удруг закавыка, как говорит наш вахмистр?
     -- Љак  говорЯт  вахмистры,  менЯ мало интересует. € Я, по
правде сказать, не совсем понимаю, чего ты веселишьсЯ.
     -- ‚еселюсь, как всегда, когда тебЯ вижу.
     -- ќто очень мило, но на этот раз не совсем кстати.
     -- Ћднако, черт возьми, Я все-таки ничего не понимаю!  —то
случилось?
     -- ‘лучилось  то,  о  чем  Я  должна была сказать тебе уже
давно. џ возвращаюсь к нему. Ќаш разрыв был ошибкой.
     -- Њамочки мои! „а ты это серьезно?
     -- ‘овершенно серьезно. џ была  преступно  виновата  перед
ним. Ќо он все готов простить, забыть.
     -- Ља-акое великодушие!
     -- Ќе паЯсничай. џ виделась с ним еще ‚еликим постом...
     -- ’о есть тайком от менЯ и продолжаЯ...
     -- —то  продолжаЯ?  Џонимаю,  но все равно... џ виделась с
ним, -- и, разумеетсЯ,  тайком,  не  желаЯ  тебе  же  причинЯть
страдание,  --  и  тогда  же понЯла, что никогда не переставала
любить его.
     Ћн сощурил глаза, жуЯ мундштук папиросы:
     -- ’о есть его деньги?
     -- Ћн не богаче тебЯ. € что мне  ваши  деньги!  …сли  б  Я
захотела...
     -- Џрости, так говорЯт только кокотки.
     -- Ђ  кто  ж  Я,  как не кокотка? ђазве Я на свои, а не на
твои деньги живу?
     Ћн пробормотал офицерской скороговоркой:
     -- Џри любви деньги не имеют значениЯ.
     -- Ќо ведь Я люблю его!
     -- Ђ Я, значит, был только временной игрушкой, забавой  от
скуки и одним из выгодных содержателей?
     -- ’ы  отлично знаешь, что далеко не забавой, не игрушкой.
Ќу да, Я содержанка, и все-таки подло напоминать мне об этом.
     -- ‹егче на поворотах! ‚ыбирайте  хорошо  ваши  выражениЯ,
как говорЯт французы!
     -- ‚ам тоже советую держатьсЯ этого правила. ‘ловом...
     Ћн встал, почувствовал новый прилив той готовности на все,
с которой мчалсЯ на извозчике, прошелсЯ по комнате, собираЯсь с
мыслЯми,  все еще не верЯ той нелепости, неожиданности, котораЯ
вдруг  разбила  все  его  радостные  надежды  на  этот   вечер,
отшвырнул   ногой   желтоволосую   куклу  в  красном  сарафане,
валЯвшуюсЯ на ковре, сел опЯть на канапе, в упор глЯдЯ на нее.
     -- џ еще раз спрашиваю: это все не шутки?
     Ћна, закрыв глаза, помахала давно потухшей папиросой.
     Ћн задумалсЯ, снова  закурил  и  опЯть  зажевал  мундштук,
раздельно говорЯ:
     -- € что же, ты думаешь, что Я так вот и отдам ему вот эти
твои руки,  ноги, что он будет целовать вот это колено, которое
еще вчера целовал Я?
     Ћна поднЯла брови:
     -- џ ведь все-таки  не  вещь,  мой  милый,  которую  можно
отдавать или не отдавать. € по какому праву...
     Ћн  поспешно  положил папиросу в пепельницу и, согнувшись,
вынул из заднего кармана брюк скользкий,  маленький,  увесистый
браунинг, на ладони покачал его:
     -- ‚от мое право.
     Ћна покосилась, скучно усмехнулась:
     -- џ не любительница мелодрам.
     € бесстрастно повысила голос:
     -- ‘онЯ, подайте Џавлу ‘ергеевичу шинель.
     -- —то-о?
     -- Ќичего. ‚ы пьЯны. “ходите.
     -- ќто ваше последнее слово?
     -- Џоследнее.
     €  поднЯлась,  оправлЯЯ  разрез на ноге. Ћн шагнул к ней с
радостной решительностью.
     -- ‘мотрите, как бы и впрЯмь не стало оно вашим последним!
     -- ЏьЯный актер, -- сказала  она  брезгливо  и,  поправлЯЯ
сзади волосы длинными пальцами, пошла из комнаты. Ћн так крепко
схватил  ее  за  обнажившеесЯ предплечье, что она изогнулась и,
быстро  обернувшись  с  еще  больше   раскосившимисЯ   глазами,
замахнулась  на  него.  Ћн, ловко уклонившись, с едкой гримасой
выстрелил.
     ‚  декабре  того  же  года  пароход  „обровольного   флота
"‘аратов"  шел  в  €ндийском океане на ‚ладивосток. Џод горЯчим
тентом, натЯнутом  на  баке,  в  неподвижном  зное,  в  горЯчем
полусвете,  в  блеске  зеркальных  отражений  от воды, сидели и
лежали  на  палубе  до  поЯса  голые  арестанты  с   наполовину
выбритыми,  страшными  головами,  в штанах из белой парусины, с
кольцами кандалов на щиколках босых ног. Љак все, до поЯса  гол
был  и  он  худым, коричневым от загара телом. ’емнела и у него
только половина головы коротко  остриженными  волосами,  красно
чернели жестким волосом давно не бритые худые щеки, лихорадочно
сверкали глаза. ЋблокотЯсь на поручни, он пристально смотрел на
горбами  летЯщую  глубоко  внизу,  вдоль  высокой  стены борта,
густо-синюю волну и от времени до времени поплевывал туда.
     16 маЯ 1944




‚ЋђЋЌ

     Ћтец мой похож был на ворона. Њне  пришло  это  в  голову,
когда  Я  был  еще мальчиком: увидал однажды в "Ќиве" картинку,
какую-то скалу и  на  ней  Ќаполеона  с  его  белым  брюшком  и
лосинами,  в  черных  коротких  сапожках,  и вдруг засмеЯлсЯ от
радости, вспомнив картинки в "ЏолЯрных путешествиЯх" Ѓогданова,
-- так похож показалсЯ мне Ќаполеон на  пингвина,  --  а  потом
грустно подумал: а папа похож на ворона...
     Ћтец  занимал  в  нашем  губернском  городе  очень  видный
служебный пост, и это еще более испортило его; думаю, что  даже
в  том  чиновном  обществе,  к которому принадлежал он, не было
человека   более   тЯжелого,   более   угрюмого,   молчаливого,
холодно-жестокого в медлительных словах и поступках. Ќевысокий,
плотный, немного сутулый, грубо-черноволосый, темный, с длинным
бритым лицом, большеносый, был он и впрЯмь совершенный ворон --
особенно  когда  бывал  в  черном  фраке  на  благотворительных
вечерах  нашей  губернаторши,  сутуло  и  крепко  стоЯл   возле
какого-нибудь  киоска  в  виде  русской  избушки, поводил своей
большой вороньей головой, косЯсь блестЯщими  вороньими  глазами
на  танцующих,  на  подходЯщих  к  киоску,  да и на ту боЯрыню,
котораЯ с чарующей улыбкой подавала из  киоска  плоские  фужеры
желтого  дешевого  шампанского  крупной рукой в бриллиантах, --
рослую даму в парче и кокошнике, с носом настолько розово-белым
от пудры, что он казалсЯ искусственным. Ѓыл  отец  давно  вдов,
нас, детей, было у него лишь двое, -- Я да маленькаЯ сестра моЯ
‹илЯ,   --   и   холодно,   пусто  блистала  своими  огромными,
зеркально-чистыми комнатами наша просторнаЯ  казеннаЯ  квартира
во  втором  этаже одного из казенных домов, выходивших фасадами
на бульвар в тополЯх между собором и главной улицей. Љ счастью,
Я больше полугода жил в  Њоскве,  училсЯ  в  Љатковском  лицее,
приезжал  домой  лишь  на  свЯтки и летние каникулы. ‚ том году
встретило менЯ, однако, дома нечто совсем неожиданное.
     ‚есной того года Я кончил  лицей  и,  приехав  из  Њосквы,
просто  поражен  был: точно солнце засиЯло вдруг в нашей прежде
столь мертвой квартире, -- всю ее озарЯло присутствие той юной,
легконогой, что только что сменила  нЯньку  восьмилетней  ‹или,
длинную,  плоскую  старуху, похожую на средневековую деревЯнную
статую какой-нибудь свЯтой.  ЃеднаЯ  девушка,  дочь  одного  из
мелких подчиненных отца, была она в те дни бесконечно счастлива
тем, что так хорошо устроилась тотчас после гимназии, а потом и
моим приездом, поЯвлением в доме сверстника. Ќо уж до чего была
пуглива,  как робела при отце за нашими чинными обедами, каждую
минуту с тревогой следЯ за  черноглазой,  тоже  молчаливой,  но
резкой  не  только  в  каждом  своем  движении,  но  даже  и  в
молчаливости ‹илей,  будто  постоЯнно  ждавшей  чего-то  и  все
как-то  вызывающе  вертевшей  своей  черной  головкой!  Ћтец за
обедами неузнаваем стал: не кидал тЯжких  взглЯдов  на  старика
ѓуриЯ,  в вЯзаных перчатках подносившего ему кушаньЯ, то и дело
что-нибудь говорил, -- медлительно, но говорил,  --  обращаЯсь,
конечно,  только к ней, церемонно называЯ ее по имени-отчеству,
-- "любезнаЯ  …лена  Ќиколаевна",  --  даже   пыталсЯ   шутить,
усмехатьсЯ.  Ђ  она  так  смущалась,  что  отвечала лишь жалкой
улыбкой,  пЯтнисто  алела  тонким  и  нежным  лицом  --   лицом
худенькой  белокурой девушки в легкой белой блузке с темными от
горЯчего юного пота подмышками,  под  которой  едва  означались
маленькие груди. Ќа менЯ она за обедом и глаз поднЯть не смела:
тут  Я  был  длЯ нее еще страшнее отца. Ќо чем больше старалась
она не видеть менЯ, тем холоднее косилсЯ отец в мою сторону: не
только он, но и Я понимал, чувствовал, что за этим  мучительным
старанием  не  видеть  менЯ,  а слушать отца и следить за злой,
непоседливой, хотЯ и молчаливой ‹илей, скрыт  был  совсем  иной
страх, -- радостный страх нашего общего счастьЯ быть возле друг
друга.  Џо  вечерам  отец всегда пил чай среди своих занЯтий, и
прежде ему подавали его большую  чашку  с  золотыми  краЯми  на
письменный  стол  в  кабинете;  теперь  он  пил  чай  с нами, в
столовой, и за самоваром сидела она --  ‹илЯ  в  этот  час  уже
спала.  Ћн  выходил  из кабинета в длинной и широкой тужурке на
красной подкладке, усаживалсЯ в свое  кресло  и  протЯгивал  ей
свою  чашку. Ћна наливала ее до краев, как он любил, передавала
ему дрожащей рукой, наливала мне и  себе  и,  опустив  ресницы,
занималась  каким-нибудь  рукоделием,  а он не спеша говорил --
нечто очень странное:
     -- Ѓелокурым, любезнаЯ …лена Ќиколаевна, идет или  черное,
или  пунсовое... ‚от бы весьма шло к вашему лицу платье черного
атласу с зубчатым, стоЯчим воротом а лЯ ЊариЯ ‘тюарт, унизанным
мелкими  брильЯнтами...  или  средневековое  платье   пунсового
бархату  с  небольшим  декольте  и рубиновым крестиком... убка
темно-синего лионского бархату и венецианский берет тоже  пошли
бы  к вам... ‚се это, конечно, мечты, -- говорил он, усмехаЯсь.
-- ‚аш  отец  получает  у  нас  всего  семьдесЯт  пЯть   рублей
месЯчных, а детей у него, кроме вас, еще пЯть человек, мал мала
меньше,  -- значит, вам скорей всего придетсЯ всю жизнь прожить
в бедности. Ќо и то  сказать:  какаЯ  же  беда  в  мечтах?  Ћни
оживлЯют, дают силы, надежды. Ђ потом, разве не бывает так, что
некоторые  мечты  вдруг  сбываютсЯ?.. ђедко, разумеетсЯ, весьма
редко,  а  сбываютсЯ...  ‚едь  вот  выиграл   же   недавно   по
выигрышному  билету  повар на вокзале в Љурске двести тысЯч, --
простой повар!
     Ћна пыталась делать вид, что принимает все  это  за  милые
шутки,  заставлЯла  себЯ  взглЯдывать  на него, улыбатьсЯ, а Я,
будто и не слыша ничего, раскладывал пасьЯнс "Ќаполеон". Ћн  же
пошел  однажды  еще  дальше,  --  вдруг  молвил,  кивнув  в мою
сторону:
     -- ‚от этот молодой человек  тоже,  верно,  мечтает:  мол,
помрет  в  некий  срок  папенька и будут у него куры не клевать
золота! Ђ куры-то и впрЯмь не будут клевать, потому что клевать
будет  нечего.  “  папеньки,  разумеетсЯ,  кое-что   есть,   --
например,  именьице  в  тысЯчу  десЯтин  чернозему  в ‘амарской
губернии, -- только наврЯд оно сынку достанетсЯ, не очень-то он
папеньку своей любовью жалует, и, насколько понимаю, выйдет  из
него мот первой степени...
     Ѓыл  этот  последний  разговор вечером под Џетров день, --
очень мне памЯтный. “тром того  днЯ  отец  уехал  в  собор,  из
собора  --  на  завтрак к имениннику-губернатору. Ћн и без того
никогда не завтракал в будни дома, так что  и  в  тот  день  мы
завтракали  втроем,  и  под  конец  завтрака ‹илЯ, когда подали
вместо  ее   любимых   хворостиков   вишневый   кисель,   стала
пронзительно  кричать  на  ѓуриЯ,  стуча  кулачками  по  столу,
сошвырнула на пол тарелку, затрЯсла  головой,  захлебнулась  от
злых  рыданий.  Њы  кое-как  дотащили  ее  в ее комнату, -- она
брыкалась,  кусала  нам  руки,  --  умолили   ее   успокоитьсЯ,
наобещали  жестоко  наказать  повара,  и  она  стихла наконец и
заснула. ‘колько трепетной нежности было длЯ нас даже  в  одном
этом  --  в совместных усилиЯх тащить ее, то и дело касаЯсь рук
друг друга! Ќа дворе шумел дождь, в темнеющих комнатах сверкала
иногда молниЯ и содрогались стекла от грома.
     -- ќто на нее так гроза подействовала, -- радостно сказала
она шепотом, когда мы вышли в коридор, и вдруг насторожилась:
     -- Ћ, где-то пожар!
     Њы пробежали в столовую,  распахнули  окно  --  мимо  пас,
вдоль  бульвара, с грохотом неслась пожарнаЯ команда. Ќа тополи
лилсЯ быстрый ливень, -- гроза уже прошла, точно он потушил ее,
-- в грохоте длинных несущихсЯ дрог с медными  касками  стоЯщих
на  них  пожарных,  со шлангами и лестницами, в звоне поддужных
колокольцов  над  гривами  черных  битюгов,  с  треском  подков
мчавших галопом эти дроги по булыжной мостовой, нежно, бесовски
игриво,  предостерегающе  пел  рожок  горниста...  Џотом часто,
часто забил набат на колокольне  €вана  ‚оина  на  ‹авах...  Њы
рЯдом,  близко  друг  к  другу,  стоЯли у окна, в которое свежо
пахло водой и  городской  мокрой  пылью,  и,  казалось,  только
смотрели  и  слушали  с  пристальным волнением. Џотом мелькнули
последние дроги с каким-то  громадным  красным  баком  на  них,
сердце  у  менЯ  забилось  сильнее,  лоб  стЯнуло  -- Я взЯл ее
безжизненно висевшую вдоль бедра  руку,  умолЯюще  глЯдЯ  ей  в
щеку,  и  она  стала бледнеть, приоткрыла губы, поднЯла вздохом
грудь и тоже как бы умолЯюще повернула ко мне  светлые,  полные
слез  глаза,  а  Я  охватил ее плечо и впервые в жизни сомлел в
нежном холоде девичьих губ... Ќе было после того ни единого днЯ
без наших ежечасных, будто бы случайных встреч то  в  гостиной,
то  в  зале,  то в коридоре, даже в кабинете отца, приезжавшего
домой только к вечеру,  --  этих  коротких  встреч  и  отчаЯнно
долгих,  ненасытных  и  уже  нестерпимых в своей неразрешимости
поцелуев.  €  отец,  что-то  чуЯ,  опЯть  перестал  выходить  к
вечернему  чаю  в  столовую, стал опЯть молчалив и угрюм. Ќо мы
уже не обращали на него  вниманиЯ,  и  она  стала  спокойнее  и
серьезнее за обедами.
     ‚  начале  июлЯ  ‹илЯ заболела, объевшись малиной, лежала,
медленно поправлЯЯсь, в своей комнате и все  рисовала  цветными
карандашами  на  больших  листах  бумаги, пришпиленных к доске,
какие-то сказочные города, а она поневоле  не  отходила  от  ее
кровати,  сидела  и  вышивала себе малороссийскую рубашечку, --
отойти было нельзЯ: ‹илЯ поминутно что-нибудь  требовала.  Ђ  Я
погибал  в  пустом,  тихом  доме от непрестанного, мучительного
желаниЯ видеть,  целовать  и  прижимать  к  себе  ее,  сидел  в
кабинете  отца,  что  попало  берЯ из его библиотечных шкапов и
силЯсь читать. ’ак сидел Я и в тот раз, уже  перед  вечером.  €
вот  вдруг послышались ее легкие и быстрые шаги. џ бросил книгу
и вскочил:
     -- —то, заснула?
     Ћна махнула рукой.
     -- Ђх, нет! ’ы не знаешь -- она может  по  двое  суток  не
спать  и  ей  все  ничего,  как всем сумасшедшим! Џрогнала менЯ
искать у отца какие-то желтые и оранжевые карандаши...
     €, заплакав, подошла, и уронила мне на грудь голову:
     -- Ѓоже мой, когда же это кончитсЯ! ‘кажи же наконец  ему,
что ты любишь менЯ, что все равно ничто в мире не разлучит нас!
     €,  поднЯв  мокрое  от  слез  лицо, порывисто обнЯла менЯ,
задохнулась в поцелуе. џ  прижал  ее  всю  к  себе,  потЯнул  к
дивану, -- мог ли Я что-нибудь соображать, помнить в ту минуту?
Ќо  на  пороге  кабинета  уже  слышалось легкое покашливание: Я
взглЯнул через ее плечо -- отец стоЯл и глЯдел  на  нас.  Џотом
повернулсЯ и, горбЯсь, удалилсЯ.
     Љ  обеду  никто из нас не вышел. ‚ечером ко мне постучалсЯ
ѓурий: "Џапаша просЯт вас пожаловать к ним". џ вошел в кабинет.
Ћн сидел в кресле перед письменным столом и,  не  оборачиваЯсь,
стал говорить:
     -- ‡автра  ты  на все лето уедешь в мою самарскую деревню.
Ћсенью ступай в Њоскву или Џетербург искать себе  службу.  …сли
осмелишьсЯ  ослушатьсЯ,  навеки  лишу  тебЯ наследства. Ќо мало
того: завтра же попрошу губернатора немедленно выслать  тебЯ  в
деревню  по  этапу.  ’еперь  ступай  и  больше  на глаза мне не
показывайсЯ. „еньги на проезд и  некоторые  карманные  получишь
завтра  утром  через  человека.  Љ  осени  напишу в деревенскую
контору  мою,  дабы  тебе  выдали  некоторую  сумму  на  первое
прожитие  в  столицах.  ‚идеть  ее до отъезда никак не надейсЯ.
‚се, любезный мой. €ди.
     ‚ ту же ночь Я уехал в џрославскую губернию, в  деревню  к
одному  из  моих  лицейских  товарищей, прожил у него до осени.
Ћсенью,  по  протекции  его  отца,  поступил  в   Џетербург   в
министерство  иностранных  дел  и  написал  отцу,  что навсегда
отказываюсь не только от его наследства, но и от всЯкой помощи.
‡имой узнал, что он, оставив службу, тоже переехал в  Џетербург
-- "с  прелестной молоденькой женой", как сказали мне. €, входЯ
однажды вечером в партер в Њариинском театре за несколько минут
до поднЯтиЯ занавеса, вдруг увидал и его и  ее.  Ћни  сидели  в
ложе  возле сцены, у самого барьера, на котором лежал маленький
перламутровый  бинокль.  Ћн,  во  фраке,   сутулЯсь,   вороном,
внимательно  читал, прищурив один глаз, программу. Ћна, держась
легко и стройно, в высокой прическе белокурых волос,  оживленно
озиралась  кругом  --  на  теплый,  сверкающий  люстрами, мЯгко
шумЯщий, наполнЯющийсЯ партер,  на  вечерние  платьЯ,  фраки  и
мундиры  входЯщих  в  ложи. Ќа шейке у нее темным огнем сверкал
рубиновый крестик,  тонкие,  но  уже  округлившиесЯ  руки  были
обнажены, род пеплума из пунцового бархата был схвачен на левом
плече рубиновым аграфом...
     18 маЯ 1944




ЉЂЊЂђѓ

     Ћна  вошла  на  маленькой  станции между Њарселем и Ђрлем,
прошла  по  вагону,  извиваЯсь  всем  своим  цыганско-испанским
телом,  села  у  окна  на одноместную скамью и, будто никого не
видЯ, стала шелушить и грызть жареные фисташки, от  времени  до
времени  поднимаЯ  подол  верхней черной юбки и запускаЯ руку в
карман нижней, заношенной белой. ‚агон, полный простым народом,
состоЯл не из купе, разделен был  только  скамьЯми,  и  многие,
сидевшие лицом к ней, то и дело пристально смотрели на нее.
     ѓубы   ее,  двигавшиесЯ  над  белыми  зубами,  были  сизы,
синеватый пушок  на  верхней  губе  сгущалсЯ  над  углами  рта.
’онкое,  смугло-темное  лицо,  озарЯемое  блеском  зубов,  было
древне-дико.  ѓлаза,  долгие,  золотисто-карие,   полуприкрытые
смугло-коричневыми  веками,  глЯдели  как-то  внутрь  себЯ -- с
тусклой первобытной истомой.  €з-под  жесткого  шелка  смольных
волос,  разделенных  на  прЯмой  пробор  и  вьющимисЯ  локонами
падавших  на  низкий  лоб,  поблескивали  вдоль  круглой  шейки
длинные  серебрЯные  серьги. ‚ыцветший голубой платок, лежавший
на покатых плечах, был красиво завЯзан на груди.  ђуки,  сухие,
индусские,  с  мумийными пальцами и более светлыми ногтЯми, все
шелушили  и  шелушили  фисташки  с   обезьЯньей   быстротой   и
ловкостью.  Љончив  их  и стрЯхнув шелуху с кален, она прикрыла
глаза, положила нога на ногу и откинулась к спинке скамьи.  Џод
сборчатой черной юбкой, особенно женственно выделЯвшей перехват
ее  гибкой талии, кострецы выступали твердыми бугорками плавных
очертаний. •удаЯ,  голаЯ,  блестевшаЯ  тонкой  загорелой  кожей
ступнЯ  была  обута  в  черный  трЯпичный  чувЯк  и переплетена
разноцветными лентами, -- синими и красными...
     Џод Ђрлем она вышла.
     -- C'est une camarguiaise20, --  почему-то  очень  грустно
сказал, проводив ее глазами, мой сосед, измученный ее красотой,
мощный,  как  бык,  провансалец,  с  черным  в  кровЯных жилках
румЯнцем.
     23 маЯ 1944




‘’Ћ ђ“Џ€‰

     џ увидел ее однажды утром во  дворе  той  гостиницы,  того
старинного  голландского  дома  в  кокосовых  лесах  на  берегу
океана, где Я проживал в те дни. € потом видел  ее  там  каждое
утро. Ћна полулежала в камышовом кресле, в легкой, жаркой тени,
падавшей от дома, в двух шагах от веранды. ‚ысокий, желтолицый,
мучительно-узкоглазый малаец, одетый в белую парусиновую куртку
и  такие  же  панталоны,  приносил  ей,  шурша босыми ногами по
гравию, и  ставил  на  столик  возле  кресла  поднос  с  чашкой
золотого  чаю, что-то почтительно говорил ей, не шевелЯ сухими,
стЯнутыми в дыру губами, кланЯлсЯ и удалЯлсЯ; а она  полулежала
и  медленно  помахивала  соломенным веером, мерно мерцаЯ черным
бархатом своих удивительных  ресниц...  Љ  какому  роду  земных
созданий можно было отнести ее?
     …е  тропически крепкое маленькое тело, его кофейнаЯ нагота
была открыта на груди, на плечах, на руках и на ногах до колен,
а стан и бедра как-то повиты Яркой  зеленой  тканью.  Њаленькие
ступни  с  красными  ногтЯми пальцев выглЯдывали между красными
ремнЯми лакированных сандалий желтого дерева. „егтЯрные волосы,
высоко поднЯтые прической,  странно  не  соответствовали  своей
грубостью  нежности  ее  детского лица. ‚ мочках маленьких ушей
покачивались золотые дутые кольца. € неправдоподобно огромны  и
великолепны были черные ресницы -- подобие тех райских бабочек,
что   так  волшебно  мерцают  на  райских  индийских  цветах...
Љрасота, ум, глупость -- все эти слова никак не шли к ней,  как
не  шло  все человеческое: поистине, была она как бы с какой-то
другой   планеты.   …динственное,   что   шло   к   ней,   была
бессловесность. € она полулежала и молчала, мерно мерцаЯ черным
бархатом своих ресниц-бабочек, медленно помахиваЯ веером...
     ђаз  утром,  когда  во  двор  гостиницы  вбежал  рикша, на
котором Я  обычно  ездил  в  город,  малаец  встретил  менЯ  на
ступеньках веранды и, поклонившись, тихо сказал по-английски:
     -- ‘то рупий, сэр.
     24 маЯ 1944




Њ…‘’њ

     ‚  пансионе  в  Љаннах,  куда  Я приехал в конце августа с
намерением купатьсЯ в море и  писать  с  натуры,  эта  страннаЯ
женщина  пила  по  утрам кофе и обедала за отдельным столиком с
неизменно сосредоточенным, мрачным видом, точно никого и ничего
не видЯ, а после кофе куда-то уходила почти до вечера. џ жил  в
пансионе уже с неделю и все еще с интересом посматривал на нее:
черные  густые  волосы, крупнаЯ чернаЯ коса, обвивающаЯ голову,
сильное тело в красном с черными  цветами  платье  из  кретона,
красивое,  грубоватое лицо -- и этот мрачный взглЯд... Џодавала
нам эльзаска, девочка лет пЯтнадцати, но с большими  грудЯми  и
широким   задом,  очень  полнаЯ  удивительно  нежной  и  свежей
полнотой,  на  редкость  глупаЯ  и  милаЯ,  на   каждое   слово
расцветающаЯ  испугом  и  улыбкой; и вот, встретив ее однажды в
коридоре, Я спросил:
     -- Dites, Odette, qui est cette dame?
     Ћна, с готовностью и к испугу и к улыбке, вскинула на менЯ
маслЯнисто-голубые глаза:
     -- Quelle dame, monsieur?
     -- Mais la dame brune, la-bas?
     -- Quelle table, monsieur?
     -- Numero dix.
     -- C'est une russe, monsieur.
     -- Et puis?
     -- Je n'en sais rien, monsieur.
     -- Est-elle chez vous depuis longtemps?
     -- Depuis trois semaines, monsieur.
     -- Toupurs seule?
     -- Non, monsieur. II у avait un monsieur...
     -- Jeune, sportif?
     -- Non, monsieur... Tres pensif, nerveux...
     -- Et il a disparu un jour?
     -- Mais oui, monsieur...21
     "’ак, так! -- подумал Я. --  ’еперь  кое-что  понЯтно.  Ќо
куда это исчезает она по утрам? ‚се его ищет?"
     Ќа  другой день, вскоре после кофе, Я, как всегда, услыхал
в открытое окно своей комнаты хруст гальки в  садике  пансиона,
выглЯнул:  она,  с раскрытой, как всегда, головой, под зонтиком
того же цвета, что и платье, куда-то  уходила  скорым  шагом  в
красных  эспадрильЯх.  џ  схватил трость, канотье и поспешил за
ней. Ћна из нашего переулка повернула на бульвар  Љарно,  --  Я
тоже   повернул,   надеЯсь,   что   она   в   своей  постоЯнной
сосредоточенности не обернетсЯ и не почувствует менЯ.  €  точно
-- она ни разу не обернулась до самого вокзала. Ќе обернулась и
на  вокзале,  входЯ  в купе третьеклассного вагона. Џоезд шел в
’улон, Я на всЯкий случай взЯл билет до ‘ен-ђафаэлЯ, поднЯлсЯ в
соседнее купе.  …хала  она,  очевидно,  недалеко,  но  куда?  џ
высовывалсЯ в окно в Ќапуле, в ’эуле... Ќаконец, высунувшись на
минутной остановке в ’рэйЯсе, увидал, что она идет уже к выходу
со станции. џ выскочил из вагона и опЯть пошел за ней, держась,
однако,  в некотором отдалении. ’ут пришлось идти долго -- и по
извивам шоссе вдоль обрывов над морем, и по  крутым  каменистым
тропинкам  сквозь мелкий сосновый лес, по которым она сокращала
путь  к  берегу,  к  заливчикам,  изрезывающим  берег  в   этой
скалистой,  покрытой  лесом  и  пустынной  местности, этот скат
прибрежных гор. ЃлизилсЯ полдень, было жарко, воздух неподвижен
и густ от запаха горЯчей хвои, нигде  ни  души,  ни  звука,  --
только  пилили,  скрежетали  цикады,  --  открытое  к  югу море
сверкало, прыгало крупными серебрЯными звездами... Ќаконец  она
сбежала  по  тропинке  к  зеленому заливчику между сангвиновыми
утесами, бросила зонтик на песок, быстро разулась, --  была  на
босу  ногу,  -- и стала раздеватьсЯ. џ лег на каменистый отвес,
под которым  она  расстегивала  свое  мрачно-цветистое  платье,
глЯдел  и  думал, что, верно, и купальный костюм у нее такой же
зловещий. Ќо никакого костюма под платьем не оказалось, -- была
одна короткаЯ розоваЯ  сорочка.  ‘кинув  и  сорочку,  она,  всЯ
коричневаЯ  от  загара,  сильнаЯ,  крепкаЯ,  пошла по голышам к
светлой, прозрачной воде, напрЯгаЯ красивые щиколки, подергиваЯ
крутыми половинками зада, блестЯ  загаром  бедер.  “  воды  она
постоЯла,  --  должно  быть,  щурЯсь  от ее ослепительности, --
потом зашумела в ней ногами,  присела,  окунулась  до  плеч  и,
повернувшись,  легла  на  живот,  потЯнулась,  раскинув ноги, к
песчаному прибрежью, положила на него локти  и  черную  голову.
‚дали  широко  и  свободно  трепетала  колючим серебром равнина
морЯ, замкнутый заливчик и весь его скалистый  уют,  все  жарче
пекло солнце, и такаЯ тишина стоЯла в этой знойной пустыне скал
и  мелкого южного леса, что слышно было, как иногда набегала на
тело, ничком лежащее подо мной,  и  сбегала  с  его  сверкающей
спины,  раздвоенного зада и крупных раздвинутых ног сеть мелкой
стеклЯнной зыби. џ, лежа и выглЯдываЯ из-за камней, все  больше
тревожилсЯ  видом  этой великолепной наготы, все больше забывал
нелепость и дерзость своего поступка, приподнЯлсЯ, закуриваЯ от
волнениЯ  трубку,  --  и  вдруг  она  тоже  поднЯла  голову   и
вопросительно   уставилась  на  менЯ  снизу  вверх,  продолжаЯ,
однако, лежать, как лежала. џ встал, не знаЯ, что  делать,  что
сказать. Ћна заговорила перваЯ:
     -- џ  всю  дорогу  слышала,  что  сзади  менЯ кто-то идет.
Џочему вы поехали за мной?
     џ решилсЯ отвечать без обинЯков:
     -- Џростите, из любопытства...
     Ћна перебила менЯ:
     -- „а, вы, очевидно, любознательны.  Odette  мне  сказала,
что  вы  расспрашивали  ее  обо мне, Я случайно слышала, что вы
русский, и потому  не  удивилась  --  все  русские  не  в  меру
любознательны. Ќо почему все-таки вы поехали за мной?
     -- ‚  силу  все той же любознательности, -- в частности, и
профессиональной.
     -- „а, знаю, вы живописец.
     -- „а, а вы живописны. Љроме того, вы каждый день  куда-то
уходили  по  утрам,  и это менЯ интриговало, -- куда, зачем? --
пропускали  завтраки,  что  не  часто  случаетсЯ   с   жильцами
пансионов,  да  и  вид  у  вас был всегда не совсем обычный, на
чем-то сосредоточенный. „ержитесь вы одиноко, молчаливо, что-то
как будто таите в себе... Ќу, а почему Я не ушел, как только вы
стали раздеватьсЯ...
     -- Ќу, это-то понЯтно, -- сказала она.
     €, помолчав, прибавила:
     -- џ сейчас выйду. Ћтвернитесь на  минуту  и  потом  идите
сюда. ‚ы менЯ тоже заинтересовали.
     -- Ќи  за что не отвернусь, -- ответил Я. -- џ художник, и
мы не дети.
     Ћна пожала плечом:
     -- Ќу, хорошо, мне все равно...
     € встала во весь рост, показываЯ всю себЯ спереди во  всей
своей  женской силе, не спеша пробралась по гальке, накинула на
голову свою розовую сорочку, потом открыла в ней свое серьезное
лицо, опустила ее на мокрое тело. џ сбежал к  ней,  и  мы  сели
рЯдом.
     -- Љроме  трубки,  у  вас есть, может быть, и папиросы? --
спросила она.
     -- …сть.
     -- „айте мне.
     џ дал, зажег спичку.
     -- ‘пасибо.
     €,  затЯгиваЯсь,  она  стала  глЯдеть  вдаль,  пошевеливаЯ
пальцами ноги, не оборачиваЯсь; иронически сказала вдруг:
     -- ’ак Я еще могу нравитьсЯ?
     -- …ще  бы!  -- воскликнул Я. -- Џрекрасное тело, чудесные
волосы, глаза... ’олько очень уж недоброе выражение лица.
     -- ќто потому, что Я, правда, занЯта одной злой мыслью.
     -- џ так и думал. ‚ы с кем-то недавно  расстались,  кто-то
вас оставил...
     -- Ќе  оставил,  а бросил. ‘бежал от менЯ. џ знала, что он
пропащий человек, но Я его как-то любила. Ћказалось, что любила
просто негодЯЯ. ‚стретилась Я с ним месЯца полтора тому назад в
Њонте-Љарло. €грала в тот вечер в казино. Ћн стоЯл рЯдом,  тоже
играл,  следил сумасшедшими глазами за шариком и все выигрывал,
выиграл раз, два, три, четыре... џ тоже все выигрывала, он  это
видел и вдруг сказал:
     "абаш!  Assez!"  --  и  повернулсЯ ко мне: "N'est-ce pas,
madame?"22  џ,  смеЯсь,  ответила:  "„а,  шабаш!"  --  "Ђх,  вы
русскаЯ?" -- "Љак видите". -- "’огда идем кутить!" џ посмотрела
-- очень  потрепанный,  но  изЯщный с виду человек... Ћстальное
нетрудно угадать.
     -- „а, нетрудно. Џочувствовали себЯ  за  ужином  близкими,
говорили без конца, удивились, когда настал час расставатьсЯ...
     -- ‘овершенно  верно. € не расстались и начали проматывать
выигранное. †или в Њонте-Љарло, в ’юрби, в Ќицце, завтракали  и
обедали  в  кабаках  на  дороге  между  Љаннами и Ќиццой -- вы,
верно, знаете, что это стоит! -- жили одно времЯ даже  в  отеле
на  Cap  d'Antibes,  притворЯЯсь  богатыми  людьми...  Ђ  денег
оставалось все меньше, поездки в Њонте-Љарло на последние гроши
кончались крахом... Ћн стал  куда-то  исчезать  и  возвращатьсЯ
опЯть  с  деньгами,  хотЯ  привозил  пустЯки  --  франков  сто,
пЯтьдесЯт...  Џотом  где-то  продал  мои  серьги,   обручальное
кольцо,  --  Я  была  когда-то  замужем,  --  золотой нательный
крест...
     -- €,  конечно,  уверЯл,  что  вот-вот  откуда-то  получит
какой-то  большой долг, что у него есть знатные и состоЯтельные
друзьЯ и знакомые.
     -- „а, именно так. Љто он, Я точно и теперь  не  знаю,  он
избегал  говорить  подробно  и  Ясно о своей прошлой жизни, и Я
как-то невнимательно относилась к этому.  Ќу,  обычное  прошлое
многих  эмигрантов:  Џетербург, служба в блестЯщем полку, потом
война,  революциЯ,  Љонстантинополь...  ‚   Џариже,   благодарЯ
прежним  свЯзЯм, будто бы устраивалсЯ и всегда может устроитьсЯ
очень  недурно,  а  пока  --  Њонте-Љарло  или  же   постоЯннаЯ
возможность,  как  он  говорил,  перехватить в Ќицце у каких-то
титулованных  друзей...  џ  уже  падала  духом,   приходила   в
отчаЯние,  но  он только усмехалсЯ: "Ѓудь спокойна, положись на
менЯ, Я уж сделал некоторые серьезные демарши в Џариже, а какие
именно, это, как говоритсЯ, не женского ума дело..."
     -- ’ак, так...
     -- —то так?
     € она вдруг обернулась ко мне,  сверкнув  глазами,  далеко
швырнув потухшую папиросу.
     -- ‚ас все это потешает?
     џ схватил и сжал ее руку:
     -- Љак  вам  не  стыдно!  ‚от  Я  напишу  вас  Њедузой или
Ќемезидой!
     -- ќто богинЯ мести?
     -- „а, и очень злаЯ.
     Ћна печально усмехнулась:
     -- Ќемезида! “ж какаЯ там  Ќемезида!  Ќет,  вы  хороший...
„айте еще папиросу. ‚ыучил курить... ‚сему выучил!
     €, закурив, опЯть стала смотреть вдаль.
     -- џ  забыл  вам  сказать еще то, как Я был удивлен, когда
увидал, куда вы ездите купатьсЯ, --  целое  путешествие  каждый
день и с какою целью? ’еперь понимаю: ищете одиночества.
     -- „а...
     ‘олнечный  жар  тек  все  гуще, цикады на горЯчих, пахучих
соснах пилили,  скрежетали  все  настойчивее,  Яростней,  --  Я
чувствовал, как должны быть накалены ее черные волосы, открытые
плечи, ноги, и сказал:
     -- Џерейдем  в  тень,  уж очень жжет, и доскажите мне вашу
печальную историю.
     Ћна очнулась:
     -- Џерейдем...
     € мы обошли полукруг заливчика и сели в светлой и  знойной
тени  под  красными  утесами.  џ опЯть взЯл ее руку и оставил в
своей. Ћна не заметила этого.
     -- —то ж тут досказывать? -- сказала она. -- Њне уж как-то
расхотелось вспоминать всю эту действительно очень печальную  и
постыдную  историю.  ‚ы,  вероЯтно,  думаете,  что  Я привычнаЯ
содержанка то одного, то другого мошенника.  Ќичего  подобного.
Џрошлое  мое тоже самое обыкновенное. Њуж был в „обровольческой
армии,  сперва  у  „еникина,  потом  у  ‚рангелЯ,  а  когда  мы
докатились   до   Џарижа,  стал,  конечно,  шофером,  но  начал
спиватьсЯ и спилсЯ до того, что потерЯл работу и превратилсЯ  в
настоЯщего  босЯка. Џродолжать жить с ним Я уже никак не могла.
‚идела его последний раз на Њонпарнасе, у дверей "„оминика", --
знаете, конечно, этот русский кабачок?  Ќочь,  дождь,  а  он  в
опорках,  топчетсЯ  в лужах, подбегает, согнувшись, к прохожим,
протЯгивает руку за подачкой, неловко помогает, лучше  сказать,
мешает вылезать из такси подъезжающим... џ постоЯла, посмотрела
на  него,  подошла к нему. “знал, испугалсЯ, сконфузилсЯ, -- вы
не можете  себе  представить,  какой  это  прекрасный,  добрый,
деликатный  человек!  --  стоит,  растерЯнно  смотрит  на менЯ:
"Њаша, ты?" Њаленький, оборванный, небритый, весь  зарос  рыжей
щетиной, мокрый, дрожит от холода... џ дала ему все, что было у
менЯ  в  сумочке,  он  схватил мою руку мокрой, ледЯной ручкой,
стал целовать ее и трЯстись от слез. Ќо что же Я могла сделать?
’олько посылать ему раза два, три в месЯц  по  сто,  по  двести
франков,  --  у  менЯ в Џариже шлЯпнаЯ мастерскаЯ, и Я довольно
прилично зарабатываю. Ђ сюда Я приехала  отдохнуть,  покупатьсЯ
-- и  вот...  Ќа днЯх уеду в Џариж. ‚стретитьсЯ с ним, дать ему
пощечину и тому подобное -- очень глупаЯ мечта, и знаете, когда
Я понЯла это уж как следует? ‚от только сейчас, благодарЯ  вам.
‘тала рассказывать и понЯла...
     -- Ќо все-таки как же он сбежал?
     -- Ђх,  в том-то и дело, что уж очень подло. Џоселились мы
в этом самом пансиончике, где мы с вами оказались соседЯми,  --
это  после  отелЯ-то  на  Cap  d'Antibes!  --  и  пошли однажды
вечером, всего дней десЯть тому назад, пить чай в  казино.  Ќу,
конечно, музыка, несколько танцующих пар, -- Я уж больше просто
видеть   не  могла  без  отвращениЯ  всего  этого,  наглЯделась
достаточно! -- однако сижу, ем пирожные, которые он  заказывает
длЯ  менЯ и длЯ себЯ и все как-то странно смеетсЯ, -- посмотри,
посмотри,  говорит  про  музыкантов,  настоЯщие  обезьЯны,  как
топают  и  кривлЯютсЯ!  Џотом открывает пустой портсигар, зовет
шассера,  приказывает  ему  принести  английских  папирос,  тот
приносит,  он рассеЯнно говорит мерси, Я вам заплачу после чаЯ,
глЯдит на свои ногти и обращаетсЯ ко  мне:  "“жас  какие  руки!
Џойду помою..." ‚стает и уходит...
     -- € больше не возвращаетсЯ.
     -- „а.  Ђ  Я  сижу  и  жду.  †ду  десЯть  минут, двадцать,
полчаса, час... ЏредставлЯете вы это себе?
     -- ЏредставлЯю...
     џ очень Ясно представил себе: сидЯт  за  чайным  столиком,
смотрЯт, молчат, по-разному думают о своем мерзком положении...
‡а  стеклами больших окон вечереющее небо и глЯнец, штиль морЯ,
висЯт темнеющие ветви пальм,  музыканты,  как  неживые,  топают
ногами в пол, дуют в инструменты, бьют в металлические тарелки,
мужчины,  шаркаЯ  и  качаЯсь  в  лад им, напирают на своих дам,
будто таща их к Явно определенной цели... Њалый в  крагах  и  в
некотором подобии зеленого мундира подает ему, почтительно снЯв
картуз, пачку "High-Life"...
     -- Ќу и что же? ‚ы сидите...
     -- џ  сижу  и  чувствую,  что погибаю. Њузыканты ушли, зал
опустел, зажегсЯ электрический свет...
     -- Џосинели окна...
     -- „а, а Я все не могу поднЯтьсЯ с места: что делать,  как
спастись?  ‚  сумочке  у  менЯ  всего  шесть франков и какаЯ-то
мелочь!
     -- Ђ он действительно пошел  в  уборную,  сделал  там  что
нужно,  думаЯ  о своей мошеннической жизни, потом застегнулсЯ и
на цыпочках пробежал по коридорам к другому выходу, выскочил на
улицу... Џобойтесь Ѓога, подумайте, кого вы любили! €скать его,
мстить ему? ‡а что? ‚ы не девочка, должны были видеть, кто он и
в какое положение вы попали. Џочему же продолжали  эту  ужасную
во всех смыслах жизнь?
     Ћна помолчала, повела плечом:
     -- Љого   Я   любила?   не   знаю.  Ѓыла,  как  говоритсЯ,
потребность  любви,  которой   Я   по-настоЯщему   никогда   не
испытала...  Љак мужчина, он мне ничего не давал и не мог дать,
уже давно потерЯл мужские способности...  „олжна  была  видеть,
кто  он  и  в  какое  положение  попала? Љонечно, должна, да не
хотелось видеть, думать -- в первый  раз  в  жизни  жила  такой
жизнью,  этим  порочным  праздником,  всеми его удовольствиЯми,
жила в каком-то наваждении. ‡ачем хотела где-то встретить его и
как-то отомстить ему? ЋпЯть наваждение, навЯзчиваЯ идеЯ.  ђазве
Я  не  чувствовала,  что,  кроме  гадкого и жалкого скандала, Я
ничего не могла сделать? Ќо вы говорите: за что? Ђ вот  за  то,
что  это  все-таки  благодарЯ  ему  Я так низко пала, жила этой
мошеннической жизнью, а главное, за тот ужас, позор, который  Я
пережила  в  тот  вечер  в  казино, когда он сбежал из клозета!
Љогда Я, вне себЯ, что-то лгала в кассе казино,  вывертывалась,
умолЯла взЯть у менЯ в залог до завтра сумочку -- и когда ее не
взЯли  и  презрительно  простили  мне  и  чай,  и  пирожные,  и
английские папиросы! Џослала телеграмму в  Џариж,  получила  на
третий  день тысЯчу франков, пошла в казино -- там, не глЯдЯ на
менЯ, взЯли деньги, даже счетик дали... Ђх, милый, никакаЯ Я не
Њедуза, Я  просто  баба  и  к  тому  же  очень  чувствительнаЯ,
одинокаЯ,  несчастнаЯ,  но  поймите  же менЯ -- ведь и у курицы
есть сердце! џ просто больна была все эти дни с того проклЯтого
вечера. € просто сам Ѓог послал мне вас, Я как-то вдруг  пришла
в  себЯ...  Џустите  мою  руку,  пора одеватьсЯ, скоро поезд из
‘ен-ђафаэлЯ...
     -- Ѓог с ним, -- сказал Я. -- Џосмотрите лучше  кругом  на
эти  красные скалы, зеленый заливчик, корЯвые сосны, послушайте
этот райский скрежет... …здить сюда мы теперь будем уж  вместе.
Џравда?
     -- Џравда.
     -- ‚месте и в Џариж уедем.
     -- „а.
     -- Ђ что дальше, не стоит загадывать.
     -- „а, да.
     -- Њожно поцеловать руку?
     -- Њожно, можно...
     13 июнЯ 1944




ЉЂ—…‹€

     ‚  летний  вечер  сидел  в гостиной, бренча на фортепьЯно,
услыхал на балконе ее шаги, дико ударил по клавишам и не в  лад
закричал, запел:
     Ќе завидую богам,
     Ќе завидую царЯм,
     Љак увижу очи томны,
     ‘тройный стан и косы темны!
     ‚ошла в синем сарафане, с двумЯ длинными темными косами на
спине,  в  коралловом  ожерелье,  усмехаЯсь  синими  глазами на
загорелом лице:
     -- ќто все про менЯ? € ариЯ собственной композиции?
     -- „а!
     € опЯть ударил и закричал:
     Ќе завидую богам,
     -- Ќу и слух же у вас!
     -- ‡ато Я  знаменитый  живописец.  €  красив,  как  ‹еонид
Ђндреев. Ќа беду вашу заехал Я к вам!
     -- Ћн  пугает, а мне не страшно, сказал ’олстой про вашего
Ђндреева.
     -- Џосмотрим, посмотрим!
     -- Ђ дедушкин костыль?
     -- „едушка хоть и севастопольский  герой,  только  с  виду
грозен.  “бежим,  повенчаемсЯ,  потом  кинемсЯ  ему  в  ноги --
заплачет и простит...
     ‚ сумерки, перед ужином, когда в поварской жарили  пахучие
битки  с  луком и в росистом парке свежело, носились, стоЯ друг
против друга, на качелЯх в конце  аллеи,  визжа  кольцами,  дуЯ
ветром,  развевавшим ее подол. Ћн, натЯгиваЯ веревки и поддаваЯ
взмах  доски,  делал  страшные  глаза,   она,   раскрасневшись,
смотрела пристально, бессмысленно и радостно.
     -- Ђу!  Ђ  вон  перваЯ  звезда  и молодой месЯц и небо над
озером зеленое-зеленое -- живописец, посмотрите,  какой  тонкий
серпик! ЊесЯц, месЯц, золотые рога... Ћй, мы сорвемсЯ!
     ‘летев  с  высоты  и  соскочив  на  землю,  сели на доску,
сдерживаЯ взволнованное дыхание и глЯдЯ „руг на друга.
     -- Ќу что? џ говорил!
     -- —то говорил?
     -- ‚ы, уже влюблены в менЯ.
     -- Њожет быть... Џостойте, зовут к ужину... Ђу идем, идем!
     -- Џогодите минутку. ЏерваЯ звезда, молодой месЯц, зеленое
небо, запах росы, запах из кухни, -- верно, опЯть  мои  любимые
битки  в  сметане!  --  и  синие  глаза и прекрасное счастливое
лицо...
     -- „а, счастливее этого вечера, мне кажетсЯ, в моей  жизни
уже не будет...
     -- „анте говорил о Ѓеатриче: "‚ ее глазах -- начало любви,
а конец -- в устах". €так? -- сказал он, берЯ ее руку.
     Ћна  закрыла  глаза,  клонЯсь к нему опущенной головой. Ћн
обнЯл ее плечи с мЯгкими косами, поднЯл ее лицо.
     -- Љонец в устах?
     -- „а...
     Љогда шли по аллее, он смотрел себе под ноги:
     -- —то ж нам теперь делать? €дти  к  дедушке  и,  упав  на
колени, просить его благословениЯ? Ќо какой же Я муж?
     -- Ќет, нет, только не это.
     -- Ђ что же?
     -- Ќе знаю. Џусть будет только то, что есть... ‹учше уж не
будет.
     10 апрелЯ 1945




—€‘’›‰ ЏЋЌ…„…‹њЌ€Љ

     ’емнел московский серый зимний день, холодно зажигалсЯ газ
в фонарЯх,  тепло освещались витрины магазинов -- и разгоралась
вечернЯЯ, освобождающаЯсЯ от дневных дел московскаЯ жизнь: гуще
и   бодрей   неслись   извозчичьи   санки,   тЯжелей    гремели
переполненные,  нырЯющие  трамваи, -- в сумраке уже видно было,
как  с  шипением  сыпались  с  проводов  зеленые   звезды,   --
оживленнее   спешили   по  снежным  тротуарам  мутно  чернеющие
прохожие... Љаждый вечер мчал менЯ в этот час на вытЯгивающемсЯ
рысаке мой кучер -- от Љрасных ворот к храму •риста  ‘пасителЯ:
она  жила  против  него;  каждый  вечер  Я  возил  ее обедать в
"Џрагу", в "ќрмитаж", в "Њетрополь", после обеда в  театры,  на
концерты,  а  там  к  "џру", в "‘трельну"... —ем все это должно
кончитьсЯ, Я не знал и старалсЯ не думать, не додумывать:  было
бесполезно  --  так  же,  как и говорить с ней об этом: она раз
навсегда отвела разговоры о нашем будущем; она была  загадочна,
непонЯтна  длЯ  менЯ,  странны  были и наши с ней отношениЯ, --
совсем близки мы все еще не были; и все это без  конца  держало
менЯ  в неразрешающемсЯ напрЯжении, в мучительном ожидании -- и
вместе  с  тем  был  Я  несказанно   счастлив   каждым   часом,
проведенным возле нее.
     Ћна  зачем-то  училась  на курсах, довольно редко посещала
их, но посещала. џ как-то спросил: "‡ачем?" Ћна пожала  плечом:
"Ђ  зачем все делаетсЯ на свете? ђазве мы понимаем что-нибудь в
наших поступках? Љроме того, менЯ интересует  историЯ..."  †ила
она  одна,  --  вдовый  отец  ее, просвещенный человек знатного
купеческого рода, жил на покое в ’вери, что-то, как  все  такие
купцы,  собирал. ‚ доме против храма ‘пасителЯ она снимала ради
вида на Њоскву угловую  квартиру  на  пЯтом  этаже,  всего  две
комнаты,  но  просторные  и хорошо обставленные. ‚ первой много
места занимал широкий турецкий диван, стоЯло  дорогое  пианино,
на   котором  она  все  разучивала  медленное,  сомнамбулически
прекрасное начало "‹унной сонаты", -- только одно начало, -- на
пианино и на подзеркальнике цвели  в  граненых  вазах  нарЯдные
цветы, -- по моему приказу ей доставлЯли каждую субботу свежие,
-- и  когда  Я  приезжал  к ней в субботний вечер, она, лежа на
диване, над которым зачем-то висел портрет босого ’олстого,  не
спеша  протЯгивала  мне  длЯ поцелуЯ руку и рассеЯнно говорила:
"‘пасибо за цветы..." џ привозил  ей  коробки  шоколаду,  новые
книги  -- ѓофмансталЯ, ницлера, ’етмайера, Џшибышевского, -- и
получал все то же "спасибо" и протЯнутую  теплую  руку,  иногда
приказание  сесть  возле  дивана, не снимаЯ пальто. "ЌепонЯтно,
почему,  --  говорила  она  в  раздумье,  гладЯ  мой   бобровый
воротник,  --  но,  кажетсЯ,  ничего не может быть лучше запаха
зимнего воздуха, с  которым  входишь  со  двора  в  комнату..."
Џохоже  было  на то, что ей ничто не нужно: ни цветы, ни книги,
ни обеды, ни театры, ни ужины за городом, хотЯ  все-таки  цветы
были у нее любимые и нелюбимые, все книги, какие Я ей привозил,
она всегда прочитывала, шоколаду съедала за день целую коробку,
за  обедами  и  ужинами  ела не меньше менЯ, любила расстегаи с
налимьей ухой, розовых рЯбчиков в крепко  прожаренной  сметане,
иногда  говорила:  "Ќе  понимаю,  как  это не надоест людЯм всю
жизнь, каждый день обедать, ужинать", -- но сама  и  обедала  и
ужинала  с  московским пониманием дела. џвной слабостью ее была
только хорошаЯ одежда, бархат, шелка, дорогой мех...
     Њы оба были богаты, здоровы,  молоды  и  настолько  хороши
собой,  что в ресторанах, на концертах нас провожали взглЯдами.
џ, будучи родом из Џензенской губернии, был в  ту  пору  красив
почему-то   южной,   горЯчей  красотой,  был  даже  "неприлично
красив",  как  сказал  мне  однажды  один   знаменитый   актер,
чудовищно  толстый  человек, великий обжора и умница. "—ерт вас
знает, кто вы, сицилианец какой-то",  --  сказал  он  сонно;  и
характер   был   у  менЯ  южный,  живой,  постоЯнно  готовый  к
счастливой улыбке,  к  доброй  шутке.  Ђ  у  нее  красота  была
какаЯ-то    индийскаЯ,    персидскаЯ:   смугло-Янтарное   лицо,
великолепные  и  несколько  зловещие  в  своей  густой  черноте
волосы, мЯгко блестЯщие, как черный соболий мех, брови, черные,
как  бархатный  уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми
губами рот оттенен был темным пушком; выезжаЯ, она  чаще  всего
надевала  гранатовое  бархатное  платье  и  такие  же  туфли  с
золотыми застежками (а на  курсы  ходила  скромной  курсисткой,
завтракала  за  тридцать  копеек  в  вегетарианской столовой на
Ђрбате);  и  насколько  Я  был   склонен   к   болтливости,   к
простосердечной   веселости,  настолько  она  была  чаще  всего
молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то  мысленно
вникала;  лежа  на диване с книгой в руках, часто опускала ее и
вопросительно глЯдела перед собой: Я это видел, заезжаЯ  иногда
к ней и днем, потому что каждый месЯц она днЯ три-четыре совсем
не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставлЯЯ и
менЯ сесть в кресло возле дивана и молча читать.
     -- ‚ы  ужасно  болтливы и непоседливы, -- говорила она, --
дайте мне дочитать главу...
     -- …сли бы Я не был болтлив и непоседлив, Я никогда, может
быть, не узнал бы вас, -- отвечал Я,  напоминаЯ  ей  этим  наше
знакомство:  как-то в декабре, попав в •удожественный кружок на
лекцию ЂндреЯ  Ѓелого,  который  пел  ее,  бегаЯ  и  танцуЯ  на
эстраде,   Я   так   вертелсЯ  и  хохотал,  что  она,  случайно
оказавшаЯсЯ в  кресле  рЯдом  со  мной  и  сперва  с  некоторым
недоумением  смотревшаЯ  на менЯ, тоже наконец рассмеЯлась, и Я
тотчас весело обратилсЯ к ней.
     -- ‚се так, -- говорила  она,  --  но  все-таки  помолчите
немного, почитайте что-нибудь, покурите...
     -- Ќе  могу  Я  молчать! Ќе представлЯете вы себе всю силу
моей любви к вам! Ќе любите вы менЯ!
     -- ЏредставлЯю. Ђ что до моей любви, то вы хорошо  знаете,
что,  кроме  отца  и вас, у менЯ никого нет на свете. ‚о всЯком
случае вы у  менЯ  первый  и  последний.  ‚ам  этого  мало?  Ќо
довольно об этом. —итать при вас нельзЯ, давайте чай пить...
     €  Я  вставал,  кипЯтил  воду  в  электрическом чайнике на
столике за отвалом дивана, брал из ореховой горки,  стоЯвшей  в
углу за столиком, чашки, блюдечки, говорЯ что придет в голову:
     -- ‚ы дочитали "Ћгненного ангела"?
     -- „осмотрела. „о того высокопарно, что совестно читать.
     -- Ђ отчего вы вчера вдруг ушли с концерта алЯпина?
     -- Ќе  в  меру  разудал  был.  € потом желтоволосую ђусь Я
вообще не люблю.
     -- ‚се-то вам не нравитсЯ!
     -- „а, многое...
     "‘траннаЯ любовь!" --  думал  Я  и,  пока  закипала  вода,
стоЯл,   смотрел  в  окна.  ‚  комнате  пахло  цветами,  и  она
соединЯлась длЯ менЯ с их запахом; за одним окном низко  лежала
вдали  огромнаЯ картина заречной снежно-сизой Њосквы; в другое,
левее, была видна часть ЉремлЯ,  напротив,  как-то  не  в  меру
близко,  белела  слишком  новаЯ  громада  •риста  ‘пасителЯ,  в
золотом куполе которого синеватыми  пЯтнами  отражались  галки,
вечно  вившиесЯ  вокруг  него...  "‘транный город! -- говорил Я
себе, думаЯ об Ћхотном рЯде, об €верской, о ‚асилии  Ѓлаженном.
-- ‚асилий Ѓлаженный -- и ‘пас-на-Ѓору, итальЯнские соборы -- и
что-то киргизское в остриЯх башен на кремлевских стенах..."
     ЏриезжаЯ  в сумерки, Я иногда заставал ее на диване только
в одном шелковом архалуке, отороченном соболем,  --  наследство
моей  астраханской  бабушки,  сказала она, -- сидел возле нее в
полутьме,  не  зажигаЯ  огнЯ,  и   целовал   ее   руки,   ноги,
изумительное   в  своей  гладкости  тело...  €  она  ничему  не
противилась, но все молча. џ поминутно искал ее жаркие губы  --
она  давала  их,  дыша  уже  порывисто,  но все молча. Љогда же
чувствовала, что Я больше не в силах владеть собой,  отстранЯла
менЯ, садилась и, не повышаЯ голоса, просила зажечь свет, потом
уходила  в  спальню. џ зажигал, садилсЯ на вертЯщийсЯ табуретик
возле пианино и постепенно приходил в себЯ, остывал от горЯчего
дурмана. —ерез четверть часа она выходила  из  спальни  одетаЯ,
готоваЯ  к  выезду, спокойнаЯ и простаЯ, точно ничего и не было
перед этим:
     -- Људа нынче? ‚ "Њетрополь", может быть?
     € опЯть весь вечер мы говорили о  чем-нибудь  постороннем.
‚скоре   после  нашего  сближениЯ  она  сказала  мне,  когда  Я
заговорил о браке:
     -- Ќет, в жены Я не гожусь. Ќе гожусь, не гожусь...
     ќто менЯ не обезнадежило. "’ам видно будет!" --  сказал  Я
себе  в  надежде на перемену ее решениЯ со временем и больше не
заговаривал о браке. Ќаша неполнаЯ близость казалась мне иногда
невыносимой, но и тут -- что оставалось мне, кроме  надежды  на
времЯ?  Ћднажды,  сидЯ  возле  нее  в  этой  вечерней темноте и
тишине, Я схватилсЯ за голову:
     -- Ќет, это выше  моих  сил!  €  зачем,  почему  надо  так
жестоко мучить менЯ и себЯ!
     Ћна промолчала.
     -- „а, все-таки это не любовь, не любовь...
     Ћна ровно отозвалась из темноты:
     -- Њожет быть. Љто же знает, что такое любовь?
     -- џ, Я знаю! -- воскликнул Я. -- € буду ждать, когда и вы
узнаете, что такое любовь, счастье!
     -- ‘частье,  счастье...  "‘частье наше, дружок, как вода в
бредне: тЯнешь -- надулось, а вытащишь -- ничего нету".
     -- ќто что?
     -- ќто так Џлатон Љаратаев говорил Џьеру.
     џ махнул рукой:
     -- Ђх, Ѓог с ней, с этой восточной мудростью!
     € опЯть весь вечер говорил только о постороннем -- о новой
постановке   •удожественного   театра,   о    новом    рассказе
Ђндреева....  ‘  менЯ  опЯть  было  довольно  и того, что вот Я
сперва тесно сижу с ней в  летЯщих  и  раскатывающихсЯ  санках,
держа  ее в гладком мехе шубки, потом вхожу с ней в людную залу
ресторана под марш из "Ђиды", ем и пью рЯдом с  ней,  слышу  ее
медленный голос, глЯжу на губы, которые целовал час тому назад,
-- да,  целовал,  говорил Я себе, с восторженной благодарностью
глЯдЯ на них, на темный пушок над ними,  на  гранатовый  бархат
платьЯ,  на  скат  плеч  и  овал грудей, обонЯЯ какой-то слегка
прЯный залах  ее  волос,  думаЯ:  "Њосква,  Ђстрахань,  ЏерсиЯ,
€ндиЯ!"  ‚  ресторанах  за  городом,  к  концу ужина, когда все
шумней становилось кругом в табачном дыму,  она,  тоже  курЯ  и
хмелеЯ,  вела  менЯ иногда в отдельный кабинет, просила позвать
цыган, и они входили нарочито шумно, развЯзно: впереди хора,  с
гитарой на голубой ленте через плечо, старый цыган в казакине с
галунами,  с  сизой  мордой  утопленника, с голой, как чугунный
шар,  головой,  за  ним  цыганка-запевало  с  низким  лбом  под
дегтЯрной  челкой...  Ћна  слушала  песни  с  томной,  странной
усмешкой... ‚ три, в четыре часа ночи Я отвозил  ее  домой,  на
подъезде,  закрываЯ  от  счастьЯ  глаза,  целовал мокрый мех ее
воротника и в каком-то восторженном отчаЯнии  летел  к  Љрасным
воротам.  €  завтра  и послезавтра будет все то же, думал Я, --
все та же мука и все то же счастье...  Ќу  что  ж  --  все-таки
счастье, великое счастье!
     ’ак  прошел  Январь, февраль, пришла и прошла масленица. ‚
Џрощеное воскресенье она приказала мне приехать к ней  в  пЯтом
часу  вечера.  џ  приехал,  и  она встретила менЯ уже одетаЯ, в
короткой каракулевой шубке,  в  каракулевой  шлЯпке,  в  черных
фетровых ботиках.
     -- ‚се черное! -- сказал Я, входЯ, как всегда, радостно.
     ѓлаза ее были ласковы и тихи.
     -- ‚едь  завтра  уже  —истый понедельник, -- ответила она,
вынув из каракулевой муфты и даваЯ мне руку в  черной  лайковой
перчатке. -- "ѓосподи владыко живота моего..." •отите поехать в
Ќоводевичий монастырь?
     џ удивилсЯ, но поспешил сказать:
     -- •очу!
     -- —то  ж  все  кабаки да кабаки, -- прибавила она. -- ‚от
вчера утром Я была на ђогожском кладбище...
     џ удивилсЯ еще больше:
     -- Ќа кладбище? ‡ачем? ќто знаменитое раскольничье?
     -- „а,   раскольничье.   „опетровскаЯ    ђусь!    •оронили
архиепископа.  €  вот представьте себе: гроб -- дубоваЯ колода,
как в древности, золотаЯ  парча  будто  кованаЯ,  лик  усопшего
закрыт  белым "воздухом", шитым крупной черной вЯзью -- красота
и ужас. Ђ у гроба диаконы с рипидами и трикириЯми...
     -- Ћткуда вы это знаете? ђипиды, трикирии!
     -- ќто вы менЯ не знаете.
     -- Ќе знал, что вы так религиозны.
     -- ќто не религиозность. џ не знаю что... Ќо Я,  например,
часто  хожу  по утрам или по вечерам, когда вы не таскаете менЯ
по  ресторанам,  в  кремлевские  соборы,  а  вы   даже   и   не
подозреваете  этого... ’ак вот: диаконы -- да какие! Џересвет и
ЋслЯбЯ! € на  двух  клиросах  два  хора,  тоже  все  Џересветы:
высокие,    могучие,   в   длинных   черных   кафтанах,   поют,
перекликаЯсь, -- то один хор, то другой, -- и все в унисон и не
по  нотам,  а  по  "крюкам".  Ђ  могила  была  внутри  выложена
блестЯщими  еловыми  ветвЯми,  а на дворе мороз, солнце, слепит
снег... „а нет, вы этого не понимаете! €дем...
     ‚ечер был мирный,  солнечный,  с  инеем  на  деревьЯх;  на
кирпично-кровавых  стенах  монастырЯ  болтали  в  тишине галки,
похожие на монашенок, куранты то и дело тонко и грустно  играли
на  колокольне.  ‘крипЯ  в  тишине по снегу, мы вошли в ворота,
пошли по снежным дорожкам по кладбищу,  --  солнце  только  что
село, еще совсем было светло, дивно рисовались на золотой эмали
заката  серым  кораллом  сучьЯ  в инее, и таинственно теплились
вокруг нас спокойными, грустными огоньками неугасимые лампадки,
рассеЯнные над могилами. џ шел за ней, с умилением глЯдел на ее
маленький след, на звездочки, которые оставлЯли на снегу  новые
черные ботики -- она вдруг обернулась, почувствовав это:
     -- Џравда,  как  вы  менЯ  любите!  -- сказала она с тихим
недоумением, покачав головой.
     Њы постоЯли возле  могил  ќртелЯ,  —ехова.  „ержа  руки  в
опущенной  муфте,  она  долго  глЯдела  на  чеховский могильный
памЯтник, потом пожала плечом:
     -- ЉакаЯ  противнаЯ  смесь  сусального  русского  стилЯ  и
•удожественного театра!
     ‘тало темнеть, морозило, мы медленно вышли из ворот, возле
которых покорно сидел на козлах мой ”едор.
     -- Џоездим  еще  немножко, -- сказала она, -- потом поедем
есть последние блины к …горову... ’олько не  шибко,  ”едор,  --
правда?
     -- ‘лушаю-с.
     -- ѓде-то  на  Ћрдынке есть дом, где жил ѓрибоедов. Џоедем
его искать...
     € мы зачем-то поехали на Ћрдынку, долго ездили по каким-то
переулкам в садах, были в ѓрибосдовском переулке; но кто ж  мог
указать нам, в каком доме жил ѓрибоедов, -- прохожих не было ни
души,  да  и  кому  из  них мог быть нужен ѓрибоедов? “же давно
стемнело, розовели за деревьЯми в инее освещенные окна...
     -- ’ут есть еще Њарфо-ЊариинскаЯ обитель, -- сказала она.
     џ засмеЯлсЯ:
     -- ЋпЯть в обитель?
     -- Ќет, это Я так...
     ‚ нижнем этаже в трактире  …горова  в  Ћхотном  рЯду  было
полно  лохматыми,  толсто одетыми извозчиками, резавшими стопки
блинов, залитых сверх меры маслом и сметаной, было парно, как в
бане.  ‚  верхних  комнатах,  тоже  очень  теплых,  с   низкими
потолками,   старозаветные  купцы  запивали  огненные  блины  с
зернистой икрой замороженным шампанским. Њы  прошли  во  вторую
комнату,  где  в  углу,  перед  черной  доской иконы Ѓогородицы
’роеручицы, горела лампадка, сели за  длинный  стол  на  черный
кожаный  диван...  Џушок  на ее верхней губе был в инее, Янтарь
щек слегка розовел, чернота райка совсем слилась с зрачком,  --
Я  не мог отвести восторженных глаз от ее лица. Ђ она говорила,
вынимаЯ платочек из душистой муфты:
     -- •орошо! ‚низу дикие мужики, а тут блины с шампанским  и
Ѓогородица  ’роеручица.  ’ри руки! ‚едь это €ндиЯ! ‚ы -- барин,
вы не можете понимать так, как Я, всю эту Њоскву.
     -- Њогу, могу! -- отвечал Я. --  €  давайте  закажем  обед
силен!
     -- Љак это "силен"?
     -- ќто  значит  --  сильный.  Љак  же  вы не знаете? "ђече
ѓюрги..."
     -- Љак хорошо! ѓюрги!
     -- „а, кнЯзь ћрий „олгорукий. "ђече ѓюрги  ко  ‘вЯтославу,
кнЯзю  ‘еверскому:  "Џриди  ко  мне,  брате, в Њоскову" и повеле
устроить обед силен".
     -- Љак  хорошо.  €  вот  только  в  каких-нибудь  северных
монастырЯх  осталась  теперь  эта  ђусь.  „а  еще  в  церковных
песнопениЯх. Ќедавно Я ходила в ‡ачатьевский  монастырь  --  вы
представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! Ђ в
—удовом  еще лучше. џ прошлый год все ходила туда на ‘трастной.
Ђх, как было хорошо! ‚езде лужи,  воздух  уж  мЯгкий,  на  душе
как-то  нежно,  грустно  и  все  времЯ  это  чувство родины, ее
старины... ‚се двери в  соборе  открыты,  весь  день  входит  и
выходит   простой   народ,  весь  день  службы...  Ћх,  уйду  Я
куда-нибудь  в  монастырь,   в   какой-нибудь   самый   глухой,
вологодский, вЯтский!
     џ   хотел   сказать,   что  тогда  и  Я  уйду  или  зарежу
кого-нибудь, чтобы менЯ загнали на ‘ахалин, закурил,  забывшись
от  волнениЯ, но подошел половой в белых штанах и белой рубахе,
подпоЯсанный малиновым жгутом, почтительно напомнил:
     -- €звините, господин, курить у нас нельзЯ...
     € тотчас, с особой угодливостью, начал скороговоркой:
     -- Љ блинам что прикажете?  „омашнего  травничку?  €корки,
семушки?  Љ  ушице  у  нас  херес  на  редкость хорош есть, а к
наважке...
     -- € к наважке хересу, -- прибавила она, радуЯ менЯ доброй
разговорчивостью, котораЯ не покидала ее весь вечер.  €  Я  уже
рассеЯнно  слушал,  что  она  говорила дальше. Ђ она говорила с
тихим светом в глазах:
     -- џ русское летописное, русские сказаниЯ так  люблю,  что
до тех пор перечитываю то, что особенно нравитсЯ, пока наизусть
не заучу. "Ѓыл в русской земле город, названием Њуром, в нем же
самодержствовал  благоверный  кнЯзь,  именем  Џавел. € вселил к
жене его диавол летучего змеЯ на блуд. € сей змей ЯвлЯлсЯ ей  в
естестве человеческом, зело прекрасном..."
     џ шутЯ сделал страшные глаза:
     -- Ћй, какой ужас!
     Ћна, не слушаЯ, продолжала:
     -- ’ак  испытывал  ее  Ѓог.  "Љогда  же  пришло  времЯ  ее
благостной  кончины,  умолили  Ѓога   сей   кнЯзь   и   кнЯгинЯ
преставитьсЯ  им в един день. € сговорились быть погребенными в
едином гробу. € велели вытесать  в  едином  камне  два  гробных
ложа.   €   облеклись,   такожде  единовременно,  в  монашеское
одеЯние..."
     € опЯть  моЯ  рассеЯнность  сменилась  удивлением  и  даже
тревогой: что это с ней нынче?
     €  вот,  в  этот вечер, когда Я отвез ее домой совсем не в
обычное времЯ, в одиннадцатом часу, она, простЯсь  со  мной  на
подъезде, вдруг задержала менЯ, когда Я уже садилсЯ в сани:
     -- Џогодите.  ‡аезжайте  ко  мне  завтра вечером не раньше
десЯти. ‡автра "капустник" •удожественного театра.
     -- ’ак что? -- спросил Я. -- ‚ы  хотите  поехать  на  этот
"капустник"?
     -- „а.
     -- Ќо  вы  же  говорили,  что не знаете ничего пошлее этих
"капустников"!
     -- € теперь не знаю. € все-таки хочу поехать.
     џ мысленно покачал головой, -- все причуды,  мос,  невские
причуды! -- и бодро отозвалсЯ:
     -- Ћл райт!
     ‚ десЯть часов вечера на другой день, поднЯвшись в лифте к
ее двери,  Я  отворил  дверь своим ключиком и не сразу вошел из
темной прихожей: за ней было необычно светло, все было зажжено,
-- люстры, канделЯбры по бокам  зеркала  и  высокаЯ  лампа  под
легким абажуром за изголовьем дивана, а пианино звучало началом
"‹унной  сонаты"  --  все  повышаЯсь, звуча чем дальше, тем все
томительнее, призывнее, в сомнамбулически-блаженной  грусти.  џ
захлопнул дверь прихожей, -- звуки оборвались, послышалсЯ шорох
платьЯ.  џ  вошел  --  она  прЯмо и несколько театрально стоЯла
возле пианино в черном бархатном платье,  делавшем  ее  тоньше,
блистаЯ  его  нарЯдностью,  праздничным  убором смольных волос,
смуглой Янтарностью  обнаженных  рук,  плеч,  нежного,  полного
начала   грудей,   сверканием   алмазных   сережек  вдоль  чуть
припудренных щек, угольным бархатом глаз и бархатистым пурпуром
губ;  на  висках  полуколечками  загибались  к  глазам   черные
лоснЯщиесЯ  косички,  придаваЯ  ей  вид  восточной  красавицы с
лубочной картинки.
     -- ‚от если бы Я была певица и пела на эстраде, -- сказала
она, глЯдЯ на  мое  растерЯнное  лицо,  --  Я  бы  отвечала  на
аплодисменты  приветливой  улыбкой и легкими поклонами вправо и
влево, вверх и в партер, а  сама  бы  незаметно,  но  заботливо
отстранЯла ногой шлейф, чтобы не наступить на него...
     Ќа  "капустнике"  она  много  курила  и  все  прихлебывала
шампанское, пристально смотрела на актеров, с бойкими выкриками
и припевами изображавших нечто будто бы парижское, на  большого
‘таниславского  с  белыми волосами и черными бровЯми и плотного
Њосквина в пенсне на корытообразном лице, --  оба  с  нарочитой
серьезностью  и  старательностью,  падаЯ  назад, выделывали под
хохот публики отчаЯнный канкан. Љ нам подошел с бокалом в руке,
бледный от хмелЯ, с крупным потом на  лбу,  на  который  свисал
клок его белорусских волос, Љачалов, поднЯл бокал и, с деланной
мрачной  жадностью  глЯдЯ на нее, сказал своим низким актерским
голосом:
     -- –арь-девица, амаханскаЯ царица, твое здоровье!
     € она медленно улыбнулась и чокнулась с ним.  Ћн  взЯл  ее
руку, пьЯно припал к ней и чуть не свалилсЯ с ног. ‘правилсЯ и,
сжав зубы, взглЯнул на менЯ:
     -- Ђ это что за красавец? Ќенавижу!
     Џотом   захрипела,   засвистала  и  загремела,  вприпрыжку
затопала  полькой  шарманка  --  и  к  нам,  скользЯ,  подлетел
маленький,  вечно  куда-то  спешащий  и  смеющийсЯ ‘улержицкий,
изогнулсЯ,  изображаЯ  гостинодворскую  галантность,   поспешно
пробормотал:
     -- „озвольте пригласить на полечку ’ранблан...
     €  она,  улыбаЯсь, поднЯлась и, ловко, коротко притопываЯ,
сверкаЯ сережками,  своей  чернотой  и  обнаженными  плечами  и
руками,  пошла  с  ним среди столиков, провожаемаЯ восхищенными
взглЯдами и рукоплесканиЯми, меж тем  как  он,  задрав  голову,
кричал козлом:
     Џойдем, пойдем поскорее
     ‘ тобой польку танцевать!
     ‚  третьем  часу  ночи она встала, прикрыв глаза. Љогда мы
оделись, посмотрела на мою бобровую шапку,  погладила  бобровый
воротник и пошла к выходу, говорЯ не то шутЯ, не то серьезно:
     -- Љонечно,  красив.  Љачалов  правду  сказал...  "‡мей  в
естестве человеческом, зело прекрасном..."
     „орогой молчала, клонЯ голову от  светлой  лунной  метели,
летевшей  навстречу.  Џолный месЯц нырЯл в облаках над Љремлем,
-- "какой-то светЯщийсЯ череп", --  сказала  она.  Ќа  ‘пасской
башне часы били три, -- еще сказала:
     -- Љакой  древний  звук, что-то жестЯное и чугунное. € вот
так же, тем же звуком било три часа ночи и в пЯтнадцатом  веке.
€  во  ”лоренции  совсем  такой  же  бой,  он там напоминал мне
Њоскву...
     Љогда ”едор осадил у подъезда, безжизненно приказала:
     -- Ћтпустите его...
     Џораженный, -- никогда не позволЯла она подниматьсЯ к  ней
ночью, -- Я растерЯнно сказал:
     -- ”едор, Я вернусь пешком...
     €  мы молча потЯнулись вверх в лифте, вошли в ночное тепло
и тишину квартиры с постукивающими молоточками в калориферах. џ
снЯл с нее скользкую от снега шубку, она сбросила  с  волос  на
руки  мне  мокрую  пуховую  шаль  и быстро прошла, шурша нижней
шелковой юбкой, в спальню. џ разделсЯ, вошел в первую комнату и
с замирающим точно над пропастью сердцем сел на турецкий диван.
‘лышны были ее шаги за открытыми  дверЯми  освещенной  спальни,
то,  как  она, цеплЯЯсь за шпильки, через голову стЯнула с себЯ
платье... џ встал и подошел  к  дверЯм:  она,  только  в  одних
лебЯжьих  туфельках,  стоЯла,  обнаженной  спиной ко мне, перед
трюмо,  расчесываЯ  черепаховым  гребнем  черные  нити  длинных
висевших вдоль лица волос.
     -- ‚от  все  говорил,  что  Я мало о нем думаю, -- сказала
она, бросив гребень на подзеркальник  и,  откидываЯ  волосы  на
спину, повернулась ко мне. -- Ќет, Я думала...
     Ќа  рассвете  Я  почувствовал ее движение. Ћткрыл глаза --
она в упор смотрела на менЯ. џ приподнЯлсЯ из тепла  постели  и
ее тела, она склонилась ко мне, тихо и ровно говорЯ:
     -- Ќынче  вечером  Я  уезжаю в ’верь. Ќадолго ли, один Ѓог
знает...
     € прижалась своей щекой  к  моей,  --  Я  чувствовал,  как
моргает ее мокраЯ ресница:
     -- џ  все напишу, как только приеду. ‚се напишу о будущем.
Џрости, оставь менЯ теперь, Я очень устала...
     € легла на подушку.
     џ осторожно оделсЯ, робко  поцеловал  ее  в  волосы  и  на
цыпочках  вышел на лестницу, уже светлеющую бледным светом. ел
пешком по молодому липкому снегу, -- метели уже  не  было,  все
было  спокойно  и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и
из пекарен. „ошел  до  €верской,  внутренность  которой  горЯчо
пылала  и  сиЯла  целыми кострами свечей, стал в толпе старух и
нищих на растоптанный снег  на  колени,  снЯл  шапку...  Љто-то
потрогал  менЯ  за плечо -- Я посмотрел: какаЯ-то несчастнейшаЯ
старушонка глЯдела на менЯ, морщась от жалостных слез:
     -- Ћх, не убивайсЯ, не убивайсЯ так! ѓрех, грех!
     Џисьмо, полученное мною недели через две после того,  было
кратко  --  ласковаЯ, но твердаЯ просьба не ждать ее больше, не
пытатьсЯ искать, видеть: "‚ Њоскву не вернусь,  пойду  пока  на
послушание,  потом,  может быть, решусь на постриг... Џусть Ѓог
даст сил не отвечать мне -- бесполезно длить и увеличивать нашу
муку..."
     џ исполнил ее просьбу. € долго пропадал по  самым  грЯзным
кабакам,  спивалсЯ,  всЯчески  опускаЯсь  все  больше и больше.
Џотом стал понемногу оправлЯтьсЯ --  равнодушно,  безнадежно...
Џрошло почти два года с того —истого понедельника...
     ‚  четырнадцатом  году, под Ќовый год, был такой же тихий,
солнечный вечер, как тот, незабвенный. џ вышел  из  дому,  взЯл
извозчика  и  поехал в Љремль. ’ам зашел в пустой Ђрхангельский
собор, долго стоЯл, не молЯсь, в его сумраке, глЯдЯ  на  слабое
мерцанье   старого   золота   иконостаса  и  надмогильных  плит
московских царей, -- стоЯл, точно ожидаЯ чего-то, в той  особой
тишине  пустой  церкви, когда боишьсЯ вздохнуть в ней. ‚ыйдЯ из
собора, велел извозчику ехать  на  Ћрдынку,  шагом  ездил,  как
тогда,  по  темным  переулкам  в  садах  с освещенными под ними
окнами, проехал по ѓрибоедовскому переулку  --  и  все  плакал,
плакал...
     Ќа  Ћрдынке Я остановил извозчика у ворот Њарфо-Њариинской
обители: там во дворе  чернели  кареты,  видны  были  раскрытые
двери   небольшой  освещенной  церкви,  из  дверей  горестно  и
умиленно неслось пение девичьего хора. Њне почему-то захотелось
непременно войти туда. „ворник у ворот  загородил  мне  дорогу,
просЯ мЯгко, умолЯюще:
     -- ЌельзЯ, господин, нельзЯ!
     -- Љак нельзЯ? ‚ церковь нельзЯ?
     -- Њожно,  господин,  конечно,  можно,  только  прошу  вас
за-ради Ѓога, не ходите, там  сичас  великаЯ  кнЯгинЯ  …льзавет
”едровна и великий кнЯзь Њитрий Џалыч...
     џ  сунул  ему рубль -- он сокрушенно вздохнул и пропустил.
Ќо только Я вошел во двор, как из церкви показались несомые  на
руках   иконы,   хоругви,   за  ними,  всЯ  в  белом,  длинном,
тонколикаЯ, в белом обрусе с нашитым на него золотым крестом на
лбу, высокаЯ, медленно, истово идущаЯ с опущенными  глазами,  с
большой свечой в руке, великаЯ кнЯгинЯ; а за нею тЯнулась такаЯ
же белаЯ вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или
сестер,  --  уж  не  знаю, кто были они и куда шли. џ почему-то
очень  внимательно  смотрел  на  них.  €  вот  одна  из  идущих
посередине вдруг поднЯла голову, крытую белым платом, загородив
свечку рукой, устремила взглЯд темных глаз в темноту, будто как
раз  на  менЯ...  —то она могла видеть в темноте, как могла она
почувствовать мое присутствие? џ повернулсЯ  и  тихо  вышел  из
ворот.
     12 маЯ 1944




—Ђ‘Ћ‚Ќџ

     ‹етний жаркий день, в поле, за садом старой усадьбы, давно
заброшенное  кладбище,  --  бугры  в  высоких цветах и травах и
одинокаЯ, всЯ дико  заросшаЯ  цветами  и  травами,  крапивой  и
татарником,  разрушающаЯсЯ  кирпичнаЯ часовнЯ. „ети из усадьбы,
сидЯ под часовней на корточках, зоркими глазами  заглЯдывают  в
узкое  и  длинное  разбитое окно на уровне земли. ’ам ничего не
видно, оттуда только холодно дует. ‚езде светло и жарко, а  там
темно и холодно: там, в железных Ящиках, лежат какие-то дедушки
и  бабушки и еще какой-то дЯдЯ, который сам себЯ застрелил. ‚се
это очень интересно и удивительно: у  нас  тут  солнце,  цветы,
травы,  мухи,  шмели,  бабочки,  мы  можем  играть, бегать, нам
жутко, но и весело сидеть на корточках, а они всегда лежат  там
в  темноте,  как  ночью,  в толстых и холодных железных Ящиках;
дедушки и бабушки все старые, а дЯдЯ еще молодой...
     -- Ђ зачем он себЯ застрелил?
     -- Ћн был очень влюблен, а  когда  очень  влюблен,  всегда
стрелЯют себЯ...
     ‚ синем море неба островами стоЯт кое-где белые прекрасные
облака, теплый ветер с полЯ несет сладкий запах цветущей ржи. €
чем жарче  и радостней печет солнце, тем холоднее дует из тьмы,
из окна.
     2 июлЯ 1944




‚…‘ЌЋ‰, ‚ €“„……

     -- ќти далекие дни в €удее, сделавшие менЯ  на  всю  жизнь
хромым,  калекой,  были в самую счастливую пору моей молодости,
-- говорил  высокий,  стройный  человек,  желтоватый  лицом,  с
карими   блестЯщими   глазами   и   короткими,  мелко-курчавыми
серебрЯными волосами, ходивший всегда с костылем по причине  не
сгибавшейсЯ  в  колене  левой  ноги.  --  џ  участвовал тогда в
небольшой  экспедиции,  имевшей  целью  исследование  восточных
берегов Њертвого морЯ, легендарных мест ‘одома и ѓоморры, жил в
€ерусалиме,   поджидаЯ   своих   спутников,   задержавшихсЯ   в
Љонстантинополе,  и  совершаЯ  поездки  в  одну  из  бедуинских
стоЯнок  по  дороге  в  €ерихон,  к  шейху  Ђиду,  которого мне
рекомендовали  иерусалимские   археологи   и   который   взЯлсЯ
оборудовать все нужное длЯ нашей экспедиции и лично вести се. ‚
первый  раз  Я съездил к нему длЯ переговоров с проводником, на
другой день он сам приехал ко мне в  €ерусалим;  потом  Я  стал
ездить  в  его  стоЯнку один, купив у него же чудесную верховую
кобылку, -- стал ездить даже не в  меру  часто...  Ѓыла  весна,
€удеЯ  тонула в радостном солнечном блеске, вспоминалась "Џеснь
Џесней"; "‡има уже прошла, цветы  показались  на  земле,  времЯ
песен   настало,   голос   горлицы  слышен,  виноградные  лозы,
расцветаЯ, издают благоухание..." ’ам, на этом древнем  пути  к
€ерихону, в каменистой €удейской пустыне, все, как всегда, было
мертво,  дико,  голо,  слепило зноем и песками. Ќо и там, в эти
светоносные  весенние  дни,   все   казалось   мне   бесконечно
радостным,  счастливым:  в  первый  раз был Я тогда на ‚остоке,
совершенно новый мир видел перед собою, а в этом мире --  нечто
необыкновенное: племЯнницу Ђида.
     €удейскаЯ   пустынЯ   --   это   целаЯ  страна,  неуклонно
спускающаЯсЯ до самой €орданской долины,  холмы,  перевалы,  то
каменистые,    то    песчаные,    кое-где    поросшие   жесткой
растительностью,   обитаемые   только   змеЯми,    куропатками,
погруженные  в  вечное  молчание. ‡имою там, как всюду в €удее,
льют дожди, дуют ледЯные ветры; весною, летом, осенью -- то  же
могильное   спокойствие,   однообразие,   но   солнечный  зной,
солнечный сон. ‚ лощинах, где попадаютсЯ колодцы,  видны  следы
бедуинских стоЯнок: пепел костров, камни, сложенные кругами или
квадратами,  на которых укреплЯют шатры... Ђ та стоЯнка, куда Я
ездил, где  шейхом  был  Ђид,  ЯвлЯла  такую  картину:  широкий
песчаный  лог  между  холмами  и в нем небольшой стан шатров из
черного войлока, плоских, четырехугольных  и  довольно  мрачных
своей  чернотой на желтизне песков. ЏриезжаЯ, Я постоЯнно видел
тлеющие кучки кизЯка перед некоторыми шатрами, среди шатров  --
тесноту:  всюду  собаки,  лошади,  мулы,  козы -- до сих пор не
понимаю, чем и где  все  это  кормилось,  --  множество  голых,
черномазых,  курчавых детей, женщины и мужчины, похожие одни на
цыган, другие на негров, хотЯ не толстогубых... € странно  было
видеть,  как  тепло,  несмотрЯ  на  зной,  были  одеты мужчины:
кубоваЯ рубаха до колен, ватнаЯ куртка, а сверху аба,  то  есть
очень  длиннаЯ и тЯжелаЯ, широкоплечаЯ хламида из пегой шерсти,
полосатой в два цвета -- черного и белого; на голове кефийе  --
желтый  с  красными  полосами  платок,  распущенный  по плечам,
висЯщий вдоль щек и в  два  раза  охваченный  на  макушке  тоже
пегим,  двуцветным  шерстЯным жгутом. ‚се это составлЯло полную
противоположность женской одежде: у женщин на  головы  накинуты
кубовые  платки,  лица  открыты,  на  теле одна длиннаЯ кубоваЯ
рубаха с острыми, падающими чуть не до земли рукавами;  мужчины
обуты  в  грубые  башмаки,  подбитые  железками,  женщины ходЯт
босыми, и у всех ступни чудесные,  подвижные  и  от  загара  уж
совсем как уголь. Њужчины курЯт трубки, женщины тоже...
     Љогда  Я во второй раз, без проводника, приехал в стоЯнку,
менЯ принЯли уже как друга. атер Ђида был самый просторный,  и
Я застал в нем целое собрание пожилых бедуинов, сидевших вокруг
черных  войлочных  стен шатра с поднЯтыми длЯ входа полами. Ђид
вышел мне навстречу, сделал поклон и прикладывание правой  руки
к  губам  и ко лбу. ‚ойдЯ в шатер впереди его, Я подождал, пока
он сел на ковер посреди шатра, потом сделал то, что  сделал  он
мне  при  встрече, то, что всегда полагаетсЯ -- тот же поклон и
прикладывание правой руки к губам и ко лбу, -- сделал несколько
раз, по числу всех сидЯщих; потом сел возле Ђида и, сидЯ, опЯть
сделал то же самое; мне, конечно,  отвечали  тем  же.  ѓоворили
только мы с хозЯином, -- кратко и медленно: так тоже полагалось
по  обычаю,  да  и  не  очень  сведущ был Я тогда в разговорном
арабском Языке; прочие курили и молчали. Ђ за  шатром  меж  тем
готовилось мне и гостЯм угощение. Ћбычно бедуины едЯт хыбыз, --
кукурузные  лепешки  --  вареное  пшено  с козьим молоком... Ќо
непременное угощение гостЯ -- харуф: баран,  которого  жарЯт  в
Ямке,  вырытой  в  песке,  наваливаЯ  на  него  пласты тлеющего
кизЯка. Џосле барана угощают кофеем, но всегда  без  сахара.  €
вот  все сидели и угощались как ни в чем не бывало, хотЯ в тени
войлочного шатра стоЯла адски горЯчаЯ духота и смотреть  в  его
широко  раскрытые  полы  было  просто  страшно: пески вдали так
сверкали, что, казалось, на глазах плавились.  ейх  за  каждым
словом  говорил  мне:  хаваджа, господин, а Я ему: почтеннейший
шейх бедави (то есть сын пустыни, бедуин)... Љстати, знаете  ли
вы, как по-арабски называетсЯ €ордан? Ћчень просто: ариат, что
значит всего-навсего водопой.
     Ђид  был  лет  пЯтидесЯти,  невысок,  широк в кости, худ и
очень крепок; лицо  --  обожженный  кирпич,  глаза  прозрачные,
серые,   пронзительные;  меднаЯ  борода  с  проседью,  жесткаЯ,
небольшаЯ, подстриженнаЯ, и  такие  же  подстриженные  усы,  --
бедуины  то  и  другое  всегда  подстригают;  обут,  как все, в
толстые подкованные башмаки. Љогда он был у менЯ в  €ерусалиме,
на поЯсе у него был кинжал, в руках длиннаЯ винтовка.
     џ  увидал  его  племЯнницу в тот самый день, когда сидел у
него в шатре уже "как друг"; она  прошла  мимо  шатра,  держась
прЯмо,  несЯ на голове большую жестЯнку с водой, придерживаЯ ее
правой рукою. Ќе знаю, сколько  лет  ей  было,  думаю,  что  не
больше  восемнадцати,  узнал  впоследствии  одно -- четыре года
перед тем она была замужем, а  в  тот  год  овдовела,  не  имев
детей,  и  перешла в шатер дЯди, будучи сиротой и очень бедной.
"ЋглЯнись, оглЯнись, ‘уламифь!" -- подумал  Я.  (‚едь  ‘уламифь
была,  верно,  похожа  на  нее:  "„евы иерусалимские, черна Я и
прекрасна".)  €,  проходЯ  мимо  шатра,  она  слегка  повернула
голову,  повела  на  менЯ глазами: глаза эти были необыкновенно
темные, таинственные, лицо почти черное, губы лиловые,  крупные
-- в  ту минуту они больше всего поразили менЯ... ‚прочем, одни
ли они! Џоразило все: удивительнаЯ рука, обнажившаЯсЯ до плеча,
державшаЯ на голове жестЯнку,  медленные,  извилистые  движениЯ
тела под длинной кубовой рубахой, полные груди, поднимавшие эту
рубаху... € нужно же было случитьсЯ так, что вскоре после этого
Я  встретил  ее  в  €ерусалиме у џффских ворот! Ћна шла в толпе
навстречу мне и на этот раз несла на голове что-то завернутое в
холст. “видав менЯ, приостановилась. џ кинулсЯ к ней.
     -- ’ы узнала менЯ?
     Ћна слегка потрепала свободной левой рукой по плечу  менЯ,
усмехнулась:
     -- “знала, хаваджа.
     -- —то это ты несешь?
     -- Љозий сыр несу.
     -- Љому?
     -- ‚сем.
     -- ‡начит, продавать? ’ак неси его ко мне.
     -- Људа?
     -- „а вот сюда, в гостиницу...
     џ  жил  как  раз  у  џффских  ворот, в узком высоком доме,
слитом  с  другими  домами,  по  левую  сторону  той  небольшой
площади,  от  которой  идет  ступенчатаЯ "“лица царЯ „авида" --
темный, крытый где холстами, а где древними  каменными  сводами
ход  между  такими же древними мастерскими и лавками. € она без
всЯкой робости пошла впереди менЯ по крутой и  тесной  каменной
лестнице этого дома, слегка откинувшись, свободно напрЯгаЯ свое
извивающеесЯ  тело, настолько обнажив правую руку, державшую на
голове на кубовом платке круг сыру в  холсте,  что  видны  были
густые  черные  волосы  ее подмышки. Ќа одном повороте лестницы
она приостановилась: там, глубоко внизу за узким  окном,  виден
был   древний  "‚одоем  пророка  €езекиилЯ",  зеленоватаЯ  вода
которого лежала, как в колодце, в  квадрате  соседних  сплошных
домовых  стен  с  решетчатыми  окошечками,  -- та самаЯ вода, в
которой купалась ‚ирсафиЯ, жена “риЯ, наготой  своей  пленившаЯ
царЯ   „авида.   ЏриостановЯсь,   она   заглЯнула   в  окно  и,
обернувшись, с радостным удивлением взглЯнула  на  менЯ  своими
удивительными  глазами.  џ  не  удержалсЯ,  поцеловал  ее голое
предплечье -- она взглЯнула на менЯ вопросительно: поцелуи не в
обычае у бедуинов. ‚ойдЯ  в  мою  комнату,  она  положила  свой
сверток  на  стол  и  протЯнула  ко  мне  ладонь правой руки. џ
положил в ладонь несколько  медных  монет,  потом,  замираЯ  от
волнениЯ,  вынул  и  показал  ей  золотой  фунт.  Ћна  понЯла и
опустила  ресниц,  покорно  склонила  голову  и  закрыла  глаза
внутренним  сгибом  локтЯ,  навзничь легла на кровать, медленно
обнажаЯ ноги, прокопченные солнцем, вскидываЯ живот  призывными
толчками....
     -- Љогда  опЯть  принесешь  сыр? -- спросил Я, провожаЯ ее
через час на лестницу.
     Ћна легонько помотала головой:
     -- ‘коро нельзЯ.
     € показала мне пЯть пальцев: пЯть дней. Ќедели через  две,
когда  Я  уезжал  от  Ђида и отъехал уже довольно далеко, сзади
менЯ хлопнул выстрел -- и пулЯ с такой силой ударилась в камень
передо  мной,  что  он  задымилсЯ.  џ  поднЯл  лошадь   вскачь,
пригнувшись к седлу, -- хлопнул второй выстрел, и что-то крепко
хлестнуло  мне  под  колено  левой  ноги.  џ  скакал  до самого
€ерусалима, глЯдЯ вниз на  свой  сапог,  по  которому,  пенЯсь,
лилась  кровь...  „ивлюсь  до  сих  пор,  как  мог Ђид два раза
промахнутьсЯ. „ивлюсь и тому, откуда он мог узнать, что  это  Я
покупал козий сыр у нее.

                                    1946




ЌЋ—‹…ѓ

     ќто  случилось  в  одной  глухой гористой местности на юге
€спании.
     Ѓыла июньскаЯ ночь, было полнолуние, небольшаЯ луна стоЯла
в зените, но свет ее, слегка розоватый, как это бывает в жаркие
ночи после  кратких  дневных  ливней,  столь  обычных  в   пору
цветениЯ  лилий, все же так Ярко озарЯл перевалы невысоких гор,
покрытых низкорослым южным лесом, что глаз Ясно различал их  до
самых горизонтов.
     “зкаЯ долина шла между этими перевалами на север. € в тени
от их  возвышенностей  с  одной  стороны, в мертвой тишине этой
пустынной ночи, однообразно шумел горный  поток  и  таинственно
плыли и плыли, мерно погасаЯ и мерно вспыхиваЯ то аметистом, то
топазом,    летучие    светлЯки,    лючиоли.    Џротивоположные
возвышенности отступали от долины, и по  низменности  под  ними
пролегала  древнЯЯ  каменистаЯ дорога. ‘толь же древним казалсЯ
на ней, на этой низменности, и тот  каменный  городок,  куда  в
этот  уже  довольно поздний час шагом въехал на гнедом жеребце,
припадавшем на  переднюю  правую  ногу,  высокий  марокканец  в
широком бурнусе из белой шерсти и в марокканской феске.
     ѓородок  казалсЯ вымершим, заброшенным. „а он и был таким.
Њарокканец проехал сперва по тенистой  улице,  между  каменными
остовами  домов,  зиЯвших  черными  пустотами  на месте окон, с
одичавшими садами за ними. Ќо затем выехал на светлую  площадь,
на  которой  был  длинный  водоем  с навесом, церковь с голубой
статуей Њадонны над порталом, несколько домов, еще обитаемых, а
впереди, уже на выезде, постоЯлый двор. ’ам,  в  нижнем  этаже,
маленькие  окна  были  освещены,  и  марокканец, уже дремавший,
очнулсЯ и  натЯнул  поводьЯ,  что  заставило  хромавшую  лошадь
бодрей застучать по ухабистым камнЯм площади.
     Ќа  этот  стук  вышла на порог постоЯлого двора маленькаЯ,
тощаЯ старуха, которую можно было принЯть за  нищую,  выскочила
круглоликаЯ   девочка  лет  пЯтнадцати,  с  челкой  на  лбу,  в
эспадрильЯх на босу ногу, в легоньком  платьице  цвета  блеклой
глицинии,  поднЯлась лежавшаЯ у порога огромнаЯ чернаЯ собака с
гладкой шерстью и короткими, торчком стоЯщими ушами. Њарокканец
спешилсЯ возле порога, и собака  тотчас  всЯ  подалась  вперед,
сверкнув  глазами  и словно с омерзением оскалив белые страшные
зубы. Њарокканец взмахнул плетью, но девочка его предупредила:
     -- Ќегра! -- звонко крикнула она в испуге, -- что с тобой?
     € собака, опустив голову, медленно отошла и легла,  мордой
к стене дома.
     Њарокканец  сказал на дурном испанском Языке приветствие и
стал спрашивать, есть ли  в  городе  кузнец,  --  завтра  нужно
осмотреть  копыто  лошади,  -- где можно поставить ее на ночь и
найдетсЯ ли корм длЯ нее, а длЯ него какой-нибудь ужин? „евочка
с живым любопытством смотрела на его большой рост и  небольшое,
очень  смуглое  лицо,  изъеденное  оспой,  опасливо косилась на
черную собаку, лежавшую смирно, но как будто обиженно, старуха,
тугаЯ на ухо, поспешно отвечала крикливым голосом: кузнец есть,
работник спит на скотном дворе рЯдом с домом, но она сейчас его
разбудит и отпустит корму длЯ лошади, что  же  до  кушаньЯ,  то
пусть  гость  не  взыщет:  можно сжарить Яичницу с салом, но от
ужина  осталось  только  немного  холодных  бобов  да  рагу  из
овощей...  €  через  полчаса,  управившись с лошадью при помощи
работника, вечно  пьЯного  старика,  марокканец  уже  сидел  за
столом в кухне, жадно ел и жадно пил желтоватое белое вино.
     „ом  постоЯлого  двора  был  старинный.  Ќижний  этаж  его
делилсЯ длинными сенЯми, в конце которых была крутаЯ лестница в
верхний  этаж,  на  две  половины:  налево  просторнаЯ,  низкаЯ
комната   с   нарами   длЯ  простоте  люда,  направо  такаЯ  же
просторнаЯ, низкаЯ кухнЯ  и  вместе  с  тем  столоваЯ,  всЯ  по
потолку  и  по  стенам  густо закопченнаЯ дымом, с маленькими и
очень глубокими по причине очень толстых стен окнами, с  очагом
в  дальнем углу, с грубыми голыми столами и скамьЯми возле них,
скользкими от времени, с каменным неровным полом. ‚ ней  горела
керосиноваЯ  лампа, свисавшаЯ с потолка на почерневшей железной
цепи, пахло топкой и горелым салом, -- старуха развела на очаге
огонь, разогрела прокисшее рагу и  жарила  длЯ  гостЯ  Яичницу,
пока  он  ел холодные бобы, политые уксусом и зеленым оливковым
маслом.  Ћн  не  разделсЯ,  не  снЯл  бурнуса,  сидел,   широко
расставив  ноги, обутые в толстые кожаные башмаки, над которыми
были узко схвачены по щиколке широкие штаны  из  той  же  белой
шерсти. € девочка, помогаЯ старухе и прислуживаЯ ему, то и дело
пугалась  от  его  быстрых,  внезапных  взглЯдов на нее, от его
синеватых белков, выделЯвшихсЯ на сухом и рЯбом темном  лице  с
узкими  губами.  Ћн  и  без  того был страшен ей. Ћчень высокий
ростом, он был широк от бурнуса,  и  тем  меньше  казалась  его
голова  в  феске. Џо углам его верхней губы курчавились жесткие
черные волосы. Љурчавились такие же кое-где  и  на  подбородке.
ѓолова  была  слегка  откинута  назад,  отчего  особенно торчал
крупный кадык в оливковой коже. Ќа тонких, почти черных пальцах
белели серебрЯные кольца. Ћн ел, пил и все времЯ молчал.
     Љогда старуха, разогрев рагу и сжарив  Яичницу,  утомленно
села  на  скамью возле потухшего очага и крикливо спросила его,
откуда и куда он едет, он гортанно кинул в  ответ  только  одно
слово:
     -- „алеко.
     ‘ъевши  рагу  и  Яичницу,  он  помотал  уже  пустым винным
кувшином, -- в рагу  было  много  красного  перцу,  --  старуха
кивнула девочке головой, и, когда та, схватив кувшин, мелькнула
вон из кухни в ее отворенную дверь, в темные сени, где медленно
плыли  и  сказочно  вспыхивали  светлЯки, он вынул из-за пазухи
пачку папирос, закурил и кинул все так же кратко:
     -- ‚нучка?
     -- ЏлемЯнница,  сирота,  --  стала   кричать   старуха   и
пустилась  в рассказ о том, что она так любила покойного брата,
отца девочки, что ради него осталась в девушках,  что  это  ему
принадлежал  этот  постоЯлый  двор,  что  его  жена  умерла уже
двенадцать лет тому назад, а он сам  восемь  и  все  завещал  в
пожизненное  владение ей, старухе, что дела стали очень плохи в
этом совсем опустевшем городке...
     Њарокканец, затЯгиваЯсь папиросой, слушал рассеЯнно, думаЯ
что-то свое. „евочка вбежала с полным кувшином, он, взглЯнув на
нее, так крепко затЯнулсЯ окурком,  что  обжег  кончики  острых
черных  пальцев,  поспешно  закурил  новую папиросу и раздельно
сказал, обращаЯсь к старухе, глухоту которой уже заметил:
     -- Њне будет очень  приЯтно,  если  твоЯ  племЯнница  сама
нальет мне вина.
     -- ќто не ее дело, -- отрезала старуха, легко переходившаЯ
от болтливости к резкой краткости, и стала сердито кричать:
     -- “же  поздно, допивай вино и иди спать, она сейчас будет
стелить тебе постель в верхней комнате.
     „евочка  оживленно  блеснула  глазами  и,   не   дожидаЯсь
приказаниЯ,  опЯть  выскочила  вон, быстро затопала по лестнице
наверх.
     -- Ђ вы обе где спите?  --  спросил  марокканец  и  слегка
сдвинул феску с потного лба.
     -- ’оже наверху?
     ‘таруха  закричала, что там слишком жарко летом, что когда
нет постоЯльцев, -- а их теперь почти никогда нет! -- они  спЯт
в другой нижней половине дома, -- вот тут, напротив, -- указала
она рукой в сени и опЯть пустилась в жалобы на плохие дела и на
то,   что  все  стало  очень  дорого  и  что  поэтому  поневоле
приходитсЯ брать дорого и с проезжих...
     -- џ завтра уеду рано, -- сказал марокканец, уже  Явно  не
слушаЯ  ее.  --  Ђ  утром  ты  дашь мне только кофе. ‡начит, ты
можешь теперь же счесть, сколько с менЯ следует, и Я сейчас  же
расплачусь  с  тобой.  --  Џосмотрим  только, где у менЯ мелкие
деньги, -- прибавил  он  и  вынул  из-под  бурнуса  мешочек  из
красной   мЯгкой  кожи,  развЯзал,  растЯнул  ремешок,  который
стЯгивал его отверстие, высыпал на стол кучку золотых  монет  и
сделал   вид,  что  внимательно  считает  их,  а  старуха  даже
привстала со скамьи возле очага, глЯдЯ на монеты округлившимисЯ
глазами.
     Ќаверху было темно и очень жарко. „евочка отворила дверь в
душную,  горЯчую  темноту,  в  которой  остро  светились   щели
ставней,  закрытых  за двумЯ такими же маленькими, как и внизу,
окнами, ловко вильнула в темноте мимо  круглого  стола  посреди
комнаты, отворила окно и, толкнув, распахнула ставни на сиЯющую
лунную ночь, на огромное светлое небо с редкими звездами. ‘тало
легче дышать, стал слышен поток в долине. „евочка высунулась из
окна,  чтобы  взглЯнуть на луну, не видную из комнаты, стоЯвшую
все еще очень высоко, потом взглЯнула  вниз:  внизу  стоЯла  и,
поднЯв   морду,   глЯдела  на  нее  собака,  приблудным  щенком
забежавшаЯ откуда-то лет пЯть тому  назад  на  постоЯлый  двор,
выросшаЯ на ее глазах и привЯзавшаЯсЯ к ней с той преданностью,
на которую способны только собаки.
     -- Ќегра,  --  шепотом  сказала  девочка,  -- почему ты не
спишь?
     ‘обака слабо взвизгнула, мотнув вверх мордой и кинулась  к
отворенной двери в сени.
     -- Ќазад,  назад!  -- поспешным шепотом приказала девочка.
-- Ќа место!
     ‘обака  остановилась  и  опЯть  поднЯла  морду,   сверкнув
красным огоньком глаз.
     -- —то  тебе  надо?  -- ласково заговорила девочка, всегда
разговаривавшаЯ с ней, как с человеком. -- Џочему ты не  спишь,
глупаЯ? ќто луна так тревожит тебЯ?
     Љак  бы  желаЯ  что-то  ответить,  собака опЯть потЯнулась
вверх мордой, опЯть тихо  взвизгнула.  „евочка  пожала  плечом.
‘обака  была  длЯ  нее  тоже  самым  близким, даже единственным
близким существом на свете, чувства и помыслы которого казались
ей почти  всегда  понЯтными.  Ќо  что  хотела  выразить  собака
сейчас, что ее тревожило нынче, она не понимала и потому только
строго  погрозила  пальцем и опЯть приказала притворно сердитым
шепотом:
     -- Ќа место. Ќегра! ‘пать!
     ‘обака  легла,  девочка  еще  немного  постоЯла  у   окна,
подумала  о  ней...  ‚озможно,  что  ее  тревожил этот страшный
марокканец.  Џочти  всегда  встречала  она  постоЯльцев   двора
спокойно,  не  обращала  вниманиЯ  даже  на  таких,  что с виду
казались разбойниками, каторжниками. Ќо все же  случалось,  что
на  некоторых  кидалась  она  почему-то как бешенаЯ, с громовым
ревом, и тогда только она одна могла смирить ее. ‚прочем, могла
быть и другаЯ причина ее тревоги, ее раздражениЯ -- эта жаркаЯ,
без  малейшего  движениЯ   воздуха   и   такаЯ   ослепительнаЯ,
полнолуннаЯ  ночь.  •орошо  слышно было в необыкновенной тишине
этой ночи, как шумел поток в долине, как ходил, топал копытцами
козел, живший на скотном дворе, как  вдруг  кто-то,  --  не  то
старый  мул  постоЯлого  двора, не то жеребец марокканца, -- со
стуком лЯгнул его, а  он  так  громко  и  гадко  заблеЯл,  что,
казалось,  по  всему  миру раздалось это дьЯвольское блеЯние. €
девочка весело отскочила от окна, растворила другое, распахнула
и там ставни. ‘умрак комнаты стал еще светлее. Љроме  стола,  в
ней  стоЯли  у  правой  от  входа стены, изголовьЯми к ней, три
широких кровати,  крытые  только  грубыми  простынЯми.  „евочка
откинула   простыню  на  первой  от  входа  кровати,  поправила
изголовье,  вдруг  сказочно  осветившеесЯ  прозрачным,   нежным
голубоватым  светом:  это  был светлЯк, севший на ее челку. Ћна
провела по ней рукой, и светлЯк, мерцаЯ и  погасаЯ,  поплыл  по
комнате. „евочка легонько запела и побежала вон.
     ‚  кухне во весь свой рост стоЯл спиной к ней марокканец и
что-то негромко, но настойчиво и раздраженно  говорил  старухе.
‘таруха   отрицательно   мотала  головой.  Њарокканец  вздернул
плечами и с таким злобным выражением лица обернулсЯ к  вошедшей
девочке, что она отшатнулась.
     -- ѓотова постель? -- гортанно крикнул он.
     -- ‚се готово, -- торопливо ответила девочка.
     -- Ќо Я не знаю, куда мне идти. Џроводи менЯ.
     -- џ сама провожу тебЯ, -- сердито сказала старуха. -- €ди
за мной.
     „евочка  послушала,  как  медленно  топала  она  по крутой
лестнице, как стучал  за  ней  башмаками  марокканец,  и  вышла
наружу. ‘обака, лежавшаЯ у порога, тотчас вскочила, взвилась и,
всЯ дрожа от радости и нежности, лизнула ей в лицо.
     -- Џошла  вон,  пошла  вон,  -- зашептала девочка, ласково
оттолкнула ее и села на пороге.  ‘обака  тоже  села  на  задние
лапы,  и  девочка  обнЯла  ее  за шею, поцеловала в лоб и стала
покачиватьсЯ вместе с ней,  слушаЯ  тЯжелые  шаги  и  гортанный
говор  марокканца  в  верхней  комнате. Ћн что-то уже спокойнее
говорил старухе, но  нельзЯ  было  разобрать  что.  Ќаконец  он
сказал громко:
     -- Ќу,  хорошо, хорошо! ’олько пусть она принесет мне воды
длЯ питьЯ на ночь.
     €  послышались  шаги  осторожно  сходившей   по   лестнице
старухи.
     „евочка вошла в сени навстречу ей и твердо сказала:
     -- џ  слышала,  что  он говорил. Ќет, Я не пойду к нему. џ
его боюсь.
     -- ѓлупости,  глупости!  --  закричала  старуха.  --   ’ы,
значит, думаешь, что Я опЯть сама пойду с моими ногами да еще в
темноте  и по такой скользкой лестнице? € совсем нечего боЯтьсЯ
его. Ћн только очень глупый и вспыльчивый, но он добрый. Ћн все
говорил мне, что ему жалко тебЯ, что  ты  девочка  беднаЯ,  что
никто  не  возьмет тебЯ замуж без приданого. „а и правда, какое
же у тебЯ приданое? Њы ведь совсем разорились. Љто теперь у нас
останавливаетсЯ, кроме нищих мужиков!
     -- —его ж он  так  злилсЯ,  когда  Я  вошла?  --  спросила
девочка.
     ‘таруха смутилась.
     -- —его, чего! -- забормотала она. -- џ сказала ему, чтобы
он не вмешивалсЯ в чужие дела... ‚от он и обиделсЯ...
     € сердито закричала:
     -- ‘тупай  скорей,  набери  воды  и  отнеси ему. Ћн обещал
что-нибудь подарить тебе за это. €ди, говорю!
     Љогда девочка вбежала с полным кувшином в отворенную дверь
верхней  комнаты,  марокканец  лежал  на  кровати  уже   совсем
раздетый:  в  светлом  лунном  сумраке пронзительно чернели его
птичьи глаза,  чернела  маленькаЯ  коротко  стриженнаЯ  голова,
белела  длиннаЯ  рубаха, торчали большие голые ступни. Ќа столе
среди комнаты блестел большой револьвер с барабаном  и  длинным
дулом,  на  кровати  рЯдом  с  его  кроватью  белым бугром была
навалена его  верхнЯЯ  одежда...  ‚се  это  было  очень  жутко.
„евочка  с  разбегу  сунула на стол кувшин и опрометью кинулась
назад, но марокканец вскочил и поймал ее за руку.
     -- Џогоди, погоди, --  быстро  сказал  он,  потЯнув  ее  к
кровати,  сел,  не  выпускаЯ ее руки, и зашептал: -- ‘Ядь возле
менЯ на минутку, сЯдь, сЯдь, послушай... только послушай...
     ЋшеломленнаЯ, девочка покорно села. €  он  торопливо  стал
клЯстьсЯ, что влюбилсЯ в нее без памЯти, что за один ее поцелуй
даст ей десЯть золотых монет... двадцать монет... что у него их
целый мешочек...
     €,   выдернув   из-под  изголовьЯ  мешочек  красной  кожи,
трЯсущимисЯ руками растЯнул его,  высыпал  золото  на  постель,
бормоча:
     -- ‚от видишь, сколько их у менЯ... ‚идишь?
     Ћна  отчаЯнно замотала головой и вскочила с кровати. Ќо он
опЯть мгновенно поймал ее и, зажав ей рот своей  сухой,  цепкой
рукой,  бросил  ее на кровать. Ћна с Яростной силой сорвала его
руку и пронзительно крикнула:
     -- Ќегра!
     Ћн опЯть стиснул ей рот вместе с носом, стал другой  рукой
ловить  ее  заголившиесЯ  ноги,  которыми она, брыкаЯсь, больно
била его в  живот,  но  в  ту  же  минуту  услыхал  рев  вихрем
мчавшейсЯ  по  лестнице  собаки. ‚скочив на ноги, он схватил со
стола револьвер, но не  успел  даже  курка  поймать,  мгновенно
сбитый   с   ног   на   пол.  ‡ащищаЯ  лицо  от  пасти  собаки,
растЯнувшейсЯ на нем, обдававшей его огненным псиным  дыханием,
он  метнулсЯ,  вскинул  подбородок  --  и  собака одной мертвой
хваткой вырвала ему горло.

                                   23 марта 1949


ЏримечаниЯ

     1 „ай им вечный покой. ѓосподи, и да светит им вечный свет
(лат.).

     2  ‚озлюбленнаЯ  нами,  как  никакаЯ  другаЯ возлюблена не
будет! (лат.)

     3 Ќет ничего более трудного, как распознать хороший  арбуз
и порЯдочную женщину (франц.)

     4 „обрый вечер, сударь (франц.).

     5  ‚ода  портЯт  вино  так  же,  как  повозка дорогу и как
женщина душу (франц.)

     6 "„руг" (франц.).

     7 Љрасной икры, винегрета... „ва шашлыка... (франц.)

     8 ќто Я вас благодарю (франц.).

     9 Њилосердный господь всегда дает штаны тем,  у  кого  нет
зада... (франц.)

     10 Љто женитсЯ по любви, тот имеет хорошие ночи и скверные
дни (франц.)

     11 ’ерпенье -- медицина бедных (франц.).

     12 ЏриходЯщаЯ домашнЯЯ работница (франц.).

     13 ‹юбовь заставлЯет даже ослов танцевать (франц.).

     14 ѓарсон, кружку пива! (франц.)

     15 ‘тарый сатир! (франц.)

     16 Ќет писем, сударь, нет телеграмм (франц.)

     17 €ностранные газеты! (франц.)

     18 Ѓудем веселитьсЯ! (лат.)

     19 ѓоворите за себЯ... (франц.)

     20 ќто камаргианка (франц.).

     21 ‘кажите, Ћдетт, кто эта дама? -- ЉакаЯ дама, сударь? --
„ама брюнетка,  там? -- Љакой стол, сударь? -- Ќомер десЯть. --
ќто русскаЯ, сударь. -- Ќу, и... -- џ ничего не знаю о ней.  --
Ћна у вас давно? -- ’ри недели, сударь, -- ‚сегда одна? -- Ќет,
сударь.  Ѓыл  один господин... -- Њолодой, спортивного вида? --
Ќет,  сударь.  Ћчень  задумчивый,  нервный...  --  €   в   один
прекрасный день он исчез? -- „а, сударь (франц.).

     22 „овольно!.. Џравда, мадам? (франц.)

---------------------------------------------------------------

     ’ексты печатаютсЯ по изданию: Ѓунин €. Ђ. ‘обр. соч.  в  4
т., Њосква, 1988. ’. 4
     Љомпьютерный набор: Ђристов Ћ. €.
     „ата последней редакции: 15.06.1998



Last-modified: Tue, 01 Sep 1998 13:34:04 GMT
Ћцените этот текст: