его не понимая, Тоббоган, все еще в огне выигрыша, сказал: - Уж на меня положитесь. Всем буду говорить, что вы играли великолепно! - Так и быть, - ответила девушка, - скажу всем то же и я. Я был чрезвычайно смущен, хотя скрывал это, и ушел под предлогом выбрать для Дэзи книги. Разыскав два романа, я передал их матросу с просьбой отнести девушке. Остаток дня я провел наверху, сидя среди канатов. Около кухни появлялась и исчезала Дэзи; она стирала. "Нырок" шел теперь при среднем ветре и умеренной качке. Я сидел и смотрел на море. Кто сказал, что море без берегов - скучное, однообразное зрелище? Это сказал {многий}, лишенный имени. Нет берегов, - правда, но такая правда прекрасна. Горизонт чист, правилен и глубок. Строгая чистота круга, полного одних волн, подробно ясных вблизи; на отдалении они скрываются одна за другой; на горизонте же лишь едва трогают отчетливую линию неба, как если смотреть туда в неправильное стекло. Огромной мерой отпущены пространство и глубина, которую, постепенно начав чувствовать, видишь под собой без помощи глаз. В этой безответственности морских сил, недоступных ни учету, ни ясному сознанию их действительного могущества, явленного вечной картиной, есть заразительная тревога. Она подобна творческому инстинкту при его пробуждении. Услышав шаги, я обернулся и увидел Дэзи, подходившую ко мне с стесненным лицом, но она тотчас же улыбнулась и, пристально всмотревшись в меня, села на канат. - Нам надо поговорить, - сказала Дэзи, опустив руку в карман передника. Хотя я догадывался, в чем дело, однако притворился, что не понимаю. Я спросил: - Что-нибудь серьезное? Она взяла мою руку, вспыхнула и сунула в нее - так быстро, что я не успел сообразить ее намерение, - тяжелый сверток. Я развернул его. Это были деньги - те тридцать восемь фунтов, которые я проиграл Тоббогану. Дэзи вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал себя весьма глупо и хотел, чтобы она успокоилась. - Вот это весь разговор, - сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которые она досадовала сама. - Спрячьте деньги, чтобы я их больше не видела. Ну зачем это было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего, как я могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить. - Милая Дэзи, - сказал я, тронутый ее гордостью, - если я виноват, то, конечно, только в том, что не смешал карты. А если бы этого не случилось, то есть не было бы доказательства, - как бы вы тогда отнеслись? - Никак, разумеется; проигрыш есть проигрыш. Но я все равно была бы очень огорчена. Вы думаете - я не понимаю, что вы хотели? Оттого, что нам нельзя предложить деньги, вы вознамерились их проиграть, в виде, так сказать, благодарности, а этого ничего не нужно. И я не принуждена была бы делать вам выговор. Теперь поняли? - Отлично понял. Как вам понравились книги? Она помолчала, еще не в силах сразу перейти на мирные рельсы. - Заглавия интересные. Я посмотрела только заглавия - все было некогда. Вечером сяду и прочитаю. Вы меня извините, что погорячилась. Мне теперь совестно самой, но что же делать? Теперь скажите, что вы не сердитесь и не обиделись на меня. - Я не сержусь, не сердился и не буду сердиться. - Тогда все хорошо, и я пойду. Но есть еще разговор... - Говорите сейчас, иначе вы раздумаете. - Нет, это я не могу раздумать, это очень важно. А почему важно? Не потому, что особенное что-нибудь, однако я хожу и думаю: угадала или не угадала? При случае поговорим. Надо вас покормить, а у меня еще не готово, приходите через полчаса. Она поднялась, кивнула и поспешила к себе на кухню или еще в другое место, связанное с ее деловым днем. Сцена эта заставила меня устыдиться: девушка показала себя настоящей хозяйкой, тогда как - надо признаться - я вознамерился сыграть роль хозяина. Но что она хотела еще подвергнуть обсуждению? Я мало думал и скоро забыл об этом; как стемнело, все сели ужинать, по случаю духоты, наверху, перед кухней. Тоббоган встретил меня немного сухо, но так как о происшествии с картами все молчаливо условились не поднимать разговора, то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво, как бы говоря: "Она права, но от денег трудно отказаться, черт подери". Проктор, однако, обращался ко мне с усиленным радушием, и если он знал что-нибудь от Дэзи, то ему был, верно, приятен ее поступок; он на что-то хотел намекнуть, сказав: "Человек предполагает, а Дэзи располагает!" Так как в это время люди ели, а девушка убирала и подавала, то один матрос заметил: - Я предполагал бы, понимаете, съесть индейку. А она расположила солонину. - Молчи, - ответил другой, - завтра я поведу тебя в ресторан. На "Нырке" питались однообразно, как питаются вообще на небольших парусниках, которым за десять-двадцать дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе - больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями. В знак душевного мира, а может быть, и различных надежд, какие чаще бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни. Баковый матрос закричал: - Слева огонь! Проктор пошел к рулю. Я увидел впереди "Нырка" многочисленные огни огромного парохода. Он прошел так близко, что слышен был стук винтового вала. В пространствах под палубами среди света сидели и расхаживали пассажиры. Эта трехтрубная высокая громада, когда мы разминулись с ней, отошла, поворотившись кормой, усеянной огненными отверстиями, и расстилая колеблющуюся, озаренную пелену пены. "Нырок" сделал маневр, отчего при парусах заняты были все, а я и Дэзи стояли, наблюдая удаление парохода. - Вам следовало бы попасть на такой пароход, - сказала девушка. - Там так отлично. Все удобно, все есть, как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка. - Вы любите танцы? - Люблю конфеты и танцы. В это время подошел Тоббоган и встал сзади, засунув руки в карманы. - Лучше бы ты научила меня, - сказал он, - как танцевать. - Это ты так {теперь} говоришь. Ты не можешь: уже я учила тебя. - Не знаю отчего, - согласился Тоббоган, - но, когда держу девушку за талию, а музыка вдруг раздастся, ноги делаются, точно мешки. Стою: ни взад, ни вперед. Постепенно собрались опять все, но ужин был кончен, и разговор начался о пароходе, в котором Проктор узнал "Лео". - Он из Австралии; это рейсовый пароход Тихоокеанской компании. В нем двадцать тысяч тонн. - Я говорю, что на "Лео" лучше, чем у нас, - сказала Дэзи. - Я рад, что попал к вам, - возразил я, - хотя бы уж потому, что мне с тем пароходом не по пути. Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли рассказы о разных происшествиях в океане. Создалось словоохотливое настроение, как бывает в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок конец пути. Но как ни искушены были эти моряки в историях о плавающих бутылках, встречаемых ночью ледяных горах, бунтах экипажей и потрясающих шквалах, я увидел, что им неизвестна история "Марии Целесты", а также пятимесячное блуждание в шлюпке шести человек, о которых писал М. Твен, положив тем начало своей известности. Как только я кончил говорить о "Целесте", богатое воображение Дези закружило меня и всех самыми неожиданными догадками. Она была чрезвычайно взволнована и обнаружила такую изобретательность сыска, что я не успевал придумать, что ей отвечать. - Но может ли быть, - говорила она, - что это произошло так... - Люди думали пятьдесят лет, - возражал Проктор, но, кто бы ни возражал, в ответ слышалось одно: - Не перебивайте меня! Вы понимаете: обед стоял на столе, в кухне топилась плита! Я говорю, что на них напала болезнь! Или может быть, они увидели мираж! Красивый берег, остров или снежные горы! Они поехали на него все. - А дети? - сказал Проктор. - Разве не оставила бы ты детей, да при них, скажем, ну, хотя двух матросов? - Ну что же! - Она не смущалась ничем. - Дети хотели больше всего. Пусть мне объяснят в таком случае! Она сидела, подобрав ноги, и, упираясь руками в палубу, ползала от возбуждения взад-вперед. - Раз ничего не известно, понимаешь? - ответил Тоббоган. - Если не чума и мираж, - объявила Дэзи без малейшего смущения, - значит, в подводной части была дыра. Ну да, вы заткнули ее языком; хорошо. Представьте, что они хотели сделать загадку... Среди ее бесчисленных версий, которыми она сыпала без конца, так что я многое позабыл, слова о "загадке" показались мне интересны; я попросил объяснить. - Понимаете - они ушли, - сказала Дэзи, махнув рукой, чтобы показать, как ушли, - а зачем это было нужно, вы видите по себе. Как вы ни думайте, решить эту задачу бессильны и вы, и я, и он, и все на свете. Так вот, - они сделали это нарочно. Среди них, верно, был такой человек, который, может быть, любил придумывать штуки. Это - капитан. "Пусть о нас останется память, легенда, и никогда чтобы ее не объяснить никому!" Так он сказал. По пути попалось им судно. Они сговорились с ним, чтобы пересесть на него, и пересели, а свое бросили. - А дальше? - сказал я, после того как все уставились на девушку, ничего не понимая. - Дальше не знаю. - Она засмеялась с усталым видом, вдруг остыв, и слегка хлопнула себя по щекам, наивно раскрыв рот. - Все знала, а теперь вдруг забыла, - сказал Проктор. - Никто тебя не понял, что ты хотела сказать. - Мне все равно, - объявила Дэзи. - Но вы - поняли? Я сказал "да" и прибавил: - Случай этот так поразителен, что всякое объяснение, как бы оно ни было правдоподобно, остается бездоказательным. - Темная история, - сказал Проктор. - Слышал я много басен, да и теперь еще люблю слушать. Однако над иными из них задумаешься. Слышали вы о Фрези Грант? - Нет, - сказал я, вздрогнув от неожиданности. - Нет? - Нет? - подхватила Дэзи тоном выше. - Давайте расскажем Гарвею о Фрези Грант. Ну, Больт, - обратилась она к матросу, стоявшему у борта, - это по твоей специальности. Никто не умеет так рассказать, как ты, историю Фрези Грант. Сколько раз ты ее рассказывал? - Тысячу пятьсот два, - сказал Больт, крепкий человек с черными глазами и ироническим ртом, спрятанным в курчавой бороде скифа. - Уже врешь, но тем лучше. Ну, Больт, мы сидим в обществе, в гостиной, у нас гости. Смотри отличись. Пока длилось это вступление, я заставил себя слушать, как посторонний, не знающий ничего. Больт сел на складной стул. У него были приемы рассказчика, который ценит себя. Он причесал бороду пятерней вверх, открыл рот, слегка свесив язык, обвел всех присутствующих взглядом, провел огромной ладонью по лицу, крякнул и подсел ближе. - Лет сто пятьдесят назад, - сказал Больт, - из Бостона в Индию шел фрегат "Адмирал Фосс". Среди других пассажиров был на этом корабле генерал Грант, и с ним ехала его дочь, замечательная красавица, которую звали Фрези. Надо вам сказать, что Фрези была обручена с одним джентльменом, который года два уже служил в Индии и занимал военную должность. Какая была должность, - стоит ли говорить? Если вы скажете - "стоит", вы проиграли, так как я этого не знаю. Надо вам сказать, что когда я раньше излагал эту занимательную историю, Дэзи всячески старалась узнать, в какой должности был жених-джентльмен, и если не спрашивает теперь... - То тебе нет до этого никакого дела, - перебила Дэзи. - Если забыл, что дальше, - спроси меня, я тебе расскажу. - Хорошо, - сказал Больт. - Обращаю внимание на то, что она сердится. Как бы то ни было, "Адмирал Фосс" был в пути полтора месяца, когда на рассвете вахта заметила огромную волну, шедшую при спокойном море и умеренном ветре с юго-востока. Шла она с быстротой бельевого катка. Конечно, все испугались, и были приняты меры, чтобы утонуть, так сказать, красиво, с видимостью, что погибают не бестолковые моряки, которые никогда не видали вала высотой метров в сто. Однако ничего не случилось. "Адмирал Фосс" пополз вверх, стал на высоте колокольни св. Петра и пошел вниз так, что, когда спустился, быстрота его хода была тридцать миль в час. Само собою, что паруса успели убрать, иначе встречный, от движения, ветер перевернул бы фрегат волчком. Волна прошла, ушла и больше другой такой волны не было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который ни на каких картах не значился; по пути "Фосса" не мог быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно ни одного дерева. Но он был прекрасен, как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты. Капитан тотчас записал в корабельный журнал, что произошло, но к острову не стал подходить, потому что увидел множество рифов, а по берегу отвес, без бухты и отмели. В то время как на мостике собралась толпа и толковала с офицерами о странном явлении, явилась Фрези Грант и стала просить капитана, чтобы он пристал к острову - посмотреть, какая это земля. "Мисс, - сказал капитан, - я могу открыть новую Америку и сделать вас королевой, но нет возможности подойти к острову при глубокой посадке фрегата, потому что мешают буруны и рифы. Если же снарядить шлюпку, это нас может задержать, а так как возникло опасение быть застигнутыми штилем, то надобно спешить нам к югу, где есть воздушное течение". Фрези Грант, хотя была доброй девушкой, - вот, скажем, как наша Дэзи... Обратите внимание, джентльмены, на ее лицо при этих словах. Так я говорю о Фрези. Ее все любили на корабле. Однако в ней сидел женский черт, и если она чего-нибудь задумывала, удержать ее являлось задачей. - Слушайте! Слушайте! - воскричала Дэзи, подпирая подбородок рукой и расширял глаза. - Сейчас начинается! - Совершенно верно, Дэзи, - сказал Больт, обкусывая свой грязный ноготь. - Вот оно и началось, как это бывает у барышень. Иначе говоря, Фрези стояла, закусив губу. В это время, как на грех, молодой лейтенант, вздумал ей сказать комплимент. "Вы так легки, - сказал он, - что при желании могли бы пробежать к острову по воде, не замочив ног". Что ж вы думаете? "Пусть будет по вашему, сэр, - сказала она. - Я уже дала себе слово быть там, я сдержу его или умру". И вот, прежде чем успели протянуть руку, вскочила она на поручни, задумалась, побледнела и всем махнула рукой. "Прощайте! - сказала Фрези. - Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу". С этими словами она спрыгнула и, вскрикнув, остановилась на волне, как цветок. Никто, даже ее отец, не мог сказать слова, так все были поражены. Она обернулась и, улыбнувшись, сказала: "Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай и ты, милый отец! Прощай, моя родина!" Пока это происходило, все стояли, как связанные. И вот с волны на волну, прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не было видно ни девушки, ни того острова, как он поднялся из моря, так и опустился снова на дно. Дэзи, возьми платок и вытри глаза. - Всегда плачу, когда доходит до этого места, - сказала Дэзи, сердито сморкаясь в вытащенный ею из кармана Тоббогана платок. - Вот и вся история, - закончил Больт. - Что было на корабле потом, конечно, не интересно, а с тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там, ночью или на рассвете. Ее считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим; и тот, кто ее увидит, говорят, будет думать о ней до конца жизни. Больт не подозревал, что у него не было никогда такого внимательного слушателя, как я. Но это заметила Дэзи и сказала: - Вы слушали, как кошка мышь. Не встретили ли вы ее, бедную Фрези Грант? Признайтесь! Как не был шутлив вопрос, все моряки немедленно повернули головы и стали смотреть мне в рот. - Если это была та девушка, - сказал я, естественно, не рискуя ничем, - девушка в кружевном платье и золотых туфлях, с которой я говорил на рассвете, - то, значит, это она и была. - Однако! - воскликнул Проктор. - Что, Дэзи, вот тебе задача. - Именно так она и была одета, - сказал Больт. - Вы раньше слышали эту сказку? - Нет, я не слышал ее, - сказал я, охваченный порывом встать и уйти, - но мне почему-то казалось, что это так. На этот раз разговор кончился, и все разошлись. Я долго не мог заснуть: лежа в кубрике, прислушиваясь к плеску воды и храпу матросов, я уснул около четырех, когда вахта сменилась. В это утро все проспали несколько дольше, чем всегда. День прошел без происшествий, которые стоило бы отметить в их полном развитии. Мы шли при отличном ветре, так что Больт сказал мне: - Мы решили, что вы нам принесли счастье. Честное слово. Еще не было за весь год такого ровного рейса. С утра уже овладело мной нетерпение быть на берегу. Я знал, что этот день - последний день плавания, и потому тянулся он дольше других дней, как всегда бывает в конце пути. Кому не знаком зуд в спине? Чувство быстроты в неподвижных ногах? Расстояние получает враждебный оттенок. Существо наше усиливается придать скорость кораблю; мысль, множество раз побывав на воображаемом берегу, должна неохотно возвращаться в медлительно ползущее тело. Солнце всячески уклоняется подняться к зениту, а достигнув его, начинает опускаться со скоростью человека, старательно метущего лестницу. После обеда, то уходя на палубу, то в кубрик, я увидел Дэзи, вышедшую из кухни вылить ведро с водой за борт. - Вот, вы мне нужны, - сказала она, застенчиво улыбаясь, а затем стала серьезной. - Зайдите в кухню, как я вылью это ведро, у борта нам говорить неудобно, хотя, кроме глупостей, вы от меня ничего не услышите. Мы ведь не договорили вчера. Тоббоган не любит, когда я разговариваю с мужчинами, а он стоит у руля и делает вид, что закуривает. Согласившись, я посидел на трюме, затем прошел в кухню за крылом паруса. Дэзи сидела на табурете и сказала: "Сядьте", причем хлопнула по коленям руками. Я сел на бочонок и приготовился слушать. - Хотя это невежливо, - сказала девушка, - но меня почему-то заботит, что я не все знаю. Не все вы рассказали нам о себе. Я вчера думала. Знаете, есть что-то загадочное. Вернее, вы сказали правду, но об одном умолчали. А что это такое - {одно?} С вами в море что-то случилось. Отчего-то мне вас жаль. Отчего это? - О том, что вы не договорили вчера? - Вот именно. Имею ли я право знать? Решительно - никакого. Так вы и не отвечайте тогда. - Дэзи, - сказал я, доверяясь ее наивному любопытству, обнаружить которое она могла, конечно, только по невозможности его укротить, а также - ее проницательности, - вы не ошиблись. Но я сейчас в особом состоянии, совершенно особом, таком, что не мог бы сказать так, сразу. Я только обещаю вам не скрыть ничего, что было на море, и сделаю это в Гель-Гью. - Вас испугало что-нибудь? - сказала Дэзи и, помолчав, прибавила: - Не сердитесь на меня. На меня иногда {находит}, что все поражаются; я вот все время думаю о вашей истории, и я не хочу, чтобы у вас осталось обо мне память, как о любопытной девчонке. Я был тронут. Она подала мне обе руки, встряхнула мои и сказала: - Вот и все. Было ли вам хорошо здесь? - А вы как думаете? - Никак. Судно маленькое, довольно грязное, и никакого веселья. Кормеж тоже оставляет желать многого. А почему вы сказали вчера о кружевном платье и золотых туфлях? - Чтобы у вас стали круглые глаза, - смеясь, ответил я ей. - Дэзи, есть у вас отец, мать? - Были, конечно, как у всякого порядочного человека. Отца звали Ричард Бенсон. Он пропал без вести в Красном море. А моя мать простудилась насмерть лет пять назад. Зато у меня хороший дядя; кисловат, правда, но за меня пойдет в огонь и воду. У него нет больше племяшей. А вы верите, что была Фрези Грант? - А вы? - Это мне нравится! Вы, вы, вы! - верите или нет?! Я безусловно верю и скажу - почему. - Я думаю, что это могло быть, - сказал я. - Нет, вы опять шутите. Я верю потому, что от этой истории хочется что-то сделать. Например, стукнуть кулаком и сказать: "Да, человека не понимают". - Кто не понимает? - Все. И он сам не понимает себя. Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за огнем для трубки. "Скоро ваш отдых", - сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в тени дня, а другая - в свете ночи? Перед прибытием в Гель-Гью я сидел с матросами и узнал от них, что никто из моих спасителей ранее в этом городе не был. В судьбе малых судов типа "Нырка" случаются одиссеи в тысячу и даже в две и три тысячи миль - выход в большой свет. Прежний капитан "Нырка" был арестован за меткую стрельбу в казино "Фортуна". Проктор был владельцем "Нырка" и половины шкуны "Химена". После ареста капитана он сел править "Нырком" и взял фрахт в Гель-Гью, не смущаясь расстоянием, так как хотел поправить свои денежные обстоятельства. Глава XXI В десять часов вечера показался маячный огонь; мы подходили к Гель-Гью. Я стоял у штирборта с Проктором и Больтом, наблюдая странное явление. По мере того как усиливалась яркость огня маяка, верхняя черта длинного мыса, отделяющего гавань от океана, становилась явственно видной, так как за ней плавал золотистый туман - обширный световой слой. Явление это свойственное лишь большим городам, показалось мне чрезмерным для сравнительно небольшого Гель-Гью, о котором я слышал, что в нем пятьдесят тысяч жителей. За мысом было нечто вроде желтой зари. Проктор принес трубу, но не рассмотрел ничего, кроме построек на мысе, и высказал предположение, не есть ли это отсвет большого пожара. - Однако нет дыма, - сказала подошедшая Дэзи. - Вы видите, что свет чист; он почти прозрачен. В тишине вечера я начал различать звук, неопределенный, как бормотание; звук с припевом, с гулом труб, и я вдруг понял, что это - музыка. Лишь я открыл рот сказать о догадке, как послышались далекие выстрелы, на что все тотчас обратили внимание. - Стреляют и играют! - сказал Больт. - Стреляют довольно бойко. В это время мы начали проходить маяк. - Скоро узнаем, что оно значит, - сказал Проктор, отправляясь к рулю, чтобы ввести судно на рейд. Он сменил Тоббогана, который немедленно подошел к нам, тоже выражая удивление относительно яркого света и стрельбы. Судно сделало поворот, причем паруса заслонили открывшуюся гавань. Все мы поспешили на бак, ничего не понимая, так были удивлены и восхищены развернувшимся зрелищем, острым и прекрасным во тьме, полной звезд. Половина горизонта предстала нашим глазам в блеске иллюминации. В воздухе висела яркая золотая сеть; сверкающие гирлянды, созвездия, огненные розы и шары электрических фонарей были, как крупный жемчуг среди золотых украшений. Казалось, стеклись сюда огни всего мира. Корабли рейда сияли, осыпанные белыми лучистыми точками. На барке, черной внизу, с освещенной, как при пожаре, палубой вертелось, рассыпая искры, огненное, алмазное колесо, и несколько ракет выбежали из-за крыш на черное небо, где, медленно завернув вниз, потухли, выронив зеленые и голубые падучие звезды. В это же время стала явственно слышна музыка; дневной гул толпы, доносившийся с набережной, иногда заглушал ее, оставляя лишь стук барабана, а потом отпускал снова, и она отчетливо раздавалась по воде, - то, что называется: "играет в ушах". Играл не один оркестр, а два, три... может быть, больше, так как иногда наступало толкущееся на месте смешение звуков, где только барабан знал, что ему делать. Рейд и гавань были усеяны шлюпками, полными пассажиров и фонарей. Снова началась яростная пальба. С шлюпок звенели гитары; были слышны смех и крики. - Вот так Гель-Гью, - сказал Тоббоган. - Какая нам, можно сказать, встреча! Береговой отсвет был так силен, что я видел лицо Дэзи. Оно, сияющее и пораженное, слегка вздрагивало. Она старалась поспеть увидеть всюду; едва ли замечала, с кем говорит, была так возбуждена, что болтала не переставая. - Я никогда не видела таких вещей, - говорила она. - Как бы это узнать? Впрочем- О! О! О! Смотрите, еще ракета! И там; а вот - сразу две. Три! Четвертая! Ура! - вдруг закричала она, засмеялась, утерла влажные глаза и села с окаменелым лицом. Фок упал. Мы подошли с приспущенным гротом, и "Нырок" бросил якорь вблизи железного буя, в кольцо которого был поспешно продет кормовой канат. Я бродил среди суматохи, встречая иногда Дэзи, которая появлялась у всех бортов, жадно оглядывая сверкающий рейд. Все мы были в несколько приподнятом, припадочном состоянии. - Сейчас решили, - сказала Дэзи, сталкиваясь со мной. - Все едем; останется один матрос. Конечно, и вы стремитесь попасть скорее на берег? - Само собой. - Ничего другого не остается, - сказал Проктор. - Конечно, все поедем немедленно. Если приходишь на темный рейд и слышишь, что бьет три склянки, ясно - торопиться некуда, но в таком деле и я играю ногами. - Я умираю от любопытства! Я иду одеваться! А! О! - Дэзи поспешила, споткнулась и бросилась к борту. - Кричите им! Давайте кричать! Эй! Эй! Эй! Это относилось к большому катеру на корме и носу которого развевались флаги, а борты и тент были увешаны цветными фонариками. - Эй, на катере! - крикнул Больт так громко, что гребцы и дамы, сидевшие там веселой компанией, перестали грести. - Приблизьтесь, если не трудно, и объясните, отчего вы не можете спать! Катер подошел к "Нырку", на нем кричали и хохотали. Как он подошел, на палубе нашей стало совсем светло, мы ясно видели их, они - нас. - Да это карнавал! - сказал я, отвечая возгласам Дэзи. - Они в масках; вы видите, что женщины в масках! Действительно, часть мужчин представляла театральное сборище индейцев, маркизов, шутов; на женщинах были шелковые и атласные костюмы различных национальностей. Их полумаски, лукавые маленькие подбородки и обнаженные руки несли веселую маскарадную жуть. На шлюпке встал человек, одетый в красный камзол с серебряными пуговицами и высокую шляпу, украшенную зеленым пером. - Джентльмены! - сказал он, неистово скрежеща зубами и, показав нож, потряс им. - Как смеете вы явиться сюда, подобно грязным трубочистам к ослепительным булочникам? Скорее зажигайте все, что горит. Зажгите ваше судно! Что вы хотите от нас? - Скажите, - крикнула, смеясь и смущаясь, Дэзи, - почему у вас так ярко и весело? Что произошло? - Дети, откуда вы? - печально сказал пьяный толстяк в белом балахоне с голубыми помпонами. - Мы из Риоля, - ответил Проктор. - Соблаговолите сказать что-либо дельное. - Они действительно ничего не знают! - закричала женщина в полумаске. - У нас карнавал, понимаете?! Настоящий карнавал и все удовольствия, какие хотите! - Карнавал! - тихо и торжественно произнесла Дэзи. - Господи, прости и помилуй! - Это карнавал, джентльмены, - повторил красный камзол. Он был в экстазе. - Нигде нет; только у нас по случаю столетия основания города. Поняли? Девушка недурна. Давайте ее сюда, она споет и станцует. Бедняжка, как пылают ее глазенки! А что, вы не украли ее? Я вижу, что она намерена прокатиться. - Нет, нет! - закричала Дэзи. - Жаль, что нас разъединяет вода, - сказал Тоббоган, я бы показал вам новую красивую маску. - Вы, что же, не понимаете карнавальных шуток? - спросил пьяный толстяк. - Ведь это шутка! - Я... я... понимаю карнавальные шутки, - ответил Тоббоган нетвердо, после некоторого молчания, - но понимаю еще, что слышал такие вещи без всякого карнавала, или как там оно называется. - От души вас жалеем! - закричали женщины. - Так вы присматривайте за своей душечкой! - На память! - вскричал красный камзол. Он размахнулся и серпантинная лента длинной спиралью опустилась на руку Дэзи, схватившей ее с восторгом. Она повернулась, сжав в кулаке ленту, и залилась смехом. Меж тем компания на шлюпке удалилась, осыпая нас причудливыми шуточными проклятиями и советуя поспешить на берег. - Вот какое дело! - сказал Проктор, скребя лоб. Дэзи уже не было с нами. - Конечно. Пошла одеваться, - заметил Больт. - А вы, Тоббоган? - Я тоже поеду, - медленно сказал Тоббоган, размышляя о чем-то. - Надо ехать. Должно быть, весело; а уж ей будет совсем хорошо. - Отправляйтесь, - решил Проктор, - а я с ребятами тоже посижу в баре. Надеюсь, вы с нами? Помните о ночлеге. Вы можете ночевать на "Нырке", если хотите. - Если будет необходимость, - ответил я, не зная еще, что может быть, - я воспользуюсь вашей добротой. Вещи я оставлю пока у вас. - Располагайтесь, как дома, - сказал Проктор. - Места хватит. После того все весело и с нетерпением разошлись одеваться. Я понимал, что неожиданно создавшееся, после многих дней затерянного пути в океане, торжественное настроение ночного праздника требовало выхода, а потому не удивился единогласию этой поездки. Я видел карнавал в Риме и Ницце, но карнавал поблизости тропиков, перед лицом океана, интересовал и меня. Главное же, я знал и был совершенно убежден в том, что встречу Биче Сениэль, девушку, память о которой лежала во мне все эти дни светлым и неясным движением мыслей. Мне пришлось собираться среди матросов, а потому мы взаимно мешали друг другу. В тесном кубрике, среди раскрытых сундуков, едва было где повернуться. Больт взял взаймы у Перлина. Чеккер у Смита. Они считали деньги и брились наспех, пеня лицо куском мыла. Кто зашнуровывал ботинки, кто считал деньги. Больт поздравил меня с прибытием, и я, отозвав его, дал ему пять золотых на всех. Он сжал мою руку, подмигнул, обещал удивить товарищей громким заказом в гостинице и лишь после того открыть, в чем секрет. Напутствуемый пожеланиями веселой ночи, я вышел на палубу, где стояла Дэзи в новом кисейном платье и кружевном золотисто-сером платке, под руку с Тоббоганом, на котором мешковато сидел синий костюм с малиновым галстуком; между тем его правильному, загорелому лицу так шел раскрытый ворот просмоленной парусиновой блузы. Фуражка с ремнем и золотым якорем окончательно противоречила галстуку, но он так счастливо улыбался, что мне не следовало ничего замечать. Гремя каблуками, выполз из каюты и Проктор; старик остался верен своей поношенной чесучовой куртке и голубому платку вокруг шеи; только его белая фуражка с черным прямым козырьком дышала свежестью материнской заботы Дэзи. Дэзи волновалась, что я заметил по ее стесненному вздоху, с каким оправила она рукав, и нетвердой улыбке. Глаза ее блестели. Она была не совсем уверена, что все хорошо на ней. Я сказал: - Ваше платье очень красиво. Она засмеялась и кокетливо перекинула платок ближе к тонким бровям. - Действительно вы так думаете? - спросила она. - А знаете, я его шила сама. - Она все шьет сама. - сказал Тоббоган. - Если, как хвастается, будет ему женой, то... - Проктор договорил странно: - Такую жену никто не выдумает, она родилась сама. - Пошли, пошли! - закричала Дэзи, счастливо оглядываясь на подошедших матросов. - Вы зачем долго копались? - Просим прощения, Дэзи, - сказал Больт. - Спрыскивались духами и запасались сувенирами для здешних барышень. - Все врешь, - сказала она. - Я знаю, что ты женат. А вы, что вы будете делать в городе? - Я буду ходить в толпе, смотреть; зайду поужинать и - или найду пристанище, или вернусь переночевать на "Нырок". В то время матросы попрыгали в шлюпку, стоявшую на воде у кормы. Шлюпка "Бегущей" была подвешена к талям, и Дэзи стукнула по ней рукой, сказав: - Ваша берлога, в которой вы разъезжали. Как думаешь, - обратилась она к Проктору, - могло уже явиться сюда это судно: "Бегущая по волнам"? - Уверен, что Гез здесь, - ответил Проктор на ее вопрос мне. - Завтра, я думаю, вы займетесь этим делом, и вы можете рассчитывать на меня. Я сам ожидал встречи с Гезом и не раз думал, как это произойдет, но я знал также, что случай имеет теперь иное значение, чем простое уголовное преследование. Поэтому, благодаря Проктора за его сочувствие и за справедливый гнев, я не намеревался ни торопиться, ни заявлять о своем рвении. - Сегодня не день дел, - сказал я, - а завтра я все обдумаю. Наконец мы уселись; толчки весел, понесших нас прочь от "Нырка" с его одиноким мачтовым фонарем, ввели наше внутреннее нетерпеливое движение в круг общего движения ночи. Среди теней волн плескался, рассыпаясь подводными искрами, блеск огней. Огненные извивы струились от набережной к тьме, и музыка стала слышна, как в зале. Мы встретили несколько богато разукрашенных шлюпок и паровых катеров, казавшихся веселыми призраками, так ярко были они озарены среди сумеречной волны. Иногда нас окликали хором, так что нельзя было разобрать слов, но я понимал, что катающиеся бранят нас за мрачность нашей поездки. Мы проехали мимо парохода, превращенного в люстру, и стали приближаться к набережной. Там шла, бежала и перебегала толпа. Среди яркого света увидел я восемь лошадей в султанах из перьев, катавших огромное сооружение из башенок и ковров, увитое апельсинным цветом. На платформе этого сооружения плясали люди в зеленых цилиндрах и оранжевых сюртуках; вместо лиц были комические, толстощекие маски и чудовищные очки. Там же вертелись дамы в коротких голубых юбках и полумасках; они, махали длинными шарфами, отплясывали, подбоченясь весьма лихо. Вокруг несли факелы. - Что они делают? - вскричала Дэзи. - Это кто же такие? Я объяснил ей, что такое маскарадные выезды и как их устраивают на юге Европы. Тоббоган задумчиво произнес: - Подумать только, какие деньги брошены на пустяки! - Это не пустяки, Тоббоган, - живо отозвалась девушка. - Это праздник. Людям нужен праздник хоть изредка. Это ведь хорошо - праздник! Да еще какой! Тоббоган, помолчав, ответил: - Так или не так, я думаю, что если бы мне дать одну тысячную часть этих загубленных денег, - я построил бы дом и основал бы неплохое хозяйство. - Может быть, - рассеянно сказала Дэзи. - Я не буду спорить, только мы тогда, после двадцати шести дней пустынного океана, не увидели бы всей этой красоты. А сколько еще впереди! - Держи к лестнице! - закричал Проктор матросу. - Убирай весла! Шлюпка подошла к намеченному месту - каменной лестнице, спускающейся к квадратной площадке, и была привязана к кольцу, ввинченному в плиту. Все повыскакивали наверх. Проктор запер вокруг весел цепь, повесил замок, и мы разделились. Как раз неподалеку была гостиница. - Вот мы пока и пришли, - сказал Проктор, отходя с матросами, - а вы решайте, как быть с дамой, нам с вами не по пути. - До свидания, Дэзи, - сказал я танцующей от нетерпения девушке. - А... - начала она и посмотрела мельком на Тоббогана. - Желаю вам веселиться, - сказал моряк. - Ну, Дэзи, идем. Она оглянулась на меня, помахала поднятой вверх рукой, и я почти сразу потерял их из вида в проносящейся ураганом толпе, затем осмотрелся, с волнением ожидания и с именем, впервые, после трех дней, снова зазвучавшим как отчетливо сказанное вблизи: "Биче Сениэль". И я увидел ее незабываемое лицо. С этой минуты мысль о ней не покидала уже меня, и я пошел в направлении главного движения, которое заворачивало от набережной через открытую с одной стороны площадь. Я был в неизвестном городе, - чувство, которое я особенно люблю. Но, кроме того, он предстал мне в свете неизвестного торжества, и, погрузясь в заразительно яркую суету, я стал рассматривать, что происходит вокруг; шел я не торопясь и никого не расспрашивал, так же, как никогда не хотел знать названия поразивших меня своей прелестью и оригинальностью цветов. Впоследствии я узнавал эти названия. Но разве они прибавляли красок и лепестков? Нет, лишь на цветок как бы садился жук, которого не стряхнешь. Глава XXII Я знал, что утром увижу другой город - город, как он есть, отличный от того, какой я вижу сейчас, - выложенный, под мраком, листовым золотом света, озаряющего фасады. Это были по большей части двухэтажные каменные постройки, обнесенные навесами веранд и балконов. Они стояли тесно, сияя распахнутыми окнами и дверями. Иногда за углом крыши чернели веера пальм; в другом месте их ярко-зеленый блеск, более сильный внизу, указывал невидимую за стенами иллюминацию. Изобилие бумажных фонарей всех цветов, форм и рисунков мешало различить подлинные черты города. Фонари свешивались поперек улиц, пылали на перилах балконов, среди ковров; фестонами тянулись вдаль. Иногда перспектива улицы напоминала балет, где огни, цветы, лошади и живописная теснота людей, вышедших из тысячи сказок, в масках и без масок, смешивали шум карнавала с играющей по всему городу музыкой. Чем более я наблюдал окружающее, два раза перейдя прибрежную площадь, прежде чем окончательно избрал направление, тем яснее видел, что карнавал не был искусственным весельем, ни весельем по обязанности или приказу, - горожане были действительно одержимы размахом, который получила затея, и теперь размах этот бесконечно увлекал их, утоляя, может быть, давно нараставшую жажду всеобщего пестрого оглушения. Я двинулся, наконец, по длинной улице в правом углу площади и попал так удачно, что иногда должен был останавливаться, чтобы пропустить процессию всадников - каких-нибудь средневековых бандитов в латах или чертей в красных трико, восседающих на мулах, украшенных бубенчиками и лентами. Я выбрал эту улицу из-за выгоды ее восхождения в глубь и в верх города, расположенного рядом террас, так как здесь, в конце каждого квартала, находилось несколько ступеней из плитняка, отчего автомобили и громоздкие карнавальные экипажи не могли двигаться; но не один я искал такого преимущества. Толпа была так густа, что народ шел прямо по мостовой. Это было бесцельное движение ради движения и зрелища. Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры, {"такие"} и настоящие, которых с трудом можно было отличить от {"таких"}; женщины, окутанные газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные юбки, усеянные блестками или обшитые белым мехом. Блеск глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе с хохотом и визгом; пьяные ораторы на тумбах, которых никто не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления у дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки; пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные голоса и хриплые возгласы, песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали, - таково было настроение Гель-Гью этого вечера. Под фантастическим флагом тянулось грозное полотно навесов торговых ларей, где продавали лимонад, фисташковую воду, воду со льдом содовую и виски, пальмовое вино и орехи, конфеты и конфетти, серпантин и хлопушки, петарды и маски, шарики из липкого теста и колючие сухие орехи, вроде репья, выдрать шипы которых из волос или ткани являлось делом замысловатым. Время от времени среди толпы появлялся велосипедист, одетый медведем, монахом, обезьяной или Пьеро, на жабо которого тотчас приклеивались эти метко бросаемые цепкие колючие шарики. Появлялись великаны, пища резиновой куклой и