Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Тяжелые тени". Киев, "Радянський письменник", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 13 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------




   Космопорт Фирболгия-Трансгалакт  был  маленьким  и  аккуратным,  словно
игрушка. И, как нелюбимая игрушка, он выглядел совсем новым.
   Пятьдесят лет существования, и не более десятка рейсов за год.
   Здание  пассажирского  космопорта  было  стандартным:  двухэтажное,  со
стеклянной башней визуального наблюдения. Рядом со  зданием  -  гигантская
матовая призма электронного перископа.
   Недалеко от входа стояли две фигурки. Володя понял, что  его  встречает
весь наличный состав Представительства Земли на Фирболгии.
   Авторобот лихо подкатил к трапу. Ветер дул жесткими порывами. Трап  под
ногами вздрагивал и  подозрительно  поскрипывал.  Пришлось  отказаться  от
первоначального намерения сбежать по трапу легко  и  изящно,  перепрыгивая
через  одну-две  ступеньки.  Володя  сошел,  придерживаясь  за  перила,  и
мысленно успокаивал себя тем, что  для  его  могучего  телосложения  более
приемлемы движения солидные и поступь плавная.
   Он вошел в авторобот и сел на жесткую  скамеечку.  Авторобот,  зачем-то
взвыв сиреной, покатил к зданию космопорта.
   Персональный авторобот! Однако довольно почетная встреча  для  рядового
переводчика!
   Еще в полете Владимир упорно и безуспешно размышлял, как вести себя при
встрече. Посланник  Михаил  Семенович  был  личностью  известной  и  почти
легендарной. Представительство Земли  на  Фирболгии  он  возглавлял  около
пятнадцати лет. А  это,  как  единодушно  утверждали  люди  знающие,  было
"приличным куском работы".
   Можно было начать так: сделать элегантный полупоклон, а  затем...  Нет!
Не  так!   Элегантные   полупоклоны,   светские   улыбки,   набриолиненные
безукоризненные    проборы...     "Гарсон,     сымпровизируй     блестящий
файф-о-клок..." Ерунда какая-то получается!
   Надо проще. Поздороваться вначале. А затем  представиться.  Меня  зовут
Владимир. Я такой-то и сякой-то.
   Этот вариант тоже страдал изъянами. К чему представляться, если задолго
до его прилета сюда Посланник наверняка  изучил  все  данные  о  нем,  что
называется, вдоль и поперек?
   В конце концов он решил предоставить события их естественному течению.
   Когда Владимир  вышел  из  авторобота,  то  прямо  перед  собой  увидел
Посланника  и  Начальника  технического   обеспечения   Представительства.
Посланник был пожилым худощавым мужчиной с добрым, чуть усталым выражением
лица, а от углов глаз веером  расходились  смешливые  морщинки.  Начальник
технического обеспечения телосложением разительно  отличался  от  шефа.  О
таких говорят, что в ширину они больше, чем в длину.  Лукавая  усмешка  не
покидала его скуластое, будто вырубленное из камня лицо.
   Пока  Володя  раздумывал,  какому  из   вариантов   знакомства   отдать
предпочтение, Посланник ступил вперед и, коротко  улыбнувшись,  подал  ему
сразу обе руки. Володя, растерявшись,  по  очереди  пожал  обе.  Посланник
потряс переводчика за широкие  плечи,  словно  проверяя  на  прочность,  и
молвил:
   - Здравствуйте. Меня зовут Михаил Семенович. Очень, очень  рады  вашему
приезду. Ждали с нетерпением.
   И, повернувшись к сопровождающему его  квадратному  молодому  человеку,
сказал с оттенком укоризны:
   - Северин, ну что же вы!
   Северин протянул руку.
   - Приветствую вас от имени всего  Представительства,  а  также  от  его
обслуживающего персонала, единственным представителем коего и являюсь.
   Володя едва не вскрикнул от могучего рукопожатия.
   Михаил Семенович покачал головой:
   - Ты снова начинаешь знакомство с переломов?
   Северин повел черной бровью и сказал, нимало не смутившись:
   - Прошу до выходу. Бричка подана.
   Тут из открытой двери космопорта  послышались  крики,  грохот,  обрывки
отборнейшего мата.
   Из двери выкатился  человек.  Он  резко  вскочил  на  ноги,  и  земляне
заметили, что роста он небольшого. Его курчавые волосы были всклокочены, а
выпуклые глаза блуждали с каким-то тоскливым беспокойством.
   Увидев землян, он резвой трусцой направился к ним.
   Северин сделал несколько шагов по направлению к  незнакомцу,  прикрывая
собой Михаила Семеновича и Володю. Незнакомец остановился, нервно поправил
наполовину оторванный воротник рубахи и потряс пачкой каких-то бумаг.
   - Земляне! - возопил он. - Покайтесь в грехах своих! Вы пестуете науки,
а значит, лелеете гибель в умах ваших!
   Глаза его почти вылезли из орбит,  веко  дергалось,  рот  раздирался  в
крике. Он смотрел  на  землян,  но  вряд  ли  их  видел.  Он  обращался  к
абстрактному противнику.
   В это время из космопорта появились  два  полицейских  с  остервенелыми
физиономиями. Один из них то и дело шмыгал расквашенным носом.
   Незнакомец оглянулся и зачастил:
   - Природа хочет уберечь нас от  знания,  как  мать  оберегает  дитя  от
пламени. Тайны, которые она от нас скрывает, это беды, от которых она  нас
ограждает!
   Когда полицейские оказались совсем близко,  он  бросил  пачку  бумаг  в
землян и бросился бежать. Но полицейские оказались более ловкими. Один  из
них метнул под ноги беглецу тяжелую полицейскую дубинку,  и  тот,  утробно
ухнув, ударился грудью о бетон.
   Первым подоспел к нему полицейский с разбитым  носом  и  ударил  носком
тяжелого башмака под ребра. Звук был такой, словно ударили по сырой глине.
   Владимир сжал кулаки, готовый вмешаться в происходящее.
   - Прекратить безобразие! - негромко приказал Михаил Семенович. И как ни
тихо  он  сказал  это,  полицейские  услыхали  его.  Они,  ворча,  подняли
проповедника и, завернув ему руки за спину, повели к выходу.
   Неизвестно откуда появившийся фирболжец в штатском ходил по  космодрому
и собирал листки  рукописи.  Работа  ему  предстояла  нелегкая:  ветер  не
утихал, и листки выпархивали из рук, словно живые.
   "Динамичное начало! - подумал Владимир. - Что же дальше будет?"
   Они прошли сквозь космопорт и вышли на странно пустынную улицу. По  обе
стороны ее стояли пяти- и девятиэтажные дома,  похожие  на  коробки.  Хотя
вокруг никого не было, Володя почувствовал,  что  за  ними  наблюдают.  Не
смотрят - наблюдают, точнее даже - следят. Это  было  довольно  неприятное
чувство, и раньше он никогда его не испытывал. Володя глянул  на  одно  из
окон второго этажа дома напротив и  заметил,  как  колыхнулась  занавеска.
Володе даже показалось, что он заметил через щель любопытствующий глаз.
   Северин похлопал новоиспеченного коллегу по плечу  и  жестом  предложил
садиться в автомобиль. Это  средство  передвижения  местного  производства
имело задние колеса намного большего размера, чем передние.  Задняя  часть
автомобиля была заметно выше передней; верх при желании  откидывался.  Все
эти особенности  явились  для  Северина  основанием  назвать  механическое
чудовище "бричкой".
   Северин  сел  за  руль,  Михаил  Семенович  и  Володя  уселись   сзади.
Палеоавтомобиль взревел и двинулся вперед. Ревел он на все 200  километров
в час, хотя Северину не удавалось выжать из него больше сотни.
   Володя полез в карман и  достал  несколько  измятых  листков  рукописи,
которые он машинально поднял на космодроме. Он разгладил листок и  прочел:
"Я ненавижу и боюсь науку, потому что она на долгое время, а  может  быть,
навсегда, станет смертельным врагом людей. Я предвижу, как она  беспощадно
разрушит  всю  простоту  и  теплоту  жизни,  красоту  мира,  как  затемнит
человеческие умы и ожесточит сердца".
   Володя скептически хмыкнул. Наукоподобная ностальгия  по  снегам  былых
времен. И вроде бы по-своему неглупый человек писал, а  выводов  из  явных
фактов сделать не смог. Люди с ожесточенными сердцами - те самые,  которые
только что ломали ему руки, -  были  его  соотечественниками.  Не  земляне
привычным ударом отбивали ему печень. Хотя,  если  следовать  его  логике,
именно землян должна была ожесточить наука.
   Михаил Семенович мельком глянул в листок.
   - У них тут сплошной винегрет в мировоззрении. И мистика, и религия,  и
еретические учения. И наука, разумеется,  тоже  есть.  Кстати,  на  уровне
середины нашего двадцатого века. И все это может умещаться в одной голове.





   Посланник был одет во фрак. На левой груди его сверкала многочисленными
лучами бриллиантовая звезда.
   - Присядем, - сказал Посланник и указал  на  диванчик,  обитый  чем-то,
напоминающим красный плюш. - Времени у нас в обрез. А я о вас знаю  только
то, что передано по спецканалу.
   Володя уж было собрался говорить, но Посланник остановил его жестом  и,
откинув фалды сюртука, вытащил из кармана плоскую коробочку с экраном.  По
экрану,  попискивая,  бегал  красный  зайчик.  Посланник,   вытянув   губы
трубочкой, наблюдал за его перемещением.
   - Ага, - наконец пробормотал он с удовлетворением, - вот где  подарочек
на сей раз!
   Посланник пошарил за спинкой диванчика и извлек длинную толстую иглу  с
утолщенным концом. Он бросил находку на пол и наступил  на  нее  каблуком.
Раздался хруст, и огонек на экране погас.
   - Достижения местной микроэлектроники,  -  не  без  иронии  пояснил  он
Владимиру.  -  Подслушивающая  аппаратура.  У   них   существует   еще   и
подсматривающая аппаратура. И прочая подлейшая аппаратура. Не  забывают  о
нас. Так сказать, бдят и зрят.
   Володя никак не мог воспринять происходящее всерьез. Уж очень  все  это
напоминало средневековые придворные интриги. Впрочем, тогда, кажется,  еще
не было подслушивающей аппаратуры. Или была?
   Тускло-красный цвет плюща,  душноватый  аромат,  пропитавший  маленькую
гостиную, сумрачный свет, густым  потоком  ниспадающий  с  лампад  тяжелой
люстры, украшенной  золотистыми  завитками.  Все  это  усиливало  ощущение
нереальности, театральной условности происходящего.
   - Теперь можно говорить по душам, -  пробился  к  нему  сквозь  розовый
сумрак голос Посланника.
   - Пожалуйста. Я готов, - услыхал  Владимир  свой  голос.  Голос  звучал
бодро.
   Посланник одобрительно  покивал,  и  мелкие  букли  у  него  на  висках
вздрогнули.
   - Слушаем вас.
   Володя открыл рот, чтобы изложить несколько  расширенную  биографию,  и
вдруг понял, что не может выдавить из себя ни слова. "Все смешалось в доме
Облонских: и лицо, и одежда, и  мысли",  -  у  него  еще  хватило  сил  на
самоиронию.  И  в  самом  деле,  в  голове  Владимира   царила   полнейшая
неразбериха.
   Михаил Семенович перекинулся с Северином понимающим  взглядом  и  мягко
предложил:
   - Если не возражаете, я  буду  задавать  конкретные  вопросы,  а  вы  -
отвечать. Это упростит беседу. Прежде всего,  мы  бы  хотели  узнать,  как
состояние нашего сотрудника, вашего предшественника.
   - У него злокачественная опухоль легких. Сказали, что месяца два, а  то
и три придется лечиться стационарно. Очень запущенный случай, поэтому  так
долго. После клинического выздоровления его заставят отдыхать где-нибудь в
умеренных   широтах.   Гавайи   при   этом   заболевании,   к   сожалению,
противопоказаны. Это все мне его лечащий врач рассказал.
   - Да... - задумчиво протянул Посланник. - Леонид  всегда  уклонялся  от
медосмотров. Вот теперь и имеем. Выбыл из строя, как минимум, на  полгода.
Северин, не правда ли, уклоняться от медосмотров  нельзя?  -  и  Посланник
посмотрел на сотрудника со значением.
   Северин,   возвышающийся   над   всеми,   словно   статуя    командора,
непринужденно кивнул.
   Михаил Семенович снова обратился к Владимиру.
   - Скажите еще вот что: вы фирболог или по второй специальности  изучали
фирбологию?
   - Я? - смутился тот. - Вообще-то, нет. Я только язык хорошо знаю. У нас
в инязе мало кто занимался фирболгским. А я  любой  язык  могу  достаточно
хорошо выучить за две-три недели. Вот мне и предложили.
   - Но вы... э... - Посланник осторожно подбирал слова. - Вы, разумеется,
кое-что знаете о Фирболгии? Интересовались этой планетой?
   Володя почувствовал себя очень неуютно.
   -  Я  смотрел  как-то  по  видону  праздник,  посвященный   воскрешению
Недостижимого.
   - Непостижимого,  -  быстро  поправил  Посланник,  глядя  в  сторону  и
барабаня пальцами по спинке диванчика.
   - Ну да, - поправился переводчик, - Непостижимого. И по визору тоже еще
один праздник смотрел... посвященный уборке урожая праздник.
   - Это не из Фирболгии передавали, - скучным голосом сказал Посланник. -
Это из Генты Б.
   Фигурка Командора подвигалась и огорчительно покашляла.
   Владимир подавленно молчал. В тугой тишине слышен был звук  барабанящих
пальцев Посланника.
   - С физподготовкой, надеюсь, все  в  порядке?  -  задал  вопрос  Михаил
Семенович.
   - Баскетболом занимался. И теннисом  настольным.  У  меня  даже  разряд
есть. Второй, - Владимир помолчал и уточнил: - Второй взрослый.
   - Настольный теннис - это хорошо, так сказать.
   - Я и самбо занимался. Тоже второй  разряд,  -  почувствовав  в  словах
Посланника подвох, заторопился переводчик.
   - И тоже взрослый, - с очень серьезным видом добавил Северин.
   Посланник встал.
   - Будем  считать  нашу  беседу  завершенной.  Из  ваших  многочисленных
дарований здесь потенциально необходимо  только  одно:  знание  самбо.  Но
будем надеяться, что оно вам не пригодится. Итак, через час  совещательная
встреча на уровне Непостижимого. Северин покажет вам  ваши  апартаменты  и
посоветует, как одеться. Потом, если захотите, посмотрите телевизор. Здесь
телевидение уже существует и даже, так сказать, цветное. Северин объяснит,
как пользоваться этим чудом техники. Да вы не отмахивайтесь!  Чем  техника
примитивнее, тем сложнее ею пользоваться.  Без  инструктора  не  обойтись.
Северин, займите гостя.
   - Северин - то, Северин - се, - деланно возмутился Северин.  -  Если  я
ихним шофером работаю, так на  меня  все  нагружать  можно?  Использование
служебного положения в личных целях - вот что это такое!
   Посланник невнимательно выслушал тираду помощника и, милостиво  кивнув,
направился к двери.
   - Михаил Семенович! - взмолился Северин. - Я же хотел в третий  сектор.
Там ребята интересное дело задумали!
   - Мы уже говорили с вами о так называемом "личном участии". Вы  слишком
свободно трактуете подпункт о чрезвычайных обстоятельствах, когда возможны
исключения.
   Посланник ушел, а смирившийся Северин со вздохом предложил:
   - Приступим к ознакомлению. Вот, например, комната, в которой мы только
что получили аудиенцию Посланника, а я в частности получил  по  мордам  за
избыток энтузиазма, далее будет именоваться малой гостиной...





   Телевизор был огромен. В его ящик можно было спрятаться. Диогену  здесь
было бы просторнее, чем в бочкотаре.
   Цветное  изображение,  изобиловавшее  лиловыми   тонами,   двоилось   и
троилось. Порой со звуком застегиваемой  молнии  на  экран  выплескивалась
рябь мелких синусоид.
   Владимир   смотрел   телевизор    очень    внимательно.    Надо    было
совершенствоваться в знании языка. Взялся  за  гуж...  На  него  обрушился
водопад фразеологизмов, неологизмов, эвфемизмов и прочих "измов",  которых
в учебнике и в помине не было и о значении которых он только догадывался.
   Вот экран оккупировал толстяк с кротким и мудрым лицом.  Приятное  лицо
хорошего человека. Вот только глаза... Глаза Владимиру не понравились.  Их
взгляд был ни жестоким, ни  холодным.  Он  был  попросту  полностью  лишен
эмоций. Володе стало как-то неуютно и зябко в этой уютной теплой  комнате.
Он понял, что  обладатель  этого  взгляда  с  тем  же  кротким  выражением
благостного лика может совершить самое страшное преступление. Не волнуясь,
не повышая голоса, очень по-деловому...
   Толстяк читал религиозно-государственную проповедь.
   - Все знают, -  говорил  он  мягким  баритоном,  -  что  сущее  вначале
заключалось во Всеедином, и имя ему было Логос. И не было ни  времени,  ни
пространства. И был Логос средоточием всех энергий, полей и измерений.  Но
как-то взволновалась мысль Его  и  дух  бесплотный.  И  творческий  экстаз
охватил Его. И в созидательном порыве вскричал Он: "Да будет Мир  из  тела
Моего и да будет душа человеческая из духа Моего!"  И  стало  так,  -  тут
толстяк умолк и воздел очи  горе,  чтобы  зрители  прониклись  значимостью
описываемого момента. - И  мчались  горящие  золотые  искры  духа  Его,  и
оплодотворяли  косную  материю.  И  возгорелись  звезды:   планеты   стали
вращаться круг них. И человек  возник.  И  сотворилась  душа  его  -  суть
малейшая искра духа  Всеединого,  Логосом  именуемого.  Дух  зла,  Энтроп,
захватил на краю Мира часть тела Его, там, где огонь души Его был  не  так
горяч, и воплотился сам в бытие. И сказал дух  зла  и  гордыни:  "Не  буду
служить добру, но всему, что его губит. Не дам душе человеческой взлелеять
искру Логосову, чтобы не взлетела она в блаженные сферы  эоновы".  Большая
же часть духа - Его сущность и структура - воплотились в отце и наставнике
нашем - Непостижимом. Непостижимый - это земное воплощение Логоса.
   Владимир поменял позу. Сидеть в глубоком кресле было не  очень  удобно.
Постепенно он съезжал в него, и подбородок почти касался коленей.
   В местной религии - помимо терминологии - ничего  особенного  не  было.
Обычный дуализм. Борьба добра и зла, света и тьмы. Душа, которая вечна,  а
потому может или вечно блаженствовать, или вечно гореть в геенне огненной.
Загробным воздаянием стращают. Людям попросту  деваться  некуда:  на  этом
свете - попы и солдаты, на том - Логос.
   Он переключил телевизор на другую программу. То, что он  увидел,  сразу
очень и очень не понравилось ему. Ясно,  что  съемки  комбинированные,  но
зачем это?  К  чему  это  все?!  Слишком  буйная  и  кровавая  фантазия  у
режиссера. Спецперчатка палача со стальными когтями... Лиловые,  брызжущие
кровью внутренности... Еще бьющееся сердце... Бравурная громкая  музыка...
А на переднем плане - веселые, крепкие парни  в  пятнистой  форме.  У  них
очень красивые белозубые улыбки. Голос диктора:
   - Банды, именующие себя национально-освободительными отрядами  Антупии,
оттесняются в глубину джунглей. Они отрезаны  от  источников  пищи.  С  их
укрывателями ведется суровая, но справедливая борьба.
   И новые кадры. Вокруг ямы  веселые  парни  с  закатанными  рукавами.  В
неглубокой яме жертва со  связанными  руками.  Один  из  парней  не  спеша
вытаскивает из ножен кинжал, подходит к человеку, садится ему на грудь.
   Дальше смотреть Владимир не мог. В глазах потемнело.  Он  вдруг  понял,
что съемки документальные. Володя попытался вскочить, но ноги  не  держали
его.
   - Михаил Семенович! Северин! - беззвучно закричал он.
   Наконец он встал и добрался до соседней  комнаты.  Михаил  Семенович  и
Северин, взглянув на юного коллегу, в изумлении смолкли.
   - Вы понимаете! - Владимир всхлипывал и заикался.  -  Он  его  ножом...
Понимаете? Ножом по горлу!.. А все вокруг смеются. Все это очень смешно. А
потом фрукты какие-то ели. И сок по подбородку течет.
   - Выпейте воды! - сухо сказал Посланник, и губы у него стали словно две
белые полоски.
   Володя взял протянутый стакан и  стал  послушно  пить,  поперхиваясь  и
цокая зубами о край.
   Северин процедил сквозь зубы:
   - Гум-манисты мы, черт бы нас всех побрал! Их жалеть надо,  потому  что
уровень сознания у них низкий! Ах, мнение Совета, ах, мнение Совета!  И  я
тоже хорош: пожалел вчера ту мразь, которая на вас с ножом бросилась!
   - Успокойтесь, Северин!  Волнение  Володи  понятно,  а  вот  вам  нервы
распускать непозволительно,  -  голос  Посланника  был  строг.  Руки  его,
прикалывающие на груди многоцветную пластину, дрожали. - Не забывайте, что
они люди. Низкий уровень сознания не их вина, а их беда.
   - Наша беда - тоже. Большинство из них  с  этого  уровня  не  сдвинутся
никогда. Их не изменить. А у Совета одна рекомендация: нянчиться с ними! -
На лице Северина появилась угрюмая  улыбка.  -  Если  бы  тот,  позавчера,
оказался чуток резвее, то лезвие вошло  бы  прямо  в  сонную  артерию.  И,
соответственно, наступил бы сон: глубокий, хотя я не скажу, что здоровый.
   - Что вчера случилось? - спросил Володя слабым голосом.
   - У них организация  есть.  Подпольная,  -  пояснил  Михаил  Семенович,
одергивая сюртук и придирчиво рассматривая себя в  зеркало.  -  Называется
"Семья Надятка-доду". В ней две секции. В одной девушки. В другой  молодые
люди. Они убеждены, что цивилизация совсем не то, что нужно человеку.  Они
проповедуют "естественную" жизнь  в  единении  с  природой.  Науку  должны
заменить  медитация,  самоуглубление.  Члены  этой  семейки  считают,  что
человек -  микрокопия  Вселенной;  и,  проникнув  путем  самосозерцания  в
глубины своей психики, можно познать тайную суть и законы  природы.  Такая
вот философия. Ее бессмысленность  -  еще  полбеды.  Поистине  убийственно
практическое следствие из нее. Цивилизация - это, прежде всего, люди.  Вот
они и убивают самых известных в  стране  людей,  которые,  по  их  мнению,
олицетворяют процветание цивилизованного общества. Юноши - ножами. Девушки
- из пистолетов. Позавчера  была  оказана  честь  мне.  Они,  оказывается,
проголосовали, чтобы меня убрать. Хорошо, что Северин...
   Северин оживился.
   - А я проголосовал против. Вот этой самой ручкой,  -  и  он  растопырил
ладонь, на которой мог усесться среднестандартный человек.
   Михаил Семенович провел щеткой по волосам, в последний  раз  бросил  на
себя критический взгляд и сказал с нажимом:
   - Сегодня от имени Совета заявим Первому Доверенному  Лицу  протест  по
поводу антигуманных карательных действий в Антупии.
   - Будут выкручиваться!
   - Не перебивайте, Северин! В случае отказа  мы  можем  пригрозить,  что
прекратим поставку мю-мезонного катализатора. Они хорошо  помнят  недавний
энергетический кризис. Должны согласиться. Володя, вы готовы?
   Володя полагал, что он готов. Но это  оказалось  не  так.  Оказывается,
члену Представительства полагалось носить  на  плечах  эпики  -  золоченые
овалы с бахромой.
   Они вышли на  улицу.  Мотор  "брички"  люто  взревел.  Машина  неспешно
двинулась вперед.





   Они поднялись по лестнице, усеянной ради торжественного случая  мелкими
белыми цветами, которые источали резкий  эвкалиптовый  запах.  На  верхней
площадке их встретил невысокий  старик  с  выпученными  глазами  и  лицом,
испещренным запятыми склеротических сосудов. Уже  издали  он  делал  рукой
волнообразные движения и по-гусиному изгибал длинную морщинистую шею.
   - Первое Доверенное Лицо, -  прошептал  Северин.  -  Это  оно  нас  так
радостно приветствует. А наш-то! На нашего взгляни!
   - Да-а, - пробормотал пораженный Владимир.
   Милейшего Михаила  Семеновича  невозможно  было  узнать.  На  лице  его
застыло выражение невыразимой спеси,  самого  отвратительного  чванства  и
гнуснейшего высокомерия.
   -  Местный  этикет  этого  требует,   -   почти   не   раскрывая   рта,
прокомментировал Северин. - Тут так: чем больше спеси, тем больше весишь.
   На верхней площадке начался  обмен  любезностями.  Они  расточали  друг
другу изысканнейшие комплименты в таких количествах и в таком  темпе,  что
Владимир  скоро  взмок  переводить.  Маниловские  "именины  сердца"  здесь
прозвучали  бы  как  детский  лепет.  Минут   через   пятнадцать   старики
притомились,  и  паузы  между  комплиментами  стали  возрастать.   Наконец
массивные двухстворчатые двери растворились, и гостей пропустили в залу.
   Едва  они   вошли,   грянула   музыка.   Звуки,   издаваемые   духовыми
инструментами, были резкими и изобиловали неожиданными  переходами.  Вдоль
стен застыли мужчины в белых кителях с золотыми  шевронами.  Брюки  у  них
были плиссированными, словно женские юбки.
   - Здесь что, танцы будут? - полюбопытствовал переводчик. Он с интересом
вертел головой.
   - Замри, - зашипел Северин с укоризной. - И лицо... Лицо сделай  такое,
будто тебе палец прищемили. Об этикете не забывай.
   Музыка вскоре угомонилась. Присутствующие оживились и стали  собираться
небольшими группками. Первое Доверенное Лицо уселся в кресло на возвышении
и начал делать землянам манящие знаки рукой.
   Высокие гости уселись на небольшую резную скамейку сбоку от возвышения.
Переводчику сидеть было  очень  неудобно:  ноги  нельзя  ни  вытянуть,  ни
подогнуть. Посланник  и  Северин,  казалось,  не  чувствовали  неудобства.
Согласно пресловутому этикету, они смотрели прямо  перед  собой  застывшим
взглядом. Володя заерзал, пытаясь устроиться поудобнее. Северин фыркнул  и
незаметно толкнул его локтем в бок.
   Первое  Доверенное  Лицо  отеческим  взглядом  осматривал  собравшихся.
Володя тоже стал смотреть в зал.
   - Северин, кто здесь присутствует? - тихо спросил он.
   - Сплошное руководство. Вон там, у дальней колонны, горбоносый красавец
в военном талиффе с кисточками. Это Магистр по планированию тайных  акций.
Жесток, туп и самовлюблен. И все это - в превосходной степени. Ближе к нам
- толстячок с испуганным лицом. Его собеседник - вон он  -  со  змеевидной
маленькой головкой. Толстячок - Директор конторы внутренней  безопасности.
Его собеседник - Утешитель и Успокоитель Нации. Видишь, как мило  воркуют.
Кажется со стороны - закадычные друзья. На самом деле - смертельные враги.
Друг друга не жрут  только  потому,  что  каждый  из  них  ядовит.  Должен
сказать, что Утешитель и Успокоитель самый ядовитый  экземпляр  в  местном
гадючнике.
   Неожиданно для  Владимира  занавес  у  стены  заколыхался  и  поплыл  в
стороны, открывая глубокую нишу. Там в раззолоченном  кресле  сидел  очень
бледный человек с отечным лицом и синевой под глазами.
   - Всеведущий! - завопил Первое Доверенное Лицо.  -  Да  будет  он  жив,
здрав и невредим! Кто не имеет начала в прошлом, пусть будет бесконечен  и
в будущем.
   Он грохнулся ничком, уткнувшись лбом в пол. Вслед за ним рухнули наземь
все  присутствующие.  Михаил  Семенович  слегка  склонил  голову.  Северин
кивнул. Владимир, не зная, что делать,  рассматривал  Всеведущего,  он  же
Непостижимый, вытаращив глаза.
   Первое Доверенное Лицо встал, тщательно отряхнул колени и едва  заметно
повел рукой. Занавес закрылся.
   - Встаньте, дети мои! - приказал он сильным, чуть надтреснутым  голосом
человека, привыкшего к публичным выступлениям.
   Зашуршали одежды поднимающихся людей.
   Первое Доверенное Лицо снова уселся в кресло, с нарочитым  наслаждением
протянул ноги и бросил любопытный взгляд на Владимира.
   - У вас новый сотрудник? - спросил он.
   - Да.  Но  мы  тут  не  для  того,  чтобы  обсуждать  кадровые  вопросы
Представительства,  -  веско  сказал  Посланник.  -  Я  хочу  заявить  вам
официально, что у нас имеются сведения о том, что в борьбе  с  партизанами
Антупии,  ведущими  национально-освободительную  борьбу,   вы   применяете
недозволенные методы, запрет на которые нами был оговорен три года  назад,
а именно: были запрещены к использованию газы ТБ, миксты  психотронного  и
общетоксического действия, также были осуждены  и  признаны  недопустимыми
особо жестокие методы войны, вопиюще  попирающие  все  нормы  человеческой
морали. Я заявляю протест и уполномочен заявить...
   Шум   в   зале   затих.   Вытянув   шеи,   присутствующие    напряженно
прислушивались,  стараясь  не  пропустить  ни  единого  слова  из  беседы.
Утешитель  и  Успокоитель  каким-то  образом  вдруг   оказался   рядом   с
возвышением.
   Первое Доверенное Лицо так выпятил глаза, что казалось: еще  чуть-чуть,
и они выпрыгнут из орбит. Лицо его приняло выражение невинно  оскорбленной
добродетели.
   - Погодите, - сказал он, переходя на космолингву. - Я не  принимаю  ваш
протест. Все это высосано из пальца. Общеизвестен гуманизм  нашего  строя.
Откуда вы взяли эти сведения?
   Лицо Михаила Семеновича оставалось непроницаемым.
   - Разрешите пока что не сообщать вам об источнике информации.
   - Но этого не может быть!
   - Как это - не может быть?! - возмутился Владимир.
   Северин крепко сжал его руку, но было уже поздно. Владимир выпалил:
   - Я сам по телевизору видел!
   - Ах, по телевизору... - по лицу Первого Доверенного  пробежала  легкая
тень, которую заметил  только  наметанный  глаз  Посланника.  -  Не  знал.
Приношу свои самые искренние извинения. Заверяю, что немедленно рассмотрим
этот вопрос. Пресечем злоупотребления.  Виновных  накажем.  Утешитель!  Не
прячь глаза. Слыхал? Вон отсюда! И не приходи, пока обо всем не узнаешь!
   Мелкими  старческими  шажками  Первый  Доверенный  сошел   с   помоста.
Деликатно подхватив Посланника под локоток, он зашептал ему на ухо:
   - Пройдемте в  Совещательную.  Глядите,  как  на  нас  эти  ничтожества
пялятся. Не дадут поговорить, мерзавцы!
   Они вышли через боковую дверь в коридор. Посланник и Первое  Доверенное
Лицо шествовали впереди, Северин и Владимир - в нескольких шагах сзади.
   Первый  Доверенный  выдавил  подобие  любезной  улыбки  и  заговорил  с
жалобными нотками в голосе:
   - Говорят, что я железный... Это неправда. У меня с годами во  рту  все
больше металла, а в душе - осени. Потому так приятны мне беседы с вами.  Я
будто молодею, как-то духовно возрождаюсь.
   - Не переигрывайте, доду, - сухо прервал его  Посланник.  -  Здесь  нас
никто не слышит.
   - А ведь я правду говорю, - улыбка исчезла с лица Первого  Доверенного.
- Ни один человек в Фирболгии не скажет мне  правды.  Вокруг  меня  только
льстецы и тайные враги.  Пока  я  силен,  они  льют  елей.  Но  стоит  мне
ослабнуть - затопчут. Есть единственный собеседник, который может  сказать
мне правду в глаза, - это вы...
   Они остановились перед небольшой дверью. Первый Доверенный отворил  ее,
и за ней оказалась еще одна. Он пропустил землян, потом вошел сам.
   Совещательная  комната  оказалась  совсем  крохотной,  с  обязательными
плюшевыми диванчиками и креслицами на раскоряченных золоченых ножках.
   Звуки вязли в тяжелых темных шторах, и голоса звучали приглушено.
   -  Ах,  Михаил  Семенович,  Михаил  Семенович,  -  снова   перешел   на
фирболгский Первый Доверенный. - Снова думаете, что я  в  чем-то  виноват.
Как это там у вас? Кучка эксплуататоров угнетает народ? Нет уж!  Позвольте
с вами не согласиться! Кучка не может угнетать. Другое  дело,  если  народ
подыгрывает ей. Он, народ, безотказно поставляет нам солдат и полицейских.
Одна часть народа ради того, чтобы занять лучшее место у корыта, подавляет
другую часть. И так будет до тех пор, пока  моральный  уровень  народа  не
станет настолько высок, что нам неоткуда будет брать солдат и полицейских.
   Посланник досадливо пожал плечами.
   - Мы, кажется, закончили спор об этом еще бог знает сколько  дней  тому
назад. У нас это называется "махать кулаками после драки". А что  касается
морали народа, то хотя на нее и действует разлагающе ваша мораль,  но  она
неизмеримо выше вашей. Мораль народа самоочищается, словно  вода  в  реке,
как вы ни пытаетесь ее загрязнить. Но сегодня мне  хотелось  бы  напомнить
вам, что не далее,  как  завтра,  вы  должны  дать  объяснения  по  поводу
вооруженного нападения на Представительство.
   - Дам, дам, - отмахнулся Первый Доверенный. - Но все же  позвольте  мне
закончить мысль. Вы, должен заметить, постоянно противоречите  сами  себе.
Вы почему-то обвиняете меня  во  всех  грехах,  хотя  вам  же  принадлежит
утверждение, что историю творит народ, а не вождь.
   - Творит историю народ. Но войну объявляет глава государства.
   Скорость обмена репликами возрастала.
   - Будете угрожать санкциями?
   - Уже угрожаю.
   - Вы плохо думаете обо мне лично. Я не генератор антигуманных идей.  Я,
так сказать, передатчик; точнее сказать, выразитель морали государства. Но
как скорость  людей,  бегущих  по  кругу,  определяется  скоростью  самого
медленного из них, так и мораль государства определяется моралью  наименее
сознательного из граждан. И я вынужден поступать  в  соответствии  с  этой
моралью.
   Посланник был глубоко убежден, что истина рождается не  в  споре,  а  в
доброжелательной беседе. Поэтому он попытался закончить затянувшийся спор.
   - Вы уподобили государство живому  существу,  приписав  ему  мораль.  В
таком случае, у него возможен и разум. Надеюсь, что оно  с  вашей  помощью
поймет невыгоды для себя, проистекающие из прежнего образа действий.
   Посланник встал и, коротко поклонившись, направился к  выходу.  За  ним
последовали молодые люди.  Первое  Доверенное  Лицо  провожал  их  сияющей
улыбкой.
   Когда дверь за гостями закрылась, улыбка пропала с лица Первого,  будто
ее и не было. Первый нажал на кнопку под крышкой стола и резко приказал:
   - Утешитель, ты меня слышишь? Надо срочно выяснить, кто  снял  фильм  о
полувоенной тайной акции в Антупии? И  кто  дал  разрешение  на  показ  по
телевидению? Виновных и подозреваемых обработать по предварительной  схеме
"В" и доставить ко мне через час.
   Первое Доверенное Лицо откинулся на спинку кресла. Задумался.  Короткая
верхняя губа его нервно дергалась, то и дело обнажая влажно взблескивающие
зубы.
   - Да! -  Первый  снова  нажал  на  кнопку.  -  Только,  бога  ради,  не
доставляйте ко мне людей в шоке. Зачем  они  мне  в  таком  виде?  Они  же
молчат! Кроме того, это же не эстетично! Предварительно надо их вывести из
этого состояния. И сообщите, что я узнал о вопиющем нарушении законности -
то есть об  их  аресте  и  пытках  -  и  приказал  срочно  освободить  их.
Утешитель! Да ты зайди лучше ко мне!
   Дверь отворилась без скрипа, и в нее проскользнул Утешитель.
   - О, сын Логоса, трижды "доду", - почти пропел он и  зло  опустился  на
колени, сверкнув стеклом очков. - Виновных доставят через полчаса!
   Первый Доверенный вытянул губы трубочкой и ласково  потрепал  Утешителя
по щеке.
   - Дитя мое, - засюсюкал он. - Ты один понимаешь меня. Ты наследуешь мой
пост. Мой высокий пост  -  мою  непосильную  ношу.  А  эти...  Я  их  всех
подозреваю. И только что, во  время  религиозно-политического  хоровода  и
прыжков, они нарочно делали не совсем те движения, которые требуют устав и
традиция!
   - Что вы,  о  многомудрый,  -  осмелился  возразить  Утешитель.  -  Мне
кажется, что все ваши подчиненные прыгали достаточно верноподданически и в
высшей степени благонадежно.
   - Ну да, - заныл Первый. -  Я  все  заметил.  Магистр  по  планированию
тайных акций, например, во время вращения допустил  вопиющую  небрежность,
если это только небрежность,  а  не  дерзкий  вызов.  Во  время  остановки
танцующего брючины  должны  обернуться  вокруг  ног  полтора  раза.  Таков
строжайший ритуал. А у магистра получилось что-то около одной целой и трех
десятых. Может быть, он думал, что я не замечу? Дурачок! Напрасно! Глаз  у
меня точен! Директор конторы внутренней безопасности перестарался. У  него
получилось почти два оборота. Это  тоже  подозрительно.  Раз  так  боится,
значит, есть что скрывать и чего бояться. Чтобы быть полностью  уверенным,
просмотрю запись церемониала еще раз.
   Вскоре по распоряжению Первого стал собираться малый кабинет. Сдержанно
скалился  лошадинолицый  Магистр  по   планированию   тайных   акций.   По
обыкновению, обильно потел Директор конторы  внутренней  безопасности.  Он
был не в силах скрыть волнение и то и  дело  доил-потирал  массивный  нос.
Агенты донесли  ему,  что  жена  Первого  одолевала  супруга  просьбами  о
назначении на пост Директора конторы внутренней  безопасности  молодого  и
"многообещающего"  красавца  офицера,  которого  она  почему-то   называла
племянником.
   Первое Доверенное Лицо, шаркая ногами, вошел в помещение и уже с порога
потянул носом воздух. Он абсолютно не выносил дурных запахов,  а  Директор
конторы внутренней безопасности воздух явно не озонировал.  Глаза  Первого
гневно выпучились, на жилистой шее вздулись страшные - в палец толщиной  -
вены. Участь Директора была решена.
   Утешитель, поглядывая на Первого, с доброй полуулыбкой кивал  маленькой
змеиной головкой в такт каким-то своим очень добрым мыслям.
   "Вот  подлец,  -  со  злобой  подумал  Первый  и  приветливо  улыбнулся
Утешителю в ответ. - Спокоен, потому что все знает наперед. Ни у кого  нет
такой агентуры, какая есть у него. Даже у меня нет".
   - Я вас вызвал вот для чего, дети мои, - проникновенно начал Первый.  -
Не для разноса. Нет! Я хочу,  чтобы  прекрасное  коснулось  вас  легчайшим
касанием, чтобы души ваши озарились прекрасным. Это поможет вам в  работе,
а также в личной жизни. Сегодня  утром  мне  в  голову  пришел  стих.  Мне
кажется, да, наверное, так оно и есть на самом деле,  стих  этот  поистине
гениален.  Слушайте  внимательно.  И   во   время   прочтения   стиха   не
отвлекайтесь. Думаете, я не помню, как  в  прошлый  раз  Директор  конторы
внутренней безопасности ковырялся в носу? Готовы слушать?
   На лицах присутствующих разом загорелось радостное ожидание.

   Что призрачней тумана над водой?..
   О нем воспоминанье!..

   Минуту стояла  тишина.  Все  молчали,  в  меру  актерских  способностей
каждого напряженно изображая немое восхищение. Затем  все  члены  кабинета
разразились восторженными восклицаниями.
   Первый  томно  прикрыл  глаза.  Казалось,  он  вовсе  не   смотрит   на
присутствующих. Но он заметил, как при неловком движении из рук  Директора
конторы  внутренней  безопасности  выпал  платок.  Директор  склонился  за
платком и на несколько секунд умолк. Это решило его судьбу окончательно.
   Первый решил применить свой излюбленный прием  "внезапного  контраста".
Он резко выпрямился и, судорожно сжав  подлокотники  кресла,  пронзительно
заорал:
   - Не все были достойны слушать мой шедевр! Встать!
   И, хотя Первый не обращался к определенному лицу, все - в том  числе  и
Директор - поняли, кто жертва на этот раз.
   Директор попытался встать. Ноги не  слушались.  Пульс  бешено  бился  в
самом горле и не давал дышать.
   - Я не виноват. Не виноват я!
   - Виноват! - взвизгнул Первый Доверенный. -  У  меня  есть  достоверные
данные. Разгильдяй! И потеешь ты препротивно!
   - Я... я... Оправдаю... Все, как один... - бормотал Директор. Он  знал,
что все слова напрасны, но что-то говорить надо было. И слова вылетали  из
дергающегося рта жалкие и бессмысленные.
   - Ну ладно, - Первый покойно откинулся в кресле; свободно положил  руку
на подлокотник; неожиданно улыбнулся. - Я добр.  Я  доверчив.  Дадим  тебе
возможность исправиться. А пока что - вон!
   Раздавленный Директор, шатаясь, направился к двери.
   Первый вытер сухой лоб и обратился к Магистру  по  планированию  тайных
акций.
   - Жарко. Не правда ли?
   Радостный блеск в глазах Магистра тут же поблек.
   - Да... То есть, нет... То есть, да...
   - Ты волнуешься. Правильно делаешь. Причина для этого есть. Вы  знаете,
почему я Первое Доверенное Лицо? - Все вразнобой забормотали. - Потому что
я знаю все то, что знает Непостижимый, а сверх того еще кое-что. Знаю я  и
то, что Магистр хотел пастись на чужом поле, а закончилось  все  печально.
Какие прямые обязанности твои и в Антупии  были?  Правильно,  планирование
полувоенных  акций.  А  какие  обязанности  Директора?   Тоже   правильно.
Обеспечивать  секретность  информации.  Что  же  ты  сделал?  Молчишь?  Ты
попытался отстранить Директора от участия в акции. И отстранил. Что  же  в
итоге? В итоге  утечка  информации.  Я  имел  очень  неприятную  беседу  с
землянами. Получишь, Магистр, двадцать тросточек по нижеуказанному  месту.
После совещания пойдешь к начальнику экзекуционной  команды  и  скажешь  о
своей норме.
   -  Благодарю!  Сердечно  благодарю.  Смою  свою  вину   кровью   врагов
Фирболгии! - бормотал Магистр, вне  себя  от  радости.  На  этот  раз  все
обошлось "малой кровью".
   - Конец совещания, - объявил Первый Доверенный, вставая.
   - Как быть с арестованными сотрудниками телецентра в  связи  с  утечкой
информации? - вкрадчиво напомнил Утешитель.
   - Их много?
   - Двадцать два человека. Уже после обработки первой степени половина из
них призналась.
   - Всех в концлагерь!
   - Всех? - позволил себе переспросить Утешитель.
   - Ну конечно! - с раздражением объявил Первый.  -  Те,  кто  признался,
должны быть наказаны. Логично, не правда ли? А  кто  не  признался...  Тот
должен быть наказан за преступное упорство!
   - Браво! - бархатным голосом воскликнул Утешитель и Успокоитель. - Ваша
мудрость, возведенная в ранг государственной политики, не имеет предела. И
в  самом  деле:  если  человек  арестован,  следовательно,   он   виноват.
Государственные действия не должны подвергаться ни малейшему сомнению!
   Он склонил голову, словно  в  безмолвном  восхищении  мудростью  вождя.
Первое  Доверенное  Лицо  смотрел  на  безукоризненный  блестящий   пробор
Утешителя и Успокоителя  и  думал,  сладко  вздрагивая,  что  когда-нибудь
влепит пулю прямо в середину этого пробора. Просто так.  Для  собственного
удовольствия.





   Бал! Бал! Бал!
   Проходили франтоватые военные,  пяля  петушиную  грудь.  Рядом  с  ними
порхали воздушные  создания  в  розовом  и  голубом.  Создания  с  железно
отработанной  грацией  склоняли  на  бок  головки  и,  старательно  топыря
мизинчик,  томно  обмахивались  крошечными  веерами.  Их  ангельские  лица
полыхали острыми гобсековскими взорами.
   В углу группка обаятельнейших женщин самозабвенно  сплетничала.  Они  с
непринужденностью, выработанной  тренировками  перед  зеркалом,  принимали
изящные позы и взахлеб ядовито щебетали.
   Земляне стояли почти в центре зала, спиной к изумрудной колонне.
   Первое Доверенное Лицо прохаживался по залу: он кивал  одним,  улыбался
другим и трепал за щечки молоденьких  девушек.  Те,  как  учили  родители,
премило смущались и музыкально ойкали. Они бросали на старика томные взоры
из-под полуопущенных ресниц и старались пособлазнительнее изогнуть стан  в
поклоне. И старались  они  не  напрасно.  Первому  уже  давно  осточертела
очередная жена. Слишком много власти стала забирать  она  себе  в  руки  и
слишком много молодых "племянников"  по  ее  протекции  получали  ключевые
посты в государственных органах и в армии.
   Володя обратил внимание  на  странную  пару  почти  у  выхода:  пожилой
военный и изящная бледная девушка. Форма пожилого военного была далеко  не
новой, обшлага потерты. Он затравленно  озирался  и  часто-часто  кланялся
каждому    офицеру,    проходящему    возле    них.    Офицеры    отвечали
пренебрежительными кивками и подолгу задерживали взгляды  на  его  молодой
обаятельной спутнице. Она с холодным презрением смотрела поверх голов. Эта
пара будто притягивала Володю. Он то  и  дело  поглядывал  в  их  сторону.
Однажды  ему  показалось,  что  он  встретился  взглядом  с   таинственной
незнакомкой, и почувствовал мгновенный толчок куда-то под ложечку.  Сердце
заколотилось, будто он только что пробежал стометровку.
   "Зальдись,  водопадное  сердце",  -  шепнул  Владимир,  ища   опору   в
самоиронии, и, чтобы придти в себя, несколько раз глубоко вздохнул.
   Северин дернул его за рукав и поинтересовался:
   - Что с тобой? Твой первый  бал  странно  на  тебя  действует.  Еще  не
начались танцы, а ты уже вертишься.
   Володя только отмахнулся.
   Белогрудый  директор  в   оркестровой   ложе   взмахнул   палочкой   и,
повернувшись к залу, выкрикнул:
   - Танец для дам! Просим, прекрасные! Выбирайте кавалеров!
   И  тотчас  душно-ароматная   стихия   "прекрасных   дам"   ринулась   к
переводчику.
   - Как он мил!..
   - ...Элегантен...
   - ...Как очаровательно смущается!..
   Владимир напрасно пытался разглядеть незнакомку сквозь шуршащую шелками
стену. Самая смелая девица уже ухватила его потными руками  и  увлекла  на
свободное место.
   - Станцуем!
   При каждом  движении  пудра  с  ее  лица  сеялась  на  высокий  стоячий
воротник.
   Музыка  оглушала.  Музыка  астматически   захлебывалась.   Конвульсивно
дергались пары.  Воздух  был  перенасыщен  запахом  духов,  пудры,  лаков,
благовонным дымом.
   Цепкие руки партнерши дергали его в разные стороны, заставляя двигаться
в такт музыке. Временами Владимир чувствовал легкую дурноту, и лицо девицы
превращалось в расплывчатое розовое пятно.
   - Не знаю... Не умею... - не удержался Владимир.
   Дрожащий голос возбужденно припевал-приговаривал в ответ:
   - Это не трудно! Вот так... Теперь -  вот  так.  Шажок  назад  и  вбок.
Теперь подпрыгнуть. Нет, не так высоко!
   А Володя все пытался разглядеть загадочную девушку. Ему  уже  казалось,
что в тот единственный раз, когда они встретились взглядами, прочел  в  ее
глазах и печаль, и тоску, и немую мольбу о помощи.
   - Когда  танцуете,  надо  смотреть  в  лицо  партнерши,  -  услыхал  он
обиженный писк и рассеянно кивнул.
   Музыка разразилась барабанным  стаккато  и  смолкла.  Переводчик  отвел
надувшуюся даму на место и возвратился к товарищам. Он обвел взглядом  зал
и убедился, что незнакомка исчезла.
   Северин - спокойный и невозмутимый - стоял, где и прежде, и казалось  -
за все время танца не сдвинулся с места.
   - Не танцевал?
   - Нет.
   - Может быть, ты знаешь заклинания против местных пламенных особ?
   - Все очень просто, - принялся объяснять Северин. - На первых  балах  я
регулярно наступал партнершам на ноги. А при моем весе это чревато. Теперь
они  мне  только  делают  глазки  с   безопасного   расстояния.   Инстинкт
самосохранения срабатывает.
   К выходу их провожал сам Первый Доверенный. Он, как всегда,  был  очень
мил и любезен.
   - Вот видите, - ворковал он на ухо  Посланнику.  -  Все  и  устроилось.
Никто больше не обижает. А вы санкциями  угрожали,  хотели  нам  сократить
поставки  мю-мезонного  катализатора.  Я  все  знаю.  Но  ведь  знания   и
технологии существуют для того, чтобы ими делиться с друзьями. Не для того
зажигают свечу, чтобы ставить ее под сосуд. Огонь знаний...
   - Огонь! - желчно отозвался Михаил Семенович. - Он и освещать может,  и
еретиков сжигать может.
   - Каких  еретиков?  -  всполошился  Первый  Доверенный.  -  Снова  меня
оболгали! Какие могут быть еретики в наш просвещенный век?!
   - Оставьте, - устало запротестовал Посланник. - Вы  же  знаете,  что  я
ничего голословно не  утверждаю.  Ко  мне  поступила  информация,  что  вы
развернули кампанию по выявлению среди населения Фирболгии так называемого
генного духа.
   Первый Доверенный вобрал голову в плечи и,  не  удержавшись,  метнул  в
Посланника испепеляющий взгляд. Но тут же  взял  себя  в  руки  и,  сделав
обнимающий жест, хрипло произнес:
   - Мы все о делах да о делах говорим. А какая погода стоит!
   Даже неискушенному в дипломатических вывертах Владимиру стало ясно, что
Первое Доверенное Лицо тянет время, чтобы собраться с мыслями.
   Однако вид, открывающийся со  ступенек  дворца,  был  и  в  самом  деле
очарователен.
   Над темной массой деревьев разгоралось оранжевое  зарево,  то  всходили
обе луны. Легкий ветер едва слышно  шуршал  листвой  и  доносил  до  людей
сладковатый аромат ночных цветов.
   - Генный дух? - наконец нашелся Первый Доверенный. -  Я  вспомнил.  Это
жаргонное  словечко  наших  генетиков.  Сейчас  у  нас  широко  проводится
подготовка  к  оздоровлению  генофонда.  Генетики  мне  растолковали,  что
происходит распространение - дрейф - генов, являющихся причиной  того  или
иного заболевания. Вот и все. Надеюсь, что и вы окажете посильную помощь в
осуществлении этой медицинской программы. Ведь вы гуманисты, не так ли?  А
теперь не смею вас задерживать. Я должен вернуться.
   Он откланялся и ушел. В то же мгновение из-за угла выскользнул  человек
в фуражке, надвинутой на самые глаза. Северин молниеносно вскинул  руку  с
каким-то черным предметом.
   - Не стреляйте!  -  вполголоса  взмолился  незнакомец.  -  Я  к  вам  с
поручением. Да спрячьте вы пистолет!
   - Хорошо! Подходи! - разрешил Северин, но пистолет не спрятал.
   Человек, опасливо поглядывая на квадратную фигуру Северина,  подошел  к
переводчику.
   - Вам  просила  передать  одна  особа,  -  многозначительно  ухмыляясь,
сообщил он, и в руку Владимира скользнул небольшой конверт.
   Незнакомец поспешно отступил и торопливо скрылся за углом.
   Северин хмыкнул.
   - Мне в первые недели тоже надушенные записочки посылали.
   Владимир молчал и всю дорогу к  Миссии  ощупывал  плотный  квадратик  в
нагрудном кармане. Он был почему-то уверен, что  правильно  догадался,  от
кого это послание.





   Как всегда, Сай проснулся поздно. Во рту все еще  стоял  отвратительный
вкус самодельной водки - "фугаски", как ее называли офицеры.
   Привычно  пошаливала  печень:  в  правом  подреберье  гнездилась  тупая
давящая боль, а во рту ощущалась горечь.  Не  надо  было  пить  "фугаску",
возраст давно уже не тот. Но откуда взять младшему офицеру денег на  более
изысканные напитки? Когда-то Сай пытался разобраться, в чем тут  дело.  То
ли он все еще младший офицер из-за того, что пьет; то  ли  он  пьет  из-за
того, что нет продвижения по службе? А может быть, то и другое зависит  от
какой-то одной причины, ему неведомой и трудно постижимой?  Ничего,  кроме
головной боли, эти усилия ему не давали. Покорившись судьбе, он  выработал
для себя  успокоительную  формулу:  все  идет  так,  как  должно  идти,  и
по-другому идти не может. Постичь истинные причины событий и  судеб  может
только один Непостижимый, да будет он жив, здрав и невредим.
   Сай тупо смотрел на колышущуюся в углу паутину  и  думал.  Думать  было
тяжело и неприятно. Мысли будто застревали  в  темном  и  тесном  туннеле.
Паутина... Почему  она,  паутина?  Интиль  не  смела.  Не  позаботилась  о
чистоте. Врезать бы ей за это, как прежде. Была мала -  больше  заботилась
об отце. Выросла Интиль... Все больше стала походить на свою маменьку, лет
пятнадцать назад  удравшую  с  залетным  интендантом.  Тот  же  диковатый,
непонятный взгляд, те же странные речи. Пользуется, дрянь такая, тем,  что
отец денно и нощно трудится, и проводит время, как вздумается. Связалась с
каким-то братством.  "Миссия  истинного  божественного  света"!  Вот  ведь
название какое выдумали!
   Разволновавшись, Сай попытался  выматериться,  но  из  забитого  слизью
горла вырвался хрип.
   И кто бы мог подумать, что  во  главе  такой  сомнительной  организации
стоит сын такого уважаемого человека, как владелец фабрики зубочисток.
   Скрипнула дверь. На пороге появилась золотоволосая  девушка  с  бледным
лицом.
   - Доброе утро, - сказала она холодно. - Проспался, отче? Очухался?
   Саю вдруг стало очень жалко себя. Он всхлипнул.
   - Не проспался, а проснулся! Не очухался, а очнулся! Ты  бы  поласковее
была. Отец, все-таки. Ценить надо. Уважать! Я  тебя,  все-таки,  с  такого
возраста сам вынянчил, - и  Сай  установил  дрожащую  руку  сантиметрах  в
двадцати от пола.
   Интиль слыхала подобные монологи множество раз. И каждый раз требование
уважения и послушания било ее, как плеть. К этому отупевшему  от  пьянства
существу у нее не осталось ни любви,  ни  жалости.  Конечно,  нельзя  было
отрицать, что волею судеб это опустившееся животное  оказалось  ее  отцом.
Именно оно вынянчило и вырастило ее. Интиль  понимала,  что  действительно
обязана   ему;   что   она   всенепременно   должна    ценить    отцовское
самопожертвование. И она в ответ на его речи  закусывала  губу  и  холодно
отвечала:
   - Я ценю.
   - Запустила ты все, - сказал он, с трудом садясь. - Бездельница, как  и
мать, -  добавил  Сай,  почесываясь.  Интиль  зло  вздрогнула.  "Ах,  так!
Попробую на тебе идеи "Миссии"!
   - Нет смысла заботиться о материальном, - сказала она, сотворив постную
мину. - Весь материальный  мир  есть  порождение  сил  зла.  Заботиться  о
материальном - значит, заботиться о дьяволе!
   - Вот оно как! -  в  изумлении  воскликнул  Сай  и  от  избытка  чувств
пошевелил    грязными    пальцами    ног.    -    Я    не     слыхал     в
религиозно-государственных проповедях ничего подобного!
   - Для нас не указ ни Непостижимый,  ни  Первое  Доверенное  Лицо  с  их
проповедями. - Интиль старалась не смотреть на огромные  желтые  ногти  на
ногах отца. - Непостижимый тоже материален. И через него могут вещать силы
зла.
   Сай поежился, словно от холодного сквозняка. Несмотря на  всю  тупость,
он понял, что такими идеями дочь может увлечь его в пропасть.  И  возврата
оттуда уже не будет. Он ужаснулся тому, что может придти конец  привычному
существованию,  пусть  и  не  очень  обеспеченному,  но  спокойному  и  не
голодному. Многие живут гораздо хуже. А с такими идейками, как  у  Интиль,
можно вообще... Что значит "вообще" - Сай додумать побоялся.
   - Скажи, а этот сын фабриканта  зубочисток  тоже  думает,  как  ты?!  -
осторожно спросил он.
   Интиль внутренне торжествовала. "Ага! Дрожишь! То ли еще будет!" И  она
с самым серьезным видом ответила:
   - Не совсем. Он - правое крыло "Миссии". Мы - левое. Если  противоречия
обострятся,  мы  отделимся  от   них.   Главное   для   них   -   духовное
совершенствование и отказ от материальных благ.  А  вот  мы  считаем,  что
самое государство - зло. Бороться надо с ним. Но даже если  думать  только
об отказе от материальных благ, то призывать к этому надо не только членов
"Миссии", но, прежде всего, служителей Логоса  и  Непостижимого,  как  это
было в ранней церкви. Они обязаны заботиться о душе, а не о чреве.
   - Понятненько, - протянул Сай и обхватил  взлохмаченную  голову.  -  Ты
хоть понимаешь, на что обрекаешь своего бедного отца?
   - Родители за детей не отвечают, - парировала Интиль и, уходя,  бросила
через плечо: - К вечеру буду. А может быть, и нет.
   Сай так разволновался, что забыл о головной боли.
   - "Не отвечают"! Ду-ура! - крикнул он в захлопнувшуюся дверь.  -  Дура!
Еще, как отвечают! Еще как!


   Сай вспомнил, что сегодня с десяти  утра  должен  проводить  занятия  с
рядовым составом. Он торопливо встал, натянул  мятую  форму,  перепоясался
потрескавшимся от старости ремнем, прицепил  кинжал  с  вытершейся  ложной
позолотой и вышел на  улицу.  Старые  сапоги  снова  начали  скрипеть  при
ходьбе. Они будто вспомнили то  давнее  время,  когда  были  новенькими  и
блестящими, как игрушка, а не уродцами со сбитыми каблуками. Сай вздохнул:
скрип был недобрым знаком. Это значит, что надо думать о  новой  обуви.  А
где ее взять? На службе если что и оставалось неразворованным, то до  него
доходило в последнюю очередь.
   Уличные мальчишки, завидев постоянный объект своих насмешек,  оживились
и еще издали наперебой закричали дразнилку:
   - Сай-доду, Сай-доду! Засыпает на ходу!
   Уже давно уважительную приставку  "доду"  Сай  слыхал  только  от  этих
мальчишек. Они забегали наперед, трясли лохмотьями  и  корчили  премерзкие
рожи.
   Сай, глядя в землю, еще больше сутулился, наклонялся  вперед  и  частил
ногами, думая, что ускоряет ходьбу. Усилия толстяка вызвали у  антупийских
мальчишек злорадный смех.
   У  ворот  базы  они  опасливо  поотстали.  Часовой,   не   удосужившись
поприветствовать офицера, загремел засовами и буркнул:
   - Вас давно господин майор спрашивал.
   У Сая под ложечкой словно раздулся шар.  Стало  трудно  дышать,  сердце
зачастило. Любознательность майора  не  предвещала  ничего  хорошего.  Сай
вообще  не  любил  быть   объектом   внимания   начальства.   Это   всегда
заканчивалось плохо. Но все же в глубине души он надеялся, что его  долгая
служба будет оценена и вознаграждена. Втайне от всех Сай  лелеял  безумную
мысль. Он понимал всю ее неосуществимость и все же надеялся. Надеялся, как
верующие надеются когда-нибудь увидеть чудо.  Вечерами,  если  он  был  не
слишком пьян, Сай в различных вариантах представлял одну и ту же  картину:
он принимает парад, посвященный Дню Возрождения Непостижимого.  Вместе  со
старшими офицерами стоит он на трибуне. Он - чуть впереди, старшие офицеры
- чуть  сзади.  Воины,  выгибая  грудь  колесом,  чеканят  шаг  и  смотрят
преданными глазами на  него,  младшего  офицера  Сая.  Блестят  начищенные
сапоги, сверкают примкнутые штыки, слышен слитный гул от шагов сотен  ног.
Пахнет ваксой и сухой пылью. Раз-два, раз-два! И все - все! -  смотрят  на
него, именно на него! А он вот так -  едва-едва  -  приветственно  шевелит
пальцами в белых перчатках. И бойцы видят  это  и  в  едином  восторженном
крике выдыхают:
   - Хай-ох! Славному Саю - доду-доду, хай-ох!!!
   Когда Сай был особенно пьян, он проговорился о своей тайной мечте.  Это
было настолько дико, что сослуживцы даже не засмеялись. Сай - ничтожество,
которое терпят только потому, что больше некого посылать за "фугасками", -
и вдруг такое.


   Рядовые уже собрались. Класс наполнял неровный  рокот  голосов,  сквозь
который то и дело прорывалось довольное ржание.  Воздух  плотно  заполняли
запахи пота, ног и мицелевой каши, которую рядовой состав получил  сегодня
утром на завтрак. Сай не любил, когда рядовым на завтрак давали  мицелевую
кашу. Она плохо переваривалась солдатскими желудками, и  к  концу  занятий
удержаться в плохо вентилируемом помещении было довольно трудно.
   Сай развесил таблицы, покашлял в кулак, постучал костяшками пальцев  по
столу, призывая к вниманию. Шум в комнате немного поутих.
   - Сегодня - тактика наблюдателя, - сказал Сай, глядя в крышку стола.  -
Прежде всего, что такое зоны наблюдения? Зоны наблюдения - это  зоны,  где
наблюдают. Ясно? Их всегда бывает три: ближняя,  средняя  и  дальняя.  Так
вот...
   Сай умолк, глядя  расширившимися  глазами  в  крышку  стола.  Она  была
покрыта блестящей черной краской, и, если пристально вглядываться в нее, -
открывалась бездонная глубина, в которой мерцали завораживающие блики. Сая
шатнуло, голова отяжелела, захотелось спать.
   Вдруг с первого ряда встал солдат и, глядя на младшего офицера наивными
наглыми глазами, задал нелепый вопрос:
   - Что, если одной зоны не окажется на месте?
   Сай вскинул голову и долго пытался понять вопрос.
   Все обратились в слух. Даже на заднем ряду перестали играть "в мыло", и
звучные щелчки оттянутым пальцем по  стриженой  голове  прекратились.  Так
ждут окончания смешного  анекдота,  когда  искусный  рассказчик  намеренно
создает паузу, а слушатели сдерживают дыхание и напрягают пресс,  чтобы  с
последним словом взорваться неудержимым хохотом.
   Медленно опустив глаза, Сай ответил:
   - Не знаю. Про это в Уставе ничего не сказано. Но я спрошу у  господина
майора, может, он знает.
   Тишина рухнула в мгновение ока. Помещение  наполнили  утробное  ухание,
стоны и какой-то астматический свист.
   Не изменившись в лице, Сай выждал, пока  веселье  поутихнет,  и  ровным
голосом продолжил:
   - Теперь о том,  чем  противник  может  демаскировать  себя.  Листьями,
сорванными для маскировки, а потом увядшими, следами колес  и  гусениц.  А
также противник может выпускать дымы...
   На солдатском жаргоне "выпускать дымы" имело совершенно особый смысл, и
комната снова взорвалась весельем.


   После занятия к Саю-доду подошел дежурный и сообщил, что господин майор
желает  видеть  Сая-доду  у  себя  в  кабинете.   Удивленный   непривычным
уважительным обращением, едва передвигая ноги от  волнения,  он  прошел  в
кабинет майора.
   - Хай-ох, господин майор!
   Майор, стоявший у карты Антупии, зашторил ее, повернулся к вошедшему  и
очень дружелюбно сказал:
   - Здравствуйте, дружище.
   У Сая отлегло от сердца.
   - Да вы садитесь, Сай-доду.
   Саю показалось, что он ослышался.
   Растерявшись, он сел на самый краешек сиденья и  поспешно  спрятал  под
стул ноги в пыльных рыжих сапогах.
   Майор сел напротив и, внимательно рассматривая Сая, сказал с простецким
видом:
   - Сколько лет вместе служим - лямку тянем! А все никак  не  приходилось
встретиться с вами в неофициальной обстановке, вот так запросто  поболтать
по душам.
   Сай ошеломленно посматривал на командира и, ничего  не  понимая,  то  и
дело краснел. Все же кое-что он понял:  господин  майор  очень  простой  и
очень хороший человек. И этот высоко стоящий человек  благоволит  к  нему,
младшему офицеру Саю-доду.
   - Угощайтесь, почтеннейший, - майор  пододвинул  к  Саю  круглую  белую
коробку с золоченой крышкой. В таких коробочках антупийские женщины  носят
благовония.
   Сай растерянно улыбнулся. Майор,  прищурившись,  смотрел  на  Сая.  Его
забавляло замешательство этого человека.
   - Это не благовония, доду. Здесь шарики из листьев  кустарника  токайя.
Хотя мне, как и всякому  истинному  фирболжцу,  претят  антупийцы,  но  их
токайя - это нечто этакое.
   Голос  у  господина  майора  был  под  стать  его   холеному   лицу   и
безукоризненно сшитому мундиру - бархатный, с благородными переливами.
   Сай был покорен  окончательно  и  бесповоротно.  Подумать  только,  как
доверяет ему  господин  майор.  В  кругу  младших  и  средних  офицеров  о
контрабандном  токайя  говорили  с  опаской.  Добывали  его  с  трудом,  а
пробовали за наглухо закрытыми дверьми.
   Сверкал  начищенный  воском  пол,  искрилась  лакированная   столешница
массивного стола, мягко сияли белоснежные портьеры. Сай плыл в полузабытьи
на волнах бархатного голоса, ощущая во рту колючую свежесть токайя.
   - ...Я знаю, вы служите давно и честно...
   - О да, господин майор!
   - Вы всем сердцем преданы делу Великой Фирболгии.
   - Это так, господин майор!
   - И я знаю вашу заветную мечту,  Сай-доду.  Это  благородная  мечта.  Я
походатайствую  в  верхах,  и  вы  будете  вместе  с   высшими   офицерами
тринадцатого  числа  месяца  Нежных  Трав  принимать  парад  в  честь  Дня
Возрождения Непостижимого.
   Сай был на верху блаженства. Это нельзя было выразить обычными словами.
   - Всем сердцем... - бормотал он. - Моя благодарность не знает границ.
   И вдруг господин майор произнес фразу, смысл который не сразу дошел  до
его сознания.
   - Не понял, господин  майор,  -  выдавил  Сай.  -  Я,  конечно,  сильно
извиняюсь.
   Господин майор поморщился, но терпеливо повторил:
   - Самые высокие  инстанции  предлагают  вам  вместе  с  дочерью  Интиль
прибыть завтра вечером на ежемесячный официально-демонстрационный  бал  во
Дворец Непостижимого. Начало бала в двадцать  ноль-ноль.  Форма  одежды  -
бальная. Вам, разумеется, - парадная.
   Господин майор с сомнением посмотрел на Сая.
   - У вас есть парадная одежда?  Впрочем,  зачем  я  спрашиваю?  Вот  вам
записка. Пойдете с ней на склад. Там что-нибудь подберите себе, - господин
майор снова с  плохо  скрываемой  брезгливостью  окинул  Сая  взглядом,  -
подберите поприличнее этого.
   Он черкнул несколько слов и протянул Саю записочку.
   Ошеломленный Сай, то кланяясь, то отдавая честь, попятился к двери.
   - Кстати, вы не знаете, по какой такой причине вас вызывают на  бал?  -
догнал его бархатный голос.
   Сай помотал головой.
   - Нет. Никак нет. То есть, не знаю.
   - Хорошо. Можете идти.
   Как ни был ошарашен Сай, он все же заметил, каким резким  и  неприятным
вдруг стал бархатистый голос.





   Стол был прямоугольный и  очень  длинный.  За  его  короткой  стороной,
словно именинник, восседал Первое Доверенное Лицо. Слева от него,  отвесив
массивную челюсть, сидел Магистр по планированию тайных акций. Рядом с ним
ерзал Начальник  внешней  разведки.  Его  грызло  беспокойство,  и,  чтобы
показать всем, что  ему  бояться  нечего,  настойчиво  пытался  рассказать
Магистру  очередной  бородатый  анекдот.  Магистр  не  реагировал  ни   на
Начальника, ни на его анекдот. Он,  как  загипнотизированный,  смотрел  на
Первого Доверенного. Магистру было не по себе - сегодня он ожидал для себя
крупных неприятностей.
   Лишь только Начальник внешней разведки наклонялся к уху  Магистра,  как
на нем тут  же  останавливался  спокойный  и  дружелюбный  взгляд  Первого
Доверенного. Начальник пугливо отшатывался.
   По правую руку размещался Утешитель и Успокоитель Нации. Как всегда, он
был  одет  в  строгий  черный  костюм  с  элегантной  бабочкой.  Галстуков
Утешитель не признавал, зная по непосредственному опыту, как легко галстук
превращается в удавку.
   Директор конторы внутренней безопасности бросал  на  всех  затравленные
взгляды, то и дело вытирал багровое  лицо  огромным  клетчатым  платком  и
судорожно сжимал-разжимал кулачки.
   Первое Доверенное Лицо легонько стукнул пальцем по крышке стола, и  все
напряглись.
   - Что нам сегодня расскажет Начальник  внешней  разведки?  -  засюсюкал
Первый Доверенный, будто разговаривал с несмышленышами ясельного возраста.
   Начальник внешней разведки вскочил с  видом  школьника,  не  выучившего
домашнее задание. Он положил толстые волосатые руки на стол, тут же  убрал
их, положил снова и, прокашлявшись, стал докладывать:
   - Удалось внедрить в обслуживающий персонал к землянам  нашего  агента.
Садовником работает. Информацию имеет только косвенную. Подтверждает,  что
они очень опасаются каких-то наших, научных  изысканий,  боятся,  что  эти
направления могут иметь  выход  в  разработку  принципиально  нового  вида
вооружений. Судя по всему,  этот  вид  вооружений  должен  быть  во  много
десятков, а может быть, и сотен  раз  мощнее  существующего  у  нас  ныне.
Проводил  попытку  по  внедрению  еще  одного  агента.   Девиз   операции:
"Спасаемый".
   - Операция, насколько мне известно, провалилась.
   - Я надеюсь... Я думаю...
   - Ах ты, мальчик-мечтатель! Не  интересует  меня,  что  ты  думаешь,  -
думать буду я! Ты скажи лучше, что сделал? Агентурные данные доложи!
   - Не имею, - упавшим голосом ответствовал Директор  конторы  внутренней
безопасности, - потому как мои агенты не смогли к землянам внедриться.
   - Ая-яй!  -  погрозил  ему  Первое  Доверенное  Лицо.  -  Ты  еще  хуже
Начальника внешней разведки. Смотри, поставят тебя в угол  Стражи  Логоса.
Слушайте теперь, дети мои, что мы тут  с  Утешителем  надумали,  -  Первый
придал  своему  лицу  добродушное  выражение,  выпученные  глаза  смотрели
доброжелательно; трогательно и жалко  выглядела  тонкая  морщинистая  шея.
Подчиненные, которые знали шефа довольно давно, не переставали  удивляться
его умению перевоплощаться. - Земляне  боятся  каких-то  наших  изысканий.
Значит, изыскания эти нам нужны. Что это за изыскания? Выяснить  пока  что
не удается. Они тщательнейшим образом подчищают всю  информацию  о  Земле,
чтобы мы не смогли уловить даже намека на  принцип  действия  сверхоружия,
секрет которого они так старательно  скрывают.  Чтобы  додуматься  -  надо
думать! Надо, дорогие дети, шевелить тем, чего у вас нет, - мозгами. Но мы
подумали за вас. Слушайте! Проще всего: похитить молодого  землянина  и  с
помощью наших спецметодов культурно попросить его рассказать все. Но мы  -
государство. Мы не имеем права похищать  землянина.  Они  за  своих  стоят
грудью, и последствия похищения трудно даже предугадать. Не исключено, что
и силу применят. И мы можем столкнуться непосредственно с тем, о  чем  так
хотим узнать сейчас, - с их сверхоружием. Но есть выход! Переводчика могут
похитить элементы,  государству  не  подчиняющиеся.  Им  переводчик  может
проговориться сам. Утешитель, доложи!
   Утешитель встал. Впрочем, нет! Не встал. Он  приподнялся.  Нет!  И  это
слово  не  годится!  Нельзя   одним   словом   определить   благороднейшее
телодвижение, с помощью которого Утешитель и Успокоитель Нации придал себе
вертикальное  положение.  Улыбаясь,  он  окинул  взглядом  присутствующих.
Улыбка носила десятки оттенков. В ней была и симпатия к присутствующим,  в
ней было и небольшое  (строго  по  вкусу!)  количество  иронии.  И  этакое
заговорщическое предупреждение было в ней: подождите, мол, сейчас я  выдам
нечто такое! Его очки в золотой оправе были  элегантны.  Идеальный  пробор
подчеркивал благородные черты лица. Вот только лоб был узковат. Но на  это
никто не обращал внимания: в госаппарате у большинства были такие лбы.
   "Обаятелен! Ох, как обаятелен, подлец!" - подумали все разом.
   -  Многоуважаемые  господа!  Дорогие  коллеги!   -   напевно   произнес
Утешитель. - В нашей стране  -  истинном  образце  истинной  демократии  -
существует терпимость в отношении самых различных  взглядов,  воззрений  и
идей. Порой доброта и терпимость наша оборачивается против нас  самих.  Но
это не собьет нас со стези гуманизма. Хочу сообщить  вам,  многоуважаемые,
что в нашей столице уже около  года  существует  некая  "Миссия  истинного
божественного света". Они стремятся к простоте, к единству с  природой,  к
неформальным  простым   отношениям   и   к   самоусовершенствованию.   Все
материальное - для  них  зло.  Мы  не  препятствовали  им.  Пусть  тешится
молодежь. Но недавно в этой секте появилось новое ответвление. Приверженцы
нового направления в безумном ослеплении смеют утверждать, что государство
- зло; что Непостижимый, да будет он жив, здрав и невредим, - ипостась  не
божественного Логоса, а дьявола Энтропа! Такого рода учение может толкнуть
его последователей на террористический акт. Нетрудно предугадать, в чем он
будет заключаться. Вероятнее всего, они похитят молодого землянина. У  них
для этого скоро появится теоретическая предпосылка. А именно...
   - Дай им хорошую теорию, они ради этой теорийки мать родную зарежут,  -
хохотнул Магистр по планированию тайных акций.
   Первый  Доверенный  благосклонно  отнесся  к  шутке,  и   все   немного
посмеялись.
   - А именно, - продолжил Утешитель. - У землян больше  изобилия.  У  них
выше   материальный   достаток.   Следовательно,    земляне    поклоняются
материальному, а материальное - это дьявол. Окончательный  вывод:  земляне
поклоняются дьяволу. Наш спецотряд перехватывает у них пленника. Я не могу
гарантировать, что акция окажется абсолютно  бескровной.  "Дерево,  давшее
хотя бы один  ядовитый  плод,  должно  быть  срублено".  Так  говорится  в
"Откровениях" Непостижимого. Важная деталь: теракт "Миссии"  произойдет  в
рабочем  квартале.  В  случае  непредвиденной  утечки   информации   можно
переложить ответственность за содеянное на его жителей. У меня все.
   Утешитель сел и изящно возложил подбородок на тыльную сторону ладони.
   -  Все  поняли?  -  вопросил  Первый  Доверенный,  с  брезгливым  видом
оглядывая членов Совета.
   - Поняли, - единым духом выпалили они.
   - Надеюсь, хоть и сомневаюсь, - оттопырил губу Первый.  -  Утешитель  у
нас умница и очень меня утешает. А вот ты. Магистр, почему не ты предложил
план операции? Ты же за тайные акции в ответе - полувоенные  акции  и  все
такое!
   Магистр встал, надулся и побагровел до такой  степени,  что  без  труда
смог бы замаскироваться в помидорах.
   - Я... Это... Отряд  готовится...  Но  еще  не  совсем  готов.  Хорошие
ребята. В Антупии служили. С обеих рук стреляют.
   - Да сядь ты, - затосковал Первый.  -  Тебе  не  обязательно  вставать,
чтобы твою дурь увидели. Дал же Логос или Энтроп  мне  таких  работничков!
Придется тебя все-таки отослать в Антупию. Пару раз нарвешься на засаду  -
сразу в голове просветлеет!
   Первое Доверенное Лицо побарабанил пальцами по столу, помолчал  немного
и, глядя в сторону, сказал:
   - Подведем теперь итоги. Руководитель "Миссии  истинного  божественного
света" - мой человек. Я ему плачу. Через него и  будем  воплощать  замыслы
наши. А вами, дети мои, я не доволен. Даже Утешитель на этот раз не  попал
в десятку. Одни совсем не думают. Другие слишком  много  разводят  теорий,
которые вроде бы и хороши - сами по себе, - но только лишь как абстрактная
игра ума, оторванная от реальной почвы. Это я о тебе, Утешитель.  Умник  -
это не всегда комплимент. Я помню о твоем предложении,  когда  мы  узнали,
что в "Миссии" возникает учение о Непостижимом как  ипостаси  дьявола.  Ты
предложил внедрить в "Миссию" логическую цепочку: наше  государство  -  их
враг,  воплощение  Энтропоса;  Логос  завещал  возлюбить   врага   своего:
следовательно, надо возлюбить государство, ибо оно их враг.  Это,  дружок,
красиво, но не слишком мудро. Они, думаешь, создают учение потому, что  их
не устраивает логическая конструкция официального учения? Как бы  не  так!
Его создавали люди,  не  глупее  членов  "Миссии  истинного  божественного
света". Подумайте, почему они  так  яростно  проповедуют  бедность?  Разве
логичнее быть бедным, нежели богатым?  Эмоции  идут  впереди  разума,  мой
бедный разумный друг! Эмоции!!! Эти человечишки не  могут  быть  богатыми.
Эмоциональный  протест  бросает  их  в  другую  крайность.  Они   начинают
проповедовать бедность как высшее благо. Всегда! Зарубите  себе  на  носу:
всегда логика - не причина поступков.  Она  служит  их  оправданием,  реже
объяснением. Исходя из сказанного, тебе, Утешитель, будет такое  указание:
ты должен в сжатые сроки создать теорию, направленную против землян. Кроме
четко разработанной логической конструкции,  она  должна  иметь  опору  на
сферу подсознательного, то есть должна учитывать  потребности  людей.  Это
должно выглядеть приблизительно так:  земляне  живут  в  полном  достатке.
Можно сказать, они купаются  в  материальных  благах.  Надо  так  долго  и
красочно расписывать, как хорошо  земляне  живут,  чтобы  у  членов  секты
слюнки побежали. И за это они позавидуют  землянам  смертельной  завистью.
Вот тогда мы и бросим им приманку о дьяволах-землянах  и  о  необходимости
захвата землянина  в  качестве  заложника.  Зачем  захватывать  землянина,
спросят они? А затем, чтобы потребовать от государства - от нас, то  есть,
- прекращения всяких отношений с Землей. И пусть земляне убираются на свою
Землю! Это будет официальная версия похищения. Не  забывайте  об  истинной
причине: мы  должны  выкачать  из  молодого  переводчика  сведения,  какие
научные Изыскания  мы  не  должны  вести,  по  мнению  Земли.  Все!  Конец
обсуждения. Расходитесь. Утешитель, останься!
   Члены Совета, соблюдая церемониал, пятились  до  дверей  и  исчезали  с
криком "хай-ох".
   Первое Доверенное Лицо, по-старчески подшаркивая, подошел к Утешителю и
Успокоителю Нации и положил  ему  руку  на  плечо.  Утешитель  смотрел  на
Первого преданным, влажно поблескивающим взглядом.
   - Ты заметил, что Директор конторы внутренней безопасности не сказал за
весь совет ни единого слова?
   Взор Утешителя затуманился печалью.
   - Да, господин Первый!
   - И у него ужасно воняют ноги.
   Лицо Утешителя исказила гримаса отвращения.
   - О, это невыносимый запах!
   Первое Доверенное Лицо прошелся по комнате, зачем-то погладил гардины и
сказал медленно, будто размышляя вслух:
   - Как ты считаешь, Утешитель, нужен нам сейчас мученик?
   - Еще как! - с гаденькой улыбкой закивал Утешитель. -  Мы  отомстим  за
его мученическую смерть крикунам и оппозиционерам!
   - К тому же, - задумчиво добавил Первый,  -  если  у  живого  Директора
могут дурно пахнуть ноги, то с мертвыми  мучениками  этого  не  случается.
Решено.  Сопровождать  землянина   будет   Директор   конторы   внутренней
безопасности. Охранников подбери таких, чтобы не жалко было потерять.
   -  Слушаюсь!  -  Утешителя  будто  подбросила  пружина.  -   Немедленно
приступаю к выполнению ваших мудрых указаний.
   Первый пожевал губами, что-то припоминая.
   - Чуть не забыл. Надеюсь, землянин сам попросил о вылазке в город?
   - Конечно! На нашей базе в Антупии служит...
   Первый замахал обеими руками.
   - Избавь меня от деталей! Детали продумаешь сам. Ведь я  доверяю  тебе,
как себе самому!
   В знак величайшей благодарности Утешитель и Успокоитель Нации  приложил
руку к сердцу.
   - Еще одно... К тебе будет просьба.  Магистра  по  планированию  тайных
акций мы переведем в Антупию. Будет руководить нашими базами  там,  взамен
убитого вчера в засаде. Для нового составь инструкцию о  том,  что  тайные
акции должны планироваться и  проводиться  таким  образом,  чтобы  никому,
кроме доверенных лиц, не была очевидна какая-либо ответственность  за  них
правительства Фирболгии  и  чтобы  в  случае  их  раскрытия  правительство
Фирболгии могло правдоподобно отрицать какую-либо причастность к ним.
   - Немедленно приступаю к воплощению ваших ценных замыслов!
   - Иди-иди, сын мой.
   Ласковая улыбка округлила старческие, в красных прожилках щечки Первого
Доверенного Лица.
   С балетной сноровкой Утешитель и Успокоитель Нации попятился и с криком
"хай-ох" исчез.
   С той же улыбкой на лице Первое Доверенное Лицо  нажал  на  кнопку  под
крышкой стола. На вызов явился гориллоподобный начальник личной охраны.
   - Тебе не кажется, что на фоне всех этих  болванов  Утешитель  набирает
слишком много власти?
   Верзила прохрипел в ответ нечто нечленораздельное.
   - Прикрепи к нему еще двоих наблюдателей. И не  забывай  об  обновлении
средств электронного слежения взамен обнаруженных.





   Михаил Семенович рассматривал миниатюрную подслушивающую "булавочку".
   - Обратите внимание, - обратился он к молодым коллегам.  -  Как  быстро
они достигли следующего уровня миниатюризации. Уплотнили схему.  Поставили
П-отражающий слой. Индикация этой бижутерии стала труднее. А?..
   - Мы стимулируем  ихний  прогресс  самим  своим  присутствием,  шеф!  -
гаркнул Северин. - И потому отселева нельзя нам  уходить,  как  давеча,  к
примеру...
   -  Нельзя?  Кто  знает,  кто  знает...  Обстановка  накаляется.  Я  это
чувствую. Гладок и однонаправлен поток исторического процесса  в  учебнике
истории. Но здесь, так сказать, вблизи, он шумит, бурлит,  порой  и  назад
может повернуть ненадолго. Тут надо глядеть в оба:  можно  и  в  водоворот
угодить! Экскурсия, на которой так  настаивает  Владимир,  как  раз  может
оказаться подобным водоворотом.
   - Михаил Семенович, -  Северин  обратился  к  Посланнику  сдержанно  и,
вопреки обыкновению, очень серьезно. - Если что случится, вы снова  будете
призывать к сдержанности. А мне кажется, идее надо противопоставлять идею,
но силе - силу! Ребенок, разумеется, воспитывается словами и примером.  Но
иногда его и шлепнуть не грех!
   - Как вы представляете шлепок целой цивилизации?
   - Я говорил вам уже. Вы знаете...
   - Знаю. Поэтому я против. Вас возмущает жестокость людей. Они  жестоки,
потому что жесток мир, в котором они живут. И мы будем исправлять и мир, и
людей. Исправлять постепенно.  Если  сильно  надавить,  можно  сломать.  И
нельзя рубить сплеча, поступать опрометчиво, под влиянием первого чувства.
Мы порой просто их не понимаем. Володя, хотите простейший  психологический
этюд?
   Володя кивнул.
   - Тогда слушайте.  Представьте  себе,  что  вы  едете  в  переполненном
транспорте. И вот вы видите, что на сиденье сидит крепкий с  виду  молодой
человек,  а  рядом  стоит  пожилая  женщина.  Что  вы  подумаете?  Что  вы
предпримете?
   Володя пожал плечами:
   - Элементарно!
   Северин, не сдержавшись,  хмыкнул.  Михаил  Семенович  бросил  на  него
строгий взгляд.
   - Только без подсказки!
   - Зачем мне подсказка? - удивился переводчик. - Все очень просто. Я  не
хочу плохо думать о стоящей  рядом  женщине.  Может  быть,  она  о  чем-то
задумалась, или она от природы рассеянна, или  неприятности  какие-нибудь.
Поэтому я ей ничего не скажу, а  просто  подойду  к  молодому  человеку  и
поинтересуюсь, как он себя чувствует. Помощь, естественно, предложу.
   - Почему вы  решили,  что  ему  необходима  помощь?  -  спросил  Михаил
Семенович.
   - Что же тут непонятного? - Володя был сбит с  толку.  -  Раз  сидит  и
места не уступает, значит, очень нездоров. Это само собой понятно.
   - Здесь это не само  собой  понятно,  -  принялся  втолковывать  Михаил
Семенович. - Здесь прочие пассажиры прежде  всего  подумают,  что  молодой
человек - наглец, не желающий уступать место старухе  только  потому,  что
ему сидеть удобно. Как правило, в таких случаях все делают вид, что ничего
не замечают. Иногда,  если  сидящий  молодой  человек  выглядит  не  очень
сильным физически, отважатся на замечание. Вот так-то.
   - Этого не может быть!
   - Вы мне не верите?
   - Верю. Но... Какой злой мир!
   - Скорее, какой несчастный  мир.  Северин,  что  вы  думаете  по  этому
поводу?
   Северин молчал и со смущенным видом вертел в руках "булавочку".
   - Перед микрофоном я всегда как-то теряюсь, - ответил он со  смешком  и
бросил на шефа виноватый взгляд. - В пылу полемики  мы  не  отключили  эту
фитюльку.
   Михаил Семенович мгновение смотрел на Северина непонимающим  взором,  а
потом вдруг засмеялся  заразительным  смехом,  сотрясающим  его  худенькое
тело. Северин, присоединил к его смеху  громовые  раскаты  своего  хохота.
Володя,  до  конца  не  разобравшись  в  истоках  интеллектуальной  битвы,
несколько раз подхихикнул.
   Когда смех утих, Володя обратился к Посланнику:
   - Михаил Семенович, я хочу объяснить причину, по  которой  попросил  об
этой экскурсии. Интересы дела и, прежде всего, дела...
   - Разумеется, так сказать, дела,  -  поддакнул  Посланник.  Он  склонил
голову набок, и хохолок на его голове тоже склонился в сторону.
   - И прежде всего дела, - охотно согласился Северин.
   - Как переводчик, я должен более детально изучить быт страны и  э...  -
Владимир,  видя  чрезвычайное  внимание,  с  каким  его  слушали  коллеги,
почему-то  начал  сбиваться  с  мысли.  -  И  мы  должны,   мы...   должны
изыскивать...
   - Разумеется, мы должны изыскивать, - и  на  сей  раз  не  противоречил
Посланник. - Так что же мы должны изыскивать?
   - Ля фам! - не удержавшись, со смехом выпалил Северин.
   Владимир оскорбился и умолк.
   Михаил Семенович посмотрел на своего помощника  с  укоризной.  Он  взял
переводчика под локоть и мягко сказал:
   - Не обижайтесь на Северина. Он добрейший  человек,  но  иногда  бывает
медведь медведем.
   Северин воздел перст.
   - Истинно говорю: здесь можно замедведеть и оберложиться!
   - Да, да. Что-то в этом роде. Послушайте, Володя. Мы,  на  ваш  взгляд,
так странно относимся к экскурсии потому,  что  знаем  о  ней  нечто,  вам
неизвестное.
   - Секундочку, - вмешался в разговор Северин. - Давайте все же прекратим
прямую трансляцию.
   Жестом фокусника он выхватил из  кармана  маленькие  щипчики  и  сдавил
стеклянную головку "булавки". Раздался хруст.
   - Теперь можно говорить и гутарить, а также провозглашать и изрекать, -
с удовлетворением констатировал он.
   -  Знаете  что?  Давайте  перейдем  в  столовую,  -  предложил   Михаил
Семенович. - Выпьем чаю.  У  меня  есть  даржилингский  и  ассамский  чай.
Настоящие любители предпочитают пить чай без  добавок.  Но  я,  признаюсь,
люблю добавлять липу и землянику.
   Они перешли в столовую. Обстановка там была  очень  простой:  небольшой
стол, покрытый светлым  пластиком,  несколько  белых  табуретов,  плетеные
стулья у стены и на стене - узкий шкафчик, покрытый тем же пластиком,  что
и стол.
   Через окно был виден небольшой садик Представительства. В самом  центре
садика, среди зелени местных  растений,  выделялся  благородным  багрянцем
земной клен.
   - Ему уже лет десять, - кивнул Посланник в сторону клена.  -  А  все  в
рост человека. Микродобавки в почву  внесли,  каждый  день  поливаем  -  и
никакого результата. Не растет клен! Не хватает чего-то неощутимого. Вот и
я, как дерево это. Тоскую по Земле. И с годами  чувство  это  не  слабеет.
Любая дыра на Земле  райскими  кущами  представляется.  Но  это  еще,  так
сказать, полбеды. Побуду на Земле неделю - и снова на Фирболгию тянет.
   Он разлил в тонкостенные чашечки ароматный напиток.
   - Приступим к светской беседе. Мы хотим ознакомить вас в общих чертах с
местной обстановкой. Северин, может быть, вы начнете?
   - Хорошо. Климат этой страны не отличается отменной мягкостью, -  начал
резвиться Северин. - Аборигены далеко не просты. Если я скажу, что они все
как   один   отличаются   многотерпимостью   и    доброжелательностью    к
инопланетянам, пусть меня сильно накажет ихний ведущий бог Логос!
   - Нет, нет, - прервал его Посланник. - Давай об этом - посерьезнее.  Ты
сегодня  положительно  невозможен.  В  следующий  раз  будешь  юморить   в
специально для этого отведенном месте и в  определенное  время.  Прекрати.
Это отвлекает. Я буду  излагать  факты.  Климат...  Континентальный.  Ночи
прохладные, день жаркий.  Люди...  Одним  словом  их  охарактеризовать  не
берусь. Они разные. Есть хорошие, есть плохие.  Есть  добрые,  есть  злые.
Есть порядочные, а есть...
   - А есть Утешитель и  компания,  -  скороговоркой  вставил  Северин  и,
поверженный ледяным взглядом начальства, виновато опустил голову.
   - Теперь о социально-экономическом устройстве. Здесь явно разновидность
капитализма, в который прорастает империализм.  Идеологическая  надстройка
тут очень пестрая и очень-очень своеобразная. В  ней  чрезвычайно  странно
сочетаются  философские   построения   древних   мудрецов,   средневековых
схоластов и современные научные  изыскания.  Механизм  оболванивания  масс
здесь  отлажен  идеально,  а  руководит  этим   механизмом   Утешитель   и
Успокоитель Нации. Женщины на  Фирболгии  очаровательны,  но  браки  их  с
землянами  бесплодны.  Это  проверено  на  опыте,  -   Северин   почему-то
поперхнулся чаем и  закашлялся.  -  Искусство  Фирболгии  весьма  развито.
Особенно  хороша  живопись.  Насколько  вы  догадываетесь,  информация   о
деятельности различных групп в данной  стране  у  нас  достаточно  полная.
Сбором информации занимаются биозлектронные аналоги,  выполненные  в  виде
животных и птиц. Ну, и местные жители помогают. Да,  чуть  не  забыл.  Все
теоретические доктрины в Фирболгии зиждятся на религиозной основе. Мы, как
видите, не только торговлей занимаемся. Перед нами  поставлена  архиважная
задача не допустить создания в Фирболгии атомного оружия. Это  достигается
недопущением разработок в области атомной энергии вообще.  Их  цивилизация
еще не достигла той степени зрелости,  которая  позволит  им  остановиться
перед соблазном направить силу атома на убийство.
   Никак не вязались слова  Посланника  с  этой  простенькой  столовой,  с
тихими, ласковыми лучами солнца и паутинкой за окном, плавно  изогнувшейся
под неощутимо легким дуновением ветерка.
   Михаил Семенович глянул на часы и встал.
   - Препоручаю  вас  попечению  Северина.  Он  как  технический  директор
займется всеми практическими вопросами. Экскурсия только через две недели.
Вы успеете подготовиться. - Он внимательно и очень дружелюбно посмотрел на
молодого коллегу. - Во время экскурсии  будьте  поспокойнее.  У  нас  есть
возможность помочь вам в критическую минуту. Но не расслабляйтесь!  Мы  не
всемогущи.
   Он вышел.
   Северин окинул критическим взглядом долговязого переводчика.
   - А ну-ка, согни руку!
   Владимир  удивился,  но  руку  согнул.   Северин   пощупал   бицепс   и
одобрительно прищелкнул языком.
   - В общем-то ничего. В институте вам  предлагали  аксиому  о  том,  что
внутреннему  богатству  должно  соответствовать  физическое  совершенство?
Очень хорошо! На Логосом забытой Фирболгии  большинство  обитателей  ценит
это самое физическое  совершенство  превыше  всего.  Особенно,  когда  оно
подавляет  менее  выраженное  физическое  совершенство  оппонента.   Проще
сказать: закон кулака здесь в большом почете. Чем больше кулак, тем больше
убедительных аргументов он вмещает. Так гласит фирболгская мудрость. Можно
вопрос?
   Володя позволил.
   - Если того потребует ситуация, сможешь ли ты ударить человека?
   Володя призадумался.
   - Ударить?.. Человека?.. Вопрос как-то странно поставлен. Ведь личность
человека неприкосновенна!
   Северин досадливо крякнул.
   - Как сказано в "Житии Остапа Ибрагимовича", неприкосновенна  не  может
быть даже особа, приближенная к императору.
   - Впрочем, - решил исправить оплошность переводчик,  -  если  возникнет
определенная ситуация... Если возникнет ситуация,  когда  от  этого  будет
зависеть жизнь другого человека...
   - Достаточно, - быстро  перебил  его  Северин.  -  Пока  вы,  уважаемый
коллега, решали эту задачу, мало смыслящий в этике оппонент сильным ударом
в поддых избавил вас от необходимости, а  равно  и  возможности  решать  и
мыслить. Ты превращаешься  в  сгусток  боли  и  принимаешь  горизонтальное
положение. С логической точки зрения это правильно, так как горизонтальное
положение тела энергетически более выгодно, чем вертикальное.  Оппонент  в
это время усиленно обрабатывает  тебя  ногами.  Здесь  моден  такой  метод
убеждения - с ножным приводом. Вот так-то! А  вы  говорите:  гуманизм!  На
Фирболгии сейчас такое мало кто носит, здесь это еще не вошло в моду.  Две
недели, которые остались до экскурсии,  срок  маловатый.  Придется  нам  с
тобою  немало  поработать.  Учитывая  твою  общую  физическую  подготовку,
постараемся кое-чего добиться. Пошли в спортзал.
   Длинным коридором они прошли в спортзал.  Оборудован  он  был  довольно
стандартно.  На  полу   валялись   маты;   с   потолка   свисали   кольца,
отполированные руками Северина до  блеска;  в  дальнем  углу  экзотическим
плодом  свисала  боксерская  груша;   ближе   к   окну   растопырил   ноги
гимнастический конь.
   - Присядем, - предложил Северин.  -  Занятия  наши  будут  состоять  из
теоретической  части  и  части   практической.   Вначале   изучим   приемы
маскировки, начиная с таковых у ниндзя. Слыхал о таких?
   - Ниндзя... Это что-то японское, - неуверенно произнес Владимир.
   - Именно. Это люди-невидимки. Вот посмотри.
   Северин поколдовал у пульта. На окна упали шторы. Наступила темнота.
   Темнота была неполной, и по мере  того,  как  глаза  привыкали  к  ней,
переводчик все лучше различал Северина, стоявшего неподалеку.
   - Хорошо меня видишь? - деловым тоном спросил Северин.
   - Хорошо.
   - Теперь смотри внимательно.
   Он сделал быстрое движение, лица Владимира коснулся легкий ветерок... и
место, где только что находилась человеческая фигура, опустело.
   - Где ж этот... гм... дух? Найду нахала! Уж больше не уйдет он цел! Он,
вероятно, в дверь подвала верхом на бочке улетел? -  шутливо  процитировал
Володя.
   Несмотря  на  шутливость  интонации,  голос  его  дрогнул.  Северин  не
отвечал.
   - Ты где?
   Северин молчал.
   - Ладно! Признаю тебя гением маскировки! Отзовись!
   В ответ - ни звука.
   Владимир внимательно осмотрелся. Нигде и намека на человеческую фигуру.
Хотя - если присмотреться - темнота у пульта  чуть  гуще.  Он  вглядывался
туда, изо всех сил напрягая зрение.
   - Северин, - сказал он неуверенно. - Я тебя обнаружил.
   Шторы на окнах поднялись. Возле пульта  стоял  Технический  Директор  в
длинной черной накидке. Он щурился и довольно улыбался.
   - Вот тебе  элементарный  пример  маскировки.  Здесь  используются  два
элемента: маскировка формой и цветом. Видишь, накидка балахончастая, вся в
складках. Это скрадывает очертания человеческой фигуры. Зачем черный цвет,
объяснять не  надо?  Очень  хорошо!  Есть  и  более  совершенные  средства
маскировки. Самый сложный из них -  психодинамический  удар.  Он  вызывает
ретроградную амнезию. Проще говоря, он  память  отшибает.  Подвергнувшийся
психодинамическому удару забывает все, что с ним было в момент воздействия
и за полчаса до него. А  теперь  еще  одна  демонстрация.  Еще  раз  прошу
внимания!
   Северин повесил балахон и лукаво подмигнул переводчику. Володя  во  все
глаза наблюдал за товарищем. Теперь-то ему не удастся объегорить!
   Северин, стоявший в пяти метрах от Владимира, плавно и  очень  медленно
повел рукой и вдруг оказался рядом с переводчиком. Еще мгновение, и он был
за его спиной.
   - Это приемы ситтматеров с планеты Болл, - пояснил Северин,  дыша  чуть
чаще  обычного.  -  Отряды  крестьян-ситтматеров  применяли   его   против
вооруженных до  зубов  феодалов.  И  небезуспешно.  Прием  передавался  от
поколения к поколению и был абсолютно засекречен. Тайну  его  не  выдавали
под жесточайшими пытками. Как ни странно, в техническом  отношении  он  не
очень сложен.
   Владимир скептически улыбнулся.
   - Я имею в виду, относительно не очень сложен, - поправился Северин.  -
Им можно овладеть довольно быстро. Есть  приемы,  для  овладения  которыми
нужны месяцы и даже годы.  Владение  приемом  нужно  доводить  до  полного
автоматизма. В приеме ситтматеров есть одно обязательное условие - крепкая
сердечно-сосудистая система.
   Он с удовлетворением окинул взглядом Владимира.
   - У тебя, я вижу, с этим все в порядке. Дело в  том,  что  сверхбыстрое
движение, которое лежит в основе приема,  основано  на  анаэробной  работе
мышц. Возникает огромная кислородная задолженность. И тэ дэ и тэ пэ.
   - Хватит теории. Если ты сейчас начнешь мне  рассказывать  о  структуре
мышечного актомиозина, я усну! - твердо пообещал Владимир.
   - Хорошо. Еще несколько замечаний общего плана - в будем  считать,  что
теоретическое  вступление  закончено.  Что  нам  нужно  для   победы   над
противником? Быть точнее и быстрее, чем он. Это раз.  Второе:  у  человека
есть определенные точки, на которые  надо  воздействовать  при  проведении
боевых приемов. Не надо морщиться! Если  перефразировать  поговорку,  надо
рвать там, где тонко. И делать это  с  максимальной  быстротой.  Противник
нетерпелив и долго ждать окончания приема не  хочет.  Есть  еще  некоторые
элементарные  соображения:  зная  приемы,  человека   легко   вывести   из
вертикального положения, ибо оно неустойчиво. Далее... Наблюдательные люди
давно заметили, что у человека, как правило, две руки. Как бы ни был силен
человек, но две руки противника сильнее  его  одной.  Это  старый  военный
принцип: сосредоточить в нужном месте  войско,  образовав  ударный  кулак.
Далее... Оружием безоружного человека может служить кулак, локоть,  плечо,
ступня, колено, лоб. Надо научиться наносить удары  из  любого  положения.
Желательно, чтобы удары были не одиночными, а наносились сериями.
   Северин громко вздохнул, тщательно вытер сухой лоб и заключил:
   - На этом вступительная часть заканчивается. Ну-с, наденем наш бурнус.
   И он указал на шкафчик, в котором висели спортивные костюмы.





   Кабинет Первого Доверенного Лица был  огромен.  В  нем  можно  было  бы
устроить кинотеатр средней вместимости. Возле стены  стоял  монументальных
размеров стол - произведение скорее архитектора, чем плотника.  Обнаженные
кариатиды  с  накарминенными  губами  и  позолоченными  сосками   преданно
смотрели вниз на хозяина кабинета.
   Самое владелец кабинета восседал за столом  и  с  хмурым  видом  чертил
пальцем по его полированной поверхности. Что-то решив, он негромко  сказал
в микрофон:
   - Секретарь! Сюда!
   Массивная дверь тут же  отворилась,  и  в  кабинет  боком  проскользнул
секретарь. Он бесшумными шагами  подошел  к  столу  и,  склонив  крохотную
головку, включил диктофон.
   - Слушаю.
   Первый с неудовольствием посмотрел на секретаря.  Что  он  за  человек,
секретарь этот? Голос  какой-то  блеклый,  без  интонации,  и  взгляд  без
выражения. Никак нельзя догадаться, о чем он думает. Хотя бы  льстил,  как
остальные. Тогда было бы все ясно.
   -  Хотел  бы  я  знать,  сын  мой,  о  чем  ты  думаешь  и  что   собой
представляешь? - сказал Первый, выпучив глаза. На лице  у  него  появилось
выражение, которое обычно приводило подчиненных в смятение.  Но  секретарь
оставался невозмутимым.
   - Я всецело предан вашей милости, - отвечал он.
   - Предан, - передразнил его Первый, скорчив отвратительную  гримасу.  -
Нет людей преданных, есть проданные.
   Он молча пялился на секретаря и все больше багровел.
   - А?! Что ты молчишь?! - вдруг взревел он.
   - Я неоднократно доказывал вашей  милости  свою  преданность  делом,  -
абсолютно спокойно повторил секретарь.
   - Ладно, - проворчал Первый. - Будем считать, что ты меня почти убедил.
Почти!.. Понял? Ты помнишь, о чем  я  тебя  просил?  Заключение  экспертов
готово?
   -  Да.  Заключение  я  дал  Универсууму.  У  него  есть  на  этот  счет
определенные соображения.
   - Он еще может соображать? - грубо хохотнул Первое Доверенное Лицо.
   Секретарь подобострастно улыбнулся в ответ, обнажив  крепкие  блестящие
зубы с острыми конусами клыков.
   - Ему день не делали уколов, и это сделало  его  очень  покладистым.  К
тому же неудовлетворенная потребность обостряет ум.
   - Приглашай дорогого гостя.
   Секретарь  выглянул  в  приемную  и  что-то  коротко  приказал.   Дверь
распахнулась, и в кабинет вошел истощенный небритый человек. Его нищенское
одеяние абсолютно не вязалось с помпезной роскошью кабинета.
   Человек подошел к столу и расслабленно плюхнулся в кресло. Он изо  всех
сил пытался сдержать бьющую его дрожь, но это ему никак не удавалось. Лицо
странного  посетителя  было  серым,  веко   правого   глаза   беспрестанно
дергалось.
   - Здравствуй, гордость фирболгской науки, - ласково  приветствовал  его
хозяин кабинета.
   - А я тебе, подонок, здравствовать не желаю! - окрысился гость.
   - А-яй-яй, - сокрушенно покачал  головой  Первый.  -  И  в  таком  тоне
говорит со мной бывший Председатель Комиссии по науке, культурный человек!
   - Я всегда говорил то, что думал, - резко ответил бывший  Председатель,
с трудом разжимая сводимые спазмом челюсти.
   - Поэтому ты сейчас в таком плачевном положении, - проворковал  Первый.
- Надо было думать, что говорить. Эх, Универсуум, Универсуум!  Хотел  я  с
тобой поговорить. По-дружески.  По  душам.  За  ампулкой  известного  тебе
препарата. Но ты так негативно настроен,  что...  Видно,  придется  беседу
отложить.
   Универсуум вскочил и, весь напрягшись, прохрипел:
   - А если я сейчас прыгну на тебя и перегрызу твое поганое горло?
   - Не забывай о собачках за портьерой, -  почти  пропел  Первый.  -  Они
доберутся до твоего горла быстрее. Не советую, дитя мое,  ерепениться.  Ты
забываешься. Пользуетесь вы все моей добротой.  Начинаю  понимать,  что  в
воспитательных целях, для вашей же пользы, мне нужно быть с вами построже.
Вот,  например,  хотел  я,  чтобы  тебе  сейчас  укольчик  сделали,   дабы
прекратить муки, снедающие тебя. Но...
   - Что "но"?! - вскричал Универсуум.
   - Но придется повременить. С воспитательной целью.
   Глаза Универсуума налились кровью.
   - Приказывай, дрянь! - он заскрипел зубами. - Сначала вы приучили  меня
к наркотикам, насильно приучили, а теперь пользуетесь этим как поводком!
   - Фу, как скучно, - Первый зевнул. - Ты говорил об этом сотни  раз.  Не
надоело? Секретарь, правда скучно?
   Секретарь безучастно кивнул.
   Первый ткнул пальцем в сторону Универсуума.
   -  Ты  бунтуешь!  За  это  я  могу  и  даже  должен  наказать  тебя.  В
воспитательных целях, как я уже сказал. Но я добр.  И  я  могу  дать  тебе
полдозы прямо сейчас. Тебе и делать-то ничего для этого  не  надо.  Только
сказать: "Я - дерьмо!"
   Универсуум опустил голову и  что-то  тихо  пробормотал.  Первый  поднес
ладонь к уху.
   - Стар я стал. Ничего  не  слышу.  Повтори,  пожалуйста,  отчетливее  и
громче!
   Универсуум ухватился  за  край  стола  так,  что  побелели  пальцы.  Он
ввинчивался ненавидящим взглядом в глаза собеседника, углы его  рта  то  и
дело дергались, и казалось, что лицо озаряется  улыбкой  -  короткой,  как
вспышка молнии. Первый представил себе, что эти самые пальцы сомкнулись на
его горле.
   - Ну, ну... - забормотал он, вдвигаясь поглубже в кресло.  -  Я  просил
тебя исполнить что-то на "бис".
   Универсуум, придя в себя, с трудом выпрямился и заорал:
   - Я - дерьмо! Как и ты! Как и все вокруг!
   - Хорошо. Держи.
   Первое Доверенное  Лицо  достал  из  стола  шприц-тюбик  и  метнул  его
Универсууму. Тот поймал шприц на лету. Руки его дрожали, и он все никак не
мог расстегнуть пуговицу на запястье. Универсуум с силой дернул - пуговица
отлетела. Постанывая от нетерпения, он задрал рукав и  с  профессиональной
точностью вогнал иглу прямо в вену.
   Дрожь тут же  унялась,  лицо  его  порозовело.  Универсуума  неудержимо
тянуло говорить.
   - Это же надо придумать эту  мерзость  гидрохлорид!  Однако  же,  какое
божественное  самоощущение  после  инъекции!  По  сути  дела,  человек   -
совокупность  огромного  количества  химических  реакций,  протекающих   в
микрообъемах, ограниченных клеточными мембранами. Я  добавляю  в  человека
каплю определенного препарата. Химизм реакций  изменяется  очень  немного,
почти незаметно. Но по самоощущению  -  я  бог,  я  равен  самому  Логосу!
Человеку кажется, что он властелин своей судьбы, что он повелевает  своими
поступками.  Как  бы  не  так!  Он  обыкновенная  химическая  фабрика   по
производству воды и углекислого газа. Именно таковы конечные продукты  его
обмена. Все  поступки  человеческие  направлены  на  создание  оптимальных
условий для протекания химических реакций в нем. А люди  -  самовлюбленные
глупцы, - когда пытаются оправдать самые  низменные  из  своих  поступков,
говорят: "Ничто человеческое вам  не  чуждо!".  Ничто  химическое  нам  не
чуждо! Ничто животное нам не чуждо!
   Первый расцветал в улыбках и одобрительно кивал головой:
   - Вот и хорошо! Вот и расчудесно! Теперь  попрошу  тебя  набросать  еще
одну модную  теорийку.  Наподобие  той,  по  которой  мы  создали  "Миссию
истинного божественного света". Чтобы  люди  не  лезли  в  политику,  надо
занимать их мозги чем-нибудь иным. Что нужно людям? Пища для желудка и для
ума. Она не должна  быть  слишком  тяжелой  и  обязана  создавать  иллюзию
сытости. Понял? Иллюзию, и не более! Я не заинтересован в том, чтобы они и
в самом деле были сыты. Сытый человек неуправляем. Таковы мои  соображения
по данному поводу. Придумай что-нибудь такое, - Первый пощелкал  пальцами.
- Чтобы там было немного  против  официального  учения.  Почти  незаметный
штришок.  Совсем  чуть-чуть.  Это  привлекает.  Случайно  заметившие  этот
штришок будут считать себя почти революционерами,  этакими  тираноборцами!
Приятно покрасоваться перед барышней критическим образом мыслей. Ха-ха-ха!
Любая плесень  думает,  что  она  производит  пенициллин,  и  каждая  жаба
пытается выкарабкаться на кочку, чтобы осчастливить своим видом как  можно
большее количество зрителей! Много тебе надо времени на размышления?
   Глаза Универсуума вдохновенно заблестели:
   - Времени не надо вовсе. Я готов уже сейчас.  Можно,  например,  ввести
хорошо забытое старое... Почему  бы  и  нет?  Итак,  начинаю!  Мир  сейчас
становится все сложнее. Наука, его объясняющая, для большинства обывателей
- непостижимая тайна. Самое время возродиться мистике, алхимии.  Пусть  ум
людей работает на холостых  оборотах.  Они  утешатся  самообманом,  убедив
себя, что понимают Мир и могут управлять им с помощью иррациональных  сил.
Вспомним алхимию.  Именно  так!  В  алхимии  наибольший  интерес  для  нас
представляет ее философия.
   - Очень хорошо! -  поощрил  его  Первое  Доверенное  Лицо.  -  Диктофон
включил? - обратился он к секретарю.
   - Да.
   Универсуум вперил взгляд в пространство. Он  уже  никого  и  ничего  не
видел.
   -  Микрокосм-человек  и  макрокосм-Вселенная  развиваются  параллельно.
Следовательно, человек содержит элементы,  соответствующие  трем  ступеням
бесконечного. Телесная материя противостоит астральной мировой душе. Логос
трансформирует нас так же, как философский камень -  металлы.  Превращение
металлов - частный случай. Жизнь  -  алхимический  процесс,  а  физические
процессы и процессы химические есть повторение феноменов души...
   Универсуум все говорил и говорил, а Первый откровенно скучал. Он  зевал
и, поглядывая в окно, полировал ногти.
   Универсуум  говорил  все  медленнее  и,  наконец,  умолк.  Возбуждение,
вызванное наркотиком, спало, и он угрюмо смотрел в угол.
   Первый бросил ему еще один шприц-тюбик.  Универсуум  ввел  в  вену  его
содержимое и оживился сильнее прежнего.
   - Теперь в отношении намеченного тобой  эксперимента.  Ты  уверен,  что
возможно сращение живого мозга и куска железа с электрическими  импульсами
в нем?
   - А человек - кусок мяса с электрическими импульсами в нем! - захохотал
Универсуум. -  К  тому  же,  суперкомпьютер  в  Доме  эвтаназии  -  машина
небывалой мощности! И вообще...
   - Ясно, - прервал его  Первый.  -  Как  ты  думаешь  привлекать  в  Дом
эвтанзии  качественный  человеческий  материал?  Есть   ли   необходимость
составить списки нужных нам людей и  провести  широкомасштабные  акции?  Я
предпочел  бы  иной  путь.  Акция  такого  размаха  вызовет  нежелательное
волнение. Но главное - земляне могут узнать. Логос ты  мой,  как  они  мне
надоели! Всюду суют свой нос!
   Универсуум  потряс  кулаками  и  завопил,  подмигивая  то  Первому,  то
замершему, словно манекен, секретарю:
   - Зачем акции?! Зачем захват?!  Где  это  вы  видели,  чтобы  мышеловка
бегала за мышью? В Дом эвтанзии сами пойдут лучшие умы Фирболгии. -  Слова
выскакивали из щербатого рта Универсуума часто и отрывисто, словно  кто-то
сыпал сухой горох в пустую кастрюльку. - Так называемый средний человек не
пойдет на добровольное умерщвление. Он за  жизнь  зубами  держится.  Он  у
другого  кусок  изо  рта  выдерет,  чтобы  выжить.  Человек  неординарный,
талантливый имеет тонкую, ранимую структуру нервной системы.  Ты,  Первый,
создал такие условия для талантливых и порядочных людей, что многие  видят
выход только в эвтанзии.  Видимо,  и  среди  подлецов  есть  специфические
гении, и ты, в самом деле, первый среди них!
   На жилистой шее Первого вздулись толстые синие вены.
   - Ну иди, дружок. Иди! Не то собачек спущу. Не потому, что  я  на  тебя
обиделся, а чтобы наказать за низкий уровень каламбура.  -  Старик  тщетно
пытался придать оскалу добродушие. - Аудиенция, которой я  тебя  удостоил,
закончена.
   Подталкиваемый секретарем, не переставая говорить, Универсуум вышел  из
кабинета.
   Когда секретарь вернулся. Первый, брезгливо морщась, приказал:
   -  Помещение  проветрить!  Кресло,  на  котором  сидело  это  животное,
поменять!
   Приказ был выполнен без промедления.
   Первый  подвигал  бровями,  почмокал  губами   и   проговорил   голосом
капризного карапуза, обращаясь к секретарю:
   - Что  же  ты,  паршивец  этакий,  не  торопишься  показать  мне  моего
божественного шефа? - Мешочки  щек  у  него  затряслись  от  сдерживаемого
смеха. - Непостижимому не полагается ждать так долго. Он может заскучать и
потерять аппетит. Это будет для меня большим ударом. Я этого не переживу.
   Секретарь обнажил десна в понимающей улыбке.
   - Его сейчас введут.
   В кабинет вошел хмурый долговязый человек в белом  халате.  Он  вел  за
руку... Непостижимого. Олицетворение бога двигался, как автомат. Лицо  его
было отечно, остекленевшие глаза ничего не выражали.
   - Стой! - скомандовал врач.
   Непостижимый покорно остановился.
   Первое Доверенное Лицо вышел из-за стола и подошел к Непостижимому.  Он
обошел его со всех сторон, заботливо осмотрел, пригладил вихор на затылке.
   - Хорош! Хорош! Вот только волосы у этого экземпляра чуть темнее...
   - Обесцветим, - хриплым басом пообещал доктор.
   - Волосы у него, как мне кажется, несколько  гуще,  чем  у  предыдущего
Непостижимого.
   - Сделаем реже. Часть эпилируем, - равнодушно согласился эскулап.
   - Прелестно, - сыто мурлыкал Первое Доверенное Лицо. - А  не  будет  ли
инцидентов, как в случае с Непостижимым  -  порядковый  номер  четыре?  Не
ляпнет чего-нибудь такого?
   Доктор был категоричен:
   - Не ляпнет. Нервус лярингенус реккуренс я перерезал весьма  тщательно.
Голос у него пропал раз и навсегда. Он и пикнуть не сможет. Мы так  всегда
делаем нашим собачкам, когда оперируем их без  наркоза.  Воют,  проклятые,
сосредоточиться не дают.
   - Как вы циничны!  -  поежился  Первый.  -  Скажите,  как  в  отношении
управляемости?
   - Он получает уже три  дня  наркотики  и  транквилизаторы  в  предельно
допустимой терапевтической дозе. Теперь он вполне управляем.
   - Продемонстрируйте! - потребовал Первый.
   - Как вы относитесь к вашей немоте, возникшей в результате  проведенной
мною невротомии?
   Непостижимый, склонив голову набок, кивнул.
   - Нет, нет, нет! - замахал руками Первое Доверенное Лицо. -  Разве  так
кивает ипостась Логоса?! Так может  кивнуть  простой,  самый  обыкновенный
человек. Я, например. Воплощение бога  живого  должен  кивать  так,  чтобы
внутри заледенело, чтобы речь отнялась безо всякой там "томии". Нужна  еще
и еще дрессировка. То  бишь,  тренировки  и  репетиции!  Возьмите  лучшего
актера  нашего  театра,  играющего  трагические  роли.  Пусть  натаскивает
болвана на роль бога.
   Секретарь кивнул и что-то черкнул в своем блокноте.
   Первое Доверенное  Лицо  задумался,  почесал  в  затылке  и  спросил  у
доктора:
   - Вы понимаете, что у двойников должно совпадать абсолютно все? А  того
не учли, что шрам на шее у ныне еще действующего Непостижимого белый, а  у
этого - красный!
   - Все свежие шрамы красные. Через два-три месяца побелеет.
   "Непостижимый" был настолько неподвижен, что напоминал  статую.  Первый
еще раз окинул его взглядом.
   - Когда вы наконец разработаете не  слишком  токсичные  препараты?  Для
меня слишком хлопотно менять Непостижимых каждые три-четыре года!
   - Работаем, - неопределенно ответил доктор.
   - Ну, пошли, пошли! - махнул рукой Первое Доверенное Лицо. - На сей раз
я почти доволен.
   Доктор  поклонился  и  увел  шагающего  с  механической  размеренностью
пациента.
   Первый уселся в кресло и заметил, будто мимоходом:
   -  Надеюсь,  ты  понял,  что  актер,  который  будет   обучать   нового
Непостижимого, должен исчезнуть сразу же после курса обучения?  Ничего  не
поделаешь, если сами говорят, что искусство требует жертв.
   Секретарь сделал заметку в блокноте.
   - Будет сделано. Автокатастрофа по дороге на дачу?
   - Примитивно. Банально. Но зато проверено и надежно.  Согласен.  Теперь
сводочку новостей мне.
   Секретарь подал  Первому  Доверенному  Лицу  папку,  в  которой  лежало
несколько отпечатанных на машинке листков.
   Хмыкая и посапывая, Первый просматривал информацию.  И  все  это  время
секретарь смотрел на него холодным изучающим взглядом.





   Полоска над дальней кромкой леса из лиловой стала розовой, потом  алой.
Река  играла.  В  каждой  волне  взблескивало  алым   крохотное   дрожащее
зеркальце.
   На берегу реки, стоя на  коленях,  замерло  около  двадцати  человек  -
юношей и девушек. Все они были полуобнажены.  Длинные  распущенные  волосы
девушек доставали до песка и скрывали склоненные лица.
   Ближе всех к воде стоял коренастый рыжеволосый  юноша.  Он  внимательно
всматривался в горизонт. Вот из-за  горизонта  показался  край  солнечного
диска. Юноша воздел  руки  кверху  и  закричал  страстно  и  пронзительно.
Постепенно из нечленораздельных криков и бормотания стали выделяться слова
молитвы.  Протягивая  к  светилу  руки,  вслед  за  ним   запели   молитву
коленопреклоненные юноши и девушки.
   Внезапно они  вскочили,  взялись  за  руки  и,  продолжая  петь,  стали
двигаться по кругу. Ритм движения все ускорялся, пение снова  превращалось
в  нечленораздельные  крики.  Лица  танцующих  обессмыслились,  в   глазах
появился безумный блеск. Рыжеволосый юноша в центре круга, словно дирижер,
взмахами рук все ускорял и без того быстрый ритм движения.
   Одна из девушек, рослая и  красивая,  соединив  руками  двух  ближайших
партнеров, вышла из круга. Ее высокая  грудь  часто  вздымалась,  на  лице
застыло выражение  недовольства.  Рыжеволосый  вперил  в  нее  пристальный
взгляд. Проскользнув под руками танцующих, он нагнал девушку.
   - Интиль! - сказал  он  требовательно.  -  Что  с  тобой?  Ты  нарушила
ритуальный танец! Разве ты забыла, что это не просто  пляска,  из  которой
можно уйти по собственному желанию? Наш  танец  -  прославление  истинного
божественного света. Уйдя, ты оскорбила бога чистого!
   - Чистого? - Улыбка Интиль была полна невыразимого презрения. - Разве я
дитя, Лос? Разве не видела я, чем заканчивается ваше прославление?
   Лос нимало не смутился.
   -  В  том,  о  чем  ты  говоришь,  нет  ничего  дурного.  Единение  тел
символизирует единение душ.
   Интиль  плавным  жестом  забросила  волосы   за   спину,   сощурившись,
посмотрела на солнечный диск.
   - Я не чувствую единения с вами. Признаться, не чувствовала  и  раньше.
Долго размышляла и поняла: не там вы ищете истину. Совсем  не  там.  Более
того, я подозреваю, что ты сам и не заинтересован в ее поиске.
   Лос отломил гибкую ветку, нервно погрыз прохладную кору и, почувствовав
едкую горечь, с проклятьем отбросил ее в сторону.
   Интиль села, вытянув стройные ноги и опершись руками на песок за собой.
Вслед за ней сел Лос. Он был зол и озадачен, но сдерживал себя, потому что
не терял надежды и думал, что нынешнее поведение  девушки  не  более,  чем
каприз красавицы.
   Интиль  внимательно  посмотрела  на  рыжеволосого  юношу  и  сказала  с
понимающей улыбкой:
   - Лос! Ты нервничаешь! А это значит, что нет в тебе силы и  уверенности
в своей правоте!
   В  ее  улыбке  не  было  ничего  двусмысленного.  Поза  ее  была  самой
естественной. Но Лосу казалось, что все в девушке  полно  тайного  смысла,
что Интиль нарочно пытается вскружить ему голову чарами прекрасного тела.
   - Я спокоен, - выпалил Лос с дрожью в голосе и облизнул сухие  губы.  -
Я...
   В реке плеснула рыба. Лос вздрогнул и, повернув голову на  звук,  долго
смотрел в рябящую воду. "Поистине, красота ее подобна колдовству, -  думал
он. - Она отнимает разум и превращает человека в бессмысленное животное!"
   - Ну, говори же, Лос! Твой голос сладостен,  словно  звук  тростниковой
дудочки среди  рябиновой  ночи.  -  Она  засмеялась  тихим  завораживающим
смехом.
   - Ты требуешь доказательств моей правоты, - сказал  наконец  Лос.  -  А
нужна вера. Доказательства - детище разума. Разум же веру убивает.
   - Разумеется, - согласилась  Интиль.  -  Лживую  веру  он  убивает.  Ты
призываешь, отказаться от  разума.  В  таком  случае,  в  самом  идеальном
положении окажутся животные. У них  нет  разума  вообще.  Вера,  я  думаю,
должна существовать,  но  эта  вера  в  разум,  вера  в  то,  что  человек
когда-нибудь убьет в себе  зверя.  Тогда  разум  и  вера  уподобятся  двум
могучим крыльям. Надо познавать истину. Ведь сказано: "Познайте истину,  и
истина сделает вас свободными". Я хочу  познать  истину.  И  я  хочу  быть
свободной. А вы зовете меня поклоняться  ложным  святыням  и  исповедовать
бога неведомого.
   - Ты хочешь  уйти  от  нас?  -  Из  слов  девушки  Лос  тут  же  сделал
практический вывод.
   - Да! - твердо ответила Интиль.
   - Ты уходишь от нас в Мир, а Мир есть порождение дьявола Энтропа!
   Интиль невесело рассмеялась.
   - Не дьявол сотворил Мир, а многие из людей Фирболгии  ежечасно  творят
дела дьявольские. Не надо валить на дьявола ответственность за свои  дела.
И землян сюда же зачем-то приплели! Я видела землян... Я говорила о них  с
людьми, знающими их... Они вовсе не похожи на воплощение Энтропа.  И  вещи
для них не цель. Вещи для них - покорные слуги. Это мы, фирболжцы,  делаем
из вещей кумиров и возводим их на пьедестал.
   Беседа стала явно надоедать ей. Лос видел это и старался  спешно  найти
какой-то сильный, совершенно неотразимый довод. Он искал... и не находил.
   - Но земляне... Эти земляне... Разве ты не согласна  с  моей  вчерашней
проповедью?
   Интиль посмотрела прямо в лицо Лосу, и ему показалось,  что  зрачки  ее
сузились от злости. Лос вздрогнул: такой Интиль нравилась ему еще больше.
   - Твоя проповедь? - спросила она с оскорбительным изумлением. - Так это
была проповедь? Ты такое понасочинял!.. Особенно о землянах. Наверное,  ты
их никогда сам не видел. Я - видела. Я разбираюсь в лицах. В  их  лицах  -
высокая одухотворенность. Особенно у одного из них. Я узнала его имя.  Его
зовут...
   - А я? - заныл Лос.  -  А  мое  лицо?  Разве  у  меня  ты  не  находишь
одухотворенности?
   - Твое лицо? - с безразличием переспросила Интиль, вставая.  -  Есть  в
математике понятие  пустого  множества.  Твое  лицо  -  иллюстрация  этого
понятия.
   Угол рта у Лоса дернулся.
   - Ты слишком много читала. И твой ум заблудился среди пустого множества
книжных выдумок. Не испытывай мое терпение!  -  сказал  он  с  угрозой.  -
Последний раз предлагаю: останься! По-доброму покамест прошу!
   Интиль встала, стряхнула с себя песок.
   - Нельзя одновременно служить двум господам - Лжи и Истине,  -  бросила
она через плечо. - Я выбираю Истину!
   Она ушла, покачивая бедрами; небольшая ступня ее глубоко погружалась  в
рыхлый песок.
   Лос глядел ей вслед горящим взглядом. Когда Интиль скрылась из вида, он
изо всей силы ударил кулаком по песку и выругался.
   - Погоди же! Я предупредил тебя! - Он скорчил оскорбительную гримасу. -
Истина ей нужна! Вы только посмотрите на нее!  Сильно  умная  стала.  Нет!
Книги до добра не доводят!





   Володя любил многие земные города. Любил Киев с его  открытостью  небу;
южный  мягкий  говор  жителей,  склонных  к  лукавой  шутке;  бело-розовые
пирамидки цветущих каштанов - весной и багряный узор из  кленовых  листьев
на  потемневшем  булыжнике  крутых  дорог  -  осенью;  пышно-академический
Печерск; окутанную дымкой, хорошо видную с приднепровских откосов  далекую
Дарницу и овеянную романтикой мудрой древности златоглавую Софию.
   Любил Ленинград. Его строгие черты, полные силы  и  величия.  Владимира
несказанно волновало, что камня  мостовой,  по  которой  он  сейчас  идет,
касалась когда-то нога Ленина. Что здесь белыми ночами  бродил  опьяненный
рифмами Пушкин. Здесь, именно  здесь  когда-то  схлестнулись  безудержная,
яростная  мощь  Петра  и  тупая  сила  природы.  И  вырос  город-памятник,
город-символ, город - торжественная песнь человеческому гению и труду.
   Любил Москву. Ее неудержимый ритм и богатырский размах; неисчерпаемость
ее новизны. И многоголосие ее светлых вокзалов.  И  покой  ее  заснеженных
пригородов.
   Он не знал, сможет  ли  полюбить  этот  город.  Напор  впечатлений,  их
ревущий  водоворот  был  настолько  силен,  что  он  зачастую  не  успевал
составить устойчивого мнения об увиденном.  Порой  какое-нибудь  отдельное
здание - маленькая церквушка с каким-то игрушечным готическим  шпилем  или
помпезное здание в стиле "эклект" - не производили на  Владимира  никакого
впечатления.  Но  вечером,  когда   увиденное   из   разрозненных   кусков
складывалось в единую картину,  он  начинал  чувствовать  некую  неуклюжую
грацию и композиционное единство города.
   Новые здания изо всех сил старались "произвести впечатление".  Все  эти
кубы, шары, спирали, "соты", словно базарные приставалы, хватали прохожего
и орали: "Да ты посмотри только, какие мы!"
   Неожиданными были переходы широких трасс в узкие улочки доавтомобильной
эпохи.
   Солнце здесь светило ярче. Тени были прозрачнее и воздушное. Все вокруг
казалось специально подсвеченной декорацией.
   Раньше он совершал по городу телевизионные путешествия. И вот  сегодня,
наконец-то, долгожданная экскурсия!
   Видя огромные правительственные  лимузины  в  сопровождении  кавалькады
мотоциклистов, люди на  тротуаре  опускали  головы.  Некоторые,  напротив,
смотрели в сторону автомобилей с вызовом. Их губы  что-то  шептали,  и  по
выражению лиц можно было легко догадаться, что это не комплименты.
   Директор конторы внутренней безопасности был багров и потен от усердия.
В качестве гида он  выступал  впервые.  Улыбаясь  гостеприимной  и  все  ж
неприятной улыбкой, он давал косноязычные, путаные объяснения. У него была
совершенно  своеобразная  манера  рассказывать  о   достопримечательностях
столицы.
   - Вот здесь, - с коротким смешком говорил он и тыкал пальцем в  боковое
стекло, - кажется, вот здесь. Не-т, не здесь. Кажись - там.  Вроде  -  да.
Здание с зигзагообразными балконами. Это - достопримечательность.  Кажется
мне, что  там  пели.  Или  танцевали  балетным  образом.  Скорее  всего  -
танцевали. Пели в том здании, что мы уже проехали.  Я  не  успел  вам  его
показать. Оно с такой круглой красной крышей, а на крыше -  огромный  шар.
Тут, за шаром этим, как-то один боевик прятался. У него  винтовка  была  с
оптическим прицелом. Как раз должен был следовать кортеж  с  Непостижимым.
Да будет он жив, здоров и невредим. Мы потом выяснили. Он из левых был. Из
народно-патриотической рабочей партии. И фотоаппарат рядом с ним нашли.
   - Винтовку тоже нашли? -  спросил  Владимир,  рассеянно  поглядывая  по
сторонам.
   - Винтовки рядом с ним не было,  -  после  короткого  молчания  ответил
Директор. - Она куда-то делась.
   - Наверное, он ее спрятал, - предположил переводчик.
   Директор конторы внутренней безопасности  с  подозрением  посмотрел  на
спутника. Предположение, что винтовку можно спрятать на  абсолютно  ровной
крыше, звучало как издевательство.
   - Происки левых, - туманно пояснил он. - Эти левые способны на все.
   - Он действительно был членом народно-патриотической рабочей партии?  -
поинтересовался Владимир.
   Директор доверительно прислонился к плечу Володи и дохнул  ему  в  лицо
сладковатой гнилью:
   - В списках народно-патриотической партии он не состоит. Мы  проверяли.
Именно это очень и очень подозрительно! Следовательно,  он  был  настолько
засекречен, что его даже в списки не включили! Ясно?
   Володя промолчал. Он отодвинулся от Директора к правому  борту  машины.
Дальше отодвигаться было некуда. Владимир почувствовал раздражение. Почему
он  не  имеет  права  даже  намекнуть,  что  думает  об  этом  фирболгском
динозавре?! Пр-р-оклятая межпланетная дипломатия!
   Назойливо гудел  мотор,  в  салон  проникал  едкий  запах  бензина.  На
Директора напала икотка, и он при каждом приступе ее  деликатно  прикрывал
рот короткопалой ладонью. Владимир заметил, что виды города стали занимать
его все меньше. Экскурсия длилась уже около полутора часов, а они никак не
могли добраться до места, которое было указано в  записке,  полученной  им
после бала.
   - Мне обещано посещение рабочего квартала, - напомнил Владимир.
   Директор конторы внутренней безопасности засуетился, задвигался  и,  со
светской улыбкой сославшись на рассеянность, вытянул из ниши микрофон.  Он
что-то коротко спросил и, щелкнув переключателем, приложил микрофон к уху.
Выслушав указание, спрятал микрофон и, пытаясь  придать  лицу  приятность,
сообщил:
   - Маршрут несколько изменили ради вашей же безопасности. У нас,  знаете
ли, не всегда бывает спокойно. Эти ужасные левые подрывные элементы!..
   Он не знал причины, по которой получил приказ  проводить  экскурсию  по
дополнительному варианту.  Между  тем  причина,  по  которой  Утешитель  и
Успокоитель Нации решил изменить первоначальный вариант, была весомой.
   Неприятности начались со вчерашнего утра. Лос явился к нему в неурочное
время и без соблюдения самых элементарных приемов конспирации. Он  сообщил
Утешителю и Успокоителю, что состав группы захвата изменен. Оказалось, что
из десяти человек, которых они  предварительно  ввели  в  группу  захвата,
четверо не умеют ездить на мотоциклах, а двое знакомы с пистолетом лишь по
опыту детского сада.
   Пришлось принять экстренные меры. И, разумеется, как всегда  в  спешке,
меры эти были не более чем заплаты на ткани отработанного плана. Участники
группы захвата должны быть уверены, что они провели акцию без  посторонней
помощи; Для этого группа  обязана  иметь  хотя  бы  видимость  полноценной
боевой единицы.
   И вот сегодня первая неожиданность. Группа захвата в назначенное  время
не прибыла к площади.
   Машины и следующие за ними мотоциклисты развернулись  и  направились  в
глубину рабочего района. Владимир  уже  не  слушал  объяснения  Директора.
Улицы, по которым они ехали, стали уже и грязнее.  Ветер  гнал  по  дороге
обрывки газет.
   - Все идет, как вы того пожелали, - обратился к нему Директор, угодливо
улыбаясь. Улыбка у него была  самая  пренеприятная:  толстая  нижняя  губа
закруглялась и становилась похожей на две запятые, соединенные  головками.
- Сейчас мы посетим типичное жилище самого обыкновенного нашего рабочего.
   Водитель, видимо,  знал,  где  "типичное  жилище  самого  обыкновенного
рабочего", и сам остановил машину в нужном месте. Соскочившие с мотоциклов
охранники образовали  живой  коридор,  по  которому  предстояло  пройти  в
подъезд высокому гостю. Еще раньше двое мотоциклистов скрылись в  подъезде
и, вернувшись, доложили, что все в  порядке  и  путь  безопасен.  Директор
пропустил Владимира вперед, и они вошли.
   У входа в квартиру  их  ожидал  хозяин:  очень  упитанный  и  чрезмерно
улыбчивый молодой человек. В прихожей их встретила хозяйка квартиры. К  ее
ногам жались двое детей: девочка лет четырех и мальчик лет шести. Их новая
одежда топорщилась и душно пахла складом.  Мать  коротко  и  очень  строго
что-то приказала им, и дети убежали. Как объяснили Владимиру,  в  детскую.
Они тут же вернулись и стали переспрашивать мать, где их детская.  Женщина
сухо  объяснила  им  и  дала  в  виде  поощрения  каждому  по   легонькому
подзатыльнику.
   Хозяин, оживленно  жестикулируя,  водил  гостей  по  квартире  и  давал
пояснения. Оказывается, каждому члену  семьи  полагалось  по  комнате,  не
считая залы и кабинета главы семейства.
   Все поражало чистотой и нетронутостью. Огромная кухня блистала. Тарелки
сверкающими рядами стояли на сушке. На столе не было ни единой крошки,  ни
единого пятнышка на полу. На пороге стояла мать двоих детей со  спортивной
фигурой нерожавшей женщины и  холодно  взирала  на  землянина.  Около  нее
стояли почему-то вернувшиеся дети. Они крепко держались за руки и  глазели
на диковинного  гостя  со  страхом  и  любопытством.  У  них  были  наголо
стриженые головы и тоненькие шейки.
   Володя обратил внимание на быстро движущиеся  руки  хозяина.  Они  были
белыми  и  пухлыми.  Хозяин  заметил  взгляд  гостя  и,  словно  школьник,
пойманный с сигаретой, спрятал руки за спину.
   Владимир пожал плечами и, не попрощавшись, направился к двери.  Девочка
вдруг захныкала и тоненьким голосом попросила:
   - Тетя! Я пили хочу!
   Женщина отвесила ей точный и  резкий  подзатыльник.  Ребенок  заорал  в
голос.
   - Комедианты! - процедил Владимир и вышел.
   - Это недоразумение, Владимир-доду! Просто недоразумение!  Обыкновенное
недоразумение! - говорил  Директор  конторы  внутренней  безопасности.  Он
нервно сучил пальцами и то и дело выглядывал в окно.
   Владимир заметил, что машина вновь приближается к площади, которую  они
недавно уже проезжали. Это была,  судя  по  всему,  та  самая  площадь,  о
которой говорилось в записке. Чтобы встретиться с девушкой, надо  хоть  на
короткое время избавиться от назойливых провожатых!
   Тут что-то треснуло. Директор охнул и откинулся на спинку  кресла.  Его
лицо и спинку кресла залила ярко-красная кровь.
   Владимир, еще не успевший испугаться, увидел весьма  странную  картину.
Десять до зубов вооруженных мотоциклистов охраны,  закинув  скорострельные
автоматы  за  спину,  спешно  разворачивались.  Истошно  визжа   колесами,
развернувшись по самой крутой траектории, вслед  за  ними  удирала  машина
сопровождения с Утешителем и Успокоителем Нации.
   Путь автомобилю с Владимиром преградили шесть мотоциклистов  в  масках.
Оружие они еще не успели снять с  плеча.  Кто  же  стрелял  в  Директора?!
Террористы медлили, будто не знали, что же делать дальше.
   Машина резко затормозила. Директор захрипел и завалился набок. Водитель
обернулся, бросил на  Владимира  короткий  испуганный  взгляд  и,  отворив
дверцу, вывалился на мостовую. Скрываясь за автомобилем, он  попытался  на
четвереньках удрать в ближайшую улочку.  Взлохматив  пиджак  на  спине,  с
тупым звуком в него ударила пуля. Водитель растопырил руки и ткнулся лицом
в булыжник.
   Террористы поспешно снимали карабины с плеча и, оглядывая верхние окна,
уходили под защиту здания. Они явно опасались обстрела сверху.  От  группы
отделилось двое: высокий  и  худощавый  и  коротенький  толстячок.  Черная
полумаска у высокого была сделана  наспех  и,  очевидно,  не  по  размеру.
Прорези не приходились против глаз, и он все время сдвигал ее то  в  одну,
то в другую сторону. Толстячок, давно  ощутивший  неудобство  такого  рода
маскировки, сделал проще. Он сдвинул маску  на  лоб  и  взирал  на  мир  с
довольной доброй улыбкой.
   Террористы подошли к машине и наставили карабины на дверцу.
   - Вылезай! - сухо скомандовал высокий.
   У Владимира еще не созрел план, и он повиновался.
   - Руки поднимите, пожалуйста, - предложил толстячок.
   Владимир чуть не рассмеялся.
   - Я вам дам сейчас "руки"! - сделав зверское лицо, пообещал он.  -  Кто
вы такие и что вам надо?!
   Террористы растерянно переглянулись.
   - Сейчас выстрелю, - неуверенно пообещал худой.
   - Пообещайте, что будете вести себя прилично, - попросил  коротышка.  -
Тогда и мы, в свою очередь...
   - Ничего я вам обещать не буду, - спокойно ответил Владимир.  -  Прежде
вы должны ответить на мои вопросы.
   - Видите ли, нам доверили,  нам  поручили  захватить  вас.  А  вы...  -
жалобно запричитал толстячок.
   - А  ну,  иди!  -  взвизгнул  худощавый,  пытаясь  взвинтить  храбрость
собственным криком.
   Он попытался ткнуть стволом карабина землянина в грудь.  Володя  сделал
незаметное для глаза движение.  Карабин  отлетел  на  несколько  метров  и
завертелся на булыжнике.
   - Говорил же  я...  Говорил!  -  заныл  толстяк.  -  Ничего  у  нас  не
получится. Теперь Лос со света сживет!
   Остальные террористы жались к каменной стене  здания  и  не  делали  ни
малейшей попытки помочь товарищам.
   Худой подобрал оружие и снова приблизился к строптивому  землянину.  Но
стоял он теперь на разумном отдалении.
   -  Будь  благоразумен,  -  петушиным  голосом  выкрикнул  худой.  -  Не
заставляй нас применять оружие! Не вводи во грех! Ибо, хотя вина  за  твою
смерть падет на тебя самого, но все  же  ты  живое  существо.  Жалко.  Мы,
братья и сестры "Миссии истинного божественного света", исповедуем  любовь
ко всему живому.
   - Это не очень мешает вашей любви? - Владимир указал на карабин.
   Его собеседник смешался.
   - Мы вынуждены. Это не в наших правилах, но настало время силе  дьявола
противопоставить нашу силу. - Он заметил сигналы, которые  стали  подавать
товарищи,  и  торопливо  закончил:  -  Сейчас  объяснять  некогда.   Могут
подоспеть полицейские.
   - Мы вас очень просим подчиниться, - вмешался толстячок. - Садитесь  на
мотоцикл сзади - и поехали!
   Володя хмыкнул.
   - Интересно, как вы  планировали  поступить  со  мной,  если  бы  я  не
подчинился? Прикладом "в лобок да в мешок"? Пожалуй, особа моих  габаритов
на багажнике не уместилась бы.
   Террористы только развели руками.
   Толстячок поморгал добрыми круглыми глазками и сказал,  оглядываясь  на
товарищей, будто ища поддержки:
   - Вообще-то мы надеялись на взаимопонимание.
   Тут развел руками  Владимир.  После  недолгого  размышления,  во  время
которого "террористы" пританцовывали от нетерпения, Володя решил: "Поеду!"
Такого случая изучить жизнь фирболжцев как  бы  изнутри  могло  больше  не
представиться.
   - Ладно, - кивнул он. - Везите  меня,  ужасные  похитители.  Подчиняюсь
вашей очень грубой физической силе.
   Володя уселся на мотоцикл за длинным. Моторы  закашлялись,  задохнулись
сизым дымом, и кавалькада, быстро набирая скорость, скрылась  в  одной  из
улочек.
   Володя ехал без шлема. Ветер холодил виски и выдавливал из глаз  слезы.
Он  ехал  и  думал,  что  все  это  очень  забавно  и  очень   похоже   на
театрализованное представление-буфф, если бы не два трупа. После недолгого
знакомства с "террористами" Владимир был уверен, что они к этому  двойному
убийству не имеют никакого отношения.


   Площадь опустела.  В  окнах  домов,  окружающих  площадь,  заколыхались
занавески: то любознательные фирболжцы  покидали  свои  посты  наблюдения.
Большой зрелищный опыт безошибочно подсказал им,  что  ничего  интересного
сегодня не будет.
   Короткий фирболгский день быстро катился к концу.  Небо  потемнело.  На
нем откуда-то появились плотные кучи облаков - темные  внутри,  освещенные
заходящим солнцем  по  периферии.  Они  были  похожи  на  полурастерзанные
подушки в розовых наволочках. Друг за дружкой  торопливо  поднимались  две
маленькие фирболгские луны - словно два любопытно расширенных глаза.
   Некоторое время площадь была пуста. Затем под аркой показался человек в
военной форме без знаков различия. Он вынул из кармана  фонарик  и  трижды
просигналил в чердачное окошко. Не прошло и пяти минут,  как  из  подъезда
вышел мужчина в черном плаще.
   - Долго же я ждал, - сказал он военному.
   - Ждали темноты. Теперь и в самом  деле  надо  поторапливаться:  как  и
договорились, полицейские приедут минут через двадцать.
   Мужчина в плаще потянулся за сигаретами.
   - Что же ты ничего не говоришь?! Ловко я их? - возбужденно спросил он.
   -  Ловко,  ловко.  Я  же  обещал,  что  свою   награду   ты   получишь.
Поторапливайся, покуришь в машине.
   Они скрылись в черноте арочного прохода между домами.  Через  несколько
секунд оттуда донесся гортанный  вскрик.  Человек  в  военном  вынырнул  с
другой стороны прохода и бросился в неглубокую,  поросшую  квелой  травкой
канаву.
   Под аркой сверкнул неяркий огонек, грохнул тугой короткий  взрыв.  Арка
просела, потом ахнула и разом обвалилась всей своей массой. Запахло душной
глиняной пылью и гарью.
   Военный вскочил, отряхнулся и, глянув на тупые зубцы развалин, произнес
с мрачной насмешкой:
   - Теперь сам Энтроп не опознает тебя. Ты получил то, что полагается  за
убийство члена правительства. Законы наши строги, но справедливы.
   Торопливым шагом он прошел около пятидесяти метров, завернул за угол  и
сел в поджидавший его огромный лимузин. Рядом  с  военным  и  на  переднем
сиденье взгромоздились огромного роста охранники.
   - Эти старинные арки такие непрочные, - сказал, ни к кому не обращаясь,
человек в военном, отряхивая рукав.
   - Так точно, господин адъютант, - не меняя выражение  лица,  согласился
сидящий рядом охранник.
   Машина тронулась и исчезла в  темноте  улицы.  И  тогда  только  завыли
сирены полицейских машин.
   Адъютант потер ладонь о ладонь. Ему казалось, что  они  еще  липкие  от
крови. Нет, все в порядке! Что за чушь лезет в голову?! Надо расслабиться.
   Он нажал на клавишу магнитофона. Из динамиков полилась органная музыка.
Адъютант Утешителя и Успокоителя Нации был человеком  культурным  и  очень
ценил классику.
   Полузакрыв глаза, он слушал магнитофон и  не  заметил,  как  из  улочки
наперерез его машине вырвался панелевоз. Водитель  легковой  машины  резко
затормозил и вывернул руль вправо.  Машину  занесло  и  швырнуло  боком  о
массивную бетонную плиту. Вопль тормозов, визг шин, грохот металла  -  все
это длилось лишь несколько секунд. А потом наступила  тишина.  Водитель  и
охранник, сидевший впереди,  были  мертвы.  Они  погибли  почти  сразу  от
перелома основания черепа. Острые отломки костей, словно пила,  перерезали
крупную артерию. Оставшийся в живых  охранник,  зажатый  между  сиденьями,
ухитрился открыть огонь и буквально перерезал водителя панелевоза очередью
из автомата.
   Когда подоспела медицинская помощь, адъютант был еще жив.
   - Я ничего... ничего никому не скажу, - бормотал он в бреду.
   Он умер в салоне машины "скорой помощи", так и не приходя  в  сознание,
после инъекции какого-то лечебного препарата.
   Утешитель  и  Успокоитель  Нации,  узнав  о  последних  словах   своего
адъютанта, мимолетно улыбнулся и заметил:
   - На этот раз ему можно поверить.





   На третий день к Владимиру привыкли. Спали  они  в  палатках.  Вставали
рано и возносили молитвы солнцу. При этом уже не оглядывались поминутно на
пленника. Он, в свою очередь, перестал изумляться неистовству  ритуального
танца и бросил попытки разобраться в  смысле  нелепых  выкриков,  которыми
сопровождалась пляска.
   Несколько раз в день к нему подходили  его  похитители.  Оба  оказались
славными ребятами, но у них в голове царила полнейшая неразбериха.
   Худой, вздрагивая от ужаса, интересовался, правда ли, что на Земле есть
огромный памятник Богу Зла, который одновременно является и Богом Вещей? И
правда  ли,  что  в  полнолуние  перед  жертвенником  этого  бога  убивают
незаконнорожденных младенцев, кровь их выпивают, а из тел вытапливают жир?
Зачем жир? Говорят, что с его помощью можно вызвать бурю! Если же вытопить
его из погребенного младенца, то, намазавшись таким жиром,  можно  летать.
Это он знает совершенно точно!
   Володя невесело  смеялся,  сочувственно  смотрел  на  них  и  терпеливо
убеждал любознательных слушателей в том, что их сведения - абсурд.
   - Кто вам все это понаговаривал? - не выдержав, как-то  поинтересовался
Владимир.
   Ему ничего не ответили. Но по тому, как опасливо покосились приятели на
своего вождя, он все понял.
   Владимир терпеливо рассказывал о земной жизни, о  себе,  о  занятиях  в
университете, о своих друзьях. Молодые фирболжцы слушали, неотрывно  глядя
ему в рот, и по лицам их бродила печальная улыбка  человека,  понимающего,
что его милосердно утешают.
   Вскоре следовал гортанный призыв рыжеволосого "вождя", и ребята уходили
на очередное ритуальное действо.
   На  третий  день  "вождь"  решил  для  поддержания  авторитета  вызвать
пришельца на интеллектуальное единоборство.
   Он подошел к сидящему на песке  землянину,  расправил  плечи,  отставил
ногу и, задрав голову, изрек:
   - Пленник, есть ли у тебя  какие-либо  пожелания?  Если  пожелаешь,  мы
можем передать твои просьбы друзьям. Не стесняйся, говори.  Я  ведь  знаю,
как тебе трудно без твоих вещей, ибо они имеют над вами неодолимую власть.
Вещи - порождение дьявола, а  земляне  -  рабы  вещей.  Значить,  вы  рабы
дьявола.
   В глазах Владимира заблестели лукавинки.
   - Ничего мне не надо. У нас говорят, что лучшая одежда -  бронза  кожи.
Вот от своей бритвы я бы не отказался, ваши больше царапают, чем бреют.
   Лос скисал на глазах. Но отступать было некуда.
   - Во-о-от, - вскричал он голосом оперного солиста. -  Вот  оно,  братья
мои, то, о чем я говорил вам. Все-таки не может он обойтись без вещей!  Не
может!!!
   Наглость выпада возмутила Владимира.
   - Ах ты демагог! Ты-то обойдешься безо всех вещей?!
   - Конечно! Я...
   - Проверим! -  с  озорством  пообещал  переводчик  и  ухватил  Лоса  за
мешковатую хламиду.
   - Что такое? Отпусти немедленно!
   - Не раньше, чем признаешь, что занимаешься бессовестным словоблудием.
   Лос завизжал и сделал попытку  вырваться  из  железных  рук  землянина.
Послышался треск, и... хламида осталась в руках Владимира. Лос  явил  миру
жирное белое тело и выцветшие голубые плавки.
   - Ну, погоди же, - плачущим голосом пообещал он и рысцой  направился  к
стоящей полукругом "пастве".
   До ушей Лоса донесся странный звук, похожий  на  кашель.  Он  не  сразу
понял, что это смех. А когда понял, то ему  захотелось  сжаться  в  комок,
исчезнуть. Можно  было  бороться  с  явным  предательством,  изменой  делу
"Миссии   истинного   божественного   света",   можно   было   опровергать
внутрикультовые ереси.  Но  смех...  Против  смеха  нет  оружия.  Смех  не
опровергнешь и не запретишь. Лос понял,  что  смех  если  и  не  полностью
уничтожил его влияние в группе, то значительно подорвал авторитет.
   И громче всех, запрокидывая голову с  распущенными  золотыми  волосами,
смеялась Интиль. Лос даже не заметил, когда она успела появиться снова.
   Все рушилось, все гибло без возврата. Приказ  Утешителя  и  Успокоителя
Нации он не выполнил:  не  удалось  "разговорить"  строптивого  землянина.
Осталось тайной, какое сверхмощное оружие  когда-то  создали  земляне.  По
какой причине они активно препятствуют разработкам некоторых направлений в
физике ядра? Авторитет его в "Миссии" рушился. Интиль посмеялась над  ним.
Отвергла его лучшие чувства! И теперь... снова смеется!
   Он сжал кулаки и, с ненавистью глядя ей в глаза, прошипел:
   - Прекрати!
   Она продолжала смеяться еще веселее, еще заливистее. Уже все  перестали
смеяться, а она все смеялась, словно издеваясь над ним, словно бросая  ему
вызов.
   - Прекрати!!! - выкрикнул Лос и добавил грязное ругательство.
   Смех внезапно смолк. Светлые глаза Интиль потемнели.
   - Ничтожество, - пренебрежительно обронила она.
   Володя, почувствовав, что дело принимает неприятный оборот,  направился
к обезумевшему "вождю".
   Лос, заметив это, поторопился замахнуться, чтобы ударить  девушку...  и
тут, к великому своему изумлению, обнаружил, что  лежит  на  песке  у  ног
Интиль, а его вывернутая рука зажата в ее руке.
   - Ты же сам говорил, - прокомментировала Интиль, - что хочешь, чтобы мы
были рука об руку. Будем считать, что в этом я пошла тебе на уступку.  Ах,
Лос, Лос. Ты не только хил умом, но и памятью слаб. Забыл, что я выросла в
военном гарнизоне. Заруби на носу:  защитить  себя  я  всегда  сумею.  Ну,
вставай. Еще не время отдыхать.
   Лос, постанывая, встал.
   Интиль  демонстративно  отвернулась  и  направилась  к   Владимиру,   с
изумлением наблюдавшему за сценой.
   Она подошла к нему, смело глянула в глаза.
   - Я узнала, что Лос сумел уговорить наших простачков на  безобразнейшую
авантюру - на похищение. И вот я здесь. Думаю, что смогу...
   Володя-побледнел.
   - Мне  кажется,  что  вы  знали  о  похищении  еще  до  того,  как  оно
совершилось.
   Девушка растерялась. Она почувствовала враждебность  там,  где  ожидала
найти поддержку.
   - Не понимаю! Не понимаю...
   - Если позволите, я напомню, - холодно обронил Владимир. - Я просил  об
экскурсии в день, который вы указали в своей записке. На площади,  где  вы
обещали ждать, меня...
   - Нет! - воскликнула  Интиль  и  ухватила  землянина  за  руку.  -  Это
неправда! Я не писала записок! Ни о какой записке я не знаю!
   - Значит, это ваш Логос сотворил чудо.
   На глазах Интиль блеснули слезы.
   - Верьте мне!  -  она  задумалась  на  мгновение  и,  тряхнув  головой,
поспешно выпалила: - Я могу предположить только...  Наверное,  так  оно  и
есть! С самого начала я недоумевала, почему  меня  почтили  такой  высокой
честью: пригласили на бал  к  самому  Утешителю  и  Успокоителю.  Это  его
грязных лап дело. Вас заманили в ловушку. Записка - подделка.
   - Не знаю... не знаю, - в нерешительности проговорил  Владимир.  -  Мне
очень хочется верить вам.
   - У меня нет никаких оснований врать. Вы мне верите?
   - В общем-то, наверное, да, - пробормотал Володя, Интиль держала его за
руку, и прикосновение ее руки было очень приятным.
   - Я рада, - девушка кокетливо улыбнулась, хоть глаза  еще  блестели  от
слез. - Вы очень доверчивы. Наверное, у вас там все по-другому. У нас мало
кто поверит просто так, на слово. Записку я не писала. Но... - она сделала
многозначительную паузу, - увидеть вас мне действительно очень хотелось.
   Она по-прежнему держала его за руку. Закончив фразу, заметила это  и  в
смущении отдернула руку.
   - Как вас зовут?
   - Интиль.
   - Имя какое нежное... Нежное, как снежинка.
   - Снежинка? - не поняла Интиль, не знающая зимы.
   - Это такая очень маленькая частичка снега. Как у вас в холодильнике.
   - Снег - это мертвая вода... Ты сравниваешь меня с ней?
   - Настоящие снежинки у нас зимой похожи на крохотные белые звездочки.
   Интиль рассмеялась.
   - Я не крохотная. И совсем уж не белая.
   Они пошли вдоль  берега.  Члены  секты  ошалело  переводили  взгляды  с
удаляющейся пары на все еще лежащего на песке Лоса,  шипящего  от  боли  в
вывихнутом плече.
   Интиль и Владимир уходили все дальше. Интиль время от времени  касалась
его шелковистой кожей плеча, и ему хотелось одного:  идти  так  как  можно
дольше.
   -  Я  приехала  сюда,  чтобы  увидеть  тебя.   Из   "Миссии   истинного
божественного" я вышла три дня назад.
   - Почему?
   - Только не смейся. Я буду откровенна. Хотела найти смысл  жизни.  Ради
этого и в секту вступила. У нас на Фирболгии много зла и мало  добра.  Как
уничтожить зло и приумножить добро? Я думала, читала, беседовала с мудрыми
людьми. Я поняла: секта - это самообман, это уход от вопросов.  Я  поняла,
что чувства должны быть облагорожены высоким разумом, а разум оплодотворен
добрыми человеческими чувствами. Но  ради  добра  необходимо  бороться  со
злом, потому что оно активно и наступательно. Вы, земляне, наверное забыли
о подобном периоде в вашей истории. Вы утратили жестокость, без которой не
обойтись в бою со злом. Я бы не позволила, чтобы меня просто так  взяли  и
похитили. Как вещь какую-то. Захотели - и похитили.
   - Не бить же их, - смущенно оправдывался Владимир.
   Интиль посмотрела на него с изумлением, но промолчала.
   - Я сначала подумал, что ты постоянный член этой секты.  Мне  это  было
неприятно, - признался он.
   - Я говорила, зачем сюда приехала сегодня. Но у  меня  еще  одна  цель:
уговорить хоть кого-нибудь последовать моему примеру и покинуть  "Миссию".
Подлец Лос выдвинул новую доктрину. Не верю, чтобы  он  придумал  ее  сам.
Кто-то стоит за его спиной. Он утверждает, что идти к познанию  мира  надо
через самопознание. Для этого  необходимо  подавить  аналитический  разум,
растормозить внутреннее "я" с помощью наркотиков. И  тогда  можно  познать
внутреннее бытие, которое есть аналог Вселенной. Я-то понимаю, что все это
направлено на подавление психики  членов  "Миссии".  Он  жаждет  полностью
подчинить  их  своей  воле.  Слишком  много  в   последнее   время   стало
колеблющихся и сомневающихся.
   - Надо искать способ бытия в мире, а не стремиться стать самим  бытием,
- обронил Владимир где-то вычитанную фразу.
   Фраза прозвучала настолько красиво, что у Владимира  похолодела  спина:
он понял всю  фальшь  своего  "умничанья".  Володя  исподтишка  глянул  на
девушку. Лицо ее было спокойно, и ему стало ясно, как день,  что  она  все
поняла и не подает вида из сострадания. Переводчик залился жаркой  краской
и поспешно сказал первое, что пришло в голову:
   - А наука? Вы не думали, что она может в чем-то помочь?
   - Думала... Надеялась, что она может сделать нас счастливее... Но наука
нравственно безразлична. Я уверена, что если бы все упиралось в науку,  вы
бы обязательно поделились с  нами  всеми  ее  достижениями.  Я  верю  вам,
земляне.
   Володя вдруг тихо расцвел.
   - Одна моя знакомая по университету. Мила  Казанец,  любила  повторять:
"Говорили: будет радио, будет счастье. Радио есть, а счастья - нет!"
   - Прекрасный афоризм.  Вместо  долгих  философских  размышлений  -  две
фразы... Мне очень...
   Интиль вдруг умолкла. Владимир увидел, как близко ее губы.
   - Несомненно... Если бы... Поделились бы... - начал он,  сам  не  зная,
что говорит.
   Сердце неистово молотило в грудь. Он не видел  ничего,  кроме  ее  губ,
которые были уже рядом, ощущал на своем лице жар ее участившегося дыхания.
   - А-а-а! - сорвался над рекой крик ужаса, и  тут  же  ударили  короткие
автоматные очереди.
   Владимир бросился к  зарослям,  увлекая  за  собой  девушку.  Раздвинув
ветви, они посмотрели на место, которое недавно оставили.
   По  берегу  метались  члены  "Миссии".  Сверху,  скользя   по   откосу,
спускалось  человек  десять  в  грубых   робах,   вооруженные   десантными
автоматами. Они экономно стреляли короткими очередями.
   - Подлецы... Негодяи... - бормотал Владимир, веря и не веря, что  такое
может происходить на самом деле. Самое ужасное было то, что  он  ничем  не
мог помочь им. Даже добежать не успел бы.
   Все закончилось меньше чем в полминуты. Последним погиб Лос,  убегавший
по кромке влажного песка. Он вдруг  согнулся  и  полетел  вниз  головой  в
неглубокую  прибрежную  воду.  Мальки  бросились  врассыпную,  но   вскоре
успокоились. Их стайка, похожая на пригоршню обгоревших спичек,  резвилась
меж плавно шевелящихся рыжих волос покойника, кажущихся особенно рыжими  в
красноватой болотистой воде реки.
   Два человека ходили от одного расстрелянного к  другому,  будто  что-то
разыскивали. Порой то один, то другой  направляли  ствол  на  лежащего,  и
раздавался треск выстрела.
   - Что это? Что?! - голова у Владимира шла кругом,  к  горлу  подступала
тошнота. Он хотел отвести взгляд от безумной и страшной  картины  -  и  не
мог.
   - Добивают раненных, - ответила Интиль, хмуря брови. -  Это  убийцы  из
правительственной спецслужбы.
   - Зачем?!
   - Убирают свидетелей. Тебя попытаются бросить в подвалы,  где  начинает
говорить любой. Ответственность за все, что с тобой случится, будет лежать
на "Миссии".
   В голове Владимира стоял сплошной туман. Он видел и понимал теперь лишь
одно: там убивают людей. И он, ухватившись за  ветку,  приподнялся,  чтобы
взобраться на гребень, а оттуда броситься в кровавую бойню.  Надо  отвести
стволы автоматов в сторону, надо закрыть собой беззащитные тела!
   Интиль сделала точную и резкую подсечку, и Владимир свалился на песок.
   - Лежи! Убьют!
   Интиль осторожно выглянула  и  увидела,  что  те  двое,  закончив  свою
будничную "работу", направились в их сторону.
   - Уходим! - деловито скомандовала она. - Надо торопиться.
   Володя нехотя подчинился.
   Они кубарем скатились по песчаному склону. Теперь предстояло  переплыть
на другую сторону реки.
   - Плавать умеешь? - спросил Володя.
   - Сейчас увидишь.
   Володя разделся, связал брюки и рубаху в узел.
   - Платье давай.
   Интиль торопливо стянула платье и передала его Володе. Он свернул его и
всунул в узел. Потом закрепил узел на голове  и,  взяв  девушку  за  руку,
бесшумно вошел в воду. Они оттолкнулись от дна и тихо поплыли.
   - Здесь такое... такое творится, - проговорил Володя, фыркая. - За  три
дня увидел столько трупов, что... - Он не находил слов для сравнения.
   - Тише, - предупредила Интиль. - Звуки над водой далеко идут.
   Они вышли из воды. Первой шла Интиль. Вода  этой  реки  придавала  коже
совершенно неповторимый золотистый оттенок. И это было  так  здорово,  что
Владимир залюбовался стройной фигурой спутницы.
   На этом берегу реки сплошной стеной росли кусты. Они спрятались за ними
и стали наблюдать за противоположным берегом. Долго ждать не пришлось. Уже
знакомые им два человека с  автоматами  прошли,  не  останавливаясь,  мимо
места, где они только что прятались.
   Когда автоматчики скрылись за излучиной, беглецы стали одеваться.
   - Ты, наверное, удивлен, что я  так  спокойна?  -  неожиданно  спросила
Интиль. -  И  смерть  моих  бывших  друзей  взволновала  меня,  по-твоему,
недостаточно?
   Володя  неопределенно  пожал  плечами.  Ответить  "нет"  -  это   будет
неправда. Ответить "да" - может обидеться.
   - Так вот! Ты сказал, что за три дня видел столько  трупов,  что  не  в
силах поверить в реальность событий. Представь, землянин Владимир, сколько
их видела я.
   Ничего страшного, казалось, хрупкая девушка  не  сказала,  но  Владимир
почему-то содрогнулся.
   - На этот раз они сами себя обманули, - задумчиво проговорила Интиль.
   - О чем ты?
   - Они  должны  были  уничтожить  всех,  чтобы  никто  не  узнал  об  их
нападении. Они это сделали. Но теперь им не у кого выяснить, куда ты  ушел
и с кем! Идем! Мы их обыграли в этом раунде.
   - Идем, - согласился Владимир. - Но  куда?  Меня  наверняка  уже  везде
разыскивают.
   - Ты начинаешь по достоинству оценивать способности  моих  земляков,  -
сказала Интиль с веселостью, которую Владимир никак не мог разделить. -  И
патрули на улице тебя поджидают. И подходы к земному Представительству уже
наверняка заблокированы. Но у меня есть план.  Естественно  -  гениальный!
Слушай!
   - Я весь - внимание.
   Девушка смешливо фыркнула и окинула рослого землянина взглядом.
   - Как много внимания! Ладно,  излагаю  план.  Лесопарк  почти  вплотную
подходит к окраине города. Мы переждем в нем до темноты, а потом пойдем  к
одному человеку. Здесь совсем рядом. Мы пройдем никем не замеченные.
   - Кто там живет?
   - Один хороший человек. Он когда-то  посещал  "Миссию".  Недолго.  Раза
два. Или три. Потом прекратил. Сказал, что это несерьезно. Мне кажется, он
порядочный человек.
   Они быстро шли по редкому перелеску. Темнело. Подул  прохладный  ветер.
Одежду Володя все-таки намочил,  и  от  ветра  стало  неуютно.  Интиль,  к
удивлению землянина, не жаловалась ни на усталость, ни на холод.
   - Вот здесь и переждем, - сказала девушка, указывая на  густые  заросли
растения, похожего на орешник. - Вон видишь - впереди озерцо. Обойдем  его
слева.  Там  прямо  в  воду  упирается  асфальтированная  дорога.  По  ней
подъезжают пожарные машины,  чтобы  наполнить  цистерны.  Пойдем  по  этой
дороге вверх, и третий дом налево - наш. Адрес этого человека... -  и  она
назвала адрес.
   - Интиль, - сказал Володя, смущенно покашляв, - нельзя нам быть вместе.
Я ценю твою самоотверженность, но...
   - Никаких но! - воскликнула Интиль и даже топнула ногой. -  Я  не  могу
тебя оставить. В чужом городе ты беззащитен!
   - Я? Беззащитен? - Владимир поиграл бицепсом. - Если я  правильно  тебя
понял, члены "Миссии", которые меня видели, приговорены. Если узнают,  что
ты была со мной, уберут и тебя. Логично?
   - Логично.
   - Значит, ты согласна ехать домой, в Антупию?
   - Нет, - смеясь, ответила Интиль.
   Владимир вздохнул и попытался подойти к вопросу с другой стороны:
   - Два человека заметнее, чем одни. Да или нет?
   - Да! - с  энтузиазмом  согласилась  девушка,  которую  явно  забавляли
попытки землянина отговорить ее от участия в опасном предприятии.
   - Следовательно, двоим скрыться труднее, чем одному. Да?
   - Да!
   - Естественен вывод: ты едешь  домой  в  Антупию,  а  я  иду  к  вашему
человеку. Согласна?
   - Нет! - ответила и прыснула со смеху. - Со  мной  или  без  меня,  все
равно ты будешь заметен. Таких громадин, как ты, в нашем городе мало.
   - Погоди! - воскликнул Владимир. Он начал  сердиться  не  на  шутку.  -
Неужели ты не понимаешь, что я не позволю тебе жертвовать собой. При  том,
жертвовать без всякого смысла: просто так, "за компанию". Даже  при  самом
неблагоприятном исходе - если меня задержат - убить землянина они,  скорее
всего, побоятся. Другое дело - ты. Тебя убьют наверняка. Сама  только  что
говорила, что они убирают свидетелей. Выдвигаю ультиматум: если не  уйдешь
сейчас же, я с места не сдвинусь, пока меня не обнаружат и не задержат.
   - Это шантаж!
   - Шантаж? - переспросил Владимир. - А... - вспомнил это слово, овеянное
романтикой  прошлого.  -  Оно,  как  никакое  другое,  подходит  к   моему
требованию!
   На лицо девушки будто набежало облачко. Она опустила голову.
   - Ну, хорошо. Я иду. Только... Только...
   - Только что?
   - Мы должны еще встретиться.
   Голос Интиль был тих и печален.
   - Клянусь, я найду тебя. И со мной ничего не случится. Твердо обещаю.
   - Я верю тебе.
   Она порывисто прижалась к его груди и метнулась в темноту.
   - Помни обещание, - прозвенел откуда-то ее голос.
   Смолк шорох ее шагов, и Владимир остался в одиночестве.





   А-Линь-доду  был  о  себе  довольно  высокого  мнения.  И  это   вполне
естественно. Во имя Логоса, почему бы и нет?! Вслух, конечно, он этого  не
высказывал. Замалчивание своих достоинств, которое именуется  скромностью,
почему-то в чести. А-Линь-доду прекрасно знал все моральные нормы и табу и
неукоснительно следовал их требованиям.
   Но с самим собой можно быть откровенным? Конечно! А  как  же  иначе?  В
противном случае человек просто ханжа и самый  распоследний  лицемер.  Нет
обманщика хуже, чем тот, который лжет самому себе!  А-Линь-доду  не  хотел
обманывать самого себя. Он твердо  знал,  что  являет  собой  совершенство
почти во всех отношениях.
   Взять взгляды, например... У А-Линь-доду они самые передовые. Они  хотя
и не расходятся с  официальными  установками,  но  имеют  небольшой  левый
уклончик, с этаким левым душком. Во время послеобеденной беседы с  гостями
приятно лихо балансировать  на  самом  краю  дозволенного.  И  у  молодежи
А-Линь-доду пользуется авторитетом. Она не причисляет его к  числу  старых
ретроградов. У молодежи А-Линь-доду почти свой.
   Очень любил А-Линь-доду утренний туалет. Он всегда занимался  им  около
часа. Долго рассматривал  свое  лицо  в  зеркало,  тихонько  приговаривая:
"Милашка ты этакий!". Оттопыривал языком щеки, гладил подбородок. Потом он
умывался - долго, с наслаждением, фыркая, отплевываясь и даже  постанывая.
Брился он  дважды  или  трижды.  Затем  брал  густую  щетку  и  сорок  раз
расчесывал  волосы  -  это  был  ежедневный  массаж,   который,   говорят,
приостанавливал облысение. Потом наступал черед  густого  гребня  -  после
десятиминутного  священнодействия  пробор  получался  идеальным.  Были   у
А-Линь-доду и другие косметические ухищрения...
   В итоге утром из  подъезда  выходил  элегантно  одетый,  по-спортивному
сложенный человек с алыми губами хорошо питающегося ребенка.
   На работу А-Линь-доду всегда шел  пешком.  Пятнадцатиминутная  прогулка
была необходима для общего тонуса, не говоря уже о борьбе  с  привнесенной
урбанизацией  гипоксией  и  гипокинезией.  И,  по  секрету   говоря,   ему
нравилось, что можно в беседе будто бы между прочим вставить:  "Я,  знаете
ли, всегда на работу пешком хожу". Имеющий такую привычку слывет человеком
с принципами.
   Медленно проплывали дома,  быстро  мчались  вечно  куда-то  торопящиеся
пешеходы. К чему? Зачем? Кто торопится, тот попросту  не  умеет  правильно
рассчитать свое время.
   А-Линь-доду дышал свободно, шагал легко. Он вспомнил жалобы жены на то,
что в последнее время ей все тяжелее ходить, "а вот в молодости земля сама
несла ее". А-Линь самодовольно улыбнулся. Он совершенно не чувствовал себя
старым.  И  кто  бы,  глядя  на  моложавого,  подтянутого   мужчину,   мог
предположить, что у него взрослый сын, который служит на одной  из  баз  в
Антупии.
   Пора, пора подумать о любовнице. Необходимость эта назрела  не  потому,
что А-Линь-доду был  высокосексуальной  личностью.  В  этом  отношении  он
абсолютно средний человек. И не потому, что жена стара:  Миль-са  все  еще
привлекательна.  Но  проклятое  общественное  мнение!  С  этим  приходится
считаться. Мужчина его возраста и положения обязан иметь любовницу.  Иначе
его просто не будут уважать.
   А-Линь-доду вздохнул, на лице  его  появилось  легкое  облачко.  Новые,
дополнительные расходы, потеря времени. Есть, правда, еще один  выход:  со
значительным  видом  делать  намеки,   допускать,   изредка,   продуманные
оговорки. Словом, давать окружающим понять, что  у  него  есть  не  только
машина и дача, но и любовница. Но если обман раскроется и узнают,  что  на
самом деле подружки у него нет, позора не оберешься.  Общественное  мнение
не прощает обмана!
   Вот  и  институт.  Толстые  колонны,  расписной  фронтон.   А-Линь-доду
когда-то пытался разобраться в изображении на фронтоне.  Какие-то  полосы,
расходящиеся лучами; рядом нечто похожее на человеческую фигуру. Дальше  -
круги, треугольники и синусоиды. Смысла во всем этом выявить  не  удалось.
Впрочем, общее впечатление композиция производила приятное.
   Вестибюль. Темные полированные вешалки, полумрак. Красные, вытертые  до
ниток дорожки. Блестящие бронзовые шары на столбиках в конце перил. Все  в
строгом академическом стиле.
   - Приветствую вас, дружище!
   - Как поживаете, многоуважаемый А-Линь-доду?
   - Как поживаете, почтенный?
   В ответ легкий кивок слегка склоненной  головой.  Глубина  кивка  точно
регламентирована в соответствии со служебным положением собеседника.
   Вон  там,  за  поворотом,  его  отдел,  изучающий  нейрофизиологическую
активность ряда архитектонических слоев головного  мозга  в  условиях  его
персистирования. А-Линь-доду в демократической беседе  с  подчиненными  не
раз напоминал об эпохальной значимости методики содержания головного мозга
вне организма. Для этого подбирался  соответствующий  полиионный  раствор,
который насыщался микроглобулами - носителями кислорода. Он утверждал, что
это даст новый импульс теоретическим и  практическим  изысканиям,  сделает
эксперименты на живом мозге более чистыми.
   А-Линь-доду вспомнил лаборантку из своего отдела, Хам-су. Конечно,  она
сочтет за честь сблизиться с ним. Стоит только намекнуть. Тем  более,  что
Хам-са приблизилась  к  тридцатилетнему  порогу.  Но  лицо...  -  бледное,
унылое. Глаза... - блеклые, невыразительные. И этот запах изо рта! Ужасно!
Как-то в доверительной беседе с ним Хам-са, расчувствовавшись, призналась,
что ее давно мучает хронический гипоацидный гастрит. Потому изо рта у  нее
и попахивает. А-Линь-доду пережил тогда нечто, вроде легкого шока.  Верно,
спутала его Хам-са с личным доктором. О Логос, если у женщины нет ума,  то
хотя бы должно быть чувство, что ума у  нее  нет.  Или,  на  худой  конец,
женский инстинкт. Не тянет достойнейшая Хам-са на женский минимум, нет, не
тянет!
   Рядом с дверью его встретила крошечная секретарь Главы института. Глядя
на него сверху вниз, она едва кивнула в ответ на приветствие и,  никак  не
отреагировав на цветистый комплимент, пропищала:
   - Немедленно к Главе института на Совет. Сугубо  конфиденциально!  -  и
удалилась, постукивая миниатюрными лаковыми копытцами.
   Сохраняя приятное выражение лица, А-Линь проводил  ее  взглядом.  Какое
ничтожество! Полтора  метра  женщины,  а  туда  же.  Сколько  высокомерия,
сколько апломба. Чувствует за собой высокое покровительство. Не напрасно о
ней и Главе рассказывают... Хотя - А-Линь тонко улыбнулся - это может быть
обычный блеф. Но поди проверь!
   Развернув плечи и слегка раскачиваясь, он направился к  кабинету  Главы
института. И странная метаморфоза происходила с ним по  дороге.  В  начале
пути он твердо знал, что представляет собой: уважаемый всеми в  учреждении
руководитель  одного  из  ведущих  секторов,   высокий,   представительный
мужчина. Он  давно  пришел  к  выводу,  что  Глава  -  абсолютный  ноль  в
интеллектуальном  отношении,  а  в  моральном  -  скорее  всего   величина
отрицательная. Но  каждый  сантиметр  коридора,  приближающий  к  кабинету
Главы, производил с ним странную инверсию:  А-Линь  физически  чувствовал,
как меняется. Он становился все ниже: где-то на полпути к кабинету  А-Линь
почувствовал, что в нем рождается некое подобие почтения к Главе. У  двери
подобие почтения преобразовалось в глубокое  почитание.  Соответственно  в
росте он потерял еще сантиметров пять-десять. В  кабинет  Главы  института
входил  небольшого  роста  человек,  в  глазах  которого  светилось  почти
религиозное обожание царственного руководителя.
   В кабинете уже собралось около двадцати руководителей  секторов.  Глава
института сидел не на своем обычном месте по  центру  стола,  а  несколько
сбоку. На его лошадиной физиономии застыло выражение, случающееся  у  него
во время посещения института особо важными персонами: радостно-умиленное и
празднично-просветленное.
   По центру стола сидела  ничем  не  примечательная  особа  с  выцветшими
бровками,  седеньким,  блистающим  белизной  хохолком  и   невыразительным
скучающим взглядом маленьких глазок. Но костюм  на  этой  непримечательной
особе был таков, что его  в  любом  магазине  не  купишь,  и  галстук  был
какой-то особенный. И в выражении лица,  если  внимательно  присмотреться,
светилось нечто значительное, вызывающее желание стать по стойке "смирно".
Вид его рождал в голове вполне определенный набор фраз: "Мы все, как один,
если того потребуют интересы Фирболгии..."; "Еще более  улучшим...";  "Наш
небольшой, но дружный коллектив, охваченный творческим горением...".
   Глава  института  посмотрел  на  непредставительного  представителя   и
сказал, словно спросил:
   - Начнем, пожалуй.
   Его сосед ничем не выразил своего отношения к сказанному, поэтому Глава
продолжил с несвойственной ему неуверенностью:
   - Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить чрезвычайно важное известие.
Строго конфиденциально. Более того, все здесь сказанное,  здесь  должно  и
остаться, - он постучал  для  вящей  убедительности  пальцем  по  столу  и
оглянулся на непримечательную особу. Та едва заметно кивнула.
   Руководители секторов  изобразили  на  физиономиях  особое  внимание  и
готовность помереть, но не выдать.
   Глава, приободрясь, заговорил снова:
   - Не секрет, что  каждое  государство  должно  всемерно  повышать  свои
потенциальные  возможности:  интеллектуальные,  технологические,  научные,
оборонные, а также всякие прочие. Вот для укрепления этих  возможностей  и
предложено пошевелить мозгами. И своими,  конечно,  и  теми,  которыми  вы
занимаетесь.
   Он сделал выразительную паузу, и понятливые  подчиненные  оценили  перл
остроумия легким поощрительным смехом.
   Потом Глава института долго и нудно рассуждал о работе института.  Было
понятно, что все это говорится для гостя. Руководители  секторов  знали  о
нюансах работы своих подразделений  гораздо  лучше  шефа,  поэтому  быстро
заскучали, но  мужественно  удерживали  на  лицах  выражение  напряженного
внимания.
   Интерес  вызвал  финал  выступления.  Он  был  довольно  неожиданным  и
озадачил присутствующих. Был в нем некий фантастический элемент.  Но  даже
тени мысли о мистификации  не  мелькнуло  у  научных  работников.  Не  тот
человек  шеф,  чтобы  пойти  на  дешевый  розыгрыш.   Значит,   все   надо
воспринимать абсолютно серьезно.
   Эта мысль мелькнула у всех одновременно. Мысль А-Линя пошла еще дальше.
Не напрасно коллеги называли его тертым калачом и стреляным  воробьем.  Он
просчитал несколько ходов наперед.
   Предложение  работать   над   сращением   живого   (надо   понимать   -
человеческого)  мозга  с  электронно-вычислительной  машиной  -  это  явно
какая-то политическая авантюра. И, как всякая авантюра,  рано  или  поздно
кончится крахом, со всеми вытекающими последствиями для тех, кто занимался
практической реализацией абсурдной идеи.
   Сектор А-Линя-доду являлся ведущим  в  институте,  и  если  бы  он  без
возражений принял предложение Главы и тех,  кто  за  ним  стоял,  то  крах
безумной затеи обернулся бы его собственным крахом. Высокостоящие аферисты
сбросят вину на того, кто ниже. То есть - на него.
   А-Линь-доду оглядел  коллег,  вобравших  головы  в  плечи,  и  умненько
улыбнулся. Сейчас он всем им покажет великолепный образец интеллектуальной
операции.
   Глава института поиграл густыми  бровями,  отвесил  массивную  челюсть,
всем своим видом давая понять, что не потерпит  вольнодумия.  После  такой
психологической артподготовки он вопросил, сверля А-Линя взглядом:
   - Что на этот счет думает наш главный сектор?
   А-Линь-доду легко встал на ноги и с энтузиазмом воскликнул:
   - Великолепная мысль! Не скрою, она несколько раз приходила в голову  и
мне самому. Но, конечно, не в  таком  ракурсе,  не  в  таком  свободном  и
сильном  развороте.  Позвольте  выразить  вам  свое  восхищение.  Но  хочу
поделиться с вами и сомнениями, которые в свое время  не  дали  мне  пойти
дальше обычных мечтаний. Во-первых,  если  мы  изберем  новое  направление
исследований, то, естественно, вынуждены  будем  оставить  старое.  А  оно
очень важно! - Тут А-Линь очень ловко вставил несколько  цитат  из  учения
Непостижимого. - Не забывайте, что выявление некоего психофизиологического
стандарта в деятельности центральной нервной системы очень важно для  всей
нашей Фирболгии. Наш строй - образец завершенности, учение Непостижимого -
непревзойденный эталон логики. Если некто категорически не  признает  этих
фактов, мы вправе говорить  о  его  умственной  неполноценности  или  даже
заболевании.  Наши  исследования  помогут  доказать,  что  мозг  подобного
субъекта неадекватно отражает окружающий его мир.
   Гость задвигался, и  солнечный  луч  вспыхнул  и  погас  в  белоснежном
хохолке.  Глава  института  встревожился.  Он  торопливо  встал,   и   его
необъятное пузо нависло над столом.
   - Не злоупотребляйте терминологией! Говорите  просто  и  ясно!  Не  все
могут пролезть через ваши словесные дебри, -  он  искательно  улыбнулся  в
сторону ответственного гостя. - Если говорить  без  словесных  выкрутасов,
наш А-Линь-доду хочет сказать, что не признавать наш  строй  может  только
сумасшедший. И А-Линь-доду работает над тем, чтобы доказать это с  научной
точки зрения.
   Высокий гость удовлетворенно кивнул, и Глава, шумно выдохнув,  сел.  На
А-Линь-доду он больше не смотрел, и  это  было  плохим  предзнаменованием.
Коллеги видели волнение А-Линя и втихомолку злорадствовали.
   Затем слушали всех руководителей секторов, которые, Как  и  предполагал
А-Линь-доду, с казенным энтузиазмом подхватили идею руководства.
   Дав указание начать  разработку  конкретного  плана,  Глава  объявил  о
завершении Совета.
   -  Хорошо,  -  констатировал  гость,  когда  все  разошлись,   и   чуть
пошевелился, меняя позу. Интонация  была  очень  неопределенная,  и  Глава
забеспокоился.
   - Мы свершим все,  что  от  нас  требуется,  -  пообещал  он,  чувствуя
неприятное сердцебиение. - Это не голословные слова.
   - Мало просто сделать. Надо сделать быстро и хорошо. - Гость помолчал и
добавил, кривя губы в непонятной усмешке: - Руководитель главного  сектора
у вас хорош. Мыслитель.
   Глава института не питал никаких иллюзий в отношении  истинного  смысла
сказанного.
   - Трепач...  Трепач  и  проходимец!  -  пожаловался  Глава  и  вдруг  с
удивлением почувствовал, что горло у него спазмируется от близких слез.  -
У меня на него уже такой ком наслоился! Не  знаю  прямо,  что  мне  с  ним
делать.
   Представитель в сопровождении Главы института направился к двери.
   - Не знаете... - Гость остановился и, спесиво оттопырив губу, повторил:
- Не знаете... Пора бы знать.
   Тут что-то сверкнуло в глубине его глаз.
   - Надо съесть строптивца вашего. Только и всего.
   У Главы перехватило дыхание. Он ясно услышал последние  слова,  но  они
были   так   невероятны,   что   растерявшийся   руководитель    осмелился
переспросить:
   - Как это - съесть?
   Гость остановился и, думая о чем-то своем, невнимательно  посмотрел  на
взъерошенного Главу института.
   - Разве вы не знаете, как едят? Вот так,  -  и  он  подвигал  маленькой
птичьей челюстью.
   Как ни старался Глава, но так и не сумел взять себя  в  руки  и  скрыть
глубочайшее изумление. Высокий гость глянули на Главу  и,  перед  тем  как
нырнуть в краснобархатное нутро лимузина, изволили ухмыльнуться.
   Давно  крохотная  секретарь  не   видела   своего   покровителя   столь
озабоченным. Он  сидел  за  столом,  склонив  голову  и  скорбно  наморщив
невысокое чело. Изредка он воздевал  очи  горе,  шумно  вздыхал  и  что-то
недоуменно бормотал.
   Долго, очень долго шла борьба с самим собой - час, а то и больше.  Ведь
это совсем не просто: вот так  взять  и  решиться  на  съедение  человека.
Коллега, все-таки; тем более руководитель сектора. И еще,  что  важно:  не
было еще прецедентов поедания коллег. Ну, в переносном смысле только.
   В конце концов Глава решил подчиниться приказу. Ну что из того, что  он
откажется? Назначат другого Главу. Как тогда семью  содержать?  Чем  детей
кормить? Все-таки у него жена и двое детей. И еще четверо от  трех  других
женщин. Логос ты мой, чего не сделаешь  ради  детей!  Надо  подчиниться  и
закрыть глаза на всякие там моральные запреты; не упираться,  как  бык  на
зарез, и выполнить указание свыше.
   Прошел день или два, А-Линь-доду своим тонким чутьем уловил, что не все
в порядке. Он чувствовал, что ему угрожает какая-то неизвестная опасность.
А-Линя-доду тревожили непонятные улыбки сослуживцев и шепоток  за  спиной.
Надо было вышибить из малоуважаемых коллег нужную информацию.
   А-Линь пустил в ход все свое оружие: обаяние, хитрость, легкий  шантаж,
давление на людей, зависимых от него по службе.  Результат  его  ошеломил.
Вернее, не результат, а полное отсутствие результата. Все молчали, будто в
рот воды набрали. Кое-что стало проясняться только на третий день. К  нему
подошел коллега - руководитель сектора гистологии - и, озираясь, зашептал:
   - А-Линь, послушай, тебе-то  все  равно,  а  у  меня  язвенная  болезнь
желудка и двенадцатиперстной кишки. Мне что  угодно  есть  нельзя.  Только
филейные части.
   - Ты что, обалдел?! - возмутился А-Линь-доду. - Я мясом не торгую.
   - Если кому-то пообещали, так и скажите, - сухо ответствовал коллега. -
А оскорблять людей нечего. Интеллигентный человек, называется!
   И ушел с выражением обиды на благообразном гладко выбритом лице.
   - Постой! - А-Линь почувствовал, что в  странном  поведении  сослуживца
таится разгадка ситуации. Он  нагнал  руководителя  сектора  гистологии  и
положил ему на плечо руку. - Я действительно тебя не понял. Что ты имел  в
виду? О каком мясе ты говорил?
   Коллега тряхнул плечом, сбрасывая руку А-Линя.
   - Не надо притворяться. Прекрасно понимаешь, что я имел в виду мышечную
ткань, которая в данный момент выполняет в твоем организме  сократительную
функцию.
   Он  удалился.  А-Линь-доду  остался  стоять,  окаменев  от  чрезмерного
изумления.
   Отныне  А-Линь-доду  стал  вести  расспросы  более  целенаправленно,  и
ситуация вскоре прояснилась окончательно.
   Вначале он направился к всезнающей старухе уборщице. Он втиснулся в  ее
закапелок, и в нос ему шибанул сложный запах от новых метел  и  гниловатых
тряпок. Без предисловия руководитель сектора положил перед ней ассигнацию,
для убедительности прихлопнув ее рукой.
   - Дирт-са, - начал он,  особо  напирая  на  уважительную  приставку.  -
Расскажите, что вам известно о планах по моему... э. Словом,  в  отношении
меня.
   - А что тут говорить, - ответила уборщица, обмакивая сухарь в чай и  со
свистом обсасывая  его.  -  Все  просто.  Приехало  начальство  высокое  и
приказало тебя съесть.
   - Съесть? Как съесть?!
   - Ротом, сынок, ротом. До нас ели люди людей, и после нас будут. На том
и стоим. А начальству подчиняться надо. Покорись и не ропщи. И я бы  съела
кусочек, да с зубами неладно.
   - Все согласились?
   - А то  как  же?  Было  собрание.  На  нем  и  согласились.  Как  один,
согласились. Дружный у нас коллектив. Вот что я  тебе,  сынок,  посоветую:
три дня до того не ешь ни лука, ни чеснока. Воньцу они мясу дают.
   Как  в  тумане,  шел  от  уборщицы  А-Линь-доду.  Реальность   исчезла,
рассыпалась в прах. Все плыло,  изменялось,  теряло  привычные  очертания.
Самое фантастическое теперь казалось возможным. Какие-то  арки,  переходы,
тусклые пятна вместо лиц.
   Подошел кто-то со знакомым голосом и сказал что-то непонятное:
   - Я согласился с мнением Главы. Но согласился тихо-тихо...
   Вот и дверь сектора. Долго тянул ее к себе А-Линь-доду, забыв, что надо
толкать. Кто-то открыл дверь, впустил его внутрь.
   Он сел наощупь на свое место и почувствовал  ласковое  прикосновение  к
своей руке.
   - А-Линь-доду, - произнес женский голос, и  он  сразу  узнал,  что  это
Хам-са. - Не убивайтесь так. Знайте, что есть люди, которые несмотря ни на
что, несмотря на все невзгоды, любят вас  по-прежнему.  Я,  например...  И
есть я вас не буду. Только попробую.
   А-Линь-доду заплакал. Горько, безутешно, навзрыд. Он  плакал,  чувствуя
присутствие по-настоящему  любящей  его  женщины:  осознав,  что  дни  его
сочтены и ничего нельзя ни исправить,  ни  доказать.  Если  таково  мнение
Ответственного Лица, тогда приговор окончательный и  ничто  не  может  его
изменить.
   Он встал, огляделся, увидел сквозь слезы склоненные над столами головы.
Понял, что подчиненные намеренно избегают на него смотреть, и сказал:
   - Пойду домой. С женой прощусь.
   Однако у выхода его остановили двое усатых служителей. Они знали его по
меньшей мере лет пятнадцать.
   - Извините, доду, - сказали они в крайнем  смущении,  -  нам  приказано
отправить вас в подвал силой. Но мы старые  знакомцы.  Лучше  бы  вы  сами
пошли...
   - А если я не подчинюсь?! - взъерепенился А-Линь.  Он  вдруг  полностью
потерял свое хваленое умение анализировать. Его "я" распалось на множество
непохожих частиц. И все они дергались, истошно орали и толкались  локтями,
пытаясь овладеть телом А-Линя.
   - Тогда мы выполним приказ Главы, - хмуро ответствовали служители. - Мы
люди маленькие. Мы люди подчиненные.
   Они сноровисто, будто занимались этим ежедневно, завернули ему руки  за
спину. Зашипев от боли, А-Линь согнулся, и в таком положении его повели  к
подвалу.  Перед  глазами  плыли  плиты  дорожки,  пересеченные  трещинами.
Судорожно  передвигались  по  ним  лакированные   туфли,   по   бокам   их
сопровождали тяжело шагающие нечищенные рыжие башмаки.
   А-Линя протащили по загаженным ступенькам и впихнули в подвал.
   - Извините, - пророкотал бас.
   - Простите, - вторил ему баритон.
   - Приказ есть  приказ,  -  сказали  они  дуэтом,  и  дверь,  заскрипев,
закрылась. Светлый проем погас.
   В подвале  было  сумрачно  -  свет  едва  проникал  через  зарешеченные
запыленные оконца под потолком. Здесь пахло подгнившими овощами и плесенью
- до  последнего  времени  подвал  использовался  как  овощехранилище  для
вивария.
   А-Линь сгоряча несколько раз пробежался по подвалу, потом  поднялся  по
ступенькам  и   сильно   надавил   рукой   на   шершавый   металл   двери.
Безрезультатно!
   А-Линь спустился вниз и присел  на  корточки,  прислонившись  к  стене.
Прохлада подвала вначале показалась  ему  приятной,  но  постепенно  сырой
холод бетона все глубже проникал в него.  А-Линь,  как  и  все  фирболжцы,
очень плохо переносил переохлаждение. Вскоре его стала бить крупная дрожь.
Час спустя ученого посетила  странная  мысль,  что  в  данную  минуту  его
намного меньше стала  интересовать  перспектива  ужасного  захоронения  во
чреве коллег. Главным было то, что происходило с ним в сию секунду.
   Он обхватил себя руками и принялся  вышагивать  по  подвалу,  стискивая
челюсти, чтобы удержаться от животного лязганья зубами.  Чтобы  согреться,
надо двигаться! Двигаться и двигаться! Но не сможет же он ходить всю ночь!
   - Думай, А-Линь-доду! Ты же - умница! Думай, дорогой! - повторял он про
себя на все лады. - Только это сейчас может тебя спасти! Только ум!
   Но  кто-то  темный,  скрывающийся  в  глубине  мозга,  с   мазохистской
злорадностью парировал:
   - Ум - это только набор призрачно-неощутимых электрических импульсов  в
сложной сети нейронов. А власть - это нечто весомое, грубо-материальное. -
И заключал с леденящим душу хохотом: - Ум против власть имеющей глупости -
бессилен!
   Спокойно, только спокойно!  В  чем  сила  интеллигента?  Чем  он  может
победить всех прочих? Он мыслитель-профессионал. Значит, надо использовать
свои профессиональные преимущества. С чего начать? Вероятно, как всегда, с
наиболее общей  постановки  проблемы.  Для  этого  нужно  охарактеризовать
особенности ситуации и рассмотреть наличные возможности для преобразования
исходной ситуации в желаемую.
   А-Линь прислушался к себе. Мозг безмолвствовал.  Что-то  испортилось  в
четко  функционирующем  механизме.  Когда  он  попытался  хоть  что-нибудь
проанализировать, четко оформилась только  одна  мысль:  "Ситуация  крайне
дурацкая!"
   Где же выход? Что можно сделать? Да ничего... Нужен помощник извне.
   А-Линь огляделся повнимательнее. В  углу  валялись  разбитые  ящики  из
тонких досточек. Он взял четыре ящика, поставил их друг на друга и понес к
окошку. Почерневшие доски были покрыты скользкой  черной  слизью  и  резко
пахли цвелью.
   А-Линь взобрался на ящики и, держась  за  стену,  едва  удерживался  на
сконструированной  им  пирамиде.  Ноги  дрожали,  ящики  раскачивались   и
потрескивали. Он напряженно смотрел в матовое пыльное окно. Вначале никого
не было видно. Потом появилась длинная, лениво вышагивающая фигура. А-Линь
узнал сотрудника сектора биохимии, совершенно  незаметного,  косноязычного
человека, постоянно "стреляющего" у коллег сигареты.
   А-Линь постучал костянками пальцев в стекло и негромко - с достоинством
- позвал:
   - Эй! Эй!
   Коллега продолжал вышагивать. Может быть, он просто не понял,  что  зов
относится к нему? Как же все-таки его зовут?  Проклятие!  Забыв  о  всяком
достоинстве, А-Линь взревел:
   - Э-ге-гей!!!
   На  этот  раз  руководитель   сектора   нейрофизиологии   был   услышан
сотрудником сектора биохимии. Он подошел к окошку и присел на корточки.
   -  О,  это  вы,  А-Линь,  -  сказал  он  без  удивления.  -  Вы  здесь,
оказывается. Где же они теперь овощи хранят? А знаете, я вас есть не буду.
Не обижайтесь - не потому,  что  брезгую.  Что-то  в  суставах  ломота,  и
поясница ноет. Не выйду в эти дни на работу. Лечиться буду.
   А-Линь был настолько поражен эмоциональной тупостью коллеги, что  слова
на мгновение застряли у него в горле. Он  чувствовал,  как  все  трещит  и
рушится у него под ногами - в прямом и в переносном  смысле.  Он  покрепче
ухватился за край окна и торопливо заговорил:
   - Послушайте, доду...
   - У вас случайно закурить не будет?  -  будто  не  слыша,  перебил  его
коллега и тут же сам себе ответил: - Что это я спрашиваю? Если бы и  было,
как вы мне через стекло дадите? Совсем заработался! Да  и  приболел.  Надо
все-таки завтра дома остаться.
   Он встал и продолжил свой путь, недоуменно бормоча:
   - Чего мне в голову взбрело подойти? Он же вообще не курит.
   - Стойте! - вскричал А-Линь.
   Но тут противно взвизгнули гвозди, и  ящики  под  его  ногами  с  тихим
треском распались. Потеряв опору, он грохнулся грудью на пол.
   На несколько секунд А-Линь потерял сознание. Когда он пришел в себя, то
такая безысходная тоска охватила  его,  что  бывший  руководитель  сектора
зашелся в басовитых рыданиях, похожих на икотку.  Тому  причиной  были  не
столько физические страдания, сколько моральные. Как  жестоко  и  бездумно
попрано  человеческое  достоинство!  В  гамму  переживаний  вплеталось   и
горестное недоумение из-за осознания своей ненужности. Долговязый  идиотик
из биохимии - прекрасная модель всеобщего отношения к нему  да  и  друг  к
другу тоже. О, как болит грудь! Только никого это не беспокоит.
   "А если бы я умер  от  удара?"  В  голову  ему  пришла  мысль,  которая
показалась ужасной и  забавной  одновременно.  "Если  бы  я  умер,  им  бы
пришлось есть несвежее мясо".
   Возбуждение быстро сменила апатия. А-Линь сел на пол в углу под окошком
и, бессмысленно уставясь в противоположную стену, на которой вырисовывался
отпечаток оконной рамы, замер. "Ну, и хорошо,  -  решил  он.  -  Пускай  я
замерзну. Лучше замерзнуть, чем...". Додумывать он побоялся.
   Так А-Линь сидел долго. Отпечаток окна сместился к другой  стене  и  из
желтоватого стал блеклым.  Кто-то  внутри  А-Линя  отметил,  что  наступил
вечер.
   Неужели то, что  случилось  сегодня  и  то,  что  случится  завтра  или
послезавтра,  случайность?  А-Линь  как   ученый   прекрасно   знал,   что
случайностей не бывает. Значит, закономерность? Но какая закономерность  в
этом идиотическом происшествии? Судьба? А разве судьба и закономерность не
одно и то же? Наверное,  нет.  Судьба  бывает  нелепой,  закономерность  -
никогда. Если то, что с ним случилось, считать закономерностью, то  только
в том смысле, в каком закономерно падение яблока с дерева. Хотя можно дать
и другое объяснение падению: оно случилось, ибо предопределено.  И  законы
тут ни при чем.
   О Логос, зачем это суемыслие, к спасению не ведущее? Где  выход?  Я  не
вижу его своим слабым человеческим умом!  Спаси  меня,  великий  и  мудрый
Логос! Спаси!!!
   А-Линь  никогда  не  верил  в  Логоса,  считал  религиозные   верования
нелепейшей вещью. Но и ситуация, в которую он попал, была нелепейшей! И он
продолжал бормотать импровизированную молитву, вплетая в канву ее все, что
считал самым убедительным. Потом его озарило, что не логикой  можно  взять
всеведущее и абсолютно мудрое существо, но чувством.  И  он  начал  горячо
просить, для убедительности несильно ударяясь лбом о несокрушимый  монолит
стены.
   Молитва не помогала, и он оставил ее. Он просто ждал -  бездумно  ждал,
надеялся на чудо. Если не на божественное чудо, то на чудо случая.
   Когда в подвале стало совсем темно,  в  окошко  осторожно  постучали  -
тихонько, самыми кончиками пальцев.
   А-Линь встрепенулся. Угасающая надежда вспыхнула  с  новой  силой.  Это
была  Миль-са.  Фонарь,  стоящий  неподалеку,  освещал  ее   лицо   сбоку,
высвечивая выбившуюся из-под шапочки прядь волос у виска.  Жена,  стоя  на
коленях, всматривалась в зеркальную черноту подвального окошка.
   А-Линь вскочил на ноги и, забыв об осторожности, Крикнул:
   - Я здесь! Родная моя! Ты нашла меня! Ты одна не забыла меня!
   Миль-са приложила палец к губам и,  сложив  ладони  рупором,  раздельно
заговорила в самое стекло:
   - Не волнуйся. Все родные помнят о  тебе  и  хотят  помочь.  Я  сегодня
обмотала полгорода. Пробовала найти знакомства. Помнишь  Скотца-доду?  Это
муж моей двоюродной сестры.
   - Как же, как же!  -  закивал  головой  А-Линь,  с  умилением  вспомнив
высокомерную и тупую физиономию дальнего родственника. Теперь  он  казался
ему чрезвычайно симпатичным.
   - Свою дочь он устроил на работу  в  высокие  сферы.  Машинисткой.  Она
пообещала, что будет добиваться для тебя частичного приговора.
   - Как это - частичного приговора?  -  испугался  А-Линь.  Он  не  понял
смысла слов, но сообразил, что за ними таится нечто невероятно жуткое.
   Миль-са деловито  заправила  выбившуюся  прядь  и  нетерпеливо  дернула
головой.
   - Не перебивай! Я очень устала. Если уж так необходимо, чтобы тебя ели,
пусть съедят не всего тебя, а часть. Например, в больнице ампутируют  тебе
руку, ногу или что другое, и пусть едят. И сам можешь  чуток  попробовать,
чтобы не отрываться от коллектива.
   - Я не хочу ничего отдавать, - А-Линь сказал эти слова с  трудом,  едва
разжимая челюсти.
   Но Миль-са услыхала. Лицо  ее  размякло,  стало  беззащитным.  Из  глаз
женщины потекли крупные и частые слезы, будто рухнула плотина, и все,  что
накопилось за такой огорчительный день, теперь вытекало со слезами.
   - Ты не думаешь обо мне! Ты не думаешь о семье! Все говорят, что ты сам
во всем виноват. Сам напросился. Язык у него чесался  сказать  лишнее.  На
нас все теперь косятся. Во дворе со мной  никто  не  здоровается.  Сегодня
газеты не принесли. Может быть, это случайность. А может -  начало  конца.
Себялюбец! Ты всегда только о  себе  думал.  Тебе-то  хорошо,  а  что  мне
делать?
   А-Линь застонал и опустился на пол. Жена говорила еще  что-то  горькое,
обидное и настойчиво барабанила в стекло, пытаясь привлечь внимание мужа.
   Но А-Линь, придавленный страшной  тоской,  уже  ничего  не  слышал.  Он
раскачивался из стороны в сторону и монотонно стонал.
   Миль-са, выплеснув на мужа свой  страх  и  отчаяние,  как  ни  странно,
приободрилась и ушла, чувствуя себя гораздо лучше, чем до прихода.


   Без сомнения, все шло к тому, что в  институте  нейрофизиологии  должен
был случиться первый в современной истории Фирболгии случай  каннибализма.
А-Линя спас случай.
   Все было готово к мероприятию. На пищеблоке лежали  охапки  петрушки  и
укропа. Нарезанная кругляшками морковь золотилась на светло-желтой  доске.
Никогда не было на кухне гвоздики, но ради такого случая повар  принес  из
дому свою. В котле кипела вода, и шеф-повар переводил задумчивый взгляд  с
отточенного ножа на топор, лежащий на древесном обрубке, густо  посыпанном
крупной солью.
   Глава института собрался было дать указание о начале  акции,  но  вдруг
сообразил, что забыл об одной  досадной  детали.  Перед  тем,  как  съесть
А-Линя, его необходимо умертвить. Формальность,  конечно,  но  требовалась
официальная санкция высоких кругов.
   Глава послал с нарочным запрос в соответствующее  учреждение.  Нарочный
не вернулся. Вместо этого во двор института на большой скорости  ворвались
две машины: скорая психиатрическая помощь  и  полицейская  машина.  Обе  с
мигалками.
   Не прошло и пяти минут, как перед  толпящимися  во  дворе  сотрудниками
предстала невероятная картина: на пороге появился Глава.
   Ах, как переменчивы судьбы человеческие!  Еще  недавно  одним  взглядом
своим Глава повергал подчиненных в трепет. Теперь же вид его был  поистине
жалок.  Он  был  одет  в  странную  рубаху  с  очень  длинными   рукавами,
завязанными на спине. Лицо его полыхало от справедливого гнева. Он  дергал
плечами, пытаясь освободиться, и громыхал угрозами.
   Главу сопровождало три санитара. Два - по бокам, один -  сзади.  Задний
чертыхался и зажимал прокушенную руку.
   Глава вскинул голову и сверкнул огненным взглядом на сотрудников.
   - Что, слетелись, стервятники?!  -  вскричал  он,  пытаясь  высвободить
руки. - Их почему не вяжете? Почему не забираете их? Сотруднички  дорогие,
вы же все со мной согласились! Почему теперь молчите? А?!
   Ответа не последовало.
   Последние  события  окончательно  убедили  в  правильности   поговорки,
утверждающей, что молчание - золото.
   Не дождавшись ответа, Глава метнул из глаз  лазерные  пучки  повышенной
мощности и ясным и понятным языком  выдвинул  ряд  постулатов,  касающихся
родственников присутствующих - в особенности по материнской линии.
   Сотрудники склонили головы, не желая, чтобы  Глава  института  запомнил
кого-либо из них в лицо. Ситуация еще  не  вполне  определилась,  концовка
могла получиться совершенно  неожиданной.  Не  исключалось,  что  шеф  мог
вернуться. Ему  было  бы  не  очень  приятно  держать  у  себя  на  работе
свидетелей своего позора.
   Все это внешне очень напоминало  сцену  из  монастырской  жизни,  когда
преподобный отец-настоятель наставляет на путь истинный братию. А  братия,
склонив головы, отягощенные мыслями о мирских соблазнах, смиренно кается.
   Впрочем,  сцена  продолжалась  недолго.  Санитар,  находящийся   сзади,
посоветовал подопечному "заткнуться" и без всякого почтения грубо  толкнул
его в спину. Глава, чтобы не упасть, зачастил по ступенькам вниз.
   Машина с бывшим Главой уехала. Внимание присутствующих переключилось на
иное:  обогнув  торец  здания,  со  стороны  злосчастного   подвала   двое
полицейских вели под руки А-Линя-доду. Несчастный физиолог  был  бледен  и
едва переставлял ноги - из-за  пребывания  в  ледяном  подвале  они  плохо
повиновались ему.
   Сотрудники его сектора бросились навстречу шефу. Их  голоса  слились  в
нестройный хор радостного умиления и сочувствия.
   А-Линь-доду  не  реагировал  на  выражение  теплых  чувств.  Немигающим
взглядом он смотрел куда-то вдаль, и лицо его не выражало ничего.
   А в сотрудниках клокотали  и  рвались  наружу  добрые  чувства.  Каждый
старался  перекричать  каждого.  Каждый  хотел  сказать  нечто  особенное,
превзойти в подхалимаже соседа.  Надо  было  стараться,  чтобы  затушевать
случившееся маленькое недоразумение.
   Наконец-то все прояснилось! Все стало  понятнее  понятного;  все  стало
яснее ясного: А-Линь-доду имеет где-то руку подлиннее,  а  блат  покрепче,
чем бывший Глава.  На  их  глазах  один  БЛАТ  победил  другой  блат.  Вот
единственный вывод,  который  был  вынесен  из  случившегося  сотрудниками
института.


   Радостно приняла А-Линя в свое лоно и семья.
   Несколько  дней  А-Линь-доду  никак  не  мог  придти   в   себя   после
психического шока. Был бледен, молчалив, на вопросы отвечал  односложно  и
вздрагивал от малейшего шороха.
   Постепенно,   благодаря   самоотверженным   усилиям   преданной   жены,
А-Линь-доду стал вести себя  почти  по-прежнему:  улыбался,  интересовался
спортом и политикой. Аппетит у него восстановился полностью. Вот только  к
мясной пище возникло стойкое отвращение.
   После случившегося А-Линь-доду никогда не  выступает  на  собраниях  по
собственной инициативе. Но если ему предложат, покорно  встает  и  говорит
исключительно правильные и никому не обидные слова.  И  все  это  с  такой
мукой  в  глазах,  что  предложившему  его  кандидатуру  становится  очень
совестно.
   О бывшем Главе института... Ходят  слухи,  что  его  уже  выпустили  из
психиатрической больницы. Диагноз шизофрении не  подтвердился.  Теперь  он
глава другого института.


   Но  почему  так  мало  сказано  о  Миль-се?  Эта  изумительная  женщина
заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.
   Во время самых тяжких  испытаний  она  проявила  себя  с  самой  лучшей
стороны. Она не впала в уныние, не плакала, не билась в истерике.  Миль-са
действовала! Она обошла всех  знакомых,  хоть  немного  продвинувшихся  по
служебной лестнице, и убеждала их помочь А-Линю. Не напрасно говорят,  что
муж и жена похожи друг на друга. То ли с  самого  начала  духовно  близких
людей взаимно притягивает, то ли с кем поведешься...
   Самых лучших слов, самой высокой похвалы  заслуживает  эта  обаятельней
тая  женщина.  Она  показала  себя  настоящим  человеком  в  час  нелегких
испытаний. А ведь именно в них познается истинная суть человека.
   И не ее вина, что избавление пришло как бы само собой, без  ее  помощи.
Она изо всех сил радела о муже, о семье.
   Но  самое  приятное,  что  вызвало  патриотическую  щекотку  в  сердцах
знакомых, это то, что  Миль-са  не  роптала  на  власть  предержащую.  Она
говорила о случайности, жаловалась на чудовищное совпадение обстоятельств.
Но никто никогда не слыхал от нее жалобы на святые для  каждого  фирболжца
государственные установления.
   Святая женщина была Миль-са. Образец матери и гражданина.
   Освобождение мужа стало для нее праздником. Первые несколько  дней  она
страшно волновалась за супруга. А-Линь-доду после пережитого почти  ничего
не ел и только пил изготовленный Миль-сой кисловатый морсик. И все  ходил,
ходил по комнатам  -  молчаливый,  напряженный,  вздрагивающий  от  любого
звука. Если звонили в дверь, А-Линь-доду убегал в дальнюю комнату и кричал
оттуда срывающимся голосом:
   - Миль-са! Кто там? Посмотри сначала в глазок! Не смей открывать сразу!
   Добрая женщина не  обижалась,  и  только  лицо  ее  выражало  затаенную
печаль. Сама-то она была твердо убеждена, что человеку с  чистой  совестью
бояться нечего.
   Первые дни А-Линь-доду,  перебивая  сам  себя  нервными  смешками,  все
пытался выложить Миль-се то, что было им передумано  и  перечувствовано  в
полутемном подвале.
   Он говорил о тупости, коррупции, беспринципности, эгоизме и примитивной
животной боязни за свою шкуру подавляющей массы сотрудников.  Он  обвинял,
он провозглашал, он предавал  анафеме.  И  при  этом  весьма  оживленно  и
неуклюже жестикулировал.
   Миль-са смотрела мимо супруга на посудный шкаф, и ей казалось, что  там
чего-то недостает. Вроде бы все на месте, а кажется - чего-то не  хватает.
И это все больше раздражало ее. Сбоку должна  была  стоять  шоркавница  из
светящейся синей глины; та самая, которую прислал из Антупии сынок,  когда
ему  досрочно  присвоили  очередное  звание   после   успешного   разгрома
бандитского отряда. Слева - звонкая  полупрозрачная  синтельница  с  пятью
чашами из очень редкого нитиния. По вине А-Линя одна чаша разбилась.  Этот
неосторожный А-Линь! Этот беспокойный А-Линь!  Никак  нельзя  рассмотреть,
что в шкафу за его спиной. Зачем он так машет руками?! Обличитель!
   Всего сутки пробыл он  в  подвале.  И  так  пропитался  запахом  гнилых
овощей, что к нему невозможно подойти.
   Всего сутки! Она-то рассчитывала на неделю. Должен  был  придти  к  ней
элегантный Морда-доду. Он  обещал  духовно  поддержать  будущую  вдову.  И
конечно же, не о плотском мечтала она, но о возвышенном. И конечно же,  не
мощный загривок привлекал ее в Морде-доду, но душа. А как он внимателен  и
аккуратен! Он-то никогда не соизволил бы появиться перед любимой  женщиной
в нижнем белье. Тем более, в несвежем.
   А-Линь-доду, забыв о благородной сдержанности, наслаждался  собственным
красноречием. Он уверовал, что беда, случившаяся с ним, сделала  и  благое
дело. Беда явилась пробным камнем. Теперь А-Линь-доду знал, кто ему  друг,
кто не очень, а кто совсем наоборот.
   Самым надежным  другом,  к  его  крайнему  удивлению,  оказалась  жена.
А-Линь-доду возликовал! Пусть вокруг тысячи врагов, но если есть хоть один
верный друг - то жизнь продолжается. И поделиться есть с  кем.  Ничего  не
скрывая. Не маскируясь.
   И А-Линь-доду витийствовал, опьяняясь своим красноречием.
   - Ты зубы сегодня чистил? - неожиданно спросила Миль-са.
   А-Линь-доду глянул на жену и обмер. Губы ее были сжаты,  глаза  недобро
сощурены. Он споткнулся на середине фразы и прошептал.
   - Чистил.
   Миль-се хотелось сказать этому самодовольному глупцу и  наглецу  что-то
обидное, найти повод, чтобы унизить его - причину всех ее  несчастий.  Она
искала повод и не находила его. Это раскалило Миль-су  до  такой  степени,
что она не выдержала:
   - Сам во всем виноват! - выпад Миль-сы был неожиданным, как подножка. -
Посадили - значит, за дело. Нет  дыма  без  огня!  Мало,  что  себе  жизнь
искалечил, так и ребенку карьеру загубил!
   - Но ведь... Но я же...
   А-Линь-доду умолк. Лицо его багровело. Он медленно, держась за  мебель,
двинулся в свою комнату. Вскоре оттуда донеслось звяканье рюмки, кряканье.
Потом скрипнули пружины дивана, и все стихло.
   Все еще  бледная,  Миль-са  подивилась  своей  сдержанности,  вспомнила
вдруг, что Морда-доду получает на пятьдесят знаков больше А-Линя, и горько
пожалела, что не швырнула в опостылевшую  физиономию  А-Линя  какую-нибудь
гадость. Любую! Лишь бы побольнее уязвила...
   Через несколько дней психический шок, поразивший  А-Линя-доду,  прошел.
Он снова вышел на работу. С должности, несмотря на опасения  супруги,  его
не сняли. Миль-са спустя некоторое время пришла к  выводу,  что  трагичный
случай оказал на ее мужа определенно положительное влияние.
   Дома и на работе А-Линь-доду стал  совсем  другим  человеком.  Он  стал
добрее, покладистее. Куда-то исчезла проявлявшаяся порой резкость.
   А-Линь-доду завел себе  записную  книжечку,  в  которую  записывал  дни
рождения сотрудников, и никогда не  забывал  их  поздравить.  За  это  его
полюбили еще больше.
   Миль-са наконец-то рискнула  осуществить  свою  давнюю  мечту:  завести
дочь. Правда, она несколько опасалась того, что А-Линь тайком от всех стал
выпивать - это могло  плохо  сказаться  на  эмбрионе.  Разумеется,  пьяным
А-Линь-доду не был. Но с тех пор, как Миль-са намекнула на свое  отношение
к нему, спиртным от него пахло почти постоянно.
   В первое время после выяснения отношений удивляла Миль-су  чрезвычайная
покладистость мужа. Эта новая черта характера вроде должна радовать ее. Но
что-то было в этой покладистости напоминающее поведение подлой шавки.  Она
машет хвостом и  всем  своим  униженным  видом  показывает  совершеннейшую
преданность, как вдруг, оказавшись сзади, набрасывается на человека.
   Миль-са четко не могла сформулировать подозрения. Но  когда  видела  на
губах мужа ничего не выражавшую улыбку и когда вглядывалась ему  в  глаза,
становилось очень неуютно.
   Через некоторое время - точно в срок -  родилась  маленькая  голосистая
девочка.
   Мать была очень счастлива и очень озабочена. Она почти все перезабыла -
и как кормить, и как купать. Обзванивала своих подруг и, радостно  смеясь,
рассказывала, как Она узнает уже мать и как все тянет  в  рот.  И  вообще,
какой это необыкновенно расчудесный и прекрасный ребенок. Весь в мать.
   Подруги советовали,  поддакивали,  со  скрытой  насмешкой  подбрасывали
комплименты с двойным дном, а потом пренебрежительно посмеивались.
   - Совсем на старости лет тронулась Миль-са. А этот дурень доверчивый, -
так они отзывались об А-Лине-доду, - тоже хорош.  Ребенка  своим  считает.
Если на службе его не сожрали, то сожрут дома.
   Кое-что стало доходить до А-Линя. Но странно, слухи не возымели на него
никакого воздействия. Он стойко гладил пеленки, ночью вставал к  плачущему
ребенку, разогревал на кухне кашку под струей теплой воды.
   Но когда Миль-са выходила из дому, А-Линь-доду без обычной улыбки шел в
свою   комнату,   доставал    из    толстенных    "Аспектов    современной
нейрофизиологии" какую-то фотографию и, подойдя к ребенку, долго переводил
взгляд с фотографии на ребенка, сравнивая.
   На фотографии красовался Морда-доду,  растянувший  пасть  в  широчайшей
улыбке.


   Да. А-Линь-доду стал другим человеком. Это заметили все. Но как  понять
его  новое  человеческое  качество?  Если  спросить  об  этом  любого   из
сотрудников,  даже  мудрейшего  и   опытнейшего,   не   боящегося   самого
рискованного совещания Трасценд-доду, то и тот  в  сильнейшем  затруднении
насупит брови и, вытянув губы трубочкой, только и скажет:
   - Н-да...
   И все.
   Если проявить настойчивость  и  спросить  еще  раз,  то  он,  осторожно
подбирая слова и сановито покашливая, ответствует, что ничего  конкретного
сказать не может. В самом деле: раньше каким  был  человеком  А-Линь-доду?
Хорошим. Каков он теперь? Теперь он тоже хороший. И, сославшись на  острую
нехватку очень ценного рабочего времени, уйдет.
   Можно  поинтересоваться  мнением  местного  разгильдяя  и   бездельника
Гуляй-доду.  Его  всегда  можно  найти  в  конце  полутемного  коридора  с
сигаретой в зубах. Перед тем, как ответить, он затянется поглубже, сплюнет
сквозь зубы в угол и скажет:
   - Неинтересно с ним  говорить  стало.  Раньше  можно  было  очень  даже
интересно поспорить. Мы с ним за разные команды болели. А теперь он за  ту
же команду болеет, что и я. Неинтересный человечишко!
   Миль-са, разумеется, с коллегами по мужниной работе  не  разговаривала,
мнения их не знала да  и  знать  не  желала.  Поведение  мужа  в  общем-то
нравилось ей гораздо  больше,  чем  раньше.  Он  не  делал  ей  замечаний,
довольствовался любой стряпней. И всегда после обеда не забывал  похвалить
"милые золотые руки". И цветы стал ей приносить, о чем  она  раньше  и  не
мечтала. Не спорил с ней  супруг  ни  по  мелочам,  ни  по  принципиальным
вопросам. И постоянно улыбался.
   Порой Миль-са,  анализируя  поступки  мужа,  часто  интуитивно  ощущала
некоторую неудовлетворенность.  Слишком  постоянна  и  приторна  была  его
улыбка. Слишком скользкими и неопределенными стали его высказывания.
   Теперь он никого не осуждал - ни коллег,  ни  родственников,  ни  общих
знакомых. Любому проступку он находил оправдание.  И  улыбался  мертвенной
улыбкой, глядя на жену глазами мороженого окуня.





   Владимир решил выждать около получаса, чтобы  дать  возможность  Интиль
уйти подальше, но уже через десять минут  понял,  что  времени  у  него  в
обрез. Обе луны стремительно  катились  за  четкие  зубцы  ближнего  леса,
освещая их неестественным зеленоватым светом. Впереди, со стороны  города,
нарастало утреннее  свечение.  Из  блекло-синего  оно  быстро  становилось
лиловым. Наступало утро.
   Владимира донимала мучительная и неудержимая дрожь. Он  тщетно  пытался
унять ее, сжимая челюсти и напрягая мышцы.
   Светало, и Володя  понял,  что  надо  действовать  незамедлительно.  Он
приготовился бегом преодолеть открытый участок. До  ближайшего  дома  было
около  трехсот  метров.  Большая  часть  пути  представляла  собой   дугу,
огибающую озеро слева. Пора!
   - Торопитесь? Не советую, - неожиданно услыхал он тихий голос сзади.
   Володя вздрогнул от неожиданности и невольно сделал шаг вперед.
   - Стойте... Стой, тебе говорят! Иначе стреляю! И не  поворачиваться!  -
предупредил голос.
   Невидимый противник, вероятно, прятался с  другой  стороны  кустарника,
который  переводчик  выбрал   в   качестве   прикрытия.   Воспользовавшись
беспечностью землянина, он незаметно приблизился к нему.
   Несмотря на приказ,  Володя  обернулся.  Неизвестный  уже  выбрался  из
укрытия  и  стоял,  прочно  утвердясь  на  широко   расставленных   ногах.
Широкополую шляпу он надвинул на лоб, хотя  и  без  того  черты  его  лица
трудно было рассмотреть в сумерках.
   Что же делать с наглецом? Не убивать  же  его,  в  самом  деле!  Лучше,
конечно, воспользоваться уроками Северина и инактивировать его.
   Сотрудник службы внутренней безопасности обладал великолепной реакцией,
но он сумел заметить только, что очертания  фигуры  землянина  расплылись,
словно на  фотографии  бешено  мчащейся  автомашины.  Сотрудник  попытался
вскинуть  пистолет,  но  чудовищная  сила  выбила  оружие   из   рук.   Он
почувствовал  сильный  толчок  в  грудь,  потерял  равновесие   и,   чтобы
восстановить его, попытался сделать шаг назад. Это ему не удалось - на его
башмак наступили. Фирболжец, взмахнув руками, плюхнулся спиной в воду.
   Володя поднял соскочивший башмак и произнес с пафосом:
   - Тут маленькая девочка пропала, и башмачок у заводи нашли...
   У берега было глубоко. Фирболжец захлебывался и бестолково бил по  воде
руками. Володя ухватил его за шиворот и одним рывком вытащил на берег.
   - Ну, прощай, Шерлок Пинкертонович, - сказал он добродушно. - Больше  с
пистолетами не играйся.
   Быстрым шагом землянин  удалился.  Незадачливый  детектив  остался.  Он
сидел на холодном топком берегу и, оббирая тину с волос, уныло ругался.
   Утренний ветерок рябил черную воду и кружил по ней фиолетовый с  синими
прожилками лист.


   Первым промежуточным пунктом, откуда Владимир наметил следующий бросок,
был небольшой двухэтажный дом по левую сторону дороги.
   Он осторожно выглянул из подъезда. На противоположной стороне находился
частный дом, обнесенный высоченным дощатым забором. В таких  дворах,  судя
по литературным источникам, должны быть собаки. Злобные  цепные  псы.  Для
него они сейчас полезны, как индикатор. Собаки облают  любого  незнакомца,
даже если у него есть удостоверение сотрудника службы безопасности.
   Что же располагается дальше по этой же  -  левой  -  стороне?  Какое-то
одноэтажное длинное здание с оградой из металлических прутьев-пик.  Скорее
всего, это учреждение, в столь ранний час закрытое.
   Калитка двора напротив чуть отворилась. Без сомнения, за ним наблюдали.
Володя отпрянул в  глубину  подъезда.  Нужно  было  немедленно  на  что-то
решаться. Выждав минут пять, переводчик выскочил  из  подъезда  и  оббежал
здание с тыльной стороны. Там он перемахнул через металлическую  ограду  и
оказался во дворе незнакомого учреждения.  Прячась  за  деревьями,  Володя
добрался до противоположного забора, вдоль которого рос густой  кустарник.
Кустарник был высок, и переводчик, прячась за ним, стал изучать дальнейший
путь. Ничего утешительного не было. Дальше -  по  левой  стороне  -  стоял
точно такой же частный дом, что и справа. Очень хороший дом. И все подходы
к нему очень хорошо просматривались.  Еще  дальше  -  многоэтажный  дом  с
магазинчиком на первом этаже, который описывала Интиль. Сразу же за  домом
- тупичок, упирающийся в облупившуюся тыльную сторону древней пятиэтажки.
   "Ох, попалась, птичка! Стой!" Его  заперли,  наглухо  заперли  на  этой
улице, превратив ее в подобие мышеловки.
   Надо пробраться к цели как можно незаметнее. Володя не был уверен,  что
сможет пробиваться "с боем". И не потому, что боялся. Ему не трудно голыми
руками  уложить  несколько  сотрудников   службы   безопасности.   Но   он
чувствовал, что, какими  бы  логичными  ни  были  доводы  о  необходимости
физического уничтожения врага, он не сможет этого сделать. Володя  не  мог
больше видеть трупы. Он был сыт этим по горло.  Если  здесь  так  принято,
пускай сами занимаются увлекательным для них развлечением. А он не намерен
работать для обогащения местного гробовщика.
   Исцарапавшись до крови о тускло-зеленый кустарник, Владимир протиснулся
к забору и легко перебросил через него свое тело.
   Единственная возможность обойтись без напрасных жертв -  переждать.  Но
где? Здесь негде отсидеться до вечера. Путь назад в лес перекрыт.  Вперед?
Не исключено, что по адресу, который  дала  Интиль,  его  давно  поджидают
люди, на которых плохо сидит гражданская одежда.
   Надо  действовать!  Тогда  есть  хоть  какая-то  надежда.   Бездействие
обрекает на неизбежное поражение.
   Володя стремительно преодолел открытое пространство тупичка и нырнул  в
темноту крайнего подъезда.
   В подъезде Владимир немного задержался. Интиль, кажется, говорила,  что
квартира  находится  на  втором  этаже.  Он  взбежал  на  второй  этаж   и
остановился перед крайней дверью слева.  На  никелированной  табличке  был
выгравирован номер "46", под ней чернел зрачок "глазка".
   Переводчик слышал, как после звонка где-то в глубине  квартиры  взахлеб
заплакал ребенок. Даже сквозь обивку двери донесся до него резкий  женский
голос:
   - Трус! Сколько можно?! Иди сам и открывай!
   Глухой мужской голос забубнил:
   - Сейчас, душа моя. Сию минуту.
   Глазок налился  светом,  потом  затемнился,  и  тот  же  мужской  голос
тревожно спросил из-за двери:
   - Вам чего? Вам кого?
   - Я землянин. Переводчик Представительства. Я нуждаюсь в вашей помощи.
   За дверью воцарилось долгое молчание.
   - Сейчас. Подождите, - сказал наконец голос.
   Звякнула цепочка. Дверь  отворилась.  На  пороге  стоял  очень  бледный
А-Линь-доду и смотрел на Владимира круглыми бессмысленными глазами.





   В то утро А-Линь-доду проснулся задолго до рассвета. Чтобы не разбудить
жену, он лежал  не  шевелясь  и  смотрел  прямо  перед  собой  неподвижным
взглядом.
   Сейчас за А-Линем никто не наблюдал, и он не прилагал  никаких  усилий,
чтобы его лицо выражало именно то, что требовалось по  ситуации.  Если  бы
Миль-са, внезапно проснувшись, посмотрела на  лицо  мужа,  ее  бы  поразил
смертельный испуг.
   Нет, на лице А-Линя-доду не было выражения злобы,  или  ненависти,  или
другого сильного  человеческого  чувства.  Выражение  это  трудно  описать
словами. Тускло светились на сером  лице  льдистые  глаза,  и  шевелились,
змеясь, губы, произнося жуткие речи, полные ненависти ко всем и ко всему.
   Да, неправы были те, кто считал, что Испытание прошло  для  А-Линя-доду
бесследно. Так могло показаться  только  на  первый,  самый  поверхностный
взгляд. В самом деле: походка у А-Линя -  прежняя,  манера  причесываться,
забрасывая волосы назад, - прежняя, ямочка у кончика носа  -  давний  след
глубокого фурункула - и та на месте. Изменилось главное - внутренняя  суть
нейрофизиолога.
   Изменилось у А-Линя даже отношение к одежде. В  его  гардеробе  исчезло
все яркое, все элементы, которые хоть  кем-то  могли  быть  расценены  как
вызов.
   Взять хотя бы дибуферную накладку к промежуточной фалде.  Этот  элемент
одежды более всего к лицу молодому человеку левого толка. Солидный человек
умеренных взглядов с негодованием отринет это вопиющее нарушение традиций.
Но  убрать  его  -  означало  лишиться  расположения  значительной   части
молодежи. И А-Линь-доду нашел выход:  стал  заказывать  не  дибуферную,  а
монобуферную накладку.
   Его  коллеги,  руководители  других  секторов,  от  души  хохотали  над
подобным новшеством.  Через  неделю  они  тихо  посмеивались.  Потом  смех
прекратился, и через месяц все руководители секторов  с  Главой  института
вкупе, щеголяли в костюмах с монобуферной накладкой к промежуточной фалде.
   Глаженье брюк тоже превратилось для А-Линя в серьезнейшую проблему. Как
часто их гладить?  Ежедневно?  Люди  расхлябанные  поймут  это  превратно,
расценят как вызов. Гладить брюки раз в неделю? Аккуратисты отвернутся  от
него. И А-Линь-доду нашел выход: стал гладиться раз в три-четыре дня.
   Многое,  что  возникло  в  поведении  А-Линя  после  Ужасного   Случая,
обуславливалось тем,  что  у  него,  попросту  говоря,  возник  "пунктик".
Психиатры даже при самом  тщательном  обследовании  не  нашли  бы  у  него
отклонения от нормы; в крайнем случае, объявили бы о наличии "пограничного
состояния". А вот житейское определение "пунктик" вполне подходило.
   А-Линь-доду остался прекрасным работником, великолепно ориентировался в
обстановке. Внешне  он  был  абсолютно  нормальным  человеком,  образцовым
работником, хорошим семьянином.
   Но однажды в бессонную ночь  явилось  к  нему  неожиданное,  как  удар,
откровение. Он привстал, отодвинулся от теплого бока мерно  храпящей  жены
и, задрожав, окинул помутившимся взором спальню. Его осенило, что, когда в
их институте (да и в других учреждениях) внезапно исчезают неугодные люди,
то причиной этому то, что их съедают. В самом прямом смысле  этого  слова.
Забивают, как домашних животных, - и к столу. А  в  некоторых  учреждениях
лежит под стеклом график. И  есть  в  нем  графы:  "кто  ответственный  за
съедение" и "сроки исполнения".
   А-Линь-доду  понимал,  что  доказать  это  невозможно.  Но  неожиданное
открытие и не нуждалось в  доказательствах.  Оно  существовало  как  некая
объективная данность, явившаяся А-Линю в момент прозрения.
   С той ночи А-Линь-доду стал жить под тяжким  грузом  страшного  знания.
Груз был слишком тяжел, и физиолог  сделал  несколько  бунтарских  попыток
трезво проанализировать ситуацию.
   Логические доводы, словно бледные тени, бродили возле  неуязвимой  идеи
всепожирания. И А-Линь-доду стал жить,  как  живут  некоторые  атеисты,  в
Логоса не верующие, но на всякий случай втихомолку молящиеся ему.
   На работе А-Линь-доду раньше всех улавливал новые веяния, исходящие  от
начальства,  и  старательно  выполнял  то,  что   требовалось.   Выполнял,
разумеется, не самым первым, чтобы не нажить себе врагов.
   Он одним из первых вступил в черносотенное общество "Борцов  за  веру",
раньше многих начал говорить о величии откровения и  преступности  попыток
постижения разумом законов Непостижимого;  философской  стороной  алхимии,
как  это  ни  было  трудно,  А-Линь-доду  овладел  вторым  или  третьим  в
институте. Для этого он после работы закрывался на кухне  и  до  полуночи,
пугая жену нездоровым  бормотаньем,  вдалбливал  себе  в  голову,  сколько
медикамента и сколько ртути надлежит  соединить,  чтобы  получить  золото,
лучше рудничного.
   - Ртуть холодна и влажна, благодаря лунам; она горяча и суха, благодаря
светилу, - повторял он безмерное количество раз.
   Когда часы били  полночь,  приходила  Миль-са,  брала  его  холодную  и
влажную руку своей - горячей и сухой - и увлекала в  спальню.  А-Линь-доду
уныло плелся следом и, глядя на ороговевшие пятки жены, мелькающие  из-под
ночной рубашки, продолжал бормотать:
   - Логос есть философский камень  Вселенной,  ибо  он  преобразует  наши
души.
   Ранним утром, когда послышался звонок в дверь, А-Линь-доду не  разумом,
а обостренным чутьем понял: пришел час нового Испытания.
   Глядя  в  глазок  на  землянина,  он  испытывал  мучительное  сомнение.
Впустить? Не впустить?
   Не впускать страшно. Вон какой зверюга! Дверь в щепки  разнесет.  Да  и
последствия межпланетные неизвестно какие будут. А виноват будет снова он,
А-Линь-доду. Тогда его точно - подрумяненного, с душистой травкой во рту -
подадут к столу какого-нибудь начальника.
   Впускать... Землянин в разорванной,  запачканной  одежде.  Оглядывается
беспокойно. Значить, его преследуют. Кто может  его  преследовать?  Только
законные власти. Если преследуют законные власти, то землянин  преступник.
Укрывая преступника, сам становишься преступником. И тогда его наверняка -
подрумяненного, с душистой травкой во рту... Н-да, замкнутый круг!
   А-Линь-доду снова глянул в глазок - землянин грозно хмурился.  Физиолог
дрогнул и решил впускать.


   - Желаю вам здравствовать, - сказал  голубоглазый  гигант,  стоящий  на
пороге. - Вы хозяин этой квартиры?
   А-Линь-доду, словно каменный, уставился на незваного  гостя  и  молчал.
Так глядит на виселицу приговоренный к смерти.
   Землянин повторил вопрос. По некоторой напыщенности  слога  можно  было
догадаться, что он изучал фирболгский по образцам двадцатилетней давности.
   А-Линь  наконец  нашел  в  себе  силы  кивнуть,  но  по-прежнему  стоял
неподвижно и заходить гостю не предлагал. Владимир переступил  с  ноги  на
ногу и с некоторым недоумение спросил:
   - Могу ли я войти?
   - Разумеется, - заставил себя заговорить А-Линь.  -  Входите.  Будем  с
женой очень рады. Особенно жена.
   Он посторонился. Гость вошел. Пуговицы на его  рубахе  были  вырваны  с
мясом, брюки измазаны зеленью. Щеку пересекала свежая царапина.
   В глубине квартиры снова заплакал ребенок.
   - А-Линь! - раздался недовольный окрик  жены.  -  Кто  это  к  нам?  Ты
слышишь? Или оглох?
   - Милая, - медово пропел  А-Линь.  -  К  нам  гость  дорогой  пришел  -
землянин.
   Он, не приглашая гостя в комнату, стоял вместе с ним в прихожей и ждал.
В этом был свой расчет. Жена тоже должна взять  часть  ответственности  на
себя.
   Дверь отворилась, и в прихожую вышла Миль-са, на ходу запахивая  халат.
Она в одно мгновение все увидела и все оценила.  Злоба  нахлынула  на  нее
неудержимой волной. Снова этот идиот втянул ее в  очередную  неприятность.
Теперь она должна на что-то решиться. Выгнать пришельца невозможно. Но и в
дом пригласить - чистейшее безумие, по сути - самоубийство. Однако...  Кто
впустил землянина в квартиру? А-Линь! Значит, он несет  ответственность  и
за все остальное!  Она  со  значением  посмотрела  на  мужа  и  как  можно
приветливее произнесла:
   - Проходите. Отдохните. Нет, нет. Не туда. В ту дверь. Там есть  книги,
журналы. Может быть, вам надо помыться? Ванная вон  там.  Извините,  мы  с
мужем должны кое-что обсудить.


   Володя  сидел  в   мелковатом   кресле   и   рассеянно   листал   щедро
иллюстрированный   литературно-политический   журнал.   Каждая    страница
начиналась с эпиграфа из какого-нибудь произведения  Непостижимого.  Связь
между текстом и эпиграфом была довольно отдаленной.
   На первой странице красовался портрет Первого Доверенного Лица. Он  был
изображен в белом парадном мундире, украшенном многочисленными орденами  с
бриллиантовыми лучами. Незапятнанную белизну  груди  пересекало  несколько
рядов  витых  золотых  шнуров.  Вид  у   Первого   был   торжественный   и
неприступный. Склеротические сосудики на щеках  тщательно  заретушировали,
исчезли мешочки под глазами. С портрета на Владимира смотрел не человек, а
олицетворение нации, ее гордость и надежда. Даже намек  на  предположение,
что этот кумир, как и все простые смертные, ходит,  дышит,  ест,  а  также
делает нечто, противоположное питанию, было бы  кощунством,  граничащим  с
государственным преступлением.
   Информация занимала несколько строчек.  Всю  остальную  часть  страницы
заполняли комментарии к событию, которые беспардонно подталкивали читателя
к выводу, прямо противоположному тому, который можно было сделать из самой
информации.
   Усталость взяла свое: откинувшись на спинку кресла и уронив  голову  на
плечо, Володя задремал. Журнал, растопырившись, выскользнул из его рук  на
ковер.
   Миль-са приоткрыла дверь, заглянула в комнату.
   - Спит, - сообщила она шепотом.
   - Спит, -  подобострастно  согласился  стоящий  за  ней  А-Линь-доду  и
зачем-то коротко потер руки.
   - Что будем с ним делать?
   - Очень своевременный вопрос, - с энтузиазмом закивал А-Линь. - И очень
важный. Что называется, в самую точку!
   Миль-са со снайперским прицелом вонзила взгляд в бегающие глазки мужа.
   - Я тебя спрашиваю, делать с ним что?
   А-Линь-доду радостно закивал и тоненько хихикнул.
   - Конечно! Конечно! Делать что-то надо. Ведь если ничего не делать,  то
ничего и не сделается.
   Миль-са подбоченилась и, казалось, стала выше ростом. Глаза ее  метнули
молнию. Пола халата,  всколыхнувшаяся  от  резкого  движения,  почудилось,
взметнулась от порыва грозового ветра.
   - Я тебя спрашиваю! Говори, ничтожество! Конкретно говори!!!
   - И тут ты права! - отчаянно труся, подхватил А-Линь. - Везде и во всем
нужна конкретность и личная ответственность каждого  за  порученное  дело.
Поистине, ты мудрейшая из женщин!
   - Ты... - процедила она с презрением. - Пошел... куда собрался!
   - Спасибо, милая, -  с  неизменной  улыбкой  поблагодарил  А-Линь-доду,
подтягивая узел галстука. - Иду немедленно. Спасибо, что  ты  беспокоишься
обо мне, чтобы я не опоздал на службу.
   Помахивая папкой с документами, он вышел.
   - Недоедок, - прошипела ему в спину Миль-са  и  принялась  просчитывать
варианты. Нужно было срочно решить, что же делать с землянином.
   Выбирать, по сути, можно было  только  из  двух  вариантов:  заниматься
укрывательством  преступника  или  выдать  его  властям.  Проблема  выбора
обострялась тем, что о  землянине  знал  А-Линь.  Миль-са  после  Ужасного
Случая перестала доверять  мужу.  Как  можно  доверять  человеку,  который
докатился до того, что его решили съесть!
   Пустой и ничего не стоящий человек А-Линь. Она  это  поняла  много  лет
назад. И отчаянно сражалась за его жизнь не ради  него  самого.  Пусть  не
мнит, что все вершилось ею  для  спасения  "драгоценной"  жизни  какого-то
ничтожества, именуемого "А-Линь-доду"! О Логос! Она  так  поступала  из-за
очень высокой личной сознательности. Она, Миль-са, - ЧЕЛОВЕК! И  пусть  об
этом знают все!
   Теперь по милости А-Линя явился сюда незваный гость и  принес  беду.  О
негодяй! Лучше бы его все-таки съели!
   В том, что виновник появления землянина А-Линь, она не сомневалась.
   Уже  давно  Миль-са  привыкла  считать  виновником  всех  мелких,  а  в
особенности крупных неприятностей - мужа. В начале супружеской  жизни  она
почему-то решила, что у кого-кого, а у нее самой жизненная  дорога  должна
быть идеально гладкой. Рано или поздно все возможные блага должны  быть  у
нее.
   Она не задавалась вопросом, почему именно у нее. Ни  особых  дарований,
ни высоких моральных качеств, ни исключительных внешних данных  у  Миль-сы
не было. И если бы вопрос "почему?" по простоте  душевной  кем-нибудь  был
задан, Миль-са, дивясь тупости вопрошающего,  только  пожала  бы  плечами.
Ответ был до чрезвычайности прост: особые претензии на  особые  привилегии
она  выдвигала  на   одном-единственном,   но   чрезвычайно   существенном
основании: она - это Она. И все!  Мир  делился  на  нее,  Миль-су,  и  все
прочее. Это прочее существовало для того, чтобы обеспечить ее.
   И вот замужество.  С  самого  начала  Миль-са  рассматривала  мужа  как
полуодушевленное  орудие,  которое   сама   жизнь   предоставляет   в   ее
распоряжение. А-Линь-доду не справился с возложенными  на  него  почетными
обязанностями, не оправдал высокое доверие. Денежные  и  прочие  трудности
начались с первых дней супружеской жизни. И, естественно,  виновником  был
А-Линь-доду - говорящее и не очень совершенное орудие  создания  жизненных
благ.
   Затем беременность с мучительным токсикозом. И в  этом,  без  сомнения,
была вина А-Линя. Корчась от боли в патологических родах,  она  проклинала
А-Линя-доду такими словами, что даже бывалые  акушерки  переглядывались  и
краснели. И еще горше становились ее муки от сознания, что А-Линь  далеко,
что он не испытывает и малейшей толики ее страданий. Она  в  ярости  рвала
зубами желтоватую от  стерилизаций  пеленку  и  кровянила  ее  израненными
деснами.
   Родился мальчик, и это неприятно поразило Миль-су. Даже в  этом  А-Линь
обошел ее. Так хотелось девочку!
   Нет, она не забросила ребенка. Миль-са должна была доказать всем, что и
как мать она не имеет равных.  Не  ее  вина,  что  мальчишка,  едва  успев
подрасти,  стал  отличаться  особой  дерзостью  и   непомерным   эгоизмом.
Достигнув совершеннолетия, он почти не появлялся дома. Хорошо, что  теперь
он служит в Антупии. Армия выбьет дурь из его головы!
   Извилистая и нелегкая жизненная дорога привела в конце концов Миль-су к
мысли, что в мире что-то  устроено  не  так.  Жизнь,  вместо  того,  чтобы
преподносить ей приятные сюрпризы, подстраивала  гнусные  ловушки;  вместо
того,  чтобы  создавать  блага,   доставляла   неприятности.   Что-то   не
срабатывало в жизненном механизме. Но даже намека на мысль,  что  причиной
неудач является она самое, у нее не появлялось.
   Самой неисправной деталью разболтанного жизненного механизма был ее муж
А-Линь-доду. Появление в их доме пришельца с Земли, без сомнения,  связано
с этой ненадежной до подлости деталью. Вывод напрашивался сам собой:  если
во всем виноват А-Линь, то и ответить за все должен он и только он.


   А-Линь-доду ушел в институт. Как только за ним закрылась дверь, Миль-са
снова  подошла  к  двери  гостиной.  Очень  медленно  и  очень   осторожно
приоткрыла ее.
   Незваный гость продолжал крепко спать; размашисто вздымалась широченная
грудь, огромная до невероятности рука опустилась до пола.
   Миль-са прикрыла дверь, взяла телефон и  прошла  на  кухню,  волоча  за
собой  шнур.  Потом  вернулась  в  комнату,  взяла  с  телефонной  полочки
справочник и нашла номер службы  безопасности.  Плотно  заперев  за  собой
дверь, она спокойно набрала нужный номер, назвала свою  фамилию,  адрес  и
сказала:
   - Я думаю, что вы заинтересованы в поимке некоего землянина. Сейчас  он
у меня. Спит. Заранее предупреждаю, что я его не впускала. Это сделал  мой
муж А-Линь-доду. Он уже был однажды замешан  в  неприятную  историю.  Что?
Повторить адрес? Пожалуйста.


   А-Линь-доду торопливо шел к телефону. Шаг его не был широк и упруг, как
раньше. А-Линь-доду семенил и избегал смотреть встречным в глаза. Он  всем
уступал дорогу. Он жалко улыбался. - А-Линь-доду чувствовал  на  лице  эту
навязчивую мимическую судорогу и ненавидел себя за нее,  зная,  что  иначе
вести себя - выше его сил.
   Он  как  бы  разделился  на  две  части.  Одна  часть   -   обаятельный
приспособленец и немного фрондер. После Ужасного  Случая  эта  часть  была
оглушена и вытеснена на периферию сознания.  Теперь  руководящее  место  в
мозгу занял Некто, о присутствии  которого  он  только  догадывался.  Этот
Некто, примитивный, как динозавр, направлял всю деятельность  подвластного
ему организма на простое выживание и пытался  избежать  любого  конфликта.
Едва прежний А-Линь-доду хотел протестовать, как Некто тут же  вызывал  из
памяти жуткие картины овощного подвала, и бунт подавлялся немедленно.
   Впрочем, Некто из-за своей примитивности  порой  попадал  впросак.  Вот
простейший пример. Миль-са во время обеда чавкала. У издерганного прежнего
А-Линя это вызывало сильнейший приступ ненависти, от  которого  темнело  в
глазах и тепло пульсировало в мозгу. Новый А-Линь властно брал  инициативу
в свои руки, и  руководитель  сектора  начинал  хихикать  тихим  идиотским
смехом. Миль-са изумлялась, переставала жевать и с неприятностью в  голосе
вопрошала:
   - Снова защелочка сорвалась, дурашек мой?
   А-Линь охотно соглашался:
   - Что поделаешь, радость моя? После того случая что-то нервное со  мной
периодически случается. Из-за психастении, наверное.  Да  ты  не  принимай
близко к сердцу, к своему добрейшему золотому сердцу.
   У А-Линя появилась привычка  просыпаться  по  нескольку  раз  за  ночь.
Проснувшись, он  некоторое  время  лежал  в  темноте,  безуспешно  пытаясь
заснуть. Устав от борьбы с собой, А-Линь тихонько вставал  с  супружеского
ложа, включал ночник и долго вглядывался в расплывшееся лицо жены с особым
выражением.
   Однажды, потревоженная светом ночника, Миль-са проснулась  и  сдавленно
вскрикнула. Выражение лица А-Линя мгновенно изменилось. Он поправил одеяло
и музыкально произнес:
   - Спи, золотая моя. Спи, родная.
   Миль-са решила, что выражение нечеловеческой ненависти на лице  супруга
ей только показалось, что ее обманул неверный свет ночника. Но с той  ночи
что-то тревожное надолго отложилось в ее подсознании.
   А-Линь-доду, приняв самый небрежный вид, прошел мимо телефонной  будки,
делая вид, что она ему вовсе не  нужна.  Пройдя  шагов  десять,  он  вдруг
остановился, и намеренно громко  -  в  расчете  на  случайного  зрителя  -
сказал:
   - Ах, какая жалость! Забыл!
   А-Линь-доду подошел к телефону и огляделся. Он  снял  трубку  и  обмер,
сообразив, что действительно забыл...  номер  телефона  службы  внутренней
безопасности. Еще  раз  оглянувшись,  А-Линь-доду  набрал  номер  полиции,
другого выхода не было.
   - Вам звонит преданнейший из граждан, - проворковал он. - Считаю  своим
святым, можно сказать, долгом сообщить вам, что по адресу, - тут он назвал
номер своего дома и номер  квартиры,  -  скрывается  преступный  землянин.
Думаю, что его давно разыскивают. К моему величайшему прискорбию, это  моя
квартира.  Вопреки  моей  воле,  жена  Миль-са   укрывает   вышеуказанного
землянина. Примите меры. Что? Идти домой? Но я должен быть на работе. Если
не пойду, могут быть неприятности. Что? Если пойду, неприятности будут еще
большие? Хорошо! Слушаюсь!
   Вернувшись домой, он уклончиво объяснил жене, что ему сегодня разрешили
поработать дома.





   Вскоре  после  возвращения   А-Линя   в   дверь   позвонили.   Супруги,
сталкиваясь, бросились к двери. Муж показал лучшие скоростные  качества  и
первым оказался у цели. Он распахнул дверь и впустил полицейских.  Миль-са
изумилась, увидев совсем не ту службу, которую она вызывала,  но,  заметив
подобострастную улыбочку на лице "дурашки", все поняла.
   - Там! Там! - выдохнул А-Линь-доду  и,  дергая  офицера  за  рукав,  со
значением сказал: - А это моя жена.
   Офицер похлопал снятой перчаткой по ладони и распорядился:
   - Трое ординан-рядовых на взятие преступника, - он указал,  кто  должен
идти на захват землянина. - Капрал,  вам  опасное,  но  почетное  задание:
арестовать женщину.
   Капрал, ухмыльнувшись, подошел к Миль-се и взял ее под локоток.
   - В чем дело?! - возмутилась она и попыталась освободиться.
   Не отвечая, все с той же ухмылкой капрал ткнул Миль-су пальцем в живот.
Женщина  охнула  и,  обхватив  живот  руками,  сложилась  вдвое.  На  лице
А-Линя-доду застыла неживая улыбка.
   Ординан-рядовые рванулись в гостиную.  Через  несколько  секунд  оттуда
донеслись истошные вопли, грохот падающей мебели, и  полицейские  вылетели
друг за дружкой в коридор.
   Офицер остался невозмутим.
   - Послушайте, - спокойно сказал он в сторону двери. -  Не  советую  вам
дергаться. Некая Интиль в наших руках. Такая смелая и  такая  неосторожная
девушка. Слово "заложник" вам знакомо? Вы слышите?
   - Негодяи! - донеслось из комнаты.
   - Значит, знаете, - меланхолически заключил  офицер.  -  Тогда  сообщаю
свои условия. Если вы не прекратите шалить или  попытаетесь  скрыться,  мы
начнем делать вашей знакомой специальный маникюр. Сегодня ампутируем  один
палец, завтра - второй. И так далее... Когда кончатся пальцы, примемся  за
руки и ноги. А потом...
   Дверь гостиной открылась, и в прихожую вышел Владимир. Глаза  его  были
налиты кровью,  лицо  исцарапано,  рукав  рубахи  держался  на  нескольких
нитках.
   - Какие же вы  жестокие  животные!  -  воскликнул  он  с  беспредельным
презрением.
   Лицо офицера озарилось улыбкой.
   - О нет, - возразил он, покачивая головой, словно ванька-встанька. - Мы
- люди, высшее порождение Логоса, венец  творения.  Я  не  жесток.  Просто
сферы наших интересов очень жестко пересеклись. Оба мы выиграть не  можем.
Что для  одного  из  нас  выигрыш,  для  другого  -  проигрыш.  Вся  жизнь
человеческая  -  игра,  и  любое  действие  оборачивается  выигрышем   или
проигрышем.  Даже  смерть  можно  рассматривать   как   проигрыш,   только
окончательный.
   - Это для меня внове, - заметил Владимир. - Палач-философ.
   - Я не обижаюсь. Я действительно философ и в вашем понимании  -  палач.
Это совсем не унижает меня. Всегда существовали и будут существовать добро
и зло. Они неразделимы, как свет и тень. Они всегда ходят рука об  руку  и
всегда борются. То зло побеждает, то добро. Но окончательно победить  друг
друга они не могут. Если такое случится, нарушится Вселенское равновесие и
в ужасной катастрофе исчезнут  люди  и  миры.  Злу,  как  и  добру,  нужны
служители. Раз ни то, ни  другое  не  может  победить,  безразлично,  чему
служить. Но злу служить выгоднее.
   - Не место и не время для теоретических дискуссий. Хотел  бы  я  знать,
кто из этих симпатичных хозяев предал меня?
   Офицер  обернулся,  посмотрел  на  улыбающегося  и  часто  кланяющегося
хозяина.
   - Разве вы сами не догадываетесь?
   - Понятно, - кивнул Владимир. - Я  согласен  сдаться.  Но  у  меня  два
условия. Вы согласны их принять? - Он выжидающе посмотрел на офицера.
   Офицер вздохнул.
   - О мудрые земляне, как вы бываете порой наивны! Как же  я  могу  сразу
согласиться на ваши условия? А вдруг одно  из  них  даст  вам  возможность
избежать изоляции?
   - Хорошо! Сначала я их выскажу. Первое условие:  сообщите  мне  все  об
Интиль.
   - Пожалуйста. Секрета в этом никакого нет. Она находится под  неусыпным
наблюдением в доме своего отца - младшего офицера наших  войск  в  Антупии
некого Сай-доду.
   - Ясно. Второе: не применять физического насилия к хозяйке этого  дома.
Иначе, даже дав обещание повиноваться, я не смогу его выполнить. На  Земле
отношение к женщине совершенно особое. Если вы хоть пальцем ее тронете, то
я вас вместе с вашей группой отправлю прямиком к Логосу, дьяволу  или  как
там называется ваше божество.
   Лицо офицера тронул легкий румянец.
   -  О,  спасибо.  Я  давно  не  ощущал  аромата  настоящей   смертельной
опасности.  Это  меня  приятно  волнует.  Оба  ваши   предложения   вполне
приемлемы.
   Он обернулся к А-Линь-доду и с издевкой спросил:
   - Вы не возражаете, если мы на некоторое время позаимствуем вашу  жену?
Как только в ней минет надобность, мы ее вернем.
   А-Линь приложил руки к груди.
   - О, пожалуйста, пожалуйста! Я думаю, вам она сейчас нужнее,  чем  мне.
Берите, мне не жалко.
   Офицер приблизил свое лицо  к  лицу  Владимира  и  проговорил  интимным
полушепотом:
   - Знаете ли вы, излишне благородный землянин, какой тип людей пытаетесь
защитить? Ваше благородство -  оливковая  ветвь  пред  лицом  вооруженного
озверелого воина. Розовые стекла земных представлений искажают восприятие.
Вы видите наших людей не такими, какие они есть в действительности.
   -  Вы,  кажется,  не  для   дискуссий   сюда   прибыли?   -   сдержанно
поинтересовался Владимир.
   -  Нет,  -  лицо  офицера  приняло   брезгливо-усталое   выражение.   -
Ординан-рядовые, увести арестованного. Капрал, увести арестованную. Марш!
   А-Линь-доду сопровождал их до  самого  подъезда,  пугал  подглядывающих
соседей безумной улыбкой и приговаривал:
   - Берите, берите. Варите, варите. А захотите - стушите, если  это  надо
для блага великой Фирболгии.
   Идущий  сзади  ординан-рядовой,   не   оборачиваясь,   ударил   локтем.
Металлический налокотник угодил в грудь физиолога.  А-Линь-доду  вытолкнул
воздух  с  придыханием,  будто  рубил  дрова,  и,  покрывшись  смертельной
бледностью, упал на выщербленные плитки. Все двери на лестничной  площадке
разом захлопнулись.
   Давно  ушли  полицейские,  а  А-Линь-доду  все  лежал,  слабо   царапая
изломанными ногтями грязный пол. Наконец нашел в себе  силы  подняться  и,
опираясь  на  стены,  побрел  в  квартиру.  Вдруг  он  ощутил  густой  дух
жарящегося мяса. А-Линь побледнел и заторопился. Челюсть его дрожала.
   -  Уже  начали,  -  бормотал  он.  -  Уже  начали  жарить.  Что  значит
оперативность наших славных органов! Только я  есть  не  буду.  Справка  у
меня. Я вегетарианец. Но если надо для дела...
   С некоторых пор А-Линь-доду установил на двери четыре сложнейших замка.
Он вошел, закрылся на все запоры и рухнул  в  кресло,  держась  руками  за
грудь.
   Долго  отдыхать  ему  не  пришлось.  Через  пятнадцать  минут  в  дверь
постучали.  А-Линь-доду  метнулся  к  глазку.  За  дверью  стояли  люди  в
штатском. А-Линь спросил, о чем-то догадываясь:
   - Кто это? Кто же это там?
   - Свои, - ответил суровый голос.
   В голову А-Линя-доду вполз густой туман, и все мысли утонули в нем.
   - У меня уже были свои, - возразил хозяин, с трудом подыскивая слова.
   - То были твои свои, а мы - наши свои, - голос зазвучал раздраженно.
   - Право, я не знаю. - А-Линь-доду  в  нерешительности  мусолил  головку
замка, аптечный запах которого делал ощущение страха непереносимо  острым.
- Может быть, вы придете как-нибудь в следующий раз?
   - Отвори, дурак, - сказал второй голос, наглый и вкрадчивый. - Иначе мы
тебе, болвану, дверь вынесем!
   - Отпирай, придурок! - рявкнул первый голос.
   - В самом деле свои, - удивился А-Линь-доду. - Сейчас, сейчас! Отпираю!
   Не успел он отщелкнуть последний запор, как  дверь  распахнулась,  и  в
прихожую стремительно скользнули три рослых молодца.
   - Служба безопасности, - тихо сказал громила, вошедший первым.
   - Где землянин?  -  быстро  поинтересовался  оперативник  с  вкрадчивым
голосом.
   - Нет. Нету у меня никого, - отвечал А-Линь, отступая задом к кухне.
   Первый молодец  легким  движением  руки  отбросил  хозяина  к  стене  и
выхватил пистолет. Хрустя  битым  стеклом,  он  прыгнул  в  комнату  через
отверстие,   которое   полчаса   назад   образовало   тело   его   коллеги
ординан-полицейского.
   Второй молодец с такой же скоростью обследовал кухню и спальню.
   - Нет никого, - одновременно доложили они третьему молодцу, который  до
этого времени не произнес ни слова.
   - Допросить, - приказал третий молодец.
   Суровоголосый громила подошел к А-Линю и, сверля его глазами, спросил:
   - Расскажи, куда делся землянин. Куда ты его  спрятал?  Ну!  Только  не
отпираться!
   А-Линь-доду искоса глянул в оловянные немигающие глаза оперативника,  и
страх, постоянно тлевший в нем со времени  Ужасного  События,  вспыхнул  с
новой силой. К тому же он понял, что его сейчас будут избивать -  грубо  и
неинтеллигентно. А может  быть,  истязать.  Он  согнулся  и  повернулся  к
оперативнику боком, чтобы в случае чего успеть прикрыть руками пах.
   - Ну! - грозно прикрикнул допрашивающий.
   Губы А-Линя зашевелились и сами собой забормотали:
   - Говорю же. Были ваши и отвели к своим. А я не отпираюсь. Разве  я  бы
отпирал, если бы собирался отпираться? Я...
   - Не умеешь ты говорить с интеллигенцией, - с досадой заметил второй. -
Смотри!
   Кулак его с неуловимой для глаза  быстротой  ударил  А-Линя  в  челюсть
слева. Голова  руководителя  сектора  кукольно  дернулась  вправо,  и  рот
наполнился соленой жидкостью.
   - Был у тебя землянин? Был у тебя  землянин?  Отвечай!  -  едва  слышал
А-Линь-доду сквозь болезненный звон в голове. Он  вслушивался  в  слова  и
никак  не  мог  взять  в  толк,  о  чем   его   спрашивают.   Мешал   этот
отвратительный, вызывающий тошноту звон.
   - Ты ответишь или тебя ударить еще?
   А-Линь наконец понял, что от него хотят, и кивнул.
   - Не бейте меня. Я буду отвечать.
   - Землянин был?
   - Был.
   - Когда?
   - Пришел утром. Около пяти часов.
   - Где он теперь?
   - Не знаю. Пришли полицейские и забрали его. И жену забрали тоже.
   Главный, стоящий у двери, помрачнел.
   - Ребята, мой нюх подсказывает,  что  жену  и  землянина  продал  нашим
конкурентам из полицейского вот этот самый червяк.
   - Берем? - спросил первый.
   - С паршивой овцы, - ответил руководитель группы. -  Только  чтобы  без
лишних звуков.
   - Ага, - кивнул первый.
   А-Линь не понял, о чем у них шел разговор,  но  почувствовал,  что  ему
снова будет больно.
   Страшный  кулак  первого  ударил  А-Линя  в  солнечное  сплетение.  Он,
задохнувшись, согнулся  и  тут  же  почувствовал  темную  вспышку  боли  в
затылке. Мир исчез мгновенно, будто кто-то щелкнул выключателем.
   Молодцы подхватили А-Линя под руки и поволокли по ступенькам на  улицу,
где их поджидала черная с матовыми стеклами машина.
   В квартиру номер сорок шесть прежние жильцы больше не возвращались.
   Ребенка определили в приют для социально опасных подкидышей.






   Син-цитий-доду украдкой поглядывал на пленника и каждый  раз  с  трудом
удерживался от блаженной  улыбки.  Рассеянный  белесый  свет,  проникающий
через матовое стекло, делал лицо землянина странно бесстрастным. Но не  он
ли полчаса назад расшвырял, словно оловянных солдатиков, его лучшую группу
захвата?
   По боковому стеклу проплыло яркое  пятно.  Син-цитий-доду  зашевелился.
Похоже, что это фонарь у ворот "Маленькой мышеловки". Логос ты мой, как  в
эту пору  поздно  светает!  Машина,  не  притормозив,  поехала  дальше,  и
Син-цитий-доду понял, что поторопился. Это был сигнальный фонарь  платного
молитвенного дома. Значит, до тюрьмы еще минут пять-шесть езды.
   Он уселся поудобнее и посмотрел  на  землянина  почти  добродушно.  Чем
ближе к тюрьме, тем меньше шансов,  что  переводчик  выкинет  какую-нибудь
неожиданную штучку.
   Умен,  а  дурак!  Син-цитий  вдруг  сообразил,  что  у  него  получился
простенький, но неплохой каламбур. Он несколько раз повторил его про себя,
чтобы не забыть и при случае обронить его на ближайших сборах алхимической
ассоциации. Каламбура посложнее они все равно не поймут.
   С некоторым неудовольствием Син-цитий-доду глянул на рукав  мундира.  В
смутном  свете  дырочка  выглядела  невинным   крохотным   пятнышком.   Но
Син-цитий-доду прекрасно знал, что это самый настоящий обман зрения. Стоит
присмотреться к пятнышку  при  нормальном  освещении,  и  видно,  что  это
отвратительнейшего вида дырка.  Края  ее  зеленовато-красновато-синеватого
оттенка. Попытка  заштопать  отверстие  ни  к  чему  не  привела  -  нитки
прорезали гнилой край, и получалось еще хуже.
   Если бы химикат капнул хоть чуть-чуть  ниже,  можно  было  бы  перешить
обшлаг на несколько сантиметров выше и прикрыть дыру.
   Что за химикат ему предложили сотворить, он  не  мог  взять  в  толк  и
сейчас.  Какую-то  вонючую  голубую  жидкость  он  должен  был  по  каплям
добавлять в широкий сосуд  с  узким  горлышком.  В  сосуде  жидкость  была
бесцветной, и в ней перламутровыми змейками  извивались  нити.  Неожиданно
раствор  порозовел.  Син-цитий-доду  растерялся  и  повернулся  в  поисках
Наставника. Тогда-то и брызнула капля реактива на рукав мундира.
   Первая часть семинара по алхимии проходила  как  практическое  занятие.
Потом наступало  время,  официально  определенное  как  "время  задушевной
беседы". Наставник обучал их рисовать алхимические  символы,  изображающие
различные планеты, и объяснял, какой элемент какой планете соответствует.
   Наводящие тоску речи можно было выдержать  только  при  умении  вовремя
отключиться.  Хуже   становилось,   когда   Наставник   зачем-то   начинал
акцентировать внимание полицейских на значении ртути. Это была его любимая
тема. Он возвышал гнусавый голос до крика,  чем  будил  присутствующих.  В
самых  различных  вариациях  Наставник  уподоблял  Непостижимого  духовной
сущности ртути и философскому камню Сущего. Он, неумело  модулируя  голос,
вещал, что новое познание должно духовно преобразить каждого  и  внутренне
приблизить к  Логосу.  Конечно,  судьбе  такой  могли  сподобиться  только
граждане благонамеренные и, без сомнения, в первую очередь полицейские. Но
и среди полицейских есть разные люди. Есть, которые преданы душой и телом.
А есть такие, в которых Энтроп зароняет  зерна  сомнения.  Червь  сомнения
есть выражение образное, метафорическое, но, вместе с  тем,  и  совершенно
конкретное, ибо тлетворный  враг  духа  светлого  принимает  форму  червя,
поражающего генный аппарат грешника. Энтроп алчет духовное  в  человеке  и
пожирает его. А  взамен,  словно  кость  псу  шелудивому,  бросает  глупцу
материальные услады.
   Все понимающе кивали и со строгими и  просветленными  лицами  повторяли
последние слова каждой фразы.
   Ужас для каждого члена Добровольной алхимической ассоциации начинался в
конце семинара, когда Наставник задавал контрольные вопросы. "Как вы сами,
лично, считаете? - спрашивал он смиренно,  и  пристально  глядел  в  глаза
испытуемого железным взглядом. - У вас ведь есть право и  на  свое  личное
мнение.      Как      и      почему       реализуется       иррациональная
преобразовательно-созидательная  функция   Непостижимого   как   духовного
философского камня? Не надо  обращаться  к  узко  эзотерическим  понятиям.
Объясните, как вы это чувствуете и понимаете сами, чисто субъективно".
   Опрашиваемые  долго  откашливались,   мялись,   багровели,   и   в   их
вытаращенных глазах светился лишь один вопрос: "Как неудачи в алхимических
упражнениях отразятся на аттестации?"
   На одном из занятий их просветили. К  аттестации  алхимические  занятия
прямого отношения иметь не  будут.  Хотя,  без  сомнения,  характеристика,
подписанная Наставником Добровольной алхимической ассоциации, на испытании
может учитываться.
   Однажды один из коллег Син-цития-доду не выдержал и ответил прямо:  "Не
знаю... Не понимаю..." Наставник, как всем показалось,  давно  ждал  таких
слов. Он разразился целой  речью,  суть  которой  сводилась  к  тому,  что
главное - не понимание. Главное - не бесчувственный разум, подобный разуму
ученых, а разумные чувства. Холодный разум все расчленяет и умерщвляет. Он
не приносит ни радости, ни истинного знания.  Что  знает  о  человеке  как
вселенском явлении ученый,  всю  жизнь  изучавший,  например,  особенности
лимфообращения  забрюшинного  пространства?  Разум  умерщвляет,   вера   -
возвращает к жизни!
   Задание полицейских чинов - получить здесь соответствующую подготовку и
проследить в кружках учреждений, организаций,  предприятий,  как  проходят
алхимические занятия. Надо следить не за тем,  чтобы  слушатели  полностью
поняли суть, а чтобы они прониклись чувством, чтобы  основательно  заучили
несколько фундаментальных аксиом. И тогда глубоко сидящие знания в  нужную
минуту всплывут из памяти и направят человека по нужному пути.
   После объяснения обстановка значительно разрядилась. И шутки  начались.
Свои, простецкие в доску. И анекдотцы травить безбоязненно начали. И сразу
стало видно, что, если отбросить алхимическую заумь,  то  на  поверку  все
оказались довольно неглупыми и симпатичными ребятами.
   Вот на последнем занятии в перерывах такие анекдоты  рассказывали,  что
живот от  смеха  можно  было  надорвать.  Жаль  только,  что  не  все  они
запоминаются. Но  вот  последний  специально  запомнил.  При  случае  надо
рассказать в отделении.  Как  он  там  начинается?  Ага!..  Это  из  серии
тюремных. Проверяющий спрашивает у политического: нет  ли  претензий?  Тот
жалуется, что надзиратели бьют до крови. И тут  проверяющий  -  остроумный
парень! - отвечает, откуда у вас кровь? Вы же везде кричите,  что  из  вас
всю ее власть имущие высосали!
   И собственный каламбур о землянине надо не забыть при случае  обронить.
И в самом деле, умен, а дурак. Почему он так  сразу  поверил,  что  девица
Интиль у нас?
   Машина резко затормозила, круто взяла влево, и Синь-цития-доду  прижало
к твердому,  словно  камень,  телу  землянина.  Син-цитий  с  раздражением
подумал, что эта мерзкая лихаческая привычка  полиц-водителя  к  добру  не
приведет. На прошлой операции из-за резкого поворота он так ударился боком
о дверную ручку, что до сих пор трудно дышать.  Но  ничего,  когда  придет
время очередной раз подписывать аттестационный лист, он  ему  сделает.  Он
ему напомнит!
   На лице землянина появилась брезгливая гримаса, и он  тыльной  стороной
ладони  отодвинул  от  себя   полицейского.   Рука   землянина   коснулась
травмированного ребра, и Син-цитий-доду охнул от боли. "А еще  гуманисты!"
- со злобой подумал  полицейский  офицер.  Особенно  его  раздражало,  что
абсолютно ничего-превентивного по  отношению  к  этому  опасному  существу
делать нельзя. Таков приказ!
   На инструктаже по спецориентировке Прим-полицейский  объяснил  им,  что
если землянин задаст вопрос, по какому праву  его  задержали,  то  следует
крайне вежливо объяснить,  что  все  делается  для  его  же  безопасности.
Надобно намекнуть, что ему угрожает террористическая группа.
   Но землянин вопросов не задавал, всю дорогу молчал.
   Наконец машина остановилась и землянина вывели.
   Солнце было уже не красным, а налилось слепящей  белизной.  Его  четкие
контуры смазались. Туман прибивался все ниже к земле, и из него  вырастало
серое громоздкое здание с легкомысленными башенками.
   В башнях держали самых упрямых.  И  не  подвал  порой  ломал  людей,  а
веселая  башенка.  Психологи  рассчитали  правильно.  Из  окошечка   башни
заключенный видит прелестный окружающий пейзаж - то, с чем  ему  предстоит
распроститься навсегда... если он не  согласится  сделать  ряд  пустяковых
одолжений определенным организациям и службам.
   В дежурке "Маленькой мышеловки", как всегда, царил хаос, на  барьере  в
беспорядке лежали прошнурованные журналы,  старые  газеты,  стояли  мутные
стаканы, покрытые в нижней части своей налетом ржавого  цвета;  у  барьера
комком валялось тряпье, снятое с задержанных.
   Дежурный сидел в расстегнутом кителе - потный и размякший. В  помещении
попахивало спиртным. Смотритель камер возился в  подсобке  и  периодически
взрывался матом.
   Увидев секунд-полицейского, дежурный вскочил  и,  торопливо  застегивая
мундир, принялся сбивчиво докладывать.
   -  Ладно,  оставьте,  -  простецки,  в  расчете  на  землянина   сказал
Син-цитий-доду. - Вот у нас гость. Мы его  должны  защитить  и  укрыть,  -
слово "укрыть" он произнес с особым нажимом. - Познакомьте для развлечения
с особенностями нашей работы.
   Секунд-полицейский глянул в округлившиеся глаза дежурного и с некоторым
раздражением пояснил:
   - Ну, с работой Субтилен-доду и Думэмбу. Вот и все.
   Он сделал попытку похлопать Владимира по плечу. Тот уклонился и  сказал
серьезно и спокойно:
   - Вот эту доску с перегородки сорву и всех вас тут перекалечу.
   - Это земные шутки, - объяснил Син-цитий-доду и поспешно убрал руку.
   Он протянул дежурному журнал и со злорадством заметил:
   - Гостя передаю вам. Вот здесь распишитесь, что приняли.
   Дежурный мучительно наморщил низкий лоб  и  спросил,  выводя  закорючку
подписи:
   - Ну, а куда же?.. Ну, это... потом, куда его определить?
   - Туда. Туда, - многозначительно пояснил Син-цитий-доду. -  Где  у  нас
комната для особо уважаемых гостей. Понятно?
   Дежурный обалдело таращил глаза и молчал.
   - Осел! - не выдержал секунд-полицейский. - Снова ничего  не  понял!  В
подвале... Комнатка там есть. Симпатичная такая. Понял теперь?
   - Понял, - лицо дежурного прояснилось. - Но там есть...
   - Все, все, все! - заторопился секунд-полицейский,  забирая  журнал.  -
Хватит  мне  морочить  голову.  Мое  дежурство  уже   давно   закончилось!
Выполняйте приказ! Гостя ублажать, развлекать  и  -  ха-ха!  -  никуда  не
выпускать!
   Из каморки выглянул заспанный  смотритель  камер  с  ворохом  тряпья  в
руках. Он почтительно поздоровался со спиной уходящего  офицера  и  бросил
вещи возле барьера.





   Владимир, не обращая внимания на полицейских,  рассматривал  помещение.
Оно было небольшим, а перегородка, за которой  восседал  дежурный,  делала
его еще меньше. В углу находилась печка с  круглой,  испачканной  побелкой
крышкой. Сквозь побелку на крышке выступала надпись на старофирболгском  и
едва виднелись очертания диковинного существа - то ли зверя, то ли  птицы.
Серый  пол...  Не  исключено,  что  после  постройки  здания  его  еще  не
удосужились помыть.
   На барьере стоял  переносной  телевизор.  Экран  мерцал,  по  нему  шли
зубчатые полосы.
   - Телевизор с нами посмотрите, - предложил дежурный сладким  голосом  и
посмотрел на гостя с неудовольствием.
   И тут до слуха Владимира донесся странный звук. Вначале он был похож на
плач ребенка, а затем превратился в звериный - с уханьем - вой.
   - Что это! Что?! - спросил Владимир,  насторожившись,  и  по  коже  его
пробежали мурашки.
   Смотритель издал довольный смешок.
   - У этой еще голос ничего. Музыкальный. А вот мужик вчерашний  нарочно,
подлец, прегнусным голосом орал.
   - Это что? Пытки?! - воскликнул Владимир и сделал шаг к дежурному.
   - Извините, -  залебезил  тот.  -  Не  все  предусмотрено  строителями.
Перегородки тонкие, звукоизоляция -  ни  к  черту!  Нам  самим  это  порой
мешает.
   - Прекратите немедленно! - заорал землянин, сжимая массивные кулаки.  -
Изверги проклятые!
   Дежурный, взглянув в лицо землянина, онемел  и  медленно,  стараясь  не
делать резких движений, полез в ящик стола. Затем  как  можно  быстрее  он
выхватил оттуда пистолет и направил его в грудь землянина.
   Владимир отвернулся от перегородки, подошел к  печке  и  взял  кочергу.
Пистолет в руке дежурного ходил ходу ком.
   - Не подходи! Стрелять буду! - испуганно выкрикнул он. - Я уже стреляю!
Я совсем уже выстрелил!
   - Смотри, болван!
   Владимир согнул кочергу и швырнул ее на барьер.
   - Это называется бантик. Понятно? То же самое с пистолетом сделаю.
   - Этого не надо, - опасливо сказал дежурный, пряча пистолет за спину. -
Он казенный. На мне записан.
   Дежурный кивнул смотрителю:
   - Иди. Скажи, чтобы прекратил. На завтра перенес, что  ли.  А  то  этот
скандал учиняет. Не люблю скандалов. И бантики мне его не нравятся.
   Потрясенный смотритель все еще смотрел на "бантик". Он отвесил челюсть,
и его и без того удлиненное лицо уподобилось морде какого-то животного.
   Смотритель камер направился в глубину здания, и крики вскоре умолкли.
   - Вот вы говорили о нас слова разные... - голос дежурного вздрогнул  от
обиды. - Извергами назвали. Это оскорбительно.  Первый  раз  увидели  -  и
сразу делаете выводы. Меня, кстати, все знакомые считают очень приличным и
добрым человеком.
   Володя  с  удивлением  понял,  что  верит  дежурному.   Ужас   ситуации
заключался в том, что на работе этот полицейский мог привычно  и  обыденно
совершать такие вещи, от вида которых неподготовленный зритель мог сойти с
ума. И, вместе с тем, дома он, вполне вероятно, нежный отец, гостеприимный
хозяин и хороший приятель.
   - Нехорошо! А еще земляник! - гнул  свою  линию  дежурный.  -  Поймите:
работа наша такая, и мы ее должны выполнять. Нам за работу деньги  платят.
А без денег у нас нельзя. Не воровать же, в самом деле! Слыхал  я,  что  у
вас на Земле всякая работа в почете...
   Владимир скрипнул  зубами  и,  сев  на  шаткий  табурет,  отвернулся  к
телевизору, чтобы только не видеть дегенеративной физиономии полицейского,
умеющего здраво рассуждать.
   Изображение мерцало. Голос диктора то и дело исчезал.
   Диктор гнусаво комментировал довольно странное шествие.
   На экране появилась длинная цепочка людей. Внутри и снаружи  находились
разные люди. Внутри шли молчаливые, худощавые,  боязливо  поглядывающие  в
камеру. Обрамляли колонну мордатые здоровяки. На одном боку у  них  висела
палка с металлическим шиповатым наконечником, на другом - небольшой мешок,
из которого они то и дело доставали камни и  куда-то  швыряли.  Раздавался
звон стекла.
   -  Все  граждане  Фирболгии  возмущены,  -  диктор  стремился  окрасить
интонацию в тот оттенок, который,  по  его  мнению,  должен  был  передать
возмущение граждан Фирболгии. Получалось плохо. Получался ряд,  в  который
хорошо бы вписывались вопли: "Вы тут не стояли!" и "Сам дурак!". - Простые
люди  тоже  возмущены  тяжким  преступлением,   совершенным   в   квартале
угледобытчиков и, конечно же, при их прямом участии, -  Володя  сообразил,
что диктор, говоря о простых людях, имел в виду  мордатых  с  палицами.  -
Угледобытчики и раньше позволяли  себе  политические  выпады,  подрывающие
мощь великой Фирболгии. И  теперь  -  последнее  преступление  -  убийство
великого, несравненного Директора конторы внутренней безопасности. Сколько
сил он отдал отчизне! Сколько свершено! Но сколько благородных  планов  не
осуществилось... Склоним головы... Память о нем переживет века!
   Вернувшийся смотритель грузно сел на стул, уставился на  экран,  зевнул
и, вытянув ноги, благодушно произнес:
   - Хорошо, что эвтаназиков не привозили. Устаешь с ними очень.  Какие-то
дерганые они. А сегодня - хранит нас Логос.
   - Не сглазь, - заметил дежурный. - На прошлом  дежурстве  тоже  все  не
было да не было. А потом сразу четверых привезли.
   - Пятерых, - поправил смотритель, зевая.
   - А ты не спорь со старшими по званию, - вдруг ни  с  того  ни  с  сего
окрысился дежурный. - Мне из-за тебя тогда и перепало! Где полагается быть
смотрителю? Внизу, в подвале. У тебя там есть свое помещение. Ну,  и  сиди
там!
   - Ты же знаешь, что у меня ревматизм. Нельзя мне быть в сыром  подвале.
И твари шастают. Спасу нет. Если ты на меня обижаешься из-за кофточек,  то
напрасно. В прошлой группе обе женщины в серых кофточках  были.  Вот  я  и
взял их себе. Ты же сам говорил, что твоя жена серого не выносит.
   - Выносит - не выносит! Делиться надо. Чего ты решил, что  я  для  жены
хотел взять?
   - Клянусь, я не думал...
   - Когда тебе что-то надо, ты хорошо думаешь!
   - Клянусь, я!..
   - Плевал я на твои  клятвы!  Вот  донесу  секунд-полицейскому,  что  ты
эвтаназиков по голове лупил. Забыл, что на инструктаже говорили? Голову не
трогать! Беречь ихние мозги надо! А ты своими кулачищами так и норовишь  в
темечко дать! Болван!
   Эвтаназия... Эвтаназики... Володя старался не пропустить ни слова.
   - Я болван?! Зато всем известно,  что  твоя  жена,  как  только  ты  на
дежурство уходишь...
   Дежурный вскочил, опрокинув стул. Смотритель сжал кулаки.
   - Стоп! - гаркнул Владимир. - Что за скандал в благородном семействе? У
вас же гость!
   Полицейские разом повернулись к нему, и  в  их  налитых  кровью  глазах
отражалось непонимание: что это за человек и чего ему тут нужно?
   Потом дежурный с неудовольствием вернулся  на  свое  место  за  барьер.
Смотритель  направился  в  каморку,  но,  что-то  сообразив,  на   полпути
остановился. Дежурный и смотритель переглянулись и с  тревогой  уставились
на Владимира.
   - Вы тут о какой-то эвтаназии говорили, - с наивным видом заметил он. -
Что это?
   Дежурный заюлил.
   - Какая эвтаназия? И слова  я  такого  не  знаю!  Ничего  такого  я  не
говорил!
   - А я ничего такого не слышал, - вставил смотритель.
   - Достаточно того, что слышал я. Играем в открытую, неуважаемые господа
полицейские. Мои  условия:  или  вы  сообщаете  мне  все,  что  знаете  об
эвтаназии, или я сообщаю завтра вашему руководству о вашей оплошности.
   Полицейские снова переглянулись. Случай был  нестандартный,  и  они  не
знали, как поступить. Если бы  не  запрет  начальства  и  не  внушительные
физические  данные  землянина,  можно  было  бы   растолковать   ему   все
по-свойски. Дать в поддых. Ударить головой о стенку. Потоптаться  по  нему
ногами, пока бы не треснули  ребра  и  он  не  захлебнулся  в  собственной
проклятой крови. Но такого  и  вдвоем  не  осилить.  Да  и  Син-цитий-доду
представил  его  как  гостя.  Гостя,  которого  нежелательно  обрабатывать
физически.
   Владимир  почти  слышал,  как  с   тяжелой   натугой   работают   мозги
полицейских.
   - Ладно, - сказал он. - Я вам помогу. Слушайте,  бедолаги.  У  вас  нет
иного выхода, как только рассказать все, что знаете. И не пытайтесь врать.
Мы, земляне, имеем специальное чувство такое. Сразу оно  нам  дает  звать,
если врут.
   Дежурный взмолился:
   - Помилосердствуйте! Мы знаем так мало!
   - И хорошо! Быстрее выложите.
   - К нам почти каждый день прибывают эвтаназики. С утра обычно  те,  кто
сам хочет отправиться на тот свет. Ученые всякие,  поэты  бывают.  Словом,
те, у кого ум за разум заходит. Ну, мы их культурно  садим  в  специальный
автобус. Рассказывают, что  там,  куда  они  прибывают,  их  очень  хорошо
встречают.  Даже  девочек  из  театра   присылают,   чтобы   торжественные
прощальные песни пели.
   - Куда их отправляют?
   - Точно не знаю. Куда-то на границу с Антупией. Там Центр эвтаназии.
   - Кого вам привозят вечером?
   -  Всякие  подрывные  элементы.  Какой-то  свободы  требуют.  Того   не
понимают, что свобода у нас не просто есть, а даже вменена в  обязанность:
свобода любить Логоса и его воплощение - Непостижимого!
   Володя даже крякнул, пораженный  неожиданной  лихостью  демагогического
выпада.
   - Девушка  по  имени  Интиль  вам  не  встречалась?  -  ожидая  ответа,
переводчик затаил дыхание.
   - Нет, - ответил дежурный, подумав.
   - И я не помню, - качнул головой смотритель.
   Дежурный, надув щеки, подумал еще и с глубокомысленным  видом  высказал
предположение:
   - Ее могли привезти на чужом дежурстве. У нас  ведь  три  смены.  Можно
завтра утром посмотреть в сводном журнале.
   - Весьма сомневаюсь, что  завтра  мне  окажут  подобную  любезность,  -
пробормотал Владимир.
   Телевизор хрипел, свистел, негодующий голос диктора с трудом пробивался
сквозь помехи.
   - А вот...  антисоциальные,  подрывные  элементы...  пытались  помешать
мирному шествию... возмущенные граждане...
   Молодчики  с  дубинками  вместе  с  полицейскими  безжалостно  избивали
каких-то людей. Когда  человек  терял  способность  к  сопротивлению,  его
заталкивали в полицейскую машину.
   Смотритель, склонившийся над плечом Владимира,  недовольно  прищелкивал
языком. Обдав переводчика смрадным дыханием, он заметил:
   - Нужны нам эти угольщики, как Энтропу туберкулез! Сейчас  как  навезут
сюда работяг! А нам с ними разбираться, сортировать!
   Владимир  локтем  отодвинул  смотрителя.  Тот,  нимало  не  обидевшись,
продолжал смотреть передачу.
   - Дурак ты, дурак, - ехидно заметил  дежурный.  -  Это  же  видеозапись
крутят.  Какие  могут  быть  демонстрации  с  утра?!  Их  уже  посадили  в
Центральное. И поделом, я считаю. Они же нашего Директора шлепнули!
   -  Шлепнули!  Шлепнули!  -  бормотал  смотритель,  спускаясь  вниз   по
ступенькам. - Кому он нужен был, наш Директор?
   - Это мы с ним просто так, - объяснил дежурный,  делая  дипломатическую
мину. - Словесная пикировка. А  вообще  -  мы  друзья-товарищи.  Пуд  соли
вместе съели.
   - Ну-ну, - сказал Владимир, не отрываясь от экрана. - Пуд  соли  -  это
вам не фунт изюма!
   Дежурный юмора не понял, но на всякий случай посмеялся.
   - Надеюсь, мы договорились?  -  Полицейский  неуклюже,  но  старательно
заискивал перед землянином.
   Владимир смотрел на  экран.  Изображение  заплясало  и  растворилось  в
ровном белом свечении.  Голос  диктора  всхрапнул  и  умолк.  Затем  экран
мигнул, и на нем появилось  изображение  Посланника.  Худое  лицо  Михаила
Семеновича было озабоченным.
   - Здравствуйте, уважаемые жители Фирболгии, - сказал  он  на  чистейшем
фирболгском.   -   Представительство   Земли   приносит   свои   извинения
телезрителям. Но обстоятельства вынуждают внести коррективы. В  программе,
которую вы только что  смотрели,  спровоцировано  столкновение  между  так
называемыми  демонстрантами  и  жителями   рабочего   района,   именуемыми
угольщиками. Им  инкриминируется  убийство  Директора  конторы  внутренней
безопасности. Доказательств этому нет и быть не может. Однако  телевидение
вашей страны сообщает об этом как о  доказанном  факте.  Это  мы  называем
бессовестным манипулированием общественным мнением.
   Вернулся смотритель. Позвенев связкой ключей, он полюбопытствовал:
   - Как это они смогли?
   - Отвяжись! - отмахнулся дежурный. - Они ведут  прямую  передачу  через
космическую станцию.
   - А вот как было на самом деле, - произнес Михаил Семенович. - Вы  сами
увидите, как произошло убийство. Все  зафиксировано  нашей  автоматической
съемочной аппаратурой. У  нас  есть  доказательства,  что  вдохновитель  и
организатор убийства - Первое Доверенное Лицо. Также  мы  обвиняем  его  в
попытке приписать убийство жителям рабочего квартала, чтобы таким  образом
расправиться с неугодными лицами, а из Директора сделать мученика.  Своего
рода - знамя. Смотрите документальную съемку. Вы во всем убедитесь сами.
   - А ты говорил,  угольщики  Директора  шлепнули,  -  противным  голосом
поддел дежурного смотритель и довольно забренчал  ключами.  -  Неизвестно,
кто из нас больший дурак.
   - Оба, - внятно произнес Владимир.
   Дежурный и смотритель вздрогнули и мгновение  непонимающе  смотрели  на
землянина. Но тут на экране появилось такое, что полицейские разинули  рты
от удивления.
   - Энтроп возьми! - вполголоса воскликнул дежурный.
   Он вдруг сообразил, что, если земляне смогли незаметно  снять  то,  что
тайно готовилось и еще более тайно проводилось, то им  не  составит  труда
пронаблюдать и за деятельностью "Маленькой мышеловки".
   - Да, - только и сказал смотритель, который подумал то же самое.
   Дежурный подумал еще и пришел к выводу, что вряд ли земляне знают,  что
делается в участке. Ведь тогда они бы сразу  явились  сюда  и  затребовали
своего человека.
   Смотритель подобных  выводов  сделать  не  сумел  и  стал  обеспокоенно
размышлять,  кому  можно  передать  ценные  вещи,  которые  он  отобрал  у
заключенных.  Чем  больше  он  думал,  тем  паскуднее  делалось  на  душе.
Надеяться было не на кого. Отдать-то можно, никто не откажется  взять.  Да
только как забрать обратно?
   На  экране  было  видно  лицо  человека,  высматривающего  кого-то   из
чердачного окошка. Человека, казалось, снимали с нескольких метров.
   - Вы видите сотрудника службы внутренней безопасности  Низатем-доду,  -
прокомментировал голос Посланника. Уважительную добавку "доду" он произнес
с изрядной долей сарказма.
   Лицо человека озарила странная бледная  улыбка,  и  он  выставил  через
открытое окно ствол винтовки.
   - Тэ-ка-пэ - восемьдесят восемь. С оптическим прицелом. Хорошее оружие,
- уважительно заметил дежурный.
   На экране  появилось  изображение  двух  черных  машин,  въезжающих  на
площадь, и эскорт из мотоциклистов.
   Низатем-доду заспешил: протер  тряпочкой  окуляр  оптического  прицела,
щелкнул затвором и несколько раз приложил приклад к плечу, примеряясь.
   - Профессионал, - завистливо прошептал дежурный.
   - Разве такие угольщики бывают? - не преминул съязвить смотритель.
   Они просмотрели передачу до конца. Вплоть до того,  как  черная  машина
адъютанта врезалась в панелевоз. Затем на экране  появилось  усталое  лицо
Посланника.
   - Теперь, кажется,  все  ясно?  Комментарии,  как  говорится,  излишни.
Незаконно арестованных по подозрению в причастности к  убийству  Директора
конторы внутренней безопасности, думается, имеет  смысл  выпустить.  -  Он
помолчал, а затем сказал по-русски: - Володя, надеюсь,  ты  тоже  смотришь
наш теленалет. Мы принимаем меры, чтобы  тебя  освободить.  А  девушка  по
имени Интиль сейчас...
   Телевизор захрипел и захрюкал, по экрану помчались обезумевшие полосы.
   Сквозь шум раздался негодующий голос диктора. Затем появился и он сам -
побагровевший, взлохмаченный.
   - Наше правительство заявляет протест!  -  орал  он,  надуваясь.  -  Вы
видели мерзкую подделку. Телефальсификацию! Правительство утверждает,  что
при техническом уровне землян  ничего  не  стоит  создать  так  называемые
документальные съемки.  Директора  конторы  внутренней  безопасности  убил
кто-то из угледобытчиков!
   - А ты говорил,  сотрудники  службы  безопасности  убили  Директора,  -
неспешно молвил смотритель. - Никакие не сотрудники, а угольщики. Ясно  же
сказали.
   - Я говорил, что сотрудники безопасности убили?! - вспыхнул дежурный. -
Ты что же, шантажировать меня вздумал?
   - Отдал бы ты мне  те  туфли,  что  на  прошлом  дежурстве  отобрал,  -
казалось, безо всякой связи со сказанным ранее сказал смотритель.
   - Отдам! Отдам, чтоб ты подавился! - заорал дежурный. - Но берегись!..
   Смотритель невозмутимо почесал затылок и скрылся за ширмой.
   - Спасибо. Вот и договорились, - донесся оттуда его спокойный голос.  -
А то я уже супруге пообещал.
   Володя был в совершенно расстроенных чувствах. Еще секунда, я он бы все
узнал! Невезение!!!
   Дежурный метнул на землянина бешеный взгляд.
   - Смотритель! - крикнул он, поворачивая голову к ширме. - Почему  здесь
сидит арестованный? Почему ты его не отвел в камеру?
   Смотритель высунул из-за ширмы голову.
   - Ну, чего орешь? Сейчас отведу. То не спешил,  то  торопишься,  словно
Энтропом подшитый. А вот скажи, ты синтетику от натурального  отличишь?  У
меня  в  каморке  одна  блузка   обнаружилась...   Как   раз   для   твоей
многоуважаемой супруги.
   - Энтроп его знает, - все еще досадуя, ответил дежурный.  -  Сейчас  по
земным лицензиям такую синтетику делают, что  не  очень-то  поймешь.  Надо
посмотреть, - он глянул на Владимира. - Отведи-ка арестованного,  а  потом
начнем разбираться, что к чему.
   Смотритель, не  торопясь,  откинул  крышку  перегородки  и,  подойдя  к
землянину, стал привычно подталкивать его в спину.
   - А ну, пошел!
   Владимир повел широкими плечами и сказал:
   - Еще раз прикоснешься, пополам переломаю!
   Смотритель отступил.
   - Ладно, ладное - проговорил он, не скрывая испуга. - Уже и дотронуться
нельзя. Как девица какая.
   Они спустились по выщербленным ступеням в прохладный подвал.
   Смотритель подошел к ближайшей камере и, откинув кусок толстой  резины,
заглянул в глазок.
   Загремев связкой ключей, он с ловкостью фокусника извлек нужный.  Дверь
с тоскливым скрипом отворилась, и Владимир оказался в камере.





   Тело ныло, болело. Философ застонал. Закрыв глаза, он тихонько  помотал
головой.  От  этого  незначительного  движения  затошнило,  виски  сдавило
недобрыми руками. Он ощущал неприятную тяжесть в правом подреберье.  Месяц
прошел, а все дает себя знать "спецобработка".
   Камера... Похоже на камеру хранения, только наоборот. В камере хранения
сохраняют нужные кому-то вещи, а здесь - никому ненужных людей.
   Глупо. Глупо, глупо, глупо! Зачем эта выходка на космодроме? Ребяческая
совершенно! На что он надеялся? На то, что в ответ на  его  провокационные
обвинения мудрые земляне мгновенно найдут  добрые  и  неотразимые  доводы;
погладят его, издерганного, по голове; утрут нос.
   Философ всхлипнул. Совсем нервы ни к черту!
   Камера...  Привычное  место.  Сколько   здесь   передумано,   написано.
Тоскливо? Одиноко? Да! Зато никто не мешает думать и работать. Вот  только
с бумагой и письменными принадлежностями туговато.
   Наука землян... Наука вообще... Не в ней, наверное, дело. Тогда в  чем?
Разве не наука, не техника - зверь, алчущий душу  человеческую?  Но  тогда
почему  случались  зверства  в  прошлом?  Откуда   костры   дотехнического
прошлого?
   О Логос! Великий Логос! Всегда, во все времена  вопросов  было  больше,
чем ответов. Даже для философов. А может  быть,  для  философов  -  прежде
всего. Стоит ли тогда искать  ответы,  тем  самым  множа  вопросы?  Стоит!
Задача философа -  умножать  мудрость,  не  давая  лавине  новых  сведений
погребать познание.
   Ответы... Философ вдруг смешливо фыркнул забавному  парадоксу.  Ответы,
система ответов и есть наука или хотя бы  начало  ее.  Но  если  ответы  -
наука, а наука - зло, то, стало быть, и вопросы задавать не стоит?  Потому
как задающий вопросы уже тем самым стал на стезю  зла.  И  правы  те,  кто
пытался изолировать любителей задавать вопросы от прочих людей?
   Чтобы добыть ответ  на  любой  из  вопросов,  нужна  логика.  Логика  -
основной  прием  в  добыче  достоверных  знаний,  орудие  для  вылущивания
закономерностей  из  кажущегося  хаоса  событий.  Но  зачастую  логика  не
срабатывает. С ее помощью не всегда удается  выбраться  из  теоретического
тупика, как нельзя выбраться из болота, потянув себя за волосы.  Возникают
порочные, замкнутые сами на себя логические цепочки.
   Где же выход? Не в признании ли возможности существования иной  логики,
более высокой ступени - Металогики?  Альтернативное  решение  -  признание
реальности    нереального,    возможности    существования    божественной
иррациональной субстанции - того же Логоса.
   Как на плоскости любые прямые обязательно пересекаются, а в многомерном
пространстве это вовсе  не  обязательно,  так  и  примитивные,  ничего  не
объясняющие цепочки  обычной  логики  должны  быть  заменены  Металогикой,
обладающей выходом в пространство истинного знания.
   Если логика отличается от Металогики, то и выводы, получаемые с помощью
последней из очевидных фактов, могут противоречить выводам,  получаемым  с
помощью обычной логики, а значит, и здравому смыслу.  И  здравый  смысл  с
ограниченностью педанта будет настоятельно утверждать,  что  Металогика  -
система ложных приемов, неадекватных реальной действительности.
   Интересный вывод! Этот вывод - о возможной ложности  обычной  логики  -
сделан с  помощью  обычной  "плоскостной"  логики,  а  потому  может  быть
ошибочным. Философ возбужденно потер руки.  Он  уже  не  чувствовал  боли,
терзающей его тело.
   Есть  ли  иной  выход?  Есть.  Второй  выход  заключается  в  признании
иррациональной  сущности  бытия.  Так...  Хорошо...  Надо  попытаться  это
обосновать!
   Итак, человек умирает, и тело его, растворяясь, распадаясь на  молекулы
и атомы, становится частью окружающей природы. Не так ли и  индивидуальная
душа человеческая? Человек умирает, а бессмертная душа  его  сливается  со
всеобъемлющей духовной Сущностью.
   Исключить данное предположение  с  помощью  логики  нельзя.  Во-первых,
неясно, насколько логична логика. Во-вторых, где начинается  религия,  там
кончается царство  разума  и  науки  и  начинается  царство  слепой  веры.
Оперировать логикой в царстве иррационального, по сути, в царстве  абсурда
- бессмысленно. Поэтому я вынужден предпочесть науку, логику и  попытаться
разработать основы Великой Металогики. В противном - иррациональном случае
- нет субстрата для применения основного орудия науки - логики. А я это не
приемлю. Я этого не хочу!
   Ну и ну! Размышлял, размышлял - и вдруг,  вместо  ожидаемого  разумного
вывода - "хочу", "не хочу". Неужели выбор между наукой и  религией  только
дело вкуса, то бишь проблема сугубо этическая? Снова логический тупик!
   Чего-то тут недостает! Чего-то существенного.  Не  исключено,  что  это
выделение  контрольной  стандартной  сущности,  которая   бесспорна.   Эта
сущность может служить мерилом всех прочих.
   Записать! Быстрее записать!
   Философ выхватил огрызок карандаша из одного  кармана  и  мятый  клочок
бумаги - из  другого.  Щуря  слезящиеся  глаза,  он  принялся  набрасывать
неразборчивыми каракулями осенившие его мысли.
   Темнело. В углу камеры шевелилось что-то, похожее на кучу  тряпья.  Это
философ устраивался на ночлег и, проклиная насекомых, зверски чесался.
   Солнце ушло далеко от окна, и в камере воцарились сумерки, напоминающие
поздний вечер.
   В стену звонко ударил условный тюремный стук  -  захотелось  пообщаться
давнему  идеологическому  противнику  философа.  В  прошлый  раз  философа
отправили  в  очередную  отсидку  как  раз  из-за  некоторых   рискованных
положений,  выдвинутых  им  против  своего  противника.  Тот  всегда   был
консервативнее. Однако на сей раз даже  консервативные  взгляды  оказались
чересчур левыми. Что поделаешь, судьба переменчива.
   Философу не хотелось ввязываться в спор. Он зевнул,  закрыл  глаза,  но
уснуть ему не удалось. В коридоре послышались шаги смотрителя и еще чьи-то
- чужие. У  его  камеры  шаги  замерли.  Дверь  отворилась,  и  в  камеру,
пригнувшись, вошел человек огромного роста. Философ сразу  признал  в  нем
землянина, которого он видел на космодроме.


   В камере было сумрачно, и  Володя  некоторое  время  стоял  неподвижно,
привыкая. Когда глаза привыкли, он  увидел,  что  на  низких  нарах  сидит
чем-то знакомый фирболжец - полный, коренастый, со взлохмаченной  курчавой
шевелюрой. Он исподлобья наблюдал за гостем.
   В стене родился мелкий частый стук. Фирболжец  выслушал  серию  ударов,
сам отстучал ложкой краткий ответ и снова повернулся к Владимиру.
   Володя наконец узнал незнакомца. Это был  тот  самый  идейный  борец  с
издержками цивилизации, за которым на космодроме  столь  усердно  гонялась
полиция.
   - За что вас сюда? - полюбопытствовал борец, невнимательно  ответив  на
приветствие.
   Владимир пожал плечами:
   - Не знаю.
   - Значит, надолго, - заключил старожил камеры. - Но нет худа без добра.
Надеюсь, что у меня появился еще один интересный собеседник.
   - Кто же еще составляет нам компанию? - Володя присел на нары,  которые
явно не предназначались для человека такого роста, как переводчик.  Колени
его почти касались подбородка.
   - Здесь, в соседней камере, - фирболжец указал на стенку, -  сидит  мой
коллега. Тоже философ... в своем роде. Очень  мудрый  и  очень  осторожный
человек.
   Последнюю фразу он произнес, сдерживая смех.
   - Почему он здесь?
   - Очень забавная история, - собеседник  Владимира  поудобнее  оперся  о
стену и поджал ноги. - Наш  сосед  всегда  боялся  вольномыслия,  ибо  оно
наказуемо. В  области  теологии  защищал  официальную  точку  зрения,  что
откровение - высший источник  познания.  Теоретически  и  с  точки  зрения
теологии все правильно. Но ведь существует мир реальный,  производство.  И
наука, которая производство должна двигать. Ну,  а  наука  требует  только
строгих доказательств и отвергает откровение. С помощью  откровения  завод
не построишь.  Все  видят  такое  противоречие,  но  делают  вид,  что  не
замечают.  Этот  эклектик  решил  почему-то,   что   возникла   социальная
потребность в изменении ситуации. Вот он и попытался  оседлать  социальную
потребность и стать столпом новой теологии. Коллега  выдвинул  тезис,  что
истинное научное знание и откровение - совпадают! То есть,  богословы,  по
его теории, и ученые подбираются к одной и той  же  истине,  но  с  разных
сторон. Сначала к его теории отнеслись благосклонно. Теологи  были  совсем
не прочь против такого мощного союзника, как наука, а  научная  бюрократия
возжелала,  чтобы  научные  факты   и   теории   получили   сияющий   нимб
божественного  откровения.  Все  были  довольны:  теологи,  ученые  и,   в
особенности, мой коллега Трынди-доду.
   Стена холодила спину. Философ  подложил  под  спину  ладонь,  помолчал,
чувствуя, как отогревается поясница, и продолжил:
   - У нашего Первого Доверенного Лица характер далеко не мед. И  даже  не
сахар. - Он похлопал глазами, снопа умолк и вдруг  выпалил  решительно:  -
Короче, дерьмо, а не характер. Но  его  секретарь!  -  нечто  неописуемое.
Попомните мое слово, далеко пойдет. Все больше дел концентрируется у  него
в руках. Это страшный человек. Но как  ни  парадоксально,  он  не  жесток.
Никого не любит, но и ненависти у него нет. Ему словно  удалили  в  раннем
детстве ту часть нервной системы, которая ведает эмоциями. И он  поступает
только так, как подсказывает логика. Она и повергла теорию  Трынди-доду  в
прах. Секретарь считает,  что  авторитет  божественного  откровения  столь
высок, что не нуждается ни в каких научных подпорках.
   "Наука - нечто частное, прикладное, сиюминутное, - заявил он недавно на
конференции. - А Божественная Истина - всеобщее и вечное. Нечего делать из
науки,  призванной  удовлетворить  наши  низменные  телесные  потребности,
систему философских взглядов. В конце концов,  я  это  запрещаю  от  имени
Первого Доверенного Лица!"
   У всех, кто хоть немного знал секретаря, в груди стало холодно и как-то
пусто.
   Трынди-доду так ничего и не понял  и  попытался  добиться  аудиенции  у
секретаря. Соизволения на то он не получил. Ему предложили  изложить  свои
соображения в письменном виде. Он изложил. И теперь сидит здесь.
   Совсем сумрачно стало в камере. Володя видел  только  очертания  фигуры
собеседника. Темная тень на фоне темной стены.
   Философ, устраиваясь на нарах поудобнее, зашуршал соломой.
   - Давайте спать. Сон - отрада  заключенного.  Пусть  вам  не  покажется
странным мое предложение. Я уже привык. Здесь так  расположено  окно,  что
темнеет в двенадцать дня. Вот я и сплю, пока не включат свет.
   Минуту в камере было тихо. Вдруг философ резко приподнялся на  локте  и
патетически вскричал:
   - Но нет! Я не заключенный! Свободен дух мой, значит, свободен и  я!  В
истинной тюрьме власть имущие, ибо душа их в темнице своекорыстия.
   Он тихо засмеялся, и Володя  с  некоторым  беспокойством  подумал,  что
жизненные невзгоды все же отразились на психике его товарища по несчастью.
   - Кстати,  о  духе,  -  совершенно  будничным  тоном  заметил  философ,
укладываясь. - Этот мудрец, этот секретарь создал практическое наставление
по поимке генного духа. Жуткая вещь получилась. И вообще, если к логике не
добавлен гарнир истинной нравственности, сотворяется блюдо, которым  можно
без труда отравить все человечество.
   Володя с недоумением спросил:
   - Что за генный дух?
   - Сейчас... Сейчас расскажу. -  Философ  зевнул.  -  Секретарь  Первого
Доверенного Лица выдвинул  меморандум,  согласно  которому  люди  с  Земли
вольно или невольно занесли на  Фирболгию  некую  вирусную  инфекцию.  Она
представляет собой молекулы ДНК в  белковой  оболочке.  Эта  молекула  ДНК
структурно ничем не отличается от участка гена и может легко  встраиваться
в наследственный аппарат  фирболжца.  Внешне  человек  не  изменяется.  Но
генный  участочек,  названный  "генным  духом",   завладевает   человеком,
полностью подчиняет  себе  его  волю.  Внутри  он  враг  всего  живого  на
Фирболгии. Основной тест на генный  дух  секретарь  предлагает  следующий:
если фирболжец при опросе энергично отрицает наличие в себе генного  духа,
значит, дух этот  в  нем  есть.  Он-то  и  заставляет  подозреваемого  все
отрицать. Очень удобный способ убрать любого неугодного человека, ибо,  по
утверждению секретаря, носители генного  духа  не  излечиваются.  Их  надо
уничтожать как носителей страшнейшей инфекции, дабы она не перекинулась на
здоровых.  Вас  берут  прямо  на  дому,  привозят  сюда  и  очень  вежливо
спрашивают, есть ли у вас  генный  дух.  Вы,  естественно,  отрицаете.  Но
отрицание и есть главнейшее доказательство вины. И вас  -  прямехонько  на
костер, потому что огонь очень  хорошо  дезинфицирует.  Иногда  по-другому
делают: приглашают палача. Он с вами беседует своими методами  -  если  из
вас надо попутно вытянуть  кой-какие  сведения.  О!  Профессия  палача  за
последнее время стала у нас чрезвычайно популярной. Раньше  у  палачей  не
было учеников. Самородками они были.  Теперь  все  поставлено  на  деловую
ногу.  У  каждого  палача  по  два-три  ученика.  Жалованье  им  повысили,
спецодежду выдают. Двоюродный брат  моей  жены  мясником  работает,  а  на
полставки в одном учреждении палачом подрабатывает.  Дал  на  лапу  тысячу
даймов - и устроился. Неплохо зарабатывает. Жена у него не работает. Его в
школы на встречу с учениками как почетного гостя приглашают. Вот так-то!..
   Владимир был потрясен.
   - Но это же...  Это  же  садизм  какой-то  в  качестве  государственной
политики! Нет слов!..
   - А вы не ищите никаких слов, - спокойно посоветовал философ. По  звуку
было слышно, что он нагребает на себя солому. - Если  найдете  -  сплошная
нецензурщина будет. Советую и вам соломой укрыться. Здесь  прохладно.  Что
касается фирболгской политики - ни  логики  в  ней,  ни  смысла.  Сплошные
патологические комплексы. В философии, которую я  исповедую,  все  гораздо
яснее и привлекательнее.  И  всего-то  есть  семь  пунктов,  которые  меня
интересуют. Что есть первичный источник мировой энергии? Что  есть  жизнь?
Что есть сущность человека? Что есть человеческое "Я"? -  Философ  говорил
все медленнее, все длиннее становились паузы между словами. - И...  еще...
о конечных... судьбах... человечества...
   Два пункта он так и не назвал. Философ спал,  посвистывая  носом.  Спал
так спокойно и безмятежно, будто находился не на тюремных нарах, а в своей
собственной постели.
   Володя, несмотря на передряги, а может быть, именно из-за  них,  уснуть
не мог. Он пытался подытожить то немногое, что ему стало известно. О  Доме
Эвтаназии, о том, что туда отправляют людей,  о  генном  духе.  Что  же  с
Интиль? В самом ли деле она находится под наблюдением? Может,  ей  удалось
скрыться? Надо уточнить во  что  бы  то  ни  стало.  Тогда  у  него  будут
развязаны руки.
   И пока Владимир  мучительно  раздумывал,  что  бы  еще  предпринять,  в
коридоре возле  двери  их  камеры  послышался  шум,  и  недовольный  голос
смотрителя произнес:
   - Вы не имеете права без ведома начальства забирать наших  заключенных!
Мы их взяли, значит, они наши. Права, значит, на них имеем.
   Дверь распахнулась. В проеме двери,  тускло  освещенном  желтым  светом
электролампочки, маячили фигуры в черных плащах.
   - Выходи, - махнул один из них пистолетом - тем  предметом,  который  в
последнее время уж слишком часто стал попадаться на глаза Владимиру.
   Обладатель пистолета грубо оттолкнул смотрителя и назидательно заметил:
   - Заключенный принадлежит не тому,  кто  его  взял,  а  тому,  кому  он
принадлежит. Проходит же он по ведомству службы внутренней безопасности.
   И  для  большей  убедительности  поводил  дулом  пистолета  возле  носа
смотрителя.
   - Безобразие, - бурчал смотритель, чувствуя сильнейший  зуд  в  кончике
носа.
   - Пошли, землянин! - скомандовал человек в черном плаще.
   - Куда? - спокойно поинтересовался Владимир.
   - Мы поедем туда, куда мы тебя повезем. Не бойся, сворачивать не  будем
никуда! - сострил сотрудник службы безопасности и вдруг взорвался визжащим
безумным хохотом. Хохот прекратился так же внезапно, как и начался.
   - Прощай, философ, - сказал Володя и двинулся к двери.
   - До свидания, человек, - ответил проснувшийся философ. - Но мы с тобой
еще когда-нибудь увидимся. Или я ничему не научился в этом безумном мире.
   Володя,  возвышающийся  над  своими  стражами,  как  башня,  шагал   по
коридору. Он решил не  сопротивляться.  Находясь  в  контакте  со  службой
безопасности, по его  мнению,  имелось  больше  возможностей  разузнать  о
чудовищном Доме Эвтаназии и, конечно же, об Интиль.





   Первое Доверенное  Лицо  перечитывал  утреннюю  информационную  сводку,
подготовленную для него секретарем.
   В  Антупии  партизаны  взорвали  два  моста,  совершено  нападение   на
бронетранспортер. Один офицер убит. Да... Обнаглели  бандиты  антупийские,
эти выродки, эти недолюди! Что  же  следующим  пунктом  в  сводке?  Силами
полиции осуществлен захват земляника. Не в свое дело вмешалась полиция. Но
и служба безопасности хороша! Где ее оперативность?! Надо наказать  нового
Директора конторы внутренней безопасности. Примерно наказать! Мы ошибок не
прощаем! Далее... О телеакции землян...
   Он сам видел но телевизору  выступление  Посланника.  Первый  сразу  же
понял угрозу, которую оно таило, и тут же дал указание  объявить  все  это
дешевой фальшивкой землян, а не теледокументом. По чьей  же  вине  раскрыт
государственный  секрет?  По  чьей?!  Все  было  проведено  по   ведомству
внутренней  безопасности.  Не  справились...  За  развал  службы   прежний
Директор уже понес наказание. Очень жаль, что его нельзя наказать дважды.
   И тут его посетила мысль, что все его так называемые соратники, которых
он ставил на ответственные посты, когда узурпировал  власть,  уже  смещены
им. Только Утешитель и Успокоитель Нации остался.
   Эта мысль вызвала в нем смутное беспокойство. Он подумал  о  том,  что,
прежде чем устранить прежнего Первого, он и сам был в должности  Утешителя
и Успокоителя Нации. Надо присматривать за Утешителем. Ой, как надо! Чтобы
самому не оказаться в роли прежнего  Первого.  Единственный,  на  кого  он
может сейчас опереться,  это  секретарь,  его  открытие,  его  выдвиженец,
который обязан ему всем своим состоянием и положением.
   Первое Доверенное Лицо нажал на кнопку  вызова,  и  на  пороге  тут  же
появился секретарь. Лицо его хранило принятое  раз  и  навсегда  выражение
абсолютного спокойствия. Пробор в обильно  смазанных  волосах  был  тонок,
словно ниточка.
   "Может, секретаря назначить Утешителем? - мелькнула  мысль.  -  Но  кто
тогда будет выполнять обязанности секретаря? Как секретарь, он незаменим".
   - Послушай, дружок, - ласково обратился он к секретарю. -  Мы  с  тобой
должны решить сегодня несколько чрезвычайно важных, секретных и неотложных
вопросов. Я предполагаю, что из-за происков наших  врагов  возникла  почти
кризисная ситуация. Мы сильны, мы их раздавим. Но надо придумать, как  это
сделать. Вот тут я кое-что набросал. Мыслишки разные  и  всякие.  Но  если
говорить честно и попросту - исторические и гениальные  мысли  запечатлены
здесь.
   Первый приподнял над столом пачку мелко исписанных листков и потряс ими
в воздухе.
   -  Смотри,  не  потеряй  случайно.  Это  будет  большой   потерей   для
человечества!
   - Вы разрешите взглянуть? - спросил секретарь.
   Ласковое обращение шефа, казалось, не произвело на него ровно  никакого
впечатления. Голос его, как  всегда,  оставался  ровным,  матовое  лицо  -
бесстрастным.
   Первый кивнул.
   Секретарь не спеша обошел необъятный  стол,  зашел  за  спину  Первого.
Левая рука его потянулась  за  листками  на  столе,  правая  скользнула  в
наружный карман пиджака. Все происходило с  неимоверной  стремительностью,
как у профессионального фокусника. Пока одна рука брала листки  со  стола,
другая извлекла из кармана черный коробок размером со  спичечную  коробку.
Левая рука с листками плыла еще в воздухе, а  правая  молниеносно  прижала
коробок к затылку Первого - как раз на  границе  с  морщинистой  буроватой
кожей шеи.
   Первый вздрогнул от прикосновения и недоуменно взглянул  на  секретаря.
Он увидел ледяной провал голубых глаз, и ужас пронизал все  его  существо.
Первый попытался закричать, вздулись от напряжения шейные вены, но  голоса
почему-то не было.
   Черная коробочка жужжала ровно, убаюкивающе. У Первого Доверенного Лица
уже не было страха. Руки и ноги стали теплыми, тяжелыми, мягкими. Его веки
опустились, всем телом овладела сладостная истома. Голова упала на  грудь,
и он в полудреме прозрел, понял, что все прошедшее было суетой и томлением
духа. Главное начинается сейчас, и оно там - в ласково манящей темноте. Он
умиротворенно улыбнулся, грудь  его  опустилась  и  больше  не  поднялась.
Сердце с особой силой ударило в грудную клетку,  словно  в  последний  раз
попросило о помощи.
   Портьера заколыхалась.
   - Милые собачки, - сказал секретарь, убирая  аппарат  в  карман,  -  не
волнуйтесь, песики. Ваш новый  хозяин  даст  вам,  как  всегда,  конфетку.
Потерпите.
   И, обращаясь к трупу Первого, заметил:
   - Это был единственный выход. Ты завел страну в  кризис,  мне  из  него
выводить. У каждого свое хобби.
   Он нажал на одну из кнопок под крышкой стола, и вошел угрюмый медик.
   - Приведи своего подопечного, - приказал секретарь. - Ты его подготовил
к сегодняшней роли?
   - Все будет, как по нотам, - самодовольно ответствовал медик. -  Или  я
не специалист.
   - Иди.
   Потом секретарь нажал  на  вторую  кнопку,  и  все  руководители  служб
услыхали спокойный голос секретаря:
   - Внимание. Чрезвычайное сообщение. Только  что  вследствие  сердечного
приступа скончался Первое Доверенное Лицо. Срочно прибыть  в  его  кабинет
для совещания.
   Руководители служб, прибывшие в кабинет, Первого не  застали.  Они  уже
знали, кто у кормила. Предстояло выяснить, куда кормило  будет  повернуто.
Руководители искоса поглядывали друг на друга. Они стояли у стены и ждали.
Утешитель нервно теребил бабочку.
   Внезапно створки двери, ведущей в апартаменты Первого Доверенного Лица,
распахнулись, и присутствующие невольно вздрогнули.  Из  глубины  анфилады
приемных комнат вышагивал сам Непостижимый. Лицо  его  было  вдохновенным,
широко открытые глаза смотрели куда-то вдаль. В отставленной в  сторону  и
чуть согнутой в локте руке он держал руку секретаря.
   Секретарь  был  в  своей  обычной  черной  паре,  но  выглядел,  против
обыкновения, чуть озабоченным. Новый Первый шел вразвалочку, пришаркивая.
   Они остановились, и бывший секретарь сказал обыденным тоном - таким  он
раньше делал ежедневные сводки-обзоры:
   - Нас постигло большое горе. От нас ушел во цвете лет наш руководитель.
- Он помолчал, давая присутствующим возможность проникнуться  величиной  и
непоправимостью потери. - Сердце, его большое сердце,  которое  болело  за
всех нас, за всю Фирболгию, не вынесло и остановилось.
   Он покашлял и веско заключил:
   - Теперь оно, значит, стоит.
   Секретарь чувствовал, что все ждут более развернутой речи, но момент не
позволял витийствовать, и он поспешил закончить выступление:
   - И вот, когда встала проблема выбора, на  мне  почему-то  остановилось
внимание божественного Непостижимого, да будет он жив, здоров и  невредим.
Да! На мне, недостойном. Я не  могу  противиться  божественной  воле,  ибо
именно меня она избирает своим орудием, дабы свершилось то, что...
   Не зная, как выбраться из словесных дебрей, секретарь запнулся и сильно
сжал руку Непостижимого, давая понять, что ему пора включаться в игру.
   Непостижимый с благостным выражением на одутловатом  лице  засеменил  к
монументальному столу. Ведомый за руку, секретарь шел следом с послушанием
пай-мальчика, скромно склонив голову.  Поставив  секретаря  возле  кресла.
Непостижимый  жестом  пригласил  его  сесть.  Секретарь,  поерзав,  уселся
поудобнее, наблюдая из-под полуприкрытых век за собравшимися. Непостижимый
торжественно  склонил  голову.  Вслед   за   ним   склонили   головы   все
присутствующие.
   Тут  же  в  кабинет  вошел  медик,  одетый   в   белые   одежды   жреца
Непостижимого. Он склонился в глубоком поклоне перед  божественной  особой
Непостижимого и сказал:
   - Я проведу тебя, о воплощение  Логоса,  да  будешь  ты  жив,  здрав  и
невредим!
   Непостижимый не двинулся с места. И тогда медик жарко  зашептал  ему  в
ухо:
   - Иди, дрянь такая!  Если  снова  будешь  фокусы  выкидывать,  я  тебе,
мерзавцу, все суставы повыламываю!
   Что-то жалкое и затравленное появилось  во  взгляде  Непостижимого.  Он
ссутулился и засеменил к выходу. Следом шел "жрец".
   Первый вышел из-за стола и с легкой улыбкой провозгласил:
   - Слава Непостижимому, - и опустился на колени.
   Все последовали его примеру и хором гаркнули:
   - Слава Непостижимому!
   Непостижимый вздрогнул, ссутулился еще больше и почти побежал к двери.
   Первое Доверенное Лицо предложил:
   - Прошу садиться!
   Руководители служб принялись  шумно  отодвигать  стулья  и  усаживаться
возле стола. Первый внимательно наблюдал за  соратниками.  Те  чувствовали
его нарочито доброжелательный взгляд и старались вести себя так, будто  не
произошло ничего особенного.
   - Буду предельно краток, - заявил  Первое  Доверенное  Лицо.  -  Прежде
всего, мне  нужен  секретарь.  Секретарем  я  назначаю  вас,  Утешитель  и
Успокоитель Нации.
   Утешитель грациозно поднялся. Он мило  изумился.  Затем  вызвал  черную
зависть у  коллег,  изобразив  на  лице  целую  гамму  верноподданнических
чувств. Завершил гамму аккорд, состоящий из  удовольствия  и  гордости,  в
которой было немного смущения.
   - Даю вам, Утешитель, три дня на то, чтобы вы подыскали себе  достойную
замену.   С   первым   пунктом   мы    покончили.    Второе.    Обстановка
внешнеполитическая и внутриполитическая накалилась до такой  степени,  что
только самыми решительными мерами мы можем обеспечить выход  из  кризисной
ситуации. Что касается внешней политики,  настоятельно  необходимо  ввести
дополнительный контингент сил в Антупию. Далее: отношения с землянами.  Мы
не должны терпеть их вмешательства в наши внутренние дела. Это еще  больше
дестабилизирует обстановку. Но необходима формальная причина,  по  которой
мы удалим с планеты их  Представительство.  В  противном  случае  возможны
нежелательные  осложнения,  вплоть  до  широкомасштабных  волнений   среди
рабочих, служащих и  части  интеллигенции.  Директору  конторы  внутренней
безопасности предлагается в течение двух дней разработать и в течение трех
дней осуществить операцию под  кодовым  названием  "Земляне".  Подготовьте
террористическую группу из числа  своих  сотрудников  и  взорвите  сильный
заряд в нашем министерстве внешних сношений. Желательно в обеденное время,
когда людей там не так много. Все  таки  есть  там  несколько  работников,
которые  нужны  нам.  Пусть  некоторые  потери  вас  не  слишком  смущают:
Государственное дело делаем! На месте  происшествия  оставить  записку,  в
которой ответственность за взрыв возьмет на себя  группа  "Земляне".  Цель
группы будет явствовать из записки: всемирное содействие Земле в борьбе  с
ее противниками. Параллельно должен последовать звонок в  нашу  крупнейшую
газету с заявлением примерно такого же содержания. Естественно, что мы  не
сможем оставаться бездеятельными. Мы вынуждены будем защищаться от  землян
и  их  наймитов.  Общественное  мнение  вынудит  нас  предложить   земному
Представительству  покинуть  нашу  гостеприимную   планету.   Захваченного
землянина  поторопитесь  обработать  в  кратчайшее  время.   Уверен,   что
Представительство  не  покинет  планету  без  своего  сотрудника.  Мы  его
отдадим,  выкачав  информацию.  Но  калечить   землянина   и   тем   более
ликвидировать  -  нежелательно.  Хоть  они  и   заявляют,   что   являются
противниками  применения  силы,  но  кто  знает,  на  что  могут  решиться
гуманисты и альтруисты в крайнем случае? По опыту знаю, что за  своих  они
стоят горой. Утешителю, пока он еще Утешитель, проследить  за  исполнением
на местах операции "Генный дух". Жестокость в настоящее  время  совершенно
оправдана. Только она может спасти страну. Обвинив любой подрывной элемент
в носительстве генного духа, мы тем  самым  получаем  моральное  право  на
ликвидацию. Лучше сжигать  их  на  кострах  -  это  больше  впечатляет.  И
прецеденты   можно   найти   в   прошлом,   легче   подвести    под    это
научно-теологическую базу. Огонь раньше очищал  веру,  очистит  и  теперь.
Огонь - одна из четырех первооснов мира. Ну, об идеологическом обосновании
вы позаботитесь сами. Думаю, учить вас  не  надо.  Надобно  быть  гибкими.
Время лобовых решений прошло. Я себе не противоречу! Надо быть жесткими  и
гибкими одновременно. Даже инквизиторы, возводя жертву на костер, смиренно
разглагольствовали о том, что это делается для ее же блага. Чего я хочу от
вас? Понимания! Государственная  структура  -  штука  иерархическая:  один
управляет многими, согласно уровню, на котором он находится. Это, надеюсь,
ясно? Почему он может  управлять?  Потому,  что  в  руках  его,  благодаря
столетиям  предыдущего  развития  сообщества   людей,   сконцентрировалась
возможность удовлетворять те или иные физиологические  потребности  черни.
Это прежде всего...
   Первый чутко заметил нетерпеливое движение среди подчиненных.
   - Спокойно! - холодно заметил он. - Я призываю вас к вниманию в  первый
и последний раз. Теоретические мудрствования скучны. Но порой  они  нужны.
Если вы будете понимать, чего я от вас  хочу,  то  превратитесь  из  тупых
исполнителей  в   моих   единомышленников.   Мы   обязательно   переиграем
противника, если передумаем его. Слушайте же! Нашим  плебеям  надо  жрать,
пить, размножаться. Далее... Надо помнить, что любое дерьмо желает,  чтобы
его уважали другие. Сам себя он уважает всегда. Он всегда  самооправдается
с изощренностью, достойной лучшего применения. Сделал пакость  -  оправдал
себя - и мир  по-прежнему  прекрасен.  Можно  пакостить  дальше,  сохраняя
добропорядочное выражение морды. Теперь слушайте меня  очень  внимательно!
Чтобы лучше  управлять  гражданами,  мы  не  будем  снижать  их  жизненный
уровень. В наших интересах, чтобы они были обеспечены. Нам очень  выгодно,
чтобы они имели одну-две  относительно  ценные  вещи,  которые  престижны:
телевизор цветной,  машину.  И  пусть  они  постоянно  ощущают,  что  этот
материальный фетиш в любой момент может быть отнят за  поведение,  которое
не  соответствует  нашим  социальным  нормативам.  Чем  больше  любовь   к
материальному, чем  сильнее  страх  потерять  вещь,  тем  легче  управлять
человеком - владельцем вещи. Стоит ему  только  намекнуть,  что  в  случае
неправильного поведения вещь  будет  конфискована,  и  он  готов  на  все.
Далее... Пакостить бесцельно не станет даже такое бессмысленное  животное,
как человек. Гадости редко совершаются из абстрактной любви к ним. Человек
по нашей рекомендации совершит любую подлость,  если  сможет  извлечь  для
себя  пользу.  А  потом  мы  им  дадим  моральный   костыль   официального
самооправдания. Теперь мы переходим к практическим  выводам  и  конкретным
рекомендациям.  Первое:  для  удобства   управления   необходимо   разбить
население страны на две большие группы, противоборствующие друг с  другом.
Нам нельзя забывать о прекрасной инструкции древних: разделяй и  властвуй!
Одну группу мы станем поддерживать в законодательном порядке,  а  также  с
помощью специально  созданной  морально-этической  концепции.  Эта  группа
должна составлять  до  девяноста  процентов  населения.  Вторая  группа  -
преследуемая  -  будет   состоять   из   крикунов,   болтунов,   всяческих
оппозиционеров. Важный нюанс: члены первой группы должны  знать,  что  они
окажутся  во  второй  группе,  если   нарушат   некие   социальные   табу.
Материальный  стимул   для   преследующих:   получение   части   имущества
преследуемых. Вы уже догадались, что в качестве морального  оправдания  мы
используем абсолютно идиотскую выдумку о генном духе. Выдумка эта  пройдет
потому, что человеку все равно, чем оправдаться. Лишь бы оправдаться. А мы
даем ему такую возможность. Ответственность государство  перекладывает  на
собственные официальные плечи. Но что такое государство? Вы? Нет! Я?  Нет!
Это  нечто  очень  неопределенное.  Итак,   коллективная   ответственность
равнозначна отсутствию ответственности вообще.
   Если вы заметили, в моем  понимании  -  чистой  теории  не  существует.
Теория существует постольку, поскольку мы должны  претворять  ее  основные
положения в практику. Хорошая теория должна быть практична. Вот так теперь
мы будем работать! С учетом теории, с  учетом  психологии  так  называемых
масс. Теперь распределим обязанности...
   Ах, да! Чуть не забыл! Хочу о Доме  Эвтаназии  сказать.  Идея  сращения
мозга и компьютера спекулятивна. Утешитель, ясно?
   Утешитель вскочил, всем своим видом выказывая готовность к действию.
   - Сегодня же дам указание  о  закрытии!  Предлагаю  на  месте  приемных
пунктов для отправки в Дом Эвтаназии  расположить  комитеты  по  выявлению
генного духа среди населения!
   Первый молча наблюдал за Утешителем.  Тот  чувствовал  себя  все  менее
уютно, хоть и не понимал, в чем его вина.
   - Утешитель, - сказал Первый, позволив себе чуть-чуть улыбнуться.  -  Я
ведь сказал, что надо работать с умом. Мне угождать не надо. Думать  надо.
Думать!
   Утешитель сделал понимающее лицо, но в голове его была сплошная каша.
   Все сидящие в  кабинете  рефлекторно  отразили  на  своих  лицах  некое
подобие улыбки Первого и так же, как и он, глядя на  Утешителя,  чуть-чуть
покачивали головами.
   Никто не осмеливался и рта раскрыть. Тишину прервал Первый:
   - Утешитель! Исходи из того, что  Дом  Эвтаназии  уже  сейчас  приносит
ощутимую пользу. Разве не ясно? Часть крикунов пройдет через  комиссии  по
выявлению  генного  духа.  А  так   называемые   интеллектуалы,   в   силу
неуравновешенности психики и неудовлетворенности своих  чрезмерно  высоких
притязаний, сами пойдут в Дом Эвтаназии. Только, Логоса ради, сделайте там
сервис на самом высоком уровне. Пусть к Дому Эвтаназии их  привлекает  еще
одна приманка: возможность  умереть  красиво.  Пусть  там  будут  одеты  и
музыка.  Пусть  они  будут  иметь  возможность   записать   свои   высокие
предсмертные мысли и пожелания  на  магнитофон.  Все  равно  мы  их  потом
сотрем. Дорогие соратники, запомните: часть их имущества будет идти вам.
   Утешитель не  смог  удержаться  от  улыбки.  На  этот  раз  без  всякой
наигранности. Нет, положительно новый Первый - голова. С  таким  человеком
действительно можно работать! И работать неплохо! Не  просто  угождать,  а
делать  Политику.  И  не  просто  залатывать  все  новые  прорехи,  а  все
планировать наперед. А ведь каким  тихоней  притворялся!  И  не  столь  он
косноязычен, как показалось вначале. Голова! Клянусь Логосом, голова!
   Почти та же мысль пришла в голову всем присутствующим. За долгое  время
это было первое совещание, на котором мнение всех его участников совпало.
   Первый бесстрастным взглядом окинул довольные лица.
   - Теперь я хочу проверить, как вы мыслите. Мой первый вопрос  к  новому
Директору конторы внутренней безопасности.
   Новый Директор - худощавый молодой человек - испуганно вскинул голову и
нервно поправил очки.
   - Итак, вопрос. Как еще сильнее привязать к нам первую группу?
   Директор зарделся, словно красна девица.
   - Я, кажется, знаю ответ.  Имущество,  получаемое  ими  при  ликвидации
носителей генного духа, - это пряник. Нужен еще кнут, который мы вручим их
противникам.  Необходимо   принудить   наших   потенциальных   сторонников
участвовать в казнях. Создадим кровавую поруку, привяжем их к себе  кровью
жертв.
   - Верно! - подхватил Первый, и за  все  время  совещания  на  лице  его
появилось выражение явного удовлетворения. - К тому же надобно их убедить,
что участие в казни - почетная обязанность. Можно поручить им сопровождать
осужденных к  месту  казни  в  качестве  вспомогательного  конвоя.  Можно,
наконец, доверить подбрасывать в костер дрова. Молодец, Директор! Молодой,
но...
   - Но ранний, - вполголоса закончил кто-то.
   - Кто это сказал? - вскинулся Первый. - Ну да  ладно,  все  вы  сможете
продемонстрировать свои способности. Запомните, я не  прощаю  двух  вещей:
глупости и недобросовестности. Учитесь умению мыслить у Директора  конторы
внутренней безопасности!
   Взоры  всех  послушно  обратились  к  Директору.  Тот  сидел,   скромно
потупившись, опустив длинные ресницы.
   - Вопрос к Утешителю. Как увеличить приток инакомыслящих интеллектуалов
в Дом Эвтаназии?
   Утешитель  побледнел,  как  ученик,  не  выучивший  урок.  Он  воровато
оглянулся на  соратников,  словно  ожидая  подсказки.  Соратники  злорадно
молчали.
   - Я думаю... Э-э... Я думаю... - стал тянуть время Утешитель.
   - Мы бы все хотели в этом убедиться, - невозмутимо молвил Первый.
   Во взорах соратников светился неподдельный интерес. Первый раз  за  все
время Утешитель растерялся.
   - Я думаю, - снова сказал он, с  трудом  собираясь  с  мыслями,  -  что
необходимо   ужесточить   меры   подавления,   резко   ухудшить    условия
существования инакомыслящих...
   - Ну, ну... - резким жестом Первый повелел  Утешителю  умолкнуть.  -  В
этом предложении нет ничего нового. И сейчас мы применяем к  ним  довольно
суровые меры. Учитывая ваши прежние заслуги, думаю, что  сегодняшний  срыв
случаен. Но, не приведи Логос, если срывы  станут  повторяться.  Научитесь
наконец ставить проблему в общем. Тогда и решать будет легче.  Не  секрет,
что многих удерживает от прихода в Дом Эвтаназии очень простая  причина  -
страх смерти. Как его нейтрализовать? Не  забывайте,  что  имеете  дело  с
интеллектуалами. Они без ума от всяких философских  кунштюков,  они  любят
поэзию. Вот и попытайтесь доказать им на их же языке, что смерть -  благо.
Делайте рекламу смерти. Цитируйте философов: "Попробуй отними у  меня  мою
смерть!", "Смерть для меня ничто. Ибо покуда я есть, смерти нет,  а  когда
ока есть, уже нет меня". Цитируйте наших и земных поэтов,  вырывая  строфы
из  контекста,  тогда  можно  стихотворению  придать  нужный  смысл.   Вот
слушайте: "Приди успокоить, прекрасная смерть, повсюду в мире,  как  свет,
появляясь, являясь ко всем и каждому  днем  и  ночью,  раньше  иль  позже,
нежная смерть..."
   - Следующий вопрос к Магистру по планированию тайных акций...
   Совещание затянулось до полуночи...





   Володю конвоировало пятеро. Трое сзади и двое впереди.  Он  внимательно
смотрел под ноги - выход из подвала был плохо освещен, а ступеньки покрыты
какой-то  скользкой  мерзостью.  Кажется,  его   пожелала   сожрать   рыба
покрупнее. Если бы  не  Интиль,  он  отбивную  из  детективов  сделал  бы.
Подумаешь, пять человек. Покуда передние обернутся, задних уже не будет  в
мире этом.
   Люди в черных плащах, будто слыша  мысли  Владимира,  шли  от  него  на
безопасном, по их мнению, расстоянии. Правую руку они держали в кармане.
   Несмотря на старание, Володя поскользнулся. Взмахнув  руками,  он  едва
сумел удержаться на ногах. Воспользовавшись задержкой, его нагнал один  из
сопровождавших и крикнул намеренно грубым голосом:
   - Не задерживаться! Споткнешься еще раз - пуля в затылок!
   И тут же прошептал:
   - Вам привет от  Михаила  Семеновича.  Не  предпринимайте  необдуманных
действий. Вас постоянно ждут на десятом километре от места заключения.
   Владимир  метнул  на  говорившего  огненный  взгляд,  но   тот   принял
совершенно невозмутимый вид, будто вовсе и не он говорил только что.
   "Вот негодяи! - подумал землянин с тоской.  -  Как  же  это  называлось
раньше? А! Провокатор! Боятся, чтобы не натворил чего-нибудь, вот и  врут.
Ах, если бы не Интиль!"
   Они поднялись в служебное помещение,  где  их  встретил  ругательствами
дежурный.
   - Вы не имеете права забирать моего заключенного!  Я  отвечаю  за  него
перед своим начальством!
   Идущий впереди руководитель  группы  повернулся  и,  недовольно  поджав
губы, приказал:
   - Смыко-доду, пусть будет тихо. Помоги ему умолкнуть.
   Стоявший ближе других к дежурному человек в черном  плаще  выхватил  из
кармана пистолет и сноровисто ударил  дежурного  рукояткой  в  висок.  Тот
всхлипнул и, раскинув руки, рухнул на стол. По бумагам быстро  растекалась
ярко-красная лужа.
   Владимир не испытывал к дежурному никаких симпатий.  Наоборот.  Но  это
деловое, совершенное как бы между прочим убийство потрясло его. Он  сделал
непроизвольное движение в сторону дежурного, но на него уже смотрело  дуло
пистолета. Володя повернулся в сторону руководителя и сказал:
   - Я ваших коллег предупреждал, предупреждаю и вас. Угроза оружием  меня
не пугает. Если вы и дальше намерены продолжать в том же духе,  то  я  вас
обезоружу. Если будете сопротивляться - уничтожу. Можете мне поверить!
   Руководитель  внимательно  слушал  землянина,   часто   моргая   белыми
ресницами. Его лицо было спокойным, даже чуточку сонным. Владимир  тут  же
решил, что это из-за привычки к убийствам.
   - Хорошо, - согласился  руководитель,  которого  неспешные  размышления
привели наконец к нужному выводу. - Я вам верю. Потому что вы  производите
впечатление  правдивого  человека...  -  При  этих  словах  Владимир  едва
удержался от резкого выпада. - Смыко-доду, дитя мое, спрячь  свое  грозное
оружие. Обидно, но нас не боятся. Ладно, надеюсь, что мы доберемся до цели
мирно и дружно. Глаза все же позвольте вам завязать. Нам бы  не  хотелось,
чтобы вы знали, куда мы едем. Зная дорогу, можете  лишить  нас  приятности
находиться в вашем обществе.
   - Завязывайте, -  сухо  согласился  Владимир.  -  Только  бы  побыстрее
избавиться от вас.
   Владимира вывели во двор. Было темно и сыро. Холодный  ветер  сразу  же
унес из-под рубахи тепло. В глубине двора, куда повели  Владимира,  группу
захвата ожидал автомобиль. Один из  конвоиров  достал  из  кармана  черную
тряпицу и, привстав на цыпочки, завязал переводчику  глаза.  Тряпица  едко
пахла табачной пылью.
   Его подвели к машине, помогли усесться. Пленника  явно  побаивались,  и
поэтому обошлось без привычных  для  сотрудников  безопасности  тумаков  и
подталкиваний. Внутри остро пахло бензином, искусственной кожей сидений  и
ваксой для сапог.
   - По прямой, -  услыхал  он  голос  руководителя.  -  Сейчас  нам  надо
торопиться.
   Зарокотал мотор, и Владимира придавило к пружинящей стенке. "Торопятся,
- отметил он. - Наверное, из-за того, что наши разыскивают меня".
   Ехали  около  двух  часов.  Наконец   машина,   ревматически   скрипнув
тормозами, остановилась.  Володе  помогли  вылезть  и  повели  куда-то  по
прямой. Поднялись по  ступенькам  и  вошли  в  помещение.  Повязку  сняли.
Владимир с некоторым удивлением  отметил,  что  комната  очень  похожа  на
дежурку недавно оставленного полицейского отделения.
   Его без лишних слов свели в подвал  и  поместили  в  крохотную  камеру.
Владимир свалился на нары и сразу же уснул.  Дала  себя  знать  усталость,
накопившаяся за последние несколько дней.





   И  пресса,  и  телевидение  контролируемой  Антупийской  области   были
единодушны в восхвалениях. Но какова полифония,  какова  изобретательность
редакторов и  режиссеров!  Официальный  правительственный  печатный  орган
"Антупия сегодня" неназойливо напоминал о  большом  опыте  государственной
работы бывшего Магистра по планированию тайных  акций.  Молодежный  журнал
"Антупиец - раз,  два!"  подчеркивал  личное  мужество  и  силу  характера
бывшего  Магистра,  а  ныне  Народного   Покровителя   Хор-Орса-доду-доду.
Массовый женский журнал "Женственность и  патриотизм"  ласкательно  назвал
Народного Покровителя "душкой".  Получив  сообщение  об  этом  фамильярном
выпаде, Хор-Орс-доду-доду первый раз в жизни растерялся.  За  многие  годы
бурной деятельности по-разному называли и обзывали его. Но "душкой"!..
   На следующий день "Женственность и патриотизм"  оштрафовали.  Но  сумма
штрафа была смехотворно мала и носила чисто символический характер. Журнал
публично извинился перед Народным Покровителем и рассыпался в восхвалениях
вождю. Среди комплиментов был и такой, как "милашка". На этот раз  санкций
не последовало.
   Бывалые люди, узнав об этом, многозначительно  поулыбались.  История  с
"душкой" была изложена во всех периодических изданиях,  приобретя  розовый
оттенок и приторный вкус. Вывод напрашивался сам собой:  в  дополнение  ко
всем прочим достоинствам, Народный Покровитель еще и скромен!
   Работники   Управления   Антупийской   областью,   чтобы   не   слишком
оригинальничать, собрали все высказанные ранее комплименты и повторяли  их
почтительнейшим   шепотом.   Естественно,   не   настолько   тихо,   чтобы
несравненный Вождь не услыхал их.
   Очень  скоро,  без  особого  сопротивления  с  его  стороны,  Народного
Покровителя убедили, что  он  является  безупречным  эталоном  гражданина,
непревзойденным образцом для подражания во всех  областях  жизни,  начиная
государственными деяниями и кончая делами интимными.
   Теперь в любое время дня и ночи Хор-Орс-доду-доду вел себя  так,  будто
находился под прицелом теле- и кинокамер, долженствующих  запечатлеть  для
истории мельчайшие детали его жизни.
   У него появилась привычка подолгу стоять возле  огромного  стрельчатого
окна своего кабинета. Тогда его массивное костистое лицо тщилось  выразить
глубочайшую задумчивость. Если бы Некто мог увидеть Народного  Покровителя
в эту минуту, то мгновенно пришел бы  к  единственно  правильному  выводу:
Хор-Орс-доду-доду  озабочен   судьбами   если   не   Антупии,   то   всего
человечества. Увы! Как ни прискорбно, правды ради  следует  признать,  что
наиболее  величественная  поза   и   выражение   лица   бывали   у   Вождя
непосредственно  после  обеда.  И  задумчивость  на  лице   его   отражала
послеобеденную затуманенность ума: великую и, чаще  всего,  обреченную  на
поражение борьбу со сном.
   Когда он, скрестив руки на груди, стоял перед окном, то порой забывал о
существовании Первого Доверенного Лица, подлейшего Утешителя и Успокоителя
Нации  и  о  Фирболгии  вообще.  Существовал  только  он  -   непогрешимый
руководитель и подвластная ему, обожающая его Антупийская  область,  ранее
именуемая Антупией. Он знал, что там вдали,  в  дымке,  смягчающей  острые
очертания гор, скрываются ЕГО орудийные соединения, взявшие  под  контроль
всю окружающую местность.  Там,  в  скалистых  недрах,  источенных  ходами
сообщения, словно древесина вредителями, несут дозор верные ЕМУ солдаты. И
ради НЕГО они готовы отдать  ЕГО  жизнь...  Тьфу!  Свою,  конечно.  Жуткая
оговорка! Потому, наверное, что все время в глубине сознания сидит  память
о  страшной  смерти  предшественника,  в  резиденции   которого   взорвали
настолько мощный заряд,  что  следов  прежнего  Народного  Покровителя  не
нашли. На кладбище везли пустой  гроб,  в  котором  лежал  новый  парадный
мундир Народного Покровителя.
   Нет! С террористами надо покончить  как  можно  скорее.  И  он  с  ними
покончит!
   Но темное неосознанное чувство, которое Хор-Орс никому бы  не  позволил
назвать страхом, мучило его. И нестерпимее всего были  одинокие  вечера  в
огромном, слишком огромном кабинете, который в сумерки становился чужим  и
враждебным.
   Почему так подозрительно шевелятся  портьеры?  Почему  они  движутся  с
такой враждебной медлительностью?!.
   В тишину кабинета вольно - без высочайшего соизволения - врывается  гул
и свист ветра. Этот звук легко проникает сквозь пуленепробиваемые  стекла.
Гул враждебен. В нем скрывается смертельная угроза. Она  неопределенна,  и
от этого становится еще страшнее.
   Хор-Орс  забывался  тяжелым  сном  в  кресле.  Во  сне  он  вздрагивал,
беспокойно двигался и жалобным голосом  угрожал  кому-то,  приходящему  из
гудящей темноты.
   Утром он поспешно распахивал шторы и смотрел  на  светлеющее  небо,  на
Синеву, тающую под лучами солнца. Наконец-то утро!
   Народный Покровитель созерцал небо. По нему неторопливо  плыло  кучевое
облако, напоминающее своими очертаниями сверхтяжелый танк. По  мере  того,
как "танк" подплывал к горам, восходящие  потоки  воздуха  размывали  его.
Первым исчез ствол орудия, последней - огромная башня.
   Глаза Хор-Орса-доду-доду остекленели. Он вспоминал.
   Как молоды они тогда были, как веселы и беззаботны! Как лихо мчались на
танковой  броне!  И  эти   жалкие   демонстранты,   роняющие   плакаты   и
разбегающиеся,  словно  пугливые  мыши.  Ребята  орали  веселыми   пьяными
голосами и, не целясь, палили с  живота  в  идиотов,  не  успевших  удрать
вовремя. А шальной будоражащий ветер бил в лицо.
   У  гражданских  против  них  оказалась  кишка  тонка   -   разбежались,
схоронились говоруны, ревнители "гуманных" законов.  И  невдомек  им,  что
каждый вправе "издать" столько  законов,  сколько  патронов  в  рожке  его
автомата.
   Но разбежались не все...
   Хор-Орс-доду-доду вздрогнул. Тогда их танк выбрался из тесноты  боковой
улочки  и  лихо  развернулся,  снеся  походя  угол  одноэтажного  домишки.
Гусеницы при развороте выломали из мостовой груду булыжников. Танк взревел
мотором и, утопив все вокруг  в  клубах  черного  дыма,  рванулся  вперед.
Великолепная стальная машина -  олицетворение  яростной  мощи  -  мчалась,
лязгая гусеницами, и мотор ревел, как Энтроп!
   И тут они увидели прямо на дороге молодого парня. Он стоял на  середине
улицы, засунув руки в карманы, и смотрел  на  них.  Смотрел  пристально  и
сурово. Ревущее  чудовище  не  остановилось,  не  затормозило.  Парень  не
посторонился. Танк  в  мгновение  навис  над  ним  бесчеловечной  громадой
тяжелого металла и швырнул на булыжники. Металлический хищник подмял его и
помчался дальше, не ощутив никакого препятствия.
   От этого фанатика не осталось ничего, кроме темно-красного  пятна...  и
взгляда. Взгляд тот надолго засел в памяти.
   Взгляд... Таким же окинул его и тот бородатый художник на выставке.  На
своей картине он изобразил Народного Покровителя в парадном мундире.  Отец
Антупии указывал рукой на восток, на исконные фирболгские  земли,  которые
еще предстояло отвоевать у Истунии.
   Ради этой  картины  Хор-Орс-доду-доду  и  явился  на  выставку  -  надо
поощрять патриотические  настроения  среди  населения.  Если  бы  не  этот
странный взгляд художника, Хор-Орс-доду-доду не уделил  бы  картине  столь
пристального внимания. Все в картине было хорошо и правильно.  Все.  Но...
Художник кое-что немного  преувеличил  и  незначительно  исказил  -  почти
незаметно для неопытного взгляда. Народный  Покровитель  ничего  не  понял
разумом, но почуял, что есть в  картине  нечто  обидное  для  него,  почти
оскорбительное.
   Рука Вождя сама собой вскинулась, и указательный  палец  несколько  раз
дернулся, словно нажимая на курок.
   - Это... - сквозь зубы процедил он и  едва  сдержался,  чтобы  не  дать
картине матерное определение. Но вовремя сообразил, что картина изображала
его  самого.  Поэтому  ограничился  коротким  указанием:  "Картину  снять.
Художника примерно наказать!"
   И быстро пошел  к  выходу,  хлопая  тростью  по  зеркально  сверкающему
голенищу.
   На следующий  день  Хор-Орс-доду-доду,  включив  телевизор,  совершенно
случайно попал на четвертую учебную программу. Было  жарко.  Вождь  только
что плотно отобедал, и вставать вторично, чтобы переключить  телевизор  на
что-то приличное, не было никаких сил.
   Зевая и смертельно скучая, слушал передачу о басне. Но чем дальше,  тем
с большим интересом  смотрел  на  экран.  К  концу  ее  он  был  буквально
ошарашен. Оказывается, в  стране  довольно  давно  и  совершенно  легально
существует  жанр  литературы;  о  котором  только  мечтать   могут   враги
Фирболгии. Авторы басен, без всякого сомнения, тайные агенты  Истунии  или
злобствующие недруги. В  уста  всяких  там  козлов  и  прочих  мэннек  они
вкладывают самые вредоносные идеи. И удивительнейшее дело: им все сходит с
рук! Как же раньше никто не понял?! Но с ним такие штучки не  пройдут!  Не
такой он дурак, чтобы не уразуметь, на  кого  намекают  ничтожные  писаки,
изображая в басне злобного осла. Он-то себя хорошо знает!
   Буквально через час его личный агент Фис-Кал-доду доложил, что ходят  в
народе частушки о (страшно даже подумать!) Народном Покровителе,  о  Вожде
нашем дорогом! Вначале Народный Покровитель просто недоумевал. Разве не он
- выразитель чаяний и  надежд  народа  Антупийской  области?  Очень  скоро
недоумение сменилось праведным гневом. Вождь ясно понял, что и на этот раз
он имеет дело с работой  вражеских  разведок.  Хор-Орс-доду-доду  осенило:
вражеская  разведка  стала  использовать  новый   метод   в   формировании
общественного мнения, применяя старую  форму  для  проникновения  в  массы
своей гнилой идеологии. Они  стали  использовать...  искусство!  Значит...
Значит... нужно предпринимать контрмеры!
   В дверь постучали. Вошел главный письмоводитель Управления.
   - Чего тебе? - буркнул Хорс-Орс-доду-доду.
   - Пришло  время  ежедневного  доклада  о  поступившей  документации,  -
сообщил  письмоводитель  и  стал  прихорашиваться:  приглаживать   скудные
волосы, поправлять галстук и одергивать пиджак. - Значит, так, - сказал он
звучно, с удовольствием прислушиваясь к себе. - Документ первый.  Входящий
номер...
   - Да ну тебя! - отмахнулся Народный Покровитель. -  Сам  разбирайся  со
всеми этими восходящими  и  заходящими.  Мне  некогда!  Я  мыслю  о  благе
Антупии. И не отвлекай меня по пустякам!
   - Хорошо, - горестно вздохнув, подчинился письмоводитель.  Отказ  нанес
ему  чувствительный  удар.  Ежедневный  доклад  был  для  него   настоящим
праздником. Радостным фейерверком во мраке  будничного  существования.  На
время доклада он как бы становился информационным центром всей Антупии, ее
интеллектуальным средоточением. И вот - отказ!
   Письмоводитель не нашел в себе сил уйти сразу. Он бестолково топтался у
порога и, встретив досадливый взгляд Вождя, пробормотал, бледнея:
   - Есть два документа  за  личной  подписью  Первого  Доверенного  Лица.
Прочесть?
   - Оставь! Сам прочту! Надоел!
   Письмоводитель подал шефу два белых пакета и поплелся из кабинета.
   Содержание документа за подписью Первого было небезынтересно  Хор-Орсу.
Его интересовало, как метет новая метла. Узнав, что бывший секретарь  стал
Первым Доверенным Лицом, он никак не  мог  поверить  в  это.  Непостижимо!
Блеклый молчаливый мальчик на побегушках - и вдруг Первое Доверенное Лицо!
Выбегал себе должность, и немалую. Ловкач!
   Он  вскрыл  пакет,  вынул  плотную  пачку   информационных   сообщений.
Ого-гошеньки! На первом же сообщении гриф первой степени секретности! Так,
так... "О шатаниях в  среде  псевдоинтеллигенции".  "О  Домах  Эвтаназии".
Очень хорошо! Давно  пора  всех  инакомыслящих  в  печь!  "О  контроле  за
искусством".  Интересно!  Что  же  они  предлагают  конкретно?  Непонятно!
"Дисперсия  нежелательных  антигосударственных  флуктуации...   Постоянный
контроль    за    формирующимся    идеологическим    ядром    не    только
противоправительственного толка,  но  и  обычного  негативизма  на  уровне
подсознательного неприятия официальных установок..."  Энтроп  его  возьми!
Как  это  понять?  И  снова  об  искусстве,  наносящем  непоправимый  вред
устоявшимся ценностям, освященным авторитетом государства. О необходимости
постоянного  и  действенного  контроля  и  наблюдения  за   всеми   видами
искусства.
   Во  втором  пакете  содержалось  нечто  настолько   туманное,   что   у
Хор-Орс-доду-доду разболелась голова. Какой-то генный дух... Он дочитал до
пункта "конкретные указания" и с облегчением убедился, что  на  этот  счет
существует одно указание: создавать по территориальному принципу  комиссии
по  выявлению  генного  духа.  С  этим  мог  справиться   любой   из   его
заместителей.
   Он отшвырнул листы и, забросив ногу на ногу,  принялся  размышлять.  Во
всех этих заумных рассуждениях содержалось рациональное зерно, и  касалось
оно искусства. Он сам недавно думал об этом.
   Хор-Орс-доду-доду ухмыльнулся. Ох уж эти умники из аппарата Первого! Не
додумали все  до  конца,  ограничились  половинчатыми  мерами.  Сам  собой
напрашивается вывод: не контролировать искусство,  а  полностью  запретить
его. Раз и навсегда! Ведь что такое искусство по существу своему?  Это  не
пища и не вода, без которых нельзя прожить. Это,  строго  говоря,  вымысел
психически неустойчивых особ, которые видят то, чего нет, и галлюцинируют,
как самые настоящие сумасшедшие.  Ненормальные  пишут,  рисуют,  а  идиоты
читают, смотрят и... восхищаются!
   Народный Покровитель нажал кнопку звонка. Тотчас явился письмоводитель.
На его рыхлом лице светилось радостное ожидание.  Он  не  сомневался,  что
Вождь передумал и решил ознакомиться со всей пришедшей корреспонденцией.
   - Пиши приказ! - величественно изрек Народный Покровитель.
   Письмоводитель поблек. Он достал ручку, блокнот и изготовился писать.
   - Настоящим приказываю, -  начал  Вождь,  и  лицо  его  одеревенело  от
сознания собственной значимости. - Отныне отменяются все  виды  искусства:
литература, живопись, театр и тому подобный вздор. За нарушение приказа  -
тюремная  изоляция  провинившегося.  При  повторении  проступка  -   более
серьезное наказание. Все!
   Пятясь задом,  письмоводитель  удалился.  Хор-Орс-доду-доду  подошел  к
окну, лицо его приняло подобающее ситуации глубокомысленное  выражение,  а
выпученные глаза остекленели.
   Сейчас он размышлял о землянине. Без сомнения, пришелец неблагодарен  и
глуп. Он не ценит, что к  нему  применяют  лишь  методы  мягкой  словесной
обработки.  Ну  что  же,  испросим  у  Первого  разрешения  на  физическую
обработку. По слухам, новый Первый, хотя и любит заумную  болтовню,  но  в
своих  действиях  суровый  реалист.  Хор-Орс-доду-доду   с   удовольствием
вспомнил понравившееся, хоть и не вполне понятное,  место  из  программной
речи Первого Доверенного Лица: "Я не призываю вас  к  жестокости.  О  нет!
Жестокость, по моему мнению, это комплекс  действий,  направленных  против
существующей морали. Жестокость, этот антагонист  гуманизма,  своего  рода
психическая аберрация.  Мы  должны  действовать  не  в  противовес  старой
морали, а так, будто ее не существует вовсе, подчиняясь  только  логике  и
принципу целесообразности. И это будет высшая мораль, новая мораль  нового
времени, которую принес вам - я!"





   Владимир проснулся оттого, что его грубо трясли  за  плечо.  Он  открыл
глаза, увидел на светло-сером  цементном  полу  темно-серую  тень  окна  и
вспомнил, где находится. Рядом с его нарами стояли чьи-то ноги. Стоптанные
пятнистые башмаки нетерпеливо переступили, и  хриплый  голос  над  головой
каркнул:
   - Вставай! Не спать сюда прибыл!
   Володя поднял голову и увидел злое небритое  лицо  стражника.  Тот  был
зол, потому что приходилось действовать не  так,  как  всегда;  доводилось
думать. Если бы пришлось будить обычного заключенного, он бы давно  поднял
его пинком под ребра. Или  вылил  ведро  воды  на  голову.  С  водой  даже
смешнее. Один заключенный решил, что он на реке, и  начал  махать  руками,
будто плывет. Целую неделю ребята просили его рассказать об этом случае и,
слушая, ржали до колик в животе.
   Стражник снова протянул руку к плечу заключенного. Володя перехватил ее
и несильно сжал. Стражник взвыл и, вырвав руку, отскочил к двери.
   - Если еще раз тронешь меня своей грязной лапой, -  сказал  переводчик,
дружелюбно улыбаясь, - то я ее с корнем вырву. Мысль понятна?
   Стражник смотрел на Владимира выпученными глазами и молчал.
   - Не слышу ответа. Может, я плохо объяснил? - забеспокоился Владимир  и
сел на нары.
   Стражник справедливо усмотрел в  этом  движении  угрозу  для  себя.  Он
отступил еще на шаг и часто закивал головой.
   - Понял. Конечно, понял.  Я  осмелился  вас  побеспокоить,  потому  что
господин Ведущий требует вас...
   - Требует? - Владимир удивленно поднял брови.
   - Не требует - просит,  -  быстро  поправился  поумневший  стражник,  -
просит к себе на беседу.
   -  Стало  быть,  -  пробормотал  Владимир  по-русски,  -  этот  Ведущий
принимает по одному заключенному  до  еды.  Жуткие  дела  здесь  творятся.
Ладно, - обратился он к стражнику. - Веди.
   Они  пошли  по  неширокому  коридору.   Над   головой   сонно   жужжали
люминесцентные лампы. Владимир механически отмечал повороты. Он был  собой
недоволен. Вот уже больше недели, словно вещь, переходит из рук в руки.  И
ничего толком не узнал. Людей приличных встретил -  раз,  два  и  обчелся.
Правда, не в таких местах находится, где приличные люди работают.  Но  все
же...
   Остановились перед массивной черной дверью. Она  внушала  уважение.  За
такой дверью, не может сидеть простой служащий.
   Стражник деликатно постучал, уловил разрешающее бормотанье и  пропустил
заключенного в кабинет.
   За небольшим  столиком,  заваленным  папками,  сидел  небольшого  роста
человек и, склонив голову, что-то быстро писал. Владимир не без  удивления
узнал в нем руководителя группы захвата. Ведущий поднял голову,  рассеянно
кивнул и указал на табурет перед столом.
   Владимир сел. Ведущий знаком отпустил стражника и продолжил работу.
   Ведущий давно выработал  для  себя  несколько  психологических  приемов
обработки заключенных. Для личностей, заподозренных  в  интеллектуальности
и, судя по всему, обладающих воображением, он небезуспешно применял "метод
затягивания". Пусть посидит, подумает,  помучается.  Чаще  всего  не  сама
пытка страшна, а ожидание ее.
   Иногда Ведущий намеренно "подсаживал" на  день  или  на  два  в  камеру
своего  агента,  чтобы  тот  покрасочнее  разрисовал   предстоящие   муки.
Напоследок "подсадная утка" глубокомысленно и  таинственно  предупреждала,
что есть такие ужасные пытки, что язык не поворачивается о  них  говорить.
Поэтому лучше промолчать.
   Псевдозаключенного под каким-нибудь  благовидным  предлогом  убирали  и
давали  подопытному  время  поразмыслить.  Порой  эффект  превосходил  все
ожидания.
   Но   сейчас   приходится    торопиться    и    сворачивать    программу
психологического  воздействия.  Руководство  выделило  ему  всего   сутки.
Невероятно мало, но ничего нельзя поделать. Приказ! По  нескольку  раз  на
день интересуются продвижением дела из Управления. Более того, сам  Первое
Доверенное Лицо успел прислать шифрованный запрос. А  в  конце  запроса  -
рекомендация обойтись без калечащих мер воздействия. Попробуй поработать с
такими  жесткими  ограничениями!  Чтобы   подсластить   пилюлю.   Ведущему
намекнули, что дело поручено  ему  как  лучшему  психологу  филии  конторы
внутренней безопасности.


   Володя смотрел на "занятого" Ведущего, и  молчание  надоедало  ему  все
больше.
   - Доду, - обратился он к Ведущему с нарочитой почтительностью. -  Может
быть, вы обратите на меня ваше высокочтимое внимание?
   - Ждите, - ответил Ведущий, не отрываясь от работы. - Я еще занят.
   Владимир без труда понял причину мнимой занятости Ведущего, и  ситуация
стала его забавлять.
   "Ладно, - подумал он. - Этот сыщик должен делать вид, что очень  занят.
А это работа не из легких. Поглядим, у кого нервы сдадут раньше". -  И  он
предался воспоминаниям о последних напряженных днях, в который раз пытаясь
вычленить истину, догадаться, что же случилось с Интиль.
   Прошло полчаса, прежде  чем  Ведущий  оторвался  от  бумаг.  Он  быстро
вскинул голову в надежде успеть поймать на лице  землянина  отражение  его
мыслей. Но попытка  мимического  анализа  не  удалась.  Лицо  заключенного
выражало  абсолютную  безмятежность,  будто  не  в  кабинете   следователя
находился этот странный человек, а в парикмахерской.
   - Приступим к беседе. - Вопреки намерениям, в  голосе  Ведущего  вместо
задушевности привычно прозвучал руководящий металл.
   Володя заулыбался и сразу же ответил:
   - Ничего, ничего. Я не тороплюсь.  Если  вы  не  закончили  работу,  не
стесняйтесь - продолжайте. Так и быть, подожду еще.
   Ведущий заиграл желваками. Первым  порывом  было  осадить  наглеца.  Но
вовремя   спохватился,   сообразив,   что   тогда   вся    психологическая
артподготовка пойдет насмарку. Что собой представляет  землянин?  Глуп  он
или попросту издевается над ним?
   - Волод-и-мир-доду,  разрешите  называть  вас  именно  так.  -  Чувство
непривычной  неловкости  постепенно   исчезало,   и   Ведущий   постепенно
"разгонялся". - Мы изучили факты вашей жизни и пришли к выводу...
   Тут  Ведущий  сделал   заранее   рассчитанную   паузу   и   метнул   на
подследственного  взгляд,   пронзительность   которого   была   отработана
многочасовыми репетициями перед зеркалом.
   Лицо землянина выражало вежливое внимание - и  больше  ничего.  Ведущий
почувствовал  некоторое  разочарование.  Его  богатый  следственный   опыт
приучил к тому, что самые независимые  люди,  попадая  под  кров  сурового
учреждения, теряли львиную долю самоуверенности, а услыхав  фразу  о  том,
что их жизнь изучалась, и вовсе никли. Увы, все мы  не  без  греха.  Стоит
только взглянуть попристальнее  да  копнуть  поглубже.  Иногда  и,  копать
глубоко не приходится.
   - Да... Мы пришли к выводу, что  вы,  многоуважаемый  Волод-и-мир-доду,
занимаете в вашем земном Представительстве положение,  не  соответствующее
вашим высоким дарованиям и неординарным способностям.
   Ведущий снова сделал психологическую паузу. Но неугомонный землянин  не
только не отреагировал на нее должным образом, но тут же влез с бестактным
замечанием:
   - Вы что, имеете возможность продвинуть меня по служебной лестнице?
   - В какой-то мере, - не совсем  удачно  парировал  Ведущий.  -  Я  хочу
поговорить с вами в надежде найти общий язык. У нас есть общие интересы.
   Землянин опять прервал его:
   - Вы для этого похитили меня? Чтобы найти общий язык?
   В который раз  за  короткое  время  беседы  Ведущий  с  трудом  подавил
естественное желание поставить переводчика  на  место.  Он  с  благородным
негодованием   взмахнул   руками,   будто   отгоняя   ужасное   в    своей
безосновательности подозрение:
   - Что вы! Мы  вас  никоим  образом  не  похищали!  Мы  освободили  вас!
Вырвали, рискуя жизнью наших людей, из страшных щупалец  культовой  группы
"Миссия истинного божественного света". Не по нашей вине начались сплошные
недоразумения. Сначала вы  куда-то  исчезли.  Выяснилось,  просто  удрали,
приняв наших работников за каких-то гангстеров. И снова  недоразумение  на
озере - Хорошо,  что  отныне  все  стало  на  свои  места.  Наконец-то  вы
освобождены окончательно!
   Владимир скептически хмыкнул и встал.
   - Ну, спасибо!  Знаете  ли,  я  несколько  выбит  из  колеи  последними
событиями  и  не  готов  к  беседе.  Хочу  сначала  отдохнуть.  Поэтому  я
воспользуюсь   завоеванной   для   меня   свободой    и    отправлюсь    в
Представительство. Беседу нашу, если не возражаете, мы продолжим завтра.
   - Нет! Возражаю! - резко оборвал его Ведущий. Он сжал карандаш с  такой
силой, что сломал его пополам. - Не валяйте дурака, Волод-и-мир-доду!  Вы,
я вижу, все прекрасно понимаете! Давайте начистоту!
   Володя кивнул.
   - Хорошо. Давайте. Только без сказочек о благородных освободителях!
   - Согласен. - Лицо Ведущего  приняло  суровое  выражение.  -  Мы  хотим
узнать у вас одну мелочь. Ее вы можете изложить  за  несколько  минут.  За
вашу информацию вы получите компенсацию.
   Владимир слушал с очень серьезным видом.
   - Я не могу согласиться или отказаться, пока не узнаю, что  за  мелочь,
ради которой организовано мое похищение.
   Ведущий поморщился.
   - Мы ведь договаривались не употреблять это слово "похищение".
   - Что-то я не помню, чтобы давал вам подобное обещание.
   - Хорошо. Не будем отвлекаться.  Что  мы  хотим  узнать?  Мы  пришли  к
выводу, что ваши лидеры дали указание работникам земного Представительства
проводить некоторые  акции,  препятствующие  разработкам  у  нас  наиболее
эффективных видов вооружения. Более того, мы не без основания подозреваем,
что какие-то наши разработки еще неясным нам образом блокируются на  самой
ранней стадии. То есть на той стадии, когда мы сами еще не  можем  оценить
истинную перспективность того или иного вида оружия. Вы понимаете, что  мы
не требуем от вас ни чертежей, ни технических  данных.  Мы  просим  у  вас
мелочь:   сообщите,   какие   именно   разработки    считаются    наиболее
перспективными или, что то же самое,  наиболее  опасными.  Это  все!  Если
согласитесь, то спасете нашу многострадальную Фирболгию. Могу вам со  всей
ответственностью сообщить, что на нас давно точит зубы наш злейший враг  -
Истуния. Ни для кого не  секрет,  что  жители  этой  дикой  страны  злы  и
порочны, жестоки и беспринципны. Общеизвестно, что в  этой  стране  бытует
людоедство и широко распространено кровосмешение. Истуния, вторгнувшись  в
пределы нашей бедной мирной Фирболгии, будет уничтожать  женщин,  детей  и
стариков. Для защиты и только для зашиты нужно нам новое высокоэффективное
оружие.
   - Вы забываетесь, - сухо оборвал его  Владимир.  -  Вы  говорите  не  с
гражданином своей страны, не  имеющим  правдивой  информации  об  Петунии.
Прошу без демагогии. Неужели вы думаете, что земляне  предоставят  Истунии
те сведения, которых не имеете вы?
   Ведущий засопел и метнул  в  землянина  испепеляющий  взгляд.  Встретив
суровый  взгляд  землянина,  он  уставился  в  стол  и   принялся   нервно
разглаживать смятый им лист бумаги.
   - Опасаюсь, что дискуссия у нас, -  сказал  он,  не  поднимая  глаз,  -
довольно безрезультатная. Одно и то же событие, один и тот же  факт  можно
истолковывать по-разному, в зависимости от  позиции.  Давайте  перейдем  к
самым  конкретным  предложениям.  Считайте,  что  я  вам  уже  их  сделал.
Уполномочен заявить, что за согласие сообщить интересующие нас сведения мы
отблагодарим вас.
   - Денег дадите? - в голосе Владимира звучала явная издевка. - Так у нас
на Земле давно их нет.
   - Деньги не предлагаю, - серьезно ответил Ведущий, сделав вид,  что  не
понял иронии. - Мы знаем, что деньги для вас не представляют ценности.  Мы
поможем вам занять соответствующее вашим способностям место. -  Он  поднял
палец и очень веско изрек: - Да! Мы предлагаем вам место...  Посланника  в
вашем Представительстве!
   Володя не сразу понял чудовищный смысл фразы. Он  медленно  поднялся  с
табурета. Ведущий, заметив движение Владимира, истолковал  его  по-своему.
Ему было совершенно ясно, что столь заманчивое предложение должно  вызвать
у землянина сильнейший восторг. Может быть, этот юный осел сейчас  в  пляс
пустится. Ведущий чувствовал себя  волшебником,  который  мановением  руки
открыл перед нищим пещеру, полную сверкающих сокровищ. И это опьянило  его
самого. Он даже почувствовал симпатию к вздорному молодому человеку.
   - ...Вы знаете, что ваш руководитель, Михаил Семенович, немолод. У  нас
есть сведения, что он болен... В наших силах сделать  так,  чтобы  болезнь
унесла его досрочно...
   Владимир  рванул  на  себя  металлический  табурет.  С  душераздирающим
скрипом выдрал его из бетона вместе с  крепильными  болтами,  вскинул  над
головой  и  двинулся  на  Ведущего.  Всемогущий  волшебник   в   мгновение
превратился в насмерть перепуганного кролика. Он тоненько завизжал,  боком
соскочил со стула и метнулся к окну. Огромный землянин был  совсем  рядом.
Ведущий  понял,  что  не  успевает.  Волосы  у  него  стали  дыбом.  Чтобы
перемахнуть через подоконник, нужно несколько секунд. А чтобы опустить  на
голову тяжеленный табурет - всего одно мгновение. Он прикрыл голову руками
и  в  смертельной  тоске  выкрикнул  одно  только  слово.  Выкрикнул,  как
заклинание, то имя, которое могло сохранить ему жизнь:
   - Интиль!
   "Интиль!"  -  пробилось  сквозь   бушующий   океан   ярости.   Владимир
остановился, удивленно глянул на табурет в своей руке, остановил взгляд на
трясущемся лице Ведущего и, аккуратно поставив табурет на  пол,  брезгливо
произнес:
   - Как вы противны! Разве можно так трусить?!
   - Можно, - неожиданно для себя тоненьким голосом ответил Ведущий.
   - Что вы знаете об Интиль! Да успокойтесь, вы так безобразны в страхе!
   Ведущий понял, что надо во что бы то ни стало  перехватить  инициативу.
Иначе он пропал.
   - Интиль... Интиль в наших руках.  Если  вы  будете  несговорчивым  или
снова повторите такую шутку, как сейчас, она может  пострадать.  Да  и  вы
пострадаете, в конце концов. Вам сегодня покажут, как умеют работать  наши
специалисты по  физическому  воздействию.  Только  покажут.  Но  имейте  в
виду... Даю вам срок на размышление... э, скажем до завтра. И ни  секундой
больше!
   Ведущий нажал на кнопку под крышкой  стола  и  заметил,  что  руки  еще
дрожат. Он подумал: какое счастье, что вовремя  нашел  единственно  верное
решение. Иначе валялся бы сейчас у окна с раздробленным черепом.
   - Думать-то я буду, - насмешливо заметил землянин. - Но  о  чем  -  мое
личное дело.
   И  вышел,  сопровождаемый  стражем.  Страж  был  другой,   только   что
заступивший в дневную смену. Этот фирболжец показался Владимиру  знакомым.
Так и есть, он  в  полицейском  управлении  передавал  привет  от  Михаила
Семеновича.
   Шедший сзади страж торопливо зашептал:
   - Владимир! Здесь нет Интиль. Нет ее и в полицейском управлении. Она  в
безопасном месте. Вам лгут,  чтобы  удержать  вас.  Сегодня  с  десяти  до
одиннадцати часов вечера  наружная  дверь  будет  открыта.  Вам  предстоит
пробежать около десяти километров в южном направлении. Там остановитесь  и
ждите.
   - Не понял. Зачем ждать? Кого?
   За спиной у Владимира послышался довольный смешок.
   - Увидите. Сюрприз будет приятен.
   - Спасибо, - Володя чувствовал неловкость  перед  стражем  за  то,  что
недавно подумал о нем дурно.
   - Не поворачивайтесь! - опередил его движение страж. - За  нами  следят
скрытые камеры.





   В смотрах, в неотложных государственных  делах  промелькнуло  несколько
недель.  Народный  Покровитель  был   весьма   доволен:   его   гениальное
предвидение сбылось и, на сей раз. Без  искусства  не  стало  хуже.  Стало
лучше. Намного лучше! Не  стало  тлетворной  заразы,  которая  питает  умы
сомневающихся и колеблющихся.
   Правда, поначалу сбои были даже в армии. Во время учебных  марш-бросков
лихо маршировали солдаты по проселочной дороге. Солнце  полыхало:  рубахи,
потемневшие от пота, липли к телу,  по  лицу  текли  соленые  струйки.  Но
Сай-доду был доволен. Хороши новобранцы! Орлы! Он ухмылялся и,  неизвестно
кому подмигивая, выкрикивал надтреснутым голосом:
   - Запевай!
   Но, сразу же вспомнив о запрете на искусство, испуганно вопил:
   - Отставить!!! Нельзя петь!!!


   Управление Антупийской области предусмотрело ряд  мероприятий,  которые
должны были воспрепятствовать рецидиву искусства.  Так,  например,  бывшие
творческие работники успешно перевоспитывались  в  сельской  местности,  а
наиболее злостных из них изолировали от населения.
   Казалось, предусмотрено было все. Но как-то вечером, уже проваливаясь в
ласковую пучину сна,  Хор-Орс-доду-доду  ощутил  томительную  пустоту  под
ложечкой.  Голод?  Абсолютно   исключено.   Народный   Покровитель   любил
повторять, что забота о своем здоровье, в том  числе  регулярное  принятие
пищи, являлась его священным долгом перед нацией. Но тогда - что? Что?!
   Случилось неожиданное. Предало Вождя его собственное,  казалось,  давно
окаменевшее сердце. Вздрогнуло оно,  затрепетало,  и  слезы  подступили  к
горлу. Вынырнул из глубин памяти голос матери, из далекого далека  донесся
нежный напев колыбельной.
   Склонилось над мальчиком Хором  родное  лицо.  Ласково  лучатся  глаза.
Шевелятся губы. Она  поет  колыбельную.  Но  все  тише  голос.  Удаляется,
сливается с темнотой лицо.
   - Ма-ма... Пой еще... Ма-ма... Не уходи...
   Мама? Что за чушь?! И что это за песня?
   Народный  Покровитель  проснулся  окончательно  и,  резко  соскочив   с
постели, забегал  по  спальне.  Ноги  цеплялись  за  длинный  ворс  ковра.
Хор-Орс-доду-доду с проклятиями высвобождал их  и  стервенел  еще  больше.
Надо же: колыбельная! Какое коварство! Искусство попыталось  пробраться  к
нему в самом невинном обличье! Чуть было  не  застало  врасплох!  Но  если
такое случилось с ним самим, то что можно говорить о рядовых людях?
   Хор-Орс-доду-доду, как был в пижаме, вбежал в кабинет и срочно вызвал к
себе письмоводителя. Письмоводитель явился  не  сразу,  и  это  взбеленило
Вождя еще больше. И  хотя  письмоводитель  вбежал  трусцой,  его  встретил
отборнейший мат. Вид Вождя был страшен, в углах рта пузырилась пена.
   - Пиши приказ! Пусть только не выполнят! Я их... Я им...

   Хочу напомнить гражданам достойным,
   Что надлежит им всем повиноваться
   Моим велениям, искусство запретившим!..

   Письмоводитель  ничего  не  записывал,  а,  разинув  рот,  с  безмерным
удивлением смотрел на Вождя.
   - Ну, в чем дело?! - заорал Хор-Орс-доду-доду.
   - Прошу милостиво простить меня, - жалко  улыбнулся  письмоводитель.  -
Но... Ваш приказ... Это - стихи!..
   - Как стихи?! Какие стихи?!
   Под  пронзительным  взглядом  Вождя  в  бедной  голове   письмоводителя
спутались все  мысли.  Язык  его  совершенно  самостоятельно  молол  нечто
несусветное:
   - Какие? Такие...  Этакие...  Стихи,  которые...  Рифмы  когда  и  тому
подобное. Ямб... Анапасть... Амфибрюхий...
   Неимоверным усилием воли Народный Покровитель взял себя  в  руки.  Надо
было немедленно найти выход из дурацкого положения.
   -  Стихи...  Разумеется,  стихи.  Я  специально   произнес   приказ   в
стихотворной  форме,  чтобы  посмотреть,  как  ты   прореагируешь.   Хотел
проверить, как вы выполняете мой приказ о запрете всех видов искусства.  В
том числе и о запрете на стихи. Искусство должно пресекаться, от  кого  бы
оно ни исходило, какую бы форму не принимало. А  теперь  -  пошел  отсюда!
Мыслить буду!
   Хор-орс-доду-доду отослал письмоводителя и ушел  в  спальню.  Но  долго
еще, ой как долго, не мог заснуть мудрый вождь процветающей Антупии.


   Следующие две недели прошли относительно  спокойно.  В  начале  третьей
Фис-Кал-доду донес, что среди населения (слово "народ"  он  употребить  не
решился) распространяются зубоскальные четверостишия.  Стишата  маленькие,
легко запоминающиеся. Содержание их преподлейшее  и  пренаиглупейшее,  так
как задевает священную особу Вождя.
   Прослушав   с    видимым    безразличием    несколько    четверостиший,
Хор-Орс-доду-доду все же  не  выдержал,  взорвался  угрозами  и  экстренно
затребовал к себе письмоводителя.
   Письмоводитель  явился  незамедлительно  и  остановился  на  безопасном
расстоянии. Дрожали от страха его колени, руки и даже щеки.  Кончик  ручки
выбивал глухую дробь по блокноту. Казалось, дятел стучит  по  набухшей  от
дождя коре.
   Письмоводитель  поднял  голову,  но,  увидев  выражение  лица  шефа,  в
невыразимом ужасе поспешно опустил ее.
   - Записывай! - трубным голосом  возопил  Вождь.  -  Строжайший  приказ!
Выполнить незамедлительно!
   Глаза у Народного Покровителя были  выпучены  до  такой  степени,  что,
казалось, плавают на некотором расстоянии от лица владельца.

   Не нужны стихи народу -
   Знаю я наверняка!
   И мутить не стоит воду:
   Тяжела моя рука!!!

   Застонав, письмоводитель прислонился пылающим лбом к стене.
   - Что такое?! Тебе снова что-то не  нравится?!  -  в  бешенстве  заорал
Хор-Орс-доду-доду. - Что на этот раз тебя смущает?! Дурак!!!
   -  Это  тоже  стихи,  -  пролепетал  секретарь,  и  его  покатые  плечи
затряслись от рыданий. - Я умоляю, не надо меня больше испытывать!
   Взор Вождя стал безумен.
   - Не верю! Нет, не верю коварным напевам! Позвать ко мне  этого,  -  он
пощелкал пальцами. - Ну, этого, вредителя, специалиста по литературе.
   Вид Вождя был так  страшен,  что  его  приказание  бросились  выполнять
незамедлительно. Не прошло и часа,  как  из  какого-то  узилища  доставили
литературоведа. Еще месяц назад это  был  сорокалетний  цветущий  мужчина,
совершенно удовлетворенный жизнью  и  имеющий  вполне  умеренные  взгляды.
Сейчас перед Народным Покровителем стоял на  дрожащих  от  слабости  ногах
древний старик с потухшим взглядом. Полосатая одежда висела на нем, словно
на огородном пугале. Он бессмысленно таращился на  присутствующих,  и  его
беззубая челюсть беспрерывно двигалась, будто осужденный что-то жевал.
   - Послушай, литературовед! - прокричал ему на ухо письмоводитель. - Вот
эти строки (он процитировал последний приказ Хор-Орс-доду-доду) - это  что
- стихи или нет?
   Литературовед, приставив ладонь к уху, выслушал письмоводителя. На  его
лице появилось осмысленное и даже несколько ироничное выражение.
   - Да. Это стихи, - прошепелявил он. Потом помолчал, в его глазах что-то
тускло замерцало, и он, глядя со злорадством прямо в лицо Великого  Вождя,
закончил: - Но стихи эти крайне плохи...
   - Ах ты!.. Убрать! Палками забить! - заверещал Вождь. -  Назад  его!  В
самый глубокий подвал!!! Крысам на съедение! Прочь отсюда все! В-о-о-н!!!
   Объятые ужасом работники Управления брызнули из кабинета.
   Хор-Орс-доду-доду  долго  не  мог  успокоиться.   И,   странное   дело,
наибольший его гнев вызвало не столько  то,  что  литературовед  осмелился
обозвать  его  приказ  стихотворением,   сколько   то,   что   он   назвал
стихотворение плохим.
   Еще через неделю Фис-Кал-доду сообщил, что Антупию охватила  небывалая,
неслыханная по масштабам эпидемия... частушек. Их  пели  все,  начиная  от
едва научившихся говорить детей до глубоких  стариков.  В  частушках  этих
оскорбляется величие Народного Покровителя,  иногда  затрагивается  Первое
Доверенное Лицо, а в нескольких (страшно даже подумать!) сам  Непостижимый
подвергается насмешкам!
   Вождь метался по кабинету и яростно дергал указательным пальцем.
   - Пиши! - громыхал он, и вобравший голову я плечи письмоводитель больше
всего на свете хотел стать маленьким, совсем  крохотным  -  невидимым  для
грозного ока Вождя. - Пиши новый приказ!

   Запрещаю вам петь - всем!
   А не то - разорву и съем!

   С жалобным писком письмоводитель метнулся за дверь и уже  из  приемной,
просунув голову в дверную щель, пролепетал:
   - Это тоже стих.
   Голова письмоводителя исчезла,  и  утвердившаяся  на  ее  месте  голова
литературоведа ехидно подтвердила:
   - Да, да, да! Это, действительно, тоже как  бы  стихотворение.  Но  еще
хуже предыдущего! Просто дрянь!
   -  А-а-а!  -  нечеловеческим  голосом  вскричал  Народный  Покровитель,
бросаясь к двери.
   Дверь с грохотом захлопнулась.  Хор-Орс-доду-доду,  тяжело  со  свистом
дыша,  прислонился  к  ней,  пытаясь  собраться  с  мыслями.   Ничего   не
получалось. Он хватался за одну мысль и тут же  терял  другую.  Неодолимая
тоска все сильнее мучила его. Жизнь становилась невыносимой.  Он  пытается
призвать к порядку целую страну и не может выполнить  собственный  приказ.
Это ловушка! Ловушка, из которой нет выхода!
   И это - конец. _Конец_!
   Письмоводитель,  Фис-Кал-доду  и  литературовед,  сидящие  в  приемной,
услыхали сухой щелчок пистолетного выстрела. Когда они вбежали в  кабинет,
все было кончено. Великий Вождь, Народный Покровитель, бывший  Магистр  по
планированию тайных акций Хор-Орс-доду-доду лежал ничком на полу у дивана.
Тело его вытянулось, словно покойный перед смертью сам  себе  дал  команду
"Смирно!" и неукоснительно выполнил ее.





   Каким прелестным ребенком был Махуня-доду  каких-нибудь  тридцать  пять
лет тому назад! Он весь состоял из прелестнейших нежных губок  бантиком  и
доверчиво распахнутых огромных голубых глаз.
   Окружающий мир состоял по преимуществу из ответных улыбок, восторженных
восклицаний "прелесть ты моя!", сладостей  в  неограниченных  количествах,
бескозырки с развевающимися ленточками, бега до одышки и смеха  до  потери
сил - в ароматных прохладных недрах старого сада.
   А в самой глубине сада был пруд. Корни старых деревьев,  отполированные
шортами до блеска, словно диковинные стулья, корячились на берегах его.
   Махуня сидел на них, сосредоточенно глядя на поплавок. А  он  застывал,
будто врастал в зеленовато-черную, кажущуюся бездонной воду.  И  непонятно
было, сколько времени прошло... Минута, час? Вечность?..
   И только удлиняющиеся тени да усиливающаяся прохлада давали знать,  что
наступил  вечер.  Тут  Махуня  слышал  звонкий  окрик,  чуть   заглушенный
расстоянием и зарослями:
   - Мах-у-у-ня! Ры-ба-чо-о-к! Ужинать!
   Окриком этим узаконивалось время, давался  ему  точный  отсчет"  прошло
только несколько часов.
   Домой после рыбалки Махуня возвращался как будто  немного  не  в  себе:
молчаливый,  сосредоточенный.  На  вопросы  не  отвечал  или   раздраженно
огрызался.  Но  и  это  приводило  в  восторг   романтически   настроенную
многочисленную  родню.  "Как  тонко   чувствует   природу!",   "Какой   он
своеобразный ребенок!". Но  Махуню  восторги  не  трогали.  Мальчик  давно
привык к мысли, что он исключительный, особенный. И громкие восхищения его
неповторимой  особой  стали  для  него  давно  привычным  шумовым   фоном.
Привычным и необходимым.
   Первый тревожный звонок раздался, когда  ему  было  лет  девять-десять.
Пришли к ним  гости.  И,  чтобы  дети  не  мешали  интеллигентному  трепу,
отослали Махунечку с его однолеткой - мальчиком в такой же  матроске  -  в
сад погулять.
   Мальчик Махунечке сразу же не понравился - толстый, малоподвижный и  ни
разу  не  похвалил  его,  Махунечку.  Это  показалось  странным  и   очень
неприятным. Махунечка решил про себя,  что  мальчик  очень  плохой  и  его
непременно надо проучить.
   - Давай погуляем во-о-н по той дорожке, - предложил он толстяку, и  его
прелестные губки зазмеились в улыбке.
   Мальчик кивнул, и они свернули  в  боковую  аллею.  Махунечка  старался
оттеснить гостя вправо. Там росли прямо у дорожки заросли злющей  крапивы,
а юный гость был в шортах. Когда  они  дошли  до  самых  густых  зарослей,
Махунечка, выбрав удобный момент, сильно толкнул мальчика,  и  тот  угодил
прямо в середину куста.
   Эффект оказался великолепным.  Нежное  личико  Махунечки  зарделось  от
радости. Вопли пострадавшего  всполошили  весь  дом.  Толстяк,  казавшийся
таким неповоротливым, резво выскочил  из  крапивы  и  помчался  к  дому  с
неожиданной скоростью.
   Махунечку тогда не наказали. Трудно было не поверить, что все произошло
случайно, глядя в эти прекрасные глаза с застывшими бриллиантами  слез  на
них. Поверил даже потерпевший.
   И  детей  снова  отправили  гулять,  посоветовав  на  этот   раз   быть
осторожнее.
   На сей  раз  они  пошли  по  центральной  аллее,  по  любимому  Махуней
маршруту. На развилке двух  дорожек  стояла  ветхая  островерхая  беседка,
оплетенная диким виноградом. Дети друг за дружкой вошли в нее  и  невольно
приумолкли. Внутри было темно, и только через щели  между  посеревшими  от
старости досками прорывались полосы света. Пахло зеленью и гнилым деревом.
Пол под ногами скрипел и мягко прогибался.
   - Вот здесь, - начал Махуня, желая показать, где он прячет удочки.  Но,
заметив  испуг  малолетнего  гостя,  бледно  улыбнулся  и   изменив   свое
намерение, таинственно зашептал: - Вот здесь вчера я видел  во-о-от  такую
змеюку, - показал, какая была змея, и мальчик застыл от ужаса. - Это  тебе
не крапива! Она побольнее жалит! - И закончил намеренно беззаботно:  -  Да
ты не бойся! Они тут на ночь собираются. А днем одна-две спят - не больше.
   У гостя вырвались сдавленные рыдания. Громко плакать он  боялся,  чтобы
не услышали змеи.
   Махунечка вовремя опомнился,  сообразив,  что  пугливый  дурачок  снова
побежит жаловаться. А на этот раз могут поверить гостю.
   - Не бойся, дурашка! Сегодня, кажется, их тут нет. Ушли подышать свежим
воздухом. На вот удочки. Пойдем рыбу ловить на пруд.
   Мальчик покорно  тащил  связку  удочек  и  всхлипывал.  Махунечка  шел,
засунув руки в карманы, насвистывая и довольно посмеиваясь. Досада оттого,
что  ему  навязали  этого  толстяка,  испарилась.  Теперь  он  понял,  что
появилась  возможность  поразвлечься.  И  это  новое   развлечение   могло
превзойти все прежние развлечения.
   Они  подошли  к  пруду,  взобрались  на  корни  и  забросили  удочки  в
таинственные глубины. И снова вода связала время, уничтожила все  движение
окрест. Существовало  только  темное  стекло  пруда.  Сердце  стучало  все
медленнее, все тише. Хотелось слиться с тишиной и неподвижностью.
   Но досадное  и  глупое  событие  разорвало  волшебные  путы.  Неуклюжий
дурачок первым поймал рыбку. У нее была  широкая  черная  спинка  и  бока,
блестящие темным золотом. Со стороны гостя это явная  подлость.  На  _его_
удочку, на _его_ наживку, в _его_  пруду  -  и  поймать  первым.  И  такую
невиданную рыбу! Сказочную! Небывалую!
   Значит, именно такую рыбу никогда не поймать ему, владельцу этого пруда
и этой рыбы. Ну, погоди!
   Но и на сей раз, вспомнив кудахтанье родственников,  Махуня  сдержался.
Он только покосился на рыбу и процедил с максимально возможным презрением:
   - Подумаешь! Такую  мелочь  я  всегда  выбрасываю!  -  и  с  ненавистью
уставился в свой замерший поплавок.
   Через  несколько  минут  снова   свершилась   непостижимая,   подлейшая
несправедливость. Толстяк поймал рыбку  еще  лучше  первой.  Он  суетился,
отвратительно радуясь удаче, и никак  не  мог  вынуть  крючок  из  толстой
рыбьей губы. Рыба была  покрыта  скользкой,  остро  пахнущей  слизью.  Она
билась в руках так отчаянно, будто понимала: сейчас  или  никогда!  Пальцы
маленькой детской ручки не смыкались на толстой рыбьей спине,  но  мальчик
все же сумел вынуть крючок и, чуть ослабив хватку, собрался бросить улов в
ведро. Но рыба изогнулась дугой,  дернулась  и,  сверкнув  темным  золотом
чешуи, тяжело плюхнулась в воду. Пошли волны, заколыхались кувшинки.
   Махунечка  злорадно  захохотал.  Он  бросил  свою  удочку   на   берег,
соскользнул с корня и тихонько подобрался к причитающему  толстяку.  Когда
противный мальчишка нагнулся за удочкой, Махуня изо всех сил дал ему пинка
чуть ниже спины.
   Мальчик испуганно вскрикнул и  упал  в  воду  вниз  головой.  Махунечка
взвизгнул от радости и запрыгал по берегу на одной ножке.
   - Выплывет - не  выплывет!  Выплывет  -  не  выплывет!  -  немузыкально
распевал он и продолжал прыгать, показывая язык  расплывающемуся  по  воде
коричневато-зеленоватому пятну потревоженного ила.
   Мальчик выплыл. "Бездонное" озеро Махунечки оказалось довольно мелким и
илистым.
   - Ах ты, мерзкий мальчишка! Отвратительный  ребенок!  -  услыхал  вдруг
Махунечка рассерженный женский крик и не сразу понял, что это относится  к
нему. Никто никогда еще не называл его так.
   Он повернулся и увидел, что, подобрав белоснежное платье, к ним  спешит
молодая  воспитательница  юного  гостя.  Она  подбежала  к   Махунечке   и
непедагогически ухватила его за ухо.
   - Безобразный ребенок! Хулиган!  -  приговаривала  она  и  все  сильнее
закручивала ухо.
   Махунечка смотрел на молодую воспитательницу, на ее красивое  лицо,  на
высокую грудь, часто вздымающуюся от бега. И вдруг боль в  ухе  показалась
ему сладкой-сладкой, приятной-приятной. Лучше всего, что ощущал  до  этого
времени.
   Воспитательница увидела странную недетскую улыбку на губах Махунечки и,
оторопев, отступила.
   - Маленькое чудовище, - растерянно проговорила она и, ухватив  за  руку
незадачливого воспитанника, потянула его к дому.
   Толстяк оборачивался и грозил  кулаком.  Но  Махунечка  не  обращал  ни
малейшего внимания на пустые угрозы.
   Он не спеша собирал разбросанные по берегу удочки и пытался  воссоздать
в своей памяти впервые пришедшее к нему остро-сладостное чувство.
   Шли годы. Махунечка взрослел, набирался  ума-разума.  В  отрочестве  он
совсем забросил рыбную ловлю. Теперь больше внимания уделял охоте.
   Он научился мастерски делать луки и без промаха  стрелять.  Мог  часами
сидеть в засаде, поджидая одичавших котов. И когда те, одурев от  брачного
пыла и совсем утратив бдительность, появлялись на поляне,  Махуня  ласково
улыбался и, закусив губу до крови, стрелял. Важно, чтобы рана оказалась не
смертельной.  Пораженный  стрелой  кот  высоко   подпрыгивал   и   начинал
быстро-быстро вращаться, будто хотел  поймать  собственный  хвост.  Махуня
смеялся до слез. Особенно забавны были  вопли,  которые  издавал  раненный
кот.
   Но Махуня не давал себе расслабиться.  Он  стремительно  выскакивал  из
засады, спешил к животному и набрасывал на него куртку. Порой кот  успевал
поцарапать Махуню. Раны ныли так приятно...
   Теперь предстояло самое интересное - решить: то ли повесить кота, то ли
закопать живьем. Или придумать еще что-нибудь смешное в таком же духе... В
эти минуты Махуня чувствовал себя самим Логосом, вершителем судеб.
   С возрастом  Махуня  уразумел  еще  кое-что.  А  именно:  людей  мучить
интереснее, чем  животных.  Возможность  мучить  физически,  к  сожалению,
выпадала крайне  редко.  Но  оказалось,  что  можно  истязать  человека  и
словесно.
   Вот, например, когда Махуня учился на последнем  курсе  школы  Духовных
Постулатов, он крепко-накрепко подружился с тихоней  и  хлюпиком  Семегой.
Махуня поддакивал многоумным рассуждениям Семеги, доставал ему  интересные
книги и подкармливал беднягу завтраками,  которыми  его  усердно  снабжали
домашние. Семега-дурачок не сомневался, что лучше и  надежнее  друга,  чем
Махуня, у него нет. И познакомил, глупышка, со своей  девушкой.  Худовата,
ключицы торчат и грудь едва просматривается. На женский минимум не тянет.
   Махуня на правах друга  Семеги  встречал  ее  из  библиотеки,  провожал
домой,  цветы  дарил.  И  делал  комплименты.  Массу  комплиментов.  Прямо
удивительно, как люди, считающие себя интеллектуалами, доверчиво принимают
самые лживые и грубые комплименты!
   В один из вечеров он  взял  ее  за  руку.  Рука  слабо  вздрогнула,  но
осталась в его  руке.  И  Махуня  понял,  что  дело  выиграно.  Еще  через
несколько вечеров он ее поцеловал. А  еще  через  неделю  добился  от  нее
всего, чего хотел.
   Утром, зареванная и  счастливая,  она  сказала,  неизвестно  перед  кем
оправдываясь:
   - Это настоящая любовь. Я в ней не властна. И Семега меня не осудит. Он
поймет. Он, несмотря ни на что, хороший человек.
   Махуня усмехнулся и промолчал.
   Днем он свел их вместе и сказал, пристально глядя в глаза  то  ему,  то
ей:
   - Вот и все. Поигрались в благородство - и хватит!
   Семега, даром что интеллектуал, о чем-то догадывался. Он кротко  глянул
на Махуню покрасневшими глазами и, бледнея, шепнул:
   - Ты о чем, друг Махуня?
   И тут, хотя ее никто  не  просил,  в  разговор  вмешалась  девица.  Она
закусила губу и сказала с отчаянным видом:
   - Семега, милый. Мы должны сказать тебе. Мы любим друг друга. И я стала
его женой. Неофициальной.
   В лице Семеги не было ни кровинки. Он неслышно шевелил губами, повторяя
за девицей каждое слово.
   Махуня выждал, чтобы дать им возможность проникнуться  своими  высокими
чувствами. А потом бросил, мерзко хохотнув:
   - Это значит, что девица твоя, ангел твой, как  ты  говорил,  спала  со
мной. Дурак ты, друг Семега. Придурок жизни, говоря попросту. Идеалист! Ты
ее обоготворял, а она простая потаскушка. Как и все они, впрочем.  Любовь,
- он скорчил кислую гримасу. - Какая там любовь?! В сексе она без понятия,
хоть и старается. Нужна она мне больно, тарань  твоя  пересушенная!  Девка
должна быть в меру упитанной и глупой.
   Семега как-то странно закашлялся, и из глаз его вдруг брызнули обильные
детские слезы. Девица дрожала, и лицо у нее было совершенно бессмысленное.
   - Ну, ну, - удовлетворенно произнес Махуня,  с  наслаждением  оглядывая
их. - Вы тут повыясняйте отношения. А я пойду, наверное. Больно  скучно  с
вами. Где весь ваш глубокий ум? Выветрился на  словесных  сквозняках?  Где
выход? Нет? То-то!
   И ушел, насвистывая.


   Но и такие забавы скоро показались Махуне пресными.
   Однажды он задумал интересную акцию. К ней  он  готовился  целый  день:
доставал горючее, приволок из другого конца сада огромную кучу хвороста  и
крепкие сухие чурки.
   Вечером вся семья Махуни собиралась за  столом  вместе:  тетушка,  дед,
бабка, престарелая двоюродная сестра и отец с матерью. Его к чаю не  ждали
- привыкли за последнее время к частым отлучкам милого сорванца.
   Махуня представил неряшливую бабку в халате, до черноты  измазанном  на
животе; суетливую,  крикливую  мамашу;  чопорного  отца  в  ортопедическом
корсете высокого крахмального воротничка. Вспомнил - и досадливо фыркнул.
   - Погодите, родственнички, - прошептал он и с  безумной  энергией  стал
тащить бревнышки к дому.
   Он подпер ими дверь, деловито проверил, прочно  ли  закреплены  бревна.
Потом отвинтил крышку канистры и пошел вокруг дома, через каждые два  шага
обливая  стены  едко  пахнущей  темно-синей  жидкостью.  Затем   осторожно
заглянув в окно и увидел, что семья в полном сборе сидит за столом и  пьет
чай.
   Внезапно Махуня крякнул от досады. Он совсем забыл об окнах! _Они_ ведь
могут выбраться через окна. Какая непростительная оплошность!
   Но ничего не поделаешь! Надо начинать! Сделал шаг назад и бросил спичку
в темную лужицу возле стены. Земля вспыхнула,  огонь  метнулся  на  стену,
вспорхнул  вверх  и,  вздрагивая,  будто  желая  разом  обнять  весь  дом,
взметнулся под крышу.
   Пламя разгорелось быстро. Оно гудело, ревело, как голодный дикий зверь,
почуявший близкую добычу. Вверх, в самое небо,  улетели  снопы  искр.  Все
было очень красиво и очень  похоже  на  праздничный  фейерверк.  Из  дома,
покрывая  рев  пламени,  доносились  испуганные  вопли,  и  в   освещенном
прямоугольнике окна метались тени человеческих фигур.


   Виновника нашли быстро.  Люди  в  черных  плащах  с  жесткими  кулаками
отвезли Махуню в какое-то учреждение, где ворота открывались и закрывались
дистанционно. Люди в черном втолкнули его в пугающе  большой  кабинет.  За
столом сидел небольшого роста, странно улыбчивый человек.
   Он встал из-за стола, развел,  будто  для  дружеских  объятий,  руки  и
напевно произнес:
   - Давненько мы за тобой наблюдаем. Но сегодня ты созрел.
   Махуня с отвращением принюхивался к своим рукам,  пахнущим  горючим,  и
настороженно поглядывал на улыбчивого человека. А тот продолжал:
   - Такие люди  нам  нужны.  Не  пугайся!  Отныне  будешь  заниматься  на
закрытых курсах Конторы внутренней безопасности по классу специалистов  по
физическому воздействию.  Темные  люди  называют  выпускников  моей  школы
палачами. Но это не так! Это в самом точном понимании слова - специалисты.
Виртуозы боли.  Они  изучают  самую  совершенную  современную  технику,  с
помощью которой производится воздействие на объект. Все три года  обучения
тщательнейшим образом штудируют психологию. Ведь понятно, что воздействуем
мы на человека не ради самого воздействия. Это было бы слишком жестоко. Ты
согласен?
   Махуня понял, что вопрос задан чисто риторический.  Выбора  у  него  не
было... да и специальность вроде бы интересная.
   И он медленно наклонил голову в знак согласия.





   Брезентовый верх машины отвратительно хлопал. Дверцы приставали  плохо,
и в кабину врывался холодный порывистый ветер. Старые рессоры  ослабли,  и
на малейшей выбоине машину бросало так,  что  в  животе  что-то  неприятно
дергалось и екало.
   После каждой выбоины - то есть, почти не переставая,  -  водитель  крыл
самыми черными словами и механика, и организацию, в которой  все  запчасти
приходится  доставать  на  стороне.  Почему  для  машин  захвата  все:   и
запчастями хоть завались, и горючим хоть залейся? И отпуск  водителям  там
чуть не в два раза больше. А тебе отходы Энтропа под нос!
   Тугон-доду, помощник мастера по физическому  воздействию,  как  всегда,
помалкивал. Его тупая физиономия заросла щетиной,  по  цвету  и  прочности
напоминающую медную проволоку.
   Тугон-доду считал, что повода для каких-либо особых чувств нет. Обычный
день. Обычная поездка на работу. Только и разницы, что на этот  раз  не  с
фирболжцем доведется работать, а с землянином.
   Махуня-доду, предвкушая интересный поединок, всю дорогу улыбался  ясной
улыбкой, с интересом поглядывая  по  сторонам.  Все  вокруг  казалось  ему
несказанно красивым и волновало до слез. Перед самым Управлением в избытке
чувств он воскликнул, обращаясь к Тугон-доду:
   - Ах! Какое небо голубое!!!
   - Где? - проворчал помощник, то ли не поняв, то ли не расслышав.
   - Да мы уже проехали,  -  с  досадой  отмахнулся  Махуня-доду,  и  тень
набежала на его одухотворенное лицо.
   Не без огорчения мастер по  физическому  воздействию  подумал,  что  на
работе абсолютно не с кем пообщаться, поговорить о чем-нибудь возвышенном.
В ходу только две темы: водка и женщины. Так и отупеть  можно  культурному
человеку!
   И место работы не самое лучшее - подвал. Никакой техники безопасности и
сыро!  Жена  специальный  шерстяной  пояс  сшила.  И  все  равно   достает
радикулит.
   Еще на курсах поучали: психологически - подвал самое  подходящее  место
для   физического   воздействия.   Возникает    ощущение    безысходности,
оторванности от всех и вся. Демагогия все это! Просто, когда сдается новое
здание, службы так называемого первого эшелона занимают лучшие кабинеты  и
этажи. А службе физического воздействия, как всегда, - подвал.
   Обидно, очень обидно, что столь важной службе отвели  наихудшие  места!
Что бы они делали без нас?! Откуда бы черпали информацию?!
   Землянина не вели до самого обеда.  Махуня-доду  волновался,  несколько
раз, многословно извиняясь, звонил в отдел согласования. И каждый раз  ему
грубо советовали не лезть раньше времени, что он  еще  успеет  попробовать
свежей  кровушки.  В  словах  этих  Махуня-доду  с  огорчением  чувствовал
пренебрежение, а то и вражду. Обидно и непонятно! Одно ведь дело делаем!
   Легко им говорить, а ему не терпелось приняться за работу.
   Он незаметно для Тугон-доду посмотрел в карманное зеркальце, с  которым
не расставался никогда. На него смотрело приятное,  вполне  интеллигентное
лицо. Но у глаз - ах, ведь совсем  недавно  их  не  было!  -  да,  у  глаз
появились предательские  морщинки,  веером  расходящиеся  в  стороны.  Они
появились от привычной доброй улыбки.
   Растянул кожу двумя пальцами - морщины исчезли. Убрал  руку  -  морщины
появились вновь.
   - Кожу рожи время гложет, - сказал Махуня-доду с неудовольствием.
   Помощник тупо уставился на шефа и, ничего не поняв,  на  всякий  случай
неопределенно хмыкнул.


   Землянина привели после двух и поместили  в  комнате,  соседствующей  с
пыточной. В стене было  небольшое  застекленное  окошечко,  через  которое
испытуемый мог видеть, что делается в пыточной.
   Палачи только-только кончили обедать. Махуня-доду перед  новой  работой
был радостно возбужден, и ему почему-то захотелось выпить, хотя обычно  он
избегал алкоголя. Работа есть работа. А работа и алкоголь - несовместимы.
   Но сегодня... Сегодня был день особенный. Предстояла борьба  с  трудным
противником. Проверка, так сказать, в бою таланта мастера  по  физическому
воздействию, его профессиональной квалификации. Захотелось взбодриться.
   Тугона-доду никогда не мучили ни комплексы, ни  принципы,  ни  желудок.
Похоже, он и не догадывался об их существовании. Как всегда перед работой,
он выпил двести граммов отвратительно пахнущей жидкости и заел чрезвычайно
вонючим репаном. Махуня-доду всерьез подозревал, что помощничек специально
выискивает на рынке такой  сорт,  чтобы  досадить  шефу.  Не  помогали  ни
уговоры, ни наказания. И Тугона-доду пришлось оставить в  покое.  Выгонять
его было нельзя.
   Если  у  Махуни-доду  был  талант  высшего  порядка,  умение   находить
неожиданные сочетания  воздействий  и  добиваться  нужного  результата  в,
казалось   бы,   абсолютно   безнадежных   случаях,   то   Тугон-доду    -
исполнитель-виртуоз. Такие ассистенты рождаются раз в сто  лет.  Во  время
пытки он понимал шефа с полуслова,  с  полувзгляда.  Казалось,  он  читает
мысли. Нервные окончания обнажить? Одно движение раздиралки - и  вот  оно,
нервное  плечевое  сплетение.  Скальпель  проникал  на  нужную  глубину  с
точностью до ангстрема. Единственное, что могло помешать его  работе,  это
запрет на пойло.  Трезвый  он  становился  медлительным,  приказывать  ему
приходилось  дважды  и  трижды.  И  руки  Тугона-доду  -  руки  ювелира  -
становились неуклюжими, как лапы землеройной машины.
   По правилам полагалось  притворяться,  что  они  не  замечают  будущего
клиента. Махуня-доду делал вид, что объясняет нюансы обработки новичку.
   - Мы же с тобой, друг Тугон, не садисты какие-нибудь, не изверги?
   Тугон мотал нечесаной  головой  и  мычал  что-то  в  том  смысле,  что,
действительно, никакие они не изверги и, упаси Логос, не садисты.
   -  Что  требует  наш  гуманнейший  закон,   составленный   многомудрыми
руководителями государства нашего? Я чувствую в тебе  живейший  интерес  к
этому вопросу.
   Махуня-доду  смотрел  на   помощника,   словно   ожидая   вопросов   от
любознательного неофита. Тугон упорно молчал.  Он  поминутно  дергался  от
сильнейшей  икотки,  распространяя  удушающий  запах  любимого  им  пойла.
Махуня-доду продолжал стойко улыбаться.
   "Перебирать лишку  стал,  падаль!"  -  подумал  он  и,  скрепя  сердце,
продолжал спектакль, решив отвести помощнику пассивную роль.
   - Хорошо, мой друг,  я  объясню  тебе.  Мы  не  сразу  воздействуем  на
подозреваемого, как утверждают злостные противники наши. Сначала взываем к
разуму  человека,  к  его  совести,  не  желая  причинять  ему   напрасные
страдания, ибо его страдания мы  переживаем  так  же  остро,  как  и  свои
собственные.  Вначале  мы  демонстрируем  обвиняемому  орудия  физического
воздействия. И это называется пытка словесная,  "вербалис".  Мы  объясняем
суть и назначение каждого предмета в пыточной.
   Махуня-доду покосился  на  окошечко,  чтобы  посмотреть,  как  землянин
реагирует на объяснения, и остался  доволен.  Нос  землянина  скользил  по
стеклу любопытной улиткой, и лицо его выражало напряженнейшее внимание.
   - Что мы преследуем нашей благородной деятельностью?  А  мы  преследуем
нашей благородной деятельностью великую цель - выявление носителей генного
духа. То  ли  землянами  вольно  или  невольно  был  занесен  к  нам  этот
геноидентичный вирус, то ли  на  Фирболгии  враги  ее  в  тиши  колдовских
лабораторий  тайно  синтезировали  его  с  помощью  богомерзких  ревертаз,
дьявольских  лигаз  и  адских  синтетаз.   Попадая   даже   в   гражданина
благонамеренного, он превращает его в носителя генного духа. И вот уже  он
не гражданин, но верный раб злобного врага рода человеческого  -  ужасного
Энтропа! И человек знает об этом! Знает!!! Знает, но сказать не желает.  А
мы ему поможем, поможем...
   Тут Махуня-доду вынужден был прервать поучительную речь. Идиоту  Тугону
по сценарию надлежало выражать напряженнейшее внимание. Вместо  этого  он,
выворотив ногу, скусывал мозоль на  большом  пальце  щипчиками  из  малого
пыточного набора.
   Махуня-доду произнес тишайшим шепотом:
   - Положи инструмент, дубина! Иначе я им сделаю то, после чего жена твоя
домой тебя не примет!
   Тугон-доду посмотрел на шефа и содрогнулся.  Нежнейшая  из  его  улыбок
предвещала нечто страшное. Тугон быстро положил инструмент на место и,  не
мигая, уставился на Махуню-доду. Так, по его  мнению,  надлежало  выражать
живейшее внимание.
   Махуня заговорил снова:
   - Как же отличить носителя генного духа от обычного человека? По делам?
Но они могут долгое время маскироваться. Мудрость Непостижимого  не  имеет
предела. Он нашел выход. Мы спрашиваем у потенциального  носителя  генного
духа: "Признаешь ли ты себя носителем наивысшего зла  в  державе  нашей  -
генного духа?" И  если  он  отвечает:  "Нет!"  -  это  и  есть  абсолютное
доказательство его вины. Ибо носители генного духа, пробуждаемые Энтропом,
никогда не сознаются. Они знают, что мы, сообразуясь с интересами  народа,
во избежание  распространения  вредоносной  заразы  должны  инактивировать
чудовище, только ликом являющееся человеком.
   Махуня обратил вдохновенный взор на помощника, и тот понял, что  пришла
пора вступать:
   - О учитель, - прохрипел он, и из пасти его пошел зловонный дух. -  Что
должно следовать после пытки словесной... этой... рубалис?
   Махуня-доду изящно склонил голову и с легкой улыбкой ответствовал:
   - После пытки вербалис следует пытка реалис. Эта  жуткая  необходимость
всегда ввергает нас во тьму душевных страданий. Но  это,  -  голос  Махуни
окреп, глаза взблеснули, - это необходимо,  о  ученик!  Общеизвестно,  что
пораженные генным духом занимаются  преступными  деяниями.  Они  причиняют
своими ужасными, порочными и преступными деяниями женщинам преждевременные
роды, насылают порчу на  приплод  животных,  хлебные  злаки,  виноград  на
лозах, плоды на деревьях, равно  как  портят  женщин  и  мужчин,  домашних
животных и других животных. А также виноградники,  сады,  луга,  пастбища,
нивы, хлеба и все земные произрастания. А также снижают производительность
труда на предприятиях различных отраслей  и  ведомств.  Они,  к  тому  же,
нещадно мучают как внутренними, так и наружными ужасными болезнями мужчин,
женщин и домашних животных.  Они  дерзают  совершать  преступные  действия
против государственных установлении, ропщут против владельцев предприятий,
которые благодетельствуют им и молятся о них неустанно. Короче, толкают  к
погибели наши души, к уничтожению - тела и  способствуют  порче  генофонда
населения Фирболгии.
   Рассчитывая на  эффект  внезапности,  Махуня-доду  резко  повернулся  к
окошечку и выкрикнул" выбросив руку:
   - О землянин! Собрат по разуму! Помни  о  предложении,  сделанном  тебе
нашим благороднейшим Ведущим. Докажи, что ты воистину разумен. Ведь  ясно,
что ты проиграл. Докажи,  что  ты  благороден.  Вынуждая  испытывать  тебя
железом и огнем, ты заставляешь страдать нас и делаешь нас преступнее, чем
мы бы сами того  хотели.  Не  согласишься  -  тогда  боль.  Ужасная  боль.
Непереносимая боль! Боль, которую  не  в  силах  представить  ограниченная
фантазия человека.
   Когда Махуня-доду произнес слово "боль", лицо его непостижимым  образом
изменилось: расширились глаза, потерял форму рот. Он,  содрогнувшись  всем
телом, мечтательно повторил:
   - Боль... - И вдруг заговорил тихо и быстро, словно в забытьи: - Боль -
это альфа и омега нашего существования. В боли рождается человек.  В  боли
умирает. Он бежит от боли, как и смерти, желая  забыть  о  неизбежном.  Но
боль настигает и напоминает ему о Вечности.
   Тугон снова икнул и вдруг довольно  гоготнул.  Махуня-доду,  оборвавший
свой страстный монолог, сообразил, что помощничек за время его речи  успел
"приложиться". Тугон получил нужную дозу, и  его  прорвало.  Он  заговорил
бессвязно, с утробными уханьями в  конце  каждой  фразы  и  отвратительным
причмокиванием:
   - Он обязательно нам  все  ответит.  Явится  в  нему  мастер  Ой-ой!  И
Мальчик-щекотунчик прибежит за нервные сплетения потрогать. И чистенько  и
аккуратненько сделает ему тисочки на  ручки  и  на  ножки.  Лестницей  его
попробуем и козлом. Перчаточки святой Надигиатев-сы  попробуем  и  сапожок
Дяд-Волда-доду.
   Тугон хохотал,  наклоняясь  и  ударяя  себя  руками  по  ляжкам.  Шутка
показалась ему очень удачной. Ему хотелось шутить еще  и  еще.  И  шеф  не
казался таким грозным.
   - Вот еще хорошо, когда с бабами  работаешь.  К  голому  телу  ленточку
прикрепляем в рост Непостижимого. Начальство говорит,  что  отягощает  она
виновных. Не знаю, как на счет отягощения, но мне нравится. И  еще  волосы
сбриваем,  чтобы  сатанинскую  грамотку  не  спрятала.  А  особливо  люблю
осматривать тело проклятой грешницы, чтобы  ведовскую  печать  найти.  Ой,
хороши попадаются грешницы! Бывает, что до греха доводят. Вот эта недавно.
Рыжеволосая. Имечко странное. Интиль... Как я ее...
   - Молчи! - завопил Махуня-доду, бросаясь к помощнику и пытаясь  закрыть
то место среди волос на лице,  где  должен  быть  рот.  -  Идиот!  Что  ты
мелешь?!
   Он повернулся к окошечку, и испуганный заячий крик вырвался у  него  не
из горла, а откуда-то из глубины потрясенной души. Он  никогда  раньше  не
видел на лице человеческом такого страшного выражения.





   Еще одна пощечина, и Сай-доду сообразил: перед ним средний офицер.  Тот
самый выскочка, о котором поговаривали,  что  его  папаша  разрабатывал  в
институте нейрофизиологии сращение мозга с компьютером.
   Сай-доду напрягал зрение,  но  лицо  офицера,  склонившегося  над  ним,
расплывалось  и  двоилось.  К  горлу  подступала  сильнейшая  тошнота.  Он
застонал и закрыл глаза.
   - Вставай, падаль! -  услышал  Сай-доду  грубый  окрик  и  почувствовал
сильнейший удар по печени.
   Внутри влажно екнуло, и несколько секунд младший офицер не мог дышать.
   - Сейчас, сейчас, - засипел  он,  пытаясь  выгадать  еще  хоть  немного
времени.
   Сейчас бы бутылочку пива. Холодненького. И все бы как рукой  сняло.  Но
разве эти изверги дадут?! Что  он  такого  натворил  вчера?  Инстинкт  еще
никогда не подводил его. Даже мертвецки пьяный, Сай-доду всегда  ухитрялся
добираться домой, прежде чем ноги  окончательно  переставали  повиноваться
ему.
   С неимоверным усилием опустил ноги на пол. Прежде всего провел рукой по
бедру - оружие оказалось на месте. Значит, с этой стороны все  в  порядке.
Что же произошло вчера _такого_? Он помнил себя часов  до  пяти.  Потом  -
сплошной провал.
   - Где дочь?! -  вопрос  среднего  офицера  прервал  его  размышления  и
направил их по новому руслу.
   Нда-Линь-доду! Вот как зовут офицера. Он преподавал ему, когда тот  был
еще зеленым новобранцем. И ремень никак не мог толком затянуть. Три пальца
заходило!
   - Что молчишь, животное? Скажешь, где твоя преступная дочь? Или врезать
еще?
   Вот оно что! Доигралась! Говорил же дурочке, чтобы не лезла не  в  свои
дела. Это же какие неприятности из-за нее могут быть!
   Он заметил за  спиной  у  Нда-Линя-доду  двух  солдат  с  автоматами  и
струхнул не на шутку.
   - Интиль... - промычал он и повращал тяжелой  головой,  будто  надеясь,
что дочь где-то в комнате. И вдруг искренне изумился: - Откуда же  я  могу
знать? Неделю она не являлась вообще.  А  вчера  вечером  пришел  готовый.
Сейчас вы сами только что меня разбудили.
   Сай-доду смотрел в круглые глаза  офицера,  похожие  на  глаза  хищного
зверя, и его страх перерос в ужас.  С  Нда-Линем-доду  шутить  нельзя.  Не
любит шуток непревзойденный мастер ближнего боя Нда-Линь-доду. Он  человек
серьезный.  Сай-доду  помнил,  как  они  безуспешно  искали   партизан   в
антупийском сельце. В одном из  домов  Нда-Линь-доду  увидел  в  старинном
пузатом буфете шоркавницу из светящейся  синей  глины  -  символ  семейной
радости и благополучия. Страшная гримаса исказила тогда лицо  Нда-Линя.  И
он прострелил одной длинной очередью всех жителей дома, сбившихся в  кучу.
Даже детишек. А шоркавницу забрал себе.
   Да, если за Интиль прислали такого  человека,  то  надо  что-то  срочно
предпринимать ради собственного спасения. Он еще не знал, что  предпримет,
но торопливо поднялся на ноги. Сай-доду вытянулся по струнке - нечесаный и
отечный - и, преданно глядя в глаза среднему офицеру, выпалил:
   - Сделаю все, как надо! Выполню долг... э... перед кем  надо.  Доставлю
самолично преступницу, как только явится! Благородное слово офицера!
   Нда-Линь-доду молча смотрел на вытянувшееся перед ним чучело. Ясно, что
эта тварь ничего  толком  не  знает.  Видя  готовность  младшего  офицера,
Нда-Линь-доду одобрительно кивнул. Сай-доду приободрился. Непосредственная
опасность миновала, значит, еще не все потеряно.
   Нда-Линь-доду сделал знак солдатам, и те вышли. Сам  же  он,  натягивая
белоснежные перчатки, задержался и, стараясь не дышать носом, сказал:
   - Верю тебе. Как только она явится, сразу же сообщи нам. Наградим.
   - Логос ты мой! - в восторге воскликнул Сай-доду. - Как  же  иначе?!  Я
сам ее к вам доставлю! За волосья  притащу,  негодную!  Благородное  слово
офицера!
   - Прощай, благородный офицер! - Нда-Линь-доду рассмеялся и вышел.
   Интиль  явилась  к  вечеру.  Была  тиха,  немногословна  и   непривычно
спокойна. В ответ на грязную ругань отца  она  только  склонила  голову  и
покорно ответила:
   - Извини, отец.  Я  виновата.  Я  понимаю,  что  доставляю  тебе  много
беспокойства. Отныне буду покорной дочерью.
   Какое-то мимолетное воспоминание мелькнуло в памяти  старого  пропойцы.
На мгновение открылся светлый уголок в его душе: детство Интиль  -  резвый
ребенок в золотых кудряшках, ее звонкий смех. Но тут же все  покрыла  муть
неистовой злобы.
   - А ты знаешь, -  завопил  Сай-доду,  чтобы  заглушить  воспоминания  и
разжечь себя посильнее, - знаешь ли ты, бессердечная дрянь, что из-за тебя
меня, твоего отца и кормильца, чуть в тюрьму не засадили?  А  могли  бы  и
расстрелять на месте. Да, да! Именно - расстрелять!
   Он врал, верил своему вранью и от избытка  чувств  даже  захныкал.  Его
красные веки увлажнились скудными слезами.
   - Скажи, отец, что делать, и я выполню  твою  волю,  -  ровным  голосом
сказала Интиль.
   Несмотря на похмельное отупение, Сай-доду заподозрил  что-то  неладное.
Он повнимательнее посмотрел на дочь, увидел безмятежное выражение матового
лица и вяло удивился. Но ему вспомнился недавний визит, и  он  решил,  что
сейчас не  до  умничанья.  Надо  побыстрее  шкуру  спасать.  Нда-Линь-доду
никогда не шутит.
   - Вот что, дочка, - прохрипел он,  стараясь,  чтобы  голос  его  звучал
понежнее. - Пойдешь сейчас со мной. Я отведу тебя в одно  очень  приличное
заведение. Там тебя кое о чем спросят и сразу же отпустят. Собирайся.
   Сай повел дочь  на  Базу.  Шел,  тяжело  переставляя  ноги,  мучительно
страдая от головной боли  и  думал  только  об  одном:  побыстрее  бы  все
закончить и похмелиться!
   Он то и дело оборачивался, чтобы убедиться, что Интиль следует за  ним.
Несколько раз посетило его  мимолетное  удивление:  непривычно  неподвижно
лицо дочери, ничего не выражают глаза.  А  походка...  Что-то  непривычное
было и в походке.  Слишком  равномерно  она  шла.  В  каком-то  изначально
заданном темпе. Словом, совсем не так, как обычно.
   Но Сай-доду избегал размышлений. Каждая мысль усиливала головную  боль.
И когда они оказались перед серыми металлическими воротами Базы,  Сай-доду
вздохнул с облегчением.





   Махуня-доду и Тугон-доду застыли у стола в неподвижности. Ужас приковал
их к месту и отнял способность соображать. Ясное дело, что землянин бил  в
дверь голой рукой или ногой. Дверь была сколочена  из  крепчайших  дубовых
досок. Да еще оббита  с  двух  сторон  листами  железа.  И  после  каждого
страшного удара она дергалась и прогибалась, словно сделанная из фанеры. С
притолоки сыпалась штукатурка.
   После одного из ударов выбитая с мясом  дверь  с  грохотом  рухнула.  В
пыточную ворвался землянин.  Кожа  на  руках  гиганта  была  располосована
краями металлической обивки, и кровь стекала на  пол  частыми  каплями.  С
непостижимой быстротой Владимир оказался  возле  палачей,  ухватил  их  за
ворот и приподнял. Лица обоих посинели, глаза выпучились и обессмыслились.
Немного подержав палачей в воздухе, переводчик швырнул их на пол.
   Когда создание вернулось к ним, Володя раздельно и внятно спросил:
   - Жить хотите?
   Те усердно закивали.
   - Где Интиль?
   - Я скажу!
   - Нет, я!!!
   Тугон оттолкнул локтем маломощного шефа и засипел,  подобострастно  ища
взгляда землянина:
   - Была  у  нас  такая.  Интиль  ее  звали.  Красавица!  К  ней  никаких
физических мер мы не  применяли.  Так  только...  попутали.  Чуть-чуть,  -
Володя представил, что означает по мнению этого животного  "чуть-чуть",  и
ему захотелось  сдавить  волосатую  шею.  И  долго  не  отпускать.  Тугон,
внимательно следивший за выражением лица землянина, в панике  зачастил:  -
Но мы ее отпустили. Отпустили, отпустили! Живой и невредимой! Увезли ее от
нас.
   - Куда? - быстро спросил Владимир.
   - Как куда? - пожал плечами Тугон. По его мнению вопрос  землянина  был
совершенно  бессмысленным.  -  Куда  и  всех  отвозят.  В  Дом  Эвтаназии.
Пощадите! Я все сказал!
   - Существуй, - сказал Володя  брезгливо.  -  Живите  покуда.  Как  туда
добраться?
   - Двенадцать километров по юго-западному шоссе, - на этот  раз  шустрее
оказался Махуня-доду. - Там такое небольшое здание. Красивое. Все в розах.
   - Слушать приказ! -  гаркнул  Владимир,  вспомнив  сцену  из  какого-то
детектива. - Сидеть здесь час. Никуда не выходить  и  никому  не  звонить.
Иначе - смерть! Из-под земли достану! У нас - длинные руки! Понятно?!
   Палачи молча пялились  на  землянина.  Они  не  могли  поверить  своему
счастью, так как были уверены, что, в лучшем случае, им перебьют голени  и
предплечья. На его месте так бы сделал каждый.
   - Вам все понятно? - повысил голос Володя.
   Палачи упали ниц и возопили:
   - Понятно! Понятно! Благодетель ты наш! Да хранит тебя Логос!
   Володя выбежал  в  коридор,  выкрашенный  белой  больничной  краской  и
побежал к выходу. Мчался, стараясь производить как можно меньше шума, и  в
голове его метались яростные мысли. Через полчаса, от силы - через  час  -
он от этого Дома Эвтаназии камня на камне не оставит.  В  пыль  сотрет!  В
порошок! Только бы добраться поскорее!


   Махуня-доду  выглянул  из  пыточной  и  посмотрел  вслед   удаляющемуся
землянину. И такая беззащитная была у него спина, что  сама  напрашивалась
на нож или пулю.
   - Тугон, - страстно зашептал Махуня-доду. - Там у нас в  столике  возле
электроигл для ногтей - пистолет. А ну-ка, пальни!
   Тугон что-то промычал и не двинулся с места.
   - Тугон!
   П-ока шли переговоры, переводчик скрылся за поворотом.
   -  Ты  почему  не  выстрелил?  -  подступал  с  кулачками  к  помощнику
Махуня-доду.
   -  Ты-то  сам  чего  не  стрельнул?  -  нервно  почесываясь,  парировал
ассистент. - Слыхал, что он сказал? "У нас длинные руки". Тугону тоже жить
хочется!
   Махуня-доду сладчайше улыбнулся, и Тугон, даром, что тугодум, вздрогнул
от неприятного предчувствия.
   - Дорогой Тугон-доду! Тугончик! Малоуважаемый помощник мой! Ты уже  сам
себя наказал. Если у него действительно длинные руки,  он  тебя  достанет,
чтобы наказать за ложь. Разве тебя не учили в детстве, что врать нехорошо?
   - Какая ложь?! - защищался Тугон. -  Я  все  ему,  как  Логосу  самому.
Честно и откровенно сказал.
   Махуня-доду, видя смятение подчиненного, блаженствовал.
   -  В  дальнейшем,  помощничек,  не  вмешивайся  не  в  свои   дела.   И
руководителя не перебивай! Не лезь, болван, туда,  куда  тебя  не  просят!
Изменили приказ о Доме Эвтаназии. Передумали. Новый приказ издали.  Решили
сжечь девицу Интиль  как  носительницу  генного  духа.  И  сожгут  в  День
Возрождения  Непостижимого  на   площади   святого   Дяд-Волда-доду.   Это
необходимо для устрашения и наказания!


   Владимир мчался огромными прыжками, и  коридор  метался  у  него  перед
глазами. Один поворот, второй, третий... Здесь, кажется, налево. Распахнул
дверь и внезапно оказался во дворе.
   На улице  было  довольно  светло.  Обе  луны  в  кильватер  друг  другу
прорезали вуальные облака. В углу, рядом с воротами, стояла будка.  В  ней
чернела согнутая фигура часового. Он дремал, опираясь на автомат.
   Володя оглянулся. Окна конторы безопасности были темны. Он проскользнул
вдоль забора к будке часового и рванул на себя дверь. Прежде, чем  часовой
успел проснуться, ударил его  по  согнутой  шее  сцепленными  руками.  Тот
мешком свалился на пол.
   Владимир глянул на пульт. Там находилось три рычажка. Какой же  из  них
открывает ворота? Первый рычажок - красный. Володя сразу же отбросил  этот
вариант. Красный - наверняка тревога.  У  второго  рычажка  был  изображен
какой-то символ, что-то похожее на древний громкоговоритель. Это  тоже  не
то. Третий рычажок... Он находился  в  крайнем  нижнем  положении.  Володя
затаил дыхание и передвинул его  в  верхнее  положение.  Несколько  секунд
ничего не происходило. Затем массивные ворота дрогнули, их створки  плавно
заскользили в стороны. Путь свободен.
   Володя подхватил автомат и, пригибаясь, рванулся за ворота. Луны  зашли
за тучи, и вокруг царила спасительная темнота.
   Он бежал быстро и мощно. Дыхание было ровным. Темнота покорно  обтекала
его. Володя понимал, что времени у него было в обрез.  Впереди  двенадцать
километров.  Мелькнула  мысль,  что  нужно  было  угнать  машину  захвата,
стоявшую во дворе без присмотра. Но шум мотора мог растревожить все осиное
гнездо. И тогда за ним сразу же организовали бы погоню. А так у него  есть
фора.
   Сколько же он пробежал? Пять, шесть километров?
   Обычно бег успокаивал  Владимира,  но  сейчас  ярость  не  угасала.  Он
обязательно доберется туда, до этого распроклятого логова - Дома Эвтаназии
- и камня на камне не оставит!
   Владимир подбежал к небольшой рощице. Вдруг услышал  доносящийся  сзади
звук мотора. Мотоцикл... Вот из-за поворота вырвалось щупальце света.  Оно
скользнуло по стволам деревьев и снова уперлось в ленту шоссе.
   Его преследуют! Переводчик взвесил на руке автомат. Жаль, что раньше не
разобрался в принципе работы этой малой механизации. Ну, ничего. Наверное,
здесь нет ничего сложного.
   Он скатился в траву на обочине. Лежал в  душистой  шуршащей  темноте  и
ждал, прижимая к плечу приклад автомата. Вот мотоциклист почти  поровнялся
с ним. Пора!
   И тут Володя понял, что не сможет выстрелить.
   Лежал, уткнувшись в пыльную траву, и широкие плечи его  содрогались  от
рыданий. Он был на волосок от того, чтобы  совершить  убийство.  И  почему
вдруг решил, что его кто-то преследует? Может, просто ехал обычный человек
по своим делам?
   Всего несколько недель он пробыл здесь и уже оказался  готов  совершить
то, что вызывало в нем столь сильное отвращение и даже ужас, - убийство!
   Неужели на удар надо отвечать ударом, а на выстрел выстрелом? Как тогда
отличить сеющее смерть зло  от  добра,  которое  вынуждено  убивать?  Ведь
убийство и есть наивысшее зло! Что же тогда  остается?  Непротивление  злу
насилием? Подставлять левую щеку, если ударят по правой? Но ведь и это  не
выход! Это - тупик!!!
   Носитель зла поднимает автомат, и философ, призывающий к непротивлению,
падает, захлебываясь кровью. Надо бороться. Надо!!! Но как? Пролить кровь?
Нет!
   Что-то зашуршало сзади,  треснуло,  словно  сорвалась  с  ветки  ночная
птица.
   И показалось Владимиру, что в тот же миг что-то несильно толкнуло его в
спину.  Он  вскинул  голову.  Движение   получилось   неожиданно   резким,
несоразмеренным.
   - Во-ло-дя!..
   Владимир с трудом поднял странно отяжелевшее тело,  оперся  на  локоть.
Послышалось? И снова:
   - Во-ло-дя! Да не туда вы смотрите!
   Володя глянул и не поверил себе.
   Неужели он сходит с ума? На пустынной дороге,  в  сотне  километров  от
земного Представительства, стоял Посланник в выходном сюртуке,  освещенный
серебристым светом лун.
   Володю будто подняла теплая волна и понесла навстречу Посланнику.
   - Успокойтесь! - прикрикнул тот. - Становитесь рядом! Быстрее!
   Он защелкнул на талии Владимира наборный металлический пояс и  ворчливо
заметил:
   - Едва нашел вас. В двадцати метрах от места, где  вы  решили  прилечь,
заканчивается гравитационный сектор. Вас же предупредили, что мы  ждем  на
десятом километре. Захотелось бы вам отдохнуть  в  километре  отсюда  -  и
все... Ну, поехали.
   - Погодите, Михаил Семенович. Я, конечно, страшно рад  вас  видеть.  Вы
даже не представляете... Но, Михаил  Семенович!  Там,  в  Доме  Эвтаназии,
девушка одна. Интиль...
   Тут в горле у Владимира что-то пискнуло, и он умолк.
   - Плохо вы о нас думаете, коллега. Интиль давно  на  Земле,  на  курсах
переподготовки.
   - Интиль?.. На Земле?.. - Володя никак не  мог  переварить  неожиданную
новость. - Но ведь палач мне сообщил, что...
   - Мы им биокибера подсунули,  -  Посланник  улыбнулся,  но  глаза  были
печальны. - Почти точную копию оригинала. Отец  ее,  Сай-доду,  и  тот  не
отличил.  Хотя  некоторые  сомнения  у  него  возникли.  Все,  все!   Дома
договорим!
   На Володю дохнуло  теплым  ветром,  тьма  сгустилась  и  поглотила  все
окружающее. И он понял, что в темноте этой нет уже  ничего  из  того,  что
окружало его мгновение назад. Что находится он в пространственно-временной
конфигурации, носящей название гравитационного канала.
   Его охватило ощущение счастья, уверенность,  что  теперь-то  все  будет
хорошо, очень хорошо!





   Ну и день выдался! Ну и денек! Сплошной праздник. Благоуханный  ветерок
струился. Пятицветные стяги с черными крестами по углам реяли торжественно
и величаво. Чуть влажная после вчерашнего дождя земля  парила  под  лучами
утреннего солнца.
   Пятицветная  трибуна  блистала  свежей  краской   и   властвовала   над
окружающей местностью, словно укрепленный замок.
   Трубы музыкантов, воинские значки, позументы, пуговицы - все  сверкало,
слепило, настраивало на возвышенный лад.
   Сай-доду по случаю сегодняшних торжеств был  почти  трезв  и  сам  себе
непривычен в этом новом качестве. Он с  некоторым  испугом  поглядывал  на
свои вычищенные  сапоги  и  то  и  дело  прикасался  к  роскошной  рукояти
выданного ему накануне нового кинжала.
   Сегодня народ вовсю развлекали во всех частях  города.  В  одном  месте
собрались любители цирковых представлений,  ценители  бородатых  женщин  и
грудастых   мужчин,   знатоки   свежевыкрашенных   русалок,    покрывшихся
пупырышками от долгого сидения в бочке.
   В другой части города бесплатно раздавали сладости и разливали  дешевый
напиток чамбурабину, от которого быстро отнимались ноги, но  не  язык,  не
устающий славить Непостижимого, ибо сегодня отмечали его День Возрождения.
   Недалеко от центральной площади, где должен проходить парад,  затерялся
пользующийся дурной славой Свиной закуток. На прошлой неделе его  подмели,
разбили цветники и  украсили  знаменами.  Теперь  он  именовался  площадью
Спасения. В центре ее высился столб с перекладиной в виде буквы "Т". Рядом
громоздилась поленница дров. Тут собрались горожане  вполне  определенного
сорта - одетые в строгие официальные костюмы, при  галстуках.  При  первом
взгляде на них становилось ясно, что они здесь не просто присутствуют, они
- представительствуют. Один из них - молодой и  растрепанный  -  суетился,
обращаясь к соседям:
   - Я все, конечно, понимаю. Но!.. Вы что-нибудь  понимаете?!  Разве  это
свобода волеизъявления? Не бывает свободы по принуждению!  И  к  чему  эта
дешевая символика? - Он дергал за  желтую  повязку  на  своем  рукаве.  На
повязке  был  изображен  прихотливо  изогнувшийся  трезубец  ярко-красного
пламени.
   Ответом ему было свинцовое молчание.
   И только кто-то прошипел:
   - Сказано - подбрасывать дрова в костер, ну и подбрасывай! Нашел  время
болтать. Эти-то болтать не будут!
   И правда, солдаты, густой цепью стоящие  вдоль  тротуара,  имели  очень
грозный вид. Примкнутые штыки своим зловещим блеском наводили на  мысли  о
вспоротом брюхе.
   Люди не глядели в глаза друг другу. Общее внимание привлекали две вещи:
въезд в Свиной закуток, откуда должны были везти пораженную  генным  духом
преступную Интиль, и часы, стрелки которых неотвратимо двигались к десяти.
   Все молчаливее становилась толпа, все угрюмее. Будто невидимое поле все
сильнее сковывало их мысли и слова.
   Нервы молодого человека не  выдержали.  Он  во  всю  прыть  рванулся  в
боковой переулок. Солдаты быстро  вскинули  карабины.  В  гробовой  тишине
зловеще щелкнули затворы. Беглец остановился, словно наткнулся на каменную
стену. Согнувшись, как после удара в пах,  едва  перебирая  ногами,  юноша
вернулся в галстучную толпу.
   Откормленный и  гладко  выбритый  субъект  огляделся  и  сказал  хорошо
поставленным голосом:
   - Не вижу причин для малодушия. Мы здесь для того, чтобы  содействовать
государству.  Чтобы  изъять,  если  можно  так  выразиться,  из  обращения
фальшивую монету - государственную преступницу Интиль. Государство  -  это
мы. И что на пользу  государству,  то  на  пользу  нам.  И  вообще,  слава
Непостижимому, да будет он жив, здрав и невредим.
   - Плюнуть бы тебе в твою морду поганую за такие слова, -  донеслось  до
откормленного. - Тебе-то хорошо живется. Вон какую харю отъел!
   - Ему-то чего бояться? Таких, как  он,  не  трогают,  -  поддержал  еще
кто-то. - Мышь копны не боится!
   - Кто? Кто  только  что  говорил?!  -  расспрашивал  неизвестно  откуда
взявшийся субъект с пронзительными глазами и бесцеремонными манерами.
   Сай-доду, улыбаясь жалко и искательно, подходил то к одной, то к другой
группке офицеров. Он так хотел, чтобы с ним поговорили! Ему  так  хотелось
поделиться радостью. Ведь сегодня был и его праздник.
   Офицеры, будто невзначай, поворачивались к  нему  спиной  и  продолжали
говорить о каких-то своих делах. Только  однажды  кто-то  из  новичков,  с
любопытством вглядываясь в его лицо, спросил елейным голоском:
   - Случайно не вашу дочь сегодня сжигать будут?
   Сай-доду кивнул, радуясь и недоумевая одновременно. При чем  тут  дочь?
Какое отношение безумная Интиль имеет к тому, что сегодня произойдет? Ведь
свершилась его мечта! Он будет на трибуне! Он будет впереди всех!
   Сбылось, как мечталось! Поставили Сай-доду впереди высших  офицеров  на
трибуне. И никого не осталось возле  него.  Даже  самые  подлые  старались
отойти подальше, и между Сай-доду и  прочими  офицерами  оказалось  пустое
пространство.
   Отлично маршировали солдаты-молодцы! Шли, чеканя шаг и  держа  равнение
на него, Сай-доду. Мерно и четко грохотал парадный строевой шаг,  блистали
штыки, сверкали начищенные сапоги, и острые солнечные  зайчики,  отражаясь
от них, жалили глаза.
   И пахло ваксой. Старый знакомый запах казармы!  Но  к  этому  знакомому
запаху примешивался иной. Когда игривый теплый ветерок налетал со  стороны
площади  Спасения,  то  к  запаху  ваксы  и   потревоженной   сухой   пыли
примешивался  тяжелый  и  жирный   запах   горелого   мяса.   То   сжигали
псевдо-Интиль и еще троих фирболжцев,  отказавшихся  принимать  участие  в
экзекуции.
   Сай-доду улыбался. Он был счастлив.





   Дверь  в  кабинет  Михаила  Семеновича  была  открыта.   Он   перебирал
документы, проверял, все ли упаковано, и, нервно покашливая, спрашивал:
   - Северин, ну куда  вы  задевали  блок  для  внеплановой  развертки?  И
голопамяти семьдесят восьмого сектора нет! Это, знаете ли, так сказать!..
   - Михаил Семенович, все на  месте,  -  успокоительно  басил  Северин  и
добродушно подмигивал Владимиру. - Усе в полном порядке, шеф. Все склал  и
упаковал. Нас выгоняют, а я им свое добро оставлять  буду?  Никак  нет!  В
такой ситуации я становлюсь остервенелым собственником.
   Сухонькая фигурка явилась в дверном проеме.
   - Северин, покажите этому своевольному гражданину, как разыскивают  его
наши гостеприимные хозяева.
   Северин с готовностью  включил  видеон.  И  комната  наполнилась  ревом
военных вертолетов. Они шли тремя волнами, по  пять  вертолетов  в  каждом
звене. Над небольшой  рощицей,  возле  которой  совсем  недавно  находился
Владимир, брюхо  вертолетов  полыхнуло  огнем  ракетного  залпа.  Совершив
боевой заход, вертолеты ушли на базу, а их место заняли новые звенья.
   Где только что была идиллическая рощица,  полыхал  необыкновенной  силы
пожар.   Клубящаяся   грибовидная   тьма   была   пронизана    непрестанно
деформирующимися  огненными  пятнами   и   извивающимися   темно-багровыми
полосами.
   - Вот  так  будут  искать  каждого,  кто  бежит  от  гостеприимства,  -
назидательно заметил Северин,  -  и  того,  кто  смеет  посягнуть  на  Дом
Эвтаназии.
   Тут он посерьезнел и сказал почти ласково:
   - Михаил Семенович едва успел тебя перехватить. Дом Эвтаназии мы  давно
под  контроль  взяли.  По  сути,  он  работает  на   нас.   Лучших   людей
правительство направляет в Дом Эвтаназии, а мы  их  забираем  и  подменяем
биокиберами.
   Посланник с чемоданом в  руке,  в  нормальной  земной  одежде  вошел  в
комнату и сел рядом с приятелями.
   - Скажите, - спросил Владимир, - какова дальнейшая  судьба  фирболжцев,
которых вы переправляете да Землю?
   - После обучения на Земле они возвращаются на  родину.  Естественно,  с
другими документами и с измененным внешним видом. Все, как в лучших книгах
о разведчиках. Возвратившись на Фирболгию, они работают в  детских  садах.
Или преподают в младших классах. Человека надо создавать тогда,  когда  он
еще мягкая глина.
   Значит, Интиль внешне тоже изменится. Лицо у Владимира вытянулось.
   - Да... - протянул он. - Скажите  еще  вот  что:  вы  знали,  что  меня
похитят?
   - Разумеется, нет,  -  ответил  Северин.  -  Были,  конечно,  некоторые
подозрения. Так что испытание на прочность получилось стихийно.  В  общем,
ты вел себя неплохо. Но, пожалуйста, не зазнавайся и не  думай,  что  взял
Логоса за бороду. Дров ты все же наломал  немало.  На  отопительный  сезон
хватит.
   - Ну все, - сказал Михаил Семенович, вставая. - Посидели перед  дорогой
- и в путь!
   Володя попытался процитировать:

   Ваш чай остыл.
   Вы пьете его стоя
   И покидаете дом.

   Язык почти не  повиновался  ему,  превратившись  в  чужеродный  мертвый
предмет.
   - Откуда такой пессимизм, молодой человек? - поинтересовался Посланник.
- Северин, в который раз нас отсюда, так сказать, просят?
   - В пятый, - ответил Северин и тут  же  быстро  поправился:  -  Нет,  в
шестой. Видел тот клен во дворе Представительства? Мы посадили его,  когда
нас попросили отсюда во второй раз. И он нас дождался.
   - Дождется и на этот раз, - подхватил Михаил Семенович. - Мы  вернемся.
И с каждым разом у нас здесь будет все больше друзей.
   - Гравиканалом переместимся?
   - Молчит конспиратор! - прикрикнул Северин. - Здесь никто и подозревать
не должен, что он у нас есть. Полетим дедовским способом - на корабле.
   - Пошли, пошли! - заторопил их Посланник. - Наше время истекает. Как бы
нас не попросили физически.
   Владимир сделал попытку встать и с удивлением заметил, что ноги ему  не
повинуются. Он скосил глаза и обнаружил, что лежит на  диване.  Из  дивана
торчали какие-то стебли, веточки.
   Диван. Какой странный диван... Черный, как земля.
   Владимир сделал отчаянную попытку оторваться от дивана, пойти вслед  за
друзьями... Ничего не получалось.
   Стена напротив дивана постепенно таяла и темнела. Сквозь нее проступали
размытые контуры деревьев.
   Володе не хватало воздуха. Он ловил его широко раскрытым  ртом.  Сердце
билось часто, с судорожным отчаянием, как рыба, оказавшаяся на берегу.
   А фигуры друзей удалялись, сливаясь с тьмой, с  небытием  -  уходили  в
_никуда_.
   Володя, напрягая последние силы, пошевелился и почувствовал под  грудью
что-то теплое и влажное. Словно лежал он в теплом мелком болотце.
   Что это? Неужели?!! И бледные немеющие уста его прошептали:
   - Не надо больше крови... Не надо...

Last-modified: Fri, 15 Dec 2000 18:47:00 GMT

Оцените этот текст: