Ну и...- Корнев в отчаянии ухватил нос, отпустил.- Ничего. Мне показалось...- Вильнул глазами, уводя их от спокойно-негодующего взгляда директора.- Сорвалось. Я пойду, Валерьян Вениаминович? - Минутку,- тот огляделся, понизил голос.- Послушайте, Саша, вы только, пожалуйста, не повредитесь на этой проблеме. Я вас очень прошу. Вот и Зискинд ушел. С кем я работать-то буду? - Хорошо, Валерьян Вениаминович, я постараюсь,- смиренно ответил увядший Корнев.- Так я пошел. И он удалился, необыкновенно сконфуженный и раздосадованный: так срезаться! А ведь была идея, была! Рассчитывал, что по пути до координатора она оформится, а вышло наоборот: растряс. Надо же! II Пец после его ухода вернул стул к экранной стене, сел в прежней позиции, положив руки на спинку стула,- но глядел на экраны, ничего не видя. Он был расстроен. "Ну что это такое: главный инженер солидного НИИ, орденоносец... Страшнов недавно говорил, что надо на второй орден представлять, да и есть за что,- а как мальчишка! Примчался, нашумел, оператора с места согнал. И, главное, не продумал идею как следует, а пытался внушать. Полупроводниковый р-п-переход... ну при чем здесь, спрашивается, то соотношение - произведение концентраций! - к моему? Нашел сходство, эва... Да в теориях навалом случаев, когда произведение величин постояннее сомножителей, это основа взаимосвязи. И поле в диоде... что у него общего с полем в Шаре, оно ведь от совсем других причин! Объяснил: если приложить напряжение, барьер расширяется - это он барьер сопротивлений имел в виду- А нам надо, чтобы он сужался, в том вся и загвоздка, молодой человек... О господи!" - Валерьян Вениаминович едва не подпрыгнул на стуле. Мысль оформилась в мозгу так отчетливо, будто кто-то произнес ее громким голосом: "Да ведь потому тот барьер и расширяется, что там поле обычное, а твое, которое "от знаменателя", будет сужать барьер!" ...Он влетел в приемную, спросил Нюсю голосом, каким кричат о пожаре: - Корнев! Где Корнев?! Та вскочила и с испугу - она вообще побаивалась директора, а сейчас лик его впрямь был ужасен - не смогла и слово молвить, только помахала рукой на дверь корневского кабинета; там, мол, там. Валерьян Вениаминович ринулся туда. "Чего это они сегодня как с ума посходили?" - подумала Нюся, оседая. Главный инженер сидел на краю стола, болтая ногой, вспоминал: что же это мелькнуло в голове, заставило броситься к Пецу - и пропало, будто посмеялось. Когда в дверях появился Валерьян Вениаминович, то он - по лицу директора, торжественно-ошеломленному, по его резвым, молодым каким-то шагам - понял: есть, тот сообразил все. И возликовал. Но Корнев не был бы Корнев, если бы тотчас не взял реванш: - Нет-нет, Валерьян Вениаминович, не надо так смотреть! - тревожно и предупредительно двинулся он навстречу.- Успокойтесь, все будет хорошо, не надо так переживать, увлекаться идеями и проблемами... а то еще осиротите нас. Позвольте-ка вас сюда, в кресло, не нужно ли воды? Не думайте ни о чем, расслабьтесь, сейчас это у вас пройдет... - Э-э, злодей-мальчишка! - оттолкнул его тот.- Не пройдет, если мне что приходит в голову, так это прочно, не как у некоторых. Где у вас доска? - Корнев отдернул штору на боковой стене, обнажил черный прямоугольник.- Мел есть?..- Валерьян Вениаминович снял пиджак, зашвырнул его в кресло, закатал рукава. Глянул на Александра Ивановича с видом человека, у которого перехватило дух: - Ну, Саша, если мы это сделаем...- Он не закончил, но у Корнева тоже перехватило дух. ...И неважно было, не имело значения, кто да какую фразу сказал, кто начертал на доске ту или иную формулу, линию, цифру. Они были сейчас будто один человек - одно мыслящее существо. Идея, когда ее четко сформулировали, оказалась настолько простой, что стало понятно, почему они долго не могли к ней прийти, кружили вокруг да около: если изменение величин квантов в пространстве создает поле, то полем можно перераспределять величины квантов. Двенадцать слов - и лишние только запутали бы дело. - Даю название: регулировка пространства-времени. Не приближение или удаление, не замедление - регулировка, невинное занятие. - Неоднородного пространства-времени. - Да-да... Давайте прикинем на местности. Имеется, стало быть, барьер неоднородности, отделяющий нас от MB, от ядра Шара, толщиной в физические мегапарсеки, а геометрически - сотня метров. Задача простая: чтобы он в нужном месте... - ...над башней. - ...утончился до... ну хотя бы до сотен физических километров. В сравнении с дистанциями в MB это ничто. Поскольку для физических расстояний важны не величины квантов, а их число, то его и надо уменьшить здесь... - ...создав более крутой градиент. Чтобы до величин, что имеют кванты действия в ядре, переход здесь сделался куда круче и короче. Прокол. - По данным Мендельзона, напряженность электрического поля во внешних слоях Шара доли вольта на километр высоты. Небольшая, мы ее и не замечаем... - Очень большая! Мы можем манипулировать с напряжениями в миллионы вольт, самое большее - в десятки миллионов. Ну, сумеем так убирать... сокращать - дистанции в сотни миллионов километров? В космических масштабах это - тьфу! - Не забывайте, что в глубинах ядра все выходит на однородность. Стало быть, чем ближе к MB, тем градиент кванта меньше... и теми же приращениями поля можно будет убирать-сокращать многие парсеки, а то и килопарсеки. - Ага, в этом спасение! Значит, не попусту я молол языком, что по запасу электричества грозовая туча соперничает с Шаром? - Да... и пустим через трансформатор. - Не понял? - Ну, анекдот такой: давится человек в московском ЦУМе в очереди неизвестно за чем, соображает: "Если это большое - ушьем, маленькое - растянем, электрическое - пустим через трансформатор..." - Хм... ситуация похожая. Только мы знаем, что это электрическое и через трансформатор его нельзя. Поле-то постоянное! - Как же мы добудем такие напряжения? - Генераторы Ван дер Граафа. До миллиона вольт статического напряжения на каскад... То-то обрадуются в моем родимом Институте электростатики, когда мы у них закупим это старье! - А каскадов может быть много? - Сколько потребуется, лишь бы места хватило. Прикинем конструкцию. За основу берем нашу аэростатную кабину. Вообще, все будет висеть на воздусях, но поскольку выше семисот метров атмосфера в Шаре идеально спокойна, аэростаты должны держать не хуже бетона, согласны? - М-м... не знаю, но от них все равно никуда не деться. Не спешите с конструкцией, надо сначала хорошенько оседлать электрическую идею. Тогда, если и получится шатание в аэростатах или в чем-то еще, всегда сможем подрегулировать полями. - Справедливо. "Чтоб решение простое дать техническим проблемам, относитесь к ним, как схемам из задачника по ТОЭ". Не слышали эти стишки? Профессор Перекалин начинал у нас ими чтение курса теоретических основ электротехники. Так и будем: нет никаких Событийных Вселенных, галактик, Шара - схема из задачника по ТОЭ. Вот такая: генераторы на крыше, напряжение от них подается по разнесенным кабелям на... на электроды - с их формой придется экспериментировать - размерами эдак в десятки метров. Кольцевые, скорее всего, с сегментами... Они и будут убирать пространство перед поднимающейся кабиной... Два-три каскада по миллиону вольт и... - И чепуха выйдет. - Кто это говорит?! Послушайте, Вэ-Вэ, вы ведь не электрик. - Все равно чепуха, хоть я и не электрик. Смотрите: этими электродами мы создадим перед кабиной предельно крутое распределение квантов, проколем барьер в пространстве. А время? Разница в течении времени будет определяться отношением величин квантов в MB и в кабине. А оно останется огромным! Звезды и галактики на уменьшенной дистанции будут проскакивать, как курьерский поезд перед носом стрелочника. Ничего не разглядишь. Стоит ли огород городить? - А и верно... "Чтоб решение простое дать техническим пробле..." Ага, есть! Золото у меня директор, все замечает, пропал бы я без такого директора. Все просто: кабину надо помещать между двумя кольцами электродов! Нижние электроды выталкивают кабину в область микроквантов и тем регулируют темп времени, а верхние убирают пространство над ней. Слушайте, да мы сможем такой наблюдательный сервис навести, что лучше не бывает: отдельно время регулируем, отдельно пространство, а! - Разорвет кабину между электродами, неоднородность же страшная. В пыль разнесет, на атомы... - Не без того, что может и разнести, верно. Надо... надо предусмотреть вокруг кабины систему выравнивающих электродов. Такую, знаете, электрическую колыбельку. Капсулу... - Не вокруг, а жестко связать их с платформой кабины. - Да, пожалуй, так лучше... Но вы чувствуете, Вэ-Вэ, к чему мы пришли: немеханическое перемещение тел! Пешеход приближается к городу Б, не удаляясь от города А. - Гора идет к Магомету. Внизу за время их диалога в зону въехали четыре машины. Вверху темное микроквантовое пространство-время не раз слепило из себя блистающие диски галактик, выделило из них огненные мячики звезд, поигралось и растворило все во тьме. А они все теснились у доски: "Нет, Вэ-Вэ, не так, вот дайте-ка..." - "Нет, лучше так..." - отнимали друг у друга мел. А когда получалось удачно, хватали один другого за плечо, толкали в бок, смеялись - два комочка материи, чрезвычайно довольные, что эту самую материю удается крупно облапошить. Идея - была! III Научный прогресс движет не только воображение, но порой и его отсутствие. Если бы Пец и Корнев с самого начала могли представить, сколько от исходной идеи полевой регулировки НПВ возникнет сложнейших дел, сколько раз от кажущихся неразрешимыми частных проблем им будет мерещиться, что все рухнуло, работа делалась напрасно... да и сколько самой работы-то будет! - эта громада, несомненно, подавила бы их мысли и энтузиазм; и не бывать бы проекту ГиМ (Гора и Магометы), не воплотиться ему в металл. Только то и выручало, что последующие проблемы становились заметны с холма решенных предыдущих,- ничего не оставалось, как карабкаться на новый холм. Это всегда выручает, движет всеми нами: больше пройдено, меньше осталось... Меньше осталось! Как будто может остаться меньше в соревновании конечного с бесконечным. ТРИ АКСИОМЫ КОРНЕВА: 1) У нас достаточно места, чтобы сделать все как следует; 2) у нас достаточно времени, чтобы сделать все как следует; 3) (появлению ее предшествовал визит в Шар представителей Министерства стройматериалов и конструкций, во исполнение той прощальной идеи Зискинда: их она тоже пленила, они на все согласились, все обещали - уж когда везет, так везет): у нас достаточно средств, чтобы сделать все как следует. ...Прав оказался мудрый Зискинд, молодой, да ранний Юрий Акимович: не для архитектурных совершенств предназначалась башня, не для технической и коммерческой выгоды - хотя возводили ее, казалось, для этого. Но и неправ, скажем это, забегая вперед, оказался Юрий Акимович на все 100%: стоило, очень стоило ему не пороть горячку, дождаться возникновения новых идей в Институте - хотя бы только этой одной. Всю следующую неделю НИИ НПВ лихорадило как никогда. И Бугаев не мог пожаловаться на Альтера за сбои в грузопотоке или на Люсю Малюту за плохую координацию; равным образом и прораб монтажников товарищ Бражников не мог заявить протест, что прораб высотников товарищ Плотников при попустительстве начплана перехватил материалы, переманил людей и т. п. Претензии негде было высказать, так как научно-технические совещания не собирались; их и не имело смысла высказывать, ибо все делалось по распоряжениям сверху - в прямом и переносном смысле слова: директор и главный инженер всю эту неделю ниже двадцатого уровня не спускались. Даже жене Пеца Юлии Алексеевне пришлось на эти дни перебраться в башню, на самую верхотуру - кормить и обихаживать супруга, а заодно и всю честную компанию: Корнева, Любарского, Васюка-Басистова, Бурова, Ястребова - стихийно образовавшийся штаб проекта. Многие из часто сменявшихся монтажников и наладчиков не знали, что эта улыбчивая простая женщина - жена их директора, член-корреспондентша, думали, что она для того и находится на крыше, чтобы обращаться к ней по обиходным делам: "Мамаша, как насчет чайку?", "Мамаша, зашейте..." и т. п. Толчея идей, толчея людей - турбуленция... Грузы неслись наверх. На экранах координатора, показывающих, что делается на крыше, в лаборатории MB и экспериментальных мастерских, искрилось расплывчатое, трудно поддающееся контролю мельканье. Проектировщики гнали чертежи для двенадцатого - уже! - варианта системы электродов и экранов. Лаборатория моделирования, спешно развернутая в конференц-зале. Проверяла в ваннах-бассейнах конфигурации алюминиевых лепестков, отбраковывая девять из каждого десятка. ...Поднимался на крышу, распространяя аромат сигары, Бор Борыч Мендельзон, доказывал весомо, что одними полями они не совладеют с барьерами неоднородностей, слишком широк диапазон величин квантов. Под влиянием его сочинили компромиссный вариант - с механическим перемещением наблюдательной кабины внутри "полевой трубы". Он погиб в расчетах, получалось слишком инерционно для того спрессованного до масштаба "год-микросекунда" времени, с которым предстояло работать. - Все-таки самым безынерционным прибором является электронная лампа,- задумчиво молвил Толюня, когда мудрили-гадали, как быть. И - сначала в воображении, затем в расчетах, чертежах и модельных прикидках - начал утверждаться образ полутора километровой "электронной лампы" с кольцами и лепестками выжимающих пространство, ускоряющих время, выравнивающих и управляющих электродов и экранов. Только вместо стекла ее ограничивали баллоны аэростатов. Кабина должна была, раз поднявшись, зависнуть в полутора километрах над крышей, а все регулировки времени и расстояний (они уже без содроганий употребляли эти понятия) будут делаться из нее поворотами ручек, нажатием кнопок и клавиш. ...То Варфоломей Дормидонтович начинал смущать народ, что-де они зря не предусматривают заранее возможность поперечной регулировки НПВ - для сноса, слежения. "Верно: и всего-то потребуется легкая система над верхними электродами, несколько дополнительных!" - поддерживал его Буров. "Нет,- осаживал обоих Пец,- сейчас могут пойти в дело только упрощающие предложения, а не усложняющие. Прекрасная идея, но... имейте терпение, мы к ней вернемся". Валерьян Вениаминович старался держать вожжи как можно крепче - иначе обилие инициативы понесет, запутает, опрокинет все. Наконец приступили к сборке. Громоздкие генераторы Ван дер Граафа не умещались на крыше; для них создали кольцевую галерею. Там же разместили станцию зарядки аэростатов. Смонтированные боки электродов цепляли к баллонам, поднимали над башней, где - согласно 1-й аксиоме Корнева - места было достаточно. Издали верхушка башни теперь походила на малыша с шариками, собравшегося на первомайскую демонстрацию. Точность монтажа проверяли пробными включениями, а возросшую неоднородность между электродами - бросанием туда разных мелких предметов. Последнее у работающих на крыше даже превратилось в не слишком корректную забаву: швырнуть вверх, в обведенное белым кругом электродов пространство чью-то (разумеется, не свою) туфлю или пластиковую каску - ив нескольких метрах над головами ее бесшумно разрывало в клочья, затем и клочья - в пыль. Казалось невозможным, что там под напряжением в миллионы вольт уцелеет кабина и люди в ней. За земную неделю, которую длилась эпопея создания системы ГиМ, для работавших наверху минуло примерно по году: для творческих работников побольше, для исполнителей поменьше. Биологически и по ЧЛВ - год, а психологически все-таки семь дней, в которые они выполнили громадную интересную работу. Никакими бухгалтерскими комбинациями, ни законными, ни сомнительными, невозможно было оплатить сделанное людьми. Да и счет шел не на заработок, не на производственные заслуги - все были охвачены порывом, чувствовали себя чудо-богатырями. Спроси самых рядовых монтажников, зачем они вкалывают во всю силу, выкладываются, они затруднились бы ответить - настолько само собой разумелось, что если у человека есть мозг и руки, знания и мастерство, то для исполнения таких проектов. ...Пошел последний этап: развертка и свертка. Вся система, увлекаемая аэростатами, вытягивалась на полтора километра вверх, к черному ядру, подергивавшемуся мутью "мерцаний". Выглядела она блистательно и дико - как в предутреннем сне интеллигентного пьяницы, по определению Корнева: сверкали в свете прожекторов конусами сходящиеся в перспективу алюминиевые дуги электродов, стеклянные чаши высоковольтных изоляторов растягивались между ними гирляндами, выстраивались в многоугольные фигуры керамические распорные балки, матово лоснились серые бока аэростатных баллонов, от натяжения капроновых тросов вокруг кабины веерами растопыривались выравнивающие пластины. Извивались, тянулись ввысь, как змеи у факиров, синие толстые кабели; пели лебедочные моторы, выпрастывая канаты; вблизи медных шаров генераторов Ван дер Граафа круто искажалось пространство, шипел тлеющий разряд. Кабина ушла вверх без людей. Все стояли на крыше, задрав головы. Ястребов покрутил шеей, сказал: "Действительно, не дай бог - приснится..." И было пробное включение. По мере увеличения поля на нижних электродах кабина вместе с несущими ее аэростатами съежилась сначала до игрушечных размеров, затем и вовсе сошлась в точку - и исчезла, не удаляясь. Когда поле ослабили, она так же внезапно, за секунды, возникла из ничего, разбухла до прежних размеров, оттесняя баллонами и прозрачными гранями во все стороны чистую черноту пространства. Все выходило по расчетам. ГЛАВА 17 "ДЕВЧОНКУ ЗВАЛИ ДЕЗДЕМОНА" Пьянство - самая распространенная в России форма демократии и социального протеста. Самый распространенный в ней способ борьбы за экономическую справедливость - воровство. Записки иностранца, XIX век. Все выходило по расчетам, все было правильно: к ядру должна протянуться "электрическая труба". Громадная - из тех, что порождают молнии,- напряженность поля в ней сделает распределение квантов очень крутым и, соответственно, дистанцию до MB короткой. Внутри "трубы" по пространству-времени будет сновать, не сдвигаясь с места, кабина с наблюдателями... И тем не менее в последний час приготовлений Пец и Корнев избегали разговаривать, даже смотреть друг на друга, чтобы не выдать своих чувств. Оба вдруг утратили уверенность. "Что за нелепость, как это можно убрать пространство - да еще исчисляемое килопарсеками! - подумывал Валерьян Вениаминович.- Теория теорией, но..." Корнев суетился, что-то проверял, приказывал, прогонял с площадки лишних, шутил и - чего за ним прежде не замечалось - сам первый смеялся своим шуткам. А Пец стоял на краю, смотрел вниз, на дикий пейзаж вокруг башни - с навеки застывшим багровым солнцем, опрокинутыми домами и замершими машинами - и желал лишь, чтобы все скорее осталось позади: успех - так успех, провал - так провал. Никогда он не думал, что может так трусить. - Ну,- произнес наконец Александр Иванович шатким голосом,- кто в бога не верует, детей осиротить не боится... прошу! Карета подана. Сказано это было так, для куража, потому что заранее решили, что в первую вылазку отправятся трое: он, Пец и Любарский. На площадке у контрольных приборов остался Толюня. Возле лебедок с инструментами дежурили Ястребов и два его помощника. У оградки на краю крыши стояла Юлия Алексеевна. На кольцевой галерее похудевший, с опавшими щеками Буров хлопотал у генераторов. Они поднялись в кабину (которая тоже изрядно усовершенствовалась со времени первых путешествий). Любарский занял кресло у телескопа - он, астрофизик, играл по-прежнему роль главного наблюдателя. Пец сел поближе к экранам - ассистировать. Корнев устроился у пульта ПВР - пространственно-временной регулировки; рядом с ним, по правую руку была панель буровского светозвукового преобразователя. За полчаса, пока развертывалась по высоте система и кабина выходила к верхней отметке, не было произнесено ни слова. Варфоломей Дормидонтович время от времени подавался туловищем к окуляру, смотрел, откидывался к спинке кресла. Пец регулировал настройку на экранах, где клубились в разных участках спектра пятна и мельтешили точки нового цикла "мерцаний". Корнев следил, как по сторонам располагаются электроды и экраны системы ГиМ; вверху они очертили ребристым светлым кольцом круг тьмы с синевой и вихриками, по бокам огородили кабину стеной с продольными прорезями... но воспринимал все с оттенком нереальности, будто телевизор смотрел. Наконец покачивания прекратились. "Подъем весь",- молвил Корнев, вопросительно взглянув на астрофизика. Тот нагнулся к окуляру: по известным ему признакам он хотел выбрать "вихрик", который бы дошел до крайней - звездной - стадии галактической выразительности. Признаками было скорее нарастание яркости и смещение спектров на экранах вправо, к жестким лучам. - Валерьян Вениаминович,- негромко сказал Любарский,- подстрахуйте меня на правых экранах. Если за секунды переходит от ультрафиолета на ближний рентген, это - кандидатура. Минут пять сосредоточенного молчания. Только Корнев нетерпеливо поворачивался то к телескопу, то в сторону экранов. - Эта подойдет? - спросил Пец. - М-м... нет,- мотнул головой астрофизик,- велика скорость сноса, не угонимся. Надо такую, чтобы шла на нас. - Долго вы еще будете возиться? - не выдержал Корнев. - Но мы же не сами их делаем, Александр Иванович,- кротко заметил Любарский. Пец хмыкнул. Напряжение в кабине спало. - Ага! - изменившимся голосом сказал астрофизик.- Это, похоже, она. Как у вас, Вэ-Вэ? - Вижу на всех экранах,- сказал Пец.- Яркость нарастает. - Давайте помалу, Александр Иванович. Старайтесь больше временем, чем пространством. - Сейчас...- Корнев склонился к пульту.- Не ошибиться бы для начала. Включаю. Он медленно вводил напряжение на верхних и нижних электродах. Валерьян Вениаминович почти чувственно представлял, как кабину с ними спрессовываемая полями неоднородность выталкивает, выносит наверх, в микроквантовое пространство, в MB. И точно: кольца белых электродов, смутно белевшие над куполом, стали быстро расширяться - и сгинули в темноте. Они остались, какими и были, понимал умом Пец, это съежилось пространство-время внутри; кольца теперь охватывают не десятки метров, а миллиарды километров. Одновременно вверху Меняющаяся Вселенная, вот только сейчас еще представлявшая собою обозримую взглядом область волнующегося светлого тумана с вихревыми вкраплениями, разрасталась во все стороны над куполом, разрасталась величественно и прекрасно. Туман таял, очистившееся пространство открыло головокружительные дали: мириады галактик мерцали и роились там, будто снежинки у фонаря! Корнев наддал еще - и вихревое "мерцание" в центре неба, на которое нацелил кабину Любарский, стало стремительно надвигаться и расти. Сначала это было вьющееся - блестящей воронкой в черной воде - переливчатое свечение; от него отделился и сносился влево завиток. По мере нарастания-приближения исчезало впечатление потока с круговертями - образ вихря становился трехмерным, застывшим. Вот сплошное свечение его разделилось, начиная от середины, на множество колышущихся и мигающих в сложном ритме черточек: пошла стадия звездообразования. Теперь сверху надвигался пульсирующий звездный шар с размытыми краями, который обнимали три далеко уходящих в черноту, искривленных и нестерпимо блистающих рукава. - Временем больше, Саша, временем. - приказывал и молил Варфоломей Дормидонтович. Тот подбавил поля: черточки наверху из голубых стали белыми, сократились до ярких точек. Вращение вихря прекратилось. Галактика, трехрукавная спиральная галактика надвигалась на купол из тьмы несчитанными миллиардами звезд, необычным, ни с чем не сравнимым светом озаряя обращенные к ней лица троих. - Стоп! - сказал Пец (у него сильно билось сердце).- Что на приборах, Саша? - Еще не исчерпали и половины возможного: на электродах "Время" по четыреста пятьдесят киловольт на каскад, на пространственных - по пятьсот киловольт. Двинула дальше? - Давайте,- поддерживал Любарский. - Только помалу, с паузами после каждой сотни киловольт,- дополнил директор.- И... не более восьмисот на каскад. Корнев тронул рукоятки, стрелки киловольтметров поползли вправо. Электрические поля наращивали и напрягали незримый "пространственный шприц", который теперь прокалывал почти весь барьер неоднородности. Вне "шприца" физические расстояния от них до башни соизмерялись с галактическими. Кабина в верхнем кончике электрической "иглы" воткнулась в MB, в Галактику. Кабина входила в галактику - и та теряла образ цельного вихря, растекалась во все стороны необозримо. Унеслось влево ее звездное ядро, отмахнул за купол один рукав. Вошли во второй - и развернулось вверху звездное небо, на первый взгляд чем-то даже подобное видимому над Землей. Как и в обычном небе, здесь тьму разделяла наклоненная и размытая полоса из множества звездных точек: проекция плоскости вихря, здешний млечный путь. Яркие близкие звезды образовали характерные фигуры, хотелось даже поискать среди них Орион, Плеяды, Медведиц, Кассиопею - или, не обнаружив, дать название здешним созвездиям: вот Паук, вон Ожерелье, Ромб, Кленовый Лист, Профиль... Сходство было и в том, что звезды мерцали, меняли цвета от красного на зеленый, от голубого на желтый - будто во влажной послегрозовой атмосфере. Но так представлялось лишь на первый взгляд. Уже ори втором становилось заметно собственное движение звезд, скоплений их и целых участков галактики. Разрушались иллюзорные "созвездия": выворачивался Ромб, рвалось на части Ожерелье, искажался Профиль; возникали новые характерные группы. Было в этих движениях миров что-то от половодья, от танца закручивающихся друг около друга водоворотиков на стремительной речной глади. В ритме с движениями звезды меняли цвет и блеск, пульсировали. Точнее, это галактика пульсировала-играла частями своего громадного тела, только и видимого наблюдателям благодаря вкраплениям звезд,- изменения в них, как и движения их, распространялись ветровой рябью по темной воде пространства. Большинство звезд меняли яркость и цвета умеренно, немногие - беспокойно, резко; время от времени ликующими аккордами световой симфонии взрывались в рукавах галактики новые и сверхновые звезды. Александр Иванович не удержался, включил звуковой преобразователь Бурова. Слышимое из динамиков гармонично дополняло видимое над куполом и на экранах: ближние звезды вели - каждая свою - скрипичные мелодии с переливами, мириады далеких создавали - комариными дольками писка - аккомпанемент; был в звуках MB и смущающий душу ропот пространства, и отдаленное аханье, и перекаты, контрабасовый рокот, шорох, гул... Не просто музыка, не оркестр из миллиардов инструментов - проявляла себя звуками другая сторона Вселенского жизнедействия. И соединение пространственного образа звездного вихря со сложно-ритмичной картиной изменений в нем, видимой и слышимой, давало впечатление простой, ясной и величественной Цельности. Не мертвый поток нес и создавал в турбулентном кипении галактики вихри и струи: было во всех струях, всплесках и колыханиях MB нечто превосходящее любые течения и волны мертвой субстанции, что-то подчеркнуто резвое, стремящееся выразить себя - живое. Эти потоки могли течь и в гору, эти вихри сами могли вовлекать, закручивать в себе окрестную среду. Да и то сказать: если материя не жизнь, значит она - мертвечина. Середины нет. Они смотрели, слушали, чувствовали и думали - каждый свое. "Мне повезло,- думал Любарский,- мне необыкновенно, свински, фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой - ученый средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а истинно то, что академики вещают,- я отступлюсь. Ради бога, вещайте... Но вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая галактика, закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они накаляются, пульсируют, меняют "вечные" рисунки созвездий,- ради этого я дам отрубить себе руку. Потому что это не просто наука - гораздо большее. Это Истина - не записанная и не сказанная, существующая вечно и просто: возникновением, жизнью и распадом миров. Это то первичное Знание, ради достижения которого возникают цивилизации и живут, сами того не сознавая, люди". "Я много знаю о материи, о мирах,- думал Пец, чувствуя сразу величие и ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг,- по этой части я, пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но - насколько мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и графиках, воплощенное в статьи, монографии, учебники, энциклопедии комариное знаньице перед прямым видением Жизни Вселенной! И - я не смят, не подавлен. Вот когда впервые понял, что находится в Шаре, был подавлен и унижен,- а сейчас ничего. Потому что мы - достигли: поняли и сделали, пришли сюда. Понять и посредством этого сделать - это и есть разумная жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной - и наше величие. ...Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь - часть от части которой наша, И нам теперь надо... просто необходимо! - уметь встать над жизнью и над смертью". "Пи-у, пи-у!..- думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках.- Какой простор! Какой необыкновенный простор!.." Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения звезд, сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались далекими точками. - Сколько еще в запасе? - спросил Пец. - По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на верхних,- Корнев взглянул на него и астрофизика.- Попробуем? Есть что-нибудь обнадеживающее, доцент? Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп. - М-м... сейчас-сейчас...- Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал деления.- Вот эта наискось идет к нам, но... ей еще надо двигаться к нашему, извините за выражение, "перикабинию" тысяч двенадцать лет. В пересчете на наш уровень поменьше, с тысячу. - Тоже многовато,- сказал директор. - Теперь для нас это не проблема,- кинул Александр Иванович.- Отступим на семь порядков во времени, через минуту вернемся. - Только не промахнитесь, упустим,- сказал Любарский. Повороты ручек на пульте - и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого, касательно - и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул реостаты: Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на звезды и темноту. - Вот! - торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович.- Первая после Солнца! В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул. На левом краю возник огненный гейзер-протуберанец. - Эх... нестабильно все-таки, нечетко,- жадно сказал астрофизик. Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла, подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. "Как Венера после заката",- подумал он. Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди. - Есть запас в сотню киловольт,- сказал Корнев.- Придвинемся еще? - Не вижу смысла: нечетко, шатко,- покачал головой директор.- Возвращаемся. ...И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! "Вот они, эмоции-то! - Пец недружелюбно покосился на Буровский преобразователь.- Когда-нибудь я эту штуку сломаю..." II Кабина опустилась на крышу, они, вышли. Первой к Валерьяну Вениаминовичу подошла жена: - В чем дело? Что-нибудь испортилось? И он не сразу сообразил, почему она так решила: по времени крыши они отсутствовали три минуты. Ястребов приблизился к Корневу: - Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху? - Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселенная! Механик странно посмотрел на него, отошел. Дело было сделано - самое крупное из дел Института. - Послушайте, граждане,- Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел стоявших на площадке,- кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар или Шар - нас? - Правильно, Александр Ива, одобряю! - как всегда, с ходу понял идею Ястребов.- Грех не отметить. - И расслабиться,- сказал Любарский. - И вздрогнуть,- уточнил Буров. И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан при интуристовской гостинице "Stenka Razin". Только Юлия Алексеевна уклонилась, ее подбросили домой. ...Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя под ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым и огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное солнце. По тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины были в легких платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья деревьев, воду в реке - ветерок! Они и не думали, что по нему можно так соскучиться. Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков - после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные лица. В ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего великолепия сервизов, белых скатертей, сюрреалистического мозаичного орнамента вдоль глухой стены, величественных официанток. "Ну, граждане, одичали мы, надо скорей поддать,- сказал Корнев.- Шесть бутылок коньяку, девушка, да получше. И все прочее соответственно". И официантка сразу будто осветилась изнутри от доброжелательности. И верно, когда поддали, закусили, еще поддали - захорошели, освоились, отошли. Коньяк был отличен, едва вкусна, жизнь великолепна - ибо они создали и победили! - "И внял я неба содроганье!.." - возглашал, подняв на вилке ломоть осетрины, порозовевший Любарский И тут же, сменив тему, напал на Корнева: - Между прочим, драгоценнейший Александр Ибн-Иванович, тот маневр-отступление не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу установили отклоняющие электроды Тогда бы наша "полевая труба" изгибалась и достигала намеченного объекта сразу!.. А если сверху пристроить еще каскад электродов - на предмет образования ими "пространственных линз"...- он сделал паузу, поглядел на всех со значением,- то и видели бы мы все куда четче и крупней! - Вот народ, вот люди! - весело качал головой главный инженер и наполнял рюмки.- Не успели одно сделать... и ведь какое одно! - им уже мало, подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и эти... кхе-гм! - на предмет "пространственных". Толюнчик, а? Буров? Сделаем? Те поднимали рюмки, обещали. "А что...- мечтательно щурился Буров,- раз там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и цивилизации, а?" - "За контакт с братьями и сестрами по разуму!" - возглашал быстро хмелеющий Любарский. "Нет, но как же вы запись не включили?! - возмущался, отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич.- Сами поглядели - и все. Эгоисты!" - "Забыли,- горячо говорил Корнев,- просто затмение нашло. Да не огорчайся, Толюнчик, нашел из-за чего! Еще наглядишься и наснимаешь, сколько захочешь".- "Нет, но самое-то первое... это же история!" Выпили и за историю. "Валерьян Вениами...- склонился на другом краю стола к директору раскрасневшийся Ястребов,- а помните, как вы меня с кабелем завернули? Как мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не тронул".- "Что ж, это хорошо",- похвалил его раскрасневшийся Пец. "Валерьян Вениами...- наклонился еще ближе механик.- Хоть вы мне скажите: что там такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он какую-то, я извиняюсь, несуразицу сплел: звезды, говорит, Галатики..." - "Отчего несуразицу? Он правильно сказал". Ястребов отодвинулся и очень выразительно обиделся: "Нет, ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо и скажите: секретно, мол. Я человек меленький, делаю, что велят. А зачем насмешки строить!?" Валерьян Вениаминович принялся доходчиво объяснять, что в ядре Шара именно Галактики и звезды - как в обычном небе. Герман Иванович выслушал с недоверчивой улыбкой, спросил: "Ну, а это зачем?" - "То есть как зачем?" - опешил Пец. "Ну, ускорение времени и большие пространства в малых объемах - это я понимаю: работы всякие можно быстро делать, много площадей, места... А звезды и галактики - их-то зачем?.." Из дальнейшего разговора выяснилось, что славный механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное явление, а дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта версия популярна, расходились только в месте и характере предприятия, выпускающего Шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане, другие - что СКБ в Мытищах под Москвой. А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали песни. Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными (как казалось) голосами "Гей, у поли там женци жнуть...". Ревели, заглушая оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую вольницу, про гетмана Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного Сагайдачного, "що проминяв жинку на тютюн та люльку - необачный!" "Мэ-ни з жинкой нэ возыться",- вел баритоном Корнев. - "...мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа!" - ревели все. И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь, загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды - звезды, которые из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор, дико извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. "А то интуристы нервничают". - А, мать их, ваших интуристов,- поднялся первым Корнев.- Пошли, ребята, на воздух. ...Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя Буров (молодой сексуальный бас) посередине, Любарский со сбитым набок галстуком и Васюк возле них, Пец и Ястребов по краям. На воздухе всех почему-то потянуло на студенческие песни: "Если б был я турецкий султан...", "Четыре зуба", о том, "что весной студенту не положено о глазах любимой вспоминать". А был как раз конец мая, время любви и экзаменов; под деревьями смутно маячили пары. И они чувствовали себя студентами, сдавшими экзамен. Ах, вы, грусть моя, студенческие песни! Давно я вас не пел, давно я вас не слышал. Видимо, вытеснили, задавили вас шлягеры развлекательной индустрии. Наверное, и вправду вы не дотягивали в сравнении с ними